Звезда доброй надежды [Лауренциу Фульга] (fb2) читать постранично, страница - 202

Теперь больных стало меньше, тяжелых заболеваний не было, можно было отдыхать. Если бы ей не нужно было ждать, пока придет Тома, она пошла бы в поле, в лес и ходила бы там, представляя себе свой первый шаг на румынской земле, до тех пор, пока не упала бы от усталости на землю.

Известие об отъезде вдохновляло ее, захватывало, потрясало до глубины души, вызывало внутреннее ликование.

Иоана медленно повернулась и, заложив руки за спину, оперлась на подоконник. Потом вдруг, раскинув руки, словно желая обнять всю комнату, снова заразительно засмеялась. В комнате царил невообразимый беспорядок: дверцы шкафа распахнуты, на кровати и стульях в беспорядке валялись разные вещи, на полу лежали наполовину заполненные чемоданы. Она хотела пересмотреть все вещи, так как на войне многое вообще было не нужно. Молдовяну ведь сам говорил, что не имеет никакого смысла брать с собой всякие пустяки, но как тут навести порядок в вещах, если в своих собственных чувствах не сразу разберешься!

А, ничего! Она наведет порядок вместе с Тома, когда он придет, оставит до него как есть, это его дело, он хозяин, а она будет только присутствовать при укладке вещей, притулившись где-нибудь в уголке, прижав коленки к подбородку.

Она пробовала читать, но глаза ничего не видели, попыталась заснуть, но нервное напряжение не давало спать.

Вдруг она замерла, схватилась руками за виски и вслух удивилась:

— Господи! Неужели это правда? Уж не обманываюсь ли я?

Теми же словами она встретила Тома, когда тот вернулся домой. Не успел он удивиться, увидев беспорядок, как она бросилась к нему, повисла на шее и выпалила:

— Ты! Ты меня не обманул, правда? Скажи, это правда?

Молдовяну нежно взял ее за ухо, как ребенка:

— Ишь Фома неверующий! Ты ведь сама читала письмо.

— Читала.

— Ну и все! Хватит и того, что меня по тысяче раз осаждают добровольцы с тем же вопросом.

— Никто не помешает?

— Чему?! — воскликнул он на этот раз в недоумении.

— Не знаю! — прошептала Иоана. — Я иногда боюсь, как бы все это не оказалось сном.

— Очень хорошо, пусть снится! Мне тоже снится, всем снится…

— Было бы невыразимо обидно, если вдруг по каким-либо причинам…

— Нет таких причин.

— Я взялась собирать вещи — и видишь, что наделала.

— Вижу.

— На душе у меня очень уж неспокойно. Понимаешь? Хотелось бы, чтобы время шло побыстрее…

— Торопиться некуда.

— Ах, как ты можешь быть таким спокойным!

— Иначе земля завертелась бы под ногами у нас обоих сразу. И это было бы, дорогая моя, не особенно приятно!

Иоана на мгновение задумалась, устремив зачарованный взгляд куда-то вдаль.

— Но ведь все равно поедем?

— Ну нет, развожусь! — воскликнул Тома, изображая возмущение. — С тобой невозможно жить.

Но Иоана не выпускала его из объятий. Она принялась его страстно целовать. Прильнув к нему, она как хмельная, без устали целовала его в глаза, в щеки, в лоб, в губы. Вспышки звонкого смеха перемежались слезами, в глазах ее светилось огромное счастье.

Тома с трудом высвободился из ее объятий.

— Признаюсь, это слишком! Пора заняться делом.

— Нет! — возмутилась Иоана. — Скверный! Нет!

Она заставила его сесть на край постели, а сама свернулась калачиком рядом на полу, обхватив руками его ноги. Потом подняла свои светящиеся голубые глаза и нежно мягким голосом произнесла:

— Расскажи, как все будет! Прошу!

Много ночей они вот так провели вместе, прижавшись один к другому, мечтая о том, каким будет их приезд в Румынию. Особенно ясно они представляли, как преклонят колени и поцелуют землю своей родины. Их воображение не имело границ, тоска по родине, терзавшая их обоих, в конце концов сменилась уверенностью в скором свидании. Им казалось, что стоит только открыть дверь и перейти порог, как они увидят абрикосовое дерево, с которого в те далекие времена мать Иоаны сломила ветку, что они смогут идти по земле, на которой ее отцу, Петре Ангелу, так хотелось жить…

Естественно, было большое искушение придать воображаемому реальную форму и содержание. Вместе с тем в этом было что-то болезненное, словно бы где-то таинственно и жестоко просачивался сжимающий сердце страх.

В первую ночь нового года, после приезда из Горького, они представляли свое возвращение в Румынию так:

— Вероятно, будет зима, как сейчас! И конечно, будет шесть утра, когда наш поезд остановится на вокзале…

После той ночи, которую они провели на сеновале, говорили так:

— Скорее всего, будет ночь. Речка на границе. Все переправы через реки, особенно во время войны, делаются ночью… Предчувствую, что будет глубокая тишина, в которой что-то рождается, а что-то умирает. Не знаю, как тебе это объяснить, но во мне все еще как-то размыто, не могу точно определить. Вижу лишь тебя одну…

Когда вечером, после того как Иоана сделала операцию Кайзеру, они сидели в парке, он говорил:

— Кончится война. У нас, конечно, будет сын. Мы же оба мечтали о нем. Я его вижу как наяву.