Белая лебедь (СИ) [katerina420] (fb2) читать постранично, страница - 2

— Уродливые какие-то невольницы у тебя, — недовольно заявила Розалия. Выражение ее лица было брезгливым, представительнице высокого рода не терпелось поскорее покинуть это грязное место, посещение которого так и не принесло результатов, а время было потрачено зря. — И дохлые.

— K??? ?? ???????? ??? ???????????? (греч. — против фактов нет аргументов), — услышала госпожа речь на греческом откуда-то из недр третьей клетки. Женский голос был хриплым, и вслед за пословицей прозвучал долгий грудной кашель, говорящий о том, что болезнь находится в запущенной стадии.

— Кто это сказал? — Розалия Каллона заинтересовалась. — Выйди к нам, дай посмотреть на тебя, — ответом ей был еще один приступ кашля в грязной толпе.

Нетерпеливый торговец, обозленный тем, что так и не смог угодить важным клиентам, с ожесточением начал бить хлыстом по скопищу рабов.

— Бесполезные твари! Когда госпожа обращается, вы обязаны сразу выполнять любое ее желание!

— Хватит! — Эдвард Антоний остановил работорговца жестким окриком. — Раз моя сестра проявила интерес к одной из твоих вещей, возможно, мы купим ее, а ты портишь товарный вид, добавляя лишних проблем моему управляющему.

Торговец испугался своего поступка — он упал на колени посреди грязной клети, кланяясь представителям знати и умоляя простить его.

— Госпожа, господин, милостиво прошу во имя богини милосердия Клеменции не гневаться. Демон попутал.

Но Розалию Каллону больше волновали не его стенания, а та, кто все же изрекла мудрую пословицу.

— Хватить причитать, как нанятая за два денария плакальщица, — презрительно окидывая взглядом собеседника, обратилась она к работорговцу, — лучше приведи ту, что посмела вести со мной речь!

Хозяин лавки резво вскочил с колен и бросился в немытую толпу, чтобы, потратив на поиск некоторое время, за руку вытащить на глаза богов и высокопоставленных господ облаченную в разорванный балахон фигуру.

— Вот она! Та, что заговорила без спросу! — и, вытащив рабыню из клетки, швырнул ее к ногам Диогнота в некотором отдалении от Эдварда Антония и его сестры — невольница могла быть заразной.

Бледное лицо, выглядывающее из массы спутанных волос, запавшие глаза, худые руки, одна из которых судорожно сжимала края рванины на шее, а другая прикрывала кашляющий рот. Выглядела невольница совсем не впечатляюще, больше отталкивающе, но Розалия Каллона даже соизволила подойти на шаг ближе, чтобы лучше изучить товар.

— Ты знаешь всего одну греческую пословицу? — сестра сенатора спросила на греческом же, уверенная, что раба понимает основной язык Рима — латинский, ведь как иначе она бы смогла правильно подобрать нужное по смыслу изречение.

— Нет, госпожа. Не одну, — голос был сиплым, но произношение идеальным для неотесанной рабыни. Вероятно, она просто была родом из Греции, что очень ценилось среди италийской знати, или же превосходно обучена греческому языку вслед за родным латинским. Розалия Каллона понимала, что последний вариант менее вероятен, но решила уточнить.

— Ты образованна? И откуда родом? — спросила благородная римлянка, но невольница, не отвечая на вопрос, лишь закрыла слезящиеся глаза. — Говори же!

Рядом звонко щелкнул о землю хлыст работорговца, намекающий его собственности, что лучше бы ей самой заговорить подобру-поздорову.

— Простите, госпожа, — рабыня закрыла ладонью рот, пытаясь подавить очередной приступ кашля. Непонятно было, за что именно приносит девушка извинения — за молчание, болезнь или за все сразу. — Родом я недалеко отсюда. Знаю греческий… И науки.

— Какие? — темные очи Розалии все больше загорались от восторга. Она восхваляла Юнону — жену верховного бога Юпитера — благословившую ее даром интуиции, что привела их с братом в этот забытый всеми уголок Рима. Иметь в собственности хорошо образованную рабу женского пола было большой редкостью и оттого престижно.

— Грамматику, основы философии и… — невольница замялась, прочищая ком в горле, — немного астрономию.

— Ох, — сестра Эдварда Антония даже была в некоторой степени обескуражена обширностью знаний болезной. — Так много не потребуется, — и, обращаясь к торговцу рабами, добавила, небрежно взмахнув пальцами: — Мы берем ее. Сколько?

— Пять тысяч сестерций, — работорговец, услышав про багаж знаний его самой слабой и к тому же нездоровой рабы, опасался продешевить. Размышляя о судьбе — своей и этой оказавшейся не такой уж и никчемной твари — мужчина не переставал удивляться. Не предугадать переплетения нитей, что плетут Парки?; неизвестна смертным длина пряжи, наматываемой на веретено. Последние несколько суток до Рима он не раз порывался убить хворую, мешающую спать своим кашлем и ему, и другим. Но не сейчас обрежет