Чудак человек [Георгий Иосифович Гуревич] (fb2) читать постранично, страница - 2

подражатели, выясняется, что странная их деятельность приятна и нормальным людям. Чудакам внимают, привыкают к ним, начинают ценить, уважать, превозносить. Появляются мастера чудного дела, школы, знатоки; ученые-чудаковеды пишут диссертации и монографии, постепенно вырабатывая общую и частную теорию чудаковедения.

Слушайте, а разве литература не чудачество? Удивительное умение задушевного вранья — вымысла, скажем вежливее. Я представляю себе, что некогда, в неандертальские времена, когда люди (или еще не люди?) изобрели великолепное искусство речи, вдруг появился чудак, который вместо информации изобрел дезинформацию. И как же его осуждали, как его кусали и царапали положительные неандертальцы! А он не мог удержаться, все врал и врал. Потом привыкли к нему, в зимние вечера просить стали: „А ну-ка, брехун, соври позанятнее!“ И он плел, жертва собственной фантазии, старался плести позанимательнее, совершенствовался в убедительной брехне. И нет памятника этому великому изобретателю. Памятники строят Гомеру, и Данте, и Шекспиру, а они ведь только продолжатели того косноязычного. И вот сочинения… не брехня… записаны, изданы: появились умельцы занимательной и психологической выдумки, школы, мастера и мастера, обсуждающие мастеров, диссертации и монографии, споры о правдоподобии и правдивости историй о несуществующих событиях в жизни несуществующих людей.

Я даже не решаюсь признаться, что мой чудак существует на самом деле.

Рассказанное повторялось десятки и сотни раз со всеми видами искусства, со всеми видами спорта, с собиранием марок, монет, спичечных коробок, значков, бабочек, птичьих яиц, коктебельских камней, автографов, ваз — что еще можно собирать? Смеются, презирают, подражают, уважают, изучают…

Повторялось сотни раз… но не тысячи и миллионы. Чудачества могут быть бесконечны, но в жизни они проходят естественный или, скорее, общественный отбор. Чудить можно как угодно, приживается не всякое.

Только то, что в конечном счете приносит пользу, например упражнения чудаков-математиков, или то, что приятно людям, например искусство, прикладное в частности, или же, и это бывает чаще всего, заменяющее потребности тела или ума, ранее необходимые, вытесненные цивилизацией, например бег, стрельба, борьба на стадионе вместо борьбы, бега, прыжков на охоте… или, скажем, собирание грибов через тысячи лет после окончания эпохи собирательства. Знаем же, что грибами не прокормишься, но как приятно искать и найти подарок природы.

После всего этого, пожалуй, можно даже прогнозировать будущие чудачества, которые станут искусством.

Ныне в начальной школе первое обучение чему? Чтению, письму, счету. Но уже вторгаются в жизнь и в школу арифмометры, диктофоны, телевидение и радио. Считать, читать и писать приходится все меньше. Возможно, лет через сто вообще это умение станет ненужным, тогда будут соревнования в устном счете, в писании на бумаге, будут мастера скорописи, мастера мелкописи, конкурсы каллиграфии, теория шрифта, журналы „Рукописное искусство“, „Юный рукописей“, общество бумагофилов…

Опять я отвлекся. Я же хотел писать роман о конкретном чудаке…

Хотя о бумагофилизме еще будет речь.

Роману требуется нить, сюжетная. Приступим к построению сюжета.

Чаще фантастика исходит из проблемы. Пример — моя любимая: отмена старости, многовековая молодость. Трудности, достоинства, недостатки диктуют сюжет. Поставщики и потребители, сторонники и противники — из них рекрутируются герои. Характеры продиктованы их ролью в борьбе, борьба и есть сюжет.

Но то рассказ о проблеме, а здесь изображение героя.

Дан характер — чудаковатый. Он проявляется так-то и так-то. Стержень характер; на него нанизаны эпизоды. Рассказ о человеке растянут на многие годы, на всю жизнь иногда.

Так построены у Чехова „Душечка“, „Попрыгунья“, „Ионыч“, „Человек в футляре“…

А у Достоевского противоположное. На целый роман, на тома хватает событий нескольких дней. Доктор Чехов как бы писал историю затяжной болезни, а Достоевский — бывший каторжанин — следственное дело, разбор катастрофы, драмы, приведшей на каторгу.

Если бы я хотел рассказать о катастрофе, о крушении чудака, о его раскаянии, прозрении, смирении и очищении от чудачества, я бы постарался следовать стремительной схеме Достоевского. Кстати, так построен фильм „Полеты во сне и наяву“. Герой его — явный чудак, и все события там уложены в три дня. Чудак терпит крушение, терзая себя и окружающих. Вывод: берегитесь чудаков! А я ведь другое хотел написать: не „берегитесь“, а „берегите“!

Предпочитаю схему доктора Чехова: история хронического чудачества. И начну я с самого раннего детства. Почему? Потому что они, чудаки, чудят, потакая своим склонностям, внутренним потребностям. А внутренние потребности сплошь и рядом — врожденные. Я даже выяснял специально, была ли у моего героя „чудацкая“ наследственность. Но нет, родители у него были нормальные, потомственные