Роман-покойничек [Анри Гиршевич Волохонский] (fb2) читать постранично, страница - 2

каждый свою часть, а целое нес седьмой. Это было так. Сперва несли хлебных два пука, свернутых, как рога, и к ним по семь диадим на каждый рог с именами народов на каждой повязке — отличные ленты, — блестящие, шелковые, пламенеющие на свету. Потом шел один со звездой, с большой пентаграммой, улыбаясь, как кинозвезда, но только ртом — глаза оставались как были. Следом — еще пара. Ретиарий-пролетарий с сетью, какую образуют пересекающиеся меридианы и параллели, а вместо трезубца — с молотом, которым он словно бы собирался оглушить женоподобного колхозника-мирмиллона, вооруженного коротким мощным, как ятаган, серпом и щитом, покрытым с гомерическим реализмом выколоченными царствами восточного полушария. Ими, то есть щитом и серпом, он вяло отмахивался против молота и сети предшествующего майора. Все эти символы соединялись на подушечке седьмого. Земля оказывалась промежду рогов, перевитых диадимами, вся охваченная измерительной сетью и припечатанная обольщающим символом рабочего класса с крестьянством, звезда повисала повыше, меж самых окончаний рогообразных хлебов над восточным полушарием, солнце же располагалось прямо под землей, упершись лучами в пустой ледяной материк. За ними следовала небольшая пауза.

Потом шли уже штучки попроще. Пресс-папье с изображением Капитолийской волчицы из прозрачной пластмассы вместо ручки — сувенир делегации сапожников; ажурная башня — ручная работа, щетина и клей; модель исторического судна в виде зажигалки с монограммой; и много другого барахла, всего не упомнишь.

Несли звезды. Алюминиевые, жестяные, латунные, картонные, розового пластика, по одной, по нескольку, на иной подушечке располагалось не менее, чем целое созвездие. Часть из них были морские звезды — засушенные и в банках. Два раза по ошибке спруты. Затем Млечный Путь, кометы, маленькие ракеты, спутники, противоположная сторона Луны, Земли, Венеры, Сатурн с кольцами — вся воздушная колышащаяся и приплясывающая тварь, флаги великих и малых союзных государств, дрессированные кошечки, коллекция этикеток от спичечных коробков и прочее.

А следом шествовала более или менее цивильная толпа без особых приношений, вся в сером, с невидными лицами, тусклыми веками глаз и аспидными цветами в руках и петлицах.

Впереди же качался скрытый под полотнищами катафалк, а на катафалке стоял, качаясь, простой дощатый гроб, а в том самом гробу пребывал герой нашего романа.

Я вышел на улицу и смешался с теми, кто были поближе. Толпа разъединилась под взором и предстала в виде отдельных лиц. Замелькала фигура Сивого, все тронулись шагать. Все же рядом со мной оказался кто-то, кто проговорил тихо:

— Зауряднейшая история.

— О чем вы?

— Как о чем? Вас ничего не удивляет?

— Немного странно, конечно, но что такого?

— Вот видите, ничего такого, а странно.

— Так это всегда так, — сказал я, теряя нить мысли.

— Вот я и говорю: история зауряднейшая, — вернулся на круги своя невольный мой сосед.

— История — верно — незамысловатая, но нечто странное в ней есть — отозвался я, вынырнув на поверхность.

— Конечно, иначе какой смысл акцентировать ее обыкновенность?

— Вот вы и объясните тогда, почему вы именно так и поступаете, — продолжал я с захваченного плацдарма, но вместо ответа услышал фамилию собеседника:

— Ведекин.

Фамилия была чья-то знакомая, интеллигентная, из литературоведческих кругов, с репутацией лица, хоть и служащего, но порядочного. Конечно, такой разговор велся больше для проверки надежности, но и с содержательной стороны в нем был интерес.

— Послушайте, Ведекин, я согласен с вами. Мне понятно, что смерть для вас, человека мыслящего, — явление заурядное, оттого и похороны видятся вам в обычном свете. Но вряд ли бы стали вы затевать спор, если бы это было все, что вы хотите сказать.

— Вы — насмешник, — заявил Ведекин. — Очень невежливо, по-моему, вместо того, чтобы отвечать собеседнику, выяснять причины, заставляющие его говорить то или это. Конечно, меня интересует не мое, а ваше мнение. Я и сам знаю, что тут что-то не то. Но что? Ведь событие — проще пареной репы. Ну, умер. Умер — и все. Он умер — мы хороним. Что такого?

Роман Владимирович при жизни хотя и входил в областную номенклатуру, но из общей массы не выделялся, оставался редко выше, чем в третьем звене. Делали его и секретарем, но ненадолго. Переходил из сектора в сектор, повсюду спокойно преуспевая. Жену — уже вдову — имел тихую. За границей тоже бывал дважды: в прибалтийских странах. Одевался как все, а галстук носил непонятного цвета с широким узлом. Подпись у Романа Владимировича была, конечно, характерная: большое, крупное Р, а за ним сразу — второе Р от фамилии, а потом все уменьшающиеся буквочки вплоть до последнего маленького, как насекомое, «в», от которого немного неестественно шел вниз налево хвост до самого первоначального Р. Рост у него был средний, пищу любил, чтобы было поесть, пил, как другие, толку