Весенние ласточки [Жан Лаффит] (fb2) читать постранично, страница - 103

поздравляли Морена, обнимали его, целовали, хлопали по спине, и кабинет наполнился радостными возгласами.

* * *

В Палисаке, послушавшись доктора Сервэ, муниципальный совет предложил населению собраться у мэрии. Мэр, радикал, колебался, но Сервэ настоял на своем.

— Ну чего вы опасаетесь? Ведь почетный председатель вашей партии первым подписал воззвание, которое я вам сейчас показывал. Неужели вам этого мало?

— Циркуляр префекта категоричен: никаких демонстраций.

— Но если мы вынесем единогласное решение, префект бессилен.

— Можно распустить муниципальный совет.

— А что мы на этом потеряем? Выберут снова нас, и мы станем только сильнее.

В Палисаке, как и во всех 39 тысячах общин Франции, был свой памятник погибшим. Скульптура из гранита изображала длинноволосую женщину. Она скорбно припала к каменной плите, опустив букетик, который держала в руке. К длинному списку жертв первой мировой войны гравер добавил имена жертв последней войны: убитых на фронте и в макИ, замученных в концлагерях, пропавших без вести, военнопленных. В городке не было человека, который бы открыто выступил против демонстрации.

В тот момент, когда кончалась церемония в Перигё и демонстранты расходились по домам, в Палисаке люди несли цветы к памятнику погибших, и так было во всех городах и деревнях страны…

Жан Сервэ гордился успехом демонстрации, это было в основном дело его рук. Школьный учитель, продлив утреннюю перемену, построил детей по обе стороны памятника и сам занял место среди официальных представителей городка. На площадь пришли мэр в праздничном костюме, опоясавший свой могучий живот трехцветной лентой, и все городские советники. Пораваль явился в офицерской форме, украшенной крестом Почетного легиона и военными медалями. По установившейся в Палисаке традиции две девушки возложили трехцветный букет. Знамя держал старейший житель города, еще крепкий старик, участник войны 1870 года. Не было ни речей, ни пения. Раздалась барабанная дробь, и толпа, стоявшая на площади и вдоль тротуаров, молчанием почтила память погибших.

По дороге домой доктор Сервэ встретил несколько друзей: булочника Пейроля, жандарма Ляжони, парикмахера Александра — и неожиданно столкнулся с Рожэ Беро, только что прибывшим в Палисак. После того как его выпустили из тюрьмы, доктор уже не раз виделся с ним и знал, что крестьянин обеспокоен судьбой своего сына: Милу отправили на гарнизонную службу в Алжир. Новобранцы, как говорили, заменят части, отосланные в Индокитай. Его мать, Сидони, входила в женскую делегацию департамента, которая в скором времени должна была поехать в Париж и вручить премьер-министру требование о прекращении войны. Рожэ Беро был тщательно выбрит, из-под грубой вельветовой куртки виднелась новая рубашка.

— Ты — словно карабинеры у Оффенбаха.

— А чем они отличились?

— Они опоздали. Все уже кончилось, старина.

— Ну и что? Я могу без мэра и всей его клики положить свой букет.

— А где же он?

— В кармане. Первые фиалки… Не роскошно, но я выполняю свой долг.

* * *

В Бордо было решено собраться в воскресенье на Площади 11-го ноября и почтить память погибших. Уже в субботу началась подготовка к этой церемонии: все мемориальные дощечки, прикрепленные на домах города в честь погибших бойцов Сопротивления, украшались цветами. В тот момент, когда в Палисаке участники торжественной церемонии уже расходились по домам, в бордоском порту и по всему городу можно было увидеть толпы народу.

Среди собравшихся в порту тоже мелькала трехцветная лента муниципального советника. Лица людей, совершенно непохожих на жителей Палисака, были так же торжественны и сосредоточенны. На маленькой мраморной дощечке были выгравированы имя, число и короткая надпись: «Погиб, защищая Францию». Бросался в глаза железный горшочек, прикрепленный к стене дома, в котором никогда не увядали неизвестно кем поставленные цветы. Сегодня перед дощечкой на тротуаре лежал большой букет алых гвоздик. Их принесла девочка, Мирей Леру. Вокруг стояла большая толпа, Народ продолжал прибывать.

В первом ряду выделялась высокая фигура докера Леру. Лицо его было напряжено, и скулы выступали больше обычного. У его ног, на букете гвоздик, лежала белая картонная полоска с отчетливой надписью. Леру думал о своем двадцатилетнем друге, погибшем на этом месте. Его расстрелял немецкий патруль. Он тоже был докером, и Леру, сам никогда не крививший душой, называл его неподкупным.

Отец Жаклины не видел, как рядом с ним встал человек в форме почтальона. Фернан поспешил пораньше разнести утреннюю почту, чтобы не опоздать на торжество. Он стоял с обнаженной головой и тоже, наверное, не заметил соседа. Но когда их взгляды встретились, Леру и Фернан Груссо, не колеблясь ни минуты, протянули друг другу руки. Кто из них это сделал первым — неизвестно.

* * *

В Париже делегации направились к могиле Неизвестного солдата только во второй