Троллейбус [Николай Блохин] (fb2) читать постранично, страница - 5

затем — уже с ужасом — не обнаружил и шофёров! Картина, до сих пор почти пасторальная, вмиг приобрела мистический, потусторонний характер. И не мирное стадо будущих дублёнок напоминала эскадра казённых автомобилей, а ту стаю, которую когда-то увел из Гаммельна бродячий игрок на дудке. Тревожные стоп-сигналы отражались в стёклах, растерянно мигали подфарники, и было ясно, что машинам не хочется за город, в метель и стужу, их тянуло в тёплые стойла, к привычному уходу, к уютным подъездам с милиционерами, в крайнем случае на пригородные дачи…

— Прекратить! — не узнавая собственного голоса, закричал Хрустофоров. — Остановите! — Мысль о том, что завтра хозяева этих машин пойдут пешком или — нет! нет! — поедут на общественном транспорте, потрясла Фёдора Петровича до глубины души. Он резко развернулся, готовый собственноручно оттащить водителя от руля, жать на тормоза, может быть, даже зубами грызть провода, дающие ток проклятому устройству…

В салоне, оказывается, были люди. Но — хотя разъярённый Хрустофоров и не заметил этого сразу — совсем другой народ. Здесь не было ни молодёжи, ни пьяненьких весельчаков — солидные, хорошо одетые, нешумно стояли они и сидели довольно плотно, но без давки и беззастенчивого пихания, столь обычного в транспорте. Шёл тихий разговор где между двумя, где в группе, и, странно, казалось, все они были чем-то сходны меж собой, может быть, даже чем-то связаны. Разлетевшись, Фёдор Петрович довольно невежливо отодвинул в сторону одного из стоявших в проходе, и тот вдруг кивнул ему и даже улыбнулся той застенчивой улыбкой, которая бывает у человека, встретившего старого, давно не виданного знакомого. Хрустофоров проскочил вперед и неожиданно вспомнил кивнувшего. Год назад того сняли, и с тех пор узнавать его было как-то не принято.

«Вот он как теперь», — с неприятным чувством подумал Фёдор Петрович и уже просительно коснулся впереди стоящего:

— Позвольте…

Что за напасть? И этого знал Хрустофоров, да не просто знал — это был его бывший начальник, которому Фёдор Петрович значительно приблизил выход на пенсию. Затравленно озираясь, Хрустофоров пробирался по салону, уже потеряв свой наступательный порыв, стараясь не глядеть по сторонам и всё же замечая: вон Мерник, бывший завбазой, вон Гаркуша, бывший директор объединения, а вон и Лиходеев, заведовавший когда-то большим гастрономическим магазином, а рядом с ним-то… Мамочки мои! Морозный воздух прошелся по ногам. Резко запахло снегом и железом и почему-то огнём и мокрой шерстью. Все, все ехавшие в этом заколдованном (материалист и атеист, Фёдор Петрович готов был сейчас читать «Отче наш», и прочёл бы, если бы вспомнил) троллейбусе были когда-то сняты со своих постов. Здесь были снятые с треском, шумом и статьями в прессе, были снятые тихо, вышедшие на пенсию, «ушедшие по болезни», и «подавшие по собственному», и «в связи с переводом на другую работу»… Многие посматривали на Хрустофорова. Видно, здесь не принято было суетиться и пихать друг друга локтями — всему своё время. А он то принуждённо кивал старым друзьям и собутыльникам, то смущённо отворачивался от тех, кому было стыдно в глаза смотреть, и всё же смотрел в глаза, и во всех читал пронзительное понимание и даже что-то вроде свойского похлопывания по плечу ощущал — вот, дескать, и ты… Ну, ничего, все тут будете…

«Нет! — беззвучно кричал Хрустофоров. — Я — не ваш, я здесь случайно, мне ещё…»

Странное дело, сколько там в троллейбусе длины — метров десять? но долго, бесконечно долго, как сквозь строй, пробирался Фёдор Петрович вперёд, и люди всё менялись, новые и новые лица отвлекались от разговора и смотрели на протискивающегося. И чем дальше — тем выше были посты, тем значительней люди, под конец и вовсе пошли незнакомые… Добравшись всё же до передней двери, Фёдор Петрович уже не помышлял о внушении водителю или там о чьих-то «Волгах» сзади. Сильно попортила ему нервы эта прогулка через салон. И всё же сердце его постепенно заливала гордость: «Да, я не из них, я — не таковский, не возьмут меня никакие там анонимки и даже объявления на крышах, не сорвусь я на том, на чём полетели все они…» И так разошёлся он мыслью, так взлетел в своих глазах, что уже готов был закричать что-нибудь горделивое и презрительное, уже огляделся было орлом по сторонам… И тут же, с небывалой в нём доселе мощью, раздвинул Хрустофоров стиснутые пневматикой дверцы, не глядя куда, выпрыгнул, по счастью, в сугроб и, потеряв шапку, подвывая, бросился сломя голову к дому. Он мчался по улице, отчётливо чувствуя, что сходит с ума, убеждая себя, что чушь, что померещилось, что не может быть, что вот сейчас коньячку, чаю с малиной, а завтра же — к врачу и в санаторий… И при этом в глубине души понимал, что никакие коньячки и врачи не помогут ему забыть пронзительный, всё понимающий и слегка брезгливый взгляд невысокого военного с усиками, одного из сидевших на самом переднем сиденье.