Троллейбус [Николай Блохин] (fb2) читать постранично, страница - 3

ещё ответишь за своё…

Кабина была пуста.

— Ку-ку, — издевательски сказал сзади неизвестно чей голос.

Оторопевший, но не утративший боевого задора Хрустофоров обернулся.

— Толкаешься? — риторически вопросил обладатель тулупа. — Воздействуешь, значит, личным примером на культуру водителя? Ну, так я тебе покажу, как толкаются! И что такое общественный транспорт — тоже…

С этими словами водитель сунул в зияющий провал рта два жёлтых пальца и издал протяжный, совершенно бескультурный свист. Звук этот был ужасен… Троллейбус дёрнулся, будто его пришпорили, и сам собой покатился под уклон. Со звоном посыпались на обледенелый тротуар обломки зазывной рекламы, а то, что осталось, выглядело настолько непотребно, что Фёдор Петрович испуганно прикрыл глаза рукой. Паша очнулся, звонким стадионным голосом крикнул: «На мыло!» — после чего вновь уснул. Водитель меж тем кинулся в кабину и врезал по тормозам так, что Хрустофоров влип в ржавую стойку и обмер. С шипением раздвинулись двери, и в проём, пыхтя и колыхаясь, полезла Толпа. Ахнув, Хрустофоров метнулся было к спасительному сиденью, но не успел. Толпа ворвалась в салон, как океанская волна в пробоину от пиратского снаряда. Могучий поток тащил Фёдора Петровича, не давая ему вцепиться в безнадёжно далёкие поручни. Хрустофорова мяли, давили, толкали локтями, коленями и прочими жёсткими от мороза частями тела. Хрустофорова вертели во все стороны, ушибали о невесть откуда взявшиеся выступы, пачкали сметаной, наступали на ноги, ругали на все голоса за неповоротливость и требовали передавать на талоны. Беспомощного и оглушённого, Фёдора Петровича донесло до заднего окна и вдавило лицом в треснувшее стекло.

— Двери закрываются! — орал над головами разыгравшийся динамик. — Проезд с билетом — четыре копейки, без билета — один рубль! — Затем он безо всякого перехода запел: — Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!

Троллейбус тронулся. Задыхаясь, Фёдор Петрович сделал попытку высвободиться, которая, впрочем, была мгновенно пресечена. Сзади слышался бодрый голос Паши, объяснявшего кому-то, что сейчас только на вокзале и достанешь. Справа целовалась парочка, прижатая друг к другу сверх всяких приличий. Слева возмущённо требовали убрать чемодан. На вопрос: «Куда?» — последовал краткий, но исчерпывающий ответ, после чего чемодан убрали, предварительно саданув им Хрустофорова ниже спины. Фёдор Петрович тихо застонал и с тоской уставился в окно. Троллейбус плыл по тёмным улицам, объезжая глубокие, как метеоритные кратеры, вмятины на асфальте.

— Эх, дороги! — проникновенно сказал динамик.

Машина свернула мимо синевато светящихся объятых телевизионным угаром окон высотной свечки в узкий переулок и медленно поползла в гору. Под ногами Фёдора Петровича малярийным жаром пылала троллейбусная печка. Зажатый в своей пудовой дублёнке Хрустофоров, мокрый от пота, осоловелым взглядом провожал уплывающий небоскрёб. Крыша бетонного урода сияла на весь район заманчивой надписью: «ХРУСТАЛЬ, ФАРФОР, КОВРЫ, ВАЗЫ, ЯНТАРЬ ПО ЧЕКАМ ВНЕШ-ТОРГА И ЗА КОНВЕРТИРУЕМУЮ ВАЛЮТУ». Фёдор Петрович ни разу не был в этом новом филиале «Берёзки», давно уже собирался, да всё руки не доходили. Размечтался он, мысленно оглядывая роскошные товары. «Пожалуй, завтра и заеду», — думал Хрустофоров, начисто забывая «Волгу», собрание, давку и вообще все огорчения сегодняшнего сумасшедшего вечера. «Филипс»… «Топман»… «Данхилл»… «Кристиан Диор»… Водились, водились у Фёдора Петровича чеки, бывала и валюта… «Конечно, можно и наше что-нибудь взять… натуральное… на экспорт…»

Здесь приятные мысли Хрустофорова были прерваны самым решительным образом. Троллейбус рванул вперед, вся сплочённая пассажирская масса в соответствии с законами физики качнулась к задней стенке, и распластанному Хрустофорову вдруг показалось, что едет он уже давно, может быть, всю жизнь. И почудилось ему, под давлением в чёрт знает сколько новомодных гектопаскалей, что добираться надо ещё на другой конец города, а там подняться на седьмой этаж, мимо неработающего уже месяц лифта, помыться после смены, если, конечно, есть вода, поужинать разогретыми пельменями… И померещилось Фёдору Петровичу, что не будет у него больше казённого (и личного!) авто, и чеков, и подписок, и любимого «Розенлева» на кухне, да и сама кухня съёжится до размеров нужного чуланчика. А будет — отныне и навсегда — давка утром и вечером, готовые котлеты, озверелые продавщицы, затаённая мечта о прибавке к зарплате. И очереди, очереди — за всем, что до сих пор просто приносили на дом. Такая безысходность посетила Хрустофорова, такая тоска, такая злоба непонятно на кого — ведь каждый, известно, кузнец своего счастья!

Но не тот был человек Фёдор Петрович, уже складывался у него план приватного знакомства с уборщицей «Универсама», уже видел он, как выносят с чёрного хода вожделенные полкило эстонской… Неизвестно, до чего дошло бы помрачённое сознание, но тут