Corvus corone [Николай Александрович Верещагин] (fb2) читать постранично, страница - 4

представился ему сам. Несмотря на ранний час, к соседнему дому, осторожно лавируя между газонами, подъехал грузовик «Мострансагентства», из которого вылезли двое грузчиков и шофер. Не мешкая, стали выносить из подъезда и устанавливать в кузове мебель — с утра пораньше там кто–то переезжал. Когда подняли трехстворчатый зеркальный шкаф и ушли за другими вещами, Вранцов спланировал с ветки, сел на задний борт грузовика и, вытянув шею, заглянул в зеркало.

Сначала он ничего не увидел в блестящей глади, отражавшей лишь угол дома, кусок светло–серого неба и балкон с потертым ковриком на перилах, — его самого в зеркале просто не было. Но в следующий момент, приглядевшись, заметил нечто в правом нижнем углу, и это нечто было столь ужасно (какая–то черно–серая взъерошенная птица с отвратительным клювом и круглыми глазками), что с криком отчаянья взлетел и вне себя начал метаться по двору, то рывками взмывая вверх, то падая к самой земле, словно стараясь сбросить с себя этот морок, эту ненавистную шкуру, вырваться в прежнее свое существование, где он был, как все. Но эти отчаянные метания ни к чему не привели. Лишь привлек к себе внимание редких прохожих, которые задирали голову с удивленным видом: «Что за сумасшедшая ворона! Взбесилась что ли?..»

От позора он взмыл и улетел на какой–то безлюдный глухой пустырь, где долго сидел на старом покосившемся столбе, предаваясь горестным размышлениям. Не нужно было ему смотреть на себя в зеркало. Так он мог бы иной раз и забыть о своем облике, хоть иногда ощущал бы себя по–прежнему человеком, только летающим, а теперь он знал, как выглядит в действительности, и действительность эта была ужасна. Впрочем, отражения в стеклах и магазинных витринах все равно не дали бы ему долго заблуждаться на этот счет.

Но бесконечно предаваться отчаянью он не мог. Нужно было как-то жить, хотя бы и в вороньих перьях. Напомнил об этом, и очень настойчиво, его желудок, который ничуть не изменился и так же требовал пищи, как и всегда. Только чувство голода не постепенно, как прежде, нарастало в нем, а охватило Вранцова сразу и сильно до одурения, властно побуждая найти что–то съестное и как можно скорей. И хотя летать было по–прежнему противно, под влиянием голода он сорвался, неуклюже полетел куда–то в сторону и, прежде чем осознал толком, куда летит, уже опустился в дальнем конце двора возле мусорных бачков и всякой наваленной там рухляди. Здесь валялись на земле черствые куски хлеба, попадались засохшие корки сыра, колбасные обрезки и много других объедков — достаточно, чтобы перекусить. Не успев даже как следует оглядеться, побуждаемый острым голодом, он приблизился скоком к аппетитно поджаристому куску батона и торопливо клюнул его раз–другой…

«Что же это я делаю? — вдруг пронзила его страшная мысль. — Ведь я же отбросы ем!..» Сознание этого было столь ужасно, что он перестал клевать, хотя какая–то другая властная сила неудержимо тянула к батону и голод невыносимо терзал его внутренности. И все–таки он не позволял себе клюнуть этот батон. Голод толкал его к черствому куску на земле, а что–то прежнее, человеческое кричало: «Не надо! Не сметь!» Он отскочил в сторону, но совсем улететь не мог — помойка словно магнитом тянула его. «Это же дрянь, гниль, инфекция!» — твердил он себе, но глаза его не видели ничего ужасного в этих разбросанных среди всякого хлама и мусора кусках съестного.

Они даже казались вполне аппетитными (вон тот слегка позеленевший кусочек любительской колбасы), и запах, исходящий от них, был уже не тем, от которого прежде он воротил нос, а даже как будто и соблазнял. «Нет! — почти теряя самообладание, приказал он себе. —

Ни за что! Лучше смерть! Лучше подохнуть с голоду!..» И, взмахнув крыльями, он взлетел, сделал прощальный круг над свалкой, словно вырываясь из каких–то невидимых волн ее властного притяжения, и сел поодаль на дерево.

«Победил, превозмог! Устоял, слава Богу!» — возрадовался он, лихорадочно дыша.

Но радость была недолгой: голод опять принялся за свое. Никогда в жизни так не хотелось есть! Казалось, целую вечность не ел. Терзая каждую клеточку тела, голод буквально сводил с ума. А помойка была хорошо видна отсюда, и аппетитные кусочки, которые успел приметить там, так и стояли перед глазами. И вот, когда Вранцов почувствовал уже, что последние остатки человеческого сознания покидают его, а все существо прожорливой птицы неодолимо влечет к отбросам, он заметил вдруг кастрюлю на одном из балконов ближайшего дома, на уровне пятого этажа. Чистенькая голубенькая кастрюлька эта стояла на балконной тумбочке, и в ней вполне могла быть какая–то снедь.

Он взлетел и без опаски, забыв всякую осторожность от голода, метнулся прямо к балкону. Сел на тумбочку и твердым длинным носом своим сковырнул крышку с кастрюли. Крышка упала на цементный пол, с резким звоном бренча и подпрыгивая. В кастрюле, из глубины густого холодного борща, вкусно пахнущего чесноком, подернутого белой