Компанеевка и дальше [Николай Андреевич Внуков] (fb2) читать постранично, страница - 5

не идут, сами знаете… бензин у них синтетический… Наш боекомплект к их пулеметам и пушкам не подходит… А я в первый раз в жизни увидел эти самые Т-111 не в бою, а так… Присмотрелся к одному, говорю: «Дай-ка, погоняю его на разных режимах… проверю, что такое немецкая техника, — не мешает, мол, освоить управление чужой машиной… мало ли что…» Ну, залез на место водителя, нашел стартер… разобрался в управлении… Оно немного смахивает на наше, на семидесятках… Запустил двигатель, прогрел, как полагается. Тронул на первой скорости, на второй… дал форсаж… развернулся на правой гусенице, на левой… Приглушил двигатель, вылезаю… Наши тут собрались — командиры машин… политрук батальона… еще какие-то, которых не знаю… «Ну как, воевать можно?» «Можно, — говорю, — хотя машина и не фонтан… Единственно, что у них здорово отработано — муфта сцепления… Безотказная, прихватывает сразу, как зверь… И чего там наши, в тылу, до такой не допрут?» Конечно, не так сказал, а покрепче, с картинками… Потому что, действительно, наши муфты — дерьмо, сами, наверное, знаете… А вечером меня взяли… Разговор в особом был коротким… За восхваление вражеской техники меня записали изменником Родины… Наверное, гад какой-то выслуживался… Сняли кубики, лишили звания… и прямым ходом в тыл… Под Милюшино… Есть такое на Ярославщине… Одели вот в это, — он оттянул на груди куртку, — «бушлат» называется…

Очеретин замолчал, опустил в ладони лицо. С минуту сидел, тяжело дыша. Потом снова поднял голову.

— Это измена, полковник? Если измена — я готов… Но — чтобы все по совести, понимаете? А тут без всего — изменник и точка…

Он снова передохнул.

— Судите меня сами, как фронтовик… Отправьте, куда хотите… Но только — по совести… Вы верите мне? Скажите: верите? — он почти выкрикнул последние слова.

Шевченко достал из пачки папиросу.

— Верю, что не врете. Я знаю командира вашего батальона полковника Исаева. Мы вместе заканчивали танковое училище.

Очеретин вскочил, потом снова сел и до хруста в суставах сжал ладони.

— Господи!.. Вот не ожидал!.. Честное слово — не ожидал… Ведь это же… Вы же — люди!.. Тогда прошу вас об одном… умоляю… Не вмешивайте в мою судьбу особый отдел… Я не предатель… Я — русский человек! Это какая-то страшная и нелепая ошибка… почти год жизни, год войны из-за этой ошибки… Эх! — Он скрипнул зубами и поднял к лицу кулаки.

— Никто не гарантирован от ошибок, — сказал Шевченко. — Неошибающихся людей нет. Скверно другое. Скверно, когда ошибки повторяются…

Он помолчал, глядя на Очеретина.

— А потом?

— Что — потом? — не понял Очеретин.

— Что было дальше?

— Был побег… Мне дали десять лет… по пятьдесят восьмой статье… Там несколько пунктов… у меня «9а»… За побег не судят, а только добавляют срок…

— Как вы попали в эшелон?

Очеретин вздохнул и принялся рассказывать.

…Через некоторое время в его бригаде уже все знали, за что он сидит. Сочувствовали. Кстати, фронтовики в лагере пользовались большим уважением, хотя их было — раз-два и обчелся. Мысль о побеге буквально носилась в воздухе. И однажды к нему в бараке подошли двое.

— Согласен рвать когти на фронт? — спросил высокий.

— Лучше пуля там, чем фитилиться здесь за ничто, — добавил второй.

— А как? — спросил Очеретин.

Он знал этих двоих только по имени, но почему-то сразу понял, что они не продадут.

— Будем делать так, — сказал высокий. — Как только раскомандируют нас на делянку, держись с краю, от вохры подальше, к лесу поближе. В обед отдадим тебе свои пайки. Будет момент, поднимем шухер. Нас кинутся разнимать, в этот момент и рви. Понял?

— Понял, — сказал Очеретин и внутри у него все вспыхнуло от благодарности к этим людям. — А вы потом как?

— Что — мы? Карцера, что ли, не видели? А ты — командир, спец. Удачно повернется все, после войны, может, увидимся.

Шухер поднялся сразу после обеда. У костра вдруг вспыхнула драка, быстро превратившаяся в общую свалку. Кто кого колотит, невозможно было понять. Закричали охранники, бросились к дерущимся. Очеретин метнулся за валок срубленных сучьев и где по-пластунски, где на четвереньках, подался в спасительный лес.

Сзади треснул выстрел.

Заметили? Или — для острастки дерущихся? Если заметили, то пустят собак по следу. Тогда…

Он бежал, срывая дыхание, путаясь в буреломе, проваливаясь в какие-то грязно-снежные канавы, и через полчаса мокрый, с сердцем, разрывающим грудь, выскочил на пустой берег Рыбинского водохранилища. Перед ним до западного края горизонта под серо-свинцовым небом распахнулся огромный простор. Раздумывать было некогда. Он пошел прямо.

Волга унесла на юг почти весь лед, а на водохранилище он еще стоял крепкий, черно-серый, с белесыми проплешинами нетронутого оттепелью снега. Отойди на километр от берега — и в темном бушлате сразу же затеряешься на фоне этих камуфляжных пятен, ищи-свищи…

Ветер здесь гулял широко, и Алексей Очеретин через некоторое время