Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли [Юрий Корнеевич Смолич] (fb2) читать постранично, страница - 2

а на сцене свет.

Но все эти годы, приблизительно раз в неделю, мне снится, что я снова актер.

И сон этот, с небольшими вариантами, всегда одинаков. Когда он начинает сниться, я знаю, что это только сон, но сразу же об этом забываю, погружаюсь в него всем своим естеством — живу в нем и им восторженно загораюсь, радостно трепещу, тяжко страдаю и просыпаюсь в холодном поту.

Снится мне, что я тороплюсь в театр на спектакль. До начала спектакля времени осталось меньше, чем мне необходимо на то, чтобы переодеться и загримироваться. Я мчусь что есть силы, у меня захватывает дух и стынет сердце. Актеру опоздать на представление невозможно. Нет таких причин, которые могли бы задержать его. Я бегу, и холодный пот обливает меня — ведь это бег на месте, я ни на шаг не продвигаюсь вперед…

Наконец я попадаю в театр. Спектакль уже начался! Вот-вот должен быть и мой выход. Я бегу в костюмерную, но костюмерная исчезла. Я не могу ее найти, хотя мне в театре каждый закоулок абсолютно знаком. Я ищу костюм, который должен надеть для исполнения роли; костюма тоже нет. И никто не знает, где мне его найти. Тогда я бросаюсь гримироваться, — чтобы скорее наложить хотя бы «летний» грим. Но гримировального ящика тоже нет. Да к тому же я никак не припомню, каким должен быть мой грим: наклеивать мне бороду или оставаться бритым?

И все-таки я выхожу на сцену. Вот колыхнулись полотнища декораций, и из огромной пропасти зала меня окатила волна теплого воздуха, вот в огромном зрачке сценического глаза я вижу — не вижу, а ощущаю — сотни и тысячи неясных бледных пятен, человеческих лиц. Вот рядом и мои партнеры в костюмах и гриме, но в каких — не могу вспомнить. Я среди них, перед зрителем. Но я не загримирован, без парика, без костюма…

Выйти на сцену, залитую светом, когда занавес поднят, стоять против темного зала, полного зрителей, которые ждут спектакля, а от тебя — участия в нем, когда вокруг тебя уже возник другой мир, созданный вот этими декорациями, вот этими жителями другого мира, персонажами пьесы в костюмах и гриме — выйти без грима, парика и костюма, выйти в своей обычной одежде, — это все равно что выйти среди белого дня на большую площадь многолюдного города совершенно голым.

Огромным усилием воли я превозмогаю свой стыд, свое желание исчезнуть, тут же, немедленно, провалиться сквозь землю, и раскрываю рот, чтобы начать свою роль. Ведь все партнеры уже замолчали — они ждут моей реплики. Тысячный зал тоже затих и насторожился — зритель ждет моей игры.

Я раскрываю рот.

И вот наступает самое ужасное. Оказывается, я забыл свою роль. Я не могу вспомнить ни единого слова. Не могу вспомнить значения моей роли, моих взаимоотношений с другими персонажами, не могу вспомнить содержание пьесы. Я даже забыл, кого играю.

Вспомнить! Вспомнить хотя бы одно-единственное слово! Всю жизнь отдал бы за одно это слово!

Увы! Полный провал! Я забыл все.

…В холодном поту я просыпаюсь.

И в эти короткие секунды, пока сознание еще преодолевает остатки кошмара, пока возникает где-то там, в возрождающемся сознании, радостная и облегчающая мысль, что это всего лишь сон, — в эти короткие секунды вихрем пролетают в памяти все роли, которые я успел исполнить за время моего актерства.

Кого мне играть?

Этот сон мне снится приблизительно раз в неделю вот уже много лет с того дня, как я покинул сцену и оставил актерскую профессию.

Амплуа

Я начинал с Чехова.

Первой моей ролью, в которой я выступил на сцене, в волнующем сиянии рампы и софитов, перед темной и жуткой бездной зрительного зала, была роль дьячка с больным зубом в инсценировке чеховского рассказа «Хирургия». Потом я играл бухгалтера Хирина в «Юбилее», Дымбу в «Свадьбе», «На большой дороге» и «Иванов».

Чехова я с детства очень любил, но именно эти роли были мне не по душе. Их выбирал для меня преподаватель словесности Адриан Петрович, который «подвизался» в роли режиссера-любителя в нашей гимназии.

Мне было тогда лет пятнадцать — шестнадцать, и год был девятьсот пятнадцатый или шестнадцатый.

Империалистическая война заполнила наш пограничный городок беспокойной и напряженной жизнью прифронтового тыла. Десятки тысяч раненых, бесконечные маршевые батальоны, нестроевые команды, лазареты, этапы, штабы. Мы — дети и подростки — тоже выполняли посильную работу, трудясь для обороны: дежурили в этапных харчевнях, помогали на распределительных пунктах Красного Креста, выходили на полевые работы, обслуживали прифронтовую почту. В свободное время мы посещали гимназию.

Однажды Адриан Петрович пришел на урок необычно встревоженный и возбужденный.

— Господа! — произнес он, положив классный журнал. — Мы должны возложить на алтарь отечества все наши силы, все наши способности, все наши таланты! Ведь мы культуртрегеры! Кожевников, объясните, пожалуйста, что значит «культуртрегер»? Культуртрегеры — это люди, распространяющие культуру, просвещение, знание.