От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
Слог хороший, но действие ГГ на уровне детсада. ГГ -дурак дураком. Его квартиру ограбили, впустил явно преступников, сестру явно украли.
О преступниках явившихся под видом полиции не сообщает. Соглашается с полицией не писать заявление о пропаже сестры. Что есть запрет писать заявление ранее 3 дней? Мало ли, что кто-то не хочет работать, надо входить в их интерес? Есть прокуратура и т.д., что может заставить не желающих работать. Сестра не
подробнее ...
пришла домой и ГГ отправляется в общественную библиотеку, пялясь на баб. Если ГГ и думает, то головкой ниже пояса. Писатель с наслаждением описывает смену реакции на золотую карту аристо. Диалоги туповатые, на уровне ребёнка и аналогичным поведением. История драки в школе с кастетами и войнами не реально глупая. Обычно такие тупые деологи с полицией, когда один сознаётся в навете оканчивается реальным сроком. Когда в руки ГГ попали вымогатели с видео сестры, действия ГГ стали напоминать дешевый спектакль. Мне данный текст не понравился, сказочно глупый.
малявкой, она поделилась со мной своим планом, а я никогда, ни в каком возрасте, не умел отказывать женщинам. В витрине, рядом с фарфоровыми безделушками, тетя Роза — Розмари, — затянутая во все черное и закрытое, выставила табличку с надписью: «Бержер, Франция, около 1830 г.». Без указания цены, потому что Тамара рассчитывала пустить в ход свое обаяние. Я сразу же заснул; а когда проснулся, «бержера» уже не было, на щеках у тети Тамары горели красные пятна, и баба Йозя с той самой поры напоминала уже не птенца, а большую упитанную птицу.
Вскоре мне вместе с Тамарой, которую я очень любил, пришлось разбирать вещи, оставшиеся после другой, умершей тети. Эта другая тетя всю жизнь маялась оттого, что у нее не поднималась рука хоть что-нибудь выбросить, и у каждого из нас, у Тамары и у меня, имелись в этой связи особые надежды. В просторной квартире я ощущал себя капитаном Марриетом, который на своем крейсере исследует один остров сокровищ за другим. Первым островом — отдать якорь! — была гостиная. Искатель приключений явился сюда в коротких бриджах с глубокими карманами, однако разыскать хоть сколько-нибудь достойную добычу ему не удалось. Второй остров — ванная — оказался настоящим архипелагом, полным раздавленных тюбиков из-под крема, баночек и коробочек, непригодных для обмена. Потом я обнаружил атолл — спальню, загроможденную старыми перинами, подушками самых причудливых форм (в ретроспективе — точь-в-точь незаконченная работа Барлаха), коллекцией матрасов. В конце концов на ночном столике — на капитанском мостике захваченного мною вражеского корабля — я увидал стакан с водой, в котором плавал перламутрово-белый, доброжелательно ухмыляющийся зубной протез. Воду я вылил под матрасы, сказал себе, что погибший капитан, скорее всего, уже не нуждается в протезе, и завернул свою добычу в носовой платок, после чего она исчезла в правом брючном кармане. Остальные находки были не ахти: медицинский градусник с присохшим к наконечнику комочком капитанского кала (или тетушкиных испражнений), старая чайная ложка, увы, не из серебра, а из дешевого сплава, и некая брошюра, заглавием которой служил обоснованный вопрос: «Зачем умирать так рано?» Под готическими печатными буквами заглавия совсем другим, мелким и аккуратным, почерком был вписан завет покойной тети: «Да, зачем!» — с пламенным восклицательным знаком. Потом я вломился в капитанский платяной шкаф, но и там не нашел ничего особенного, только кружевные перчатки на очень маленькую руку и в углу дохлую мышь. Она лежала на боку, высохшая и легкая как перышко, сложив передние лапки, будто молилась. Задние лапки вытянуты, словно, отбегав свое, они сами согласились на бессрочную паузу. Я даже не знал, хочу ли обменять эту мышь, она тоже казалась тетушкиным прощальным напутствием; однако обменные сделки всегда оставались для меня загадкой, потому что трудно было заранее угадать, что именно, для кого и почему окажется — или не окажется — соблазнительным.
Я предложил протез моему другу Виолу — пирату, владевшему многими сокровищами. Но тот отказался, сославшись на изношенность товара. Тогда я предложил ему в довесок к протезу мышь, но мышь он тоже не хотел брать даже как довесок — видимо, дохлых мышей тогда можно было запросто найти в любом доме. Мышиную мумию я похоронил, использовав в качестве саркофага зеленую пластмассовую мыльницу, и с тех пор каждый вечер после чтения «Германских героических саг» произносил языческую молитву за процветание обменной торговли.
Сын учителя Закона Божьего предложил мне за протез четыре марки. Я согласился — может, он надеялся с помощью протеза одолеть свои прыщи — и на вырученные деньги купил себе первые в моей жизни комиксы: «Дональд Дак», «Принц Железное Сердце» и «Тарзан у обезьян». Под кроватью в нашей крохотной мансардной квартирке я хранил сундук с сокровищами, куда и прятал свои драгоценные находки, но с точки зрения меновой торговли это все были вещи бесполезные, недостойные того, чтобы стать частью товарооборота: изглоданный муравьями череп утки; один настоящий ружейный патрон, меновый эквивалент которого я не мог определить даже приблизительно; старый металлический штык; таинственная дудочка — как я узнал позже, манок для уток, но с неправильным, отпугивавшим их звуком; кобальтово-синий флакон от духов Soir de Paris, который я часто нюхал, для обмена непригодный; книжка греховно-алого цвета, иллюстрированное издание бальзаковского романа «Блеск и нищета куртизанок» — уже само слово «куртизанки» обладало в моем представлении неизъяснимым блеском; костяная дамская шпилька с изящными надкусами на ней; сиротливое павлинье перо; несметное множество ракушек и улиточных домиков — естественно, из тетушкиного наследства; молочные зубы — четыре коренных и один резец — моей подружки Армгард из вальдорфской школы.
Как раз когда я читал о приключениях принца, о его юности и первых рыцарских забавах (и рассматривал многоцветные иллюстрации,
Последние комментарии
5 часов 3 минут назад
8 часов 51 минут назад
9 часов 9 минут назад
9 часов 15 минут назад
9 часов 30 минут назад
11 часов 4 минут назад