Прекраснейший текст! Не текст, а горький мёд. Лучшее, из того, что написал Михаил Евграфович. Литературный язык - чистое наслаждение. Жемчужина отечественной словесности. А прочесть эту книгу, нужно уже поживши. Будучи никак не моложе тридцати.
Школьникам эту книгу не "прожить". Не прочувствовать, как красива родная речь в этом романе.
Интереснейшая история в замечательном переводе. Можжевельник. Мрачный северный город, где всегда зябко и сыро. Маррон Шед, жалкий никудышный человек. Тварь дрожащая, что право имеет. Но... ему сочувствуешь и сопереживаешь его рефлексиям. Замечательный текст!
Первые два романа "Чёрной гвардии" - это жемчужины тёмной фэнтези. И лучше Шведова никто историю Каркуна не перевёл. А последующий "Чёрный отряд" - третья книга и т. д., в других переводах - просто ремесловщина без грана таланта. Оригинальный текст автора реально изуродовали поденщики. Сюжет тащит, но читать не очень. Лишь первые две читаются замечательно.
Людям уже кругом чудились враги…
Никогда не забыть той трудной и тяжкой музыки, несколько дней звучавшей по радио. Всюду были вывешены знамена с муаровыми лентами; в газетах — фотографии длинных очередей хмурых людей, прощающихся с Кировым. Его любили… Разве кто мог даже подумать, что Кирова устранили, как соперника.
Расстроенная и испуганная мама то и дело прикладывалась к пузырьку с каплями и утирала слезы.
— После смерти Ленина это самая большая утрата, — говорил отец.
Еще несколько лет вывешивали траурные флаги в годовщину смерти Кирова… Но мы вывешивали до самой войны.
Чистка партии… Со сцены неслись обличительные крики и взывающие вопли: «Предал своих товарищей!», «Кулак и кровопивец!», «Служил офицером у Колчака! Исключить!», «Братцы, а меня-то за что? Ить кровь проливал!»
Я постепенно забывался, впадал в какое-то смутное состояние: то мчался по степи на тачанке и строчил из пулемета, то участвовал во взятии Перекопа… А Дима вострил уши, глаз со сцены не спускал, где за столом, покрытым кумачом, в числе других коммунистов сидел мой отец. Он был членом комиссии по чистке партии, и за сноровку усмирять ретивых спорщиков, за умение оградить собрание от балаганного шума ему поручали следить за порядком. Постукивая карандашом по графину, он прерывал крикуна: «Вопрос исчерпан!» И тот сникал, слетал со сцены.
Смутно вспоминаю, как по ночам приходили к отцу какие-то люди и просили выйти на «пару слов». Отец ворочался на печи и, ругаясь, спускался на пол, всовывал ноги в глубокие галоши и шел на кухню. Мне все было интересно, и я увязывался за отцом. В темноте слышалось:
— Авдеич, что же это такое? Мы с тобой в гражданскую вместях беляков били, а теперича я правоуклонист? Говорил с Когановым?
— Говорил… — прятал глаза отец, щурясь от зажженной кем-то спички. — Эх!.. Дали нам председателя! Уперся как бык! Раз заявление, говорит, мы должны верить…
— Авдеич, — говорил другой в темноте и шуршал спичками, — мы с тобой сколь в забое тюкали обушком? Ну какой я троцкист?
— Да знаю! — хрипел отец. — Я же воздержался, ай не видел? Да что я один? Не могу больше! Пошли вы все!..
Подробности этих разговоров восстанавливала мама со слов отца, который откровенничал с ней, когда был во хмелю.
— После тех чисток, — говорила мама, — отец по три дня пил, пока за ним не присылал Коганов, потому как не мог обойтись без него…
Я был мальчишкой, но тоже близко принимал к сердцу споры шахтеров на кухне. Но к отцу наведывались и люди в пенсне, и с бородками. В памяти припоминается: «Правый и левый уклон… Троцкист. Бухаринец…» Как из небытия всплывали фамилии: Томский, Рыков, Радек, Пятаков. А «Шахтинское дело?» Объявили «спецов» вредителями и расстреляли.
Политические процессы над правоуклонистами загремели на всю страну попозже, в годы репрессий, которые взбаламутили страсти людские.
Димка подсовывал мне газеты с отчетами из зала суда, которые проходили в Доме Союзов под председательством Вышинского. Я своими глазами читал признание подсудимых во вредительстве и в подготовке свержения правительства. Только сейчас стало известно, каким способом добывались такие признания.
С мучительным усилием вглядываюсь сейчас в прошлое и со смутным чувством обиды и унижения вспоминаю события, которые с жесткой последовательностью растлевали наши юные души.
Как живой предстает перед мысленным взором наш школьный заводила и шутник Левка Понкратов. Высокий рыжеватый парень с ухватками клоуна, с вечно смеющимся вытянутым лицом и маленькими плутоватыми глазами отчаянно танцевал лезгинку вокруг прощального пионерского костра… И еще запомнились его острые и боевитые частушки, которые он смело распевал, наигрывая на звонкоголосой гармошке. Вот за одну такую частушку, как по секрету рассказал мне Федька Кудрявый, Левку и увез как-то ночью «черный ворон». Я тогда вслед за Димкой Новожиловым повторял, что зря не арестуют…
— Младенчик! — зло захрипел Федор. — Очнись и не ходи за Димкой, как телок! Какой Левка враг народа? Ему же еще и семнадцати нет! Увидел, что колхозники приезжают в город за маслом, а потом сдают его заготовителям, вот и сложил частушку… Разве это не правда? А ему политику пришили!..
И тут еще одна ужасная новость облетела школу. Арестована вся семья Левки. И мать, и отец, и малолетняя сестренка… Отец работал крепильщиком на «Новой», недавно попал под завал, едва отлежался в больнице и на тебе — «враг народа»!
С тех пор школа забурлила. Засуетились учителя, стали собирать тетради с рисунками, иллюстрирующими стихи поэтов. Прошел слух, что на этих рисунках можно найти изображения лиц Троцкого, Бухарина, Рыкова, Томского и других уклонистов. Присмотришься внимательно к куче мусора на рисунке и угадываешь чьи-то глаза, нос, бородку. Мы превратили это в игру, бегали по магазинам, охотились за новыми тетрадками, запирались дома и отыскивали «врагов народа».
«Вопрос исчерпан», говорил
Последние комментарии
9 часов 13 минут назад
19 часов 33 минут назад
1 день 8 часов назад
1 день 15 часов назад
1 день 16 часов назад
1 день 17 часов назад