Стихотворения [Уоллес Стивенс] (fb2) читать постранично, страница - 3

слышали мы только, что она

Слагала слово в слово, и полна

Была, казалось, сумма этих фраз

Хрипенья волн и воздуха везде,

Но мы внимали ей, а не воде.

Она творила спетое сама.

Немое море в гриме древних драм

Ей было местом, где ходить и петь.

Чей это дух? мы вопрошали, зная,

Что это дух, искомый нами, зная,

Что спрашивать должны, пока поет.

Коль это был лишь темный голос вод

Морских, хоть и в раскраске многих волн;

Коль это был лишь внешний глас небес

И туч, или кораллов в студне вод,

То, как ни ясен, это лишь эфир,

Тяжелый возглас воздуха, звук лета,

Возобновленный летом без конца,

И только звук. Но это было больше,

Чем голос - и ее, и наш, промеж

Безмозглых рвений ветра и воды,

Двумерных далей, бронзовых теней

Над горизонтом, горных атмосфер

Небес и моря.

                        Это певчий голос

Так на излете небо обострял.

Она безлюдьем поверяла ритм,

Она была всесильным зодчим мира,

Где пела. И по мере пенья море,

Чем ни было, преображалось в то,

Чему она была певцом. И мы,

Вслед проходящей глядя, понимали,

Что для нее не будет мира, кроме

Того, что ею спет и сотворен.

Скажи, Рамон Фернандес, если знаешь,

Зачем, когда умолкла песнь, и мы

Свернули к городу - зачем огни,

Стеклянные огни рыбацких шхун

С приходом ночи проструили мрак,

Стреножив ночь, и море рассекли,

Все в зонах грез и пламенных шестах,

Чеканя, пестуя, чаруя ночь?

О, ярость, страсть творца творить, Рамон,

Страсть упорядочить слова морей,

Слова благоуханных звездных врат

И нас, и нашего прихода в мир -

В ночные очертанья, в чуткий звук.

Перевод Алексея Цветкова

ВОСКРЕСНОЕ УТРО

I

Блаженство пеньюара, поздний кофе

И апельсины, солнечное кресло,

Зеленая свобода какаду --

Смешались на ковре, чтоб растворить

Священное безмолвье древних жертв.

Она чуть грезит, чуя темный ход,

Наплыв былой беды, покуда тьма

Сгущается средь водяных огней.

Дух цитруса и зелень ярких крыл

Подобны шествию усопших чрез

Беззвучное пространство вод. И день

Тих, как беззвучное пространство вод.

Он -- путь ее сновидящим ногам

К безмолвной Палестине, за моря,

Где царство крови и могильный мрак.

II

Зачем ей мертвых одарять своим

Богатством? Неужели божество

Является лишь в грезах и тенях?

Иль не найти ей в солнечной тиши,

В огне плодов и зелени крыла,

В любом земном соблазне и красе

Соперника тоске по небесам?

Пусть божество пребудет в ней самой:

В страстях дождя, в падении снегов,

В печали одиночества, живом

Восторге рощ в апреле, всплеске чувств

В сырую осень на ночном пути,

Меж радостью и мукой, находя

Лист лета или голый зимний сук --

Все это суждено ее душе.

III

Юпитер нелюдски рожден меж туч.

Не вскормлен матерью, и нет земли,

Расшевелившей миф его ума.

Он жил меж нами, как ворчливый царь,

Блистательный, меж низшими себя,

Пока непуганая наша кровь

В соитье с небом нам не воздала

Так, что и низший различил, в звезде.

Умрет ли наша кровь? Или она

Нам будет кровью рая? И земля

Таким ли раем воплотится нам?

Добрее станет небо, чем сейчас,

В котором пот труда и наша боль,

И вровень вечной нежности взойдет,

Не нынешней немой голубизне.

IV

'Я рада птицам', говорит она,

'Проснувшимся, но прежде, чем они

В поля пытливый устремят полет;

Но вот их нет, их теплые поля

Не возвратить -- и где же этот рай?'

Нам нет ни таинства пророчеств, ни

Химер могильных или золотых

Подземных гротов, или островов

Гармонии, куда пристанет дух,

Ни сказочного юга, или пальм

На склоне неба, чтоб могли пребыть,

Как зелень рощ в апреле, или как

В ней этот образ пробужденных птиц,

Мечта о вечере, что увенчал

Июнь касаньем ласточкиных крыл.

V

'Но и в покое', говорит она,

'Мне важен вечной радости залог'.

Смерть -- матерь красоты; она одна

Пошлет нам исполненье наших