К чему снится кровь [Наталья Солнцева] (fb2)

ДНЕВНИК ГУВЕРНАНТКИ ПОЛИНЫ ДОЖЕНАР 11 июня Я завела эту тетрадь, чтобы записывать все события, пока моя дорогая Марго в отъезде. Когда она и барышня Протасова с кузинами вернутся из Бадена, я смогу подробно сообщить им все, чему буду свидетельницей в нашей подмосковной. Сегодня ничего существенного не происходило. Впрочем, подробно – значит, подробно. Барышня медленно поправляется от нервной горячки, которая случилась с нею после вечеринки, устроенной господами для развлечения общества. Барыня строго отчитала горничных и слуг за то, что в усадьбу проник посторонний – монах или нищий, неизвестно, – тот самый, что напугал барышню Александру. Теперь каждый вечер несколько слуг с собаками обходят сад и дом вокруг, чтобы подобное, не дай бог, не повторилось. Мишель приезжал каждый день, справлялся о здоровье барышни. Она его видеть не желала и принимать не соглашалась. Да и то сказать, она никого не принимала по причине крайнего недомогания. За доктором посылали через день, сенные девки то и дело собирали да заваривали разные полевые и лесные травы под руководством старой нянюшки. Барин уж так по своей любимой дочери убивался, что привозил из монастыря святого старца, который обошел все комнаты, чертил кресты на стенах, окроплял святой водой из чудотворного источника, курил ладан и читал молитвы три дня и три ночи. Вся челядь и сами господа ходили буквально на цыпочках и то и дело к ручке этого старца прикладывались да просили благословения. После сего освящения барышне Александре вроде бы полегчало. Она стала выходить из своей комнаты к обеду и к чаю, гуляла с нянюшкой в саду и даже начала снова играть на рояле. Она очень побледнела и исхудала, только глазищи остались огромные и пронзительные. Когда с ней заговоришь, она как будто слушает и даже что-то отвечает, а потом вдруг уставится в одну точку, задумается, словно совсем отрешится от этого мира, и смотрит… Что она там видит? Одному Богу ведомо. Старец тот святой раз углядел, как барышня Александра в пустоту смотрит, и очень сильно этим огорчился. Нельзя, говорит, так от мира отрешаться, нехорошо это. Душа от сего леденеет и с телом расстается. И велел барышню всячески в такие минуты развлекать, чтобы она не задумывалась надолго. 13 июня День минул без особых происшествий. Приезжал Мишель, велел барышне передать подарок – бриллиантовую брошь очень тонкой работы, в виде цветка. На ужин остаться отказался. Как раз был и доктор, который всех уверил, что жизнь Александры вне опасности и она теперь непременно поправится. Мишель попрощался со всеми и уехал в Москву по каким-то своим неотложным делам. Вчера вечером приехала в гости сестра барыни, Мария Федоровна, которая из Петербурга направляется в свое коломенское имение. Барыня наша, Аграфена Федоровна, урожденная Полторацкая, очень любит это сестрино имение и собиралась ехать туда погостить, да болезнь дочери все планы расстроила. Мы с Марией Федоровной ходили в сад прогуляться перед обедом и нарезать цветов в оранжерее. Я ей рассказала все – про то, как барышня нарядилась в восточный наряд для танцев, про серьги рубиновые, которые неизвестно откуда у нее взялись, про монаха, который хотел то ли купить их, то ли еще что… про болезнь барышни Александры, про ее отношения с Мишелем, – словом, обо всем, что занимало меня и всех окружающих. У барыниной сестры мой рассказ вызвал немалое беспокойство. Она велела горничным не оставлять Александру ни на минуту одну, даже ночью. Аграфена Федоровна призналась сестре, что расспрашивала с пристрастием дочь о рубиновых серьгах. Та сначала отнекивалась, а потом призналась, что серьги ей преподнес в подарок Мишель. Вот это так удивление! – Да, – говорит барыня, – когда мы были в Европе, то посетили Лондон. По приглашению моей кузины, вышедшей замуж за английского посланника. Оказалось, что барышня Александра познакомилась с Мишелем не где-нибудь, а в Лондоне. Вот так новость! До сих пор все думали, что они встретились в Петербурге… Что всего удивительнее, – это у русских дворян сватовство или знакомство. Дружат семьями, танцуют на балах, любезничают на званых обедах да приемах… а знакомство происходит где-нибудь в Париже, Ницце или Лондоне, романтической Венеции или в Риме. Сумасшедшие русские вельможи карабкаются на балконы своих возлюбленных, словно пылкие Ромео, гоняются за ними по безлюдным заснеженным дорогам, гробя лошадей, дерутся из-за своих дам на темных парижских улочках… Дикие, необузданные люди! У них все через край, все слишком. Их невозможно научить благоразумию и добродетели. Дикая страна, дикие нравы!.. 14 июня Сегодня прекрасное утро. После вчерашнего разговора, окончившегося за полночь, я долго не могла заснуть. Я лежала и думала. Отчего ни Мишель, ни Александра не говорили никому о серьгах? Почему скрывали? Почему такую дивную драгоценность барышня тщательно прятала и никогда не надевала? Так, в раздумьях, я поднялась, привела себя в порядок, оделась и спустилась к завтраку. Моя комната находится на втором этаже, недалеко от комнат барышни. Стол накрыли на террасе, выходящей на липовую аллею. У стола сидела Александра, бледная, с уставшим и каким-то изможденным лицом, в голубом летнем платье с широким атласным поясом, по последней парижской моде. В темных бездонных глазах ее таилась печаль. На завтрак подавали мед, французские булочки, яйца, масло, пирожки с мясом и кофе. Барышня еле прикасалась к еде, лениво ковыряла ложкой яйцо, то и дело задумывалась, смотрела вдаль, туда, где сходились липовые деревья. – Что Мишель, сообщил, как добрался? Она спросила это равнодушно и почти без выражения, только из вежливости. Барыня Аграфена Федоровна встрепенулась, кликнула горничную. Та принесла бегом письмо на подносе. – Это тебе от Мишеля. Разрезать? Не дожидаясь ответа, она взяла нож для бумаги и разрезала письмо, подала дочери. Та взяла. Рука с письмом опустилась на колени. Александра вздохнула и начала читать письмо. Оно оказалось коротким. – Что, душа моя, пишут нынче молодые люди? – Мария Федоровна отдала дань пирожкам и теперь намазывала булочку маслом и медом, запивала кофе. Аппетит у нее был истинно московский. – Да так, ничего особенного. Дела улаживаются. Скоро он надеется быть здесь. – Что ты не ешь ничего? Эдак можно и уморить себя. – Ах, тетя, не хочется мне есть. Тоска какая-то на сердце… – Александра опустила глаза и закашлялась. – И-и, милая, рано тебе еще о тоске-то говорить! Посмотри, воздух какой, небо! Тоска… Молодежи веселиться надобно, а не грустить. Мария Федоровна допила кофе, спросила себе еще кислой капусты и квасу. Какое варварство! Русская барыня – это та еще загадка!.. С какой стороны ни подступись – ничегошеньки не понятно. Наряды из Парижа, изящество, мушки над губкой, брильянты на длинной шее, походка, улыбка – так и бьют насмерть. При европейских-то дворах недаром по русским дамам галантные кавалеры сохнут. А вот если разобраться да поближе на них посмотреть, не на балах, не на Елисейских Полях, а на их родной земле, тут-то вся их натура как на ладони. Варенье варят прямо в саду, самолично в банки разливают, с сенными девками в бане парятся, как простолюдинки, крестьянские песни горланят. И ведь что удивительно – на фортепьянах отменно обучены, и по-французски, и этикету, и танцуют, как нимфы. И вдруг на тебе – грибки под водочку, кислая капуста, квас опять же! Не понимаю, как это все в них соединяется? 17 июня Аграфена Федоровна сегодня ждет портниху, выписанную из Петербурга. Решили сшить новые наряды, чтобы развеселить барышню. Скоро бал у Левашевых. Скоро приедет Мишель. Скоро большая охота… с кострами, катанием на лодках, стрельбой и гончими. Александра стала чувствовать себя намного лучше. Кашель почти прекратился, бледность исчезла. Но прежняя ее веселая манера, любовь к жизни все еще не вернулись. Доктор говорит, это вопрос времени. Вчера вечером произошло странное событие, которое изрядно меня напугало. Я раскрыла окно в комнате, расстелила постель, приготовившись ко сну, и подумала, не сесть ли мне за дневник. Перенесла свечу на бюро и только обмакнула перо в чернила, как услышала какой-то тихий шорох. Дверь из моей комнаты в коридор была закрыта, и я решила, что мне показалось. Но шорох повторился. Я подумала, что барышня может испугаться, если услышит. Не знаю почему, я почувствовала сильный холод, меня аж затрясло, и зубы застучали. Накинув на плечи теплую шаль, я на цыпочках, стараясь не шуметь, подошла к дверям, приложила ухо. Тихий, но отчетливый шум в коридоре заставил меня затаить дыхание. Кто это или что это? Ручка на моей двери поворачивается беззвучно, но довольно-таки туго. С большим трудом мне удалось приоткрыть дверь и заставить себя выглянуть в коридор. Я вся дрожала, не то от страха, не то от холода. А вернее, и от того, и от другого вместе. Ничего, кроме непроницаемой темноты и еле слышного шороха… как будто шелестит камыш или сухая трава… Я не могла решиться и открыть дверь пошире: какая-то жуть сковала мое тело и разум. Не знаю, сколько я простояла так, в оцепенении. Наконец, молитва вернула мне самообладание. Я взяла свечу и вышла в коридор. Мне показалось, что потянуло как бы сквозняком… Хотя это невозможно. Все окна и двери в доме на ночь закрывали. Разве что в комнатах они могли быть отворены, но все двери в комнаты вдоль коридора оказались плотно закрытыми. Едва переставляя как будто налитые свинцом ноги, дрожа от страха, я двинулась по коридору в сторону барышниных комнат, моля Всевышнего о том, чтобы странный сквозняк не задул свечу. Двигаясь очень медленно, я, как во сне, преодолела несколько метров, отделявших меня от комнаты Александры… В самом низу, у слабенькой полоски света, пробивающейся в щель из-под двери, я увидела небольшое темное пятно. Что бы это могло быть?.. Мне пришлось наклониться, чтобы его рассмотреть. Пятно казалось густым и маслянистым. На его поверхности что-то плавало. Я дотронулась до пятна пальцем и, поднеся его к свече, едва не закричала. Думаю, ужас перехватил спазмом мое горло, иначе я не смогла бы удержаться. Это была кровь!.. Вне себя от испуга, я бросилась к двери в комнату Марии Федоровны и стала громко стучать. Она открыла почти сразу же. Поняв по моему лицу, что произошло нечто из ряда вон выходящее, она тут же последовала за мной. Мы вдвоем рассматривали страшное пятно, не в силах вымолвить ни слова. На его поверхности плавали лепестки красной розы, – единственной розы, распустившейся в оранжерее как раз сегодня утром. Это был любимый розовый куст Александры, который она сама поливала и единственный распустившийся бутон которого вызвал у нее такую бурю восторга, что мы все радовались, узнавая прежнюю барышню. Мария Федоровна вошла к Александре, убедилась, что с ней все в порядке. – Она спит, но очень беспокойно, все время вздрагивает и стонет во сне. Полина! – обратилась она ко мне по-свойски, как будто я была ее подругой. – Если хоть одна живая душа узнает, что мы тут видели, – не удастся скрыть это от Александры. Нового потрясения она не вынесет. Горячка вернется, и тогда неизвестно, к чему это приведет. Мы вдвоем, стараясь не шуметь, принесли воды, тряпку, вытерли пятно и вымыли пол у двери. Потом разошлись, каждая к себе. Замкнув свою комнату, я никак не могла успокоиться. Только придвинув к двери сундук, в котором я хранила зимние вещи, мне удалось совладать с волнением и страхом. Я улеглась в постель и, как ни удивительно, почти мгновенно заснула. Сказалось нервное напряжение, истощившее мои силы. Я проспала как убитая до самого утра… 18 июня Рассвет сегодня выдался хмурый, серые тучи затянули небо, низко нависли над рекой и садом. Ветер гнет деревья, срывает листву. Вот-вот пустится проливной дождь. Барыня велела закрыть все окна, убрать с террасы диваны и столики. После утомительной ночи я чувствовала себя разбитой. Кровавое пятно не выходило у меня из головы. Мария Федоровна спустилась к завтраку, как всегда, причесанная, тщательно одетая. Только залегшие под глазами тени выдавали то, что и она провела ночь в нелегких раздумьях. Она заговорщически подмигнула мне, и мы уединились в углу гостиной, за карточным столиком, где нас никто не мог слышать. – Мадемуазель Полина, – обратилась она ко мне с усталым и озабоченным видом. – Я не смогла сомкнуть глаз почти до самого утра. В доме моей сестры происходят странные и зловещие события, за которыми определенно прослеживается чья-то недобрая воля. Кто-то намеренно пытается повредить нашей семье, и в первую очередь Александре. Зная, как безумно любят ее отец и мать, я не сомневаюсь, что цель выбрана превосходно. – Но кому это могло бы понадобиться? – удивилась я. – У господ нет врагов. Они живут в кругу своей семьи, в придворных интригах не участвуют, с соседями поддерживают добрые отношения, многим помогают. Их дом всегда открыт для гостей, которым оказывается самый радушный прием. Их все любят… – Понимаю, дорогая Полина, что тебе не хочется подозревать кого бы то ни было. Вы тут живете довольно тесным обществом в привычном и уютном мирке. Но события не происходят сами по себе. Всегда есть причина, есть некто или нечто, кто руководит, рассчитывает и направляет если не свою, то чью-то руку. Увы! Если под дверью молодой госпожи появляется пятно крови, на поверхности которого плавает ее любимая роза, то был кто-то, кто сделал это. – Да, – отвечала я с поникшей головою. – Однако как же нам теперь быть? Рассказать все господам? – Ни в коем случае. То, что произошло прошлой ночью, никому не известно, кроме нас с тобой и злоумышленника. Он предполагал, что сии действия – кровь, цветок – произведут губительное впечатление на барышню, которая не совсем еще оправилась от болезни. Но ужасные последствия удалось предотвратить. Тот, кто сделал это, сейчас в недоумении. Он, или она, – не знает, кому из домочадцев попалось на глаза пятно и кто убрал его. К тому же злая цель не достигнута! Теперь негодяй может выдать себя. Ну и в любом случае… он вынужден будет повторить попытку. Мне стало страшно. – Чем я могу помочь? Мария Федоровна строго на меня посмотрела, видимо, что-то для себя решая. – Мы с тобой не будем спускать глаз с Александры и всех, кто тесно с ней общается. Доктор, горничные, подруги и служанки, портниха, кухарка – никто не должен остаться вне поля зрения. Прислушиваться, присматриваться, не упускать ни одной мелочи, все замечать – это будет теперь для нас делом первостепенной важности. – Но… – я почувствовала полнейшую растерянность. – Следить? Подслушивать? Это дурной тон! Я не могу… – Можешь! – Мария Федоровна сказала это очень жестко. – Ты должна мне помочь. Одна я с этим не справлюсь. Ты будешь и подсматривать, и подслушивать, а письма, которые будут приходить, приноси сначала мне. Ничего не оставалось, как согласиться. Ночью мы договорились дежурить по очереди. Так как двери и моей, и ее комнаты выходили в тот же коридор, что и дверь барышни, – нам обеим это было удобно. По причине плохой погоды поездка на прогулку была отменена. День прошел своим чередом, скучно и уныло. Дождь шумел в саду, стучал в окна. Много свечей не зажигали, сидели в полутьме, неторопливо беседовали. Потом барышня ушла к себе, а за нею и мы с Марией Федоровной. Я долго сидела в своем любимом кресле и перебирала в памяти последние события. С чего все началось? Болезнь Александры, ее меланхолия, страх, поселившийся в доме? И мне в голову пришла мысль, что с той самой вечеринки, когда барышня в первый раз надела рубиновые серьги. Вспомнился ужасный нищий в монашеском рубище, который вдруг вздумал… купить эти серьги! Он был безумен! Вообрази: хотел купить такую драгоценность, не имея ни гроша! С тех пор Александра и расхворалась… Хочется спать. Сегодня мне дежурить во второй половине ночи. Хоть бы проснуться вовремя!.. 19 июня Ночь прошла тревожно. Смутное волнение никак не давало заснуть. Я встала и приоткрыла окно. В саду было темно. Шум ливня сливался с шумом деревьев. Я всматривалась в темноту, сама не зная, что ожидала там увидеть. Когда глаза немного привыкли, стала различима широкая липовая аллея. В какой-то момент мне почудилось, что по ней кто-то идет. Но… сколько я ни вглядывалась в зыбкие очертания деревьев и пространство между ними, ничего так и не увидела. Наверное, мне показалось. Однако страх снова овладел мною, и я с трудом преодолела желание придвинуть сундук к двери. Я легла в постель. Посреди ночи меня разбудил сильный удар грома. Я вскочила и бросилась к окну. Огромная липа у самого дома, которая кроной затеняла террасу и под которой мы так любили сидеть, – загорелась. Дерево пылало, несмотря на ливень. Красные отблески отражались в стеклах окон. И в этот момент… чей-то душераздирающий истошный вопль взорвал тишину дома. Я кинулась в коридор. Стали открываться, хлопая, двери комнат, выбежала Мария Федоровна в папильотках под кружевным чепцом, выскочили горничные. Никто не мог понять, что происходит. Мария Федоровна, а за нею следом я, – бросились в комнату Александры. Там было темно, только свет от горевшего дерева алыми сполохами метался по стенам, полу, балдахину кровати. В первую минуту мы подумали, что комната пуста. И тут… мы увидели ее. – Сашенька, душенька, что с тобою? Мария Федоровна всегда называла любимую племянницу только так, не признавая всяких новомодных Сандра и Алекс, как называли барышню в свете. Она подошла к забившейся в угол девушке, взяла ее за плечи и почти насильно усадила на постель. Александра словно никого и ничего не слышала, она глядела широко открытыми глазами на окно, за которым догорала разбитая молнией липа, и молчала, только губы ее беззвучно шевелились. – Это ты кричала, душа моя? Что случилось? Барышня смотрела куда-то вдаль и мотала головой, словно отрицая что-то, не соглашаясь с кем-то невидимым. Горничные зажигали свечи. Барыня Аграфена Федоровна, тяжело ступая, поднялась на второй этаж и вошла в комнату дочери. – Ах, беда какая, липа-то наша сгорела! А кто кричал? – Еще не успев договорить, она уже поняла кто. Нянюшка принесла успокоительных трав, флакончики с нюхательной солью. Все суетились, причитали, бестолково толпились, пока у Марии Федоровны не иссякло терпение. – Ну-ка, выйдите все вон! Немедленно! Дышать нечем из-за вас – столпились тут! Да окно откройте! Она убедилась, что ее приказание выполнено и в комнате остались четверо: мы с ней, барышня и барыня. Александра, стуча зубами о край стакана, медленными глотками пила лекарство, поперхнулась, – приступ кашля начал сотрясать ее исхудавшую фигуру в тонкой сорочке из голландских кружев. Ее пышные волосы, иссиня-черные, как вороново крыло, рассыпались в беспорядке по плечам. – Что случилось? – Аграфена Федоровна вымученно улыбалась. – Сами не знаем, сестрица. Спали все, вдруг молния ударила в дерево, рядом с террасой. – Мария Федоровна посмотрела на меня и продолжала. – Раздался крик! Мы выбежали. Кто кричал? Что за оказия? Неведомо… – Это я кричала… Все повернулись в сторону Александры. Она как будто пришла в себя, взгляд стал осмысленным, щеки порозовели. – Что ж такое? Что тебя испугало? Тетка взяла у нее из рук стакан и поставила на бюро у кровати. – Липа горит… – Александра указала рукой на окно. – Красное! Это знак беды. Это смерть пришла… – Господь с тобою! – Мария Федоровна перекрестилась. – Что ты говоришь? Виданное ли дело? Ну, ударила молния в дерево. Какое ж тут удивление? Я на своем веку знаешь, сколько раз подобное видела? Я еще девочкой была, когда у нас молния каретный сарай спалила. Это, душенька, стихия небесная. Какое тут может быть предзнаменование? – Нет, я знаю. – Александра упрямо покачала головой. – Это знак мне. Смерть обязательно будет. Так никому ни переубедить ее, ни успокоить не удалось. Начало действовать лекарство, барышня стала засыпать. Ее уложили в постель, укутали теплыми одеялами. Нянюшке наказали лечь прямо у изголовья барышниной кровати, не засыпать, чуть что – звать на помощь. Все разошлись по своим комнатам в надежде, что удастся отдохнуть. Было три часа утра. Выйдя из спальни племянницы, Мария Федоровна задержала меня. – Ты что-нибудь видела? – Нет, только… – Что? Говори! – Она крепко взяла меня за локоть. – Ну… – Я не знала, как ей объяснить то, что мне почудилось. – С вечера я никак не могла уснуть, душно было, и волнение грудь теснило… Пришлось окно открыть. Дождь, ветер… и только посреди липовой аллеи как будто идет кто-то. Меня такой страх объял, что… – И кто это был, по-твоему? – Не знаю. – Это все? Мария Федоровна вздохнула и зачем-то перекрестилась. Я тоже перекрестилась. – Потом я легла спать, и меня разбудил удар грома. Я подбежала к окну – липа горит! В комнате светло, как днем. А вы ничего не видели? – Нет. Я дождалась, пока все улягутся, потом дверь приоткрыла… Никого и ничего. Все тихо было. Легла. Сон не идет. А дверь-то забыла прикрыть. Вдруг словно сквозняком потянуло… Я хотела встать, запереться. И тут – закричал кто-то, да так, что у меня кровь в жилах застыла. – Жуткая ночь… – Слава Богу, все, кажется, обошлось. Пошли-ка спать. Утро скоро. За ночь ветер разогнал все тучи, и солнышко вышло на почти ясное небо. В саду бурей поломало много деревьев. Работники собирали ветки. Барин велел спилить обгоревшую липу. Аграфене Федоровне захотелось свежей рыбы. С пруда уже принесли улов. Большая плетеная корзина, полная огромных жирных карасей и карпов, которые еще трепыхались и били хвостами, стояла за домом у входа на кухню. Кухарка решила готовить уху и жарить рыбу на воздухе, для чего в тени деревьев разожгли сложенный из небольших валунов очаг. К обеду ждали гостей – соседнего помещика с семьей. Барыня, немного бледная после бессонной ночи и пережитых волнений, отдавала приказания, распоряжалась слугами и горничными, бранила лакеев. Подготовка к приему гостей отвлекала ее от тяжелых мыслей. Увидев, что я вышла на крыльцо, она позвала меня. – Полина, деточка, узнай, как там Александра. Она, поди, проснулась уже. Видишь, как мне недосуг? Да скажи барышне, чтобы спускалась в сад. Гляди, красота какая! Аграфена Федоровна глубоко вздохнула, посмотрела на небо, на блестящий, умытый дождем сад и улыбнулась. Я поднялась в комнату Александры. Она в самом деле уже проснулась, но продолжала лежать в постели, вялая и ко всему безразличная. Нянюшка раздвинула портьеры, раскрыла рамы, высунулась из окна, разглядывая суету во дворе, вдыхая свежий воздух. В саду стояли густые испарения. Ветерок принес запах дыма. – Вставайте, барышня, глядите-ка, уху в котле варят! Скоро гости съезжаться начнут, а мне еще причесать вас надо. Глашка, Глашка! – громко закричала она, подзывая одну из горничных. – Платье барышне неси, да поживее, шевелись, окаянная! – Не кричи так, право. Голова болит… Александра наконец встала и села к зеркалу, начала расчесывать волосы позолоченным гребнем. Тут только она, кажется, увидела меня. – Полина! Ты уже одета? Как там погода? Дождь кончился? Не было ли писем? Я отвечала ей, что солнце светит вовсю, в саду тепло и парно и что почту скоро привезут. Она слушала не очень внимательно. Признаков недомогания никаких не было, кроме бледности и вялости, но к ним уж все привыкли. Поэтому я оставила барышню на попечение няни и отправилась разузнать, что же с почтой. Я поспешила во двор и увидела коробку с корреспонденцией и заказанными книгами, которая стояла в углу террасы и о которой в суете, связанной с приемом гостей, все забыли. Коробка оказалась довольно тяжелой, нести ее наверх не хотелось, и я решила просмотреть содержимое прямо на месте. В коробке было несколько писем из Москвы и Петербурга, одно из Коломны, адресованное Марии Федоровне, и одно от Протасовых. Это показалось мне подозрительным. Недоброе предчувствие сжало сердце. Я торопливо схватила всю корреспонденцию и побежала наверх по черной лестнице, чтобы не попасться никому на глаза. Книги я оставила на террасе. В коридоре, у двери в мою комнату, стояла Мария Федоровна. Она догадалась, что я забрала почту, и молча, пропустив меня вперед, вошла следом. Мы закрыли дверь и начали просматривать письма. – А что мы скажем, если господа заметят, что письма кто-то вскрывал? Этот вопрос сильно волновал меня. Тетку Александры же совершенно это не занимало. Она быстро просматривала послания и откладывала их в сторону. Письмо Протасовых осталось напоследок. Когда вся корреспонденция была прочитана и признана не представляющей опасности для барышни, Мария Федоровна взяла в руки плотный голубой конверт от матери Мишеля и нерешительно его разрезала. Она как будто медлила, предчувствуя дурные известия. Письмо оказалось коротким и страшным: в несколько строчек уместилось сообщение, что Мишель убит при неизвестных обстоятельствах, семья скорбит о безвременной потере сына и брата. А также сообщает сие печальное известие всем близким знакомым и друзьям Мишеля, каковыми является вся многоуважаемая семья Баскаковых и, в особенности, горячо любимая ими мадемуазель Александра. Похороны состоялись такого-то числа. Мы с Марией Федоровной смотрели то друг на друга, то на письмо, как громом пораженные, и не в силах были вымолвить ни слова. Первой нарушила молчание Мария Федоровна. – Вот оно! Горящая липа, смерть… Красное! – она воззрилась на меня, потрясенная. – Помнишь, Сашенька говорила об этом ночью? – Господи! – я перекрестилась и начала молиться о незабвенном Мишеле, Александре, господах, о себе и всех-всех. Я просила у Бога милости и сострадания, помощи в эту ужасную для всех минуту горя, о котором никто еще не знал, кроме нас. Мария Федоровна молилась и плакала вместе со мной. – Пока пусть все остаются в неведении, кроме нас с тобой, – сказала она, когда поток слез иссяк и наступило опустошение. – Того, что произошло, уже не изменишь. Этот день еще может остаться если не радостным, то хотя бы беззаботным. Пусть моя дорогая сестра порадуется несколько последних часов перед тем, как… – Слезы снова потекли по ее щекам. Весь вечер, пока не начали разъезжаться гости, я провела в размышлениях о Мишеле. Невозможно было представить его мертвым, в гробу. Интересно, что все-таки случилось? Каким образом он расстался с жизнью? Я смотрела на Александру и видела, что смерть жениха, о которой она еще не знала, непонятно как, наложила на нее свой отпечаток. Словно над барышней появилась зловещая тень, накрывшая ее всю целиком своим мертвящим покрывалом. Она улыбалась гостям, мило с ними беседовала, даже танцевала, – делая все это отрешенно, как бы выполняя назначенную ей роль. Чувства и мысли же ее, по всей видимости, обитали в другом месте, куда никому из присутствующих ходу не было… Вот и все события сегодняшнего печального дня, который хорошо начался, но дурно закончился. Мы с Марией Федоровной никому ничего так и не сказали. Гости разъехались. Все разошлись по своим комнатам спать. Только я сижу у приоткрытого окна и дописываю эти строчки. Сегодня моя очередь дежурить первую половину ночи. Да и сон все равно не идет… 20 июня Сегодня день луны. Число два – число луны, этому меня научила Александра. Она увлекается астрологией, очень любит смотреть на звезды. В такие моменты зрачки ее разгораются смутным огнем, все лицо преображается, словно она видит там что-то родное, близкое и понятное, которое ей пришлось оставить и которое манит ее неодолимо. Я чувствую, как слезы предательски сбегают по моим щекам. Ведь Мишеля нет больше! Как же сообщить об этом барышне? Дверь в коридор я оставила приоткрытой и время от времени выглядываю и прислушиваюсь. Но пока ничто не нарушает тишину ночи. Переполох возник внезапно. Стали открываться двери, началась беготня, шлепанье босых ног. – Барышне плохо! С первого этажа поднялся доктор, которого оставили ночевать. Мария Федоровна, зная, какую новость она должна будет сообщить наутро, решила, что присутствие доктора не будет лишним, и уговорила сестру сказаться нездоровою. Та выполнила обещание, и теперь доктор, сухонький седенький старичок в пенсне, наспех одетый, проследовал в комнату Александры. Оказалось, что барышня, которая смогла уснуть только к середине ночи, все время ворочалась с боку на бок, стонала и вздрагивала во сне. Наконец, она в ужасе проснулась, хватая посиневшими губами воздух, с безумными, остановившимися глазами. Ей принесли воды, травяного отвару, приложили грелки к ногам. Когда состояние больной немного улучшилось, она рассказала, что ей приснился страшный сон – ее кто-то пытался задушить. – Кто же это был, сердце мое? – барыня чуть не плакала, глядя на бледное, измученное лицо своей красавицы-дочери. – Кто-то невидимый. И холодный! Очень-очень холодный… – Видела ли ты во сне каких-нибудь людей или предметы? – расспрашивала Александру расстроен – ная тетушка. Она знала, что пересказанный несколько раз сон теряет свою опасную силу. – Я видела… красивого мужчину. Но не Мишеля, нет… – девушка говорила с трудом, преодолевая одышку и как будто ища в памяти расплывающиеся образы. – Это был… черноволосый, очень красивый человек… бородка, усы, голубые глаза… тонкие черты лица… Похожий на султана… – она замолчала. – Что-то еще? – Много цветов… Белый дворец. Фонтаны. Вода журчала. – Что ж ты так испугалась? – Тот мужчина был очень добр ко мне… он так смотрел на меня… И он мне протягивал что-то. Серьги! Рубиновые серьги. Как они необыкновенно сияют… – она оглянулась в растерянности, бледные ее щеки внезапно залил густой румянец. – Это были те самые серьги, что подарил мне Мишель! Тогда, в Лондоне. Она передохнула немного и продолжала. – И вот во сне я будто вижу их на ладони того мужчины… А потом темнота, как тяжелое плотное облако, накрыла меня. Я не могу ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни крикнуть. Я хочу позвать на помощь, но губы меня не слушаются. Я кричу, но ни звука не вырывается из моего горла. И тогда я стала мысленно обращаться к Мишелю… Мне показалось, что он – единственная ниточка, которая еще привязывает меня к жизни и дает надежду на спасение. Он обязательно должен меня услышать, где бы он ни был! И тут… я вижу раскрытый, усыпанный цветами гроб, и в нем – Мишель. Мертвый, холодный и равнодушный. С закрытыми глазами. Я стала звать его: «Мишель! Мишель! Я знаю, что это не ты. Ты меня слышишь?» Но он все так же лежал, равнодушный, неподвижный. Со сложенными на груди руками, в которых горела желтая свечка… Мария Федоровна покачала головой, молча вышла и спустя несколько минут вернулась с письмом в руках. Она решила, что лучше не откладывать более горестное известие. Нарыв нужно вскрывать одним махом, а не растягивать мучения. Барыня первая прочитала письмо и едва не лишилась чувств. Александра же не стала спрашивать, что в письме. Казалось, она все знала, все понимала. Взяв в руки бумагу с вензелем Протасовых, она даже как будто и не глядела на строчки. Безразлично отложила в сторону. Она не плакала, не молилась, не упала в обморок. Что-то с ней сделалось другое, чего я никак не могу объяснить. Я прочитала на ее лице… удовлетворение? Во всяком случае, другого слова мне не удалось подобрать. Все ее страдальческие складки разгладились, взгляд прояснился, она стала дышать ровнее и свободнее. И тут я внутренним чутьем уловила, что она уже не с нами… 25 июня Пропустила несколько дней, так как они все были похожи один на другой и заполнены хлопотами и суетой, которые не оставляли мне ни минуты свободного времени, чтобы сесть за дневник. Дорогая Марго, как я скучаю по тебе! Как мне тебя не хватает! Как мне одиноко стало в этом большом доме, объятом великой печалью… Я собрала свои вещи, через пару часов запрягут экипаж, и я попрощаюсь с подмосковным имением Баскаковых на неопределенное время, а возможно, навсегда. Мария Федоровна тепло со мной поговорила напоследок, мы вместе поплакали, поделились своими мыслями и пообещали друг другу поддерживать переписку. Мрачные и зловещие события, связанные, как мы обе решили, с появлением рубиновых серег, подаренных Александре ее возлюбленным Мишелем, круто изменили жизнь и самих молодых людей, и всех, кто оказался с ними рядом. Мы так и не сумели раскрыть тайну серег, которая, несомненно, существует. Как существует многое невидимое и непознанное вокруг нас… Опишу последние события. Они и побудили меня, не медля более ни дня, покинуть гостеприимный дом, в котором я провела столько чудесных и приятных дней. Вчера ночью во время моего дежурства случилось невероятное. Кто-то, закутанный в рясу или рубище нищего, проник в дом, проскользнул в комнату барышни и… Впрочем, все по порядку. Четыре дня после известия о смерти Мишеля прошли спокойно, если это можно так назвать, – в унынии и печали. Все много плакали, молились. В домашней часовне священник совершил заупокойную службу по православному обычаю. Остальное происходило по привычному распорядку. Надо ли говорить, что это свалившееся на нас горе, а также монотон – ность существования притупили нашу бдительность. Мы с Марией Федоровной стали непозволительно беспечны, и это не замедлило сказаться. Все шло своим чередом. Александра покашливала, но не так сильно, чтобы это вызывало серьезные опасения. Аграфена Федоровна оправилась после приступа сердечной болезни. Барин вернулся к своим хозяйственным делам. Доктор уехал на роды в соседнее имение. Мы с тетушкой барышни раскладывали в гостиной сложный пасьянс, который у нас никак не удавался. Все уже спали. Наконец и мы отправились по своим комнатам. Через окно в лунном свете была видна липовая аллея. У изголовья моей кровати затухала свеча. Я сидела и думала все об одном и том же – Александре, Мишеле, о рубиновых серьгах, о русской душе, о себе, о тебе, Марго… О мире, который кажется простым и понятным – каждый день всходит солнце, наступает ночь, лето сменяется осенью, а за суровой зимой приходит долгожданная весна. И кажется, что ничего нет такого, чего бы мы не знали, не видели или не любили. Вдруг… Я насторожилась. По аллее кто-то шел. Я задула свечу, вскочила, осторожно выглянула. Высокая бесформенная тень скользила между деревьев. Что делать? Кричать? Звать на помощь? А может, это лишь игра моего воображения, больные нервы? Невозможно снова устроить переполох. Все только успокоились, жизнь дома вошла в установившуюся колею, и тут снова испуг, шум… Нет. Я должна убедиться, что для тревоги есть серьезные основания. Пока я думала, что делать, фигура скрылась. Мне ничего не оставалось, как приоткрыть дверь своей комнаты и наблюдать за коридором. Так я и поступила. От неподвижности и напряжения все мое тело затекло, сердце сильно билось. В какой-то миг мне послышался не то шорох, не то сквозняк. Словно ледяная струя пронеслась в темноте коридора. Непонятный жуткий страх перехватил горло, голова закружилась, и я чуть не упала… Сколько прошло времени, пока мне удалось отдышаться и в глазах немного прояснилось, не помню. Внезапный громкий тоскливый крик прорезал глухую тишину ночи. Захлопали двери, затопали босые ноги. С первого этажа кто-то спрашивал, что случилось. Я увидела Марию Федоровну в ее неизменном чепце на черных буклях. Она скрылась в покоях Александры, и я поспешила туда же. Когда я вошла в спальню барышни, там уже зажгли свечи. Пахло валериановым корнем, воском и паническим страхом. Именно так все и было, Марго! Лушка – горничная – полуодетая, с растрепанной косой, переминалась с ноги на ногу у кровати Александры, загораживая от всех картину происшедшего. Мария Федоровна стояла, опустив руки, с отрешенным лицом, бледная и растерянная. – Лукерья! Лушка испуганно обернулась на голос и тут же снова, словно зачарованная открывшейся перед ней картиной, повернулась к барышне. – Лукерья! – повторила Мария Федоровна властно. – Отойди! Голос Марии Федоровны приобрел стальные нотки, ослушаться было невозможно. Лушка, не отрывая взгляда от изголовья кровати Александры, стала пятиться назад, все быстрее и быстрее… И вдруг с громким, истерическим, каким-то дурным криком кинулась вон из комнаты. На постели лежала барышня, глаза ее, широко раскрытые, уставились в потолок, бледное до синевы лицо было искажено гримасой ужаса. Мы подошли поближе. На ее шее отчетливо выделялись синяки, как будто бы ее душили. – Что случилось? – спросила я, не слыша своего голоса. – Она мертва… – Что?.. – Она мертва, – повторила Мария Федоровна негромко. – Мертва. Надо закрыть ей глаза… Она провела рукой по лицу барышни сверху вниз. Веки опустились, и та стала выглядеть спящей, которой снится страшный сон. Мы стояли, пораженные, не зная, что делать, что говорить… Не буду описывать, что происходило дальше. Доктор, за которым немедленно послали, определ