Префект [Михаил Васильевич Андреев] (fb2) читать постранично, страница - 2

имени Горького за книгу стихов «Лиственный свет» мне вручал Леонид Леонов. И прежде чем пожать руку, он сказал: «Державин жал руку Пушкину, Пушкин — Гоголю, Гоголь — Тургеневу, Тургенев — Толстому, Толстой — Горькому, Горький — мне, а я, — он назвал меня по имени-отчеству, — жму руку вам». Он громко и четко произносил эти слова, я так растерялся, что, получив диплом, ушел со сцены, не сказав ответного слова.

Большой город любил меня. Кабан сгрыз наледь с копыт, пошел дальше, отхаркиваясь от снега и земли. Меня все равно тянуло за ним. Стало пульсировать в нас что-то общее. Был смысл. Как есть смысл ходить по Млечному Пути, выжимать сок алоэ и пить из ложечки. Кабан был невероятной силы и выносливости. Я то засыпал, то просыпался и снова шел. И не было останавливающего момента. И не было одиночества, как в большом городе.

Мы шли, человек и зверь. Друг за другом. Он знал обо мне. Может быть, все. Знал, о чем я думаю, когда отдыхаю. В это время он останавливался и грыз ледяные сосульки с боков. Шло время. Однажды он подпустил меня совсем близко к себе. Живое черное пространство смотрело на меня. Потом все повторялось.

Я вспомнил из школьной программы, как Жилин с Костылиным в плену долго сидели в яме. Я вспомнил, как раньше по утрам передавали утреннюю гимнастику, которую вел пианист Родионов.

В норе было комфортно. Кабан, не мигая, в упор смотрел в мои глаза. Пространство красиво изгибалось, и Префект снова уходил.

Однажды мимо прошли Леннон, я и Владимир Дурнев. Время не имело срока годности. Кабан помнил обо мне: он обходил ягоды костяники, давая возможность мне отдыхать и питаться. Сверху сквозь снег, как баночка с рыбьим жиром, проглядывало и светило солнце.

Как-то мы наткнулись на Войну Алой и Белой розы. Кто победил, я не помню. Это была одна из самых жестоких войн с самым красивым названием.

Снег то был толще, и в норе было теплее и темнее, то иногда становился совсем прозрачным, и сквозь него виднелось очертание очередного неба. Я наслаждался жизнью. Я чувствовал, как малый круг кровообращения во мне гонит кровь. Понять кабана было трудно. Он обходил озера и искал путь, где снег был толще. Я отставал только в воспоминаниях детства.

Наш поселок, который ютился у речки Чая, весной затопляло. Люди переселялись на крыши домов и ждали, пока вода спадет. После ухода воды в огородах, в маленьких лужах, было множество рыбы. Ребятня немного оставляла себе для ухи, а остальную ведрами долго носила обратно в реку.

Кабан сроднился со временем. Это было его время. У меня лишь колыхался в щитовидке йод — от путешествия, длинного и сонного. Мы уже шли рядом. Через толщу снега было слышно, как шепчутся звезды. Строятся города и посмертно рождаются деревья на земле. Меня не волновало, куда мы придем. Кабан лежал рядом, согревая меня своим космосом. Но я все еще боялся его.

Сколько мы шли, сколько я пропустил своих дней рождений, в которые за песню «Тополиный пух» 6 января приносили в целлофановых пакетах под мои двери именно этот пух, было трудно сосчитать.

Зверь долго не задерживался на одном месте. И вот мы снова с туманами на лбу, убрав сознание, гордость, от которой всегда болит гортань, боремся с пространством. Однажды мы наткнулись на маленький ручеек. Он тек из большого озера. Пробивался сквозь траву, подтачивал снег. Он тоже шел в большой город. Но нам с ним уже было не по пути.

Если спать в меридианном направлении север-юг, то выспишься на 60 минут раньше. Это я понял не сразу, это медленно входило в меня — органично, само собой, это помогало раньше встать и продолжать путь. Путь даже не тела, а путь сознания, которое незаметно таилось где-то в теле, но в нужный момент напрягало волю и выбирало решение, которое подвергалось сомнению, но всегда становилось верным.

Кабан чувствовал мое сознание, не тело, не треск веток с тоннельным гулом дыхания, а именно сознание, которым и старался управлять, так как сущностью был ближе к нему.

Первый раз под ногами было так много черники. Синяя, сладкая — холодила ладонь, отогреваясь во рту. Это было круглое черничное место, вероятно, рядом с деревней. Этим местом дорожили, ругали детей, когда те приносили домой еще не созревшую ягоду.

Здесь мы стояли долго. Кабан исследовал болото, наслаждаясь треском мерзлой черники. Мы ели инстинктивно, делая параллельные норы, которые потом сходились в одну, и на каком-то расстоянии опять видели друг друга. И это были наши сущности, готовые к существованию ради чего-то очень простого, неопределенного, где вечность была непослушнее ребенка, и мы скорее следовали этому открытию, чем решали задачи погони. Сознание четко понимало, когда начиналось будущее (как дети чувствовали начало раздражающего звонка на новый школьный урок), и откидывало все прошедшее, ибо оно было бессмысленным грузом, но заигрывало с настоящим, которого практически не было, ибо оно мгновенно исчезало.

Мы продолжали путь. Уровни сознания то убыстряли наш ход, то замедляли, и только язык