Фавор и опала [Петр Васильевич Полежаев] (fb2) читать постранично, страница - 2

двоюродному брату своему, князю Алексею Григорьевичу Долгорукову, на другой день после коронации Петра II Алексеевича, внука Петра Великого, в дружеской беседе в кабинете последнего один на один.

— Кому спуститься? Мне? Нет, брат Василий Лукич, не знаешь ещё ты меня, — самодовольно отозвался Алексей Григорьевич. — Кто, по-твоему, низвергнул нерушимого статуя Данилыча? Кто, по-твоему?

Василий Лукич тонко улыбнулся.

— Нерушимый статуй Меншиков, братец Алексей Григорьевич, рухнул оттого, что грузен очень стал, пьедестал не выдержал. Рухнул бы он и сам собою, да только после, а теперь сронить его постарались многие персоны, только не ты, брат Алексей.

— Кто же, по-твоему? Кто? — горячился Алексей Григорьевич.

— Кто? Хочешь знать? Так я скажу тебе: подкопался под статуя барон Андрей Иванович Остерман, которому сами того не ведая, дружно помогали сестрица государева Наталья Алексеевна, тётка, цесаревна Елизавета, да твой сынок Иван.

— Андрей Иваныч! Ха, ха, ха! Барон Андрей Иваныч! — захлёбывался от смеха Алексей Григорьевич. — Насмешил же ты меня, брат Василий. Вот и видно, что господином посланником состоял — видишь там, где ничего нет. Андрей Иваныч, брат, человек хворый, хоть и немец, а простой; даром что воспитателем считается государевым, а из моей воли никогда не выйдет. Захотел бы я, так завтра же его не было бы, да не хочу: человек он нужный, работник без устали, смирный и послушливый. Андрей Иваныч, что ль, посадил нас — меня и тебя — в Верховный совет ^[2]? Я, Василий, сам сел и тебя посадил. Хорош воротила, хороши и помощники! — и Алексей Григорьевич снова захохотал до слёз.

Князь Василий Лукич не возражал; он только по привычке едва заметно повёл правым плечом да досадливо забарабанил по столу тонкими, длинными, точно выточенными пальцами, на которых блестели перстни с драгоценными камнями.

— Хороши помощники, нечего сказать! — продолжал князь Алексей Григорьевич, лукаво прищуривая на брата зеленоватые глаза. — Девочка несмышлёная и хворая да ветреница, у которой на уме только пляски да песни. А что ж касается сынка моего, то всем известно, какой он отпетый идол.

— Ивана хулить тебе не след, брат, через него и вы все пошли, — заметил Василий Лукич. — Любит его государь чуть ли не больше себя.

— Любит, правда, да какая же Долгоруковым-то от этого польза? Иван не токмо что порадеть семейству своему, а напротив, норовит, как бы насолить ему. Кутежами только едиными в мыслях своих преисполнен.

— Молод ещё, выработается, — оправдывал племянника Василий Лукич.

— Нет, братец любезный, не в молодости тут дело. Вот другой мой сын, Николай, и моложе его, а понимает, что он — князь Долгоруков. Задумал я отвести государя от Ивана и поставить в фавориты Николая, а если не удастся Николая, то кого-нибудь из чужих сподручного.

— Напрасно, Алексей Григорьевич, напрасно ты это задумал. Отведёшь Ивана, так и сам останешься ни при чём. Поддержки-то, как я знаю, у тебя нет.

— Какой же мне ещё поддержки, окромя государя?

— Государь государем — это главное, а не худо бы заручиться и разными альянсами с другими фамилиями.

— А где же ты, милостивый мой князь, отыскал другие фамилии, кроме нашей? — с хвастливостью возразил Алексей Григорьевич. — Все такие фамилии покойный государь либо разогнал, либо поравнял с подлым народом.

— Ну нет, есть ещё, — задумчиво заметил Василий Лукич.

— Ну, скажи, где они, такие фамилии?

— Ну, Головкины, например.

— Канцлер Гаврило Иваныч? Ну уж, выбрал кого! Головкин, братец мой, не из больно знатных персон, да и сам Гаврило Иваныч ни то ни сё, ни рыба ни мясо. Нешто сделался силён, как выдал дочку замуж за жидка Ягужинского ^[3]? Славная поддержка!

— Ну, есть кроме Головкиных и другие фамилии, Голицыны, например.

— Голицыны, не спорю, древнего рода, Гедиминовичи ^[4], да только они теперь не в силе. Государь их не любит.

— Государь молод, на привязанность или неприязнь его рассчитывать много не следует, — с задумчивостью проговорил Василий Лукич. — Да и где же проявилась неприязнь к Голицыным?

— Об этом не беспокойся — дело сделано. Как только отослали нерушимого статуя, я, зная, что со стороны Голицыных, особенно со стороны Михаилы Михайловича, будет какая-нибудь вспышка в пользу Данилыча — были они, ты знаешь, хороши между собою, служили вместе покойному, — я тогда же шепнул о дружбе фельдмаршала Михайлы с Меншиковым, предупредил, значит, как следует. Вот когда Михаила Михайлович явился из Украины в Петербург и, получив аудиенцию, начал укорять государя, что ссылать людей заслуженных без суда неподходящее дело, так государь обернулся к нему спиною и явную показал немилость. С тех пор нам Голицыны не опасны. Где их сила? Знаешь сам, какие у них, у Дмитрия Михайловича ^[5] и Михайлы Михайловича, упрямые характеры, а такие характеры Пётр Алексеевич