Маcки [Лидия Алексеевна Авилова] (fb2) читать постранично, страница - 3

подругъ и особенно выразительно опускала глаза, разговаривая съ своимъ гостемъ. Въ душѣ она была увѣрена, что не на шутку нравится Строеву; подруги ея были увѣрены въ томъ же и въ пользу этого убѣжденія своеобразно, но удивительно тонко толковались его взгляды, его улыбки, присочинялись недосказанныя имъ, но слишкомъ легко угадываемыя слова. При чтеніи какого-либо романа и въ мечтахъ своихъ передъ сномъ Маруся всегда представляла себѣ Строева, его лицо, его голосъ; въ такихъ случаяхъ онъ неизмѣнно горячо говорилъ ей о своей любви: сердце Маруси радостно трепетало, но она дѣлала грустное лицо и взглядъ ея выражалъ тоску и состраданіе. Такой взглядъ, по мнѣнію Маруси, шелъ къ ней больше всего. Теперь, вмѣстѣ съ чуствомъ неожиданной радости и избавленія, къ Марусѣ разомъ вернулись ея веселость и задоръ. Наконецъ почувствовала она то наслажденіе запретнымъ плодомъ, которое съ такимъ нетерпѣніемъ предвкушала дома.

— Я васъ знаю, — задыхаясь отъ радости и волненія, прошептала она. Онъ внимательно оглянулъ ее съ головы до ногъ и улыбнулся какой-то совсѣмъ незнакомой ей улыбкой.

— Въ куклы играешь? — спросилъ онъ. Маруся густо покраснѣла подъ маской.

— Не безпокойтесь! — задорно отвѣтила она. — Очень ошибаетесь, очень.

— Вотъ какъ! — снисходительно протянулъ онъ, оглядывая ее еще разъ. — Такъ въ куклы не играешь? Впрочемъ, ротикъ у тебя дѣйствительно прелестный.

— А я знаю, кого онъ вамъ напоминаетъ и почему нравится! — съ возрастающимъ задоромъ заявила Маруся.

— Да ты пресмѣшная! пресмѣшная, — все еще пристально оглядывая ее, процѣдилъ Строевъ.

— Ну, кого же напоминаетъ мнѣ твой ротикъ?

Подъ этимъ взглядомъ его Маруся чувствовала себя очень неловко; незнакомая улыбка Строева смущала ее и недавняя радость мало-по-малу замѣнялась непонятнымъ чувствомъ тревоги, почти страха. Она стояла рядомъ съ человѣкомъ, котораго привыкла считать болѣе чѣмъ другомъ, она видѣла знакомое, милое ей лицо, слышала любимый голосъ и вмѣстѣ съ тѣмъ ей стало казаться, что въ этой огромной залѣ она одна, что всѣ окружающіе ее, и даже этотъ другъ съ его непонятно измѣнившимися лицомъ и голосомъ, какъ будто чужды и враждебны ей.

— Вы заинтересованы одной дѣвушкой… пансіонеркой, — съ отчаянной рѣшимостью сказала она.

— Все равно! — мысленно успокоила она себя, — онъ никогда, никогда не узнаетъ, что это была я.

Строевъ удивленно приподнялъ брови, сдѣлалъ круглые глаза и, словно желая лучше разглядѣтъ ее, откинулся немного назадъ.

— Вотъ видите, я знаю! — не помня себя отъ волненія, подхватила Маруся. — Пусть, пусть онъ признается! — внутренно молила она.

— Я? пансіонеркой? — спросилъ Строевъ, указывая пальцемъ на бѣлоснѣжную манишку своей рубашки. — Ха, ха, ха!

— Я знаю, знаю… не отрицайте, — твердила Маруся. — Я знаю…

— Ха, ха, ха, — заливался Строевъ. — Ну, ты по крайней мѣрѣ оригинальна.

— Но развѣ нельзя… нельзя заинтересоваться пансіонеркою? — съ обидной дрожью въ голосѣ чуть не крикнула Маруся.

— Можно еще и не то, — все еще смѣясь, отвѣтилъ Строевъ, — но я признаюсь, — онъ наклонился къ ея лицу, смѣхъ его оборвался, голосъ сталъ глуше, вкрадчивѣе.

— Признаюсь, я не увлекаюсь пансіонерками.

Маруся вздрогнула.

— Какъ вы смѣете! какъ вы смѣете лгать! — чуть не крикнула она Строеву, но его лицо, склоненное къ ней, такъ испугало и озадачило ее, что она только глядѣла на него и не могла произнести ни слова. Это онъ? Строевъ? Это глядитъ, улыбается, говоритъ съ ней Строевъ? Отчего она не узнаетъ его? Отчего она раньше никогда не видала его такимъ? Тотъ, прежній Строевъ и милъ, и дорогъ ей, а этотъ, новый, только страшенъ и противенъ. Притворяется онъ теперь, или притворялся раньше?

— Прелесть! — чуть слышно, однѣми губами произнесъ Строевъ.

Маруся отшатнулась. Глазами, полными мольбы и отчаянія, обвела она залу.

— Гдѣ папа? гдѣ папа? — чуть не закричала она. На встрѣчу ей непрестаннымъ однообразнымъ движеніемъ шли маска за маской; изъ глазныхъ отверстій блистали зрачки, изъ-подъ легкихъ кружевныхъ оборокъ показывался край подбородка. Шли мужчины во фракахъ съ широкой бѣлой грудью рубашекъ, одни равнодушные, скучающіе, другіе оживленные, съ той странной, незнакомой Марусѣ улыбкой на губахъ.

— Куда ты, малютка? — позвалъ ее Строевъ, но она уже не слыхала его: изъ большого пестраго павильона грянулъ хоръ; послышались дикіе, неестественные крики, словно дразня и подстрекая кого-то, понеслись они въ душномъ, пропитанномъ ароматами воздухѣ и этотъ воздухъ, эти крики, блескъ зрачковъ и жуткія лица мужчинъ слились въ одно невыносимое, подавляющее общее, въ одинъ тяжелый, ужасающій кошмаръ. Словно не люди двигались и говорили кругомъ нея: навстрѣчу ей шли все новыя и новыя чудовища, одно страшнѣе, одно враждебнѣе другого. Маруся прижалась къ барьеру крайней пустой ложи, опустила голову и подъ маской ея по поблѣднѣвшимъ щечкамъ быстро покатились слезы.

— Ну, ѣдемъ, скорѣй, — картавилъ гдѣ-то