Ленинский тупик [Григорий Цезаревич Свирский] (fb2) читать постранично, страница - 3

расположенной этажом выше, не было ни одного стула. Остро пахло лаком для ногтей, который наносила на свои растопыренные заскорузлые пальцы, пальцы вчерашней подсобницы, завитая мелкими колечками секретарша.

— Все на корпусах, — не подняв глаз, разъяснила она..

Нюра осталась ждать. Мимо то и дело сновали озабоченные люди с бумагами в руках. Какой-то толстяк, проходивший по коридору без пиджака, со счетами в руках, задержался возле Нюры, вздохнул:

— Всему на свете бабки подбиты. Одни слезы неучтенные…

Она проводила его неприязненным взглядом: жалеет?

В утешителях Нюра не нуждалась с прошлого лета. Те дни были памятны ей час за часом.

… Цвел тополь, и земля была словно в вате. Пух ложился и на сколоченную наспех в саду детского дома сцену и на шелковые, подпоясанные шнурами с серебристыми кистями до колен рубашки парней, которые («Как не видят!» — удивилась Нюра) ступали желтыми лаптями прямо по нежным пушинкам. Вслед за ними на сцену выплыли две жарко нарумяненные молодки, завели светло и задумчиво:

А из-за спин молодок неслось басовитое и приглушенное, точно эхо:

Молодки улыбались, вовсе не думая о том, как звучит в саду, полном прильнувших друг к другу сирот, старинное воронежское «страдание», которым они, по традиции, открыли концерт.

Молодки грустнели, кручинились.:

— нагнетали басы.

И вдруг, опять в два женских голоса, высоко и с той пронзительной тоской, которая заставит притихнуть любого:

«Кого люблю, не дождуся…» — Нюра крепилась, кусая платок, но возле нее кто-то всплакнул. Она закрыла ладошками лицо. И навзрыд….

Утром она бежала с охапкой березовых веников — козлят кормить.

Навстречу ей ступали чьи то грубые, из желтой кожи ботинки.

Она подняла глаза, лишь когда ее окликнули.

Перед ней стоял незнакомый юноша лет двадцати трех, в городском пиджаке, с мотоциклетным насосом в руке. Девочка, ты чья? — спросил он.

— Детдомовская.

— Из каких мест?

— Знала бы…

Юноша пристально вглядывался в нее.

— Как тебя зовут?.. Нюра Староверова?! А я все думаю: на кого ты похожа? На свою мать и похожа!.. Мы соседями были до войны. Ты и мать — две капли воды… Такие же глазищи. А скулы староверовские!

— Я тебя вчера приметил, на концерте, когда ты… ну, расстроилась.

Нюра сама не могла понять, что произошло с ней.

Десять лет, десять долгих лет, день за днем, Нюра ждала, когда за ней придут — отец, мать, брат, родные люди. Детдомовцев чуть не каждую неделю выстраивали на линейке. Нюра стояла с окаменелым лицом.

Взрослые, чаще всего мужчины в шинелях без погон, проходили мимо и мимо.

Правда, как-то один из них вдруг задержался возле нее. Нюра не решалась поднять глаза. Она видела только зеленые обмотки и разбитые ботинки с бечевками вместо шнурков, вдохнула запах дымка, пота, махорки — было ли что роднее этого запаха!

— Гляньте, кака чернявенька! — услышала удивленное. — Тебя, дочка, не у цыган подобрали?

«Может, и впрямь у цыган?» — с тех пор думала Нюра и плакала: никто ее не ищет…

…Отыскали ее. Отыскали!

С семи лет она гадала: какой он, близкий человек? Вот он какой, оказывается. В рабочих ботинках, как отец. Каменщик, как отец. Голубоглазка. Шураня…

У Шурани была мотоциклетка. За час домчали Нюру в полусожженное, за рекой, село Перевоз, к ее хате. Там жил чужой старик. Гончар. Он помнил и Нюру и ее погибших родителей.

Нюра теперь ездила в Перевоз почти каждый день. Помогала старику, таскала в ведре песок, месила глину. И Шураня был тут же… Вечером он снова сажал Нюру на заднее седло. Нюра обхватывала Шураню покрепче, обеими руками, они мчались по лесным тропинкам, и ветки осинника, хлестали их по лицам.

Как-то Шураня выключил мотор на полянке; стало так тихо, что Нюра расслышала, как шуршит листьями ветер и где-то на дальних болотах плачет чибис.

Она сидела и слушала жалобы чибиса, забыв разжать руки, которыми обнимала Шураню, и вдыхая его бензиновый, въедливый запах…

Через месяц Шура уехал. Прислал, как обещал, карточки с городскими видами.

Пришла осень. Оводами облепляли по вечерам Нюру нянюшки, поварихи. Подсаживались к ней на скамеечку.

— Им не рожать, пакостникам! Кому ты теперь нужна?.. — С этого обычно, начиналось. А завершалось часа через два советами беспременно поехать к нему, «предъявить ему, городскому, мандат», «шмякнуть под ноги ребятеночка».

Нюра молчала. Не убеждать же их, что он не пакостник. Угла своего у него нет. На койке мается. Прибьется к своему углу — подаст телеграмму.

Обида шевельнулась вместе с ребенком. «Не напишет. Не поинтересуется…»

Нюра начала