Спасительный 1937-й. Как закалялся СССР [Константин Константинович Романенко] (fb2) читать постранично, страница - 2

год полета Юрия Гагарина провел лето в «Артеке», где меня избрали председателем совета 3-го отряда лагеря «Горный». Кроме ребят из Советских республик в нашем отряде были школьники из Западного Берлина. Мы вместе пели у костра пионерские песни и встречали в Ялте теплоход с приехавшими для учебы в советских вузах и техникумах 500 молодыми кубинцами.

Уважение к Сталину я унаследовал от отца. Отец быстро понял, что «разоблачение культа» было продиктовано исключительно карьеристскими соображениями Хрущева и основывалось на фальсификации исторических фактов, лжи и извращении логики событий. В кругу сверстников я не скрывал своих симпатий к Сталину и ненависти к Хрущеву, и в 1963 году у меня появились единомышленники. Мы читали историческую и политическую литературу, участвовали в диспутах и демонстративно носили значки с портретом вождя, а в год смещения Хрущева меня избрали секретарем комсомольской организации школы № 1 имени Горького.

После издания нашумевшей книги Солженицына реабилитированные «зэки» вошли в моду, и горком комсомола организовал в драмтеатре встречу школьников с уральским поэтом, отсидевшим в лагере. На состоявшемся диспуте я доказывал, что все репрессии были обоснованны, и, когда мы с одноклассниками расходились по домам, один из них вступил со мной в спор. Анатолий Г. был сыном корейца, работавшего директором мебельной фабрики, и признался, что его отец тоже был репрессирован. Видимо, он рассказал о диспуте отцу, поскольку, войдя в класс на следующее утро, он сразу направился ко мне и потребовал: «Возьми свои слова назад!»

Речь шла о моих аргументах. И, когда я отказался, он схватил меня за ворот пиджака и со словами «Пойдем выйдем» стал вытаскивать из-за парты. Драться я не умел. Я не мог ожесточенно бить противника в лицо — и поэтому обычно били меня. Победить в драке шансов у меня не было. Анатолий был выше, сильнее и занимался в спортивной школе, но и терпеть позор на глазах одноклассниц мне было стыдно. И, чтобы сохранить достоинство, я нанес удар почти инстинктивно. К моему удивлению, мой противник не только рухнул, вытянувшись во весь рост, но и лежал не шевелясь в проходе. Это был классический нокдаун, и я до сих пор горжусь этим ударом.

От показательной «порки» меня спасло то, что, имея более длинные руки, он не дал мне дотянуться до подбородка, и я, видимо, попал в солнечную артерию. Правда, несколько дней спустя, меня все же «наказали» его приятели, тоже предложившие «прогуляться» на задний двор школы. Идти на разборку в одиночку против троих было глупо, но я пошел: честь — черт ее побери! Впрочем, до настоящей драки дело не дошло. Едва мы вышли на крыльцо, как один из них спустил меня на пять ступенек ниже. И, когда, поднявшись с земли, я спросил: «За что?» — мне «вежливо» объяснили: «За Сталина…». Это было уже не так обидно — на войне как на войне.

Сын репрессированного и я не разговаривали год. Однако случилось так, что после окончания 11-го класса, летом 1965 года, мы оба поступили на механический факультет Пермского высшего командно-инженерного училища. Это было единственное высшее учебное, готовившее специалистов для Ракетных войск стратегического назначения после школьной скамьи, и по его завершении, чтобы дослужиться до генеральского звания, не нужно было учиться в академии. И, поскольку из соображений секретности курсанты носили голубые погоны с желтой каймой и эмблемами ВВС, нас принимали за летчиков.

Но в принципе мне была уготована судьба нести боевое дежурство на отдаленной точке, где в глубоких шахтах в ожидании часа «икс» томятся огромные тела баллистических ракет, составлявших и меч, и щит нашей страны. Как поется в песне: «У Олекмы у реки, где живут одни буряты и стоят ракетные полки…». Помимо общих и профессиональных дисциплин: высшая математика, физика, термодинамика, аэродинамика и прочее — мы изучали в объеме университетского курса историю, философию и политэкономию, по ним у меня были только отличные оценки.

Конфликт с Анатолием Г. забылся, и три года жизни на казарменном положении наши кровати стояли рядом. Мой одноклассник получил звание сержанта и стал кандидатом в члены партии. Поскольку я был заместителем секретаря комсомольской организации курса, то замполит факультета предложил вступить в партию и мне. Однако, сославшись на свою неподготовленность, я это предложение отклонил, но не потому, что не понимал значимости членства в КПСС как некоего катализатора для будущего продвижения по службе. Я считал, что, формально декларируя приверженность ленинизму и прикрываясь марксистскими фразами, в партийной идеологии осуществляется ревизионистская политика, уже с хрущевской «десталинизации» обозначившая усиление господства партийной и государственной бюрократии и «среднего класса», состоявшего из работников торговли, сфер обслуживания и «гуманитарной» интеллигенции, фактически превращавшихся в слой советской буржуазии.

Такое перерождение системы закончилось