Песня, собранная в кулак [Наталья Петровна Кончаловская] (fb2) читать постранично, страница - 2

вагоне второго класса. Вы ужинаете в плавучем ресторане бато-муш, совершаете паломничество в ван-гоговские места, где "дорога вьется между полями, засеянными пшеницей, овсами, горохом. Только что прошел дождик, торцы шоссе синевато поблескивают, а листья придорожных тополей словно покрыты лаком".

Вместе с парижанами вы провожаете Королеву песни в последний путь через всю столицу на кладбище Пер-Лашез и закрываете книгу с чувством большой любви к великой артистке, к городу, где она жила и пела, к народу, которому она отдала свое самое чистое и самое дорогое - свое искусство.

Ф. Наркирьер.

ОДИН ИЗ ЕЕ ДРУЗЕЙ

В час, когда апрельские фиолетовые сумерки крадутся по старинным парижским улицам-щелям, сидели мы с Марселем Блистеном в прохладном холле на улице де Боккадор, что неподалеку от площади Этуаль.

Сквозь зеркальную витрину холла было видно, как сосед-мясник, спеша закрыть свою лавку, навешивал замок на толстую решетку поверх всегда открытой двери. За решеткой в темноте сверкал белый кафель и покачивались на цепях пустые крючья - нечто среднее между современной операционной и средневековой комнатой пыток.

Рядом, за большой витриной, хозяйка цветочного магазина - маленькая парижанка с искусно уложенными волосами - поливала перед уходом купы розовато-голубоватых гортензий, похожих на облака под крыльями самолета.

Я смотрела в окно и слушала Блистена. Невысокий, худощавый француз со светлыми глазами и седой головой, одетый в светло-серый костюм, рассказывал мне про Эдит Пиаф, которую снимал в трех фильмах. Он был с ней очень давно дружен.

Марсель помешивал кофе в оранжевой чашке, и в его бледных пальцах эта чашка казалась неистовым полыханием пламени. Он с удовольствием отпивал кофе маленькими глотками, вежливо и суховато улыбался. И после этой улыбки странно было слышать его слова, такие горячие и убедительные:

- Столько в этой крохотной некрасивой женщине было большого, человеческого... Такое внутреннее богатство! И никакого мещанства. Никакой меркантильности!

Мое молчание показалось Марселю подозрительным. Он продолжал :

- Вам, видно, приходилось читать скандальные сплетни о ней в газетах? Но знаете, у нас ведь очень часто выносят на улицу самые интимные стороны жизни знаменитостей. И конечно, сплошь и рядом все - наглое вранье! Эдит, бывало, читая, пожимала плечами и, хохоча во все горло, отмахивалась: "Ба! Предоставьте им заниматься своим ремеслом... Мне-то наплевать!.. Один бог знает правду!.."

Я перелистываю роскошно изданную книжку Блистена "До свиданья,-Эдит!". Она была выпущена в 1963 году. Марсель принес ее мне в подарок.

- Почему такое странное название, Марсель? - спрашиваю я.

- Это мое философское убеждение. Эдит не может умереть. И вообще мы еще встретимся с ней...

Было странно слышать такое от изысканного француза, принесшего мне вместе с книжкой список всех своих званий, всех своих сценариев и фильмов, всех выступлений по радио и телевидению. Я невольно улыбнулась:

- Где же, Марсель, вы собираетесь встретиться с Эдит?

Он развел руками и осклабился. Потом сказал серьезно:

- Вы прочтите... Здесь для вас будет много интересного.

Видимо, он был убежден, что правду об Эдит сказал только он этой книгой, тонкой, умной, умело обходящей острые углы, но несколько сентиментальной.

Бедный Марсель! Знал ли он тогда, что через год после выхода его книги с ним в битву вступит сама Эдит, написав беспощадную "исповедь". Она диктовала ее уже в госпитале, откуда дорога вела прямо на кладбище Пер-Лашез... Книжка эта была выпущена в 1964 году и называется просто: "Моя жизнь".

"Я умру, - начинает Эдит, - и столько будет обо мне сказано, что никто не узнает, чем же я была на самом деле...

Вот потому, пока у меня есть еще время, я хочу сказать о себе сама. Рискуя нарваться на скандал. Рискуя показаться жалкой".

И уже не опасаясь ничьих суждений, Эдит пишет:

"Моя жизнь была отвратительной, это правда. Но моя жизнь была и восхитительной. Потому, что я любила прежде всего ее, жизнь. И потому я любила людей, своих друзей, своих любовников.

Но я любила и незнакомых, тех незнакомых, из которых состояла моя публика, та, для которой я пела, для которой хотела умереть на сцене вместе с последней песней своей...

Это та толпа, которая, я надеюсь, будет провожать меня в последний путь, потому что я не люблю одиночества. Ужасного одиночества, что сжимает вас в объятиях на заре или с наступлением ночи, когда спрашиваешь себя; стоит ли еще жить и для чего жить?.."

Эдит заканчивает вступление к своей книге так:

"Мне бы хотелось, чтобы те, кто прочтет эту мою, быть может, последнюю "исповедь", сказали бы обо мне, как о Марии Магдалине: "Ей многое простится, ибо она много любила".

НЕЗАБЫВАЕМОЕ

Олимпия" - небольшой театр на бульваре Капуцинок. Сегодня здесь во втором отделении поет Эдит Пиаф. У входа толпится публика, то ли мечтая проникнуть в театр, то ли ожидая конца, чтобы хоть на минуту встретиться с Эдит, выходящей после концерта, и попросить у нее