Звон уздечки на закате [Григорий Канович] (fb2) читать постранично, страница - 4

земляками-беженцами, снявшимися с насиженных мест и улепётывавшими куда глаза глядят - только бы не догнали немцы, которые, не встречая никакого сопротивления, легко и успешно продвигались всё дальше и дальше на Восток.

Балагула Пинхас лениво помахивал кнутом, что-то по обыкновению тихо насвистывал, время от времени доставал из кисета махорку, сворачивал козью ножку, но в разговоры не вступал; молчали и другие; над повозкой вился едкий махорочный дымок, и как болезненный Велвл ни отгонял его руками, неслух портновской ниткой висел в синем и прозрачном воздухе. Порой гнедая Пинхаса заливалась тревожным ржанием, и все невольно съеживались в ожидании близкой беды.

Беда на первых порах обходила наш воз стороной; на подступах к Паневежису Пинхас сделал в лесной просеке, пропахшей земляникой, привал, распряг лошадь, задал ей овса, и лошадь уткнула в замусоленную торбу свою усталую и умную морду; седоки размяли затекшие ноги, всласть повалялись на мягкой, насквозь простреленной кузнечиками траве, подкрепились чем Бог послал и в сизых сумерках двинулись дальше - к Двинску.

Ехать ночью было небезопасно, но Пинхас наотрез отказался заночевать в лесу: мол, надо торопиться, использовать каждую минуту, пока дорога свободна, к утру можно и до самой латышской границы доехать. Бог милостив - не даст в обиду ни лошадь, ни детей.

Колыхался небосвод, колыхалась пронзившая лес дорога, колыхались утратившие очертания фигуры седоков; бесшумно колыхалось и само зыбкое вселенское время. Казалось, телега продиралась сквозь него в иное, неведомое, расположенное за горизонтом время, в котором нет ни немцев, ни красноармейцев, ни литовцев и ни евреев. Но чем резвее крутились смазанные дёгтем колёса, тем больше оно, это вожделенное, очищенное от ненависти и мести время, отдалялось и отдалялось.

Воз негромко тарахтел во тьме, забеленной светом луны, как свекольник сметаной. Изредка во сне вскрикивал Мендель, и Эсфирь прижималась к нему теплой щекой, что-то шептала и ерошила, как весенний ветерок листву, его густые кудри.

Каждое утро балагула Пинхас, волосатый, приземистый, крепкий, как замшелый дубовый пень, слезал с облучка, отходил в сторонку, поворачивался лицом к Востоку и, забыв обо всем на свете, предавался молитве. Над его странной набожностью в местечке подтрунивали, а рабби Иехезкель Вайс и вовсе считал его безбожником - в синагогу балагула не ходил, по субботам покуривал папиросы, без всякого стеснения на пасху ел ржаной хлеб, но всегда перед тем, как отправиться на своей колымаге в дорогу, вытаскивал из комода семейный молитвенник и принимался шепелявой скороговоркой молиться и просить Всевышнего, чтобы Он благословил гнедую, сегодняшних и будущих седоков и его, грешника. Не раз беспокоил Пинхас занятого Господа и по дороге, когда у его лошади из-за ржавого ухналя ни с того, ни с сего отлетала подкова или ломалась спица в колесе.

Унаследованная от отца-балагулы привычка молиться не только перед дорогой, но и в дороге, чтобы конокрады гнедую не увели и чтобы седоки от разбойников не пострадали, чуть его и не погубила. За Паневежисом Пинхас спрыгнул с облучка, вытащил из-за пазухи заветный молитвенник и направился в дубовую рощу, которая подступала к самому большаку. Пока балагула, раскачиваясь из стороны в сторону, бормотал под языческим дубом молитву, к телеге - откуда ни возьмись - подошли трое в запыленных красноармейских шинелях и с выгоревшими звёздочками на помятых пилотках.

- Эта ваша телега? - спросил старший из них у моего отца.

- Нет, товарищ сержант, - отрапортовал отец, который, оказывается, разбирался не только в фасонах мужской одежды, но и в воинских званиях.

- Стало быть, не ваша - обрадовался незнакомец.

- Эта телега - Пинхаса Шварца, - и отец взглядом показал на балагулу, который раскачивался под дубом, забыв про всё на свете.

- Позовите его! - приказал сержант как бы всему возу.

- Пинхас! Пинхас! - закричала мама. - Идите сюда! Скорей! Потом помолитесь! Сейчас он подойдет, - успокоила она сержанта. - Кончит молиться и подойдет.

- Молиться - не мочиться. Можно и прерваться, - буркнул не успокоившийся сержант.

Пинхас спрятал книжицу и, словно умытый молитвой, не спеша, зашагал к телеге.

- Сержант Улюкаев, - представился незнакомец в шинели. - По приказу главного командования все повозки и лошади реквизируются для нужд Красной Армии, - сказал служивый. - Вот ордер! Слазьте!

Велвл и Эсфирь засуетились, малолетний Мендель, приученный в Польше бояться всех людей в солдатских шинелях и с оружием в руках, вдруг зарыдал в голос.

- Пусть ордер покажет! - сказала мама на идише. - А вдруг фальшивый?

Что-то смекнув, красноармеец взял гнедую под уздцы и повёл было к лесу.

- Что вы делаете? - закричал Пинхас. - Вы не имеете права! Это моя