В поисках единорога [Хуан Эслава Галан] (fb2) читать постранично, страница - 2

всеобщее обозрение. Столь непристойное одеяние меня несколько обескуражило. К тому же от него исходил до того удушливый запах цитрусовой воды и ароматических мазей, что, надо полагать, даже самые назойливые мухи падали в обморок.

За вышеописанным созданием шагали стражники, которые, как мне показалось, косились на него со смесью ехидства и отвращения. Приблизившись, он положил руку мне на бедро — я не придал этому значения, решив, что так, вероятно, принято при дворе, — и, хлопая ресницами, отчего мои подозрения усилились, медоточивым голосом изрек:

— Вы, должно быть, тот самый оруженосец доблестного Ирансо, которого мы ждем? — Прежде чем я открыл рот, чтобы ответить утвердительно, он продолжил: — Слезайте же с коня, дорогой друг, и следуйте за мной. Эти достойные воины позаботятся о вашем животном, дадут ему сена и ячменя. А мне позвольте показать вам ваши покои, благородный посланник.

Я уже догадался, что за птица мой провожатый, однако счел преждевременным выказывать недовольство, едва прибыв ко двору, — не то еще примут за неотесанного деревенщину с пограничья. Поэтому я оставил при себе свои сомнения, поручил Алонсильо и мой скромный багаж заботам стражников и пошел вслед за душистым шлейфом, который тянулся за придворным щеголем, словно огненный хвост за кометой, предвещающей несчастья. Прежде чем войти в высокие ворота алькасара, я посмотрел в небо: не кружит ли надо мной черная птица, не пророчит ли беду? Но в утренней лазури кувыркались лишь безобидные белые голуби.

Мы прошли через вымощенный плиткой портал, ведущий в алькасар, свернули налево и оказались в небольшом внутреннем дворе, обсаженном розами и вьюнками. Щеголь обернулся и протянул руку с явным намерением взять меня под локоть, но я сделал вид, что не заметил его жеста. Тогда он сообщил, что имя его милости — Мануэль де Вальядолид, но близкие зовут его Манолито, и мне он тоже разрешает так себя называть, поскольку, дескать, с первого взгляда проникся глубочайшей симпатией к моей особе и уже считает меня другом. Я и эту вольность пропустил мимо ушей — не хотел обижать человека, едва познакомившись, да и, опять же, боялся выставить себя невежей и грубияном. Предупреждал ведь мой господин коннетабль, что при дворе держаться следует с величайшей осмотрительностью и семь раз отмерить, прежде чем что-либо предпримешь. Поэтому я снисходительно отнесся к панибратским замашкам нового знакомца и даже раз-другой позволил ему взять меня под руку в темных коридорах, через которые лежал путь к отведенному мне помещению. Поднявшись по узкой лестнице со стертыми ступенями, мы миновали зал, где почерневшие от копоти стены украшали дорогие ткани — как мне показалось, французские, — и наконец Манолито толкнул какую-то дверь и с изысканным поклоном пропустил меня вперед. Я вошел в комнату, где стояли три высокие кровати, застланные дорогими вышитыми покрывалами, а у стен — два сундука, обитых тисненой кожей, из тех, что зовутся валенсийскими.

— Вот здесь, дорогой друг, ты и поселишься на время своего пребывания при дворе, — объявил Манолито. — Окно выходит на излучину реки, и из него хорошо видно небо. Когда все эти беззаботные птички улетят на ночь, там, наверху, зажгутся звезды, чтобы вместе со мной оберегать твой сон.

Я не нашелся что ответить и, чтобы не стоять столбом, подошел к окну, из которого действительно открывался вид на полупересохшую речку, еле видимую среди густых зарослей тростника. Вне всякого сомнения, комаров ночью будет куда больше, чем звезд. По другую сторону рва за внешней линией оборонительных укреплений высился холм, поросший соснами, источающими приятный запах хвои. Комната была и впрямь хороша, только не предусматривала запасного выхода на случай ночных посещений Манолито, а я подозревал, что таковые вполне согласуются с обычаями двора, если правду говорят уличные куплеты. Я посмотрел на дверь — нет ли на ней засова? Засов был — железный, прочный, отличный засов, и я уж было успокоился, но тут Манолито, подумав, видимо, что меня волнует безопасность помещения, заметил:

— Не беспокойся, в алькасаре Сеговии ты среди друзей, я тоже сплю в этой комнате, и под моей защитой тебе ничто не угрожает.

Надо ли говорить, что своим любезным пояснением он окончательно меня расстроил.

Придворный этикет, а также правила приличия и обыкновенная учтивость требовали, чтобы посланник представал перед королем чисто вымытым и причесанным. Поэтому Манолито вышел отдать необходимые распоряжения, и вскоре в дверь протиснулись не то четыре, не то пять служанок с большим деревянным корытом и ведрами горячей воды. Они поставили корыто к окну, вылили в него воду, над которой еще клубился пар, и удалились все, кроме одной, пожилой женщины богатырского сложения. Вездесущий Манолито де Вальядолид, разумеется, тоже остался в комнате. Его я стеснялся больше, чем женщины, но все-таки разделся догола и поспешил залезть в воду, так как взгляд Манолито немедленно