Сердечные струны [Ребекка Пейсли] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Ребекка Пейсли Сердечные струны
ПРОЛОГ
Лилиан в безутешном горе: ребенок умер. Страшный смысл этих слов все еще эхом отдавался в мозгу Теодосии, когда она, переступив порог комнаты, напряженно всматривалась в полог, скрывавший кровать и сестру. На семейном кладбище рядом с тремя другими появится новая могила и маленький крест — отметка мимолетности крошечной жизни. Теодосия не заметила, как стиснула конверт — бумага захрустела, и этот звук неприятно резанул слух. Она приехала домой всего несколько минут назад, надеясь обрадовать известием, которого все они ждали несколько недель. Но в эти минуты оно оказалось совсем не важным. — Входи, дорогая, — мягко окликнул ее Аптон. Теодосия, шагнув в комнату, уловила аромат лимонной вербены, любимых духов Лилиан, остановилась, не приближаясь к кровати. — Лилиан. Ребенок… Ее слова показались какими-то неестественными, словно кто-то другой, а не она, произнес их. Муж Лилиан поднялся с кресла и подошел к Теодосии, нежно обняв ее, погладил блестящие золотистые волосы, затем, отстранившись, заглянул в огромные карие глаза. — Она потеряла ребенка вскоре, как ты уехала, Теодосия. На этот раз все произошло очень быстро — почти без болезненных осложнений, и доктор сказал, что через неделю она полностью оправится. Я бы послал за тобой, но не знал, где ты. Теодосия медленно подняла глаза, вглядываясь в каждую черточку лица человека, которого — сколько себя помнила — любила как отца. — Я… я гуляла. В парке. Читала. Письмо. Я читала письмо и… Она не смогла закончить — слишком много мыслей нахлынуло разом: прикоснувшись к виску, снова взглянула на Лилиан, ощутив где-то в глубине души укол вины. Ее сестре следовало уже давно заняться своей семьей — они слишком долго откладывали, и вот теперь ей приходится переживать, ожидая удачного зачатия, а потом терять детей на втором месяце беременности, и так — в четвертый раз. Врачи единодушно сходились во мнении, что единственная возможность родить ребенка в положенный срок — выносить его до третьего месяца, но это так ей и не удавалось. Все, включая и Аптона, предлагали усыновить младенца, но Лилиан и слышать об этом не хотела, отчаянно желая сына или дочку собственной плоти и крови, ребенка, похожего на нее или мужа, и это желание пустило такие глубокие корни в ее сердце, что его нельзя было вырвать. «Это я виновата, что у них нет детей», — по думала Теодосия. Она закрыла глаза — воспоминания унесли ее в прошлое, в тот день, когда она приехала из Нью-Йорка в Бостон напуганным, одиноким пятилетним ребенком, чьи родители погибли от удара молнии в дерево, под которым они расположились на пикник. Она стала свидетельницей их смерти, и не проходящий ужас едва не убил ее. Нерастраченная любовь Лилиан и Аптона спасла ее. В то время они были молодоженами и могли создать собственную семью, но из-за убежденности, что Теодосия нуждается в безраздельном внимании, они предпочли повременить со своими детьми; без сомнений, им также потребовалась большая часть их сбережений, чтобы обеспечить ее. Лилиан, движимая материнским инстинктом, научила Теодосию женским премудростям, которыми мать делится с дочерью, а Аптон — настоящий талант, выдающийся профессор Гарварда — позаботился о том, чтобы она получила академическое образование; благодаря ему она теперь была блестяще образована и умна, как и он: в самом деле, по уму и интеллекту она превосходила многих его гарвардских коллег и приобрела немалую известность в мире науки. Терпеливо и с готовностью Аптон и Лилиан отдавали ей свою любовь, знания, дом — все, что могли, не оставляя ничего для детей, которых им хотелось иметь. И вот теперь эти дети никогда уже не родятся. — Теодосия, — Аптон взял ее за подбородок. — О каком письме ты говоришь? Она заморгала, потом подняла глаза. — Письмо? — Ты сказала, что читала письмо, гуляя по парку. — А, — она показала ему конверт. — От доктора Уоллэби. Аптон заметно оживился. — Ну, наконец-то. Я знал, что Юджин непременно ответит тебе. Он, конечно же, хочет интервьюировать тебя. Его искренняя вера в ее будущее только усилила чувство вины. — Это прекрасная новость, Аптон, — пробормотала она. — Теодосия? — Лилиан протерла заспанные глаза и подняла голову с горы подушек. — Иди сюда, дорогая. Аптон шепнул несколько слов предостережения на ухо Теодосии: — Ты прекрасно знаешь, как она будет стараться скрыть от тебя свою скорбь. Пожалуйста, воздержись от обсуждения ее потери в данный момент, наоборот, поделись радостными известиями. Не сомневаюсь, она будет ужасно рада услышать их. Теодосия подошла к кровати, улыбнулась, заглядывая в большие карие глаза сестры. Волосы Лилиан, как мерцающий золотистый веер, рассыпались по горе белых атласных подушек; пальцы Теодосии теребили один блестящий локон, и она чувствовала себя так, словно смотрела на свое отражение в зеркале: если бы не шестнадцатилетняя разница в возрасте, они с сестрой могли казаться близнецами. Девушка наклонилась и, вдыхая аромат лимонной вербены, прижалась в нежном поцелуе к гладкому лбу сестры. — У меня замечательная новость, Лилиан, — сказала она, пытаясь сохранить спокойный внешний вид. — Доктор Уоллэби согласился интервьюировать меня на должность его научной ассистентки в Бразилии. Искренняя радость отодвинула скорбь Лилиан. — Южная Америка, — произнесла она, улыбаясь. — Теперь все твои мечты сбываются. Ты будешь писать мне каждый день. Аптон, сколько времени будут идти письма нашей Теодосии из Бразилии? — Сначала я напишу из Техаса, Лилиан, — пояснила Теодосия. — Именно там доктор Уоллэби проведет интервью. Он исчерпал свои исследовательские денежные средства, оставил Бразилию и находится сейчас в техасском городке Темплтон, ожидая дальнейшей финансовой поддержки. Как только получит субсидию, вернется в Бразилию. И если примет меня ассистентом, я поеду с ним. Аптон обнял Теодосию за плечи. — Ты трудилась не покладая рук ради этой возможности. У меня нет сомнений: как только Юджин побеседует с тобой, без колебаний сразу же наймет тебя. Предполагаю, интервью лишь простая формальность, Теодосия. В конце концов, вы переписываетесь уже почти два года, и он наверняка знает широту твоих интересов и интеллекта. — Вне всяких сомнений, — согласилась Лилиан, протягивая руку к конверту. — Можно, дорогая? Сестра утвердительно кивнула, и Лилиан открыла конверт. Она развернула письмо — твердый, овальной формы листок упал на кровать. — О, он прислал также и свою миниатюру! — воскликнула Лилиан. — Возможно, для того, чтобы ты была готова к встрече, когда приедешь на место. Как глубокомысленно. — Миниатюра? — спросила Теодосия. — Я, должно быть, не заметила ее. — Она бросила взгляд на рисунок, затем наклонилась, чтобы рассмотреть получше. — Бог мой, как похож на тебя, Аптон! То же тонкое лицо, тот же длинный прямой нос, яркие голубые глаза и седые волосы. Явно старше тебя, но сходство просто поразительное. — На девять лет старше, следовательно, ему пятьдесят три, — пояснил Аптон. — Он уже выпустился, когда я поступил в Гарвард, но продолжал посещать библиотеку, и именно там я познакомился с ним. Вскоре мы вдвоем стали привычным зрелищем на территории университета, и многие думали, что это мой старший брат. Он великолепный друг, Теодосия. Жаль, что так и не женился и не имеет детей, ибо, я уверен, его потомство унаследовало бы его страсть к научным исследованиям. Мир получил бы немалую пользу от их трудов. Однако по личным причинам он предпочел остаться неженатым. Это хороший человек. Конечно, я не виделся с ним много лет, но его репутация остается незапятнанной. Ты будешь впрекрасных руках, моя дорогая. Согласно кивнув, Лилиан пробежала глазами письмо. — Аптон, доктор Уоллэби пишет, что Теодосии нужно доехать до Оатес Джанкшен штата Техас, оттуда — отправиться на лошадях до Темплтона в компании сопровождающего, которого он пришлет. — Ты должна уехать при первой же возможности, Теодосия, — провозгласил Аптон. — Не глупи, дорогой, — возразила Лилиан. — Нашей Теодосии понадобится не меньше полутора месяцев, чтобы подготовиться к путешествию. Возможно, даже два — нельзя же отправляться в такую поездку с одной легкой сумкой, и нам нужно еще многое купить для нее. — Ну, хорошо, — уступил Аптон, снисходительно улыбаясь. — Поедешь, когда Лилиан сочтет, что ты готова, и возьмешь с собой Иоанна Крестителя. Попугай составит тебе компанию во время путешествий. — Кроме того, обязательно золото, которое отец оставил нам, — добавила Лилиан. — Я хранила его все эти годы. Ты же знаешь, что доктор Уоллэби не сможет платить тебе жалованее в Бразилии. Ему понадобится каждый цент, чтобы продолжать исследование. Золота хватит надолго, а когда оно закончится, мы продадим дело отца. Оно продолжает процветать, и, я уверена, мы сможем продать его за значительную… — Мы не станем продавать дело отца, Лилиан, — возразила Теодосия. — Оно значит для тебя так много, как значило и для отца, и ты это знаешь. Что касается золота, я возьму только свою долю. Ты должна сохранить свою половину для… — Для чего? Мне больше не на кого его тратить. Я… что я хочу сказать, так это… Теодосии понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, о чем думала Лилиан. У нее не было детей, на которых она могла бы тратить золото, поэтому хотела, чтобы Теодосия взяла его. — Лилиан… — Ты возьмешь золото. Мне оно не нужно, — Лилиан обвела взглядом богато обставленную комнату. — У меня есть все, что может пожелать женщина. Красивый дом. Любящая сестра. Прекрасный муж. Все… Ее голос смолк — она проиграла сражение со своей печалью: слезы приучили ее ко всему, кроме всепоглощающей скорби. — У меня есть все, кроме того, чего никто мне не может дать. Теодосия быстро отступила в сторону, когда Аптон приблизился, чтобы заключить Лилиан в объятия. Наблюдая за ними, льнущими друг к другу, она почувствовала, как ее захлестнула волна беспомощности. Если бы только она могла что-то предпринять, чтобы отплатить им за спасение ее жизни, что-нибудь, что сделало бы их такими же счастливыми, какой они вырастили ее. Если бы только… Ее отчаяние не прошло, когда она обратила внимание на миниатюру доктора Уоллэби, упавшую на пол и лежавшую у ее ног. На какое-то мгновение ей показалось, что это Аптон, а не доктор Уоллэби, смотрит на нее с темно-зеленого ковра. То же тонкое лицо, тот же прямой нос, яркие голубые глаза и седые волосы. Тот же блестящий интеллект. Идея поразила ее внезапно, она покачнулась назад, схватилась за столбик кровати, чтобы не упасть, — ее страдание улетучилось так же быстро, как исчезает тень, встретившись со светом. Она даст своей сестре то, чего никто другой на земле не может ей дать — ребенка кровной линии Лилиан, такого, который унаследует многие черты Лилиан и Аптона. А мужчина, который поможет в создании этого совершенно особенного ребенка, находится в Темплтоне штата Техас.ГЛАВА 1
— Доктор Уоллэби, не поможете ли вы мне забеременеть? — Не замечая недоуменных взглядов ближайших попутчиков в поезде, Теодосия прижала клетку с попугаем к груди, откинулась на сиденье и задумалась над произнесенной фразой: с самого отъезда из Бостона пять дней назад она не переставала размышлять над этим весьма важным делом — теперь же ей захотелось услышать собственный голос. Покусывая нижнюю губу, она бросила взгляд в окно на заросли орехового дерева: первоцвет и чертополох окрашивали край рощи яркими оттенками розового и фиолетового цвета, пестрые бабочки порхали над цветами, раззолоченными в лучах солнца. Но красота пейзажа ее не взволновала, а вскоре и совсем стерлась — она не могла сосредоточиться ни на чем ином, кроме досточтимого доктора Уоллэби, воображая, что видит прославленного ученого в залитом солнцем оконном проеме. — Доктор Уоллэби, — снова принялась она репетировать, — крайне важно, чтобы я зачала ребенка. Вы соответствуете всем характеристикам относительно его отцовства, и мне доставило бы огромное удовольствие, если бы вы согласились стать его или ее создателем. Действие, требуемое для осуществления подобного замысла, является, разумеется, ничем иным, как обычным научным процессом, и, думаю, не ошибаюсь, полагая, что оно может быть исполнено в абсолютно объективной манере и, без сомнения, в относительно короткий отрезок времени. Купе наполнилось возгласами изумления и громким шепотом. Теодосия взглянула на попутчиков — они почему-то смотрели на нее как-то странно, открыв рты. — Прошу прощения, что потревожила вас. Я разговаривала сама с собой. — Я разговаривала сама с собой, — эхом отозвался Иоанн Креститель. — О-о-к! — крикнул он и, набрав в клюв воды, выплеснул ее на темно-синюю юбку Теодосии. Поворковав с птицей, Теодосия, повернувшись, встретилась с удивленными взглядами. — Позвольте объяснить подробнее: я считаю, что ухо должно слышать мысли прежде, чем мозг охватит их полное значение и удержит в индивидуальном и строгом порядке. А если они принадлежат к особенно сложным, вышеуказанная проблема решается с большей долей вероятности, если просто озвучить ее, а не только размышлять над ней — в этом и состоит причина, по которой я разговариваю сама с собой. Иоанн Креститель просунул голову между прутьями клетки. — В этом и состоит причина, по которой я разговариваю сама с собой, — передразнил он. Теодосия насыпала несколько семян подсолнуха в клетку попугая, затем снова отвернулась к окну. Задумчиво поглаживая рубиновую брошь в форме сердца с изящными золотыми цепочками, свисающими с нее, почувствовала, что поезд замедляет движение, готовясь к прибытию в Оатес Джанкшен. Сунув руку в сумочку, достала листок бумаги, где было написано имя человека, которого доктор Уоллэби направил в качестве ее сопровождающего до Темплтона: — Роман Монтана, — тихо прочла она. — Высокий. Длинные черные волосы. Голубые глаза. Ей хотелось, чтобы мистер Монтана ожидал ее на станции, но она приготовилась и к другой возможности: Аптон объяснил, что на Юге люди медлительнее, их образ жизни неторопливее. Она не жала причин, лежащих в основе такого поведения, но решила, что, скорее всего, Роман Монтана опаздывает. Девушка ощутила легкое раздражение, и тут же проанализировала свое настроение — поезд еще не остановился окончательно, а она уже испытывает нетерпение, не зная Романа Монтана. — Теодосия, — упрекнула она себя, — нетерпение — чувство, которое редко бывает благоприятным, но часто ведет к подлинному гневу. Если Роман Монтана действительно непунктуален, ты воспримешь это в выдержанной манере и сохранишь в памяти тот факт, что не каждому доставляет удовольствие быть такой же исполнительной, как ты. Как только прозвучало заявление, понравившееся ей самой, поезд, с шипением, остановился, и Теодосия, взяв в руки перчатки, выбросила из головы мысли о своем сопровождающем. В конце концов, напомнила она себе, весь этот путь из Бостона проделан не ради компании какого-то длинноволосого апатичного техасца по имени Роман Монтана. Испустив громкое «Уф!», девушка задохнулась, почувствовав мучительную жару, обдавшую ее с ног до головы. — Можно подумать, что в техасском воздухе присутствует невидимый огонь, — пробормотала она. Поочередно приподнимая ноги с раскаленной платформы, отступила в сторону, чтобы не оказаться вытесненной на землю другими пассажирами, спешащими к благословенному укрытию железнодорожной станции. Где же Роман Монтана? — Теодосия, дорогая, — пронзительно крикнул из своей клетки Иоанн Креститель. — Вот чашечка чудесного горячего чая! При словах попугая Теодосия почувствовала, как еще одна горячая волна охватила ее — Иоанн Креститель повторил то, что слышал от Лилиан каждый день ровно в три часа. Хотя она и сознавала, что птица не понимает, что говорит, ее предложение в данный момент было как нельзя кстати. — Сегодня один кусочек сахару, Теодосия, или два? — продолжил попугай свою «беседу за чаем». Девушка нахмурилась. — Прекрати немедленно, Иоанн Крес… — Нетерпение — чувство, которое редко бывает благоприятным, — констатировала птица. — Не хочешь добавить в чай немного сливок, Теодосия? Стараясь изо всех сил не обращать внимания на болтливого попугая, Теодосия промокнула лоб кружевным платком и огляделась: повозки и фургоны загромождали пыльную улицу, отделявшую железнодорожную платформу от здания станции; какой-то пьяный пробирался, спотыкаясь и покачиваясь, между ними; с каждым неверным шагом из бутылки, зажатой в его руке, выплескивалось виски. Приблизившись к Теодосии, он остановился и почесал живот. — Сэр, — возмутилась она, пригвождая его острым взглядом, — здесь, должно быть, около ста градусов. Известно ли вам, что выпитый алкоголь повышает температуру тела? Вы находитесь под палящим солнцем и, вдобавок, пьете виски. Вы намереваетесь убить себя? Пьяный несколько раз поморгал, затем поднял свою бутылку. — Дать глотнуть? Она попятилась. — Нет. Пожав плечами, он заковылял обратно к повозкам, продолжая чесаться. Забыв о вульгарном мужчине. Теодосия еще раз внимательно огляделась: пес с разорванным ухом гавкнул на нее, лошади, стоящие неподалеку, били копытами о землю, а потом фыркали — пыль забивала им ноздри; сумки и сундуки со стуком ударялись о платформу, когда станционный служащий выбрасывал их из поезда; уличный торговец, продающий пузырьки с эликсиром от усталости, выкрикивал свои цены. Кто-то заорал: — Проваливай ты, сукин сын! Теодосия покачала головой. — И это, стало быть, сладостные звуки Техаса. Презрительно поджав губы, она сошла с платформы и направилась через улицу: мистер Монтана может искать ее всю неделю — с нее достаточно ожидания на этой невыносимой жаре. Внутри вокзала было не намного прохладнее, но, по крайней мере, его крыша защищала голову от палящих солнечных лучей. Мусор, тараканы и спящие ковбои устилали деревянный пол; по стенам, увешанным расписаниями поездов, устаревшими объявлениями, покосившимися картинами, ползали мухи. На одной из картин была изображена полуобнаженная женщина: кто-то пририсовал ей бороду и стрелу молнии через голую грудь. В дальнем углу два старика играли в шашки, один курил сигару и ронял пепел на игральную доску, другой то и дело сдувал его. Утонченная жизнь Теодосии в Бостоне неожиданно отодвинулась за миллион миль отсюда. Через секунду она заметила бар с освежающими напитками и поспешила к нему. — Я бы хотела холодного лимонада, пожалуй, — попросила она, ставя клетку с птицей на прилавок. Владелец бара задумчиво уставился на нее, его длинные черные усы подергивались — он жевал табачный лист. — Да уж, маленькая леди, догадываюсь, вам хотелось бы холодного лимонада, но у меня не осталось ни одного лимона. — Он помолчал, обведя взглядом бар со стойкой с вырезанными на ней чьими-то инициалами. — Очевидно, его не будет еще, по крайней мере, с неделю — прибывает из Мехико, знаете ли. Лимонные деревья здесь не шибко-то растут. Теодосия поморщилась от его лексического слога. — Они здесь плохо растут. — Вот-вот. А знаете, почему? — Здесь для них неподходящий климат, но это не то, что я пыталась… Видите ли, сэр, вы сказали «не шибко». Вам следовало сказать «плохо» или «не очень хорошо». Должна заметить, что языковые нормы требуют… — Разрази меня гром! — Он переместил табачную жвачку за другую щеку. — Вы из Англии? — Из Англии, сэр? — Вы говорите, как приезжие из Лондона. Вы — учительница? Умеете говорить на мудреных языках? — Я не из Англии, а из Бостона, сэр. И не учительница. Мой зять, однако, Аптон Пибоди, — профессор Гарвардского университета, и я нахожусь под его попечительством с пятилетнего возраста. Да, он дал мне обширные познания во многих областях науки, в том числе и иностранных языках. — Гарвард, говорите? — Потирая свой вымазанным жиром подбородок, бармен медленно кивнул. — Это где-то во Флориде, верно? — Он замолчал, бросив сердитый взгляд на мужчину, требующего, чтобы его обслужили. — Захлопни свой капкан, мистер. Подойду к тебе, когда буду готов подойти! Глаза Теодосии расширились. — Человек, возможно, испытывает такую же жажду, как и я. Дайте мне стакан холодного чая, после чего вы сможете обслужить остальных своих посетителей. Бармен взял стакан с полки под стойкой и начал протирать его фартуком. — У меня была учительница, когда я был мальчонкой, но она собрала вещички и дала тягу, когда мы с Габбом Сайлером засунули в ящик ее стола семейку гремучих змей с только что вылупившимися детенышами. На том моя наука и кончилась, но я не так уж глуп. Нет, ей-богу, я башковитее, чем многие думают. А один раз прочитал целую книгу сзаду наперед. Правда, больше ни за какие коврижки не согласился бы проделать такое еще раз, ибо, разрази меня гром, моя голова чуть было не лопнула от всей этой читанины. Чая тоже нет, мэм, — в него нападали мухи. Обычно я их, того, выуживаю и подаю чай, но на этот раз этих тварей слишком уж много. Теодосия взглянула на часы и обнаружила, что ему понадобилось целых три минуты разглагольствований на тему чая. Заинтересовавшись подобной словесной гибкостью и зная, что интерес Аптона не уступает ее собственному, она достала из сумочки блокнот, чтобы поразмышлять над возможными причинами таких отклоняющихся от темы рассуждений. — Что пишете, мэм? Она сунула блокнот и карандаш обратно в сумочку. — Записку. Сэр, простая вода подойдет, спасибо. Он налил ей стакан воды. — Не холодная. Я одолжил свой лед доку Аггсу. Старика Сэма Тиллера свалила лихорадка, так док Аггс закутал Сэма в лед. Не думаю, что бедняга выпутается: если лихорадка его не доконает, то до смерти замерзнет. Забавная у вас птичка, мэм. С своим серым туловищем и кроваво-красным хвостом она похожа на горячую зиму. Привет, птичка. — Старика Сэма Тиллера свалила лихорадка, — провозгласил попугай. — Привет, птичка. Челюсть бармена отвисла; табачная жвачка выпала и с громким шлепком ударилась об пол. — Он… он разговаривает! И, будь я проклят, ели он не знает старика Сэма Тиллера! Посочувствовав дружелюбному мужчине, Теодосия улыбнулась. — Он не знает мистера Тиллера — просто повторяет то, что вы сказали об этом человеке; его талант, бесспорно, выдающийся, даже для птицы его вида. Большинству из них требуется услышать слово или высказывание много раз, прежде чем сможет повторить его. Конечно, со своим я работала бесчисленное количество часов. Бармен медленно кивнул. — Что за птица? — Psittacus erithacus. — Пис… чего? — Psittacus erithacus, что является научным названием африканского серого. Из всех видов попугаев африканские серые — наиболее выразительные имитаторы. — Э-э, да, — буркнул бармен. — Кажется, я где-то это читал. — Он сунул палец в клетку попугая. — Осторожнее, — предостерегла Теодосия. — Острый угол, под которым располагаются его челюстные мышцы на кости, смыкающейся с клювом, соединяются, образуя один из наиболее мощных Природных механизмов. — Чего-чего? — Он может откусить вам палец, — перевела она, собирая свои вещи. — Приятного вам дня, сэр, и большое спасибо за весьма интересную беседу и воду. Чувствую себя заново родившейся, то есть, я имела в виду, совершенно освежилась, — добавила она, видя, как он в замешательстве нахмурился. — Скажи «до свидания», — Иоанн Креститель. Попугай хлопнул крылом. — Я башковитее, чем многие думают. Скажи «до свидания», Иоанн Креститель. Теодосия оставила пораженного бармена и направилась к билетному окошку, вознамерившись приступить к поискам Романа Монтана. — Сэр, — обратилась она к продавцу билетов. — Я ищу человека по имени Роман Монтана — высокого, с длинными волосами и голубыми глазами. Вы не видели никого, соответствующего этому описанию? Возможно, он справлялся о моем местонахождении? Меня зовут Теодосия Уорт. Клерк поправил очки на переносице. — Добро пожаловать в Оатес Джанкшен, мисс Уорт. Я Тарк. Вы из Англии? — Из Бостона, мистер Тарк… — Я подумал, из Англии. Вы говорите так же чудно, как те лондонцы. Красивый разговор, однако. Считайте это комплиментом. Тарк — это мое имя, мисс Уорт. Проклятые мухи. — Он взял пачку бумаг, свернул их в трубочку и начал хлопать мух. Только после того, как убил с дюжину, он снова заговорил. — Фамилия моя Крат. Тарк, видите ли, это Крат наоборот. Маманя вычислила это, когда мне было два дня от роду, и решила, что это довольно остроумно. Забавно, не правда ли? Так вы говорите, что ищете Романа Монтана? Более чем когда-либо Теодосия почувствовала желание выяснить причины, лежащие в основе этой описательной манеры речи. — Имя парня вроде знакомо, — известил ее клерк, отмахнувшись от очередной мухи. — Сдается мне, он выполняет здесь какую-то работу или что-то в этом роде. Но никто о вас не спрашивал. Роман Монтана — пьющий мужчина, мэм? — Пьющий? — Она бросила на него удивленный взгляд. — Какое отношение имеют его привычки к тому, что я ищу его? Ее вопрос заставил его задуматься. — Я имел в виду, мэм, если он любит виски, можно найти его в салуне, вы не думаете? Выйдете вон в ту боковую дверь и держитесь извилистой тропинки, пройдете лошадиный загон, солончак, затем хорошенькую полянку с колокольчиками, и главная улица откроется перед вами. Он снова поправил свои очки. — Вдоль улицы стоят дома. Салун — третий налево, по если не найдете там Романа Монтана, не расстраивайтесь. Раньше или позже — объявится. Теодосия надеялась, что это будет раньше. Но надежда это все равно, что желание, а желание — бесполезное времяпрепровождение. — Можно оставить здесь свой багаж, сэр? — О, конечно, конечно. Сумки крадут здесь нечасто, примерно раз в месяц, а так как одну стащили только вчера, то думаю, что пройдет еще с месяц до следующей кражи. Пытаясь найти утешение в таких далеко неутешительных заверениях клерка, Теодосия покинула станцию. Выйдя на улицу, достала Иоанна Крестителя из клетки и надела ему на шею блестящий ошейник. Привязанная птица вышагивала вразвалку рядом со своей хозяйкой, направляющейся в город. Спустя несколько минут Теодосия стояла перед зданием с вывеской «Дерьмовый салун». Решив, что это какой-то диалектный вариант слова «дешевый», она поправила шляпку и подошла к вертящейся двери. Грохот пистолетной пальбы вырвался из заведения: двое здоровых детин вылетели наружу, шлепнулись на тротуар и покатились по грязной улице, где продолжали драку, начатую в салуне. Напуганный резкими криками, Иоанн Креститель издал пронзительный долгий крик. Прежде чем Теодосия успела поймать его, он выдернул голову из ошейника и заковылял по тротуару, ускоряя свой побег перемежающимися низкими полетами. В отчаянии Теодосия бросилась вслед за ним, но птица избрала зигзагообразный курс, который включал в себя подныривание под низкими столбиками ограды и увертывание от кустарников. В мгновение ока Иоанн Креститель удрал из города, в спешке оставив за собой облачко пыли. Продолжая погоню, Теодосия увидела, что ее попугай направляется прямо на лошадь со всадником, въезжавшим в город. — Стойте! — закричала она мужчине на серебристом жеребце, — Немедленно остановитесь! Вы покалечите моего попугая! Пожалуйста… Ее крик смолк, когда Иоанн Креститель поднялся с земли и врезался прямо в грудь огромной серой лошади — пугливый жеребец резко отскочил назад, просив своего седока на огромную кучу конского навоза, сваленного на обочине. Зная, что приземление мужчины на мягкую вонючую кучу не могло принести ему вреда, Теодосия промчалась мимо него, все еще надеясь поймать Иоанна Крестителя. Свалившийся всадник начал было подниматься, но снова упал, когда ворох синих юбок прошелся прямо по его лицу. Ошарашенный, он наблюдал, как молодая женщина металась по пыльной дороге в попытке изловить истеричную птицу. Он почувствовал прилив гнева вместе с примесью смущения, так как не мог вспомнить, когда последний раз падал с лошади и уж, конечно, никогда еще неоказывался в зловонной куче лошадиного навоза. Он поднялся на ноги, отряхнул одежду, когда кричащая птица стремительно помчалась к нему. Теодосия изумленно ахнула — мужчина схватил ее попугая одним точным движением. — О, благодарю вас! — выдохнула она, протягивая руки, чтобы принять свою птицу. Но мужчина не отдал попугая. Подняв его выше, он уставился на него. Иоанн Креститель ответил таким же немигающим взглядом. — Не согласитесь ли вы помочь мне забеременеть? Лоб мужчины сурово нахмурился. — Что за черт… — Сэр, пожалуйста, передайте мне мою птицу, — попросила Теодосия. — Он непривычен к энергичным движениям на такой знойной жаре. Он решил, что она из одного из тех северо-восточных городов, где люди расфуфыриваются в шелка, чтобы сидеть на атласных диванчиках и пить горячий чай, и разговаривают они так же, как она, с акцентом настолько резким, что им, пожалуй, можно было бы разрезать кожу. — Сэр, — продолжала Теодосия. — Я должна принять неотложные меры, чтобы обеспечить моего попугая прохладным местом, где он сможет приспособиться к изменению окружающей среды. Он нахмурился в недоумении. — Чего? — Он должен, отдохнуть. — Леди, у меня есть хорошая мысль — отправить эту чертову птицу на вечный отдых! Теодосия заглянула в глаза, настолько голубые, что они заслуживали описания: в какой-то момент казались бирюзовыми, а в следующий — соперничали с ясной голубизной васильков. Напряженность его взгляда вызвала трепетное ощущение внутри нее — согревало, немного щекотало и учащало дыхание и сердцебиение. Встревоженная незнакомыми чувствами, она на миг опустила голову, чтобы вернуть самообладание, и поймала себя на том, что пристально разглядывает нижнюю часть его анатомического строения. — На что это вы таращитесь? — возмутился он. Она продолжала смотреть, совершенно не в состоянии остановить себя. — Я поражена размерами вашей vastus lateralis, vastus intermedius и vastus medialis. Бог мой, даже ваша sartorius ясно очерчена и в равной степени изумительна. Он понятия не имел, о чем она говорит, но видел, что все ее внимание направлено на область, расположенную ниже пояса. Он почувствовал непреодолимое желание опустить руки к паху, но не сделал этого, все еще держа ее птицу, и не собирался быть превращенным в евнуха клюющим попугаем. — Вот, возьмите свою глупую птицу. Его команда вернула Теодосию из состояния глубокой задумчивости. Она быстро взяла Иоанна Крестителя из рук мужчины. — Ваше раздражение по отношению к моему попугаю совершенно необоснованно. На него ни в коей мере не может быть возложена ответственность за наше падение. Очевидно, вы недостаточно хороший наездник. Верховая езда требует прекрасного равновесия, того, чем вы явно не владеете. Более того, я отказываюсь верить, что вы получили какие-либо повреждения. Ваше падение было смягчено этой массой… — Мое легкое падение никогда бы не произошло, если бы этот маньяк в перьях не напугал до смерти моего… — Маньяк в перьях? — Теодосия прищелкнула языком и покачала головой. — Сэр, это весьма неудачный набор слов. Вы не можете говорить о птице, как о маньяке. Он разинул рот. — Не могу? — Нет. Слово «маньяк» используется только по отношению к людям. Да будет вам известно, моя птица — африканский серый, вид попугая, который является предметом восхищения и желания в продолжение всего существования цивилизованного мира. — О, чтоб его — мне плевать, будь этот маньяк в перьях хоть японским фиолетовым, и мой выбор слов не ваше дело, черт побери! И надо же было набраться наглости, чтобы заявить, что я не умею, ездить верхом. — Он поднял свою шляпу из пыли. — Я не могу вспомнить ни единого дня в своей жизни, когда бы я не сидел на лошади! — Мой бог, сэр, да вы сходите с ума. — Это я-то сумасшедший? Все, что я делал, это въезжал в город! Это вы носились тут по всему околотку, гоняясь за изнеженным попугаем и исправляя выбор слов других людей. Теодосия отошла в тень под высокий дуб. Мужчина наблюдал за ней сквозь прищуренные веки — мягкие округлости ее бедер покачивались, темно-синяя ткань дорожного костюма облегала тонкую талию и шуршала вокруг того, что, как он предполагал, было длинными, стройными ногами; он не мог разглядеть грудь — ее чертова птица прижималась к ней, а поскольку он был слишком зол, чтобы обратить внимание на нее прежде, то не мог вспомнить, была ли она маленькой или большой и пышной, как ему нравилось. Нравилось? Эта женщина ему совсем не нравилась. Даже если у нее была большая полная грудь, он не собирался симпатизировать ей. И все же, размышлял он, необязательно было испытывать симпатию, чтобы оценить ее внешность. В самом деле, по его мнению, большие полные груди были единственной стоящей принадлежностью женщин. — Ваша вспыльчивость представляет интерес, сэр, — неожиданно заявила Теодосия, стоя посреди островков ярко-синих колокольчиков и лиловых полевых гвоздичек. — О, я прекрасно понимаю, что падение на кучу перепревающего органического удобрения было далеко не из приятных происшествий, но вы моментально пришли в ярость, причем настолько бурную, что я подумала, нет ли необходимости в некоторой форме цикурирования. Он настолько напряженно наблюдал за ней, что едва ли слышал ее слова. Но спустя секунду осознал, что она сказала, — его глаза расширились так, что стало больно векам. — Боже милостивый, это что же, в обычае у северных женщин угрожать мужчинам кастрированием? Она слегка склонила голову. — Что вы такое говорите, сэр? Я абсолютно ничего не сказала о кастрации. — Вы сказали:.. — Цикурирование. Цикурировать — значит успокаивать, смягчать. Ваша ярость заставила меня задуматься, не могу ли я каким-то образом уговорить вас выйти из вашего взъерошенного состояния. Он нахмурился, больше не в силах постичь как и о чем она говорит, так и почему он до сих пор ее слушает. — Леди, у меня такое чувство, что вы в своем роде гений, но, будь я проклят, если вы к тому же не помешанная. Он подошел к своей лошади. — Мы с моим зятем Аптоном досконально изучали чувство гнева несколько лет назад, — рассуждала Теодосия, наблюдая, как его мускулистое тело взлетало в седло. — В процессе мы заинтересовались психологией, и это было в высшей степени увлекательно. Наши исследования привели нас к выводу, что многие люди, обладающие вспыльчивым нравом, испытали различные и длительные формы напряжения и печали в годы детства. Но, конечно, существуют также и люди, обладающие чертами жестокости вследствие того, что были крайне избалованными детьми. Какое из двух в вашем случае, сэр? Удивление, словно невидимый кулак, с силой ударило его. Напряжение и печаль. Как эта женщина догадалась? Он надвинул шляпу. Не сказав ей больше ни слова, пустил жеребца в легкий галоп по направлению к городу.* * *
Прибыв на железнодорожную станцию, Роман Монтана спешился, привязал лошадь к столбу и полез в седельную сумку за табличкой, где было написано имя женщины, которую доктор Уоллэби прислал его встретить. Он посмотрел на имя. Теодосия Уорт. — Теодосия, — пробормотал он. — Чудное имя. Интересно, такая же ли она странная, как и ее имя? Возможно. Но никто не мог быть более странным, чем женщина, которую он только что оставил за городом. Благодарение Богу за это. — Красивая лошадь, — сказал низкий голос позади него. — Проворный и в то же время крепкий. Необычное сочетание. Он быстр? Привыкший к подобному любопытству, Роман повернулся и стал ждать следующих слов мужчины. Он хорошо знал, что это будут за слова. Почти каждый, кто видел его жеребца Секрета, изъявлял желание купить его. Мужчина еще раз осмотрел лошадь. — У меня ранчо примерно в семидесяти пяти шлях отсюда. Не хочешь его продать? Я заплачу хорошие деньги. Роман улыбнулся. Ранчеро ошибался, если надеялся использовать Секрета в качестве племенного жеребца, ибо конь был результатом некоего необычного и озорного скрещивания, которое Роман предпринял десять лет назад. Он не рассказывал ни одной живой душе о своей юношеской проделке и о подробностях ее неожиданного и в то же время совершенно необычного результата, и не собирался этого делать. Его будущее зависело от сохранения этой тайны. — Извини, — сказал Роман. — Не продается. — Чертовски жаль. Ну, что же, удачи тебе. — Спасибо. — Роман еще раз отряхнул свою испачканную одежду и вошел в здание станции. Держа табличку над головой, прошел через шумную толпу. Многие люди спешили уйти с дороги. Он понимал, почему они сторонились его: определенно — от него не исходил аромат сандалового мыла или розовой воды. От него несло… Как там сказала эта сумасшедшая? Перепревающее удобрение. Встряхнув головой, сделал еще один круг по огромному залу. К тому времени, когда закончил свой третий обход, увидел ее. Этого свихнувшегося гения. Она стояла у боковой двери станции, маньяк в перьях восседал у нее на плече, подергивая ленточку шляпки. Роман начал отворачиваться от нее, но прежде чем повернуться к ней спиной, увидел, что она двинулась к нему. В тот же миг сообразил, что видит самые красивые глаза, которые ему доводилось встречать, — огромные, цвета превосходного виски и такие же пьянящие. Отведя взгляд, он разглядел длинные пряди блестящих золотых волос, ниспадавших на грудь, действительно большую и полную. Сейчас ему явно было не до этого. Он развернулся на каблуках и зашагал прочь. — Роман Монтана? Услышав свое имя, мужчина резко остановился. О Боже, она знала, кто он. Это могло означать только одно: страх закрался в него, и он почувствовал себя так, будто проглотил ядовитую змею. — Роман Монтана? — повторила Теодосия ему в затылок. — Я не узнала вас во время нашего разговора за городом. — Она слегка похлопала его по спине; кончики пальцев коснулись его длинных волос. Девушка сразу же убрала руку, взволнованная странным чувством, которое пробудило ощущение его волос: согретые солнцем, того же цвета, что и два блестящих пистолета на бедрах, они густыми волнами рассыпались по его широким плечам и спине. Она никогда не видела таких волос у мужчины и ощутила почти неудержимое побуждение дотронуться до них еще раз. Сбитая с толку странной реакцией на это, отступила на шаг и заставила себя сосредоточиться на сиюминутной ситуации. — Я Теодосия Уорт, женщина, которую вы должны сопровождать до Темплтона, — сказала она, продолжая разговаривать с его спиной. — У вас табличка с моим именем, и вы опоздали ровно на один час двадцать две минуты и сорок девять секунд. Он сжал кулаки вокруг рукоятки таблички. Эта ненормальная сосчитала даже секунды! Роман так и не ответил и не повернулся к ней лицом, и Теодосия предположила, что совершила ошибку. — Ради Бога, сэр, так вы Роман Монтана или нет? Иоанн Креститель пронзительно вскрикнул: — Крайне важно, чтобы я зачала ребенка, — заявил он. — Ради Бога, сэр, так вы Роман Монтана пли нет? Незнакомцу больше всего на свете хотелось, чтобы его звали как угодно, только не Роман Монтана.ГЛАВА 2
Набраться. Нализаться. Накачаться. Напиться. Роман не придумал ничего другого, что помогло бы ему выдержать трехдневное путешествие до Темплтона с Теодосией Уорт. — Плевать мне, — пробормотал он бармену, — пусть она летит до Темплтона хоть на спине своего попугая. — Как скажешь, — ответил бармен, вновь наполняя стакан своего посетителя. Обхватив стакан рукой, Роман посмотрел в зеркало на стене за баром: в нем отражалось облако сизо-голубого дыма со слабыми лучами солнца, пробивающимися сквозь него. Под этой дымкой сидело за столами с полдюжины мужчин, игравших в карты и время от времени ухитрявшихся ущипнуть пышнотелых барменш; другие стояли у бара, потягивая свою выпивку в одиночестве. Роман знал, что большинство из них — такие же бродяги, как и он, скитающиеся то там, то тут, зарабатывая деньги, когда нуждались в них, проводя свои дни как вздумается, — так ребенок складывает кубики: один за другим, без какого-либо определенного плана в голове. «Именно на этом сходство и кончается», — подумал Роман. У него был определенный план, и это не какой-то воздушный замок, как когда-то предрекала его мачеха. Эта мечта была такой огромной, что только двадцать, пять тысяч акров плодороднейших пастбищных земель в Рио Гранде Плейнз могли вместить ее, — он будет выращивать замечательную породу лошадей на этих прекрасных землях и затем разбогатеет, продавая их ранчеро, которые, без сомнения, готовы заплатить любые деньги за его ценную породу. Однако, чтобы сколотить это богатство, надо потратить целое состояние. Правда, ему оставалось внести всего пятьсот долларов, чтобы выкупить землю. А уж стадо крепких испанских кобыл не будет стоить слишком дорого. А вот английские чистокровные жеребцы обойдутся недешево — за лучших в стране, разводимых и выращиваемых на различных фермах на Востоке, и платили золотом почти столько, сколько они весили. Но все равно он как-нибудь их заполучит, ибо прекраснейшее всегда стоит уйму денег. Ничто и никто в целом мире не помешает осуществить ему эту мечту. Как и в течение десяти долгих лет, он будет браться за любую работу, которая подвернется, пока не соберет необходимой суммы. Придется набраться терпения и поладить с Теодосией Уорт во время поездки до Темплтона — нельзя упустить деньги, которые доктор Уоллэби заплатит ему за эту услугу. — Награда, вот что это, — пробормотал он, пробежав пальцами по волосам. — Вроде той, что получают за избавление общества от какой-нибудь угрозы. — Настоящей угрозы, — автоматически согласился бармен. — Эй, а я тебя не знаю? Не видел тебя?.. Да-а, ты тот самый парень, который был у нас несколько месяцев назад. Роман Монтана, вот, кто ты. Народ не перестает говорить о твоей лошади. По-прежнему не продается? Роман покачал головой и отхлебнул виски. — А знаешь, Уилл Симпсон рассказывал, что его лошади никогда не были так подкованы, как это удалось тебе, когда был тут последний раз. Хвали твою кузнечную работу, называя ее отменной. Хотелось бы узнать, как тебе удается так хорошо прибивать подковы? — Скажи ему, что вбивать гвозди надо одним ударом, когда их много,гвоздь разбалтывается, не успев полностью войти. — Правда? Гм. Чего не знал, того не знал. Ну, а как насчет старика Германа Гуча? Третьего дня он говорил, что ждет твоего возвращения, ты обещал расширить спальню его жены — ей здорово понравилось, как ты отремонтировал им кухню. Не хочешь, чтоб я привел его сюда? Роман осушил стакан. — Может быть, в другой раз. Сейчас предстоит другая работа — настоящее наказание по имени Теодосия Уорт. И ее дурацкий попугай, такой же, как… — Попугай? Большая серая птица с красным хвостом? Так я ее видел. Она на секунду останавливалась перед салуном — хорошенькая малышка: кожа того белая, будто облилась молоком. Что ты должен сделать для нее? Роман плеснул еще виски в стакан. — Отвезти в Темплтон. Она сейчас в конюшне Клаффа — выбирает лошадь и повозку. Я хотел было остаться и помочь ей, но когда она спросила его его Equus caballus, я дернул оттуда со всех ног. — Equus caballus? — Бармен почесал голову. — Что за тарабарщина? Роман проглотил пятую порцию спиртного и и ср рот тыльной стороной ладони. — Похоже, так этот гений называет лошадь. — Мистер Монтана! Роман развернулся на стуле и увидел сына Клаффа, стоящего в дверях салуна. — Отец послал меня за вами! Просил поторопится. Эта женщина, мисс Уорт, которую вы привели в конюшню, разговаривает так чудно, что отец просто вне себя, старается понять, но не может, чего ей хочется. Роман скрестил руки на груди. — Значит, Клафф расстроен? Только не говори, что мисс Уорт пытается его цикурировать. — Цикурировать? — Мальчишка покачал головой. — Не-е, она не делает ему ничего такого, но здорово его раздражает. Вы придете? Нагрузившись изрядным количеством виски, растекающимся по его венам, Роман почувствовал себя более расположенным иметь дело с несносной мисс Уорт. Заплатив за выпивку, направился к дверям. Выйдя на улицу, увидел ее перед платной конюшней: сцепив за спиной руки, она медленно ходила вокруг чистокровного гнедого. Немного поодаль, через несколько зданий, перед продуктовой лавкой стояли трое здоровых, хорошо вооруженных мужчин, наблюдавших за ней. Даже отсюда, где он стоял, можно было догадаться что они замышляют что-то дурное. И что бы ни был у них на уме, оно имело отношение к Теодосии. Длинными и стремительными шагами он направился через улицу, не упуская из вида трех бандитов. — О, привет, мистер Монтана, — поприветствовала его Теодосия, улыбаясь. Искрящаяся миловидность и ее улыбка овладели его вниманием — он боролся с соблазном улыбнуться в ответ. Но только секунду. Вместо этого нахмурился. — Вы не купите эту лошадь, мисс Уорт. Она провела рукой по гладкому крупу лошади. — Напротив, покупаю, мистер Монтана. Это мерин чистокровной породы. Он не самый изящны из тех, что я видела, но его характер мне кажется высшей степени подходящим, так как я неплохо знакома с этой породой, потому что мой отец… — Эта лошадь слишком изящна, — вспылил Роман. — Клафф, покажи ей несколько более крепких… — Я уже видела остальных, — заявила Теодосия, вытирая тыльной стороной ладони лоб. — Ни одна из них меня не интересует. И я была бы вам искренне признательна, если бы вы перестали неистовствовать по этому поводу, мистер Монтана. Стимулируемая виски добросердечность, которая, как Роман надеялся, поможет вынести несколько часов в компании Теодосии, быстро превращалась в холодную ярость. — Буду неистовствовать столько, сколько, черт меня побери, захочу! — Он понятия не имел, что означает это слово, но не собирался пасовать перед мощью ее словарного запаса. — А теперь выберите другую лошадь, потому что вы не берете гнедого. Иоанн Креститель высунул голову из клетки, Которую Теодосия водрузила на несколько сложенных тюков сена. — Я буду неистовствовать столько, сколько, черт меня побери, захочу, — крикнул он. Теодосия ощетинилась. — Ну вот, посмотрите, что вы наделали, мистер Монтана. Моя птица никогда — ни одного раза — не богохульствовала. Пять минут в вашей компании, и вот, пожалуйста… — Слова «черт побери» не так уж плохи, мисс Уорт, — рискнул вступиться Клафф. — Есть куда более дрянные слова, которые он мог бы услышать. Ей-богу, я знаю несколько таких, которые буквально выворачивают меня наизнанку, когда их слышу. — Пожалуйста, только не называйте их, — взмолилась она, затем обратилась к Роману: — Мне не терпится поскорее добраться до Темплтона, мистер Монтана. Именно поэтому я не согласилась с вашим предложением остаться здесь на ночь и начать путешествие утром. По этой же причине я предпочитаю эту лошадь — английские чистокровные хорошо известны своей скоростью. Много о них знаю, потому что мой отец… — Да, начинаю понимать, что вы знаете многое о многом, но ничего дельного: этого чистокровного завтра к ночи я буду вынужден пристрелить, чтобы избавить от страданий — до Темплтона почти три дня пути по трудной дороге, а чистокровные славятся своей скоростью, но не выносливостью. — Вон тот гнедой — сильная конячка, — предложил Клафф. Он пошел вперед, длинная соломинка свисала у него изо рта. — К тому же обучен тащить повозку. Перебирая тонкие золотые цепочки рубиновой броши, Теодосия посмотрела на маленькое тощее животное, на которое указал Клафф. — Да это же всего лишь пони. И к тому же больной. — Это здоровый мустанг, — поправил ее Роман. — Ни одна лошадь в мире не имеет такой выносливости. Он, возможно, не красавец, зато на нем можно ехать куда угодно. — Он кивнул Клаффу, затем перевел взгляд на ряд повозок. — И вот этот фургон. — Эту шаткую повозку? — воскликнула Теодосия. — Она маленькая и легкая, а колеса из апельсинового дерева. — И что же, позвольте спросить, особенного в апельсиновом дереве, мистер Монтана? — Крепкое апельсиновое дерево Не будет давать большой усадки, мисс Уорт. — В самом деле? — Она взглянула на колеса. — Как интересно. Но как бы там ни было, я уже выбрала себе транспортное средство. — Она указала на изящный кабриолет — черный лакированный корпус блестел в лучах послеобеденного солнца. Роман смахнул надоедливую муху с руки. — Это же бумажный кораблик, на котором нельзя отправляться в плавание: болты на осях не закручены, они начнут выскакивать, и будь я проклят, если стану останавливаться каждые десять миль, чтобы… — Но… — Берите повозку или идите пешком. Выбор за вами. Как насчет того, чтобы понеистовствовать? Теодосия не стала возражать, напомнив себе, что всего через несколько дней избавится от надменного мужчины и его несносного упрямства. — Очень хорошо, сэр, — сказала она Клаффу. — Сделайте, как говорит вспыльчивый мистер Монтана. Когда Клафф закончил впрягать лошадь в повозку Теодосия сунула руку в маленькую бархатную тку, свисающую с ее локтя. Солнечный свет засиял на горсти золотых монет, которые она вытащила. Их ослепительный блеск чуть не остановил сердце Романа — ему никогда не приходилось видеть так много денег сразу; его мысли завертелись, тело напряглось от мрачных предчувствий. Бросив взгляд вправо, он увидел тех троих: они продолжали следить за Теодосией и, без сомнения, видели золото. Проклятие. Схватив за руку, он затащил ее внутрь конюшни. — Ты что, рехнулась, женщина? Какого черта выставлять золото напоказ? — Золото? — Она попыталась выдернуть свою руку, но ей удалось только чуть ослабить ее. — Мистер Монтана, золото, которое я ношу в сумочке, — не более чем карманные деньги. Остальное — в голубом дорожном чемодане. Роман повернулся и увидел, что ее голубая сумка лежит среди других вещей. Определенно, она не могла быть наполнена золотом, постарался убедить он себя, — никто в здравом рассудке не рискнет путешествовать с такой суммой денег. Но, с другой стороны, у Теодосии, похоже, не было того склада ума, которым обладают нормальные люди. — Что же касается того золота, которое я достала из сумочки, мистер Монтана, — продолжала Теодосия, — то это плата за лошадь и повозку. Для того, чтобы рассчитаться, мне необходимо было достать деньги из сумочки и передать их… — Вам следовало сосчитать деньги там, где никто бы не увидел, вот как это делается! — И как же, скажите на милость, мне бы удалось выполнить подобную процедуру, если цена лошади и повозки мне не известна? — Что? — Он хлопнул себя по лбу. — Бога ради, все, что вам нужно было сделать, это спросить Клаффа! Любой дурак додумался бы до этого! Используйте хоть каплю здравого смысла, если он у вас есть. Послушайте, вы не на какой-нибудь мирной, утонченной вечеринке среди своих изнеженных поклонников — это Техас, где полно бродяг и бандитов, которыми управляет чистейшая алчность: они таких, как вы, видят за версту, как акулы чуют кровь за несколько миль. — Мистер Мон… — Доктор Уоллэби платит мне за то, что согласился сопровождать вас до Темплтона, и я доставлю вас туда в целости и сохранности. Если не сделаю этого, то не получу и ломаного гроша из тех денег, которые он должен мне за работу. Когда приедете в Темплтон, то можете прилепить свое золото куда угодно, напоказ всем ворам на свете, мне плевать. А сейчас дайте мне эту чертову сумку, пока кто-нибудь не свернул вашу хорошенькую маленькую шейку за нее. — Он выдернул у нее сумочку. — Мистер Монтана! Вы… — она осеклась; у нее и голове роилось множество мудрых слов, которые хорошо ей служили в прошлом. — Aequam servare tentem, — пробормотала она. — Да, Aequam servare tentem. В глазах Романа вспыхнул огонь — он из кожи кон лезет, чтобы защитить ее богатство, а она оскорбляет его иностранными ругательствами! Ему показалось, что они были французскими, так как немного напоминали слова любви, которые однажды шептала французская шлюха. — Я не говорю бегло по-французски, мисс Уорт, но узнаю оскорбление, когда слышу его, — самодовольно отрезал он. Повернувшись к ней спиной, взял несколько монет из сумочки, вышел из конюшни и подал их Клаффу. — Тридцать долларов, Клафф. Лошадь и повозка не стоят больше двадцати пяти, но я даю тебе чаевые за то, что пришлось терпеть мисс Уорт. Теодосия вышла из конюшни, когда Роман начал грузить ее багаж на повозку. Сквозь тонкую ткань его бежевой рубашки она видела мускулы на руках, плечах и спине, которые ритмично вздувались, перекатывались, затем вытягивались, словно он работал под звуки какой-то изящной мелодии. И только когда он потянулся за самым большим из ее сундуков, она вышла из состояния сосредоточенности. — Мистер Монтана, этот сундук ужасно тяжелый: понадобились усилия двух мужчин, чтобы доставить его со станции. Если вы поднимете его один, то что-нибудь повредите. Такая забота застала его врасплох: он развернулся в пыли и посмотрел на нее — незнакомое тепло нахлынуло на него, куда более нежное и приятное, чем солнечные лучи. С какой стати ей волноваться, что с ним что-то может случиться, пытался он понять, по, возможно, она не волновалась, и все это ему просто показалось? В конце концов, он для пес не более чем провожатый. Боже, должно быть, выпил больше виски, чем собирался, совсем не в его правилах фантазировать о женских чувствах. — Возможно, ваш друг мистер Клафф поможет вам, — добавила Теодосия. «Друг?» — подумал Роман, глядя на Клаффа. Он был хорошим человеком, но Роман никогда не считал его другом. По правде говоря, у него никогда не было настоящего друга, как и возможности или времени завести его. — Мистер Монтана, вы слышали, что я сказала? — спросила Теодосия. — Мистер Клафф мог бы… Не закончив фразу, она ахнула, увидев, как он поднял сундук с земли, будто набитый перьями. — Вы купили все припасы, о которых я вам говорил? — спросил Роман, разместив сундук на повозке. Подняв юбки, она подошла к повозке и взобралась на нее. Никогда не питая особого пристрастия к множеству нижних юбок, как делало большинство женщин, она без особого труда разместилась на деревянном сиденье, взяла поводья, указав на маленькую кучу покупок. — Продовольствие там, мистер Монтана. Роман погрузил провизию. — Vamanos, — произнес он, улыбнувшись про себя: она знала французский, зато он — испанский. — Si, — ответила она. — Ahora que estamos listos comencemos nuestro viaje. — Что она сказала, Роман? — спросил Клафф. — Я сказала, мистер Клафф, — ответила Теодосия, — что мы готовы отправиться в путь. И, мистер Монтана, Aequam servare tentem на латыни означает «сохранять спокойное состояние ума». Я намереваюсь серьезно обдумать цитату во время нашего с вами путешествия. Советую вам сделать то же самое. Роман скрестил руки на широкой груди. — Да? Позвольте уточнить, что вы можете сделать со своим советом, мисс Уорт? — Нет, не позволю. — Ее пальцы побелели, сжимая поводья — самообладание дрогнуло. — Мистер Монтана, я всегда старалась сохранять контроль над собой в любой ситуации. Однако, проведя всего несколько часов в вашей компании, обнаружила, что не только раздражена, но и не могу владеть собой. — Мозг нашего маленького гения потерял немного спокойствия, а? Она вгляделась в его живые голубые глаза — и не хватило сил оторваться от их взгляда. — Как приятно, что вы уже усвоили слово «неистовствовать», которое означает «проявлять ярость, несдержанность». Придется часто использовать его в течение последующих трех дней, и ваша осведомленность избавит меня от необходимости объяснять это вам. Ее интеллектуальный сарказм порвал последнюю ниточку терпения, которая еще теплилась у Романа, — к черту деньги, которые он должен получить от доктора Уоллэби за доставку этой женщины в Темплтон! Можно заработать их и здесь, в Оатес Джанкшен, расширяя комнаты! — А путешествие в Темплтон в одиночку, мисс Уорт, избавит меня от беспокойства сопровождать вас. — Он со злой усмешкой швырнул сумочку с золотом ей на колени. — Но я не знаю, где… — Разве? А я думал, вы знаете все. Что ж, всегда легко спросить дорогу у индейца команчи — как бы по пути не встретились с несколькими из них. А то и банда чернокожего Бланко поможет: слышал, они убежали из тюрьмы и снова принялись за свою обычную работу — грабить, убивать и насиловать всех, кто носит юбки; их нетрудно узнать, мисс Уорт, по белым лошадям и черной одежде. Теодосия не показала и тени сомнения, что все это ужасно: конечно же, она доберется до Темплтона и одна. — Прекрасно. Когда я окажусь в Темплтоне, следует ли мне информировать доктора Уоллэби, что вы больше не работаете на него? — Догадается сам, когда я не появлюсь. — До свидания, мистер Монтана. И всего наилучшего вам во всем, что вы делаете. Теодосия обернула тесемки бархатной сумочки вокруг талии и пустила лошадь рысцой, оставив Романа и Клаффа в облаке пыли. — Она направляется на север, — протянул Клафф, все еще жуя соломинку. Роман усмехнулся. — Знаю. — Темплтон в сотнях миль к югу отсюда. — Конечно. — Она напичкана всякими там книжными премудростями, но здравого ума кот наплакал. — Точно, — продолжая ухмыляться, Роман повернулся и направился было к салуну. Но один лишь взгляд на продовольственную лавку погасил его усмешку, заставив резко остановиться, — совсем забыл о трех бандитах. Они исчезли. И все инстинкты Романа подсказывали — учуяли запах золота. Он нашел ее повозку в пятнадцати минутах езды от города, остановленную рядом с зарослями хурмы. Чемодан с золотом все еще лежал на ней. Но Теодосии рядом не было. — Ну вот, Секрет, — пробормотал он жеребцу, — Снова вернулись к тому, с чего начали, — к заботе о женщинах, а это означает, что сейчас я такой же дурак, как и был тогда, — черт бы побрал эту глупую, упрямую бабу! Несмотря на раздражение, его тревога усиливалась. Он быстро спешился и привязал Секрета к задней части повозки. Вытащив оба кольта, пошел по следам, ведущим в рощу, и вскоре наткнулся на шелковый белый лоскут, окаймленный кружевом, валявшийся на земле скомканным возле упавшего бревна, весь в пятнах, похожих на кровь. Он сунул его за пояс бриджей и углубился в рощу. Залитая солнцем хурма сменилась густыми зарослями ивы и хлопчатника, росших возле грязных болотец с вонючей водой. Затхлый запах гниющих растений наполнил ноздри, почему-то еще больше усиливая его беспокойство. Ускорив шаги, вскоре оставил рощу позади и вышел к покрытому листьями склону. У подножия его лицом вниз лежала Теодосия. Торопясь добраться до нее, Роман заскользил по густому слою листвы, закончив спуск на животе. Когда же, наконец, остановился, то оказался нос к носу с изумленной Теодосией. Она сняла свою шляпку — золотые волосы растеклись по плечам, словно потоки растаявшего масла, такие же мягкие на вид; он едва не протянул руку, чтобы коснуться их, но порыв прошел, когда вспомнил, почему оказался здесь: готовился увидеть ее раненой или мертвой, но на женщине не было ни единой царапины, напротив, она смотрела на него ясными, удивленными глазами, в которых не было и тени беспокойства. — Что, черт побери, — проскрипел он, словно его горло было набито камнями, — вы делаете? За исключением Аптона, ей никогда не приходилось близко соприкасаться ни с одним мужчиной: густые черные волосы Романа рассыпались по ее ладоням, вызывая покалывание, передающееся вверх по рукам; дыхание слышалось у ее щеки, а жар тела проникал в нее, согревая так же надежно, как и солнечный свет, струящийся с безжалостного техасского солнца. — Мисс Уорт, — голос Романа спустил ее на землю. — Да? — моргнув, она притронулась пальцами ко лбу и попыталась вспомнить, о чем он спросил. — Я… Боже, мой мозг затуманился. Такого со мной никогда еще не бывало. Она села и увидела, что держит охапку ярко-красных флоксов. — О, да. Я собирала эти… — Я подумал, что вы мертвы! — Роман вскочил на ноги и сунул пистолеты за пояс. Его крик вернул ее к действительности. — Мертва, мистер Монтана? Что же могло убить меня? Он заметил, что ее бархатная сумочка свисала с изгиба локтя, она была цела, чемодан оставался на месте, она выглядела здоровой, и Роман не решился говорить о трех грабителях: сделай это, женщина, чего доброго, расплачется от страха, а женских слез, выпавших на его долю, и без того хватит на несколько жизней. Он выдернул запачканный кровью шелковый лоскут. — А что я мог подумать, когда нашел вот это? А потом обнаружил вас лежащей лицом вниз здесь, на дне этого… — Это кусочек нижней юбки. Я поранила запястье о гвоздь, торчащий из сиденья повозки, и остановила кровотечение, прижав кусочек нижней юбки к ране. Уверена, что она заживет довольно быстро и…. — Плевать я хотел на какую-то глупую царапину на запястье! Что, черт возьми, вы делаете здесь? Она сорвала еще несколько флоксов и улыбнулась. — Собирала и продолжаю собирать эти замечательные образцы Phlox drummondii. Он культивируется в садах Бостона, но я никогда не имела возможности увидеть, как он растет в дикой природе. Лежа на земле, намного удобнее изучать его. Меня интересуют не только видимые глазу части растений, но также и корневая система. Не хотите ли послушать занимательную историю о семействе Polemoniaceae, мистер Монтана? — К чему мне история о какой-то семье, которой я не знаю, мисс Уорт? И какое, к черту, отношение это имеет к цветам? Она мягко улыбнулась и подняла алые соцветия. — Флокс принадлежит к семейству Polemoniaceae. Это не человеческое, а растительное семейство. — Растительное семейство? — Он посмотрел на ее цветы, затем дотронулся до трех из них. — Не говорите ничего — это цветок Папа, это Мама, а это Малыш… — Прошу прощения, если прерываю ваш остроумный поток. Видите ли, мистер Монтана, растения и животные классифицируются… — К черту весь этот научный вздор! Возвращайтесь к повозке. — Но я собиралась рассказать занимательную историю. В 1833 году шотландец по имени Томас Драммонд посетил этот район, чтобы пополнить обширную коллекцию образцов. Он собрал более семисот представителей флоры. Вот эти, — сказала она, поднимая цветы, — понравились ему в особенности. Поэтому он послал семена в Эдинбург, а оттуда растения распространились по всей Европе. В конце концов, достигли Бостона и Нью-Йорка, где стали довольно дорогими. Жители Новой Англии, видите ли, неверно считали, что это редкое и благородное растение, завезенное из Европы. Прошло несколько лет, прежде чем стало известно, что это скромный, местный обитатель республики Техас. Ну, скажите, разве это не самый забавный анекдот, который вы когда-нибудь слышали? — Безумно смешно. А теперь возвращайтесь к повозке. — Томас Драммонд умер от холеры. — Печально. Теперь возвращайтесь к повозке. — У меня создалось впечатление, что вы не хотите сопровождать меня в этом путешествии, мистер Монтана. — Она осторожно поднялась с земли, стараясь не помять флоксы. — До сих пор у меня не возникло ни малейшего затруднения с моей поездкой. — Нет? А я думал, вы хотели попасть в Темплтон. — Именно туда я и… — Темплтон расположен возле побережья. — Он поднял шляпу с флоксового покрывала и надвинул ее на голову. — Продолжайте ехать на север, и дней через девять-десять вы пересечете границу Оклахомы. — Он ожидал ее реакции на его сообщение. Определенно, имея такой ум, она должна была смутиться, что допустила настолько глупую ошибку. — Откуда вы знаете, что я направляюсь на север? У вас есть компас? — Нет, но знаю. — Как же… — Ради Бога, я живу в Техасе всю свою жизнь! Знаю, как он выглядит, как пахнет, как звучит, каков на ощупь. Даже помню его вкус! Мне известно, что где и где что: реки, звери, камни — все по-своему подсказывает, где я. А теперь возвращайтесь к повозке. — Но если бы вы заблудились за пределами Техаса, как бы вы… — Я бы изучил деревья и ветер! — Вконец раздраженный, он направился к вершине склона. — Деревья и ветер, мистер Монтана? — Она поспешила догнать его, не давая возможности отмахнуться от ее ненасытной любознательности. — Но что такого в деревьях и ветре, что помогает вам? Он резко повернулся к ней, почувствовав, что она не оставит его в покое, пока не получит ответа на свой вопрос. — Верхушки деревьев наклонены в сторону более сильного солнечного света, который идет с востока. Деревья гнутся под сильными ветрами — и падают к югу не от гниения, молнии или человеческих рук, а потому обычно сильные северные ветры валят их. И, наконец, направление ветра не меняется в течение дня. Если южный ветер дует мне в спину утром, скорее всего, не изменится его направление и вечером. Ясно? Удовлетворены? Она задумалась над его объяснением, найдя его вполне логичным. — Как интересно! И что… — Теперь мы можем, наконец, отправиться в Темплтон, мисс Уорт? — спросил Роман. — Или вы предпочитаете обезглавливать это цветочное семейство и продолжать двигаться к Оклахоме? Приподняв юбки, она начала подниматься по склону. — Уверяю вас, мистер Монтана, что с приходом ночи я бы поняла свою ошибку, стоило лишь отыскать Северную Звезду. Чтобы найти ее, нужно было только установить местонахождение созвездия Большой Медведицы. Напротив него расположено другое созвездие — Кассиопея, которая состоит из пяти ввезд: Северная находится между средней звездой Кассиопеи и звездой на конце ковша Большой Медведицы. Так что, видите? Я бы даже не приблизилась к территории Оклахомы. — Она добралась до вершины склона и вошла в тенистую рощу. Следуя за ней, Роман решил, что те трое охотников за золотом не представляли для нее опасности — она прекрасно вооружена, чтобы защитить себя, атакуя их своим интеллектом. Они бы умерли от чистейшей скуки. И он не сомневался, что та же судьба ждет и его, прежде чем они доберутся до Темплтона.ГЛАВА 3
В плотной фланелевой ночной рубашке Теодосия появилась из уединенного местечка в лесу. Роман отметил, что ее ночное одеяние такое же сексуальное, как рогожевый мешок. Несмотря на все ее занудство, у нее все же имелось несколько хорошеньких изгибов, на которые можно украдкой поглазеть. — Я никогда раньше не купалась в освещенном луной ручье, мистер Монтана, как и не ела кролика, приготовленного на открытом огне. «Как это похоже на женщин, — подумал он. — Что бы мужчина ни сделал, никогда не бывают довольны». — Ближайшие ванны с горячей водой и рестораны находятся в Уайлд Виндз, городке, расположенном в пяти милях к северо-западу от Темплтона. Прохладный ручей и жареный кролик — лучшее, что я могу предложить. Если вам не нравится… — Мой Бог, мистер Монтана, я не произнесла ни слова жалобы. Какая у вас причина переходить в оборону? «Причина?» — повторил он про себя: за тридцать лет их столько накопилось, что каждый раз, думая об этом, обзывал себя дураком. Никогда — до конца жизни — он уже не окажется настолько глупым, чтобы подчиняться требованиям женщины. — Мистер Монтана? — Что? Теодосия отвернулась. Роман подумал: если бы в самом деле у него были клыки, то наверняка укусил бы ее, — похоже, он является самым занимательным объектом для изучения враждебности, с каким ей когда-либо приходилось сталкиваться. — Вы собираетесь стоять и глазеть на меня всю ночь, мисс Уорт? Она села на спальный тюфяк, обняла согнутые колени и принялась наблюдать за угасающими язычками бивачного костра: над головой, отзываясь на теплый и нежный ночной ветерок, тихо шелестели ветви дуба и осины — какое наслаждение от первой в жизни ночи под звездами! Наверное, это же повторится и в Бразилии, где, скорее всего, придется спать в джунглях. — Что повлияло на ваше решение не сопровождать меня до Темплтона, мистер Монтана? — Деньги, — солгал Роман, сидя по другую сторону костра. Он отбросил в сторону пустую тарелку, сделал большой глоток воды из фляжки, вроде наступило успокоение. Но каждый мускул его тела оставался напряженным, ни один звук не ускользал от внимания: тщательно осмотрев окрестности и не обнаружив никаких признаков грабителей, подумал, что мог ошибиться, посчитав, что это охотники за золотом Теодосии. Может, отказались от этой затеи? Ха! Чем скорее он доставит ее в Темплтон, тем целее будет она и сверкающая куча золота. — Завтра предстоит тяжелый день — вам нужно поспать. Иоанн Креститель заговорил раньше, чем это успела сделать Теодосия. — Przez caly dzien wczoraj wozil buraki z pola. Теодосия рассмеялась. У Романа создалось ясное впечатление, что эта женщина и ее птица насмехаются над ним. — О чем это вы разговариваете? — Сказано по-польски и означает: «весь вчерашний день он вывозил свеклу с поля». — Свеклу? Чего ему вздумалось говорить о ней? — Он не говорит, мистер Монтана, просто повторяет, что слышал: несколько лет назад Аптон принимал у себя одного польского доктора, и предложение о свекле было одним из тех, которые он учил нас произносить, чтобы мы составили лучшее представление о языке. Иоанн Креститель запомнил его. — Иоанн Креститель, — произнес Роман вслух, покачав головой. — Почему вы дали ему такое имя? Попугай вытянул шею. — Любой дурак додумался бы до этого! Теодосия улыбнулась. — Все это время, которое он живет у меня, ему ужасно нравится плескать воду на людей — отсюда имя. Иоанн Креститель — весьма необычная, выдающаяся птица: подражает не только человеческим голосам, но и звукам животных и другим распространенным шумам, например, грохоту колес экипажа по улице. Не имеет значения, какого рода звук, он может имитировать его. В то же время может заговорить, когда не следует, высказаться в наиболее неподходящие моменты. Иоанн Креститель покусывал кусочек яблока, которое дала ему Теодосия, затем растопырил крылья и открыл клюв. Звук выстрела сотряс воздух. Выхватив оба пистолета, Роман вскочил на ноги, готовый стрелять в первый же движущийся предмет. Теодосия про себя улыбнулась. — Мистер Монтана? — Тише, — прошептал он, пристально вглядываясь в черные тени деревьев. — Но, мистер Монтана, это же Иоанн Креститель имитировал звук оружейного выстрела. Видите ли, мы с ним были возле салуна сегодня днем, когда кто-то произвел выстрел внутри заведения. Иоанн Креститель просто повторяет его. Мне жаль, что он потревожил вас, — просто не знаю, что с ним делать. — Свернуть шею! Иоанн Креститель обратил свои черные глаза на Романа. — State zitto. — Итальянский, — спокойно пояснила Теодосия. — State zitto означает «придержать язык», в Техасе переводится как «заткнись»; конечно, как я уже сказала ранее, не понимает, что говорит. Роман, бросив на птицу свирепый взгляд, сунул кольты обратно в портупею и направился к повозке, где лежало его седло. Теодосия наблюдала, как он, достав спальный тюфяк, вернулся к костру. Поражала его манера ходить: звука шагов не было слышно — движение грациозной кошки, черной пантеры, решила она; впечатление усиливали длинные черные волосы, струившиеся по широким плечам. Не в силах оторваться, она рассматривала его пристально: бронзовое от бесконечных дней под солнцем или, возможно, вследствие романского происхождения лицо, казавшееся изваянием, — строгое и суровое, с высокими резкими скулами и глубокими впадинами под ними, сильные челюсти плавно переходили в раздвоенный подбородок. Глаза блестели, но не от огня или от гнева, — выдавая что-то более глубокое, чего ей никогда не приходилось видеть ни в одном из знакомых в Бостоне мужчин. Что-то первобытное, неприрученное. Весь его облик манил и волновал какую-то неведомую часть ее души. — Что-то не так, мисс Уорт? — Повернувшись к ней спиной, расстилая тюфяк, Роман улыбнулся: с таким же успехом она могла бы дотронуться до него руками — он чувствовал ее тепло, словно девушка коснулась его своими изящными пальцами. — Не понимаю: я столкнулась со странными чувствами, которые охватывают меня, когда наблюдаю за вами. Это происходило и сегодня утром, при первой встрече, и потом, когда вы грузили мои вещи на повозку. Сейчас это ощущаю в третий раз: мое дыхание учащается, тепло вспыхивает во мне. Понимаю, что нелепо, но если бы существовало такое определение, как горячий трепет, то в точности соответствовало бы пережитому состоянию. Расстилавший постель Роман медленно выпрямился, его первой реакцией был шок: никогда еще не приходилось встречать женщину, которая бы так свободно говорила о своем желании. Но, поразмыслив над сказанным, понял, что Теодосия не ведала, о чем говорила: все ее чувства — это горячий трепет, пробежавший по ней. Ну и ну, размышлял он. Наконец-то появилась тема, в которой маленькая всезнайка не смыслила абсолютно ничего, а он знал как свою собственную ладонь. Интересно, хотела бы она получить несколько уроков? Ему, конечно же, не обязательно испытывать к ней какие-либо нежные чувства, чтобы поучить ее. Спрятав лукавую ухмылку, решил немного поиграть с ней. — А этот э… трепет причиняет боль, мисс Уорт? Она, обмотав длинную прядь волос вокруг пальца, обдумывала свои эмоции. — Нет, не болезненный, ну, возможно, беспокоящий в определенном смысле, что-то сильно похожее на потребность, как голод. — Звучит серьезно. — Скривив губы в сдерживаемом веселье, он растянулся на ложе и оперся на локоть. — Могу помочь вам выяснить, что это такое, но для этого разрешите задать вопрос личного характера. Можно? — Да, — ответила она, — конечно. — Скольких мужчин вы знали в Бостоне? Она не увидела абсолютно ничего личного в таком его любопытстве. — Пятнадцать или, возможно, двадцать. А почему вы спрашиваете? — Какого рода отношения у вас с ними? — Он поднял веточку и начал чертить завитушки в пыли, гадая, насколько смелы бостонские мужчины. — Училась с ними. — Учились? И это все? Они никогда никуда вас не водили? На вечеринку? На прогулку? Неужели никто из них ни разу не сорвал у нее поцелуй на каком-нибудь залитом лунным светом балконе? — Мистер Монтана, у мужчин, которых я знаю в Бостоне, почти нет времени на развлечения. Мне тоже некогда было этим заниматься. И более того, не понимаю, какое отношение мои знакомые мужчины имеют к… — Я приближаюсь к этому. — Он сдержал еще одну ухмылку, представив себе мужчин, которых она знала в Бостоне: ученые, такие же, как и она; если, в самом деле, у них и возникало желание поцеловать ее, это, возможно, был какой-нибудь полуклевок в кончик носа. Затем, после такой крайне эротичной интерлюдии, они возвращались к своим книгам. — Эти чувства, мисс Уорт, напоминают позывы голода. Чего вам хочется, как вы думаете? Теодосия легла на свою постель и стала смотреть на звезды, мерцающие между покачивающимися ветвями деревьев. — Если бы знала, чего хочу, то нашла бы средство получить все, мистер Монтана. Он больше не мог сдерживать улыбки — Боже, девчонка настолько наивна, что в это трудно поверить! Он решил избавить ее от страданий. — Вы хотите меня, мисс Уорт. Повернув голову, она разглядела его улыбку — так смеются маленькие мальчики, замышляющие какое-то озорство. Только Роман Монтана не мальчик, а взрослый мужчина, улыбка которого настолько очаровательна, что снова по ее телу пробежала волна того же горячего трепета. — Я… хочу вас? Роман забросил веточку в ближайшую тень. — Меня. С тех самых пор, как впервые мы встретились. После того, как я поймал вашу птицу, разве вы не сделали мне комплимент по поводу размеров моего vast meatus? Если бы вы не были заинтересованы, зачем вам было бы изучать размеры моего… — Vastus medialis, vastus intermedialis, vastus lateralis и sartorius. Это названия различных мускулов на человеческом бедре. Объяснение удивило его так, что он на несколько секунд замолчал. Мускулы бедра? — Я знал это. — Что вы пытаетесь мне сказать, мистер Монтана? Самодовольство снова заговорило в нем. — Вы желаете меня, как женщина мужчину, мисс Уорт. — Заметив ее озадаченный взгляд, пояснил. — Горячий трепет, о котором вы говорили, — это желание. — По отношению к какой конкретной вещи? — Чего? — Какого рода желание, по-вашему, я испытываю? — Сколько существует видов желаний? — Желание — это импульс по отношению к чему-либо, что может доставить радость или удовлетворение. Можно хотеть воды, если испытываешь жажду. Выпив воды, ты утоляешь жажду. Таким образом, желание, как таковое, не указывает на какое-то конкретное… — Ну хорошо, черт побери! То, что вы испытываете, — сексуальное желание. Понятно? Сексуальное желание, мисс Уорт! Теодосия задумалась. — И как вы можете быть так уверены в этом? Вы мужчина, и не знаете о чувствах женщины… — Знаю. Авторитетность в его низком голосе убедила ее в том, что он, действительно, знает. — А вы испытываете такое же желание по отношению ко мне, мистер Монтана? Ее смелость заинтриговала его: он окинул ее взглядом, досадуя, что фланелевая рубашка не позволяла ничего видеть; но все же запомнились ее пышная грудь, тоненькая талия и округлые бедра — мужчина не забывал такое тело. — Да. Его утверждение поразило ее: могло ли такое быть, чтобы Роман желал ее в сексуальном смысле? Ей потребовалось некоторое время, чтобы справиться с нахлынувшими на нее эмоциями. — Если то, что вы говорите, правда, мы должны сохранять твердый контроль над чувствами — сексуальный союз между нами может привести к зачатию, а вы совсем не тот тип мужчины, который может рассматриваться в качестве кандидата на отцовство. — Кандидата? Какого…. — Кстати, об отцовстве. — Она повернулась на бок лицом к нему. — Что вы можете сказать о докторе Уоллэби? Я знаю его по письмам и репутации, но очень заинтересована его основными чертами характера: какое производит впечатление, любит ли смеяться, о чем говорит, когда не обсуждает свои исследования? Роман наблюдал, как двигаются ее губы, но едва ли обращал внимание на то, что она говорила. О каком еще кандидате на отцовство говорит эта женщина? — Мистер Монтана? — Что? А, доктор Уоллэби. — Он попытался вспомнить вопрос, который она задала. — Никогда не видел, чтобы он смеялся или улыбался, почти не разговаривает, сидит, уткнувшись носом в книгу либо уставившись глазами в микроскоп. — Как вы с ним познакомились и что конкретно вы для него делаете? Роман смотрел, как несколько ночных бабочек порхали вокруг потрескивающего огня. — Я был по делу в Темплтоне и увидел в газете объявление о доме, который нуждается в ремонте. Взялся сделать работу, и примерно к тому времени, когда заканчивал, приехал доктор Уоллэби и снял дом у его владельца. Тогда и попросил меня остаться, наколоть дров, позаботиться, чтобы у него на столе было свежее мясо, и сделать несколько книжных шкафов. А что это еще за кандидат на от…. — Вы говорите так, будто собираетесь оставить доктора Уоллэби. Это так? Очевидно, она не собиралась больше ничего говорить ему о ребенке и возможном отце, понял он. — Жалованье, которое он платил, было регулярным, но не слишком большим. Пришло время перейти на лучшую работу и лучшие деньги. — А какого рода работу вы выполняете? Приученный с раннего возраста держать мысли при себе, он почувствовал себя не в своей тарелке от ее скорострельного допроса. — Зачем все эти вопросы, мисс Уорт? Она вскинула бровь. — Откуда нежелание ответить на них? — Вы снова проделываете надо мной ту психологическую штуковину? Она рассмеялась. «Ее смех разнесся по лесу, — подумал Роман, — словно заиграл музыкальный инструмент». Он смягчился. — Строил дома и амбары, даже церковь возле Йост Крик, расчищал леса для фермеров, затем пахал и сеял; рыл колодцы и гонял скот, знаком со всеми секретами обращения с лошадью. Работаю руками, мисс Уорт, — объяснил он, удерживая ее взгляд. — Добываю свой хлеб мускулами и потом, а иногда, если положение опасное, и кровью. Описание работ, которые он выполнял, вызвало к жизни яркие образы в ее мозгу. Она представила его валящим огромное дерево, пашущим поле, обучающим лошадей — под жарким солнцем, когда сбрасывают все, кроме штанов и сапог: капли пота блестят на мускулистой спине, плечах и груди, а длинные черные волосы чувственно покачиваются при каждом движении. Она представила его и с пистолетами, с теми тяжелыми кольтами, которые он носил так же небрежно, как и шляпу: его длинные смуглые пальцы обхватывали рукоятки, держа их твердо, — они смотрелись так естественно в его руках. Кровь была частью его работы, это означало, что он знал, как пользоваться этим смертельным оружием. Она рисовала его в своем воображении перед лицом опасности, не очень тревожившей его, ибо он сам был куда опаснее, чем риск, с которым случалось сталкиваться. Ни один известный ей мужчина не вызывал в ней ничего подобного, что она чувствовала сейчас, — это под силу только ему, Роману, мужчине, работавшему руками, потом, мускулами и оружием. Ее сердце забилось так неистово, что она могла слышать его стук в ушах. — Это происходит снова, мистер Монтана. Один взгляд на ее пылающие щеки сказал ему, что она имела в виду. Он усмехнулся. — Снова горячий трепет, да? Думаете, нам следует что-то с этим сделать? Его вопрос усилил ее желание. — Не обращать внимания, — прошептала она. Он усмехнулся еще шире. — Может не пройти. — Пройдет, если стану думать о чем-то другом, — решила она вслух. — Каковы ваши планы на будущее? — Она увидела, как ее вопрос превратил насмешливое выражение его лица в задумчивое. — Мистер Монтана? Он никогда не говорил о своих мечтах — мачеха отучила, поэтому давно понял, что является единственным человеком на земле, верящим в самого себя… Теодосия заметила его нерешительность. — Что-то не так с вашими планами на будущее, мистер Монтана? Он отвел взгляд. — С ними все в порядке. — Понятно. Что ж. Жаль, что они вас не радуют и вы не гордитесь ими. Как посмела она так подумать, вспылил он. — Я чертовски счастлив ими, женщина! Вы были бы тоже, если бы работали ради них так тяжело и долго, как я! Она сдержала обиженный взгляд. — Мистер Монтана, вы хотите сказать, что я не понимаю, что можно чувствовать, работая ради того, что хочешь иметь? Он сел, подтянул колени к груди и положил на них руки. — Ради чего вам стоило работать? Чтобы получить хорошие отметки за домашнее задание, быть может? Как бы вы отнеслись к работе ради двадцати пяти тысяч акров превосходных пастбищных земель? Вы хотя бы представляете себе цену такого количества земли? Она стоит более двух тысяч долларов, мисс Уорт, и только пять сотен отделяют меня от владения ею. Я работал десять лет, чтобы заработать эту сумму, и если понадобится, буду работать еще десять, чтобы получить остальное! — Вы намереваетесь выращивать кукурузу? — Она прекрасно знала, что он не стал бы выращивать кукурузу — был слишком нетерпелив, чтобы ухаживать за растениями, но подозревала, что ее вопрос заставит его открыть больше, чем она знала. — На двадцати пяти тысячах акров можно выращивать огромное количество кукурузы. — Кукурузу? — закричал он. — Единственное, для чего мне нужна будет кукуруза, это для кормов! Я не собираюсь стать каким-нибудь ползающим на четвереньках фермером, черт побери! Собираюсь выращивать лошадей! Глаза Теодосии расширились от удовольствия. — Лошадей! Так ведь мой отец… — Да, лошадей, мисс Уорт. Понятно? Лошадей. В прекраснейшей прерии, которую только можно представить. Трава там вырастает до пояса, когда дует ветер, она становится похожей на зеленое море. А в родниках и речушках течет самая чистая и вкусная вода, которую вы когда-либо пробовали. Она наблюдала, как его лошадь бьет копытом о землю невдалеке. Под лунным светом серая шерсть жеребца сияла серебром, и Теодосия подумала, как он красив. — У вас великолепная лошадь, мистер Монтана. Как вы ее зовете? — Его зовут Секрет. — Это ваша гордость и ваша радость, не так ли? Чтобы она не догадалась, насколько дорог был ему Секрет, Роман бросил на лошадь равнодушный взгляд. — Обычный конь, не более. Теодосия не согласилась. Жеребец — необычный конь. Было в нем что-то свое, особенное, но она не могла понять, что именно. Она снова взглянула на Романа. — Зачем покупать землю, мистер Монтана? Многие мужчины просто разрабатывают землю, которая пустует, и довольно неплохо зарабатывают на жизнь и без покупки земли. Он фыркнул. — И что будет с теми мужчинами, если владельцы решат использовать землю, мисс Уорт? Их прогонят, вот что. Я позаботился о том, чтобы каждая травинка на земле, которая нужна, действительно принадлежала мне. На это ушло немало времени, но я отыскал сенатора Альваро Мадригала, владельца земли. Он живет в Темплтоне, и когда зашел разговор оземле, он с готовностью согласился продать ее, и к тому же он не планирует возвращаться туда. Поэтому, когда у меня накапливается изрядная сумма денег, я езжу и отдаю ему. Именно за этим и приезжал в Темплтон, когда познакомился с доктором Уоллэби. Как только сенатор Мадригал подпишет купчую, уже никто никогда не заберет у меня землю. По тому, как он говорил, она поняла, что это ранчо было его страстью, как для нее поездка в Бразилию. — Планируете ли вы, помимо лошадей, растить еще и семью? — Нет, — последовал быстрый и непреклонный ответ. Боже, одна только мысль об этом способна повергнуть в отчаяние и несчастье, с которым он жил тринадцать долгих лет. С него достаточно одного раза. — Вы не хотите семью, — размышляла Теодосия вслух. — Почему? — Разве мы говорили не о докторе Уоллэби? — вспылил он. «Уклоняется», — подумала она. Верный знак того, что что-то, связанное с семьей, крайне тревожило его. — Прошу прощения, если разговор о вашем будущем расстраивает вас. — Не мое будущее расстраивает меня, а вы. Неужели мы не можем нормально поговорить без того, чтобы не цепляться к каждому сказанному слову? — Хорошо. Доктор Уоллэби небогатый человек, и именно поэтому он не имеет возможности платить вам более высокое жалованье: финансовые затруднения являются причиной его пребывания в Техасе — он ожидает поступлений субсидий от своих жертвователей в Новой Англии. Как только получит их, вернется в Бразилию. И если сочтет меня годной на должность его ассистентки, я отправлюсь с ним. Вы знакомы с Колеоптерой? Ему трудно было не отставать от нее, и потребовалось несколько секунд на то, чтобы переварить все то, что она сказала. — Клеопатра? Какая-то древняя царица, которая покончила с собой, дав змее укусить себя. Чертовски глупо. Теодосия на мгновение непонимающе уставилась на него. — Я не сказала Клеопатра, мистер Монтана. Я сказала Колеоптера. Это вид насекомых, имеющих четыре крыла, из которых внешняя пара видоизменена в жесткие надкрылья, защищающие внутреннюю пару в спокойном состоянии. Едва ли он понял хотя бы слово из того, что она сказала. — У нас в Техасе нет таких насекомых, — огрызнулся он. — Ну как же, наверняка у вас есть жуки. — Жуки? Так какого дьявола вы не сказали «жуки»? — Вы знаете, что такое жук Пиндамонхангаба? — Пинда… я не могу даже сказать это. Она прищелкнула языком. — «Произнести» — более подходящее слово, чем «сказать». Вы не можете произнести это. Жук Пиндамонхангаба обитает на берегах бразильской реки Пиндамонхангаба. Обширные исследования этого жука доктором Уоллэби указывают на то, что его слюна, возможно, содержит в себе химические элементы, которые являются средством против элопеции. — Элопеции? — Он гадал, что же это была за ужасная болезнь. — Элопеция — это облысение, — пояснила Теодосия, — доктор Уоллэби любезно оказал мне честь интервьюировать меня на должность его научного ассистента. Роман нахмурился. — И вы собираетесь в Бразилию с каким-то стариком, чтобы изучать слюни жука? Теодосия облизала палец и потерла какое-то грязное пятнышко, которое она увидела у себя на руке. — Было бы у вас такое же отношение к исследованиям доктора Уоллэби, если бы вы были лысым? Думаю, что нет. — Большая часть субсидий, получаемых доктором на исследования, поступает к нему от лысых спонсоров. «Слюна жука», — размышлял Роман. Если он когда-нибудь и слышал о чем-то более странном, то не мог вспомнить, когда это было. Трудно представить, как можно тратить большие деньги на подобную чушь. Покачав головой, он стал смотреть, как Иоанн Креститель сунул клюв в баночку с водой. Попугай выплескивал воду во все стороны. — Доктор Уоллэби, крайне важно, чтобы я зачала ребенка, — провозгласил он. — Мне бы доставило огромное удовольствие, если бы вы согласились стать его или ее создателем. При заявлении птицы Роман сел и уставился на Теодосию. — Он сказал… — Я слышала. — Кого он повторяет? Прикрыв губы кончиками пальцев, Теодосия зевнула. — Меня. Я репетирую эти слова с самого отъезда из Бостона. Роман открыл было рот, чтобы заговорить, но на некоторое время слова ему не давались. — Вы… вы выходите замуж за этого тощего старого ученого? — Замуж? — Она поправила подушку и снова улеглась на свой матрац. — Не будьте смешны, мистер Монтана. Я не выйду замуж ни за него, ни за кого-либо другого. Я лишь хочу носить ребенка доктора Уоллэби. У Романа возникло желание похлопать себя по ушам: определенно, он неверно ее расслышал. — Вы даже не знаете мужчину и уже собираетесь с ним спать? Ее глаза увлажнились от усталости, и она снова зевнула. — Я не собираюсь с ним спать, только планирую совершить с ним коитус. — Коитус, — рассеянно пробормотал Роман, окончательно сбитый с толку планами Теодосии. Теодосия закрыла глаза; усталость растекалась по ее телу, и она почувствовала, что скользит на грани сна. — Коитус, — сонно пробормотала она, — это физическое слияние мужских и женских гениталий, сопровождаемое ритмичными движениями, обычно ведущее к извержению семени из пениса в женский воспроизводительный тракт. Роман за всю свою жизнь переспал с немалым количеством женщин, но никогда не думал о занятиях любовью так, как это представляла Теодосия. Боже, послушать ее, так это что-то такое, что могут делать две хорошо смазанные машины, когда никто не смотрит. Он сильно сомневался, что у доктора Юджина Уоллэби еще осталось достаточно смазки, чтобы принять участие! Роман широко усмехнулся, затем вспомнил о причинах планов Теодосии. — Почему вы хотите ребенка профессора? Мисс Уорт? Он увидел, что она крепко спит. Продолжая ухмыляться, он положил кольт возле матраца, лег на спину и попытался расслабиться. Но мысленные образы Теодосии, ее будущего ученого любовника в ночь научного совокупления прогоняли сон. Он больше не мог сдерживать веселье — беззвучный хохот еще долго не давал ему уснуть.ГЛАВА 4
После четырехчасового путешествия по зеленым холмам и цветущим полям Роман решил напоить лошадей у небольшой речушки, журчащей по извилистому руслу неглубокой долины. Черная ива, болотный ясень и лиственница росли неподалеку, образуя тень — и возможное место укрытия. Он спешился. От веселья, которое не давало ему уснуть ночью, не осталось и следа — ощущение надвигающейся опасности появилось с первыми лучами рассвета, посеребрившего деревья, и не давало покоя весь день. — У вас есть пятнадцать минут отдыха, мисс Уорт. Воспользуйтесь ими, потому как мы больше не будем останавливаться до границы Колорадо. Она спустилась с повозки, утонув ногами в густой изумрудно-зеленой траве, росшей вокруг. — Вам обязательно быть таким резким, мистер Монтана? Вы злитесь на меня с тех самых пор, как разбудили на рассвете. Держась одной рукой за повозку, она сняла туфли и чулки. — Мне также не нравится, что вы ездите повсюду, только не рядом со мной: впереди, сзади, вокруг. Несколько раз полностью теряла вас из виду. Я могла бы заблудиться, а вы бы этого и не заметили. Все еще стараясь предупредить всякую возможность женских слез, он не собирался рассказывать ей, что ищет следы трех грабителей. — Вы бы не потерялись. Все, что вам нужно было сделать, это следовать на напев «Дикси» — ваш надоедливый попугай не знает больше никакой другой песни? Он поет ее безостановочно уже, черт побери, четыре часа. С чего это вдруг птица янки поет гимн конфедератов? Теодосия нагнулась, чтобы сорвать колокольчик, провела мягкими лепестками по пальцам и водрузила цветок на верхушку клетки Иоанна Крестителя, которая оставалась на сиденье повозки. — «Дикси» может ассоциироваться со штатами, расположенными ниже линии Мейсон — Диксона, но песня была написана северянином по имени Дэниэль Декатур Эмметт. На самом деле она впервые была исполнена на уличном представлении в Нью-Йорке. — Большое вам спасибо за объяснение, мисс Уорт. — Он бросил на нее сердитый взгляд, пытаясь решить, насколько велик был ее мозг: определенно, если его достать из головы, то заполнит бочку, а может быть, даже лошадиную кормушку. Он гадал, каково это быть такой умной, как она, знать так много всего. Степень его образования ограничивалась четырьмя годами в деревенской школе центрального Техаса с учительницей, чья квалификация позволяла ей научить элементарному чтению и письму и лишь фундаментальным основам арифметики. У него никогда не хватало времени на учебу — слишком много было домашней работы, еще больше — требований. Развелось немало причитающих женщин, желающих… И, тем не менее, его вполне удовлетворяло полученное образование — знания хорошо ему служили, и он никогда не испытывал потребности научиться чему-то большему, чем уже знал. — Как прелестно, — пробормотала Теодосия, поднеся руку к лицу. — Маленький полусферический член семейства Coccinellidae опустился ко мне на запястье! Он взглянул на божью коровку на ее руке. Конечно, для нее она не могла быть просто божьей коровкой. Это должно быть чем-то научным. — Есть ли что-нибудь, чего вы не знаете, мисс Уорт? Взмахом руки она освободила букашку. — Я не знаю, что стоит за вашим угрюмым нравом. — Она расстегнула несколько верхних пуговиц платья и вошла в мелкий ручей. Гладкие камешки массажировали подошвы ее ног, а прохладная вода журчала вокруг лодыжек. Наклонившись, она зачерпнула горсть воды, умыла лицо и шею. — Что вы могли бы сделать, так это удовлетворить мое любопытство и сказать, чем вызван ваш гнев. Он с трудом понимал смысл ее слов. Его внимание сконцентрировалось на другом — поднятые до бедер лимонно-желтые юбки открыли его взору дразнящий вид обнаженных белых ног. Он зачарованно смотрел, как девушка плескала воду на лицо и слизывала капельки с нижней губы, двигая языком медленно, словно смакуя воду на вкус. Роману потребовалась большая сила воли, чтобы отвернуться и позаботиться о лошадях. Смирившись, что Роман не собирался обсуждать причину своей замкнутости, Теодосия вышла из ручья, вытащила из сумки маленькую книжицу в кожаном переплете и уселась на траву под тонкой ивой. Через несколько минут она так увлеклась чтением, что не заметила, как стала комментировать текст вслух. — Мужчина должен принять меры, чтобы избавить женщину от необходимости удерживать тяжесть его тела, — перефразировала она, пробежав глазами страницу. — Также он должен принять меры, чтобы приготовить женщину к вхождению. Боль будет уменьшена, если он начнет с продолжительных занятий, подготовительной игры. Роман повернулся к ней так резко, что почувствовал боль в шее. О чем это, черт возьми, она говорит? — Мужчина располагается между бедрами женщины и начинает с нежного исследования, — продолжала она. — Женщина по желанию может обхватить ногами талию мужчины, что дает возможность более глубокого проникновения. Челюсть Романа отвисла. Теодосия перевернула страницу. — Ягодицы могут совершать круговые вращения либо двигаться взад-вперед — так достигается максимальный контакт с женским телом. Если он прерван, женщине, лишенной стимуляции, требуется вызвать оргазмическое удовольствие. Вышесказанное удовольствие усиливается благодаря… Ну, кто бы мог подумать! — Подумать что? — воскликнул Роман, раздраженный тем, что она остановилась как раз перед описанием удовольствия. — Почему вы кричите на меня? — Она закрыла книгу и встала, зашелестев юбками по траве. — Я просто сидела и читала, и у вас нет никакой причины кричать, словно… — Что, черт возьми, за книгу вы читаете? — Сексуальный трактат, озаглавленный «Сладостное искусство страсти». Он уставился на нее. Твердо, не мигая. — Сексуальный — чего? — Сексуальный трактат — письменное изложение, касающееся сексуальной активности людей, написанное много столетий назад тибетским ученым, который в свое время считался ведущим авторитетом в этой области. Девять лет назад оно было найдено при раскопках и переведено на английский язык. Трактат не был представлен широкой общественности, но относительно доступен в научном мире. Роман перевел немигающий взгляд с ее лица на обложку книги. В его жизни было много случаев, когда он хотел бы иметь способность видеть сквозь твердые предметы, но никогда настолько сильно, как сейчас. — У меня нет опыта в таких делах, — небрежно объяснила Теодосия, наблюдая, как лошади отошли от ручья и начали щипать траву. — Поэтому я подумала, что было бы нелишне заняться самообразованием. Роман ощутил тепло, и вовсе не из-за жаркого дня, взглянул на кремовую кожу между ее грудями, желая, чтобы она расстегнула на одну пуговицу больше. — Оказывается, страсть — это искусство, мистер Монтана. Судя по тому, что я прочла в этой книге, одни люди владеют им, а другие нет. Инструкции в этом трактате заключают в себя все — от первого поцелуя и нежнейшего способа дефлорации девственницы до нескольких крайне необычных способов достижения удовлетворения. «Интересно, — подумал Роман, — знали ли мертвые тибетцы что-нибудь такое, чего не знают живые американцы?» — Э-э, насчет этих крайне необычных способов… Что… — Конечно, я буду претворять свои планы в жизнь в объективной манере, — добавила она. — Удовольствие, которое может быть результатом сексуальных отношений, для меня не важно. И все же, мне следует быть знакомой с проверенными, эффективными действиями. Вы не согласны? — Что? Э-э… Теодосия погладила книгу, задумавшись о ребенке, которого она скоро будет носить. — Я бы хотела зачать ребенка от мужчины для Аптона и Лилиан, — пробормотала она. Роман почувствовал себя так, словно его мозги вытащили из головы, взболтали, как яйцо, и вылили обратно. Он поднял руку, умоляя ее остановиться. — Постойте. Аптон — ваш зять. А Лилиан — сестра? — Да. — А ребенка, которого вы сделаете с доктором Уоллэби, отдадите Аптону и Лилиан? — Да. — Подумав, как сильно она любила свою сестру и зятя, Теодосия улыбнулась отстраненной улыбкой. — Они не могут иметь своих детей, и Лилиан отказывается взять ребенка на воспитание. Как ее сестра, я единственное лицо, способное дать ей ребенка, близкого к ее собственной плоти и крови. Мы с ней практически зеркальное отражение друг друга, а Аптон и доктор Уоллэби похожи так сильно, словно они близкие родственники. Таким образом, ребенок доктора Уоллэби будет выглядеть так, словно это ребенок самих Лилиан и Аптона, не говоря уже о том, что оба, Аптон и доктор Уоллэби, обладают блестящим умом. Ребенок, наиболее вероятно, унаследует глубокую жажду к высшему знанию. Это, конечно, еще одна причина, по которой доктор Уоллэби — идеальный кандидат на отцовство. — Она прижала книгу к груди, возбужденная своими планами. — Это моя единственная возможность отплатить за их доброту и щедрость в полной мере. Разумеется, они ничего не знают о моих планах; если бы догадались — никогда не позволили бы мне осуществить их. Таким образом, произведя на свет их ребенка в Техасе, отвезу младенца в Бостон и затем направлюсь в Бразилию, чтобы присоединиться к доктору Уоллэби. Если, конечно, он примет меня в качестве ассистентки. Она взглянула на часы. — Нам следует отправляться в путь. Пятнадцать минут отдыха подошли к концу. Фактически мы уже отдыхаем семнадцать минут тридцать две секунды. Роман долгое время ничего не говорил. Просто смотрел на нее, пытаясь понять и принять ее планы с тем же небрежением, с каким это делала она сама. Ему это не удалось: может, все дело в огромном различии их культур, ее северной и его южной? Возможно, сказывалась разница между ними — мужчиной и женщиной. Или потому, что она была гением, а он — человеком обычного ума? Как бы там ни было, мысль о женщине, намеренно жертвующей своей девственностью и девятью месяцами жизни, чтобы произвести на свет ребенка, которого собирается отдать сестре, была самой странной из всех, которые его когда-либо посещали. И тот факт, что она сама собиралась проделывать все эти крайне необычные любовные маневры с доктором Уоллэби, чтобы зачать ребенка… Его губы задрожали от того же безудержного смеха, который не покидал его прошлой ночью. — Что вы находите таким забавным, мистер Монтана? — сдержанно спросила Теодосия. Он скрестил руки на груди. — Представил себе вас и доктора Уоллэби занимающимися любовью. Или совершающими коитус, как вы учено выразились. Вы и блестящий доктор, возможно, будете советоваться с той сексуальной книжицей, прежде чем совершить малейшее движение. «Страница пятьдесят два говорит, что мы делаем это неправильно», — скажете вы. Вы будете держать книгу, а доктор Уоллэби будет читать сквозь трехдюймовые линзы своих очков. «Как вы правы, — скажет он. — Мы должны в точности следовать инструкциям». Улыбка Романа стала шире. — Вы будете останавливаться, чтобы анализировать каждое предложение в книге, так что на один-единственный поцелуй вам потребуется шесть недель. На все остальное, вроде того, как прикасаться друг к другу, у вас уйдет не менее трех или четырех лет, и к тому времени, когда вы все в точности изучите, доктор Уоллэби уже будет не способен на это. Она презрительно фыркнула. — А сколько понадобилось бы вам, чтобы понять содержание этой книги, мистер Монтана? — Я бы не утруждал себя книгой, мисс Уорт. Она отказывалась поддаться теплой волне страсти, которую вызвало его заявление. Бога ради, ведь она — высокообразованная женщина. Определенно, чуть больше самодисциплины, и она сможет побороть чувства, которые Роман с такой легкостью пробуждал. — Вы хотите сказать, что знаете все необходимое о коитусе? Он хотел было ответить утвердительно, но блеск в ее глазах подсказал ему, что она готовится воспользоваться каждой клеточкой своего мозга, чтобы загнать его в угол, из которого трудно выбраться. Ее оружием был мозг, и в этом конкретном случае он был куда более эффективным, чем любой пистолет. Поэтому не стоит сражаться с ее умом, лучше атаковать ее эмоции. Он присоединился к ней под деревьями и, удерживая взгляд девушки, провел пальцем по изгибу ее скулы. — Хочу сказать, что умею заниматься любовью с женщиной, мисс Уорт. Знаю, как прикоснуться к ней. Где и как. Он услышал, что ее дыхание участилось, и перешел к окончательному разгрому противника: медленно провел пальцем по щеке девушки, по ее губам, ниже, вдоль шеи и, наконец, в ложбинку груди. Прижав большой палец к ладони, скользнул четырьмя другими под низкий вырез кружевной сорочки, лишь кончиками пальцев коснувшись сморщенной бархатистости ее соска. — Это, — прошептал он, — один из способов прикоснуться к женщине. Теодосия покачнулась и упала бы, если бы Роман не поймал ее за талию. Она попыталась отступить от него, но обнаружила, что не его рука удерживает ее, а собственное нежелание отделиться от него. — Почему вы думаете, что можете ласкать меня таким образом, мистер Монтана? Он удерживал свои пальцы там, где они были. — А что мешает вам меня остановить? — Он сверкнул белозубой усмешкой и наконец убрал руку. — Нам нужно преодолеть большое расстояние, если мы собираемся завтра добраться до Темплтона. Как бы мне ни нравилось касаться вас, и как бы вам ни хотелось моих прикосновений, у нас мало времени. Очевидно, вам придется изучать э… сладостное искусство страсти без меня. В течение последующих четырех часов, управляя повозкой, Теодосия пыталась сосредоточиться на песнях жаворонков, которые резвились среди ветвей дуба и крушины, но музыка птичьих трелей не могла так привлечь ее внимания, как это делал Роман. Ему нравилось касаться ее, он сам это признал. Она не могла представить, каково было бы касаться его подобным образом. Впереди себя Теодосия видела спину Романа, массивные плечи, длинные волосы и мускулистые ноги, удерживающие его в седле, — высокого и прямого. Бедра двигались взад-вперед в такт лошадиной поступи. «Ягодицы могут совершать круговые вращения или движения взад-вперед». Слова, которые она прочла в сексуальном трактате, всплыли в ее памяти. Продолжая наблюдать за легким покачиванием бедер Романа, она гадала, были ли его движения такими же, как те, которые совершает мужчина, вовлеченный в сексуальные отношения. Так ли будет двигаться доктор Уоллэби? Почему-то она так не думала. Стоя между своим жеребцом и лошадью Теодосии и держа коней за уздечки, Роман смотрел, как бурная река Колорадо плескалась о края парома. Он понял, что течение сейчас было сильнее, чем в тот раз, когда он пересекал реку по пути в Оатес Джанкшен. — Этот переезд в лучшем случае рискованный, — констатировала Теодосия, оглядывая деревянные боковые перекладины парома. Когда Роман повернулся посмотреть на нее, он заметил, что лицо девушки было бесцветным, как порывистый ветер, развевающий ее волосы. Сжимая край повозки правой рукой и держа клетку попугая в левой, она держалась так, словно вот-вот ожидала очутиться в воде с незначительной надеждой на спасение. — Бояться нечего, мэм, — сказал ей один из паромщиков. Он ослабил хватку веревочного шкива и улыбнулся ей. Теодосия увидела, что у него не было зубов. Когда он открывал рот, казалось, что кто-то нарисовал черную дыру на его лице. — Совсем нечего бояться, — согласился другой. — Мы с братом работаем на этом пароме уже много лет, а потеряли всего трех пассажиров и мула. Мужчины дрались и, того, попадали в воду, а мул свалился потому, что был в стельку пьян. Роман заметил тревогу в глазах Теодосии. — Вы не деретесь, мисс Уорт, и не пьяны, поэтому перестаньте бояться. Его команда рассердила ее, но низкий, глубокий голос пробудил внутри нее чувство, не имеющее ничего общего с гневом. — Страх порождается ощущением невозможности контролировать определенную угрозу, — отозвалась она, еще больше раздражаясь, когда почувствовала, что щеки залились краской, как она теперь знала, от желания. — Большинство страхов приобретенные. В самом деле, младенец рождается лишь с двумя страхами — боится громких звуков и потери физической поддержки. Становясь старше, начинает чувствовать другие страхи, такие, как страх темноты. У меня нет водобоязни, потому что я научилась плавать в очень раннем возрасте. Таким образом, я не боюсь воды. — Роман увидел, как паромщики в замешательстве нахмурились. — Она из Бостона, — сказал он. — О, — отозвались они в унисон, словно его сообщение объясняло все. — Признайтесь, мисс Уорт, — сказал Роман, — вы чертовски боитесь. — Беспокоюсь, — пояснила она, крепче ухватившись за повозку. — Если вы умеете плавать, значит, у вас нет причин для беспокойства, — упрямо парировал Роман. — Худшее, что вам сейчас угрожает, — это возможность упасть и намокнуть. Потом вы сможете доплыть до берега, где мы вас подождем. Не успели эти слова слететь с его губ, как паром резко накренился. Следующее, что он увидел, была блестящая медная птичья клетка, летящая в туманном воздухе. — Что ж, пора добавить птицу к списку пассажиров, которых мы потеряли, — констатировал беззубый паромщик. — Что это была за птичка, мэм? Теодосия не проронила ни звука, но один лишь беглый взгляд на ее лицо сказал Роману, что ее так называемое беспокойство превратилось в неподдельный животный ужас. Обреченно вздохнув, он швырнул свою шляпу одному из паромщиков и сбросил сапоги. Его портупея ударилась о палубу с громким стуком за мгновение до того, как он прыгнул с края парома. Холодная вода сразу же насквозь промочила одежду. Когда он вынырнул на поверхность, клетка подскакивала прямо перед его лицом. Обезумев от страха, Иоанн Креститель просунул голову между прутьями клетки и укусил своего спасителя за нос. — Проклятие! — Став сильнее от злости, Роман повернулся к берегу и, высоко держа клетку, стал грести одной рукой, продвигаясь через бурную воду. Он приплыл к берегу лишь на несколько минут позже парома. Теодосия встретила его у реки, — быстро взяла клетку и подняла на уровень глаз. — Иоанн Креститель, — прошептала она. — Иоанн… — Этот ублюдок в порядке! — Тыльной стороной ладони он стер капающую воду со лба. — Он укусил меня! — Укусил вас? — Два куска, — добавил беззубый паромщик, подходя к своим пассажирам. Теодосия нахмурилась. — Два куска, сэр? Вы, конечно же, хотели сказать два укуса? — Птица укусила меня за нос! — кипятился Роман. — Дважды? — спросила Теодосия. — Один раз! Она посмотрела на паромщика. — Вы сказали «два куска», сэр, но мистер Монтана укушен один раз. — Куска! — закричал Роман. — Два куска! Бога ради, женщина, он хочет двадцать пять центов, что не имеет никакого отношения к факту, что этот ослиный хвост укусил меня за… — Я совсем не собирался разозлить вас, — вмешался паромщик. — Извиняюсь, если сделал это. Все, что я хочу, это два куска, и я отправлюсь своей дорогой. На том берегу уже ждут пассажиры, как видите. Только что подъехали. Роман бросил взгляд на противоположную сторону реки и увидел трех мужчин верхом на лошадях. Им не надо было представляться, он и так безошибочно узнал их. Он быстро выхватил сумочку Теодосии, открыл ее и достал внушительную золотую монету. — Это намного больше, чем два куска, — сказал он паромщику. — Твой паром вышел из строя, понятно? Дал течь, ослаб шкив. Мне плевать, что это будет, но он не сможет переправиться через реку. Мужчина взглянул на троих всадников на противоположном берегу и медленно понимающе кивнул. — Мне с моим братом, возможно, понадобится целый час, чтобы наладить старичка. Конечно, еще за одну золотую монету он мог бы стоять сломанным даже целый день. — Дайте ему еще одну монету, мистер Монтана, — сказала Теодосия. — Если паром вышел из строя, значит, он должен иметь достаточную сумму, с которой… — Еще за один золотой он сможет купить десять новых! И его паром совсем не… о, черт, не важно! — Роман схватил Теодосию за руку и повел к повозке, но резко остановился, когда увидел, что трое всадников понукают своих лошадей, заставляя их войти в воду на другой стороне реки. Проклятие, они не собирались ждать парома! Он подхватил Теодосию на руки, поднес ее и попугая к повозке и бросил на сиденье. Она ушиблась так сильно, что тупая боль отозвалась в позвоночнике. — Мистер Монтана! Что… — Поднимайтесь по склону, потом свернете налево. Дорога будет огибать кедровую рощу и дальше пойдет позади нее. Когда реки не станет видно за деревьями, слезайте с повозки, идите в лес и ждите меня. — Что? Но… Он протянул руку и закрыл ей рот ладонью. — Ради Бога, слушайте! Вы должны ударить меня, понятно? Как только вы это сделаете, я поведу себя так, словно собираюсь дать вам сдачи. Когда увидите мой кулак, хватайте поводья и уезжайте туда, куда я сказал. — Ударить вас? — переспросила она голосом, заглушаемым его ладонью. — Но почему? — Черт побери, делайте, как я говорю! Зловещий блеск его глаз был словно огонь, ищущий, что можно сжечь, — перед ней был не бродяга с очаровательной кривоватой улыбкой, осознала она, а Роман Монтана, носивший опасность, как другие мужчины одежду. Не имея ни малейшего понятия почему, она залепила ему пощечину. Роман вскинул кулак, с облегчением увидев, что Теодосия немедленно пустила лошадь вверх по склону и повернула повозку налево. Краем глаза он заметил, что трое бандитов остановили своих лошадей на мелководье и пристально наблюдали за ней. Обувшись, надев пояс и шляпу, он вскочил на жеребца, поднялся на вершину холма и поскакал направо. В тот момент, когда дорога обогнула кедровую рощу и преследователи уже не могли его видеть, он пустил Секрета в дикий галоп и вскоре заметил повозку Теодосии впереди на дороге. Он быстро спешился, повел лошадь в кедровые заросли и нашел Теодосию стоящей в прохладной тени. — Мистер Монтана, пожалуйста, скажите мне, что… — Оставайтесь здесь. — Он сунул ей в руку поводья Секрета. — Я вернусь к вам, как только… как только смогу. — Но, мистер Мон… Не слушая ее протеста, он выбежал из леса и сел в повозку. Хлопнув поводьями по спине лошади, направил ее в открытое поле, зная, что колеса повозки оставят широкий и безошибочный след на высокой, свежей траве и низком кустарнике. Крепкий мустанг помчался галопом через луг, замедлив шаг лишь тогда, когда Роман направил его в сторону оврага. — Спокойно, мальчик, — пробормотал Роман, ведя лошадь вниз по склону. — Спокойно, мальчик, — эхом отозвался Иоанн Креститель. — Оказывается, скорость — это искусство. Одни люди владеют им, а другие нет. Голос попугая испугал Романа. Он бросил на птицу свирепый взгляд. — Еще одно твое слово, и я разнесу тебе башку. Спустившись на дно углубления в земле, он проверил свои кольты и спрыгнул с повозки. Намеренно оставляя четкие отпечатки следов, пошел к высоким зарослям кустарника и спрятался за ним. Его ожидание закончилось через четверть часа, когда раздался отдаленный топот скачущих лошадей. Спустя несколько секунд трое мужчин пустили своих лошадей вниз по склону. Роман наблюдал, как грабители спешились. На одном была черная повязка вокруг шеи, на другом — красная, на третьем — коричневая, каждый имел разнообразный арсенал оружия. — Вот ее повозка, — сказал Коричневая Повязка, вытащив пистолет. — Но где же, дьявол побери, девчонка? — Может, она вернулась, чтобы встретиться со своим длинноволосым приятелем, — предположил Красная Повязка. Черная Повязка покачал головой. — Она влепила ему так, что он, должно быть, будет лететь до самой луны. Потом она оставила его. Золото будет наше, как только мы найдем ее. И если мои глаза меня не обманывают, вот ее следы. — Он указал на примятую траву, которая вела к высокому кустарнику, и засмеялся. — Можешь выходить, малышка, и не забудь захватить свое золотишко! Пальцы Романа стиснули рукоятки пистолетов, когда они приближались к нему. Он не собирается убивать их без надобности, но уж постарается немного попридержать. Ну, давайте, молча приглашал он. Ближе. Еще немного ближе. — Мистер Монтана! Роман застыл — он не видел Теодосии, но ее крик врезался ему в уши, словно удар меча. Проклятие, черт побери, что она делает? — Мистер Монтана! — снова закричала Теодосия, силясь удержаться на несущемся жеребце, который галопом мчался к мелкому оврагу. — Не могу остановиться! Она закрыла глаза и приготовилась к ужасному падению, которого так и не случилось. Прямо на краю склона жеребец резко остановился. Напуганная, но невредимая, Теодосия открыла глаза и увидела свою повозку без возницы. Рядом с ней стояли трое вооруженных мужчин, уставившихся на нее. Она видела их раньше, один раз у реки и другой, когда они промчались по лугу на лошадях. Но где же Роман? — Не думаю, что вы, трое возмутительных существ, знаете, где мой сопровождающий? — Она соскочила с жеребца и стала, уперев руки в бедра. Красная Повязка нахмурился. — Как она назвала нас? — Не важно, — отозвался Коричневая Повязка. — Она прискакала на лошади того длинноволосого. — Они, должно быть, обменялись, — добавил Черная Повязка. — Это значит… Осознав, что спутник женщины перехитрил их, все трое резко развернулись. Они встретились с блеском голубых глаз и его черных кольтов. Роман взвел оба курка. Одного он ранил в плечо, а другого в ногу, силой удара сбив обоих с ног. Следующая пуля врезалась в предплечье третьего грабителя, но ему все равно удалось быстро взобраться вверх по склону по направлению к Теодосии. Теодосия уже спускалась вниз. Бандит схватил ее, прижал дуло пистолета к виску и потащил на дно оврага. Он усмехнулся, когда двое других его сообщников вытащили свое оружие и поднялись на ноги. — Ты ведь не собирался взаправду пристрелить нас, а, Длинноволосый? Роман изобразил ленивую усмешку, но про себя проклинал Теодосию всеми известными ему ругательствами. — Ты же не думаешь, что я взаправду позволю вам причинить вред девушке, а, Красная Повязка? — парировал он. — Причинить мне вред? — переспросила Теодосия, стиснутая в мясистых руках своего захватчика. — Мистер Монтана, позвольте мне прояснить ситуацию. Я никогда не видела этих людей до сегодняшнего дня. Они не могут испытывать враждебность по отношению ко мне и, таким образом, не должны иметь никакого желания причинить мне физический вред. Мне кажется, что эти люди преследовали вас, поэтому именно вы тот, кто… — Но… но мы думали, что преследуем вас, — сказал Красная Повязка, нахмурившись. — Он, леди, постоянно обеспечивал вашу безопасность, уводил нас от вас — не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Вы, должно быть, туговато соображаете, хотя это не важно. Мы охотимся не за вашими прелестями — подавайте ваше золотишко, и лошадь Длинноволосого мы тоже заберем: умеющая так бегать, она стоит немалых деньжат. Теодосия вскинула темную бровь. — В самом деле. Ну так вы не можете взять ни мое золото, ни жеребца мистера Монтана. Мистер Монтана, сделайте что-нибудь. — Да, мистер Монтана, — сказал Коричневая Повязка и рассмеялся. — Сделайте что-нибудь. Что, черт побери, он должен был сделать, кипятился Роман. Одно движение с его стороны могло стоить жизни Теодосии, да и ему тоже. Возможные решения проносились у него в голове, но неожиданное движение в повозке прервало его мысли. Иоанн Креститель, просунув голову между прутьями клетки, вытягивал шею, чтобы увидеть, что происходит. Роман, забыв о птице, снова искал решения. За неимением лучшей идеи он, в конце концов, решил прибегнуть к одному из самых старых трюков, которые знал. — Бросайте свои пушки, — предложил он. — Мой компаньон позади вас и не станет раздумывать, прежде чем выстрелить вам в спины. Братья Повязки рассмеялись. — Ты думаешь, мы дураки, Монтана? — спросил Красная Повязка. — У тебя нет никакого компаньона. Иоанн Креститель, продолжая вытягивать шею, издал пронзительный клич. — Еще одно твое слово, и я разнесу тебе башку! — заорал он. Грабители остолбенели, затем побросали оружие и подняли руки высоко над головой. Теодосия расправила юбки и повернулась, сердито глядя на попугая. — Иоанн Креститель, где, скажи на милость, ты слышал такое грубое выражение? Ты… — Ради Бога, садитесь в повозку, мисс Уорт! — Прежде чем она успела объявить, что его так называемый компаньон не кто иной, как попугай, Роман выбежал из-за кустов и отшвырнул ногой пистолеты воров и забрал все остальное оружие. — Идите! Теодосия взглянула на него. — Мистер Монтана, эти люди должны быть взяты под стражу и отданы в руки справедливого правосудия. Мы должны доставить их в Темплтон. — Да, Монтана, — согласился Черная Повязка. — Мы имеем право на справедливый суд. Кроме того, мы ведь ранены! Роман рассмеялся, но его улыбка не предвещала ничего хорошего. Он медленно взвел курки кольтов. — Ваши ранения несерьезны, и вам это чертовски хорошо известно. Что же до справедливого суда… согласен. Если пробежите через поле и вокруг кедровой рощи меньше чем за пять минут — вы оправданы и я вас отпущу; затратите больше, значит, виновны и умрете. Иоанн Креститель щелкнул семечко подсолнуха. — Ради Бога, слушайте! Черт побери, делайте, как я говорю! — Он спокойно ел семечки. — Мистер Монтана, сделайте что-нибудь. С поднятыми руками бандиты направились к своим лошадям. — Пешком, — объявил Роман. — Хотя нет, лучше бегом. С перекошенными от злости лицами они начали подниматься по склону, Роман позади них. Только когда достигли дальнего конца поля и исчезли за деревьями, подступающими к реке, он взял поводья Секрета и вернулся к Теодосии. — Вы не пострадали, да? Теодосия взобралась на повозку и взяла поводья. — Пережила чувство испуга, а все остальное хорошо. А с вами? — Она изучала его глазами. — С вами ничего не случилось, мистер Монтана? Ее вопрос заставил его задуматься: никто и никогда прежде не спрашивал его об этом, никому не было дела. И, черт возьми, для нее это тоже не имело большого значения — он нужен был ей целым и невредимым, чтобы доставить в Темплтон. — В полном порядке, — он прорычал эти слова, заставив ее гадать, что такое она сделала, чтобы рассердить его. — Как вы узнали, что эти люди… — Они преследовали вас от самого Оатес Джанкшен. Я советовал вам не выставлять напоказ золото. — Он ловко привязал двух лошадей грабителей к повозке. Третью мог повести сам и продать всех трех в Темплтоне за приличную сумму. — Вы знали, что они следуют за мной и не сказали мне? Некоторое время он наблюдал за двумя ласточками. Они летали низко, скользя над самой землей. Он прислушался. Звуки, которые раздавались, были громче, чем обычно, и казались ближе, чем были на самом деле, чувствовался запах реки и кедровой рощи так явственно, словно где-то рядом с ними. Он вскочил в седло, крепко держа поводья третьей лошади. — Не выношу слез, мисс Уорт. — Но с чего бы мне плакать? Я бы не испугалась. Он усмехнулся. — Да? Так позвольте сказать вам кое-что: вы можете знать дюжину иностранных языков, а также всю эту психологическую чепуху, быть ходячим словарем длинных слов и помнить названия каждой дурацкой звезды на чертовом небе, но у вас нет обычного здравого смысла, чтобы испугаться трех вооруженных грабителей, преследующих вас. Его резкость обидела ее. — Я бы не испугалась, мистер Монтана, — сказала она мягко, — потому что вы со мной. Если вы думаете, что я не оценила по достоинству ваши умения, значит, вы ошибаетесь. Мое уважение к вам истинное, и я говорю правду, что чувствую себя с вами в безопасности. Он напряженно изучал ее лицо, найдя ее веру в него отраженной в глубинах ее пьянящих глаз. Она, едва зная его, уже доверяла. Это была первая женщина, верящая в него. Что-то нежное проникло в него, но затем внезапная мысль этому помешала. — Если вы так доверяете, почему нужно было приходить мне на выручку с ворами? Вы не думали, что я справлюсь с ними один? — Я видела, как они помчались по полю, но не придала этому значения. Как вы мне и сказали, целую вечность ждала, а потеряв терпение, села на вашего скакуна — хотелось проехать на нем по лесу, но буквально через несколько секунд ему вздумалось припустить галопом и выскочить на луг. Я хорошая наездница, но никогда не ездила на таком коне, как ваш: крепкий, как мустанг, которого вы купили в Оатес Джанкшен, и в то же время обладает скоростью и грацией английской чистокровной. Что вы скажите о его наследственности? — Ничего, — ответил он, не собираясь выдавать дорогой секрет. И черт бы ее побрал за то, что она так близко подобралась к разгадке! — Поехали. Мы можем преодолеть еще, по крайней мере, миль пять-шесть, прежде чем начнется дождь. — Дождь? — Теодосия вгляделась в небо. — Его не будет — облака перисто-слоистые, что указывает на ясную погоду. Он пустил Секрета и третью лошадь вверх по склону, размышляя, как же быстро потеряла она веру. — Не имеет значения, какие там облака вы видите, мисс Уорт, — приближается дождь. Она снисходительно улыбнулась — нет, не будет, но дальнейший спор по этому вопросу был бы бесполезен — упрямому мужчине придется осознать свою ошибку самому.* * *
Теодосия прижалась к повозке. Поля шляпки обвисли на лоб, волосы прилипли к лицу, шее и плечам — холодный сильный дождь промочил ее одежду, затек в туфли, вызывая дрожь. Увидев вспышку отдаленной молнии, она зажмурила глаза. Молния. Сколько лет не удается избавиться от страха перед ней — одно лишь упоминание возвращает ее в тот день, когда погибли родители. — Мисс Уорт? — Хотя сумерки спустились наземлю, еще было достаточно светло, и Роман мог разглядеть выражение ее лица — на нем отражался более чем страх. Ужас охватил ее. Такой испуг смутил его, но с какой стати его должно волновать то, чего она боится? «И не стоит волноваться — это просто… ну, нервы, каприз», — убеждал он себя. Привязав лошадей к ветвям тополя, упавшего в каменистое ущелье, он направился к ней, заметив, как она мешками укрывала клетку попугая. Роман поставил ее на землю под повозкой. Позаботившись о птице, попытался решить, что же делать с Теодосией. Страхи, которые ему когда-либо приходилось успокаивать, имели отношение к лошадям. Демонстрируя полное спокойствие, он прислонился к повозке, скрестил руки на груди, стараясь изловчиться и поймать дождевые капли на язык. — Вы когда-нибудь так делали, мисс Уорт? Наблюдая, как они все-таки попадали на его вытянутый язык, она покачала головой. Кто бы мог поверить, что в мире существует такой человек, который никогда не ловил дождевые капли языком? — Попробуйте, — предложил он, усмехнувшись. Его улыбка не успокоила, не отодвинула страх. — Я боюсь. — Дождя? — Он увидел, что ее глаза увлажнились: от дождя ли, слез ли — можно было только догадываться. Тревожное чувство нашло на него. — Послушайте, не плачьте. Вы говорили, что чувствуете себя со мной в безопасности. Вы сказали… — Не плачу и не боюсь дождя. А ваши пистолеты не защитят меня от того, чего боюсь. — Но чего… — Почему мы ехали так медленно, когда начался дождь? — возмутилась она. — Почему не поторопились, чтобы найти укрытие? Зная, что за ее упреком скрывается сильный страх, он не отреагировал. — Гнать значило бы перегреть лошадей. Тогда во время остановки, очутившись под холодным дождем, схватили бы простуду, которая бы убила их. Мисс Уорт, чего вы боитесь? Что… Прежде чем он успел задать еще один вопрос, очередная стрела молнии разрезала темные тени на небе. В следующую секунду он едва среагировал, когда Теодосия бросилась к нему. Обхватив ее руками, понял — молния так страшит ее, и, конечно, против этого его пистолеты — детская игрушка. Удерживая ее одной рукой, другой достал толстое одеяло из мешка с запасами в задней части повозки, затем заставил ее опуститься на землю, в укрытие под повозкой. Они лежали бок о бок. Ее дрожь сотрясала ему руки, и он накрыл ее одеялом и притянул ближе. — Обнимите меня, — прошептала она. — Уже обнимаю. — Он нахмурился, когда она начала извиваться, словно пытаясь вжаться в него. Он положил левую ногу ей на бедра. Ее тяжесть немного успокоила девушку: зарывшись лицом в теплый влажный изгиб его плеча, уловила запах солнца, излучаемого мужским телом. Рождалась уверенность, что буря пройдет, одновременно обострялись чувства. — Я… я никогда раньше не была в объятиях мужчины. — Да? Ну и о какой научной штуковине думаете, будучи в моих? Его нежное подтрунивание углубило ощущение безопасности, которое продолжало овладевать ею. — Я размышляю о ваших внушительных pectoralis major, deltoideus и biceps brachii. — He говорите. Попробую угадать. Вам нравятся мои мускулы рук. — И грудные мускулы, — добавила она с улыбкой. Мистер Монтана, насчет дождя — как вы узнали? Он, поддев пальцами влажные пряди волос, прилипшие к ее лицу, убрал их. — Птицы летали близко к земле, мисс Уорт. Звуки были резче, а запахи сильнее, чем обычно, — три верных признака дождя. Его объяснение заняло ее мозг и освободило от неотвязных мыслей о буре. — Вялый воздух — тяжелый воздух. Да, да. Это заставило бы птиц летать низко, равно как и усилило бы запахи и звуки — никогда не рассматривала такой возможности, а лишь использовала облачные образования, чтобы предсказать погоду. Она ощутила, как в ней усилилось еще более глубокое уважение к нему. Подняв голову, улыбнулась. — Вы научили меня тому, чего я не знала, мистер Монтана. Спасибо, что поделились со мной своей мудростью. Он никогда не считал знание примет дождя мудростью: оно пришло к нему не из учебника, а из детства, почему всегда думал, как о чем-то вполне естественном и разумном. Она назвала это мудростью и выразила признательность за то, что узнала от него. Ее благодарность побудила какие-то странные и в то же время нежные чувства, которые он уже испытывал сегодня днем. Они, казалось, расходились из его груди, медленно наполняя теплом. Словно действие виски. Роман растерялся. Мужчина теряет весь разум, все самообладание, когда слишком много выпьет, — именно в таком состоянии он чувствовал себя теперь: лишенным рассудка, но не от спиртного, а женщиной — с прекрасными глазами цвета виски, которая намеревалась забеременеть, отдать ребенка и затем отплыть в Бразилию, чтобы отыскать в слюне жуков чудодейственное средство от облысения. И он подумал: разве можно что-то испытывать к такой женщине? Улыбнулся собственной глупости: чертовски повезло, что завтра избавится от Теодосии — ее сумасбродство начинало раздражать его.ГЛАВА 5
Примостившись на, маленьком табурете в передней дома доктора Уоллэби, Теодосия внимательно огляделась: длинный деревянный стол был завален предметными стеклами, исписанными листами бумаги и большими стеклянными банками, в которых содержались образцы различных насекомых; не менее шести микроскопов стояли в разных местах комнаты; в высоких книжных шкафах у стен хранилось множество кожаных томов; на одном из подоконников лежали букет засохших колокольчиков, увеличительное стекло, кусочек окаменевшего дерева и маленький коричневый пакет с именем Романа на нем. Доктора Уоллэби не было дома. Неизвестно, где он и когда вернется — оставалось только дожидаться… Появился Роман, неся на широких плечах ее самый тяжелый сундук. Как и в Оатес Джанкшен, он делал это, казалось, без особых усилий, лишь вздувавшиеся мускулы выдавали, что ноша была крайне тяжелой. Припомнилась прошедшая ночь: сухое и защищенное место под повозкой, глубокий сон в его объятиях, чувство тепла и безопасности, несмотря на продолжающуюся бурю. Проснувшись утром, сразу же почувствовала на себе взгляд его пронизывающих голубых глаз — не смотрел ли он так на нее всю ночь? Такое предположение по неясной причине вызвало в ней трепет возбуждения, прежде никогда ею не испытываемого. — Это последний, — сказал Роман, поставив сундук в угол вместе с ее остальным багажом. Его глубокий низкий голос трепетом отозвался в каждом ее нерве. — На подоконнике для вас пакет, мистер Монтана. Он взял его, открыл, быстро сосчитав деньги, сунул в карман и посмотрел на Теодосию. Солнечный свет струился за ее спиной, раскрашивая волосы, щеки и сердцевидную рубиновую брошь в мягкие приятные тона; маленькие белые руки, сложенные на коленях, почти скрывались в изящных кружевах, волнами охвативших тонкие запястья; розовое платье удивительно гармонировало с маленькими цветочками, росшими у оград, — иногда он замечал их, но не интересовался названием, а Теодосия наверняка знала. Розовый цвет делал ее такой юной и поразительно невинной. Но, черт возьми, подумалось ему, она и есть такая — ее гениальность ничего не меняла. Он неловко пошевелился. Ее уязвимость всякий раз поражала его, вызывая тревожные мысли: что с ней может случиться дальше. Зная множество умных вещей, она не умела позаботиться о себе, — возможно, угодит к крокодилам, едва ступит на бразильскую землю. Он провел рукой по волосам. Проклятие, теперь все время в его распоряжении — дни, недели, месяцы и годы забот о женщинах кончились; хотя Теодосия тоже женщина, но глупая женщина, которую ему довелось встретить, и теперь пришло время покинуть и ее. Черта с два кому-нибудь удастся его одурачить. Роман расправил плечи. — Мне пора, мисс Уорт. Остерегайтесь крокодилов в Бразилии. — Он повернулся к двери. — Вы не подождете со мной, мистер Монтана? — Ее собственный вопрос удивил ее, равно как и странная пустота, которую вдруг ощутила внутри: неужели всего лишь три дня назад с нетерпением ждала момента, когда избавится от компании этого упрямого, надменного мужчины? — Доктора Уоллэби нет, и я… — Наверное, ищет жуков. Этот человек проводит со своими букашками так много времени, что, вполне возможно, сам скоро превратится в одну из них. А мы приехали с опережением графика. Он не ждал нас до вечера. — И все же, я была бы вам признательна, если бы вы подождали вместе со мной. Мы могли бы поговорить. Сегодня вы так погоняли лошадей, что у нас было мало возможности побеседовать. — Я считал, что вы хотели поскорее добраться сюда. — Да, но я… — Ну, вот вы и здесь, и как только Король Жуков вернется, вы вдвоем сможете заняться всем тем, чем собирались. А пока будете ждать, почему бы вам не освежить в памяти ваш сексуальный трактат? Одному из вас нужно быть мастером в искусстве любви, и могу предположить, им не станет ваш ископаемый любовник. Он шагнул к двери, но снова остановился, услышав ее голос. — До свидания, мистер Монтана. Большое спасибо за все, что вы для меня сделали. — Она улыбнулась. Ее милая улыбка напомнила Роману мед — такая же манящая, медленно растекающаяся и в точности такая же сладкая, притягивающая к себе. Доктор Уоллэби станет первым мужчиной, который займется с ней любовью. Но спустя многие годы, когда Теодосия вспомнит свой первый поцелуй, — можно поклясться — подумает о Романе Монтана. Возбуждающий аромат полевых цветов, тепло и женщина завладели его чувствами — он потянулся к ней, правой рукой удерживая подбородок, намереваясь поцеловать. Радостная улыбка преобразила его лицо: в поцелуе, таком же нежном, как игра света в ее глазах, он коснулся ее рта, ощутил языком слабый вздох, встретившись с ее сомкнутыми губами. Опустив левую руку на ее поясницу, удивился — мягкая на ощупь, неужели без корсета? Ее тоненькая талия была натуральной, не поддельной, и это еще больше возбудило Романа. Прижал ее ближе — к себе, к своему жару. Девушка попыталась отстраниться, но сразу же затихла, повернувшись лицом к нему, подчинившись твердым, требовательным и властным движениям его языка; их бедра прижимались все сильнее и сильнее — получилось идеальное соответствие тел, словно какой-то искусный скульптор создал их специально друг для друга; его движения зажигали ее пылающим жаром желания, зная, что никогда не увидит ее; сладостно изгибаясь навстречу, она как будто уверяла, что не забудет его. Закончив чувственное объятие так же, как и начал — нежно, постепенно, его губы уже больше не ласкали ее, а тела не соприкасались, — Роман улыбнулся, повертел мягкий золотистый локон, упавший ей на грудь, повернулся и вышел. Теодосия поняла: поцелуй — его прощание и осознала, что будет по нему скучать.* * *
Устроившись на другой стороне стола, она наблюдала, как доктор Уоллэби дочитывает последнюю страницу тезисов, подготовленных ею как часть экзамена. Свет лампы и лунное сияние освещали тарелки с ужином, клетку попугая, кувшин со свежими колокольчиками и тонкое, угловатое лицо доктора Уоллэби. «Действительно, — думала девушка, разглядывая ученого, — они с Аптоном похожи как братья, с единственной разницей в том, что доктор старше, а линзы его очков, увеличивая глаза, делали их похожими на два голубых блюдца, приклеенных по обеим сторонам лица». Ей вспомнились другие голубые глаза, длинные черные волосы, усмешка и невообразимая масса мускулов. И будто ощутила ритмичное покачивание его бедер: назад, вперед — свободно, легко. Поерзав на стуле, она заставила себя сосредоточиться на докторе Уоллэби и думать о том, чтобы не упустить возможность завести разговор о зачатии ребенка. Вернувшись домой несколько часов назад, ученый не обсуждал ничего, кроме своих исследований. А она не могла сосредоточиться ни на чем, кроме прощального поцелуя Романа — сознание сохранило его таким реальным, таким живым, что тело все еще чувствовало объятие мужчины, желавшего ее. Сдержав низкий стон, подступавший к горлу, сунула кусочек свежей груши в клетку попугая. Тот откусил ее. — Доктор Уоллэби, — воскликнул Иоанн Креститель с куском груши в клюве, — не будете ли вы так любезны помочь мне забер…. Теодосия быстро захлопнула ему клюв и слабо улыбнулась озадаченному ученому. Доктор Уоллэби закончил чтение ее обширного научного проекта. — Это великолепно. Поразительное понимание Колеоптеры, мисс Уорт. — Колеоптера, — пробормотала Теодосия, вспомнив, как Роман не расслышал имя и сказал ей, что знает о Клеопатре и змее. — Мисс Уорт? — Да? О… — Да что это с ней? Вот, наконец, человек — предмет ее восхищения на протяжении многих лет, а все, о чем она продолжает думать, это Роман Монтана, мужчина, которого знает всего три дня! — Для меня совершенно очевидно, что вы очень много времени посвятили изучению моих находок, — заявил доктор Уоллэби. — Не сомневаюсь, вы будете прекрасным ассистентом. Должность ваша. Она радостно ахнула. — Огромное вам спасибо, доктор Уоллэби! Вы не представляете, что это для меня значит. — Добро пожаловать. Как вы знаете, я планирую отплыть обратно в Южную Америку, как только получу дальнейшие субсидии. Надеюсь, деньги скоро поступят, но такие мероприятия требуют времени. А пока, если вы захотите вернуться в Бостон и провести еще немного времени с Аптоном и сестрой Лилиан, это будет замечательно. Теодосия кивнула — обязательно вернется в Бостон, но не раньше, чем с ребенком на руках. — Доктор Уоллэби, есть один вопрос, который я бы хотела с вами обсудить. Точнее, он из области отношений между полами, и я… — А, так вы уже слышали, не так ли? — Доктор Уоллэби улыбнулся. — Что ж, полагаю, новости должны были распространиться рано или поздно. — Новости? Он положил ее тезисы на стол и вытащил из кувшина один колокольчик. — Lupinus subcarnosus, — задумчиво пробормотал он, вертя стебель цветка между пальцами. — Колокольчик был завезен в нашу страну в середине сороковых годов девятнадцатого столетия либо русскими иммигрантами, которые захватили его с намерением посадить, либо случайно с грузом семян льна из Германии. Способ их появления здесь, однако, не имеет значения. Что меня интересует, так это непосредственно сами цветы. Теодосия взглянула на колокольчик, не в состоянии понять неожиданное решение ученого обсуждать цветок. — Если слюна редкого жука Пандамонхангаба может быть прекрасным средством от облысения, — продолжал доктор Уоллэби, — то обычный колокольчик проявляет огромный потенциал в качестве средства от мужской импотенции. Теодосия нахмурилась. — Импотенции, доктор Уоллэби? Он поднялся, сцепив худые руки за спиной, колокольчик свисал из его пальцев, пока он некоторое время мерил шагами комнату. Наконец, остановившись перед стулом Теодосии, посмотрел на нее. — Не знаю, как выразить радость, которую испытываю в связи со своими первоначальными открытиями: импотенция — болезнь, делающая несчастными великое множество мужчин. Хорошо понимая глубину вышеуказанного несчастья, твердо намерен продолжать эксперименты. Моя дилемма, однако, состоит в том, что могу продолжить свои исследования в Бразилии и почти не имею времени на что-либо иное. Теодосия уставилась на него, припоминая слова Аптона о том, что доктор Уоллэби предпочел остаться холостым по личным причинам, — смутное дурное предчувствие омрачило блестящие планы, однажды построенные. — Что вы хотите сказать, говоря, что лично понимаете подобное несчастье? Он печально улыбнулся. — Хотя я и посвятил свою жизнь научным изысканиям, было время, когда хотелось иметь жену и детей, но пришлось отказаться от этого желания, потому что не способен зачать детей. Видите ли, мисс Уорт, имею несчастье страдать импотенцией.* * *
Утреннее солнце заливало видавший виды деревянный указатель, гласивший — «Уайлд Виндз». Прибитый гвоздями к одному из деревьев, росших вдоль дороги, он указывал прямо вперед. Теодосия на секунду отпустила поводья, развязала ленточки розовой шляпки и быстро поправила гладкий узел волос на затылке. — Уайлд Виндз, конечно же, состоит из своей доли мужчин, Иоанн Креститель. Один из них может прекрасно подойти для замены доктора Уоллэби. Ощущая свою вину, она опустила голову и посмотрела вокруг. Этот славный человек поверил всему, что ему пришлось наговорить сегодня утром, и согласился с ее идеей заняться изучением речевых особенностей Юга, пока не поступят субсидии. Его особенно порадовало ее сообщение, что она собирается нанять Романа в роли сопровождающего по местам, где предстоят исследования. Доктор Уоллэби даже согласился подождать ее в Бразилии, а не в Темплтоне, если она не сумеет вернуться вовремя, чтобы отплыть вместе с ним. Уладив вопрос с ученым, она написала Аптону и Лилиан, прибегнув к той же лжи, придуманной и для ученого. Доктор Уоллэби милостиво приложил к ее письму и свое, информируя ее зятя и сестру, что Роман Монтана должным образом позаботится о ней во время путешествия, и им не стоит беспокоиться. Теодосия вздохнула. — Обычно я не прибегаю к подобному обману, — призналась она попугаю. — Но моя ситуация требует некоторого искажения истины, Иоанн Креститель. А когда все будет сделано и у меня появится ребенок для Аптона и Лилиан, неправда, совершенная мною, не будет иметь никакого значения. Птица выплеснула струйку воды, которая расплескалась по колокольчикам, росшим на обочине. — Импотенция — болезнь, которая делает несчастными огромное число мужчин. Уок! — Да, это действительно несчастье, — согласилась Теодосия, снова беря в руки поводья. Как и тот факт, что теперь следует начать интенсивные поиски нового кандидата на отцовство. Вскоре повозка свернула на главную дорогу Уайлд Виндз, городка, который она выбрала потому, что он был единственным в этой округе. Роман упоминал о нем, а дорогу сюда указал хозяин продуктовой лавки в Темплтоне. Роман. Она гадала, где он теперь, что делает. — Теодосия, — отругала она себя, — ты должна сосредоточиться на своем плане и прекратить думать о мужчине, которого больше никогда не увидишь. — Но даже повторяя это заклинание, она знала, что не сдержит его. Монтана дал ей впервые вкусить сладостное ощущение желания. И хотя она никогда не познает истинной страсти, будет хранить память о его поцелуе и объятиях всю жизнь. В моменты одиночества вспомнит о них и предастся грезам. Окинув взглядом пыльную дорогу, Теодосия заметила маленькую библиотеку слева, свидетельствующую о том, что в городе живут образованные люди. Возможно, один из них и подойдет по физическим данным, установленным ею для отца ребенка, — такая перспектива оживила ее упавший дух. Она зарегистрировалась в гостинице Уайлд Виндз, заплатила двум служащим, чтобы позаботились о ее лошади и повозке и отнесли вещи в ее комнату, которая не очень понравилась — слишком много пыли и мало мебели. Однако это было место, где она могла привести в исполнение свои планы. Когда мужчины ушли, она быстро переоделась в голубое с белой полоской шелковое платье, надела шляпку, перчатки и отправилась в город. Несколько колокольчиков зазвенело, когда она открыла дверь почтовой конторы Уайлд Виндз. — Чем могу помочь, мэм? — спросил мужчина, сидящий за потертым старым прилавком. — Звать Хэмм. Саймон Хэмм. Впервые в нашем городе, не так ли? — Вымазанными в чернилах пальцами он взял ножку жареного цыпленка и вонзился в нее зубами. Его тонкие губы залоснились от жира, а кусочки золотистой корочки застряли в короткой седой бороде. Теодосия гадала, слышал ли когда-нибудь этот человек о салфетке. Она положила сумочку на прилавок, сдержанно кивнула. — Да, вы можете помочь мне, мистер Хэмм. Он поднял свои светлые брови. — Вы из Англии? — Из Бостона. Не будете ли вы так любезны напечатать для меня сотню циркуляров? — Не буду ли я любезен? — Мистер Хэмм ткнул в нее цыплячьей ножкой. — Мэм, я всегда любезен со своими посетителями. Ей-богу, только на прошлой неделе сидел тут почти до трех утра с Фаддом Уилкинсом. Собака Фадда сдохла, видите ли, и что же Фадд? Едва не извел себя слезами из-за такой ерунды. Не очень-то приятно, мэм, видеть, как взрослый мужчина плачет, но Фадд любил того старого пса больше, чем свою жену. Он остановился на мгновение, чтобы откусить еще кусок от цыпленка. — Хорошая была псина, сказать вам по правде. Звали его Фадд-младший. Во всей округе не было другой такой собаки, которая могла бы так загнать скот, как старина Фадд-младший. У Фадда каждый четверг готовилось енотовое рагу, и, должен признаться, он так умеет его готовить, что пальчики оближешь. Зато его жена никогда не готовит — лентяйка, вот она кто. Надеюсь, вы путешествуете не одна, мэм? Будьте осторожны, а то, говорят, банда негра Бланко снова на свободе. Слышал, они сбежали из тюрьмы, и поговаривают, что только десница господня может поразить их. Теодосия смотрела на него, думая, что, возможно, ложь, которую она наговорила доктору Уоллэби и написала Лилиан и Аптону, отнюдь не была такой уж безобидной — длинная история, рассказанная почтовым служащим, усилила ее желание понять причины, стоящие за подобной непоследовательностью речи. Но сначала главное. Девушка быстро взяла лист бумаги и карандаш из коробки на прилавке и набросала текст объявления. — Вот слова, которые я бы хотела напечатать на циркулярах, — сказала она, подавая листок. С каждым прочитанным словом глаза мистера Хэмма становились больше, а рот открывался шире. — Вы… я… это… мэм… уверены… — Вполне. Я подожду, пока вы напечатаете их. Он прочитал текст еще раз. — Мэм, это не мое дело, но… — Я очень тороплюсь, поэтому хотела бы, чтобы циркуляры были готовы как можно скорее, сэр. — На прилавке заблестели две золотые монеты. — Пожалуйста, поторопитесь. Он смиренно покачал головой. — Хорошо, мэм, но я надеюсь, вы знаете, во что впутываетесь.* * *
В полумраке коридора гостиницы с дюжину мужчин стояли за дверью комнаты Теодосии с зажатыми в руках циркулярами, ответить на которые они пришли.«Требуется: Высокий, темноволосый, голубоглазый и высокообразованный мужчина для зачатия ребенка. Оплата за услуги $ 100 золотом. Брак женщине не требуется, и в случае рождения ребенка мужчина будет освобожден от всех отцовских обязательств. Мужчин, соответствующих вышеизложенным требованиям, прошу связаться с мисс Теодосией Уорт. Гостиница Уайлд Виндз. Комната № 7».— Мисс Уорт! — выкрикнул один из мужчин, стучась в дверь. — Вы там? В ту же секунду, как Теодосия открыла дверь, отвратительный запах вызвал у нее приступ тошноты. Некоторые оказались маленького роста, несколько — со светлыми волосами, другие — с зелеными глазами, а нос последнего напоминал картошку, что являло полную противоположность длинному прямому носу Аптона. Она вежливо, но сдержанно им улыбнулась. — Благодарю вас за ответ на мое объявление, джентльмены. Однако, боюсь, что никто из вас не соответствует установленным мною требованиям. До свидания. Нога, обутая в сапог, не дала ей закрыть дверь. — Я ваш мужчина, леди, — заявил владелец ноги. — Когда дело касаемо того, чтобы переспать с женщиной, нет таковских требований, которым бы не соответствовал. Теперь впустите меня. — Не ты ее мужчина! — возмутился другой претендент, — а я! Остальные провозгласили аналогичные заявления, и не успела Теодосия понять, что происходит, как в коридоре началась потасовка. Она воспользовалась этой возможностью, захлопнула дверь и закрыла задвижку. Мужчины в коридоре стали колотить по ней, выкрикивая ругательства, от которых щеки Теодосии залились краской. Ей удалось пододвинуть к двери комод, но только когда управляющий гостиницей и два его помощника выпроводили мужчин, она почувствовала себя в некоторой безопасности. — Не могу понять, почему они решили ответить на мое объявление, Иоанн Креститель. Попугай моргнул одним черным глазом. — Я бы хотела зачать ребенка мужского пола для Аптона и Лилиан, — сказал он, затем моргнул другим глазом. — Когда дело касаемо того, чтобы переспать с женщиной, нет таковских требований, которым бы не соответствовал. — Я же определила совершенно ясно, что ищу умных и образованных кандидатов, — продолжала Теодосия. — А ты слышал их речь? А их поведение — Бог мой, если бы не их ссора, могло бы… Ее передернуло при мысли о том, что могло случиться, но она точно знала, что должна делать, чтобы предотвратить возможность повторения подобного. Нужен еще один циркуляр, и она немедля его напечатает и расклеит. Роман вошел в главную продуктовую лавку Уайлд Виндз. Запахи сухих яблок, сигарного дыма, кожи и кислого рассола обдали его. Жирный полосатый кот, свернувшись в потоке солнечного света на деревянном полу, вылизывал переднюю лапу, не сводя глаз со сверчка, стрекотавшего на подоконнике. Роман почесал его за ухом и подошел к прилавку, дожидаясь, когда хозяин закончит расставлять банки с продуктами по провисшим полкам. — Роман Монтана! — воскликнул Арло, повернувшись и увидев его. — Тебя не видать было почти два месяца. С тех самых пор, как ты перестроил сарай старины Бодина. Боже ты мой, Бен Бодин так чертовски гордится тем сараем, что даже спит в нем. Где ты был? Роман вытащил золотистую шелковую ленточку из корзины, стоящей на прилавке. Теребя ее в пальцах, он думал о золотистых волосах — лента ничего не весила; волосы Теодосии были мягче. Он бросил ленту обратно в корзину. — Разъезжал по округе, работал там, где есть работа. — Он сунул руку в карман и достал несколько свернутых в трубочки пятидолларовых бумажек. — Положи это на мой счет, хорошо, Арло? Арло взял деньги, пересчитал их, затем произвел какие-то быстрые подсчеты в своем гроссбухе. — Посмотрим. Если эти деньги прибавить к тем, что у тебя уже здесь есть… всего выходит сорок два доллара, восемьдесят шесть центов, Роман. Потихоньку сколачиваешь себе славный маленький капиталец. «Капитальца недостаточно», — размышлял Роман, озабоченно нахмурясь. Не считая денег, которых ему еще не хватало для покупки земли, они нужны были и на лошадей. Он пытался сложить в уме, сколько денег у него всего. Кроме суммы, имеющейся здесь, в Уайлд Виндз, он хранил их еще в семи городах. Но сложить в уме восемь цифр одновременно оказалось делом слишком трудным. Он сосчитает позднее, когда под рукой будут бумага и карандаш. Если скопилась кругленькая сумма, он соберет все деньги и вернется в Темплтон, чтобы сделать еще одну выплату сеньору Мадригалу. — Так ты работаешь в нашей округе, Роман? — спросил Арло, стирая пыль с банок с продуктами. Роман прислонился к прилавку. — Только что закончил работенку для Ориса Брауна и теперь ищу что-нибудь еще. Может, подскажешь? Арло поскреб затылок. — Ну, кажись, Ральф Онслоу. Ты его знаешь. У него маленький обувной магазинчик вниз по улице. Слышал, он ищет кого-нибудь съездить в Тике Ривер привезти новый запас кожи. Чё ты делал для Ориса? — Объезжал лошадь, — ответил Роман, дергая за конец своего шейного платка. — Последний раз, когда я был в городе, он просил меня об этом. Вчера днем, приехав в город, сразу приступил к делу, переночевал у него и закончил работу утром. — Быстро управился, — пробормотал Арло. Роман пожал плечами. Он никогда не мог понять, почему некоторым мужчинам требовалось много времени, чтобы объездить лошадь. Что до него, то единственным секретом в этом было завоевать доверие животного. А добиться этого от лошади было куда легче, чем от человека. Это навело его на мысль о Теодосии и ее вере в него. На какое-то мгновение он задумался, не случилось ли с ней что? Арло замахал руками перед глазами Романа. — Роман? Ты слышал, есть еще кое-что, что ты мог бы сделать, чтобы заработать немного наличных, — повторил он. — Иди-ка, прочитай объявление, которое висит над столом с тканями. Заинтересовавшись, что же такого в циркуляре, который так забавлял Арло, Роман прошел через лавку и взглянул на объявление. Имя Теодосия Уорт прямо-таки бросило его в жар. Он сорвал листок со стены и пробежал глазами текст. Шок едва не сбил его с ног. Он не мог поверить, что женщина зашла так далеко! Но затем насмешливо улыбнулся: она зашла так далеко, потому что не имела ни капли здравого смысла, который бы остановил ее. Очевидно, страстная ночь Теодосии с доктором Уоллэби не состоялась. Может, мозги ученого были единственным органом, который был все еще в рабочем состоянии. — Арло, когда ты это повесил? — Около полудня. Эта женщина, Уорт, пришла сюда, спрашивая, можно ли поместить это в моей лавке. Можешь себе представить? Ты когда-нибудь слышал о женщине, настолько глупой, чтобы искать любовника через объявление? Сразу, как она пришла, я подумал, что она и вправду умная. Красиво одета, говорит не по-нашенски, с английским акцентом, да так мудрено изъясняется. Но при всей ее учености, она глупа как курица. Она… Громкий взрыв смеха снаружи магазина прервал его. — Ну, что там еще? Идем-ка глянем, что там такое, Роман. На улице они с Романом увидели группу мужчин, стоящих на тротуаре перед кафе. Несколько из них тыкали пальцами в листок бумаги, приклеенный к окну, и все покатывались со смеху. — Арло, иди посмотри, что эта ненормальная выкинула на этот раз! — крикнул один. — Саймон Хэмм с почтового только что расклеил это для нее! Как только Арло прочел объявление, не мог удержаться от хохота. Но никто не смеялся так сильно, как Роман, — его плечи сотрясались, когда он еще раз посмотрел на циркуляр.
«Требуется немедленно: Телохранитель, чтобы защитить женщину от беспринципных распутников. Плата $ 100 золотом в месяц до тех пор, пока услуги больше не понадобятся. Обращаться: мисс Теодосия Уорт. Гостиница Уайлд Виндз. Комната № 7».Он перечитал ее первое объявление, которое все еще держал. Только Теодосия Уорт, этот пустоголовый гений, могла втянуть себя в такую историю. «Однако, — размышлял он, потирая подбородок, — ее смешное предложение означало сотню долларов золотом тому, кого она наймет в качестве своего телохранителя». Он улыбнулся. Никогда еще таким близким не представлялось ему собственное ранчо. Теодосия была слишком взволнована, чтобы есть ужин, который попросила принести в комнату. Неужели никто не ответит на ее второе объявление? Наверняка мистер Хэмм уже расклеил их. Громкий стук в дверь прервал ее размышления. — Пожалуй, время пришло, не так ли, Иоанн Креститель? Я уже начинаю думать, что в этом городе нет ни одного мужчины, соответствующего требованиям, предъявляемым к телохранителю. Она расправила оранжевые шелковые юбки и открыла дверь. В полумраке коридора, поблескивая пистолетами, стоял здоровенный детина. — Вы пришли, чтобы занять должность, сэр? — Ага. Девушка отступила в сторону, чтобы впустить его. Как только он вошел, она отшатнулась, борясь с отвращением: из его рта исходил гнилостный запах, перемешанный с никотином, грязь глубоко въелась в кожу щек, волосы выглядели такими жирными, что казались густо смазанными маслом. А ей и не требовалось, чтобы телохранитель выглядел привлекательным или чистоплотным, напомнила она себе. Нужен крупный, хорошо вооруженный мужчина, чтобы защищать ее, этот был и тем и другим. Он ухмыльнулся ей. — Я тот, кто вам нужен, леди. Она закрыла дверь. — Мне судить об этом, сэр. Скажите, какой у вас опыт? Его черные глаза заблестели, когда он уставился на ее грудь. — Опыт? Ну, переспал со своей первой шлюхой, когда мне было четырнадцать, и продолжаю заниматься этим по сию пору. Говорят, у меня с дюжину ребятишек по всему Техасу и Мехико, так что можете быть уверены, я быстро обрюхачу вас. — Что? — Теодосия запоздало осознала, что мужчина пришел в ответ на ее первое объявление, а не второе. — Сэр, вы не обладаете интеллектуальными характеристиками, которые я определила. Более того, ваши глаза не голубые. Пожалуйста, уйдите. Продолжая ухмыляться, он разлегся на кровати, заскрипевшей под тяжестью его массивного тела. — Представь, что они голубые. — Не собираюсь делать ничего подобного. Вы не подходите. — Иди сюда, малышка, покажу, подхожу ли я. — Он встал и начал расстегивать бриджи. — Некоторые девчонки, которых я знавал, называли мою штуковину железным копьем, но еще не было такой, которая была бы готова заплатить сотню баксов золотом за его услуги. Не спуская взгляда с его лица, Теодосия сглотнула, пытаясь совладать со своим все возрастающим ужасом. — Сэр, если немедленно не уйдете, позову власть, которая возьмет вас под стражу, — развращенные люди, подобные вам, должны содержаться за решеткой, где они не смогут нанести дальнейший вред обществу. Он рассмеялся. — Единственный представитель закона у нас здесь — это помощник шерифа Питтс, и в полдень он так нализался, что теперь наверняка отсыпается на полу каталажки. А теперь, почему бы тебе не снять это платье. Или, может, тебе надо чуток подсобить? — Он, тяжело ступая, — направился к ней. Схватив наполненную золотом сумочку с комода и размахнувшись, девушка ударила его по лицу. С таким же результатом можно было ударить его мешком, набитым пухом. Усмехнувшись, он перебросил ее через плечо, отнес к кровати и положил. Грязные руки шарили по юбкам, попытка лягнуть его ногами не увенчалась успехом: верзила придавил их рукой, схватил за грудь, слюнявя шею отвратительными губами. Ее неподдельный ужас вырвался в долгий и отчаянный крик, врезавшийся ей в уши и усиленный страшным треском двери, слетевшей с петель. Роман ворвался в комнату. Теодосия лишь заметила холодную ярость в голубых глазах, и в тот же миг ее обидчик, схваченный за шиворот, слетел с кровати. Онемев от удивления и ужаса, она видела, как мужчина развернулся и ударил Романа кулаком в челюсть, но в тот же миг, получив могучий удар коленом под подбородок, оказался на полу; позволив мужчине подняться на ноги, Роман схватил его руку и выворачивал ее до тех пор, пока не раздался отвратительный треск костей. Громила вскрикнул от боли, когда Роман потащил его к окну и вышвырнул наружу — незадачливый претендент шлепнулся о землю с глухим стуком; повернувшись, рукавом стер кровь с уголка рта; тяжело дыша, достал объявление и поднял его так, чтобы Теодосия могла его видеть. — Правильно ли я понимаю, что вы ищете телохранителя, мисс Уорт?
ГЛАВА 6
Теодосия собрала всю силу воли, чтобы не броситься в объятия Романа, — никогда еще так не радовалась. И честно призналась себе, что избавление — лишь частичная причина ее состояния. Она скучала по нему. И сразу знакомое тепло растекалось по ней: широко открытыми черными глазами девушка рассматривала каждый дюйм его тела — от макушки длинных волос воронова крыла до кончиков запыленных черных сапог. — Зачем пытаться скрыть это, мисс Уорт? — спросил Роман, приближаясь к ней. — Мы уже говорили об этом горячем трепете. Я знал тогда, что это такое, и вижу его сейчас, так что перестаньте ерзать и скажите, получаю ли я работу. Удивившись, что извивается на кровати, она затихла. — Совсем не ерзала. — Еще как. Иоанн Креститель выплеснул воду из клетки. — Совсем не ерзала. Остерегайтесь крокодилов в Бразилии. У вас поразительное понимание Колеоптеры, мисс Уорт. Не обращая внимания на попугая, Теодосия постаралась успокоить частое и тяжелое дыхание. — Кажется, мне трудно дышать, мистер Монтана. Пожалуйста, откройте окно. Он взглянул на разбитое стекло. — Открыто как нельзя больше. — Снова повернувшись к ней, усмехнулся. — Думаете, если я снова поцелую вас, вы почувствуете себя лучше? От этих слов она едва не задохнулась. — Нет, — раздался полушепот. — И не следовало целоваться в Темплтоне. — А если нравятся красивые женщины? Теодосия опустила глаза: в полной растерянности, не зная, как вести себя дальше, принялась отыскивать пылинки на юбке. От Романа не укрылись румянец смущения на ее щеках и учащенное биение пульса на шее; подобная чувствительность на комплимент красноречиво говорила, что никто до сегодняшнего дня не произносил слов о ее красоте. Чего же не хватало тем бостонским мужчинам, с которыми она водила дружбу? Считая ее равной по уму, неужели ценили только ее мозг, как единственное достоинство? Если так, то все они не более чем сборище блестящих идиотов. — Мисс Уорт? Мягкость этого низкого голоса вызвала дрожь, и было ясно — если немедленно не взять себя в руки, то потом будет поздно. Сделав глубокий вдох, она спрятала дрожащие руки в складках персиковых юбок и перешла прямо к делу. — Да, я, действительно, ищу телохранителя, мистер Монтана. Что, позвольте вас спросить, удерживало вас от вступления в должность? Задержи вы свой приход еще на одну секунду, этот… этот lascivious malfeasant мог бы преуспеть в совершении надо мной насилия! Ее обвинения быстро напомнили ему о том, какой раздражительной она могла быть. — Если lascivious malfeasant, тот самый слюнявый сукин сын, только что вышвырнутый в окно, не изнасиловал вас, то потому, что я оказался как раз вовремя и помешал сделать это! Черт побери, женщина! Вместо того, чтобы благодарить меня, вы кричите за… — Я не выговариваю вам, а просто спрашиваю о причинах вашей задержки… — Моих причинах? — Он сжал волосы пальцами. — А как насчет ваших? Если бы вы не развесили то первое объявление, этого никогда бы не случилось! И, к вашему сведению, я только что приехал в город. Объявление о телохранителе увидел не больше десяти минут назад. Она встала. — В моем первом циркуляре не было ничего ошибочного: мужчины, ответившие на него, не обладали достаточным умом и не могли понять, что не соответствуют требованиям. — А женщина, сделавшая его, не имеет здравого смысла: неужели не ясно, что на подобные объявления слетаются мужчины, которым плевать на требования, — их привлекает то, что им готовы заплатить золотом, когда обычно приходится рассчитываться самим за полученное удовольствие! — Если вы так считаете, мистер Монтана, почему хотите занять место моего телохранителя? Он припомнил, как беспокоился, оставив ее в Темплтоне. — Мне нужны деньги, — буркнул он. — Прошу прощения? — Деньги, черт побери! Его крик, казалось, как эхо, отразился в ее мозгу, завибрировав на коже. — Бог мой, когда вы так кричите, мне видно ваше мягкое небо. Он разозлился еще больше. — Послушайте, не имею ни малейшего понятия, что такое мягкое небо, и мне глубоко наплевать. Вы… — Мягкое небо — верхняя задняя часть ротовой полости. Когда вы кричите… — О, к черту все это дурацкое… — Ваша губа кровоточит. У меня в сумке есть мазь. Позвольте позаботиться о вашем порезе? Ее предложение вернуло его в те годы, когда, будучи мальчишкой, сам лечил все свои раны и царапины, женщины всегда были слишком заняты другими делами. Не задумываясь, погладил по щеке Теодосию и провел большим пальцем по нежной коже под глазом. — Мистер Монтана? — пробормотала она, пораженная напряженностью его взгляда. — Что-то не так? — Что? Нет. — Резко отдернул руку. Что это с ним, черт возьми? — Все нормально, и совсем не надо втирать какой-то вонючий жир в мою… — Очень хорошо, пусть губа кровоточит, наверняка распухнет и причинит вам немалую боль. Повреждения рта… — К черту всякие там царапины. Как насчет… — Работа ваша, мистер Монтана. Жалованье — сто долларов золотом в месяц. Уезжаем из Уайлд Виндз рано утром, буду весьма признательна, если сопроводите меня в другой город. Я глубоко заблуждалась, поверив, что здесь живут интеллигентные мужчины. Присутствие библиотеки заставило меня подумать… — Какая уж тут библиотека, мисс Уорт: мадам Софи велела написать это слово на окне, чтобы отвязаться от проповедника, проезжавшего через город несколько месяцев назад. Это бордель. По лукавым искоркам в его ясных голубых глазах без труда читалось, что он от всей души потешался над ее ошибкой. Ее раздражала такая осведомленность Романа о непристойном доме. — А как случилось, что вы так знакомы с мадам Софи и ее… девочками, мистер Монтана? Он, подняв свою шляпу с пола, бросил ее на кровать. Теодосия ахнула, когда она очутилась на подушке — черное на белом: шляпа Романа на ее подушке. Чувства закружились вихрем. От Романа не ускользнула чувственная игра эмоций в ее глазах, когда она смотрела на его шляпу. Боже, подумал он. Как немного надо, чтобы ее завести. — Я знаю о мадам Софи и ей подобных, мисс Уорт, потому, что, в отличие от вас, у меня не было возможности изучать сексуальное руководство главу за главой, пришлось постигать на собственном опыте. Разве что-то случилось, если мужчина в своей жизни знал нескольких размалеванных дамочек, не так ли? Она подошла к треснувшему зеркалу, висевшему на противоположной стене, привела в порядок волосы. — Почему меня должно беспокоить, что вы проводите вечера в компании женщин сомнительного поведения? Роман пересек комнату, подошел к девушке, остановился позади, положил руки на ее бедра, уперся подбородком в макушку головы. Наверное, никогда ему не стать ее любовником, размышлял он, зато уж, точно, позабавится, заставив ее захотеть, чтобы такое случилось. Очень справедливое желание — пусть выводит его из себя своей гениальностью, ему остается сводить ее с ума от желаний. Приняв такое, на его взгляд, мудрое решение, обнял ее. Девушка попыталась воспротивиться потоку жара, вызванного его близостью, но из этого ничего не вышло. Не сознавая, что медленно облизывает нижнюю губу, уставилась на его волосы, окружившие лицо и упавшие ей на грудь. В них сохранился аромат солнца и кожи, и мускусный запах тяжелой работы, и какое-то другое мощное благоухание, которое инстинктивно узнавалось, как сама суть мужского начала. Лишь несколько мгновений спустя, почувствовав свой язык на нижней губе, чуть не прикусила его. Роман, обняв руками талию, уловил в зеркале испуганный взгляд Теодосии. — Насчет проведения вечеров, мисс Уорт: возможно, коитус может быть совершен только ночью, но занятия любовью… Он сделал паузу ровно такую, какая ему потребовалась, чтобы медленно и непринужденно улыбнуться. — Занятия любовью хороши в любое время. Но лучше утром: если заниматься любовью ночью, а затем уснуть, то забудешь об удовольствии; утро представляет тебе целый день, чтобы думать об этом. Она и понятия не имела, что пары могут иметь сексуальные отношения в течение дня; по какой-то странной причине всегда считала, что такое возможно разве что ночью. — А удовольствие, действительно, незабываемое? Он понимал, что подобный вопрос продиктован наивностью, но и не мог устоять, чтобы не обратить ее милое любопытство в свою пользу. — Мы могли бы проделать кое-что незабываемое прямо сейчас. — Его рука двинулась вверх, задержалась, когда пальцы коснулись внутренней стороны ее груди. — Позже подумаете и решите, стоит ли об этом помнить. Тепло руки обжигало грудь, порождая чувственные намерения, струившиеся во всех ее мыслях: она на мгновение закрыла глаза, изумляясь власти желания. Как хотелось испытать его силу в полной мере! Но, конечно же, не могла. Собрав остатки воли, подняла руку, чтобы остановить ладонь. — Я просто поинтересовалась. Вполне естественно, задумалась о том, чего не понимаю; однако, как уже сказала вам ранее, для меня удовольствие не имеет значения. — Имеет, мисс Уорт, — хрипло сказал Роман. — Огромное, и если бы обстоятельства были другими, сделал бы все, что в моих силах, чтобы было понятно. — Обстоятельства таковы, каковы есть, и мне не забыть об этом. — Она освободилась из объятий и повернулась к нему лицом. — Пожалуйста, поймите, нельзя позволить физическому влечению к вам нарушить мои планы: мне следует сосредоточить свои усилия на поисках совершенного мужчины для зачатия ребенка, мистер Монтана. — А, да, да — высокого, темноволосого, голубоглазого гения. Что случилось с идеальным доктором Уоллэби? Не смог сосредоточить все усилия на том, чтобы дать вам такого ребенка? Или, может, так разволновался, читая ваше секс-руководство, что лишился чувств, так и не дойдя до второй главы? Нескрываемая насмешка в его глазах напомнила ей, что однажды он усомнился в способности доктора Уоллэби на любовные подвиги, но решила не предоставлять ему удовольствия злорадствовать. — Доктор Уоллэби не отвечает предъявленным требованиям. — Каким требованиям? Что… — Больше не стану обсуждать доктора Уоллэби, мистер Монтана, — отрезала она. — Теперь, с вашего позволения, я… Громкий крик Иоанна Крестителя резко прервал ее. — Чая тоже нет, мэм. В него нападали мухи. О, бедный, бедный доктор Уоллэби. Роман взглянул на птицу. — Бедный, бедный доктор Уоллэби? Почему это он сказал? Теодосия еще никогда так не желала молчания попугая, как сейчас. — Уверяю, не имею ни малейшего представления. — Лгунья. — Роман подошел к клетке. — Поговори со мной, птичка. Попугай плеснул на него водой. — Занятия любовью хороши в любое время. Ты ведь не думаешь, что я позволю тебе причинить вреддевушке, а, Красная Повязка? Роман вытер воду с подбородка. — Что еще, птичка? — Мистер Монтана, — вмешалась Теодосия, подходя к клетке и приготовившись накрыть ее — салфеткой, — он не слышал ничего, что могло бы вас заинтересовать. И даже если бы и слышал, то не ответит только потому, что вы этого хотите. Он не разговаривает, а только повторяет. Роман вырвал салфетку из ее руки. — Повтори что-нибудь еще, птичка. Давай, пообезьянничай. На секунду Иоанн Креститель распушил перья хвоста. — Давай, пообезьянничай, — сказал он, моргнув своими черными глазами-бусинами. — Вас ведь не беспокоит, что я в своей жизни знал нескольких размалеванных дамочек, не так ли? — Нет, это меня ничуть не беспокоит, — ответил Роман и усмехнулся. — Каждому существу мужского пола, даже и в перьях, время от времени требуется немного пораспутничать. — Мистер Монтана! — воскликнула Теодосия. — Если вы не возражаете… — Мистер Монтана, — передразнил Иоанн Креститель. — Видите ли, мисс Уорт, я имею несчастье страдать импотенцией. — Ага! — закричал Роман и, откинув назад голову, расхохотался. — Так и знал! Старик не способен! Ведь пытался сказать вам, но вы… — Очень хорошо, вы были правы, мистер Монтана. Мое признание доставляет вам удовольствие? Он смотрел на нее: доктор Уоллэби не держал эти большие пышные груди, морщинистые руки ученого не касались ее изящных белых икр. Теодосия оставалась девственницей, не знавшей прикосновений рук ни одного мужчины, кроме его собственных. По какой-то причине, над которой он не пытался задуматься, это доставляло ему большое удовольствие. Взяв шляпу с кровати, Роман вышел в коридор. — Мы проведем ночь здесь, в Уайлд Виндз, а утром отправимся в Киддер Пасс. Соберите вещи. Я возьму для нас другую комнату. — Вы имеете в виду две комнаты? Он надвинул шляпу. При всем желании не мог не улыбнуться. — Нет, имею в виду одну: телохранитель должен следовать за вами повсюду, как ваша тень. А это, мисс Уорт, означает одно: спать в одной комнате ночь… за… ночью… ночь… за… ночью. — И вызвать скандал? Мы ведь не женаты, мистер Монтана. Он разинул рот. — Вас не волновало, когда помещали объявление о любовнике. Даже предложили заплатить ему. А мое пребывание в вашей комнате скандально? Она начала собирать вещи. — Мне не следует разъяснять вам мои возражения. Если вы задумаетесь над ними, осознаете глубокую разницу между моим объявлением и вашим пребыванием в моей комнате. Справедливости ради он сделал то, что она предложила, и на обдумывание у него ушло ровно полторы секунды. — Прошу прощения, но никак не могу понять этой огромной разницы. Полагаю, придется объяснить ее мне. Она положила перчатки в сумочку и закрыла ее. — Не планирую наслаждаться физическими отношениями с мужчиной, которого изберу в качестве отца ребенка. Однако уже получаю удовольствие от вашего отношения ко мне. Это, конечно же, делает наше совместное пребывание скандальным. Роман не смог уловить смысла в объяснении и по этой причине осознал, что для нее это что-то значит. — Так или иначе, мы должны находиться в одной комнате. И думаю, вы знаете, что я прав. Она знала. Действительно, после того, что произошло сегодня, боялась оставаться одна. — Но вы будете спать на тюфяке на полу, пообещайте, что не будете делать ничего, чтобы возбуждать меня. Смех так и распирал его грудь. — А если дам, кто поверит, что сдержу его? Она посмотрела прямо в его искрящиеся голубые глаза. — Я доверяю вам. Пообещаете — выполните, скажете «нет» — не сделаете. Ее ответ озадачил его. — Мистер Монтана? Даете слово? Он понимал, что должен дать какой-то ответ, но, дорожа доверием, в то же время не мог поклясться, что не прикоснется к ней — его намерения были прямо противоположными. Спустя несколько секунд родилось обещание. — Даю вам слово, мисс Уорт, больше никогда не буду бросать свою шляпу на вашу подушку. С этим и исчез.* * *
В десяти милях от Уайлд Виндз Роман остановился у рощи величественных дубов, напоминавших густыми испанскими лишайниками, свисающими с ветвей, высохших стариков, облаченных в серые робы. Полевые ирисы, сонные маргаритки и островки колокольчиков, росшие вокруг, создавали ослепительную радугу пурпурного, желтого и голубого. — О, мистер Монтана, большое вам спасибо! — воскликнула Теодосия, остановив повозку. — За что? — Как это чутко с вашей стороны подумать о моем восхищении полевыми цветами и выбрать именно это место для нашего пикника. Он уставился на цветы так напряженно, что они превратились в расплывчатое пятно перед его глазами. Разве это место выбрано для нее? Была ли это какого-то рода неосознанная предупредительность по отношению к ней, заставившая его остановиться именно здесь? Но, черт побери, он ведь тоже мог любить цветы, разве нет? Только то, что никогда прежде не искал их специально, не означало, что ему не нравилось находиться рядом с ними. — Это Callirhoe digitata, Eustoma grandiflorum и Xanthisma texanum, — объявила Теодосия, слезая с повозки. — Соберу несколько образцов, чтобы изучить их, когда выдастся свободная минутка. Ее ученая тарабарщина еще больше разозлила его. — Вы не единственный человек в мире, который любит природу, — сказал он, твердо вознамериваясь поставить ее на место. — Все обычное: незатейливые красные, желтые и голубые цветы; жирные, блестящие черные жуки, ползающие повсюду, — обычные букашки, на небе — просто пушистые белые облака; а пока вы не начали портить мое настроение, позвольте заметить, оно — паршивое, угрюмое, отвратительное, гадкое настроение. Она смотрела, как он спешивается; немного поразмыслив, подумала о нескольких возможных причинах внезапного раздражения, тут же попыталась придумать способ побудить его сказать ей правду. При этом радостное возбуждение охватило ее. Едва ли что-то доставляло ей большее удовольствие, чем проникновение в сердце тайны, какой, без сомнения, являлся для нее Роман Монтана. И все же слово «тайна» не полностью отвечало тому, чем он был для нее: помимо интеллектуального интереса, было что-то еще. Что-то эмоциональное. — О чем это вы задумались? — требовательно спросил Роман. Она спокойно вгляделась в небо. — Облака, вы правы, не перисто-слоистые, а кучевые, и часто появляются к середине дня в солнечную погоду, но, опускаясь намного ниже, чем перистые, становятся больше и могут превратиться в грозовые тучи. Но не буду беспокоиться о возможной грозе, потому что вы, без сомнения, услышите и почувствуете ее прежде, чем об этом известят они сами. Она достала Иоанна Крестителя из клетки. Надев ему на шею блестящий ошейник и привязав поводок, повернулась к Роману. — Что касается вашего настроения, я не совсем с вами согласна. Оно определенно jaculiferous. — И что это, черт возьми, означает? — Вы можете посмотреть определение в словаре. — У меня нет привычки возить словарь в седельной сумке, мисс Уорт. — Очень жаль, мистер Монтана. Он прошагал через море полевых цветов и остановился перед ней. — Не нуждаюсь в жалости. — Как хорошо, я совсем вас не жалею. — Она достала большую корзину из задней части повозки и повела Иоанна Крестителя через цветы. — Jaculiferous означает что-то, имеющее иголки, — сказала она и поставила корзину рядом со стволом дуба. — Например, дикобраз. — Я в дикобразном настроении? Она тихо рассмеялась. — Я только имела в виду, что ваше настроение колючее. Колкое. — Один черт, — буркнул он. — Угрюмое, отвратительное и гадкое. — Он вытащил одеяло из повозки и расположился рядом с ней под деревом. Она помогла ему расстелить одеяло на ложе цветов. — Вы порвали рубашку. Он заметил длинный разрыв на рукаве и пожал плечами. — Я никогда не любила мужчину. Ее неожиданное заявление поразило его и сбило с толку. — А поскольку я никогда не любила мужчину, то не имею понятия, что значит хотеть вступить в брак. Расскажите мне, что это такое. — Рассказать? Откуда, черт побери, мне знать? Она сохраняла озадаченное выражение лица, не дав ему понять, что его реакция и содержала именно ту информацию, в которой она нуждалась. — Не могу ничего поделать с тем, что я женщина, мистер Монтана. — Что? Она опустилась на колени и начала раскладывать еду для пикника. — Не в состоянии изменить свой пол, если хотите, мы могли бы обсудить с вами неблагоприятные чувства в отношении женщин. Возможно, тогда смогли бы определить наиболее подходящий для вас способ преодолеть их. Определенно, вы же не хотите провести свою жизнь, испытывая неприязнь ко всему женскому полу. — Что за дьявольщину вы несете? Она начала резать хлеб, сыр и яблоки. — Этим утром вы были в прекрасном настроении, но когда я упомянула о предупредительности, которую вы проявили, выбрав для меня место, вы стали внезапно защищаться и нападать на меня. Полагаю, ваша вспышка порождена тем фактом, что вы действительно выбрали это место для меня. Вы явно осознали это, и ваша внимательность по отношению ко мне рассердила вас. Такая реакция может быть следствием потери возлюбленной и вашего последующего нежелания снова быть уязвимым в проявлении романтической формы любви. Однако, когда я попросила вас рассказать мне о романтической любви, вы продемонстрировали искреннее незнание предмета. Таким образом, могу предположить, что вы не любили и не теряли возлюбленной. Садитесь и ешьте завтрак. — Вы опять взялись за свою психологическую белиберду, — съязвил он, садясь рядом с ней. — Могу вам сказать, что… — Более того, вы солгали мне. — Она подала ему кусок хлеба. — Солгал? Но… — Я поняла, нет почти ничего, чтобы вы не умели делать. Если бы вы остались в Оатес Джанкшен, а не последовали за мной, то нашли бы другую работу. Однако вы попытались убедить меня, что поехали из-за денег, которые доктор Уоллэби вам заплатит. Это было ложью. Вы поехали потому, что эти разбойники собирались ограбить меня и к тому же причинить вред. Ваша забота обо мне, скорее всего, сильно тревожит вас. — Мне нужны были деньги, и точка! Она нежно улыбнулась, заметив угрожающий блеск его глаз. — Вы пережили отрицательный опыт с женщиной когда-то в прошлом, и, как мы только что обсудили, она не была вашей возлюбленной. Вышеупомянутый опыт, должно быть, действительно, болезненный, потому что у вас появилась неприязнь ко всем женщинам. Вы не лишаете себя удовольствия сексуальных контактов с ними, но, помимо этого, не хотите иметь с ними ничего общего. Вот почему ваша внимательность по отношению ко мне раздражает вас. Откройте рот. Он был так поражен тем, что она ему сказала, что, не задумываясь, открыл рот и принял кусочек яблока, который она в него положила. — Как вы… — Узнала? Бог мой, да ведь вы намекнули об этом еще в первую ночь, которую мы провели вместе. Он не помнил, чтобы намекал на что-нибудь подобное. — Я не… — Да, мистер Монтана. — Она откусила хлеб с сыромчи поделилась яблоком с Иоанном Крестителем. — Вы сказали, что не хотите семью. — Какое это имеет отношение… — К вашей враждебности по отношению к женщинам? Но, мистер Монтана, это же элементарно. — Ничто не может быть элементарным для вас, мисс Уорт. Вы не знаете, что такое простое! Все, что вы делаете, говорите или думаете, должно быть связано с каким-нибудь мудреным вздором, о котором нормальные люди ни черта не знают! Она спокойно ждала, когда он перестанет неистовствовать. — Чтобы иметь семью, вы должны иметь жену. Вы не любите женщин, поэтому не хотите жену. Таким образом, вы не планируете растить семью на своем лошадином ранчо. Именно это вы сказали мне в ту ночь, которую мы провели в лесу. Не хотите ли еще сыра? — Что? Нет, не хочу я дурацкого сыра! Я хочу, чтобы вы прекратили… — Мой бог, ну и нрав, — заметила она, небрежно осматривая семечко яблока. — От кого вы унаследовали такую вспыльчивость? От отца или от матери? — Не знаю, и это последний вопрос, который вы мне задали! Она положила руку на его колено. — Сожалею. — Да уж, конечно. Копаться в душе человека это… — Нет, мистер Монтана. Вы неверно поняли. Я выражаю сочувствие по поводу смерти ваших родителей. Они, должно быть, умерли, когда вы были еще совсем маленьким, иначе вы бы помнили, у кого из них был такой же характер, как у вас. Или, возможно, вы вообще их не знали. Как бы там ни было, кто-то другой растил вас. И не думаю, что ошибаюсь, полагая, что этот кто-то был женщиной. Кто бы она ни была, она не любила и не заботилась о вас. Вконец ошеломленный, Роман уставился в ее глаза, словно хотел увидеть в них этот поразительный мозг. Он сказал ей так мало, и все же она обнаружила правду. Но не всю. Была не одна нелюбящая и незаботящаяся женщина, их было целых три. Ему не нравилось вспоминать о них и еще меньше быть вынужденным вспоминать. Они заставляли его думать о своей глупости. Теодосия наблюдала, как он, стиснув в руке кусок хлеба, превратил его в тестяной комок. — Я не хотела рассердить вас, — сказала она мягко. — Только хотела больше узнать о… — Рассердить? — Он зашвырнул хлебный шарик в лес. — Вы шутите? Да я доволен, как никогда! Разве не удовольствие, когда в твоей жизни копаются люди, которым наплевать, что это не их дело? Знаю, что вы боитесь молнии, но разве я пытался выяснить, почему? Нет, потому что это меня не касается. Лично мне кажется, что бояться молнии глупо. Еще могу понять, когда из-за этого нервничают, но вы же были просто в ужасе! И все-таки, это не мое дело, и, кроме того, мисс Уорт, мне абсолютно наплевать! Она видела пламя ярости, разгоравшееся в его глазах, но за ним светилось иное чувство. Печаль просвечивала сквозь его злость, его горе тревожило ее куда больше, чем она находила разумным. Следует ли испытывать подобный глубокий интерес к такому мужчине, как Роман Монтана? Помимо того, что она знала его всего лишь несколько дней, это был совсем не тот тип мужчины, к которому, как ей казалось, можно что-то питать. Хотя, впрочем, она и не планировала вступать в подобного рода отношения ни с одним из мужчин, поправилась она. Бразильские исследования были единственным, что имело для нее значение. Но если бы она мечтала о романтической любви, конечно, выбрала бы мужчину, чье академическое образование было бы на должной высоте. Растревоженная напряженностью собственных чувств, она быстро собрала остатки ленча и сложила в корзину. — Нахожу наши чувства очень похожими, — заявила она самым нормальным голосом, которым смогла овладеть. — Я не вижу основания перестать бояться молнии, а вы — изменить неприязнь к женщинам. Теперь, мне кажется, не имеет смысла спрашивать о ваших чувствах, когда мои аналогичны вашим. Таким образом, пожалуйста, питайте свою ненависть к женщинам, так же как я, без сомнения, сохраню свой страх перед молнией. Она взяла корзину в одну руку, попугая в другую и встала. — Хотя есть один пункт, который я должна добавить. Мой страх молнии не причиняет боли никому, кроме меня самой. Однако ваша враждебность по отношению к женщинам будет источником огромных страданий для любой ничего не подозревающей женщины, которая вздумает полюбить вас. Он поднялся с земли и угрожающе навис над ней. — Позвольте мне сказать, что я думаю об этом вашем пункте. Женщины не любят, мисс Уорт, они хотят. Ну разве это не пища для вашего голодного аналитического ума? Она твердо встретила его горящий взгляд. — Настоящий банкет. От него не ускользнул слегка надменный изгиб ее прекрасных губ. Несомненно, она думала, что выиграет их словесную перепалку. Он поклялся, что этого не будет. — Кушайте на здоровье. — Я наемся так, что больше не смогу проглотить ни одного кусочка. — Она подошла к повозке и поставила на нее корзину, а попугая на сиденье. — Когда снова проголодаюсь, уверяю вас, мистер Монтана, вернусь за новой порцией. Он поднял одеяло с земли и тоже подошел к повозке. — Кухня закрыта. — Но повар часто забывает запереть дверь. Он шагнул ближе к ней, достаточно близко, чтобы ее грудь касалась его груди. — Вы будете входить на свой страх и риск. Повару для работы нужен огонь. Там жарко. — Он медленно поднял руки и обхватил ее бедра. — Вы можете расплавиться. Неслыханный жар пронесся по ней. В ту же секунду, как он увидел ее румянец, собрался показать ей, насколько горячий на самом деле огонь. Его рот жестко опустился на ее губы, язык глубоко проник в ее рот, затем он убрал его только для того, чтобы погрузить снова и снова. Каждый раз, входя в рот девушки, он притягивал ее к себе. Обхватив руками ее ягодицы и прижимаясь к ней бедрами, он двигался в ритме, который, как он знал, ее тело узнает и воспримет. Теодосия тоже начала двигаться. К нему, с ним, в ритме, который он установил; она трепетала, дрожала, покачивалась. Роман почувствовал, как она обмякла в его руках, не отрываясь от ее губ, он поднял ее с земли и — поставил на повозку, отстранившись, погладил лоб кончиками пальцев. — В этом мозгу тысячи вещей. Уроки, которые вы не забыли. Пришло время усвоить еще один: где жар — там огонь, мисс Уорт. Который обжигает, — и просунул пальцы к ее груди, обвел затвердевший кружок соска, — и вот здесь тает. Все еще дрожа от неутоленного желания, Теодосия смотрела, как он садится в седло и выезжает на дорогу. Ей отчаянно хотелось выкрикнуть какую-нибудь сокрушающую реплику, которая бы закончила столкновение в ее пользу, но впервые в жизни слова покинули ее. Роман Монтана разбил ее наголову.ГЛАВА 7
Запихнув в свой спальный тюфяк всю одежду, привезенную в Техас, Теодосия все равно чувствовала под собой каменистую землю. Не склонная к ругательствам, сейчас она испытывала такое раздражение, что несколько колоритных эпитетов так и рвались с языка. В нескольких шагах, напротив костра, сидел на своем тюфяке, прислонившись к стволу березы, Роман и наблюдал за ее борьбой. — Что-то не так, мисс Уорт? — Он положил листок бумаги, который изучал, и сунул карандаш за ухо. — Что-то не так, мисс Уорт? — повторил Иоанн Креститель и выплеснул воду из клетки. — Где жар, там огонь, мисс Уорт. Теодосия изогнулась, отстраняясь от камня, впившегося ей в бедро, тут же другой вонзился в бок. — Вы выбрали это место специально назло мне, мистер Монтана. Мы проезжали множество поросших травой полей, устланных листьями лесов и цветочных лугов, и все же вы намеренно остановились на ночь здесь, в этой… этой набитой булыжниками яме. — Набитой булыжниками? — Роман прищелкнул языком. — Какой неудачный выбор слов, мисс Уорт. Здешние камешки не больше моего кулака. И это не яма, а высохшее речное русло. — Что бы там ни было, вы постарались отыскать для лагеря самое непривлекательное место, какое только возможно. И, уверяю вас, я знаю, почему вы сделали это. — Ничуть в этом не сомневаюсь. Вы знаете обо мне почти все, не так ли? — Он снова взял бумагу, на которой были записаны суммы сбережений, имеющихся у него в восьми разных городах. — Вы не только задеты тем фактом, что я узнала немного о вашем прошлом сегодня утром, но также хотите доказать, что не испытываете в отношении меня никакого уважения, — продолжала Теодосия, все еще ерзая на своей бугорчатой постели. — Вы прекрасно знали, что я просто не смогу уснуть на камнях… — Спали бы в повозке. — Там слишком мало места, и вы это знаете. — Тогда встаньте и расчистите место от камней. — Я уже пыталась выполнить процесс элапидации, но безуспешно. — Элапидации? — Элапидация — расчищение камней. Он чуть не рассмеялся. У этой женщины имелось мудреное слово для каждой простейшей вещи! — Под одним слоем камней лежит другой, — сказала Теодосия, — затем еще и еще… — Когда-то здесь протекала река, она называлась Каменным Ложем. — Крайне подходящее название, — вконец раздосадованная, Теодосия села и отбросила волосы с лица. — Не может быть, чтобы вам было так удобно. Он набрал часть камешков и, один за другим, побросал их в сторону Теодосии. Когда закончил, они выстроились в аккуратную горку у ее колен. — Камни не помеха. Я спал на них и раньше, и, скорее всего, буду спать в будущем. Кстати, почему вы спите в этой толстой ночной рубашке? Здесь, должно быть, градусов девяносто. Вам не жарко? Иоанн Креститель выплеснул еще немного воды. — Я переспал со своей первой шлюхой, когда мне было четырнадцать, — объявил он, — и продолжаю заниматься этим по сию пору. При словах попугая Теодосия закатила глаза и похлопала по бархатным ленточкам, стягивающим ночную рубашку. — Нет сомнений, вы бы хотели, чтобы я спала обнаженной, мистер Монтана. — Ни малейших, мисс Уорт. Роман Монтана олицетворял подлинное определение слова «распутник», подумала она, борясь с гневом и желанием. Как только появлялась возможность обсудить или заняться чем-то, имеющим отношение к чувственности, он моментально хватался за нее. — Никогда не спала без ночной рубашки и не собираюсь этого делать. И была бы весьма признательна, если бы вы воздержались от упоминания интимных предметов, таких, как ночная одежда. Он задумался над ее просьбой только на полсекунды, прежде чем отклонить ее. — Вы никогда не ощущали прохлады простыней на коже? — Нет. — Это приятно. — Мистер Монтана, я провожу тихие, спокойные ночи в ночной рубашке уже много-много лет. И полагаю, буду продолжать поступать именно так, а не иначе. Он покачал головой. — Придется раздеться с тем парнем, которого вы выберете для зачатия ребенка. Она бессознательно скрестила руки на груди. — Не собираюсь этого делать. Он поскреб подбородок. — Тогда как же?.. — Обнажу нижнюю половину. — Мужчина может захотеть увидеть и прикоснуться и к вашей верхней половине. — Он не увидит ничего вообще и уж, конечно же, не будет касаться меня. Я буду под одеялом в комнате без света и попытаюсь сосредоточиться на отвлеченных вещах в течение прикосновения и впрыскивания семени. Вся процедура займет лишь несколько минут. Кроме того, его желания будут волновать меня меньше всего. Роман улыбнулся — ее ждет поражение: ни один мужчина в мире, будь он хоть семи пядей во лбу, не станет следовать ее надуманным правилам, они не для женщин с такой грудью, как у нее. И если у парня будет хоть капля таланта в таких делах, она не сосредоточится на отвлеченных вещах, как и не захочет, чтобы процедура закончилась в несколько минут. — Прошу прощения, но мне нужно тут кое-что сосчитать. Он согнул ногу в колене, положил листок на него и сделал вид, что записывает несколько цифр, хотя не собирался заниматься скучной арифметикой — с какой стати, когда прямо напротив него сидел гений. Поскольку девушка злилась на него, то не предложила бы помощи, и он намеревался доказать, что знал не меньше умственных трюков. А когда дело будет сделано и ее злость усилится, у него появятся требуемые ответы. — Я считаю деньги, которые у меня имеются, — сказал он, — и сколько будет, когда заплачу то, что должен, и получу то, что должны мне. Но цифр всего восемь, и я должен разделить их на… — Если вы хоть на мгновение подумали, что я собираюсь помочь вам с математикой после того, как вы заставили меня спать на этих камнях, вы печально заблуждаетесь. — Надув губы, она взялась за края ночной рубашки и стряхнула камешки с колен. — Я не прошу вашей помощи, мисс Уорт. Арифметика была моим любимым предметом в школе. — Он нацарапал несколько закорючек на листке. — Посмотрим… двадцать два доллара семьдесят пять центов плюс сорок четыре доллара восемьдесят шесть центов плюс одиннадцать долларов девятнадцать центов равняется… семьдесят один доллар восемьдесят девять центов. — Ошиблись на четыре доллара девяносто два цента, — информировала его Теодосия, совершенно не в силах устоять против исправления ошибки любого рода. Он поднял взгляд от бумаги и увидел лунный свет и самодовольство, сияющее в ее глазах. Лунный свет останется, но он поклялся, что пыл досады скоро заменит сияние самодовольства. — У меня в руках бумага и карандаш, мисс Уорт, и цифры прямо перед глазами. А теперь, если не возражаете, перестаньте перебивать меня и позвольте закончить. — Сдержав улыбку, он снова склонился над бумагой. — На чем я остановился? Уже сложил три цифры, и они равняются семьдесят одному доллару восьмидесяти девяти центам. Хорошо… семьдесят один доллар восемьдесят девять центов плюс тридцать один доллар два цента плюс шесть долларов девяносто четыре цента равняется… сто двенадцать долларов восемьдесят четыре цента. — Вы неправильно сложили первый набор цифр, мистер Монтана. Ваша первоначальная сумма должна составлять семьдесят шесть долларов восемьдесят один цент. Если к этому добавить другие упомянутые вами цифры, то получится сто четырнадцать долларов семьдесят семь центов. Он сделал вид, что не слышит, и нахмурился. — Сто двенадцать долларов восемьдесят четыре цента плюс семьдесят один доллар пятьдесят девять центов плюс двенадцать долларов тридцать шесть центов равняется всего… двести один доллар шесть центов. Теодосия покачала головой и раздраженно вздохнула. — Вы увеличили в свою пользу два доллара тридцать четыре цента, мистер Монтана. Общая сумма ваших сбережений равняется ста девяносто восьми долларам семидесяти двум центам. Он нацарапал еще несколько палочек и кружочков. — Конечно, надо погасить счет в три доллара в салуне Киддер Пасс, а человек в Кодл Корнер должен мне тридцать долларов за работу, которую я для него сделал, и мне нужно пятнадцать долларов на покупку припасов. Посмотрим… ноль от шести шесть, ноль от ноля ноль… берем от десяти, чтобы получить одиннадцать; три от одиннадцати… — Ваши вычисления абсолютно неверны, мистер Монтана. Он медленно поднял голову. — Мисс Уорт, пожалуйста. Разве вы не видите, что я пытаюсь сосредоточиться? — Он сунул руку в карман, достал горсть счетов и немного мелочи и сосчитал их. — У меня тридцать семь долларов пятьдесят четыре цента, это значит… — Он нацарапал еще несколько закорючек на бумаге. — У вас будет двести сорок восемь долларов двадцать шесть центов после того, как вы заплатите и соберете все, что вам должны, все, что вы должны и все, что вы будете должны после закупки продуктов. И это включая ваши карманные деньги. Быстро, как только мог, он записал сумму, которую она ему назвала. — Это именно та цифра, которая у меня вышла, — сказал он, улыбаясь. — Вот видите? Я же сказал, что мне не нужна ваша помощь. По его усмешке она поняла, что он врал. Ее глаза округлились, когда Теодосия осознала, что он одурачил ее. Высокомерный нахал снова взял верх! — Вы… вы… вы… — Испытываете затруднения с выбором правильного слова? Провел вас? Одурачил? Обманул? — Вы… — Обманщик? Нахал? Негодяй? — С каким удовольствием я бы… — Дали мне пощечину? Ударили меня? Укусили? — Ради бога, перестаньте. Он испытывал истинное удовольствие, заставляя ее мысли вертеться, так же, как она не раз проделывала с ним. — Конечно, я перестану. У меня нет причины продолжать. Я получил то, что хотел. Почему бы вам не получить того, что желаете вы? — Что? Что я хочу? — Думал, вы хотите спать. Больше не хотите? — Я… — Или вы вначале предпочли бы поцелуй? Считайте это моей платой за то, что вы дали мне ответ на эту сложную арифметику. — Нет, я не хочу. — Лгунья. — Лгунья, — повторил Иоанн Креститель. — Нет сомнений, вы хотели бы, чтобы я спала обнаженной, мистер Монтана. Смеясь, Роман откинулся на спину, чтобы поглядеть на ночное небо. Теодосия наблюдала за игрой света в его волосах, струящихся вдоль белого ствола березы у него за спиной. Он расстегнул рубашку; ее широкий вырез открыл ей дразнящий вид его мускулистой груди. Лунные лучики плясали и на его гладкой смуглой коже. — Если вы закончили изучать мою грудь, мисс Уорт, взгляните вон на ту звезду. — Он указал на небо. Теодосия быстро отыскала указанную им звезду. — Интересно, почему она намного ярче, чем другие? — вслух размышлял Роман. — Не напоминает ли вам одну песенку? — О какой песне вы говорите, мистер Монтана? — Вы знаете, песенка про звезду. Она звучит примерно… э, не могу вспомнить мотив, но слова там такие… «Ярче, звездочка, свети, нам с тобою по пути. Ты, высоко над землей, освещаешь путь домой». Она задумалась над тем, что его воспоминания о песне были такими смутными. — Откуда вы знаете песню? Он нахмурился. Должно быть, отец пел ее. Никто другой в его жизни не мог сделать для него такое. — Я просто всегда знал ее, — уклонился он. — Понятно. Был, по крайней мере, один человек в его детстве, который проявлял к нему доброту, размышляла Теодосия. Кто-то, кто не пожалел времени, чтобы разучить с ним песню. И кто бы он ни был, Роман пробыл с ним недолго, иначе его воспоминания были бы ярче. Что-то потянуло ее за сердце, когда она подумала, каким печальным и одиноким, очевидно, было его детство. — Только не начинайте, — предостерег ее Роман, заметив выражение глубокой задумчивости на ее лице. — Что бы вы ни пытались разгадать во мне, держите это при себе. Она подобрала несколько камешков, которые он ей бросил, и стала перекатывать их между пальцами. — Очень хорошо. Что бы вы хотели обсудить вместо этого? Он выбрал безобидную тему. — Мы говорили о звезде. — Нет, мы говорили о песне. Вы знаете ее мотив? — Она стряхнула листок, который спланировал ей на волосы. — Я никогда не слышала, чтобы это стихотворение пели, но читала его. Это стихотворение для детей, написанное Энн и Джейн Тейлор в 1806 году, и, должна сказать, нахожу его бессмысленным уже потому, что звезда, как таковая, не может освещать путь. Одного ее света совершенно недостаточно, чтобы освещать дорогу путнику. В ночное время землю освещает свет луны, которая фактически во много раз меньше подавляющего числа звезд, свет которых доходит до нас, но она кажется нам крупнее и ярче, поскольку расположена неизмеримо ближе, чем вышеупомянутые небесные тела, являющиеся шарообразными скоплениями раскаленного газа, который светится своим собственным светом. Он игнорировал ее научное объяснение и продолжал смотреть на звезду. — Знаете, на такие яркие звезды, как эта, можно загадывать желание. — Он решил, что отец рассказал ему и о загадывании желаний. — Желания? — повторила про себя Теодосия. Она еще раз взглянула на звезду. — Яркость звезд определяется их величиной, способ, дошедший до нас из классической древности. Звезда первой величины в два с половиной раза ярче звезды второй величины, которая, в свою очередь, в два с половиной раза ярче звезды третьей величины… — Мисс Уорт? Она оторвала взгляд от звезды и посмотрела на него. — Так как насчет загадывания желания? — Желания, мистер Монтана? — Разве вы никогда не загадывали на звезду? Она легла на свою каменистую постель. — Я верю тому, что говорит об этом Джон Адаме: «Факты — упрямые вещи; каковы бы ни были наши желания, наши намерения или веления страстей, они не могут изменить состояние фактов или свидетельств». Роман поднял сухую веточку, почертил ее концом на земле, затем отбросил в тень. — Да? Что же, позвольте сказать, что я думаю о вашем мистере Джоне Адамсе. Не он составляет мне компанию, когда я скачу ночами по бесконечным дорогам. Он не предлагает ничего, что можно посчитать, когда я не могу уснуть. Не на него приходится смотреть, когда хочется увидеть что-то, что могло бы отвлечь от тревог дня. И кому, черт возьми, какое дело до того, что этот Джон Адаме говорит о загадывании желаний? Если бы он больше загадывал их, может, стал бы первым президентом, а не вторым. Не видя смысла продолжать этот спор, Теодосия закрыла глаза и постаралась уснуть. Роман смотрел, как она мечется и ворочается. Наконец, примерно через четверть часа, она затихла, и он понял, что девушка уснула. Он растянулся на тюфяке и снова посмотрел на небо. Для Теодосии цветы не были просто чем-то красивым, чем можно любоваться: их нужно изучать, разбирать корень и все прочее; чтобы успокоиться, ей недостаточно сделать глубокий вдох; она цитировала латинские слова, имеющие отношение к раздраженному настроению. Она не знала, каков дождь на вкус или каково ощущение прохладных простыней на обнаженной коже, даже никогда не загадывала на звезду. Знала множество вещей и… потеряла целый мир других. Теодосия резко проснулась и увидела два больших голубых круга в каком-нибудь дюйме от ее лица. Ей понадобилась пара секунд, чтобы понять, что это глаза Романа. — Что… — Я думал, вы никогда не проснетесь. — Он встал, но продолжал смотреть на нее. — Уже почти одиннадцать, я успел поохотиться, поесть, почистить оружие, позаботиться о лошадях и искупаться. — Уок! — выкрикнул Иоанн Креститель из своей клетки, стоящей в нескольких футах от спального тюфяка Теодосии. — Я работаю руками, мисс Уорт. Неужели вы никогда не загадывали на звезду? Теодосия потерла глаза, села и подняла взгляд на Романа. От этого зрелища ритмичный пульс заплясал где-то в самых ее глубинах. На нем не было ничего, кроме черных бриджей. Желтые песчинки (прилипли к смуглой коже широкой груди, влажные волосы, блестевшие в утреннем солнце, ниспадали на плечи, и несколько завитков прилипли к твердым мускулам рук. Она опустила взгляд — мокрые, как она полагала, от воды из ручья, в котором он купался, бриджи плотно облегали все гладкие изгибы и выпуклости его нижней части тела. Вдруг девушка поймала себя на мысли, что если бы была лишь чуточку ближе к нему, то могла бы узнать, каковы в натуре все эти впадины и выпуклости. Эта мысль была крайне возбуждающей, равно как и понимающий блеск его смелого и твердого взгляда. — Не хотите назвать часть моей анатомии, которая так сильно привлекла ваше внимание, мисс Уорт? Его хриплый голос возымел такое же магическое воздействие, как и вид его полуобнаженного тела. — Сколько вы наблюдали за мной, пока я проснулась? — Она торопливо отвела взгляд от его проницательных голубых глаз и попыталась укротить свои эмоции прежде, чем он еще больше растревожил их. «Боже, как хороша она утром», — думал Роман. Словно золотое облако спустилось на нее с неба, и сверкающие волосы венчали голову девушки непослушной массой пушистых завитушек, игриво падая на ее хрупкие плечи; ее щеки разрумянились, а в глазах, обрамленных густыми ресницами, все еще сохранялась прозрачная поволока сна. — Немного, — ответил он, наконец. — Вы храпели. Негромко. Что-то вроде тех звуков, которые издают свиньи, роясь в земле. Она никогда прежде не улыбалась так скоро после пробуждения. — Звук, который вы описываете, это хрюканье, а не храп. Храп — звук, издаваемый во время сна, когда вибрирует мягкое небо. А хрюканье… — Как вы можете думать об этой научной ерунде, еще даже не успев толком проснуться? Вы что, видите о ней сны? — Я просто… — Да, знаю. Вы просто гений. Идемте, я покажу вам, где ручей. — Он потянулся за ее рукой, но не найдя ее, понял, что она под одеялом, и одним ловким движением стащил его. Теодосия ахнула. Роман изумился: ее ночная рубашка сбилась вокруг бедер, предоставляя дурманящий вид белых ног. — Мистер Монтана! — Она стала натягивать рубашку вниз. Он присел и поймал ее запястья, встретив взгляд широко открытых глаз. Она попыталась выдернуть руки, но его хватка была слишком сильной; сделала над собой усилие, чтобы отвести взгляд, и снова потерпела неудачу. — Сэр, вы видите мои ноги. — Мисс, я смотрю вам в глаза. — Вы не обманете меня, мистер Монтана. Это правда, что вы смотрите мне в глаза, но ваше боковое зрение позволяет в то же время видеть и мои ноги. Усмехнувшись, он молча признал ее правоту. — Боковое зрение, гм? Вот уж не знал, что у меня есть такое. Но в данный момент я чертовски рад, что не обделен им. Несмотря на все свои старания, она не могла не улыбнуться — этот мужчина до краев полон очарования, перед которым не трудно устоять. — Да, чувство зрения действительно удивительное явление. А теперь, не освободите ли мои руки? — Конечно. — Он отпустил ее запястья и затем медленно опустил руку к ее ногам. — Я не направляю ее на что-то конкретное, — сообщил он. — Просто позволяю ей опуститься, между тем продолжаю глядеть вам прямо в глаза. В тот же момент, как она ощутила его ладонь на своем бедре, пульс превратился в боль, которая была сладостной и мучительной одновременно. — Что вы знаете об этом, мисс Уорт? Я продолжаю смотреть вам в глаза, но, благодаря старому доброму боковому зрению, вижу, что моя рука опустилась на вашу ногу. Как же люди видят? — быстро спросил он, надеясь отвлечь ее мозг, в то время как он совершал восхитительные вещи с ее телом. — Я всегда хотел узнать о зрении, но никогда не мог ничего выяснить. Она положила свою руку поверх его, намереваясь убрать ее. — Мистер Мон… — Хорошо, не говорите. — Он мягко обхватил ее бедро своими длинными пальцами и почувствовал, как кожа девушки затрепетала. — Держите все эти знания о глазах при себе, а я проживу жизнь, так и не узнав, как люди видят, и окажусь в могиле, так и не узнав, как… Иоанн Креститель захлопал крыльями. — Att Ingrid gifte sig sa tidigt, gjorde det lattare for hennes far att sig tillbaka fran affarerna, — провозгласил он. Роман взглянул на попугая. — Что он сказал? — Он говорит по-шведски: «Такое раннее замужество Ингрид позволило ее отцу отойти от дел». — Кто, черт побери, эта Ингрид? — Мистер Монтана, Ингрид лишь имя, использованное в предложении, которое является строкой, должно быть, услышанной Иоанном Крестителем, когда я учила шведский в прошлом году. — Птица говорит по-шведски, — сказал Роман. — Видите? Даже ваш попугай умнее меня. Бьюсь об заклад, он знает все, что можно знать о зрении. Стыдно, что я не знаю. Она рассмеялась помимо воли. — Вы действительно хотите знать о чувстве зрения? — Еще как, — ответил Роман со всей серьезностью. — Не могу припомнить, чтобы мне хотелось узнать о чем-то больше, чем о зрении. Она сделала глубокий вдох. — Начальный процесс видения вызывается действием света на высокочувствительную сетчатку… — Гм, какая интересная штука глаза, а? Если подумать, не мешало бы узнать обо всех чувствах. Возьмем, к примеру, чувство осязания. Даже если бы у меня не было бокового зрения, я все равно бы знал, что касаюсь вашей ноги, потому что ощущаю ее. Как люди чувствуют на ощупь? — Пожалуйста, уберите свою руку с моей… — Мисс Уорт, я не гений, как вы, не проводил годы за изучением чувств. Неужели откажетесь научить меня вещам, о которых я ничего не знаю? — Нет, но… о, хорошо. Сенсорные функции осуществляются через огромное разнообразие нервных окончаний, которые трансформируют первоначальные чувственные модальности прикосновения, жара, холода и боли в сознание из разрозненных точек восприятия… — Ага, кажется, я где-то об этом читал. Давайте перейдем к слуху. — Он заскользил ладонью по ее ноге до лодыжки, затем снова вверх. — Ну, что вы об этом знаете? Я не только вижу и ощущаю то, что прикасаюсь к вашей ноге, но еще и слышу это. Кожа по коже. У этого есть свой звук. Как люди слышат? Она снова положила ладонь поверх его руки, чтобы остановить ее. — Ухо подразделяется на три части: внешнее, среднее и внутреннее. Внешнее получает звуки из атмосферы, среднее проводит вышеупомянутые звуки внутрь, а внутреннее ухо посредством своих рецепторных клеток преобразует их воздействие в структуры… — Какие поразительные эти уши, а? — Он медленно обвел пальцем мочку ее уха. — Вы пытаетесь возбудить меня, мистер Монтана? — Мисс Уорт, я только экспериментирую со своими чувствами. Возбудить вас — последнее, что у меня на уме. — Он наклонился ближе к ней, так близко, что завитки вокруг ее лица слегка касались губ Романа. — Еще немного экспериментирования, и я стану профессионалом в области чувств. От его близости ее дыхание стало неровным. — Я не могу… — Дышать? — закончил он, слушая ее отрывочные вздохи. — Мисс Уорт, вы отвлекаетесь от того, что я делаю. Пожалуйста, постарайтесь взять себя в руки и дайте мне возможность узнать о чувствах. — Но… — Нюх — тоже чувство, — шепотом продолжал Роман. — Даже если я закрою глаза и уши, я все равно буду знать, что нахожусь рядом с вами, так как чувствую ваш запах. Она хотела спросить его, чем она пахнет, но все еще не могла успокоить дыхание. Он услышал ее невысказанный вопрос. — Цветами, но не теми, которые сильно пахнут, а теми, у которых нежный тонкий аромат. Когда-нибудь нюхали такие цветы, мисс Уорт? Они издают едва уловимый аромат, и не успеете почувствовать запах, как он исчезает, и вам приходится ждать, пока снова не ощутите его. Интересно, почему запахи так легко улетучиваются? Теодосия боролась за остатки самообладания. — Усталость. Обонятельные нервы утомляются. Он наклонился к ней еще ближе и улыбнулся, коснувшись уголками губ ее виска. — Не говорите, — пробормотал он. — Эти обонятельные нервы у вас в носу. Трепет пробежал по ее коже. — В носу… мм… и в мозгу тоже. Обонятельные нервы — парные нервы, являющиеся первыми черепными нервами, и они возникают в обонятельных нервносенсорных клетках… — Как здорово, что у меня есть эти нюхательные нервы. — Он легонько покусывал теплую атласную кожу ее шеи. — Не будь их, я бы не смог почувствовать этот запах цветов. Как они, кстати, эти нервы, а? Он продвинул руку вверх, вдоль ее бедра к бархатным ленточкам, стягивающим рубашку спереди. — И последнее, это чувство вкуса. Еще одно чувство, которое я считаю весьма полезным. Я, может, даже не захотел бы есть, если бы не чувствовал вкуса того, что ем. Полагаю, вкус поддерживает мою жизнь, как вы думаете, мисс Уорт? Теодосия почувствовала его другую руку у себя на спине и инстинктивно прислонилась к ней. Все рациональные мысли вылетели у нее из головы, когда она уступила власти его чувственного мастерства. Он опустил ее на тюфяк и к тому времени, когда она полностью легла на него, уже успел развязать ленточки ее ночной рубашки. — Вкус, — прошептал он, наклоняясь над ней и касаясь ртом ее рта. — Расскажите мне все, что знаете о вкусе. Его длинные черные волосы растеклись по ее щекам и шее, их прикосновение к коже вызывало головокружение — слова слетали с ее губ по своей собственной воле, ибо она не слышала, не думала о том, чтоговорила. — Органы вкуса, — прошептала она в его рот, — вкусовые точки, которые… которые являются клубкообразными скоплениями клеток, открывающимися небольшими отверстиями в… ротовую полость. Эти скопления содержат в себе… — Поразительно, — пробормотал он, затем скользнул языком по ее нижней губе. — Расскажите еще. Она закрыла глаза, смакуя его ласки, между тем пытаясь сосредоточить мысли на информации о вкусе. — Средняя поверхность языка нечувствительна к вкусу, но… но соленая чувствительность приходится на все края, сладкая, главным образом, на кончике языка, кислая — по бокам, а горькая в… задней части. Он целовал ее изящную шею, в то время как рука поднимала ее ночную рубашку. — Итак, вы сказали, что сладость чувствуют кончиком языка, а? Ну, что же, давайте посмотрим, насколько правда то, что вы говорите. Прежде чем Теодосия успела понять его намерение, почувствовала, как он проложил влажную дорожку языком к ее обнаженной груди. Когда начал описывать круг языком вокруг затвердевшего соска, она выгнула тело навстречу ему, не сознавая ничего, кроме пульсирующего желания, нарастающего внутри нее. Роман обхватил ее за талию и вытянулся рядом с ней, посасывая одну полную грудь, обхватив рукой другую. Она наполняла его ладонь с той же пьянящей легкостью, которую он себе и представлял. Боже, как он хотел ее, прямо здесь и сейчас. — Вы были правы, — прошептал он. — Кончик языка ощущает сладкие вещи. А вы, мисс Уорт, самая сладкая из всего, что я когда-либо пробовал. Она слышала его голос, но не имела представления, что он ей говорит. Отчаянно жаждая большего наслаждения, вызванного им к жизни, она пропустила пальцы через его волосы, сомкнула их у него на затылке и притянула его еще ближе к груди. Его лицо оказалось в ложбинке между ее грудями. «Можно задохнуться среди такой сочной плоти», — подумал он. Ho какая приятная смерть. Его интуиция подсказывала, что она бы не остановила его, если бы он захотел пойти дальше, и снова опустил руку к ее ноге и медленно направил ее под рубашку — нижнего белья, которое могло бы остановить его, не было. Тихо испустив стон в ложбинку между грудями девушки, он коснулся пальцами теплой, мягкой плоти. Хватая ртом воздух, Теодосия приподняла ягодицы, прижимаясь к его ладони; напряжение, горячее и непреодолимое, упорно нарастало внутри нее, и она инстинктивно понимала, что, если Роман сделает хотя бы малейшее движение, оно достигнет апогея. Он читал все ее мысли, слушая сумасшедшее биение сердца. Желая увидеть всю гамму чувств, испытываемых ею, поднял голову и стал наблюдать за ее лицом, начав вращать ладонь по влажной шелковистости ее женственности. — Легко, — пробормотал он, — медленно и… Внезапное движение слева нарушило его сосредоточенность, в следующее мгновение он почувствовал, как холодная вода плеснулась о его щеку. Ощутив, как Теодосия застыла, он понял, что вода попала и на нее. Угрожающе сузив глаза, он уставился на виновника — Иоанна Крестителя. Попугай бросился подсолнечным семечком. — Обонятельные нервы утомляются, — заявил он, моргнув своими круглыми черными бусинками. — Каждому существу мужского пола, даже если он в перьях, время от времени требуется немного пораспутничать. Я должна сосредоточить все усилия на поисках идеального мужчины для зачатия ребенка, мистер Монтана. Едва слова слетели с клюва птицы, как Теодосия одним сильным движением вырвалась из рук Романа. В бешенстве на себя и на нахала, чья чувственная экспертиза лишила ее разума, она встала и одернула рубашку. — Сэр, у вас растленная натура! Видя, как она была разъярена, Роман решил, что хочет знать определение слова «растленный». — Что означает, — продолжала Теодосия, — вашу крайнюю безнравственность. Если бы не Иоанн Креститель, вы… я… мистер Монтана, вы могли бы преуспеть в… — Но я этого не сделал, потому что вашему чертову попугаю приспичило разинуть свой отвратительный клюв и… — Сколько времени нам понадобится, чтобы прибыть в Киддер Пасс? Мое влечение к вам и явная неспособность противостоять ему делают нахождение отца ребенка крайне срочным делом. С каждым днем — нет, с каждым мгновением я подвергаюсь все большему риску… — Киддер Пасс в пятнадцати минутах езды вниз по дороге. — Что? Пятнадцать минут? Мы были так близко от города, а вы заставили меня спать на ложе из камней? Мистер Монтана, как вы могли! Он перевернулся на спину и уставился на небо. — Как я мог? Я растленный. Как мог, так и сделал. Слишком рассерженная, чтобы говорить, Теодосия подскочила к повозке, достала одежду из сумки и гневно прошагала за деревья, чтобы переодеться. Когда она ушла, Роман повернулся на бок и бросил свирепый взгляд на попугая. — А ты знаешь, что настоящему Иоанну Крестителю отрубили голову? — спросил он птицу. — Потом она была принесена какой-то даме на серебряном подносе. Предупреждаю, ты, обезьянничающий, надоедливый, линяющий идиот, если ты еще хоть раз сунешь свой клюв в мои дела, я с радостью позабочусь о том, чтобы тебя ждал тот же неприглядный конец, что и твоего тезку!ГЛАВА 8
С ощущением голода Роман нетерпеливо вышагивал перед простыней, которую Теодосия заставила натянуть от стены до стены, чтобы разделить их комнату в гостинице Киддер Пасс. Плескающие звуки доносились из-за простыни вместе с утонченным ароматом полевых цветов. Сидя в ванной, Теодосия прислушивалась к нервному стуку подошв по деревянному полу. — Что-то не так, мистер Монтана? — Умираю с голоду! Послушайте, я собирался повести вас на ярмарку, которую мы проезжали сразу за городом. Некоторые из лучших в мире кухарок, живущих в маленьких городишках вроде этого, стряпают для ярмарки такую вкуснятину — пальчики оближешь. Но если вы не поторопитесь, мисс Уорт, все это съедят. Вы сидите там уже три часа. Ради Бога, сколько нужно времени, чтобы смыть немного грязи? Намыльтесь мылом, смойте его и выходите. Она набрала ладонью немного воды и наблюдала, как она стекает по руке. — Не более получаса, мистер Монтана. И хочу, чтобы вы знали: на моей особе не накапливается грязь, иногда становишься слегка запыленной. Он пропустил пальцы сквозь волосы. — Вы делаете это назло мне, чтобы расквитаться за то, что произошло утром! Но забываете, что вам это нравилось! Напоминание опять ее расстроило: хотя она старалась решительно забыть об утренней интерлюдии, тело продолжало сладостно томиться по блаженству, которое только начало воспринимать. — Я, однако, не начинала утреннее происшествие, — произнесла она неуверенно. — Вы сделали это, а не должны были. В последний раз мы говорим об этом. Скажите лучше, почему, по-вашему, почтовая контора сегодня закрыта? Ведь рабочий день, и я намеревалась напечатать свои циркуляры… — Почтовый служащий в эту самую минуту занимается именно тем, что хотелось бы мне делать. — И что же это, мистер Монтана? — Есть на ярмарке! Его крайнее раздражение вызвало у нее улыбку. — Что ж, откроюсь вам, телеграфная контора не всегда закрыта. Пока вы занимались с лошадьми, мистер Монтана, я телеграфировала Лилиан и Аптону и заверила их в моем благополучии, похвалила вас за то, что прекрасно справляетесь со своим делом, и информировала их также, что занимаюсь глубокими научными исследованиями гибких речевых отклонений, характерных для большинства людей, встречаемых мною во время путешествия по Техасу. Такие отклоняющиеся рассуждения… — Не соскребли бы вы поскорее свою пыль, чтобы мы могли идти? Она глубже опустилась в ванну. Вода коснулась ее губ, когда она улыбнулась довольной улыбкой. — Я не соскребаю пыль, а мацерирую. Он перестал шагать. Что делает? Правильно ли он расслышал? Определенно, не могла же она заниматься этим! «Но, впрочем, почему и нет», — размышлял он, и распутная улыбка тронула уголки его губ: несколько довольно чувственных вещей, проделанных им этим утром, скорее всего, понравились ей. Да, мучимой неосуществленным желанием, ей теперь ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к тому, что и проделывала за простыней. — Мистер Монтана? Вы слышали, что я сказала? — Слышал. Ну и как оно? — О, просто божественно. Хотела, чтобы это удовольствие длилось вечно. В попытке расслабить штаны, которые становились слишком тесными из-за желания, вызванного мыслью о чувственных действиях Теодосии, Роман потянул их. — Ага, знаю, что вы имеете в виду. — О? Вы тоже получаете удовольствие от мацерирования, мистер Монтана? — Что? Э… э… — Конечно, нельзя без конца наслаждаться мацерированием, — продолжала Теодосия, проводя теплыми влажными пальцами по лицу. — Кожа может стать ужасно морщинистой. — Морщинистой? — Он на секунду задумался. — Слышал о том, что можно сойти с ума, ослепнуть, или что на ладони вырастут волосы, но никогда, что кожа может сморщиться. Теодосия неожиданно нахмурилась. — Кто вам сказал, что смягчение водой вызывало бы безумие, слепоту и вырастание волос? Роман уставился на простыню. — Смягчение водой? — Мацерировать — значит расслабляться в воде, мистер Монтана. А что вы подумали? — Я… — Он снова пробежал пальцами по волосам. Черт бы побрал эту женщину с ее немыслимым запасом слов! — Ну, хватит расслабления и отмокания! У вас ровно три секунды, чтобы выйти из ванны. Будете еще копаться, вытащу вас собственноручно. А если сделаю это, мисс Уорт, обещаю закончить то, что начал утром. Его клятва вызвала легкое головокружение, страх и возбуждение: не отрывая взгляда от простыни, она гадала, действительно ли ее охранник решится сделать то, что сказал. — Все, иду, — крикнул Роман и пробежался рукой по простыне, отчего та закачалась. Теодосия едва не захлебнулась, спеша выбраться из ванны. — Вышла, мистер Монтана, и буду одета и готова к ярмарке через несколько минут. «Несколько минут» растянулись до часа. Когда она, наконец, вышла из-за простыни, Роману казалось, что его пустой желудок сморщился и ссохся, превратившись в комок спазмов. — Вообще-то мне не приходится шить часто, но с этой рубашкой получилось довольно неплохо, — объявила Теодосия, бросив взгляд на него. — Признаюсь в этом сама. — Рубашка? Что… — Рубашка, которая на вас. Разрыв на рукаве зашит. Помните, там была дырка, верно? Когда мы вошли в комнату, вы вытряхнули свои сумки на кровать и ушли к лошадям. Пока вас не было, я разложила вещи, нашла рубашку и починила ее для вас. Он медленно поднял руку, рассматривая рукав. При виде аккуратных стежков куда-то исчезли мысли о пустом желудке. Этот заботливый жест утолил другой вид голода: Роман почувствовал, что какая-то глубокая пустота внутри него стала наполняться теплом. — Моя штопка не встречает вашего одобрения? — спросила Теодосия, видя, как он уставился на свой рукав. Он поднял глаза и встретился с ее взглядом. — Замечательно, — его брови удивленно поднялись, будто спрашивая, откуда это необычное чувство, выданное собственным голосом и, вероятно, услышанное Теодосией. А, черт, если быстро не придумать что-нибудь, то снова начнутся эти психологические прощупывания, заставляющие его говорить о вещах, воспоминания о которых хотелось бы оставить в далеком прошлом. Сунув руки в карманы, он несколько раз кашлянул и бросил на нее сердитый взгляд. — Мы теряем время, стоя здесь и разглагольствуя о дурацком разрыве на моем рукаве и вашем умении в шитье! Ради Бога, идемте же! Она испытующе посмотрела на него. — Что, хочу спросить, привело вас в детонаторное настроение, мистер Монтана? — Конечно, можете спросить, мисс Уорт. Все дело в том, я не знаю, черт побери, что означает денотаторный, поэтому не могу вам сказать, что… — Детонаторный. — Вы говорите это так, а я — по-своему! — Детонаторный означает «взрывной». Вспыльчивый. В ее глазах мелькнуло уже знакомое «ну, давай, поспорь» — что немедленно его успокоило. Теодосия подошла к бюро и, борясь с соблазном улыбнуться в ответ на раздражение Романа, которое, она догадывалась, было как-то связано с его починенной рубашкой, приколола свою рубиновую брошь к воротнику платья и надела на голову шляпку от солнца. — Полагаю, вы расскажете мне, что люди делают на ярмарках, кроме того, что поглощают еду, приготовленную лучшими в мире кухарками, конечно. Он разинул рот. — Вы никогда не были на ярмарке? — Нет. — В Бостоне не бывает ярмарок? Она надела перчатки. — Уверена, что бывают, но я… — Вы всегда были слишком заняты изучением чего-нибудь, чтобы ходить на них. Получив новое напоминание о том, как много вещей она упустила, Роман взял ее за руку и вывел в коридор. — На ярмарке веселятся, мисс Уорт. — Но каким образом? Он улыбнулся, подумав, как она представляла себе веселье. А ведь свежевырытый корень растения приводил женщину в восторг. Он намерен все это изменить. Сегодня же покажет ей мир, которого она никогда не знала, где у дождя есть вкус, а звезды созданы для того, чтобы загадывать на них желания. — Это самое меньшее, что можно сделать для единственной на свете женщины, не пожалевшей времени на штопку его одежды. Угостив Теодосию и насытившись сам слоеными пирожками с мясом, свежим хрустящим салатом и холодным лимонадом, Роман повел ее через толпу людей, собравшихся на лугу. — Посмотрите-ка на это, — он указал на группу детей, которые танцевали вокруг большого чана, наполненного водой и яблоками. — Вот это и называется весельем! Под звуки скрипок, гитар, песен и смеха, окруживших ее, девушка наблюдала, как дети по очереди пытаются ртом поймать яблоко, и захлопала, когда маленькой девочке удалось вонзить зубки в один из плавающих фруктов. — Вы так делали, когда были ребенком, мистер Монтана? — Конечно, делал. Она почувствовала легкое пожатие своей руки и внутренне смягчилась. Роман был, определенно, самым красивым мужчиной на ярмарке — ни одна женщина не могла оторвать от него глаз, и некоторых оттаскивали в сторону их ревнивые мужья или раздраженные отцы. Впервые ей стала понятна гордость, которую испытывает леди, когда ее спутник оказывается причиной подобного женского интереса. Она сжала его руку в ответ. — И сколько раз проходила ваша очередь, прежде чем удавалось поймать яблоко? Ее вопрос вернул его в прошлое: ему незачем было ждать своей очереди, чтобы поймать яблоко, — он всегда играл в эту игру один. — Ловил с первого раза. Прежде чем был задан следующий вопрос, они оказались в ряду палаток, в которых торговали городские женщины. Роман предложил осмотреть красивые изделия ручной работы — одеяла, кружевные скатерти, вышитые подушки, попробовать вкусное варенье, желе и конфеты; на выставке домашнего скота гордые фермеры демонстрировали своих изнеженных свиней. Ей едва удалось отскочить, когда один раздраженный боров, выскочив из загона, сбил палатку с десертом и сожрал два пирога, прежде чем его успели остановить. Местных жителей веселил и небольшой бродячий цирк: профессиональный фокусник и жонглер поражали своими трюками, как и группа пляшущих обезьянок. Двое мужчин организовали азартные игры, вызывавшие огромный интерес у горожан из-за ослепительного разнообразия призов и наличных выигрышных сумм. — Ну, мисс Уорт? — сказал Роман, нежно держа ее за руку. — Что вы думаете о ярмарке? Сосредоточившись на одной из игр, устроенных мужчиной из бродячего цирка, она не ответила. — Мисс Уорт? — Мистер Монтана, — сказала она, указывая на игру и человека, ведущего ее, — вон та цифровая игра… — Ага, мы поиграем в нее после того, как съедим десерт. — Но… Он приложил палец к ее губам. — Поиграем через минуту, а теперь расслабьтесь и… — Как вы можете ожидать от меня принятия атараксии, когда этот гнусный тип совершает такой вопиющий акт мошенничества, пер… — Что? — Мистер Монтана, не могу быть спокойной, — перевела она, — потому что… — Вам невесело, да? — спросил он натянутым от напряжения голосом. — А Хотите знать почему? Потому что вы слишком заняты своей гениальностью. Бросьте пользоваться этими чужими словами, о которых слышали только вы и словарь. — Но если бы вы только послушали… — Думаете, здесь жарко? — Что? Да, сегодня знойный день, но я… — А почему так жарко? — Он сверлил ее глазами, ожидая ответа. Она подняла взгляд на небо. — Солнце находится приблизительно в девяносто трех миллионах миль от Земли, что достаточно близко, чтобы обеспечивать Землю теплом и светом. Температура на поверхности Солнца составляет приблизительно десять тысяч восемьсот градусов, и… — Неправильно. Она заморгала. — Неправильно, мистер Монтана? — На улице тепло, потому что солнечно. Солнечный свет означает тепло. И точка. — Но именно это я и сказала. — Нет, это не то, что вы сказали. Вы не знаете, как нормально разговаривать. Держу пари, что вы, получив на десерт черничный пирог, сказали бы: «О, мистер Монтана, этот пирог с черниконоидом просто восхитителен!» Вы бы не знали, как сидеть и наслаждаться чертовски вкусным пирогом. Вы бы стали рассказывать, почему черника называется черникой, отчего оставляет пятна. Потом вы бы пустились рассказывать историю пирога. Начав со дня рождения Прародителя Всех Пирогов, пересказали всю его жизнь и, наконец, вспомнили бы, сколько ему было лет, когда впервые стукнула идея сделать начинку из фруктов. Затем… — Что такое черниконрид? — Я выдумал это, чтобы показать, как смешны все эти научные названия, которые вы навешиваете на все, что видите. Это значит черника. — Черника относится к роду Vaccinium и входит в состав семейства вересковых. — Что ж, я рад за нее! — Он пробежал пальцами по волосам. — Я не шучу, мисс Уорт. Хватит этой ученой галиматьи на сегодня. Используйте нормальные слова, делайте нормальные вещи и думайте нормальными мыслями. Согласны? — Нормальными? Но что… — Видите? Вы даже не знаете, что значит нормальное! — Преисполненный еще большей решимости, чем когда-либо, показать ей, что значит веселье, он потащил ее к ближайшему столу, на котором стояла корзина с яйцами. Позади стола стояла деревянная полка с призами: дорогими ружьями, ножами с рукоятками, украшенными жемчужинами, золотыми часами, пузырьками с французскими духами, серебряными медальонами и фарфоровыми куклами. — Звать Джистер, — представился тучный мужчина у стола. — Баррис Джистер. Теодосия уставилась на странную шляпу этого человека, похоже, сделанную из шкуры какого-то грызуна. Глазея на нее, она, наконец, заметила крысиную голову над правым ухом мужчины. Крысиная шляпа. Ее передернуло от отвращения. С крепко зажатой между зубами сигарой мистер Джистер щурился, когда дым попадал в глаза. — Рад видеть вас, ребята. Хотите угадать, какие яйца вареные, а какие сырые? Десятицентовик открывает вам десять догадок: угадываете десять раз подряд — выигрываете один из больших призов. Ошиблись хоть раз — получаете конфетку, не угадали ни разу — дружеский хлопок и предложение попробовать еще раз. С толпой, собравшейся вокруг него, Роман бросил десятицентовик на стол. — Я проиграл тридцать центов несколько минут назад, — предостерег один из горожан. — А я пятьдесят, — добавил другой. — Что бы ни делал, не мог определить, какие сырые, а какие вареные. — Мистер Монтана, — сказала Теодосия, положив руку ему на плечо. — Я… — Смотрите, — прервал он ее. — Просто смотрите, как это весело угадывать. — Но, мистер Мон… — Мисс Уорт, дайте мне — поиграть. Она отступила и натянуто кивнула. — Очень хорошо, играйте. Но шансы угадать десять раз подряд… — Угадываю десять яиц, мистер Джистер, — сказал Роман, явно игнорируя научное предостережение Теодосии. — А когда выиграю, хочу вон тот винчестер. — Он указал на винтовку с красивой гравировкой. Мистер Джистер кивнули и подтолкнул корзину с яйцами ближе к краю стола. — Можешь делать что угодно, только не разбивать их. Когда выберешь десять штук, мы разобьем и посмотрим, как хорошо ты угадал. Первая неправильная догадка, и мы перестаем разбивать их. В течение следующих пятнадцати минут Роман катал яйца между ладонями, нюхал их, тряс, держал их на солнце и даже слушал. Наконец, отделил десяток от остальных. — Все вареные, — объявил он. — Ну, а теперь посмотрим, так ли это. — Мистер Джистер начал разбивать яйца над деревянной миской. Роман улыбнулся, когда первые четыре действительно оказались вареными. Пятое тоже было вареным, и он бросил на Теодосию самодовольный взгляд. Она ответила тем же, когда шестое яйцо вытекло из скорлупы густым, блестящим потоком. — Винчестер не получаешь, — сказал Мистер Джистер, — зато тебе полагается конфетка. Роман отдал конфету Теодосии. — Хочу попробовать еще раз, — заявил он, бросая еще один десятицентовик на стол. Он быстро выбрал десять яиц и на этот раз решил, что они все сырые. Первое же яйцо, разбитое Джистером, было вареным. — Хочешь попробовать еще? Роман покачал головой и взял Теодосию за руку. — Я не выиграл, но было весело угадывать. Весело, мисс Уорт. Понимаете? Теперь идем съедим десерт. — Постойте, — сказала она, заметив маленького мальчика, подошедшего к столу. — Можно мне постоять и понаблюдать за этой игрой еще немного, мистер Монтана? Я… это действительно занимательно. Могла бы даже сама попробовать поиграть. — Она улыбнулась. От него не ускользнуло радостное возбуждение в ее улыбке и глазах — ему хотелось верить, что, наконец, до нее дошло значение веселья. — Хорошо. Пойду куплю десерт и принесу сюда. Удачи. А если выиграете, возьмите для меня тот винчестер. — Сверкнув усмешкой, он пошел покупать десерт. Теодосия снова сосредоточила внимание на маленьком мальчике. Он положил на стол три десятицентовика. — Это все деньги, которые у меня есть, хочу пузырек вон тех духов для моей мамы. Сегодня ее день рождения. Мистер Джистер положил три десятицентовика в карман. — Сначала должен их выиграть, паренек. Давай, начинай угадывать. Капли пота выступили на веснушчатом лбу мальчика, когда он начал перебирать яйца. Дрожащими руками, наконец, выбрал тридцать яиц, обхватив их своими худыми ручонками, чтобы не дать им скатиться со стола. — Все сырые. Одно за другим Джистер разбивал яйца. Первые шесть оказались сырыми, седьмое — вареным. — Не получаешь духи, паренек, — сказал он и засмеялся. — Вот — возьми-ка конфетку. Глаза мальчика наполнились слезами. Низко опустив голову, он отошел от стола. Преисполненная жалостью, Теодосия приблизилась к столу. — Итак, маленькая леди, — протянул Джистер, бросая взглядом по ее груди. — Хотите попытаться? Много хороших призов. — Он повернулся к полке и, указывая на них, увидел мальчика, стоящего рядом со стеллажом. Ребенок держал пузырек с духами. — Эй, парень, поставь на место! — Но… но я копил несколько месяцев, чтобы насобирать эти тридцать центов. Сегодня у моей мамы день… — Думаешь, мне есть дело до того, когда родилась твоя мама? Отдай пузырек, или я… — Я бы хотела сыграть, — выпалила Теодосия, не желая слышать угрозу мужчины. Он выхватил у мальчика духи и прогнал его. Поставив духи обратно на полку, вернулся к столу. — Сколько попыток желаете сделать, милашка? Возмущенная его вольным обращением к ней, Теодосия смотрела, как слезы скатывались по щекам мальчика. — Сколько у вас яиц, мистер Джистер? Удивленно расширив глаза, он облизал губы. — Две корзины по две сотни в каждой. Она открыла сумочку и достала две золотые монеты. — Я буду угадывать все четыреста. Этого будет достаточно? Один из горожан вышел вперед. — Мэм, — осторожно сказал он, уставившись на сияющие золотые монеты. — Невозможно правильно угадать четыреста раз подряд. Вы уверены, что хотите рискнуть такими большими деньгами? — Я уверена, сэр, но благодарю вас за заботу. — Она подала монеты Джистеру. Схватив золото, — это было больше обычного заработка за месяц занятия игрой — поднял две наполненные яйцами корзины на стол. — Будьте моей угадывающей гостьей, — пригласил он, снова опустив взгляд на грудь девушки. — Если мне удастся отделить все сырые яйца от вареных, выиграю ли я все призы, которые у вас имеются? — О, конечно, конечно, — сказал он, ухмыльнувшись так широко, что крысиная голова над его ухом зашевелилась. — Все до единого. Девушка спокойно сняла перчатки и положила их на руку. — Очень хорошо. Пожалуйста, выложите все яйца на землю, но корзины поставьте на столе. Почти давясь от сдерживаемого смеха, он подчинился. Теодосия повернулась к толпе разинувших рты людей. — Нужно разделить четыреста яиц, и я была бы весьма признательна, если бы кто-то из вас помог мне. — Но мы не угадали, когда играли, — предупредила женщина. Она любезно ей улыбнулась. — Никто из вас не будет заниматься догадками, потому что следует не угадывать, а выбирать, что мы и сделаем. Видите ли, тут есть один секрет, и я рада, что могу поделиться им с вами. Мистер Джистер нахмурился. — Эй, постойте-ка, вы… — Сырые яйца не крутятся, — быстро объяснила Теодосия людям, — а вареные крутятся. — Она взяла три яйца с земли и, положив их на стол, попробовала раскрутить. Два откатились в сторону, а одно неистово затряслось. — Первые два сырые, последнее вареное. Когда она разбила их, чтобы доказать свою правоту, толпа изумленно загудела. — Мы подвергнем все яйца испытанию, — продолжала она. — Те, которые крутятся, мы положим в корзину слева, а те, которые будут откатываться в сторону, отправляем в корзину справа. Итак, приступим. — Игра закрыта! — Мистер Джистер в отчаянии попытался убрать яйца в корзины. Несколько мужчин из собравшихся помешали ему, в то время как остальные хлынули проверять яйца. Несколько минут спустя две корзины были снова наполнены. Теодосия надела перчатки. — Пожалуйста, разбейте яйца, мистер Джистер, чтобы вы могли посмотреть, как хорошо мы угадали. Когда мужчины, державшие мошенника, отпустили его, он ткнул в нее пальцем. — У вас ничего из этого не выйдет, леди. — Уже вышло, сэр. Можете разбить яйца, если желаете, но я полагаю, мы оба знаем, что они разделены правильно. И теперь вы должны сдержать свое слово и отдать мне все призы на полке. — Я не могу проводить игру без призов! — Выходит, я вас разорила. Жир у него под подбородком затрясся, когда расплавленная ярость прорвалась сквозь него. Он ринулся на нее, приготовившись схватить за шею, но не сумел даже приблизиться. Твердая масса мускулов внезапно возникла перед ним. Роман сбил мужчину одним ударом на землю, затем быстрым движением выхватил кольт. — Что, черт побери, происходит, мисс Уорт? — Он окинул взглядом толпу и увидел, что она направляется вокруг стола к полке с призами. Теодосия подала пузырек духов мальчику, который пытался их выиграть, затем, задумавшись, сняла шляпу, с нее шелковую ленточку и повязала ее вокруг флакона. — Ну, вот, парень, теперь у тебя есть подарок для мамы. Он улыбнулся, когда она погладила его по щеке, обнял за ноги, прежде чем помчаться отыскивать маму. Пока Роман наблюдал за этой сценой, чувство изумления нахлынуло на него. Как объяснить, что два незнакомых человека демонстрировали такую привязанность? Это было самое непонятное из того, что он когда-либо видел. — Люди, она не имеет права отдавать духи тому сопляку! — закричал Джистер. — Это настоящие французские духи, проделавшие весь путь из Нью-Йорка! — Мисс Уорт, — обратился Роман, — не скажете, за что я только что ударил этого человека? — Вы сделали это потому, что служите моим телохранителем, — ответила она, выходя из-за стола. — Что же касается того, почему вы решили ударить его, вы… — Она обманула меня! — Джистер, тяжело дыша, осторожно поднялся с земли. — Мистер Джистер, — начала Теодосия, водружая шляпку на голову, — я не намеревалась открывать секрет вашей игры до тех пор, пока вы не посмеялись над неудачей маленького мальчика. Вам этого показалось мало, вы еще и толкнули его. Понимаю, что ваши средства к существованию зависят от незнания посетителями закона инерции. Однако не могу постичь того бессердечного отношения, которое вы демонстрируете, когда люди проигрывают свои деньги. — Поворотом головы она отделалась от него и посмотрела на Романа. — Как насчет десерта, мистер Монтана? Роман взглянул на коробки с едой, которые уронил в тот момент, когда увидел Джистера, пытающегося напасть на Теодосию. — О, мистер Монтана, — пробормотала она, — когда вы ударили мистера Джистера, то рассыпали наш десерт. — Ну, а что, по-вашему, я должен был сделать? Залепить куском клубничного пирога ему в нос? Послушайте, все равно не понимаю, что здесь произошло, пока меня не было, но вы… — Она разорила меня, вот что! — взорвался Джистер. Теодосия спокойно прошла между собравшимися горожанами. — В благодарность за вашу помощь прошу вас взять понравившиеся вам призы. Визжа от восторга, люди бросились к полке и быстро разобрали все сокровища. В попытке спасти хотя бы один из ценных призов Джистер бросился к полке, но резко остановился, почувствовав дуло пистолета, упершееся в жир на боку. — Иногда мы выигрываем, Джистер, иногда проигрываем, — сказал Роман, твердо держа в руке пистолет. — Сегодня ты проиграл. — Угрожающим блеском глаз, сдержанным кивком и взмахом кольта приказал владельцу игры убраться. Джистер покорился. — Позвольте вас поздравить, мисс Уорт, — объявил Роман, беря ее за руку и ведя к десертным стойкам. — Вы очень талантливы. — Весьма неудачный выбор слов, мистер Монтана. Понимание закона инерции не талант, а обязательное знание, являющееся результатом многих лет учебы. Объясняю: центробежная сила — это тяга, возникающая под воздействием движущегося по окружности объекта тела. Сила действует наружу от центра вращения. В сыром яйце центр жидкий и, таким образом, неравномерно распределен в пределах скорлупы. При верчении содержимое расплескивается… — Тысяча благодарностей за то, что растолковали мне все, это, мисс Фонтан Знаний, но я говорил не о ваших знаниях, а о вашей поразительной способности отыскивать неприятности! Разве не приходило на ваш блестящий ум, что лишение всех призов этому человеку может не слишком понравиться? Она уклонилась в сторону, когда в нее полетел мяч мальчишки. — Нет. Моей единственной целью было добиться возмездия за этого милого маленького мальчика, который хотел подарить духи своей маме. У Романа не хватило духу бранить ее за отсутствие здравого смысла. По ее мнению, она совершила добрый поступок, и так оно и было, но даже если и так, он решил лучше присматривать за нею. — Вы ведь не сердитесь на меня, да, мистер Монтана? — Взяв его руку в обе свои, она подняла ее к груди и положила подбородок на костяшки пальцев. Ее нежное беспокойство и ласковый жест произвели на него глубокое впечатление — он почувствовал свою уязвимость перед ее нежностью в этот момент, словно стоял безоружный перед доброй, но в то же время властной силой. — Мистер Монтана? Он принял угрюмое выражение, прибегнув к поддразниванию. — Да, я страшно зол на вас: просил взять мне тот винчестер, если выиграете, но нет, вы позволили кому-то другому стащить его. — У вас два пистолета на бедрах, нож на ноге и винтовка на седле. Зачем нужно еще одно оружие? — Ну… просто так. «Как он похож на маленького мальчика в этот момент», — подумала она, наблюдая за его улыбкой и капризным мерцанием в глазах. Импульсивно потянулась и провела пальцами по его длинным черным волосам, спадающим на грудь, наконец остановила руку на талии и погладила твердый мускул спины. Роман стоял, не шелохнувшись, и его сердцебиение было единственным движением во всем теле — никогда раньше она так не прикасалась к нему и, судя по наивности в глазах, не имела представления, что ее простой ласковый жест возбуждал его до такой степени, что он с трудом сдерживался, чтобы не — целовать и возбуждать ее прямо перед всем городом. Он должен остаться с ней наедине — сейчас, немедленно, и тогда ей не устоять под его напором. В последнее время в разговорах уже не упоминался сексуальный трактат, но разве можно забыть о тех крайне необычных вещах, которые описывали покойные тибетские мужчины. Может, чтение «Сладостного искусства страсти» с Теодосией приведет к некоторой крайне необычной забаве. — Мисс Уорт, почему бы нам не вернуться в гостиницу? Она опустила руки, затем стряхнула какую-то соринку с его рукава. — Можно еще немного поразвлечься? Мне хотелось бы посмотреть игру с числами. Он не мог отвергнуть мольбу, сияющую в ее глазах, и смирился с тем, что придется немного подождать, прежде чем приступить к изучению тибетских сексуальных секретов. По правде говоря, было, возможно, даже лучше, что у него появилось время охладить чувства. — Игру с числами, да? — Он бросил взгляд на палатку. Почувствовав, что он согласен, Теодосия, подобрав юбки, направилась к месту проведения другой игры, Роман — вслед за ней. Когда они подошли, он увидел Барриса Джистера, присоединившегося к хозяину цифровой игры. Мужчины повторяли друг друга — у обоих одинаковые крысиные шляпы, это указывало на их родственные отношения. Он также понимал, что другой брат Джистер, возможно, такой же мошенник, как и Бар-рис. — Это она, Джорди! — закричал Баррис. — Закрывай игру и… — Добрый день вам, мисс, — произнес Джорди. Улыбнувшись, он толкнул Барриса на стул. — Говорят, вы разорили моего брата. — Она честно выиграла его призы, — заявил Роман голосом, не терпящим возражений. — Ну да, конечно, — согласился Джорди, снова толкнув брата в плечо, когда тот попытался встать со стула. — Честно, по правилам. И, знаете что? Именно так я и провожу свою игру — честно и по правилам. — Ну, мистер Монтана, — сказала Теодосия, улыбнувшись, — наконец-то мы нашли честную игру, в которой можем доверять своим собственным способностям. Роман стал изучать устройство игры: на веревке было множество больших деревянных прищепок, и на каждой — номер. — Итак, каков научный секрет этой игры, мисс Уорт? — Здесь нет ничего научного! — воскликнул Баррис. — Мистер Джистер прав, — сказала Теодосия, — В этой игре нет ничего научного: все, что требуется от игрока — хорошая память и хороший прицел. — В самом деле? — спросил Роман. — Все правильно, — подтвердил Джорди, метнув хитрый взгляд в сторону брата. — Это честная игра. Хотите сыграть, мистер? Прежде чем Роман успел ответить, к палатке подошла молодая пара. — Хочу играть, — заявил парень, похлопав по руке своей возлюбленной. — Где призы? — Это ставочная игра, сэр, — объяснил Джорди. — Вы ставите свои деньги, и, если выигрываете, я отдаю вам столько, сколько вы поставили. Парень вытащил из кармана два доллара и положил их на стойку. — Какие правила? Джорди повернулся и подмигнул Баррису, который не сводил глаз с девушки, разорившей его. — Как видите, — сказал Джорди своему клиенту, — на семи из этих прищепок написаны номера девять, шестнадцать, восемнадцать, шестьдесят один, восемьдесят девять и девяносто восемь. — Он укачал на семь прищепок с названными номерами. — Это выигрышные номера. Хорошенько посмотрите, где они находятся, потому что я буду переворачивать все прищепки. Все, что нужно, чтобы выиграть, это запомнить, где находится один из выигрышных номеров, и набросить на него кольцо. Если сделаете это, то уйдете отсюда с четырьмя долларами в кармане, а нет, я забираю ваши деньги, а вы получаете… — Конфетку, — вмешался Роман. — Нет, стакан шерри, — поправил Джорди. Он подал своему посетителю деревянное кольцо. — Скажите, когда будете готовы, и я переверну номера. Сознавая, что вокруг палатки собирается толпа, парень внимательно изучил прищепки, затем кивнул. Ручкой, приделанной к одному концу веревки, Джорди повернул прищепки так, что они, описав круг, оказались номерами к задней стене палатки. — Бросаю кольцо на номер восемьдесят девять, — сообщил парень своей девушке. — Точно знаю, где он. — Он бросил кольцо и торжествующе вскрикнул, когда оно опустилось на прищепку. Зрители громко зааплодировали. Джорди снял прищепку с веревки и повернул ее. — У нас победитель, Баррис! Он накрыл номер восемьдесят девять. Как ни жаль расставаться со звонкой монетой, но вы выиграли честно. Вот ваши деньги. Парень просиял, получив выигрыш от устроителя игры и поцелуй в щеку от своей возлюбленной. — Теперь мой спутник хотел бы сыграть, — сказала Теодосия, когда пара ушла. — Он поставит все имеющиеся у него деньги. Роман нахмурился. — Все деньги? — Сколько у вас денег? — спросила она. — Что? Э… я не знаю. Долларов тридцать или около того, но я… — Но, мистер Монтана, — продолжала Теодосия, глядя в его большие голубые глаза. — Вы же сами видели, как просто выиграть. Вы все знаете о ней, почему бы вам не поставить на выигрыш крупную сумму? — Она снова повернулась к хозяину игры. — Он ставит сто тридцать долларов, сэр. Джорди едва не свалился. — Сто тридцать долларов? Услышав высокие ставки, людская толпа придвинулась ближе. Роман взял Теодосию за локоть. — Вы сошли с ума? Я… — Вы можете предоставить соответствующую сумму в сто тридцать долларов, сэр? — спросила она Джорди Джистера. — Конечно, могу, — ответил он. Дрожащими от радостного возбуждения руками он вытащил коробку с деньгами из-под стола, открыл ее и показал ей деньги. — Здесь около двух сотен. — Ставьте ваши деньги, мистер Монтана. Роман отвел ее на несколько шагов от стойки. — Мисс Уорт, я только что сказал вам, что у меня только примерно тридцать… — Я еще должна заплатить вам ваше жалованье. — Она быстро достала из сумочки сто долларов золотом, вернулась к палатке и положила деньги перед Джорди. — Теперь добавьте то, что у вас есть, мистер Монтана. Он заметил, что толпа зрителей все увеличивалась, некоторые хвалились, что выиграли, другие жаловались, что проиграли. Их замечания убедили Романа, что для игры действительно требовалось мастерство. — Мистер Монтана? — подтолкнула его Теодосия. Он уставился на кучу денег на деревянном прилавке. Добавив их к тем, которые уже имелись в различных банках, получил бы сумму сбережений почти в триста пятьдесят долларов, заплатил бы сенатору Мадригалу сто пятьдесят долларов и полностью расплатился за землю. Казалось смешным рисковать потерей ста тридцати долларов в какой-то глупой цифровой игре. Если ему удастся набросить кольцо на выигрышный номер с помощью своих собственных способностей, он уйдет отсюда с двумястами шестьюдесятью долларами… И ранчо, наконец, будет принадлежать ему. Он снова изучил устройство игры. Теодосия сказала, что выигрыш зависит от хорошей памяти и точного броска. У него была надежда и на то, и на другое. — Хорошо. Добавив тридцать долларов к куче золота, взял кольцо. Джорди снова повернул номера так, что его клиент мог их изучать. — Скажите, когда будете готовы. Роман запомнил, где находится номер шестнадцать. — Готов. Джорди перевернул номера. — Удачи, мистер. — Не промахнитесь, — добавила Теодосия. Слегка сжав его руку, она отступила. В толпе воцарилась тишина: каждый затаил дыхание и ждал, когда же полетит кольцо. Роман, будто не замечая зрителей, сосредоточился каждой клеточкой тела на игре — единственной вещью в мире, имеющей значение в этот момент, стала деревянная прищепка, которую он выбрал. Затем одним быстрым движением бросил кольцо и увидел, как оно аккуратно окружило нужную прищепку. — Вы сделали это, мистер Монтана! — Захлопав, Теодосия присоединилась к нему перед прилавком. — Отдайте ему его деньги, сэр. — Сначала давайте-ка посмотрим, достал ли он выигрышный номер, — сказал Джорди. — Достал номер шестнадцать, — заявил Роман. Сдерживая смех, Джорди снова подмигнул Баррису, затем снял прищепку с веревки и показал ее своему клиенту. Роман уставился на номер на прищепке. Мощная смесь неверия, смятения и горького сожаления привела его в отчаяние, он с досады стукнул кулаком о прилавок — проигрыш!ГЛАВА 9
— Проклятие! — зарычал Роман. — Если мои глаза меня не обманывают, — спокойно заключил Джорди, — номер прищепки, на которую вы набросили кольцо, девяносто один. Может статься, ваша память не так хороша, как вы думали. Вы проиграли, но было приятно иметь с вами дело. — Он ловко сгреб кучку денег в свою коробку. Ропот сочувствия пробежал по толпе собравшихся зрителей, как вдруг звонкий смех Теодосии заставил его стихнуть. — Что, черт побери, кажется вам смешным, женщина? — загремел Роман. — Проиграть сто тридцать долларов! Проклятие, если бы вы не уговорили меня на это дурацкое… — Вы не проиграли, мистер Монтана, советую вам взять эту коробку с деньгами, пока Джистеры не унесли ее. Веселые искры в ее красивых глазах предупреждали его — произошло что-то незаметное. Быстро, словно жалящая змея, он схватил руку Джистера. — Эй! — возмутился Джорди, когда его коробка с деньгами снова шлепнулась на прилавок. — Что это, черт побери, вы… — Он не проиграл, сэр, — почти выкрикнула Теодосия, — и вы это знаете. Баррис схватил брата за плечо. — Я пытался сказать тебе, Джорди! Эта женщина… — Позвольте посмотреть прищепку, на которую набросил кольцо мой спутник, — попросила Теодосия, выхватывая ее из рук мошенника, прежде чем тот успел ей помешать. — На эту прищепку можно смотреть по-разному, мистер Монтана. Когда вот так — вы действительно видите номер девяносто один, а теперь поверните ее вот так… Номер шестнадцать врезался в глаза Романа. Теодосия положила прищепку. — Семь выигрышных номеров: девять, шестнадцать, восемнадцать, шестьдесят один, шестьдесят шесть, восемьдесят девять и девяносто восемь, если их перевернуть, будут читаться как шесть, девяносто один, восемьдесят один, девятнадцать, девяносто девять и восемьдесят шесть. Посетитель может выиграть, если владелец решит позволить ему сделать это. Так что, видите? В этой игре нет ничего научного, требуется лишь хорошая память и прицел — и немного наблюдательности, касающейся чисел. — Будь я проклят, — пробормотал Роман. — Мошенник обманул нас! —выкрикнул кто-то из толпы. — Верните моих три доллара! — И мне! — отозвался другой. Джорди и Баррис попытались убежать от толпы людей: Баррис упал в грязь, Джорди на него, и несколько горожан быстро схватили их. — Кто-нибудь, приведите шерифа! — приказал один из мужчин. Удовлетворенный тем, что мужчины справились с Джистерами, Роман открыл коробку с деньгами и взял свой выигрыш, затем передал ее парню, стоящему рядом с ним. — Можешь поделить остальное. — Мы не забудем, что вы сделали, леди, — предупредил Джорди, когда прибыли шериф Киддер Пасс с помощниками. — Уж будьте уверены, — добавил Баррис. — Когда-нибудь где-нибудь мы еще встретимся. И тогда… — Тогда вы встретитесь и со мной тоже, Джистер, — напомнил ему Роман. — Они пойдут под стражу, не так ли? — спросила Теодосия, когда представители закона повели Джистеров. — Сомневаюсь, — буркнул Роман. — Шериф, скорее всего, просто выпроводит их из города и предупредит, чтоб больше не показывались здесь. Но Джистеры, он знал, вернутся, чтобы отомстить Теодосии — холодная ненависть в их глазах была красноречивее всех слов. Боже, вспомнил Роман: в Оатес Джанкшен из-за отсутствия здравого смысла Теодосия привлекла внимание трех грабителей, охотящихся за золотом; в Киддер Пасс ее гений обернулся против нее ненавистью двух бродячих мошенников, которые не только видели ее золото, но и жаждут мести настолько, что не смогут успокоиться, пока своего не добьются. Не имело значения, какой она была — безрассудной или гениальной — выходило: она притягивала опасность, как магнит. Роман решил покинуть Киддер Пасс в середине ночи, когда никто в городе не заметит отъезда и не будет поджидать их за его пределами, — чем большее расстояние отделит Теодосию от Джистеров, тем безопаснее для нее. — Мистер Монтана, эти люди должны быть заключены в тюрьму. Они… — Их игры не противозаконны, нечестные — да, но не нарушающие закон. Большинство людей не ставили большие деньги на игры Джистеров, поэтому, если не выигрывали, то и не много теряли; конечно, у большинства людей нет знаний, которые помогли бы им выиграть при неблагоприятных условиях. — Он посмотрел на деньги в руке. — Я… благодарю вас, — прошептал он. Ему хотелось бы сказать больше, но он не знал, как выразить чувства, которые сам не мог понять. Теодосия улыбнулась и провела ладонью по его мускулистой руке, хотя мозг предостерег: «Не прикасайся к нему так часто и так интимно». Но нежность ее сердца побуждала ласкать его каждый раз, когда появлялась такая возможность, — ей хотелось обнять своего спутника. — Мы возвращаемся в Темплтон, мистер Монтана? — спросила она, не находя смелости обнять его так, как ей хотелось. — После десяти лет работы на свою мечту вам, должно быть, не терпится поскорее сделать сеньору Мадригалу последнюю выплату и вступить во владение землей. Роман не знал, что сказать — ее способность проникать в его мысли и чувства… понимание, как важна для него его земля… готовность отложить сочтенные планы, вернуться с ним в Темплтон… Возникло желание обнять ее. Простое чувство благодарности, в конце концов, это не что иное, как признательность, ничего более. И в этом все дело. Но она, возможно, увидит что-то более глубокое в его простом, дружеском объятии, может подумать, что увлекся ею или — чего доброго — влюбился. Нельзя обнимать ее, глупая идея, и ему чертовски повезло, что не поддался ей. — Мистер Монтана? Он сунул деньги в карман. — В Темплтон отправлюсь как-нибудь в другое время, — наконец, ответил он на ее вопрос. — Надо собрать сбережения, которые имеются у меня в других городах, прежде чем смогу сделать последний взнос за землю. Вы готовы вернуться в гостиницу? Наверное, обнимет ее в комнате, внезапно подсказали чувства, а может быть, и поцелует: она поймет, что его ухаживания вызваны желанием и не связаны ни с чем другим, и это абсолютная правда. — Не могли бы мы еще немного повеселиться, прежде чем вернемся в комнату, мистер Монтана? — спросила Теодосия, заинтересовавшись цирковым фокусником, дающим представление неподалеку. — Если бы я смогла понаблюдать за тем человеком более внимательно, возможно, смогла бы понять, какие трюки он использует, чтобы заставить этих уток исчезать. — Она порывалась направиться в сторону фокусника. Роман, удерживая ее за руку, решительно повел к городу. — Мисс Уорт, достаточно веселья для одного дня. Вернувшись с Теодосией в гостиничный номер, Роман повесил свою шляпу и портупею на вешалку и объявил, что ему скучно. Теодосия, перестав снимать перчатки, взглянула на него. — Скучно? — Смертельно. — Сцепив руки за спиной, он принялся вышагивать по комнате, время от времени останавливаясь, чтобы поглазеть в окно и тяжело вздохнуть. Иоанн Креститель вытянул ногу между прутьями клетки. — Конечно, нельзя без конца наслаждаться мацерированием, — воскликнул он. — Мы могли бы еще вернуться на ярмарку, — предложила Теодосия Роману, сняв шляпку и туфли и наполнив баночки для еды и воды у попугая. Роман покачал головой и сбросил рубашку. — Жарко, — объяснил он, увидев испуганный взгляд на ее лице. — Жарко и скучно. — Он изобразил широкий зевок. Теодосия не могла удержаться, чтобы не уставиться на него: крепкие мускулы груди вздувались И перекатывались, словно у него под кожей были шеи. Он представлял изумительный сексуальный вид, и лишь когда первое теплое трепетание ожило внутри нее, отвернулась и села на твердый, с высокой спинкой стул перед маленьким письменным столом. — Почему бы вам не вздремнуть немного? — Не хочу спать. Умираю от скуки, а сон — самое скучнейшее занятие, которое только можно придумать. Назовите что-нибудь, чем мы могли бы заняться, и я выберу одно из них. Он знал, каково будет ее предложение, и надеялся, что не потребуется много времени на его обдумывание. — Что, если заказать легкую трапезу? Может быть, немного фруктов? — Мы же ели несколько часов назад. — Для большего эффекта он остановился перед маленьким ковриком у кровати и начал толкать его носком сапога. — Боже, какая скука. — Не хотите поговорить? Он вперил взгляд в потолок. — Мне хотелось бы заняться чем-то спокойным, но… не знаю, тихим, что ли… посидеть и расслабиться, но не могу просто сидеть, ничего не делая. Она на мгновение задумалась. — Можно немного почитать. Его охватило торжество. — Почитать? В общем-то, хорошо было бы, но у меня нет книг. — О, это совсем не препятствие, мистер Монтана. — Улыбнувшись, Теодосия встала и открыла один из своих сундуков. Роман увидел, как она достала несколько толстых томов, — ни один из них не был сексуальным руководством. — Что это? Она принесла их на кровать и разложила на матрасе. — Вот это, — указала она на самую большую книгу, — полное собрание сочинений Шекспира. Вторая — история Великого Сфинкса, который является грандиозной и величественной скульптурой Египта. Не видя в его реакции энтузиазма, она потянулась к третьей книге. — А это подробный и крайне интересный учебник о человеческой селезенке. — Селезенке? Она погладила переплет книги. — Селезенка — это высокососудистый, не имеющий выводного протока орган, расположенный возле желудка или кишечника большинства позвоночных. Он занимается конечным разрушением кровяных клеток, хранением крови и… — Ага, я знаю все о селезенке. — Селезенка? Боже, разговор о чем-то подобном в самом деле мог бы уморить его до смерти! Она слегка нахмурилась. — Вы знакомы с селезенкой? — О, конечно. Селезенка — это… ну, вы знаете. Это тот кусок кишки, который разрушает желудок. Я всегда сочувствовал тем людям, у которых есть селезенка. — Но… — Мне также известно все, что нужно знать о Шекспире. Он тот, кто сочинил историю про женщину по имени Джули, выпившую яду и умершую, так что ее возлюбленный, Гамлет, не смог смыть то чертово пятно крови со своих рук. И хотите знать, как Великий Стинкс получил свое название? Он воняет, и неудивительно: в нем похоронено, наверное, с тысячу египетских королей, если бы египтяне хоронили своих покойников в землю, как это делаем мы, они бы не назвали скульптуру Великий Стинкс. Ну, что еще есть у вас почитать? Теодосия расхохоталась. Она просто не могла удержаться. — Вы, сэр, самый поразительный рассказчик, с которым мне довелось встречаться. Ее смех порадовал Романа, ибо он слышал его нечасто, ему нравилось видеть ее такой, счастливой и беззаботной. Конечно, ему не меньше нравилось видеть ее в агонии желания, не в состоянии дышать или противиться ласкам. С этими мыслями в голове он посмотрел на книга, которые она ему показала, и задумчиво почесал подбородок. — А у вас нет еще чего-нибудь, что я мог бы почитать? Она отложила медицинскую книгу о человеческой селезенке. — У меня есть сексуальный справочник. — Справочник? Что… — Руководство, — пояснила она. — «Сладостное искусство страсти». Но когда я как-то спросила у вас, сколько времени вам понадобилось бы, чтобы изучить ее содержание, вы дали понять, что уже сведущи в искусстве страсти. Его мозг лихорадочно заработал. — Ну, да, именно так, и очень хорошо. Страсть — знаю о ней все. Вы называете ее, я делаю. В общем, хотя я и опытен, любопытно, знали ли те тибетские знатоки секса столько же, сколько известно мне. Они могли много насочинять просто так, чтобы произвести впечатление на тибетских девушек. — Мистер Монтана, вы серьезны в своем желании просмотреть трактат? «Желание — ключевое слово», — подумал Роман. — Вполне серьезен, мисс Уорт. Кивнув, она собрала все книги, которые не произвели впечатления, отложила их в сторону и распаковала сексуальное руководство. Роман прямо-таки выхватил книгу из ее рук и растянулся на кровати, собираясь читать. — Возможно, позже мы могли бы обсудить некоторые места трактата, — предложила Теодосия, собирая письменные принадлежности, чтобы написать письмо Аптону и Лилиан, пока Роман будет читать. — Было бы крайне интересно узнать, как вы сравните тибетскую практику с той, которую имели в прошлом. Уверена, обнаружите огромное культурное различие. Ее предложение моментально возбудило его. Проклятие! Он не прочел еще ни единого слова сексуального трактата, а уже заводится! Чтобы скрыть свою реакцию, он открыл книгу и положил ее на бедра. Затем попытался придумать научно звучащий ответ на ее предложение. — Э… да. Конечно, мисс Уорт. Буду более чем рад научить вас разнице между действиями тибетцев и действиями американцев. — Научить, мистер Монтана? — Показать. Имею в виду… — Обсудить, полагаю, то слово, которое вы ищете. «Обсудить, как же», — подумал он, но вслух сказал: — Да, это то, что я имел в виду. Удовлетворенная, Теодосия вернулась к письму. Все еще распираемый желанием, Роман повернулся на бок, к ней спиной и открыл книгу. Первая схема была сложена втрое. Развернув лист, понял, зачем это сделано, — он оказался длиннее остальных. Когда страница полностью была расправлена, его взгляду открылась диаграмма, изображавшая в возбужденном состоянии мужской член, имевший, по его подсчетам, около двенадцати дюймов длины и неимоверную толщину. Надпись под диаграммой гласила: «Горе мужчине, который не наделен подобным, ибо ему никогда не удовлетворить женщину». Роман уставился на диаграмму, гадая, был ли это автопортрет тибетского знатока секса: если так, то мужчина — чертовский лжец либо ему позировал слон. Почувствовав облегчение от своей гипотезы, Роман сложил диаграмму, перевернул страницу и увидел еще один набросок, на этот раз изображающий пару, занимающуюся любовью в цветочном саду. Роман нахмурился: ноги мужчины и женщины так переплелись, что нельзя было сказать, какие и кому принадлежали и где чей зад. Подумав, что, возможно, изучает рисунок неправильно, перевернул книгу вверх ногами, но теперь казалось, будто все это происходит на небе. «Черт, — подумалось ему, — мужчина должен быть акробатом, чтобы заниматься любовью с тибетской женщиной». Обескураженный странным рисунком, он не услышал, как Теодосия подошла к кровати. Легкое прикосновение руки к его плечу напугало его так сильно, что Роман вскрикнул и уронил книгу. — Ради Бога, мисс Уорт, не подкрадывайтесь так ко мне! — Хотела узнать ваши первые впечатления относительно тибетского ученого. Он сел и пригладил пальцами волосы. — Лживый акробат, вот что я думаю! Неужели вы действительно верите в то, что написано в этой глупой книжке? Сильно заинтригованная его явным неприятием трактата, она присела на кровать и взяла книгу. Полистав ее, просмотрела несколько страниц. — Фактически… да. У меня не было причины думать иначе до сих пор. Почему вы считаете, что трактат глупый, мистер Монтана? — Да потому, что… — замолчав, взял у нее книгу. Открыв страницу, где была изображена занимающаяся любовью пара, ткнул в нее пальцем. — Если изображается одна из непривычных поз, о которых вы как-то говорили, то это — не крайне необычно, а просто невозможно! — Разве? — Эти двое практически вывернулись наизнанку! Люди не занимаются так любовью, мисс Уорт. Если бы они попытались, то никогда бы не распутались! Она снова взглянула на рисунок. — Но это лишь одно из описываемых положений. Есть и другие, и многие из них кажутся вполне удобными, на мой взгляд. Он решил, что она когда-то в юности брала уроки акробатики. — Что вы уже прочитали, мистер Монтана? — Ничего, кроме того, что никогда не смогу удовлетворить страсти женщины. — Развернув сложенную страницу, представил схему на обозрение. — Что такое Тибет? Страна великанов? — Диаграмма неверна? — Она наклонилась вперед, чтобы лучше видеть. — Я думал, вы изучали анатомию человека. Она немного отстранилась, но взгляд остался на диаграмме. — Изучала анатомию, но никогда не видела пенис… впрочем, один раз… Несколько лет назад брала уроки рисования, и одним из моих заданий было нарисовать обнаженного мужчину. Натурщик позировал без одежды, конечно, но его пенис находился в состоянии покоя. — В замешательстве нахмурившись, она взглянула на него. — Вы говорите, что эта диаграмма не является истинным воспроизведением… — Черт, конечно, нет! Его крик и гневный блеск в глазах задели ее. — Прошу прощения, — прошептала она, — за мое невежество. — Не хотел кричать, — быстро проговорил он. — Но не могу согласиться, что вы сочтете эту диаграмму правильной. Почему ваш зять не объяснил вам? — О, Аптон не знает, что у меня есть эта книга. Один из лаборантов Гарварда одолжил ее мне. — Тогда почему он не объяснил вам? — Мисс Биддингтон — женщина. Очень милая, приближающаяся к почтенному семидесятилетнему возрасту. Старая дева, размышлял Роман. Теперь ясно, почему она ничего не разъяснила Теодосии относительно диаграммы. Он мог себе представить, какими фантазиями, должно быть, развлекалась милая мисс Биддингтон, глядя на диаграмму. — Поскольку вы еще не начали читать, оставлю вас, чтобы вы могли сделать это, мистер Монтана. — Теодосия начала вставать. Роман поймал ее за запястье. — Мы могли бы почитать вместе: так можно сразу же обсуждать то, что читаем. — И какое прекрасное место для так называемого обсуждения, подумал он, кровать. — Это сэкономит время! — Ну… Он серьезно посмотрел на нее. — Вы же сами сказали, что читаете эту книгу для того, чтобы понять, что произойдет, когда вы, наконец, найдете идеального мужчину для зачатия ребенка. Мне кажется, вы бы хотели, чтобы я разъяснил вам некоторые места, или предпочитаете, чтобы вам рассказывал о них тот мужчина, которого вы выберете? Если так… чтобы объяснял совершенно незнакомый… — Не намереваюсь быть страстной с этим мужчиной, я уже говорила вам прежде, что мои отношения с ним будут строго… — Тогда вам следует знать об этих подробностях на случай, если парень попытается начать их, — возразил Роман, барабаня пальцами по книге. — Только так вы сможете остановить его прежде, чем он зайдет слишком далеко: чем больше будете знать, тем точнее сможете контролировать свои действия с ним. Играя локоном волос, она задумалась над его аргументацией. — Хорошо, мистер Монтана. Понятна ваша точка зрения. Он хлопнул рукой по кровати рядом с собой, отодвинувшись, чтобы дать ей место. Она устроилась возле него и прислонилась спиной к горе подушек. — Глава первая, — объявил он, открывая начало главы и просматривая страницу. — Здесь объясняются приготовления к занятиям любовью. Прикосновения, поцелуи и тому подобное. Вы не будете делать этого с кандидатом, которого выберете, но, может, нам следует поговорить об этом. Просто, чтобы вы имели полное представление. Теодосия прочла страницу. Она читала ее и раньше, но чтение ее вместе с Романом делало слова более значительными… и эротичными. Он услышал, как дыхание ее участилось, и внутренне улыбнулся — так она реагировала на параграф о прикосновениях и поцелуях, что ему, определенно, не терпелось увидеть, как она будет реагировать, когда доберутся до действительно стоящей части. — Мужчина может начать заниматься любовью с женщиной с поцелуев, но я делаю это не так. — О? — Она повернулась к нему лицом и заглянула в глаза. — А как вы это делаете? Конечно, мне полезно знать, чтобы разобраться во вступлении в случае, если избранный кандидат попытается его предпринять. Он улыбнулся. Она оказалась самой плохой лгуньей, с которой когда-либо ему приходилось иметь дело. — Мне нравится касаться лица женщины. Провести пальцем вдоль подбородка к вискам и погладить веки; иногда кладу ладонь на шею и двигаюсь вниз; нравится зарываться пальцами в ее волосы. А пока одна рука проделывает все это, другая удерживает талию, постепенно прижимая ее ближе к себе, так близко, что она чувствует то воздействие, которое производит на меня. Вы понимаете, что имеется в виду, мисс Уорт? Она вспомнила вечер в доме доктора Уоллэби, когда он крепко прижал ее к своему телу. Она действительно почувствовала доказательство его желания. — Да, — прошептала она. Услышав свой собственный гортанный шепот, отвела взгляд от его небесно-голубых глаз и посмотрела в книгу. Увидев это, Роман напомнил себе, что нужно действовать не спеша. Небрежно поиграв изящными золотыми цепочками, свисающими с ее рубиновой броши, перевернул страницу книги и начал читать вслух. — Перед снятием одежды мужчиной немалое время должно быть уделено подготовке женщины к виду его наготы. Девственница, скорее всего, будет напугана своей первой встречей с возбуждением мужчины и начнет сопротивляться его действиям, если ее страхи быстро не успокоить. Чтобы смягчить беспокойство девушки и возбудить ее страстные чувства, мужчина должен поцеловать ее нежно и неторопливо. Он уставился в пространство, словно в глубокой задумчивости. — Верно, — объявил он, — но не раньше, чем прикоснется к ее лицу, шее и плечу, как я только что объяснил. А когда мужчина целует женщину, ему следует делать все возможное, чтобы побудить ее открыть рот. Целовать сжатые губы — это все равно, что прижиматься ртом к сочному персику, но не иметь возможности его откусить. Вы знаете, что, если только вам удастся вонзиться в него, вы насладитесь божественным вкусом. Ведь знаете, что я имею в виду, верно? Она слушала зачарованно и, не сознавая, наклонилась к нему, так и не заметив его поднятой руки, которая прижала ее к его груди. Единственное, что ей больше всего хотелось, так это ощутить его поцелуи. Роман читал все ее мысли в глубинах затуманившихся глаз, но в его намерения входило больше, чем только поцеловать ее. — Как только женщина раскроет губы для мужчины, он должен использовать язык для имитации движений любовного слияния, — продолжалось их чтение. — Вначале ему следует совершать медленные, неглубокие погружения, постепенно переходя к более полным и глубоким толчкам. Если эти попытки пройдут успешно, женщина, на этой стадии, должна ответить взаимностью и начать совершать ответные движения языком. Во время поцелуя мужчина может начать ласкать грудь женщины. Ему не следует резко хватать такие сочные сокровища, но обращаться с ними почти что с благоговением. Лаская грудь одной рукой, мужчине затем следует положить другую на живот женщины и постепенно опускать ее до тех пор, пока не достигнет мягкого бугорка между ног. Ощущение его прикосновения в месте средоточия женской страсти заставит ее тяжело дышать и, возможно, каждый ее выдох станет сопровождаться протяжным стоном, который будет казаться музыкой для его ушей. Таким образом мужчина поймет, что женщина готова принять и насладиться более интенсивными приготовлениями к любовным занятиям. К тому времени, как закончился отрывок и Теодосия прижималась бедром к его боку, желание Романа усилилось. Он уже не знал, кто больше возбужден чувственными инструкциями — Теодосия или он сам. Помня, что она повторит его действия, он стал опускаться до тех пор, пока уже больше не сидел, а полностью улегся на кровати; его дыхание участилось, когда Теодосия легла рядом, положив голову на плечо. Лицо девушки оказалось лишь в нескольких дюймах от него. Он провел пальцами вдоль ее подбородка к вискам и, наконец, погладил веки. Не встречая сопротивления, погрузил пальцы в волосы — они наполнили его руку золотистой легкостью, пробуждая к жизни каждый нерв его ладони; любуясь, как нежные локоны мерцают на его смуглой коже, поиграл ими немного, прежде чем нежно обхватить за шею и почувствовать биение пульса под своими пальцами. — Теодосия, — произнес он мягко. Она никогда не слышала, чтобы он так к ней обращался. Звук своего имени на его губах и желание, которое она услышала в его хриплом голосе, усилили томление по его поцелую. Она приподняла лицо, Роман нежно взял ее за подбородок и погладил нижнюю губу большим пальцем; глядя в глаза, нежно и непринужденно улыбнулся; не в силах устоять перед его очарованием, девушка улыбнулась в ответ. Поцеловав, удивился и обрадовался — ее губы раскрылись, коснулись его языка. Желание возросло так резко, что, казалось, все каменеет по мановению какой-то волшебной палочки. Он не мог больше ждать, чтобы увидеть всю ее прелесть… Протянув руку, принялся расстегивать пуговицы платья на спине, а чтобы отвлечь ее мысли от того, что делает его рука, удерживал взгляд, двигая бедрами в медленном и устойчивом ритме, который, ему казалось, завлечет девственницу еще дальше. Уступая его пылкой настойчивости, Теодосия почувствовала, как жар, подобно огненной лаве, растекается внутри нее — найти силы, чтобы бороться с его властью над ней, казалось таким же невозможным делом, как поразить дракона иголкой; сдавшись на милость победителя, она подстроилась под его движения, встречая каждый мягкий толчок его бедер робким своим. Через несколько секунд пуговицы были расстегнуты. Продолжая легкие движения бедрами, снял платье с одного плеча и руки, крошечные ленточки сорочки на бретельках представляли мало затруднений, и в следующую секунду обнажилась грудь. — Мужчина может попытаться предпринять это, Теодосия, — тихо предупредил он. — Будь настороже. Когда она почувствовала, как его большая теплая рука легла на грудь, то быстро убрала ее. Пришлось признать поражение, но в тот же миг девушка прижалась к его груди — ей хотелось почувствовать его обнаженную кожу: слегка повернув ее на бок, быстро стащил вторую сторону платья и сорочки — обе груди освободились, он обнял ее и прижал к себе. Теодосия вздохнула: ощущение кожи и мускулов Романа на ее мягкости переполнило ее чувством удивительного — закрыла глаза, наслаждаясь невероятными ощущениями. Роману не нужно было гадать о ее чувствах — Теодосия трепетала в его руках, и ее удовлетворенность стала настолько полной, что он ощущал ее сладостный аромат. Осыпая легкими, теплыми поцелуями ее щеку, развязал тесемки вышитой нижней юбки, затем потянул ее платье и сорочку вниз, к ногам, приподнял их, спуская платье и нижнее белье с икр и стоп; покончив с этим, снял чулки. Теодосия беспокойно ерзала, ибо чувственный голод заставлял ее томиться по неудовлетворенной потребности. — Я не в силах понять эту власть, которую ты имеешь надо мной, — мягко сказала она, глядя в голубые озера его глаз. — Полностью сознавая, что ты делаешь, я… я не могу найти силы отказать себе и удовольствии твоего прикосновения. Ее искренность сдавила ему горло — ему никогда не приходилось знать женщины, подобной ей, которая доверяла бы ему настолько, что говорила правду о своих чувствах. — Теодосия, — начал он, лаская ее грудь и гладкую кожу живота, — удовольствия только начались. Она подняла руку и прижалась пальцами к твердым мускулам под его соском. Очарованная его силой, заскользила рукой вверх, по его массивному плечу, длинным черным волосам и вниз, по выпуклым мускулам руки. Ее прикосновение едва не свело его с ума — низкий стон напряженной потребности вырвался из его горла, он продолжал бороться за последнюю каплю самообладания, которую еще мог отыскать в буре желания, бушующей внутри него. С трудом сдерживая страсть, Теодосия уронила ладонь с его руки. — Ты не допустишь, чтобы я забеременела. — Она заглянула в его глаза, ища подтверждения, что он этого не сделает. — Ведь нет? — Нет. — Слово слетело с его губ на горячем коротком выдохе. — Сейчас ты девственница и обещаю, по-прежнему будешь ею, когда я закончу. Есть способы. Его утверждение смутило и в то же время возбудило ее. — Какие? Не отпуская ее взгляда, он развязал тесемки ее трусиков и медленно спустил их по ее гладким белым ногам. Тень беспокойства пробежала по ее векам, когда спала последняя одежда. Она лежала перед ним обнаженной и никогда в жизни не чувствовала себя такой уязвимой и неуверенной. Роман увидел тревогу, отразившуюся в ее глазах, и смягчил ее глубоким и медленным поцелуем, который заставил ее снова извиваться под ним, только тогда он поднял голову и охватил взглядом нескрываемое великолепие ее тела. Он не мог говорить, затаил дыхание — только смотрел. Никогда не видел такого совершенства. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем вернулся дар речи. — Прекрасная, — прошептал он, — Боже, ты такая прекрасная, Теодосия. От нее не ускользнула искренность в его глазах: она сияла всей интенсивностью звезды, на которую он ей однажды указал. Крайне тронутая, девушка почувствовала, как ее глаза наполнились слезами. Едва увидев их, Роман застыл, остановленный старыми и неприятными воспоминаниями, нахлынувшими на него. Но дурные воспоминания тут же исчезли, когда Теодосия повернулась к нему, прижимаясь к его телу в немой мольбе об удовольствии, которое было обещано. Положив руку на бедро, Роман мягко повернул ее на спину, медленно, готовый в любой момент успокоить девушку, если вернется беспокойство, провел рукой по внутренней стороне бедра и погладил бархатную плоть, а большой палец проник в шелковистые тайники ее женственности. Теодосия едва не упала с кровати — короткие, но настойчивые волны наслаждения пронзили ее, и она изогнулась навстречу обещанному блаженству. Наблюдая за игрой нарастающего восторга, отражавшегося на ее лице, Роман проник в нее двумя пальцами — в тот же миг его собственное желание заколотилось, заставив стиснуть зубы. Боже — какая плотная, горячая и влажная. А он вырывался из бриджей. — Это, — выдохнул он, — лишь намек на то, что такое заниматься любовью. Удивление подбросило ее, когда его пальцы начали пульсирующие движения внутри нее. — Роман, — она простонала его имя и потянулась к нему. Его широкая грудь коснулась ее груди, а волосы упали на шею и живот, глубоко в ней замерцала первая искра блаженства — она ахнула, когда незнакомые ощущения возросли, но нежный взгляд глаз Романа убеждал, что он понимает ее чувства и полностью контролирует все происходящее. Не размыкая взглядов, она отдалась его власти, приподняла бедра к его руке — источнику немыслимых ощущений, пробуждающихся внутри нее. Удовлетворение нарастало: что-то неповторимо прекрасное рождалось в глубинах ее женственности. Напрягшись от ожидания, когда чудесные чувства медленно растекались в каждую часть ее тела, она осознала, что ощущения достигнут апогея и именно Роман вел ее к этой чувственной вершине. А потом она достигла ее. Теплое и мягкое удовольствие быстро усиливалось, словно цветок, открывающийся великолепию солнца, — слишком прекрасный, чтобы постичь его, — расцвел внутри нее. Она приняла ощущение в полном благоговении, дрожа всем телом от восторга. Теодосия долго лежала без движения, окутанная нежностью, созданной Романом, когда блаженство, такое искусное, растворилось в мягкий сладостный пульс, оставивший ее настолько удовлетворенной, что она не могла придумать ничего другого, чего можно было еще хотеть в этом мире. Улыбка тронула ее губы, когда увидела, что Роман наблюдает за ней, следя за каждой эмоцией и чувством, отражающимся на ее лице. Он выглядел таким же счастливым, какой она себя чувствовала, и его удовлетворенность каким-то образом еще больше усилила ее радость. — Роман, — прошептала она. Переполненная чувством, она погладила твердые мускулы его спины и начала целовать его плечо, грудь и шею. Ее нежные невинные ласки пробудили в нем желание держать ее вот так всегда и никогда не отпускать. Вместо этого он убрал от нее свою руку и, прижимаясь губами к ее влажному лбу, размышлял над тем, что доставил ей удовольствие, — дал ей вкусить чувственного наслаждения, стал ее первым мужчиной, сделавшим это. А это для него оказалось больше, чем он мог признаться сам себе. Роман сел, усадил ее на колени, прижав к груди, — не получившее выхода желание продолжало терзать его, но он не замечал его, сосредоточившись на прекрасной женщине в своих руках. — Скажи, что не жалеешь, Теодосия, — попросил он тихо, но требовательно. Искра сомнения, которая скользнула в его глазах, породила в ее сердце нежность. Не сказав ничего, не отрываясь, она смотрела, стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку, каждый изгиб и тень на его лице. Роман значил для нее так много, что стал чем-то особенным. Она не могла объяснить, почему испытывала такую нежность к мужчине — Роману Монтана, как и не отрицала своей привязанности к нему. Еще труднее было представить, как будет чувствовать, когда настанет день их расставания. — Теодосия? Нежно коснулась она ямочки на его подбородке, затем погрузила пальцы в прекрасные волосы воронова крыла. — Скажи, я разрешила называть меня по имени? Он усмехнулся. — Мисс Уорт и занятия сладостным искусством страсти как-то не укладываются в моей голове, а как насчет тебя? Тоже ведь называла меня по имени. — Ты знаешь, — пробормотала она, не убирая руку из его густых волос, все еще охваченная наслаждением, — имя Роман происходит от латинского слова Romanus и означает «человек из Рима». — Не спорь со мной, имя Теодосия происходит от латинского слова Theoknowsia, которое означает «человек, который все знает». Она опустила руку к его груди, прочертила медленные круги вокруг его сосков. — Теодосия по-гречески — «божественный дар»: моей сестре Лилиан было шестнадцать, когда родители отчаялись иметь еще детей — мое рождение они сочли подарком с небес. Так я получила это имя. Ее объяснение застигло его врасплох: как мало она рассказывала о своем прошлом; хотя достаточно сделала предположений о его детстве, но не захотела поделиться с ним своими воспоминаниями. Он решил, что было бы забавно вызвать ее на столь откровенный разговор. Но не сейчас — позже, когда удостоверится, что не жалеет о произошедшем. — Я задал вопрос, а ты не ответила. Она положила голову ему на плечо, удивляясь, что оставалась совершенно обнаженной и не испытывала ни стыда, ни робости. — Нет, Роман, не жалею. Удовольствие удовлетворило мою физическую потребность, равно как и любопытство, которое продолжало возрастать с тех пор, как ты впервые упомянул о важности сексуального удовлетворения. Ты снова научил меня чему-то, чего я не знала, и за это я тебе искренне благодарна. Как и раньше, ее признательность нашла отклик в его груди, заставив сильнее биться его сердце. — Почему ты плакала, Теодосия? — спросил он, продолжая гладить рукой теплую ложбинку между грудями. Теодосия вспомнила, как ее глаза наполнились слезами, впервые услышав его искреннее восхищение, никогда не подозревая, как много эти слова будут значить для нее. В самом деле, до встречи с Романом, занимаясь одной учебой, она не задумывалась над своей внешностью. Улыбнувшись, почувствовала, как уголок ее рта растянулся по его гладкой коже. — Плакала потому, что ты сделал меня счастливой, Роман. Самой счастливой за всю мою жизнь. Ее упоминание о счастье, впервые услышанное им от женщины, усилило то неудовлетворенное чувство, которое он ощущал в себе. А когда Теодосия, доверчиво уткнувшись ему в грудь, успокоилась в его руках, он подумал: «Какое счастье — быть с ней рядом».ГЛАВА 10
Привязав Секрета к повозке, Роман направлял мустанга по освещенной луной пыльной дороге. Теодосия крепко спала рядом с ним — как и обещал, он увез ее из Киддер Пасс в середине ночи. Спросонья она не возражала, а лишь делала все машинально. Добравшись до городка Уайт Крик на рассвете, он отнес ее в гостиницу — она так и не проснулась, даже когда снимал с нее одежду и укладывал на кровать; позаботившись о повозке и лошадях, присоединился к ней и быстро уснул. Проснувшись через несколько часов, Теодосия поняла, что находится в незнакомой комнате, без одежды, на кровати рядом с Романом. Первой ее мыслью был испуг: он тоже обнажен, как и она, — но, осмотревшись, убедилась, что это не так. — Что такое Тибет? — спросил Иоанн Креститель из своей клетки, которая стояла на маленьком столике у окна. — Земля великанов? Кто, черт возьми, эта Ингрид? Теодосия понаблюдала, как попугай выплескивает воду на подоконник. Где же они? — гадала она, разглядывая маленькую, но чистую и хорошо меблированную комнату, и вспомнила, как Роман разбудил ее в Киддер Пасс, объявив, что надо сбить Джистеров со следа, а потом длинную темную дорогу; кроме этого, ей ничего не припомнилось из событий прошлой ночи. Вглядевшись в лицо Романа, решила, что беспокоиться не о чем: с ней ничего не случилось, осталась в целости и сохранности — Роман позаботился. Согретая такими мыслями и жаром его тела, она увидела его шляпу и портупею, висевшие на вешалке у двери, — знакомое зрелище вызвало улыбку. Закрыв глаза, поймала мысль, пробившуюся словно сквозь мягкий туман благодаря солнечному свету, И задумалась: а что, если просыпаться рядом с Романом каждое утро весь остаток жизни? Выйти за него замуж? Ее глаза расширились — ахнула так внезапно, что едва не задохнулась, резко отодвинувшись от него, встряхнула головой, отгоняя от себя нелепые мысли. — О, Теодосия, — прошептала она, — выйти за него? Одно дело наслаждаться компанией и вниманием Романа, беспокоиться о внутренних ранах, нанесенных ему печальным прошлым, чувствовать теплоту по отношению к нему; совсем другое — мечтать о том, чтобы стать его женой. Боже милостивый, что же это с ней происходит? Грезить среди бела дня — это совсем не похоже на нее; такие причудливые мысли не имеют под собой никакой почвы, а ей всегда казалось, что твердо стоит на земле обеими ногами. Сходит с ума, вот что; настолько обольстилась комплиментами этого ослепительно красивого мужчины и его страстью к ней, так тронута теми нежными чувствами, которые у нее пробудились, что совершенно забыла о своих важнейших целях. Решимость с новой силой проснулась в ней. Пришло время действовать, чтобы осуществить планы, помнить о ребенке для Лилиан и Аптона, полностью сосредоточиться на поисках мужчины, чей ум и интеллект соответствовали бы Аптону. И к тому же, как можно забыть о своей мечте отправиться в Бразилию? И потом, в планах Романа ей нет места — он не собирался обзаводиться семьей; предел его желаний — лошадиное ранчо! О Боже, их отношения зашли слишком далеко. Она села и, стараясь не разбудить Романа, на четвереньках подвинулась к краю кровати. Ее круглая, белая попка привлекла внимание Романа, когда он открыл глаза: Боже, какое замечательное начало дня! Потянувшись, вернул ее обратно, к себе в кровать. — Роман, отпусти меня немедленно. — Упершись обеими руками ему в грудь, она отталкивалась изо всех сил. Неподдельный гнев, прозвучавший в ее голосе, сбил его с толку. Держа ее за плечи, он не размыкал рук. — Что… — Я хочу одеться и приступить к исполнению своих планов… — Ты даже не знаешь, где ты, Теодосия. Какие ты можешь строить планы? — Уже построила. — Она не смотрела ему в глаза, зная, что если сделает это, то снова забудется. — Не имеет значения, что не знаю, где я. Какой бы ни был это город, уверена, что здесь есть почтовая контора, где можно напечатать и расклеить циркуляры. Если все пройдет хорошо, уже вечером смогу проводить собеседование. Он уже не находил ее объявления о любовнике такими забавными, как раньше. Отпустив ее, лег на спину и уставился на медную вешалку у двери. Теодосия встала с кровати, открыла одну из своих сумок и быстро набросила шелковый халат. — Мы спали вместе, в одной кровати. — Она взглянула на него и тут же пожалела о сказанном. Длинные иссиня-черные волосы Романа растекались по подушке, лежали на матраце, представляя удивительный контраст с белизной простыней. Его атлетическая фигура не переставала изумлять ее: даже оттуда, где она стояла, была видна каждая выпуклость мускулов, каждая мужественная линия крепкого длинного тела — одно бедро, пожалуй, казалось таким же, как ее талия! Она не могла понять, как это они вдвоем помешались на кровати, когда его тело заполняло ее полностью. — Было поздно, когда мы приехали сюда, — сказал Роман, продолжая смотреть на вешалку, но чувствуя на себе ее взгляд. — В комнате только одна кровать, и я не собирался спать на полу. — Незачем было снимать с меня одежду. — Ты не возражала, когда я снимал ее вчера. — Он свесил ноги с кровати и встал. Ее сердце забилось, заполняя всю грудь. Завороженная грацией этого зрелища, она лишь зачарованно смотрела, как он приближается. — Ради Бога, Теодосия, скажи, что случилось между вчерашним вечером и сегодняшним утром, почему ты так себя ведешь? — Мечтала о том, чтобы стать твоей женой. — Ответь мне! — Я не уделяла достаточно времени и сил своим планам, и не кричи на меня. — Взволнованная, она сложила руки на груди, опустила их, затем снова сложила. — Когда я… с тобой… — она запнулась, барабаня пальцами по рукам, — то забываю о своих целях. Честно признаюсь, мне очень приятно твое внимание, и, как сказала уже вчера, не могу устоять против твоих сексуальных чар. Но не имею права и не должна забывать о своих стремлениях. Ребенок Лилиан и Аптона… — Ты говорила, что не жалеешь о том, что случилось вчера. — Он бросал в нее эти безжалостные слова, словно больно бьющие камни. Она опустила взгляд. — Не жалела. И не жалею. Но было крайне опасно с моей стороны позволять тебе такие вольности. Оглядываясь назад, сознаю, что моя готовность заставила тебя поверить, что мы продолжим такие интимные отношения, что совсем не так. Прошу прощения за то, что ввела тебя в заблуждение. Он не понимал ее извинений, хотелось снова держать ее в своих руках. — Роман, понимаю, почему ты спал со мной этой ночью, но вскоре придет время, когда… Как только выберу мужчину для зачатия ребенка… — Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. — Когда найду его, тебе придется спать в другом месте, и скажу, что потребуется больше, чем одна ночь, — не собираюсь потерпеть неудачу в своих стремлениях и буду пользоваться услугами мужчины до тех пор, пока не забеременею. Глаза Романа так сузились, что он едва мог видеть. Тысячи мужчин жили в Техасе, и не все они были такими, как тот грязный сукин сын, которого он выбросил в окно в Уайлд Виндз. Вполне возможно, что действительно найдется подходящий кандидат. — Ты понимаешь, Роман? Его рот скривился, но он совладал со своим гневом. — Понимаю, Теодосия. — Быстро оделся. — А теперь скажу тебе кое-что, ты, надеюсь, поймешь, — сказал он, застегивая ремень на бедрах. — Твои планы — твое дело. Единственное, что меня волнует, — получить остальные деньги, которые нужны мне для ранчо. — Прошу прощения? Но у тебя уже есть деньги, чтобы купить… — У меня еще нет лошадей, — огрызнулся он. — Как можно называть ранчо лошадиным без лошадей? Заплатишь мое жалованье, когда придет время, и мне наплевать, пользуйся услугами хоть каждого гения от Штатов и до Китая. Вышел из комнаты, хлопнул дверью, направляясь в салун. Принял виски на завтрак, еще виски на обед, а к тому времени, когда изрядно накачался и оставил салун, циркуляры Теодосии уже висели на каждом столбе в Уайт Крик. Хотя группа мужчин за дверью ждала спокойно, Теодосия не собиралась начинать собеседование до тех пор, пока не вернется Роман. Как он мог так с ней поступить, спрашивала она себя в тысячный раз с тех пор, когда начали появляться кандидаты. Неужели забыл, что нанят как телохранитель? И ведь уже получил сто долларов вперед! Теодосия подошла к окну, вглядываясь в пыльную улицу внизу, но не увидела никаких признаков безответственного повесы — гнев растекался по ней, словно медленно действующий яд. От внезапного стука в дверь она вздрогнула, испугавшись, отвернулась от окна, стискивая лиф платья. — Я уже объявила, что собеседование еще не началось, — крикнула она тому, кто барабанил в дверь. — Если вы только потерпите еще немного… — Это я! Открой эту чертову дверь! При звуке низкого голоса Романа облегчение наполнило каждую ее клеточку, она неспешно впустила его в комнату. Как только открылась дверь, один из кандидатов протиснулся вперед. — Мы пришли первыми! Почему вы открываете ему? Прежде чем Теодосия успела ответить, Роман выхватил свой кольт и ткнул им между глаз мужчины: медленно, словно наслаждаясь каждой секундой напряжения, взвел курок. — Могу позаботиться о том, чтобы ты никогда не вошел. Встревоженная жестокостью поведения Романа и его угрозой, Теодосияпопыталась понять, что с ним. Он не был склонен использовать силу, если не видел в этом необходимости, но угрожать убийством — совсем не похоже на него. — Роман, — мягко произнесла она, положив руку ему на плечо, — он только хочет, чтобы соблюдалась очередность, и это не причина, чтобы убивать его. Он опустил пистолет и вошел в комнату. Теодосия почувствовала запах виски — от него несло как из бочки! С вновь нахлынувшим гневом девушка наблюдала, как он открыл клетку Иоанна Крестителя и вынул попугая. Затем сел на кровать и, прислонившись спиной к стене, усадил птицу на колени и начал гладить ее по голове. Теодосии ужасно хотелось сказать ему все, что она о нем думает. Как он посмел напиться! О, она выскажет ему все, только закончит собеседование! Взмахом руки пригласила в комнату первого претендента, высокого голубоглазого мужчину с вьющимися черными волосами. — Пожалуйста, садитесь, сэр, — сказала она, указывая на два мягких кресла у окна. Как только мужчина сел, Роман начал беседу с попугаем. — Итак, птичка, что ты знаешь? Иоанн Креститель поклевал пуговицу на рубашке Романа. — Сэр, вы видите мои ноги. Роман взглянул на тощие птичьи ноги. — М-да, и они чертовски сексуальны. — Роман, — вмешалась Теодосия, — пожалуйста… — Вы тоже получаете удовольствие от мацерирования, мистер Монтана? — спросил Иоанн Креститель, поднимая правое крыло. Роман кивнул. — При каждом удобном случае. И как бы часто я этим ни занимался, я не ослеп и не сошел с ума, и у меня не выросли волосы на ладони. Подавив ярость, Теодосия села в кресло и обратила внимание на кандидата. — Могу узнать ваше имя, сэр? — Эндрю Колби. — Итак, мистер Колби, вижу, что вы соответствуете физическим требованиям, поэтому перейдем к интеллектуальным… — Вы, мисс Уорт, самая сладкая из всего, что я когда-либо пробовал, — объявил Иоанн Креститель громким голосом. — Во время поцелуя мужчина должен начать ласкать грудь женщины. Роман застучал о кровать кулаками и бурно расхохотался. Рот Эндрю открылся так широко, что Теодосия услышала, как хрустнула челюсть. — Мистер Колби, пожалуйста, постарайтесь не обращать внимания на эти два раздражителя на кровати и покажите мне широту вашего академического образования. Эндрю открыл рот и на мгновение задумался. — Начал ходить в школу здесь, в Уайт Крик, в четырнадцать лет отец послал меня в школу для мальчиков в Иллинойсе в надежде, что буду изучать медицину, но к тому времени, когда исполнилось восемнадцать, я понял, что хочу поступить в юридическую школу. К несчастью, у отца не хватило денег, чтобы продолжить учебу. Вернулся в Уайт Крик и сейчас работаю в качестве помощника адвоката. Узнал многое о законе, работая на этой должности, но не скопил достаточно денег, чтобы заплатить за образование. Вот почему откликнулся на ваше… Роман прервал его громким исполнением «Дикси». Иоанн Креститель подхватил песню, но на совершенно другой высоте, в результате получилась режущая слух какофония. Теодосия достигла пределов терпения — соскочив с кресла, направилась к кровати, но прежде, чем первое слово возмущения слетело с ее губ, кто-то распахнул дверь с такой силой, что та ударилась о стену. По-солдатски отчеканивая каждый шаг, в комнату вошла женщина средних лет в черном шелковом платье и с разъяренным выражением на лице. Войдя, повернулась к двери и ткнула пальцем в пятерых мужчин, ожидающих в коридоре. — Брики Борден, вот погоди-ка, расскажу Сисси, что ты был одним из тех, кто ответил на отвратительное объявление этой мисс Уорт! Теперь Сисси никогда не согласится выйти за тебя замуж! А ты, Хоган Грэппи, можешь не сомневаться, что Айрис очень скоро узнает о твоих вечерних занятиях и вышвырнет тебя из дома еще до ужина! И ты, Клевой Дертер! Твоя мать услышит об этом, как и твоя, Руфус Гарди! Мужчины в коридоре исчезли, так же, как и Эндрю Колби. С недобрым предчувствием Теодосия подошла к женщине, ворвавшейся в комнату, и присмотрелась к ней: седые волосы стянуты в такой тугой узел, что кожа на лице натянулась, на носу, длинном, тонком и остром, — на самом кончике примостилась черная бородавка, а морщинистый рот так выпячивался, что, казалось, она только что выпила уксуса. — Кто… — Я мисс Эдит Фоулер, и мой брат, Кэмпбелл, мэр Уайт Крик. Десять минут назад, выйдя с репетиции церковного хора, увидела и прочла один из ваших мерзких циркуляров и пришла потребовать, чтобы вы немедленно покинули Уайт Крик. Мы не терпим женщин вашего сорта. Уверена, мой брат поддержит мое требование, поэтому поторопитесь! Иоанн Креститель спрыгнул с кровати и заковылял по полу, остановившись прямо перед мисс Фоулер. — Даже если я закрою глаза и уши, все равно буду знать, что нахожусь рядом с вами, потому что чувствую ваш запах, — сказал он. Совершенно не заботясь о происходящем, Роман сбросил сапоги, не переставая ухмыляться. Теодосия бросила на него гневный взгляд, затем повернулась к чопорной, жеманной и не в меру щепетильной мисс Фоулер. — В мои намерения не входит потревожить чувствительность людей, проживающих в Уайт Крик, мисс Фоулер. Если вы узнаете все обстоятельства, которые побудили меня напечатать это объявление, уверена, вы позволите мне остаться в вашем городе. Пожалуйста, садитесь, и я объясню вам свою отчаянную ситуацию. Любопытство и возможность получить свежий материал для сплетен с дамами швейного кружка в Уайт Крик слегка смягчили мисс Фоулер. Она натянуто кивнула и прошла, чтобы сесть в одно из кресел у окна. Иоанн Креститель последовал за ней, остановившись у носков ее туфель. — Я никогда не спала без ночной рубашки и не собираюсь этого делать. Роман снова хихикнул. — Ты никогда не ощущал прохладных простыней на своей коже э… перьях? — науськивал он попугая, не обращая внимания на гневный взгляд Теодосии. Птица вытянула шею к мисс Фоулер. — Я лишь экспериментирую со своими чувствами. Сейчас ты девственница, и обещаю, по-прежнему будешь ею, когда закончу. Роман снова скрючился от смеха, а Теодосия закрыла глаза и сосчитала секунды в попытке сохранить самообладание. — Мисс Фоулер… — В жизни не была так шокирована, — сказала мисс Фоулер, сдвинув серебристые брови. Она отодвинула ноги от попугая, довольная, что ее юбки прошуршали по птичьей голове. Напуганный Иоанн Креститель подпрыгнул в воздух, хлопая крыльями, попытался залететь к мисс Фоулер на колени. Действуя автоматически, она подняла руки, чтобы отогнать его, попугай увернулся от ее размахивающих рук и прыгнул на спинку кресла. Почувствовав себя теперь в большей безопасности, наклонился, приблизив клюв к самому уху мисс Фоулер, и произнес: — Я никогда не видела пенис. С белым, как мел, лицом мисс Фоулер ухватилась за подлокотники кресла и стиснула их так сильно, что хрустнули суставы. — Не могу найти в себе силы отказать в удовольствии твоего прикосновения, — продолжал Иоанн Креститель, потираясь головой о ее висок. — Это лишь намек на то, что такое занятия любовью. Мисс Фоулер вскрикнула. Со звоном в ушах Теодосия поспешила забрать своего попугая. Держа его под рукой, посмотрела на мисс Фоулер и начала извиняться. Но Иоанн Креститель еще не закончил высказываться. — Полагаю, вы ищете телохранителя, мисс Уорт? Немалое время должно быть уделено мужчиной для подготовки женщины к виду его наготы. Прижав сумочку к своей отвисшей груди, мисс Фоулер соскочила с кресла и едва не упала, торопясь не слышать больше такого непристойного разговора. Роман не мог сдержаться — хохотал так сильно, что подводило живот. — Как ты мог? — возмутилась Теодосия. — Только этим утром я повторила важность моих целей, и, тем не менее, ты не обратил никакого внимания на то, что тебе сказано. Напротив, счел допустимым утопить себя в спиртном, и когда вернулся, то сделал все возможное, чтобы испортить собеседование. И чтобы еще больше усугубить и без того неприятное положение, не предложил мне помощи с этой хлопотливой мисс Фоулер. Зная, что Иоанн Креститель не прекратит своего передразнивания, раз уж начал, сделал все что мог, чтобы ввести его в это состояние болтливости! Роман наблюдал, как вздымается ее большая, полная грудь. — Иди сюда, — сказал он голосом, выдававшим его чувственное намерение. Она осталась там, где стояла, рядом с креслом, на котором сидела мисс Фоулер. — Сколько виски ты выпил? — Шестьдесят четыре с половиной бутылки. Теперь иди сюда. От его издевки и провала задуманных смотрин будущего отца ребенка гнев Теодосии возрос. — Я покидаю Уайт Крик. — Она удивлялась ярости своего голоса, но видела, что это не произвело впечатления на Романа. Этот нахал растянулся на кровати и закрыл глаза! — Да, мы отправимся через минуту, — пробормотал он. В голове у него шумело от воздействия виски. — Начинай собирать вещи. И вскоре раздался храп, отдававшийся по всей комнате. Словно удар топора, ярость поразила ее с такой силой, что она едва не задохнулась. Через десять минут все ее вещи были упакованы, еще через десять несколько служащих отнесли багаж вниз. Подготовка к отъезду лошади и повозки заняла еще десять минут. Через полчаса после того, как Роман захрапел, Теодосия выехала из города.* * *
Роман проклинал темноту ночи — без луны, освещающей дорогу, нельзя было отыскать следов Теодосии. С раскаянием и дурными предчувствиями, грызущими его изнутри, он продолжал двигаться на юго-запад, туда, по словам конюшего, поехала Теодосия. Продвигаясь в тяжелом ночном тумане, выкрикивал ее имя, но безрезультатно. Так прошел весь остаток ночи, а когда рассвело, то тоже не оказалось никаких ее следов — поток нескончаемых ругательств оставил у него во рту привкус ржавчины. Развернув Секрета, проехал около пяти миль, прежде чем заметил отпечатки колес повозки. Шелуха подсолнуха подсказывала ему, что отыскался след Теодосии. И час спустя нашел ее спящей под повозкой, и как раз вовремя. Стая койотов тесно окружила повозку, уткнувшись носами в землю. Несколько хищников отделяло всего ничего от того места, где она лежала; другие подкрадывались к лошади, привязанной к повозке. Роман моментально осознал, что если выстрелит в койотов, то напугает лошадь, которая уже проявляла признаки паники. Если мустанг рванется, привязь не выдержит, повозка переедет Теодосию. Единственное, что можно сделать, — успокоить лошадь до того, как она поймет, что происходит, и надо поторопиться. К счастью, в скорости его Секрет не уступал никому — в одну секунду огромный серый жеребец, отозвавшись на приказ хозяина, рванулся вперед. Когда его конь помчался прямо на волков, Роман, как никогда, оценил то доверие, которое испытывало к нему животное. Большинство койотов разбежались, но самые храбрые остались, чтобы не упустить добычу. Не сводя глаз с мустанга и не упуская из виду разъяренных хищников, Роман спрыгнул с седла и схватил уздечку лошади прежде, чем та успела испугаться. Выхватив кольт, приготовился стрелять в койотов. Но не успел он сделать первый выстрел, как мустанг встал на дыбы. Роман с трудом удержал повозку. Проклятие, нельзя стрелять! Голодные волки подобрались слишком близко к Теодосии — рисковать нельзя. Делая все возможное, чтобы успокоить мустанга, он выстрелил в воздух, отшвыривая ногой камни и криком пугая голодных зверей. Теодосия моментально проснулась, и крик ужаса вырвался из ее горла: сердце колотилось от страха, ломило в висках. Она резко поднялась, забыв; что находится под повозкой. Ударившись головой о твердое дерево, ощутила головокружительную боль, в глазах потемнело. Последнее, что сумела разобрать, прежде чем потерять сознание, — кто-то выкрикивал ее имя. — Теодосия! — еще раз крикнул Роман. Он слышал ее крик, но под повозкой не мог ее видеть. Испугавшись, что ее могут покусать, швырнул пистолетом в стаю крадущихся койотов. Самый крупный из волков взвыл от боли и, поджав хвост, повернулся и побежал в дубовую рощу, другие звери потрусили вслед за ним. Роман понял, что угодил в вожака. Как только звери убежали, мустанг начал успокаиваться. Роман длинно, пронзительно свистнул, подзывая Секрета, — жеребец остановился рядом с мустангом. Рассчитывая, что присутствие жеребца окончательно успокоит мустанга, Роман побежал к повозке и бросился под нее, зацепив в спешке клетку с попугаем, но не обратил на это внимания. — О Боже, — прошептал он, внимательно оглядев Теодосию и увидев кровь у нее на виске. Осторожно вытащив ее из-под повозки, поднял на руки. Поборов волну тревоги, Роман отнес ее к краю рощи и положил на мягкую постель из влажных от росы листьев. Судя по большой красной шишке, распухавшей у виска, он понял, что она не была укушена койотом, а ударилась головой, вероятно, когда пыталась сесть под повозкой. Не обнаружив других повреждений, быстро развел большой костер, помня, что, если волки оставались поблизости, пламя удержит их от нападения. Вытащив кое-что из медицинских запасов, которые он держал в седельной сумке, обработал рану Теодосии: промыл чистой водой, заварил в котелке ветки полыни и листья ореха; когда отвар остыл, приложил к ране повязку, смоченную в пахучем отваре, и с облегчением вздохнул — опухоль начала спадать. Теодосия не приходила в сознание, его беспокойство возросло. Продолжая держать у нее на лбу прохладную салфетку, он прижал ее к себе. — Теодосия, очнись. Ну, очнись же, Теодосия. Его тревога усилилась, когда она не отреагировала на его голос. Он быстро расстегнул лиф платья, стянул его к талии и вылил воду из фляжки на грудь. Вода растеклась по сорочке, намочив ее. Она пошевелилась. — Теодосия! — громко позвал Роман, похлопав ее по щеке. — Ради Бога, очнись! Открой глаза! Посмотри на меня, Теодосия! Сознание возвращалось к ней медленно: вначале до нее дошел низкий, но отдаленный голос, за которым последовало ощущение влажности и холода, затем — пульсирующей боли в голове и жжения в виске. Постепенно она почувствовала что-то большое и теплое с правой стороны — равномерный стук отдавался в ее правом ухе ритмичным звуком, она узнала его — сердцебиение. Кто-то держал ее. Лежа с закрытыми глазами, она пыталась понять, что случилось и кто ее держит; вспомнила звук выстрела и чувство испуга и смятения. Кто-то… выкрикнул ее имя, больше ничего не могла вспомнить. Биение сердца у ее уха усилилось, послышался низкий голос. Сильные руки держали ее. — Роман. Она еще не открыла глаза, но когда прошептала по имя, он понял, что она приходит в себя; продолжая похлопывать ее по щеке, приговаривал: — Очнись, милая. Ласковое слово слетело с губ помимо его воли. «Милая?» — повторил он про себя. Он никогда за всю свою жизнь не называл так ни одну женщину. — Ну, хорошо, — повысил он голос, — хватит уже очнись же! Открыв глаза, она увидела двух Романов, смотревших на нее. Заморгав, попыталась протереть глаза, но прошло несколько секунд, прежде чем стала видеть окружающий ее мир. Первое, что она увидела — кусочки ясного голубого неба, — глаза Романа, слабо улыбнулась, затем посмотрела на его губы. Если они могли о чем-то сообщить, то его душевное состояние было ужасным. — Роман? Что слу… — Лежи тихо, — предупредил он. — Не разговаривай. — Но я только хочу… — Ты ударилась головой. — Теперь, когда у него было доказательство, что все в прошлом, тревога уступила место гневу. — Вначале ты оставила своего телохранителя спящим в Уайт Крик, ехала одна всю ночь; разумеется, выбрала безлунную, так что твой след невозможно было отыскать; привязав лошадь, не выпрягла ее; отправилась спать под повозку, забыв разжечь костер; и в итоге ты едва не стала завтраком для чертовой стаи волков, которые не боялись подойти, потому что не было огня. Вот тогда, ударившись головой, ты и потеряла сознание. Ее голова все еще кружилась, и потребовалось почти целых пять минут, чтобы все понять. — Почему назвал меня милой? Он нахмурился. Значит, она все-таки слышала. Черт побери! — При чем здесь… — Как ты можешь думать обо мне, как о милой, а затем так сердиться? Он мягко положил ее на землю и поднялся на ноги. — Не собирался называть тебя милой, понятно? Это одно из слов, выражающих беспокойство, глупых слов, которые люди говорят, когда нервничают. О, черт, Теодосия, ты была без сознания и не приходила в себя! Оно просто вырвалось, и все тут, поэтому забудь, что я это говорил. По ней пробежала дрожь, она увидела, что лежит мокрой и полураздетой, ее грудь явственно просвечивала сквозь прилипшую сорочку. — Ты снял с меня платье. Он увидел подозрение в ее огромных карих глазах. — Ага, а потом изнасиловал, разыскиваюсь в пяти штатах за изнасилование бессознательных женщин. — Он отошел от повозки и поднял кольт, который швырял в койота. Боже, подумать только, бросался одним из своих ценных пистолетов в проклятого волка! Никогда не совершал подобной глупости за всю свою сознательную жизнь. И все из-за женщины. Женщины! Бормоча проклятия, он перезарядил оба кольта и дал один Теодосии. — Последний раз ты ела вчера. Надо что-то дать желудку, иначе голова будет кружиться еще сильнее. Пойду охотиться — буду неподалеку, и пока меня не будет, оставайся там, где сидишь. Если что-нибудь случится, выстрели два раза в воздух. Ты ведь знаешь, как стрелять из пистолета? Она подняла револьвер, прицелилась в небо и взвела курок. В эту же секунду тоненькая веточка свалилась на нее, заставив вскрикнуть от удивления. Покачав головой, Роман отправился искать завтрак. Когда он через некоторое время вернулся, Теодосия крепко спала, положив руку на грудь, все еще держа пистолет, нацеленный прямо в лицо. — О, черт бы… — пробормотал Роман, забирая оружие и засовывая его обратно в портупею. — У тебя нет ни капли разума, которого Бог дает даже хомяку. Запах пищи вскоре разбудил Теодосию. Открыв глаза, она увидела Романа, помешивающего что-то в котелке над костром. — Что ты готовишь? — Суп. В повозке нашлась провизия, но ничего такого, из чего готовится свежий суп. Но я обошелся своими средствами. Сомневаюсь, что ты сможешь отказаться от такой вкуснятины. Держась за голову, Теодосия села. Прошло несколько секунд, прежде чем боль несколько стихла, она заговорила. — Что за суп? — Их степных цыплят. Я убил трех. — Степных цыплят? Он бросил в суп немного соли. — Слышал, что их еще называют куропатками, но это название не особенно мне нравится. — Никогда не ела Tympanuchus cupido pinnatus на завтрак. Он искоса взглянул на нее. — Это науканизм для названия супа из степного цыпленка? — Науканизм? — Это название языка, на котором ты говоришь, когда начинаешь свои заумные речи. Она игнорировала его колкость. — Tympanuchus cupido pinnatus действительно суп из степного цыпленка. «Шишка на голове явно не повредила ее мозги», — подумал он. — Как ты можешь думать о чем-то мудреном, когда речь идет о трех ощипанных, кипящих, степных цыплятах? — Я… — Не важно. Вот. — Он налил в миску супа и подал ей. Себе он положил мяса. — Кажется, наелась, — сказала Теодосия, доев суп. — С тех пор, как я покинула Уайт Крик, делала все так, как, мне казалось, сделал бы ты. Он бросил косточку в костер. — Да? Но я никогда бы не улегся, воображая какой-нибудь званый обед и приглашая волков съесть его. Она осторожно легла спиной на листья. — Я бы не оказалась в таком затруднительном положении, если бы ты не вывел меня из себя своим возмутительным поведением. После того, как мисс Фоулер ушла, я сказала тебе, что покидаю Уайт Крик. Но ты, будучи в состоянии алкогольного опьянения, не имел ни воли, ни способности сопровождать меня. Неужели ты в самом деле собирался найти меня в комнате, когда проснешься? — Уж, конечно, я не ожидал найти тебя здесь, в волчьем королевстве! Куда, по-твоему, ты направлялась? Она набрала горсть песка и дала ему просыпаться между пальцами. — В город. — Какой город? — Первый, что мне встретится. Он встал. — Ты направлялась на юго-запад, Теодосия. Через четыре-пять дней ты бы оказалась в пустыне, в полном одиночестве в компании кактусов, москитов и гремучих змей. — Он прошел к повозке и стал рыться в вещах Теодосии. Когда он принес ей ночную рубашку, она нахмурилась. — Что… — Надевай. Ты не едешь никуда ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Ты останешься здесь до тех пор, пока я не решу, что тебе можно отправляться в дорогу, поэтому располагайся поудобнее. Она надела рубашку через голову, опустила ее, затем сняла все, что оказалось под ней. — Ты ошибаешься, что у меня нет попутчика, — сказала она, продевая руки в рукава рубашки. — Со мной Иоанн Креститель, который является великолепной компанией. Он не унижает меня, не кричит. Принеси его, пожалуйста. Роман поднял одежду с земли, бросил ее в повозку, затем наклонился, чтобы достать клетку из-под дна телеги: дверца клетки распахнулась. Иоанна Крестителя в ней не было. — Роман? Пожалуйста, принеси его мне, — повторила Теодосия, недоумевая, почему он стоит так неподвижно. Стоя к ней спиной, Роман прижал клетку к груди и отчаянно пытался решить, что делать. Если сказать, что птицы нет, она заставит искать ее и, конечно, захочет пойти с ним, должна будет пойти, так как он никак не мог оставить ее здесь незащищенной. Но как же ее раненая голова? Она не может никуда ехать. Он не скажет, что птицы нет, но если не скажет, попугай уйдет еще дальше. Теодосия никогда не простит ему, если что-то случится с ее любимцем. Проклятие! — Роман? — Э… он спит. — Роман поставил клетку в повозку так, чтобы Теодосии не было ее видно. — Спит как убитый. Он… разве я только что не сказал тебе, что ты должна сегодня отдыхать? Ложись спать! — Все еще не глядя на нее, он обошел повозку, окидывая взглядом каждый дюйм земли, который проходил, ища следы Иоанна Крестителя. От Теодосии не ускользнул расстроенный тон его голоса. Что-то было не так. Стараясь выяснить, в чем дело, она попыталась подняться, борясь со слабостью, которая пошла через нее. Делая по одному маленькому осторожному шагу, приблизилась к повозке. — Иоанн, — прошептала она, увидев пустую клетку. Ухватившись за край телеги для поддержки, подняла клетку. Когда Роман обернулся, первое, что он увидел, был предательский блеск глаз. — Не плачь. Я найду его. Боже, только не плачь. Она безмолвно кивнула, затем покачнулась. Клетка упала на землю. Роман тут же подхватил ее на руки. — Клянусь, найду его, Теодосия, но не пойду искать прямо сейчас, не могу взять тебя с собой. Ты опять чуть не потеряла сознание, и я… — Койоты, — прошептала она. — Что, если они его съели? — Не съели. Они его не съели. Понятно? — Боже, он надеялся, что койоты не съели попугая. — Пожалуйста, найди его, Роман. Ее голос дрожал — от страха ли, от боли, Роман не знал. — Найду, но… — Со мной ничего не случится. Я буду править повозкой, а ты поедешь верхом. — Черта с два! — Он пожалел, что закричал, в ту же секунду, как увидел, что слезы снова наполнили ее глаза. — Я же просил тебя не… — Не могу сдержать слезы, — прошептала она, чувствуя, как несколько слезинок защекотали ей губы. — Иоанн Креститель для меня больше, чем домашнее животное, Роман. Он… ну, что бы ты почувствовал, если бы пропал Секрет, и единственный человек, который мог найти его, отказался бы помочь? В тот же момент, когда прозвучал этот вопрос, Роман понял, что потерпел поражение. Действительно, если бы Секрет пропал, он бы обыскал каждый дюйм земли, пока не нашел бы его. А попугай разве не сыграл свою роль в спасении Теодосии от братьев Повязок? — припомнил он. Роман тяжело вздохнул. Он пойдет по следу африканского попугая через весь Техас, заодно заботясь о раненом гении из Бостона, на котором не было ничего, кроме ночной рубашки. Это выглядело глупейшей вещью, которую он когда-либо делал. Не говоря ни слова, он посадил Теодосию в заднюю часть повозки и сделал для нее постель. — Я поведу мустанга. Ты останешься в повозке. Знаю, тут мало места, но ты подогни ноги или что-то в этом роде. — Он смотрел, пока она устраивалась на постели. Забросав землей костер и привязав Секрета к повозке, он возобновил поиски следов, которые бы указали, в каком направлении ушел попугай. — Ты не поедешь верхом? — спросила Теодосия, наблюдая, как он обследует землю вокруг повозки. — Попугай не настолько тяжел, чтобы оставить следы, которые можно увидеть, сидя в седле. Я должен быть ближе к земле. Он ведь не умеет летать, верно? — Только на короткие расстояния. — Она поморщилась, когда боль прострелила голову. — У него подрезаны крылья. — Ты подрезала ему крылья? — удивленно спросил Роман. Он недолюбливал попугая, но, тем не менее, не мог представить, как можно было сделать с ним что-то подобное. — Лишь укоротила некоторые из перьев, те, которые необходимы для полета. Он не испытывал боли во время процедуры. — Усилием воли, удивившим ее саму, она боролась с ужасной слабостью, охватившей все тело. — Как давно, по-твоему, он ушел? Роман припомнил, что сбил клетку, когда вытаскивал Теодосию из-под повозки. — Около трех часов. — Три часа? О, Роман… — Он же попугай, Бог мой, а не бегун! Не мог он далеко уйти, особенно не умея летать. Она приказала себе успокоиться. — Вот птичий след, — пробормотал Роман, проследив глазами за отпечатками лап до тех пор, пока они оставались заметными. — Песок, — сказал он, наклоняясь. — Вот здесь он прилип к траве. — Поднявшись, поглядел вдаль. — Он пошел в этом направлении. — Как ты… — Если ты почувствуешь себя хоть чуточку хуже, скажешь мне, Теодосия. Обещай, что скажешь, не то я не сдвинусь с места, чтобы искать твою птицу. Она знала, что он сдержит клятву. — Обещаю. Удовлетворенный, Роман взял за уздечку мустанга и пошел, не сводя глаз с травы. — Что ты видишь? — Теодосия держалась за края повозки, наблюдая за действиями Романа. — Прошедшей ночью была сильная роса. Когда Иоанн Креститель шел утром по траве, у него на лапах был песок, и он остался на мокрой траве. Нам повезло, что трава растет островками, окруженными песком. Каждый раз, оставляя траву, он проходил через песок, затем снова по траве. Роса уже высохла, но песок еще остался прилипшим к траве. Так у нас есть след. Несмотря на страх за попугая и боль в голове, продолжающую ее мучить, объяснение Романа поразило ее. Живя в Бостоне, она проводила тысячи часов в компании умнейших людей, но никогда не встречала никого, кто бы владел теми изумительными навыками, которые сейчас демонстрировал Роман. Она поняла, что если есть на свете человек, способный найти Иоанна Крестителя, то им был Роман Монтана. И час спустя он доказал, что она права. Теодосия увидела Иоанна Крестителя. Хотя он напоминал не более чем серое пятно на расстоянии, она узнала его — красные перья его хвоста светились, как маяк. Птица восседала на роге оленьего скелета, спокойно прихорашиваясь. — Роман, вот он! О, пожалуйста, давай поймаем его, пока он снова не убежал! Роман не двигался. Что-то было не так. Он не видел ничего тревожного, но все его инстинкты предостерегали, что опасность где-то рядом. Застыв, он наблюдал и ждал ее доказательств. Она предстала в виде мужчины: спрятавшись в дубовой роще и сливаясь с растительностью, воин команчи целился копьем в Иоанна Крестителя.ГЛАВА 11
Мгновенно отреагировав, Роман выхватил винтовку из перевязи на седле Секрета и, приложив ее к плечу, прицелился. Теодосии казалось, что он метит в Иоанна Крестителя. — Роман! О Господи, что ты делаешь? — Поднявшись на колени, она попыталась схватить его за плечо, но сделала это так резко, что вывалилась из повозки. Не обращая внимания на ее крики, он опустил палец на спусковой крючок и выстрелил в тот момент, когда воин метнул копье. Перепуганная резким выстрелом, Теодосия подняла голову и увидела что-то длинное и тонкое, вылетевшее из дубового леса: так и не определив, что это такое, лишь поняла, что Иоанну Крестителю грозит опасность, но не успела закричать снова, как летящий предмет развалился в воздухе, расколовшись на две части, которые упали на землю. Роман опустил ружье и, не сводя взгляда с воина, помог Теодосии снова взобраться в повозку. — Зачем тебе вздумалось вывалиться? — Упала, пытаясь помешать тебе застрелить Иоанна Крестителя. Ты… — Целый час я разглядывал чертовы песчинки на траве, чтобы найти его! С какой стати нужно было делать все это, а потом убивать? — Боже, можно ли привыкнуть когда-нибудь к тому, что у нее напрочь отсутствует здравый смысл? Она, кивнув, убрала волосы с глаз. — Да, да, конечно, ты прав. Зачем стрелять в Иоанна Крестителя, но я… я запаниковала, Роман, не могла здраво рассуждать, все случилось так быстро, не поняла, что ты… — Она заглянула ему в глаза. — Что это за предмет, в который ты стрелял? Роман видел, что индеец скрылся в лесу, но его исчезновение ни в коей мере не уменьшило его тревоги. Воин без лошади — что-то абсолютно необычное для команчей. И совершенно ясно: копье — его единственное оружие. Не имея ни лошади, ни оружия, воин наверняка попытается добыть их любым способом. — Проклятие! — разозлился Роман. — Утром отбивался от стаи койотов, не подозревая, что вскоре придется бороться с воином команчей. — Роман? — Разбил в щепки копье команчей, которым воин собирался убить Иоанна Крестителя, возможно, из страха, так как сильно сомневаюсь, что ему когда-нибудь раньше приходилось видеть африканского попугая, а индейцы… ну, подозрительно относятся ко всему, чего не знают. — Воин команчей? — Теодосия окинула взглядом окрестности, но не увидела никаких признаков индейца. — Как ты его увидел? Где… — Солнечный луч блеснул на металлическом острие копья, так обнаружил себя и воин. — Ты… попал в копье? — прошептала она, словно в молитве. — А как бы ты себя чувствовала, окажись воин убитым? — Что? Нет. Нет, конечно. Не пережила бы, если бы это случилось. Но ты… — Целился в копье, зная, что воин приготовился метнуть его. Невозможно постичь его равнодушия, — Боже милостивый, попасть в летящее копье с расстояния, по крайней мере, в сотню ярдов! Другой бы на его месте зачислил себя в герои, но не Роман, приученный применять выработанное в общении с природой искусство в случае острой необходимости, а когда отпадала в этом нужда, забывал, словно рубашку, отслужившую свой срок. Восхищенная произошедшим, она обняла его, Роман тут же отстранился. — Ложись в повозку. Теодосия вздрогнула. Его голос напоминал звук, издаваемый колесами, когда те наезжают на кучу гравия, и поняла: возражать не следует. Едва опустившись на постель, сооруженную для нее в повозке, почувствовала несколько нервных толчков, и до нее дошло, что Роман снова заметил индейца. — Оставайся здесь, — распорядился он. Пальцы, сжимающие ружье, побелели. Воин команчей, вышедшей из леса с маленьким свертком вруках, направлялся прямо к повозке. Приближаясь к белому мужчине с заряженным ружьем, индеец демонстрировал то ли немыслимую храбрость, то ли глупость, а скорее всего отчаяние, думал Роман. Он напрягся, соображая, что предпринять для защиты Теодосии. Наконец, пришелец остановился возле повозки, опустился на колени и медленно положил сверток на землю; не сводя черных глаз с вооруженного бледнолицего, стоящего перед ним, развернул его и поднялся. Роман увидел младенца, лежащего среди тряпок. — Что бы это значило? — пробормотал он, когда ребенок заплакал. Растревоженная звуком детского плача и ругательством Романа, Теодосия поднялась. Стоящее перед ней существо привело ее в полное замешательство: без всякой одежды, кроме набедренной повязки из оленьей кожи, он смотрел прямо в ее глаза. Захваченная врасплох, девушка отвела глаза и взглянула на ребенка — малышу было примерно месяца четыре, и, слушая его плач, она испытала прилив жалости. — Роман, — чуть слышно сказала она, — ребенок… — Наверное, сын воина, — ответил Роман. — Мать, должно быть, умерла. Преисполненная состраданием, Теодосия стала спускаться с повозки, держась за голову, но вдруг остановилась — воин заговорил. — Маманте, — выкрикивал он, положив руку на грудь. — Маманте. — Должно быть, его зовут Маманте, — решила Теодосия. Также положив руки на грудь, сообщила: — Я — Теодосия, а этот мужчина — Роман. Скажи же ему, кто мы. — Ты только что сделала это, Теодосия. А теперь возвращайся в повозку. Маманте указал на мустанга, впряженного в повозку. — Ему нужна лошадь, — предположила Теодосия. Маманте похлопал себя по животу, затем, присев на корточки, опустился перед ребенком. — Он хочет съесть мою лошадь, — добавила Теодосия. Роман подавил желание рассмеяться. — Зачем ему есть твою лошадь, когда ее можно использовать по прямому назначению, а еду получить от нас. Последний раз прошу, возвращайся в повозку. Роман не двигался, показывая, что не собирается помогать команчи. Теодосия поднялась на колени. — Разве ты… не согласен дать ему все, в чем он нуждается? Не придавая значения жалостливым ноткам ее голоса, Роман сосредоточенно разглядывал воина — темные синяки на груди и животе Маманте свидетельствовали о его поражениях: с висящими по бокам руками и опущенными плечами индеец представлял собой мужчину, лишенного силы и гордости. Передав ружье Теодосии, ее телохранитель вытащил нож из ножен на бедре, приняв борцовскую стойку. — Не собираешься же ты драться ножом с невооруженным человеком! — Не вмешивайся, Теодосия. Времени для дальнейших возражений уже не было: соперники отошли от ребенка, чтобы начать поединок. Роман выбросил руку с кинжалом, едва не задев лица Маманте, ринулся вперед, ударил головой в живот индейца, заставив его согнуться; тот, не успев перевести дух и выпрямиться, снова оказался на земле от сильного удара ногой в бок; растянувшись на спине, сжимал горсть земли, закрыв глаза; прошло несколько долгих мгновений, прежде чем начал подниматься на ноги; тяжело дыша, принялся ругаться, словно пьяный, размахивая кулаками. Теодосия ощутила приступ тошноты. — Роман, прекрати это безумие! Ты же убьешь его! Получив еще один удар кулаком в челюсть, Маманте закружился и опять упал. Снова поднявшись с земли, стоял, не двигаясь, согнув спину, низко свесив голову. Словно не удовлетворившись своим явным превосходством и предоставляя противнику последнюю возможность, Роман двинулся к плачущему младенцу, — подойдя к нему, остановился, жестоко ухмыляясь. Страх на какое-то мгновение прижал Маманте к земле; вдруг, собрав всю ярость, издав резкий воинственный клич, воин прыгнул вперед, оттолкнув бледнолицего от ребенка. Удержавшись на ногах, Роман поднял кинжал прямо над головой противника, ожидая его реакции. Индеец молниеносно схватил и стиснул его запястье. Добившись именно этой реакции, нападающий, делая вид, что боится потерять нож, ударил противника коленом в живот — оба мужчины упали, катаясь в пыли, продолжая отнимать друг у друга смертельное оружие. Наконец, Роман медленно разжал пальцы. Испустив еще один воинственный клич, Маманте овладел ножом. Оба поднялись, стояли, не шевелясь: сверкая черными глазами, воспрянувший духом индеец бросился на землю и перекувырнулся в сторону своего противника. Когда он прокатился мимо, Роман напрягся, зная, что может случиться, но не сдвинулся, чтобы предотвратить удар, и в следующую секунду почувствовал резкую боль в бедре. Зажав ножевую рану, вовремя увернулся, сделав прыжок в сторону и отразив опасное нападение. Когда Маманте проносился мимо, техасец схватил воина за руку, отклонившись назад, ударил ногой в живот, упал на спину, перебросив его через голову. Ослепленный воин и отец секунду смотрел на небо, прежде чем понял, что выронил нож. «Возьми же кинжал, черт побери!» — молча приказывал Роман. Маманте приподнялся с земли, опираясь на левую руку, протягивая правую к оружию, но снова упал, получив удар ногой; задыхаясь, свернулся в клубок и покатился прямо на кинжал, зажав его обеими руками, вскочил на ноги и медленно начал наступать. Хорошо зная, что команчи дерутся насмерть, Роман, однако, не имел намерения продолжать поединок: изнеможение испытуемого было очевидным, и ему не хотелось, чтобы храбрый воин, потерявший так много сил, признал свое поражение. Он бросился на Маманте, который среагировал, подпрыгнув в воздух, и обеими ногами ударил Романа в грудь; когда тот упал, воин встал на колени у его головы, схватил за волосы, приставил нож к горлу. Роман лежал молча, не шевелясь, с обезумевшим выражением, которое иначе, как страх, истолковать было невозможно. — Роман, — позвала Теодосия так слабо, что ее голос больше напоминал шепот. — Маманте. — Стоя в тени под большим дубом, она прижимала индейского мальчика к груди и умоляла мужчин перестать драться. Они взглянули на нее разом и увидели ее слезы, сбегавшие по щекам и падавшие на ребенка. Роман молча поздравил ее, осознавая, что девушка даже не представляла, насколько горькими и мучительными выглядели ее слезы и беспомощность, когда она баюкала ребенка, наблюдая такую жестокость; в то же время воина команчей глубоко тронула забота о его сыне. — Пожалуйста, перестаньте, — пробормотала Теодосия. Бледная от ужаса, она поднесла ребенка к лицу и заплакала. Маманте быстро встал. Глядя на поверженного, бросил нож вниз — он вонзился в землю у его левого уха. Роман не дрогнул, а лишь смотрел на воина: гордость, вспыхнувшая в глазах Маманте, убедила его, что не зря заставил команчи сражаться. Выдернув нож из земли, поднялся. — Теодосия, положи ребенка и приготовь сумку с едой. Неуверенно приблизившись к команчи, она отдала ему младенца, поправила детское одеяльце; покопавшись в повозке, наполнила сумку беконом, сухой фасолью, яблоками, овсянкой, банками консервированных овощей, положила буханку хлеба и изрядное количество сахара. Пока Теодосия готовила мешок с продуктами, Роман достал из седельной сумки веревку, выпряг мустанга и набросил импровизированную уздечку. Расправив плечи и высоко вздернув подбородок, Маманте принял свои трофеи, взял веревочные поводья, вскочил на нового коня, перебросив сумку с провизией через плечо. Теодосия отдала ему ребенка, но его лицо оставалось непроницаемым до тех пор, пока Роман не протянул ему свое ружье и полный запас патронов — надменный блеск глаз, исчез, уступив место мягкому выражению признательности. Широко улыбнувшись, индеец взял винтовку и патронташ, пустил мустанга рысью. Через несколько секунд он скрылся из виду. — Зачем, Роман? — потребовала ответа Теодосия, крепко взяв его за предплечье и пытаясь встряхнуть. — Ты же видел его синяки? Не заметил его слабости от голода и усталости? Почему заставил его бороться? Он повернулся к ней и провел пальцами по невысохшей дорожке слез, оставшейся на щеке. — Ни один мужчина, будь он белый или индеец, не станет просить, Теодосия. Когда Маманте — воин команчей — не попытался завладеть тем, в чем нуждался, стало понятно, что он теряет самоуважение, свою душевную силу. Заставить его сражаться за вещи, которые ему нужны, — единственное, что можно было придумать, чтобы вселить в него гордость. Очевидность этой истины смутила ее: при всем своем знании человеческой натуры, явившемся результатом многих лет учебы, ей и в голову не приходило, что самое серьезное несчастье мужчины — не голод и не ушибы, а потеря самоуважения. Роман не только почувствовал глубокое горе команчи, но и сумел его излечить. — Роман? Не ответив, он отошел в сторону и, взяв Иоанна Крестителя, вернулся, передав попугая Теодосии. Она ласкала птицу тыльной стороной руки, не спуская глаз с Романа. — Ты позволил Маманте взять верх, ведь так, Роман? — мягко спросила она. Он не ответил, но она знала, что его молчание означало «да». — Безмерно поражена широтой твоих способностей, физическим мастерством, пониманием человеческой души, состраданием… ты замечательный человек, Роман, и я счастлива, что узнала тебя. Прилив нежности, пробужденный ее словами, нахлынул волной, он подумал — насколько уже привык к их ожиданию и ощущению: ему будет недоставать этих эмоций, когда они расстанутся; не останется никого на свете, кто дал бы ему почувствовать то, что испытал сейчас. Он провел пальцами по волосам, вспомнив, что всегда верил, будто ранчо и лошади удовлетворят все его желания. Теперь уже не было такой уверенности. Сидя на мягкой постели, сооруженной для нее Романом, Теодосия просматривала свои вещи — в Уайт Крик упаковывалась в такой спешке, что платья ужасно помялись, перчатки и нижнее белье скрутились в тугие узлы, а драгоценности рассыпались по разным местам сумки. Она сложила драгоценности в сверкающую горку, подняла взгляд на Романа, ухаживающего за Секретом: его пистолеты и металлическая пряжка ремня слабо поблескивали в свете костра; сухие веточки, опавшие листья и ломкая ореховая скорлупа хрустели под подошвами, лунный свет высвечивал волосы. События минувшего дня вернулись к ней. Закрыв глаза, она мысленно их восстанавливала, слабо улыбнулась, вспомнив мастерство, которое продемонстрировал Роман, идя по следу Иоанна Крестителя, и мудрость, проявленную в отношении команчи. Она почувствовала, будто слегка защемило сердце, от него протянулись невидимые нити, пронизавшие все клеточки тела. Открыв глаза, увидела, что Роман наблюдает за ней. Его смелый и твердый взгляд заставил ее покраснеть. — Рана не беспокоит тебя? Он похлопал по повязке под бриджами. — Должно быть, жить буду. А как ты? Она поняла, что для него ножевая рана — не более чем царапина: такая беззаботность помогла ей освободиться от всякого беспокойства. Осторожно дотронулась до виска. — Со мной тоже все хорошо. — Любуешься своим богатством? — поддразнил ее Роман, заметив сверкающие драгоценности. Теодосия взяла в руку рубиновую брошь, подняла украшение так, чтобы он мог его видеть. Свет костра замерцал на нежно-красном камне, отражаясь от изящных золотых цепочек, свисавших с ее нижней части. — Ты когда-нибудь слышал термин «сердечные струны», Роман? — Когда-нибудь слышал термин «сердечные струны», Роман? — повторил Иоанн Креститель и выплеснул воду из клетки. Роман наклонился клошадиному брюху. — Сердечные струны? Да, слышал кое-что. А они действительно существуют? — Это такое выражение. — Теодосия встряхнула брошью, наблюдая, как свисающие золотые цепочки закачались. — Эта брошь принадлежала моей матери, и я дорожила ею все эти годы. Это рубиновое сердце, и к его нижнему краю прикреплены тонкие золотые цепочки — сердечные струны. Роман взглянул на поблескивающую брошь — сердце. — «Сердечные струны» — интересный термин, — пробормотала Теодосия, продолжая наблюдать, как свет костра поблескивает на гранях рубиновой броши. — Когда-то давным-давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время этот термин используется для описания глубокого чувства и привязанности, поэтому говорят, что человек, который чем-то сильно тронут или взволнован, испытывает тянущее чувство в сердце. Я очарована как красотой выражения, так и его определением. Роман провел рукой по скребнице, которую держал. Только ли эта брошь побудила Теодосию заговорить о сердечных струнах, или она думала о своих чувствах, своей привязанности? Если так, то была ли это любовь к нему? Что испытывала Теодосия? Она упомянула о своем сексуальном влечении, о признательности, о восхищении, но чувствовала ли к нему что-то другое? Ему хотелось спросить. Но он не сделал этого: если подтолкнуть ее к обсуждению чувств, то невольно втянется в разговор, а ему, конечно же, не хотелось, чтобы это случилось, так как, по правде говоря, не знал, что чувствует к ней. В большинстве случаев она выводила его из себя, но в остальных… — Извини за мое нерациональное поведение в Уайт Крик, Роман. Мне не следовало уезжать из города без тебя. Он снова повернулся к Секрету и провел скребницей по лоснящемуся крупу. — Все, что ты делала с момента нашей встречи, было нерациональным, Теодосия, — заключил он. — Почему извиняешься только сейчас? Улыбнувшись, Теодосия вытянулась на постели. — Давно у тебя Секрет? — Одиннадцать лет. Теперь ложись спать. Я же объяснил, что мы не двинемся отсюда до тех пор, пока не решу, что ты готова к путешествию. Если не устроишься отдыхать прямо сейчас, мы останемся здесь навечно. Он принялся расчесывать спутанную гриву Секрета. — Я ничего не делаю, кроме того, что лежу здесь, Роман. — Она еще некоторое время смотрела, как он ухаживает за лошадью. — Понимаю, почему ты называешь своего жеребца Секретом. Он необычный конь, и тебе не хочется никому открывать тайну его происхождения. Это та порода, которую ты будешь выращивать на ранчо? — Может быть. — Распутав гриву Секрета, Роман принялся за хвост жеребца, прикидывая, может быть, стоит поделиться своими идеями с Теодосией. Нелегко ведь держать такие радостные планы при себе. — Ты расскажешь мне о нем? — спросила Теодосия. — Обещаю хранить тайну так же хорошо, как это делаешь ты. Роман не ответил, а лишь продолжал работать, вычесывая засохшую грязь из лошадиного хвоста. — Ты не единственный, кто знает о его происхождении, Роман. Тому, у кого ты купил его, тоже об этом известно. — Радуясь, что он стоит к ней спиной, она хитро улыбнулась. — Я не покупал его, Теодосия. — Вывел его сам? — Именно. А теперь спи. Она села и бросила сердитый взгляд на его спину. — Роман, ты крайне несправедлив. Я доверила тебе свою жизнь, а ты боишься открыть тайну лошади. Прекрасно понимаю, что ты намерен разбогатеть, выращивая лошадей, подобных Секрету. Неужели считаешь, что расскажу о его происхождении, зная, что это сведет на нет твои мечты и упорный труд стольких лет? В ее голосе прозвучала неподдельная обида. Гладя жеребца по спине, он попытался придумать хотя бы одну вескую причину, почему ей нельзя доверить свои тайны, но ничего придумать не сумел, а сердце подсказывало, что на этот раз можно довериться и рассказать то, чего доселе не рассказывал ни одной живой душе. Он усмехнулся: довериться женщине? Или он лишился рассудка, или произошло нечто, изменившее его взгляды относительно женского пола. Во всяком случае, одной представительницы женского пола. Продолжая улыбаться, он посмотрел прямо с глаза Теодосии. — Секрет — помесь кобылицы мустанга и английского чистокровного жеребца. Я спарил обоих лошадей в темноте ночи из чистейшего любопытства. При его признании глаза Теодосии расширились от удовольствия: не так важно, что именно он сказал, как факт доверия ей. — Почему ночью? Вспомнив свой юношеский проступок, Роман опустил голову и усмехнулся. — Кобыла принадлежала мне, а английский чистокровный — нет. Если бы я спросил разрешения у владельца жеребца, он бы либо ответил отказом, либо потребовал плату. Потому все произошло втайне, ночью. — Это воровство, — сказала Теодосия, улыбнувшись в ответ. — Владелец не обнаружил пропажи, а жеребец отнюдь не возражал против такой встречи. Улыбка Теодосии перешла в мягкий смех. — Мои лошади будут воплощением мечты каждого ранчеро-скотовода, — объяснил Роман, радостно возбужденный от этой мысли. — Чтобы заарканить далеко убежавшего быка, нужна лошадь, которая развивает полный галоп всего лишь в несколько шагов, Теодосия. Лошадь должна сохранять громадную скорость на расстоянии, по крайней мере, в четверть мили. — А Секрет способен и на то, и на другое, — сказала Теодосия. — О, как здорово! Ее искренний энтузиазм согрел его. — В нем сочетаются выносливость мустанга и скорость чистокровного, проворство и смышленость. Но я не буду держать мустангов. Собираюсь закупить испанских кобыл в Мехико. Хотя мустанги и являются предками испанских лошадей и доступны для любого, кто захочет их объездить, испанские кобылы крупнее, здоровее и более надежны. Так что, если тощий мустанг произвел на свет такую лошадь, как Секрет, представь, насколько лучше это может сделать испанская кобыла. Что же до чистокровных жеребцов, то лучшие из них выращиваются на фермах в Кентукки. Я… — О, ты ошибаешься, Роман. — Теодосия покачала головой. — Лучшие чистокровные в стране в Нью-Йорке. Мой отец… — Да, я слышал, что в Новой Англии тоже есть несколько хороших ферм. Объеду их все, пока не найду лошадей, которых хочу. Хотя они обойдутся недешево. Лучшие из них стоят от шести до семи сотен долларов. — Это правда, но если ты знаешь владельца фермы, можно договориться о цене. — Но я не знаю ни одного из них. — Но, Роман, я… — Послушай, Теодосия, не имеет значения, скольких из них ты знаешь. К тому времени, когда у меня появятся деньги, ты уже будешь по уши в слюне бразильских жуков. — Роман, если бы ты только послушал о бизнесе моего отца. — Она внезапно осеклась, когда вдалеке прогремел гром. Зная о ее страхе перед грозой, Роман быстро подошел к тюфяку девушки и сел рядом. — Дождя не будет. По крайней мере, здесь. Ты не увидишь молнии, обещаю. Она не могла сдержать мелкой дрожи. — Почему ты так боишься молнии? — Он убрал волосы с ее лица, чтобы видеть глаза. — Моих родителей убила молния, когда мне было пять лет. Шок парализовал Романа: он никогда не думал, что ее боязнь молнии связана с чем-то настолько ужасным. — Ты не обязана рассказывать мне. — Но мне хочется. — Она мягко улыбнулась, он обнял ее за плечи и придвинулся ближе. — Шанселлор и Женевьева, — тихо начала она. — Так звали моих родителей. В тот день, когда они умерли, мы были на пикнике. Пока я собирала на лугу цветы в корзину, они наблюдали из-под большого дерева. Небо внезапно потемнело, подул сильный ветер, и отец крикнул, что пора возвращаться домой. Только я приблизилась к дереву, как ударила молния, — мама с папой умерли мгновенно. С тех пор жутко боюсь молнии и не нашла способа избавиться от страха. Роман взял ее руку и подумал о том, как ужасно для пятилетней девочки увидеть смерть родителей, настигшую их так страшно и так внезапно. — Мне жаль, что это произошло с тобой, Теодосия. Поток нежности омыл ее — в его тихом голосе звучали искренность и нежность. Она с благодарностью сжала его руку. — Что произошло после несчастного случая? — мягко спросил Роман, сам удивляясь своему сильному интересу. — Я, конечно, была опустошена и очень напугана тем, что будет со мной без родителей. Но Аптон и Лилиан приехали в Нью-Йорк и забрали меня в Бостон. Они растили меня, словно собственную дочь, Роман, щедро отдавая все, что могли, особенно свою любовь. Если бы не их доброта, возможно, никогда бы не оправилась от стресса. Как уже говорила, — это мой неоплатный долг перед ними и одна из причин моего желания дать им ребенка. — Одна из причин? — Чувство вины — другая. Видишь ли, Лилиан и Аптон уделяли все время мне, пока я была маленькой, поэтому откладывали обзаведение собственными детьми. Когда же они все же решились, Лилиан испытала большие трудности с зачатием, а затем пережила четыре выкидыша. Врачи объяснили ей, что следовало родить ребенка задолго до этого. Если бы ей удалось выносить плод первые три месяца, возможность родить здорового младенца была бы значительно выше, но, к несчастью, она, похоже, не может вынашивать ребенка дольше шести-восьми недель. — И ты считаешь это своей виной? Теодосия выпустила его руку, подобрала веточку и начертила круг на мягкой земле у его ног. — Это и есть моя вина, Роман, и единственный способ избавить Лилиан от сердечной боли — это выносить ребенка для нее. Ребенок ее плоти и крови будет всем для Лилиан, и я единственный человек, который может воплотить ее мечту. Некоторое время Роман молчал, наблюдая, как она рисует в пыли. — Понимаю, что ты хочешь сделать что-то хорошее для своей сестры, но родить ребенка, чтобы отдать его ей — не слишком ли много? Я имею в виду, люди так не поступают, Теодосия. Его вопрос и утверждение заполнили каждый уголок ее мозга. Только через несколько мгновений поразительное, но печальное осознание вернулось к ней. — Когда по-настоящему кого-то любишь, Роман, ни одна жертва не кажется слишком большой. Он не ответил на ее откровение; она ничего больше не добавила. В наступившей теплой тишине Теодосия размышляла над тем, что он никогда не знал истинной любви… А Роман гадал, что это такое — испытывать бескорыстную любовь.ГЛАВА 12
Раздвинув шторы на одном из окон в коридоре гостиницы Ред Вулф, Роман наблюдал, как мальчишка-газетчик разносил по улице объявления Теодосии, раздавая свеженапечатанные циркуляры как молодым, так и пожилым; и какого бы возраста ни был мужчина, получавший его, — ни один из них не упускал случая бросить взгляд на второй этаж гостиницы. Роман надеялся, что Теодосия не одевается к ужину перед открытым окном, но подозревал, что вполне могла — у нее не было достаточно здравого смысла, чтобы не делать этого. Он свирепо рассматривал толпу мужчин снаружи еще некоторое время, затем задернул шторы. Как только настанет темнота, укрывающая все и вся, сборище похотливых ублюдков начнет прокрадываться в гостиницу, словно голодные змеи за цыпленком. А почему бы и нет? Не родился на свете еще мужчина, который бы отказался получить сто долларов золотом только за то, чтобы переспать с такой красивой женщиной, как Теодосия. Он раздумывал, каков был бы ее ответ, если бы объявить, что она еще недостаточно здорова, чтобы выполнить свой план. Может, сослаться на раны на голове, которые не заживут, если раненый попытается заняться каким бы то ни было видом секса, попробовать напугать, что можно ожидать даже загнивание мозга. Потерев подбородок, Роман некоторое время раздумывал над идеей, затем отказался от нее, вспомнив, что она уже себя исчерпала: целых полторы недели после столкновения с команчи удавалось удерживать Теодосию среди диких лесов и лугов, в стороне от всех городов. Конечно, ему хотелось, чтобы ее рана зажила, но сознание подсказывало, что десяти дней более чем достаточно: в конце концов, шишка на голове — не пуля в черепе. В течение этого времени она только и делала, что спала, ела, купалась и делилась с ним своим интеллектом. Наконец, после полутора недель отдыха, оделась, забралась на повозку и поехала, не оставляя ему другого выбора, кроме как следовать за ней и отвезти в ближайший город. Едва коснувшись подошвами пыльной улицы в Ред Вулф, тут же поспешила в почтовую контору и напечатала свои дурацкие объявления. Роману всегда нравился Ред Вулф, и он с удовольствием навещал город, когда у него появлялась такая возможность. Однако теперь решил, что больше не любит его: Боже, никогда не представлял, как много бабников в нем живет! С досады пнув ногой горшок с цветком, стоящий у окна, проигнорировал громкое возмущение управляющего гостиницей; в глубокой задумчивости медленно прошел к большому бархатному креслу, опустился в него, вытянув ноги. Почему, черт побери, его волнует, что Теодосия скоро отдастся какому-нибудь мозолистому гению? Ведь ему не надо ни с кем делиться; чтобы что-то делить, надо его иметь, а Теодосия ему не принадлежала. — А я и не хочу, чтобы она мне принадлежала, — пробормотал он. — Прошу прощения? — отозвался управляющий, поднимая глаза от регистрационного стола. — Меня зовут Парке. Оливер Парке. Вы мне что-то сказали, мистер Монтана? Роман взглянул на мистера Паркса, даже не видя его. — Эта женщина не для меня. Я не люблю женщин! Но если бы и любил, она не стала бы той, которую можно выбрать. Ну, знаете ли вы мужчину, который захотел бы женщину, не умеющую веселиться? О, она сказала, что повеселилась на ярмарке в Киддер Пассе, но хотите знать, что это было за веселье? Заумное веселье, вот что. Да, единственная причина, почему она хорошо провела время, так это потому, что нашла способ использовать свою проклятую гениальность. — Конечно, мистер Монтана, — отвечал Парке, переставляя чернильницу на столе. — Да, конечно. Как скажете. И кстати, если вы в скором времени собираетесь выехать из города, будьте осторожны. Говорят, банда негра Бланко бродит где-то в этом районе. Только сегодня утром пришло известие, что они возле Кейнз Кроссинг убили троих людей, и одна из них была пятнадцатилетней девочкой. — Мистер Парке покачал головой. — Вы когда-нибудь слышали о ком-то более опасном и надменном, чем эти пятеро из банды? Никогда их не видел, но, говорят, они одеты во все черное с головы до ног и ездят на белых лошадях. Уповаю на Господа, что разбойники не появятся здесь, в Ред Вулф. Тридцать охотников преследуют их с тех самых пор, как они убежали из тюрьмы, но ни один не пойман. Думаю, чтобы избавиться от них, не обойтись без помощи бога, а то и самого дьявола. Роман кивнул, но его мысли сосредоточились на Теодосии. — Сколько мужчин, по-вашему, живет в Ред Вулф, мистер Парке? — Что? — мистер Парке поскреб щеку, поросшую бакенбардами. — Э… не знаю. Около ста семидесяти. Может, две сотни. Две сотни! Цифра завертелась в мозгу Романа словно перекати-поле, подхваченное вихревым пыльным потоком. Он погладил большим пальцем дуло своего кольта, про себя произнес клятву: если хоть один из претендентов подойдет на роль любовника Теодосии, то сильно пожалеет, что не родился маленьким, светловолосым, зеленоглазым и непроходимо глупым. Услышав, как открывается дверь, Теодосия повернулась от окна и посмотрела на Романа, входившего в комнату. — Идем, Теодосия. Хочется есть. — Роман, ты видел? — спросила она, указывая на улицу внизу. — Мальчик уже разносит мои циркуляры, даже расклеивает их на фасадах различных зданий. Снова погладив оружие, Роман пробежался взглядом по ее телу, любуясь каждой его частью. Он никогда не видел у нее такой прически, которую она сделала сейчас: маленькие косички уложены на макушке и заколоты цветами из зеленого бархата; несколько блестящих локонов лежали на стройной шее, касаясь нитки жемчуга, — почти такого же светлого оттенка, как и ее кожа. Шелковое платье напоминало ему рассвет — неуловимое сочетание розового, оранжевого и желтого: как нежные цветы льнут к утреннему небу, так платье подчеркивало фигуру Теодосии. Роман испугался: если ей вздумается чихнуть, кашлянуть или даже рассмеяться, как бы из глубокого выреза не выпала грудь. Он придумывал что-нибудь забавное, чтобы рассмешить ее. — Что ты так смотришь, Роман? — и задав вопрос, не могла оторваться от него: черный костюм и накрахмаленная белая рубашка так подходили к его смуглой коже; черный галстук-ленточка, как и угольно-черные волосы, свисал на широкую грудь, но строгость в одежде не скрывала недюжинной силы, сквозившей в каждой части его массивного тела, напротив, лишь подчеркивая ее. Сладостный трепет запульсировал внутри нее. — О чем ты думаешь, Теодосия? Она отметила его обычную понимающую ухмылку. — Тебе известны мои мысли, поэтому не вижу необходимости обсуждать их. — Зашуршали персиковые юбки. — Аптон и Лилиан купили мне это в Париже. Тебе нравится? Роман лишний раз убедился: девушка не чувствует своей красоты, как другие женщины запаха духов, — подумал он. Сомневаюсь, что хоть один мужчина в мире устоит против ее очарования. Эта мысль напомнила ему, что не он единственный будет наслаждаться великолепным зрелищем, горожане Ред Вулф тоже получат свою долю удовольствия. Грязные ублюдки все они, и его обязанность, как телохранителя, положить конец неприятностям прежде, чем они начнутся; скрестив руки на груди, изобразил позу монумента. — Мне не нравится это платье, и ты не пойдешь в нем. Надень что-нибудь другое. — Что-нибудь другое? Но, Роман, оно идеально подходит для ужина. Он изучающе взглянул на платье, пытаясь придумать что-нибудь поубедительнее. — Слишком тесное. Ты не сможешь есть… — Прекрасно смогу. Его взгляд уперся в ложбинку между пышными грудями. — Застегни пуговицы. — У него нет пуговиц. Снова уставился на платье. — Волочится по земле, а улицы пыльные. — Могу приподнять. — В стульях «Виктории» полно трещин и гвоздей — порвешь наряд на клочки, когда сядешь, поэтому сними и надень что-нибудь… — Виктории? — «Кафе Виктории». Единственный ресторан в Ред Вулф, и его стульями давно пора растопить печь. Теодосия натянула перчатки. — Роман, скажи правду, что тебя беспокоит в моей внешности? Он знал, что, если не сказать ей, она узнает путем своего анализа. — Хорошо. Правда в том, что такое платье привлечет каждого похотливого сукина сына в Ред Вулф, благо твои дурацкие объявления, Теодосия, висят везде, и мужчины прочитали их. Ты, возможно, единственная новая женщина в городе, поэтому они сразу узнают в тебе ту мисс Уорт, которая готова заплатить золотом за то, чтобы с тобой переспали. Они столпятся вокруг тебя… — Как мой телохранитель, ты примешь соответствующие меры… — Не могу отгонять целое стадо облизывающихся… — Стадо? — улыбнулась Теодосия. — В самом деле, Роман, ты преувеличиваешь. — Продолжая улыбаться, набросила на плечи кружевную шаль и направилась к двери. Роман последовал за ней, всю дорогу бормоча ругательства. Едва выйдя из гостиницы, окинул свирепым взглядом троих мужчин, оттолкнул с дороги четырех других и пригрозил кольтом еще двоим. — Не понимаю, почему мы не могли поесть в комнате, — буркнул он, сопровождая ее по тротуару. Она продела руку в перчатке в изгиб его локтя. — Я подумала, что было бы приятно пообедать в ресторане, но давай не станем задерживаться. Возможно, некоторые мужчины придут в гостиницу уже сегодня вечером в ответ на мой циркуляр, и нужно их встретить. Роман принял решение задержать ее далеко за полночь, заказать трапезу из двадцати блюд, затем много кофе; после этого повести по городу и показать… Что? Черт бы побрал Ред Вулф — такое скучное место! — Здесь, — сказал он, останавливаясь перед кафе и пропустив ее вперед. Маленький ресторанчик очаровал Теодосию: чистые накрахмаленные скатерти в желтую и белую полоску и крошечные терракотовые вазочки, наполненные красными маками, украшали каждый столик; сияющие медные кастрюли и сковороды, корзины и картины, изображающие цветочные сады, висели на ярко-желтых стенах; деревянный пол, вымытый и выскобленный, блестел. — Судя по ресторану, предполагаю, что в Ред Вулф живут цивилизованные люди, Роман. Это, конечно, увеличивает возможность того, что несколько интеллигентных мужчин отзовутся на мое объявление. Роман окинул собравшихся в зале, встретившись взглядами с каждым мужчиной, который смотрел на Теодосию: некоторые занялись своей едой, но другие так к ней и не притронулись, продолжая пожирать взглядами женщину, сидящую рядом с ним. — Все они кажутся чертовски глупыми. — Роман! — позвала какая-то женщина из другого конца зала. Теодосия смотрела, как женщина роскошных форм направилась к нему, обняла за талию и поцеловала в губы. Совершенно незнакомое дотоле чувство охватило Теодосию — улыбка исчезла с губ, она попыталась было отступить в сторону. Но Роман не позволил. — Это Виктория Лэнгли — владелица ресторана. Теодосии показалось, что женщина ведет себя так, будто владеет также и Романом. — Здравствуйте, мисс Лэнгли. Я Теодосия Уорт. Виктория вскинула накрашенные брови. — Та самая, которая собирается платить золотом за услуги жеребца? Брови Теодосии в свою очередь поднялись. — Слова «услуги жеребца» не являются точным описанием… Гортанный смех Виктории наполнил кафе. — Не возражаю против небольшой благодарственной суммы от своих любовников, но будь я проклята, если заплачу кому-нибудь из них! Теодосия ощетинилась. — Мисс Лэнгли…. — Вы из Англии, мисс Уорт? — Из Бостона. — О Боже, подумала Теодосия. Почему все в Техасе полагают, что Англия — ее родина? Виктория махнула девушке, находящейся неподалеку. — Проводи Романа и леди к столику! Как только официантка посадила их и оставила изучать меню, Теодосия дала волю своему раздражению. — Ошибаюсь ли я, думая, что ты один из мужчин, которые давали этой женщине небольшую благодарственную сумму, Роман? — Ошибаешься, насколько можно ошибаться. Успокоенная, она снова взглянула на меню. — С какой стати платить Виктории за то, что она представляет бесплатно? У нее не было возможности высказать свое колкое возражение. Подошла официантка, чтобы принять заказы. — Мне бы хотелось небольшую порцию цыпленка и тарелку свежих фруктов, — попросила она. — И, пожалуйста, будьте добры, снимите шкурку с цыпленка. Веснушчатый нос девушки сморщился. — Это жареный цыпленок, мэм. — И, тем не менее, предпочитаю, чтобы шкурка была снята. Роман наклонился над столом. — Зачем заказывать жареного цыпленка, если не хочешь есть шкурку? Это самое вкусное. — Не люблю шкурку. — Заказывать цыпленка, если не любишь шкурку, просто бессмысленно! — Почему бы тебе не сосредоточиться на своем заказе? Покачав головой, он снова взглянул на меню. — Мне жареного цыпленка со шкуркой, ростбиф, креветки и ветчину. Картофельное рагу, кукурузу в початках, салат из репы и гороха, фасолевое масло, тушеный кабачок и печеную тыкву, Еще бисквиты и кукурузный хлеб. На десерт персиковый сок, черничный пирог и яблочное пирожное. И много кофе. Он вернул официантке меню, увидев, что Теодосия уставилась на него, и забарабанил пальцами по столу. — Я голоден. — Но ты же не бездонная бочка. Не сможешь всего этого съесть… — Съем. — На это уйдет несколько часов. Он, разумеется, надеялся на это. — Вы мисс Уорт? — спросил мужчина, подошедший к столу. Неловко поднявшись, Роман опрокинул стакан с водой. Струйка пролилась на колени Теодосии. — Роман! — Что вы хотите? — возмутился телохранитель. — Пришел в ответ на ее объявление. — Здесь? — взорвался Роман. — В ресторане? В объявлении сказано: комната девять в гостинице. Вы что, не умеете читать? — Он сунул руку в карман брюк, доставая сверкающий кольт. Мужчина взглянул на оружие, затем, положив руку на свое, опустил глаза на Теодосию. — Я высокий, темноволосый, голубоглазый и умный. — Да? — усомнился Роман. — Сколько же будет девятьсот пятьдесят семь помноженное на триста двадцать шесть? Мужчина нахмурился. — Нужна бумага, чтобы посчитать. — Не подходите, — отрезал Роман. — Не ты повесил объявления. В ответ блеснул пистолет, щелкнул взведенный курок. — Зато сейчас держу тебя на мушке. — Роман, пожалуйста, — взмолилась Теодосия, затем повернулась к мужчине. — Сэр, боюсь, что вы не соответствуете требованиям. Тем не менее спасибо за проявленный интерес. Роман не садился до тех пор, пока мужчина не отошел от стола. — Каков ответ, Роман? — Ответ на что? — Сколько будет девятьсот пятьдесят семь помноженное на триста двадцать шесть? — Черт побери, откуда я знаю, меня это не интересует, и, проклятие, вон идет еще один! — Добрый вечер, — сказал маленький, коренастый мужчина, подойдя к столу. — О Господи, — буркнул Роман, снова встав и твердо держа в руке кольт. — Убирайтесь к черту. Вы что, не видите, леди собирается поужинать? Кроме того, вы маленького роста! — Прошу прощения? — переспросил мужчина. Роман уставился на его одежду — полностью черная, за исключением жесткого белого воротничка рубашки. Стиснув зубы, сунул револьвер в кобуру и сел. — Я преподобный Соммерс, — представился мужчина. — Вы, сэр, кажетесь мне знакомым, но не припомню, чтобы когда-нибудь видел вас здесь, в Ред Вулф. Полагаю, вы путешествуете, и хотел бы пригласить вас на воскресную мессу. Теодосия улыбнулась священнику ослепительной улыбкой. — Здравствуйте, преподобный. Я… — Ее зовут Ирма, — прервал ее Роман и бросил на Теодосию предостерегающий взгляд. — Ирма Сью Монтана. А я — Роман Монтана. — Что ж, мистер и миссис Монтана, надеюсь увидеть вас в воскресенье. Приятного аппетита. Когда священник ушел, Роман нахмурился. — Ты что, рехнулась? Чуть не сказала свое имя! — И каким образом это делает меня сумасшедшей? — Ради Бога, ты же Теодосия Уорт, женщина, расклеившая объявления! Шокировала бы его до смерти! — Шокировать лучше, чем убивать, что ты едва не сделал. Скажи честно, Роман, что с тобой сегодня? Таким взвинченным я тебя никогда не видела. Ответа не последовало. Официантка принесла так много еды, что потребовался второй столик, но не успели они прикоснуться к ней, как появились двое мужчин, остановившихся в углу напротив. Оба держали в руках объявления Теодосии и наблюдали за ней, через несколько секунд двинулись в ее сторону. Этого Роман уже не мог вынести. Он встал и быстро собрал всю еду в салфетки. — Роман, что ты… — Уходим. — Он бросил деньги на стол и взял ее за руку. Теодосия выдернула ее. — Никуда не иду, и не понимаю твоего… — Сразу же замолчала, когда Виктория приблизилась к столу. — Не возражаете, если присоединюсь к вам? — спросила хозяйка ресторана. — Извините, мисс Лэнгли, но мы уже уходим, — ответила девушка. — Роман? — Она взяла его руку и потащила из ресторана. Выйдя на улицу, направилась к гостинице. — Не туда, — бросил Роман и потащил ее в противоположную сторону. — Еще недавно ты говорил, что хочешь поужинать в комнате. — А теперь вот вздумалось поесть на воздухе! — Взяв ее руку, вывел в открытое поле, граничащее с городом, там усадил среди колокольчиков и бросил салфетки с едой рядом с ней. Спутница взглянула на него. — Можешь объяснить причину своего гнева, Роман? — Я не сержусь. Прислонившись спиной к кучке камней, она развернула салфетки. — Пожалуйста, ешь. — Слишком зол, чтобы есть! — Он повернулся к ней спиной, сунул руки в карманы и уставился в потемневшее небо. — Говорил же тебе, что произойдет. Но разве послушалась? Черта с два. И не подумала. — А что случилось? — Что случилось? — Он резко повернулся к ней лицом. — Ты что, не видела всех этих… — Он замялся, пытаясь вспомнить выражение, которым Теодосия назвала мужчину, набросившегося на нее в Уайлд Виндз. — Не видела lackivating meaflarants, которые пялились на тебя в ресторане? — Lackivating meaflarants? Что-о. — Она улыбнулась. — Полагаю, описание, которое ты ищешь — Lascivious malfeasants. — Называй их как угодно! Выстроились в линию, поджидая… — Роман, никто не делал ничего подобного — один подошел к столу, но ты с ним справился. Вторым был преподобный… — Послушай, Теодосия, — продолжал он, размахивая рукой. — Чтобы я мог справиться с работой твоего телохранителя, от тебя требуется выполнение некоторых правил. Номер один — не носить то, что я не советую; номер два — никогда не забывать правило номер один; номер три… — Мне не нравится твоя деспотичная позиция. — Да? Наплевать, нравится тебе или нет! Теодосия медленно сняла шкурку с цыпленка и принялась за мясо, затем взяла клубнику. Продолжая хмуриться, Роман наблюдал, как она пробует спелую ягоду: контраст алого цвета и молочно-белой щеки заворожил его — мягкие полные губы блаженно высасывали сок. Желание возникло внезапно и с такой силой, что он вздрогнул. — Роман, будешь есть? — Что? Э, да. — Овладев собой, сел рядом, отметив яркий контраст ее персиковых юбок, густой изумрудной травы и голубых колокольчиков. Боже, какая картина! — Вот. — Она подала ему кусочек арбуза. Он вонзил в него зубы и почувствовал, как сок побежал по подбородку. Улыбнувшись, Теодосия промокнула его салфеткой. Это движение подстегнуло его: страсть разжигала то самое «нечто», что ей так часто удавалось пробуждать в нем. — У тебя когда-нибудь был друг, Роман? Звук ее голоса вернул его к реальности. Встряхнувшись, положил арбуз и принялся за цыплячью грудинку. — Знаком со многими людьми, — ответил он с набитым ртом. — Знакомые и друзья — не одно и то же. — Со времени приезда в Техас я встретилась с некоторыми людьми, но не настолько хорошо знаю их, чтобы назвать друзьями. Таким образом, это просто знакомые. У него появилось такое чувство, что она к чему-то клонит, но что бы это ни было, ему, вероятно, пользы не даст. Он попытался — сбить ее с толку. — Я тоже почти ничего о тебе не знаю. Полагаю, что и мы только знакомые. Она выбросила зеленый хвостик клубники. — Обижаете, сэр. Вам известно обо мне больше, чем кому-либо еще в Техасе. Откусив еще кусок цыпленка, Роман подумал о том, что она сказала. — Все равно я знаю о тебе очень мало. — Ты так считаешь? — Она склонила голову набок. — Я на самом деле мало что рассказывала, верно? Хотя не собиралась утаивать что-то от тебя. Была так заинтересована, чтобы побольше узнать о тебе, что не пришло в голову говорить о себе. Позже вечером обещаю ответить на любой вопрос, который ты захочешь узнать. Но сейчас возвращаемся в гостиницу. Она принялась собирать оставшуюся еду в салфетки. — Где ты родилась? — выпалил он, намереваясь задать ей пару сотен вопросов прежде, чем вернуться в комнату. — В Нью-Йорке. Роман схватил еще один кусок цыпленка с салфетки, которую она держала, «вонзился в него так, словно не ел несколько дней. — Еще не наелся, Теодосия. — Очень хорошо. — Положила салфетки. — Пожалуйста, поторопись. Он жевал так медленно, будто это был не цыпленок, а самое твердое дерево. — Какой твой любимый цвет? — Нравятся несколько цветов: зеленый, голубой и розовый. Закончил? — Нет. — И принялся за кукурузный початок, оставляя как можно больше твердой кожицы между зубами, чтобы еще потянуть время, извлекая их. — У тебя были в детстве куклы? — Целая коллекция. Сотни три. «По крайней мере, у нее были куклы, — размышлял он. — Хоть одна нормальная вещь объявилась». — Часто с ними играла? — Никогда: они оставались антикварными экземплярами, слишком ценными, чтобы брать в руки. «Вот тебе и нормальная вещь», — подумал Роман. — Кто самый знаменитый из тех, кого ты когда-либо встречала? Она снова прислонилась спиной к камням и глубоко вдохнула свежий, пахнущий цветами воздух. — Однажды встречалась с Эбенезером Баттери. Кто это — Эбенезер Баттерик? — Он предложил первые образцы бумажных обоев. Также встречалась с Уильямом Круком, который открыл таллий, и Джозефом Бертраном, написавшим трактат о дифференциалах и интегралах. Ему никогда не приходилось слышать ни о ком из этих людей, по ее утверждению, слишком знаменитых. Конечно, он ведь не вращался в тех же светских кругах, что и она. — А я видел красотку Дилайт несколько лет назад и получил от нее автограф. Она написала его прямо на моем… э… у нее красивый почерк. Лучший, который я когда-либо видел. — Красотка Дилайт? Кто она? — Самая знаменитая стриптизерка в мире. — Он сунул в рот кусок яблочного пирога и слизал ванильную глазурь с нижней губы. — Представляешь, что делает красотка Дилайт? — Нет, и не уверена, что хочу знать. — Снимает одежду. Теодосия снова сложила салфетки. — Я услышала достаточно. Теперь можем возвращаться в гостиницу? — Она приклеивает желтые, оранжевые и красные ленты к груди и двигается вверх и вниз так, что ленты начинают вертеться. Когда я в первый раз увидел, то подумал, что она загорелась. Теодосия уставилась на него. — Мисс Красотка Дилайт, безусловно, заслуживает высокой похвалы за ее бесспорные заслуги перед человечеством. — Она поднялась с земли и стряхнула травинки с платья. — Я еще не закончил, Теодосия. — Роман, пора возвращаться в гостиницу, хотя можешь и остаться здесь, наслаждаясь трапезой в свое удовольствие, а лучше пойти со мной и выполнять работу моего защитника. Выбирай. «Да уж, лучше некуда», — подумал Роман. Ворча на каждом шагу, повел ее обратно в город. — Все, что от тебя требуется, так это посмотреть в глаза этому парню, чтобы понять, насколько он неподходящий мужчина для зачатия ребенка, Теодосия, — прошептал ей на ухо Роман. Присев прямо позади нее, он хорошо видел каждого кандидата, с которым она беседовала, и находил возражения для любого из них. Теодосия прикрыла листом бумаги лицо, чтобы кандидат, сидящий напротив, не мог догадаться, о чем они шепчутся. — Тебе не понравился слабовыраженный подбородок первого мужчины, Роман, — прошептала она в ответ на его замечание. — Ты сказал, что бледное лицо второго указывает на плохую кровь, что, безусловно, перейдет к ребенку. Хромота третьего, по-твоему, может отразиться на его сексуальных способностях. А теперь, Бога ради, скажи, что же не так с глазами этого мужчины? — У него бегающий взгляд. Посмотри получше — сама увидишь. Пока еще не очень заметно, но я уже видел такое раньше, Теодосия, и могу утверждать, что через несколько лет бедняга окосеет. Теодосия, опустив лист, улыбнулась кандидату, продолжая рассматривать его глаза, но не увидела ничего, что наводило бы на мысль о каком-то расстройстве. Однако подозрения Романа все же не давали покоя. — Прошу прощения, сэр, — сказала она мужчине, — но вы не соответствуете требованиям. Благодарю за проявленный интерес. Доброго вечера. Нахмурившись, мужчина продолжал сидеть. — Что у меня не так? Высокий, глаза голубые, а волосы черные. Роман не выдержал. — Два моих кольта подтвердят, что с тобой все будет не так, если не уберешься отсюда в три секунды! — в подтверждение вынул оба пистолета. — Одна, две… Мужчина выскочил из комнаты. Сунув их обратно в кобуру, телохранитель сел, но его раздражение не ослабело, когда пятый кандидат вошел в комнату. — Скажи ему, пусть уходит, пока еще не успел сесть, Теодосия, — прошептал он. — Что? Но… — Видел его раньше, — спокойно солгал Роман. — Выйдя из салуна, мочился прямо на улице. Ты же не хочешь с таким дурно воспитанным человеком зачать ребенка, верно? Теодосия в отвращении нахмурилась. — Сэр, — встретила она мужчину, подошедшего к стулу, — вы недостаточно высоки. — Что? — переспросил он. — Не дорос, — повторил Роман, — поэтому уходи. В замешательстве покачав головой, соискатель ушел. — Роман, я не говорила, что он не дорос, — уточнила Теодосия. — Сказала, что он… — Не важно. — Роман смотрел, как следующий кандидат входит в комнату. Высокий, с черными волосами и голубыми глазами — соответствие всем описанным данным полное. Исчерпав запас упреков в адрес кандидатов, он решил представить этого полным идиотом. — Добрый вечер, мисс Уорт, — сказал мужчина и сел, приглаживая пальцами пышные усы. — Я Мелвин Пристли: двадцать шесть лет, школьный учитель в Ред Вулф. Парень не казался идиотом, прикидывал Роман. — Теодосия, — прошептал он. — Этот человек… — Роман, пожалуйста. — Она оглядела кандидата, удовлетворившись внешним видом. — Как давно вы учительствуете, мистер Пристли? — Четыре года, и зовите меня Мелвином. Роман угрожающе сдвинул брови. — Она будет называть вас мистер Пристли, и вам лучше обращаться к ней мисс… — Роман! — Теодосия повернулась к нему на стуле. — Пожалуйста! — Лишь пытаюсь учить его учтивости, — объяснил Роман. — Знает тебя меньше пяти минут, а уже хочет обращаться по имени. Бога ради, Теодосия, послушай. Если эти парни не будут тебя уважать, они… — Это ты меня не уважаешь, — перебила она, отворачиваясь. — Мелвин, пожалуйста, расскажите мне о ваших интересах. Мелвин скрестил ноги. — Посмотри на это, Теодосия, — прошептал Роман. — Он сидит, как женщина. Очевидно… ну, ты знаешь. Бьюсь об заклад, что носит розовые подштанники. Теодосия потянулась, стараясь незаметнее ущипнуть Романа за руку, но в ту же секунду, когда пальцы коснулись его, поняла, что это вовсе не рука. Вспыхнув, резко отстранилась. Роман снова наклонился к ней. — Если хочешь меня, скажи прямо: буду стараться, но вначале избавься от Мелвина. Теодосия почувствовала, что в комнате невыносимо жарко. — Ваши интересы, Мелвин? Мужчина напротив в задумчивости потер подбородок. — Много читаю, особенно люблю философию. — Философию? — девушка наклонилась вперед. — Какого-нибудь конкретного философа? От Романа не укрылось, как взгляд Мелвина опустился на уровень груди Теодосии, и ему стало ясно, что ублюдку открылся полный обзор дразнящей ложбинки. Положив ей руку на плечо, постарался вернуть в прежнее положение. — Ты ссутулилась. Разве никто не говорил, что так можно скривить позвоночник? — Нравится Аристотель, — объявил Мелвин, озадаченный тем, что компаньон Теодосии продолжает что-то шептать. — Простите, сэр, но вы, случайно, не обо мне? Роман вскинул одну черную бровь. — Вообще-то, да. Назовите среднее имя Аристотеля. — Среднее имя? — переспросил учитель, снова пробежав пальцами по усам. — Роман, — пробормотала Теодосия, — Аристотель родился в 384 году до нашей эры, а в то время людям не давали средних… — Я тебя ни о чем не спрашиваю, Теодосия, — прервал он. — Жду ответа Мелвина. — У Аристотеля не было среднего имени, сэр, — констатировал Мелвин. — Да? — Роман встал, скрестив руки на груди. — Это показывает, как глубоко вы знаете. Уходите. Теодосия опустила голову. Опершись руками о колени, она изо всех сил старалась сохранять самообладание. — Роман, — спросила она, поднимая голову, — какое было у Аристотеля среднее имя? От Романа не ускользнул самодовольный взгляд, промелькнувший на лице Мелвина. Отчаянно пытаясь придумать какое-нибудь подходящее среднее имя для Аристотеля, он оглядел комнату и заметил картину и подпись художника в правом углу. — Эгберт, — твердо заявил он, разобрав имя. — Его среднее имя Эгберт, а сокращенно — Эгги. Не многие знают его, так как это один из тех редких фактов, которые затерялись на страницах истории, и поскольку вы не ответили, уходите. Теодосия на секунду закрыла глаза, затем посмотрела в упор на него. — Роман, Эгберт — англосаксонское имя. Аристотель же — грек. — Его отец был родом из Англосаксонии, — последовал быстрый ответ Романа. — Сэр, — начал Мелвин. — Слово «англосаксонский» относится не к месту проживания, а к германскому народу, завоевавшему Англию в четырнадцатом веке нашей эры и образовавшему правящий класс, который оставался вплоть до норманнского завоевания. Англосаксом называется лицо, чьи предки были англосаксами, или белая нация, говорящая по-английски. Уловив мрачное настроение Романа, Теодосия поднялась и встала впереди него. — Мелвин, давайте встретимся завтра. Хотелось бы продолжить беседу. Вместе позавтракаем? — Это доставит мне большое удовольствие, Теодосия. — Мелвин встал. — Приду завтра в семь тридцать. Надеюсь, не слишком рано, поскольку в девять должен быть в школе. Теодосия наклонила голову. — Семь тридцать. Прекрасно. — Приятного вечера вам обоим. — Мелвин вышел из комнаты. В ту же секунду, как дверь захлопнулась, Теодосия обратилась к Роману. — Эгберт, Роман? Эгберт? Не говоря ни слова, он прошел через комнату и исчез за перегородкой. Теодосия последовала было за ним, но внезапно остановилась, увидев его галстук и рубашку, перелетевшую через ширму. — Роман, ты собираешься купаться? — Да. Хочешь присоединиться? Она, как могла, пыталась не обращать внимания на приливы потока тепла, вызванного его приглашением. — Уже купалась в той воде, которая налита в ванне. Если тебе так захотелось освежиться, пошли за чистой. — Ты ведь не накапливаешь грязь на своей персоне, а лишь становишься немного запыленной. Разве не так ты мне объясняла? — Да, но… — Значит, эта вода достаточно чистая для меня. — Он стянул с себя сапоги. Теодосия услышала, как они упали на пол, и решила — пока Роман за ширмой — переодеться в ночную рубашку. — Роман, почему ты так вел себя с Мелвином Пристли? — спросила она, раздеваясь. — Не хочу, чтобы хоть один волосок его усов приблизился к тебе, — спокойно ответил он. — Роман? Он стянул чулки, расстегнул пояс и повесил его на верхнюю перекладину ширмы. — Роман, совершенно очевидно, что тебе не понравился Мелвин, — заявила Теодосия, доставая ночную рубашку из ящика комода. — Я, однако, нахожу его вполне достойным и интеллигентным джентльменом и уверена, что завтра ты будешь того же мнения. Он снял штаны. — Ты меня слушаешь? Резким взмахом он перебросил их через ширму так, что они очутились у ног Теодосии, надевавшей рубашку. Не в силах противостоять соблазну, она подняла их, сохранившие тепло его тела; не понимая, зачем, прижала к груди — легкий озноб пробежал по ее телу, желание вспыхнуло так быстро, что она вскрикнула. Роман услышал этот тихий стон и улыбнулся. — В самом деле, нехочешь ко мне присоединиться, Теодосия? — крикнул он, шагая в ванну. — Кажется, ты немного запылилась, пока мы сидели на лугу. — Он опустился в прохладную воду и откинулся на край ванны. Она услышала всплески. Роман обнажен. — Обнажен, — шептала она. — Что ты сказала? — отозвался он. Обнажен — вот что она сказала. Тихо усмехнувшись, схватил мыло и стал быстро Намыливаться. — Намыль свои натруженные руки, Роман, — он притворился, что разговаривает сам с собой. — Вот так. По плечам, по груди, по животу. Встань, — продолжил он и поднялся. — Теперь ноги. Одну, вторую, бедра. Ах, как здорово. Как чертовски приятно. Теодосия продолжала держать его штаны дрожащими руками, ее воображение подсказывало, что делали его руки, когда он прикасается к себе… держит себя… чувствует себя… — Теодосия. Что? Вроде отозвалась она, нахмурившись, осознала, что не произнесла этого слова вслух. — Что? — Знаешь, я не говорил, но перед приездом в Ред Вулф по ночам, когда ты спала, иногда читал твое секс-руководство. Знаешь, как тот тибетский парень называет определенную часть мужского тела? Ослабев от желания, Теодосия с трудом добралась до кресла в другом конце комнаты. — «Стрела жизни»! — весело продолжал Роман. — «Вонзающийся меч страсти», который, конечно же, вкладывается в ножны из «влажного теплого бархата женственности». О, и вот еще… «пылающее острие, которым осторожно и нежно прокалывают трепещущую девственницу»! Теодосия слушала, как его глубокий, низкий смех наполнил комнату, понимая, что он считает описания тибетского ученого смешными; она же находила их настолько эротичными, что не могла усидеть в кресле. — Уже выхожу, — объявил Роман. — Не беспокойся. Прикрою свою пульсирующую мужественность полотенцем. — Он смыл мыло с тела, вышел из ванны и обернулся полотенцем вокруг талии. Теодосия чуть не упала с кресла, когда он появился из-за ширмы: свет лампы поблескивал на его длинных черных волосах, подобно стрелам молний, разрезающих полуночное небо, капли воды поблескивали на смуглой коже, мускулах, которые перекатывались и растягивались, когда он приближался к ней. Никогда раньше она не видела его голых ног, зато просматривала каждый их дюйм сейчас, ибо полотенце едва прикрывало его. — Тебе жарко, Теодосия? — поинтересовался Роман, останавливаясь перед ней. Он прикоснулся к ее щеке и провел пальцами по виску и вокруг изгиба уха. — Хочешь, открою окно? — Я сама. — Она вскочила с кресла так резко, словно торопилась сбить бушующее пламя; столкнувшись с телом Романа, почувствовала, как что-то упало вниз к ее ногам. Это мог быть только один предмет. — Полотенце упало, — воскликнул Роман, наслаждаясь смесью желания и испуга, которые разглядел в ее глазах. Теодосия старательно делала вид, что ничего не случилось. — Набрось его, — прошептала она. — Зачем? Разве тебе не хочется увидеть твердость и длину мужского желания? Ее колени подкосились. — Нет. — Милая маленькая лгунья, тебе ужасно хочется увидеть своими глазами, как выглядит в реальной жизни пронзающее копье. — Роман, я спрячу сексуальное руководство так, что ты его больше не увидишь. А теперь, пожалуйста, подними полотенце и накинь его. Он провел рукой вокруг ее талии. — Многое из книги я запомнил, Теодосия. Например: «Когда мужчина лежит с девственницей, должен помнить, что она вверяет ему будущее своих любовных занятий. Он должен держать ее мягко, нежно ласкать и говорить ласковые, слова, чтобы избавить от страха и подготовить принять его пульсирующую плоть». У Теодосии не было сил возразить — он прижался к ней, его плоть пульсировала рядом, и она почувствовала такое сильное желание, что все, о чем она могла думать, так только об этом. С трудом пришло на ум одно слабое возражение. — Роман, ты забыл, что я говорила тебе в Уайт Крик? — Что же? — Моя неопытность подталкивает тебя на отношения… — Да, забыл. И сейчас не могу ничего вспомнить. — Роман, с моей стороны крайне опрометчиво позволять тебе такие вольности, потому что… — Теодосия, поверь мне. Не вижу ничего предосудительного в том, чем мы занимаемся. А теперь, когда договорились об этом незначительном условии, давай вернемся к тому, что написано в книге, — предложил Роман. — Мужчина должен держать женщину нежно. Вот так. — Он обхватил ее другой рукой и провел кончиками пальцев вдоль позвоночника. — И должен ласкать нежно. Вот так. — Он взял ее теплую полную грудь в свою ладонь. — А что касается ласковых слов… Наклонившись так, что его губы коснулись уха девушки, прижался в мягком поцелуе к мочке уха и попытался вспомнить какие-нибудь чувственные строки, написанные в сексуальном трактате, но ничего не припомнил, осознавая, что поглощенный страницами, касающимися техники любви, лишь бегло пробежал места о ласковых словах. Пришлось придумывать собственные. — Мне нравятся твои глаза, — прошептал он. — Они цвета древесной коры, потертого седла, виски; если долго смотреть в них, то опьянеешь. Теодосия почти не слышала его, только помнила, что он обнажен, возбужден и прижимается к ней. По прежнему опыту знала, что слишком поздно, его не остановишь. И почему представляла, что способна усмирить силу магнетизма Романа? На самом деле уже не могла увернуться от объятий, словно оказалась накрепко привязанной к нему веревками. Роман улыбнулся, когда она обмякла в его руках. — А твои губы… розовые, как язык Секрета, как вареная креветка, как рассвет, Теодосия, и такие же хорошенькие. Повернув голову, он проложил дорожку поцелуев к ее рту. Ее губы раскрылись в сладостном приглашении. Упиваясь его глубоким, неторопливым поцелуем, она положила руки на широкие плечи мужчины и испустила тихий звук — полустон, полушепот. Подняв на руки, Роман отнес ее на кровать и нежно положил; не сводя глаз, выпрямился, встал рядом с кроватью, молча приглашая посмотреть и изучить каждую часть его тела. Теодосия не ослушалась его чувственного приказа…ГЛАВА 13
Мужская красота вызвала у Теодосии бурю чувств, о существовании которых никогда не подозревала: ее охватило изумление, всепоглощающее чувство благоговения и острое желание коснуться его; медленно, словно продляя сладостное ожидание, вытянула руку и провела пальцами по густым черным волосам между бедрами. Ее тонкая белая рука на его смуглой коже пугала и изумляла, — не сознавая, что делает, провела пальцем вдоль его затвердевшей мужественности. Роман задрожал, откинувшись назад, и мучительный стон вырвался из груди; снова подняв голову, остановил на ней взгляд, зовущий наблюдать за каждым его движением. Приглашение было принято. Медленно, очень медленно сомкнул он пальцы на своем возбуждении. Совершенно зачарованная, Теодосия смотрела, как его руки скользили вверх-вниз, — стало понятно, что от нее требовалось. Взяв его в свою руку, почувствовала прикосновение, наполнившее ее таким глубоким желанием, что ощутила начало сексуального восторга, однажды подаренного ей Романом. Посмотрела ему в глаза. — Чувствую трепет удовольствия, а ты даже не прикоснулся ко мне, — это выше моего понимания, я ощущаю его, Роман. Он улыбнулся, сопоставляя факты: одной из характерных черт женщин, которую он всегда ненавидел, была склонность к обману. Теодосия была лишена этого недостатка, напротив, всегда честно говорила о своем желании, зная, что он поможет ей понять незнакомые чувства, которые она испытывала. Чтобы не напугать ее, он опустил свое массивное тело на кровать как можно медленнее, растянувшись рядом с ней, положил руку на гладкое бедро и снова улыбнулся. Она коснулась ладонью его ноги и ощутила какую-то успокоенность: что страшного в том, где она была… — Желание — само по себе — приятно, Теодосия, — объяснил Роман. — И сейчас, когда ты испытала часть наслаждения, которое возникает между мужчиной и женщиной, твое тело узнает его — думаю, удовольствие началось от одной мысли об этом. — Я испытала часть удовлетворения, — размышляла она вслух. — Это означает, что полный круг еще впереди. — Да. Она поняла, что он имел в виду; сама того не сознавая, принялась фантазировать о любви с Романом, о полном слиянии с ним, о зачатии ребенка. Эти мысли увлекли ее настолько, что она не хотела отпускать их; но воспоминания о Лилиан расставили всё по своим, местам: она выбросила фантазии из головы и напомнила, что ребенок не будет принадлежать ей, а предназначается Лилиан, отдавшей предпочтение Аптону. Сестра не влюбилась и не вышла замуж за грубого техасца, носящего револьверы на бедрах и умеющего отыскать по следам все, что находилось под солнцем, а избрала блестящего гарвардского профессора с дюжиной академических наград. Значит, не стоит заниматься любовью с Романом и рисковать забеременеть. И точка. — Ты не можешь забеременеть, прикасаясь ко мне, Теодосия, — прошептал Роман, читая все ее мысли. — И этого не случится, если я прикоснусь к тебе. Ты знаешь это. Она знала. Отодвинувшись от него так, чтобы можно было видеть его всего, опустила взгляд и потянулась, собираясь снова дотронуться до соблазна. И тут же первоначальное удовольствие, испытанное ею лишь мгновение назад, превратилось в сладостную боль, которую — она понимала — мог успокоить только он. — Роман? Он молчал, терпеливо ожидая, когда закончится исследование, чтобы удовлетворить ее порыв. Роман слегка подался вперед, умоляя ее продолжать. Глазами измеряя путь, Теодосия скользила ладонью вверх и вниз, наслаждаясь потрясающим ощущением; находя его то бархатным, то каменным, но всегда — великолепным. Взглянув в его лицо, послала ему безмолвную мольбу — став на колени, он мягко уложил ее на спину и сел на бедра. Теодосия лежала, не двигаясь, глядя на него так напряженно, что его образ запечатлелся в каждой извилинке ее мозга. Возвышаясь над ней и глядя на нее сквозь дымчатую поволоку желания, пляшущую в ярких голубых глазах, он олицетворял величественную картину силы и мужественности. Девушка в полнейшем благоговении ждала, что будет дальше. Медленно, осторожно Роман опустился, накрыв ее своим телом. Желание все возрастало, словно накачивалось каким-то невидимым насосом. Боже, как приятно ощущать ее под собой — всю такую мягкую, теплую и податливую. Не сознавая, что делает, Теодосия раздвинула ноги, приподняла бедра ему навстречу — отвердевшая плоть прижалась к животу, и хотя ощущение воспринималось ею как более высокий уровень желания, понимала, что это не совсем то, хотелось почувствовать ниже, ближе к той боли, которая продолжала пульсировать в глубинах ее женственности. Упершись руками в матрац, сделала попытку подтолкнуть себя к изголовью кровати. Роман прекрасно понимал, что она старается расположиться так, чтобы ощутить его между бедрами — женщина потеряла волю; хотя это и казалось невозможным, он обязан проявить силу воли за двоих. Сделав глубокий, судорожный вдох, закрыв глаза, мужчина застыл: если он займется с ней любовью по-настоящему, позже Теодосия возненавидит и себя, и его. Такая перспектива напугала его до того сильно, что он застонал. — Роман? — она снова сделала несколько встречных движений. — Лежи тихо, Теодосия, — прошептал он, вдыхая запахи ароматных волос, пылая от желания, которое с трудом удавалось удерживать. — Но я… — Знаю. — Подняв голову, посмотрел на нее и улыбнулся. — Сделаем кое-что новое. Не бойся. Она поцеловала его в плечо. — Никогда не боялась тебя, Роман. Ее признание сдавило ему грудь. Взяв одну из подушек, он скатился на матрац, затем сел. — Успокойся, милая, — проворковал он, когда она потянулась к нему. Нежно улыбаясь, он приподнял нижнюю часть тела девушки, просунув руки под поясницу, и подложил подушку под ягодицы. Быстро вытянулся на ней и пропустил пальцы через роскошные золотые волосы; удерживая ее ясный взгляд, скользил своим телом до тех пор, пока не почувствовал, что подбородок ощутил мягкую шелковистость бугорка женственности. Взглянув на него, Теодосия увидела, что его густые угольно-черные волосы рассыпались по ее белым ногам, и это зрелище поразило ее, как самое 1 чувственное средство, которое она когда-либо испытала: дыхание вырывалось судорожными толчками, тело дрожало в безмолвной мольбе. Роман опустился ниже, положив руки на бедра, приподнял ее ноги так, что колени коснулись его писков. Теодосия ахнула от резкого наслаждения, почувствовав его язык в своем пульсирующем входе. Роман. Роман. Это имя звучало в висках, как песня, увеличивая блаженство, бешено нарастающее внутри нее. Не отдавая отчета, где находится и что с ней происходит, подняла ноги к груди, помогая Роману в его попытке открыть ее полностью; вытянув руки вдоль бедер, вцепилась в его плечи, не почувствовав, что царапает спину. Какое-то мгновение он лишь изумленно смотрел на ее ноги, лежавшие у него на груди, — подобная гибкость не только поражала, но и открывала беспрепятственный доступ к женской сладости. Поза и сила страсти, соединившаяся в них, придавали ему еще большую решимость довести ее до высшей точки экстаза; язык скользнул вверх, совершая нежные и в то же время требовательные движения по бархатной плоти. Ощущение… вкус… запах… Все в ней было изысканным и совершенным — Боже, как ему хотелось доставить удовольствие этой прекрасной женщине! И раздумывая над желанием продолжить ее наслаждение, он чувствовал, что завершенность важнее для него, чем для нее. Он провел языком по крошечной выпуклости внутри женской плоти, через мгновение ощутил первый трепет наступающей кульминации, отмечая, как блаженство разливается по ее лицу. Теодосии казалось, что наслаждению не будет конца; даже достигнув вершины, оно продолжалось еще некоторое мгновение, заставив ее неистово извиваться под уверенным прикосновением Романа. Наконец оно начало мягко спадать, оставляя девушку в состоянии полного и совершенного удовлетворения. — Спасибо, Роман, — прошептала она. Открыв глаза, посмотрела на него и улыбнулась. Положив голову ей на бедро, потянулся, лаская грудь; и только почувствовав, что ее дыхание восстановилось, мужчина заговорил. — Не было больно, когда вот так подняла ноги? — спросил он, ужасно заинтригованный тем, как это можно делать такое, не испытывая ни малейшей боли. — Йога, — мечтательно ответила она. — Индусская теистическая философия. Система упражнений, если хочешь, — для достижения телесного и умственного контроля и благополучия: в нее включается много упражнений, и за годы занятий приобретаешь основательную гибкость. Роман не совсем уяснил, что такое эти индусские упражнения, но про себя отметил, что индусы, вероятно, также весело занимались любовью, как и тибетцы. — Я поцарапала тебя, — сказала Теодосия, заметив длинные красные отметины на его плече. — Извини. — Не стоит. — Он лег рядом с ней, заключив в свои объятия. Его плоть, словно огонь, обжигала ее кожу, и тогда она поняла, какой ценой достигнуто ее удовлетворение. — Ты остался в крайне возбужденном состоянии, Роман. Затаив дыхание, он гадал, не предпримет ли она что-нибудь, но в следующую секунду отбросил эту идею, подозревая, что она откликнется на любую его просьбу, однако все инстинкты предупреждали — девушка сегодня не готова ни к чему другому. Он нежно прижался в поцелуе к ее лбу. — Быть в таком состоянии не ново для меня, Теодосия. «Особенно с тех пор, как встретил тебя», — про себя добавил он. — Я могла бы… хотя и не уверена, как это возможно, если бы ты показал мне… — Нет. — Он прижал ее крепче, раздумывая над ее милым предложением. Другие женщины, которых он знал, только требовали и брали у него, никогда и ничего не предлагая взамен. Теодосия оказалась первой, он снова поцеловал ее в лоб. Нежный поцелуй усилил ее привязанность к нему, снова вернув желание пройти с ним полный круг. Их союз был бы великолепен — она знала. Девушка зажмурилась, вспомнив собственное заключение: Роман не может быть ее любовником, только другом и никем другим; и если забыть об этом, то никогда не увидит Лилиан, держащую ребенка. Пытаясь совладать с нахлынувшей печалью, внезапно омрачившей ее настроение, открыла глаза. — Роман, когда мы были на лугу, — прошептала она, — я задала тебе вопрос, был ли у тебя когда-либо друг. Ты так и не ответил. Подозревая, что его снова подвергают психологическому анализу, он ждал, появится ли раздражение, но его не было, наоборот, появилось искреннее желание быть таким же честным с ней, как она с ним. — Нет, Теодосия, — произнес он, проводя пальцами вверх-вниз по ее руке. — Я знал многих людей, но никогда не задерживался на одном месте, чтобы с кем-либо по-настоящему подружиться. А как ты? Она помассировала мускул под его соском, продолжая бороться с расстройством и меланхолией. — Как и ты, знакома со множеством людей: учусь с ними, дискутирую. До встречи с тобой считала их друзьями. Теперь, однако, понимаю, что ошибалась. Общество друга — самое приятное, хотя мне было хорошо в компании людей, которые остались в Бостоне, твоя компания — это совсем другое. Мне хочется быть с тобой. Ее признание вызвало в нем ощущение неописуемого счастья. — Роман? — Она зарылась лицом в густой черный атлас его волос. — Как бы ты отнесся… Хочу сказать, что… — Она секунду помолчала, размышляя над особыми чувствами к нему. — Считаю тебя своим другом, и хотела быть и твоим другом тоже. Дружба обычно существует без словесного провозглашения, но, в общем, принимая во внимание твои — негативные чувства по отношению к женщинам, ощущаю необходимость удостовериться в реальности такой нежной близости. Он не стал отвечать, притворившись спящим, неверие нахлынуло на него, стоило лишь закрыть глаза. Первым в его жизни настоящим другом оказалась женщина.* * *
Управляя повозкой, Теодосия еще раз просмотрела письмо Мелвина Пристли.«Мисс Уорт, Пожалуйста, простите меня за неудобство, которое я вам причинил: не смогу встретиться с вами за завтраком этим утром; более того, очевидно, сниму свою кандидатуру на зачатие ребенка. Искренне ваш,Она в замешательстве нахмурилась. — Не представляю, почему Мелвин передумал, — обронила она в спину Романа. — В записке не приводится никакой причины. Роман ехал впереди, радуясь, что ей не видно его улыбки. — Как новая лошадь? Теодосия взглянула на небольшую лошадку, купленную взамен той, что забрал Маманте. — Прекрасно, — рассеянно ответила она, все еще размышляя над странностью внезапного решения Мелвина. Другая ее часть, где-то глубоко запрятанная в груди, испытывала облегчение, что Мелвин не появился. Она убеждала себя, что ее состояние объясняется просто — еще не готова лечь в постель с мужчиной, нужно еще немного времени, чтобы ясно представить, что делать с ним, во всем похожим на Аптона. Но та, другая, часть подсказывала: ее чувства к Роману есть главная причина ее нежелания улечься с другим мужчиной, хотя и понимала, что в конце концов придется решиться на это, иначе никогда не осуществится запланированное, если вдруг отыщется копия Аптона, хотя и превратится в самое трудное из всего, что уже испытано. — Роман, что, по-твоему, случилось с Мелвином? — решилась она задать вопрос. Не сдерживая усмешку, подумал — нашел ли вообще кто-нибудь к этому времени Мелвина Пристли? Встретив его у входа в гостиницу, он заставил его написать записку, которую не понимала Теодосия, а затем, связав и сунув в рот кляп, закрыл в сарае позади здания школы. — Роман? — Что? Возможно, решил жениться. Не волнуйся. К вечеру приедем в Энчантид Хилл (Энчантид Хилл — от англ. enchanted hill — волшебная гора). Там полно мужчин. И снова ухмыльнулся. В Энчантид Хилл, конечно же, жили мужчины, но их большинство составля-, ли необразованные фермеры, которые наведывались в город только затем, чтобы закупить провизию. Роман встречался со многими и знал, что никто из них не соответствует требованиям Теодосии, а школьным учителем работала пожилая женщина, для которой он однажды сделал письменный стол. — Обязательно осмотрим Волшебную гору, когда приедем в город, — крикнул он. Замедлив шаг жеребца, подождал, пока не догонит повозка. — Легенда гласит, что гора обладает силой исполнять желания. Девушка взглянула на его, удивляясь, что его глаза намного голубее неба. — Я уже говорила тебе, что думаю о загадывании желаний. Он резко осадил Секрета, задумав изменить мнение Теодосии. — Ты действительно торопишься в Энчантид Хилл? А если приедем туда попозже? Сегодня воскресенье, и ты не сможешь напечатать свои объявления — почтовая контора закрыта. Она остановила повозку. — Для чего тебе хочется отложить прибытие? Он не ответил, но нескрываемый блеск озорства в его глазах совершенно ослепил ее. Держась за ствол дерева, Теодосия проглотила последний кусок бутерброда с изюмом и глянула вниз, на свои болтающиеся в воздухе босые ноги — земля осталась, по крайней мере, в двадцати футах внизу; ей не доводилось раньше сидеть на дереве, и уж, конечно, никогда в одной сорочке и нижних юбках. Она улыбнулась, вспомнив, как очутилась на дереве: Роман, словно большой самец-горилла, посадив ее на спину, взобрался наверх, прихватив и клетку Иоанна Крестителя, заявив, что птице иногда нужно возвращаться в свою естественную среду. Мужчина был явно в ребяческом настроении. — Веселишься? — Вытянув руки в стороны, удерживая равновесие, Роман прошел по толстому дубовому суку, на котором сидела Теодосия, и повернулся к ней. Она почувствовала испуг, когда он увертывался от ветки, раскачиваемой ветром. — Не уверена, что «веселье» — то слово, которое соответствует тому, что я сейчас чувствую, Роман. Скажу одно: сидеть на суку и есть бутерброды с изюмом, без сомнения, самое странное из того, что со мной когда-нибудь происходило. Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие? Иоанн Креститель поклевывал листья, которые касались его клетки. — Ты не дорос, поэтому убирайся, — сказал он, затем громко вскрикнул. — Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие? С изумительной ловкостью Роман уселся рядом с Теодосией и пощекотал ее подошву пальцами ног. — Я часто делал это, когда был мальчишкой. Дерево — лучшее место, чтобы спрятаться от людей, которые хотят тебя найти. — Понятно. — Она сорвала лист с тонкой ветки и обкрутила его вокруг пальца. — А бутерброды с изюмом? Мне они показались пищей одиночества. Чем-то, что можно есть только в уединении. Ты часто их ел? — Ты к чему-то клонишь, верно, Теодосия? — Ты предпочитаешь, чтобы я была откровенной? — Хотел бы видеть тебя веселой и беззаботной. Закусив нижнюю губу, она попыталась сохранить хладнокровие, насколько это было возможно сидя на дереве в нижнем белье — в конце концов, должен же кто-то контролировать глупость? Но секунду спустя поняла, что не годится на эту роль и рассмеялась, смех усиливался, сменившись, наконец, мягкой улыбкой. Роман не отрывал от нее глаз — она всегда выглядела красавицей, но смех усиливал ее красоту до такой степени, что превращал почти в нереальную, словно возникшую из сна, из мечты. Однако девушка не была плодом воображения, и чтобы убедиться в этом, он дотронулся до ее руки и почувствовал, как ее тепло проникло в него. — Тебе нравится сидеть на дереве, а? — Как ни странно, да. — Еще шире улыбнувшись, провела пальцем по его нижней губе. — Расскажи, от кого ты прятался, забираясь на деревья, Роман? — попросила она таким же мягким голосом, как шелест листвы. Он посмотрел на землю, наблюдая, как ветерок раздувает опавшие листья. — От плохих парней. — Плохих парней? — Если хочешь, трех женщин. — Провел пальцами по волосам. — Одна была точно женщиной, а две другие — девчонками, превращавшимися в женщин. «Три!» — подумала Теодосия. — Ты расскажешь о них? Он услышал нежность, сквозящую в ее голосе, и вспомнил, что договорились о дружбе: она — быть его другом, как и он ее. Сжал ее руку и кивнул: — Да. Она не ожидала, что он так быстро уступит. Радостный трепет пробежал по ней. — Правда? Почему? — Почему? Странный вопрос. — Может быть, но все же хочу знать, почему. — Да кто же знает? — Но, конечно же, должна быть причина. — Мне так хочется! Бог мой, почему должна быть для всего причина, Теодосия? Неужели ты не можешь принимать вещи такими, какие они есть, не разбирая их по частям? — Необязательно кричать, Роман. Он тут же раскаялся — она ничего не могла поделать со своей любознательностью; это было такой же ее неотъемлемой частью, как у него его вспыльчивый нрав. — Я кричал, чтобы ты увидела мое мягкое небо, — сказал он, надеясь смягчить ее незначительным поддразниванием. — Разве тебе не нравится вид моего неба? — Ты… — Хочу, чтобы ты знала, что у меня самое сексуальное небо во всем Техасе, Теодосия. Может, даже во всей стране. Черт, возможно, в целом мире. — Роман, ты… — Красивый? Она несколько мгновений смотрела на него, не мигая, приходя в себя от удивления, вызванного его вопросом. — Да, очень красивый, но ты еще и… — Что, по-твоему, во мне красиво? Лицо? — повернул лицо так, чтобы ей был виден его профиль. — Мускулы? — выпятил мускулы руки. — Все в тебе красиво, Роман, но знай, что ты неисправим. Неуправляем, если хочешь. — Это комплимент? Она не устояла против желания — положила руку ему на грудь. Его сердце билось ровно под ее ладонью, и ей нравилось это ощущение. Если бы он вел себя как-то по-другому, размышляла она, это уже был бы не Роман — ее увлечение. — Да, Роман, в отношении тебя «неисправимый» — это комплимент. Многозначительно улыбнувшись, он взял листок из ее пальцев, скрутил его и поднес ко рту, а потом сильно дунул в него — раздался такой громкий свист, что перепуганная Теодосия едва не свалилась. Роман удержал ее. — Хочешь попробовать? — Скрутив еще один лист, подал ей. Едва ли это было одним из ее намерений, но, тем не менее, она попыталась. Роман рассмеялся, когда звук, произведенный ею, больше напомнил хрюканье, нежели резкий чистый свист. — Нет твоей практики, Роман, — сказала она. — Может, если бы я провела юношеские годы, прячась в деревьях, то стала бы таким же специалистом по свисту, как и ты. Он вытащил нож из чехла, привязанного к ноге, и принялся вырезать им что-то на суку. Кусочки коры летели к ней на колени, Теодосия ждала, когда же Роман начнет свой рассказ. Предложив ему поразмыслить над своими воспоминаниями, она запаслась терпением, на какое была способна. Ее молчание было для него красноречивее слов — как ни странно, ему слышалось в нем ее понимание и искренний интерес к нему. А он как будто слушал песню, которую никогда раньше не слышал, — чудесную песню. И мелодия, и стихи вроде бы написаны специально для него. И тогда понял, что если поделится своим прошлым с прекрасным сочинителем этой песни, это принесет ему покой, к которому стремится уже много лет. — Ее звали Флора, — пробормотал он. — Она оставалась моей мачехой целых тринадцать долгих лет. Две другие — Корделия и Вероника — ее дочки, мои сводные сестры. Корделии было восемь, когда они приехали жить на ферму, а Веронике — девять. Мне — пять. Он некоторое время молча царапал ножом по суку, прежде чем продолжить. — Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Не знаю, как отец познакомился с Флорой, но помню, что он умер примерно через год после женитьбы. В отличие от тебя у меня не было никаких кровных родственников, к которым можно было бы уйти, поэтому я остался с Флорой и ее дочерьми. Уже само звучание голоса Романа убедило Теодосию, что его воспоминания будут для нее такими же печальными, как и для него. Она сглотнула, стараясь приготовиться. — Многое не помню из тех ранних лет, но единственное, что сохранилось хорошо, — это Флора и ее дочки, все время плачущие. Боже, они никогда не переставали плакать. — Роман помолчал и провел пальцами по значкам, которые вырезал на суку. — Когда что-то не получалось так, как им хотелось, они плакали: Флора — беззвучно, Корделия и Вероника выли так громко, будто испытывали мучительную боль. Наверное, я плакал, когда был маленький, но после того, как узнал Флору и ее дочек, не плакал больше никогда. Он продолжал резать кору кончиком ножа. — Отца звали Бо. Бо Монтана. Иногда, если сильно напрягу мозги, мне кажется, вспоминаю, как он выглядел: высокий, с черными волосами. Не могу вспомнить цвет глаз, кажется, такие же голубые, как и у меня. До того, как отец женился на Флоре, к нам ходила женщина, которая готовила, стирала, штопала и делала для нас все остальное. Она готовила вкусную еду и пекла пироги. Когда приехала Флора, женщина больше не появлялась. Полагаю, она стала делать все сама, но год спустя, когда отца не стало, все изменилось: Корделия заняла мою спальню, до этого они с Вероникой спали в одной комнате. У меня на стене спальни была коллекция змеиных шкур, коврик из беличьих и енотовых хвостов на полу и ряды необычных камешков на подоконнике. Корделия., выбросила все из комнаты. Флора не позволила мне разместить их где-либо в другом месте, поэтому я, в конце концов, отнес их в амбар. Так или иначе, стал спать в передней, и это продолжалось в течение тринадцати лет. Правда, иногда летом устраивался на сеновале. Хотя глаза жгло, Теодосия справилась со слезами. — А кто выполнял всю работу по хозяйству, когда отца не стало, Роман? — мягко спросила она. — Я делал то, что мне по силам. Мачеха наняла какого-то мужчину, который делал более тяжелую работу, но как только мне исполнилось девять… или, может быть, десять, не помню, во всяком случае, примерно в это время, взвалила на меня большую часть работ, чтобы меньше платить тому человеку. У нас были лошадь, несколько коров, свиньи и куры, пара индюшек, огород и небольшое поле кукурузы и сорго. Я вставал чуть свет и старался успеть сделать как можно больше, а потом шел в школу с Корделией и Вероникой; после уроков приходил домой и работал до темноты. Теодосия видела по лицу Романа, что его настроение неуклонно омрачалось. — Как долго ты посещал школу? — Недолго — четыре года. Кажется, мне было около пятнадцати, когда Флора решила, что я уже вполне взрослый, чтобы самому выполнять всю работу на ферме — уже не оставалось времени на школу. Правда, у Корделии и Вероники было много книг, и я время от времени одалживал кое-какие без их ведома. Читал их, когда мог, но, видит Бог, у меня всегда было слишком много работы: Флора и ее дочки хотели так многого, так требовали…. Он осекся, когда старая горечь прорвалась наружу, и потребовалось несколько секунд, чтобы овладеть чувствами. — Эти трое оказались самыми жадными в мире людьми, им нужна была новая мебель, большое крыльцо, лучшая коляска, более широкие окна. Некоторые вещи из того, что им хотелось, я делал сам, но остальные приходилось покупать. Чтобы добыть деньги, стал работать для соседей. К тому времени, когда мне исполнилось шестнадцать, почти не осталось того, чего бы не умел делать. В семнадцать лет перестроил дом и добавил три новые комнаты: одну Флора использовала как чайную гостиную, другую — как кабинет для девочек, В третью — как личную гостиную. Теодосия почувствовала настоящую ярость к ним трем женщинам, которых никогда не встречала. Три комнаты! — негодовала она. И Роману не досталась ни одна из них! — Но Флоре и ее дочкам все было мало, — продолжал Роман, все еще вырезая что-то ножом. — Сколько бы я ни работал, чтобы доставить им удовольствие, они никогда не говорили «спасибо», наоборот, все время жаловались: про сделанный мною стол говорили, что он не очень большой, недостаточно гладкий или низкий; коляска, которую мне пришлось достать им, показалась не совсем фасонной, поэтому заявили, что хотят экипаж с бархатными сиденьями. У меня не было денег на такой, так они не давали мне покоя: бьюсь об заклад — плакали целых шесть месяцев. Некоторое время он наблюдал, как ярко-красный кардинал прыгает по верхним веткам. — Но хуже всего было то, что они не верили в меня, не видели во мне ничего хорошего. Старался изо всех сил, Теодосия, но вечно оставались недовольными, даже если я хорошо выполнял большую работу. Теодосия сжала пальцы вокруг его плеча. — Флора делала когда-нибудь тебе больно физически? — Нет, но знаешь что? Она игнорировала меня настолько, что небольшая взбучка время от времени была бы мне милее. Звучит странно, а? — Нет, Роман, — прошептала Теодосия через комок в горле. — Шлепок, хотя это и негативный поступок, был бы проявлением внимания, а именно этого ты и искал. Он смотрел, как кардинал взлетел с ветки, и наблюдал до тех пор, пока птица не скрылась из виду. — Да, Флора никогда не шлепала меня, за исключением тех случаев, когда требовала что-то сделать, при этом вела себя так, будто я не существовал. Теодосия припомнила его реакцию на заштопанный ею рукав рубашки и поняла, что Флора Монтана никогда не делала ничего подобного для своего пасынка. В чем бы Роман ни нуждался, он обслуживал себя сам. — Однажды я подумал, что, возможно, они так ведут себя потому, что недостаточно меня знают, — тихо добавил Роман и вздохнул. — Поэтому решил рассказать о своих планах, о том, что мне хотелось когда-нибудь сделать. Еще до появления Секрета я уже мечтал выращивать лошадей. Рассказал Флоре о своей мечте, и услышал, что мой план — это воздушный замок. Она считала, что я никогда не поднимусь выше грязного фермера. После этого никогда и ничего никому из них не рассказывал. Теодосия закрыла глаза: сколько ответов сразу, что она не знала, над которым задуматься. Наконец один четко сформулировался в ее мозгу: Роман не знал бескорыстной любви; росший среди корыстных женщин, не понимал, что получать и отдавать — неотъемлемая часть любви. Отсюда, вспомнила она, его отношение к браку: оно сложилось не только из-за отрицательных эмоций, связанных с женщинами, но и потому, что тринадцать лет работы на неблагодарную мачеху и ее дочек приучили к мысли: с него хватит, чтобы заботиться о еще какой-нибудь женщине. Отсюда же его нежелание обсуждать свои планы. Да, он, в конце концов, рассказал ей о них, но Теодосия подозревала, что Роман не открывался никому до нее, и был прав, храня в тайне такие грандиозные замыслы — его скрытность включала Польше, чем только это. Разговор о своих стремлениях сделал бы его уязвимым для тех же насмешек и неверия, которые продемонстрировала его мачеха. Вздохнув, она снова открыла глаза и увидела, что Роман наблюдает за ней. — Почему ты не оставил Флору и ее дочерей, Роман? Я понимаю, что ты был еще очень молод, но с таким мастерством, как у тебя, ты мог бы пробить себе дорогу в мире. Искренняя печаль, которую он услышал в ее голосе, тронула его так глубоко, что он не мог ответить сразу. — Думал, что ферма однажды перейдет ко мне — Флора всегда говорила, что стану хозяином, когда мне исполнится восемнадцать. Боже, я любил ту ферму, Теодосия, — признался он, сжимая руку в кулак. — Она была моим домом, и отец с матерью там похоронены. Не представлял, как могу оставить ее, особенно, когда поверил, что она станет моей. Хотелось доказать Флоре, что сделаю с фермой, помнил ее слова о грязном фермере, поэтому твердо решил превратиться в ранчеро прямо у нее на глазах. Теодосия увидела, как побелели его пальцы, сжимающие рукоятку ножа. — Ты не получил ферму, да, Роман? — спросила она. Он на мгновение отвернулся, ибо боль была настолько невыносимой, что ему не хотелось, чтобы она увидела ее. — Нет, не получил. Она обманула меня, солгала про завещание, поэтому, когда отец умер, ферма и все остальное перешли к Флоре. Она врала, заставляя меня работать на нее. Миллион раз я спрашивал себя, почему не попросил посмотреть отцовское завещание, но так и не нашел ответа. Не знаю, почему верил ей — просто не знаю. Но скажу одно: из-за этого продолжаю чувствовать себя полнейшим болваном, каждый раз, когда вспоминаю об этом, обзываю себя круглым дураком. Теодосия поняла, что у Романа были веские причины не доверять женщинам. Флора Монтана достойна лишь презрения, а предательство, которое он испытал ребенком, просто немыслимо. — Роман, — начала она, призывая на помощь все свои знания, полученные за годы напряженной учебы, — человеческий мозг непостижим во многих отношениях. Иногда, переполненный сильной печалью, вырабатывает определенный механизм, защищая и сохраняя здравомыслие. Он повернулся и посмотрел на нее — в его глазах мелькнула надежда — она поможет ему почувствовать себя лучше. Перед Теодосией возникли два Романа — недоверчивый мужчина и обиженный маленький мальчик. Сделав судорожный вздох, она подбирала слова с величайшей осторожностью и заботливостью. — Ты поверил в обещания Флоры, потому что не мог представить себя без земли, которая так много для тебя значила, отгородился от страшной перспективы, чтобы не мучить себя, ведь ты любил землю больше, чем ненавидел Флору, и эта любовь давала тебе силы выносить ее холодное отношение к тебе. Такие чувства не говорят, что ты глупый, Роман, а показывают доброе сердце, полное прекрасных мечтаний. Слушая, как она говорит, он ощутил покой и уверенность: не раз подтрунивая над ее гениальностью, теперь был признателен и благодарен, ибо всего за несколько секунд ее мудрость похоронила его многолетнее самоосуждение. — Роман, — мягко продолжила она. — Как ты узнал, что ферма не будет твоей? Он встретился с ее ласковым взглядом. — Флора познакомилась с мужчиной по имени Рексфорд Дрисколл в ближайшем городке Хоук Пойнт. Только раз взглянула на него и практически бросилась ему в ноги. Дрисколл только недавно проиграл свою землю в карты и отправлялся на Восток. Кажется, он говорил, что приехал из Вирджинии. Увидев наш дом и ферму, предложил Флоре руку и сердце, она согласилась. Я не ходил на свадьбу, и вот после церемонии она бросилась искать меня. На кукурузном поле еще в свадебном платье объявила, что продает ферму. Корзина с кукурузой выпала из моих рук, она, казалось, не заметила и продолжала о том, что отец не оставил завещания, и ферма поэтому принадлежит ей. Он со злостью воткнул лезвие ножа в ветку дерева. — Я не спал всю ночь, все бродил по земле, которая, как считал, принадлежала мне. Но сколько бы ни думал… как бы быстро и далеко ни ходил, не мог придумать, как убедить Флору сохранить землю — у меня не было денег, и понимал, что она не отдаст ферму просто по доброте душевной. На следующий день после обеда ферму купил торговец из Хоук Пойнта, планировавший выращивать павлинов, которых охотно покупают богачи, чтобы украсить свои парки чем-то красивым и экзотичным. На моей земле — павлины. Покачав головой, он потер затылок и мускулы плеча. — Не знаю, сколько получила Флора за ферму, но, наверное, немного. Она была небольшая, но земля на ней плодородная. Дрисколл забрал Флору, Корделию, Веронику и деньги с собой на Восток — сомневаюсь, что их надолго хватило с такими женщинами. — Флора ничего тебе так и не оставила? — спросила пораженная Теодосия. — Совсем ничего? — Кобылу-мустанга, — ответил Роман и улыбнулся. — И только потому, что считала ее никудышной. Ее звали Ангель. Она и стала матерью Секрета, а его отцом — английский чистокровный Дрисколла. Как я уже рассказал, все произошло ночью, когда все спали. Так что, насколько я понимаю, Дрисколл и Флора не разорили меня до конца — помогли точно узнать, какую породу лошадей следует выращивать на ранчо, и с тех пор я иду к этой цели. Глубина его силы и решительность так поразили Теодосию, что слезы снова навернулись на глаза. — Ты понимаешь, как замечательно, что ты стал таким, какой ты есть, Роман? Многие люди, чье детство прошло подобно твоему, живут всю жизнь, увязнув в жалости к себе, постоянно сомневаясь, боясь мечтать, не говоря уже о попытках достичь эту мечту. Ты не только знаешь, чего хочешь, но уже многого добился. Ее похвала еще больше успокоила Романа, наступило облегчение от того, что он поделился своим прошлым с тем, кому был небезразличен настолько, чтобы по-настоящему быть выслушанным. Он закончил резать сук дерева и сунул нож обратно в чехол. — Воспоминания, о которых я тебе только что рассказал, грустные, Теодосия, но были и хорошие: мальчишкой я был предоставлен сам себе, придумывая множество забав; когда удавалось улизнуть, часами играл в стороне от дома. Она представила его маленьким мальчиком, бегающим по всей ферме и изучающим все, что встречалось на его пути. Этот образ тронул ее сердце. — Во что ты играл? Он не ответил. Рассказать Теодосии о своих детских забавах — половина дела, он покажет ей и убедит принять участие в них — и это окажется делом несложным. Улыбнувшись, постучал по клетке Иоанна Крестителя. Попугай среагировал выплескиванием воды. — Я собираюсь закупить испанских кобыл в Мехико, — заявил он. — Да? — уточнил Роман. — Какое совпадение. Я тоже. Птица заморгала. — Я много читаю и в особенности люблю философию. — А я люблю читать про секс, — заявил Роман. — Не подстрекай его, Роман, — пожурила Теодосия. Она протянула руку к клетке и попыталась встать. — Посиди здесь минутку, — остановил ее Роман, поднимаясь. Он примостился рядом с ней, присел на корточки и крепко ухватился за ствол. — Теперь вставай. Держа клетку одной рукой, она уселась на спину Романа, обхватила его ногами за пояс, а второй рукой за шею. Когда он спускался, ей открылось то, что он вырезал на суку дерева. Ее сердце екнуло. Она видела свое имя, витиевато начертанное на университетских дипломах, выгравированное на золотых украшениях и на множестве других изящных вещах, и никогда — на ветви могучего дуба.Мелвин Пристли».
Последние комментарии
13 часов 22 минут назад
15 часов 56 минут назад
16 часов 25 минут назад
16 часов 31 минут назад
10 часов 47 минут назад
19 часов 34 минут назад