Неодолимая слабость [Шамай Голан] (fb2) читать постранично, страница - 3

вернуться. «Кривизны выпрямятся, и неровные пути сделаются гладкими»,^[1] - издевался над ним Авнер, когда он пытался заставить учеников пожалеть несчастного Менаше-Хаима из повести Агнона. Ох уж эти юнцы! Никогда и никому не прощают проявлений слабости. И ведь они правы. Может, потому что сильны. Именно он, Сегал, научил их срывать всяческие маски. В реальной жизни каждый эпизод поддается многим толкованиям. Как в романе, любая фраза прячет свой смысл под вуалью иносказания. Не упускайте из виду иронию — и обрящете детину. Лишь Авнер усматривает иронию в том, что отец уверен в себе. Поэтому он и смеется над ним, сидя на задней парте, и обстреливает его двусмысленными ответами. Все просьбы и увещевания Сегала на директора не действовали. «Выходки вашего сына не будут терпеть ни в одной школе, господин Сегал. — Вот что он сказал. — Мы терпим его лишь потому, что он у вас в классе. Он циничен как семидесятилетний старик, не как юноша семнадцати лет. Мы не вникаем в частную жизнь наших сотрудников, господин Сегал, а потому не спрашиваем, как это вышло, что молодой человек насквозь пропитался подобным ядом…» И не было никакого выхода. Временами борьба становилась подспудной. Взгляды как уколы иглой. Тебе не удастся меня обмануть, папочка, вот что говорят глаза Авнера. Я знаю правду. А иногда вдруг — открытый вызов, который не имел отношения к теме урока.

— Если кто-то уходит, он теряет свое место… — проговорил Сегал.

— Пальто, — шепнула ему Ханна.

Резким движением он сдернул пальто и стал оглядываться, куда бы его пристроить. Снова все то же самое: на кухне паутина по углам, в раковине немытая посуда, которая так и будет стоять до утра. На столе — овощи и фрукты, их забыли убрать в холодильник, и они уже кое-где гниют, а рядом, на мраморной столешнице, — целая баррикада из банок — кофе, сахар, рис, мука. И все же эта картина почему-то была ему приятна — ностальгия, что ли? Он уже видел, как станет безжалостно выбрасывать гнилые фрукты и откладывать те, что начинают портиться. Давненько здесь не орудовала мужская рука. Рука человека, который знает, что такое порядок.

Сегал резко выпрямился и объявил:

— Я вернулся домой!

Авнер устремил на него взгляд. Глаза зеленые. Холодные.

«Дезертиров мы ставим к стенке» — вот что прочитал Сегал в его глазах. Или это ему показалось? Он снова накинул пальто. В классе он был похож на прокурора, суммирующего свои выводы: пиджак расстегнут, в руке книга, на устах поучение. Грешник должен быть наказан. Если он уходит без наказания, в этом нет искупления. А сын грешника уже был наказан, еще в юности. Еще в том возрасте, когда взрослые могут наказывать детей.

И снова он почувствовал, что взгляд Авнера скользит по его лицу. Боковым зрением он заметил: у сына чуть дернулась нижняя челюсть. Знакомое движение. Как у зверя, готовящегося прыгнуть на жертву.

— Тот, кто знает суть наказания, сам волен выбирать свой грех, — сказал Авнер учительским голосом, подражая отцу. — Я не хотел становиться учителем, — еле слышно проговорил Сегал. — Думал, это на время. — На двадцать лет, — съязвил Авнер. — На то были свои причины, — стал оправдываться Сегал. — Сперва я думал, что до тех пор, пока твоя мать не найдет работу. А потом — потом родился ты, Авнер. И у матери уже не было времени работать. Вскоре к нам в дом зачастили писатели. И твоя мать сказала: «Одним писателем больше или меньше — какая разница!» Этим одним писателем был я. Она обычно говорила: «Томасом Манном ты не станешь, да и Джойс уже был. А менее крупной фигурой в литературном мире становиться нет смысла». И что правда, то правда. И вот так временное стало постоянным. — Ты так внезапно исчез… — проговорила Ханна торопливо, словно опасаясь, что Сегал продолжит свою длинную речь. — Директор сказал, ты ушел внезапно — с перемены перед последним уроком. Он бежал за тобой и умолял вернуться к ученикам… — А у нас получился пустой урок, — объявил Авнер, снова приняв позу заступника за мать. — Но… — попытался что-то вставить Сегал. — Если уж ты дотерпел до последнего урока, мог бы дождаться и конца занятий, — строго сказал Авнер и после короткой паузы добавил: — А кроме всего прочего, тот, кто не хочет заниматься временным делом, может в любой момент положить этому конец. — Господи, — еле слышно прошептала Ханна и провела ладонями по лицу, словно умывалась — или умывала руки? — Двадцать лет! — Господин Сегал заболел, — изобразил Авнер директорский бас, а затем продолжал строгим тоном: — Он плохо себя чувствует, пети, так что можете идти по домам.

— А может, я действительно заболел, — ухмыльнулся Сегал. — Был бы здоров — вернулся бы в класс и провел урок, хотя бы этот…

Рука господина Тана была тяжелой и теплой, и он, Сегал, почувствовал эту руку у себя на плече, когда директор догнал его на улице. «Вернитесь в класс, господин Сегал. — Голос был вполне отеческий. — Вернитесь хотя бы на последний урок…» И тогда Сегал потерял