Истории о Рыжем Ханрахане [Уильям Батлер Йейтс] (fb2) читать постранично, страница - 3

слабо, а потом очень отчетливо, и когда охота приблизилась, она взмыла в воздух, и лай раздался у него над головой; потом псы убежали севернее, и он более ничего не слышал. — Нечестно это, — сказал он, — нечестно. — Он более не мог бежать, но уселся прямо в вереск, что растет в сердце Слив Эхтге^[5] — все силы покинули его, и даже память о проделанном долгом пути.

Через некоторое время заметил он, что рядом находится дверь и свет сочится из-за нее, и удивился, что не заметил ее раньше. Он встал и, хотя очень утомился, вошел внутрь, и если снаружи стояла ночь, внутри его встретил дневной свет. Внезапно показался навстречу старик: он собирал летний тимьян и желтые ирисы, и казалось, что все ароматы лета лились с цветов. И сказал старик: — Долго же добирался ты до нас, Ханрахан, ученый человек и великий сочинитель песен.

Сказав это, он повел Ханрахана в огромный светлый дом, и все замечательные вещи, о коих слышал Ханрахан, и все цвета, какие он когда-либо видел, были в нем. В конце зала было возвышение, и на нем в большом кресле сидела женщина, самая прекрасная, какую только видел мир, и бледное лицо ее окружено было цветами; но взор ее был грустен, словно она ждала чего-то слишком долго. На одну ступень ниже нее сидели четыре седых старухи, одна их них держала на коленях большой котел; у другой на коленях был большой камень, хотя массивный, но явно легкий для нее; у третьей было длинное копье из заостренного дерева; последняя держала меч без ножен. Рыжий Ханрахан смотрел на них долгое ханраханово время, но ни одна из женщин не заговорила и даже не взглянула на него. Пришло ему на ум спросить, кто эта женщина в кресле, подобная королеве, и чего она ожидает; но, как ни бесстрашен был он и как ни остер на язык, он убоялся заговорить с такой прекрасной женщиной и в столь великом месте. Потом задумал он спросить, что это за четыре вещи, которые старухи держат словно великие сокровища, но не смог найти подходящих слов^[6].

Тогда первая из старух встала, держа котел в руках, и сказала: — Довольство, — но Ханрахан не отвечал. Тогда встала вторая старуха с камнем в руках, и сказала: — Сила; и встала третья, державшая копье, и сказала: — Смелость; и наконец четвертая женщина поднялась, держа в руке меч, и сказала: — Мудрость. Все они, проговорив свои слова, смотрели на него так, словно ждали вопросов, но он не заговорил. И тогда четыре старухи вышли в дверь, унося с собою великие сокровища, и одна сказала, выходя: — Он ничего не желает от нас, — и вторая сказала: — Он слаб, — и третья сказала: — От боится; — и проговорила последняя: — У него ум помутился. Потом сказали они хором: — Эхтге, дочь Серебряной Руки,^[7] будет спать и дальше. Какая жалость, какое великое горе!

Тогда подобная королеве женщина грустно вздохнула, и показалось Ханрахану, что во вздохе ее слышен шум водных потоков; и место, в котором стоял он, стало в десять раз больше и осветилось в десять раз ярче, чем прежде; неодолимый сон напал на него, он зашатался словно пьяный и упал, где стоял, и заснул.

Когда Ханрахан проснулся, солнце сияло ему в лицо, но трава была покрыта белым инеем, лед лежал на потоке, стремившем воды свои рядом, том, что течет мимо Дайре-каол и Друим-да-род. По очертаниям холмов и блеску озера Глайн вдалеке понял он, что очутился на одном из холмов Слив Эхтге, но не понимал, как оказался тут; все случившееся в сарае стерлось из памяти и все его путешествие, все, кроме боли в ногах и усталости в костях.

Год спустя после того жители Каппагтагле сидели у очага в одном из домов, подле дороги, и Рыжий Ханрахан, тощий и оборванный, с волосами, спутанными и отросшими до плеч, подошел к дверце и попросил позволения войти и отдохнуть; и они пригласили его, ибо стояла ночь Самайн. Он уселся рядом с ними, ему налили стакан виски из бутыли в кварту; все увидели чернильницу на цепочке, свисавшую с шеи, и поняли, что он ученый человек, и попросили рассказать истории про греков.

Он вынул том Виргилия из кармана плаща; но, хотя обложка была черной и покоробленной сыростью, а страницы желтыми, это оказалось неважно, ибо он смотрел в раскрытую книгу как человек, никогда не умевший читать. Какие-то юнцы, там бывшие, стали насмехаться над ним и спрашивать, зачем он таскает столь тяжелую книгу, если не в силах ее прочитать.

Обиделся Ханрахан, такое услышав, и сунул Вергилия обратно в плащ, и спросил, нет ли при них карт, потому что карты лучше книг. Когда они принесли карты, он взял их и стал тасовать, и в это время нечто, казалось, стало пробуждаться в его разуме, и он закрыл лицо рукой, как тот, кто старается нечто вспомнить, и проговорил: — Был ли я здесь раньше, и была ли ночь подобная этой? — и вдруг вскочил так, что карты упали на пол, и сказал: — Кто принес мне послание от Мэри Лавел?

— Никогда мы не видели тебя, и не слышали о Мэри Лавел, — сказал один из бывших в доме. — Кто она, — продолжал он, — и о чем это ты говоришь?

— Этой ночью год