62-я серия [Кир Булычев] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Они же мне косы поотрывают!

Им нужно было пересечь бывшую Базарную, затем Сталинскую, затем Советскую, а ныне площадь Первопроходцев. Посреди площади Ирен стала отчаянно сопротивляться, потому что не хотела домой, а куда хотела, — еще не решила. Тут их и настигла рок-группа в полном составе — патлатые, неумытые, расхристанные, романтичные музыканты взяли беглецов в полукольцо, но не смогли взять их в кольцо, потому что с другой стороны площади вырвались с диким ревом мотоциклы рокеров, которые тоже хотели заполучить Ирен.

Страшная тишина обрушилась на площадь. У рокеров в руках сверкали начищенные монтировки, у музыкантов — смычки. Враги неумолимо сближались.

— Да, подвел ты меня, — сказала хорошая в принципе девушка Ирен, перебирая пальцами бант на чудесной русой косе. — Ты оказался слишком отважен, и потому меня лажанул. Видно, пришла наша смерть…

Ирен нагнулась к Максимке и запечатлела на его щеке невинный, но горячий поцелуй.

— Йеэээх! — закричали рокеры.

— Бей уродов! — завопили лабухи.

И в этот момент справа раздался крик:

— А ну, прекратить безобразие!

И слева послышался голос:

— Сейчас я вам покажу!

На площади, кое-как освещенной фонарями, показались новые действующие лица драмы. Справа приближалась мать Ирен, слева — Корнелий Удалов, отец Максимки.

Грозные, рычащие звуки издавали противники, но тем не менее мотоциклы начали отъезжать и вскоре покинули площадь, а лабухи спрятали в футляры смычки и также растворились во тьме.

— Я те покажу, как по ночам бегать! — произнесла мама Ирины, крепко схватила ее за руку, дала другой рукой подзатыльник Максимке, чем огорчила Корнелия Удалова, который сам собирался дать подзатыльник сыну, но не успел.

Поэтому Корнелий тычками погнал Максимку домой. А мама Ирины повела домой свою дочку. Максимка вырывался и кричал на всю площадь:

— Я люблю тебя, Ирен! Если надо, я завтра освобожу тебя снова!

— Тоже мне, освободитель… — начала было Ирина, но осеклась, потому что в глубине души ценила мужскую преданность. И громко крикнула, обернувшись к Максимке: — Спасибо, мальчик!

Больше она ничего не смогла произнести, потому что начала рыдать. И в рыданиях оплакивала свою девичью свободу, стремительность не успевших расцвести чувств, приятное своей неожиданностью сидение в пыльном сундуке и сверкание режущих предметов в руках соперников…

— Хорошо, что соседи прибежали, — говорил между тем Удалов, мрачно подгоняя Максимку к дому. — Переключись, говорят, на другую программу, на молодежную. Там твой Максимка в шестьдесят второй серии нелегальное участие принимает. Нет, говорю я им, этого не может быть, потому что Максимка делает уроки в соседней комнате. Но все-таки кинулся я в соседнюю комнату, а ты где? Тебя нет! Кто тебе позволил без спросу в программу лезть? Ты же знаешь, что нас отключат и будут правы. Ты забыл, какие неприятности у Ложкина были в прошлом году?

Максимка ничего не забыл, но не очень переживал из-за неприятностей старика Ложкина. Старик Ложкин смотрел сериал из жизни старшины Пилипенко. Ну, что может быть более обыденного — детектив как детектив, полицейский роман из провинциальной жизни. И тут старику Ложкину показалось, что, когда Пилипенко искал на городском рынке пропавшие колеса от «Жигулей», один из приезжих торговцев дал ему взятку. Ну, может, и дал, да вернее всего, Пилипенко не взял. Ведь не мелочный же он, в конце концов! И знает к тому же, что играет в сериале. А вот Ложкину никто не позволял нарушать правила многосерийной жизни. Никто не разрешал ему писать на Пилипенку письмо в горотдел милиции! С изложением фактов и подозрений. Пилипенку, конечно, сняли и наказали. Но двести сорок семей города Великий Гусляр, которые каждый день смотрели сериал из жизни старшины, остались без зрелища и никогда уже не узнают о том, кто же укатил колеса от «Жигулей» и грабанул пивной ларек. А это немалый удар по культуре.

Так что Ложкина справедливо отключили. Должно же быть наказание — не смешивай зрелище и поганую жизнь!

Все это Удалов на ходу напоминал сыну, а сын выслушивал, мрачно глядя в сторону и спотыкаясь. Плевать сыну было на проблемы Ложкина — в нем вспыхнула первая любовь, а взрослые так упорно и неудачно заливали ее упреками и поучениями.

Худшие опасения Удалова начали сбываться, когда они приблизились к своему дому. В свете одинокого фонаря, горевшего над воротами, стояла тесная черная группа людей.

При приближении Удаловых от группы отделился плотный мужчина в шляпе, надвинутой на уши.

Он загородил Удаловым дорогу и протянул руку ладонью вверх. На ладони лежала черная метка.

— О нет! — воскликнул Корнелий Иванович. — Я буду сам пороть этого бездельника каждый день! Не наказывайте всю нашу семью! Мы не можем остаться без культурного зрелища.

Но человек в шляпе ничего не ответил Удалову. Он повернулся и пошел прочь по улице. За ним — остальные. Улица опустела.

— Ну вот, что ты с нами сделал! Мы теперь