Не погаснет, не замерзнет [Анатолий Иванович Мошковский] (fb2) читать постранично, страница - 3

ногу, он сидел на диване и читал журнал «Юность». Рядом, забравшись с туфлями на диван, возилась с куклой Маринка. Она положила куклу навзничь — круглые голубенькие глаза ее закрылись — и, теребя рукав отцовского кителя с золотыми нашивками — двумя широкими и одной узкой, — спросила:

— Пап, а Нина спит, и знаешь, что ей снится?

— Что? — Отец не отрывал от журнала глаз.

— Белый мишка на льдине, косолапый такой и смешной, он живет в снежной пещере и лапой ловит рыбу для медвежат: ударит по воде и нацепит на коготь рыбешку… Пап, да ты не слушаешь меня!

— Слушаю. — Отец перевел глаза со страницы на куклу, круглощекую, румяную, с золотистыми прилизанными волосами, и сказал: — Не снится ей медведь, ей кровать с одеялом снится. И больше ничего.

Он положил руку на голову дочери и опять перевел глаза на страницу журнала.

Маринка тем временем посадила куклу, лучистые, бездумно-голубые глаза ее открылись и, застыв в немом восторге, уставились в одну точку.

— Папа, а теперь…

Мама, проверявшая за столом у окна ученические тетрадки, не выдержала:

— Марина, можно помолчать?

— Можно, — сказала Марина, — вот только папа посмотрит, как Нина сидит, и я буду молчать, долго-долго буду молчать.

— Сережа, — попросила мама, — брось свой журнал! Не видишь, что Марина мне мешает? Читаю предложение и ничего не могу понять…

— Сейчас, — проворчал отец, — только страницу дочитаю.

Голос Маринки не умолкал ни на минуту. Дочитав страницу, отец начал возиться с дочкой: таскал на плечах, бросался подушками с дивана, щелкал по носу куклу.

— Сережа, — мама поднялась из-за стола и тронула у затылка волосы, — сегодня погода хорошая, сухо и солнце светит.

— Убраться? — обиженно спросил отец.

— Зачем… Погуляли бы. Это и тебе полезно.

— Спасибо за совет, — сказал отец. — Пойдем, Маринка, родная мамка нас выгоняет, как последних шалунов из класса. Один свободный денек выкроил, чтобы заняться повышением своего культурного уровня, так и тот домашнее начальство аннулирует… Одевайся.

Мама посмотрела на них, не выпуская из рук красный карандаш:

— И чтоб не дурачиться!

Отец накинул флотскую шинель с блестящими пуговицами и посадил чуть набок на густые волосы морскую фуражку.

— Это что значит? Разъяснения не последуют?

Отец говорил таким голосом, что Маринка никак не могла понять, шутит он или сердится.

— Сам знаешь. — Мама повернулась к ним спиной, и граненый красный карандаш ее грозно повис над тетрадкой, крупно исписанной фиолетовыми чернилами.

— Пошла в торпедную атаку, — сказал отец, утаскивая из комнаты дочку.

Они долго гуляли по городу, и Маринка храбро шагала по лужам и грязи. На широких погонах отца сверкали четыре маленькие звездочки, и все встречавшиеся им офицеры и матросы брали под козырек, и отец отвечал им тем же. И Маринке было очень приятно: вот большие, а тоже играют!

Иногда моряки подходили к ним и обращались к отцу:

— Товарищ капитан-лейтенант!.. — И дальше что-то говорили о подводных лодках, о каких-то балластных цистернах.

Маринка ничего в этом не понимала, но очень гордилась, что ее отец не просто там старшина первой статьи, или капитан и лейтенант!

Гуляя с отцом вдоль крохотных полярных березок, высаженных у домов, Маринка заметила, что он то и дело посматривает на Маячную сопку. Темноглыбистая, нелюдимая, голая, точно зелень с нее ободрал ветер, она круто уходила над городом в небо.

И когда они вдоволь нагулялись по гладкому тротуару, отец еще раз кинул взгляд на вершину этой сопки и вдруг сказал:

— А может, слазим?

— Куда? — спросила Маринка.

— Вот туда. — Отец кивнул на Маячную сопку. — Давно не был там. Как привез твою маму сюда, слазили мы с ней наверх, показал я ей все, что есть вокруг, чтоб знала, где мы живем. С тех пор уже не взбирались.

— Конечно, полезем! — обрадовалась Маринка. — Я с большим удовольствием.

Они прошли улицу до конца и стали подниматься по узкой каменистой тропке. Но идти тропинкой было бы очень далеко, и отец решил взять сопку приступом. Они карабкались отвесно по камням, выбоинам, щербатинам и кривым, извилистым трещинам. Отец не выпускал из своей руки ее руку. Вниз ехал мелкий щебень, катились камешки. Издали сопка казалась безжизненно голой, скучной, а теперь вдруг Маринка увидела, что камень ее покрывают зеленые и рыжеватые мхи, сизые лишайники. В ложбинках кое-где упруго топорщатся стелющиеся березки. Но как удивилась Маринка, увидев в расщелине маленькие цветки с лиловыми лепестками.

— Папа, — крикнула она, — хочу!

Он понадежней пристроил дочку на склоне сопки — ни с места! — и полез выполнять ее приказ. Иногда, если цветок рос вблизи, Маринка сама срывала его: брала за стебель, долго крутила и дергала. Когда они добрались до вершины, в руке у отца был целый букет.

Там дул очень сильный ветер.

— Не холодно? — спросил отец.

— Нет, — посиневшими губами вывела Маринка. Отец поплотнее завязал на ней