Мысли по дороге на пенсию [Дмитрий Васильевич Бахта] (fb2) читать постранично, страница - 3

Добрался. Видит — на полянке лежит на боку карета, рядом челядинцы, порубанные в камзолах бархатных. Кто на смерть, кто в средней тяжести, однако боеспособность полностью потеряли. А кричит паренек малой, вроде барчук. Трое оборванцев, сапоги с него тянут, да голову мешком накрывают. Вдруг видит солдатушка, что не только сапоги с барчука сняли оборванцы, а и с себя штаны рвут и гогочут как-то странно. И тут понял старый солдат, что происходит то, смекнул, что обидят мальца, в особо извращенной форме… Не то чтобы сам он был против этой особо извращенной формы (всякое в армии то бывало), но не мог он, будучи экс-имперским солдатом и даж изредка геройским, остаться в стороне от несправедливости. Налетел как кондуктор на безбилетников, раздавая тумаки и дико рыча, для психологической дестабилизации противника. Заплел, развернул всех троих варначин, столкнул меж собой, запутал. Не убивая, ввел в замешательство и страх, но тут все изменилось. С ужасу, один разбойничек, потянул ножик из-за голенища — солдатика будто подменили: оставил мысли, и мир сузился до кромки острия. Забыл о своем теле и прилип, присоединился к ножу засапожному. Да просто стал он этим ножом. Нету голоса, а только «вжик» — и пальцы вражины разжались, «свисть» — и другой враг кожу, со лба отвалившуюся, с криком на место приклеить пытается, «угм» — и тепло стало у третьего где-то там, в кишечках… Очнулся солдат — нож на ладони, поляна в кровище, а малец глазищи распахнул. Не глазищи, а васильки. И не ужас у него в глазах, а любопытство щенячье:

— Дядька научи!?

— Ни к чему тебе это, да и не смогу я. И вообще ты кто таков? Штаны рваные, морда в муке…

— Да я, дядька, дворянский сын. Отправили меня батенька с камельдинерами в обучение, а тут хунхузы напали! «Мы тя, говорят, щас научим, мы те покажем место интеллигенции в современном обществе!» — А сами хрены свои давай показывать, выбирай, говорят, на каком факультете сначала учиться хочешь. А я, дяденька, так как Вы хочу, — идти одиноким самураем по дороге и защищать обиженных и оскорбленных. Я про это много мультфильмов смотрел. И с детства этот путь выбрал, а в гнездо дворянское ни хочу. Не гони меня, дяденька. А звать меня Филипп.

Призадумался солдат: «От ить не было печали! Шел да не думал, что есть, когда пукнуть прилично. И на тебе — ученик и последователь. И ведь, не бросишь. В этом паскудном месте, обязательно загубят или оттрахают. Ну еще бы, с такими глазищами-то и не оттрахать». «Ладно, Филиппок, про то, что правильно, знать нам не дано. Война план покажет».

Глава вторая В которой начинается совместный путь

Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга.

Долго или коротко, добрели до городишки малого, даже местечком правильней назвать. Местечко насквозь жидовское. А прибрели аккурат в субботу. Ну, и первый же аптекарь говорит радостно: «Смотрите-таки, Гои! Удружите мне, водички принесите с колодца, дровишек там, и свечи зажгите, а также портрет моего любимого певца Розембаума к стенке прибейте, а я вам денюжку дам. Вона, у мальца обувь-то каши просит». И то, правда. Поработали солдат и Филиппок в местечке, разжились денюжкой (Жидовичи в честь праздничка не обманывали и кровь христианских младенцев не пили, а, напротив, говорили ласково, угощали чем-то национальным и питательным и на денюжку не скупились). Прощаясь, Филиппок поклонился и молвил: «Спасибо, дядьки Жидовичи, за науку и ласку. Я теперича не буду верить, что Вы в сионистском сговоре с князем тьмы, хотите повергнуть мир в огненную геенну. И девки у вас обычные, человеческие. Простите, что, будучи учеником гимназии, я с ребятами издевался над учителем пения — Кацем. И подсыпал ему в компот слабительного порошку, а, когда оказался он в надворном сортире, лично подсунул петарду в выгребную яму… Вы ему уж отпишите, а то он до сих пор, поди, терзается, что это он так дерзко бзднул и развалил и сортир и избушку истопника нашего, дяди Гоги (дядя Гога добрый, он Даун, он один с Кацем у нас в гимназии дружит)». Дошли дружно до постоялого двора, разместились, баньку протопить послали. Пошли присмотреть нормальной одежды Филиппку, без кружав и бантов. После шопинга, в радость была банька: Расселись на лавках, поскребли спины мочалом со щелоком, состирнули исподнее и залезли на тесный полок. Не нарочно рядом оказались. Стал любопытный Филиппок солдатика разглядывать да расспрашивать про шрамы, да про разное. Ходил, ходил вокруг да около, да и говорит:

— Ну, учитель, у Вас и прибор! Вас, наверное, из-за него в артиллерию призвали?

— Да, — грит солдат, — с таким в бане всегда есть о чем поговорить. А так вообще, отрок, не в приборе ж дело, а правильной дороге…

— Ну, дядька, это Вам, конечно, такому бывалому, уже не в приборе