Пепел Красницы [Овидий Александрович Горчаков] (fb2) читать постранично, страница - 14

заявил: «Я был человеком Гитлера до конца… Я по-прежнему убежден, что Гитлер невиновен…»

С 1963 года обер-палач Варшавы и Красницы находится на свободе и, насколько известно, по-прежнему проживает в ФРГ.

В Белоруссии и Польше никто не скажет о Бахе и Дирлевангере: кто старое помянет — тому глаз вон. Скорее — наоборот: кто старое забудет — тому оба прочь.

Великая правда девиза: никто не забыт, ничто не забыто.

Но сколько селений у нас, подобно Краснице, остались неизвестными, как остаются неизвестными в своих могилах многие и многие солдаты!

Теперь в Хатыни высечены на камне слова:

«Люди добрые, помните: мы любили жизнь, и Родину, и вас, дорогие. Мы сгорели заживо в огне. Наша просьба всем: пусть скорбь и печаль обернутся мужеством и силой, чтоб смогли увековечить вы мир и спокойствие на земле, чтоб нигде и никогда в вихре пожаров жизнь не умирала!»

Это завет не только Хатыни. Это завет и Красницы.

Говорят, пепел и землю из Красницы привезли в Хатынь в урне и установили рядом с другими урнами из других огненных деревень Белоруссии. А таких деревень и сел почти десять тысяч. На каменных плитах высечены названия уничтоженных гитлеровцами деревень. Среди них Красница. Одна из многих могил на кладбище деревень.

Хатынь богата символами. Вот три березки. Их три, потому что каждый четвертый белорус погиб на войне.

В 1973 году, сразу после великой победы героического народа Вьетнама, я полетел в Ханой, а оттуда поехал на газике в освобожденные районы Южного Вьетнама, где все еще гремели пушки.

Из этой поездки я привез несколько блокнотов со следами красной пыли с дороги номер один, что тянется вдоль почти всей страны. Вот одна из записей.

«— Вот здесь, — говорит переводчик Хоан, — раньше был город. Город Ха Тинь.

Мы выглядываем из газика, озираемся. Кругом пусто. В других местах хоть руины остались, а здесь и руин нет — все давно заросло.

Нахожу Ха Тинь на карте, ниже 19-й параллели. На карте город Ха Тинь сохранился. Около трехсот километров к югу от Ханоя. Пять провинций отделяют Ха Тинь от столицы. Река, на которой стоит или, вернее, стоял город, впадает неподалеку в Тонкинский залив — Винь Бак Бо по-вьетнамски. До границы Лаоса за хребтом Туонг Шон — меньше полусотни километров.

Оглядывая пустырь, вспоминаю Хатынь, мемориал с колоколами. По ком звонят колокола? По тысячам белорусских весок, начисто спаленных — зачастую вместе с жителями — карателями СС, вермахта и полиции. Мне не приходилось бывать в Хатыни, но я помню Красницу живую и мертвую. Красница выжжена у меня в сердце.

Хатынь и Ха Тинь. Хатынь по-вьетнамски так и будет: Ха Тинь. Созвучные названия, одинаковые трагические судьбы. Селения-побратимы. И душа болит за Ха Тинь, за Сонгми, так же как болела она в июле сорок второго за Красницу.

Плакат на пустыре: „Нет ничего дороже свободы и независимости Родины!“ Какая сила духа!..

— Куда девались уцелевшие жители? — тихо спрашиваю я Хоана.

— Кто уцелел — ушел в глубь леса, — отвечает Хоан, который так отчетливо помнит улицы и площади живого, шумного, работающего Ха Тиня. — В банановые рощи, в болота.

Так было, помнится, в белорусском Полесье, где каратели сожгли все села и деревни от Мозыря и Калинковичей до Житковичей, Турова и Бреста, и полещуки ютились, голодая, в лесных лагерях.

На километровом столбе написано „Ха Тинь“, а города нет. Но будет, его наверняка восстановят!..»

Для этого нужна разрядка международной напряженности. И мы все делали и делаем для того, чтобы добиться такой разрядки. И сделать ее необратимой. Чтобы укротить навсегда огонь войны.

«Не забудем, не простим!» Этот девиз неразрывно связан с другим нашим девизом: «Никто не забыт, ничто не забыто!» Мы не можем, не имеем права забывать ни о жертвах войны, ни об их палачах и убийцах. Пока горит негасимый вечный огонь Хатыни. Приведу еще одну запись из вьетнамского блокнота:

«Река Бенхай. Граница Северного и Южного Вьетнама.

Бамбуковый шлагбаум преграждает нам путь. У переправы — длинная очередь грузовиков. В кузовах наших „ЗИСов“ — беженцы, возвращающиеся с братского Севера на родной Юг.

Спрашиваю через переводчика пожилую женщину-беженку, окруженную детьми:

— Что вы оставили на родине?

— Ничего, кроме родины.

Люди возвращаются на пепелище, в разоренное, заросшее сорняками гнездо, а в глазах у них светится радость. Дорога домой — дорога радости.

И я снова вспомнил Красницу…»