То, что приносишь с собой [Артём Артёмов Artem2s] (fb2) читать онлайн

Артём Артёмов То, что приносишь с собой

Любимые люди чаще всего уезжают ночью. Особенно, если навсегда. Он много раз видел днем поезда и автобусы, видел самолеты в небе, но как-то так получалось, что в его жизни отъезды любимых людей приходились на ночь. В памяти оставались залы ожидания, освещенные холодным безразличным светом электричества.

И тьма в оконных и дверных проемах.

Ожидающая.

Сейчас она так же ждет за окнами аэропорта, пока под равнодушным светом электрических ламп проходят последние минуты его нормальной жизни. Последнее прощальное объятие, последняя улыбка, последнее «люблю», и его жена уходит по коридору в зону для отбывающих. Прежде чем исчезнуть в нем, она еще раз оглядывается и весело взмахивает рукой: «Езжай домой!»

Почему раньше он не видел страх в ее глазах? Его взгляд ласкал длинные стройные ноги, стянутую пояском талию, каштановые локоны. Почему он не смотрел ей в глаза?

Он выходит из аэропорта, идет по парковочной площадке, садится в машину. Каждый шаг, каждое движение знакомо и неумолимо, каждый миг словно высечен из камня или отлит в бронзе. Он может только биться внутри этой необратимости, метаться внутри клетки собственной памяти и кричать внутри самого себя, кричать, кричать, кричать.

Не надеясь быть услышанным даже самим собой.

— Не улетай! Вернись! Пожалуйста, не улетай! Не позволяй ей улететь, идиот!

Тщетно.

Миновав турникеты, он едет домой по ночной трассе. Над головой мелькают придорожные фонари, он что-то насвистывает и время от времени прикрывает на пару секунд глаза, которые просят отдыха.

Через 34 минуты он доедет до дома и, как обычно, припаркуется на их парковочном месте. Чтобы добраться до их квартиры на 10-м этаже, ему понадобится чуть больше минуты.

Через 34 минуты самолет с его женой, уже набравший крейсерскую высоту, внезапно опрокинется почти вверх дном и уйдет в вертикальное пике. Меньше половины минуты ему понадобится, чтобы превысить скорость звука, от чего не рассчитанное на такие нагрузки хвостовое оперение начнет разрушаться. В тот момент, когда ключ скользнет в замочную скважину, самолет достигнет земли. Удар будет такой силы, что от авиалайнера не останется почти ничего. Из ста пятнадцати человек на борту опознать смогут шестерых.

Его жены среди них не будет.

* * *

Он в который раз вырвался из вязких оков реколлектора в реальный мир. Реальность отвратительно пахла потом и скисшими остатками еды. Комнатка была освещена уличным фонарем, желтый шар которого висел почти напротив окна. Кто бы мог подумать, что сейчас еще есть такие трущобы, такие вот жалкие, провонявшие черт знает чем комнатушки. В той, другой, нормальной жизни он даже не подозревал о них. В нормальной жизни у него была приличная работа, дом, машина.

Жена.

Все пошло прахом. Нормальная жизнь закончилась, ушла в пике и разлетелась в клочья вместе с лайнером, в котором летела его жена. Реколлектор — дорогое удовольствие. Раз за разом, ампула за ампулой, он опускался все ниже и ниже по социальной лестнице. Продать мебель, продать машину, спустить все накопления, потерять работу за постоянные пропуски, продать дом, потратить все до гроша.

Ему понадобилось на это меньше двух лет.

Теперь у него есть только эта жалкая, провонявшая горечью и плесенью конура, да и она лишь до утра. Есть та одежда, что на нем. И есть три ампулы в инъекторе. Две ампулы реколлектора, который дарит долгий и яркий сон, позволяет заново пережить выбранный кусочек прошлого. Увидеть его ярко и живо, словно это происходит сейчас. И еще одна ампула, которая также дарит сон, но другой. Сон без сновидений, сон без пробуждения.

Он был готов к этому.

Увидеть ее еще два раза и попытаться понять то, что он пытался понять почти два года.

Почему.

Почему раз за разом окунаясь в это воспоминание, он все отчетливее видит страх в ее глазах.

Мольбу о спасении.

А если и теперь понять не получится — к черту все это.

Он тяжело встал, отложил инъектор на тумбочку у кровати, добрел до крохотной кабинки туалета и помочился. Процесс был болезненным: при злоупотреблении реколлектор разрушал почки и печень. Мозг, конечно же, тоже. Компания-производитель не писала этого в рекламных буклетах, хоть и предостерегала об опасности слишком частого использования.

«Мы не вернем вас в прошлое, мы вернем прошлое вам!» — так кричали ее рекламные листовки и билборды.

Тогда почему я вижу страх в ее глазах? Почему теперь она знает, что ее ждет?

Он вымыл руки в маленькой раковине над унитазом, поплескал в горящее лицо ледяной воды. Сделал несколько глотков, смывая льдистый ментоловый привкус, который всегда оставался после сна-воспоминания. Привкус ментола сменился привкусом ржавчины. Поморщившись, он сплюнул и вытер с подбородка тонкую ниточку слюны. Розовой. Желудок привычно отозвался на холодную воду волнами тошноты, от которой рот опять наполнился слюной. Это уже от плохой еды.

После той ночи, когда его жизнь перевернулась вверх дном, он тоже ушел в стремительное пике, и организм, не рассчитанный на такие нагрузки, начал разрушаться.

Плевать.

Еще раз сплюнув в унитаз, он развернулся и, не потрудившись смыть, пошел назад к кровати. Игнорируя боль в почках и желудке, снова рухнул на кровать, тяжело завозился, устраиваясь удобнее, и на несколько минут замер, провожая взглядом пробегающие по потолку отсветы фар редких ночных автомобилей.

Почему туда? В их жизни было столько хорошего. Первые несколько недель первые дозы реколлектора возвращали его в воспоминания о медовом месяце, путешествиях, тихих семейных вечерах или шумных вечеринках. Почему его так затянуло это последнее воспоминание?

Потому что всего один раз решившись нырнуть в него, он вдруг заметил в ее глазах страх. В тот последний миг, перед тем как исчезнуть в коридоре для отбывающих, он ясно увидел в ее взгляде мольбу о спасении.

Как она поняла? Как он смог предупредить ее о том, что произойдет? Что он смог изменить там, в прошлом? Что еще он может изменить? Вопросы бились в мозгу, мешая связно думать.

Да, реколлектор не возвращает в прошлое, это всего лишь прокрутка записей из мозга, но…

Что если нет? Что, если создатели ошиблись? Эта идея захватила и повлекла его за собой, увела в пике навстречу этой комнате и трем последним ампулам в инъекторе.

Он потянулся за ним.

Этот ритуал стал более привычным, чем еда или справление нужды.

Дослать в ствол инъектора очередную ампулу, выщелкнув пустую колбу предыдущей.

Прижать дуло к яремной вене.

Ясно представить себе, как они с женой входят в двери аэропорта.

Нажать кнопку.

Негромкий свист инъектора и такая привычная, почти неощутимая боль в шее. Чуть меньше минуты спустя в мозгу словно разливается ледяная газировка, холодя и покалывая, а потом…

* * *

Господи, как же она красива. Он пропустил ее вперед, через рамку металлоискателя, прошел следом следом, и рамка запищала. Секундная заминка, охранник взмахнул ручным металлоискателем и убедился, что из металла на нем только пряжка ремня. Очередь к стойке регистрации, игривые разговоры ни о чем, взгляды и прикосновения, смех и молчание в ожидании регистрации.

«Не улетай! Не улетай! Не улетай!»

— Не улетай.

В этом месте он, сегодняшний он, наблюдающий за ними из смрадного темного будущего, каждый раз на секунду замирал. В груди становилось тесно, воздух отказывался входить в легкие. Каждый раз ему казалось, что именно тут что-то изменилось. Интонация, взгляд или что-то более тонкое, чем интонации и взгляды. Незримая телепатическая связь, которая всегда существует между двумя влюбленными. Именно тут точка опоры, способная перевернуть не просто мир, но сам ход времени.

Что-то изменить.

— Хорошо, — легко согласилась она, — поехали домой. Билет вернуть уже вряд ли получится, но ничего. Не обеднеем.

В который раз он замер в надежде, что именно теперь они действительно повернутся и уйдут. Сядут в машину, уедут домой и через тридцать пять минут войдут вместе в их квартиру и, наверное, займутся любовью, пока обломки авиалайнера будут догорать под мелким моросящим дождем.

Но вместо этого подошла их очередь, и она, дурашливо улыбаясь, щелкнула его по носу.

— Как маленький. Два дня без меня не можешь.

— Не могу, — послушно кивнул он, подходя вместе с ней к неулыбчивой служащей аэропорта, — не хочу без тебя. Даже два дня.

Он вздохнула и отдала документы.

— Я тоже не хочу. Надо. Два дня — это недолго, — она вскинула глаза и немного натянуто улыбнулась. — Мы переживем.

В ее глазах бился страх. Он не видел его в тот последний день, но отчетливо видел сейчас. Страх, знание, мольба.

Как она могла знать? Это ведь всего лишь воспоминание, откуда знание в ее глазах? В тот миг — как?

Иногда ему снился сон. Обычный сон, в котором он видел то, чего видеть не мог — как она уходит по длинной кишке посадочного коридора к самолету. А он стоит за толстым стеклом и кричит ей вслед, пытаясь предупредить, остановить. Она в последний раз оглядывается, прежде чем исчезнуть за поворотом коридора, и в ее глазах опять пульсирует страх.

В этих снах он начинает биться всем телом о толстое прозрачное стекло, и оно трескается, осыпается на него острыми ранящими осколками. Но за ним оказывается новое, и новое, и новое… И ее самолет отрывается от взлетной полосы, уходя в недолгий получасовой полет.

Через это стекло он и сейчас наблюдает за неумолимым танцем прощания. Последние объятия, каштановые локоны покачиваются в такт шагам, последний взмах рукой, и вот он шагает по парковке…

* * *

Узы реколлектора крепки, но не всесильны. Он рвет прочную паутину воспоминания, выныривает в смрадное настоящее и сдавленно хрипит. Встает, не обращая внимания на боль, яростно пинает единственный в комнате стул, бьет кулаками в стену, опрокидывает прикроватную тумбочку. Злость и отчаяние просят выхода, рвутся наружу криком, но он лишь стискивает зубы так, что они хрустят. Короткая вспышка ярости отнимает все силы, ноги подгибаются.

Все бессмысленно. Он сошел с ума. Или вот-вот сойдет. Что он пытается сделать, изменить прошлое? Это ведь безумие, все что он видит — это лишь записанное где-то в его голове воспоминание.

Почему она знает?

Одна ампула. Всего одна. Если он не смог понять это за два года попыток, если ничего не смог изменить, то не сможет и в этот раз. Несколько минут он боролся с охватившим его желанием просто выкинуть оставшуюся ампулу реколлектора и вколоть последнюю. Он все равно собирался это сделать, к чему эта пытка бессилием?

Инъектор сам ложится в протянутую руку, привалившись спиной к краю кровати, он долгую минуту смотрит на две оставшиеся ампулы. Последний раз увидеть ее. Но не в аэропорту, не там, где воздух пропитан страхом и отчаянием. Не там, где он ее подвел, где он так и не смог ее спасти.

Повинуясь внезапному импульсу, он дослал последнюю ампулу реколлектора, прижал дуло к шее и шагнул…

* * *

…в осенний парк. Совсем недавно закончился дождь, и парковая аллея была словно проложена через прозрачный янтарь, таким ярким желто-оранжевым светом наполняло ее теплое осеннее солнце, сияя на влажных, не опавших еще листьях кленов и рябин. Яркие блики прыгали по большой луже посреди аллеи, к которой сейчас приближались двое.

С одной стороны шел он, хмурый сутулящийся паренек в потрепанной кожаной куртке, джинсах и потертых черных кроссовках. Ткань кроссовок, да и джинс тоже, не сияла чистотой, искусственная кожа на воротнике куртки отслаивалась черными чешуйками, открывая тканевую основу. Сунув руки в карманы, вперив взгляд в мокрый асфальт, он шел тогда куда глаза глядят, переживая очередное разочарование, одно из многих в его юности.

Даже рассматривая это воспоминание изнутри, он толком не мог вспомнить, что именно его тогда так расстроило. Мог лишь удивляться тому, как слеп он мог быть, что не видел этого изумительного янтарного парка, ясного неба и той, что шла ему навстречу.

Девушка приближалась к луже с другой стороны, невесомо шагая стройными ножками в не по погоде легких туфельках. Каштановые локоны, осеннее пальтишко, стянутое на талии пояском, и глаза цвета ясного осеннего неба. Нет, в тот момент он не видел ничего этого, он смотрел в землю, юный дурак. Зато сегодняшний он впитывал сейчас те крохи, что позволяло уловить боковое зрение.

Вот они подходят к луже с двух сторон, вот он поднимает глаза, чтобы оценить расстояние для прыжка…

И видит ее.

Этот миг стал поворотным в их жизни, но кто мог об этом знать тогда? Ведь так легко было бросить хмурый взгляд на незнакомку, без разбега оттолкнуться и легко перелететь лужу, пойти дальше лелеять свою, без сомнения, глубокую обиду. Почему он этого не сделал тогда?

Не сделал.

Оценил ширину лужи, легкие туфельки и хрупкий вид незнакомой девушки. Прикинул, что там, где ему достаточно одного прыжка, ей понадобится хоть какая-то опора, иначе придется лезть в грязь возле асфальтированной дорожки, в обход.

Он был далек от рыцарских мыслей перенести ее на руках. Слишком расстроен и слишком стеснителен. Он просто наступил ногой в лужу и протянул ей руку. Плевать на промокший кроссовок, настроение хуже уже не станет. Сейчас он просто поможет незнакомке перепрыгнуть и пойдет дальше. И слова не скажет.

Он и не сказал, лишь посмотрел ей в лицо, молчаливо предлагая воспользоваться протянутой рукой. Прямо в голубые глаза.

И у обоих, у хмурого юноши из янтарного парка и у отчаявшегося полуседого мужчины в пахнущей горьким и кислым комнатушке, сердце пропустило удар. Долгие годы потом он смотрел в эти глаза, и сердце сжималось от щемящего чувства. Чего-то большего, чем просто нежность. Он сегодняшний смотрел в эти глаза из далекого прошлого и видел в них… любовь? Уже тогда? Возможно ли? Неужели уже тогда, в первый день их встречи? Но ведь в тот день ничего такого не было! В тот день она…

Вдруг лукаво улыбнулась, голубые глаза заискрились от затаенного веселья. Девушка вложила свою руку в его и невесомо перепорхнула через лужу.

Наступив ему на ногу.

Он несколько секунд стоял столбом, озадаченно глядя на мокнущий в воде кроссовок, на котором теперь красовался почти незаметный след ее туфельки. Не сказать, чтоб это сильно ухудшило внешний вид его обуви.

Потом его взгляд невольно скользнул на ее лицо. Она стояла рядом, голубые глаза неотрывно изучали его, в них был смех, тревога и вопрос.

«Ты обидишься? Я рассердила тебя? Как ты поведешь себя теперь?»

У обоих, у хмурого юноши из янтарного парка и у отчаявшегося полуседого мужчины в пахнущей горьким и кислым комнатушке, губы невольно растянулись в улыбке.

— Ну, ты… — выдохнул он и рассмеялся, а рядом засияло улыбкой лицо незнакомки, — нет, ну, в принципе, решение хорошее.

— Прости, я не хотела обидеть, просто боялась поскользнуться, — обезоруживающе смеялась она.

— Да нет, все нормально, — от хмурого настроения не осталось и следа.

Все обиды вдруг стали казаться пустяковыми, парк вокруг сиял янтарным светом ранней осени, а цвет прозрачного, омытого дождем неба надолго остался с ним в ее глазах. В тот день они еще долго гуляли по сияющему парку, и он не мог оторвать взгляд от ее хрупкой фигуры, от каштановых волос, и от этих глаз. В которых он сегодняшний все чаще и чаще замечал то, чего точно не было там в день их первой встречи, еще не могло быть. Там был смех, любопытство, интерес, иногда удивление. Но не любовь, нет. Не в первый день.

И все же он видел ее. Так же ясно, как видел страх и мольбу в этих глазах там, в раз за разом повторяющемся воспоминании о ее отлете.

Нет, нет, этого нет. Еще не сегодня, не в этот осенний день. Сегодня впереди долгая прогулка по парку, смех и разговоры. Потом будет завтра, послезавтра, и долгие годы впереди, наполненные ее присутствием. У них все впереди, и в ее глазах всегда будет светиться то, что сегодня он наконец-то принес собой в это последнее воспоминание.

То, что принес с собой.

Когда чары реколлектора рассеялись, перед его глазами все еще стояло смеющееся лицо той девушки из далекого парка, освещенное янтарным светом их первой осени.

Он успел вколоть последнюю ампулу до того, как оно исчезло.