ТЕХНОЛОГИЯ ЧЁРНОГО РЫНКА или КРЕСТЬЯНСКОЕ ИСКУССТВО ГОЛОДАТЬ [Лев Михайлович Тимофеев] (pdf) читать постранично, страница - 4

обезуметь,
призналась, что сама во всем виновата: это Господь
наказал ее за аборты. А на аборты она ездила из-за того,
что от пьяного последний ребенок родился совсем
простой,— его на третьем году жизни в больницу сдали.
Он-то один и уцелел.
— Сколько ей нужно было простых родить, чтобы те
трое жить остались? — спросила Аксинья Егорьевна...
Впрочем, на моей памяти это был единственный случай,
чтобы она на что-то всерьёз роптала.
В течение многих лет мы прожили соседями с
Аксиньей Егорьевной, двор ко двору. Я видел нечастые
дни ее радости, вроде того, когда вышла замуж третья
дочь, глухонемая Рая,— вышла за хорошего, скромного
парня, работающего милиционером в Рязани. Я видел,
как гордо ходила Аксинья Егорьевна по селу, показывая
родным и знакомым диплом, полученный младшей
дочерью Анной,— та выучилась на зубного техника. Я
видел, как отказалась она проехать по сельской улице на
новеньком «Москвиче», когда один-единственный раз
приехал навестить её сын — строитель-монтажник,
работающий не то в Египте, не то еще где-то в Африке. В
машину не полезла, застыдилась чего-то, но пока
машина из конца в конец ездила по селу, с улицы не
уходила — от соседей и от прохожих принимала
поздравления...
Я слышал, как убивалась, как причитала она, когда
умер ее Александр Авдеич. На кладбище вроде дочерьми
оберегалась, а все же у них на руках лишилась сознания
11

от горя. А дочери плакали сдержанно. Так ли они любили
покойного, как мать любила? Так ли жалели его, хак она
жалела?
Но сколько ни была Аксинья Егорьевна щедра душой
в радости и в горе, безропотна в обиде и страдании,
больше этих свойств души меня поражал ее
многообразный и великий хозяйственный талант, ее
безграничная трудоспособность, уменье годами
работать без отдыха.
Лет двадцать назад, когда в Гати провели
электричество, кто-то из взрослых дочерей прислал ей
счётчик. Счётчик приладили, и оказалось, что за все лето
Аксинья Егорьевна нажгла электричества на 8 копеек.
Она вставала с первым светом и ложилась едва начинало
темнеть. Усталость от чрезмерного труда не пускала
праздно засиживаться вечерами, а были все труды вне
дома — в колхозе, на своем приусадебном участке, на
лесных полянах в сенокос... Не знаю, как зимой, но
начиная с мая месяца и по октябрь вечерний свет нужен
был Аксинье Егорьевне только затем, чтобы не в темноте
постель разобрать, да кошке налить молока в блюдце, не
пролить мимо трясущимися от усталости руками.
Из года в год хозяйственные усилия Ховрачёвых
заставляли меня все с большим уважением относиться к
тому искусству, с которым крестьянская семья избегала
нищего рабства, хотя всё, что ей осталось для
хозяйствования — крошечный участок приусадебной
земли,— и скот держать почти невозможно из-за
бескормицы, и десятилетиями не было ни колхозных, ни
каких других заработков на стороне. Как бы то ни было,
но Ховрачёвы оставались семьей крестьянской — то есть
такой, которая своим трудом на своей земле — какая она
ни есть — и себя кормит, и весь народ. И Аксинья
Егорьевна слыла главой семьи.
12

Двадцать лет без мужа она тянула всё хозяйство и
привыкла надеяться только на себя. Да и раньше, когда
муж еще жив был, от него толку выходило немного —
смолоду пьянствовал, а к старости всё болел. Так что не
двадцать, а считай все сорок пять лет она одна всех
кормила, одевала, ставила на ноги. И дети все выросли,
все выучились, каждый в жизни по-своему устроился. И
всех Аксинья Егорьевна кормила не с каких-то
волшебных доходов и уж, конечно, не от колхозных
хлебов, которых для нее просто никогда не было, а со
своего огорода, с сорока соток земли — от черёмухи у
одного забора до яблони у другого, да вдоль восемьдесят
шагов — всё, что оставили власти крестьянской семье
после коллективизации. Тут она работала сама и
заставляла работать детей. Это было её поле, её надежда,
а больше надеяться было не на что — только на себя и на
эту землю. Что бы стала она делать без этого огорода с
восемью ртами в семье? Ничего. Без этого огорода
прожить было нельзя.
Пока есть своя земля и дом на земле, она
самостоятельная хозяйка — как работает, так и живет...
Земля-то, конечно, не ее, а считается колхозной или даже
государственной и только за отработку в колхозе
полагается, но Ховрачёва Аксинья и в колхозе навечно на
Доске почета оставлена, всюду труженица была.
О том, как она работала в колхозе, я слышал чуть ли
не легенды. Да я и сам хорошо помню те времена — лет
пятнадцать назад,— когда она еще ходила на работу. Ей
тогда уже было за шестьдесят... Каждое утро перед
домом останавливался бригадир, и, не вылезая из своей
брички, кричал:
— Окся! Выходи сор рвать!
Это «сор рвать» он кричал как одно слово «сорвать», и
получалось, что он зовет Аксинью Егорьевну для какой13

то пустяшной работы: где-то что-то надо сорвать —
цветок ли,