Живой Журнал. Публикации 2007 [Владимир Сергеевич Березин] (fb2) читать онлайн

2007

История про разговоры DCXCII

— Посоветуйтесь с портером. Или, на худой конец, с миллером.

— Ничего-ничего. Обращайтесь. Я знаю ещё много Жутких Тайн этого города.

— Русское — да. Там раньше было ещё что-то вроде 43-х. Скудеет и вырождается всё

— Нет, раньше, при Советской власти это делалось без всякой хирургии.

— При помощи силикатного клея и скрепок.

— Ты необразованность свою прилюдно не показывай. Я понимаю, ты с утра глаза залил, но не повод позориться-то.

— Его устами говорит мескалито, дьявол пейотистых прерий.

— Тут речь не об этом — язык должен подходить к задаче, как и сюжет — рецепты этого давно отрабатываются. В телевизионных сериалах (куда закачивают огромное количество денег) это всё прописано — но, повторяю, это вероятностная задача. Не все продюсеры, одним словом, дураки.

— Воистину так! Но я считаю все-таки, что только редкие мастера слова способны умять свой язык до уровня "как надо".

Извините, если кого обидел.

02 января 2007

История про разговоры DCXCIII

— Это что. Я искал пьесу Киршона "Чудесный сплав". Никто не удосужился отцифровать. Уроды, одно слово. Пришлось обойтись без цитаты.

— Хорошее название у пьесы.

— Там дело было в молодых учёных, что придумывают новый сплав. Но сами являются новым сплавом — новой общностью, многонациональным советским народом, и проч. и проч.

— А могла быть и про плотогонов.

— Ну, да — род "Оптимистической трагедии". "Кто ещё хочет пустить под воду комиссарское тело?»…

Извините, если кого обидел.

02 января 2007

История про разговоры DCXCIV

— Мёртвые сраму не имут.

— (Мрачно) Но они возвращаются. Ровно через год.

— Неа. Без Вицли-Пуцли — никак. И пеоны там?

— И пейотли.

— Пейтли кто-то быстрый и гадкий уже вставил. Напиться — это ведь быстро?

— Если умеючи — долго и сладко.

— За мной — выпивка. Медленная и сладкая.

— Так многие говорят.

— А делают так — ещё больше. Вы не мизантропируйте тут.

— Ну, пытать некоторые тоже учились долго и сладко (см. Джека нашего Дондона "Потерявший лицо").

— Нужно вам перечитать "Сердца трех". А вместо Томаса Ригана — взять Романо Абрамель. Лондона, Лондона!!!

— Отож!

Извините, если кого обидел.

02 января 2007

История про разговоры DCXCV

— Какие-такие жужжалки?

— Почитай сам. Это товарищи по партии лютуют.

— А что там? Ты третий раз за три дня меня просвещаешь. Впрочем, что за жужжалки в жопе — я не нашёл. Шендеровича — нашёл, а жужжалок — нет.

— Основатели партии "Свободная Россия" основали свой бизнес на торговле каким и то медицинскими жужжалками по принипу многоуровнего маркетинга (аля Гербалайф). Теперь, издеваясь над их партийным списком на выборе в Мосгордуму им припоминают по раз на дню эти жужжалки.

Ты, Владимир Сергеевич, мне мою третью супругу напоминаешь. Она тоже так любила меня подъебывать. Однажды сказала что никогда не видела обрезанного члена и попросила обьяснить чем он отличается от обычного. На десятой минуте обьяснения я понял что надо мной просто постебались.

— То есть ты кончил на десятой минуте?.. Прости, конечно, за вопрос — но ты сам заявился.

— Нет. Я с тех пор вообще не кончаю При встрече припомню-верну наезд.

— Писателя обидеть — что ребёнка ударить.

Извините, если кого обидел.

02 января 2007

История про разговоры DCXCVII

— А что это ты глаза с утра залил?

— Ну, во-первых, вместо того, чтобы заниматься делом я написал хороший рассказ. Это так бывает — делаешь одно, а у тебя, как у той работницы тульского самоварного завода, всё пулемёт получается, а не самовар. А ведь мог иначе? И вот, в самый неожиданный момент, ты начинаешь размазывать сопли по своей роже, а вот на бумаге никаких соплей не обнаруживаешь. На бумаге, а вернее, на экране, ты видишь текст, за который тебе не стыдно. И вот тебя трясёт ещё, и ты делаешь необязательные вещи, разговариваешь просто так, с кем-то… С тобой, например… Читаешь дурацкую почту.

— Вон, мне чудесное письмо пришло: "Привет! Давно от тебя никаких новостей не слышно что-то… Ты где вообще пропадаешь? Я тут файл приложил, давно хотел отправить но всё забывал. Там всё просто, откроешь сразу разберешься. Удачи!!!". Кто им тексты пишет — ума не приложу. Или вот: «Если ты не лох, пришли СМС на наш номер. Чем больше ты не лох, тем больше СМС пришли».

— А это уже не выйдет. Человеку всегда нужно что-то конкретное — тут он может прислать три СМС и махнуть рукой. Или забыть. Тысяча бумажных журавлей всё равно не помогла японской девочке.

— Она же вроде как не успела тысячу сложить.

— Тем более. Но там какая-то хитрая штука. Вроде и не самому можно. Оттого, потом весь мир потом сложил триста миллиардов журавликов и не знаю потом что с ними делал.

— И что? К алкоголю какое отношение?

— А во-вторых, у меня сегодня именины. «…Уподобился Еси купцу, ищущему доброго бисера, Славнодержавный Владимире, на высоте стола седя матери градов, Богоспасаемого Киева, испытуя же и посылая к царскому граду увидети православную веру, и обрёл сей бесценный бисер, Христа, избравшего тя, яко втораго Павла и отрясшего слепоту во святой купели, душевную вкупе и телесную, тем же празднуем твоё успение, люди твои суще, моли спастися державы твоя Российския Иерархом и множеству пасомых».

— Вопросов более не имею.

Извините, если кого обидел.

03 января 2007

История про кулинарный словарь

Пока вы жрёте день за днём, я вам расскажу про еду.

Я-то ем по ночам, и оттого — в одиночестве, размышляя о судьбах Мироздания…

Так вот — "Большой кулинарный словарь" Александра Дюма приходил к нам по частям: в конце девяностых его по частям печатали в переводе Галины Мирошниченко «Наука и жизнь», а вот теперь издали полностью — в переводе О. Е. Ивановой, Ю. Ю. Котовой, и Б. Б. Павлова — полностью и с аутентичными иллюстрациями.

Я нашёл там несколько опечаток, и думаю, что их больше — но было бы скотством придираться к книге размером и весом в два кирпича из-за опечаток. Все помнят про «Британскую энциклопудию».

Это настоящий памятник Дюма — последняя книга, умирающий писатель лежит где-то в Бретани и надиктовывает текст. Задумка, впрочем, была давняя — ещё со времён путешествия в Россию и прочих странствий, когда Дюма жевал по всей Европе. Огромный том был написан, опубликован после смерти, но популярностью не пользовался и самими французами без пропусков был издан, если я не ошибаюсь, в восьмидесятые годы прошлого века.

Обстоятельств тут несколько.

Во-первых, Дюма напропалую врёт. То есть даже не так врёт, как врут журналисты, запутавшиеся в своих путанных знаниях, а врёт отчаянно, фантасмагорически. Вот есть у него рассказ о ките, который я, пожалуй, приведу почти целиком:

"Киты — самые большие млекопитающие; существуют киты, достигающие в длину шестидесяти пяти метров; передняя часть их туловища напоминает туловища земных животных; их кровь горячая; они дышат с помощью легких, из-за чего не могут оставаться под водой более четверти часа; киты размножаются так же, как и живородящие, и выкармливают своего детеныша молоком. У самки кита всего один сосок, расположенный в области грудного отдела. Мало кто знает, как кормится её детёныш. Может быть, он ложится на спину и подплывает под мать? На самом же деле процесс кормления гораздо проще: морской китёнок сильно толкает сосок матери, из соска «выстреливает» струя молока и малыш заглатывает его вместе с морской водой, которую тут же выпускает через жабры или специальное дыхало, так что к нему в желудок попадает лишь чистое молоко. Еще любопытно отметить, что киты, весящие больше любой другой рыбы, путешествуют так же быстро, как легкокрылые голуби; и те, и другие могут развить скорость шестьдесят четыре километра в час.

Именно кит помог разрешить сложную загадку о наличии под Панамским перешейком прохода из Атлантического океана в Тихий. Один кит, получивший смертельный удар гарпуном в Мексиканском заливе, через два часа после смерти был обнаружен в Тихом океане. Так как у кита не было времени ни обогнуть мыс Горн, ни пройти Магеллановым проливом либо проливом Лемера — ведь для этого ему бы пришлось преодолеть расстояние в три тысячи лье, то неминуемо напрашивался вывод, что кит нашел подводный проход. Можно было с точностью определить момент, когда он был ранен, исследовав гарпун, нанесший смертельную рану и в ней оставшийся. Этот гарпун, как и все гарпуны китобоев, отмечен определенным номером, и в судовом журнале можно прочесть, в какой день и час он был выпущен. Итак, гарпун был выпущен в Мексиканском заливе, а спустя двадцать четыре часа мертвый кит был обнаружен в Тихом океане.

Кожа многих китов черного цвета, их мясо красное и напоминает мясо быка. Оно необычайно вкусно, в особенности мясо самого большого, голубого кита, и полезно, вот почему многие моряки, часто употребляющие мясо кита, обладают отменным здоровьем».

От так оно, бля! Купание красного кита! Жабры! Подземный проход! Тайна двух океанов! Моряки обладают отменным здоровьем, потому что едят китов".

Впрочем, я сейчас пойду на кухню, а потом продолжу…

Сходил…

Вторая причина особого состояния словаря Дюма в том, что он совершенно невозможен как практическая рекомендация на кухне. Дюма не даёт нет ни одного указания на вес продукта и время жарки и томления. Все его советы примерно такие: «Вымочить пескаря в молоке, обсыпать мукой и, насадив на серебряный вертел, окунуть в масло. Когда он будет готов, подайте с петрушкой и лимонным соком».

То есть, это взгляд на кулинарию не повара, а просвещённого едока, при этом имеющего собственную кухарку. Вот опись винного погреба — таким, каким его должен видеть в своём доме кредитоспособный человек позапрошлого века.

Вот он подробно перечисляет виды дичи (каждому зверю сопутствует описание дюжины блюд), а в словарной статье о хлебе, Дюма рассказывает о химии хлебопечения, приводит несколько анекдотов о французах и немцах, затем помещает «способ приготовления дрожжей из картофеля», рецепт хлебной похлёбки, и, под конец, описание хлебного дерева.

Ну да, ну да — в словаре перепутаны собственно осётр с икрой, рыба названа кавьяром. Но дело не в этом — ловить Дюма на том, что у него неверны даты и цифры, мушкетёры скачут опередив время, европейская политика поставлена с ног на голову, киты плывут подземным ходом из Нью-Йорка в Сан-Франциско.

Жалко вам, что ли? Читайте авантюрный роман, да и радуйтесь: «Плов состоит из риса, сваренного на воде или на бульоне, чтобы зёрна оставались целыми и слегка твёрдыми, на них выливают растопленное сливочное масло».

Вот вам кит оттуда. На закуску.

Извините, если кого обидел.

04 января 2007

История про "Вечную невесту"

Нет, всё-таки Чингиз Айтматов чистый гений. Такое письмо просто раритет: "…Во-во, таких бы джипов-вездеходов побольше иметь в горах. Но пока бектуровский, купленный где-то в эмиратах арабских, был единственным на всю туюк-джарскую округу, да и обычные-то тачки — “Жигули” да “Москвичи” — можно было в аилах по пальцам перечесть, а иначе и быть не могло — народ бедствовал, даже прежнего маломальского колхозного достатка лишился. Крепостной был век, но все же…".

Умри, Денис.

Что меня ещё потрясает, так это порядок слов — кажется, я открыл рецепт этнического письма: эмираты арабские, федерация российская, штаты соединённые американские. Так пишется в романе: "Одной заботой жила, на банк работала неустанно". "Потребуется местами нести труп на носилках, для этого несколько человек должно быть". Ну и так далее.

Да, я как-то заспорил с одним человеком — какой писатель Айтматов — киргизский или советский. Тема национальной и государственной принадлежности писателей вообще тема гнилая, но всё же интересная здесь — и вот почему: мне говорили, что есть тексты Айтматова на киргизком языке. Ну, это кто бы сомневался, и я, конечно, не большой айтматознатец, но если открыть Большую Советскую Энциклопедию, то обнаруживаешь только: "Айтматов Чингиз (р. 12.12.1928, кишлак Шекер Кировского района Киргизской ССР), киргизский советский писатель. Член КПСС с 1959. Пишет на киргизском и русском языках. Окончил с.-х. институт в 1953, работал зоотехником. Выступил в печати в 1952 с рассказом на русском языке "Газетчик Дзюйдо". Широкую известность приобрела его повесть "Джамиля" (1958) о любви, выдержавшей все испытания, о праве ранее угнетённой киргизской женщины на личное счастье и общественную деятельность. Книга А. "Повести гор и степей" (1962) удостоена Ленинской премии (1963). В вошедших в неё повестях (особенно "Джамиля", "Первый учитель") и повести "Прощай, Гульсары!" (1966; Государственная премия СССР, 1968) А. выступил как писатель-новатор, мастер психологического портрета. В центре внимания писателя — проблема "человек и общество". Герои А. - духовно сильные, человечные, активные люди современной эпохи. А. - депутат Верховного Совета СССР 7-го созыва".

Я былочи спрашивал людей-очевидцев восхождения Айтматова на литературный Олимп — переводил ли кто его. Ответа на этот вопрос я не получил — "Дебютировал с рассказом на русском языке" и все дела. Некоторые злопыхатели утверждают, что по-настоящему письменного (литературного) киргизского языка Айтматов не знал, оттого и писал по-русски, после чего редактировался. И что все лучшие тексты слеплены блестящими профессиональными редакторами одного не менее блестящего столичного литературного журнала.

Если у кого-то есть какая-то информация о киргизских текстах и их качестве, истории создания, то нужно её срочно мне указать, а то ходит устойчивый слух о том, что тексты на киргизском просто "обратный" перевод.

Извините, если кого обидел.

05 января 2007

История про падение с гор (I)

Сейчас я просмотрел то, что писали о последнем романе Айтматова и подивился странной круговой поруке. Нет, я видел панигирики, откровенно хвалебные рецензии, но прочие были написаны в очень странной тональности: "Новая книга великого мастера, может быть, и не лучший его роман" или "Не совсем ожиданные в наше время приёмы"… — в общем, как говорил академик Зельдович "Некоторые вещи нужно говорить извиняющимся тоном". Причём некоторые жёсткие критики, что не моргнув глазом, уничтожали репутации, только морщились.

Так вот, теперь страсти отбушевали, книга исчезла из позиции "новинка", её даже собираются экранизировать, и вот что я скажу: роман "Когда падают горы" — беспросветное говно.

Отчего в этом неловко было признаться прочим рецензентам — мне непонятно. Ну, во всеобщую ангажированность я не верю, не верю и во всеобщую очарованность. Я бы назвал, наверное, уважение к самим себе — прошлым, к ушедшему времени, той памяти, которая остаётся о первой любви.

Но я был обделён этой любовью к прежним книгам Айтматова. Оттого, если спросить себя — что я лично думаю о последних его романах, то нужно сказать, что и "Плаха", и "Тавро Кассандры", и "Когда падают горы", всё это — занудное тяжеловесное говно.

Из того, что я не люблю и не ценю этого автора, вовсе не следует, что кто-то должен придерживаться того же мнения. Вовсе нет.

Иногда, вспоминая прошлое, на эту ситуацию проецируют бессмысленный и беспощадный шолоховский вопрос. Человек в поисках простых объяснений — отчего писатель в одно время пишет так, а в другое — иначе, начинает придумывать конспирологические сюжеты. Например, "Не он! Не он — и невеста упала как подкошенная" или то, что рукописи переписаны наново редакторами. Плохо ли пользоваться помощью редактора? С моей точки зрения не плохо, а просто обязательно — даже лучшим, даже признанным гениям.

Заметьте (это надо особо подчеркнуть), что я не утверждаю, что Айтматов вовсе никуда не годен — есть примеры того же Нурпеисова, Рашидова и массы иных национальных писателей, над которыми бились лучшие редакторско-переводческие силы и ничего не смогли сделать.

Но бывает и иная гипотетическая ситуация: есть одарённый молодой человек, что вырос в ауле, и оттого хорошо говорит, да дурно пишет на родном языке. Он начинает писать на главном государственном языке исчезнувшей страны. Хорошие редактора ему помогают и он сочетает свою одарённость с интересным экзотическим происхождением и предприимчивостью. Потом он стремительно превращается в литературно-партийного функционера. И вот лауреат десятка премий, кавалер множества орденов оказывается в трагической ситуации: ордена и деньги есть, а таланта — нет. Где, на какой ступени он иссяк — я не знаю, это уже действительно спорный вопрос.

А что, если мы имеем дело не с гением, не с пронзительностью и чуткостью человека с гор, а с нормальной этнической прозой. С одарённым — но всё же аппаратчиком по настоящему призванию. Что если мы имели дело с этнической прозой не хуже и не лучше крепких средних образцов, и действительно плодом совместной работы автора и редакторов (которые не гения правят, а именно что неглупого экзотического автора). И что?

Я, пожалуй, пойду на кухню, а если вернусь, то объясню, почему я так думаю.

Впрочем, вот ссылки по теме: вот и вот.

Извините, если кого обидел.

05 января 2007

История про падение с гор (II)

Я, наконец, договорю про Айтматова. И, чтобы не быть голословным, расскажу в чём сюжет его последней книги. "Стояла ночь. На всем протяжении России и Кавказа стояла бесприютная, одичалая, перепончатая ночь. Нессельрод спал в своей постели, завернув, как голошеий петух, оголтелый клюв в одеяло. Ровно дышал в тонком английском белье сухопарый Макдональд, обнимая упругую, как струна, супругу… Пушкин бодрыми маленькими шажками прыгал по кабинету, как обезьяна в пустыне, и присматривался к книгам на полке. Храпел в Тифлисе, неподалеку, генерал Сипягин, свистя по-детски носом. Чумные, выкатив глаза, задыхались в отравленных хижинах под Гумри. И все были бездомны.

Не было власти на земле. Герцог Веллингтон и Сент-Джемсский кабинет в полном составе задыхались в подушках. Дышал белой плоской грудью Николай. Они притворялись властью.

Не было старших на земле, не было третьих, никто не бодрствовал над ними. Некому было сказать:

— Спите. Я не сплю за вас".

Спите, я прочитал за вас этот роман, и сейчас расскажу о чём он. Это история журналиста Арсена Саманчина, который, будучи человеком высокой духовности, хочет поставить оперу на сюжет древней легенды о Вечной Невесте, что скитается по горам в поисках покончившего с собой её жениха. Главную партию должна исполнить его возлюбленная, но в последний момент возлюбленная бросила оперу ради "попсы": "Журналисту, да еще независимому, так называемому эгемену, Арсену Саманчину так и полагалось — бремя свободы слова. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Столько жалоб сыпалось! Что-то удавалось решить через прессу, что-то нет, не адвокат же он, а всего лишь пахарь от СМИ. А к каким только ухищрениям дельцы разные не прибегали, чтобы через прессу свои интересы продвигать, чтобы сшибаться на виду у публики, жаждая победы и громогласной известности, требуя, чтобы он откликался на свары их собачьи конкурентные… А сегодня ни звука. Невероятно. Разве что узнали про его унижение?

Разве что учуяли звериным чутьем, что нет смысла обращаться к нему, потерпевшему столь сокрушительную неудачу в попытке всего лишь напомнить “певице-вокалице”, когдатошней богине оперной сцены, а ныне “эстрадке-плакатке”, красующейся на всех углах, не столько о себе, сколько об идее, совместно вынашивавшейся ими до недавнего времени, — о сообща задуманной опере. Как теперь выясняется — опере-утопии"

Параллельно этому сюжету рассказывается жизни снежного барса, реинкарнации волчицы из "Плахи", на которого приехали охотится арабские принцы. С ними увязался журналист, чтобы похитить оружие и отомстить за поруганную любовь. Но приникнув к корням, то есть, к скалам и тропам родных гор, находит сначала новую любовь, а потом смерть в обнимку с братом-барсом, успев, правда, крикнуть в мегафон: "Слушайте, слушайте мой приказ, пришлые зарубежные охотники! Будьте вы прокляты! — Громкоговоритель раскатывал его слова по горам многократным эхом. — Руки прочь от наших снежных барсов! Немедленно убирайтесь вон отсюда! Я не дам вам уничтожить наших зверей! Мотайте в свои дубаи и кувейты, прочь с наших священных гор! Чтоб ноги вашей больше здесь не было! Убирайтесь немедленно, иначе вам конец"!

В книге, на самом деле есть несколько частей — там предисловие Гачева с чудесным оборотом "Удар в поддыхало! Унижение" (так описывается конфликт героя с чёрствыми меркантильными современниками), собственно роман, новелла о заключённом ГУЛага и повесть "Пегий пёс, бегущий краем моря". Вот повесть я бы не стал туда включать, не стал бы — слишком разителен контраст давнего текста с нынешними.

Это настоящий трэш, что иногда в своём пафосе становится похож на романы начала пятидесятых годов, где герои освободительных движений произносят чудовищно патетические монологи, прежде чем пасть от рук империалистов: «Так куда ж теперь податься со своей навязчивой идеей постановки “Вечной невесты”, изначально задуманной для нее, для ее захватывающего дух меццо-сопрано? В какую пропасть выкинуть проблему деградирующего на глазах современного оперного театра, откуда неотвратимо утекают таланты — ничем не удержать? Традиционный репертуарный театр то ли выживет, то ли нет. Это и национальная, и мировая проблема. Да, спекулянты от массовой культуры ловко расправились с ним, с эдаким энтузиастом самопальным, сделали так, чтобы он сломался, унизился в собственных глазах, чтобы больше и не помышлял о высоких материях. И это еще не конец, они будут продолжать издеваться, высмеивать эгемена-идеалиста, чтобы окончательно доконать его морально и чтобы он сам убрался с дороги, не путался под ногами. И делать это с цинизмом сладострастным будут те самые подметальщики от шоу-бизнеса, так называемые топ-модельщики от попс-модернизма. Уж в этом они преуспеют. Все им дано для этого, все средства — от интернета до космоса. И подсобные каждодневки в их распоряжении — эстрада, пресса… Ах, бедная, бедная пресса! Боролась, боролась против рабства слова при тоталитаризме — и сама оказалась рабыней рынка. И прямой эфир тому же служит, ведь радио в каждой автомашине… Даже космические спутники теперь играют роль навигаторов шоу-бизнеса в глобальной круговерти. И все это — чтобы потеснить на обочину классические ценности, чтобы выгоду извлекать, ошеломительно, как цунами футбольных стадионов, нарастающую. Все в их руках».

Что из всего этого следует?

Во-первых, меня удивляет то, что у небедного, обременённого почётом и званиями, публичного человека не нашлось консультанта или советчика из числа ближнего круга, который сказал бы: "Ну не надо, давай дадим литобработчикам, Брежневу не стыдно было…" и проч., и проч. Нет, не крикуна "А король-то голый!", а просто доброжелательного советчика.

Во-вторых, это хороший повод задуматься о судьбе литературного редактора в современной литературе. Нет, не обычного корректора или читателя, что увидев фразу "Долго шли следом под водой. А затем торпедировали. И оба снаряда попали в цель, попадание в борт по ватерлинии" сказал бы автору, что она безграмотна в разных смыслах, не сверщика цитат (Ах, какие были сотрудницы проверки в "Новом мире"! Я их застал, и мне оттого было счастье… Но это я так, к слову), а именно литературного редактора.

В-третьих, о том, что самодовольный житель средней полосы чрезвычайно мало понимает в далёкой жизни: чтобы узнатьь, что думают об Айтматове сами киргизы, я забрёл на какие-то киргизские форумы — там пишут по-русски, но латиницей. Я подивился тому, насколько сложны политические расклады в Киргизии. Я-то, скажем, знал как сложно всё было в Таджикистане во время войны вовчиков и юрчиков, но то, как хитро всё заварено во внешне спокойной республике, я не ожидал.

Наконец, это тема о границах эпического и этнического, о свойствах пафоса в XXI веке. (Я при чтении всё время вспоминал об апокрифической поэме из журнала "Свободная Корея" про народного героя Эбена, что сражался с американскими агрессорами и, победив этих бешеных собак, возвращался обратно в горы. Поэма кончалась словами:

Ну и тому подобное.

Спасибо.

Извините, если кого обидел.

06 января 2007

История про исчезновения

Ну, и конечно, забыл сказать, что давно что-то наш лектор журнал не удалял.

Извините, если кого обидел.

06 января 2007

История про разговоры DCCCI

— (несколько злобно) Ну, цитата извращена. Ну, да. Ну, я извращенец. Меня во многом вообще упрекают. Я ещё спать люблю. Да.

— Понимаю и разделяю. Я сам извращенец и спать люблю..

Тот караулит, этот — спит -

И так весь мир вертится.

На этот раз цитата верная! Ура?

— Откуда ж я знаю?

— Смотря откуда — это очень странная цитата. Она из одного места верная, а из другого — нет.

— Да ну?

— Ага. Потому что она из двух пьес сразу.

— Тёмный я. Только одну знаю, — Вильяма нашего Шекспира.

— А вторая пьеса — это "Покровские ворота" Зорина, где парафраз Шекспира произносит чтец-декламатор, которого играет Броневой.

Извините, если кого обидел.

07 января 2007

История про press kit

Современная проза, кажется, становится чем-то вроде элемента press kit. Таким особым его, но необязательным вложением.

Но тут надо объясниться — я долго придумывал русское слово к понятию press kit — и ничего не вышло. Что-то вроде «пакетик со всякой фигнёй, что раздают журналистам на презентации» — так вот среди фигни — релизов, списка актёров и сводки бюджета фильма должна быть книга.

Такое впечатление, что русская проза пишется теперь именно с изначальной установкой на дальнейшую экранизацию.

Нету этой перспективы — хрен вам роман.

Извините, если кого обидел.

07 января 2007

История про рыбу

Принялся рано утром, ещё в темноте, есть анчоусы. Принёс их вчера из лабаза. Сразу почувствовал себя Гаевым.

Кстати, если кто хочет ностальгии — из одной книги выпал листочек:

Методическая разработка к теме: «Международное рабочее движение и борьба 2-х идеологий».

1. Современное состояние рабочего движения в мире, активизация его, отражение борьбы классов-рабочих и капиталистов — в идеологической борьбе.

2. Попытки удержания рабочих в рамках общества капитала путем создания теорий:

а) теория "единого среднего класса";

б) теория "народного капитализма";

в) теория конвергенции

3. Истинное положение в мире и несостоятельность вышеуказанных теорий буржуазных идеологов.

Литература к первому вопросу:

1. Докумекты Международного совещания коммунистических и рабочих партий, Москва, 17 июля 1969 г., стр.15–17,

2, Брежнев Л. И. Дело Ленина живет и побеждает, стр.53–56.

3. Международное коммунистическое движение. (Очерк стратегии и тактики) под общей редакцией В. Б.Лагладина) стр.31–80.

4. Рабочий класс капиталистических стран и научно-техническая революция, стр.3–6.

5. Международное революционное движение рабочего класса. (Под редакцией Понамарева), часть I, глава 2-ая, стр. 102–178, часть 2-ая глава 5, стр.236–275.

Ко второму вопросу:

1. Чаплыгин Ю. «Миф о "едином среднем классе"», стр. 3-46.

2. Панова М, "Народный капитализм" сегодня. стр. 3-13.

3. В. Белоусов — За ширмой теории конвергенции.

Извините, если кого обидел.

08 января 2007

История про разговоры DCCCIII

— Я сам волнуюсь.

— Слишком часто и неразборчиво?:

— Нет в том моей вины.

— (Хладнокровно цыкая зубом) Поздняк метаться…

— Нет. Я всегда волнуюсь очень разборчиво.

Извините, если кого обидел.

08 января 2007

История про разговоры DCCCIV

— Жаль, что Вы так рано убежали. Мы потом наварили ещё глинтвейну и ваще к ночи все как-то успокоились. За первый глинтвейн, кстати, тоже спасибо.

— В каком смысле успокоились?

— Там все были изначально (как мне показалось) спокойны как удавы. Мне даже стало немного грустно.

— Ну, в какой-то момент стало шумновато, но Вы этого не застали. А к концу стало просто ровноспойкойновесело.

— Шумновато — это хорошо. А я-то думал, что это от того, что я старею. Я причём там ещё когда я шёл — разглядывал окрестности. Я же первую часть жизни провёл в доме на улице Горького — он ровно посередине между вашим и моим. Зашёл в свой двор, перекурил-пописал… Ностальгия.

— Часто приходилось раньше в том дворе курить-писать?

— Курить — нет. Я начал курить довольно поздно — между третьим и четвёртым курсами университета. Писать — да, в детстве кто ж не писался. Во дворе-то играючи.

Детство — счастье. Кажется, что его клочки там между кирпичами ещё остались. А так всё ничего. Правда, у меня странные наблюдения за поколениями случились — лёжа на полу.

— Поколения отличаются формой ног?

— Нет. Не знаю. Поколения для этого были слишком одеты. Просто обычно очень молоденькие сидят чинно и немного скучно. В этом они смыкаются со старичками — они тоже спокойны и чинны.

А вот те, кто посередине, ввалившись в квартиру, тут же затевают половой процесс в сортире, любовный акт в шкафу и весёлый секс на диване. На кухне у них варят плов, борщ, жарят мясо и вялят бананы под руководством изменника. Телевизор сразу же начинает принимать Марс. В одной комнате сидят упыри и играют на гитаре «Лыжи у печки стоят», а в другой на рояле катают «Вам шоколадный заяц подавал манто… В бананово-лимонном Сингапуре». Ага.

— Молоденькие были поодиночке, поэтому несколько смущались, а ваще они зажигают обычно о-го-го.

Извините, если кого обидел.

08 января 2007

История про разговоры DCCCV

— За границу нужно ездить зимой — пока на моей Родине морозы, пока летит колкий сухой, или же хлопьями падает мокрый снег, пока дворники ленятся расчищать тротуары. А в Европе (именно её я имею в виду под заграницей) между тем тротуары с подогревом, гудит, шипит ночная жизнь.

За границу нужно ездить зимой.

Летом — и дома хорошо.

Само по себе путешествие для русского человека есть подобие кары или послушничества.

Оттого такой ужас вызывают в русском домоседе люди, что находят в путешествиях почти плотское удовольствие.

— «В путешествиях почти плотское удовольствие» Отчего же — «почти»?

— Ну, плотское удовольствие нежит плоть, а путешествие её укрепляет. Впрочем, вам виднее. Я склоняю голову пред искушённым человеком.

— Для меня путешествие — в Россию — действительно кара и послушничество. Путешествие в другую сторону — почти плотское удовольствие. Видимо, дело все же в дворниках…

Извините, если кого обидел.

09 января 2007

История про легитимизм

Размышляя об одном состоявшемся только что разговоре, я задумался о смежной теме. А задумавшись, вдруг понял одну вещь.

На каких-нибудь выборах с удовольствием проголосовал бы за монархистов. Наличие царя в России (При нашем уже существующем гербе и вполне себе традиционной Государственной Думе это нововведение меня совершенно не раздражает).

Но ведь как всё сделают… Дурно ведь всё сделают —, будто интеллигент, что взялся котят топить. Да и никакого монарха или приятной сердцу монаршей семьи не наблюдаю. Никакой бельгийский, датский или норвежский вариант мне не светит. Ни королеву Паолу, ни новую принцессу Дагмар на полставки не выпишешь.

А проголосуешь за монархистов — тут же выскочит, откуда ни возьмись, Никита Михалков. А у него всё уже заготовлено!

И белый жеребец, и медвежья шапка, и княжны с наследниками. Поплывёт над Первопрестольной малиновый звон, да всё на том и успокоится.

И пойду я за груздями в лабаз, а там всё равно на банках уже написано "Поставщик двора Его Императорского Величества с 1883 г". Ну, угрохают за такие бренды кого-то — едино я окажусь в убытке.

А жаль.

Извините, если кого обидел.

09 января 2007

История про разговоры DCCCVI

— Там смешная история вышла. Меня позвали к нему кое-что написать, но выяснилось, что меня перепутали с кем-то другим — и ему нужен был работник на новостную ленту, а в ленте было нужно про жёлтых лягушек. В итоге мы отобрали у Попова сигару… Нет, тут я помню довольно смутно.

Твёрдо я помню только что я рассказывал, что при Советской власти люди не могли подумать, чтобы выбросить окурок от сигары, и, чтобы докурить, втыкали в него зубочистку (Тогда издали казалось, что сигара на вилке). Хозяин же места утверждал, что надо было держать курево двумя спичками.

— Авторитетно подтверждаю — двумя спичками. И сигару тоже.

— Тьфу! Вы в сговоре! Нормальную толстую сигару нельзя удержать двумя спичками — проще обжечь одну, заострить как кол, и воткнуть сигаре в бок.

— Сигара Вам не упырь какой, чтобы её колом протыкать!

— Меня Ицкович пытался убедить, что и "Беломор" двумя спичками держали… Впрочем, может он меня просто проверял — каков я десятого числа.

— А «Беломор»-то зачем? Может спортивный интерес?

— Понятия не имею. Наконец я закричал: "Уля, уля, марсиане!" — и ухая, пошёл домой. В результате мне приснились сейчас жёлтые лягушки и предстоит бессонная ночь.

Извините, если кого обидел.

10 января 2007

История про разговоры DCCCVII

— Знаешь, я давно понял, что ты всё это сам написал. Многие персонажи понятно с кого списаны. Янковский вообще один в один. Ольга — понятно. Но кто — Стив?

— Ты еще не догался, о наинедогадливейший?! Но что ты с этим текстом возмёшь «Грелку» — я уверен!

— Спасибо. Искренне надеюсь.

— После первого тура там всё реально улучшилось.

— Я с тобою не разговариваю.

— Да ла-а-адно тебе. Можешь поговорить со меной монологами.

— Нет. Лучше произноси свой диалог в одиночестве.

— Хорошо. Но я всё время буду думать о тебе. Да.

— Думай о снеге (с)

Извините, если кого обидел.

10 января 2007

История про кулинарную ностальгию-1

Продолжая разговор, который я начал пару дней назад, замечу, что самым выгодным товаром сейчас является ностальгия. Нет, конечно сейчас кто-то начнёт кричать, что я пою оду временам застоя и колбасе по два рубля двадцать копеек.

Это неправда, и всё гораздо интереснее. Ностальгия — это ведь тоска не по былому величию, а по себе самим, какими были люди много лет назад. И особенно она остра в сорок-пятьдесят лет, когда многие из нас обладают повышенной покупательной способностью. Вот почему ностальгия по пищевому набору семидесятых сейчас так востребована. Новое заседание парткома или настоящий парад на Красной площади сейчас запросто не сделаешь, а вот "тот самый чай", похожая на памятную колбаса и прочие былые марки вполне лезут с прилавков. Отчего не возродилась сейчас водка по 3.62 — не знаю. Видимо её адепты уже в могиле.

Я-то ещё хотел рассказать про давнюю книжку Бильжо. Книга эта примечательная — скорее, альбом, а не книга. В обложку впрессована алюминиевая вилка (не настоящая, не совсем похожая на те вилки, что лежали в советских столовых, но всё же вполне годная для еды: я только что поддел на неё моховик, вытащенный из банки). Слева в книге кривоватые рисунки, сделанные автором на советских одноразовых тарелках (из сероватого такого картона, если кто помнит), справа — текст. Беляши и сосиски, в конце меню архангельского ресторана за 11–20 апреля 1978 года (Водка "Русская" шесть сорок пять за бутылку, Портвейн "Кавказ" трёшка без шести копеек, солянка сборная мясная рупь тридцать девять).

Ностальгический набор еды прошлого делится на две категории, как природные ресурсы — еда возобновляемая, и невозобновляемая. Салат "Оливье" безусловно возобновляется — и не только накануне Нового года, беляши, что продают у метро вполне так же отвратительны, да и чебуреки, жаренные на машинном масле всё так же в строю. Невозобновляемыми оказались грузинское вино, некоторые сорта мороженого, хлеба и газированная воды с сиропом за три копейки.

Но вот Бильжо пишет: "Бифшекс с яйцом в Советском Союзе выглядел каким-то пижонством, и его заказ в ресторане, и его внешний вид. Это казалось чем-то очень западным и буржуазным. Бифштекс рубленный, как правило был "резиновым". Вместе с яйцом его есть было трудно, и поэтому глазунью снимали и ели раздельно. В чём смысл этого блюда, я не понимаю до сих пор. Но выглядит и звучит красиво".

Я, честно говоря, тоже не знаю, в чём этот смысл.

Замечу так же, что очень интересные результаты даёт обсуждение здесь.

Извините, если кого обидел.

11 января 2007

(обратно)

История про распределители

В связи с предыдущим наблюдением, которое относится больше к простонародной пище времён Советской власти, то был конечно, и особый стиль потребления, связанный с пресловутыми "распределителями". На моей памяти ни одно из таких заведений, правда, не называлось, а назывались они "столовые лечебного питания".

Так вот, многие, наверное, не знают, как выглядели пресловутые талоны на это питание. Вот обложка книжечки с талонами. Внутри — отрывные талоны "завтрак", "обед" и "ужин". Но, разумеется, можно было на вменённую сумму не только что-то съесть на месте, но и забрать с собой в судках, а можно было и получить в пакете, годными к носке продуктами и полуфабрикатами.

Особенность распределительного питания (эта книжка из важных, но всё же не самых важных) была в том, что цены в распределителях были фиксированы на уровне конца НЭПа, то есть двадцатых годов.

Извините, если кого обидел.

12 января 2007

(обратно)

История про кулинарную ностальгию-2

Как я и сказал, ностальгический набор еды прошлого делится на две категории, как природные ресурсы — еда возобновляемая, и невозобновляемая. Салат "Оливье" безусловно возобновляется, а вот "Рижский" хлеб пропал, он был замещён хлебом "Ароматный", схожим, но совсем не таким. Исчезнувший "Рижский" был более тёмным, почти чёрным и чуть обсыпанным мукой. 18 копеек) и газированная воды с сиропом за три копейки. Теперь я сделаю несколько замечаний, чтобы они не пропали в комментах.

Часто говорят, что «Такого теперь больше не встретишь», но с архаическими запахами и вкусами загадка — кое-где я встречал блюда, которые давно, казалось, исчезли: солёные огурцы с твёрдой панцирной шкурой и зелёные помидоры, затвердевшие в маринаде. Я считал, что отечественную макаронную промышленность давно положили на бок, и толстостенные, похожие на газовые трубы макаронные изделия большого диаметра исчезли. Ан нет, на нескольких мероприятиях, проходивших вблизи обоих столиц, я их видел и даже ел — всё в той же сладковатой серой подливе. Это вам не упомянутые только что распределители.

И вот меня спросили: возникнет ли ностальгия по пищевому набору девяностых — вот вопрос? То есть, ностальгически-тёплое отношение к набору, что включает запаянную в толстый полиэтилен колбасу «Золотая салями», растворимые порошки, что образовывали напиток с завлекающим названием «Инвайт», понимание разницы между американским спиртом «Рояль» в пластиковой бутылке и его бельгийским однофамильцем в зелёной стеклянной бутыли, польские «Амаретто», ножки Буша, появление батончиков «Марс» и «Сникерс», вареную колбасу мортаделла и масло "хальварин" — возникнет ли оно?

Видимо, нет.

Потому что, дело тут не в ностальгии по вкусу (неизвестно, существует ли биологическая память о вкусе. Я спрашивал об этом десятки биологов, и они не смоглди мне ответить), дело тут не в ностальгии по брэндам — часть из них вечна, как батончики «Марс» и «Кока-Кола». Дело в том, что это, как говорилось, ностальгия по себе самому.

Во-первых, пищевой набор девяностых принципильно иной, нежели советский. — он гораздо более разнообразен. Уже нельзя сказать продавщице: "Взвесьте "колбасы по …". Потому что уже есть много разной, и часто в одну цену. Оттого чувство общей для всех еды стало гораздо слабее.

Во-вторых, как ни странно, очень разное качество, и часто простонародная еда начала девяностых гораздо хуже, чем советская пайка. Это происходит не из-за мифической любви Советской власти к человеку, а из-за того, что пищевая промышленность не имела в достаточной мере химических технологий, и оперировала по большей части натуральными продуктами. К тому же продовольственная катастрофа начала девяностых привела к тому, что правила санитарии, нормы хранения и прочие условности отступили на второй план.

В-третьих, через десять-пятнадцать лет наступит общий кризис здоровья и необратимые социальные изменения. Небедные люди смогут реализовать свою ностальгию через что-нибудь ещё, кроме еды, а прочим не будет до этого дела. Сейчас пищевая ностальгия — это память о «стабильности», а девяностые годы стремительны и суматошны.

Кулинарная ностальгия тесна связана с социальными потрясениями. В шестидесятые-семидесятые годы прошлого века было особое отношение к еде военного времени — она во-первых, была одинаковой у миллионов, во-вторых, это была жизнь, ценность в буквальном смысле (Отсюда рассказы об американском яичном порошке и других особых продуктах). А вот девятнадцатый век в этом смыслеболее стабилен, как мне кажется. Даже великие войны не перемешивали тогда сословия и не так был развит экспорт-импорт продовольствия, каким он стал в XX веке. А сейчас общество вновь стремительно стратифицируется. Ностальгия становится фамильным ("пирожки нашей прабабушки, внучек…"), а не общественной (вспомнит 2-90 и 3-62).

Извините, если кого обидел.

12 января 2007

(обратно)

История про бифштексы (окончание)

Ну, пока пятница неумолимо катится к вечеру, а неделя — к Старому Новому году — празднику похмелья, вернёмся к смыслу бифштекса с яйцом. Некоторые образованные люди говорят, что дело в технологии жарки — бифштекс жарится с одной стороны, переворачивается на другую сторону, на верхнюю горячую сторону выпускается яйцо, которое за 3–4 минуты необходимые для поджаривания нижней стороны интеллигентно коагулируется, сигнализируя таким образом о готовности нижней стороны, заодно предотвращает возможное пересыхание поверхности. Мне это представляется несколько умозрительным суждением и маловероятной технологией (и уж точно никогда не соблюдавшейся в «Общепите»).

Традиция эта отюдь не советская. Вот в kitchen_nax справедливо говорят, что книге Елены Молоховец рекомендуется «Бифштекс (1-й способ)… Когда бифштекс обжарится с обеих сторон, не снимая мясо со сковороды, залить его сырым яйцом (это делается только тогда, когда подается одна порция на сковороде), и как продолжают внимательные читатели «Бифштекс из вырезки 2-го сорта и порционный бифштекс по-гамбургски подаются на сковородке и также гарнируются выпускными яйцами, т. е. не совсем схватившейся глазуньей».

Часто упоминается в этой связи рассказ Аркадия Аверченко «Поэма о голодном человеке», я расскажу, в чём дело. На самом деле, это один рассказ из знаменитой книги «Двенадцать ножей в спину революции», и даже не весь рассказ (он длинный), а эпизод, в котором «бывшие люди» ностальгически вспоминают ресторанную еду:

«…Впереди был бифштекс по-гамбургски — не забывайте этого. Знаете, что такое — по-гамбургски?

— Это не яичница ли сверху положена?

— Именно!! Из одного яйца. Просто так, для вкуса. Бифштекс был рыхлый, сочный, но вместе с тем упругий и с одного боку побольше поджаренный, а с другого — поменьше. Помните, конечно, как пахло жареное мясо, вырезка — помните? А подливки было много, очень много, густая такая, и я любил отломив корочку белого хлебца, обмакнуть ее в подливочку и с кусочком нежного мясца — гам»! А в финале там: " А знаешь, если бы Троцкий дал мне кусочек жареного поросенка с кашей — такой, знаешь, маленький кусочек, — я бы не отрезывал Троцкому уха, не топтал бы его ногами! Я бы простил ему… Отчего-то это приводят как свидетельство немецкого происхожения гамбургера, что ни к гамбургерам, ни к их происхождению не имеет ровно никакого отношения.

Опять же, разговоры об этом (Сходите по ссылке), то есть о бифштексе по-русски и о steak à cheval — то есть, жаренном мясей с яйцом ведутся давно. И некоторые food writers возводят его к 1812 году и странному поведению азиатов, заполонивших Европу. Рецептов бифштексов с яйцами полно — в том числе у Эскофье, но тут выможете просто сходить по ссылке и прочитать выжимки.

Так разговор про обычную ностальгию можно переправить в деятельное знание, и, наконец, отправиться на кухню.

Извините, если кого обидел.

12 января 2007

(обратно)

История про невозможность "Москвы-Петушки"

После того, как я два дня говорил про еду, самое время вернуться к бухлу. Я как-то хотел вести колонку, которая бы называлась "Жратва и бухло". Про утончённые блюда и дорогой алкоголь, разумеется. Но везде мне говорили, что название слишком брутальное, а в одной газете моя полоса про водку и вино выходила с грифом "домоводство".

Так вот, о эстетике алкоголя написано много, но по-настоящему важной книгой осталась только поэма Ерофеева. Я как-то уже рассказывал историю про открытие памятников и прочие дела — не стану повторяться.

Попытки написать теоретический текст или сборник текстов об эстетике и этике русского пьянства есть постоянно.

Да только ничего не выходит. Вот я уже говорил про то, что собрал вполне позитивный питерский писатель Павел Крусанов. Я читал "Синюю книгу алкоголика" (Кто-то мне рассказал, что они там собираются сделать сборник "Алкоголики — детям"), так вот чтение это меня повергло в уныние.

Я сумел сделать несколько выводов — если образ Москвы-плоти связан с обильной едой, то холодный Петербург-дух, разумеется, связан с жидкой правдой жизни. Оттого в этом городе просто особый культ пьянства. Там история, переварив революционных матросов, выдала обратно симпатичных алкоголиков в тельняшках. То, что питерцы делают алколголические книги — понятно, и можно только приветствовать.

Однако, продираясь через дотошно записанные диалоги о водке, и немного заунывные социологические работы, я сделал второе наблюдение: удивительно, как столько умных людей могут так скучно говорить о таком горячем, можно сказать горячительном предмете. Нет, это всё умные люди, рассудительные и образованные.

С некоторыми я даже пил в гулких квартирах на Офицерской и на граните набережных.

Это всё хорошо. Но крепнет разочарование — "Хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу", как говорил один ленинградский писатель. Причём даже не они виноваты, а тема эта такая, что любого засыпет, заставит своей жизнь расплатиться за изучение сложных сахаров.

Я вот вообще пьяных людей не люблю, и в том солидаризуюсь с Владимиром Шинкарёвым, что написал: «Оттого пьяные так неприятны — пьёт кто ни попадя, а не всякому можно это позволить. Обрети силу, мудрость и владение собой, тогда и спивайся».

Оттого вторая «Москва-Петушки» невозможна. Другой мир, другие ценности и другие герои. Идеальный советский пьяница эстетичен как Мисима с занесённым ножом. А вот теперь вместо этой романтики опьянения пришли циники, что понимают, толк в вине, отличат южный склон от западного, давно знают, что вымораживать нужно только дурную водку.

Всё-таки Москва побеждает Питер — в том смысле, что Гиляровский, побеждает Венедикта Ерофеева.

А вот третье наблюдение очень странное. У питерцев огромное количество собутыльников, какие-то квазихармсовские истории (был такой модный жанр — про, извиняюсь, бардов писали что-то вроде "Сидит Сергей Никитин и думает: "Ну, ладно — я гений. Но ведь и Визбор — гений, и даже Галич — гений. Когда ж всё это кончится?" Тут-то всё и кончилось". И научные сотрудники писали что-то подобное «про своих», и прочие досужие люди. Я всегда поражался, как жалко выглядят эти перефразированные анекдотцы про писателей имени Доброхотовой-Майковой и Пятницкого вне среды, где эти кумиры известны. Очень это грустно смотрится, как аквариумные рыбки на ковре.

И вот когда я читаю мемуары или прозу про то как писатель напился и говорил с балкона, как другой напился и попал в милицию, то сразу меня клинит на старой истории из известного произведения, когда Один купец, по фамилии Петерсен, вышел из лавки, да как споткнется — и ляп носом об мостовую! А тут шел маляр с краской, споткнулся об купца и облил краской проходившую мимо старушку. А старушка испугалась и наступила собаке на хвост. А собака укусила толстяка. А толстяк….

В общем — "Довольно, довольно! Не могу больше, лопну. Ступай, я развеселился".

И герои мемуарных историй — люди хорошие, и после бани — укради, но выпей, и душевно я расположен ко всем компонентам этой темы, а вот не складывается ничего. Нет больше алкогольных книг, одна "Москва-Петушки" осталась в литературе. И не пьяным весельем, а мрачным ужасом, птицей-электричкой прошлого времени, чо несётся в ночи, освящённая адским жёлтым светом, расступаются перед ней автомобили на переездах, валятся под откос грибники и крестьяне. Куда летит — хуй знает.

Впрочем, наверное, надо мне сходить на кухню, а то больно я хмур.

Извините, если кого обидел.

13 января 2007

(обратно)

История про ностальгическую еду (заключительная)

Тут есть ещё одна хитрая история — про сочетание продуктов. Дело в том, что в советских столовых встречалась, на самом деле, очень интересная, совершенно мистическая комбинация предметов на тарелке.

Ну, бифштекс с яйцом мы уже обсудили, но были и другие приметные сочетания.

Это морковь со сметаной — завиток сметаны на морковной котлете, кучка сметаны рядом с кучей резаной моркови. Мне кажется, идея тут была в том, что витамины, содержащиеся в моркови, без жира не усваиваются.

Вторая комбинация была довольно странная — винегрет (слово-кошмар школьных диктантов) и кусочек селёдки. Что обручает свёклу с селёдкой, я не знаю, но брак был прочный, нерушимый.

Третье странное сочетание — яйцо с майонезом. Ну, яйца к яйцам. Но всё равно непонятно.

Заметьте, я упоминаю "малые блюда", сегодня конец праздников — их настоящее окончание, медленный и постепенный выход к людям, пробуждение в полдень. Недоумение — где же тапочки, поздний кофе, доедание — на двенадцатый день мне любовь поднесла двенадцать котов, одиннадцать коров, десять лающих собак, девять пляшущих гуляк, восемь добрых девиц, семь плывущих лебедиц, шесть гусиных яиц, пять злаченых колец, четырех певчих птиц, трех наседок, двух голубок и одну куропатку.

Извините, если кого обидел.

14 января 2007

(обратно)

История про арманьяк

"Братья Гримм" совершенно антифранцузский фильм. Французы тут хуже нацистов.

В связи с этим — о бухле.

В смысле — про арманьяк. Арманьяк всё же находится в тени коньяка. Получается, что коньяк это круто, а арманьяк — тоже круто, не так чтобы совсем. Ну, насколько Коньяк круче Гаскони вопрос спорный.

В моём детстве была пузатая бутылка арманьяка (в моём детстве вообще "французский коньяк" было что-то вроде романа с француженкой — в сказках братьев Гримм есть, а в жизни не бывает). Через эту бутылку прошли цистерны алкоголя — от клюквенной наливки до армянских бренди.

Но каждый раз собутыльники тупо глядели на пробку — отчего слово "коньяк" написано неправильно.

Между тем, различия вполне функциональные — коньяк из очень близких сортов винограда (кажется из Юни Блан в основном), в арманьяке их штук двадцать (в смысле арманьяки разные), в арманьяках однократная дистляция: букет богатый, но если что — голова трещит (я утрирую). В общем, в одном случае постоянство, в другом случае — неожиданность. Любители коньяка зовут арманьяк провинциальным, любители же его самого арманьяка почитают его — элитным.

В общем, надо забить на понты и понемногу пьянствовать.

Если арманьяк — рифма к коньяку, то Гасконь навек связана с героем Дюма. Подавляющее число жителей Земли (из тех, что знают слово "Гасконь"), знают его только как родину д'Артаньяна. Такое впечатление, что арманьячная слава Гаскони началась в результате торговой войн 1373 года. Бордо объявил о запрете ввоза чужих вин (а там была ярмарка), затем на протяжении многих лет в Аквитании соблюдались протекционистские меры и гасконцы стали производить спирты, а не конкурирующие вина. Интересно, что основным потребителем спиртов в семнадцатом веке была Голландия (моряки получали часть жалования в жидком виде, и коренное население колоний понемногу спаивалось). потом американцы, отвоевашие себе право быть американцами, а не британцами стали покупать французское, а не английское бухло.

В начале XIX века на законодательном уровне разделили коньячные спирты и арманьячне, потом, в конце века всё пожрала филлоксера и только после Великой войны производство восстановилось. Сейчас арманьяка производится в пятьдесят раз меньше, чем коньяка. В разных странах показатели закупок различаются, но арманьяка везде закупается, понятное дело, много меньше.

Извините, если кого обидел.

15 января 2007

(обратно)

История про фашистский общепит

Я принялся читать про фашистский общепит, и только дошёл на воззрения Маринетти на закуски, и вдруг из телевизора на меня начал глядеть Носик и что-то сурово вещать.

Я просто ужаснулся. Не всякий раз, как начнёшь читать про настоящих фашистов, на тебя сурово выпучится Носик (лицо его превратилось в сострадательно-трагическую маску) и будет грозить пальцем. Носик вообще был похож на человека, что прямо сейчас достанет шестерёнку из внутренностей архангельского стола (я сам сидел за этим столом, и знаю как там всё устроено), так вот, вот-вот он вывинтит оттуда шестерёнку и треснет всем по башке.

Тут же рядом оказался и Слаповский (от писателей) и дочь Ясина (от общественно-политических деятелей).

Впрочем, война, объявленная фашистами традиционной структуре итальянского обеда была жутко интересной: "Последовательность из трёх видов мяса "жареного, варёного и тушёного" сводится к выбору какого-нибудь одного. Ритуал горячего кофе после обеда сохраняется благодаря полезным для желудка свойствам. Всё чередование горячего и холодного, жижкостей и твёрдой пищи, тонизирующих и возбуждающих средств, которое упорядочивало питание в соответствие с режимом организма, постепенно отмирает". Питаться надо быстро.

Извините, если кого обидел.

15 января 2007

(обратно)

История про итальянскую кухню

Что-то давно наш Лектор журнал не удалял.

Впрочем, я о другом — у римлян кислое было уксусом, а сладкое — мёдом. Но вот что потрясло меня совершенно, так это история с исчезнувшими пряностями — была такая смола с пряным чесночным вкусом, что добывали из корня ферулы. Это растение исчезло в первом веке нашей эры — и теперь хуй знает, что это был за вкус.

Причём это было ещё до перца — как раз тогда перец стремительно распространяется, чему несказанно удивляется Плиний в "Естественной истории".

Кстати, вот чего я не могу понять — сохранился ли рецепт garum — соуса из рыбьей крови, потрохов (по-моему, до сих пор спорят, что это была за рыба), вымоченных в уксусе и оливковом масле. Сдаётся мне, многие современные гурманы сблевнули, но всё равно непонятно — на что это было похоже.

Извините, если кого обидел.

16 января 2007

(обратно)

История про коньяк

Оказалось, что фразу "Не пьём, а лечимся" придумал дед винопромышленника Николая Шустова, в качестве рекламного слогана для линии травяных настоек. А знаменитая рекламная акция со студентами, что бегали по кабакам ("У вас есть от Шустова? Нет? — и начинается небольшой дебош, "рублей на десять") связана не с шустовским коньяком, а с его водкой. С коньяком связан первый (известный мне) случай русского product placement — в "Бесприданнице" одна из актрис, игравшая Ларису, просила подать бутылку шустовского коньяку — до чего, понятно, написавший пьесу Островский не мог додуматься.

В связи с этим я начал размышлять о том, откуда пошло выражение "закат солнца вручную". Я его очень люблю и употребляю, когда хочу сказать, что люди из лучших побуждений (или каких-то ещё) начинают "подкручивать" статистику, прогибать действительность под желаемое.

Никто не знает точно — откуда это выражение пошло? Наверняка, это "авторская" физическая байка. А, может, как говорит Яндекс, это связано с Остапом Бендером — но этого места в знаменитых романах я не помню…

Извините, если кого обидел..

16 января 2007

(обратно)

История про возникновение городских легенд

Читал один сборник-антологию и думал о великой силе академизма. Потому что именно отсутствие простой и честной ссылки приводит к созданию и укреплению городских легенд.

Вот в предисловии есть извинительная фраза: «Если кто-то из авторов используемых нами обширных цитат вдруг не обнаружит упоминания о первоисточнике, составители уверяют, что причиной тому было не стремление ущемить чьи-то авторские права, а просто недосмотр, и заранее приносят свои извинения».

Я бы на месте авторов поверил, да только беда не в этом.

В практике отсутствия ссылок (даже если валятся в братскую могилу в послесловии, или на первых страницах поётся оммаж сайту stihi.ru) — ужасна, если конечно, конечная продукция не розыгрыш. Она ужасна потому что разрушает просветительскую функцию, низводя любое повествование на уровень бульварного издания.

Вот примечательная история про Николая Мартыновича Кооля (1903–1974) — отчего-то год его смерти в сборнике обозначен вопросительным знаком. Так вот, красноармеец Кооль жил в Курске и в 1924 году написал стихотворение «Там вдали, за рекой…», (возможно отправляясь от старинной песни с совершенно уже неизвестным авторством:

И вот произведение Кооля долгое время значилось народной. Однако в 1950 Управление охраны авторских прав зарегистрировало его авторство. Кооль напечатал ещё сборник рассказов «Эстонские новеллы» в 1948, но слава автора знаменитой песни ни чем не затмить. Вот тут и начинается загадка — в этой книге прилагаются тексты «За рекой Ляохе загорались огни»:

Ну, русско-японская война, понятное дело. Затем в приложении идёт другая песня — тут уже «Сотня бойцов из деникинских войск» и «Ты конёк вороной, передай, дорогой, что я честно погиб за Россию».

Так какое авторство защитил в 1950 году Николай Мартынович, и что он, собственно, сочинил — и откуда составители берут подробности? А подробности там есть: «Однажды дождливым осенним вечером ехал он в Сокольники по Русаковской улице в полупустом вагоне трамвая. По мостовой шла рота красноармейцев. Они пели походную, в которой Николай почувствовал что-то знакомое Когда вагон с грохотом обгонял роту, до слуха Николая донеслось: «Эй, конёк дорогой, что я честно погиб за рабочих!». Кооль вскочил и выбежал на площадку: «Да это же моя песня»!».

Так вот, сдаётся мне, что «деникинский» и «китайские» варианты — фэйки. Их тексты не встречаются в сборниках русской военной песни, издававшихся в эмиграции. Ну, есть ещё прочие черты классического фэйка — и я как-то лет восемь назад принимал участие в этом обсуждении, похожем на скачку-сказку белого бычка (или "фальшивый полёт американцев на Луну")…

Вот делали бы составители аккуратные ссылки, а не кидали охапками версии под ноги читателю, могли бы спокойно перевести стрелки на кого-то. А тут — беда, и читатель может утратить доверие к самой бесспорной информации на страницах.

Извините, если кого обидел.

16 января 2007

(обратно)

История про писателя Павича

Я люблю писателя Павича. Сейчас не принято его любить — он как бы вышел из моды. Тем более, его модно было любить лет десять назад, а люди всегда стыдятся былой любви и норовят плюнуть в портреты возлюбленных.

Про Павича говорят, что он всё время повторяется. То есть механизм его романов примерно тот же самый.

По мне, это как солянка в кабаке — я рад тому, что она такая "как надо". В ней всегда маслины, и лимон там есть.

И она очень горячая.

Так и Павич — сейчас у него вышел новый роман (отчего-то в России раньше, чем в Сербии — если это маркетинговый ход, то я не знаю, в чём смысл такой рекламы). И роман вполне ожидаемый — два времени, звонки Nokia в настоящем, потом какая-то древность лезет, как волосы из головы, потом Венеция и мокрый бархат восемнадцатого века.

Мне нравится Павич.

Извините, если кого обидел.

17 января 2007

(обратно)

История опять про коньяк

Есть две неистребимые отечественные истории про коньяк.

Первая — отчего повелось его употреблять с лимоном (я где-то тут об этом рассказывал, но не помню где) и вторая история — про то, что Черчилль больше всего любил армянский коньяк.

История про Черчилля и коньяк абсолютно безумна, и, что показательно, нигде западнее Бреста не встречалась. А тут — цветёт пышным цветом, колосится развесистой клюквой — "Никогда не опаздывайте к обеду, курите гаванские сигары и пейте армянский коньяк…"Это высказывание принадлежит сэру Уинстону Черчиллю, попробовавшему коньяк "Двин", выпущенный по приказу Иосифа Сталина специально к переговорам лидеров мировых держав на Ялтинской конференции 1945 года. Вкус "Двина" настолько пленил Черчилля, что до конца своих дней он не изменял армянскому коньяку". Причём эта история обрастала загадочными подробностями — как уже после начала Холодной войны Черчилль добывал продукцию Ереванского завода тайком, или наоборот, как великодушный Дядюшка Джо продолжал посылать коньяк бывшему премьеру год за годом. И в какой-то момент Черчилль пожаловался: "Что за херню вы мне прислали. Обидно даже". Сталин говорит: "Какой базар? Сейчас разберёмся". Выясняют, что главного технолога завода посадили — и теперь пошёл брак. Технолога выколупывают из глубины сибирских руд, снова ставят к дубовым бочкам — и всё налаживется.

При этом, что мне нравится, так это то, что грузины не отстают от армян и рассказывают, что именно на Ялтинской конференции союзники стали пить коньяк и "Черчилль, прекрасный знаток коньяков, сначала попробовал французский коньяк и остался недоволен его вкусом. «А вот этот французский просто отличный», — воскликнул глава британского правительства, продегустировав напиток из бутылки с надписью «Энисели». «Не французский, а грузинский», — поправил его Сталин. Именно этот коньяк несколько лет подряд, как свидетельствует ныне живущий внук Молотова, высылал Сталин в Лондон своему британскому коллеге". "После того как на Ялтинской конференции Сталин предложил Уинстону Черчиллю рюмочку армянского коньяка, британский премьер-министр стал поклонником этого напитка. Известно, что Черчилль ежедневно выпивал бутылку 50-градусного коньяка "Двин".

Причём это вошло в литературу. Есть такой роман Юлиана Семёнова "Экспансия-III". На дворе — 1947 год, к Черчиллю в Лондон приезжает Даллес: "Когда пришли в дом, к обеду, Черчилль кивнул на ящики, стоявшие в холле:

— Раз в две недели секретарь русского посольства привозит мне подарок от генералиссимуса — двенадцать бутылок отборного грузинского коньяка… В сорок втором, когда я впервые прилетел в Москву, мы рассорились со Сталиным, я уехал в резиденцию, решив, что надо возвращаться на Остров, — без помощи Рузвельта мы не сговоримся; Сталин позвонил мне вечером, пригласил в Семеновское, на свою "ближнюю дачу": "Не будем говорить о делах, господин Черчилль, я хочу угостить вас скромным грузинским ужином".

Он хитрец, этот Сталин, он н а к а ч а л меня коньяком, я пустился в воспоминания, он говорил, что во мне пропадает дар великого писателя авантюрных романов, я сказал, что в нем пропадает талант виночерпия, коньяк поразителен, застолье великолепное; с тех пор, вот уже пять лет, даже после отставки, русский дипломат привозит мне два ящика коньяка; я как-то спросил: "Сколько это будет продолжаться?" Мне ответили: "Пока вы живы, сэр". Я ждал, что будет после Фултона. Почему-то мне казалось, что "дядя Джо" прекратит свои поставки. Представьте себе мое удивление: когда я вернулся от вас, в холле стояло шесть ящиков, вполне можно открывать винную торговлю".

В общем, всё это настоящая городская легенда, родилась эта история как настоящая городская легенда и живёт по тем же законам.

Я люблю армянский коньяк, но просто беда с людьми, что мимоходом мне сообщают о вкусах Черчилля без иронии. Если с иронией — то ничего. Черчилль (уже никто, в отставке, бросил свои нобелевские рукописи) должен ползти через турецкую границу, втягивая пузо, чтобы не зацепиться за колючую проволоку. Он ползёт к тайным складам, бормоча "Коньяк! Коньяк!"", на манер мыши-спасателя, что бормотала "Сыр! Сыр!"…

Извините, если кого обидел.

19 января 2007

(обратно)

История про салат

Сходил в гости. Задним числом обнаружил, что перелил уксуса в салат, что делал в гостях. Вернее, откинув маринованное не слил уксус.

И никто не заметил!

Вот что значит — нетрезвые друзья.

Профессор Гамулин, между тем, слушая, как я рассказываю о светской литературе Древней Руси, спросил: "А можно я вас запишу на диктофон, и предъявлю жене? А то она меня ругает, что мы как напьёмся, то всё о бабах говорим". Мы разрешили ему, и продолжили беседу. Он долго не мог справиться с телефоном, полчаса нажимал какие-то кнопки, а когда справился, то записал отчего-то только крики "Где бабы?! Где?! Мы опять напились без девок! Это деградация!".

При этом видел в метро странных людей — вошёл мужчина, похожий на только откинувшегося, худоватый, потёртый, с тремя мальчиками. Двое из них, вцепившись в вертикальный поручень, начали раскачиваться на носках, подпрыгивать и один задевал меня за локоть. Я угрюмо сказал: "Потише, брат". Мальчик посмотрел на меня со злобой, но отец сказал ему что-то на ухо, и тот ушёл раскачиваться и подпрыгивать к другому шесту. Впрочем, оставшиеся продолжали подпрыгивать и раскачиваться — я даже решил, что, может, у них какая-нибудь наследственная болезнь. Всё было липко и страшно — как в нехорошем сне.

Но вот откинувшийся стал между нами — и мне пришлось долго глядеть в его поросший ворсом круглый затылок и худую шею. Пацаны плясали, вагон мотало на стрелках.

Наконец, грохоча коваными ботинками, я вышел. Эти плясуны потянулись за мной — так я и думал, что под конец вечера я окажусь втянутым в совершенно ненужную мне историю. Так оно и вышло.

Извините, если кого обидел.

20 января 2007

(обратно)

История про свет

А, может, снова выйти в свет?

Хорошенькое дело! Обнаружил в Главной Кастюле следы инопланетного слизня.

Извините, если кого обидел.

20 января 2007

(обратно)

История про "Ной"

Ну я исследовал "Ной". Хорошая, верная "троечка", или попросту "удовлетворительно". Я, конечно, поскупился и никакого "Ноя-властелина" не покупал — но вот что скажу: это не подделка, вкус чая на спирту с карамелью я знаю хорошо. Напиток был нормальный, честный, без выкрутасов. Я не стал бы писать этого, если бы не размышлял сейчас о парадоксе — в Армении сейчас безумное количество производителей, три очень мощных предприятия на рынке и примерно шесть ещё помельче. А мы ориентируемся в основном на этикетку и слово "Арарат" — вне зависимости от того, заглавны в нём гласные или нет. Да, хороший коньяк, питьевой.

Кстати, на днях я вёл разговор с Профессором Г. и Математиком П. П. начал вдруг меня упрекать в спокойном и безмятежном пьянстве без собутыльников. Отчего-то ему это казалось неприличным. На что я отвечал, что собутыльники мне почти всегда омерзительны, а я сам себе — не очень. П. возражал, что питьё в одиночестве — это путь к алкоголизму, на что я только улыбался.

Ужасно унизительно, должно быть обставлять своё желание пить массой условий, обязательной компанией, нелюбезным случайным человеком. Вон, вон упыри! Не буду делиться.

При этом на днях я видел отвратительные мужские пьянки, что сопровождались просмотром чудовищного канала "Ностальгия". Там был ужасный бардовский человек Митяев, с какая-то хроника, под которую бренчала гитара и выла гармошка. Так вот — пил я в угрюмых северных кабаках, пил в с сумасшедшими попутчиками в ледяных склизлых тамбурах, пил с ментами в их подземных норах. Иногда мной двигала любовь к моим товарищам, иногда — любопытство, иногда просто холод пробирал меня, а иногда затопляла меня тоска, как Шпрее наполняла берлинское метро сорок пятого.

Так вот: много я что видел, но искать собутыльников, чтобы пить с ними под рыдания Митяева — на такой подвиг я пока не способен.

Извините, если кого обидел.

21 января 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCVIII

— Если спорить о географии, то на том, что Россия — не Европа, сходятся все. А вот про Украину — можно и поспорить. Наверное, всё-таки — Европа. А можно всё-таки поспорить.

— Кто это "все"? И вот «все» ещё требуют Довженко будто Березовского выдать.

— Ну так Россия требует выдать Илью Муромца. Теперь Троцкого повезут в Херсон. Украинцы скажут: «На хрен нам такое дело!» и из Херсона повезут матроса Железняка в Россию. Москали принимают Железняка и высылают Джона Рида. Того привозят в Америку — а оттуда выдворяют супругов Розенберг. Понятно куда.

— Так и будут возить гробы от одних к другим — как беспаспортного итальянца в известном фильме.

— Только надо для мексиканцев кого-нибудь в Америке подыскать. Мексиканский клиент пока не размножился.

— Опять жиды москалей и хохлов стравлiваютъ.

— Зато все при деле!

— Будем ждать выведения породы?!

— Про породу полегче-то. Хватит антисемитизма на сегодня.

— А антисемитизм — это выводить породу, или наоборот?

— Поверь, даже рассуждать, да.

— А вот ты сначала у себя Путина свергни всеобщим мирным волеизъявлением, прежде чем говорить плахое об Оранжевой Мечте!

— Да, я тоже обзавидовался украинцам, что они во всей этой катавасии ухитрились ни единого человека не задавить. Нам бы столь профессиональную работу организаторов в 1991-ом… Троих тогда таки задавили.

— Так ведь я о том и говорю, что беда была в отвратительной организации тех и других. Кстати, мне вот очень интересна судьба экипажа БМП, которого в газетах постоянно называли «БМП-убийца». Потому что я его стороне экипажа, как бы я не относился к Янаеву. Экипаж могли бы и подгрести за какую-нибудь весёлую статью типа нарушение правил уличного движения. Причём, ещё более унизительно, что всем троим одновременно погибшим зачем-то дали звание Героя Советского Союза. Это потеря стиля — то, что прощается хуже всего. Признак распада.

— С огнём играешь, отец.

— Знаешь, с тех пор как твои соседи за стенкой издали "С намерением оскорбить", я наблюдаю в тебе странные перемены. Ты стал тревожен.

— Как вот ты не умеешь говорить коротко и по существу, просто удивительно. Это всё-таки не имперцы какие говорят, а вполне успешные люди. Можно сказать, либеральные. Это сказали тебе русским (неимперским) языком.

— Именно. Языком неблатняка и непопсы.

Извините, если кого обидел.

22 января 2007

(обратно)

История про футуристические ценности

Тут меня (в рамках одного проекта) спросили, что за те ценности, которые защищают герои фантастических произведений? За сохранение чего

они борются? За власть, за силу, за ту или иную правду, за благополучие и т. д.?

Я сообразил, что не всё с этим вопросом так просто.

Во-первых, понятно, чо большая часть валого потока фантастической литературы — простой трэш. Нет, не в том деле, что он плохо исполнен (хотя это так), но и в том, что эти книги, как добротный роман массовой культуры написан на один и тот же сюжет: герой просыпается, видит, что жена ушла — машину спиздили — работу потерял — забыл побриться. В итоге начинается мочилово, и герой на последних страницах получает женщину и некоторое состояние. Это сюжет древний, такой же древний, как вся литература.

Но есть и интересная футурология. Предсказать лифты для еды в квартиры несложно. Но вот тонкая психология полигамного брака, или третьего пола — тут сам чёрт ногу сломит.

Все эти звездолёты сами по себе интереса не представляют — никто никуда не летит, да и не за чем. А вот эволюция отношений внутри общества — например, семья будущего, или то, как человек выстраивает свою жизнь, откладывает на старость. Что там со здоровьем — в смысле, как он к здоровью относится.

И всё это "…пытались постичь мы, не знавшие войн, за воинственный клич принимавшие вой, тайну слова "приказ", назначенье границ, смысл атаки и лязг боевых колесниц" — исчезает. Некому крикнуть "Значит, нужные книги ты в детстве читал! " — потому что общих книг уже нет. Суверенитет исчез как ценность, смерть за веру кажется смешной или отвратительной, вещи стали одноразовыми — кто бы в это поверил двести лет назад?

Или кто бы поверил в то, что туризм станет такой общечеловеческой ценностью?

Извините, если кого обидел.

22 января 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCIX

— А ты, поди, цену заломил! Хотел быть с владычецей морскою… И проч.

— Ну, что ты. Я субординацию знаю. Попросил менее, чем Лукьяненко. Правда, более, чем Перумов.

— Кстати, в этой книге, что я не читаю, на последних нескольких последних страницах неведомая живность пытается вступить в ментальный контакт с героем, но поздно — на неё уже свалился боезапас системы залпового огня. (Это такой мотив «Соляриса», живой океан которого, по недомыслию мучили жёстким излучением).

— Ни хрена. Это мотив сербов с мусульманами, которые на переговоры пошли только под конец. Но машинку не остановить. А нехрен лезть было на наш мирный юг, нехрен.

— Да, да! Это мотив газового конфликта Украины с Россией, когда хохлы уже согласились на 160, а Газпром им — нету! по 160 были вчера, но очень маленькие, а сегодня очень большие, ну звери просто, но по 230!

Извините, если кого обидел.

22 января 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCX

— Это что. Я вот любителей «Мастера и Маргариты» как-то больше не люблю, чем саму книгу.

— Не так страшен Толкиен, как тот, у кого он под подушкой. Ты не представляешь, до чего дошла сейчас молодёжь… В нашу голодную молодость мы так не извращались.

— В голодной молодости я пончики с горчицей ел. Она бесплатная была.

— Везука тебе… А у нас и горчицу в глаза никто не видел…

— Горчицу в глаза… Отдаёт китайской кухней. Или китайскими пытками.

— Я надалеко от твоего дома нашел пончичную. Обожрался до икоты.

— Это где это?

— У Второго Часового

— Ничего себе неподалёку! Двадцать минут идти! И всё равно непонятно — в помещении магазина "Путь к себе через пончик"? Под мостом? В булочной? Было бы, впрочем, эстетично, если бы пончиковая была утешительным призом на пути разорившихся, бредущих из казино "Голден Палас".

— Прямо у выхода, слева на улице, аккурат на тропе разоренных.

— У выхода откуда?

— Опять за свое? Выходишь из Второго Часового. Слева пончичная! Тебе привезти?

— Привези тепленьких. В таких случаях монголы клали под седло.

— Там вон по Тверской девушки лошадкам на пропитание собирают… Вот им под седло и подсунуть надо…

Извините, если кого обидел.

23 января 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXI

— Можно это делать одновременно.

— Гениально! Спать на столе. А есть в постели.

— Зачем разделять? Соединить стол с постелью — это запросто. Я вам как писатель-теоретик это говорю.

— Это уж какое-то столовое извращение, извините.

— Вот вам, как писателю-теоретику, явно не приходилось спать на крошках.

— Мне? Не приходилось?!! Да за кого вы меня держите?!!!

— Я?! Я вас не держу. Это, извините, поклёп! Я вилку в данный момент держу. Вернее, почти роняю.

Извините, если кого обидел.

24 января 2007

(обратно)

История про Татьянин день

Каждый год я пишу одно и то же — с праздником, да-да, с праздником.

Это всегда был, после новогоднего оливье, конечно, самый частный праздник, не казённый юбилей, не обременительное послушание дня рождения, не страшные и странные поздравления любимых с годовщиной мук пресвитера Валентина, которому не то отрезали голову, не то задавили в жуткой и кромешной давке бунта. Это был и есть праздник равных, тех поколений, что рядами валятся в былое, в лыжных курточках щенята — смерти ни одной. То, что ты уже летишь, роднит с тем, что только на гребне, за партой, у доски. И вот ты как пёс облезлый, смотришь в окно — неизвестно кто, на манер светлейшего князя, останется среди нас последним лицеистом, мы толсты и лысы, могилы друзей по всему миру, включая антиподов, Миша, Володя, Серёжа, метель и ветер, время заносит нас песком, рты наши набиты ватой ненужных слов, глаза залиты, увы, не водкой, а солёной водой, мы как римляне после Одоакра, что видели два мира — до и после и ни один из них не лучше. Голос классика шепчет, что в Москве один Университет, и мы готовы согласиться с неприятным персонажем — один ведь, один, другому не быть, всё самое главное записано в огромной книге мёртвой девушки у входа, что страдала дальнозоркостью, там, в каменной зачётке на девичьем колене всё — наши отметки и судьбы, но быть или не быть, решает не она, и её приятель, стоящий поодаль, потому что на всякое центростремительное находится центробежное. Чётвёртый Рим уже приютил весь выпуск а век железный вколотил свои сваи в нашу жизнь, проколол время стальными скрепками, а мы пытаемся нарастить на них своё слабое мясо, а они в ответ лишь ржавеют. Только навсегда над нами гудит в промозглом ветру жестяная звезда Ленинских гор, спрятана она в лавровых кустах, кусты — среди облаков, а облака так высоко, что звезду не снять, листву не сорвать, прошлого не забыть, холодит наше прошлое мрамор цокольных этажей, стоит в ушах грохот дубовых парт, рябит в глазах от ярусов аудиторий, и в прошлое не вернуться.

С праздником.

Извините, если кого обидел.

25 января 2007

(обратно)

История про жену Нестерова

Нет, всё же жена Нестерова — героическая женщина. Дай Бог ей здоровья.

Извините, если кого обидел.

25 января 2007

(обратно)

История про драматурга Рощина

В связи с давнишними разговорами о ностальгии как товаре, начал размышлять о драматурге Рощине.

Есть такой тип писателя, что как бы известен, а пройдёт несколько лет — чорт знает что такое. Ты помнишь имя, а более ничего не помнишь. О чём пьеса "Валентин и Валентина", о чем "Старый Новый год" — непонятно.

Это при том, что я, в общем хорошо представляю себе, что Михаил Рощин родился в Казани, что отец его был Михаил Гибельман, и понятно, что не от хорошей жизни писатель в России берёт себе псевдоним. У Рощина классическая биография советского писателя — с географическими переменами и долгим путём к признанию. Он жил в Крыму перед войной, затем эвакуация, затем он работает фрезеровщиком на московском заводе, потом пишет статьи в газету, и, наконец, учится в Литературном институте. Далее следует перерыв в биографии, когда он живёт в Камышине, потом возвращается в конце пятидесятых в Москву, работает в "Новом мире".

Дальше следует само общественное признание — и всё остальное менее интересно.

Так вот — это классическая судьба советского писателя послевоенного времени. Ну, да — не без очевидных конфликтов с властью — в 1963 году он написал пьесу "Седьмой подвиг Геракла", и её запретили, а поставили наново только в конце восьмидесятых. Но времена "вполне вегетарианские" и "Валентин и Валентина", поставлена и во МХАТе, и в "Современнике", и в БДТ, а потом и во множестве других театров. Вышел ворох фильмов по пьесам — всё та же "Валентин и Валентина", "Старый Новый год", "Роковая ошибка" и "Шура и Просвирняк". Абсолютное признание таких пьес как «Торопитесь делать добро» и рощинский "Эшелон", что Галина Волчек ставила и в Москве, и в Хьюстоне — тоже показатель славы.

Я их видел, таких писателей. Они были крепкие, часто похожие на белые грибы. Люди с удивительно похожими судьбами.

Оказалось при этом, что сейчас на пьесы Рощина устойчивый спрос — не знаю как с постановкой, но со чтением — это так. Всё дело в ностальгии — потому что на ностальгии большой спрос. Не на социальное устройство прошлого (в одном хорошем фильме эмигрант долго распинается о тяге к прошлому, а когда по волшебству переносится в Ленинград на Московский проспект, то начинает панически орать, увидев статую Ленина). Это ностальгия именно по бытовым переживаниям.

У Рощина, кстати, была такая пьеса "Дружина", что предваряет другой фильм Мамина — "Бакенбарды". Действие пьесы происходит в маленьком южном городке народные дружинники захватывают власть, и начинается угрюмый военный коммунизм со всякими безобразиями. Но Рощин написал её в 1965 году, и, понятно, какая судьба была у этого текста. Пьесу напечатали только в 2000 году, и, вот теперь — во втором томе этого собрания.

Интересно, как читаются тексты прошлого. Если не брать в расчёт титанов, то существует три типа таких не утративших популярность текстов:

— удивительный, исполненный безумия трэш, который можно пересказывать или зачитывать в застолье на манер хорового чтения журнала "Корея".

— вещи безусловно свидетельствующие о времени — такими были пьесы Погодина. В них масса мелочей, подробностей и проговорок.

— вещи, что повествуют об универсальных эмоциях — добротное описание течения жизни, рефлексия по поводу быта, переживания — они-то [как в этом случае] должны пользоваться спросом.

Если писатели — это одно, то вот стареющая драматургия — совсем другое. Например, не то, что "Чужая тень" и "Русский вопрос", но шатровская "лениниана" у меня вызывает приступ интереса — там просто пир духа" "Все хотят, чтобы Сталин ушёл, но он остаётся. Занавес". Сейчас он, кажется, что-то написал для Ванессы Редгрейв — про Ленина, кажется. Было бы интересно, еслибы его тогда сыграл Закаев.

Хер его знает, какая мысль у меня ещё по этому поводу была, но сейчас я лучше схожу на кухню, а потом продолжу.

Извините, если кого обидел.

25 января 2007

(обратно)

История про смерть писателя

В продолжение истории про последний роман Павича, нужно сказать, что он у меня оставил странное впечатление. Как уже где-то написал Миша Визель — тампочти нет чудес, вернее, все они вполне объясняются в рамках унылого полицейского протокола. К тому же, там есть хорошая сцена разговора, когда писатель говорит с одноклассником. Одноклассник упрекает писателя в том, в чём обычно упрекают Павича:

— Я в твоих книгах ничего не понимаю.

— А почему там нужно что-то понимать? Мои книги как шведский стол. Берёшь что хочешь и сколько хочешь, с какой стороны стола не начнёшь. Я предложил тебе свободу выбора, а ты растерялся и от изобилия, и от свободы, как буриданов осёл, который издох между двумя охапками сена, оттого что мне мог решить, с которой начать.

То есть, речь идёт о том самом изобилии метафор в каждом абзаце.

В этой книге есть некоторая оборотная сторона — мёртвый писатель, который рассказывает о своей жизни, а записывает это его вдова — сам Павич. Будто он, упаси Господи, собрался умирать, и репетирует на бумаге этот процесс.

Вдова писателя в этом романе рассказывает, что муж её в конце концов сошёл с ума и перед смертью уверял, что из дома, как птицы, вылетели все книги. Часть из них запуталась в проводах и упала на землю: «он якобы видел, как один такой раненный экземпляр «Внутренней стороны ветра» валяется в луже».

Всё это очень красиво, но производит несколько жутковатое впечатление.

Извините, если кого обидел.

29 января 2007

(обратно)

История про весёлые картинки

Мне принесли альбом карикатур. Это непростой альбом, а история русской и советской карикатуры — от войны 1812 года до Перестройки. От «Постой, басурман! Я и тебя накормлю!» к «Придут из ОБХСС, скажи, что всё это золотая рыбка подарила».

Граждане, обступившие новые «Жигули»-«копейку», причём на карикатуре его ещё называют иначе: «Не мучь ребёнка, купи «ФИАТ»»! Действительно, в то время его чуть не назвали "ВИЛ", а хотели ещё — "Слава".

Совершенно замечательный Пиночет с погонами в виде окровавленных топоров.

Это удивительно сильное впечатление — потому что карикатура (особенно газетная) всегда прибита гвоздями к календарю. Не объяснить, отчего захолонуло сердце и чему смеёшься — подступило племя младое, незнакомое — не знает, отчего футболисты пинают кочан капусты в ворота овощебазы.

Упыри сидят на Уолл-стрите, и всё эта стилистика Юлия Ганфа, похожая на «В купе под диваном лежала она — костлява, беззуба, безброва, лежала холодная братцы война, поверьте на честное слово…» А вот во фронтовых плакатах я обнаружил:

Между прочим, стихи Маршака, из окон ТАСС. Мне, впрочем, ещё нравится оттуда же его стихотворная подпись:

Далее судьба Фрица неизвестна, но вполне угадываема.

Извините, если кого обидел.

29 января 2007

(обратно)

История про маркиза

С книгой де Кюстина о России происходит примерно тоже самое, что и с упоминанием тех людей, что ведут Живые журналы — то есть, упоминанием их в чужих постах. Все поутру забивают никнейм в поисковые машины — и ну глядеть, что говорят.

И во всех случаях, когда не обнаруживается восторг, то у следящего обнаруживается некоторая обида, размер которой зависит от его вменяемости. Но опыт книги безумного маркиза (где развесистая клюква будущих путешественников перемешана со слухами и правдой), мне кажется, ещё в другом — в исторической эволюции читателя.

Кюстин въехал в Россию приверженцем Николая, ужаснулся, и, вернувшись обратно, харкнул на восток. Насрал в душу, не побоюсь этого слова, каждому патриоту. Свинья не сделает того, что он сделал, как сказал по другому поводу товарищ Семичастный.

Судьба книги в России была понятна — долгое время её не печатали, пока, наконец, не пришли иные времена — Кюстин стал знаменем либеральной общественности в борьбе с царизмом. После революции его переиздавали многажды. Особенно часто в девяностые годы прошлого века (когда снова крики «Смерть свиньям!» стали мешаться с криками «Смерть совку!», но и не меньшими тиражами — в двадцатые годы.

Было такое знаменитое издание "Общества политкаторжан" — у него, кстати, было своё издательство, выходил журнал "Каторга и ссылка", а потом специальный бюллетень. Организация официально называлась "Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев", имело по разным городам полсотни филиалов и просуществовало с 1921 по 1935, а потом многие из тех, кто дожил, сумели сравнить прежний репрессивный аппарат с усовершенствованным.

Так вот, в 1930 году они издали де Кюстина в непоименованном переводе с комментариями.

И стало понятно, что оценка модифицировалась — теперь уже не всё было правда про свинцовые мерзости жизни. Де Кюстин недооценил литературную деятельность Пушкина и не понял подвига декабристов. Однако "враг моего врага — мой друг", эта жалкая путаница эквивалентности и транзитивности, привела к тому, что Гессен и Предтеченский писали: ""Россия в 1839 году" может быть отнесена к числу крупнейших исторических памятников. Таковым она и остаётся по настоящее время".

Дело только в том, что не собственно она — памятник, а памятником стал феномен отношения к ней.

То есть, дело обстоит как с постами и комментариями в Живом Журнале — их можно не читать, довольствуясь ссылкой, пересказом или корпоративной солидарностью — "друг нашего врага", "враг нашего врага", "сын моего отца. но мне не брат".

Кстати, и де Кюстина сейчас до сих пор часто можно видеть в усечённом виде (я видел подряд несколько изданий в восьмидесятые и девяностые, каждое из которых объявляло себя "первым наиболее полным переводом"). Всё из-за того, что "В книге де Кюстина заключено много излишних семейных и автобиографических подробностей, чрезвычайно часты повторения, встречаются обширные и не всегда идущие к делу исторические экскурсы, и, наконец, что самое главное, книга Кюстина перегружена философскими размышлениями, утратившими решительно всякое (даже историческое) значение в настоящее время", как говорилось в том самом издании 1930 года. И сейчас его радостно переиздают — при наличии полного и тоже комментированного.

В общем, большая часть патриотов и либералов, космополитов и националистов, русофилов и русофобов читала не де Кюстина, а хуй знает что.

На этой мысли, сближающей моё повествование со знаменитым рассказом о лесном ёжике, я прервусь и отправлюсь на кухню.

Извините, если кого обидел.

30 января 2007

(обратно)

История про "Узел"

Принялся читать одну биографическую книжку, в которой речь идёт об издательстве "Узел". В двадцатые годы, среди десятков писательских издательств было одно — не самое известное. Устав Промыслового кооперативного товарищества под названием «Книгоиздательство «Узел»» был (как и во многих аналогичных случаях списан с типового устава кооперативной артели — и содержал уведомление, что «Заготовка необходимых для производства артели материалов и сбыт её изделий не ограничивается вышеуказанным районом».

Но в этой книжке есть очень странные места. Например:

«Начало открытым домашним отношениям с чекистами положил Маяковский.

Близким другом Маяковского и Бриков был первый заместитель Ягоды Я. С. Агранов, в доме его называли «Яня». Этот человек, как известно вёл дело Н. Гумилёва и подписал ему смертный приговор, а так же был повинен в гибели в начале 20-х годов ряда выдающихся учёных, среди которых А. Ганин, В. Таганцев, С. Мельгунов, А. Чаянов. Агранов лично допрашивал в 1919 году Александру Львовну Толстую, осуществлял слежку за Горьким и Булгаковым, арестовывал архив А. Белого, ведя с ним душеспасительные беседы»…^[1]

Это место вызывает у меня ряд вопросов — во-первых, отчего друг Есенина поэт Ганин (если это он), которого действительно расстреляли в 1925, является крупным учёным? Отчего погибшим в двадцатые считается Чаянов, арестованный в первый раз в 1930, и погибший в 1937? Тот ли это С. Мельгунов, Сергей Петрович, что скончался в 1956 в Шампольи под Парижем? Он действительно был выслан, в чём ничего приятного нет, но говорить тем самым о его гибели не приходится. Маяковский считается первопроходчиком этого стиля? Отчего, скажем, не Есенин? Нет, я понимаю, что о "постоянном доме" Есенина говорить сложно, ну так и Маяковский с чекистами пил чай не у сестёр.

Всё это ужасно сомнительно, что не отменяет того, что Агранов — упырь, что не позволяет говорить, что он стал упырём исключительно потому что он Янкель Шмаевич Соренсон — и проч., и проч.

Извините, если кого обидел.

01 февраля 2007

(обратно)

История про пятницу

Пришёл спам — в нём без кавычек предлагалась Деловая Россия, Россия расширенная, Россия сокращённая и Россия в двух частях.

У всех пятница, а у меня понедельник какой-то. Профессор математики уехал на дачу к завкафедрой, сурок куда-то подевался, тени никакой нет, придётся писать про Луговского.

Извините, если кого обидел.

02 февраля 2007

(обратно)

История про поэта Луговского

Так вот, про Луговского. Жизнь поэта Луговского, между тем, очень интересна.

Владимир Луговской родился в 1901 году, и прожил всего пятьдесят шесть лет — он служил в Красной Армии, был следователем МУРа, окончил Военно-педагогический институт. Его окружала молодёжь — Симонов, который был тогда поэтом, Долматовский и Алигер — но всё это было до войны.

Очень много людей смотрели великий фильм Германа "Двадцать дней без войны". Там есть эпизодический герой, что сидит в эвакуации, и спрашивает приехавшего туда в командировку героя главного, собственно Лопахина: "Наверно, наслушался там, в Москве, издевок по моему адресу"?

Тот кивает, а сам смотрит на него: "Нет, Вячеслав не был похож на человека, струсившего на войне, но счастливого тем, что он спасся от нее. Он был не просто несчастен, он был болен своим несчастьем. И те издевки над ним, которые слышал Лопатин в Москве, при всем своем внешнем правдоподобии были несправедливы.

Предполагалось, что, спасшись от войны, он сделал именно то, чего хотел. А он, спасшись от войны, сделал то, чего не хотел делать. И в этом состояло его несчастье. Да, да, да! Все против него! Он всю жизнь писал стихи о мужестве, и читал их своим медным, мужественным голосом, и при случае давал понять, что участвовал и в гражданской войне, и в боях с басмачами. Он постоянно ездил по пограничным заставам и считался старым другом пограничников, и его кабинет был до потолка завешан оружием. И в тридцать девятом году, после того, как почти бескровно освободили Западную Украину и Западную Белоруссию, вернулся в Москву весь в ремнях, и выглядел в форме как само мужество, и заставил всех верить, что, случись большая война — уж кто-кто, а он на нее — первым!

И вдруг, когда она случилась, еще не доехав до нее, после первой большой бомбежки вернулся с дороги в Москву и лег в больницу, а еще через месяц оказался безвыездно здесь, в Ташкенте. Было не с ним одним; было и с другими такими же сорокалетними, как он. И на фронт не ездили, а просто эвакуировались, уехали. Приняли близко, некоторые даже слишком близко, к сердцу советы сберечь себя для литературы и получили разные брони.

Но другим как-то забыли это, спустили — кому раньше, кому позже. А ему — нет, не забыли! Слишком уж не сходилось то, чего от него ждали, с тем, что вышло…

"Но ведь и он сам тоже, наверное, ждал от себя другого, чем вышло? И не может этого ни забыть, ни простить себе, — думал Лопатин, глядя на молча сидевшего Вячеслава Викторовича. — Иначе о чем говорить и зачем говорить?"

— Можешь мне не верить, — наконец оторвав руки от лица и положив их перед собой на стол, сказал Вячеслав Викторович, — но я правда заболел тогда. Страшно, глупо, может быть, для когото неправдоподобно, но заболел. Когда наш эшелон там, не доезжая Минска, разнесло в щепы и я вылез из-под откоса, среди стонов, среди кусков людского мяса, только что бывших людьми, я понял, что не смогу сесть на другой поезд и ехать еще раз через все это — туда. Меня рвало раз за разом, до желчи, до пустоты, и я не мог преодолеть себя. Я вернулся в Москву с этой трясучкой, которая и до сих пор не прошла. И врачи мне сказали, что я болен, что у меня после шокового потрясения… — Он употребил латинское название болезни, которое Лопатин где-то слышал. — Я не просил; они сами, видя мое состояние, отправили меня на комиссию и демобилизовали.

"Не был бы ты известный писатель, на комиссию, может, и послали б, а демобилизовали бы вряд ли! Отправили бы на первое время в тыловые части, с ограниченной годностью", — жестоко подумал Лопатин, не из неприязни к Вячеславу, а просто так, для точности. В таких вещах он любил точность.

И Вячеслав Викторович словно угадал его мысли:

— Не думай, я понимаю, что с кем-то другим могли бы и по другому. Но со мной так. И наверно, правильно. Ты можешь сказать, что еще не поздно, что я могу попроситься, и мне разрешат поехать в какую-нибудь армейскую газету. Наверно. Но я не могу. И не потому, что цепляюсь за жизнь. Не цепляюсь. Совершенно не хочу жить. Но боюсь самого себя. Боюсь во второй раз того же позора. Я не могу перешагнуть не через страх смерти, а через ужас этой боязни за самого себя. Что ты молчишь, как проклятый? Что я еще должен тебе сказать, чтобы ты сам наконец заговорил"?!

Дальше следует долгий ночной разговор, тоже очень интересный, но пересказывать его сложно и долго. Он выкрикнул это с такой жаждой, чтобы его кто-то оправдал, нашел для него слова утешения, что Лопатину стало не по себе от сознания, что у него нет за душой таких слов". Дальше следует долгий ночной разговор, тоже очень интересный, но пересказывать его сложно и долго — желающим разобраться с нюансами я предлагаю обратиться к тексту Константина Симонова (есть в Сети), который очень интересен в акцентах. Составление собственного мнение о поведении людей в времена, когда все виноваты и виноватых нет — дело опасное, но не бесполезное.

Но самое интересное, что Луговской абсолютно состоялся как народный поэт. И не в том дело, что он как-то подавил в себе тот давний страх, выпускал после войны стихи книга за книгой — мне эти стихи не очень интересны. Но вот «Вставайте, люди русские»! — стихотворение, что навсегда соединено с музыкой Прокофьева я слышу повсеместно.

Извините, если кого обидел.

02 февраля 2007

(обратно)

История про картину

Напоминание:

Не забыть рассказать про картину маслом "Писатель в своём гостиничном номере, ожидающий девок" (не про меня).

Извините, если кого обидел.

04 февраля 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXIX

— Послушайте, Березин, а вы уже готовы встретить нас весьма горячо в пятницу с утра? Волнуюсь.

— Да, уже спрятал серебряные ложечки.

— И не говорите! Вот, помню, приходил к нам такой Березин, из московских Березиных… Да, вы правы, нечеловечески правы!

— Помню, да. Я ещё тогда смекнул, что в этом доме достигли высших сфер и тоже решил кормить гостей сосисками за рупь двадцать.

— Это вы про те сосиски за рупь двадцать, которые вы сожрали после килограмма буженины с водкой, даже не бросив их в ковшик с водой, чтоп сварились? Зверь вы, зверь!

— Да. Но вы бы знали, как унизительно давится бужениной и водкой на лестнице, прежде чем позвонить в дверь скаредным хозевам!?

— Боги, сколько же в вас влезает! Уж я — на что человек недюжинный, а и то поражаюсь: кило буженины на лестнице, да потом еще сосисок полтора кило у кота отнял — жывотное совсем отощало! Нет, сдается мне, вы и есть тот Березин, что из московских, ходит гоголем, порты импортные, а дома только чупа-чупс с запахом.

— Кота вашего мы просто пожалели — он ведь от ваших-то сосисок жутко пердел и пучился. Пришлось делиться бужениной. А чупа-чупс что такое? Что-то вроде поребрика, да?

— Чупа-чупс вы по утрам едите. Кот наш не пердит с детства, не такое у него воспитание, чтобы вашу тухлую буженину, да еще с лестницы, есть, он сосиски за рупь двадцать трескает, в красную икру обмакивая, это он тогда из вежливости облизывался, чтобы, ясно, никого не обидеть, а то заладили тут: бордюр! бордюр! Кого хочешь пучить начнет, когда вы так бужениной обжираетесь, что хозяева потом три дня по углам хлебные крошки с трудом отыскивают и бутылки водочные после вас собирают, чтоп на мятые рублишки обменять

— Не знал, что манная каша и сосиски теперь у питерских "чупа-чупс" зовётся. Не знал. Но всё едино — с пониманием. Ведь и к тому, что сосиска у вас красной икрой фарширована — тоже с пониманием. Что мне-то, что ваш кот жрёт красную икру, а срёт — чёрной (Оттого его и пучит, но кот ваш, ровно как я, никого не хочет обидеть, и вам ничего не рассказывает). Да и к тому, что после вас не пустые, а полные бутылки пропадают — тоже с пониманием. Мне ничего не жалко — у вас же… Булки! А тому, у кого булки — всё можно простить.

— Да! Да! Простите мне всё! Мне уже пора всё простить! Я вам еще привезу белых тапочек! Я знаю, как вы их любите! Да и кота заодно завезу на постой. Верю: вы его только хорошему научите, пищеварение у него наладится и будет он понимать слово «бордюр» и икры вам даст столько, что складывать будет некуда, а то ведь понимаю я, как вы нами-то изобижены, так что больше водки не наливайте — и смотреть даже не буду в её сторону пока не простите мне буквально всё! И не придет Мидянин.

— Это отчего же Мидянин не придёт? Он придёт в одиннадцать. И про белые тапочки — хорошо. А то многие похвастаются белыми тапочками, а потом, вместо того, чтобы подарить их хозяевам, истопчем ими двенадцать гостиниц, а потом уже эти тапочки, измурзанные и помятые, залитые портвейном, а чёрных катышках, подкинут к моим дверям. Но вы-то не такие, нет. А кота завозите. Я специалист по котам.

— Нет, именно такие. Мидянин придет в двенадцать. Вместе с ним придут Бенедиктов, Пронин, Прошкин, Каганов, Овсянников, Красников, Панов, Володихин, Волков, Мэри-Шэлли и еще четырнадцать человек. Каждый принесет по коту. Каждый кот будет в тапочках. В белых.

— Я вам не верю — эти люди и поодиночке ничего путного не могут придумать — не то что гуртом.

— Да зачем им что-то придумывать — хоть гуртом, хоть поодиночке, — когда они придут с котами, а коты будут в белых тапках?

— Да они не соберутся, половина перепутает время, вторая половина — место. Часть котов потеряют. Пронин пропьёт белые тапки…

— Даже если придет половина и вовремя, вам очень понравится. Гарантирую. Пронину водки попрошу не наливать!

— Никакой половины не придёт. Вот что будет: Писатель Бенедиктов позвонит и скажет, что ушёл с котом на митинг. Пообещает заскочить позднее, и больше мы его не увидим. Писатель Пронин придёт через два дня, и окажется, что он кота потерял (Будет уверять, что кот улетел на Сириус), а тапки — пропил. Писатель Красников скажет, что его с котом не выпускают через американскую таможню. Писатель Плеханов сообщит, что кот прижился у него в хирургическом отделении и не хочет уходить, оттуда, где так вкусно кормят. Писатель Прошкин не придёт просто так. Писатель Панов скажет, что он слишком чисто одет, чтобы ходить по этому Городу, а кот и без этого живёт в Доме Тайной Яви. Писатель Володихин уйдёт на службу в Храм, а кота привяжет к памятнику Фадееву. Писатель Мидянин позвонит, и скажет, что его ждёт жена у метро. Лёха Андреев напишет электронное письмо, где сообщит, что вообще-то он всё это предвидел и описал в романе "Паутина" на страницах 120 и 155, а так же в одном сетевом издании, у которого просто сейчас не открывается ссылка.

Извините, если кого обидел.

04 февраля 2007

(обратно)

История про Вавилова

Разговор о советской науке в обывательски-расширенном виде упирается в частности в ограниченное количество тем: в тему бомбы и физика, космонавтика и генетика. Вот, собственно и всё.

Дальше начинается шаманизм, психотерапевтическое выговаривание и будни пикейных жилетов, обсуждающих — достаточно абсурдно было то или другое мероприятие. Понятно, что тиран может убивать придворных, руководствуясь болями от плохо переваривающейся пищи. Но понятно, что тиран, руководствующийся в убийствах только этим — долго не живёт. Его довольно быстро накалывают на гладиус или находят со вздувшимся чёрным лицом.

Лотерея человеческих судеб, хитрые придворные интриги и научная ревность, сочетание восточной деспотии и почти неограниченных ресурсов — тут есть о чём спорить. Магия имени Сталина — отдельная тема. И, собственно, «сталинские достижения». Разговоры о достоинствах и недостатках науки очень напоминают знаменитый пассаж о вреде огурцов, что был включён как-то в сборнник "Физики шутят" — среди людей, родившихся в 19-м веке и регулярно употреблявших в пищу огурцы, все умерли. Получается, что «сталинский» затратный стимул естественных наук не более, чем календарное явление. Я не думаю, что гибель Лангемака и Клеймёнова сильно стимулировала советское ракетостроение. У меня так же нет проверенных сведений о том, что отсидка Королёва и его будущих коллег стимулировала их работу и способствовала их долголетию. То, что создатели советской космонавтики родились при жизни Сталина, не говорит ещё ровно ни о чём, кроме того самого календарного наблюдения.

Судьба Николая Вавилова мне представляется очень показательной. Вавилов был большим учёным — в глазах стороннего наблюдателя он воспринимается лишь как жертва — а это ужасно несправедливо.

Он издал целый ряд книг по селекции и генетике — и все они были революционными для своего времени. Вавилов изъездил весь мир, занимаясь географией растений и всё той же селекцией. Создал Институт генетики, а потом, в ожидании приговора (смертного, кстати) карандашом написал книгу «Мировые ресурсы земледелия».

Наверное, если бы Вавилов делал Бомбу, то он прожил бы подольше — но власть как-то не догадалась, что еда не меньший стратегический ресурс, чем уран и боевое железо. Но он занимался менее кровожадными вещами, и на него пайки не хватило.

При этом научная система, беспокоясь о своём приоритете, часто мнимом, теряла настоящий: «На конференции в Биологическом центре АН СССР, посвящённой памяти Э. Бауэра, учёные говорили, что, если бы Бауэр не погиб в 1937 году, Шредингеру не нужно было бы в 1946 году задавать вопрос: «Что такое жизнь с точки зрения физики?» — на него ответил бы Э. Бауэр».

Пр этом я совершенно далёк от эмоций человека, что кричит о «кровавом режиме». Он действительно кровав, но это только часть объяснений, в которые намешано всё — человеческие чувства, общественные движения, противостояние систем. Из того, что я отношусь дурно к советскому администрированию вовсе не следует, что я безоговорочно люблю те места, где Советской власти никогда не было.

Но в истории с Вавиловым есть ещё одно обстоятельство — это то, что его воспринимают в паре с Лысенко. Это такая странная пара, два мира, две судьбы, чёрный и белый, учёный и упырь.

А ведь и правда упырь — как можно объяснить, что Трофим Лысенко тридцать лет руководил целой отраслью науки. В силу биографических обстоятельств я был знаком с несколькими биологами — в их деятельности я понимал мало, оттого, к их рассказам относился осторожно. Но меня поразило, с каким ужасом они говорили о Лысенко, вспоминая, как они с ним встречались. И, минуточку — уже полетел в космос Гагарин, уже много что произошло в мире, давно работали в науке люди, которых сажали после сессии ВАСХНИЛ 1948 года. И вот старики вспоминали о каком-то липком мороке, который окутал их у Лысенко в кабинете. Вот кого бы описать в серии «ЖЗЛ», раз уж там как-то вышла биография Нечаева. Это будет чрезвычайно трудно, потому что самое простое, это объяснить жизнь Лысенко тем, что он где-то в Гянже, заведуя отделом бобовых на селекционной станции, вступил в сделку с дьяволом. Уж очень ловко это объясняет всё последующее.

При этом Николай Вавилов был настоящий учёный (сейчас это словосочетание стёрлось, а здесь оно означает именно то, что он исследовал мир научными методами), а вот Трофим Лысенко был вполне себе мистик — если задуматься над его научными утверждениями. И в официально материалистической стране мистик начисто упромыслил всех материалистов в своей области — вот тк кунштюк!

А вот написать этот биографию спокойно, внимательно, не перелагая всю вину на власть, которая, конечно, отвратительна, как руки брадобрея, написать взвешенный текст, при этом подвергая объект лабораторным этическим исследованием — было бы делом очень важным. По крайней мере, не только для истории науки. Вообще, для истории. Только хуй кто напишет. Некому написать.

Приходится сидеть с разрешённым воздухом «Открытой книги».

Извините, если кого обидел.

05 февраля 2007

(обратно)

История про жизнь мёртвых деревьев

Я начал писать заказные истории на день рождения. Этот рассказ для моей коллеги sestra7, заявившей тему, граничные и начальные условия сюжета. Дай Бог ей здоровья и денег побольше — скажем мы ей завтра, в день рождения.

ЖИЗНЬ МЁРТВЫХ ДЕРЕВЬЕВ

Когда он открыл глаза первый раз в жизни, то понял, что не может их закрыть. Глаза были нарисованы, а веки — нет.

Прошло ещё несколько долгих томительных часов, пока эту ошибку исправили. А уши и вовсе появились на следующий день, и он услышал голос Отца.

— Штихели бывают разные, — звучал этот голос откуда-то сбоку, в голосе была трещина, как в полене — для тонких работ употребляется шпицштихель, а…

Тогда он ещё не мог шевелиться, но потом у него появились руки и ноги. Лицо отца наплывало сверху — откуда-то со стороны затылка — грустное, испитое, с сизым носом. В руках у него было овеществлённое слово-заклинание — тонкий стальной стержень, срезанный под углом и заточенный, гравёрная снасть, им отец резал тело своего сына, сперва не вызывая боли.

Отец резал мёртвое дерево, что перестало расти, и стало телом, и под штихелем оно переставало быть мёртвым. Это тело покинуло братство охристой сосны и светлой ели, красно-вишнёвой тяжёлой лиственницы, лёгкой пихты, что не имеет запаха, кедра, чья жёлто-розовая мякоть имеет запах ореха, белой мякоти берёзы, светло-бурого в ядре ясеня. Тело стало живым, и боль в него входила медленно — в касании металла. Затем зажужжала дрель, и сверло вошло в мякоть, а потом дыра заполнилась сталью болта.

И вот тело выгнулось, выталкивая из себя имя, как корковую деревянную пробку выталкивает из себя бутылка шампанского.

— Бу! Бу! Бу!

Отец ждал, когда существо, лежащее перед ним, произнесёт главное слово — имя. Отец был Повелителем дерева, он дышал деревом, ел с него и пил из деревянной кружки и имя его было Карл… Он давно поселился в деревянной норе в окружении живых мёртвых деревьев. Деревья тянули свои стволы прямо через хижину, их ветки ещё зелёные у начала достигали очага уже сухими и безжизненными. Там они превращались в пепел, даруя тепло Повелителю дерева. Живое дерево мешалось в этом доме с мёртвым, переходило из одного в другое. Посередине дома стоял огромный дуб, с воткнутым в него Нотунгштихелем, орудьем, что оставил там безвестный герой.

Повелитель дерева жил целую вечность, и помнил время, когда земля покрылась водою, и дождь косыми нитями связал небо с землёй. Тогда его спасло гигантское бревно — Повелитель дерева плыл на нём среди мутной воды. Он причалил к северному безлюдному берегу, к серым скалам, и поселился там, из года в год наблюдая, как растёт вокруг лес и эти скалы заселяются людьми. Как знак места, он стал носить на шее большой ключ, впоследствии названный шведским.

Он давно, в незапамятные времена придумал две науки — науку дереводелания, удаление жизни из дерева и превращение его в вещь, а так же науку обратную — введение души в мёртвый деревянный брусок.

Спустя века он видел учёного, которому по недоразумению отрубили голову вместо его собственной тени. Учёный был печален и носил голову в деревянном ящике, похожем на шарманку. Его звали де Браун, и целый год он жил в норе Повелителя дерева, пока тот строгал голове новый деревянный ящик.

И вот, целый год учёный сидел под гобеленом, изображавшим странные винтокрылые машины, придуманные им самим, и писал книгу. Гобелен был частью платы за столярные работы, а теперь де Браун писал специальным кодом новую книгу — книгу о производстве антропоморфных дендромутантов. Голова сопела в старом ящике, вдыхая запахи стружки и опилок.

Учёный вслепую выводил на странице буквы, и они складывались в слепые слова: «Резчик совершит ошибку, когда, подогреваемый творческим желанием, тотчас возьмётся за дерево с намерением сделать портрет… Это почти всегда приводит к печальным результатам — разочарованию. Опытный скульптор не станет сразу вырезать в дереве портрет, хотя бы потому, что никакой портрет нельзя выполнить без постоянных поисков, коррекций и исправлений, а в дереве это сделать невозможно».

Так начиналась история сына Карла, иначе — Карлсона.

Но по-настоящему эта история начиналась именно сейчас, тогда, когда сосновый, piпповый человечек, хрипя и треща деревянными суставами, кричал миру о своём истинном имени.

— Бу! Бура! Бура! Бура!..

Имя примеривалось к нему, и цеплялось за края трещины, служившей горлом, рвалось наружу.

Дальше всё было как у всех — он ходил в школу, но ученики сторонились деревянного мальчика. Жизнь складывалась — да не совсем. В том возрасте, когда мальчики серьёзно опасаются роста волос на ладонях и последующей слепоты, Буратино разглядывал у себя ниже живота стальную головку — это непонятный болт уходил внутрь его тела. Но таким вряд ли стоило хвастаться перед одноклассниками.

Он был не как все — живое дерево, кукла, действующая модель человека.

Ненависть к Отцу крепла — это он сделал его, себе на забаву, ему же — на муку.

Иногда ему приходила мысль броситься в костёр, но он отгонял малодушную просьбу к огню. Из книг он знал, что такой же, как он, деревянный мальчик превратился в живого. Но этот мальчик, именем Пиноккио, хотел стать мальчиком, а Буратино хотел только мести. От этого чувства что-то трещало внутри, и текстура тела меняла свой рисунок.

Буратино думал, не начать ли с лака — если пользоваться лаком, то боль уйдёт, чувства притупятся и невзгоды станут менее важны. Но от лака потом почти невозможно избавиться. И он отказался от этой затеи.

К тому времени он давно работал в театре — среди пыльных декораций и старых костюмов. Он таскал плоское и катал круглое.

В театре у него появился единственный друг — Малыш-арлекин с фарфоровым лицом. Малыш давно и безответно был влюблён в инженю — девочку с фиолетовыми волосами и чёрным маникюром. Девушка спала с режиссёром, а над Малышом смеялся весь театр.

Так они и сошлись — Карлсон и малыш. Стихи и проза, дерево и фаянс.

Только ему Карлсон рассказал историю про жучков, которые как-то завелись у него в груди, и только ему Малыш Перро рассказал, что зарабатывал на улице стихами. Карлсон даже подумывал, не открыть ли другу своё подлинное имя.

Однажды, когда они напились в баре "Три вискаря", и Карлсон невпопад рассказывал другу истории людей, что мучают дерево:

— Ты знаешь, что во Франции краснодеревщик звался ebeniste? То есть, он «чёрнодеревщик». Говорят так же, что это означает не того человека, что пилил и скоблил красное дерево, а того, кто работал «по-красному», по-красивому, в последней стадии шлифования носов и ладошек — таких, как у меня…

Потом он стал жаловаться другу на жизнь в прозе (а тот — отвечать ему тем же, только в стихах), к ним подсел неизвестный.

Они разговорились о разных способах пропитки.

— Что предпочитаете? Пейот?

— Квебрахо, — ответил Карлсон и улыбнулся про себя, увидев, как неизвестный кивнул. Он знал, что тот скрывает своё невежество, ибо квебрахо был род тяжёлой и твёрдой древесины из Южной Америки, которая тонет в воде, которую не трогают жучки и прочая членистоногая нечисть.

Малыш Перро уже спал лицом в салате. Только что он снова рассказывал другу о Великой стране, где всё из дерева, где дерево есть главная материя земли, её составляющая, прамать-праматерия. Там питаются берёзовой кашей и кашей из топора, делая последнюю не из зазубренной стали, а из тёплого топорища. Там пишут на бересте и ходят в обуви, что сплетена из коры. Там вместо музыки бьют друг о друга деревянными ложками и вилками…

Над спящим телом, за три рюмки денатурата, неизвестный открыл Карлсону тайну гобелена в доме Повелителя деревьев. Главное, впрочем, было не в гобелене, а в Золотом ключе.

И Карлсона захватила эта мысль — он давно решил найти шведский ключ, и отвинтить болт внизу своего живота. Так он разорвёт свою связь с отцом и бежит в страну, где в моде серый цвет — цвет времени и брёвен. где церкви похожи на ели и неразрывно включены в пейзаж. Даже сделанные из камня храмы напоминают белые грибы, выросшие в особом лесу.

Надо убить своего Отца. Его нужно убить как бога, и тогда все остальные боги умрут. Тогда случится расплата — за всё, за всё. И за боль от шпицштихеля, и за болт, проходящий через всё тело. Расплата за все убитые деревья.

Они с Перро прокрались ночью в хижину Повелителя дерева, и Карлсон без труда выдернул Нотунгштихель из древесного ствола. Твёрдым шагом приблизился он к топчану, где спал Повелитель дерева. Карлсон погрузил в его горло священную сталь, и горло издало тот звук, что издаёт воронка Мальстрема, всасывая остатки мирового океана.

Малыш Перро в испуге отшатнулся, его фаянсовое лицо побелело ещё больше.

Но, не обращая на него внимания, непутёвый сын снял с тела отца Золотой шведский ключ, сразу блеснувший на солнце.

Вместе с Малышом они сорвали гобелен и, обсыпанные пылью, обнаружили за ним огромный красный пропеллер.

Карлсон ещё не знал, что нужно сделать, и двигался по наитию. Он зажал Золотым шведским ключом головку своего болта и повернул. Резьба оказалась левой, и конец болта, разорвав живую мякоть дерева, вылез из спины.

Тогда Карлсон, наконец, понял, кого ждало в потайном месте изобретение безголового де Брауна. Малыш встал у Карлсона за спиной — он с натугой навесил пропеллер на конец болта, теперь выступавший через дыру в курточке.

Резьба совпала, но Малыш, чтобы проверить, несколько раз крутанул деревянную лопасть винта. Карлсон почувствовал, как за спиной образовался круг — сияющий, будто роса на лесной паутине.

Чувствуя, как его поднимает в воздух, Карлсон думал: «Мы сами живём в этом причудливом лесу — совокупности разумных растений, что по недоразумению снабжены человеческими именами. Они шелестят там, в вышине, своими щупальцами-ветками. Иногда людям дают убить нескольких из нас, но в итоге дерево всё равно обнимает человека, когда он перестаёт дышать, и отправляется вместе с ним туда, вглубь — к корням сказочного леса»…

Он летел над угрюмыми водами Балтики, держась прямо над водой — туда, к зубчатым башням и брусчатке, в страну, где всё и все — из дерева. И даже деньги — деревянные.

Извините, если кого обидел.

06 февраля 2007

(обратно)

История про шпиона

Шпион прилетел поутру. В холодном тумане он пересёк границу над свинцовой водой Балтики.

Жужжа мотором, шпион нёсся над заводами и фабриками, над мостами и железными дорогами — всё запоминая, а что не смог запомнить — фотографируя.

Пролетев над Химками, он снизился и приземлился в высокий бурьян на краю Центрального аэродрома на Ходынке.

Майор сидел в своей сумрачной квартире, под восковым бюстом Дзержинского, пробитым мягкой револьверной пулей. Туманом стелился над мебелью трубочный дым.

Этим вечером в квартире майора появились гости. Гости были непросты, но и майор был непрост — оттого, что был майором госбезопасности, а значит, почти полковником на военный лад.

Один из гостей, молчал, по старой привычке садиста скручивая головы папиросам, чтобы набить трубку, а другой говорил суетно, блестя очками.

— Ладно, повременим с пенсией, — майор вздохнул. — Но только знаете, приходили эти… Из домкома — с санитаром Преображенским и норовили у меня комнату оттяпать. Ружейную комнату! Так что мне нужна бумажка для Преображенского — но так чтобы эго была последняя бумажка, броня!

— Будет, — успокоил его человек с трубкой, и скрипнул сапогами. Гости затопали вниз по чёрной лестнице, а майор закурил, глядя в окно. Город спал — не спали только он, его помощник, да светилось одно окно в Кремле.

— Ну что, Нированыч, тряхнём стариной? — помощник сгустился прямо из табачного дыма и что-то записал в книжечку.

Помощник звал так майора, когда посторонних не было поблизости — ведь долгих десять лет они просидели в Стране Жёлтого Дьявола, слушая музыку толстых под Бруклинским мостом, стараясь не обращать внимания на крики бездомных, бросавшихся с него вниз головой.

Тогда они, Нированыч и Арчибальд Петрович, занимались делом о пропаже бериллиевой сферы. Но теперь дело было серьёзнее. Враг проник в саму столицу: был уничтожена фабрика "Красный Октябрь". Погибла фабрика "Большевик" — город остался без сладкого. Взорвали паровую машину МОГЭС, вместо одной из рубиновых звёзд поутру обнаружили гигантскую иностранную фрикадельку, а в Большом театре была вырвана с мясом из потолка знаменитая люстра. По следу фашистского диверсанта шли сотни людей, но он всё же оставался неуловим. Будто вихрь исчезал вредитель, сея повсюду разрушения.

Однако старый майор уже начал плести свою сеть — и вот шпион сделал крохотную ошибку — совсем незаметную, то уже в этот момент часы его были сочтены.

Как ни прятал свою двойную жизнь инженер Малышкин, но однажды утром его домработница всё же нашла в мусорном ведре остатки иностранных плюшек. Слежка за Малышкиным привёла чекистов к главарю — диверсанту, что когда-то приземлился в жухлый бурьян на Ходынском поле.

Накануне решающего часа сотрудники госбезопасности собрались в квартире старого майора. Арчибальд Петрович снова что-то записывал в книжечку. Майор, не отрываясь от раскуривания трубки, указал Арчибальду Петровичу на ящики картотеки:

— Посмотрите там— между папками «Дело двенадцати маршалов» и «Делом о пролитом молоке».

— Хм… Там дело о летающем спутнике-шпионе.

— Именно! Смотрите — это объясняет многое: и то, как вредитель попадал на место диверсий, и то, отчего его не могли задержать. Он скрывается с места преступления с помощью портативного автожира.

Старый майор зашелестел картой города, рисуя непонятные окружности. Линии сошлись на неприметном доме на Арбате.

Чекисты окружили дом тройным кольцом оцепления, а сам майор с помощником залезли на крышу. Там, у слухового окна притулился целый домик, обросший антеннами, невидимыми снизу.

Внутри сидел предатель Малышкин с ракетницей в одной руке и плюшкой в другой. Рядом толстяк с нелепым пропеллером на брюках трещал ключом Морзе. Попискивала рация, и в такт морзянке предатель Малышкин кусал плюшку.

Часы пропустили удар, на миг история остановилась, но вот с грохотом рухнула дверь, обнажив свои «наганы», чекисты ворвались в шпионское логово.

Жалобно вскрикнул предатель Малышкин, вцепился в заграничную клетчатую штанину… Но толстяк ловко стряхнул сообщника, и тот, как жаба, свалился обратно в комнату. Треснула рама под ударом ноги, шпион вывалился в окно и тут же включил пропеллер. Грузная туша пронеслась по арбатскому переулку, разлетелся вдребезги какой-то светящийся диск с нарисованной стрелой, и шпион скрылся, ныряя под проводами.

Предатель Малышкин бился в крепких руках Арчибальда Петровича, но скоро затих. Злобно смотрел отщепенец на своих врагов.

— Думаете всё? Думаете, всё кончилось?! Да, он улетел, но обещал вернуться!

Но внимание трёх чекистов было приковано к потайному сейфу, вмурованному в стену.

— Видите, товарищи? — майор щёлкнул чем-то. — Он не успел закрыть дверцу, а чтобы открыть такой замок, требуется знать определенное слово и определенное число. Тут внешний круг для букв, внутренний — для цифр. И, знаете, какие он выбрал слово и число?

— Понятия не имеем.

— Так вот, слушайте: слово — "июнь", а число — 1941, поняли?

При этих словах лицо предателя выразило ужас.

Майор, не глядя на связанного предателя, вызвал машину и принялся перебирать бумаги в сейфе, а Арчибальд Петрович что-то записал в книжечку. Старые друзья помолчали, а когда, наконец, подъехала чёрная «эмка» за схваченным предателем, майор показал на золотеющие купола и башни Кремля.

— Скоро подует холодный западный ветер, Арчи.

— Разве, товарищ майор? Говорят, будет тёплое лето.

— Ах, старина! Вы же слышали? Он обещал вернуться… Скоро поднимется такой западный ветер, какой никогда ещё не дул через границу нашей родины. Холодный, колючий ветер, Арчи, и, может, многие из нас погибнут от его гнилого дыхания. Но, я верю что когда-нибудь буря утихнет, наша страна под солнечным небом станет чище, лучше, сильнее…

Ладно, грузите этого негодяя в машину.

Извините, если кого обидел.

07 февраля 2007

(обратно)

История про Крайний Дециметр

Писатель сидел на террасе со своим утренним бокалом мартини с водкой. Море было спокойно и пусто. Бармен отлучился. На пляже ветер перебирал вчерашние газеты.

Только какой-то старик тащил по песку гигантский,обглоданный крысами хвост.

«Надо бы написать про этого старика» — подумал писатель, отхлебнув из бокала, — «Как он был молод. Как был влюблён в еврейку-агитатора на фабрике, а дома его ждала расплывшаяся как торт жена. Он стал социалистом и на демонстрации убил полицейского. Бежал сюда, живёт один. Жизнь кончена и его рыбу съели крысы».

Пришёл Карлсон.

Они выпили дрянного пива, которое пришлось запить коньяком, который был ещё хуже.

— Мне нельзя больше, — угрюмо сказал Карлсон. — Мне сегодня лететь.

— Опять?

— Малышу нужна няня. Эта чёртова негритянка сбежала с моряком, придётся лететь на съёмки с мальчиком. Да и денег совсем нет. А он хочет паровую машину. Ты видел когда-нибудь детскую паровую машину? Да ещё работающую на спирту?

— Машина на спирту? Ну, понятное дело, на спирту. Кто бы сомневался. Это — ты. Или я. У нас многое ушло в пар, и девкам мы напоминаем именно паровые машины. Но для детей это не годится.

Они помолчали.

По пляжу к ним шёл Малыш.

Писатель с удивлением отметил, как он вырос. Чужие дети растут быстро, и вот Малыш вытянулся, лицо его стало совсем взрослым.

«На сколько он вырос? Сантиметров на десять?.. Ну и ладно», подумал Писатель, «Итак, старик встречает мальчика на пляже, мальчик очень красивый, но потом в город приходит холера, и все умирают. Нет, лучше чума».

Карлсон летел над водой, и Малыш сильно давил ему на шею. Надо было сказать, но он и так накричал на мальчика, когда они собирались. Малыш втягивал голову в плечи, и было видно, что ему стоит усилий не расплакаться.

Мысли Карлсона текли вяло, как миноги в стоячей воде. Жизнь вообще стала угрюмой. Анна улетела в свой Маса… Массачучу… Нет, ему этого не выговорить. Всё правильно, и он тоже изменился. Он уже не тот красавец-пилот, что дрался с русскими в небе над Турку, а потом дрался с японцами, с которыми дрались англичане и американцы. А потом он дрался с немцами, с которыми уже к тому времени дрались те самые русские.

Всё смешалось, и теперь он уже несколько лет жил среди пальм, и по утрам ходил в бар, чтобы не видеть, как просыпается его сын, и, высунув голову из-под одеяла, смотрит на него. Смотрит затравленно — как маленький зверёк.

Съёмки шли как обычно, только теперь у берега его ждал мальчик. Карлсон складывал в кинокамеру, как в сундук с испанского галеона, медуз и диковинных рыб.

Каждая рыба была будущим стаканом в прибрежном баре, а каждая медуза — лишним днём гувернантки для Малыша. И когда дело было почти сделано, пришла беда.

Акула скользнула из глубины, зайдя снизу, как «Мессершмитт» тогда, над Арденнами, и вцепилась в руку. Карлсон вырвался, но рука уже не чувствовала ничего. Второй раз она ударила в спину, но Карлсон уже был на мелководье.

Как не хорошо, как всё не хорошо, и как совпало, что они с Малышом сейчас одни. Сейчас пройдёт болевой шок, и он начнёт терять сознание. Нужно успеть объяснить всё мальчику.

— Малыш, сынок, у нас проблема. Надо лететь обратно, и теперь не я тебя, а ты меня понесёшь меня домой. Одевай вот это. Смотри, вот кнопка. Будешь держаться береговой линии, а дальше я подскажу.

Они взлетели тяжело, но Малыш быстро освоился. Карлсон чувствовал, как холод ощупывает его левый бок, но ещё он чувствовал, как теплеет у него на сердце. В эти минуты они с сыном стали ближе друг другу, чем когда-либо — и не только оттого, что сейчас они вместе болтались под радужным кругом пропеллера.

С каждым мгновением Карлсон всё больше верил в Малыша — тот не просто держался хорошо. Он держался правильно.

Только через час, когда сменился ветер, и нужно было учитывать поправку, мальчик потерял ориентировку.

Карлсон в этот момент отключился, и не сумел ему помочь. Он очнулся от того, что на шею упала горячая слеза. Малыш заблудился и плакал — и всё так же ровно гудел пропеллер над ними, но вокруг было равнодушное море. Карлсон быстро определился по солнцу, и вот они снова неслись над волнами.

На горизонте появились горы, они вырастали из пены прибоя, затем показался и город.

— Что, расклеился твой Карлсон? — стал он говорить с мальчиком, чтобы не забыться снова. — Это ничего. Видишь, как хорошо здесь — крыши плоские, а вот я садился в Стокгольме на покатые. Это куда труднее.

Знаешь, Малыш, главное тут — последний дециметр, только мы, пилоты, называем его не последним, а крайним. Это десять сантиметров до касания, когда нужно сбросить скорость, и отдать помочи на себя, чтобы не скапотировать…

Они сели с третьего раза, и покатились по крыше. Карлсон уже не чувствовал боли, и очнувшись увидел перед глазами белый потолок и ползущую по нему бабочку.

Рядом сидел Писатель.

— Малыш? — спросил Карлсон.

— Мальчик спит, — ответил Писатель. — Скоро придёт. Тебе уже сказали, что ты не будешь больше летать?

— Не ещё. Но я догадываюсь.

— Зато у тебя есть сын. Хороший парень, и сильно вырос — сантиметров на десять, а я и не заметил. Знаешь, я как-то в Париже ехал с одной женщиной в такси. Я любил её, она любила меня, но наша любовь была бесприютна, как кошка под дождём. И вот шофёр резко повернул, и нас прижало к друг другу. Тогда она произнесла: «Хоть этим можно утешаться, правда?».

— Правда, — ответил Карлсон, хотя думал совсем о другом.

Извините, если кого обидел.

08 февраля 2007

(обратно)

История на воде

НА ВОДЕ

— Зря мы всё-таки не пошли через мост. Если бы мы переправились с острова по мосту в штат Иллинойс, то дело уже было бы сделано.

— На мосту наверняка засада, — ответил Карлсон Малышу.

Малыш, так звали мальчика, только пожал плечами. Гекельберри Швед ввязался в это дело случайно. Со своим братом Боссе он красил забор, и тут на дороге появился странный толстяк. Смекнув, в чём дело, толстяк нашёл за углом поливальную машину и залил в неё краску. Забор был выкрашен мгновенно.

Но братья испугались — слишком умён был незнакомец. Наверняка это был один из сорока четырёх дюжин, тех людей, которых похитили инопланетяне и, улучшив человеческую породу, отпустили обратно. Каждый из возвращённых имел новое таинственное свойство. Кому-то инопланетяне вживили вместо рук грабли, кто-то стал чайником, а вот у этого из спины торчал пропеллер.

Потом он сидел в столовой и одну за другой осушал банки с вареньем из кумквата — это тоже не могло не насторожить. Однако, съев всё, что было в доме, странный человек наконец сообщил, что его зовут Карлсон и у него нет не минуты свободного времени.

Оказывается, пришельцем явно гнались. Чтобы спасти Карлсона, Гекельберри Швед повёл его к реке, чтобы он сел на плот, чтобы уйти от погони.

Но сам Малыш не успел спрыгнуть с брёвен, и плот стремительно понёс их обоих по великой реке Мисиписи. Если бы они сразу перебрались в другой штат, то закон защитил бы Карлсона, но теперь обратной дороги не было.

Плот нёс их по американской воде мимо Санкт-Петербурга, Москвы, Харькова, Жмеринки и Бобруйска — так назывались здесь города.

— Таких как мы, никто не любит, — сказал Карлсон, поудобнее устраиваясь на плоту. — Отчего эта несправедливость? Почему меня хотят поймать и отдать государству, будто оно — мой владелец? Почему, наконец, меня всё время продают — и за унизительную сумму в пять эре? Будто я какой-то найденный в болоте русский спутник-шпион? Я всего лишь один, один из сорока четырёх дюжин, а меня хотят запереть в какой-то резервации.

Карлсон умел летать и многое видел. Он то и дело рассказывал разные интересные истории — например, про мальчика Тома Сайфера и его историю. Про то, как Том однажды влюбился в дочь судьи Бекки Шарп, и, решил жить с ней в хижине своего дядюшки. Но, чтобы избежать гнева отца, они убежали туда ночью и случайно провалились в старые каменоломни. Парочка заблудилась в пустых и гулких проходах, и долго наблюдала причудливые тени на стенах. Тому казалось, что эти тени на стенах пещер что-то означают, что они реальны — но на поверку всё оказывалось только видениями. В результате, когда кончились припасы, ему пришлось проглотить свою любовь в прямом и переносном смысле.

Кроме причудливых историй о том, как Карлсон избирался в Сенат, как он торговал башмаками и титулами в стране вечнозелёной капусты, и многих других легенд, Карлсон знал много забавных игр: на третий день путешествия выбил Малышу зуб и научил его чудесным образом сплёвывать через получившуюся дырку.

Среди историй Карлсона была и история про Категорический Презерватив. Мальчик не очень понимал, что это такое, но был дыряв, как звёздное небо и оттого способствовал нравственному закону. Нравственному закону, впрочем, способствовало всё — даже то, как устроен язык (Карлсон показал).

— Вот, смотри, — говорил Карлсон, когда их плот медленно двигался под чашей звёздного неба. — Категорический Презерватив — это охранительный символ. Он состоит из трёх частей и трёх составных источников: Родной веры — как культурного стока цивилизационного проекта; Родного быта и календарных традициях — как почва, и Родного языка как орудия и средства сохранения-охранения, а также как орудия и средства развития проекта в исторической парадигме.

— Парадигме… — с восторгом выдохнул Гекельберри Швед и чуть не упал с плота в воду.

— Осторожнее, — предостерёг его Карлсон. — соприкосновение с Категорическим Презервативом опасно для неокрепших душ. Мой товарищ, странствующий философ Пеперкорн, даже заболел, услышав фразу «осесть на земле» и долго лечился от туберкулёза.

Однажды они встретили Валета треф и Короля червей — двух странствующих философов. Философы устраивали представления в городах, и благодарные жители приносили им пиво и акрид. Однако судья Шарп опознал в них банду конокрадов, и разочарованные зрители хотели вывалять их в чернилах и стальных писчих перьях. Валет треф и Король червей бежали, и теперь скрывались — точно так же, как Карлсон.

Они оказались людьми образованными, и Малыш даже погрузился в сон от обилия умных слов, слушая, как они беседуют с Карлсоном.

Из того, что он успел понять, было ясно, что и они, и он сам заброшены на плот, как на корабль. Мужество и достоинство заброшенных в том, чтобы спокойно принять это обстоятельство, потому что курс корабля уже невозможно изменить. Карлсон, впрочем, говорил, что можно просто прыгнуть в воду. Но все уже знали, что Карлсон не умеет плавать.

Поутру Малыш проснулся на плоту один. Вокруг он увидел следы борьбы и долго их разглядывал — по следам было видно, что Карлсон сопротивлялся, но их попутчики связали его и покинули плот вместе с пленником.

Малыш причалил к берегу неподалёку от городка Санкт-Новосибирск и отправился на поиски Карлсона. Странствующие философы не успели уйти далеко, и Малыш вскоре нагнал их. Прячась за придорожными кустами, Гекельберри Швед следовал за ними, вслушиваясь в философские споры жертвы и похитителей.

Было понятно, что философы решили выдать Карлсона властям штата, чтобы выручить за него денег. Карлсон предлагал им даже пять эре, голос был жалок, он ведь давно скитался, жил на вокзалах, его дом сгорел, а документы украли — но философы были непреклонны.

Они притомились, и, прислонив Карлсона к дереву, упали в траву.

— Давайте я тогда расскажу вам историю про трёх философов, — сказал, наконец. Карлсон. — Вот послушайте: по пустыне брели три странствующих философа и двое из них невзлюбили третьего. И вот, один из этих двоих отравил воду во фляге несчастного. Но, не зная этого, другой решил, что врага убьёт жажда, и для этого проделал шилом дырку в отравленной фляге. Так и вышло — путник скончался от жажды — но вот вопрос — кто виноват в его смерти?

— Конечно тот, кто сделал дырку! — воскликнул Валет треф.

— А вот и нет, если мы исключим философа с шилом, то путник всё равно был бы мёртв, — воскликнул Король червей.

— Это не бинарная логика! — закричал Валет треф и треснул своего товарища в ухо.

— Да вы же просто колода карт, — страдальчески простонал Карлсон и закатил глаза.

Философы устроили драку — Валет треф сперва побил Короля червей, но тот быстро опомнился, и ответил тем же. В этот момент Гекельберри Швед подполз к Карлсону и развязал верёвки.

— Кстати, — спросил Малыш Швед, — а раз ты такой умный, ты не можешь мне объяснить, должен ли я выполнить свой общественный долг и выдать тебя, или должен ли я следовать сложившимся между нами отношениям и не выдавать тебя? Где правда, брат?

— Правда или истина? — быстро спросил Карлсон.

— И то и другое. Должен ли я сделать это в интересах истины или в интересах правды?

— С точки зрения истины ты, конечно, должен меня выдать.

— А с точки зрения правды?

— А с точки зрения правды — тоже. Но я бы попросил тебя этого не делать. Ведь вся эта философия — фуфло, а, между прочим, и у тебя и у меня есть бабушка. Смог бы ты огорчить мою бабушку до смерти? Смог бы, если б отдал меня федералам. А я бы твою не смог.

— У тебя точно есть бабушка?

— Это совершенно не важно, ведь всё равно ты не можешь это проверить. Есть ли у меня бабушка, нет ли — ты должен либо принять её существование на веру, либо отвергнуть.

— Охуеть. Теперь я понимаю, что значит «быть заброшенным»

Бродячие философы меж тем продолжали тузить друг друга, хотя уже изрядно вымотались.

— Ты знаешь, милый Карлсон, давай мы просто поплывём дальше. Забросимся обратно на плот, а всем, кто будет про тебя спрашивать, я скажу, что ты — мой отец, а так ты выглядишь, оттого, что у тебя горб и проказа. Будем плыть вечно, как Сизиф.

— Сизиф катил камень, — возразил Карлсон, поднимаясь.

— Да всё равно, хоть бы и «Камю» пил. Будем плыть и питаться левиафанами. Пока плот плывёт, всё будет хорошо. Мисиписи — великая река, и с неё выдачи нет.

Извините, если кого обидел.

09 февраля 2007

(обратно)

История про двенадцать банок

Фрекен Бок была мертва. Она была возмутительно мертва — как канцелярский стол в Шведской лиге сексуальных реформ.

В прихожей уже стояла крышка гроба, тоже возмутительно гладкая и белая, такая белая, что на ней хотелось написать химическим карандашом какое-нибудь слово.

Малыш сидел в своей комнате на кровати и уныло смотрел в серое стокгольмское небо. Из-под кровати выползли интересные журналы — теперь им некого было бояться. В журналах было всё: и арбузные груди, и мальчик — мечта поэта. Но теперь Малышу было не до них. Всё было плохо, ужасно плохо — и виноват был только он сам.

Перед смертью фрекен Бок призвала его к себе, и сказала, что драгоценности царевны Анастасии, что она вывезла из сожженного большевиками Петербурга, спрятаны в банке с вареньем.

На кухне, и правда, когда-то стояло двенадцать банок. И все двенадцать Малыш, воспользовавшись болезнью фрекен Бок, вынес на лестницу.

Кто теперь ел это варенье — было непонятно. Чьи зубы хрустнули, прикусив изумруд «Граф Панин» в чайной ложке — было решительно неизвестно.

Извините, если кого обидел.

10 февраля 2007

(обратно)

История про клоуна

Малыша с детства считали чокнутым. «Это, видимо, из-за книг» — считал папа. «Это, видимо, из-за книг», повторяла мама, но уже с куда большей скорбью.

Это всё из-за книг — Малыш знал наверняка, потому что именно книги были его лучшими друзьями. Всем лучшим в себе он был обязан книгам. Утром он проваливался между страниц, и вот уже босиком шёл по горной дороге, вот над ним склонялось лицо прекрасной принцессы. Он смотрел на её бездонные глаза и острые уши, и понимал — вот счастье.

Но его трясли за плечо, потому что надо было гулять с собакой. Его тянули играть в футбол или строить башню из кубиков.

Но всё это было не то — правда была там, где горели костры на башнях, где ворочался на вершине горы красный глаз, и сверкали клинки древних битв.

В книгах было всё — чудесный мир, в котором все хорошие люди вот-вот, наконец, объединятся и убьют всех плохих.

Однажды Малыш сделал себе шлем из кастрюли и меч из кухонного ножа. Он напал на злых демонов-вентиляторов, но его скрутили и отобрали амуницию.

Испуганный папа велел замуровать все книги в чулане — и книги про прекрасную ушастую принцессу, и книги про одинокий глаз, и книги про то, как кто-то вышел из леса, и про то, как то-то вошёл туда с дубинкой и мешком.

К Малышу приходил врач и спрашивал, испытывает ли он чувства к своей сестре, к брату и особенно к маме. Малыш отвечал, что испытывает, но не знает, какие.

Люди были ему не интересны — вот существа с острыми ушами были куда лучше. И мохнатые босоногие братья были понятнее. Даже похожие на яйцо всмятку существа с редкими кривыми зубами были родными.

Он знал из книг об этом всё, и однажды ему было видение.

На улице его остановил клоун в полосатых чулках. Клоун оглянулся и тихо, чтобы их не подслушали, велел мальчику ждать его в трактире быстрой еды, что стоял на границе города.

Мальчик отправился туда со своим приятелем Карлсоном, и обоих клоун (на самом деле это был мудрый волшебник) напоил крепким элем и уже собирался отвести в свой замок. Однако, в самый интересный момент, внутрь харчевни ввалились люди в чёрном, и, заломив клоуну руки за спину, увезли его прочь.

Но теперь Малыш знал всё о своём предназначении — волшебный эль соединился с пророчествами священных книг, и теперь мальчик видел, как на вершине огромной решётчатой башни ворочается круглый красный глаз, и понял, что он Избранный. Он должен отправиться в путь, и победить глаз. Теперь Малыш чувствовал себя настоящим рыцарем, потому что его приятель Карлсон принёс ему настоящий японский меч, что его отец отнял у настоящего японского городового.

Малыш нарисовал башню, что являлась ему в видениях, и практичный Карлсон сказал, что видел такую на старых фотографиях.

Башня находилась далеко на континенте, и путь предстоял неблизкий.

Они вышли рано, до звезды и двинулись в направлении Эрсундского моста.

Они пересекли пролив, шагая по проезжей части. Проезжающие мимо фуры сигналили, а легковые автомобили подмаргивали противотуманными фарами.

Мальчик старался шагать прямо, держа перед собой меч, Карлсон семенил сзади с банкой варенья в обнимку. Оружия ему, оруженосцу, не полагалось.

Достигнув Дании, мальчик освободил толпу бедняков с раскосыми лицами, которую вели куда-то полицейские. Карлсон был против того, чтобы вмешиваться, и успокоился только, когда бедняки подарили им в награду двух пони.

Они ехали на своих смирных лошадках меж полей, и Малыш читал стихи, которые посвятил своей прекрасной даме с острыми как бритва ушами.

Поля сменялись лесами, а один народ — другим. Речь стала странной и отрывистой, Малыш всё чаще дрался на мечах с местными рыцарями, а Карлсон отбивался от них ложкой.

Варенье давно кончилось.

Мудрый волшебник в полосатых чулках, видимо, погиб — и они часто встречали статуи, поставленные в его память в трактирах быстрой еды.

Как все путешественники, долго находящиеся вместе, они переняли часть черт друг друга: Карлсон узнал множество историй из священных книг, а Малыш научился воровать куриц и клянчить варенье у прохожих.

Наконец, они достигли края и этой страны, и въехали в другую. Малыш и Карлсон сразу увидели перед собой огромное поле, на краю которого стояли Чёрные Великаны.

Мальчик сразу узнал их — это были демоны той же породы, с которыми он как-то бился.

С тех пор он стал гораздо лучше вооружён, но и демоны подросли.

Пони жалобно ржали, Карлсон хотел свернуть, но Малыш уверил, что надо биться с демонами до конца.

Меч сломался, и герой рухнул на землю. Когда Карлсон подбежал к Малышу, было понятно, что его товарищ уже встретился со своей остроухой леди сонетов.

Он лез по мельничному крылу, и, наконец, повис в центре, распятый в центре. Земля и небо менялись местами, злые демоны отступали

Ось гигантского пропеллера хрустнула, и Карлсон почувствовал, что отделился от огромной башни-великана и летит над землёй. Он не падал, а именно летел. Деревянные крылья вращались у него за спиной.

Со стороны автострады к нему уже бежали люди, но их фигурки становились меньше и меньше. Карлсон набирал высоту.

Извините, если кого обидел.

11 февраля 2007

(обратно)

История про чёрный бархатный плащ с кровавым подбоем

Малыш немного испугался, когда увидел на своём подоконнике толстого человечка. Человечек был одет в чёрный кафтан, расшитый серебром и был похож на гусарский мундир, а за плечами у человечка развивался чёрный бархатный плащ с кровавым подбоем. Он немного был похож на Супермена, но Малыш сразу догадался, что это Карлсон.

— Давай пошалим?

Пошалить Малыш очень хотел, потому что он заболел, и давно не выходил из дома — а гулять так хотелось!

— Мы сейчас полетим, — сказал Карлсон, бесцеремонно засунув Малыша подмышку. — Ничего, не бойся, бояться уже совершенно нечего.

И они, описав петлю, взлетели на крышу. На крыше стояла лошадь.

Другой бы удивился, а малыш только захлопал в ладоши — хотя конь был унылый и ужасно тощий, похожий на скелет, обтянутый бумагой. Похоже, Карлсон его совсем не кормил.

— Да, мы полетим на коне. А что удивляться, — объяснил Карлсон. — Когда сажаешь кого-нибудь себе на шею, то можно её натереть, да и мой конь крылат и куда более поместителен.

Для начала они попали в чудесный марципановый дворец. Там повсюду били барабаны и стойкие оловянные солдатики маршировали туда и сюда, бойко отдавая честь, и теряя «на караул» свои карабины. Штыки сверкали на солнце, пахло табаком, ваксой и солдатскими сапогами.

Привязав коня к хлебному дереву, Карлсон и Малыш прошли во дворец. Во всех комнатах им кланялись фрейлины с потасканными лицами, и придворные в затасканных костюмах. Их представили принцу и принцессе, которые играли в крокет очень странными клюшками. Принцесса, забыв о своём марципановом принце, принялась кормить Малыша тортом в форме кривого огурца.

Однако Карлсону быстро надоело это зрелище, и он заявил, что шастать по ночам к принцессам Малышу рано. Поэтому Карлсон отобрал у Малыша торт-огурец и быстро съел сам.

— Давай пойдём на свадьбу, — предложил Карлсон, вытерев свои жирные губы. — Только ты, Малыш, должен надеть военный мундир. Военный мундир очень всех красит.

— Знаешь, милый Карлсон, мне не очень нравится эта идея. Может, кого-то он и красит, но я не очень хотел бы идти куда-то, где военный мундир является необходимым условием.

— Фу, какой ты скучный! Даже если это мышиная свадьба под полом, где всё вымазано салом в качестве единственного угощения? Впрочем, как знаешь.

И, покинув марципановый дворец, они полетели глядеть на птичек.

Вскоре они увидели огромный птичник, где сидели петухи и куры, индюки и утки. В птичник залетел аист и начал проповедовать всем, кто там был о египетской вере, пирамидах и том, как хорошо быть страусом и бегать взад-вперёд по пустыне.

Впрочем, индюки затопали, утки захлопали, а петух сказал, что аист просто дурак.

Карлсон плюнул на пол и швырнул в петуха камнем:

— Завтра из вас сварят суп, ответственно вам говорю! Это ж я, Карлсон, не узнали меня? — и птицы, узнав, враз затихли, а аист улетел.

— Ты знаешь, милый Карлсон, — сказал Малыш. — Ты, по-моему, не прав. Ну чего этот аист доебался до петухов и уток со своими страусами. Вот если я буду приставать к Боссе, который сломал ногу, с рассказами о том, как хорошо играть в футбол, он, по-моему, не обрадуется. Да и счастье страуса, который носится по своей Африке и никак не может взлететь, мне кажется — не очень велико.

Но Карлсон его уже не слушал.

Они перенеслись обратно в комнату Малыша.

— Ну, — начал прощаться Карлсон. — Мне пора. Надо к завтрашнему дню принарядить весь мир. Я вывинчу из своих дырочек все звёзды, пронумерую их, и привинчу обратно — но в строгом симметричном порядке.

— Вот так мерзость, — сказал вдруг портрет на стене. Это был портрет дедушки Малыша, который был изображен с секстантом в руках.

— Вот так мерзость, — повторил он. — Ведь звёзды не игрушки, а такие же светила, как наша Земля.

— Дедушка, — робко возразил Малыш. — Земля вовсе не светило.

— Дело-то не в этом, — сурово ответил портрет. — Знаешь, Малыш, как только ты услышишь, что что-то хотят пронумеровать и повесить — жди беды. Не говоря уж о желаниях приукрасить мир — они вечно кончаются какой-то дрянью, пахнет горелым мясом, а мир, не смотря ни на что, становится только хуже.

— Глупости! — крикнул Карлсон, — и снова схватив Малыша в охапку, вылетел в окно, где уже давно, перебирая в воздухе ногами, их поджидал бледный конь.

Чтобы погонять его, Карлсон прихватил из дома Малыша швабру.

— А вот, смотри, это мой брат. — Карлсон ткнул пухлым пальчиком в другого человечка с моторчиком, что, держа в каждой руке по раскрытому зонтику, будто парашютист, пытался приземлиться на чьём-то подоконнике. — Его зовут Оле-Лукойе. Братец мой человек мягкий, любит варенье — оттого сказки его сладкие и липкие. Когда он вваливается в чужой дом, то сразу подкрадывается к детским кроваткам и брызжет детям в глаза сладким молоком из специальной спринцовки. А потом он легонько дует им в затылки, отчего дети окончательно теряют способность сопротивляться.

— Бр-рр, — сказал Малыш. — Не очень-то мне это и нравится! Вот ещё! Подкрадываться и прыскать в глаза! Да ещё дуть в затылок!

— Не бойся, — ответил Карлсон. — Тебе это не светит.

А пока они летели над мостовыми — мимо окон, балконов и черепичных крыш. И отовсюду высовывались дети. Карлсон спрашивал их всех, какие у них были отметки за поведение.

— Хорошие! — отвечали все.

— Покажи-ка! — говорил он.

Детям приходилось показывать дневники, табели и справки, и тех, у кого действительно были отличные отметки, Карлсон сажал впереди, а троечников и хулиганов он сажал позади себя.

— Вот видишь, как всё просто, и ничего не надо бояться.

— А я и не боюсь, — отвечал Малыш, хотя его била крупная дрожь. Ему очень не хотелось слушать ни страшные, ни весёлые сказки, ему хотелось обратно к маме. Но он твёрдо знал, что это не самое страшное, а самое страшное как раз превратить свою жизнь в погоню за справками о хорошем поведении.

Но они неслись по небу, забираясь всё выше, и хлопал над головой чёрный бархатный плащ, и тускло светили пронумерованные Карлсоном звёзды.

Сам Карлсон гулко хохотал, размахивал шваброй и шептал Малышу на ухо:

— Не надо бояться, не надо! Да не бойся, дурачок, ты ведь и не проснёшься.

Извините, если кого обидел.

12 февраля 2007

(обратно)

История про скважину (хорошо забытое старое)

Карлсон был не одарён сентиментальностью: он на гробе своей жены тефтели ел, истомившись отсутствием продуктового снабжения. А снабжали Карлсона хорошо, как иностранная мозговая сила он получал животное масло и муку в двойной норме. Да только теперь некому было сделать хлеб, потому что аппарат жизни Карлсонихи встал, и починить его не было никакой возможности.

Уж на что был учён иностранный специалист, а природа старости ему не покорилась.

Работал Карлсон на строительстве нефтяной скважины прямо посередине новой России, на Ивановом озере. Стучала, повинуясь ему, паровая машина и грызла русскую землю. Вода Иванова озера задумчиво глядела на труд рабочих.

Некоторые из них раньше крутили гайки в паровозном депо, и хоть привычные были к тонкому искусству техники, удивлялись:

— Как это паровоз снуёт туда-сюда по земной поверхности, а тут он поставлен на торец и делает дыру в земле.

Карлсон демонстрировал свою шведскую науку рабочим:

— Глядите, будет и вам такой пропеллер в спине, если будете по чертежам, а не народным размышлением действовать. Я поэтому и могу направить пар в нужную трубку, и он застучит долотом в землю. Вот у меня в Швеции десять тысяч паровых машин, и все они работают как швейцарские часы, а у вас время исчезает в пустоту разговоров и самодельного спирта.

Про часы слышали многие, но особого доверия к Карлсону не было — по смерти жены он стал неряшлив, питался сухой учёностью, а запасную рубашку сжёг угольным утюгом.

Всю жизнь Карлсон боролся с пустотой, и даже Скважина для него была не просто дырой в земле, а культурным сооружением, в стальных границах которого потечёт нужная прогрессу нефть или горючий газ. Пустоты Карлсон не любил, и часто говорил председателю поссовета, прозванного за кривые ноги и эпилептические пузыри на губах Малышом, о её вредоносности.

Малыш согласно кивал, но его дело было сторона — раз в день он писал отчёты о сохранности общественного имущества и казённой машины. Отчёты он складывал в ржавый почтовый ящик на главной площади.

Ящик висел на двери заколоченного собора и другим безответственным людям был без надобности. Только воробьи свили там себе гнездо, изгадив и изорвав всю находящуюся в ящике бумагу.

Так прошло много скучного времени, но однажды утром паровая машина вздохнула, ухнула и просела вниз.

Тут же понизился и уровень Ивановского озера, покосились избушки на берегу, а из них четырнадцать и вовсе развалились. Погасла контрреволюционным образом лампочка Ильича в поселковом совете, а движение воды вовсе не окончилось. Она, бросив мирное созерцание, шла внутрь земли.

Наконец, она всхлипнула и вся ушла в дырку под паровой машиной.

Рабочие задумчиво бродили по илистому дну и собирали бесхозных рыб. Карлсон летал над озером, осматривая изменившуюся конфигурацию земли.

К вечеру подпорки машины разогнулись, и вся она провалилась в дыру. Многие заглядывали туда и говорили, что внутри дыры виден свет и чужое небо над противоположными странами.

Убежав от одной бабы и потеряв всякое понятие о жизни, в дырку свалился мясистый частный кролик. Необразованная баба, перекрестясь, прыгнула в эту дыру за своим мещанским кроликом, обняв для храбрости банку с вареньем кулацкого приготовления. Дыра выбросила обратно пустую банку, а вот бабу с тех пор никто больше не видел.

Малыш предлагал использовать дыру на благо трудящихся, а так же для влияния революцией на ту сторону земного шара, но случившееся с бабой пугало рабочих. Исследования дыры прекратись, и лишь самые отчаянные норовили плюнуть с её края.

От избытка непроизводительной силы Карлсон занялся составлением географической карты путём воздушных съемок.

— Дурачок, — сказал Карлсону Малыш, — ты мог выше солнца взлететь, а теперь тебе по шапке дадут. Сюда эшелоны гнали, тобою Советская страна гордилась бы, миллионы человеческого народа. А теперь превратят тебя в биологический матерьял, и если мы сообща будем воскрешать мертвецов, никто о Карлсонихе твоей не позаботится.

Малыш оказался прав в своём революционном чутье.

За Карлсоном приехали из города три человека на автомобиле. Автомобиль не снёс надругательства дорогой и повяз в грязи, не доехав четыре версты до посёлка.

Потеряв один сапог и замазавшись, три военнослужащих человека добрели до рабочего посёлка к утру и постучались в дом Карлсона.

— Шведский подданный Карлсон, объявляем тебе волю всего трудового народа и его особых органов. За превращение в пустоту материального ресурса Советской власти и бездумное парение над землёй, лишаешься ты теперь двойной продуктовой нормы. Так как затруднительно доставить тебя в город для разбирательства, ты подвергаешься высшей мере социальной защиты прямо на месте.

Карлсон представил себе, как его фотографическая карточка будет пылиться на его шведской полке среди запылённых книг. На карточке он был молод, в инженерской форме с погонами королевской горной академии — и от этого рассуждения пустота поднялась снизу и высосала его сердце.

В этот момент три военнослужащих человека в мокрых шинелях прислонили Карлсона к избяной стене и прицелились.

Извините, если кого обидел.

13 февраля 2007

(обратно)

История про Марс (хорошо забытое старое)

ОТСТУПЛЕНИЕ МАРСА

Чёрным непроглядным вечером 192* года по Проспекту Красных Зорь в Петрограде шёл молодой человек, кутаясь в длинную кавалерийскую шинель. Под снегом лежал тонкий лёд бывшей столичной улицы — дворники исчезли, город опустел. Молодой человек оскальзывался, хватался рукой за руст и облупленную штукатурку пустых зданий. Тогда он начинал кашлять — хрипло и надсадно — колкий сырой воздух петроградской зимы рвал лёгкие.

В такт кашлю ветер хлопал и трещал плакатом, протянутым поперёк улицы «Наша власть верная, и никто у нас её не отберёт». Старуха шарахнулась в сторону от молодого человека, перевалилась через сугроб, как курица, шагнула к нему было девка в драной кошачьей шубе, зашептала жарко:

— На часок десять, на ночь — двадцать пять… — но всмотрелось в лицо и, махнув рукой, скрылась в метели. Выступил из мглы патруль, вгляделся в шесть глаз в потёртый мандат парнишки.

— Демобилизованный? С польского? Куда на ночь глядя?

— Иду в общежитие имени Френсиса Бекона. Комиссован вчистую после контузии, — прокашлял бывший кавалерист. — Махры, братишка, не найдётся?

Сунули ему щепоть в руку, спасая махорку от ветра, и исчез патруль в метели, будто его и не было. Демобилизованный осмотрелся и увидел прямо под носом, на мёртвом электрическом столбе трепещущую бумажку.

Он уже собрался содрать её на раскурку, но вчитался в кривые буквы: «Инженер В. И. Карлсон приглашает, желающих лететь с ним в ночь на новолуние на планету Марс, явиться для личных переговоров завтра от 6 до 8 вечера. Ждановская набережная, дом 11, во дворе».

Но уже утром демобилизованный появился на Ждановской. Там в лесах, виднелось гигантское яйцо с большими буквами Р.С.Ф.С.Р. по округлому боку.

— Василий Иванович, к вам! — закричал мастеровой.

Карлсон оказался невысоким толстым человечком, быстро сжавшим болезненную руку молодого человека своей пухлой и тёплой рукой.

— Карлсон. А вы, товарищ, кто будете?

— Зовите Павлом Малышкиным, не ошибётесь. Я, товарищ, прошёл польскую войну, ранен два раза, моя жизнь для революции недорога, на Земле я пенсионная обуза — так что за мировую революцию на Марсе мной запросто можно пожертвовать.

— Ну, может, жертвовать жизнью и не придётся. Но фрикаделек с плюшками я тоже не обещаю. Хотя мускульная сила мне нужна, пока будете вертеть винт, будете получать паёк вареньем.

Они стартовали через три дня. Пороховой заряд подбросил огромное яйцо над Петроградом, земля ушла вниз, а внутри Павел уже бешено крутил ногами передачу винта. Яйцо поднималось всё выше, и Карлсон сменил своего спутника.

— Подожди, Павлуха, экономь силы. Пространство между планетами сильно разряжено, и там мы полетим по баллистической инерции — важно только набрать нужную скорость.

И точно — они стремительно покинули земную атмосферу и вот уже неслись среди чернеющих звёзд. Красная планета приближалась.

Теперь уж хотелось другого — умерить бег и не разбиться о твёрдую поверхность. Но вот яйцо, пропахав борозду, остановилось на высоком берегу марсианского канала.

— Что, Василий Иванович, победа? — спросил Павел, отвинчивая крышку люка и вдыхая свежий воздух.

— Рано ещё, Павлуха. Открою тебе тайну — мы с тобой разведчики, так сказать в мировом масштабе.

Они спустились к воде. Павел решил напиться, и вдруг понял, что в марсианских каналах течёт чистый спирт. Товарищи перешли канал вброд, и Карлсон расстелил на берегу чистую тряпицу и вывалил на неё чугунок варёной картошки.

— Смотри, Павлуха — вот мы, то есть, Земля. Вот — Луна, вот — Марс. Мировая революция остановилась пока в границах Р.С.Ф.С.Р. — но если Марс будет наш, то дело коммунизма будет непобедимо. Главное — сломить сопротивление мегациклов и монопаузников, а там насадим яблонь… Будут и тут яблони цвести, понимаешь!?

— Как не понять! — с жаром откликнулся Павел, — доброе дело! Меня наши комсомольцы малышком звали — так и говорили, сами до коммунизма, может, не доживём, а вот ты — пожалуй. Правда, у меня со здоровьем неважно.

— Что ж! — прервал его Василий Иванович, — давай мы по радио предупредим товарищей. Воздух здесь есть, в воде (он посмотрел в канал) есть рыба. Надо вызывать своих.

Но не тут-то было. Грянули выстрелы — к ним, на воздушных винтовых аппаратах приближались люди с ружьями наперевес. Василий Иванович и Павел одновременно выстрелили и побежали к своему аппарату. Бежать было тяжело — незнакомая слабость тяжелила ноги.

— Беляки, и тут беляки, — кашляя, кричал Павел. — Не отставайте, Василий Иванович!

Вдруг он увидел, как Карлсон неловко взмахнул рукой и упал в канал. Течение понесло боевого товарища прочь.

Но делать нечего, всё равно надо было предупредить своих. И вот Павел заперся в межпланетном аппарате — он уже ничего не видел и вслепую отправлял радиограммы на Землю.

Прошло несколько дней, пока с неба, прочерчивая его дымными следами, не упали несколько боевых яиц. Красноармейцы, высыпавшие из них, собирали гигантские бронированные треноги, налаживали связь.

Павел общался с боевыми товарищами с помощью записок. Чтобы не оставлять одного, его погрузили на носилках под бронированный колпак одной из треног, и отряд начал действовать.

Перед ним лежала красная марсианская степь, кузнечики пели в высокой траве, но зорко стерегли пространство боевые гиперболоиды на треногах.

Двигаясь вперёд, они уничтожили несколько разъездов марсианских белогвардейцев и помещичий посёлок. Гиперболоиды работали безотказно — их слепящие лучи прокладывали широкий и торный революционный путь.

Поступь треног бросала в дрожь племена мегациклов и монопаузников, как вальпургические шаги командора — испанского повесу.

Но на следующий день, когда мегациклы и монопаузники были готовы сдаться, все красноармейцы вышли из строя. Одинаковые симптомы позволяли предположить отравление.

— Что-то не то с этим спиртом, — бормотали наполовину ослепшие бойцы, — не тот это спирт.

Они умирали прямо в бронированных колпаках своих треног, парализованные и ослеплённые. Те, кто умел писать, сочиняли прощальные записки. Павел надиктовал свою: «Мы пали жертвой в роковой борьбе, нам мучительно больно, но нам ничуть не жаль, потому что жизни наши отданы за самое дорогое — за счастье межпланетного человечества».

14 февраля 2007

(обратно)

История про пар (хорошо забытое старое)

ПАР

— Что? Не видать? Где ж они — волновался на крыльце барского дома Николай Петрович, хлебосольный и радушный барин. Настоящий незлой русский человек, он ожидал приезда своего сына.

И действительно, на дороге показался тарантас, над ним мелькнул околыш студенческой фуражки.

— Малыш! Малыш! — и вот уже отец обнял сына. Впрочем, тот быстро отстранился:

— Папаша, позволь познакомить тебя с моим добрым приятелем Карлсоном, что любезно согласился погостить у нас.

Карлсон оказался упитанным человеком, который не сразу подал Николаю Павловичу красную руку с толстыми пальцами-сардельками.

Карлсон не прижился в барском доме. Он съехал во флигель, где устроил себе мастерскую — и днём и ночью он что-то резал там, строгал и пилил. Однажды Малыш, зайдя во флигель, увидел как его университетский соученик приделал к себе на спину винт и прыгает со столов и стульев, махая руками.

Малыш тихо притворил дверь и пошёл к лесу, где девушки собирали ягоду. Их звонкое пение раззадорило Малыша, и он несколько дней не возвращался домой.

Надо сказать, что многие птицы любят ягодные места. Хорошо охотится рядом с таким ягодным местом, скажем, на тетеревов. Настреляешь довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно режет плечо — но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, ещё светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинают густеть и разливаться холодные тени…

Но мы отвлеклись — как-то Малыш думал позвать Карлсона к девкам, но тот даже не отворил дверь, а напротив, бросил в окно короткое nihil. Малыш удалился, озадаченный. И правда, Карлсон до того был увлечён своими изысканиями, что даже не съездил проведать свою бабушку, госпожу Бок, вдову военного лекаря.

Малыш недоумевал о таком поведении, но Николай Павлович объяснил ему, что такая чёрствость пошла у нас, разумеется, от немцев.

— Вот, — заметил он, — один немец тоже был недавно в уезде, да на спор начал на масленице есть блины с купцом Черепановым. Объелся блинами, да и умер — ему бы фрикадельками да тефтелями питаться, а он туда же… Блины на спор решил есть…

И Николай Петрович, приняв от Ерошки-лакея раскуренный чубук, прекратил рассказывать.

Через какое-то время, то ли потерпев неудачу в полётах со стульев, то ли, наоборот, преуспев, Карлсон вышел на свет и начал делать упрёки Малышу.

— Ты развалился, спишь всё, — говорил он. — Между тем Россия требует нового человека. А где его взять, если всяк будет лежать в праздности. Вот скажем, паровые машины — определённо, они сумеют изменить весь мир к лучшему.

Через неделю в поместье появился англичанин в гетрах, с бритыми бакенбардами. Вместе с ними прибыл целый воз труб и медных листов. Они заперлись во флигеле, а когда англичанин уехал, выяснилось, что Карлсон всем по кругу должен.

И когда к нему подступились с расспросами, он молча привёл всех во флигель.

— Это моя паровая машина, — с гордостью сказал Карлсон, указывая на сплетенье труб, похожее на голый весенний лес.

Паровая машина грохотала, её металлические части гремели, поршни то поднимались, то опускались снова.

— У меня будет десять тысяч паровых машин, — продолжил Карлсон, но в этом момент флигель огласил свист, он усиливался и горячий пар заполнил помещение. Малыш опрометью бросился вон.

Столб огня и пламени встал на месте несчастной постройки, к которой уже бежали барские мужички, как на одно лицо обтёрханные и помятые. Таких много в нашем небогатом краю, где я так любил охотиться на рябчиков. Птица рябчик — плут, веры ей нет, да и мяса на её костях мало. А бывали случаи, когда я приносил по пятнадцать рябчиков и потом долго у костра смотрел в ночное небо…

Вернёмся к нашему герою.

В одном из отдалённых районов России есть сельское кладбище. Как почти все наши кладбища оно как-то покривилось и покосилось, скот топчет кладбищенскую траву. Туда, на одну из могил ходит сгорбленная старая женщина, печально смотрит она на серый камень с изображением пропеллера, под которым покоится тело её сына. Неужели её молитвы былибесплодны? Но нет, хоть страстное сердце, которое как запущенный не вовремя пламенный мотор, замолкло навсегда, гармония и спокойствие природы говорит старушке о вечном мире и жизни бесконечной…

Извините, если кого обидел.

15 февраля 2007

(обратно)

История про братьев Свантесонов (хорошо забытое старое)

БРАТЬЯ СВАНТЕСОНЫ

Тот мой герой, о котором я собираюсь рассказать, был третьим сыном в семье Карла Ивановича Свантесона — обрусевшего не то шведа, не то датчанина.

Помещиком он был никаким, то есть самым маленьким и ничтожным, нигде не служил, и слыл больше за городского шута, причем шута неразборчивого, отвратительного и не знающего грани, которую в шутках переходить не стоит. Овдовев, он ввёл в доме вывезенные из Швеции привычки и превратил его в вертеп.

Глухонемой сторож Герасим только мычал, когда дом наводняли очередные профурсетки вкупе с монтаньярами. Но именно Герасим во ту пору ходил за детьми Карла Ивановича.

Трое детей, не в пример отцу, хоть и росли без надзора, выросли крепкими, сильными юношами.

Старший, Борис, или как звал его отец — Боссе, был человеком вспыльчивым, учение не шло ему в прок, но в остальном он был то, что мы называем добрый малый. Вспыльчивость, как говорится, не выносилась из избы. В городе, однако, знали, что отец и сын чуть не дерутся из-за мелкой наследной монеты — того приданого покойной супруги, которое растворилось неведомым образом.

Но речь моя шла именно о третьем сыне, которого мы вслед их семейной традиции будем называть Малышом.

Малыш был мальчиком кротким и непрактичным. В детских играх именно ему доставались тумаки и обиды, часто он недосчитывался карманных денег, а то его товарищи рвали портьеры в доме и делали чучела из простыней Карла Ивановича. Поэтому ему приходилось много терпеть — и уже от родного отца.

В бестолковом доме Карла Ивановича был ещё один обитатель — суетливый и быстрый слуга Карлсон. Будто муха летал по дому этот Карлсон, и иногда казалось, что сзади приделан к нему какой-то пропеллер для пущей быстроты. Он чинил отопление, носил с базара картошку и лук и даже кормил волка, зачем-то купленного у директора передвижного зверинца.

Ходила молва, что это вовсе не швед, или там датчанин, а ребёнок, родившийся у городской дурочки Акулины от самого Карла Ивановича. Впрочем, Карл Иванович всё отрицал, но взял в свой дом ребёнка, воспитал и даже, как говорила всё та же молва, придумал ему фамилию Карлсон.

И вот однажды утром Карла Ивановича нашли в доме, с головой, лежащей на книге. Страницы были полны популярных объяснений по поводу пестиков и тычинок, а рядом с телом лежал окровавленный пестик, тычинок поблизости не наблюдалось — разве голова несчастного Карла Ивановича превратилась в огромную тычинку.

Боссе был немедленно взят под стражу — ему припомнили и крики, и ссоры с отцом, и наследство. Да и больно ловко это всё выходило — он и убил-с, как уверял нас присяжный поверенный Владимир Ильич. Только один Малыш был уверен в невиновности своего брата.

Накануне суда, вернее, в ночь перед судом к Малышу явился Карлсон. С заговорщицким видом он долго ходил вокруг и около стола, и, наконец, признался, что ему начали являться видения.

— Что за видения? — горячо интересовался Малыш.

— А вот какие видения-с. Ко мне пришёл этот странный человек, — сбивчиво говорил Карлсон. — Но я расскажу вам-с всё по порядку-с.

И Карлсон начал рассказывать, да столь прихотливо, столь затейливо, что Малыш не разу не прервал его, хотя и засыпал несколько раз.

Легенда о летающем мальчике

— Итак, этот мальчик, нестареющий мальчик начал являться ко мне, но ведь поговорить с умным человеком завсегда приятно-с… Это, конечно, не то сошествие, которого так боится всякий человек, но этот особый летающий мальчик стал являться ко мне как священник перед казнью. Мальчик этот довольно известен, и зовут его Петя. Этот Петя всегда что-то вроде пророка или старца, учит жизни, борется с пороком и заметьте-с, ничуть при этом не стареет.

— Явившийся ко мне летающий маленький Петя, — продолжал свой рассказ Карлсон, — мешал мне, мешал ужасно-с. Приходя снова и снова, этот кровожадный мальчик множился в моих глазах… Сегодня он стал упрекать меня в смерти отца, а я ведь всего лишь отомстил ему за детскую слезинку Боссе, которую пре хорошо запомнил. Он ведь сам мне говорил — про слёзки-с. Но летающий мальчик Петя говорил, что я только разрушил сказку. Я рассмеялся ему в лицо и отвечал, сделал хорошее и доброе дело, а самые лучшие детские сказки лживы. Именно разочарование и боль от этой лжи, (и чем эта ложь сильнее, тем лучше) — помогают подготовиться ко взрослой жизни.

Наконец, я запер его в тайной комнате, наедине с философским камнем, а потом позвал ручного волка. Волк вошёл к Пете, и моё сердце успокоилось.

Малыш не поверил Карлсону. Вернее, он не мог понять, что в рассказе Карлсона правда, а что — нет. На всякий случай он дал Карлсону немного денег, чтобы тот пошёл завтра в суд, взял вину на себя, а потом отправился на каторгу. Малыш знал, что так все всегда делают.

Наутро Герасим прибежал с вестью о том, что Карлсон кинулся в реку. Тело искали, но не нашли. Некоторые обыватели, правда, утверждали, что Карлсон, когда бежал к обрыву, был похож на свинью, в которую вошёл бес. Он хрюкал и гоготал, но, упавши вниз, выровнял полёт и у самой воды и полетел прочь. Скоро он скрылся из виду, и уже никто не понимал — да и был ли на свете этот мальчик?

Так или иначе, Боссе остался единственным обвиняемым. И как пошёл говорить прокурор — и всё выходило: виновен и виновен. Оттого, дескать, что больше некому. Прокурор в конце стал говорить страшное, что убийцу нужно приговорить к высшей мере по уголовному уложению, то есть сузить.

Публика заахала, но Малыш, который долго слушал эту речь, проникся её пафосом. Немного поколебавшись, он решил, что на самом деле неважно, кто именно убил Карла Ивановича.

Главное, что дело сделано. Хорошее, правильное дело, и теперь он, Малыш, должен быть таким же умненьким, таким же смелым и милым как Карлсон. И вечная память мёртвому мальчику! — с чувством прибавил он вслух.

И все подхватили его восклицание, каждый разумея что-то своё, и думая о разных мальчиках.

Извините, если кого обидел.

15 февраля 2007

(обратно)

История про грибы (хорошо забытое старое)

ЗА ГРИБАМИ

Рассуждение

Два брата как-то пошли за грибами в Сумрачный лес. Они заблудились и увидели большой камень у тропинки. На камне было написано: «Если перейти реку, то вы увидите медведицу и двух медвежат, нужно поймать медвежат, отвести их в город, за это вам дадут царскую корону, потом её отнимут, потом вы будете странствовать по свету, пахать землю и смирять свою гордыню, и, наконец, умрёте знаменитыми».

Один мальчик, именем Боссе, сказал, что ему не очень хочется умирать, и пошёл искать дорогу из леса. Он шёл долго и пришёл к большой избе. В этой избе сидело много детей, и все они писали и читали что-то. Увидев Боссе, они сразу научили его читать Богородицу, но при этом каждое слово говорить не так. Их начальник, высокий бородатый человек, весь в красном, закрыл за мальчиком дверь в эту избу, и с тех пор его никто мальчика Боссе не видел.

А второй мальчик, которого звали Малыш, пошёл за реку, но никаких медведей там не оказалось.

Он долго ходил по Сумрачному лесу, пока, наконец, не увидел странного человечка, который сидел на огромном червивом грибе и курил глиняную трубку.

Человечек спросил Малыша, куда тот хочет пойти.

Малыш сказал, что хочет прожить интересную жизнь и найти двух медвежат.

— А, — так ты читал надпись на камне? — понял человечек. — Не принимай её всерьёз, там опечатка. Но всё равно из леса выбраться надо. Ты куда хочешь пойти?

— Всё равно, — ответил Малыш, который немного испугался.

— Тогда мы можем двигаться в любую сторону, например за зелёной палочкой. Ведь за зелёной палочкой ходят ровно сорок лет. А потом мы просто уже прогуляемся, — обрадовался человечек и нажал кнопку у себя на животе. Такая кнопка часто бывает на животе, и если на неё достаточно долго жать, то она включает специальную машину, которая вертит винт, что располагается на спине у подобных человечков, если, конечно, они хорошо к этому подготовились.

Винт завертелся, и человечек взлетел в воздух, показывая путь.

И Малыш пошёл за летающим человечком.

Они шли очень долго, и Карлсон всё время висел в воздухе рядом, держа в руке зелёную палочку. А Малыш всё шёл и шёл за ней.

Башмаки мальчика развалились, и он пошёл босой. Прошло много лет, и никто бы не узнал прежнего Малыша — он оброс длинной, уже поседевшей бородой. Когда им переставали подавать, Малыш зарабатывал себе на пропитание нелёгким крестьянским трудом.

— Долго ли ещё нам идти? — спрашивал он Карлсона время от времени.

Эта фраза давно потеряла смысл, потому что Карлсон отвечал:

— До самой смерти, Малыш. До самой смерти.

Внезапно кусты расступились, и Малыш увидел ржавые рельсы. Между шпалами проросла трава, идти по ним было неудобно, но Карлсон всё гнал его вперёд.

Наконец, вдали показалась станция.

— Соберись, — прожужжал Карлсон. — Немного осталось. Там есть чудесный домик станционного смотрителя — больше тебе ничего не понадобится.

Извините, если кого обидел.

16 февраля 2007

(обратно)

История про Малыша и Гуниллу (хорошо забытое старое)

МАЛЫШ И ГУНИЛЛА

Пир кипит в княжеском замке — выдаёт князь красавицу Гуниллу замуж. Бьют скальды по струнам, терзают уши. Славный викинг по прозвищу Малыш смотрит на Гуниллу, она прячет взор под покрывалом. Не замечает храбрый молодой воин, что смотрят на него с завистью брат Боссе и товарищ по детским играм Кристер.

Нравится им Гунилла, и только хмельной мёд не даёт гостям увидеть взгляды, что бросают мужчины на влюблённую пару.

Но вдруг грохнул гром, сверкнула молния, тьма покрыла любимый Малышом город. Покатились по лестницам ночные горшки и пьяные гости, лопнули бычьи пузыри в окнах.

Миг, и стихло всё. Но нет нигде Гуниллы.

Объявил старый конунг поиски, пообещал нашедшему переиграть свадьбу.

И вот трое выехали из ворот замка — Кристер со своими служанками, Боссе с толпой оруженосцев, и Малыш — один-одинёшенек.

Кристер поехал в одну сторону, Боссе — в другую, а Малыш — никуда не поехал. Малыш сел на камень и задумался.

Он думал долго, и орешник успел прорасти сквозь его пальцы.

За это время Кристер успел вернуться, стащить его меч, и уехать снова. Боссе ограничился тем, что увёл у брата коня.

Очнулся Малыш оттого, что рядом с ним на землю села огромная птица.

— Здравствуй, дикий гусь, — сказал Малыш. — Отнеси меня в Вальхаллу, на небо, где много хлеба, чёрного и белого…

— Я не дикий гусь, я птица Рухх, — отвечала та. — Меня послало сюда провидение, чтобы завязать узлы и сплести нити. Только знай — всё, чего ты хочешь, сбудется, но буквально. Ты найдёшь утерянное, но не будешь рад.

Малыш сел на шею птице, взял в руку, за неимением лучшего, садовые ножницы и полетел вокруг света.

Прошло много дней и ночей, пока Малыш не увидел в воздухе карлика с длинной бородой. Чалма воздушного странника сверкала огнями драгоценных камней. На спине его, словно начищенный щит, сверкал и переливался радужный круг. Малыш понял, что это и есть похититель Гуниллы — великий Карлсон, маг и чародей.

Долго он бился с Карлсоном, пока не обстриг ему всю бороду. А потом спросил его о Гунилле.

— Глупец! — крикнул Карлсон. — Зачем мне, старику, твоя Гунилла. Волею заклинаний я могу всю равнину, что находится под нами, уставит рядами готовых на всё суккубов. А твоя Гунилла никуда не исчезала из замка. До сих пор она моет твоему другу Кристеру ноги, скрываясь среди его служанок. А за то, что ты меня так обкорнал, я предрекаю тебе изгнание.

Но, что сделано, то сделано — стриженого и бритого Карлсона запихнули в котомку, и Малыш повернул домой.

Словно ватное одеяло, наползла на замок тень крыльев птицы Рухх, разбежались придворные и слуги. Дрожа, как два осиновых листа, стояли Боссе и Кристер перед Малышом. За их спинами пряталась полуодетая Гунилла.

— Нужно отрезать Кристоферу голову, — сказал славный Боссе. — Надо, впрочем, отрезать её и мне, но я твой брат.

— Мы все будем — братья! — голос Малыша был суров, а рука лежала на рукояти меча. — И он рассказал о проклятии карлика.

Заплакав, все трое поклялись в дружбе страшной клятвой викингов.

— Останешься здесь, брат Боссе? — спросил Малыш.

— Для конунга это слишком мало, а для брата великого Малыша — слишком много, — отвечал тот.

— А ты, брат Кристер?

— Знаешь, брат мой, я давно хотел посвятить себя духовной жизни и нести слово господне в чужих краях.

И братья решили ехать вместе.

И на следующее утро они и Гунилла отправились на поиски новых земель.

Путь их лежал на юг, речная волна билась в щиты, вывешенные за борт.

— Ну, что нам делать с Карлсоном? — спросил угрюмый Боссе.

Кристер заявил:

— Когда мы построим новый город, я посажу его в зверинец. На одной клетке будет написано: «Пардус рычащий», на другой «Вепрь саблезубый», а на третьей — «Карлсон летающий».

— Нет, — возразил Малыш, — у меня другой план. Он наклонился к котомке, вынул оттуда Карлсона и осмотрел. Борода карлика начала отрастать, он злобно хлопал глазами и бормотал древние проклятия.

Малыш затолкал его в бутылку, кинул туда пару тефтелей и опустил горлышко в смолу. Тяжело ухнула стеклянная темница в чёрную воду. На тысячу лет скрылся Карлсон с поверхности земли.

Малыш оглянулся.

Гунилла заплетала косу, Боссе спал, разметавшись на медвежьей шкуре. Кристер жевал кусок солёной оленины, а Малыш сурово глядел на березняк по обоим берегам.

Чужая страна, мягкая и податливая как женщина, лежала перед ними. Надо было готовиться к встрече с ней.

— Знаешь, — наклонился он к Гунилле и заглянул её в глаза. — Давай я буду звать тебя Лыбедь?

Извините, если кого обидел.

17 февраля 2007

(обратно)

История про Малыша (хорошо забытое старое)

СМОК И МАЛЫШ

Они понравились друг другу сразу — Кит Карлсон и Малыш Свантесон.

— Добро пожаловать на Аляску, — крикнул Карлсон, и пошёл навстречу будущему напарнику. — Я тебя сразу заприметил. Можешь звать меня Смок, я тут уже изрядно прокоптился.

Они вместе проделали долгий путь до Доусона, основали неподалёку дачный посёлок, повесили несколько индейцев за нарушение правил дорожного движения и вошли в историю Аляски.

После скандала с протухшими яйцами они провели несколько месяцев в обществе друг друга — не было желания общаться с людьми, и главное — денег.

Но вот они накормили собак и двинулись в горы.

Однажды на привале Малыш спросил Карлсона:

— Скажи, Смок, а зачем тебе пропеллер?

Карлсон не знал, как ответить — он и, правда, не знал — зачем. Может быть, пригодится.

На Нежданном озере они сделали сразу несколько заявок. Золота было столько, что они могли бы прожить до весны, каждый вечер играя в «Оленьем Роге» и закатывая обеды у Славовича.

Но золото ещё нужно было доставить в Доусон. На горы пал туман, собаки выбились из сил и умирали по одной. Ещё через несколько дней туман сменился морозом — когда Карлсон вылез из-под одеял, кожа на лице онемела мгновенно.

Малыш вылез вслед за ним и плюнул в воздух. Через секунду раздался звон бьющейся о камни льдинки.

— Сдаюсь, хмыкнул он. — Градусов восемьдесят. Или восемьдесят пять.

— Идти к реке бессмысленно, — хмуро сказал Карлсон. — она встала, и лодка уже вмёрзла в лёд. Но у меня есть план. Собак оставим здесь, всё равно они нам не помощники — пусть позаботятся о себе сами. Скорее всего, они одичают, и у нашего Бимбо отрастут большие белые клыки. А вот ты сядешь мне на спину, снизу мы подвесим золото, и со всей этой дурью я попробую взлететь… Мы попробуем, только нужно хорошенько наесться тефтелей с беконом.

— Что-что, а это у нас есть — Малыш с тревогой глядел на напарника. — Ещё два фунта бекона и две жестянки тефтелей.

Они вылетели через час, используя попутный ветер. Карлсон летел над водоразделом Индейской реки и Клондайком. Вокруг вздымались огромные обледенелые громады, лежали снежные равнины, на которых не было следа человека — ни индейца, ни белого.

— Не дави шею, шею не дави, — хрипел Карлсон. Но на четвёртом часу полёта мотор застучал, хрипло чихнул и затих.

— Прости, Малыш, — сурово сказал Карлсон. — Я не снесу двоих. Вас двоих, тебя и наше золото. Ты не представляешь, как мне жаль, чертовски жаль.

И он сбросил руки Малыша с шеи. Щуплое тело перекувырнулось в тумане и беззвучно исчезло среди скал.

Карлсон пролетел ещё несколько метров, и мотор взревел, застучал ровно. Карлсон поправил мешок с золотым песком, и стал набирать высоту.

Карлсон потянулся в кресле. За окнами медленно двигались автомобили — Уолл-стрит заканчивал рабочий день. Рядом с креслом молча ждала секретарша.

— Простите, сэр, — она заметно волновалась. — Звонил Свантесон. Он говорит, что вы дружили с его сыном. Может быть, вы не помните, но он продал вам акции «Тэмпико петролеум» по девяносто восемь… Сейчас пеоны подожгли промыслы, и если он будет рассчитываться по новой цене, то он пойдёт по миру.

Карлсон задумчиво потрогал кнопку на животе.

— Пусть платит по один восемьдесят пять.

Извините, если кого обидел.

17 февраля 2007

(обратно)

История про Малыша (хорошо забытое старое)

ПИСЬМО

Малыш, маленький мальчик, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда его семья заснёт, он залез в отцовский кабинет и включил компьютер. Прежде чем первый раз ударить по клавишам, он ещё раз пугливо оглянулся, покосился на портрет Фрейда, висевший на стене, и вздохнул.

«Милый Карлсон! — писал он. Пушу, вот, тебе письмо. Поздравляю с Рождеством. Самый дорогой ты мне человек. А вчерась мне была выволочка. Отец выволок меня за волосья на двор и отчесал палками от шведской стенки. За то, что я подпирал шведскими же спичками траву на газоне перед домом, но по нечаянности заснул. А на неделе мама велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. А Боссе и Бетан надо мной насмехаются, посылают в на угол за какими-то таблетками и велят красть у родителей водку «Абсолют» из холодильника. Отец бьет меня за это чем попадя. А еды нету никакой, окромя овсянки и консервированных плюшек. А чтоб чаю или щей, то они сами трескают. А спать мне велят в ванной. Милый Карлсон, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда к себе на крышу, нету никакой моей возможности… Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно Бога молить, увези меня отсюда, а то помру…»

Малыш покривил рот, потёр своим чёрным кулаком глаза и всхлипнул. «Я буду тебе весь домик пылесосить, — продолжал он, — Богу молиться, а если что, обвяжи меня кожей, надень наручники и секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради ходячей рекламой попрошусь или в МакДональдсе полы мыть. Стокгольм-то город большой, хоть дома всё господские и лошадей много, и собаки не злые. Карлсон милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было по лестнице на крышу лезть, да чердак заперт.

А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрёшь, стану за упокой души молить, и похороню в цветочной клумбе».

Малыш судорожно вздохнул и опять уставился на окно.

Он свернул вылезшее на экране окно грамматической проверки, и, подумав немного, он вписал в окошке адрес: «На крышу для Карлсона»…

Потом почесался, подумал и прибавил: «.se». Довольный тем, что ему не помешали писать, он выключил компьютер и поплёлся к себе в ванную.

Извините, если кого обидел.

18 февраля 2007

(обратно)

История про браслет (хорошо забытое старое)

БРАСЛЕТ

Карлсон жил на даче. Дачный посёлок прятался в скалах, и солёные брызги иногда долетали до крыльца.

Балтийское море, холодное как сердце ростовщика, било в волнорез.

Облака тянулись со стороны Дании, и, привыкнув к нелётной погоде, Карлсон почти перестал подниматься в воздух.

Дни тянулись за днями, он, несмотря на упрёки жены, забросил холст и краски. Вместо того, чтобы закончить картину, заказанную Королевским обществом любителей домашней птицы, он часами играл Бетховена, пил в местной таверне и глядел на бушующее море.

Как-то, вернувшись домой, он обнаружил жену непривычно весёлой.

— Фрида, кто у нас был?

Но жена не отвечала. Она хлопотала на кухне — тянуло пряным и копчёным. За ужином, когда она разливала суп, Карлсон заметил у неё на руке браслет странной формы.

Её нрав переменился, как по волшебству, но Карлсон не был счастлив.

Он понимал, что жену сглазили.

Карлсон перебрал в уме всех соседей: долговязый поэт Чуконис, русский художник Тыквин — ни один не годился в разлучники. Чуконис любил маленьких детей, Тыквер — только артезианскую воду. Ответа на загадку не было, и Карлсон зачастил в таверну «Три пескаря», где топил тоску в чёрном пиве. Однажды в этой таверне к нему подсел, как всегда бывает в таких случаях, странный одноногий человек.

Он не кричал и не орал, как многие посетители, но как только он появился, завсегдатаи разом утихли. Одноногий, стуча деревяшкой, сразу направился к столику у окна.

— Я знаю, как помочь твоему горю, сынок, — одноногий пожевал трубку, затянулся. И выпустил изо рта клуб дыма, похожий на трёхмачтовый парусник.

— Всё дело в браслете, чёрт меня забери. Всё дело в браслете, который подарил тебе Малыш Свантесон.

Карлсон знал этого Свантесона очень хорошо. Телеграфист Свантесон, маленький, тщедушный, казалось, никогда не выходил из крохотной каморки почтовой конторы. Раз в неделю Карлсон забирал у него письма, и с трудом верил, что этот человек разрушил его семейное счастье.

Но теперь всё вставало на свои места — обрывки разговоров, жесты, движения глаз…

— Я вижу, ты задумался сынок, — зашептал одноногий. — Дело табак, браслет заколдован. Ты можешь швырнуть его в печку, и он не сгорит. Только будут светится на нём тайные письмена «Ю.Б.Л.Ю.Л.», что много лет назад, где-то в Средиземноморье, нанесла на проклятый гранатовый браслет рука слепого механика Папасатыроса. А ещё раньше этот браслет нашёл за обедом в брюхе жареной тараньки старый рыбак Филле. Браслет тут же показал свою дьявольскую сущность, Филле подавился, а его брат Рулле даже не прохлопал его по спине.

Верь мне, меня боялись многие, меня боялся даже сам капитан Клинтон, а уж как боялись Клинтона девки…

Но слушай, мой мальчик, единственный способ избавиться от браслета — это кинуть его обратно в море. Не гляди за окно — эта лужа солёной воды не поможет. Эту дрянь нужно швырнуть в Мальстрем.

Карлсон обречённо уронил голову на стол.

— Мальстрем, запомни сынок, Мальстрем! — проговорил одноногий, вставая.

Хлопнула дверь, впустив в таверну сырой воздух, и одноногий исчез навсегда.

Ночью, стараясь не разбудить жену, Карлсон стащил с её пухлого запястья браслет, и, осторожно ступая, выбрался из дому.

Стоя за каретным сараем, он привёл в порядок своё имущество — несколько банок варенья, ящик печенья и небольшой запас шоколада. Невдалеке треснула ветка, но Карлсон не обратил на это внимания.

Он вышел рано, до звезды. А путь был далёк — до самого берега моря.

Карлсон шёл пешком, и лишь иногда поднимался в воздух, чтобы разведать путь — так он сберегал силы и варенье.

И всё время ему казалось, что кто-то наблюдает за ним. Однажды ему приснился страшный сон — в этом сне он был слоном, и огромный удав, куда больше слоновьих размеров душил его, свернувшись кольцами. Нет, он был удавом, сидящим внутри слона… Впрочем, нет — всё же слоном, которого задушил и съел удав.

Вдруг он понял, что это не сон. Его, лежащего рядом с потухшим костром, душил полуголый и ободранный Малыш Свантесон.

Свантесон хрипел ему в ухо:

— Зачччем ты взял мою прелесссть…. Зачеееем? Отдай мою прелесссть…

Тонкие ручки телеграфиста налились невиданной силой, но Карлсону удалось перевернуться на живот и из последних сил нажать кнопку на ремне. С мерным свистом заработал мотор, пропеллер рубанул телеграфиста по рукам, и они разжались.

Но и после этого, пролетев по Лапландии значительное расстояние, он видел Малыша. Он видел, как, догоняя его, по мхам и травам тундры, где валуны поднимались как каменные тумбы, бежит на четвереньках телеграфист Свантесон. И вместе с тенью облака, тенью оленя, бегущего по тундре и тенью себя самого, видел сверху Карлсон тень Малыша.

Карлсону уже казалось, что они — разлучённые в детстве братья. Брат Каин и брат Авель.

Иногда Карлсон встречался взглядом с этим существом. Но это лишь казалось — Малыш не смотрел на Карлсона. Глаза маленького уродца были прикованы к его браслету.

Но вот Карлсон достиг цели своего путешествия.

Он приземлился на огромном утесе, что поднимался прямым, отвесным глянцево-чёрным обелиском над всем побережьем Норвегии, на шестьдесят восьмом градусе широты, в обширной области Нордланд, в суровом краю Лофодена. Гора, на которой стоял Карлсон, называлась Унылый Хельсегген. Он видел широкую гладь океана густого черного цвета, со всех сторон тянулись гряды отвесных чудовищно страшных нависших скал, словно заслоны мира. Под ногами у Карлсон яростно клокотали волны, они стремительно бежали по кругу, втягиваясь в жерло гигантской воронки.

Зачарованный, в каком-то упоении, Карлсон долго стоял на краю мрачной бездны.

— Я никогда не смогу больше написать ни одной домашней птицы, — подумал он вслух. — Если, конечно выберусь отсюда.

Браслет жёг его карман, и Карлсон вдруг засомневался — правильно ли он поступает.

Но тут кто-то схватил его за ногу и повалил. Это телеграфист Свантесон добрался вслед за ним до горы Хельсгген.

Браслет упал между камней и мерцал там гранатовым глазом. Они дрались молча, лишь Малыш свистел и шипел сквозь зубы непонятное шипящее слово.

Наконец, Малыш надавил Карлсону на шею, и тот на секунду потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел как голый телеграфист, не чувствуя холода, любуется браслетом.

Из последних сил Карлсон пихнул Малыша ногой, и услышал всё тот же злобный свист. Телеграфист, потеряв равновесие, шагнул вниз.

Страшная пучина вмиг поглотила его.

Воронка тут же исчезла, море разгладилась, и тонкий солнечный луч, как вестник надежды, ударил Карлсону в глаз.

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2007

(обратно)

История про пёсика (хорошо забытое старое)

ПЁС СВАНТЕСОНА

— Ну и что вы думаете по поводу этого костыля? — спросил Карлсон. — Нет-нет, дело не в глазах на затылке. Я просто разглядываю вас в гинекологическое зеркальце. Поэтому прекрасно видно, что вы размышляете о том, кем мог быть наш забывчивый посетитель.

— Ну… Костыль принадлежит упитанному врачу, старше средних лет и подарен ему благодарными больными при увольнении доктора.

— Браво! Вы превзошли самого себя! Жалко он нас не дождался. Впрочем, вот и он сам — смотрите, кто ломится к нам в дверь с чудовищным волкодавом на ремне. Это он, это он!

Доктор Моргенштерн, и правда, оказался довольно милым человеком, хотя и приверженцем расовой теории. Перед тем, как открыть рот, он измерил череп Карлсона циркулем и сосчитал пропорции на бумажке.

Я же играл с его огромной собакой, которую звали Бимбо. Никогда, никогда, у меня не было собаки — даже когда я служил в армии ветеринаром.

Оказалось, что над родом Свантесонов, одно имя которых лет триста назад заставляло трепетать всю Лапландию, тяготеет проклятие. Один из могущественных магов Свантесонов влюбился в колдунью, стал воином, затем магом, но сердце колдуньи продолжало оставаться ледяным. Наконец, с помощью ворожбы бывший конунг Свантесон растопил лёд, но тут же бежал от безумной косматой старухи. Вслед ему прозвучало проклятие — она предрекла храброму Свантесону и его потомкам служить собачьим кормом.

Так и произошло — маг и волшебник был загрызен собственным псом. За ним отправились его братья, дядья, сыновья и племянники. Так продолжалось без малого триста лет. Когда пса оттащили, семья, ранее многочисленная, изрядно поредела.

— Но сегодня, — заметил доктор Моргенштерн, — паромом из Гельсингфорса прибывает единственный оставшийся в живых потомок древнего рода. Он должен вступить в права наследства после смерти бывшего владельца старинного замка на горе Кнебекайзе. И, сдаётся мне, его жизнь в опасности.

— Ну-с, что вы скажете? — спросил меня Карлсон, когда мы проводили нашего гостя. — Это ведь почище загадочного убийства болгарского штангиста Фауста Гётева! А помните, тот случай с Филле и Рулле, что похитили вас в прошлом году, а потом за пятнадцать минут успели добежать до норвежской границы?

Он набил трубку и пустил струю дыма в потолок.

— Впрочем, это неважно. В любом случае вы поедете в Лапландию один. Мне вы будете отправлять подробные отчёты, а я анализировать их у камина.

Так я оказался среди пустынных холмов Норланда, время тянулось медленно, как речь финского наследника. Моргенштерн развивал теорию ледяного неба, мы пили и глядели сквозь бойницы замка на бескрайние пространства поросших мхами болот. Финн пытался рассказывать нам анекдоты, но обычно они заканчивались к утру следующего дня. Поэтому нас будил странный смех наследника, похожий на уханье полярной совы.

Моргенштерн рассказывал о древних капищах, флоре и фауне здешних мест. Он был грустен — трясина засосала его несчастного пёсика. Изредка мы слышали странный плач из башни замка, но не придавали этому значения. Финн говорил, что слышит протяжный собачий вой, но это было так же смешно, как и его рассказ о нашей экономке фрекен Бок. За стаканом абсолютно чистой водки финн утверждал, что она таскается на болота с объедками от ужина. Всё равно — нам было скучно слушать его длинные речи.

Но я исправно описывал всё это в своих отчётах Карлсону.

Такая жизнь в итоге нам опротивела, и, чтобы развлечься, мы решили выйти и прогуляться при луне.

Как только мы приблизились к краю трясины, финн снова попытался что-то рассказать. Тут, не сговариваясь, мы раскачали его за руки и за ноги и кинули в болото.

Он тонул три дня и две ночи, и вконец нам надоел. Когда мы пришли проведать его в последний раз, внезапно ветви вереска раздвинулись, и нашему взору предстал Карлсон с пухлой пачкой моих отчётов в руках. Он поглядел в сторону унылого финна — хотя к тому моменту глядеть было не на что.

— О, пузыри земли, как сказал бы какой-то классик, — Карлсон был весел и остроумен как всегда. — А я ведь знаю всё.

— Откуда? — не смог я сдержать своего волнения.

Тогда Карлсон занял у Моргенштерна две кроны и пять шиллингов на проезд, и, обещая всё объяснить как-нибудь потом, увёз меня в Стокгольм.

Дома мы сразу же вкололи морфий и я, положив ноги на каминную решётку, смотрел как Карлсон летает по комнате.

— Слушайте, а где же пёс Моргенштерна, милый Бимбо? — спросил он из-под потолка.

— Бимбо больше нет, — печально ответил я. — Я обмазал его фосфором, и бедный Бимбо издох. Не стоило этого делать… Мне пришлось бегать по болотам и выть самому.

Карлсон выпустил клуб дыма и расхохотался.

— Это что! Я две недели притворялся беглым каторжником на этих дурацких болотах. Знаете, всё бы хорошо, но фрекен Бок, принимавшая меня сослепу за своего сына, мазала свои тефтели соусом, похожим на лисий яд. А мне приходилось есть и просить добавки, чтобы она ничего не заподозрила.

— Карлсон, как вы догадались, что мы с Моргенштерном давно хотели убить этого финского недотёпу?

— Это было очень просто: вот смотрите, я беру с полки справочник «Сто самых знамеитых шведских семей»… Так, вот: Свантесон-Моргенштерн, Боссе Иммануил Хосе Кристобаль. Член Королевской медицинской академии, эсквайр, владелец волкодава. Старший брат писателя Свантесона. Это ж ваш брат, элементарно!

А уж о том, что вы сами хотели построить завод по производству собачьего корма, вы твердите второй год. «Всё для собак — Свантесон и Моргенштерн», чем не мотив?

— Как всё просто! — выдохнул я.

— Ну, конечно, если всё объяснить, это кажется простым. Знаете, кстати, что за историю с финном вас могут исключить из клуба детективных писателей? А, может, и похуже, — смеясь, заключил Карлсон. — Но что же я буду делать без своего биографа? Поэтому перевернём этот лист календаря, а если сейчас поторопимся, то услышим Реца в «Гугенотах». Дрянь ужасная, но не сидеть же весь вечер у камина, нарушая канон повествования? А?

Извините, если кого обидел.

19 февраля 2007

(обратно)

История про зелёные паруса (хорошо забытое старое)

ЗЕЛЁНЫЕ ПАРУСА

В далёком-далёком городе Стокгольме жила себе маленькая девочка, которую звали Сусанна. Наверное, так и прошла бы её жизнь — по-стокгольмски тихо и незаметно. Но однажды, когда она лежала в кроватке и готовилась заснуть, над ней склонились двое.

Она проснулась и заплакала. Тогда неизвестные гости по очереди взяли её на руки и напоили небесным молоком.

Лица их были размыты, слова нечётки, но уже тогда она понимала что, происходит нечто важное.

Сусанна почувствовала, как что-то очутилось в её руке. Это был кружок колбасы.

— Плюти-плюти-плют! — сказал один из них. — До свиданья, Гюльфия!

Прошло ещё много лет, пока вдруг, играя во дворе, она не поняла внезапно, кто к ней приходил. Тогда Сусанна порвала с верой предков, покрыла голову чёрным платком и вместе с истинной верой приняла имя Гюльфия.

Сверстники смеялись над ней, но ещё больше они смеялись бы, узнай, что каждое утро она подходит и призывно машет бутербродом с колбасой. Именно там, в небесной синеве скрылись два ангела, что приходили к ней.

Оттуда они и возникнут — на чудесном корабле под зелёными парусами.

Гюльфия знала, что рано или поздно они прилетят, они придут на запах колбасы из заоблачной выси.

Прилетит небесный корабль под зелёными сверкающими парусами и капитан, склонившись через борт, подаст ей руку.

Но однажды она проговорилась об этом подруге, а, как известно, то, что знают двое, знает и нечистое животное свинья. На Гюльфию обрушился новый поток издевательств — её звали не иначе как Ас-хлеб-соль. Но и это прошло.

Прошло много лет. Гюльфия уехала далеко от дома, за океан. Она работала в каменном городе, но по прежнему каждое утро открывала огромное окно на двадцатом этаже, где находился её офис. Она открывала окно, и сев на подоконник, призывно махала бутербродом.

И вот в главный день её жизни она услышала жужжание в глубине неба. Там, вдалеке родилась чёрная точка и начала расти. Не один пропеллер, а целых четыре сверкали в солнечных лучах — как мечи посланцев Всевышнего.

Последнее, что она успела увидеть, улыбаясь и прижав руки к груди, были ласковые глаза маленького человечка. Он протягивал ей руку, будто приглашая взобраться на борт своей летающей лодки.

Извините, если кого обидел.

20 февраля 2007

(обратно)

История стокгольмская (хорошо забытое старое)

КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ В СТОКГОЛЬМЕ

Тем, у кого в душе ещё не настала осень, и у кого ещё не запотели контактные линзы, я расскажу о городе Стокгольме, который по весне покрывается серым туманом, похожим на исподнее торговки сушёной рыбой, о городе, где островерхие крыши колют низкое небо, и где живёт самый обычный фартовый человек Свантесон.

Однажды Свантесон вынул из почтового ящика письмо, похожее на унылый привет шведского райвоенкомата. «Многоуважаемый господин Свантесон!», писал ему неизвестный человек по фамилии Карлсон. — «Будьте настолько любезны положить под бочку с дождевой водой…». Много чего ещё было написано в этом письме, да только главное было сказано в самом начале.

Похожий на очковую змею Свантесон тут же написал ответ: «Милый Карлсон. Если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту. Но я не знаю тебя за такого, и вовсе не уверен, что ты существуешь. Ты верно представляешься мальчиком, но мне это надо? Положа руку на сердце, я устал переживать все эти неприятности, отработав всю жизнь как последний стокгольмский биндюжник. И что я имею? Только геморрой, прохудившуюся крышу и какие-то дурацкие письма в почтовом ящике».

На следующий день в дом Свантесона явился сам Карлсон. Это был маленький толстый и самоуверенный человечек, за спиной у которого стоял упитанный громила в котелке. Громилу звали Филле, что для города Стогкольма в общем-то было обычно.

— Где отец, — спросил Карлсон у мальчика, открывшего ему дверь. — В заводе?

— Да, на нашем самом шведском заводе, — испуганно сообщил Малыш, оставшийся один дома.

— Отчего я не нашёл ничего под бочкой с дождевой водой? — спросил Карлсон.

— У нас нет бочки, — угрюмо ответил Малыш.

В этот момент в дверях показался укуренный в дым громила Рулле.

— Прости меня, я опоздал, — закричал он, замахал руками, затопал радостно и пальнул не глядя из шпалера.

Пули вылетели из ствола как китайская саранча и медленно воткнулись Малышу в живот. Несчастный Малыш умер не сразу, но когда, наконец, из него вытащили двенадцать клистирных трубок и выдернули двенадцать электродов, он превратился в ангела, готового для погребения.

— Господа и дамы! — так начал свою речь Карлсон над могилой Малыша. Эту речь слышали все — и старуха Фрекенбок, и её сестра, хромая Фрида, и дядя Юлик, известный шахермахер.

— Господа и дамы! — сказал Карлсон и подбоченился. — Вы пришли отдать последний долг Малышу, честному и печальному мальчику. Но что видел он в своей унылой жизни, в которой не нашлось места даже собаке? Что светило ему в жизни? Только будущая вдова его старшего брата, похожая на тухлое солнце северных стран. Он ничего не видел. Кроме пары пустяков — никчемный фантазёр, одинокий шалун и печальный врун. За что погиб он? Разумеется, за всех нас. Теперь шведская семья покойного больше не будет наливаться стыдом, как невеста в брачную ночь, в тот печальный момент, когда пожарные с медными головами снимают Малыша с крыши. Теперь старуха Фрекенбок может, наконец, выйти замуж и провести со своим мужем остаток своих небогатых дней, пусть живёт она сто лет — ведь халабуда Малыша освободилась. Папаша Свантесон, я плачу за вашим покойником, как за родным братом, мы могли с ним подружиться, и он так славно бы пролезал в открытые стокгольмские форточки… Но теперь вы получите социальное пособие, и оно зашелестит бумагами и застрекочет радостным стуком кассовой машины… Филле, Рулле, зарывайте!

И земля застучала в холодное дерево как в бубен.

Стоял месяц май, и шведские парни волокли девушек за ограды могил, шлепки и поцелуи раздавались со всех углов кладбища. Некоторым даже доставались две-три девки, а какой-то студентке целых три парня. Но такая уж жизнь в этой Швеции — шумная, словно драка на майдане.

Извините, если кого обидел.

20 февраля 2007

(обратно)

История про замещение (хорошо забытое старое)

ЗАМЕЩЕНИЕ

Как-то утром, проснувшись после беспокойного юношеского сна, Малыш обнаружил, что за ночь он сильно изменился. Тело его раздулось, пальцы распухли, а лежит он на чём-то ужасно неудобном. Стоило ему просунуть между телом и простынёй ставшую вдруг короткой руку, как он ощутил жёсткие лопасти пропеллера.

«Что случилось?» — подумал он. Комната была всё та же, что и вечером — групповой портрет рок-группы с автографом одного из татуированных кумиров. Носок на стуле, шорты на полу. Изменился только он.

Мать, зашедшая в комнату, дико закричала.

Это было очень неприятно, последний раз она кричала так, когда они прогнали из дома Карлсона. Карлсон, и правда, всем надоел. Он надоел даже ему, Малышу. Карлсон распугивал его подружек, воровал вещи и ломал то, что не мог стащить. Семья Свантесонов собралась, наконец, с духом и заколотила все окна и форточки.

Последнее, что видел Малыш, была круглая ладошка Карлсона, съезжающая по мокрому запотевшему стеклу — и он исчез.

Теперь, проснувшись. Малыш понимал, что произошло что-то странное, и пытался объяснить это матери.

Но она всё кричала и звала отца.

Отец долго смотрел на Малыша, сидящего на кровати, а потом угрюмо сказал, что в школу Малышу сегодня идти не надо. И ещё долго Малыш слышал, как отец шушукается с матерью на кухне.

Малыш долго привыкал к своему нынешнему положению, он скоро научился ходить по-новому, быстро переставляя толстые ножки, а вот летать у него получалось с трудом, он набивал себе шишки и ставил синяки.

Хуже было с внезапно проснувшимся аппетитом — Малыш за утро уничтожил все запасы еды в доме. Брат и сестра с ненавистью смотрели на то, как он, чавкая, ест варенье, пытаясь просунуть голову в банку.

День катился под горку, и он, наконец, заснул. Спать теперь приходилось на животе, и Малыш лежал в одежде, снять которую мешал пропеллер.

На следующее утро он долго не открывал глаза, надеясь, что наваждение сгинет само собой, но всё было так же. Прибавились только пятна грязи на постельном белье от неснятых ботинок.

Малыш встал и, шатнувшись, попробовал взлететь. Получилось лучше — он подлетел к люстре и сделал круг, разглядывая круглые головы лампочек и пыль на рожках.

На завтрак он прибежал первым и съел всё, не оставив семье ни крошки.

Отец швырнул в него блюдом, но Малыш увернулся. Толстый фарфор лежал на ковре крупными кусками, и никто не думал его подбирать. Сестра плакала, а мать вышла из комнаты, хлопнув дверью.

К вечеру она вернулась с целым мешком еды — и Малыш снова, чавкая и пачкаясь, давился всем без разбора.

Так прошло несколько дней. Его комнату начали запирать, чтобы Малыш пакостил только у себя. Действительно, вся его комната была покрыта слоем разломанной мебели, грязью и объедками.

Как-то, когда мать в очередной раз принесла ему еду, он, как обычно бросился мешку, на ходу запуская туда руки. Но случайно он оторвался от содержимого и поднял на мать глаза — и ужаснулся.

Мать смотрела нанего с ненавистью. Но её ненависть была совсем другая, непохожая на угрюмую ненависть отца и нетерпеливую ненависть брата и сестры.

В глазах матери Малыш увидел ненависть, смешанную с отчаяньем.

Он с тоской посмотрел ей в лицо, но тут привычка взяла своё, и он, хрюкая, нырнул в мешок со снедью.

Через месяц он подслушал разговор родителей. В доме кончились деньги, а соседи снизу жаловались на шум и грохот от проделок Малыша.

С плюшкой в зубах он выступил из темноты, и разговор прервался.

Они молча смотрели друг на друга, пока отец не взорвался — он кинул единственной уцелевшей тефтелькой в уже уходящего сына. Тефтелька попала в ось моторчика, и при попытке улететь двигатель заело. Спина болела несколько дней, боль не утихала, несмотря на то, что Малыш, изловчившись, выковырял тефтельку и тут же съел.

Но много раз запуская и глуша моторчик, Малыш всё же разработал болезненную втулку. Одно было понятно — жизнь его была под угрозой.

Когда он снова, разбив стекло, проник на кухню, то увидел всю семью в сборе. Они молча смотрели на него так, что он сразу же принял решение.

Малыш помахал им рукой, и занёс ногу над бездной.

Шагая в пропасть с подоконника, он чувствовал, как счастливо улыбается вся семья. Они улыбались, разумеется, беззвучно, но Малыш слышал эти улыбки. Они были похожи на распускающиеся бутоны цветов.

Но Малыш отогнал тоскливые мысли и всё же включил моторчик в нескольких метрах от земли — теперь он летел вниз и в сторону.

Малыш кувыркался в воздухе — лететь было некуда, но время нужно было заморить, как червяка в животе.

Он бездумно глядел на окна, мелькавшие перед ним — но вдруг что-то остановило его внимание. Малыш развернулся и постарался понять, что его заинтересовало.

Да, это был самый верхний этаж старого дома.

Там, за окном стоял заплаканный белобрысый мальчик. Рядом с ним на подоконнике сидел плюшевый мишка.

Малыш заложил вираж и подлетел к окну.

Извините, если кого обидел.

21 февраля 2007

(обратно)

История про бон мо. (хорошо забытое старое)

МО

Муж ушёл окончательно и бесповоротно — я поняла это, когда сидела на крыльце нашего дома в Вазистане. Какой-то человек шёл по улице, и я думала — если это не мой муж, то Георг больше не придёт никогда. Дети выросли и разъехались, со мной жил только Малыш, мой Мо.

Я часто вспоминала, как он подошёл ко мне утром, и уткнулся головой в колени — он боялся, что ему достанется жена старшего брата.

— Уж от вдовы старшего брата я постараюсь тебя избавить, — мой голос тогда дрогнул, стал низким и хриплым.

Потом я часто вспоминала этот разговор.

Прошло несколько лет, и Георг заявился к нам в дом. Кажется, он хотел договориться об алиментах, но ему не повезло. Малыш учился водить машину и парковался в первый раз. Я услышала хруст — и сразу поняла, что случилось.

А Малыш не заметил ничего, увлечённый борьбой с рулём и педалями — я приказала ему отъехать от дома, припарковаться и ждать. Быстро собрав вещи, я заявила, что для нас начались каникулы.

Мы пересекли Балтийское море на пароме, и углубились, проглотив Данию как одинокую тефтельку, к югу.

На белом польском пляже я наблюдала за Мо — белая майка, белые шорты и полоска коричневого загорелого тела между ними, он играет в волейбол с распущенными девчонками — на сорок килограмм похотливого тела килограмм спирохет. Я уже ненавижу их, лёжа в пляжном кресле. Но вот, переехав в Венгрию, мы снимаем номер в гостинице. Не подлежащим обжалованию приговором я вижу в комнате единственную огромную кровать.

Мо смотрит на меня и вопросительный знак в его глазах отсутствует.

Я, однако, не стану докучать ученому читателю подробным рассказом о его мальчишеской самонадеянности. Ни следа целомудрия не усмотрел непрошенный соглядатай в этом юном неутомимом теле. Ему, конечно, страшно хотелось поразить меня неожиданной опытностью, стокгольмским всеведением сочетаний, сплетением рук и ног на индийский манер, но я показала ему, что он только ещё намочил ноги в этом океане — и до свободного вольного плавания вдали от берегов ещё далеко.

Тогда-то, посредине винной Венгрии, в отсутствии вины, и начались наши долгие странствия по Европе. Мы жили в мотелях, и подозрительная к мужчинам-педофилам, Европа принимала нас, подмигивая мне выгодой феминизма. Мы видели белый серп швейцарских снегов, грязь Парижа и Венецию, где, в райской келье с розовыми шторами, метущими пол, казалось, судя по музыке за стеной, что мы в Пенсильвании.

Там, в Венеции, мы застряли надолго.

И вот тогда он встретил Карлсона — тот влетел в наш дом как шаровая молния, предчувствие беды вжало меня в кресло. Но это явление испугало только меня, Малыш отнёсся к Карлсону радостно. Он часто подходил к Карлсону, сидевшему на пляже с книгой в руках. Они перекидывались мужскими вольностями, и снова Карлсон часами следил за пляжным весельем моего маленького Мо.

Однажды я не дождалась его вечером, он вернулся под утро. Выяснилось (недолгие расспросы, скомканный платок), что Карлсон под предлогом показать ему как работает пропеллер, прибег к фокусу с раздеванием. Несмотря на пылкие обещания, мой Мо исчез на следующий день.

Только через несколько дней я узнала, что, вдосталь насладившись, Карлсон открыл малышу Мо тайну смерти его отца. Тогда я поняла, что это вовсе не мюнхенский немец, как он представлялся, а наш соотечественник, подслушавшее чужую тайну ухо. Сладострастник смотрел на мучения Мо, сам, наверное, не подозревая о губительной силе своей репризы — Мо, выйдя от него, тут же ослепил себя пряжкой от брючного ремня.

Бабочка сама влезла в морилку, сама насаживалась на булавку, а я, представляя это, чернела от горя. Мой сын, мой любовник, мой маленький Мо убит Карлсоном, хотя всё ещё лежит как бабочка на учёной правилке, внутри белого больничного кокона.

И тогда я поняла, что нужно делать.

Когда-то, давным-давно, в порхающей как бабочка Рapilio machaon с его полоской голубизны-надежды в перспективе, в то придуманное время, я подарила Малышу крохотный пистолетик. Он был похож на настоящий, да и, собственно, был настоящим, для лёгкого превращения его в из куколки, кукольности игрушки нужно было добавить всего одну детальку. Карлсон всё время пытался выклянчить у Малыша этот пистолетик, приводил его за руку к водопаду слёз, и мучил упрёками. Чёрная металлическая игрушка перекочевала было в карман Карлсона, но я настояла на её возвращении в дом.

И вот я вынула эту смертельную бабочку из кармана, с тонким странным звуком её тельце дёрнулось. Пуля попала во что-то мягкое, а именно вырвала кусок плюшки из рук удивлённого Карлсона. Моя мишень стремительно выпала из перспективы, белым шариком перекатилась в соседнюю комнату — я следовала за ней, Карлсон бормотал что-то, становясь понемногу неодушевлённым — покамест в моём воображении.

Он попытался взлететь, но только задел и обрушил вниз люстру. Это был бешеный колобок из причудливых русских сказок, что читала мне в детстве бонна — только теперь лиса выигрывала схватку без помощи прочих зверей, достигала, настигала это бессмысленное и круглое существо, пошлее которого был только паровоз Венской делегации, учёные очкарики, что попытаются потом объяснить мои чувства к Малышу. Вторая моя пуля угодила Карлсону бок, и он свалился на пол, пропоров пропеллером безобразный след в чёрном зеркале рояля.

Он стал хвататься за грудь, за живот, но ещё катился прочь от меня, мы проследовали в прихожую, где я докончила дело тремя выстрелами.

Он успел ещё пробормотать: «Ах, это очень больно, фру Свантесон, не надо больше… Ах, это просто невыносимо больно, моя дорогая… Прошу вас, воздержитесь. Я уже ухожу, туда, где булочки, где гномы, я вижу, протягивают ко мне руки»…

Я вышла на лестницу — немые истуканы соседей, отрицательное пространство недоумения окружало меня, и я проколола его одной фразой:

— Господа, я только что убила Карлсона.

— И отлично сделали, — проговорила краснощекая фрекен Бок, а дядя Юлиус, обнимая её за плечи, заметил:

— Кто-нибудь давно бы должен был его укокошить. Что ж, мы все в один прекрасный день должны были собраться и это сделать.

Я возвращалась в гостиницу, думая о том, что мы больше не увидимся с Малышом.

Его глаза незрячи, а я сейчас сделаю то, что логично оборачивает сюжет, подсказывая разгадку энтомологу. Бабочка уничтожает сама себя, лишая пеницитарного энтомолога радости пошлого прикосновения.

Я дописываю эту сбивчивую повесть — отсрочки смертной нет, и шаток старый табурет. А бабочки покрыли вдруг капустный лист, но уже скрылся скучный лепидоптерист. Трава ещё звенит, и махаон трепещет, мой мальчик слеп и мёртв его отец, последний съеден огурец, вечерняя зоря не блещет, не увидит уж никто, как небо на закате украшает чёрный креп. Гостиница уснула, верёвка, знать, крепка, и вот — кончается строка.

Извините, если кого обидел.

22 февраля 2007

(обратно)

История про лектора

Что давно наш лектор журнал не удалял. И, кстати:

ЛЮБОВЬ КАРЛСОНА

Карлсон медленно летел над городом Метрополитенском.

Издали он был похож на спутник-шпион — с прижатыми к корпусу руками, лицом, закрытым маской и вспыхивающим изредка в свете фонарей кругом пропеллера.

Только одна золочёная буква «К» горела у него на груди, как знаменитая надпись на стене перед пирующими в погребе Ауэрбаха бездельниками.

Однако странное движение привлекло внимание Карлсона — кто-то сидел на шпиле кафедрального собора.

Карлсон снизился и увидел, как некто, затянутый в чёрную кожу, с загадочным шариком во рту пилит крест на соборе. Кожаный человек, орудуя пилкой для ногтей, почти достиг желаемого — крест держался на честном слове.

В этот момент Карлсон схватил кожаного за руку. Это был его город, его район, это был тот базар, за который отвечал Карлсон перед мирозданием.

Но тут же летающий герой получил удар зонтиком в лицо. Еле увернувшись, он атаковал — завязалась борьба не на жизнь, а за честь. Вдруг Карлсон сорвал с головы кожаного человека его маску. Перед ним была девушка несказанной красоты, очень похожая на совратившую его в детстве няню.

— Как тебя зовут, — хрипло крикнул он, переводя дыхание. — Откуда ты, прелестное дитя?

— Зови меня Мэри.

Они стояли над городом, не размыкая смертельных объятий.

— А зачем тебе крест? — прервал он затянувшееся молчание.

— Люблю всё блестящее… — ответила она и потупилась.

И вот, добравшись до замка Карлсона, они шли по гулкой анфиладе комнат — мимо гобеленов ручной работы и животных, изображённых на китайских вазах кистью неизвестного маляра.

— А кто это стучит? — спросила внезапно Мэри.

Действительно, вдали раздавался стук топора.

— А! — Карлсон рассмеялся — Это мой хороший друг, младший приятель, товарищ Малыш. Он у меня мотоциклы чинит. Если починит шестьсот шестьдесят шесть мотоциклов, то сможет отбросить коньки и конечность в придачу.

Над городом шёл вечный дождь, молнии били там и тут, электризуя влажный и душный воздух Метрополитенска.

Но этого не замечали Мэри и Карлсон.

Простыни были смяты и влажны. Штаны Карлсон повесил на люстру, и пропеллер, жужжа, исполнял роль вентилятора. Вещи Мэри были разбросаны по всей комнате, а зонтик воткнут в цветочный горшок.

Он обнял её всю, и его губы были везде. Карлсон жадно целовал Мэри в трогательную ямочку под подзатыльником, и она скрикивала, смыкая ножки на его спине…

И вот уже, утомлённая голова Мэри лежала на груди Карлсона.

Карлсон погладил её гладкие и блестящие как у куклы волосы, и, глядя в потолок, спросил:

— Это ведь на всю жизнь, правда?

— Конечно на всю жизнь, — согласилась Мэри. — По крайней мере, пока ветер не переменится

Извините, если кого обидел.

23 февраля 2007

(обратно)

История про котов (хорошо забытое старое)

ЧЁРНЫЙ КОТ

По утрам старший оперуполномоченный пел в сортире. Он распевал это своё вечное, неразборчивое тари-тара-тари тари-тари, которое можно было трактовать как «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, и вместо сердца пламенный мотор, малой кровью, могучим ударом» — и всё оттого, что старший оперуполномоченный любил марши — из-за того, что в них проросла молодость нашей страны.

А вот помощник его Володя, год назад пустивший оперуполномоченного к себе на квартиру, жалобно скулил под дверью. Мрачный и серый коридор щетинился соседями, выстроившимися в очередь.

— Глеб Егорыч, люди ждут — пел свою, уже жалобную, песнь помощник Володя. Утренняя Песнь Володи вползала в дверную щель и умирала там под ударами высшего ритма — тари-тари-пам, тари-тари-пам.

Старший оперуполномоченный выходил из сортира преображённый — весёлый, бодрый и похорошевший. Он был уже в сапогах, а на лацкане тускло светилась рубиновая звезда — младшая сестра кремлёвской. Очередь жалась к стене, роняя зубные щётки и полотенца. Соседка Аничка, замирала в восхищённом удивлении. Аничка была вагоновожатой и боялась даже простого постового, не то что старшего оперуполномоченного подотдела очистки города от социально-опасных элементов.

Но старший оперуполномоченный уже надевал длинное кожаное пальто, и Володя подавал ему шляпу с широкими полями. Каждый раз, как шляпа глубоко садилась на голову старшего уполномоченного, Володя поражался тому, как похож Глеб Егорович на их могущественного Министра.

Даже маляры, перевесившись из своей люльки, плющили носы о кухонное окно. Всё подчинялось Глебу Егоровичу.

Иногда старший оперуполномоченный отпускал машину, и тогда они с Володей ехали вместе, качаясь в соседних трамвайных петлях.

— Ну, в нашем деле ты ещё малыш, — говорил старший оперуполномоченный Володе наставительно.

И Володя знал, что действительно — малыш. Вот Глеб Егорович в этом деле съел собаку, да и сам стал похож на служебного пса. Брал след с места, был высок в холке, понимал команды и не чесал блох против шерсти.

Над столом Глеба Егоровича висел портрет Министра — в такой же широкополой шляпе. Не то блеск пенсне из-под её полей, не то блик портретного стекла, что видел Володя со своего места, приводил его в трепет.

Тогда они вели череду странных дел — фокстерьер загрыз до смерти разведённую гражданку, проживавшую в отдельной квартире. Украли шубу у жены шведского дипломата. Замучили, неизвестные гады, слона в зоопарке. И как удушливый газ шёл по голодной, но гордой послевоенной Москве слух о банде, которая после каждого убийства оставляла на месте преступления дохлых чёрных котов.

Глеб Егорович шёл медленно, но верно распутывал этот клубок. Были схвачены карманники Филькин и Рулькин, неизвестный гражданин, превративший вино в воду на Московском ликёро-водочном заводе, и уничтожено множество бесхозных котов и кошек.

Глеб Егорович возвращался домой всё позже и позже.

Как-то он ввалился в комнату и начал засыпать, ещё снимая сапоги. По обыкновению старший оперуполномоченный рассказывал о сегодняшних успехах Володе, которого отпустил со службы раньше.

— Уж мы их душили-душили, уж мы их…

Он кинул снятый сапог в стену, и принялся стягивать другой.

— Уж мы их… — и заснул на тахте, раскинув руки и блестя в темноте хромовым голенищем.

Но и Володя давно спал, так что через час, когда завизжала из-за стены Аничка:

— Кидай же второй, ирод, скотина! Кидай, не томи душу!.. — её никто не услышал.

На следующее утро они поехали на старом милицейском троллейбусе брать банду кошатников. Связанные Филькин и Рулькин тряслись на задней площадке. Троллейбус скрипел и кряхтел, но доехал до Сокольников к началу операции.

Это была не просто операция. Это была гибель булочной — прикрываясь карманниками, старший оперуполномоченный и Володя ворвались в булочную-кондитерскую, служившую притоном для старух-кошатниц. Враг отступал с боем, и милиционеры двигались сквозь водопад пайкового сахара, вихрь резаных карточек и камнепад серых батонов. Град французских булок, переименованных в городские, и летающие буханки не испугали героев. Кругом, как в кошмарном сне смешались люди и звери. Визжали коты в тайной комнате, нестерпимо пахло кошачьей мочой.

Глеб Егорович вышиб дверь в кондитерское отделение. Обсыпанный мукой, он был похож на ворона, притворившегося мельником. Вокруг был дым и чад, эклеры горели в духовом шкафу, как покойники в крематории. Старухи визжали и выпадали из окон. Наконец, милиционеры остановились перед последним препятствием. Володя схватился с огромным чёрным котом, и исчез под его мохнатой тушей. Старший оперуполномоченный несколько раз выстрелил в замок, и скрылся за развороченной дверью.

В глухой темноте потайной комнаты раздался последний выстрел, похожий на рык одичавшего паровоза. Когда Володя, тяжело дыша, ввалился туда, он увидел, как Глеб Егорович, склонившись над чьим-то бездыханным телом, прячет что-то под пальто.

— Вот смотри, Володя, чуть не ушёл! Это профессор Абрикосов, король преступного мира Москвы. Тут, в булочной, одна кастрюля фальшивая — из неё можно проникнуть в подземный ход от Бомбея до Лондона.

Усталые, но довольные ехали они домой. Из вежливости оперативники уступили места в троллейбусе арестованным старухам.

Вечером Володя сварил гороховый суп с потрошками, и на огонёк, смущаясь, заглянула Аничка. Чуть позже вернулся и старший оперуполномоченный, но не успел ещё раздеться, как в дверь постучали.

— Телеграмма, — смекнул Володя и пошёл открывать.

Но в комнату вместо почтальона вошёл сам Министр.

Глеб Егорович вдруг побелел и резко скинул своё пальто. Под ним оказалась ременная сбруя, опутывавшая всё тело. Сзади у Глеба Егоровича обнаружился гигантский вентилятор, и старший уполномоченный быстрым движением нажал кнопку на животе. Его подбросило вверх, и по воздуху он устремился к окну.

— Стреляй, уйдёт ведь Глеб Егорыч! — крикнул Министр.

Володе стрелять было не из чего. Но в этот момент маляры прыгнули из люльки на подоконник, пальнув для острастки в люстру. Ловким приёмом они скрутили старшего оперуполномоченного на лету и заломили ему руки за пропеллер.

— Молодцы, лейтенанты! — и Министр приблизил своё лицо к опрокинутому лицу володиного начальника.

— Кстати, откуда у вас этот шрам на лбу, позвольте спросить? Потрудитесь объяснить этой девушке, — вкрадчиво сказал министр, не глядя ткнув пальцем в Аничку. Старший оперуполномоченный сыграл ва-банк:

— Я на фронте ранен, — пролаял он.

Анечка заплакала и бросилась из комнаты.

— Да что же это такое, Глеб Егорович! — крикнул Володя. Крик забулькал у него в горле и пеной пошёл по губам.

— Ни на каком фронте, он, разумеется, не был. Да и не Глеб Егорович его зовут. Совсем не Глеб Егорович, а господин Карлсон. Вы должны знать, Володя, что господин Карлсон застрелил профессора Абрикосова, чтобы завладеть советским летающим вентилятором, а вся эта кошачья свадьба была затеяна для отвода глаз.

Шрам на лбу бывшего Глеба Егоровича загорелся, засветился в темноте. Свечение стало ярким, и внезапно потухло, будто где-то внутри лопнула спираль.

— Глеб Егорович? Как же так? — Володя не мог придти в себя.

— Вы, Володя, в нашем деле ещё малыш — настоящего Глеба Егоровича Карлсон убил ещё в тридцать восьмом. Две сестрёнки у Глеба Егоровича остались, да…

Лейтенанты-маляры сорвали с Карлсона пропеллер и, взяв за бока, потащили к двери.

— Проглядели вы врага, Володя, — министр положил тяжёлую руку ему на плечо. Пенсне вспыхнуло из-под шляпы. — Но это ничего. Вы честный работник, мы вас ценим. А вот наган бросать не надо, не надо. Жизнь открывается прекрасная, вырвем сорную траву с корнем, насадим прекрасный сад и ещё в этом саду погуляем.

Министр вышел, твёрдо ступая по скрипучему паркету. Рассохшиеся от частого мытья дощечки взлетали в воздух и с сухим стуком падали на место. Края шляпы задевали обе стены узкого коридора, а полы кожаного пальто сшибли несколько велосипедов и детскую ванночку.

Ещё не успел отгреметь в квартире звук этого жестяного бубна, а Володя уже схватился за чёрное пальто самозванца. Он накинул его на плечи и несколько раз прошёлся по комнате.

Потом вздохнул, а вздохнув, взял кастрюлю с гороховым супом, зажал под мышкой початую бутылку красного вина и пошёл по коридору. Под дверью Анички он остановился и поскрёбся тихой мышкой:

— Анечка, Анечка, — ласково пропел он в замочную скважину — теперь моя очередь вас удивить.

Извините, если кого обидел.

23 февраля 2007

(обратно)

История про учёного (хорошо забытое старое)

СЕВЕРНЫЙ ДЕДАЛ

Когда Малыш подрос и окончил университет в Упсале, то стал Доктором минералогии и профессором в Королевской горной коллегии. Он издавал журнал «Daedalus hyperboreus», иначе называемый «Северный Дедал», в котором лучшие умы Швеции писали о чудесах науки.

После печального и размеренного, как триместр, ужина (варёная капуста и стакан кислого вина) он скомкал салфетку и пошёл в кабинет. Воскресный вечер длился как нурландская осень — неотвратимо и скучно. Вернувшись с прогулки, он с удивлением обнаружил перед крыльцом маленького чёрного пуделя.

— А ведь у меня не было даже собаки, — подумал учёный. — Давай, я буду звать тебя Альберг? Или, лучше тебя звать, скажем, Бимбо? Хочешь, Бимбо, тефтелей? Не упирайся, не упирайся.

Пудель зарычал, но Доктор минералогии силой втащил его в дом и провёл в свой кабинет. Пудель вдруг начал расти, стал размером с крупную собаку, и вот он уже похож на небольшого бегемота.

И, наконец, превратился в маленького толстого человечка, что взвился под потолок, стукнулся головой в оконный переплёт, но будто что-то вспомнив, свалился на пол. Человечек снова взлетел, ударился об дверь и уселся у косяка.

— И вовсе нечего так смотреть! — зло поглядел он на учёного. — Никто тебя не просил рисовать эту пентаграмму на дверях. Мы, самые лучше в мире приведения, можем выходить из дома только тем способом, как в него вошли.

Доктор минералогии понял, что его инженерная жизнь окончилась. Стройное здание практических наук рухнуло, роняя кирпичи и хрустя стёклами.

— Судя по всему, — продолжал человечек, — ты совершенно не рад, что вместо какого-то пуделя ты получил в гости самое настоящее привидение с моторчиком?

— Нет, отчего же, — вежливо сказал доктор минералогии. — Меня всегда интересовали моторчики. Я занимался так же молекулярной теорией, основал кристаллографию, придумал прибор для определения географической долготы по звездам, изобрел слуховой аппарат, тележки для перевозки кораблей посуху… А! Я ещё придумал свинтопрульный летательный аппарат! Так что летающие человечки вполне в сфере моих интересов. И если ты — Икар, то я буду Дедалом — так мне привычнее.

— Ну а я Карлов сын, впрочем, можешь меня звать просто Карлсон, — заявил человечек. — Главное, принеси сюда тефтелей, да побольше. Ибо какой швед не любит тефтелей, и какой швед не угостит ими приведение-видение?

Доктор минералогии позвонил в колокольчик, и печальная фрекен Бок явилась с тефтелями.

Карлсон сел на подоконник, скинув оттуда несколько фолиантов, череп древнего героя Богдомира, и шлем конунга Молдинга.

— Давайте, Карлсон, говорить о тайнах природы… — попросил учёный.

— Да зачем тебе тайны природы? Это вроде твоей паровой машины, в которую — видишь, вот, я чрезвычайно метко попал тефтелькой. В конце концов, сегодня я настоящее мистическое видение, дух крыш и чердаков. Что ты хочешь от жизни, кстати?

Доктор минералогии задумался. Жизнь его была спокойна, но скучна, праведна, но печальна. Его не тянуло к деньгам, а шведские лютеранки отбили в нём тягу ко всем остальным женщинам.

— Если сказать тебе честно, Карлсон, то я хочу славы. Многие годы я занимался науками. Но нет славы у меня, никому не интересна модель свинтопрульного летательного аппарата, а проект пулеметательной машины давно лежит под сукном в военном министерстве. Я хочу настоящей прочной славы, чтобы люди смотрели мне в рот, а моя фамилия попала в энциклопедию.

— Только-то и всего? На крайний случай я могу сам смотреть тебе в рот, — сощурился Карлсон.

— Ты не подходишь.

— Ладно-ладно. Не беда. Охота мне была смотреть тебе в рот, ты и зубным порошком, наверное, не пользуешься.

Давай сделаем так: ты получаешь свою славу, а взамен…

— Взамен я тебя отсюда выпущу.

— Ну ты меня удивил, Малыш! Я для кого стараюсь? Я и вовсе могу не уходить. Твоя паровая машина мне нравится, гадить я буду под столом, а если ты будешь меня плохо кормить, то я примусь пукать. Громко и вонюче. Так всегда делают в Новом Свете балаганные актёры, чтобы развеселить зрителя. По рукам? Пива, и оформим сделку?

Карлсон поднялся в воздух и повисел перед доктором минералогии, показывая ему зад.

— Значит, речь идёт о душе?

— Зачем о душе? Кому нужна душа? Да ещё и твоя?! В обмен на славу, ты, пожалуй, будешь меня всё время кормить тефтелями. Можно было бы для этого жениться на фрекен Бок, но я не создан для утомительной семейной жизни. Итак, тебе — слава, а мне много-много тефтелей. Каждый день. И каждый следующий день ты должен будешь давать мне в два раза больше. Это ведь немного, ты понимаешь?

— Идея хорошая. Но ты уверен, что мы договорились о нужном количестве тефтелей?

— Ах, да! — встрепенулся Карлсон. — Давай начнём счёт с десяти. Сегодня было десять, завтра будет двадцать, и так далее… Так что предупреди фрекен Бок, сколько мяса ей вешать в лавке у весёлого мясника, голландца Перельмана.

Теперь о деле — ты создашь новую Церковь. Это верное дело, я тебе как лучший в мире сочинитель проектов и курощатель публики говорю — у нас никакого волшебства, одна фантастика. Я хоть не умею писать и считать, но понимаю толк в жизни. Ты из дурацкого Дедала с паровой машиной превратишься в мистического Икара. Летать тебе, кстати, не обязательно — ты будешь день за днём сидеть перед окном, глядеть на мрачное стокгольмское небо и записывать свои видения. Такое видение, как я, ты, правда, должен будешь кормить.

Учёный подошёл к грязному окну — на глаз он оценил перспективу.

— Видишь ли, должен тебя предупредить, — голос доктора минералогии был печален. — Фрекен Бок очень любит готовить, и она опечалится, если ты не будешь есть её тефтели. Если ты станешь кидаться ими, если на тарелке будет что-то оставаться, она станет очень печальна, и ни одна новая Церковь не развеселит её, хотя я знаю, что новые Церкви — дело весёлое.

— В этом ты можешь не сомневаться. Я клянусь, что съем всё, даже, пожалуй… Давай начнём счёт с двадцати, ладно?

— Хорошо, хоть это будет и тяжело. Значит, Церковь? А всё будет нормально? — спросил Доктор минералогии Карлсона. — Могу я надеяться?

— Да — если, конечно, ты не встанешь под пропеллер.

Так всё и произошло. Доктор минералогии Сведенборг через три дня опубликовал трактат «Почитание Бога и любовь Бога», через полгода завершил восьмитомный труд «Небесные тайны», а так же несколько поэм из жизни азиатов в полтавских пустынях разными размерами с рифмами.

Но настоящий успех пришёл к нему после выхода в свет книг «О небе, аде и мире духов» и «Объяснение Апокалипсиса». Сведенборг без труда основал церковь Новейшего Иерусалима, и тысячи адептов ловили каждое его слово.

А с тефтелями Карлсона хватило ненадолго, дело не дошло даже до сорока тефтелей. Поэтому он и не успел надоесть Сведенборгу. Ведь Карлсон не знал, что такое острый соус фрекен Бок.

Извините, если кого обидел.

24 февраля 2007

(обратно)

История про лектора и тефтельку (хорошо забытое старое)

…давно что-то, наш…Впрочем, вы и без меня это знаете. Я лучше о тефтельке.

ТЕФТЕЛЬКА

Молодой Принц не помнил отца — отец был чем-то наподобие летающего духа или эманации разума. Он погиб на войне, и Принцу казалось, что он видит, как входит русский штык в его тело. А потом русский царь, похожий на корабельную мачту, топорщит усы и топчет тело ногой… Но ужасные подробности сразу же исчезали — пяти дукатов никто бы не дал за эту историю, как он — за Норвегию или проклятую Польшу, в которой это произошло… Впрочем, всё, что на востоке — Польша.

Дядя Юлиус, впрочем, говорил, что его убили норвежцы, но это дело не меняло — норвежцы, русские… Хоть турки.

Молодому Принцу всё же казалось, что это были азиаты, именно азиаты убили его отца где-то посреди ледяной пустыни с неприятным названием, похожим на имя морской рыбы. Это окрашивало свет с востока кровью, а не Вечным Знанием. И теперь никто не звал его детским прозвищем, не просить же об этом дядю Юлиуса. Да и жену просить было бессмысленно — отношения были натянуты, красавица с берегов Колхиды, она скучала в столице северной страны. Принц бестолку катал на языке её грузинское имя Офелия.

Два лучших друга — Филле и Рулле — отправлены с посланием в Англию, и уже три месяца от них нет вестей.

Оставалось бродить по коридорам дворца в поисках приключений, пока жена хихикала в обществе его младшего брата.

Он вышел на подмостки перед башней. Было пронзительно и душераздирающе. Ветер рвал парик и срывал шляпы с охраны. Пришлось отступить на порог башни — прислоняясь к дверному косяку, он слушал шум грохочущего внизу моря.

Вдруг что-то пролетело мимо него, что-то большее, чем птица сделало круг и повисло перед ним.

Призрак, привидение, сотканное из серой пелены, выглядело диковато, но, в общем, симпатично.

Слова призрака были похожи на прибой — они то стихали, то били в уши. Как это отвратительно, жужжал в ухо призрак, как это чудовищно — мгновение, и твой дядюшка уже спит с твоей матерью. Неношеные башмаки под кроватью, а твой отец убит.

Принц шевелил онемевшими губами в ответ. Так принято в их семье, так надо, так должно — младшему сыну достаётся жена старшего, как достаются ему ношеные мантии и заношенная корона их маленького королевства.

Но призрак не унимался, он жужжал и жужжал — нет, это только половина правды.

Отец был убит, и убит братом. Голос призрака грохотал уже, рассыпаясь брызгами в голове Принца. Твой отец не погиб в битве, в него не целились норвежские стрелки с крепостных стен, не заносили над ним турки своих кривых сабель, и русский царь не ставил на его тело чёрный высокий ботфорт. Призрак снова снижал голос до шепота — на самом деле отца убил дядя Юлиус. Он говорил, что отцу, когда тот заснул на привале, его преступный брат влил в рот фляжку русского хлебного вина, и вот отец скончался в страшных мучениях.

С водкой в ухе и жаждой мести в груди он лежал и требовал отмщения Молодого Принца.

Тем же вечером Принц прокрался в покои отчима. Журчала вода, за бархатной занавеской мылся дядя Юлиус. «Так всегда бывает», подумал Принц с размаху втыкая шпагу в занавесь, «Как беззащитен любой голый персонаж с губкой в руке. Отныне и присно…».

Отомстив, он отправился обедать.

За столом царило молчание. Мать думала о том, где найти нового мужа. Жена пыталась достать ногой ногу младшего брата.

Тефтели были неожиданно большими. Первая показалась ему горькой, но и следующая тефтелька не пошла впрок. Он скользнул вилкой по золотому блюду, выронил её — а внутри живота разливалось странное жжение. Огненный шар поднимался к горлу.

Лица двоились и троились. Над ним склонилось ухмыляющееся лицо младшего брата.

— Это ты, Малыш? — выдохнул Принц.

— Да, милый Боссе, это я. Видишь ли, мы с твоей женой так любим друг друга, что не в силах ждать семейных ритуалов.

Принц слышал всё хуже и хуже, жар сменился холодом, что накрывал, как зимняя волна Балтийского моря.

И тогда, собрав последние силы, он коротким быстрым движением ударил брата отравленной вилкой в сердце.

Извините, если кого обидел.

24 февраля 2007

(обратно)

История про двух друзей (хорошо забытое старое)

ДВА ДРУГА

Служили два друга в одном полку — бывалый вояка Карлсон и молодой необстрелянный офицер. Новичка, но человека высокого звания, звали граф Нильс Свантесон.

Характер Карлсона был задирист, он был остроумен и смел — Карлсон пользовался бы большим успехом у женщин, если бы не его уродство. Старый рубака был горбат.

За это его ещё сержантом прозвали «Карл-прямая-спинка», прозвище это сохранилось и тогда, когда Карлсон вышел в приличные чины, но произносившие его вслух, сперва оглядывались. Слишком много весельчаков обнаружили в своём желудке вместо сытного обеда кончик шпаги горбуна.

Что-то свело вместе его и молодого графа — они сошлись. Вода и пламень, стихи и проза не были так различны, как горбун-остроумец и не лишённый приятной наружности, но туповатый Нильс Свантесон.

Однажды Карлсон узнал тайну своего сослуживца. Тот был влюблён в красавицу Гуниллу, девушку сколь высоких кровей, столь и высокого благочестия.

Предмет обожания был известен в Стокгольме своей неприступностью. Гунилла Гольдштейн-Готторп еще не одарила никого своей благосклонностью.

Лейтенанту королевской гвардии нечего было и мечтать о Гунилле. Он смиренно вздыхал, и глядел в её высокое окно, стоя на карауле.

Но Карлсон открыл своему приятелю тайну — Гунилла страстно любила розы и переносила на всякого, кто дарил её чудесный цветок часть своей ботанической любви. Можно было вскарабкаться по стене замка и бросить букет в комнату Гуниллы. Но и это было обстоятельством почти неодолимым — Малыш боялся высоты. И тут Карлсон вызвался помочь другу — неизвестным способом он каждое утро доставлял на подоконник Гуниллы охапку алых роз.

В сердце красавицы зародилась любовь к прекрасному лейтенанту, но Карлсон не был счастлив. Поселив любовь в сердце Гуниллы, он поселил её и в своём.

Карлсон с печалью наблюдал встречи двух возлюбленных — у Малыша так и не хватило смелости признаться в помощи друга.

Наконец, Гунилла приняла его в своих покоях. Крадучись Малыш пробрался по пыльным лестницам, и, наконец, проник в альков Гуниллы. Прижав к груди охапку алых роз, она смотрела на своего героя.

Но произошла неожиданность — девушка, протянув руки к Малышу, выпустила розы. И одна из них упала на лапу её левретки. Бедная собачонка взвизгнула, и не нашла ничего лучшего, чем броситься с лаем на ночного гостя.

Тщетно Гунилла кричала «Азор, Азор, перестань! Азор, к ноге!» — но безумный пёсик уже успел укусить незадачливого любовника.

В испуге Малыш вскочил на подоконник, и — Боже! — один только взгляд вниз привёл к страшной развязке. Голова его закружилась, он взмахнул руками, и рухнул в бездну.

Узнав о произошедшем, Карлсон покинул Швецию. Ходили слухи, что он отправился в арабские страны, с целью избавиться от своего уродства, провел три года в Дамаске и Иерусалима, а потом в Египте присоединился к французской армии.

Приняв участие во множестве сражений, он сделал стремительную карьеру, получив маршальский жезл из рук самого Наполеона.

Когда же умер бездетный король Карл XIII, то снова вернулся на родину. Стан его теперь был прям, но печаль не покидала его мудрых глаз. Он был избран королём и правил смиренно и просто, отказавшись оружием вернуть финские земли.

Часто он посещал Гуниллу, ушедшую в монастырь. Она навсегда излечилась от пагубной любви к розам и проводила всё время в приготовлении плюшек и тефтелей, которыми потчевала бедных.

Через тридцать лет Карлсон умер, кротко перенеся тяжёлую болезнь.

Однако люди, обмывавшие тело с ужасом обнаружили странное — след от плохо ампутированного пропеллера. Во избежание скандала, было объявлено, что на теле короля была найдена скабрезная татуировка. Другие, впрочем, говорили, что татуировка носила политический характер и призывала уничтожить всех королей. Так или иначе, тайну своих отношений с воздушной средой Йохан Карлсон унёс в могилу.

Извините, если кого обидел.

25 февраля 2007

(обратно)

История про петуха (хорошо забытое старое)

МАЛЕНЬКИЙ ПЕТУШОК

Карлсон долго жил в одиночестве, и не с кем было ему поговорить по душам. И вот, шесть лет тому назад, ему пришлось сделать вынужденную посадку на чьём-то карнизе. Что-то сломалось в его моторе. Не было с ним ни механика, ни пассажиров, никто не сидел у него на загривке, и он решил, что попробует сам всё починить, хоть это и очень трудно. Он должен был исправить мотор или погибнуть — потому что плохо жить на покатом карнизе. Воды у него едва хватило бы на неделю, а еды не было вовсе. Но понемногу он заснул, держась за стену.

Вообразите же его удивление, когда на рассвете Карлсона разбудил чей-то тоненький голосок. Он сказал:

— Пожалуйста… нарисуй мне петушка!

— А?..

— Нарисуй мне петушка…

Карлсон вскочил, точно надо мною грянул гром. Протёр глаза. Стал осматриваться. И увидел за стеклом Малыша, который серьезно его разглядывал. Когда Карлсону было шесть лет, он нарисовал портрет кролика. Но все взрослые, говорили, что видят на портрете только лису. Приходилось им тоскливо объяснять, что кролик в животе у лисы. Тогда взрослые убедили его, что с такими повадками художник из него выйдет. Тогда он нарисовал печального петушка. Взрослые глумились и над этой картиной, изображавшей петушка, печального и унылого петуха после сношения.

Итак, Карлсон во все глаза смотрел на это необычайное явление. Не забудьте, он еле удерживал равновесие на карнизе. А между тем Малыш опять попросил тихо и очень серьезно:

— Пожалуйста… нарисуй петушка…

Все это было так таинственно и непостижимо, что Карлсон не посмел отказаться. Как ни нелепо это было здесь, на карнизе, на волосок от смерти, но он все-таки достал из кармана лист бумаги и вечное перо. Рисунок вышел точь-в-точь таким, как в детстве.

Карлсон прижал своё творение к стеклу.

Обрадованный Малыш распахнул раму.

Но на беду Карлсона, она открывалась наружу и просто смахнула маленького художника с карниза.

Только рисунок влетел в комнату.

— Не такой уж он печальный… — сказал Малыш, наклонив голову и разглядывая рисунок. — Неказистый петушок… Впрочем… Смотри-ка! Он уснул…

Извините, если кого обидел.

26 февраля 2007

(обратно)

История про Джингля и Ойстера (совсем новое)

ДЖИНГЛЬ И ОЙСТЕР

— Я бы не советовал вам заводить собаку, сэр, — сказал Джингль Белл Карлсон, протирая фланелью ботинки Малыша.

— Не спорь со мной, Джингль. Я всю жизнь хотел собаку. Для этого мне пришлось даже жениться на вдове старшего брата. — Малыш лежал в кровати, и, обсыпая себя крошками, жевал булочку. — Это ужасный брак, и собака, кстати, умерла раньше моей супруги.

— Я как-то служил у леди Вандермеер, и собака лорда Утенборо съела соломенный веер леди Вандермеер во время того, как леди гуляла с одним своим знакомым…

— Джингль, ты вечно рассказываешь какие-то ужасные истории. Знаешь, отчего я тебя терплю?

— Нет, сэр, — ответил Карлсон ровным тоном.

— Так вот, ты появился, будто Мэри Поппинс, когда тебя не ждали (Я вообще ничего не помню, так в то утро болела голова) — и если ты исчезнешь, может перемениться ветер. А я совершенно не хочу, что что-то менялось. Даже веер… Чёрт, ветер, конечно.

В этот момент в дверь начали ломиться, и Джингль осуждающе посмотрел в сторону двери. Звякнула люстра, а с каминной полки упала фарфоровая собачка с чёрным носиком.

Джингль Белл Карлсон, медленно, как и подобает солидному слуге в солидном доме, пошёл отпирать.

— Пришёл мистер Вальрус и какой-то плотник. Они, кажется, хотят вас видеть, сэр.

— Хм. Я его знаю, он специалист по тритонам. Но зачем мне плотник? Открой дверь.

— Да, сэр.

— Не поймите меня неправильно, насколько я могу понять, мистер Вальрус не один.

— Открой дверь.

— Да, сэр.

В комнату ввалились мистер Вальрус вместе с плотником. Впереди них вбежала собака неизвестной породы, которая тут же присела, и, выпучив глаза, нагадила на ковёр.

— Это Монморанси, — заявил Вальрус рухнув в кресло. — По-моему, он терьер.

— Собака — это прекрасно! — воскликнул Малыш.

— Осмелюсь вмешаться, — произнёс Джингль. — Но у терьеров не бывает такого длинного тела. Я бы назвал это существо таксой… С вашего позволения, — и, подумав, прибавил — Сэр.

Вальрус, впрочем, не слушал его, он уже начал рассказывать новости о делах, о башмаках, сургуче, капусте, королях, и почему, вода в море шипит и пенится точно так же как шампанское.

Малыш решился прервать его.

— Если ваш рассказ такой длинный, — сказал Малыш как можно вежливее, — пожалуйста, скажите мне сначала, зачем ваша собака пытается грызть мой комод?..

Мистер Вальрус нежно улыбнулся и начал снова:

— Кстати, о морях и шампанском: мы решили отправиться за устрицами. Плотник уже арендовал лодку, на которой мы спустимся по Темзе, пересечём Канал, свернём направо — и устрицы у нас в кармане.

— Вальрус, вы что, ловили устриц? — осведомился Малыш, продолжая лежать в кровати и полируя ногти.

— А зачем? — мистер Вальрус ничуть не смутился. — Наш друг плотник утверждает, что его брат видел человека, который рассказывал, что видел, как это делается. В этом нет ничего сложного. Всё это — ненужные подробности, для нашего предприятия нужен лишь простой набор — хлеб, зелень на гарнир, уксус и лимон.

— И непременно сыр, — впервые открыл рот плотник.

В этот момент терьер-такса вцепился зубами в халат Малыша. Когда тот попытался вырвать полу халата, Монморанси примерился, и вцепился малышу в ногу. Брызнула кровь.

— Одну минуту, сэр. — Карлсон тут же возник рядом, — я сейчас перевяжу вас, как сказал один врач семенному канатику.

Гости вздохнули — мистер Вальрус печально, плотник — неопределённо, а Монморанси сыто заурчал под столом.

— Мне так вас жаль, — заплакал мистер Вальрус и вытащил платок. Две слезы гулко упали в бокал.

Плотник сказал:

— Может, пойдём уже, а?

Джингль Белл Карлсон подал мистеру Вальрусу пальто, а плотнику — стремянку. Дверь за гостями захлопнулась.

— Мне как-то больше понравился плотник, — расстроено заметил Малыш.

— Это потому, что он больше молчал, сэр. Между тем он украл у вас сигарный ящик.

Малыш растерялся. Помолчав, она проговорил:

— Ну, тогда, значит, оба они хороши! Да и собака…

— Боюсь, что я не был с вами до конца откровенен, сэр. Они пришли вместе ссобакой с моего ведома. Мистер Вальрус предупреждал меня о собаке, и мне захотелось, чтобы вы примерились к тому, как ведёт себя собака в доме. Я не мог предполагать, что собака примерится к вам.

— Спасибо, Джингль. Я раздумал заводить собаку. Пожалуй, лучше ещё раз жениться. Я не вижу никакого выхода, чтобы избавиться от скуки.

— Всегда есть как минимум два выхода, как сказала устрица, почувствовав, что пасть моржа захлопнулась и вокруг стало совсем темно. — Карлсон подумал и добавил: — Сэр.

Извините, если кого обидел.

27 февраля 2007

(обратно)

История про птицу (хорошо забытое старое)

ПТИЦА КАРЛСОН

История маленького мальчика, которого все зовут «Малыш» вечна. Она повторяется тысячекратно.

Иногда Малыш вырастает. Пальцы с вросшими ногтями уже не радуют, а на руках высыпает старческая гречка. Мама обманула его — Малышу всучили вдову старшего брата. Впрочем, и вторая жена оказалась не лучше. Третья разорила его и бежала с гастарбайтером в страну с непроизносимым названием.

И вот однажды он подходит к окну и кладёт свой живот на подоконник.

Чу, что-то движется в сером городском воздухе. Да это — Карлсон!

Эх, Карлсон! Птица Карлсон, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты мог только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на севере, до которой ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, это воздухоплавательный снаряд, схвачен железным винтом, приколот на пузе кнопкой. Не в немецких ботфортах, не с бородой и рукавицами, а летит чёрт знает как; зажужжал да затянул песню — волосы вихрем, лопасти в пропеллере смешались в один гладкий круг, только дрогнула воздух, да вскрикнул, задрав голову, остановившийся пешеход — и вон он понесся, понесся, понесся!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, жизнь, что бойкий необгонимый Карлсон несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остается позади.

Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в твоей суете? Эх, дни, дни, что за дни! Карлсон, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Идиотическая улыбка расплывается на его лице, чудным звоном звенит моторчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ему дорогу всякие народы и государства.

Извините, если кого обидел.

27 февраля 2007

(обратно)

История про Карлсона (хорошо забытое старое)

КАРЛСОН

Комедия

Малыш. Молодой человек неопределённой наружности.

Гунилла. Подающая надежды девушка.

Дядя Юлиус. Стареющий ловелас, рассказывает сальные анекдоты, и постоянно намекает на свою связь с фрекен Бок.

Госпожа Бок, по мужу Свантесон, актриса.

Кристер, повар.

Филле Руллев, вор.

Бетан, его жена.

Боссе, её любовник.

Гостиная в доме Свантесонов. Все сидят вокруг фрекен Бок, дядя Юлиус беседует с Гуниллой.

Юлиус. (громко) А всё-таки Вазистанский сад теперь мой! Хо-хо! Понастрою дач, сдам в аренду.

Боссе. (про себя) Вот ведь выжига, от борта в угол, жёлтого в середину!

Фрекен Бок. Юлиус, а ты не ходил сегодня на плотину смотреть на бутылочное стекло?

Кристер. И верно, Юлиус. вам нужно сходить на плотину. Вы уже три дня не разглядывали бутылочного стекла. Это может сильно повредить вам.

Юлиус. Ах, оставьте. Там давно сидит в засаде ваш Малыш с ружьём. Или вовсе пьёт вино с Карлсоном.

Госпожа Бок. Меня тревожат эти отношения, как измельчал Малыш рядом с этим Карлсоном, как он выдохся и постарел! И вот все здесь, а он сидит там на плотине. Нет, не могу, не могу!

Гунилла. Нам нужно уговориться. У вас — хозяйство, у меня — духовность. И если я говорю что-то насчёт этого духовного… то есть, воздушного хулигана, то я знаю, что говорю… И чтоб завтра же не было здесь этого мерзавца, этого хулигана с моторчиком! Не сметь мне прекословить, не сметь! (стучит ногой). Да! Да! (опомнившись): Право, если мы не договоримся, я сама ему в тефтели крысиного яда подмешаю!

Входит Малыш, таща на плече мёртвого Карлсона, подходит к Гунилле.

Малыш. Кладу у ваших ног.

Кладёт перед ней убитого Карлсона.

Гунилла. Что это значит?

Малыш. Я отдаю вам самое дорогое, что есть у меня.

Гунилла. Это какой-то символ… (Трогает Карлсона ногой). Нет, не понимаю, я, видимо, слишком проста, чтобы понимать вас.

Малыш. Уедемте в Москву! Там небо в алмазах! Верьте мне, честное слово! Я ведь писателем буду — как барон Брамбеус.

Гунилла. В Москву? В Москву?! (Плачет).

Юлиус. Точно-Точно! Правда-Правда! Лучше остановитесь в «Весёлой девице». И сразу дайте мне знать! Молчановка! Дом Грохольского!

Гунилла. Да и то верно. Поступлю на сцену, начну новую жизнь.

Гунилла и Юлиус уходят вместе. Малыш стоит посреди сцены, качаясь. Потом тоже уходит. Через некоторое время за сценой слышатся несколько отрывистых выстрелов. Вбегает Кристер.

Кристер (взволнованно). Малыш стрелялся!.. Но не попал! Не попал!

Извините, если кого обидел.

28 февраля 2007

(обратно)

История про Карлсона за два часа до весны

КРЫША

«Крыша» — слово в русском языке странное, шелестящее, будто трубочист, скатывающийся по жести к гибельному краю.

В знаменитой истории про профессора, что, приехав в город Берн, не заметил цветок на окне, есть такой эпизод: профессора спрашивают на проваленной явке:

— У вас надёжная крыша?

— А я живу на втором этаже, — ничего не понимая, отвечает тот. И все понимают, что пришёл лох и раскинул уши по ветру. Потому что «крыша» на сленге разведчиков всего мира означает «прикрытие». А теперь это ещё и глухой звук палёных стволов, круглое движение стреляных гильз под ногами и безвозвратные кредиты.

Тот профессор, кстати, выдавал себя за шведа. Беда была в том, что фальшивый швед не умел летать долго. Его единственный полёт был короток — всего несколько этажей. И настала ему крышка.

Зато искусство долгих полётов освоил другой, настоящий швед — в меру упитанный мужчина в полном расцвете жизненных сил. И крыша у настоящего шведа была что надо — прочная, такая, что можно было поставить на ней домик с крылечком и зелёными ставеньками.

Мы были рады Карлсону, между тем это настоящий негодяй, прожорливый врун, вечно лгущий обжора. Персонаж, чья башня сорвана, а крыша давно съехала — типичный трикстер. Часть той силы, что вечно желает зла, но по ошибке делает добро.

Каждый ищет Карлсона по-своему. Один — для того, что бы вместе с ним играть в привидения, сыпать мусор на головы прохожим и дарить ему тефтели. Другой — заготовил кирпич в кармане, чтобы мстить за ворованную пайку, слёзы старух, порезанные простыни и разбитую посуду. Ищет, чтобы истребить хаос. Убить пересмешника.

Вот мы выходим — туда, наверх, двигаемся по гремящим листам жести или по мягкому разогретому битуму. Карлсон там — за трубой или белой стенкой.

Впрочем, Карлсону всё равно, найдут его или нет. Ему прекрасно живется в маленьком домике на крыше, на крыльце которого он курит трубку и смотрит на звёзды.

Как-то раз один трубочист вдруг увидел домик Карлсона. Он очень удивился и сказал самому себе:

— Странно… Домик?.. Не может быть! На крыше стоит маленький домик?.. Как он мог здесь оказаться?

Затем трубочист полез в трубу, забыл про домик и уж никогда больше о нем не вспоминал.

Этому трубочисту повезло больше. Гулко бухая ботинками в жесть, он ушёл от Карлсона живым.

Я полагаю, как раз на этом и в это время надо закончить зимний сезон нашего сериала.

Извините, если кого обидел.

28 февраля 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (I)

Как я и предупреждал, теперь вместо вещей весёлых, я займусь выкладыванием некоторых частей своей работы о Льве Толстом. Это очень хорошо, что судя по info, начался некоторый падёж скота — потому что и Карлсоны поднадоели, да и кому интересно слушать о Льве Толстом?

А дело в том, что Лев Толстой очень странный писатель — он до сих пор не понят вполне, вернее, и его жизнь, и его книги так интересны, столько из них можно извлечь полезного для дальнейших рассуждений, что только диву даёшься. Причём с возрастом ты начинаешь гораздо лучше понимать даже те мысли, к которым ты относился пренебрежительно или снисходительно.

Даже вековое чудовищное преподавание толстовского романа в школе оказывается очень интересным — оттого, что Советская власть уже кончилась, а отовсюду продолжают лезть рисовые котлетки и зеркало русской революции. И вот в чём дело — Толстой действительно зеркало русской революции.

Между делом, об исторической правде:

ИЗ ПИСЬМА П. В. АННЕНКОВУ

Баден-Баден, среда 26/14 февраля 1868 г.

…Я прочел и роман Толстого, и вашу статью о нём.^[2] Скажу вам без комплиментов, что вы ничего умнее и дельнее не писали; вся статья свидетельствует о верном и тонком критическом чувстве автора, и только в двух-трех фразах заметна неясность и как бы спутанность выражений. Сам роман возбудил во мне весьма живой интерес: есть целые десятки страниц сплошь удивительных, первоклассных — всё бытовое, описательное (охота, катанье ночью и т. д.), но историческая прибавка, от которой собственно читатели в восторге, — кукольная комедия и шарлатанство. Как Ворошилов в «Дыме» бросает пыль в глаза тем, что цитирует последние слова науки (не зная ни первых, ни вторых, чего, например, добросовестные немцы и предполагать не могут), так и Толстой поражает читателя носком сапога Александра, смехом Сперанского, заставляя думать, что он всё об этом знает, коли даже до этих мелочей дошёл, — а он и знает только что эти мелочи. Фокус, и больше ничего, — но публика на него и попалась. И насчет так называемой «психологии» Толстого можно многое сказать: настоящего развития нет ни в одном характере (что, впрочем, вы отлично заметили), а есть старая замашка передавать колебания, вибрации одного и того, же чувства, положения, то, что он столь беспощадно вкладывает в уста и в сознание каждого из своих героев: люблю, мол, я, а в сущности ненавижу и т. д., и т. д. Уж как приелись и надоели эти quasi-тонкие рефлексии и размышления, и наблюдения за собственными чувствами! Другой психологии Толстой словно не знает или с намерением её игнорирует. И как мучительны эти преднамеренные, упорные повторения одного и того же штриха — усики на верхней губе княжны Болконской и т. д. Со всем тем, есть в этом романе вещи, которых, кроме Толстого, никому в целой Европе не написать и которые возбудили во мне озноб и жар восторга".^[3]

Извините, если кого обидел.

03 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (II)

Совершенно чудесная путаница Я уж не помню, кто: то ли Шкловский, то ли Чуковский сказал, что писатель в России должен жить долго. "Говорят, что писатель в России должен жить долго, как Лев Толстой, чтобы дождаться прижизненного признания". Или вот группа "Людены" комментируют братьев Стругацких "…настоящий писатель должен жить долго! — ср.: «В России [писателю — В.К.] надо жить долго». Фраза приписывается К. Чуковскому". Или вот Копелев и Раиса Орлова "Мы жили в Москве": "- Писатель в России должен жить долго! Эти слова мы не раз слышали от Корнея Ивановича. Он повторял их, говоря о новых публикациях Ахматовой, Булгакова, Мандельштама, Зощенко, вспоминая о своих тяжбах с редакторами. Впервые он сказал это, кажется, в 1956 году, когда начали воскресать из забвения и люди и книги". Некоторые люди честно пишут "Кто-то сказал, что писатель должен жить долго". Правильно говорил писатель В. Каверин — "В России надо жить долго". Хотя можно и так: "В России надо жить долго, заметил однажды писатель и литературовед Виктор Шкловский". Или вот чудесное: "Один известный писатель задумчиво сказал: "В России надо жить долго"! А зачем? А как?" — это конечно, гениальный ход. При том, что кажется, что это толпа известных писателей начала говорить хором, будто статисты-солдаты за сценой, что бормотали "О чём говорить, когда нечего говорить" — стали повторять "Писатель в России должен жить долго" — будто заклятие, будто вера в то, что не застрелят, что нужен кому-то будешь спустя много лет, слюнявым бессмысленным старикашкой.

Ну и ладно — Толстой как раз такой человек, что жил очень долго, вырастая из тех мнений, что надевало на него сословие, как из детской одежды, затем вырастая из тех мундиров, что сшил для себя сам — и так повторялось много раз.

Человек родившийся за год до того, как толпа с сапожными ножами приближалась к русскому посольству в Тегеране и потом тащила по улицам то, что осталось от Вазир-Мухтара, дожил до фонографа, фотографии, телефонов, аэропланов, бронепоездов, миномётов и пулемётного огня. Даже до первой волны сексуальной революции.

Извините, если кого обидел.

03 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (III)

Моравия была очень специфическим местом в бывшей Чехословакии. Молодые ребята политологи давным-давно рассказывали мне историю про гимн Моравии. Тогда гимн Чехословакии состоял из двух частей — сначала исполнялся гимн Чехии, затем, после секундной паузы — гимн Словакии. Вот эту-то секундную паузу остряки называли гимном Моравии. Я видел двух моравцев — это и вправду были особенные люди.

Между тем, героям Толстого сильно не повезло в этой Моравии — он стремительно провалились в эту пустоту, ноль, дырку от бублика.

Аустерлиц нынче зовётся Славковым, и 20 ноября (2 декабря) сражение между русско-австрийской и французской армиями происходило не в нём, а неподалёку, в окрестностях: "В ноябре 1805 русско-австрийская армия под командованием М. И. Кутузова, выйдя из-под ударов противника, расположилась главными силами на выгодной позиции в районе Ольмюца (Оломоуц), ожидая подхода подкреплений. Французская армия Наполеона I сосредоточилась в районе Брюнна (Брно), причём значительная часть войск была разбросана для обеспечения растянутых коммуникаций, которым угрожала Пруссия, готовившаяся к выступлению на стороне Австрии и России. Продолжать преследование русской армии Наполеону I было невыгодно; силы французов при этом уменьшались, русские же отходили навстречу идущим подкреплениям. Наполеону важно было дать сражение до подхода подкреплений к союзникам, но, не решаясь напасть на сильные Ольмюцкие позиции, он занял выжидательное положение у Брюнна и старался добиться выступления союзников из района Ольмюца. Стремясь вызвать русских на сражение, Наполеон отдал приказание своим передовым частям при соприкосновении с неприятелем отходить, как бы показывая слабость французских войск. Посланный в русский штаб для переговоров один из генерал-адъютантов Наполеона также имел задачу внушить союзникам мысль, что Наполеон боится сражения. Кроме того, Наполеон завязал переговоры о мире с австрийским правительством. Введённое в заблуждение союзное командование стояло за немедленную атаку французских войск. Кутузов, правильно понимая сложившуюся обстановку, был против преждевременного начала активных действий, рассчитывая дать отдых войскам и выждать подход подкреплений. Находившийся при армии Александр I, не считаясь с мнением Кутузова, решил перейти в наступление, уверенный в победе и даже опасаясь, как бы Наполеон не ускользнул. Фактическое руководство армией перешло к Александру. Кутузов оставался только номинальным главнокомандующим. План сражения был разработан австрийским полковником Генерального штаба Вейротером без предварительной разведки, при отсутствии конкретных данных о противнике. Сложный план предусматривал фланговый марш на виду у французов от Ольмюца к Аустерлицу и далее сложный обходный манёвр в северном направлении. Наполеону удалось раскрыть план союзников, он перенёс свои коммуникации, перевёл

главные силы (около 50.000) на восточный берег р. Гольдбах с целью нанести удар во фланг и тыл армии союзников, как только она минует Праценские высоты. Силы сторон накануне сражения: русско-австрийская армия — до 70.000 русских и 15.000 австрийцев; французская армия — до 73.000. 15 (27) ноября русско-австрийская армия

начала движение в направлении на Брюнн пятью колоннами. 16(28) ноября генерал Багратион атаковал авангард французов в Вишау (восточнее Брюнна) и овладел этим селением. Этот факт местного значения был неправильно оценён Александром как признак слабости французской армии, и он принял меры к ускорению движения для того, чтобы отрезать пути «отступления» французов на Вену.

20 ноября (2 декабря) в 7 часов главные силы русско-австрийской армии начали наступление при густом тумане и овладели Сокольницем и Тельницем. Дальнейшее наступление было приостановлено до подхода 4-й колонны (генерала Коловрата), которую Кутузов задержал на Праценских высотах, понимая их господствующее значение в этом районе. В это время Наполеон перешёл главными силами в наступление, прикрываясь на своём правом фланге отрядами Даву и Маргарана. Первый удар был направлен против 4-й колонны, которая вынуждена была отступить. Кутузов немедленно организовал контратаки, которые несколько задержали дальнейшее развитие наступления французских войск, но не могли спасти положения в целом. Главные силы союзников, обойдённые войсками Наполеона, попали в весьма тяжёлое положение. Благодаря исключительной стойкости русских войск план Наполеона окружить главные силы армии союзников и уничтожить их был сорван. Союзникам удалось к вечеру отвести войска на линию Раусниц — Аустерлиц и там закрепиться. В результате сражения русские потеряли убитыми и ранеными 21.000 человек, австрийцы — около 6000 человек и французы —12.000 человек.

Аустерлиц — одна из крупных побед Наполеона, но в её основе лежали грубейшие ошибки союзного командования и фактическое отстранение Кутузова от роли главнокомандующего. План Вейротера являлся показателем отсталости прусской военной школы, державшейся устаревших методов организации сражения. Александр I, слабо разбиравшийся в военном деле, оказался в плену у своих царедворцев и австрийских советников и по существу принимал решения вслепую. В действиях Наполеона следует отметить умение сосредоточить максимум сил в решающем месте, правильное понимание значения Праценских высот и наличие хорошей разведки.

После Аустерлицкого сражения Австрия вынуждена была 26 декабря 1805 заключить мир с Францией (Пресбургский мир)".

Лит.: Энгельс Ф., Аустерлиц, в кн.: М а р к с К. и Энгельс Ф., Соч., т. И, ч. 2, М., 1934; Тарле Е., Наполеон, М., 1942; Михайловский-Данилевский А., Полное собрание сочинений, т. 1, СПБ, 1849; Леер Г., Подробный конспект. Война 1805 года. Аустерлицкая операция, СПБ, 1888.БСЭ, Аустерлиц

Извините, если кого обидел.

04 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (IV)

БСЭ

Показательно официальное изложение происходящего (его бы надо подробно разобрать, но времени нет, да и я основательно сходил в гости, так, что не могу отличить чёрной нитки от белой. Тут важно, что рассказано, но более — как рассказано, а так же важено то, что не рассказано. Тем не менее:

Бородинское сражение произошло 26 августа 1812 между русской армией и армией Наполеона I при с. Бородине в 110 км от Москвы, определившее поворот в ходе войны в пользу русской армии и неизбежность разгрома армии Наполеона.

"12 июня 1812 Наполеон I без объявления войны вторгся в пределы России. Две русские армии под командованием М. Б. Барклая-де-Толли и II. И. Багратиона, значительно уступавшие в численности наполеоновской армии, отступили в глубь страны, соединившись 22 июля в Смоленске. 5 августа, после упорного боя войска оставили Смоленск и продолжали отход. Войска Наполеона продвигались к Москве. Создалась чрезвычайно тяжёлая обстановка. В армии и стране требовали назначения единого главнокомандующего, способного изменить дальнейший характер ведения войны. Царь Александр I вынужден был уступить общественному мнению и назначить главнокомандующим М.И. Кутузова. Сразу же по прибытии к войскам перед Кутузовым встали исключительно трудные задачи. Наполеон стремился навязать генеральное сражение, в котором надеялся разгромить русскую армию и выиграть войну. Кутузов понимал, что значительно меньшая по численности отступающая русская армия без предварительного подкрепления её резервами рискует проиграть генеральное сражение я что, пока у Наполеона больше возможностей выиграть это сражение, надо от него уклоняться. Поэтому Кутузов организовал планомерный отход армии от Царёва-Займища навстречу подходящим войскам (15 600 чел.) М. А. Милорадовича. Кутузов понимал также, что в определённый момент необходимо будет вступить в генеральное сражение. Этот момент наступил у Бородина. Бородинское сражение было продиктовано стратегической целесообразностью и имело чрезвычайно важное значение для дальнейшего хода военных действий.

Русская армия сосредоточилась в районе Бородина к исходу 22 августа. Войска заняли оборонительную позицию за р. Колочей, примыкая правым флангом к р. Москве, а левым — к деревне Утице. Передовым опорным пунктом была избрана позиция у деревни Шевардино, где было приступлено к сооружению редута на 12 орудий. Кроме деревни Шевардино, важными опорными пунктами всей позиции являлись командная Курганная высота с батареей Раевского, имевшей 18 орудий, деревня Семёновская, где были возведены земляные укрепления с 36 орудиями, получившие название «Багратионовы флеши», и курган восточнее деревни Утицы. Бородинская позиция надёжно прикрывала основные пути движения на Москву (Новая и Старая Смоленские дороги).

Планируя оборонительное сражение, Кутузов главной целью считал нанесение наибольшего поражения армии Наполеона и всемерное сохранение своих сил. Соответственно этой задаче Кутузов создал и группировку своих войск, характерной особенностью которой были глубокий боевой порядок и наличие сильных резервов. Правое крыло и центр позиции от деревни Маслово до Курганной высоты занимали войска 1-й армии (Барклай-де-Толли). Войска 2-й армии (Багратион) занимали левое крыло позиции до деревни Утицы. Первую линию боевого порядка составляли пехотные корпуса (справа налево): 2-й, 4-й, 6-й, 7-й, 8-й и 3-й; вторую линию — кавалерийские корпуса: 2-й, 3-й, 4-й; третью линию составляли резервы: за правым флангом — резерв 1-й армии: 1-й кавалерийский корпус Ф. П. Уварова и 9 казачьих полков М. И. Платова, в центре в районе деревни Князьково резерв Кутузова — 5-й пехотный корпус и 1-я кирасирская дивизия, за левым флангом — резерв 2-й армии: 2-я гренадерская и 2-я кирасирская дивизии. Был выделен артиллерийский резерв —306 орудий, сосредоточенный в районе деревни Псарево. Впереди первой линии войск, вдоль р. Колочи располагались цепи егерей, выполнявшие роль боевого охранения. Правый фланг позиции охранялся казаками Платова, а левый — вдоль Старой Смоленской дороги — отрядом Карпова в составе 6 казачьих полков. Штаб Кутузова разместился в деревне Татариново, а сам Кутузов — в деревне Горки.

Более 2/3 сил и средств Кутузов сосредоточил на правом крыле, надёжно прикрыв направление вдоль Новой Смоленской дороги. Навязывая противнику фронтальное сражение и предвидя возможные манёвры Наполеона, Кутузов сохранял значительные силы для перехода в контратаки. С этой целью он создал довольно крупные резервы, указав в диспозиции, что «резервы должны быть сберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который сохранит ещё резерв, не побежден». Кутузов шёл на оборонительное сражение у Бородина, уверенный в непоколебимой стойкости русских войск.

Русская армия накануне сражения имела 120 тыс, чел. (из них 10 тыс. ополченцев) при 640 орудиях. Франц. армия насчитывала ок. 135 тыс. чел. при 587 орудиях. Это были отборные солдаты и офицеры, опытные в боях, упоённые славой побед в Зап. Европе. Войска верили, что им предстоит последнее победоносное сражение, а затем их ждёт богатая добыча в Москве, награды и возвращение домой. Французская. армия рвалась в бой и представляла грозную силу. Русская армия не уступала французской ни в организации, ни в вооружении, ни в военном искусстве и превосходила её в моральном отношении — в мужестве, готовности отстоять Родину от иноземных захватчиков.

Главные силы французов — корпуса Даву, Мюрата, Нея, подошедшие 24 августа к деревне Валуева, были нацелены на Шевардинский редут, корпус Понятовского — в направлении Старой Смоленской дороги для содействия атаке с юга; остальная часть войск продолжала движение по Новой Смоленской дороге. Наполеон решил прежде всего захватить Шевардинский редут, очень важную для него позицию, мешавшую французским войскам сблизиться с главными силами русской армии и угрожавшую флангу французов при их движении на Бородино. Шевардинский редут обороняли русские части в составе 8 тыс. пехоты, 4 тыс. конницы и 36 орудий. Для атаки Шевардинского редута Наполеон выделил 30 тыс. пехоты, 10 тыс. конницы и 186 орудий.

В середине дня 24 августа завязался ожесточённый бой, продолжавшийся до позднего вечера. Русские части, оборонявшие редут, проявили высокое мужество и героизм. Наполеон был поражён отсутствием пленных. Несмотря на троекратное численное превосходство французских сил, атаковавших редут, противнику удалось лишь к 20 час. ценой больших потерь занять Шевардинский редут. Но подошедшая во главе с Багратионом 2-я гренадерская дивизия выбила противника из редута. При отступлении неприятель оставил батарею в 5 орудий. С наступлением ночи дальше удерживать не достроенный, разрушенный в ходе боя и находившийся вдалеке от основной линии обороны редут было нецелесообразно. Поэтому Багратион по распоряжению Кутузова в 23 часа отвёл войска на основную позицию.

Вой за Шевардинский редут, предшествовавший Б. с., имел важное значение: он дал возможность русским выиграть время для завершения оборонительных работ на основной позиции, — позволил Кутузову более точно определить группировку сил противника и предпринять необходимые меры. В результате этого боя Кутузов установил, что основные силы противника сосредоточиваются в районе Шевардина против центра и левого фланга русской армии. В этот же день он направил на левый фланг 3-й корпус Н. А. Тучкова, скрытно расположив его в районе Утицы, почти перпендикулярно к 8-му корпусу. При таком расположении простое фронтальное движение выводило его на фланг противника. Кутузов говорил о задачах этого корпуса: «Когда неприятель употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона, то я пущу ему скрытое войско во фланг и тыл». Этот замысел был сорван начальником штаба генералом Л. Л. Беннигсеном, который перед самым сражением приказал Тучкову выдвинуться и стать фронтом к противнику.

В течение 25 августа обе армии вели подготовку к сражению. Наполеон принял окончательное решение нанести главный удар на деревню Семёновскую и на батарею Раевского с тем, чтобы прорвать центр обороны русских, лишить русскую армию основных опорных пунктов и затем уничтожить её. В целях ослабления центральной группировки русских войск и отвлечения резервов с этого направления Наполеон предусмотрел нанесение вспомогательных ударов по флангам русской армии.

Наполеон сосредоточил в центре главного удара основную массу войск, направив сюда корпуса Мюрата, Даву, Нея, Жюно, и расположил на этом направлении свои резервы (всего ок. 85 тыс. чел. при 400 орудиях). Для действия на флангах были направлены незначительные силы: для удара вдоль Старой Смоленской дороги на Утицу — корпус Понятовского, для удара на Бородино — часть сил корпуса Богарне.

Сражение началось в 5 час. 30 мин. 26 августа. Свыше 100 орудий противника открыли огонь по Багратионовым флешам. Завязалась перестрелка передовых частей. Одновременно войска корпуса Богарне атаковали полк, оборонявший Бородино. Русские егери упорно защищали занимаемые ими позиции и лишь под натиском значительно превосходящих сил противника оставили Бородино и отошли за р. Колочу. Переправившийся через р. Колочу франц. полк был контратакован двумя егерскими полками и почти полностью уничтожен. На этом действия противника на правом фланге прекратились.

Одновременно разгорелся ожесточённый бой за Багратионовы флеши, продолжавшийся более шести часов непрерывно, в течение которых противник предпринимал 8 атак, вводя всё новые и новые силы. Вначале сводно-гренадерская дивизия М. С. Воронцова и 27-я пехотная дивизия Д. П. Неверовского (всего ок. 8 тыс. чел.), оборонявшие Багратионовы флеши, были безуспешно атакованы двумя дивизиями (Компана и Дессе) из корпуса Даву. Вслед за этим противником были предприняты две новые атаки, также не давшие результатов. Тогда Наполеон на помощь Даву направил корпус Нея, кавалерию Мюрата, значительно усилив их артиллерией. Багратион, наблюдая сосредоточение значительных сил противника, подтянул к позициям свои резервы (2-ю гренадерскую и 2-ю кирасирскую дивизии), перебросил в район деревни Семёновской часть войск из корпуса Н. Н. Раевского и дивизию П. П. Коновницына из 3-го корпуса Тучкова.

Кутузов, оценивая создавшуюся тяжёлую обста¬новку на участке 2-й армии, приказал Платову с его казачьими полками и Уварову (1-й кавалерийский корпус) нанести врезанный удар по левому флангу и тылу французов и тем самым заставить Наполеона оттянуть сюда свои силы и ослабить натиск против Багратионовых флешей. Одновременно Кутузов направил в распоряжение Багратиона часть сил из своего резерва. Пока подходили резервы, противник в четвёртый раз атаковал Багратионовы флеши и ценой огромных жертв овладел деревней Семёновской и укреплениями. Подоспевшие к тому времени 2-я гренадерская дивизия и дивизия Коновницына, после ожесточённого штыкового боя, выбили противника из флешей и восстановили положение. В это же время происходили бои на левом фланге.1 Корпус Понятовского, медленно продвигаясь по Старой Смоленской дороге, оттеснил русских егерей и занял деревню Утицу. Дальнейшее его продвижение было остановлено корпусом Тучкова.

Потерпев неудачу на направлении главного удара и имея незначительные успехи на флангах, Наполеон предпринял атаку против батареи Раевского, надеясь этим оттянуть силы русских от Багратионовых флешей. Атака началась в 9 час. 30 мин. двумя дивизиями (Брусье и Морана). Русские войска не дрогнули перед колоннами французов. Неравный бой продолжался около 2 часов, но овладеть батареей французам не удалось. Не был достигнут успех и на второстепенном направлении: корпус Понятовского атаковал русских на Утицком кургане, но войска 3-го корпуса, перейдя в контратаку, выбили противника и восстановили положение. Во время этой контратаки был смертельно ранен командир корпуса генерал Тучков.

Стремясь во что бы то ни стало достигнуть решения поставленной задачи, Наполеон произвёл перегруппировку сил: укрепил ударную группу своих войск против Багратионовых флешей, доведя её до 40 тыс.1 солдат и до 400 орудий. Багратион имел для защиты флешей ок. 20 тыс. солдат и 300 орудий. Вновь завязалась ожесточённая борьба. Последовал ряд напряжённых штыковых схваток. Во время 8-й атаки французам ценой огромных потерь, обескровивших корпуса Даву, Нея и Жюно, удалось занять флеши. Генерал Багратион, собрав остатки войск, защищавших флеши, повёл их в контратаку. Во время этой контратаки герой и любимец солдат — Багратион, возглавлявший защиту флешей, был смертельно ранен. Принявший командование генерал Коновницын (до прибытия генерала Д. С.Дохтурова, направленного сюда Кутузовым), не имея достаточных сил для дальнейшей борьбы, вынужден был отвести войска на вторую позицию, за Семёновский овраг. Прорвать боевой порядок русских на этой позиции противнику не удалось. Русские войска не отступали ни на шаг. Оборона Багратионовых флешей, проведённая русской армией с исключительным мужеством и упорством, обескровила главную группировку противника. Кутузов, определив намерения Наполеона, своевременно сумел сохранить главные силы армии в центре оборонительной позиции, сковав 2-й армией значительные силы противника.

Обстановка оставалась напряжённой; французы располагали еще крупными силами. С овладением противником деревней Семёновской нейтральный опорный пункт (батарея Раевского) оказался под огнём с трёх направлений: от Бородина, с фронта и от деревни Семёновской. С этих направлений Наполеон и начал готовить новую атаку. Он подтянул к этому участку более 35 тыс. чел. и около 300 орудий и приказал корпусу Богарне начать атаку.

Но в это время (ок. 12 часов) ранее направленные Кутузовым кавалерийские полки Уварова и казаки Платова, перейдя р. Колочу, внезапно атаковали левый фланг французов. Казаки Платова, выйдя к деревне Беззубово, ударили во фланг и тыл находившимся там вражеским частям и опрокинули их. Неожиданное появление русской конницы в тылу вызвало переполох и создало панику у противника. Богарне вынужден был оттянуть две дивизии, предназначенные для атаки батареи Раевского, и перевести их на левый берег р. Колочи. Наполеон, не предвидевший подобного удара и встревоженный за судьбу своих войск на левом фланге, прекратил атаку, оттянув к левому флангу пехотные дивизии Роге и Клапареда, и сам поскакал к Новой Смоленской дороге, чтобы выяснить обстановку и ликвидировать создавшуюся угрозу.

Набег русской кавалерии сильно повлиял на дальнейший ход Бородинского сражения. Решительная атака французов на батарею Раевского была задержана на 2 часа. Наполеон потерял время и уверенность в своей победе. В течение этого времени Кутузову удалось произвести перегруппировку войск и усилить центр боевого порядка. Сюда подошли направленные ранее Кутузовым подкрепления (4 пехотных и 2 кавалерийских корпуса). Для обороны батареи Раевского были сосредоточены: 7-я и 24-я пехотные дивизии, оборонявшие непосредственно высоту, слева примыкал 4-й пехотный корпус, позади которого стояли два полка 5-го пехотного корпуса и два полка 1-й кирасирской дивизии. Сюда же направлялись 2-й и 3-й кавалерийские корпуса. После того как основная задача действий конницы в тыл противника была пы-полнена, Кутузов приказал Уварову и Платову отойти к Горкам.

Укрепив свой левый фланг и убедившись, что прорыв русской конницы уже не грозит этому участку, Наполеон около 14 час. возобновил атаку батареи Раевского. После мощного артиллерийского обстрела пехота и конница противника одновременно пошли в атаку, стремясь обойти фланги русских. Защитники батареи Раевского мужественно отражали натиск французов. Русская конница неоднократно переходила в контратаки и рассеивала колонны французов. Батарея несколько раз переходила из рук в руки. Наконец противнику удалось проникнуть в тыл оборонявшихся. Создалось тяжёлое положение для защитников батареи. К 16 часам русские вынуждены были оставить высоту и, отражая огнём атаки противника, отошли на позицию, находившуюся в 800 м от батареи Раевского.

К 18 часам русские войска, перегруппировавшись, прочно заняли фронт Горки — Старая Смоленская дорога. Попытки противника сбить русских с этой позиции успеха не имели.

Видя безрезультатность дальнейшей борьбы и не имея сил для её продолжения, Наполеон прекратил дальнейшие атаки. Лишь в районе деревни Утипы Понятовский пытался активизировать свои действия, но был отброшен. Французские маршалы настаивали на необходимости бросить в бой последний резерв — старую гвардию. Но Наполеон понял, что русских не сломить, что, вводя в бой свой последний резерв, он может потерять свою гвардию и не добиться победы, поэтому, дождавшись темноты, он отвёл войска за р. Колочу, оставив батарею Раевского, деревню Семёновскую и деревню Утицу. Русская армия в течение ночи заняла все пункты, оставленные противником.

Так закончилась эта грандиозная битва. Наполеон впервые проиграл генеральное сражение, и сам признал это. «Русские стяжали право быть непобедимыми». Наполеон отвёл свои войска в исходное положение, не достигнув ни одной цели и напрасно потеряв громадное количество людей и оружия. Кутузов же достиг своей основной цели: он нанёс французской армии большие и невосполнимые потери, сохранив боеспособность своей армии. В Бородинском сражении французы потеряли 58 тыс. убитых и раненых солдат и 47 генералов, потери русских составляли 44 тыс. убитых и раненых солдат и 23 генерала.

Русская армия готовилась продолжать сражение, но большие потери, а главное — отсутствие необходимых резервов для развития наступления заставили русского главнокомандующего отвести армию к Можайску, а затем за Москву. Это было наиболее целесообразное решение, так как оно дало возможность русским войскам пополнить резервы и продолжать войну в более выгодных по сравнению с французской армией условиях. «Когда дело идет не о славе выигранных только баталий, — писал Кутузов, — но вся цель устремлена на истребление французской армии… я взял намерение отступить». Отход русских войск начался в 6 часов 27 августа. Арьергард оставался на позиции до 11 часов. Только с его отходом французы начали медленное движение за русской армией.

Бородинское сражение оказало значительное влияние на дальнейший ход Отечественной войны 1812, оно надломило моральный дух франц. армии и нанесло ей такие огромные потери, восполнить к-рые Наполеон был уже не в состоянии. В Бородинском сражении Кутузов, опираясь на стойкость солдат и на воинское искусство подчинённых ему командиров, разбил все замыслы Наполеона. Бородинское сражение укрепило уверенность русского народа в окончательном разгроме иноземных захватчиков. Бородинское сражение. опровергло представление о «непобедимости» наполеоновской армии.

Бородинское сражение является ярким образцом активной обороны, в которо русские воины проявили высокие моральные качества, упорство, умение маневрировать в ходе боя и успешно вести огневой и рукопашный бой. Бородинское сражение показало, что русская армия, возглавляемая великим полководцем Кутузовым, значительно превосходила по своим качествам армию Наполеона".

Лит.: Ответ тов. Сталина на письмо тов. Разина, «Большевик», 1947, № 3; Михаил Илларионович Кутузов. (К 200-летней годовщине со дня рождения), М., 1945 [Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(О)]; Фельдмаршал Кутузов. Сб. документов и материалов, М., 1947 (Главное архивное управление МВД СССР); М. И. Кутузов. Материалы юбилейной сессии военных академий Красной Армии, посвященной 200-летию со дня рождения М, И. Кутузова, М., 1947; Т а р л е Е. В., Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год, 2 изд., М., 1943; его же, Наполеон, М., 1942; Изгнание Наполеона из Москвы [в воспоминаниях современников, документах, художественной литературе, народном творчестве и советской печати]. Сборник, М., 1938; Михайловский-Данилевский А. И., Описание Отечественной войны 1812 года, 3 изд., ч. 2, СПБ, 1843; Богданович М., История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам, т. 2, СПБ, 1869; Б р а г и н Н.Г..Полководец Кутузов, М.,1944; Г е р у а А., Бородино, СПБ, 1912; Колюбакин Б. М., Война 1812 г. Бородинская операция и Бородинское сражение, в кн.: Труды Русского военно-исторического об-ва, т. 5–7, СПБ, 1912; П а в л е н к о Н., Некоторые вопросы Бородинского сражения (1812), «Военно-исторический журнал», 1941, № 5; Соколов В., Стратегия и тактика Бородинского сражения, «Исторический журнал», 1943, № 2.

Извините, если кого обидел.

04 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (V)

Пришёл Миша Шишкин, и мы, слоняясь по моей квартире провели несколько часов в разговорах. Походя, я сформулировал для себя несколько важных наблюдением за самим собой. Я медленно приближаюсь к такому типу идеального учёного безумца, которому совершенно не интересно делиться с человечеством своими знаниями. ТО есть, ему алхимический опыт интересен, а его описание или доклад на конференции — нет.

Ту узкое место с апробацией и проверкой, но ничего не поделаешь.

Рассказывал ему про Толстого.

В том смысле, что рассказывал, как с самого детства меня зачаровывала фраза "ставив батарею, заклепать пушки". Заклёпки в моей детской жизни были только на Крымском мосту. Гораздо позже, вполне в половозрелом возрасте, я узнал, как это всё выглядело.

Существовали специальные клепальные гвозди. Даль про пишет: «Заклепать пушку, забить затравку наглухо гвоздем; загвоздить». История артиллерии — история мира. Самардак Вячеслав. Артиллерия в межвоенный период": При нахождении на вооружении войск гладкоствольной артиллерии и тяжелых лафетов, как такового планирования огня артиллерии не осуществлялась. Артиллерийские орудия устанавливались в первой линии и из-за невозможности перемещения оставались на месте от начала до конца сражения. Артиллерийским огнем начиналось сражение, в основном с целью запугать противника. В случае неудачного исхода сражения их захватывали, особого влияния на результат сражения артиллерийские орудия не оказывали. Затем артиллерийские орудия стали устанавливать на лафеты с колесами, и артиллерия получила возможность маневрировать на поле боя. Но орудия находящиеся в первой линии захватывались противником и заклепывались. Тем не менее, военноначальники получили возможность создавать артиллерийские резервы, а также в случае удачного исхода сражения, при переходе в наступление перемещать артиллерию. С момента появления артиллерийских орудий основным способом стрельбы была стрельба прямой наводкой. Артиллерийское орудие наводилось в цель, которая наблюдалась с огневой позиции. Наведение орудия в цель была аналогичной наведению винтовки, т. к. прицельнымприспособлением было — целик и мушка. Артиллерийская разведка не производилась. Цели поражались по указанию старшего военноначальника. Стрельба велась прямой наводкой, каждое орудие наводилось в цель указанную офицером, а корректирование огня вел командир орудия. Наблюдения за разрывами своих снарядов было затруднено из-за дыма на поле боя, которое скрывало не только разрыв, но и цель. Нарезная артиллерия, поступившая в войска, на вооружение, позволила вести огонь на большую дальность, но применялась, так же как и гладкоствольная, стрельба по-прежнему велась прямой наводкой".

Или "На маршах заклепывали пушки, бросая их стволы в болота поглубже. Резали усталых лошадей. Жгли лафеты и госпитальные фуры. Шли очень скоро, наспех зарывая умерших. Кричали на телегах раненые — под дождями, в грязи канав, на прусских ухабах. 15 тысяч своих больных Апраксин безжалостно, как последний негодяй, бросил по дороге своего бегства. 80 пушек он оставил врагу"…

Но тут же я начинал думать, как и кто заклёпывал пушки, нельзяли было быстро высверлить заклёпку, когда выгодно было заклепать пушку для нападающих, а когда — для отступающих… Написать что-то при этом совершенно невозможно.

Меж тем это именно та бытовая история, которая только и интересна. Подробное описание кассы в троллейбусе семидесятых гораздо интереснее, чем пересказ своими словами октябрьского 1978 года Пленума ЦК КПСС.

Извините, если кого обидел.

09 марта 2007

(обратно)

История понедельника

1. Эти упыри перестали показывать "Дживса и Вустера".

2. Думал о том, не съездить ли в Ленинград.

3. Написал вопроосы для Распутина.

4. Самая интересная книга года для меня — книга покойного Зверева и книга покойного Туниманова о Толстом.

5. Читал сборник выступлений Даниила Гранина, изданный каким-то Петербургским Гуманитарным университетом профсоюзов — хер его знает, что это за университет, но отчего-то он роскошно издаёт своих почётных докторов. Вот издал книгу Лихачёва, вот принялся за Гранина. Я бы, правда, сменил ему всё-таки имя — что-то в имеющемся имени есть странное, вроде Императорского человеколюбивого общества. Впрочем, это может быть вполне достойное учебное заведение, и я зря выпендриваюсь.

Так вот, это замечательная книга, потому что даёт представление о прошлом. Именно о недавнем прошлом: дело в том, что Даниил Гранин — хороший, честный советский писатель. Не в том дело, что он был членом КПСС (а он вступил в партию в 1942 году на фронте), а в том дело, что, читая этот сборник статей, интервью, выступлений и прочих фрагментов не-прозы и недо-воспомнаний (того, что обычно заполняет последний том собрания сочинений и неожиданно оказывается очень интересным), ты возвращаешься не в сороковые и не в семидесятые, а в конец девяностых.

Многие из кумиров того времени сейчас читаются со стыдом — «Боже, что за чушь он несёт, и как мы могли тогда это слушать»… Нет, тут вот дело в другом — Гранин вполне честно смотрится и сейчас, но понятно, что это какой-то особый стиль мышления, эйфорический, с некоторой принципиально невоспроизводимой верой в те или иные поступки людей и следствия этих поступков. Что если сделать-то, то обязательно произойдёт вот это. Что нужно возмущаться тем-то и тем-то, и из самой силы этого возмущения, а то и без прочих движений, мир преобразуется и всё станет хорошо. Во всяком случае, в этой конструкции много позитивизма. Этот путь не хуже многих, я говорю лишь о собственной эмоции удивления — гляди-ка, вот оно, так было, а я уже начал забывать.

То есть, в книге принципиально другая реакция на происходящее, нежели чем та, что я вижу сейчас. Так, наверное, размышляли греки до изобретения стоицизма — а у нас в эпоху Перестройки, «Огонька» и Съезда народных депутатов. Очень интересный, прошу прощения за высокопарность, экзистенциальный опыт.

Извините, если кого обидел.

12 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (VI)

Так вот что надо ещё сказать про Толстого. Это самая известная фигура русского писателя за границей.

И дело не в пузомерке с Достоевским, а в том, что это писатель-учитель, а про то, что писатель в России должен жить долго (и все истории, связанные с этой фразой я уже рассказал). Толстой оказался единственным русским писателем, что исполнил этот завет — и оказался символом русской литературы.

А "Война и мир", как не крути, самый известный русский роман, попавший даже в пародийный фильм Вуди Алена, ставший символом русского романа.

Меж тем, "Война и мир" — настоящая энциклопедия русской жизни. При этом, понятно, откуда пошла эта фраза, и "Евгений Онегин", в котором время счислено по календарю, который комментировали все приличные филологи.

У Вересаева в воспоминаниях (к несчастью, их нет в Сети и я сейчас, на рассвете, не могу проверить цитату) есть история про то, как он участвовал в работе домашнего кружка, где разбирали "Евгения Онегина" построчно — и за год дошли только до фразы "И взвившись, занавес шумит" — почему шумит? Если уже взвился? Как это? От чего…

Так вот — "Война и мир" это действительно энциклопедия русской жизни, но только особенная — та, в которой ничто не счислено и мало что — по календарю, всё подчинено разным замыслам мироздания.

Но комментирование её, вернее тщательный разбор может привести к не менее интересным открытиям.

Потому что внимательно читая «Войну и мир» можно много понять в трёх русских революциях, и даже то, почему Абрамович купил «Челси».

Пушкин писал как очевидец, Толстой пишет об Отечественной войне и отечественном мире накануне творческого и жизненного кризиса, как путешественник, отправившийся в прошлое, рассказывающий публике об увиденном — но он не в силах удержаться от интерпретации. Это просто невозможно, кто бы ни был на его месте.

Примечательно, что кн. Вяземский, го^[4]

Извините, если кого обидел.

14 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (VII)

С удивлением обнаружил, что никто из русских писателей, кроме Толстого, не вызывает во мне такого экзизистенциального ужаса. Даже Достоевский — это такая хроника объявленного ужаса. А вот Толстой — домашний, не объявленный бытовой ужас. Ужас, подкравшийся в тот момент, когда ты расслабился — это вроде как на тебя бросится твой платяной шкаф (из какого-то американского фантаста) — это как Левин, у которого всё хорошо, но он прячет от себя верёвку.

Извините, если кого обидел.

15 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (VIII)

Хронология (I)

1828 28 августа — в Ясной Поляне в семье графа Николая Ильича Толстого и Марии Николаевны Толстой, урожденной княжны Волконской, родился четвертый сын — Лев Николаевич Толстой.

Начинается русско-турецкая война. В горах Дагестана возникает общество мюридов — имамат.

В США создана Демократическая партия.

Маленький Толстой живёт в Ясной поляне с братьями и родителями

В Тегеране убит русский посланник Грибоедов, более известный как поэт и писатель, автор комедии «Горе от ума».

Россия окончательно присоединяет к себе устье Дуная, Турция признаёт Грузию, Имеретию и Мингрелию в составе России, а так же — автономию Сербии, Греции, а так же Молдавских и Валахских княжеств.

Английский генерал-губернатор Бенгалии запрещает сожжение вдов на погребальном костре их мужей.

Россини пишет оперу «Вильгельм Телль», а Стендаль — повесть «Ванина Ванини».

1830 4 августа — скончалась Мария Николаевна Толстая.

Начинается Польское восстание, которое будет разгромлено в 1831.

Карл Брюллов начинает работу над картиной «Последний день Помпеи».

Июльская революция в Париже, Карл X отрёкся от престола, его замещает на троне Луи Филлип.

1837, 10 января — семья Толстых переезжает в Москву. 21 июля — умер Николай Ильич Толстой.

Убит на дуэли Алекандр Пушкин. Чаадаев пишет «Апологию сумасшедшего», а Лермонтов — Бородино.

Фарадей обнаружил поляризацию диэлектриков. В Антарктиде открыты Земля Луи Филиппа и Земля Адели. Авогадро печатает «Физику весовых тел» в четырёх томах, которая станет первым учебником по молекулярной физике.

1844 — Лев Толстой вместе с родными переезжает в Казань и поступает в Казанский университет на восточное отделение.

Владимир Одоевский пишет «Русские ночи».

Умер баснописец Крылов.

Архитектор Тон строит в Кремле задание Оружейной палаты.

Андерсен пишет сказку «Снежная королева». Морзе отправляет первую телеграмму из Вашингтона в Балтимор при помощи азбуки Морзе. В Силезии происходит восстание ткачей.

1845, сентябрь — переводится на юридический факультет Казанского университета.

В Петербурге создан тайный кружок Петрашевского, построенный на социалистических идеях. В кружок входят Достоевский, и ещё несколько будущих писателей.

В Ирландии начинается голод, вызванный неурожаем картофеля, что вызывает гибель около миллиона человек за два кода, и как следствие — эмиграцию в США около полутора миллионов ирландцев.

1847 — подает прошение об увольнении из университета «по расстроенному здоровью и домашним обстоятельствам» и возвращается в Ясную Поляну.

Гончаров пишет «Обыкновенную историю», а Белинский — знаменитое «Письмо к Гоголю».

Тургенев начинает работать над «Записками охотника»

Карл Маркс и Фридрих Энгельс вступают в «Союз справедливых», позднее переименованный в «Союз коммунистов».

1848, осень — уезжает в Москву.

Николай I подписывает указ, разрешающий крепостным покупать недвижимость.

Гоголь печатает «Выбранные места из переписки с друзьями»

В Париже — восстание, в результате которого Луи Наполеон Бонапарт избран президентом Франции.

После войны с Мексикой США получают Калифорнию и Техас (почти половину довоенной территории Мексики. Калифорнийская золотая лихорадка.

1851, апрель — отправляется с братом Николаем на Кавказ; июнь — участвует волонтером в набеге; июль — сентябрь — пишет повесть «Детство».

Художник Федотов пишет «Анкор, ещё анкор!».

Луи Бонапарт устраивает переворот и устанавливает диктатуру.

Мелвилл пишет знаменитый роман «Моби Дик или Белый Кит».

1852 — Толстой выдерживает экзамен на звание юнкера, его зачисляют на военную службу фейерверкером 4-го класса; сентябрь — в журнале «Современник» публикуется повесть Льва Толстого «Детство» под названием «История моего детства».

Для посещения публики открыт Эрмитаж (вернее собрание, размещенное в Новом Эрмитаже).

Константин Аксаков публикует ряд исторических работ, ставших фундаментом славянофильства.

Умерли Брюллов, Жуковский и Федотов.

Луи Наполеон Бонапарт провозглашён императором Франции под именем Наполеон III.

В США Гарриет Бичер Стоу публикует роман «Хижина дяди Тома» — и он тут же становится бестселлером. Руководителей «Союза коммунистов» судят в Кёльне.

1853, март — в журнале «Современник» опубликован рассказ Толстого «Набег».

Начинается чрезвычайное посольство кн. Меньшикова в Турцию с целью признать покровительство за православными там за Россией. Разрыв дипломатических отношений, и оккупация дунайских княжеств. Начинается война — Синопский бой.

В Лондоне (под руководством Герцена) начинает работу «Вольная русская типография».

В Китае начинается Тайпинское восстание.

Мексика продаёт США около 120.000 кв. км. Своей территории на севере.

1854, январь — Толстой благодаря протекции переведен в Дунайскую армию и одновременно произведен в прапорщики;

октябрь — в журнале «Современник» опубликована повесть «Отрочество»;

ноябрь — Толстой приезжает в Севастополь и участвует в Крымской войне.

Эскадры Франции и Англии, пройдя проливы, приближаются к берегам России. После ультиматума о выходе из дунайских княжеств Англия и Франция объявляют войну.

Тургенев пишет рассказ «Муму».

Основан форт Верный (ныне — Алма-Ата, бывшая долгое время столицей Казахстана).

В Мексике происходит революция и начинается гражданская война, которая продлится до 1860.

В США создана Республиканская партия

Джоуль и Томпсон формулируют закон охлаждения газа при медленном протекании через пористую мембрану.

Медсестра Флоренс Наттингейл становится символом милосердия и нового подхода к военной медицине во время Крымской войны.

1855, апрель — май — служит на четвертом бастионе Севастополя;

июнь — в журнале «Современник» опубликован рассказ «Севастополь в декабре месяце» (отдельный оттиск рассказа был представлен Александру II);

сентябрь — в журнале «Современник» опубликованы рассказы «Рубка леса» и «Ночь весною 1855 в Севастополе»; октябрь — падение Севастополя;

ноябрь — Толстой приезжает в Санкт-Петербург, где знакомится с И. С. Тургеневым, И. И. Панаевым, И. А. Гончаровым, Н. А. Некрасовым и другими литераторами.

Умирает Николай I. На престол вступает Александр II.

Севастополь взят союзными войсками, несмотря на победы над турками в Закавказье.

Россия подписывает договор с Японией о совместном владении Сахалином и разделе Курильских островов.

Сухово-Кобылин начинает свою трилогию комедией «Свадьба Кречинского».

В Лондоне основана Национальная портретная галерея, а так же газета «Дейли телеграф».

Уолт Уитмен пишет книгу «Листья травы», а Лонгфелло — «Песнь о Гаявате».

Путешественник Ливингстон открывает в Африке водопад Виктория.

1856, январь — навещает в Орле умирающего от чахотки брата Дмитрия;

в журнале «Современник» опубликован рассказ «Севастополь в августе 1855»;

май — в журнале «Современник» опубликована повесть «Два гусара»; Толстой знакомится с А. С. Хомяковым; декабрь — публикует повесть «Утро помещика»; знакомится с Н. Г. Чернышевским.

М.Н Катковым основан «Русский вестник», где потом будет печататься «Война и мир»

Россией подписан унизительный Парижский мирный договор — ей запрещено держать на Черном море военный флот, она так же теряет территории на Дунае и в Закавказье. Александр I возглавляет Особый комитет по делам реформ. В России проводится первая масштабная политическая амнистия — под неё подпадают декабристы, петрашевцы и некоторые участники Польского восстания.

Алекс Токвиль печатает «Старый порядок и революция».

В Китае ведутся опиумные войны.

Клаузиус выводит формулу КПД для паровой машины.

Обнаружена могила древнего человека, которого называют неандертальцем (по названию городка Неандерталь, что находится рядом.

Умер Гейне.

1857, январь — в журнале «Современник» опубликована повесть «Юность»;

февраль — июль — Толстой путешествует по Европе.

Особый секретный комитет по подготовке освобождения крепостных крестьян начинает свою работу, создаются губернские комитеты той же функции, ликвидированы знаменитые военные поселения.

Верховный суд США принимает решение о том, что раб является собственностью рабовладельца, даже если он находится на территории штата, где рабство запрещено.

Англией и Францией оккупирован китайский город Канон.

1858 — пишет рассказ «Три смерти».

Чечня присоединена к России.

К России отходит так же Приамурье и территория от реки Уссури до Тихого океана. Основан город Хабаровск.

Ликвидирована Ост-Индская компания, Индия управляется вице-королём.

Во французском городе Лурде четырнадцатилетняя девочка Бернадетта Субиру заявляет о том, что ей явилась Богородица.

В Каире основан Египетский музей.

1859, февраль — вступает в Общество любителей российской словесности;

май — в «Русском вестнике» опубликована повесть «Семейное счастие»;

октябрь — Толстой устраивает школу для крестьянских детей.

Начали работать комиссии по обработке губернский комитетов по крестьянской реформе.

Гончаров написал роман «Обломов»

Имам Шамиль сдался русским войскам и отправлен в ссылку в Калугу. Закончилась Кавказская война.

Англия подавляет восстание сипаев.

Диккенс выпустил в свет роман «Повесть о двух городах».

В Италии идет полупартизанская борьба за освобождение и объединение под руководством Джузеппе Гарибальди.

Извините, если кого обидел.

16 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (IX)

Хронология (II)

1860, сентябрь — умер брат писателя Николай Николаевич Толстой.

Уезжает во второе путешествие по Европе.

«Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» передается в Главный комитет по крестьянской реформе. Складывается так называемое «почвенничество».

Английские и французские войска заняли Пекин.

Конгресс химиков в Карлсруэ уточняет понятия «Атом» и «Эквивалент», а так же несколько других.

1861 — в Европе знакомится с декабристом С. Г. Волконским, Н. Н. Ге, А. И. Герценом, Ж. П. Прудоном.

Александр I подписывает «Манифест 19 февраля», который публикуется полмесяца спустя.

Двадцать миллионов крепостных получают свободу (около половины всего крестьянского населения), земельные наделы переходят в собственность общин, крестьяне остаются «временно-обязаными» до погашения задолженности по выкупным платежам.

Провозглашено единое итальянское государство.

Авраам Линкольн стал президентом США.

Нападение южан на форт Самтер и начало Гражданской войны.

Испания, Великобритания и Франция воюют в Мексике.

Принята система СГС — сантиметр-грамм-секунда.

1862, лето — выпускает журнал «Ясная Поляна»;

сентябрь — Толстой венчается с Софьей Андреевной Берс в придворной церкви Рождества Богородицы в Кремле.

Реформа финансов.

Вводится Государственный бюджет, он публикуется.

Начинаются военные реформы министра Милютина. Чернышевский пишет в тюрьме роман «Что делать?».

Гюго пишет роман «Отверженные».

Неудачей оканчивается наступление Гарибальди на Рим. В США принят закон о гомстедах — льготном наделении землёй.

1863, февраль — в «Русском вестнике» опубликована повесть «Казаки»;

июнь — у Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых родился сын Сергей.

В Польше начинается восстание, которое распространяется на Литву и Западную Белоруссию.

Владимир Даль начинает публикацию «Толкового словаря живого великорусского языка».

В США продолжается Гражданская война. Войска федералов одерживают победу при Геттисберге, Россия выступает с поддержкой северян.

Жюль Верн пишет «Пять недель на воздушном шаре».

1864, август — сентябрь — выходят в свет Сочинения графа Л. Н. Толстого в двух томах (издательство В. Стеловского);

октябрь — в семье Толстых родилась дочь Татьяна;

ноябрь — декабрь — писатель работает над романом «1805 год».

Происходит Земская и школьная реформы. Выборные курии получают право управлять здравоохранением, образованием и местными дорогами. Создаются классические гимназии и реальные училища.

Судебная реформа провозглашает равенство всех перед законом, независимость судей и суды присяжных.

Австрия и Пруссия воюют с Данией за Шлейззвиг-Гольштейн.

В Восточном Туркестане идёт восстание против китайцев и манчжур (так называемое Дунган-уйгурское восстание).

В Лондоне Маркс создаёт I Интернационал и становится одним из его руководителей.

Во Франции провозглашено право на забастовку.

1865 январь — февраль — журнал «Русский вестник» публикует роман «1805 год» (первый и второй тома «Войны и мира»).

Продолжается поход русской армии в Среднюю Азию. Ташкент взят русскими войсками.

Лесков печатает «Леди Макбет Мценского уезда».

Заканчивается Гражданская война в США — и начинается переустройство Юга.

Убит Авраам Линкольн.

Льюис Кэрролл пишет «Алису в стране чудес».

Шлиман открывает Трою на холме Гиссарлыык.

1866 май — в семье Толстых родился сын Илья.

Каракозов стреляет в Александра II. После неудачного покушения Каракозов повешен.

Достоевский пишет «Преступление и наказание».

Бисмарк начинает войну Пруссии и Италии против Австрии, которая после поражения теряет огромные территории и влияние в Европе.

Между Европой и США начинает работать подводный телеграфный кабель.

1867 сентябрь — писатель работает над третьим и четвертым томами «Войны и мира».

Аляска продана США за 7,2 миллиона долларов.

Путешественник Пржевальский путешествует по Уссурийскому краю.

Революция Мейдзи в Японии.

Шарль де Костер написал роман «Легенда об Тиле Уленшпигеле и Ламе Гудзаке, об их доблестных деяниях во Фландрии и других краях», а Жюль Верн — «Дети капитана Гранта».

1868— работает над пятым томом «Войны и мира».

К России присоединено Кокандское ханство, эмир Бухары было объявляет России газават, но после стремительного поражения Бухара признаёт власть русского императора.

Достоевский пишет роман «Идиот».

В Японии идут широкие реформы — отменена сословная система, введена всеобщая воинская повинность, реформировано образование и государственный аппарат.

На Кубе происходит антииспанское восстание.

Бакунин создаёт в Женеве анархический альянс.

1869 — работает над шестым томом «Войны и мира»;

май — в семье Толстых родился сын Лев

Руководитель тайного общества «Народная расправа» Нечаев и его товарищи убивают в Москве по подозрению в предательстве студента Иванова.

Салтыков-Щедрин начинает работу над «Историей одного города».

Флобер выпускает роман «Воспитание чувств», а Леопольд фон Захер-Мазох — роман «Венера в мехах», положивший начало термину "мазохизм".

Открыт Суэцкий канал.

В США возводится Бруклинский мост.

1870 Работает над «Войной и миром».

Вводятся цензовые выборы бессословной городской думы, которую возглавляет городской голова.

Россия денонсирует Парижский договор 1856 года, заключённый после Крымской войны.

Война между Пруссией и Францией, сокрушительный разгром французской армии при Седане.

Умирают Диккенс и Дюма.

1871, февраль — родилась дочь Мария;

лето — Толстой покупает землю в Базулукском уезде Самарской губернии; в Ясную Поляну впервые приезжает Н. Н. Страхов;

осень — работает над первой частью «Азбуки».

Достоевский начинает роман «Бесы».

Германская армия оккупирует Париж. Эльзас и Лотарингия отходят к Германии, французы должны выплатить пятимиллиардную контрибуцию.

Подавлено национальное восстание, известное больше как «Парижская коммуна».

Золя начинает работу над первыми книгами эпопеи «Ругон-Маккары».

1872 — работает над «Азбукой» и романом об эпохе Петра I;

ноябрь — «Азбука», в составе которой «Кавказский пленник» и «Охота пуще неволи», выходит в свет.

Создаётся «Особое присутствие правительственного Сената», занимающееся судебным преследованием государственных преступников.

Лесков пишет роман-хронику «Соборяне».

Фактически прекращает работу I Интернационал, но будет распущен только через пять лет.

Бисмарк начинает идеологическую войну против католиков и высылает из Германии иезуитов.

1873, март — Толстой прерывает работу над романом из эпохи Петра I и начинает писать «Анну Каренину»;

декабрь — избран членом-корреспондентом Академии наук по отделению русского языка и словесности.

В Берлине создаётся «Союз трёх императоров» — России, Германии и Австрии.

Принят Устав о воинской службе — всеобщая воинская повинность с двадцати лет, 6 (7 — на флоте) лет службы вместо 25, и т. д.

Лесков печатает повесть «Очарованный странник», а Островский пишет пьесу «Снегурочка».

Умирает Наполеон III, и президентом Франции становится маршал Мак-Магон.

Бакунин пишет знаменитую работу «Государство и анархия».

1874 — работает над романом «Анна Каренина»;

декабрь — в семье Толстых родился сын Андрей.

Начинается «хождение в народ», когда тысячи студентов и молодых людей начинают просвещение крестьян и заодно ведут среди них революционную работу.

Верлен печатает сборник стихов «Романсы без слов».

1875, январь — начало романа «Анна Каренина» опубликовано в журнале «Русский вестник».

Россия и Япония заключают договор о том, что Россия получает в полное управление Сахалин в обмен на восемнадцать Курильских островов.

В Коканде начинается восстание под руководством Пулатбека против русской администрации, происходит карательная экспедиция русских войск.

Между Францией и Германией едва не начинается война, возникает Германская Социалистическая рабочая партия, а Маркс пишет «Критику Готской программы», где формулирует понятие о социализме, как о стадии перехода к коммунизму.

Жюль Верн пишет «Таинственный остров».

1876 — работа над романом «Анна Каренина».

В Петербурге основана партия «Земля и Воля».

Марк Твен пишет роман «Приключения Тома Сойера».

1877 — писатель завершает роман «Анна Каренина»;

июль — вместе с Н. Н. Страховым посещает Оптину пустынь;

август — издатель журнала «Русский вестник» М. Н. Катков отказывается публиковать последнюю часть романа «Анна Каренина».

Россия объявляет войну Турции.

Взятие Плевны и Шипки.

Происходят суды над народниками — «процесс пятидесяти», а затем «Процесс 193-х».

Англия аннексирует Трансвааль.

Эдисон конструирует первый фонограф — прибор для записи и воспроизведения звука.

1878 — выходит в свет отдельное издание «Анны Карениной»; писатель работает над романом о декабристах.

Сан-Стефанский мирный договор между Россией и Турцией, а затем Берлинский конгресс, урезающий Положия договора.

Засулич стреляет в петербургского градоначальника Трепова, ее оправдывает суд присяжных.

Австрия оккупирует Боснию и Герцеговину.

Возникает «Международная ассоциация исследователей Библии», которая с 1931 года называется Общество свидетелей Иеговы.

1879, июнь — Толстой посещает Киево-Печерскую лавру;

октябрь — посещает Троице-Сергиеву лавру;

декабрь — в семье Толстых родился сын Михаил.

Народоволец Соловьёв совершает неудачное покушение на Александра II. Партия «Земля и воля» разделяется на умеренных членов, таких как Плеханов и Аксельрод, и сторонников террора, организующих группу «Чёрный передел».

Вынесен смертный приговор царю.

Томас Эдисон изобретает лампу накаливания.

Немецкий социалист Август Бебель пишет книгу «Женщина и социализм».

1880 — Толстой завершает «Исповедь», работает над переводом четырех Евангелий; знакомится с В. М. Гаршиным, В. В. Стасовым, И. Е. Репиным.

В столовой Зимнего дворца происходит взрыв бомбы, подложенной народовольцем Халтуриным.

Генерал Скобелев берёт Ашхабад.

На торжествах по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве, Фёдор Достоевский произносит знаменитую речь о Пушкине.

«Марсельеза» становится национальным гимном Франции.

Умирает Густав Флобер.

1881 — пишет письмо Александру III с просьбой не казнить революционеров, убивших царя Александра II; посещает Оптину пустынь; пишет рассказ «Чем люди живы»;

сентябрь — семья Толстых переезжает из Ясной Поляны в Москву.

1-го марта убит император Александр II. Пятеро участников покушения повешены.

Происходят еврейские погромы на Украине, в Польше и Белоруссии.

Эдисон показывает первый электрический генератор для выработки электричества.

1882 — Толстой участвует в переписи населения в Москве; покупает дом в Долго-Хамовническом переулке (ныне Дом-музей Л. Н. Толстого).

Ревизия реформ, связанная с именами обер-прокурора Священного Синода Победоносцева и министра внутренних дел Толстого.

Вводится предварительная цензура в печати.

Введены «Временные правила о евреях», что действуют в черте осёдлости, ограничения на владение землёй и ограничение торговли.

Первые еврейские переселенцы из России появляются в Палестине.

По проекту Эдисона построена первая промышленную электростанция.

Умирает Чарльз Дарвин, английский ученый. Основоположник эволюционной теории.

1883, сентябрь — завершает работу над сочинением «В чем моя вера?»;

октябрь — знакомится с В.Г.Чертковым.

Открыт Исторический музей в Москве.

Умер Иван Тургенев.

Стивенсон написал «Остров сокровищ».

Пржевальский путешествует по Центральной Азии.

В Нью-Йорке открывается «Метрополитен-Опера».

1884, февраль — публикует начало романа «Декабристы»;

июнь — первая попытка ухода из Ясной Поляны; в семье Толстых родилась дочь Александра;

ноябрь — В. Г.Чертков основывает издательство «Посредник».

Ужесточение русификаторской политики в Прибалтике.

Франция воюет в Индокитае и присоединяет к своим владениям Вьетнам.

Война между Чили и Боливией за месторождения селитры (Боливия терпит поражение).

Изобретена линотипная машина, автоматизирующая типографский набор.

1885 пишет для «Посредника» рассказы «Свечка», «Два старика», публикует повесть «Холстомер».

В России выходят первые философские журналы.

Государственный Земельный банк, осуществляющий ипотеку (правда, только для дворянства).

Португалия закрепляется в своей заморской территории — Анголе.

Мопассан пишет своего «милого друга».

Умирает Виктор Гюго.

1886 пишет рассказ «Три старца», повесть «Смерть Ивана Ильича», драму «Власть тьмы»; знакомится с В. Г. Короленко.

Короленко публикует повесть «Слепой музыкант».

Роберт Стивенсон пишет «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда». Основана компания «Кока-Кола».

1887 — работает над трактатом «О жизни», повестью «Крейцерова соната»; знакомится с Н. С. Лесковым.

Происходит покушение на Александра III группой народовольцев — покушавшиеся, среди которых брать Ленина — Александр Ульянов, казнены.

Выходит циркуляр министра народного просвещения Делянова о так называемых «кухаркиных детях» ужесточены правила поступления в гимназии представителям «низких» сословий, введена процентная норма для поступления евреев в университеты 10 % в черте осёдлости, 5 % на других территориях и 3 % в обоих столицах)/

Попытка генерала Буланже установить диктатуру во Франции.

Майкельсон и Морли подтверждают постоянство скорости света.

1888, февраль — путешествует пешком из Москвы в Ясную Поляну; март — в семье Толстых родился сын Иван.

Чехов пишет «Степь» и «Огни».

В Бразилии отменено рабство, а судоходство по Суэцкому каналу начинает регулироваться международной конвенцией.

1889 — пишет комедию «Плоды просвещения», повесть «Дьявол».

Из ведения судов присяжных изъяты политические дела и дела о должностных преступлениях.

Иван Шишкин пишет знаменитую впоследствии картину «Утро в сосновом лесу».

В Париже проходит Всемирная выставка и возводится башня по проекту инженера Эйфеля.

Там же, в Париже, основан II Интернационал.

1890 — работает над повестью «Отец Сергий»; совершает паломничество в Оптину пустынь; цензура запрещает публиковать «Крейцерову сонату».

Изменения в Земском законодательстве приводят к тому, что в земских учереждениях преобладают дворяне. Это (и резкий подъём промышленного производства) ведут к обострению социальной напряжённости. По России прокатывается волна стачек и демонстраций.

Кнут Гамсун пишет роман «Голод» Впервые справляется День международной солидарности трудящихся (1-ое мая).

Извините, если кого обидел.

16 марта 2007

(обратно)

История про Льва Толстого (Х)

Хронология (III)

1891 — постановка «Плодов просвещения» силами членов Общества искусства и литературы (режиссер К. С. Станиславский);

Толстой отказывается от авторских прав на сочинения, написанные им до 1881 года; организует столовые для голодающих крестьян.

В Восточном Черноземье начинается катастрофический голод, осложнённый последующей через три года эпидемией холеры. Голодом охвачена территория, на которой проживают около 40 миллионов человек. Число жертв известно лишь приблизительно.

Возобновлён так называемый «Тройственный союз» — в него входят Германия, Австро-Венгрия и Италия.

Артур Конан-Дойл печатает сборник рассказов «Приключения Шерлока Холмса».

Инженер Лиенталь начинает полёты на планерах.

1892 — Толстой знакомится с А. Рубинштейном, дававшим концерты в пользу голодающих; завершает работу над трактатом «Царство Божие внутри вас».

В России происходит так называемая «контрреформа»: урезаются гражданские свободы, увеличивается имущественный ценз на выборах. Одновременно министр финансов Сергей Витте начинает проводить политику стимуляции развития промышленности.

Купец Павел Третьяков передаёт свою коллекцию живописи и скульптуры в дар Москве.

Умирает Афанасий Фет.

Физик Х. Лоренц высказывает предположение о сокращении размеров тел в направлении их движения.

1893 — пишет предисловие к сочинениям Ги де Мопассана; знакомится с К. С. Станиславским.

Русская эскадра совершает публичный государственный визит в Тулон.

Русский химик А. Н. Бах объясняет механизм поглощения углекислого газа растениями.

США занимают Гавайские острова, которые будут аннексированы де-юре в 1898 году, а с 1959 штат США.

Изобретён дизель.

Генри Форд собирает из подручных материалов свой первый автомобиль.

1894, январь — Толстой знакомится с И. А. Буниным. Умирает Александр III, ему наследует сын, будущий Николай II.

Алексей Бахрушин создаёт в Москве Литературно-театральный музей.

Во Франции убит премьер Карно и после этого законодательно начаты преследования анархистов. Там же начинается «Дело Дрейфуса» по обвинению в государственной измене еврея-офицера генерального штаба, которорый будет полностью оправдан в 1906 году.

Начинается японо-китайская война.

1895 — завершает работу над рассказом-притчей «Хозяин и работник»; февраль — умер сын Иван; август — Толстой знакомится с А. П. Чеховым; сентябрь — пишет статью о гонениях на духоборов.

Максим Горький пишет «Песнь о Соколе».

В Петербурге основан «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

Рентген открывает лучи, названные его именем.

Братья Люмьер устраивают в Париже первый киносеанс.

1896, январь — завершает работу над пьесой «И свет во тьме светит»;

август — вместе с женой совершает поездку в Шамордино, где живет в монастыре его сестра М. Н. Толстая; в Шамординском монастыре написана первая редакция «Хаджи-Мурата».

Во время праздника, посвящённого коронации Николая II, в Москве на Ходынском поле происходит давка. Гибнет, по обициальным данным около полутора тысяч человек и столько же ранены.

Начинает строится КВЖД — русская железная дорога на востоке Китая.

Эфиопские отряды разбили итальянские части в сражении при Адуа.

Маркони получает патент на радиосвязь.

1897 — поездка в Петербург; работа над трактатом «Что такое искусство».

Принимается закон об ограничении рабочего дня на заводах и фабриках до 11 с половиной часов.

Проходит перепись населения — оказывается, что подданных у Николая II 126 миллионов, среди которых одна пятая часть — грамотны.

Начинается Греко-турецкая война за Крит, в ходе которой побеждает Турция. В Базеле проходит Первый сионистский конгресс.

Британский учёный Томсон открывает электрон.

1898 — пишет письмо Николаю II по поводу отнятия детей у молокан; встречается с духоборами; организует помощь голодающим в Тульской и Орловской губерниях; пишет статьи о голоде; пишет роман «Воскресение» и повесть «Отец Сергий» с намерением передать гонорар за эти произведения на переселение духоборов в Канаду.

Порт-Артур и Ляодуньский полуостров арендуются Россией у Китая сроком на 25 лет. Создана РСДРП — российская социал-демократическая партия.

Основание Русского музея в Петербурге.

Константин Станиславский и Владимир Немирович-Данченко открывают Московский Художественный театр.

Испания терпит поражение в войне с США и лишается своих колоний Кубы и Филлипин.

Пьер Кюри и Мария Склодовская-Кюри открывают радий как химический элемент.

Эдмон Ростан пишет комедию «Сирано де Бержерак», а Уэллс публикует «Войну миров».

1899 — продолжает работать над романом «Воскресение»; знакомится с Р. М. Рильке.

Отмена конституции Финляндии (в составе Российской империи).

Проходит Первая международная конференция в Гааге.

В это же время на англо-бурской войне находят первое боевое применение пулемёты и бронепоезда.

1900 — пишет статьи «Рабство нашего времени» и «Патриотизм и правительство»; знакомится с А. М. Горьким; работает над драмой «Живой труп».

Ленин и Плеханов основывают в Лейпциге нелегальную газету «Искра»..

Математик и корабельный инженер, академик Крылов разрабатывает теорию непотопляемости корабля.

Скончался русский философ и поэт Владимир Соловьёв.

В Европе начинается экономический кризис. Несмотря на это происходят первые полёты дирижаблей Цеппелина, а в Париже начал функционировать метрополитен.

1901 февраль — Определение Синода об отлучении Толстого от церкви. Толстой пишет статью «Ответ на определение Синода»; июль — заболевает малярией; В Лондоне под редакцией П. Бирюкова выходит газета толстовцев «Свободное слово». сентябрь — в связи с болезнью отправляется в Крым, в Гаспру; октябрь — знакомится с великим князем Николаем Михайловичем, через которого передает письмо Николаю II с призывом отменить право частной собственности на землю; встречается с А. П.Чеховым и А. М. Горьким.

Министр просвещения Боголепов убит эсерами. Во многих городах России — волнения и стачки, в Петербурге происходит так называемая «Обуховская оборона» противостояние рабочих и власти.

Д. Мережковский начинает работу «Толстой и Достоевский».

Президент США Уильям Мак-Кинли убит анархистом.

Впервые присуждены Нобелевские премии.

Первая премия по литературе достаётся Сюлли-Прюдому, французскому писателю — международная общественность недоумевает — отчего не Толстому?

Умирает Оскар Уальд. Умирает Фридрих Ницше и рождается философ-неофрейдист Эрих Фромм.

1902 пишет статьи о веротерпимости: «Что такое религия и в чем сущность ее», «К рабочему народу», «К духовенству»; встречается с В. Г. Короленко; возвращается в Ясную Поляну; знакомится с А. И. Куприным; работает над повестями «Хаджи-Мурат» и «Фальшивый купон» и рассказом «После бала».

Министр внутренних дел Сипягин убит эсэрами.

Особым вниманием русской общественности пользуется строительство Транссибирской магистрали.

Оканчивается англо-бурская война — в результате независимые государства Оранжевое и Трансвааль становятся колониями Великобритании.

Резерфорд и Содди формулируют основные положения теории радиоактивного распада.

Умирает Эмиль Золя.

1903 начинает писать воспоминания (остаются незаконченными). Статья о Шекспире.

Среди российских социал-демократов произошёл раскол на большевиков и меньшевиков.

Умирает философ Николай Фёдоров, автор «Философии общего дела».

Панама продает территорию Панмского канала США.

Бертран Рассел публикует «Основания математики», где сформулированы многие философские и логические положения, определившие в значительной мере философию XX века.

1904 пишет статью о Русско-японской войне «Одумайтесь!»; завершает повесть «Хаджи-Мурат»;май — в Ясную Поляну приезжают Д. Мережковский и 3. Гиппиус; август — умер брат писателя Сергей Николаевич Толстой.

Начинается русско-японская война, гибель крейсера «Варяг» в бою с японской эскадрой.

Блок печатает «Стихи о Прекрасной Даме», а Чехов пишет «Вишнёвый сад».

Иван Павлов получает Нобелевскую премию за исследование по физиологии пищеварения (а не за теорию рефлексов, как иногда считают).

Макс Вебер формулирует основные положения своей работы «Протестантская этика и дух капитализма», пытаясь объяснить причины возникновения новой формации.

Американский писатель О’Генри публикует свой знаменитый сборник рассказов «Короли и капуста».

1905 статьи «Конец века», «Об общественном движении в России», «Единое на потребу», рассказы «Алеша Горшок», «Корней Васильев», повесть «Посмертные записки старца Федора Кузьмича».

9 января, в «Кровавое воскресенье» войска стреляют в народ в Петербурге, а в Москве эсером Каляевым убит генерал-губернатор.

Продолжается русско-японская война, происходит Цусимское сражение, в августе этого заключён мир с Японией, отданы Порт-Артур и Южный Сахалин.

Во Франции происходит секуляризация — отделение церкви от государства.

Немецкий генерал-фельдмаршал Шлиффен разрабатывает теорию «блицкрига» — молниеносной войны.

В Лондоне начинается регулярное движение автобусов.

1906 публикует в журнале «Круг чтения» рассказ «За что?»; ноябрь — умирает дочь Мария.

Созывается и сразу же распускается Первая Государственная Дума. Часть депутатов призывают к пассивному сопротивлеию правительству.

Ставший премьер-министром Пётр Столыпин начинает аграрную реформу.

Вводятся военно-полевые суды, что приводит к небывалому росту смертных приговоров.

Мария Склодовская-Кюри становится первой женщиной-профессором в Сорбонне.

Германия утверждается в своих африканских колониях на Новой Гвинее и в Западном Самоа.

Впервые в рамках медицинской диагностики применяется электрокардиограмма.

1907 составляет детский «Круг чтения»; октябрь — арест секретаря Толстого Н. Н. Гусева.

Созвана и распущена Вторая Государственная Дума.

Россия делит сферы влияния — с Японией — в Китае и Маньчжурии, с Великобританией в Иране и Афганистане.

Умирает знаменитый русский химик Дмитрий Менделеев.

Большевистский боевик Камо грабит банк в Тифлисе, а Ленин бежит заграницу.

Вторая Гаагская конференция принимает тринадцать специальных законов-конвенций об обычаях ведения войны.

Оформлена классификация крови по четырём группам.

В Великобритании создана первая организация бой-скаутов.

1908 пишет статьи «Не могу молчать», «Закон насилия и закон любви», «Письмо к индусу»; заводит тайный дневник.

Скандал вокруг Евно Азефа, разоблачённого как руководителя эсэровской террористической организации и одновременно агента Охранного отделения.

Немецкий математик Минковский вводитгеометрическую интерпретацию теории относительности, а физик Гейгер создаёт так называемый «счётчик Гейгера» — аппарат для регистрации заряженных частиц.

1909 пишет повесть «Кто убийцы?»; август — новый арест и высылка секретаря Толстого Н. Н. Гусева; октябрь — Толстой составляет завещание.

Издан сборник «Вехи», в котором его авторы — крупнейшие философы и общественные деятели России рассуждают о судьбах русской интеллигенции. В это же время Ленин печатает свою книгу «Материализм и эмперикритицизм». Хореограф Сергей Дягилев организует в Париже первый балетный сезон.

Создан препарат для лечения сифилиса, а американец Роберт Пири впервые достиг Северного Полюса.

Нобелевская премия по литературе присуждена шведской писательнице Сельме Лагерлёф, а Джек Лондон пишет роман «Мартин Идеен».

1910 февраль — пишет рассказ «Ходынка»; апрель — в Ясную Поляну приезжает Л. Н. Андреев;

28 октября — Толстой уходит из Ясной Поляны;

7 ноября — Лев Николаевич Толстой скончался на станции Астапово, похоронен, согласно его воле, в яснополянском лесу «Заказ».

Николай II совершает визит в Германию — за четыре года до Первой мировой войны страны клянутся друг другу в дружбе.

Создано товарищество художников «Бубновый валет».

Умирает художник Михаил Врубель.

В Мексике начинается революция и крестьянская война, что будет длиться до 1917 года. В Португалии тоже происходит революция, после свержения короля провозглашается республика.

Математик Лебег разрабатывает теорию функций множества.

Амундсен отправляется в плаванье на «Фраме», Кюри получают металлический радий — ср. у Маяковского «Поэзия — та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды. Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды».

Извините, если кого обидел.

16 марта 2007

(обратно)

История не про Толстого, а про поэзию

Надо сказать, что я ничего не пониммаю в современной поэзии. Поэтому очень внимательно слушаю тех, кто говорит, что понимает. (Необязательно при этом то, что я им верю).

Ситуация с поэзией мне представляется очень странной — ни в одной отрасли литературного производства я не наблюдаю такого бурления и всплесков активности. Куда ни плюнь — турниры и конкурсы, фестивали и вечера. Если мне кто-нибудь объяснит, что к чему, то я буду беспримерно рад.

Поэзия — самая неуязвимая отрасль искусства. Романисту куда тяжелее, не говоря уж о режиссере. Самодеятельная поэзия может существовать всегда, а вот самодеятельное кино или скульптура под вопросом. Но при этом мне совершенно непонятно, что такое "хорошие стихи". Да и вообще непонятно, может ли об этом судить современник: ср. Твардовский с двумя стопками, ср. третий номер у Пушкина. У меня вообще такое впечатление, что профессиональный современный поэт — что-то вроде галериста, вменяющего произвольную стоимость авангардной живописи, вернее, создающего эту стоимость.

То есть, профессиональный поэт не может не участвовать в публичной жизни и в собственном PR. В противовес этому возникает несколько видов частной поэзии — "датские" стихи, прикладная графомания; стихи-развлечение, что-то вроде буриме на дачной веранде и, наконец, настоящая частная поэзия, которая ничем не хуже прочей, но просто не публична.

А так же не введена в систему распределения благ — вот после этого следует масса циничных хвалебных слов о книжке.

…Одним из сильных свойств частной поэзии является образовательный ценз и читателя, и сочинителя.

Работает ли тут олимпийский принцип Кубертэна? Мне неизвестно. Есть легкий соблазн провести исторические параллели со всяким финдесьеклем столетней давности. Там тоже бурление, тоже всяк пишет стихи — но ср. у Самойлова "Когда гений садится писать стихи", etc. Жесткая конкуренция, борьба в этом мире поэтических вечеров, конкурсов и фестивалей мне очевидна. Частная поэзия ни с кем не борется — это ее достоинство, и, одновременно, недостаток. Чаще всего Частная поэзия прячется в Сети.

Мне, честно говоря, всё-таки непонятно — есть подъём поэзии как отрасли человеческой деятельности, или это всё PR, попил грантов. Мне скажут, да что там — пойди и послушай. Послушал. Будто сходил в картинную галерею — как меня не уговаривай про "Чёрный квадрат", смотрите его сами. Король голый. А количество удобоваримых стихов наблюдаю небольшое — точь-в-точь по Самойлову.

Ладно, о другом — известно, что Толстой сочинял стихи. Среди прочих, во время Крымской войны он сочинил две солдатские песни. Говорят, что их действительно пели солдаты, слова в них были шершавый и были они, собственно, посвящены нелюбви к начальству. Спустя много лет (об этом рассказывается в воспоминаниях Тучковой-Огаревой, как он играя на рояле, исполнял эти сочинения, несмотря на их лексику, что вызвало некоторую оторопь присутствовавших, в том числе шестнадцатилетней Наташи, дочери Герцена.

В книге Зверева говориться, кстати, что "Почти через сорок лет Наталью, жившую в Швейцарии, разыскал по просьбе Бирюкова сын художника Ге, и та смутно вспомнила, что гость не оправдал её романтических ожиданий. Она к тому времени уже прочла повести Толстого, составила мысленный портрет вдохновенного художника, но когда в отцовском кабинете увидела человека в отличном английском костюме, который с упоением рассказывал, как ему понравились в Лондоне петушиные бои и боксерские поединки, была очень разочарована".

Извините, если кого обидел.

17 марта 2007

(обратно)

История для брата Мидянина

Надо сказать, что всё, что будет написано ниже, представляет интерес только для людей, вовлечённых в тему. Оттого, я совершенно не советую лезть туда всем остальным. Дело в том, что однажды брату нашему Мидянину была похвала. И было ему сказано: "Мидянин, ты пишешь почти как Иар Эльтеррус". Оттого брат наш Мидянин жутко посразился, и на протяжении двадцати ци сидел, уставившись в одну точку.

Тогда я взял на себя труд рассказать об этом учителе брата Мидянина. Но беседа с ним оказалась очень длиной, и не влезла на страницу газеты "Книжное обозрение", там, на странице отсутствуют первый, третий и последний вопросы.

Так что вот она вам целиком. Я думаю, что она будет поучительна для многих фантастов, особенно для тех, тто в преддверии "РосКона" начал выяснять судьбы жанра, роль и место личности в истории и прочие дела.

Безумные барды и Система контроля

Иар Эльтеррус родился в 1966 году — писатель-фантаст, автор произведений в жанре фэнтези и социальной фантастики. Живёт в Израиле, работает охранником. Автор многих романов, в том числе «Мы — были!», «Мы — есть!», «Мы — будем!» (трилогия «Отзвуки серебряного ветра»), серии «Безумные барды»; «Бремя императора», «Серые пустоши жизни» и других.

— Скажите, как вы начали заниматься сочинительством?

— Профессию писателя я не выбирал — это она выбрала меня, не спросив на то моего согласия. Моя мать, поэтесса и писательница Раиса Гладун, писала всю жизнь, я смотрел, как она мучается, и благодарил про себя Бога, что миновала меня чаша сия. Но я ошибался — как видите, не миновала…

— Ваше имя Иар Эльтеррус — как оно появилось? Что это? Или, может так у вас значится в документах — всяко бывает.

— У этого псевдонима довольно интересная история. Однажды утром десятилетний ребенок проснулся с четким знанием, что его по-настоящему зовут Иар эль Террус. Странно, но факт. Прошло больше двадцати лет, но необычное имя не забылось. Поэтому, когда начал писать, то без сомнений подписался им, объединив два последних слова в одно.

Биография у меня «богатая», иначе, наверное, и не стал бы писателем. Родился я в Краснодарском крае, Адыгея, станица Кужорская, в семье учителей. После того, как родители развелись, мать вместо со мной переехала на Украину, в Днепропетровскую область. Там я окончил среднюю школу и в 1984 году поступил на филфак Днепропетровского государственного университета, откуда к концу первого курса и был благополучно отчислен за академнеуспеваемость. Неинтересна мне оказалась научная филология. Через год поступил на вечернее отделение радиофизического факультета ДГУ, специальность ЭВМ, потом перевелся на дневное. После четвертого курса опять же был отчислен, не до учебы стало — начались лихие девяностые. Я с детства читал, в основном, только фантастику, и мечтал, чтобы было больше хороших книг. Вот и организовали с друзьями небольшое частное издательство «Даймон», даже выпустили две книги и один номер журнала фантастики «Z.E.T.» совместно с Сергеем Бережным.

К сожалению, вскоре начались неприятности. «Крыша» решила зарезать «барана». Отобрали все, что было, неделю пытали, водили под конвоем, заставляя одалживать деньги и отдавать им. Все друзья тут же отвернулись. Живым, как любому понятно, меня отпускать не собирались. Я чудом сбежал. Почти без денег, в драном пальто, зимой добрался до Урала, где у меня в Оренбургской области жил двоюродный дядя, о котором никто не знал. Он принял меня, помог устроиться, хотя до того видел один раз в пятилетнем возрасте. И именно дядя натолкнул на мысль об отъезде в Израиль, до того я как-то не задумывался, что одна из моих бабушек — еврейка, считал себя русским. Так в 1995 году я и оказался на «земле обетованной»… Но так и не прижился здесь, все вокруг чужое и мертвое. Затем были десять лет полного одиночества, нищеты и безнадежности. Наверное, от отчаяния и начал писать.

— Отчего вы пришли к идее писать именно фантастику?

— Да у меня и альтернативы-то не было, я с детства читал только фантастику — мне слишком неприятен окружающий мир, выстроенный на корысти, подлости и жестокости. Всегда мечтал о мирах доброты, где люди не делают друг другу зла ради выгоды. Хочу упомянуть две книги, оказавшие на меня наибольшее влияние. Это «Гадкие лебеди» Стругацких и «Черная книга Арды» Ниеннах Иллет (первый, еще интернетовский вариант, еще живой — в изданном жизнь ушла, вместо красоты и боли осталась пустая красивость). Сейчас у меня есть замысел написать два майнстримовских романа, но это уже иное, хотя все равно поиск доброты. И фантастика чаще всего просто антураж, на основе которого легче показать иные взаимоотношения людей, непохожие на те, что мы видим рядом.

Самой высшим своим взлетом считаю «Отзвуки серебряного ветра» — эта книга писалась много лет, больше семи, писалась очень болезненно, иногда на грани самоубийства. Поэтому, наверное, на нее столь полярные реакции читателей — от восторга до проклятий.

— Скажите, отчего у вас упоминается слово и понятие «барды»?

— Я не могу жить без музыки, она для меня, как воздух. Во-первых, люблю бардовскую песню и русский рок. И металл, понятно, но тоже в основном русский. Во-вторых, мне казалось, что музыка — это не только отражение человеческой души, но и всего мира. Пока я не ознакомился с концепцией систем Контроля, разработанной писательницей Екатериной Белецкой, я так и не подошел к реализации своих замыслов. Мои Безумные Барды — одна из таких систем Контроля, она «работает», используя звук и эмоции. Первой системой Контроля, имеющей внутреннюю логику и структуру, для меня стали Сэфес из книг Е. Белецкой и А. Чениной, но эта система использует не звук, а цвет. Сейчас мы с Екатериной совместно дорабатываем концепцию в ее дальнейшем развитии, вскоре будут написаны несколько романов в соавторстве. Есть еще понятие «Огонь Барда», введенное украинской писательницей Оксаной Панкеевой, — оно мне сразу дало понять, что происходит со мной и с подобными мне.

— Считаете ли вы ваше нынешнее положение успешным?

— Неясный вопрос, он явно разделяется надвое. Как человек — не сказал бы, что слишком успешен. В моей реальной жизни мало что изменилось, разве что денег стало немного больше. Все так же хожу охранять детский дом, все то же полное одиночество в реальности. Очень хочется вернуться в Россию, но пока возможности не имею — нет российского гражданства. Надеюсь, все же смогу. Израиль — чужая страна, а я человек русской культуры, и иной мне не надо. А вот как писатель-фантаст? Наверное, успешен — о том говорят постепенно растущие тиражи моих книг и их допечатки. Например, «Навстречу судьбе» вышла 4 декабря 2006 года тиражом 15 000 экземпляров. Однако уже в феврале 2007-го было допечатано еще 6 000. В общем, совокупный тираж моих книг за год составил больше 130 000. Я и сам удивляюсь, что это произошло, не могу понять каким образом — у многих, кого я считаю куда талантливее себя, так не вышло. Не могу объяснить, почему это случилось, пребываю в растерянности.

— Скажите, вы начали печататься в 2006 году, а писали к этому моменту уже лет семь в стол. Литература очень жёсткая вещь, вернее — взаимодействие писателя с обществом. Как вы думаете поступить, когда «сбавите» темп публикаций — вообще, как вы рассчитываете выстроить эту часть своей жизни в будущем.

— Трудно сказать. Понятно, что теперь дело пойдет куда медленнее, старые рукописи все опубликованы, а новые быстро не напишешь. Вырождаться же в коммерческого писателя не желаю, надеюсь сохранить в своих книгах душу. Буду просто писать, что пишется, что волнует. А планы? Давно разучился их строить. Не зря говорят: «Хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах…»

— Вас определяют как «автора фентэзи» — но как вы сами определите, чем ваши тексты отличаются от, так сказать, классической фентэзи. Или, что он берут от неё?

— Я не делю литературу на стили, жанры и так далее, для меня есть только один критерий — талантливо ли, трогает ли душу. А чем отличаются мои тексты? Наверное, попыткой найти иное, чем окружающее нас. Для меня каждая книга — чаще всего социальный эксперимент, попытка отыскать что-нибудь хотя бы относительно доброе. Мне трудно судить самому, пусть читатели судят удалось ли мне это сделать.

— Как вы представляете своего читателя, поддерживаете ли вы с ним связь?

— Мой читатель? Это человек, которому не слишком уютно в мире корысти и жестокости, который мечтает об других, более человечных взаимоотношениях между людьми. Обратную связь я поддерживаю довольно активно, с многими читателями общаюсь по ICQ, содержу форум, где люди могут высказать свое мнение по разным вопросам. Помимо того все новонаписанное выкладываю на свою страницу в журнале "Самиздат". Читатели журнала помогают мне отловить баги, логические несоответствия, несообразности, за что я им крайне благодарен. Хватает, конечно, и ругателей, которым лишь бы полить грязью, но на них не стоит обращать внимания.

— С кем и как вы общаетесь из "коллег по цеху"? (если общаетесь).

— С многими. В первую очередь это Сергей Садов, Екатерина Белецкая, Анжела Ченина, Яна Завацкая, Сергей Зайцев, Вадим Проскурин, Вадим Давыдов. Однако общение ограничено Интернетом — живой журнал, форумы, ICQ. Причина? Живу далеко.

— А поддерживаете ли вы какую-нибудь связь с израильскими литераторами? Тут ещё вопрос — вы ведь живёте в постоянно воюющей стране, работаете в не слишком спокойной профессии, и при этом пишите фентэзи, которая давно у честно обывателя стала символом эскапизма. Или, что-то из окружающей вас реальности попадает в книги?

— До последнего времени не общался, да и сейчас не слишком. Однако начал выбираться на творческие вечера, знакомиться с людьми. Понятно, с русскоязычными, ивритоязычные меня не интересуют ни в малейшей степени. Много лет я жил так: дом, работа и мои книги, поэтому меня, наверное, можно в некотором смысле назвать эскапистом — не слишком люблю окружающую действительность и стараюсь отгородиться от ее самых неприятных проявлений. И естественно, кое-что из окружающего попадает в книги, как же иначе? Но мне кажется, что зря фантастику считают эскапизмом. Фантастика — это поиск новых путей, новых горизонтов. Для меня она только полигон, на котором опробуются социальные модели, которые в майнстримовской книге не опишешь. Главное ведь — люди и взаимоотношения между ними.

— Показателен ли ваш опыт занятий литературой, могут ли на него ориентироваться молодые авторы?

— Нет, повторять мой путь не пожелаю никому. Да, узнав немало горя, человек становится способен что-то сказать, но это слишком больно. Что я могу посоветовать молодым авторам? Все зависит от таланта, Божьего огня, которому нельзя дать погаснуть. Надо писать, писать и писать, не жалея себя, от души. Андрей Макаревич однажды сказал: "Идти вперед, любить и делать дело, себя не оставляя на потом…" Готов подписаться под каждым словом. Тогда со временем придет и профессионализм, владение языком.

Сейчас, по моему мнению, приходит время иных книг, иной литературы. Люди соскучились по доброте, им ее не хватает, поэтому ищут ее хотя бы в книгах. Скоро Сергей Садов допишет первую книгу "Кристалла Альвандера" — это будет бомба, эта вещь настолько добра и описывает настолько необычное общество, что у меня слов не находится, чтобы выразить свое восхищение. То издательство, которое первым успеет ее опубликовать, не пожалеет.

Еще одна бомбу скоро закончат Екатерина Белецкая и Анжела Ченина — роман "Настоящие". Давно я не встречал такого раскрытия человеческой души. Также считаю обреченными на успех книги Яны Завацкой, Вадима Давыдова, Дениса Белохвостова, Артема Колчанова. Слишком их книги необычны, они не ложатся в привычный формат, они иные. Еще хочу выделить Александру Первухину, Елену Петрову, Наталью Баранову, Клавдию Вербицкую, Оксану Васеневу, Владимира Контровского, Татьяну Солодкову, Ксению Баштовую и Дениса Луженского. У них огромный потенциал, по моему скромному мнению.

Извините, если кого обидел.

18 марта 2007

(обратно)

История про семью Толстого и немного ещё про семью Чуковских

Я как-то уже расссуждал об этом, да. Надо сказать, что эта семья настоящий отпечаток русской истории. Понятно, что немногие советские литературно-культурные семьи были именно семьями. То есть, разветвлёнными сообществами — среди них я могу назвать только Михалковых, Толстых и Чуковских. Среди Чуковский было всё — и вневременной старец Корней, и вполне советский писатель Николай, и диссидент Лидия — и ещё два десятка интересных людей.

Я других таких семей не знаю — за исключением разветвлённой семьи Толстых, конечно.

Сейчас, под юбилей, об этой семье снова заговорят — потому что дни рождения там легли кучно. Вышла хорошая книжка в серии «Жизнь замечательных людей» — хорошая, несмотря на то, что оона написана торопливо — медленно и основательно в начале, а потом бодрыми галопом в последних главах, где в двадцать страниц вмещены чуть не двадцать сложных лет. Но всё равно — например, история рождения Чуковского, его страшного комплекса незаконнорожденного, что, безусловно, повлияло на всю его жизнь — там рассказано очень полно и одновременно аккуратно.

И те вопросы, которые ты задаёшь сам себе, перебирая биографии и тексты, позволяют понять многое — прежде всего в самом себе.

I

Возникает, и правда, несколько вопросов. Первый из них — как и почему Чуковский стал детским писателем.

Иногда говорят, что Советская власть вытесняла хороших писателей из большой литературы в «маленькую» детскую. Мне всё же кажется, что это совершенно иной ход, нежели внутренняя иммиграция писателей, которая происходила среди семидесятых годов прошлого века. Как раз Советская власть (вернее говорить «партийная критика» — потому что Советская власть понятие аморфное и разнородное), так вот — партийная критика числила Чуковского за знатного литературоведа. В 1962 году получил Ленинскую премию именно за книгу «Мастерство Некрасова», он был международно-признанным переводчиком и в том же шестьдесят втором стал почётным доктором Оксфордского университета.

А вот эксперименты с детским творчеством и собственно «детские» стихи номенклатурная критика подвергала чудовищным разносам.

Вот набор детских текстов Чуковского: «Крокодил» (1917) (по памяти, надо проверить), «Мойдодыр», «Тараканище» (1923), «Муха-цокотуха» (1924), «Бармалей» (1925), «Айболит» (1929) — если почесть «Айболита» пересказом-переводом, то можно умять весь корпус детских текстов Чуковского в три года «Крокодил», повторяюсь, не был изначально детским — и Пётр Васильчиков вполне напоминал казака Крюкова, когда тыкал свою сабельку в живот крокодилу в кайзеровской каске.

Ну и, разумеется, — «От двух до пяти» (1928) — три десятка изданий за семьдесят лет. Да он написал несколько стихотворений в двадцатые годы, а потом — книгу домашних стихотворений для своей дочери. Это очень печальная история — дочь умерла ещё маленькой девочкой, а стихи остались, и миллионы детей веселились их перечитывая. Но всё же это была вполне домашняя книга, род виршей для капустника.

Наконец, он перевёл «Доктора Айболита» — вполне мифологический сюжет Хью Лофтинга. Переводы-пересказы англосаксонской литературы для детей вообще очень интересное явление — Волков с «Волшебником изумрудного города», Заходер со своим прожорливым медведем-поэтом, несколько особняком стоящий Алексей Толстой с человеком-поленом — всё это требует до сих пор хорошей обобщающей работы. Скажем, отчего не переблатыкали Мэри Поппинс, отчего ускользнула от авторизаторов Алиса… Тьфу, Алиса-то как раз не ускользнула.

Но, так или иначе, история с превращением Чуковского в человека, отвечающего за детскую литературу мне не ясна.

Суровый Айболит прижёг старые занятия как пузырьки ветряной оспы. Он вылечил общественный образ Чуковского и от Некрасова, и от Уитмена. Мало кто помнит очень интересные критические статьи Чуковского — потому что всё это победили Бибигон, до зубов вооружённый комарик и чудовище с краном вместо носа.

Может быть, причиной были сюжетность стихов — мало кто писал сюжетные стихи для детей. Вообще стихи для самых маленьких — печальная сторона русской литературы, нашей классики тут нет, нет этой традиции. Или так притягательна была неявная фронда этих нескольких стихотворений двадцатых годов, что затмевала и Барто и Михалкова (а уж у последнего установочных статей, речей и прочей активности в детской литературе было не занимать).

Может быть вакуум был так велик, что нескольких стихотворений засосали Чуковского со всеми его блестящими критическими статьями в эту нишу — где дед Корней окружён весёлой детворой, как новогодняя ёлка, вокруг костра пляшут беспартийные (на язык просится слово «сорванцы»).

II

Второй вопрос — это история с диссидентами, и то, что нынче называется борьбой за свободу слова.

В своём дневнике за 1967 год, от второго января, Корней Чуковский пишет о том, что Солженицын написал письмо Съезду писателей, с требованиями «полной свободы печати (отмена цензуры)… Письмо написано — с пафосом. Он протестует против того, что до сих пор не вышли отдельным изданием его рассказы, напечатанные в «Новом Мире».

Сейчас этот пассаж вызывает только улыбку.

Понятно, что после множества сделанных биографий и множества созданных кумирен, после времени, когда это было естественно, приходит другое время — время ревизии.

Эта ревизия никогда не проходит безболезненно — многие люди вполне искренне занимаются боксом по переписке. Только в ревизии нет ничего обидного — это просто проверка содержащегося на культурном складе, а ведь очень часто ревизию путают с другими словами — редукцией, например.

Это хорошо описано в известном романе: «Затем в альманахе «Башня» выступил Кончеев. Он начал с того, что привёл картину бегства во время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что успевают схватить, причем непременно кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника. «Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно унесен в эмиграцию, вместе с другими, более нужными вещами», — и этим Кончеев объяснял stupe'faction, вызванную появлением книги Федора Константиновича («Кто-то вдруг взял и отнял портрет»)».

Сейчас таким портретом может быть что угодно — от странного зомби авторской песни до Иосифа Бродского. Кстати, именно о Бродском писали много нелицеприятного — эмигранты, иностранцы и даже сам Чуковский — в своём дневнике за 1966 год, от второго января, Корней Чуковский пишет: Был Иосиф Бродский. Производит впечатление очень самоуверенного и даже самодовольного человека, пишущего сумбурные, но не бездарные стихи. Меня за мои хлопоты о нём он не поблагодарил. Его любовь к английской поэзии напускная, ибо язык он знает еле-еле. Но человек он в общем приятный».

Куда там Саше Соколову, хором обруганному повсюду за недобрые слова о Бродском. Впрочем, я хочу не принять чью-то сторону, а хочу только понять механизм общественных настроений. Моё дело — метеорология, а не пафос спасателя.

Случай Лидии Корнеевны — это тот случай, когда авторитет отца крепил авторитет дочери — и наоборот. История литературной деятельности Лидии Чуковской чрезвычайно интересна с точки зрения истории русского инакомыслия. А всё то, что называется неловким словом «диссидентство» — на самом деле оказывается чрезвычайно разнородной средой, с обилием фракций и междоусобных войн.

Как мне кажется, очень интересной, но совершенно забытой была история с перепиской Лидии Чуковской и Маргаритой Алигер. Почему она забыта — ясно: страна перестала быть литературоцентричной, в ней появилась публичная светская жизнь, вполне демократичная — то есть соответствующая потребностям демоса-наблюдателя.

Поэтому никто не помнит ни этой истории, ни большей части персонажей, в неё вовлечённых. А тогда для нас русская литература замещала и литературу и философию, а история литературы замещала собственно историю. Так вот Алигер напечатала в «Новом мире» несколько стихотворений, которые Чуковская трактует как призыв скрыть несправедливость и беззаконие сталинизма.

Причём Чуковская, говоря в общем-то правильные вещи о трагедии и сломанных человеческих судьбах вдруг начинает топать ногами, и орать как лейтенант НКВД на подследственного. Вы смеете! Дивясь собственному великодушию и мужеству, Вы от имени своего поколения… Среди процитированных мною строк есть одна, оканчивающаяся сталью. Здесь у Вас эта сталь появилась хоть и подсознательно — а совершенно на месте! Не кроется ли под этими стихами кощунственная попытка убаюкать едва пробудившуюся совесть? И проч., и проч.

Удивлённая Алигер отвечала, что «Ваши упреки и разоблачения не имеют и тени отношения к моему стихотворению. Вы судите его не как стихи с их вечным правом на многозначность и даже зашифрованность, на внутренний смысл и подтекст, а как лобовую и весьма элементарную декларацию совсем другого смысла. Я такой декларации не писала и не смогла бы ее написать. Вы решительно не поняли моего смысла слова «счет», моего смысла строки «оплачен и оплакан». Впрочем, мне бы хотелось удержаться от полемики. Неестественная для частного письма громогласность, неуместное красноречие, прокурорский тон Ваш исключают для меня возможность вступать в обсуждение смысла, сути моего стихотворения… Тон Вашего письма оскорбляет меня, — этого Вы хотели. Но он оскорбляет и самый предмет разговора, существо вопроса».

Письмо к Алигер было, кстати, напечатано на машинке, а потом распространялось — что позволяет самой Алигер закончить свой ответ: «Ответ свой я пошлю по почте и, рискуя показаться старомодной, не стану перепечатывать его на пишущей машинке. Уж лучше перепишу еще раз, как можно разборчивей. Мне кажется, что частные письма следует писать от руки и в одном экземпляре».

После обмена мнениями Алигер, которая тоже была не сонным одуванчиком всё это прекратила: ««Уважаемая Лидия Корнеевна! Я получила Ваше второе письмо. Следовательские изыскания Ваши касатель¬но слова «сталь» и стихотворения «Два старика в Париже» глубоко безнравственны и окончательно убедили меня в том, что Вы по меньшей мере перестали слышать и понимать стихи.

Переписку нашу считаю законченной. Не утруждайте себя ответом. Я его читать не стану».

Всё это, к счастью, опубликовано.

Но дело тут не в этом флейме — хотя переписка Чуковской с Алигер стремительна, но построена именно как флейм и всемерно (силами Чуковской) сделана публичной. И судится со стороны она по законам флеймочтения. Дело в том, что будущая диссидентская сторона пользуется здесь абсолютно сталинской риторикой, и показывает вполне сталинскую нетерпимость. И не нужны диссидентам враги, коли у них такие вожди.

Тут можно привести ещё один пример. В одном из своих писем 1938 года Лидия Чуковская, пишет своему отцу о злопыхателях Матвей Бронштейна. Матвей Бронштейн был её мужем и к тому моменту уже расстрелян. Лидия Корнеевна пока об этом не знает, и пишет о злопыхателях, написавших обличительную статью про арестованного, так: «С каким наслаждением я дала бы по морде Львову. Экая рептилия. Таких, как он, как Мишкевич, надо уничтожать не глядя, не задумываясь, пачками, но непременно гласно, публично, чтобы у других отбить охоту рептильничать.

Неужели НКВД никогда за них не возьмётся? А хорошо бы провести подобную чистку в общегосударственном масштабе». Трудно поверить, но это пишет человек, сам уже некоторое время посидевший в тюрьме, а потом сосланный и потом декларирующий ненависть к авторитаризму.

Есть ещё один пример в том же 1968 году, когда состоялась переписка Чуковской и Алигер, Корней Чуковский записал: «Лида величава и полна боевого задора. Люда Стефанчук сказала за ужином, что один из рассказов Солженицына (которого она обожает) понравился её меньше других. Лида сказала железным голосом:

— Так не говорят о великих писателях.

И выразила столько нетерпимости к отзыву Люды, что та, оставшись наедине с Кларой, заплакала <…>".

Всё это рассказано, разумеется, не для того, чтобы показать диссидентов и Лидию Чуковскую неумными ригористами и диктаторами, рвущимися к какой-нибудь форме власти. Не говоря уж о том, что власть, руки брадобрея — всё смешалось в странном танце и летит во все концы.

Наоборот, это очень важный опыт самоопределения, который отталкивает нас от вечной дихотомии персонального выбора. Как только кто-то кричит тебе в лицо, сопит в ухо, стучит тебе по электрическим проводам: «Если ты не с нами, то против нас» — значит, дело нечисто.

Если тебя пинками поднимают с колен, чтобы ты умер стоя, или сбивают с ног, чтобы ты жил — значит всё-таки надо думать самому. Понятно, что думать надо всегда, но если к тебе ломятся в дверь и утверждают, что ты что-то должен детям голодающей Германии — то, значит, что-то не так. Даже если ты сочувствуешь детям голодающей Германии.

И если уж примкнуть к кому-то, то сделай это семь раз отмерив.

Извините, если кого обидел.

20 марта 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXLII

— Знаешь, очень интересные наблюдения можно сделать, если сравнивать фантастов, собирающихся на свои Конвенты, и людей, работающих с Интернетом. Сетевые мероприятия — вещь недавняя. Туда ездят люди, которые существенно моложе, чем фантасты. Я имею в виду, конечно, средний возраст.

Так вот, именно в стиле этих мероприятий и заключёна разница. Молодые ещё не перееблись, им это важно не только для физиологии, но и для социального статуса — вспомни "Большую пайку" Дубова с этими научными конференциями. Я ведь и сам ездил на все эти школы молодых учёных.

— Интернет-форумы просто лучше организованы, а форумы фантастов — чистая вакханалия.

— Ну, нет, не в этом дело. Вернее, это только на поверхности — дело в том, что в Сети крутятся во много раз большие деньги. Мне рассказывали, что и в фантастике был небольшой период, когда в ней крутились большие деньги — не нефтяные, конечно, а просто оклад был нестыдным. Сейчас ситуация иная — человек в Сети получает во много раз больше, может позволить себе дорогие привычки, и на форумах говорит о делах (которые связаны, в свою очередь, с деньгами). Литература же просто бюджетное дело (во всяких смыслах этого слова). Но потом произойдёт иной виток эволюции, падут и эти царства, все состарятся и умрут. Правда, сетевые менеджеры тоже пьют, но у них есть мотив вернуться в человеческое состояние.

Фантастам, по сути, всё равно. Не забыть рассказать про картину маслом "Писатель в своём гостиничном номере, ожидающий девок" (не про меня).

— Особенно хорошо в этом контексте "не про меня".

— Ты же понимаешь, это тот морок, который сидит в каждом мужчине. Пафос этой истории должен как раз быть в том, что все писатели — лошади. Вон Свифт — написал лет в тридцать себе целую памятку, что и как делать, чтобы не выглядеть ужасно, когда годы начнут молотить по башке. Мне вот картину надо написать.

— И акварель "Писатель, забаррикадировавшийся от девок в своем гостиничном номере." По композиции напоминает "Завтрак аристократа". Тогда как предложенный тобой сюжет больше похож на "Свежего кавалера".

— Забаррикадировавшийся от девок писатель — что-то вроде марсианина. Я таких не видел, и другим не советую. Это, хочется надеяться, утопия.

— Надеяться всегда хочется. Не всегда приходится… Неукротимо надвигается РосКон. В этом году ожидается небывалый наплыв девок. Высокоинтеллектуальных, красивых, но совсем без морали и жалости к изношенному литературой организму.

— Я в это не верю. Это воскресные желания писателей. Они просыпаются в воскресенье и начинают ощупывать себя. Грамотный и поживший писатель совершенно не задаётся мыслью, где он был вчера. Это удел молодёжи. А поживший писатель думает: вот скоро РосКон. Он рассуждает так: "Я буду сидеть в номере, а по коридору будут идти девки. Высокоинтеллектуальные, красивые, но совсем без морали. Одна из них постучится ко мне в номер и я неспешно выйду, перекатив сигару в другой угол рта.

— Писатель! — скажет интеллектуальная девка, — Я хочу отдаться вам. Не важно, что у вас не стоит. Более того, я не буду претендовать на вашу жизнь — да, да, я знаю, что у вас множество детей и жён. Я отдамся вам просто так, а утром принесу холодного пива из бара. Мы будем говорить о литературе, и я притворюсь, что это очень важное и интересное дело. Вы расскажете мне, как познакомились со Стругацкими и подрались с Димой Быковым. Поверьте, ваше терпение — недорогая цена за моё прекрасное тело".

Вот помяни моё слово — как только появляются такие персонажи, значит, это движение умирает. Персонажи, ожидающие девок в номере — это всадники Местного Апокалипсиса.

— Ну что, произведём натурные наблюдения? В пампасы, в прерии, с карточкой VISA такого-то банка, придерживая рукой шляпу?

Извините, если кого обидел.

22 марта 2007

(обратно)

История про видимое и невидимое

Видел разное.

Извините, если кого обидел.

26 марта 2007

(обратно)

История про масштабное удивление

Если бы я создавал фейковую хабалку, то она бы обязательно писала бы в аське: "Ну, я в ахуе". Однако, нечего задаваться. Я сегодня тоже в нём.

Во-первых, я сегодня, вместо того, чтобы заниматься делом, и решить довольно важные вопросы, поехал в один издательский дом на Тульскую. И в течении двух с лишним часов получал какие-то жалкие, никчемные деньги. То есть, дело было не в обилии людей, а в некоторой тревожности работающих барышень — сначала я час стоял под дверью юриста, потом полчаса мне выписывали ордер, и я уж было думал подарить эти деньги издательскому дому, как наконец, меня утешили, чо касса до семи (я приехал в четыре), а потом таким же тревожным голосом перепутали месяц… Тьфу, не буду дальше рассказывать.

Ну это ладно. Обнаружил так же в почте чудесное письмо с просьбой от одной барышни, чтобы я добавил её во френды. Барышня сообщала, что занимается лабораторными изучениями юзеров. "Второе затруднение — наличие подзамочных записей, недоступность которых, скорее всего, повлияет на истинность и качество исследования. Заранее благодарю за внимание к просьбе!". Ахуеть! Ахуеть! Нам мешает то, что вы пишете что-то тайное под замком, а нам бы очень хотелось узнать что там! Ахуеть! Ахуеть! О, да!

Это при том, что я ещё не написал одной подзамочной записи за годы существования Живого Журнала.

Ну, ладно. Дальше я обнаружил ещё одно письмо с приглашением на разные мероприятия, снабжённое восклицательными знаками: "10 апреля 19:00. Старая Басманная, 9. Приглашаем Вас на презентацию новой книги СЕРГЕЯ МИНАЕВА! Писатель представляет продолжение нашумевшей книги — "Media Sapiens-2". Билетом на презентацию является книга, купленная в магазине Букбери (при предъявлении чека)". Ахуеть! Ахуеть! Правда, дальше в этом письме было приглашение на презентацию Лены Лениной, но тут уж у этих упырей рука дрогнула, и они не стали требовать покупки книги Лены Лениной и предъявления чека.

Я в ахуе — или как это там правильно пишется.

Но подождав пятнадцать минут, я понял, что всё правильно — ведь это подтвердило мои знания о мире и людях. То есть, мир устроен именно так, как я всегда и думал. А это подтверждение дорогого стоит.

Извините, если кого обидел.

26 марта 2007

(обратно)

Истории про РосКон

Все вспоминают про РосКон, и я туда же. Все постят бессмысленные фотографии каких-то неизвестных мне людей, а я так хитрее сделаю: никого не буду раздражать картинками, а напишу подписи к гипотетическим фотографиям, будто Лем — рецензии на ненаписанные книги.

Лучший редактор — составитель сборников по версии «РосКон- 2007» Василий Мельник, несколько удивлён своим успехом. А удивляться нечего — этот диплом и лошадка в его руках вполне предсказуемы.

А вот знаметые телевизионные магнаты Бачило, Ткачило и Пушило развлекают народ.

Александр Громов за день до награждения ведёт апокалиптический семинар. На самом семинаре, впрочем, ничего не случилось — обсуждались лишь варианты Конца Света и выходило, что не всё так страшно. Либо все выживут, либо необходимое количество положительных персонажей. Как говорил один добрый священник: «Все спасутся… Только никому об этом не рассказывай».

А вот машет рукой писатель Роман Злотников, всю жизнь служивший в милиции и всю жизнь имевший дело с оружием. Человек, в боевиках которого "стреляет каждая палка" — и несколько чаще, чем раз в год.

Фэны неизвестного писателя бьют в коридоре неизвестного, дурно отозвавшегося об их кумире.

Олег Дивов получает вторую премию в номинации «большая форма» за роман «Храбр», держит в руках статуэтку всадника и со сцены обещает, что переименовывает своего серебряного коня в платинового и вручает его самому себе за выходящую в мае нефантастическую мемуарную книгу о своей службе в армии.

Майкл Суэнвик делает доклад «Красавец и Чудовище» — о взаимоотношениях писателя и издательской машины. Доклад похож на скетч, экспрессивен, но различие издательской практики в России и США делает его чем-то вроде передачи «В мире животных» — про зверей, которых никогда не потрогаешь, а так же это напоминало стандартные советы психолога — не изображайте из себя фрика, не хамите с порога, будьте, в общем, вменяемым.

Вручается премия «Большой Роскон» за вклад в развитие жанра фантастики, и на сцене стоит писатель Зиновий Юрьев. Боюсь, что не очень много людей в зале читали Юрьева (по рядам проходит шепоток недоумения: кто это, чё написал?) — из чего становится ясно, что пользоваться Интернетом людям скучно. Кто-то помнит даже его повесть «Финансист на четвереньках», но сам-то Юрьев и вовсе 1925 года рождения. Награждённый отнёсся к премии с юмором, как и к самой номинации «за дожитие». Тут другая известность — это вам не Ник Перумов, чтто объявлен «Фантастом года» по результатам опрос книготорговых организаций.

Василий Головачёв читает лекцию о пользе зависти в литературе (К Юрию Олеше отношения не имеет). Лекция извилиста, путь мыслей прихотлив и лекция то и дело начинает напоминать экзамен, когда писатель то и дело спрашивает аудиторию: «А «Дары волхвов» кто читал? Поднимите руки! Три человека… Ну, молодцы». «А Джека Лондона? Один человек? Молодец!»…

Хор Мёртвых Мальчиков — совместное пение со сцены группы мертвяков, названных так вслед лексикону братьев Стругацких. Одновременно происходит вручение писателю Звягинцеву премии «Пьяный меч» — стеклянной сабли, заполненной коньяком..

Извините, если кого обидел.

27 марта 2007

(обратно)

История про фантастов (XII)

…Но это ещё что. Я видел писателя Громобоева. Писатель Громобоев — видный высокий мужчина, прост и демократичен, и скоро станет самым любимым народным писателем. Я, правда, не читал ни одной его книги, и только знаю из пересказов брата Мидянина, что Громобоев написал учебник карточной игры.

Много лет назад он составил себе состояние игрой в исландский покер, купил дачу и обустроил там обсерваторию на манер алхимика Брюса.

По осени у него была привычка приглашать к себе других писателей.

Писатели, натурально, делали шашлык и пили водку.

Писатель Громобоев был астроном, и отец его был астроном, и дед его был астроном — а судьба прадеда его была незавидна. Его поймал под Оренбургом Пугачёв, и узнав, что и тот был астрономом, велел повестить высоко — чтобы астроном был поближе к звёздам.

Кровь великих астрономов бежала в жилах Громобоева. и звёзды подмигивали ему с холодного осеннего неба.

И я тоже поехал в гости на громобоевскую дачу. Надо сказать, что накануне у меня разболелся зуб и доктор прописал мне курс антибиотиков. И прописав его, не велел употреблять хлебного вина в привычных мне количествах.

Оттого дорога показалась мне вечной — я ехал и ехал в электричке мимо реки, она ещё не замерзала, и её свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом. Я погрузился в размышления, большею частию печальные. Дачная жизнь, полная шашлыков, но лишённая вкусной и питательной водки мало имела для меня привлекательности. Идя от станции, я глядел во все стороны, ожидая увидеть грозный забор, огромную дачу и башню обсерватории; но ничего не видал, кроме покосившегося штакетника и небольшой, но крепкой избы. С одной стороны стояли три или четыре копны сена; с другой скривившаяся мельница, с лубочными крыльями, лениво опущенными.

Никто не встретил меня. Я вошёл визбу — какой-то писатель-фантаст сидел, завернувшись в чёрный плащ, и задумчиво разглядывая потолок.

— Пройди к столу, батюшко, — сказал он, и я узнал брата Мидянина.

Я вошел в чистенькую комнатку, ужасно накуренную. В углу стоял шкаф с пустыми полками — вся посуда стояла на столе, за которым пировали фантасты. Во главе стола сидел сам Громобоев дирижируя шампуром.

Я присел скромно, и принялся есть, незаметно сливая водку из стакана в заранее приготовленную флягу. За этим днём минул вечер, и прошло два или три дня.

Наконец, Громобоев повел всех полюбоваться звёздами. Многие из моих конфидентов соображали плохо, и оттого не могли понять утро или вечер на дворе.

Мы поднялись в старую мельницу и увидели гигантский телескоп. Сперва в него дали посмотреть писателю Пореенко, потом — Кагановичу, затем, отпихивая друг друга туда заглянули критики Иссыккулев и Журавлёв.

Все они говорили разное — Пореенко увидел Луну, по которой бегал профессор Звёздочкин, Каганович умудрился увидеть Марс, заросший съедобными фикусами, а Мидянин, пользуясь рефракцией, увидел Мексику и фонтан мескаля, бьющий из скважины в выжженной пустыне.

Настал очередь смотреть и мне — я глянул в окуляр, и увидел, что телескоп совершенно пуст. В нём лежал какой-то мусор, окурки и смятая баночка из-под пива.

С ужасом я оглянулся.

По моим испуганным глазам Громобоев мгновенно понял, что я совершенно трезв. Мрачно усмехнувшись, он достал из-за спины наточенный шампур.

Извините, если кого обидел.

28 марта 2007

(обратно)

История про фантастов (XIV)

…но это ещё что — я видел писателя Пореенко.

Все знали писателя Пореенко, но сначала его модно было ругать, потом стало модно хвалить, потом опять ругать — так что многие вконец запутались. Я не мешался в эти споры, ведь для того, чтобы высказать своё суждение, нужно было бы прочить хоть что-то из его многочисленных книжек, а судьба не удостоила таким подарком. Поэтому писатель Пореенко мне нравился просто так — без чтения.

Во-первых, он любил поесть, а такие люди образуют особое братство. В этом братстве не закатывают глаза, рассказывая о диетах, не меряют себе живот сантиметром по утрам и знают, что тот, кто понял жизнь — не спешит.

Во-вторых, писатель Пореенко курил трубку, что мне тоже нравилось.

Правда, про него говорили, что это вспыльчивый писатель. Мне это было решительно непонятно, потому что вокруг много всего неприятного, да только волноваться не надо.

Волнение мешает правильному отношению к еде — а уж я-то знал это очень хорошо.

Я, к несчастью, не читал знаменитого романа Пореенко (впрочем, он, собственно и не был опубликован). Опубликовали только черновик этого романа, и уже одно это принесло писателю баснословные барыши, личный самолёт и особняк в центре Москвы.

Правда однажды ко мне в редакцию пришёл оборванный человек из Караганды. Он утвержал, чтто сбежал из сумасшедшего дома, где много лет назад Пореенко запер шесть совершенно здоровых людей, раздал им бумагу, и велел писать романы. Устав от сочинительства, сэкономленными карандашами, несчастные принялись писать в прокуратуру, администрацию Президента и ООН, но всех сбивал с толку обратный адрес.

Я недолго думая вышел в соседнюю комнату и позвонил самому Пореенко. Через пять минут приехали бравые молодцы, и сумасшедший из Караганды исчез из моей жизни навсегда. В награду Пореенко пригласил меня в гости. Впрочем, он пригласил ещё уйму народу. Можно было придти со спутницами, и я по случаю познакомился с одной интересной барышней, прямо на площади Трех вокзалов.

Мы долго петляли в переулках около вновь построенной мэром Москвы Сухаревой башни, пока наконец, обнаружили, что сама эта Сухарева башня и есть дом Пореенко.

Для начала я запутался во входной двери, меня несколько раз провернуло в крутящейся крестовине, а потом прищемило ногу.

— Что вы кричите, как Завулон в лифте? — строго крикнул Порреенко, а охрана выковыряла меня из щели.

Никто не знал, как приобрёл Пореенко свой писательский дар — говорили, что как-то на рассвете к его дому подрулила чёрная "эмка", вошёл к нему в подъезд, гулко топая сапогами Утренний Дозор, и увёл творческого человека в лабиринты.

Через два дня писатель вернулся с невесть откуда взявшимся портфелем, где лежал черновик его знаменитого романа.

В память о тех временах Пореенко хранил в подвале своей башни огромную Золотую Цепочку, снятую с утонувшего бандита Чахтрешвилли.

Что будет в беловом варианте его романа, никто не знал. Книжные журналисты откуда-то раскопали одну главу, что называлась "Свидетельство о кроликах" — про то, как придет Кролик Избавитель, и в пламени последней войны падут Царства, время обратиться вспять, а западный мир падет. Особенно хороша была, по слухам, финальная сцена — там гора трупов, мигают лампочки на пультах (в таком романе должно быть много переносных пультов). А потом все понимают, что переносные пульты не работают. И тогда убивают мальчика — это в России так принято: чуть что грохнуть какого-нибудь мальчика. Сразу останавливается время, потому что у нас как на пульты не жми — вечно футбол показывают. Один и тот же тайм — потому что Кролик уже пришёл…

Пока мы поднимались на верхний этаж в лифте размером с целую комнату, мы заспорили с братом Мидяниным, чем должно кончится дело в романе.

— Мальчика немного жалко, но он уже потерял невинность, — сказал печальный Мидянин.

— С другой стороны, не сдавался я, — можно его оживить. В этом величие литературы. Ведь это им нужны великие потрясения, а вам нужна великая литература.

Мидянин не сдавался:

— Смотри: Кролик пришёл и сразу умер. Похороны Кролика и так занимают всю первую часть. Потом приходит Патруль Времени, который на самом деле — «Мосгаз». У «Мосгаза» всё схвачено — против него не попрешь. Они перекрывают кран и все войны кончаются. Как воевать всухомятку? «Мосгаз»! «Мосгаз»! — так все и кричат. Потому что «Мосгаз» — это такая специальная служба с хорошими намерениями. Вроде мирных големов…

Я оборвал его:

— Пореенко и без нас знает, и его положительные герои понимают, что если нанюхаться газа — то всем трындец. Ещё особая фишка в том, что у него мосгазовцы вооружены блестящими никелированными газовыми ключами…

Но мы уже приехали на самый верх.

Когда предложили задавать вопросы, то я не нашёл ничего лучше, чем спросить, не дорого ли платить за электричество.

От этого писатель Пореенко вдруг развеселился и подбежал к гигантскому компьютеру у стены. Гигантским был его экран, гигантской была и клавиатура. Он привычно настучал по клавишам величиной с тарелку слово «хохлы». А потом, подумав, добавил: «Есть ли Бог?» — и стремительно отправил эти слова в международную сеть Интернет.

Через секунду посыпались отклики, которые перерабатывала в электричество специальная динамо-машина. Зала озарилась светом, загудели вентиляторы и захлопали двери — так много вышло электричества зараз. На огонёк из подвала даже выполз огромный человекоподобный робот Ксаверий, но запужался и уполз обратно, брызгаясь машинным маслом.

— Вот видите! — улыбнулся Пореенко. — Никакой платы и не нужно. Всё само собой и выходит.

Много мы видели в тот вечер различных чудес, и всех их описать невозможно.

Прогуливаясь по анфиладам, я цепко держал за руку свою барышню, но вот беда, когда мы проходили через оранжерею, она засмотрелась на цветы, и её сожрал Opusdeus Anna Domini — один из образцов эквадорской флоры, которого недавно стали относить к фауне.

Впрочем, туфли прожорливый цветок выплюнул.

Мы переглянулись с писателем Кагановичем — он посоветовал мне не забирать обувь. И то была правда — не мой был размер. Никак не мой.

Извините, если кого обидел.

28 марта 2007

(обратно)

История про 500 книг и сравнения

Место человека, который бежит и выкрикивает "Фантасты — говно, Интернет — рулит" уже занято. Это Лёха Андреев. Мне совершенно не нравится как он это делает, но сама тема мне интересна. То есть, мне интересны человеческие повадки, а тут удачный повод для сравнения — и, главное, одно и то же место — пансионат "Лесные дали", переименованный уже фантастами в "Сговорчивых эльфов". При этом, пансионат, мне кажется, более подходит фантастам — так как мест проведения семинаров там мало, сидеть в холлах этажей на проходе как-то унизительно, а вот пьянствовать на берегу, глядя как тает лёд прелесть как хорошо. Вот можно сравнить программу РОСКОНА и расписание РИФ — понятно, где отдых, а где работа.

Собственно, это разница между литературой и бизнесом — вот в чём дело. Пятьсот книг, что написали фантасты за год показатель количественный.

По моим оценкам средний фантаст должен получать за книгу $2000–2500 в издательстве первой линии, и $1000–1500 в издательстве второй линии, то есть месячный оклад сетевого менеджера.

Тут я оговорюсь — всегда находятся обиженные, которые думают, что это сравнение "плохо vs хорошо". Это не очень умные люди — причём сразу начинается байда про высокодуховность с большой буквы "В", что тут, дескать литература и проч., и проч. Это не литература, это — масскульт, частью которого литература является.

Ну и хрен бы с обиженными — успешные люди в обоих этих тусовках не обижаются за честь флага — у них есть личная честь и совершенно другие, некорпоративные заботы. Мне-то интересны человечьи повадки — это просто два разных стиля, и две разные задачи. И видно, где финансовые потоки кучнее.

Впрочем, я уже об этом написал.

Извините, если кого обидел.

29 марта 2007

(обратно)

История про писателей-фанттасов (II) — хорошо забытое старое

…Но это ещё ладно — я видел писателя Пронина.

Я сидел в своей чистенькой маленькой комнатке, и вдруг ко мне вошли опоздавшие к лету писатели-фантасты. Главным у них был писатель Пронин. Я, правда, не читал книг писателя Пронина, но всегда ценил его за чуткую душу, зоркость глаза и то, что он не спит по ночам и комментирует разные разности в Живом Журнале. А уж когда я его видел воочию, ему всё время давали пухлые конверты с деньгами — это ещё больше внушало уважение.

И вот писатель Пронин ввалился ко мне в комнатку и сноровисто разбил тарелку. Потом он оглянулся на меня, и закурил вонючие писательские папиросы. Такие папиросы специально выдают писателям, чтобы всем остальным жизнь не казалась мёдом, и было ясно, что писатель рискует жизнью на благо человечества. Писатель Пронин выдохнул чёрный дым и хитро посмотрел мне в глаза: что, забыл, дескать, меня? Я действительно забыл.

Дело в том, что писатель Пронин был похож на Русскую Освободительную Армию — не ту, что ходила под командованием какого-то упыря-предателя, а настоящую, что время от времени давала пизды каким-то негодяям и освобождала от них сопредельные народы. Сопредельные народы жутко радовались и сыпали под гусеницы танков Русской Освободительной Армии розовые лепестки, корицу, кардамон и лавровый лист. Но потом дело принимало иной оборот — Русская Освободительная Армия останавливалась на привал, хоронила своих павших бойцов, разматывала портянки и доставала оловянные кружки.

Сопредельные народы понимали, что портянки воняют, негодяев всё равно уже нет, а лавровый лист, кардамон и корица куда-то делись. Сопредельные народы переименовывают выживших пришельцев в Русскую Оккупационную Армию и начинают ворчать. А Русская Оккупационная Армия сначала нервно курит на караульных постах, а потом убирается восвояси. Сопредельные народы собирают окурки и посыпают ими могилы павших оккупантов. Конечно, этого было можно избежать, если бы прямо на границе каждому освободителю выдавать специальную бумажку, в которой написано, что ему можно быстро отпиздить негодяев, выпить десять оловянных кружек крепких напитков и тут же съебаться восвояси. Но об этом всё время забывают и гости и хозяева. И из всего этого выходит какая-то хуйня, кто прав — неизвестно, и единственные, кому хорошо, так это убитым освободителем-оккупантам, которые сидят среди облаков с небесными оловянными кружками, пьют на вдохе палёную амброзию и никогда не смотрят вниз.

Так вот, писатель Пронин грохнул тарелку и пошёл смотреть на других людей. Хотя и пообещав мне, как Карлсон, десять тысяч тарелок взамен одной разбитой. Потом он постучался ко мне ночью — тарелки у него не было, зато он был увешан бутылками, как революционный матрос — гранатами. Пахло от него кислым, как из жбана с суслом.

Я не пустил его к себе, но, выйдя вон через две минуты увидел, как писатель Пронин сидит в другой комнате. Он сидел будто Рембрант — с прекрасной феминой на коленях, и, читал трезвым хорошо поставленным голосом возвышенные стихи. Пахло от него при этом розовыми лепестками, корицей и кардамоном.

Стало понятно, что на стороне писателя Пронина пустила корни и жарко дышит Великая Правда Жизни. Поэтому я вздохнул и полез в ночную столовую, чтобы спиздить оттуда недостающую посуду.

Извините, если кого обидел.

29 марта 2007

(обратно)

История про писателя Чудова

…Но это ещё что — я видел самого писателя Чудова. Писатель Чудов был весьма брутальный мужчина и был похож на рокера, случайно попавшего в компанию писателей.

Когда он получал очередные свои литературные премии, то выкрикивал с трибуны странные лозунги. Иногда он выходил к микрофону и кричал: «Покупай керосин!». Или там «Мойте ноги перед едой!». А иногда даже «Матрасов на территории пионерлагеря нет!». Зал тут же взрывался овацией — в чём тут дело, я понять не мог. Наверное, для того, чтобы понять суть этих мистических заклинаний, нужно было прочитать его книги, но я поленился, а брат Мидянин, который был в курсе всех литературных тонкостей, улетел в Мексику разводить пейот.

Наверняка я знал другое — писатель Чудов был потомком остепенившегося пирата. Макс фон Чудофф, бросил грабить торговые суда по своему почину и стал капером. Слухи о нём множились — чуть что он рвал пистолет из-за пояса, только сыпалось золото с кружев розоватых брабантских манжет. Однажды в голландском порту фон Чудофф упал в бочку с портвейном, а Пётр Великий, не заметив этого обстоятельства, купил всю партию португальского напитка и переправил её в Петербург.

Продолжив служить новому государю, фон Чудофф был ранен в сражении на Измайловском пруду, и сразу вышел в отставку.

Писатель Чудов жил в потомственном имени, впрочем, превращённым временем в руины.

Однажды я отправился к нему в гости — ехал долго, практически путешествуя из Петербурга в Москву.

С писателем Чудовым я переписывался довольно редко, и то только по случаям остроумства. Между тем я уж слышал от одного человека, приезжавшего по каким-то делам в столицу, что у них, в Чудовке, происходят удивительные вещи. Эти первые слухи меня заинтересовали и удивили. Я стал писать к писателю Чудову прилежнее. Он отвечал мне всегда как-то темно и странно и в каждом письме старался только заговаривать об армейской жизни, напоминая о героической истории, когда он отказался стирать чужие портянки. Вдруг, после довольно долгого молчания, я получил от него удивительное письмо, совершенно не похожее на все его прежние письма. Оно было наполнено такими странными намеками, таким сбродом противоположностей, что я сначала почти ничего и не понял. Видно было только, что писавший был в необыкновенной радости, которую я связал с успехом нового романа и творческим подъёмом.

Одно в этом письме было ясно: дядя серьезно, убедительно, почти умоляя меня, предлагал мне как можно скорее приехать и поступить на службу.

Будучи наслышан о жизни Чудова, я представлял, как по тверским урочищам носятся на пылящих уазиках настоящие мужчины, даже в летнюю жару не снимая горных лыж. Я представлял себе рыбалку, горький дым костра, походы на медведя с рогатиной, тёплую водку в алюминиевых кружках и вонючие сапоги — в общем всё то, что делает мужчину мужчиной.

Быть может, меня возьмут простым трелёвщиком или смазчиком сноповязалки… А, может, с годами я стану ночным смотрящим за совхозным амбаром…

Я уже приближался к цели моего путешествия. Проезжая маленький городок Б., от которого оставалось только десять километров до нужного мне места, я принужден был остановиться у заправки, по случаю лопнувшей шины на переднем колесе моего драндулета. Поменять её кое-как, можно было довольно скоро, и потому я решился, никуда не заходя, подождать у заправки, покамест народные умельцы справят дело. Выйдя из машины, я увидел одного толстого господина, который, так же как и я, принужден был остановиться для починки. Он стоял уже целый час на нестерпимом зное (набухала гроза), кричал, бранился и с нетерпением погонял двух работяг, суетившихся около его прекрасной коляски. С первого же взгляда этот сердитый человек показался мне чрезвычайной брюзгой, но сведущим в местных делах. Он слушал несколько минут, как я разливался соловьём о настоящих русских мачо, что вьют себе брачные гнёзда в здешних краях. Но с первых слов, узнав, что я еду в Чудовку, он вдруг переменился в лице, перекрестился и спешно уехал.

Так я приехал к писателю Чудову и убедился, что вся Чудовка застроена небоскрёбами в стиле хайтэк, повсеместна была сталь, бетон и слоновая кость, а улицы заасфальтированы и забиты автомобилями.

Я застал Чудова в офисе — он сидел в белой, отглаженной рубашке, в тщательно вывязанном галстуке.

Над ним топорщились горные гряды графиков прироста дохода. Доход, и правда, прирастал.

Чудов орал в телефонную трубку:

— Керосин! Керосин покупайте! По два двенадцать! Матрасы в Новую Зеландию уже ушли! Гей-парад? Нет, не будем спонсировать… Впрочем, я подумаю ещё…

На вопрос, что же производит корпорация, Чудов ответил уклончиво — «Всякую муйню».

— Пойдёшь к нам? Соцпакет, бонусы, в конце года треть оклада, а послужишь дольше — привилегированные акции.

— Позволь! — воскликнул я. — А как же загорелые небритые ковбои на уазиках? Как же русские охотники, что не глядя стреляют в глаз кролику из двустволок Тульского ружейного завода? Как же милиционеры, что спасают мир, зависший на краю?!..

Чудов посмотрел на меня жалостливо.

— А немытые воины, наследники вятичей и кривичей из твоего романа «Бобр — добр»? — не сдавался я.

— Муйня, говорю тебе — муйня.

— Ну а память рода? Макс фон Чудофф, манжеты, брабантские кружева, оренбургский платок, туринская плащаница?.. Пистолет, наконец.

— У нас тут оружие запрещено. Видеонаблюдение и охрана. Мы тут муйнёй занимаемся, не какими-нибудь глупостями.

Он потянулся к специальной кнопке и вызвал секретаршу с чашками, рюмками, седлом барашка, чайником, кофейником, и литровой бутылкой виски. Она принесла всё моментально — вместе с двумя папками бумаг на подпись.

— Вот, кстати, приятная новость! — и писатель Чудов помахал в воздухе факсом.

— Какая новость? — спросил я.

— Завтра непременно решится мое дело по поводу акцизов. Палата сказала наверное.

За окном грянул гром, и первые капли дождя ударили в оконное стекло.

Я вздохнул еще глубже и поскорее поспешил проститься, соврав, что мне нужно ехать в Петербург по весьма важному делу, и, скатившись колобком по лестнице, сел в машину. Дождь лил ливмя, стучали дворники. Сырость меня проняла насквозь.

Печальный пост ГАИ с будкою, в которой милиционер печального образа чинил серые доспехи свои, медленно пронеслась мимо. Опять то же поле, местами изрытое, черное, местами зеленеющее, мокрые галки и вороны, однообразный дождь, слезливое без просвету небо. Скучно на этом свете, господа!

Извините, если кого обидел.

30 марта 2007

(обратно)

История про писателей Точило, Мочило и Пушило

…Но это ещё что — я видел писателя Точило.

Впрочем, никакого писателя Точило сначала не было. Был милиционер Точило, что служил в далёком городе Нынесибирске среди сосен и елей, приучая бестолковую научную общественность не бросать окурки мимо урны и переходить дорогу согласно правил.

И были в этом городен двое разбойников, чисто демоны — Мочило и Пушило. Впрочем, если сказать по правде, разбойниками были все трое. Много разбойники пролили крови честных христиан. И хотя Точило сначала арестовал своих будущих друзей, вскоре они стали не разлей вода.

Пушило — так вообще таскал с собою повсюду футляр от виолончели, в который была спрятана шестиствольная самозарядная митральеза. И чуть что — скажем, потребуют счёт в ресторане оплатить, или спросят который час, открывал огонь. За это его прозвали Отчаянным.

Мочило и митральезы не нужно было.

Мирный атом летал над ними, жужжа, а, возвращаясь с дежурства зимой, Точило часто видел на снегу многоэтажные математические формулы, что писали мочой молодые аспиранты.

Непростой это был городок, да.

Однажды Точилу вызвали в атомный институт, куда проник упырь-злоумышленник. Испуганные академики жались к стенам, пока милиционер Точило бегал за упырём по коридорам и лестницам. Наконец упырь вбежал в ядерный реактор и захлопнул за собой дверцу. Тогда милиционер Точило, а это был очень храбрый милиционер, зарядил свой табельный пистолет пулями, специально покрашенными стойкой краской-серебрянкой. Он надел на нос бельевую прищепку, чтобы радиация не проникла в организм, и полез вслед за упырём.

Когда дверца снова распахнулась, академики узнали милиционера Точилу только по прищепке на носу. Лицо храброго милиционера Точилы стало одухотворённым, глаза сияли поэтическим огнём, в левой руке он держал откушенную голову упыря, а из правой капал на казённое обмундирование расплавленный пистолет. С тех пор он заговорил на всех языках мира, включая феню и язык непечатных смайликов.

Однако за утрату табельного оружия храброго милиционера Точилу выгнали из милиции. Долгое время он мыкался без работы — пока им не заинтересовались пираты-кооператоры. Помогла та самая прищепка — бывшего милиционера наняли переводить иностранные фильмы. Постепенно пришла всесоюзная известность, хотя вместе с ней — ненависть толкиенистов. Толкиенисты дали бывшему милиционеру Точиле обидное прозвище, которое, впрочем, я забыл.

Свою милицейскую жизнь, тайны города Нынесибирска и пиратов-кооператоров Точило описал в десятках книжек, что лежат у каждой станции метро, и мне приходится пожалеть, что я не прочитал ни одной. Наверное, в этом случае рассказ мой был бы более связен.

Все эти книги Точило, ставший теперь писателем, самостоятельно перевёл на иностранные языки, и через это заработал кучу денег. Затем он выгодно прикупил маленькую телекомпанию и встречался с другими писателями просто так — из любопытства.

Вскоре он переехал в Москву и вот уже крышевал там целый район возле Капотни. А районы там известно какие — русский человек, выйдя из метро не успеет даже «Слава России!» крикнуть.

А секрет был в том, что Точило перетащил из Нынесибирска своих закадычных друзей Мочило и Пушило.

Впрочем, писатель Точило и его сотоварищи Мочило и Пушило держались крепко, выписали из Нынесибирска человек триста физически развитых научных работников и просто барышень несказанной красоты и зажили припеваючи.

Вскоре свободного времени у них стало больше, и все трое принялись писать романы о своём славном прошлом.

Я чуть было не прочитал один, приехав в гости к уважаемому Мочиле домой. Пушило вдохновенно играл на митральезе, Точило чистил кирпичом своё охотничье ружьё, а я пошёл на балкон — смотреть на чудный идиллический пейзаж старой Капотни.

Прямо перед домом, на болоте, какие-то люди закапывали длинный продолговатый свёрток.

— Что это? — спросил я с подозрение.

— Не обращай внимания, — отвечал Мочило. — Это так… Мусор.

Что это означает, я так и не понял, да и романа не дочитал.

Иногда трёх богатырей можно было видеть на сходках писателей — но и то редко. Ведь всем известно, что писатели встречаются друг с другом исключительно для того, чтобы похвастаться гонорарами и ещё раз проверить — кто кого перепьёт.

Но писателю Точиле всё это было уже не нужно. Не таков теперь был писатель Точило.

Теперь он просто сидел в баре и глядел по сторонам, задумчиво теребя прищепку на носу. Спрашивать его о гонорарах было бессмысленно, состязаться с бывшим милиционером в выпивке — тоже.

И я разглядывал искривившуюся фигуру писателя Точилы сквозь коньячный бокал и думал свою думу. Я думал о том, что не выгони будущего писателя Точилу глупое милицейское начальство со службы, его читатели не узнали бы его книг и фильмов. Но, с другой стороны, тогда бы он перевёл бы всех упырей на земле — я уверен. Безо всякого пистолета перевёл бы — так, голыми руками.

Извините, если кого обидел.

31 марта 2007

(обратно)

История про день

Сегодня, между прочим, день геолога. С праздником, кого это касается. За тех кто в поле и камералке.

Что у меня уцелело от прошлого, так это штормовка с эмблемой Мингео. На ней нефтяная вышка вколочена в Северный полюс. Венчает, так сказать, планету.

Прозорливцы.

А вы шутите, шутите. Вот уже начали — правда несколько сонно и натужно.

Извините, если кого обидел.

01 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов

…но это ещё что — я видел писателя Кагановича.

Это был знатный писатель. Мне рассказывали, что свою репутацию писатель Каганович составил, написав длинный и тягучий роман про Масляного Хомяка — домашнего хомяка, что свалился в бочку с маслом и выжил, сбив его лапками до состояния твёрдого бруска. От этого Масляный хомяк охуел, и начал творить добрые дела по спасению Галактики.

За этот роман на протяжении двенадцати лет ему вручали премии «Бронзовый подгузник», как за лучший дебют в фантастике. К несчастью, я так и не собрался прочитать этот роман — даже когда было время. А тот экземпляр, что подарил мне сам Каганович, тут же украли волоокие девушки, магическими пассами и дрожанием грудей отведя мне глаза.

Но, надо признаться, это было опасное знакомство.

И тут вот в чём дело — я, к примеру, ужасно добрый человек. Например, мне часто норовят подарить что-нибудь, и я никогда не говорю: уберите, дескать, это говно. Я для виду ломаюсь, и совершенно не важно, что я потом с этим подарком сделаю — с кашей съем или в буфет поставлю.

Правда, говорят, князь Горчаков забыл какой-то австрийский орден в гостинице — но это история тёмная.

А тут свалилось на нас дармовое чаепитие, пошли мы на эзотерическую вечеринку. Там была очень милая хозяйка, пряные и сладкие запахи и много людей в носках. Не потому там были пряные запахи, что — носки, а оттого, что курились всякие кумирни эзотерического вида.

Мне такие места ужасно нравятся, потому что там можно что-то съесть, и разрешают курить.

Я положил на живот свой карманный электрический прибор, что исполнял музыку опиумных церемоний, и стал нюхать, что дают и пить мате. Потому что я вообще жутко благодарный и всё такое.

Но вот беда, я пошел туда с жестоковыйным писателем Кагановичем.

Началось всё с того, что хозяйка сказала:

— Содержание матеина в этом напитке…

Каганович тут же перебил её:

— Никакого матеина в природе нет. Там содержится кофеин.

Тогда хозяйка достала тибетскую чашку, и налив в неё воды «Шишкин лес», стала водить по краю деревянным пестиком. Потом поводил пестиком и я, тоже продемонстрировав резонансные явления. Я это жутко люблю, но только хозяйка церемонии заикнулась о фильме «Тайна воды», как Каганович тут же сказал скрипучим голосом:

— Брехня! Я смотрел этот фильм вместе с физиками, и они подтверждают: брехня!

Я, честно говоря, сам считаю, что «Тайна воды», получившая к тому же «Тэффи» один из самых больших позоров нашего телевидения, но зачем же уж так.

И вот появились какие-то курительные принадлежности, и хозяйка, втягивая голову в плечи, сказала, что они без табака.

— А вот и нет, — подал голос Каганович. — В них два процента табака, и мне их религия не позволяет.

— О! — сказала тогда хозяйка. — Тогда я могу предложить вам кальян. Я положу туда туалетной бумаги…

Выдержав паузу, она продолжила:

— Но мы пропитали бумагу ароматическим сиропом. Попробуйте!..

Но писатель Каганович и тут не угомонился. Тогда хозяйка церемонии вызвала Демонов Нижнего Мира. Демоны были неопрятны и от них пахло селёдкой и луком. Писателю Кагановичу они сломали ногу, а мне просто порвали штаны..

Извините, если кого обидел.

01 апреля 2007

(обратно)

Истории про фантастов (XIV) — Писатель Собесский

…Но это что, я видел писателя Собесского. Я давно, слушая, как он отвечает на вопросы и изволит шутить, поймал себя на мысли о том, что Собесский — идеальный почётный гость любого мероприятия. Он, как хороший современный шахматист, играл двадцать партий-блиц на двадцати досках. Он рассказывал о прошлом и говорил: «Ничего я тогда не знал о конвенциях. Я-то не знал, что это вроде как шабаш ведьм», а потом рассказывал о нынешнем — то есть о том, что он-то и есть "Чудо на Висле".

Беда мне — я не читал ни одной его книги, но безоговорочно верил в его товарный успех.

Прослушав его три раза за несколько лет, я, как и всякий памятливый человек, понимал, что он повторяется, но — во-первых, русская речь пана Собесского со смещёнными ударениями в одних словах и другие слова, украденные из татарского, эту речь красили. А, во-вторых, он был анфантеррибль — и есть идеальный писатель, чуть пьяный и не злобный. Ведь зачем нужен писатель — он нужен затем, чтобы представительствовать где нибудь. Если писатель сидит в своей башне д'Ивуар, то хер кому он интересен — если конечно, на манер часов на фасаде кукольного театра не выбегает в полдень и не показывает всем голую жопу.

За голую жопу читатель может простить многое, что доказывает ещё раз, что мир жесток, но красота всё же спасёт его. Хоть и странным способом.

Но всё же лучше быть человеком, что с юмором шепчет читателю: "Мы с тобой одной крови. Ты… Ну и я". Желательно, чтобы писатель был крепок во хмелю — ведь часто отечественный читатель норовит выпить с писателем. Ради этого он даже готов купить никому (и ему тоже) не нужную книгу.

Писатель Собесский был ещё лучше — ведь мало того, что он отвечал всем этим критериям, так он был иностранец, говорящий по-русски. Это очень большой плюс — и то, что иностранец, и то, что по-русски. Иностранец всегда кажется носителем какой-то особой истины, но русскому человеку часто надоедает общаться через переводчика, а переводчиком быстро надоедают нетрезвые люди, что мешают переводчикам есть на банкетах, и заставляют перевести бессмысленные пьяные слова иностранцу.

А тут — всё под рукой! И говорит по-русски, и выпить любит. Два угодья в нём.

Вот застенчивая читательница спрашивала его:

— А что вы больше любите готовить?

— Всё! Я всё сготовлю. Мне слона подавай, мне мышь подавай — я всё сготовлю, да…

Но однажды писатель Собесский приехал в Россию и нарушил главное правило — не выходить из пансионата, где жерхат под охраной писателей-фантастов. Дело в том, что он, выпив дармовой русской водки, начал изображать дикого кота, щипать девушек за попы и припомнил хозяевам 1613 год. Поэтому за ним совсем перестали следить, и писатель Собесский покинул безопасную зону и углубился в подмосковный лес. Тут же его поймали окрестные мужики, и прикололи осиновым колом, будто лепидоптерист — бабочку.

Потом его, конечно, почистили, вдохнули новую душу — правда, весьма неказистую, взятую от одного любителя фэнтези. Ну а какие у них души — почитай и вовсе нету, одни цитаты. Так он и ходит теперь — толкается в транспорте, даже в такси сесть не может: осиновый кол сильно мешается.

Мне повезло, я помню его ещё в первой жизни.

Извините, если кого обидел.

02 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XX)

Воспоминание о Собесском расстроило многих. Мы уселись в холле у лестницы, пребывая в том перевозбужденном состоянии, которое часто бывает на Конвентах, то есть, когда одним фантастам уже нечего пить, а другие этого уже делать не могут. И вот один человек, о котором мы знали только, что он работает в «Живом Журнале», взял щепотку табаку, набил трубку, и сказал:

— Это что! Самые странные и страшные существа — это фантастические критики.

Я с недоумением слушал эти слова — ало того, что я не читал писателей, так читать критиков мне и вовсе никогда не пришло бы в голову. А этот человек, видать, любил и знал своё дело и не гнушался ничем.

Меж тем он, закурил и начал рассказывать свою историю: «Начну прямо с того, что давным-давно я был влюблен в одну прекрасную юзершу. И вот, на крыльях любви я решил покинуть один из Конвентов на день раньше — лишь для встречи с ней. Я поехал домой, от недостатка денег пробираясь автостопом. Вместе со мной поехал и критик Журавлёв, соблазнивший меня ночёвкой у своего брата — тоже критика, но по фамилии Иссыккулев. Мы нашли его родной посёлок в странном состоянии. Дело было в воскресенье — день, когда придорожные жители предаются всяческому веселью, забавляясь пляской, стрельбой из палёных стволов и драками с дальнобойщиками, а сейчас царила тишина.

Мы постучались в дом критика Иссыккулева.

— Входи, — сказал мне Иссыккулев, оглянувшись на брата — входи, москаль, и пусть не пугает тебя наша печаль; прости за стихотворную лучину, ты её поймешь, когда узнаешь её причину.

И он рассказал, что их отец, человек по фамилии Горчев, человек нрава беспокойного и неуступчивого, как-то снял со стены длинный турецкий кальян, и, накурившись и сказал:

— Я хочу поохотиться на поганого пса Алибекова (так звали местного бандита-чеченца). Ждите меня десять дней, а если я вернусь позже, не впускайте меня в дом.

В день, когда мы приехали, кончался срок, назначенный Горчевым, и мне было нетрудно понять волнение его детей.

То была дружная и хорошая семья. Журавлёв, был человек строгий и решительный. Брат его, Иссыкулев, был вспыльчив и резок. Жила с ними так же сестра, фантастическая женщина фантастической красоты. В ней, кроме этой красоты, во всех отношениях бесспорной, поражало отдаленное сходство с моей прекрасной дамой. И вот, мы все сидели во дворе за столом, на котором для нас были поставлены пиво и чипсы. Девушка играла в какой-то квест; её невестка готовила ужин для детей, игравших тут же в манеже; Иссыккулев крутил чёрный ус и что-то насвистывал, Журавлёв был озабочен и молчал.

В каждом углу избы стояла по конной статуе Святого Георгия с деревянным копьями в руках…

Вскоре я позабыл и о моих хозяевах, и о предмете их тревоги. Молчание продолжалось ещё несколько минут.

Но вот часы на бензоколонке медленно пробили восемь. Едва отзвучал первый удар, как мы увидели человеческую фигуру, появившуюся, как герои фантастического романа, прямо из леса. Это был высокий старик с лицом бледным и строгим; двигался он с трудом, опираясь на палку.

— Что ж это, — крикнул старик, — никто не встречает меня?

Но пастуший пёс, но едва только завидел Горчева, начал выть.

— Что с этим псом? — спросил старик, серчая все более. — За десять дней, что меня не было, неужто я так переменился, что собственный мой пес меня же и не узнал?

Пес, не переставая выл.

— Застрелить его! — крикнул Горчев. — Это я приказываю!

Журавлёв не пошевелился, а Иссыккулев со слезами на глазах взял отцовский автомат, и короткая очередь отбросила к забору несчастное животное.

Тем временем настала ночь, я хотел заснуть, но не мог. Журавлёв заснул и храпел так, что стены чуть не сотрясались. В эту минуту кашлянул ребёнок, и я различил голос старого Горчева, он спрашивал:

— Ты, малый, не спишь?

— Нет, дедушка, — отвечал мальчик, — мне бы с тобой поговорить.

— А, поговорить со мной? А о чем поговорить?

— Ты бы мне рассказал, как ты воевал с чеченцами!

— Я, милый, так и думал и принес тебе маленькую винтовку. Снайперскую!

— Ты, дедушка, лучше дай сейчас — ведь ты не спишь.

Мне словно послышался отрывистый глухой смех старика, а ребенок распахнул окно, а потом вскрикнул.

— Вставайте, вставайте! — закричал я что было мочи. Журавлёв проснулся.

— Скорей беги, — крикнул я ему, — он унёс мальчика!

Мы все вышли из дому и немного погодя увидели Журавлёва, который возвращался с сыном на руках. Он нашел его на трассе. Старик же исчез.

Я не мог заснуть, а когда сон начал туманить мне голову, я вдруг словно каким-то чутьем уловил, что старик приближается. Я открыл глаза и увидел его мёртвенное лицо, прижавшееся к окну.

Теперь я хотел подняться, но это оказалось невозможным — всё моё тело было словно парализовано. Пристально оглядев меня, старик удалился, и я слышал, как он обходил дом и тихо постучал в окно той другой комнаты. Ребёнок в постели заворочался и застонал во сне. Несколько минут стояла тишина, потом я снова услышал стук в окно. Ребёнок опять застонал и проснулся. Он встал, и было слышно, как открывается окно. Я вскочил с постели и начал стучать в стену — мгновенье спустя вся семья собралась вокруг ребёнка, лежавшего без сознания. Наутро он умер.

В ночь на третьи сутки после похорон ребёнка Горчев снова вышел из лесу, пришёл в дом и сел к столу.

— Отец, — твердым голосом произнес Журавлёв, — мы тебя ждём, чтоб ты прочёл молитву!

Старик, нахмурив брови, отвернулся.

— Молитву, и тотчас же! — повторил критик Журавлёв. — Перекрестись — не то…

— Нет, нет, нет! — крикнул старик.

Критик Журавлёв вскочил и побежал в дом к конному изваянию Святого Георгия. Журавлёв выдернул из рук святого осиновое копьё и ринулся на отца. Тот дико завыл и побежал в сторону леса с такой быстротой, которая для его возраста казалась сверхъестественной. Критик Журавлёв гнался за ним по полю, и мы скоро потеряли их из виду.

Уже зашло солнце, когда критик возвратился домой, бледный как смерть и.

Не взошло и солнце, а я уже набросил на плечи рюкзак, сел на попутный грузовик и продолжил путь.

Однако, это ещё не конец этой истории — проезжая по той же дороге через несколько месяцев на киевский Конвент «Портал», я узнал страшное — старик Горчев был похоронен, но успел высосать кровь у сына критика Журавлёва. Дура-мать впустила сына в дом — тут он набросился на неё и высосал всю кровь. Она же, в свою очередь, высосала кровь у меньшого мальчика, потом все вместе — у мужа, а потом у деверя.

Мучимый любопытством, я одолжил у местного продавца чупа-чупсов мотоцикл, и мне потребовалось с полчаса, чтобы доехать до деревни. То ли поддавшись чувствительным воспоминаниям, то ли движимый своей молодой смелостью, но я решил переночевать в доме критиков Журавлёва и Иссыккулева.

И вот, я соскочил с мотоцикла и постучал в знакомые ворота — никто не отзывался. Пришлось просто толкнуть створки и войти во двор. Оставив мотоцикл под навесом, я направился прямо в дом. Но уже войдя, боковым зрением, я увидел на заднем дворе всю компанию — страшного Горчева, который опирался на окровавленный кол, дальше вырисовывалось бескровное лицо критика Журавлёва, за ним был черноусый Иссыккулев. Все они, казалось, следили за каждым моим движением. Они, верно, ждали, что я лягу в проклятом доме спать.

"Пора убираться, — подумал я, — и чем быстрей, тем лучше". Мотоцикл мой ещё не остыл и завёлся мгновенно — однако вампиры не сразу встревожились. Я посмотрел, открыты ли ворота, вскочил в седло и дал газу.

Кажется, мое внезапное бегство сперва обескуражило их, так как некоторое время я не различал в ночи других звуков, кроме мерного рокота мотоцикла. Я уже почти поздравлял себя с удачей, как вдруг услышал позади шум — стал слышен быстрый топот ног, как если бы ко мне приближался бегом отряд десантников из американского фильма.

Вскоре меня коснулось холодное дыхание, и та самая фантастическая женщина прыгнула на седло сзади меня.

— Сердце мое, милый мой! — говорила она. — Вижу одного тебя, одного тебя хочу — прости мне, милый, прости!

Обняв, она пыталась опрокинуть меня назад и укусить за горло. Завязалась страшная и долгая борьба, но мне удалось, схватив одной рукой за пояс, другою — за дреды, бросить её на землю.

Тысячи безумных и ужасных образов, кривляющихся личин преследовали меня. Критики Журавлёв и Иссыккулев неслись по краям дороги и пытались перерезать мне путь. Действуя подтяжками, как пращой, старый Горчев начал кидаться в меня своими внуками и прочим мусором.

Я уклонился от этой дряни, но один гаденыш вцепился — не хуже настоящего бульдога — в глушитель, и я с трудом оторвал его цепкие пальцы от раскалённого металла. Другого ребёнка мне таким же образом кинули вслед, но он упал прямо под колесо и был раздавлен.

Не помню, что произошло ещё, но когда я пришел в себя, было уже вполне светло, я лежал на дороге, а рядом валялся разбитый мотоцикл.

Как бы то ни было, я и сейчас содрогаюсь при мысли, что если бы я продолжал ездить на украинские Конвенты, то верно, в третий раз не миновал бы эту деревню»…

Мы выслушали эту историю с трепетом, и окружили рассказчика, медленно сжимая кольцо. Что-то упало и покатилось по коридору, откуда мягко ступая, вышли критики Журавлёв и Иссыккулев и встали в наш круг.

Извините, если кого обидел.

03 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XXI) — на бис

…Но это ещё ладно — я видел переводчика Харписова с его женой. Они приехали на сходку писателей из города Ленинграда, города, меняющего свои названия как перчатки.

Сам переводчик Харписов был мужчина видный, крупный и развитой, а на груди у него горела медаль за взятие острова Даманского — небольшая, но из чистого золота. На этой медали щерился Мао Цзедун, и все знали — чуть что, Харписов станет переводчиком оккупационных войск на Севере России. Всё дело в том, что переводчик Харписов был чистый китаец, хоть и жил в Петропавловской крепости, слева от входа, рядом с рестораном. К сожалению, я не мог оценить переводов Харписова, так как ничего не понимал ни в китайском языке, ни в его книгах.

Жена переводчика Харписова делала писателям Доклад и Наставление. Даже я пришёл слушать Доклад и Наставление —хотя побаивался жены переводчика. Однажды она сделала мне такой типель-тапель, что карьера моя рухнула, финансовое благополучие закончилось, дети мои просили милостыню рядом с Павелецким вокзалом, а издатели при одном упоминании моего имени сразу начинали корчить рожи и утробно хохотать.

Да и в этот раз, увидев меня издали, она сказала мужу:

— Харписов, ударь, пожалуйста, писателя Березина в живот!

Но я обладал острым слухом и, вовремя притворившись гостиничным служащим, бодро подхватил чей-то чемодан, да и понёс его к выходу.

Фотограф Митрич специально попросил меня показать ему этих людей, потому что его предупредили, что если он их сфотографирует, то будет ему плохо. Его выведут на снег и расстреляют, не дав даже надеть ботинки.

А мужчине без ботинок помирать, как без предсмертного слова.

Потом я решил, что терять мне нечего, и всё-таки пошёл слушать Доклад и Наставление. Жена переводчика Харписова вышла на трибуну, а на трибуне, надо сказать, расправил крылья мохнатый коронованный орёл, и всё прочее было очень тревожно и государственно. Итак, она вышла на трибуну, упёрлась локтем, положила щёку на ладонь и посмотрела в потолок.

Зал затрепетал.

Жена переводчика Харписова посмотрела в зал и сказала:

— Все вы пидорасы.

В зале началось шевеление.

— И то, что вы пишете — срань господня! Да и вся современная литература…

В зале начался ропот и брожение.

— А уж про советскую литературу и говорить нечего! Да! Вы, упыри, попробуйте отличить Трифонова от Бондарева? А? (она начала горячиться) А Бондарева от Трифонова? Вам покажи твёрдый шанкр, вы его от мягкого отличите? Нет, скажите? Мудло! Писали б лучше! Работали б над текстом, я бы вам тогда слова дурного не сказала бы.

Брожение в зале усилилось, там проверяли сказанное и возмущались. Фотограф Митрич бегал между рядами, сильно возбуждённый и щёлкал ценным фотографическим аппаратом.

Начали задавать вопросы. Первым встал такой невзрачный человек, который ездит на все конференции Он посещает симпозиумы по биологии, съезды стоматологов, конгрессы историков и сходки писателей. И понятно, что его везде пиздят — неясно, откуда он приехал на этот раз, но голова у него была покрыта пластырем, а челюсть прилеплена скотчем. Сам он делал доклад под названием «Трансцедентное и трансцедентальное». Этот человек задал вопрос и говорил так долго, так, что фотограф Митрич успел пробежать мимо меня три раза. Наконец, отпизженный прервался, и тогда жена переводчика Харписова посмотрела на него ласково и сделала неуловимое движение. Когда мы посмотрели туда, где был человек с пластырем, всех стало тошнить, а уборщица этого пансионата уволилась. Причём даже не сдала казённые халат и швабру, а посмотрела на это место, развернулась и ушла куда-то по тропинке среди сугробов.

Потом выступило несколько оппонентов — но их и вовсе было не жалко. Во-первых, некоторые были из других городов, а другие и вовсе зажились. Кстати, назывался Доклад и Наставление совсем не так, как вы подумали, а «Эстетические ориентиры и Новая творческая нравственность».

Вечером устроили бал. Все подходили к жене переводчика Харписова и целовали ей бледное колено. Оно распухло, кожа на нем посинела, несмотря на то, что несколько раз переводчик Харписов появлялась возле этого колена с губкой или гигиенической салфеткой и чем-то душистым обтирал сакральный символ. Надо сказать, что некоторые сначала не хотели целовать — оправдывались разногласиями, ломались и гнулись. Но им быстро объяснили что к чему.

В общем, мы отделались малой кровью. Только ночью переводчик Харписов с женой зашли в номер к фотографу Митричу, перевернули там всё вверх дном и спиздили ценный фотографический аппарат, что бы никаких снимков точно уж не осталось. Но я считаю, что Митричу ещё повезло — куда хуже стоять без ботинок в снегу и выкрикивать дурацкие лозунги перед смертью.

Извините, если кого обидел.

03 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XIX)

…Но это что — я видел критика Василия Питерского. Критик Питерский был очень даже себе критик — потому что он написал предисловия к тысяче книг, и в каждой газете наличествовала его правильная рецензия на какую-нибудь бессмысленную и никчемную книжку.

С зычным криком:

— Я Питерский! — распахивал он ногой двери в редакции разных журналов. Да выглядел он очень импозантно — ходил по улицам в своей полковничьей шинели со споротыми погонами, похожий на вернувшегося на Родину белогвардейца, что вдруг решил основать Дворянское собрание.

Я с ним познакомился давным-давно — в одном губернском городе сопредельной страны, когда пошёл в музей сексуальных культур. В этом городе я как-то шёл спокойно улице, и внезапно увидел вывеску: «Музей Сексуальных Культур». Это меня очень обрадовало, даже возбудило — я пробежал во двор, пробрался между гаражами, обогнул лужу, наконец, поднялся на крыльцо, подёргал ручку.

Было заперто — печально и уныло, как в душе старика на последнем свидании.

Тем же вечером я, разговаривая с местными жителями, вспомнил про этот музее.

— Сходи, — сказали они, — ещё раз сходи. Мы тоже несколько раз ходили — повезло с третьего. Там с расписанием сложнее, чем с менструальным циклом.

На следующий раз я взял с собой критика Питерского с его девушкой — и удача улыбнулась.

Мы принялись смотреть фотографии трахающихся лис, которые были сцеплены как тяни-толкай и затравленно смотрели в объектив. Черепах на этих фотографиях вытягивал голову и кусал свою товарку за вываленную бессильно шею. Пингвины были как всегда комичны, змеи сворачивались в абстрактный клубок проволоки. Неизвестно кто, розовый и пупырчатый, жил под водой и, видать, тоже спаривался.

Возможно, он просто занимался онанизмом.

Рядом стояла скульптура ракетчицы — эта девушка обнимала аэродинамический предмет с неё ростом, к которому больше подходило название «девичья мечта».

Японцы выдрючивались, китайцы выкобенивались, Запад выделывался. Славяне до поры хранили гордое молчание, но потом я обнаружил в отдельном зале незалежный магический амулет — настоящий украинский трёхчлен. Был он не очень велик, но зато внушителен — настоящий трёхглавый хрен, найденный на раскопках где-то на Днепре. Я сравнил его с государственным гербом на гривне и побрёл дальше — мимо техногенных существ Хаджиме Сароямы и плейбойских чулок Оливии де Бернардье. Постепенно грусть овладела мной — что я там не видел — как украинский волк парит бабушку? Как внучка спрашивает старуху: «От чего у тебя бабушка, такие большие глаза»? Что, не видел я акварельной порнографии девятнадцатого века — в кружевах и комканных нижних юбках?

И всё оттого, что румяный критик Василий Питерский, насмотревшись картинок, схватил свою барышню за руку и бежал. Сшибая статуэтки и роняя картины, они вдвоём растворились в темноте. Эта парочка нашла правильное решение, которое звенело обручальными кольцами. В этом решении было братство народов, и межнациональная вражда выкидывала белый флаг, похожий на фату.

А мне грозила судьба подводного жителя.

Нечего мне было делать в этом музее, тем более начала меня пугать только что замеченная страшный экспонат — висевшая надо всеми этими экспонатами надувная резиновая баба — с раскрытым от ужаса ртом.

Извините, если кого обидел.

04 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XXVI)

…Но это ещё что. Я видел писателя Серебрянникова. Писатель Серебрянников написал сто или даже сто двадцать книг, но нечасто выбирался на писательские сходки.

Он жил в небольшом городке под Калугой и всю жизнь прослужил в милиции. Это возбуждало во мне зависть — ведь он всё время пользовался служебным положением.

Во-первых, он писал романы, в которых главным действующим героем было оружие. Я как-то пытался читать один, и на третьей странице обнаружил, что герой провалился в подземный бункер, где на стеллажах лежали ружья, пистолеты, пищали и фузеи. К трёхсотой странице этот персонаж сумел осмотреть только две полки, а я бросил чтение.

Во-вторых, он использовал специальные мантры и психокинетические практики, которые преподаются сотрудникам дорожной инспекции. Есть специальное выражение лица и специальная интонация, которую они используют, и нормальный человек, поёрзав на сиденье своего автомобиля, ещё не произнеся ни единого слова, сразу понимает, что надо дать.

Так и Серебряников — подходя к интересным девушкам, он как-то двигал лицом, и девушки превращались в водителей.

Очень меня это печалило — но что делать.

Впрочем, я с радостью принял приглашение писателя Серебрянникова и поехал к нему в гости.

Его городок приятно поразил меня — улицы были чисто выметены, все прохожие были в форме и ходили строем.

В качестве жеста особого доверия писатель Серебрянников провёл меня в местное отделение милиции — это был целый квартал, набитый разнокалиберными зданиями.

Под ним находился специальный учебный центр, он тянулся на многие километры под землёй. Говорили, что даже до самой Москвы.

В этих подвалах была имитирована настоящая жизнь.

Меня тоже пустили в подвал. Сначала было темно и тихо, но сделав несколько шагов я увидел, вернее почувствовал, что под ногами у меня — тонкая проволока.

Я аккуратно перешагнул её, потом пролез под другой такой же, затем миновал третью. Я шёл и шёл, тихо и аккуратно, как на занятиях по разминированию, но ничего больше не происходило. Наконец, я вылез из канализационного люка на каком-то пустыре.

Было хмурое утро, ветер шевелил траву, аккуратно покрашенную зелёной масляной краской. В пустынном дворе, между пятиэтажек слепой мальчик собирал и разбирал автомат Калашникова на столе, вкопанном на детской площадке. Он посмотрел в мою сторону, и скрипучим голосом произнёс заученную фразу:

— Я вас знаю. Вас зовут Варакин, вы приехали в наш город недавно, но здесь вы и сдохнете. Я вижу вашу могилу на новом кладбище, на ней будет написано…

Но я не стал слушать маленького подонка, и пошёл дальше.

Долго петлял я по аккуратным чистым улицам, пока вдруг не увидел самого писателя Серебрянникова. Он стоял в полной парадной форме у пивного ларька, и, сдувая пену с кружки, ломал копчёного леща.

Два ряда сияющих медалей звякали в такт движениям.

Его товарищи негромко переговаривались.

— А, — ничуть не удивился писатель Серебрянников, — Вот и ты. Что видел?

— Ничего не видел — перелез через все ваши растяжки.

— Ну и дурак. Если бы ты за них подёргал, то тебе бы такие тайны открылись, что только держись. Увидел бы и золотые купола, и горы, и реки, полные вина.

Я для виду опечалился, но про себя решил, что сделал всё совершенно правильно.

Не надо в незнакомых местах дёргать за проволочки. Меня старшие товарищи давно в этом убедили.

Извините, если кого обидел.

05 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XIX)

…но это что! Я видел писателя Горича. Горич родом был серб. Что такого? Знавал я одного Броншейна, так тот был русский, а видел Иванова — так оказался чистый немец.

По-равному в жизни бывает.

Однажды я отправился в гости в загородный пансионат — поглазеть на писателей-фантастов.

Пансионат располагался в старом барском особняке, но фантасты уже не раз бывали там, и оттого дом выглядел изрядно потрёпанным.

На тропинке я увидел всадницу — точь-в-точь как на картине маслом великого русского живописца Брюллова. Бежали поодаль борзые и стремяные.

Промелькнуло это видение — и вновь я остался один, в тишине леса. Впрочем, скоро я встретил несколько печальных групп, медленно прогуливающихся по окрестностям; то были большею частию писатели-фантасты в окружении поклонников; об этом можно было тотчас догадаться по истёртым, старомодным пиджакам и нечищеной обуви. На меня они меня посмотрели с нежным любопытством: заграничный покрой моих штанов ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские кованые ботинки, они с негодованием отвернулись.

Я обогнал толпу мужчин, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между фантастов. Они пьют — однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они исповедывают глубокое презрение к своим товарищам и вздыхают о столичных литературных гостиных и толстых журналах, куда их, однако, не пускают.

Я остановился, запыхавшись, у стойки пансионата, как вдруг услышал за собой знакомый голос:

— Ты! давно ли здесь?

Это был писатель Венедиктов. Вдруг мимо нас, в столовую, прямо на лошади пронеслась давешняя всадница, сшибая фантастов, как кегли. На мой немой вопрос Венедиктов отвечал:

— Это Горичи. Тебе это в новинку, но придётся привыкнуть.

Вечером я увидел на променаде пару — он во фраке, одетом на голое тело и она — кутающаяся в шкуру неизвестного мне зверя.

Эта Венера в мехах вдруг обернулась, и пронзила меня странным медным взглядом, отчего у меня сразу задрожали колени.

Чтобы успокоиться, я выпил расслабляющего напитка «Буратино» в местном баре, и вернулся в номер Венедиктова. Вскоре к нам зашёл молодой человек во фраке и пенсне. Это был Горич. Он поднял глаза вверх, к потолку, и, выдержав получасовую паузу, сказал:

— Что до меня касается, то я убежден только в одном…

— В чём это? — спросил я, желая узнать мнение человека, который столько молчал.

— В том, — отвечал он, — что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.

— Я богаче вас, сказал я, — у меня, кроме этого, есть еще убеждение — именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.

Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Как-то мы углубились в подробности Керченской операции и долго водили пальцами по пыльной столешнице местного бара с криками «А если так?», «А если вот так?»…

— Гудериан бы этого не одобрил, нет, — сказал наконец, Горич. — Точно не одобрил бы.

И тут я решился спросить его о той самой всаднице, что так поразила моё воображение. Горич пообещал мне, что я увижу её не далее чем сегодня вечером, и велел ожидать прямо у себя в комнате. <нрзб> я боялся напоминать <нрзб> Я, помнится, отвечал ему, что <нрзб>

Но я, разумеется, не выдержал — и уселся на диванчике в своём номере, чинно сложив руки на коленях.

В дверь постучали.

— Не заперто, — выдохнул-прошелестел я.

И тогда дверь отворилась.

На пороге стоял Горич в чёрном фраке, его спутница в мехах, и ещё полдюжины девушек, затянутых в чёрную кожу. Несмотря на то, что в пределах пансионата я видел всего одну лошадь, вся компания была вооружена хлыстами. Горич ловким движением всунул мне в рот красный шар, похожий на яблоко, и я потерял сознание.

Извините, если кого обидел.

05 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XXX)

…Но это ещё ладно — я видел писателя Мидянина. Писатель Мидянин был строен, но плотен, спортивен, но изящен. Ходил он весь в чёрном, всё на нём было чёрное — и штаны писателя Мидянина, и сюртук писателя Мидянина, и плащ писателя Мидянина, и перчатки, и даже ремешок от часов. Меня даже заинтересовало — действительно ли всё у него чёрное, и поэтому я зазвал писателя Мидянина в баню.

А баня — это ведь такое место, где всё открывается. Зазовёшь в баню какого-нибудь Русского Фашиста — он, конечно, отнекивается, увиливает под разными предлогами. Говорит, что уже выпил водки, оттого в бане ему делать нечего, или там нездоров, но его можно разными способами довести до бессознательного состояния, придти с ним в баню — а там-то всё и откроется.

Снимет Русский Фашист малахай, валенки, косоворотку, пудовый нательный крест, наконец, порты сымет — и увидите вы шовчик, которой только в Бердичеве делают, потому что у рабби Гольдмана руки дрожат. Это всякий знает.

Или, скажем, вломишься в баню, где какой-нибудь вор в законе сидит, и опять сделаешь открытие. Окажется, что на крючке в раздевалке висят колготки с лайкрой, а на самом авторитете вовсе нет наколок с соборами и церквями. Наоборот, на левой груди, где должен быть профиль Сталина, только Мариинский театр в анфас, ложи блещут, и четыре пидораса пляшут танец маленьких лебедей.

Поэтому я привёл писателя Мидянина в баню. Оказалось что и трусы у него тоже чёрные, семейные, но хорошо приталенные — ничего неожиданного, зря я только деньги потратил. Писатель Мидянин после бани снова надел всё чёрное, завернулся в свой чёрный плащ и усвистел по неотложным делам.

Надо сказать, что писатель Мидянин в очередной раз ушёл живым. Это, как известно, страшный человек, и топить его — непременное развлечение на всех Конвентах. Однажды мы собирались утопить его в банном бассейне — ан нет, не вышло. Сначала мы действительно пошли вместе баню, но сразу как-то размякли. Писатель Бурков принялся травить анекдоты, я растил в себе похоть, журналист Грелкин и вовсе думал себе думку — каждый был занят своим делом. Так и прохлопали Мидянина.

Но мы не теряли надежду — пошли в баню на следующий день.

Однако Мидянин скупил все сеансы в той бане, где был бассейн. Пришлось идти в иную баню, баню для иных.

Там не то, что бассейна, ванны порядочной не было.

Оттого Мидянин ходил гордый — что, дескать, не вышло? Не вышло, упыри?

И правда, не вышло.

Как ему это удавалось — неизвестно.

Наверное, многое можно было бы понять, прочитав книги писателя Мидянина, но до этого у меня как-то не доходили руки.

Чего греха таить, многие считают писателя Мидянина вампиром. Один злопыхатель, увидев летающего Мидянина, решил проткнуть его колом — да не обычным осиновым, а бетонным. Выглядело это довольно глупо: Мидянин идёт себе со службы, а за ним бежит человек и кидается бетонными конструкциями. Грохот, пыль, арматура летит… В результате Мидянин по своему обыкновению залетел внутрь туннеля метро на Войковской, этот Ван Хельсинг начал втыкать бетонные колы прямо через асфальт — проделал несколько дырок, повредил полдюжины вагонов, напугал народ, но своего, разумеется не добился.

Срамота одна.

А слух о вампиризме Мидянина совершенно не имеет под собой оснований — во-первых, если он и пьёт кровь, то это ещё ничего не значит. Во-вторых, если человек всегда выглядит бодрым и свежим, может, он просто утром отжимается от пола, подтягивается на турнике и правильно питается. Меня удивляло другое: писатель Мидянин не пил православной водки, не пил протестантского пива, и католического вина он не пил. Экуменический виски был ему чужд. Пил он только мескаль.

Я понял, что ключ к его тайне нужно искать с помощью этого напитка, потому что читать его романы у меня не было никаких сил. На одном из фантастических Конвентов мы зашли в уютный уголок под лестницей, уселись друг напротив друга, и жидкая агава упала к нам внутрь. Потом она снова упала, зашевелились белые червяки, подняли свои головы в бутылках, вокруг встало облако красного перца. Наконец, эти червяки-гузано поползли по стеклу к выходу, прямиком к нам во рты. Местность озарилась неверным светом, как от плохо работающей аквариумной лампы.

— А?.. — спросил я.

Тогда писатель Мидянин сурово посмотрел мне в глаза и произнёс:

— Видишь ли, всё происходит оттого, что люди похожи на светящиеся коконы…

Извините, если кого обидел.

05 апреля 2007

(обратно)

История про писателей-фантастов (XXXI)

…но это ещё что — я видел писателя Венедиктова. Писатель Венедиктов был тот ещё крот. Всё в нём было основательно и вместе с тем незаметно.

Вот сидит с тобой писатель Венедиктов в баре, выпивает, закусывает, вот встанет, чтобы отойти пописать — ты переведёшь взгляд на телевизор. (Все знают, что в барах под потолком висит телевизор. Причём показывают по нему всегда одно, а музыка играет совсем другая. Например, идут в нём по подиуму манекенщицы, а звук там от состязаний «Формула-1»).

Так вот, посмотришь ты в телевизор, а там писатель Венедиктов стоит и в прямом эфире комментирует — не то Чакскую войну, не то наводнение в Перу. Бегут на заднике люди, что-то взрывается — и ясно тебе, что ждать писателя Венедиктова нечего.

Значит, надо расплатиться за обоих, и валить подобру-поздорову.

Я, к счастью, не читал книг писателя Венедиктова, одни мои знакомые мне рассказывали, что там записано всё о его путешествиях в пространстве и времени. Другие говорили, что секрет Венедиктова просто — он одновременно является издателем двух политологических журналов — причём первый принадлежал почвенному направлению, а второй был решительно западническим. Из этих журналов Венедиктов брал статьи наугад и все утверждения расписывал в виде диалогов. Ведь диалогописание — дело совсем нетрудное. Для поддержания беседы и вовсе немного нужно: всего лишь повторять последних два слова собеседника с вопросительной интонацией: «вашу мать?»…

И вот, эти беллетризованные статьи превращались в романы, принесшие писателю Венедиктову славу. Впрочем, это я не в силах был проверить.

Судя по всему, правы были и те и другие. Писатель Венедиктов взбирался на вершины Анд и нашёл там обломки самолёта, катастрофу которого описал ещё Экзюпери в «Ночном полёте». Он в составе комиссии ОБСЕ искал пропавшего близ развалин какого-то замка в Чехии какого-то несчастного геодезиста.

Геодезист был найден и, как следствие, Чехия воссоединилась со Словакией.

Он был занят кипучей деятельностью — то забежит к книгоношам на заседание, то на гражданскую панихиду, а то организует факельное шествие.

Однажды я отправился в кротовью нору — там творилось тоже самое. К писателю Венедиктову было не подступиться — начнёшь подъезжать с одной стороны, по улице имени Шереметьевской любовницы, промахнёшься, да попадёшь в Останкино — во дворец Шереметьева в Останкино. А уж автоответчик у писателя Венедиктова и вовсе был знатный — приятный женский голос там сообщал, что писатель Венедиктов не доступен, не был никогда доступен и не будет никогда.

А позвонишь ещё раз — девушка голос повысит.

А в третий — и вовсе начнёт ругаться.

Поэтому я очень обрадовался, когда увидел Венедиктова — вот он, живой. Мы обнялись и расцеловались как два брата, как пастор и коллапс.

— У меня хорошая идея, — сказал писатель Венедиктов. — Давай напишем вместе роман. Я придумал замечательный сюжет…

Тут меня кто-то хлопнул по плечу, здороваясь. Я повернулся, но когда снова посмотрел на то место, где только что стоял писатель Венедиктов, то никого там не увидел.

Извините, если кого обидел.

06 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XXXIII)

…но это что — я видел писателя Головочленова. Это был великий писатель — если бы отнять у читателей все книги когда-либо выпущенные его издателями, то можно было бы из них составить дорожку до Луны. Да что там — да Солнца!

Я, к несчастью, не читал ни одной книги писателя Головочленова, кроме, впрочем, одного абзаца: «Ване Сидорову исполнилось недавно двадцать восемь лет. Работал он в Интерактивном Управлении Антитеррора Федеральной Службы Безопасности под командованием подполковника Маматова. Он отслужил в армии, в ВДВ, потом окончил истфак МГУ, с малых лет занимался среднерусскими единоборствами, читал много, дружил с мистикой и даже бракосочетался — в двадцать два года — но счастье его длилось всего три недели, ведь вскоре жена его скончалась — сгорела странным образом на юге, на озере Балхаш, куда поехала в поход со своей студенческой группой».

Этот писатель был мужчина статный, и успешный — знаменитый своими миллионными тиражами, за которые ему даже вручили золочёный хоккейный Шлем Ужаса.

Среди мелкотравчатых современных писателей он был похож на динозавра, что вырвался из Парка-Обители Пармского Периода, и ну давить по улицам слонов и мосек. Он был всегда — он был давным-давно и пребудет вовеки. Он был свидетелем изменений магнитного поля земли, вмешательств Тайных магов, пролезших в наш мир из чёрных дыр и прочей Галактической закулисы. Его книги были царством аббревиатур, архивными отчётами о боестолкновениях, жёстким строем победных реляций и эхом командного голоса рассказчика перед строем.

Головочленов довольно долго был лидером продаж — да и сейчас тиражи его радует. Героев Головочленова было ужасно много — они населяли не мир, а миры; сюжетные завязки в романах не развязываются, число героев такое же, как в "Войне и мире" (с учётом поимённого списка Бородинского сражения). Адепты знаменитого фантаста сразу назвали его новые книги практическим пособием по экстрасенсорике, тайным возможностям человеческого сознания (возможности сознания всегда тайные) и прочим упанишадам. Обычно в книгах Головочленова в качестве бонуса к сюжету прилагались объяснения всего Сущего, и, если бы я не был так ленив и нелюбопытен, то узнал бы, что жрецы Великого Кольца (ВК) могут закодировать человечество, чтобы превратить людей в роботов путём утраты преднатального кода знания о Вселенной. Головочленов раскрыл тайну о том, как истинное положение вещей заменяется на ложное, и Настоящее Знание (НЗ) заменяется Вредные Сказки (ВС) — то есть, заблуждения Торы, Ветхого и Нового Завета, буддистские россказни, ересь Эйнштейна, бред Канта и бредни Бодрияра.

Я издавна знал, что источником аббревиатур и сокращений служили раньше две отрасли — военная служба и Настоящая Наука. Прекрасно знакомый и с тем и с другим, Головочленов довёл их до совершенства, в своём описании Всеплюма — многослойного мира с многоцелевыми отличиями способов решения (МСОСР).

Мне рассказывали, что в прошлой жизни он был знаменитым визионером, автором книги «Мировой Кактус» и, реинкарнировавшись, снова выиграл битву при дискурсе.

Такая вот гертрудастайн (ГС), дорогие товарищи, приключилась с ним — оттого теперь я с благоговением сидел рядом, готовясь перекинуться в преферанс.

Мы с ним беседовали с глазу на глаз, и Головочленов сказал:

— Мир катится в пропасть. Я вот — инженер, а теперь всякий психотерапевт норовит написать роман, и становится при этом успешен. Психотерапевт! Подумать только!.. А ведь всё дело в том, что я — инженер… А ты вот — инженер?

Я смалодушничал и солгал. Головочленов, впрочем, всё равно не поверил:

— Вводную дать можешь? Как в самый страшный час Апокалипсиса?! — спросил он строго и повторил, — А? В час, когда — и а, и по Кал и Сись?

И тут я послал невидимый луч приязни (НЛП) великому человеку из моей прошлой жизни, генерал-майору Жудро, а потом выпалил:

— Пятнадцатая СВК в составе ГРД, ООД, 1/2СГ 2АЦ (2/7 КПТ), ГМЕХАТ и 1 СГ без 1 звена следует для выполнения СНАВР на ОНХ МАШ 32 в районе КПП 11, 12, 8 по выводу людей из ПРУ13 и убежищ 10,11 и дальнейшей работы в ОП ОМП согласно приказу НГО ОНХ.

И тогда писатель Головочленов похлопал меня по плечу, а потом стал раздавать карты..

Извините, если кого обидел.

07 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XXXIII)

…но это ещё что — я видел писателя Ляпунова. Несмотря на то, что писатель Ляпунов был урождённым советским гражданином, в его жилах текла кровь анархиста Бориса Акуниндта. Этот анархист поднял восстания в девяти европейских странах, пять раз был приговорён к различным видам смертной казни, три раза бежал из тюрем, но всё же уцелел.

Другой на месте писателя Ляпунова возгордился бы такой родословной, а он нет — на равных говорил с разными людьми, да и со мной тоже.

Ляпунов как-то написал замечательную пародию на рецензента, тупого и злобного. Этот рецензент занимался тем, что ругал Льва Толстого, напыщенно излагал философию литературы, но его утверждения на поверку оказывались сплошными глупостями. Персонаж Ляпунова, забыв о Шекспире, утверждал, что всякий писатель, не писавший для детей, вызывает подозрение, критиковал Толстого за косноязычие в таких выражениях, сам выражаясь как «…Наташе Ростовой подобные издевательства безразличны, она никогда не была живой, а романтически настроенные читательницы чувствуют себя так, словно это их насилует автор»…

Влюблённый в творчество Толстого, Ляпунов написал, одним словом, блестящую пародию. В этой пародии высмеивалось много разных приёмов, и все это могли видеть, но я хочу сказать о другом.

Писателю Ляпунову принадлежало так же многотомное исследование «Анна Каренина. Зверь из Бездны», написанное в духе великого литературоведа, у которого писатель Ляпунов учился в юности: "Анна Каренина — сука. Даже лежит на рельсах она как-то криво.

Лучше бы я рассказал про моховики и грузди. Я бы рассказал про белые. Но огонь Гражданской войны ещё горит во мне, и я не могу сдержаться. Старый айсор, что вставлял в моей комнате выбитое пулей стекло, рассказывал мне, как гибнут люди под паровозами. Но чаще гибнет скот, говорил он печально. Мир перевернулся, оттого корову, погибшую на рельсах жалко, а человека — нет.

Анна Каренина похожа на корову.

Она толста и глупа.

Она одновременно глупа и ужасно хитра. Она делает только глупости, и одновременно строит хитроумные заговоры. Не спрашивайте меня, как это можно совместить. Я говорил об этом Якобсону — он тоже не знает. Поливанов нашёл ответ в персидском трактате, но в холодную зиму спалил этот трактат в буржуйке. Тканые розы на сафьяновом переплёте ещё долго шевелились в жестяной утробе.

Секрет пропал, но я буду рассказывать дальше.

В старом Гамбурге, где обсыпанные тальком борцы пыхтели в тайных схватках, борцов-убийц звали "Анна Каренина". У них был особы тусклый блеск в глазах.

Есть несколько приёмов, которыми можно сломать позвонки противнику — я не буду о них рассказывать.

Это значило бы множить труд Анны, а она — сука, сука. Сука! Впрочем, я сдерживаюсь.

Аля, Аля, помнишь ли ты ещё меня?!

У Анны Карениной тусклые глаза перед еблей. Желающие проверить — могут перечитать текст.

Толстого гонит по рельсам энергия заблуждения. Он доезжает до Астапова, не услышав как хрустят кости под чугунными колёсами. Смерть идёт рядом.

Анна — это смерть.

Если внимательно перечитать черновики Толстого — жаль, что не издали отдельно восьмой вариант рукописи в юбилейном собрании — было бы видно, что Анна всё время в белом. Когда она выходит косить с Левиным на луг, он, глядя на неё против солнца, понимает всё. Коса в её руках — естественна.

С тех пор Левин и прячет от себя верёвку.

Но всё равно Левин думает о варенье и сердится, что в доме варят варенье не по левинскому способу, а по способу семьи Китти. Варенье густое, но нет в нём радости.

А жизнь не густа.

Одна Каренина царит в ней, машет косой, собирает свой страшный урожай. Мало в этой жизни моховиков и груздей.

Ещё ничего не кончилось»…

Не смотря на то, что для прокорма семьи Ляпунову пришлось писать о мертвецах, первом круге ада и проповедовать язычество, в нём свято горел огонь Православия.

По ночам он писал свои романы, а поутру торопился во храм, чтобы отмолить это безобразие. Я, к сожалению, не читал писателя Ляпунова вовсе, и не знаю, писал ли он о чём ещё, кроме Толстого, которого этот писатель преданно и беззаветно любил с детства.

Однажды завистники пытались поссорить нас, и Ляпунов, специально приехав в Москву, поймал меня на тихой улице.

Он вынул из кармана крохотный перочинный нож, с видимым усилием раскрыл его, и, вытянув вооружённую руку, упёр лезвие мне в живот.

Дрожащим голосом писатель Ляпунов спросил меня, что я имею против Льва Николаевича Толстого.

Я отвечал, что не имею ровно ничего, кроме безраздельной любви и преклонения. Ножик нам сложить не удалось, но Ляпунов подобрел, и мы подружились окончательно.

Ножом мы открыли банку килек в электричке, которой уехали в Ясную Поляну.

Извините, если кого обидел.

07 апреля 2007

(обратно)

История про писателей-фантастов (XXXIX)

…но это ещё что — я видел писателя Макса Коровина.

Макс Коровин был предводителем донецких, и приезжал на Конвенты со своей свитой. Это были люди в кожаных пиджаках по особой донецкой моде — рукава у этих пиджаков были специально короткие, и показывали на одном запястье часы «Роллекс» на золотом браслете, а на другом — серебряную пластинку неизвестного предназначения на золотой же цепочке.

Давным-давно Макс Коровин вёл бизнес в Германии. Про него рассказывали, что он как-то плясал на дискотеке в чёрной майке, на которой было написано что-то типа: «Kümmeltürken! Sie haben drei problemen. Das wissen alle Frösche im Teich».

К нему, пританцовывая, подошёл турок и спросил, чё это писатель Коровин знает о разных проблемах.

— Это ваша первая проблема, — отвечал Коровин. — Вас вот никто не трогает, а вы начинаете беспокоиться.

Турок начал нервничать, и сказал, что на выходе с ним разберутся.

— Вот это ваша вторая проблема, — невозмутимо сказал Коровин. — Вы, не понимая ваших проблем, норовите с ними разобраться.

Когда он вышел с дискотеки, то увидел трёх турок, которые тут же достали кривые турецкие ятаганы и приблизились к нему.

— А вот это — ваша третья проблема, — печально вздохнул Коровин. — Вечно вы, турки, приходите на перестрелку с ножами.

Вот какой был человек, этот Макс Коровин.

Наверное, всё это было описано в его книгах, но меня постоянно губила лень и нелюбовь к чтению.

И вот я сидел с ним и его товарищами за одним столом и говорил о Померанцевой революции, девушке с рулём на голове и прочих удивительных событиях. Приглашённые девушки, раскинув ноги по всей комнате, пили кофе из крохотных чашечек, оттопырив мизинцы.

В этот момент в комнату ввалился вдребезги пьяный писатель Пронин и с порога заорал:

— Ну что, пидорасы, зачем собрались?!

И тут же, споткнувшись о ковёр, растянулся на полу.

Крепкие ребята в кожаных пиджаках мгновенно сунули руки внутрь своих пиджаков, девушки, бросив чашки, закрылись крохотными кофейными блюдечками, а я, имея богатый жизненный опыт, просто упал на пол — кряхтя, как жаба.

Писатель Коровин поднял руку, и всё замерло. Даже кофейная куща испуганно висела в воздухе.

— Так вот, — сказал он спокойно. — Что у нас хорошо, так это то, что зелень можно поменять на каждом углу. А тут — нет.

Никакого писателя Пронина на ковре, впрочем, уже не было.

Извините, если кого обидел.

07 апреля 2007

(обратно)

История про писателей-фантастов (XXXVIII)

…но это ещё что — я видел писателя Кеворкяна. Про него часто говорили, да только никто его не видел. Вот никто уже не помнит, но писатель Кеворкян судился с библиотекарем Мошкиным. Причём и у того и у другого были защитники, и послушаешь защитников одного — выходит прав этот, а других защитников послушаешь — тот прав. Но, поскольку у Мошкина защитников было больше, они стали учить Кеворкяна уму-разуму, срать у него на лестнице, писать короткое русское слово на капоте автомобиля и злобно дышали в телефонную трубку.

Меня это заинтересовало, и я решил спросить писателя Кеворкяна, зачем ему это всё нужно. Мне, правда, было неловко, оттого, что никаких его книг не читал, а действовал так, из личного интереса.

Писатель Кеворкян посмотрел на меня печально и сказал:

— Ты действительно хочешь знать эту Страшную Тайну? Потому ведь, когда ты её узнаешь, то жизнь твоя повернётся криво, отвернуться от тебя друзья и дворники будут плевать тебе в спину.

Но я храбрился и подзуживал. Я хотел Страшной Тайны, которая объясняет всё, а плевков в спину я не боялся, потому как дворника в последний раз видел в детстве — да и то, когда зафигачил скалкой в соседское окно.

Тогда писатель Кеворкян взял меня под руку и стал прогуливаться по коридору. Он шептал в ухо объясняющие слова, и от них меня охватывал ужас. Там где мы проходили, иней выступал на стенах, жухли и облетали пластмассовые фикусы в холлах, и с глухим яблочным стуком падали лифты в своих шахтах.

Потом писатель Кеворкян исчез, а я остался стоять в темноте. Внезапно из темноты высунулась рука и схватила меня за рукав, это был переводчик Бараканов, что живёт на соседней со мной улице. Я-то сначала не обратил внимания на его глаза, всё-таки сосед, давно знакомы — а стоило бы. Потому что глаза у переводчика Бараканова были пустые-пустые, а рука цепкая-цепкая.

— Сейчас я тебя с замечательным человеком познакомлю, — бормотал он, глядя в сторону.

И, наконец, втолкнул меня в странное зарешёченное помещение, где сидели другие переводчики. Там их было много, этих переводчиков — разве только переводчика Харписова с женой не было. Но только потому, что они в этот момент реквизировали ценный фотографический аппарат. Кстати, переводчики приезжали на эту сходку особенные. Впрочем, нет — переводчики меня интересовали мало, но вот переводчицы… Их было много, и они совсем не напоминали сизых упырей-писателей. Улыбка молодости играла на их лицах, груди их были остры и высоки, фигуры стройны, пахло от них туманами, но не теми туманами, что вы можете нюхать чуть восточнее Капотни, а альпийской свежестью, что так неумело подделывают в стиральных порошках.

Смотрели переводчицы как бы сквозь тебя — потому что ты для них был химерой и чёрт знает чем, и подует ветер чуть сильнее, полетишь ты кверху тормашками с британцами и гамадрилами, а на месте останется вся привычная переводчицам жизнь — квартира на Тверской, чёрная машина, похожая на мобильный телефон, то есть, плоская до омерзения, камин вместе с дачей и сто человек охраны, которых нанял поклонник переводчицы. Но про него я рассказывать не буду, чтобы не стало совсем уж обидно.

Итак, переводчик Бараканов втолкнул меня в странное пространство и поставил, как куст перед травой.

— Здравствуй, — сказал он кому-то. — Здравствуй, великая переводчица Доброхотская-Апрелева, смотри кого я тебе принёс. Это тот самый, что неодобрительно отозвался о твоём переводе «Криптономикона».

Тут я боковым зрением увидел, как прекрасные переводчицы медленно сжимают кольцо. Понял я, что пало на меня проклятие писателя Кеворкяна, но поздно было. Хотел я притвориться, что никакой Страшной Тайны уже не помню, да без толку.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (XXXVI)

…но это ещё что — я видел писателя Завлодеймиро. Мы закончили одно учебное заведение, но так и не встретились в его стенах. А встретились при странных обстоятельствах.

Я относился к тайным обществам с юмором.

Для меня они были давно описаны — на двери там должна была быть медная табличка с фамилией магистра и уточнением «окончил два института, один из которых университет». Однажды я сидел на каком-то докладе в такого рода секции хлопобудов и будохлопов. Меня долго водили по московским улицам с завязанными глазами, пока не привели на Введенское кладбище, к могиле чернокнижника Брюса. Доклад рядом с ней, впрочем, делал городской сумасшедший. Есть такое правило — если человек выглядит как городской сумасшедший, ведёт себя как городской сумасшедший, говорит как городской сумасшедший, то он городской сумасшедший и есть.

Так вышло и здесь.

Я, впрочем, часто манкирую правилом определения городских сумасшедших, за что меня жизнь наказывает. С другой стороны они часто становятся предвозвестниками удивительных и сакральных истин.

Итак, я сидел во втором ряду конференц-зала и слушал доклад про Россию и Европу. За свою жизнь я прослушал не менее сотни докладов на эту тему, оттого я знаю, что вся эта тема сводится к тому, что на слово "Россия" в русском языке нет неприличной рифмы, а на слово "Европа" — есть.

Докладчик тут же сказал, что «Европа на протяжении последнего тысячелетия была централизованным государством». Он продолжал говорить, а я терпел. Докладчик, собственно развивал мысль, что оттого, что Россия и Европа имеют одинаковые христианские ценности, они (Россия и Европа) должны объединиться.

Наконец, он сказал, что «христианские ценности сформулированы в двенадцати заповедях». Это меня очень взволновало, и я честно спросил докладчика — каковы эти ценности.

Докладчик посмотрел на меня, как на лоха. Он посмотрел на меня, как на последнего Сруна.

— Христианские ценности сформулированы в двенадцати заповедях, — повторил он.

Вот это было круто. Я понял, что для лохов у Моисея было десять заповедей, а ещё две — для правильных пацанов. Вместе с барабаном, да.

Тут я набрался мужества и попросил перечислить.

Докладчик перечислил.

Я понял, что не узнал в этом изложении ни одной. Это всё были другие заповеди.

Они были вообще другие, и я не мог запомнить ни одной. Не про меня была эта честь, я был помечен как шельма.

Оставалось стать в переходе со скрипочкой.

Тайные общества должны хлопотать о будущем, обучать своих членов работе с мастерками и кельмами, принимать новых членов при свечах, поминутно объявлять войну Англии и делать аналогичные смешные вещи.

Поэтому я не ходил больше к будохлопам и хлопобудам, а ездил в гости к писателю Завлодеймиро.

Вот отчего, когда доброхоты мне начали намекать, что писатель Завлодеймиро руководитель тайного общества, я не верил. С чего бы это вменяемому человеку городить глупости и рисовать человечий глаз на пирамидах.

Поэтому, приезжая на сходки к его друзьям, я предавался мирному пьянству и разглядывал девушек.

Но писатель Завлодеймиро сам обратил на меня внимание. Он как-то отозвал меня в сторону и спросил:

— Крепок ли ты в вере?

Я всё отшучивался, потому как какая вера может быть у советского офицера — у него-то и царя никогда не было. Одно Отечество него было на четыре буквы, да и то это Отечество объело время по краям.

На следующий день ко мне подошёл Человек со Вкрадчивым Голосом. Человек со Вкрадчивым Голосом спросил меня вкрадчиво, хочу ли я отдать жизнь за Родину.

Я начал гнуться и ломаться как пряник, но ответа не дал, намекая, что жить за Родину куда тяжелее. Больше ко мне никто не подходил, включая, разумеется, волоокихдевушек. Видно было, что не прошёл я проверку.

И вот как-то перед отъездом, ближе к полуночи, я решил прогуляться по тропинкам вокруг пансионата. Прямо от дверей начиналась лесная дорога, на которой, в отдалении, мерцали огоньки.

Это дюжина саней стояла там, укрытая кустами от любопытных. Кони фыркали и перебирали копытами.

Толпа людей вокруг держала факелы, трещавшие на морозе. Под накинутыми шубами были видны странные мундиры с золотыми погонами, другие странники были одеты в рясы.

На первых санях стоял вертикально огромный крест, красиво расцвеченный лампочками.

Громко потрескивая, неровно полыхали факелы, люди молча сидели в санях. Подглядывая из-за кустов, я узнал нескольких политиков и пару-тройку знаменитостей.

Все ждали главного — и вот он появился. Распахнулась дверь, и вышел писатель Завлодеймиро, похожий на Шаляпина в своей огромной шубе. Он стремительно подошёл к своим приверженцам.

— Ну, с Богом, — сказал писатель Завлодеймиро громко и сел в первые сани, кто-то свистнул, и всё тронулось, заскрипело и понеслось.

А я остался один, на заснеженной дороге, среди яблочной россыпи конского навоза. Настоящая жизнь, чадя факелами и гудя дудками, промчалась мимо.

Извините, если кого обидел.

08 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов (LC)

…но это ещё что — я видел писателя Харитоньева.

И вот как это произошло. О Харитоньеве ходили разные слухи — говорили, что он тренирует спецназ, который по ночам убивает таджиков в подворотнях, но это конечно, враньё. А говорили ещё что он, переодетый, ходит по городу и Русских Людей защищает. И… Да нет, про это тоже всё врали. Не верю я этому, а верю скульптору Клыкову, который всем объяснил о оборотнях-перевёртышах. Надо было бы почитать книги писателя Харитоньева, но это было бы уже слишком.

И вот я как-то утром побрился, выпил кофе, и пошёл посмотреть, как люди живут. Зашёл в одну комнатку и смотрю — сидят знакомые писатели. Вот, вижу, сидит писатель Пронин — ровно в той позе, в какой сидят кинематографические злодеи, на которых вылилась тонна жидкого азота. Руки его выпрямлены, глаза остекленели, а тело покрыто инеем. И, судя по всему, он размышляет — выпить ли вчерашний томатный сок с окурками, или оттянуть удовольствие.

Напротив возлежит хозяйка, и как всякая хозяйка думает — выгнать ли мерзавцев вон прямо сейчас, или заставить прибраться.

Сидит за столом Генеральный секретарь союза писателей Тищенко, и как Сова — Пятачку, рассказывает душераздирающую историю. Это была история, про то, как при Советской власти будущий Генеральный секретарь союза писателей Тищенко организовывал всякие писательские сходки, и вот на одной из них, в городе Тирасполе, один советский писатель провалился одной ногой в лиман, потом положил ботинок на батарею, а утром обнаружил, что поставил сушиться другой ботинок. В этот момент Генеральный секретарь союза писателей Тищенко вскрикнул, изображая ужас и удивление своего приятеля, и все обратили внимание на писателя Харитоньева.

А писатель Харитоньев сидел за столом, чистенький и розовенький, и, отставив пальчик, пил ледяное иностранное пиво. Все были в липкой луже похмелья, и даже я, как ни хорохорился. Он был рыжебород, а на макушке у него красовалась кипа — небольшая, но хорошо связанная. Один Харитоньев был весел, как чёрт, обыгравший русского человека в «три листика».

Он посмотрел на всех собравшихся, и сказал:

— Человек произошел из червя, червь же — это простая страшная трубка, у которой внутри ничего нет — одна пустая вонючая тьма…

И все поняли, что никакой это не Харитоньев, а чистый Моргенштерн.

Извините, если кого обидел.

09 апреля 2007

(обратно)

История про определения, порнофильмы и стеснительнось

Сегодня зашёл разговор о разных терминах, в том числе жанрово-товарных определениях. В связи с этим я расскажу одну историю, которую давно собирался записать, да всё руки не доходили. В момент поздней Перестройки, когда прилюдно забушевал гормон и оказалось, что раскрытие темы сисек более гуманистично, чем продвижение демократических избранников в Думу, я читал одну подмётную газету. Были тогда такие подмётные газеты, похожие на листовки сексуальной революции — тема сисек была в них полураскрыта, да только из-за плохой полиграфии полураскрыта невнятно — вроде как на рисунке-загадке "Найди охотника и его собаку".

Так вот, в одной такой газете какой-то корреспондент написал заметку про то, как посетил студию… Чёрт, не помню, какую. Но это и не важно.

Честный человек бы что сделал — носился по этой студии образца 1988 года и кричал "Сиськи! Сиськи!" — так бы и написал об этом. Умный бы написал про то, как устроена эта индустрия. Лучше всех бы написал человек ироничный — но такими становятся только посмотрев несколько месяцев на сиськи в открытой продаже и успокоившись.

Не тут-то было.

Журналист даже взял интервью у тётеньки-продюсера, где (внимание!) она ему отвечала с некоторой гордостью за профессию — мы, дескать, молодцы, мы не просто безумную и бездумную еблю снимаем, но ещё и социальные сюжеты, иногда про экологию что-то вворачиваем…

Сейчас-то я думаю, что всё это журналист досочинил, а тогда думал, что это продюсер пожалела заезжего партийца, у которого в ушах звон, а в глазах сиськи, который думает, что идёт по краю идеологической борьбы.

Ну да, акцент на социальный протест, конечно.

Но эта история повторяется вновь и вновь. Вот делают люди заведомо одно, а потом надувают щёки и ну говорить: мы вообще-то одно сделали, но зато у нас есть акцент от совершенно другого. Вот написали мы серию женских романов, но в них занимаемся научпопом и в каждом чуть-чуть рассказываем о том, как устроены утюг, кофемолка и электрическая щётка. Снимаем сериал про случку хомяков, зато у нас есть в этом обучающий акцент — для гопников. Ну и тому подобное дальше.

Тоже самое происходит в фантастике.

В фантастике вообще все термины зыбки (как и она самоё). Вот фэнтези — мало того, что никто не знает как пишется это слово, а что означает — и подавно. Знают только, что драконы должны точно быть. И мечи.

Или вот космические оперы. Понятно, что интуитивно народ подозревает, что опера — это когда масса народа на сцене, все поют и немного скучновато (про отличие Моцарта от Вагнера не будем, да — нормальные ж пацаны собрались, не сразу драться начнём). Так же интуитивно понятно, что вся эта толпень ломанулась в космос и там на разные голоса поёт и при этом мечется. Мечи — световые, драконы превратились в космических пауков, и все дела.

Но на самом деле, всё это ещё большая хуйня — были такие классические романы про пиратов ("Одиссея капитана Блада", положим, шедевр, но вокруг него были сотни авторов). Этот роман легко переделывается в космическую оперу: каравеллы и всяческие фрегаты переделываются… А хера их переделывать — такие названия годятся. Камзолы, правда, переделываются в скафандры, а шпаги в бластеры. Острова, ясное дело, в планеты. А в основе этого потока, как в основе лапши быстрого приготовления, всё тот же принцип — универсальный брикет проторомана массовой культуры и маленький пакетик ароматизатора. Ни хуя там больше ничего нет.

То есть, этот протороман один и тот же, только ароматизатор космический, пиратский, или фэнтезийный. По обложке отличить можно — цыплёнком там пахнет, или рыбой. Внутри-то всё то же — «Линевич и Лидия, стеснённые тяжестью водолазных костюмов, жадно смотрели друг на друга сквозь круглые стеклянные окошечки в головных шлемах… Над их головами шмыгали пароходы и броненосцы, но они не чувствовали этого. Сквозь неуклюжую, мешковатую одежду водолаза Линевич угадывал полную волнующуюся грудь Лидии и её упругие выпуклые бедра. Не помня себя, Линевич взмахнул в воде руками, бросился к Лидии, и всё заверте…"

А вот что, подсказывают нам старшие товарищи, написал Нилсон Такер, в своём фэнзине "Le Zombie" 9 января 1941: "В наше время стало привычным, что в обиход вводятся новые словечки; мы тоже можем одно такое предложить. Если вестерн называют "конской оперой", слёзогонный сериал для домохозяек — "мыльной оперой", то халтурную жвачку про космолёты и спасателей миров можно смело назвать "космической оперой"…("In these hectic days of phrase-coining, we offer one. Westerns are called `horse operas', the morning housewife tear-jerkers are called `soap operas'. For the hacky, grinding, stinking, outworn space-ship yarn, or world-saving for that matter, we offer "space opera"").

Честные порнографы снимают фильмы. А вот нечестные говорят — мы в нашем порнофильме ввели элемент science fiction и космической оперы: ебёмся на затонувшей станции "Мир" в аквалангах.

Если вы порно снимаете, то не надо вот этого жеманства, не надо нам заливать про станцию «Мир». А то у меня подозрение, что снято плохо, а терминами просто прикрывают плохую лапшу и прокисший ароматизатор. Так вот такая космическая опера — полная херня. В Россию космические оперы пришли с запозданием по причинам политическим — оттого ещё живы. Но, сдаётся, скоро ароматизатор «мистика» окончательно победит ароматизатор «звездолётный».

Извините, если кого обидел.

10 апреля 2007

(обратно)

История про обосрения

По весне всякое случается. Например, фантасты как подорванные, начали писать друг о друге. И я тоже написал, и Нестеров написал, и Громов написал.

А ко мне даже заслали кагановско-тьюрингоского робота, он у меня до сих пор ходит в журнале и ноет, как унылый человек из электрички: «Фендом сгорел, мейнстримщики в песочницу хотят насрать, поможите, люди добрые…»…

Меж тем, тема про фантастов есть.

Среди условного деления всякой литературы, жизнь оттопталась давным-давно на детективщиках, авторов любовных романов никто в расчёт не принимал изначально, а вот фантасты живут кучно.

Вот в чём мы все немножко правы — так это то, что в фантастике происходит резкая смена поколений. В этом согласны практически все — это потом начинается разнобой: одни говорят, что одно говно сменяется другим, другие — что говно приходит на смену гениям, третьи видят свет в конце фановой трубы. Ура! Начинается очередной виток весенних обсуждений, будет мокрота! Будет мокрота! Квас потечёт.

Чтобы снять некоторые вопросы (и, по большей части, чтобы сформулировать это для себя) я бы так передал собственные ощущения.

1. У нас была великая фантастика. Это было обусловлено тем, что в шестидесятые годы существовала некоторая эйфория от развития советской науки и социальная оптимистичность. К тому же, скоро фантастика, как и детская литература, стала заповедников для всех, желающих более или менее удобно расположить в кармане фрондёрскую фигу. Мы давно перестали ощущать то, что в те же годы было написано очень много дряни, просто суммарное количество книг было небольшим, редактура не дремала, и весть этот верноподданнический трэш куда-то подевался. Переводчики были тоже ого-го какие — где спасаться человеку от парконтроля, как не в заповеднике перевода — это уж двойное спасение.

2. Потом фантастика удачно реализовалась в девяностые — с одной стороны открылись шлюзы перевода и мы узнали много чего нового (Впрочем и то, что советская переводная система действительно отобрала лучшее, а открытий высокого стиля ожидает совсем немного). С другой стороны в фантастике уже существовала Корпорация, и готовность её к Сетевому существованию оказалось выше чем у многих других групп людей. Наконец, образовательный ценз не пропьёшь так вот сразу, и нынешние сорокалетние могли восприниматься как нормальное поколение.

3. Потом пришли иные времена и совсем иные племена. И тут — хрясь! — понеслось. Перед Корпорацией стал типичный для советской промышленности выбор: либо адаптироваться к мировому счёту, понимая, что никто никому ничего не должен, или поставить барьер, и утверждать, что "Лада-Калина" зашибись какая хорошая машина.

Личный выбор тут был прост — успешный складыватель букв особо не рефлексирует. Он на то и успешный, ему в корпоративно-патриотической сваре время терять нечего. Успешному производителю букв рвать рубаху на груди не надо: он прекрасно знает, что литература дело такое, что ситуация хармсовского писателя, которому читатель говорит: "А по-моему, ты — говно", в ней — просто обыденность.

4. Что теперь? Осталась инфраструктура — Конфенкты, сетевое общение, сборники и серии. Остались группы людей, ощущающих себя в оппозиции к остальной литературе, которую они почему-то называют "мэйнстрим".

Старый капитал фантастического лейбла понемногу проедается — примерно так же, как тускнеют лейблы всех производителей, что не вкладывают больших денег и ума в развитие своего дела. Примерно через пять лет слово "фантастика" будет ассоциироваться не с былым величием "Стругацкие-Булычёв-Брэдбери-не-забудем-ни-простим", а с безликими серийными романами "Майор Меченый спасает вселенную-3. Битва с космическими пауками". (Я на ходу придумал это название, и очень жаль, если оно уже занято).

Мой прогноз такой (и он вполне согласуется с нестеровским (вернее, универсальным) разделением на попсу и артхаус: будут крепкие попсовики, честные поставщики книг с красавицами на обложках, будут независимые писатели — две-три книги за жизнь и возможность в случае чего крикнуть "Мир ещё не дорос до моих творений!".

Будут успешные писатели родом из обоих категорий — и главной морковкой, сладким призом перед ними будет маячить возможность экранизации.

Я единственно против смешения жанров и самовнушения. Я уважаю подвижника, вариант Филонова от фантастики — поживём-увидим, что у него вышло. Я готов примириться с человеком, что в интервью вкручивает о Духовности с большой буквы "Д", а мне потом объясняет у барной стойки: "Знаешь, старик, мне просто очень кушать хотелось… Ну, ты же понимаешь". Но вот человек, которой убедил себя в том, что в слове "духовность" первая буква — большая, у меня вызывает некоторую досаду. Он ещё придумает себе обиду, начнёт кидаться стеклянной тарой… Нет, не надо рядом с таким стоять.

Особенно весной.

Извините, если кого обидел.

10 апреля 2007

(обратно)

История по День космонавтики, который первого декабря

(васильев и петров з/к)

Они ползли по ледяной пустыне как мыши под снегом — медленно и невидимо человеческому глазу.

Только снега здесь почти не было — ветер отшлифовал пустыню, укоротил ветки дереву карагач и примял саксаул. Недоброе тут место, будто из страшной сказки. Летом — за тридцать градусов жары, а зимой за тридцать мороза. Растет здесь повсеместно верблюжья колючка, которая только верблюду и в радость, зато весной тюльпаны кроют землю красным советским знаменем.

Так что, может, и нет этого мира вовсе, нет никакого посёлка Тюра-Там, от которого движутся два зека уже километров сорок. Ничего вовсе нет, а придумал всю эту местность специальный особист за тайной картой. Сидел особист в кругу зелёной лампы, и сыпал карту пепел империи. И там где падал этот пепел от папирос «Казбек» — там возникали города и заводы, там миллионы зека ударяли лопатами в землю. Там, повторяя вьющийся от папиросы дым, вились по степи дороги, а там, куда ставил особист мокрый подстаканник — возникали моря и озёра.

Но встанет он, повелитель секретной земли, из-за стола, проведёт по гимнастёрке рукой, поправляя ремень — скрипнет стул, щёлкнет замок несгораемого шкафа.

И не будет ничего — пропадут горы и долины, высохнут моря, скукожится земная поверхность. Ничего не будет — ни звонких восточных названий, ни стёртых и унылых русских, дополненных арабскими цифрами.

Тех имён, которым, как сорной траве, всё равно, к чему прицепиться, где прорасти — украсить дачный посёлок или пристать к подземному заводу.

Нет ничего, только карта, только след карандаша и шорох тесёмок картонной папки, в которую спрятали пароходы и самолёты.

Глянет сверху, из вибрирующего брюха шпионской птицы, круглый воровской глаз, захлопает, удивится: под ним пустота да равнодушная плоская природа.

Ищет шпион след от подстаканника, кружки и стрелы, а на деле есть только стальной холодный ветер колкий снег да звериный след.

И больше нет ничего.

Два живых человека ползли в этом придуманном мире, держась кромки холодного бархана.

Добравшись до первой линии оцепления, они притаились у самых сапог часового в тулупе. Но тот ничего и не заметил, потому что завыл, заревел надрывно в темноте мотор — ударили издалека фары грузовика. За ним махнул фарами по степи, умножая тени, второй, а за тем — третий.

Грузовики шли медленно и у невидимой границы встали. Петров и Васильев неслышными тенями метнулись к последнему. Они летели как листья на стремительном ветру — да только притвориться листом нельзя в пустой степи — нет тут листьев, нет дерева на сотни километров вокруг. Притворишься листом — сразу распознает тебя часовой, а вот тенью — ничего, и ветром — сойдёт.

Тенью перевалились Петров и Васильев через борт грузовика, ветошью умялись между фанерных ящиков и продолжили путь.

Обнявшись, как братья они дышали друг другу в уши, чтобы не пропадало тепло дыхания.

— Терпи, Васильев, терпи — скоро уже. Скоро, скоро — дыханье шелестело в ухе, а во втором ухе не пошелестишь, не пошепчешь. Нет у Васильева второго уха — срубило его лопнувшим тросом при погрузке. Стоял бы Васильев на три пальца левее, закопали бы его рядом с шахтой.

— Где Васильев, — спросили бы его сестру Габдальмилю, — где, где Васильев?

И ответила б она чистую правду — в Караганде Васильев, растворился в степи и шахтных отвалах, превратился Васильев в суслика или сайгака, скачет весело по весне или, наоборот, стоит посреди степи топографическим столбиком — свистит на бедность огромной страны.

Но стоял Васильев как надо и еще шесть лет ходил на развод, хлебал баланду и слушал, как не суслик свистит, а свистит ветер в колючей проволоке. Он был на самом деле крымским татарином и сидел долгий срок за гордость своей неправильной национальностью. Васильевым его записали в детском доме, да только имя Мустафа так и не превратилось для него в Михаила. Перед тем, как они спрыгнули с товарняка на пустынном зааральском перегоне, он долго молился у вагонной стены, сидя на коленях. Он молился о своём народе и всех людях, что сидели с ним в разные года. Васильев думал, что Петров его не слышит, но Петров не спал — он слышал всё. Петров сидел половину своей пятидесятилетней жизни — с перерывом на четыре военных года. Он мог услышать, как крыса ворует чью-то пайку на другом конце барака.

Но русский понимал татарина, и сам бы молился, да не было у него веры.

Четыре года собирался Васильев, собирался душой и телом — прыгнуть в степь, что цветёт по весне и услышать свист суслика перед смертью, да не прыгнул сам.

Потому что встретил Петрова, что был сух и плешив, и глаза их сошлись вместе, припаялся один взгляд к другому — потому что всё сможет стукач, да не сможет глаза поменять. Глаз стукача жирный и скользкий, глаз блатаря пустой и страшный, глаз мужика круглый и налит ужасом. Только у Петрова глаз весёлый — потому что ничего не боится Петров, думает, что ему помирать скоро — статья у Петрова такая, что по ней сидеть Петрову в чёрной угольной дыре ещё десять лет, которых он не проживёт. Сдох усатый, сгорел в топке лысый со своим пенсне, подевались куда-то бородатый и очкастый на портретах в КВЧ, а Петрову трижды довесили срок — и не приедет нему специальный партийный человек, не выдадут ему пиджак и справку о реабилитации. Потому что бежал он с зоны уже дважды, потому что Петров и так-то жив по случайности — случайно его не выдали недодавленные танками зеки-бунтовщики. Оттого весело Петрову и бьётся у него в глазах сумасшедшая задумка, помноженная на рассказы соседа по нарам с вечной, как Агасфер, фамилией Рабинович.

Сразу поверил Петров Рабиновичу, поверил и Васильев Петрову. Помирать, так с музыкой, помирать — так в центре холодного ветра, в том месте, где бьётся адский огонь посреди степи.

Верит Васильев Петрову, а Петров — Васильеву тоже верит свято, как может верить русский человек татарину. Потому что Петров — солдат и вор, а Васильев — крымский татарин.

Лежат они, обнявшись, несёт их машина — и не видит их никто — не раззява часовой, ни шпионский глаз в самолёте — нет самолётов над степью, а последний догорел весной над Уралом.

Нечего сюда чужим глазам соваться — здесь из земли растёт огромная морковка, торчит из земли острым носом — смотрит в землю ботвой.

Они ползли, спрыгнув из кузова, целую вечность, но в тот момент, когда Васильев уже начал засыпать от изнеможения, они уткнулись, наконец, в первую полосу колючей проволоки.

Петров полз впереди и начал прокусывать самодельными кусачками дыру в заграждении.

— В сторону не ходи, — прохрипел он, не оборачиваясь. — Тут наверняка мины.

Васильев не ответил — его рот был забит холодным ветром.

Они миновали и эту полосу, а потом ещё несколько, пока не выбрались на пространство перед гигантским котлованом. Местность казалась пустынной, только указательный палец прожектора обмахивал степь — а сколько служивого люда сидит по укромным местам, то известно только главному командиру.

Но вот, прямо перед ними, возникла огромная свеча ракеты.

Два зека отдыхали — в последний раз перед броском. Ватники, хоть и были покрашены белой масляной краской, намокли, но оба беглеца не чувствовали их тяжести.

— Она, — удовлетворённо отметил Васильев. — «Семёрка». Это её Рабинович конструировал, ещё в пятьдесят четвёртом. Семь, кстати, счастливое число.

— Точно всё решил, а? — крикнул ему в ухо Петров.

— А у нас выбора нет, как мы колючку перелезли. Да и вообще выбора у человека нет, всё на небе решено. — Васильев притянул колени к груди, чтобы ветер не так сильно холодил тело.

Выбор был сделан давно, когда Рабинович заставлял их учить наизусть карту местности и конструкцию ракеты.

Нарушители проползли через двойное оцепление и начали карабкаться по откосу стартового стола к самой ракете.

Прямо перед ними стоял часовой, и Петров вытащил из-за пазухи заточку.

— Только не убивай, — выдохнул Васильев. — Не надо, совсем нехорошо будет, да.

— Это уж как выйдет, — угрюмо отвечал Петров, — У них своя служба, у нас своя. Если б я так в охранении стоял под Курском, ты бы тут один валандался. Или на фольварке каком-нибудь мёрзлую картошку воровал у немецких хозяев, вот что я скажу.

Но часовой переступил через кабель, сделал несколько шагов сторону, и вот, снова двумя тенями Петров и Васильев метнулись к лестнице на небо. Рядом с ними из ракеты вырывались струи непонятных газов, пахло химией и электричеством.

Фермы обледенели, они свистели и выли, да и по железной лестнице карабкаться было трудно. Наконец, Петров и Васильев достигли верхней площадки.

Петров потрогал белый бок ракеты и дверцу в этой гладкой поверхности. Потом достал заточку и, поковырявшись в замке, отвалил люк — там, внутри, был ещё один, только круглый.

В последний раз оглянувшись на огни в степи, товарищи закрыли за собой оба люка. Клацнуло, ухнуло, без скрипа провернулся барашек, отгородив их и от свиста, и от ветра. Петров достал кресало и запалил припасённый клок газеты.

— Тут человек! Спит!

Держа наготове заточку, Петров приблизился к телу, одетому в красный комбинезон. Поперёк лица космонавта он увидел надпись: «Макет».

— Что это? — открыл рот Васильев.

— Не робей, парень. Это чучело.

— Что за чучел, из кого? Зачем? — смотрел Васильев на человека, у которого вместо рта и носа — чёрные буквы.

Они осматривались, чувствуя, как напряжение отпускает, как становится холодно.

Вдруг звук из другого мира дошёл до них.

— Собаки, собаки, идут к нам — забормотал Васильев.

— Ты что, какие на этой вышке собаки? — Петров посветил газетой, но и вправду увидел собаку. Внутри странной глухой клетки сверкал собачий глаз.

— Ну вот, ёрш твою двадцать — и здесь под конвоем! — Петров развеселился. — А ты знаешь, как эти придурки собаку назвали, а? Пчёлка! Смотри, тут, над второй, ещё написано: «Мушка»?

Они начали хохотать. Петров густо и хрипло, а Васильев тонко и визгливо. Это была истерика — они хлопали друг друга по бокам, бились головами и спинами о близкие стены, хохот множился, собаки скулили от испуга, и вот Васильев, размахивая руками, случайно задел какой-то рычаг.

Внутренность шара залил мёртвенный свет.

— Ну вот и оп-паньки. Давай устраиваться, — и Васильев стал потрошить человечье чучело. Манекен оказался набит какой-то трухой, бумагой и серебристыми детальками с проводами. Наконец, Васильев успокоился, надел трофейный комбинезон. Петров неодобрительно посмотрен на него и ничего не сказал. Сам он сел в кресло вместо манекена и попробовал подёргать ручку управления.

— Ничего, я самоходку водил, так и тут справлюсь. Только не люблю я, когда люки задраены, люки задраены — спасенья не жди. У нас вот под Бреслау в соседнюю машину фаустпатрон попал — снаружи дырочка, палец не пролезет, а внутри тишина. Только слышно как умформер рации жужжит. Я с тех пор с задраенными люками никогда не ходил. А это что? Что это здесь на табличке: «тангаж»? Вот здесь — «крен», понимаю. «Рысканье» — тоже понимаю. А «тангаж»?

— «Тангаж» — это так, — Васильев сделал неопределённое движение рукой.

Внезапно мигнули лампы на приборной доске, харкнул на потолке динамик, застучало что-то внизу под ними. Заполнил уши тонкий свист, который потом перешёл в рёв.

Внутренность корабля вибрировала, собаки завыли, а Васильев свалился за клетки. Снова хрюкнул динамик, забулькала непонятными словами чья-то речь.

— Телеметрия, — захрипел голос сверху, — Что за дела? Что это нам видно?

— Что видно?

— Почему у вас в объективе тряпки?

Петров и Васильев слушали голоса, несущиеся с потолка.

— А знаешь, братан, — сказал Петров, — это ведь ты им кинокамеру им ватником закрыл, вот они и надрываются.

Шум между тем усиливался, и вдруг страшная тяжесть навалилась на них.

Хуже всех пришлось Васильеву. Петров лежал, удобно устроившись в кресле, собаки скулили в своих алюминиевых норах, только Васильев орал в неудобной позе у иллюминатора.

Он замер — что-то отвалилось от их корабля и ушло вниз — но тут же вспомнил, что и об этом тоже, как и о многом другом, их предупреждал Рабинович.

Ощущение тяжести стало понемногу уходить. Васильев почувствовал, как его тащит по борту, и зацепился ватником за какой-то крюк. Петров повернул к нему лицо, залитое кровью. Тугие красные шарики вылетали у него из носа и застывали в воздухе.

— Вот ведь Рабинович рассказывал, но я не думал, что это так странно, — Васильев завис над пристёгнутым Петровым, — Рабинович всё знал… Жалко мы его не взяли.

— У Рабиновича дети, да и куда тут Рабиновича девать. Не пролезет сюда Рабинович. Но ведь дело, парень, в другом — никто, кроме Рабиновича, про нас теперь не расскажет. Только он людям и донесёт — вот в чём фенька. И то, что первыми были мы, а не эти — в погонах. Это наш мир, мы его строили, мы его германского фашизма отстояли и снова строили. Это мы должны были лететь, а не они. Они потом полетят, а нам ждать нельзя. У нас времени нет, у нас только срока.

В этом, Васильев, фенька и есть.

Земля в иллюминаторе выгнулась как миска, и Петров с Васильевым принялись разглядывать континенты. Васильев вытащил Пчёлку из клетки и начал чесать её за ухом.

— Вот и кругосветку сделали, — сообразил Васильев. — Где садиться-то будем? К нам-то нельзя, может, к кому ещё?

Об этом они как-то не думали. Дело было сделано, невероятное дело к которому они четыре года шли как на богомолье, а что делать дальше — никто не знал.

Бывшие зеки задумались.

— Нет, у немцев я живой не сяду. Да и у англичан тоже. Это всё равно, что Родину продать. Получится, что нас правильно сажали, и тогда всё напрасно. Значит, они правы во всем, а мы пыль лагерная, вши-недокормки. И в Америке не сядем, они наш аппарат раскурочат себе на пользу, а мы, значит, как ссученные, будем с этими собаками в цирке подъедаться?

— А куда лететь-то? — Васильев выпустил собаку из рук, и она поплыла в воздухе, смешно дёргая лапами. — Планет много, не то семь, не то девять…Может, на Марс?

Петров задумался.

— Нет. На Марс не пойдём, я слышал, что там каналов много.

— Ну и что, что много? — удивился Васильев.

— Мне Каналстроя и его каналов в жизни хватило. Мне хватило и Имени Москвы, и Главного Туркменского. Я к Марсу оттого большого доверия не испытываю. Мы к Венере пойдём, — и Петров подмигнул. — Только держись.

И он, пристегнувшись к креслу, налёг на штурвал.

Корабль чуть принял вправо и накренился.

Васильев приник к иллюминатору, тыча пальцем туда, где неслись мимо них необжитые вольные звёзды.

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2007

(обратно)

История про фантастов и их конвенты и прочие дела, написанная как бы вдогон

Я надеюсь, что это последняя актуальная история про фантастов на сейчас — надо бы сделать перерыв, и я надеюсь, что он будет долгий. Просто, как завещал нам Бродский — погружаясь, нужно коснуться рукой дна, а потом уж попытаться всплыть.

Тут дело в том, что то, о чём я писал года три назад, начало сбываться — все заговорили, наконец, включая лауреатов, что все эти фантастические премии — полная фигня. Молодых талантливых авторов (МТА — слышишь, midianin, хоть не ты это придумал, но это ты принёс его людям. Память об этом прометеевом подвиге вечна) начали весело травить — ну просто потому что невозможно нормальному человеку их читать, даже если он повязан корпоративными обязательствами.

При этом ситуация травлли напоминала районный Дом культуры, где в зале сидит хармсовский персонаж и молодые тталантливые авторы выходят перед ним по очереди и пафосно говорят: "Я писатель!" Из зала им отвечают: "А по-моему, ты говно!" Писатели по очереди падают и умирают, трупами завалена вся сцна, но очередь не кончается. Эта очередь на Голгофу опоясывает Дом Культуры три раза.

Из знаменитого пассажа "мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает Мадонну Рафаэля" время убрало пафос. К фантастике он применим без возмущения — ну, не смешно про звезздолёты. И неинтересно. Пошли дальше, несмешно ведь — и все дела. Человек несамодостаточный (которому по недомыслию мало честного признания в группе друзей) сразу начинает возмущаться: как посмели? Сам-то ты кто? Вы нам в душу плюнули! Это всё от того, что современному писателю хочется внимания, даже когда его ругают. А иногда это единственный драгоценный отклик. У него даже акцент смещён с текста на социализацию. Писатель представляет себя через рефлексию, а не через книгу.

Причём все эти свары ведутся людьми, которые употребляют понятия, что в головах не устоялись, и которые каждый понимает, как Бог на душу положит. Вон как Нестеров смутил народ, как закорричали массы, споря о мастерах сюжета:

— Синдерюшкин — голова!

— Нет, Фердипюксов!

— Да ну, Пупкин! Пупкин — сюжетник!

Вот если бы кто провёл эксперимент следующего свойства — пусть, каждый, кто выкликает эти дикие имена, пересказал бы сюжет в двух строчках комментария (Да, две строчки это много, но в одной, увы, спорщики всё равно не сумеют). Там и поговорим — об оригинальности сюжета, о том, что можно сравнивать с Западом… А то ишь — Перумов, Пехов, Пелевин, Гомер, Мильтон и Паниковский.

Всё это, по-моему, какое-то сплошное мытьё полов на "Титанике". Причём необязательно, чтобы "Титаник-Фантастика" тонул, с громким треском напоровшись на айсберг. Тут корабль медленно погружается в воду, по сантиметру в год. Годами престарелые пассажиры бродят по щиколотку в воде, оркестр из дряхлых старцев играет не прерываясь, но постоянно фальшивит — и всё это происходит десятилетиями на траверзе статуи Свободы, в ста метрах от берега.

МТА тут, конечно, не причём. Как раз их-то и жальче всего — они впрыгнули на "Титаник" в последний момент, думая, что тут хорошо кормят, прекрасный вид и творческая музыка сфер. А те, кто был там раньше — другие. Мы — меланхоличный оркестр со скрипочками.

В комментариях к одному из предыдущих постов на эту тему мы говорили с одним хорошим человеком, и он защищал РОСКОН^[5] от сравнения с РИФом. То есть, он вхож и туда и туда, но признаться в том, что РИФ (при всём брюзжании некоторых специалистов в его адрес) — некое подобие конференции, а Конвенты — поездка на шашлыки, как-то неловко.

Кстати, лучшее описание всех плюсов и минусов этого дела я видел в "Большой пайке" Дубова — ведь и я ездил на все эти конеренции и начинал со Школы молодого учёного. Но я о другом.

Из программ этих мероприятий это видно: потому что одно дело лекция Головачёва о зависти, а другое дело — это. Там же по ссылкам можно сходить, прочитать расшифровку тем. Или лекция Михаила Ахманова «Странности в поведении инопланетных пришельцев, посещающих Землю» серёзнее РИФовский семинаров?

Публично за пределами фэндома сказать, что конвентные семинары серёзнее рифовских нельзя. Повяжут, начнут колоть всякую медицинскую дрянь. Поскольку Конвент — скорее развлечение, а РИФ отражение поступи больших финансовых батальонов (ну и развлечение тоже). Я единственно против выдавания развлечения (которое я люблю, кстати) за серьёзную работу.

Меж тем, Конвент прошёл^[6], всё успешно, публика довольна, эскадрон бронзовых серебряных и золотых Георгиев-Победоносцев разошёлся по писательским сервантам. О наградах и стоит поговорить: я очень часто с некоторой скептичностью говорил о фантастических премиях, и надо сказать, был не совсем прав. Нет, я не отказываюсь от того, что эти премии напоминают медали на собачьих выставках — этому, этому, и ещё этому, а вот этому — чтобы было не обидно. Ну, и кроме сорока секунд тщеславия мало что дают (Сколько я наблюдаю, все попытки дать им постоянное денежное содержание традицией не стали. Да и в рекламных кампаниях особенно не работают). Но я упустил очень важную деталь, и сейчас она, мне кажется, стала всем видна. Так называемые «демократические» премии, которые присуждаются общим голосованием, становятся, на самом деле очень интересным поводом для изучения фэндома, а говоря грубо, конвентной тусовки. Сам выбор лауреата имеет опосредованное отношение к литературе — по сути, голосуют за человека, а не за текст.

Тут есть некоторые специфические особенности — фантастики много, в списке для голосования чуть не шестьсот романов, ворох рассказов (причём, если автор напечатал несколько рассказов в сборнике, то они в номинационном списке «разведены» в отдельные позиции, и вероятность этого автора подняться на сцену становится существенно меньше). Понятна и неполнота списка — он пока остаётся всё же корпоративным (в него не попадают, скажем, статьи из «Нового литературного обозрения», или авторы не признанные корпорацией). Составители резонно сетуют на обилие текстов и просят авторов самим сообщать о своих достижениях. Мне, правда, сложно представить себе Пепперштейна, пишущего письмо с просьбой включить свои «Военные рассказы» в какую-нибудь номинацию. Эти народные голосования — индикатор представлений тусовки о писателях (иногда представлений вполне мифологических). Это невеликое открытие, как и то, что никто из голосующих не читал шестьсот романов, а вдруг какие-нибудь «Галактические пауки вторгаются на Альдебаран» может оказаться шедевром, затмевающим Борхеса и Джойса. Так что премии — удивительно интересный инструмент изучения корпоративного сознания (не читателя вообще, нет — к тиражам и прочим счётно-коммерческим успехам они имеют такое же опосредованное отношение, как и к литературным качествам).

Конвенты ещё очень интересное место наблюдение за социальными группами. Например, как история всякого движения переживает стадию пассионарности, затем наступает акмэ и дальше валится в стагнационную яму или перерождается — да-да, привет историческому фантасту Льву Николаевичу Гумилёву — точно так же и фэндом проживает эти стадии. Людей, вовлечённых в мероприятие, становится больше, и из единого организма Конвент превращается в место встречи десятка не связанных друг с другом групп. На смену стилю молодых разгильдяев приходят большие батальоны коммерческой литературы. То есть, кто-то продолжает пьянствовать в образе стареющего разгильдяя, а кто-то занят своими прагматичными делами или вылез из стахановского мегабайтного забоя на пару дней, чтобы переговорить с друзьями.

История фэндома напоминает историю КСП, то есть клубов-конкурсов самодеятельной песни — с теми же встречами на природе, с весёлым пьянством. А потом дороги расходятся, начинается эстрадный чёс, появляется Шуфутинский, исполняющий слезоточивые песни Митяева, барды создают мюзиклы… Кто-то живёт от одного Грушинского фестиваля до другого, а кто-то уныло продолжает теребить струны на кухне.

Корпорация «КСП» просто прошла этот путь раньше, а корпорация «Фантастика» — проходит чуть позже.^[7]

Может показаться, что в этих словах есть сожаление — вовсе нет. Умирание старого уклада не всегда означает смерть, часто это просто перерождение — за последние пять лет оказалось, что огромное количество неплохих писателей вне Коорпорации "Фантастика" пишут тексты, наполненные разного типа фантастикой — социальной, мистической, какой угодно. Конкуренции внутри Корпорации «Фантастика» действительно немного, а вот если начать читать ту литературу, что сейчас понемногу, несколько стыдливо, как иностранные фильмы в середине восьмидесятых, вводят в номинационные списки — конкуренция ого-го какая. Никакой монополии на "фантастическое" у Корпорации нет — как верно понял меня Пирогов, дух фантастики, дышит теперь не в специально отведённых местах, а в "литературе вообще", то есть где хочет. И не только покойный Воннегут говорит: Да какой я вам фантаст? Пойдите прочь, дураки" или там Алексей Иванов, что дистанцируется от Корпорации в духе "Отойди, милейший, от тебя курицей пахнет". Тут либо состязаться с «Орфографией» Быкова (или там чем ещё), с миром вне корпорации, либо ступить на жёсткий потогонный путь массовой культуры.

Не многим хватит мужества признаться, что современная фантастика — нормальная часть массовой культуры, и судиться должна по законам масскульта.

Баста карапузики, кончилися танцы — так кстати, называлась одна статья про Сеть, очень обсуждавшаяся несколько лет назад. И нечего прикрываться иллюзиями о былом величии, отдушине свободной мысли и восторгами читателей. Такой тип литературы, как интуитивно выделяемая «фантастика» — развивается, а вот корпоративная литература фантастической тусовки, с её сборниками о космических пауках, с многосерийным фэнтези, похожим на подписи к девичьим рисункам в школьных тетрадях с принцессами и рыцарями, унылые реваншистские боевики — вот они-то как раз развиваются мало.

У литературы «вала» есть, конечно, возможность развития — это крепкий профессионализм исполнителей. Сейчас его нет, есть этот пресловутый вал, берущий дешевизной — ведро с гайками, проданное под видом автомобиля. Есть солдаты массовой культуры, призывники и добровольцы без воинских специальностей, а вот снайперов, радистов и штурманов среди них мало. Примерно через пять лет слово "фантастика" будет ассоциироваться не с былым величием "Стругацкие-Булычёв-Брэдбери-не-забудем-ни-простим", а с безликими серийными романами "Майор Меченый спасает вселенную-3. Битва с космическими пауками". (Я на ходу придумал это название, и очень жаль, если оно уже занято).

Жалко ли, что эти книги свалятся в пропасть небытия? Да не очень.

Печально ли, что фантастика как таковая прорастёт помимо фэндома и Корпорации «Фантастика», как это происходит сейчас? Да ничуть.

Повод собраться и выпить найдётся — люди-то сплошь неплохие. Плохих людей вовсе нет.

Извините, если кого обидел.

13 апреля 2007

(обратно)

История про самодеятельность

Ходил смотреть на самодеятельность учёных Это довольно странная история про двадцатилетний юбилей самодеятельного коллектива под названием "Дуэт", который я давно знаю и даже дружил с некоторыми основателями. В моей стране отношение к ученым особое — с наполеоновским желание поместить их в середину вместе с ослами. (Правда, из других соображений, нежели Буонапарте). Ученые всё время были с какими-то зверями — то с лягушками в банке, то превращались в священных коров, то возвращались в стойло к ослам.

Потом как-то разом учёные стали не в цене, и я разглядывал развалины подмосковных институтов, опутанные старой колючей проволокой — ржавой и ломкой.

Два места меня всегда занимали в этом ряду — санаторий "Узкое" и Дом Ученых на Кропоткинской. Это был консервированный быт науки даже не собственно советского, а вымышленного имперского времени: Бомба создана только что, приборы в лабораториях стоят на дубовых столах, сверкают начищенной медью. Балясины на лестницах помнят княжеских детей. Рояль — обязательная деталь обстановки. Деревья в парках шелестят по-прежнему, и те хозяева, что уцелели, все так же пьют на верандах чай — прислуга в наколках (в исконном, разумеется, понимании), а на столе — варенье, сваренное не по способу семьи Левина, а по способу семьи Китти.

А теперь я обонял запах стариков, собранных в одном зале. Были, впрочем, внуки и внучки. Среди них, привлеченных для транспортировки старшего поколения, мне более нравились внучки.

Пожилые ученые пели удивительно фальшиво, пожилой ударник был похож на дождь, равномерно молотящий по жестяной дачной крыше. Но тут на сцену выбежали пригожие девки в гладких черных колготках — это был беспроигрышный вариант.

Вот пригожие девки меня всегда занимали — критерием правильного мероприятия было присутствие пригожих девок. Ведь у пригожих девок каждый вечер — тендер, и дурного они не выбирают. (В некоторых случаях пригожих девокможно заменить на телевидение). Что там у них за жизнь, что это за кордебалет я не выяснил. Значит, не всё так плохо.

Я видал много капустников — пионерских и комсомольских, поставленных по методичке, видал кавеэнщиков, шутки которых за два года обычно опускаются ниже на метр, видал и корпоративное самодеятельное веселье. Политические шутки ведь — особая статья. Рецепт этого юмора прост — переделанные песни. Или репризы, в которых шелестят прошлые имена: Завеюрха… Что за Заверюха? Куда? Сосковец… Зачем Сосковец, чего? А уж Собчак стал теперь окончательно женского рода.

Стариковский запах этих шуток был как визит к родственнику в Коровино-Фуниково, где жирные кастрюли и загнутый линолеум на кухне. Это были шутки периода Перестройки. Особые словоформы эпохи коллективных просмотров Сессии Верховного Совета.

Когда точка общественного интереса на чем-то сосредоточена, как была когда-то на физиках, а потом на писателях, а теперь на артистах, то и капустники из этого пула в цене. Но жизнь прихотлива — и запоздавшие капустники несчастны, как стихи на юбилей завотделом, как кошка под дождём.

Тут вот еще что важно — удивительно, как беззащитна политическая сатира, если к ней относится серьезно. Если политические шутки недавних времён перебирать как увядшую листву и швырять в камин по тютчевскому завету — куда ни шло. Но вот серьёзность… Это проблема личного восприятия, впрочем.

Но зал был полон, всем билетов не хватило.

— Замечательно! Просто прекрасно, — бормотали старики, ёрзая в креслах.

Но кто бросит камень в этих людей? Уж не я.

Потому у них была дискотека — от тех кому за шестьдесят, и кому за восемьдесят — и было у меня впечатление, будто я попал на сходку друидов, и подсматриваю их обряды из-за куста. Старикам было похрен, впрочем, кто на них смотрит. Одна из гостей обмахивалась веером, и было понятно, что её учила работать веером бонна, а не кино из заграничной жизни. А вот был старик со слуховым аппаратом, что вёл партнёршу в вальсе сквозь угрюмое диско. Нет, у них была своя правда, как не крути. У стариков был свой круг и слава, а я сам был тот ещё гондон — с меня спрос особый, и оправдаться мне невозможно. У стариков была Бомба, диссидентская фронда и цэ-пэ-тэ диаграммы, а у меня хуй чего было. Что я выну из кармана? Именно что хуй.

Даже девки были не мои.

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2007

(обратно)

История про Ефремова

За утренним кофе начал думать об Иване Ефремове.

С ним очень странные дела — как у настоящего героя, темно и странно его происхождение. Вообще, признаком настоящего великого человека должна являться путаница если не в родственниках, то в дате рождения. Ефремов, если считать по новому стилю, родился 22 апреля 1907 г. в Вырице под Петербургом. Родился он, по всей видимости раньше брака между купцом и крестьянкой, но дальше начинается фантастика — потому что отчество Ефремова становится загадкой — потому что

Отец мальчика (в то время Антип Харитонович) в этой метрике ещё не значится, поскольку брак был оформлен позднее, что вытекает далее из той же выписки: "Определением Санкт-Петербургского окружного суда от 18 декабря 1910 г. значится в сей статье Иоанн, признан законным сыном титулярного советника Антона Харитоновича Ефремова и жены его Варвары Александровны"[Центральный государственный исторический архив С.-Петербурга. Ф.19. Оп.127. Д.2183. Л.177–178. Выписка сделана санкт-петербургским историком В.Я.Никифоровым]. Отсюда же вытекает, что отец, значившийся в более ранних документах как Антип, сменил своё имя на Антон в период до декабря 1910 г. Возможно, у Ивана Антоновича не было справки о рождении (революция, гражданская война, переезды) и при поступлении на работу возраст его устанавливала медицинская комиссия. Она "состарила" его на один год. В феврале 1967 г. Иван Антонович по предложению Союза писателей в связи с награждением вторым [1] орденом Трудового Красного Знамени составил лапидарную, почти анкетную автобиографию. В примечаниях к ней он писал: "Следует иметь в виду, что в те годы (с середины 20-х годов. — П.Ч.), при отсутствии паспортного режима, м н о г и е, и я в т о м ч и с л е (разрядка моя. — П.Ч.), несколько прибавляли себе года, если позволяло физическое развитие". Так, с указанной вначале датой, вошедшей в литературу и справочные издания, Иван Антонович прожил всю жизнь. Поэтому не имеет смысла вдаваться в юридические тонкости и менять закрепившуюся, канонизированную дату, хотя она имеет характер "артефакта"". (П.К.Чудинов. К портрету современника // Иван Антонович Ефремов. Переиска с учёными. Неизданные работы. — М.: "Наука", 1994. С. 6–7).

Оттого, кстати, столетний юбилей Ефремова собираются справлять два года подряд.

Но тут началась Гражданская война, родители развелись, дети остались у родных, маленький Ефремов жил у Чёрного моря, а затем после мореходки в Петрограде, ходил по Каспию и Охотскому морю.

А вот потом море заменилось геологией, Иван Ефремов в середине тридцатых годов заканчивает Гордый институт. Ещё раньше он участвовал в научных исследованиях "на местности", а после Отечественной войны сам руководил экспедициями.

И в этой жизни он решительно преуспел став в 1940 году доктором р биологических наук и основав тафономию, то есть раздел палеонтологии, что занимается распределением естественного захоронения разных организмов. И Государственную премию СССР в 1952 году он получил, понятное дело, вовсе не за литературу.

В научную состоятельность Ефремова нужно просто поверить — потому что если возник бы слух, что что-то не так, то не-специалист его не может проверить, а но он и не возник — тут своего рода эффект Advocatus diaboli — его репутация проверена временем.

Литературу можно было бы считать академической забавой — так академик Раушенбах, славный в космической истории СССР, начинает заниматься ттеорией живописи, академик Фоменко получает скандальную сллву "нового хроноложца"… Но литература пришла не "после", а "одновременно".

Ефремов умирает в Москве 5 октября 1972, став настоящей легендой — о Великой Тайне, которую искали кагебэшники, в ходе многочасового обыска в квартире мёртвого писателя, ходят разнообразные слухи уже больше тридцати лет.

А вот и список (кроме книги "Тафономия и географическая летопись" (1950) стоящей особняком самые знаменитые тексты Ефремова, принёсшие ему славу, если записать их столбиком, выглядят так:

Встреча над Тускаророй, Пять румбов (1944),

Белый рог (1945),

Алмазная труба (1946).

Звездные корабли (1948),

полудокументальная Дорога ветров (1956),

дилогия Великая дуга: (На краю Ойкумены, 1949, и Путешествие Баурджеда, (1953),

Туманность Андромеды (1957),

Cor Serpentis (Сердце змеи, 1959),

Таис Афинская (1972),

Лезвие бритвы (1962)

Час быка (1968).

Ефремов — настоящий харизматик. Причём такой, что становится харизматиком вообще, без разбора черт. Он занимался довольно разными вещами — и адепты одной часто не понимают в других — и наоборот.

А, вот ещё хитрая штука — вокруг Ефремова уже сформировалась пара полурелигиозных обществ, которые утверждают, что геолог-писатель обладал Тайным Знанием и черпал — сюжеты, подсказки и науку из Космоса. Это тоже важный признак — вот мало кто читал Рериха, но механизм общественного признания тот же. Старец, беседующий с Коксосом. Есть "Центр ноосферных знаний и культуры имени Ивана Ефремова", есть "Клуб фантастики и прогностики им. Ивана Ефремова" (София, Болгария), есть ещё несколько образований.

То есть, мы имеем дело как бы с тремя Ефремовами — учёным, писателем и визионером.

Но Ефремова, в отличие от Рериха, можно читать — хоть и с некоторым трудом.

Впрочем, начнёшь рассуждать о кумирах, начнёшь переставлять статуи, так по предсказаниям Флобера, позолота останется на твоих пальцах, закричат "ату-ату!" — и поди потом оправдывайся, что хотел лишь переставить кумиров в место где посветлее.

[1] Правда, П.К. Чудинов в "ШТРИХИ К БИОГРАФИИ И.А.ЕФРЕМОВА" пишет: "Иван Антонович был награжден дважды: Орденом Трудового Красного знамени, как значилось в газете "Известия" за коммунистическое воспитание молодого поколения, орденом "Знак Почета" по литературной части и Государственной премией за "Тафономию".

Извините, если кого обидел.

15 апреля 2007

(обратно)

История про Ефремова — ещё одна

Впрочем, если вы не любите Ефремова, то, значит, вы просто не умеете его готовить.

Ефремовский роман — это что-то вроде прогулки по заброшенным зданиям — перечитывание "Туманности Андромеды" что-то вроде путешествия по старому Речному вокзалу в Москве. Полусбитая лепнина, забытые уже гербы, величественные колонны и шпили — запустение и трава, проросшая сквозь асфальт причалов.

"Лезвие бритвы" — что-то вроде заросшего мочалой научного городка, где учёные сначала полдались в йогу, потом в поиски паронормального, и, наконец, были вынуждены остановиться на сыроедении.

Причём тут в Сети идёт битва молодых фантастов с меланхоличными старичками — так грамотный и амбициозный молодой талантливый автор тут же процитировал бы:

"— …Товарищи спят, и сейчас нас только двое бодрствующих в космосе, и до Земли пятьдесят биллионов километров — всего полтора парсека!

— И анамезона только на один разгон! — Ужас и восторг звучали в возгласе девушки.

Двумя стремительными шагами начальник тридцать седьмой звездной экспедиции Эрг Hoop достиг багряного циферблата"…

— Что?! — закричит молодой талантливый автор, — И вам после этого не стыдно нас упрекать? Не стыдно нам пинать за картонных персонажей, ложный пафос и странноязычие? А не в падлу вам премии имени Ивана Ефремова получать?! А именем святым его клясться?!

И если мне будут говорить, что в других романах этого чудесного стиля нет вовсе — так нет, его там есть, как говорят в придуманной кем-то Одессе.

"Так человечество, борясь со свойственным людям стремлением забывать неприятное, ограждает себя от неверных дорог и повторения прошлых неудач, которых было много в докоммунистической истории. Уже в ЭРМ определилась огромная разница между силами и материальными средствами, какие человечество тратило на медицину и на науку военного и технического значения. Лучшие умы были заняты в физике, химии, математике. Шаг за шагом биология и медицина расходились с физико-математическими науками в своем представлении о мире, хотя внешне широко пользовались их методами и аппаратами исследования. В результате окружающая человека природа и он сам как часть ее предстали перед человечеством как нечто враждебное, долженствующее быть подчиненным временным целям общества. Ученые забыли, что великое равновесие природы и конструкция организма есть результат исторического пути невообразимой длительности и сложности, в подчинении и взаимосвязи интегральных частей. Изучение этой сложности, хотя бы в общих чертах, требовало многовековой работы, а земное человечество принялось неосмотрительно и торопливо приспосабливать природу к переходящим утилитарным целям, не считаясь с необходимыми людям биологическими условиями жизни. И человек — наследник мучительного миллиардолетнего пути, пройденного планетой, — как неблагодарный и неразумный сын принялся растрачивать, переводить в энтропию основной капитал, ему доставшийся: накопленную в биосфере энергию, которая, как взведенная когда-то пружина, послужила для технического прыжка человечества…"

Или:

"Я поняла, — перебила Афра. — Даже ничтожные отклонения от привычного облика создают уродство, а тут вероятность отклонений слишком велика. Ведь незначительные отклонения формы: отсутствие носа, век, губ на человеческом лице, вызванные травмой, воспринимаются нами как уродство и страшны именно тем, что они на общей человеческой основе. Морда лошади или собаки очень резко отличается от человеческого лица, и тем не менее она не уродлива, даже красива. Это потому, что в ней красота целесообразности, в то время как на травмированном человеческом лице гармония нарушена…

— Следовательно, если они будут по облику очень далеки от нас, то не покажутся нам уродливыми? А если такие же, как мы, но с рогами и хоботами? — не сдавался Тэй.

— Рога мыслящему существу не нужны и никогда у него не будут. (Тут всякий читатель кричит "Пиздец! Пизздец!" Пиздец! — но мы его прогоняем в сад). Нос может быть вытянут наподобие хобота (хотя хобот при наличии рук, без которых не может быть человека, тоже не нужен). Это будет частный случай, необязательное условие строения мыслящего существа. Но все, что складывается исторически, в результате естественного отбора, становится закономерностью, неким средним из множества отклонений.

Тут-то выступает во всей красоте всесторонняя целесообразность. И я не жду рогатых и хвостатых чудовищ во встречном звездолете — там им не быть! Только низшие формы жизни очень разнообразны; чем выше, тем они более похожи друг на друга. Палеонтология показывает нам, в какие жесткие рамки вправляло высшие организмы эволюционное развитие — вспомните о сотнях случаев полного внешнего сходства у высших позвоночных из совершенно различных подклассов — сумчатых и плацентарных."

В общем, всё есть вода. Так говорит гость мой Фалес, всё есть воздух, сказал мне юный Анаксимен, а у ж что сказала Торговка Разных Фруктов, мы вам и рассказывать не будем. Нечего.

И так уже запел какой-то палеонтологический минерал.

И, надо сказать, что этот стиль вызывал пародии, в одной из которых встречались в космосе два звездолёта, и, чтобы объясниться друг с другом, пилоты на капитанских мостиках использовали язык танцев. Обнажившись (ну, разумеется, обнажившись!) они плясали и землянин сразу понимал, что его сердце отдано прекрасной инопланетянке.

Но товарищи остужали его пыл: "Прости, брат, — говорили они ему. — Форма груди этой девушки показывает, что на их планете дышат сероводородом" (Или фтором, но в пародии, кажется, был всё-таки сероводород)… "Но ничего, дружище, ничего, — говорят пилоту, — ещё сорок поколений эволюции, и мы тоже будем нюхать сероводород как воздух".

Извините, если кого обидел.

16 апреля 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXLII

— Подобные рассуждения о "филологах", знаете ли…

— Я бы вообще всех филологов бы вывел к оврагу.

— А кто же тогда про сюжет с фабулой стал бы делать волнующие открытия? Вот откуда б вы узнали о сюжете и фабуле? Неужели же сами бы стали трудиться, пальчики о клаву бить? Ох уж эти московские…

— Я не понимаю, отчего в вашем призрачном городе вы так тревожны? Приличного человека вообще такие вопросы не должны волновать. Меня вот совершенно не волнуют.

Какой там сюжет? Какая тут фабула? Какая разница? Хуй знает. Я не знаю, и ничего себе — приличный человек, между прочим. Вилкой пользуюсь.

— И водку в кальян льёте. Делают так, скажите мне, приличные люди?

И вилки у вас все гнутые, мне все время разгибать их приходится, чтобы попасть в сморчок, который вы в ослеплении груздем величаете. И книги у вас на полу лежат кучей, и Талдыгундин среди них, и Пфальц-Голштинник.

— Ну уж нет. Опять у вас аберрация. Водку в кальян это вы лили, а не я. Пфальц-Голштинник у меня никогда на полу не лежала. У неё, слава Богу, муж есть, и она приличная женщина. Кто такой Талдыгундин я и вовсе не знаю.

А вилки произвели китайцы — с них и спрашивайте. Года два назад вы сами на этих вилках окалину нашли, и ничего, не жаловались.

— Ваша жизненная позиция целиком выстроена на фундаменте отрицания очевидного: вы при мне несколько раз попрали пятой книги этих великих писателей, пробираясь из одного угла комнаты в другой, вы и сами не знаете всего того мусора, которым заполнили дом — и это, надо признать, печально; Талдыгундин притом у вас с закладками — почитываете… И отчего ж вилки китайские? Кто намекал на наследство тетушки-фрейлины?

— Вот видите, какие у вас фантазии от пива? Я ведь фантастов, да и прочие книги не читаю — мне их пересказывает брат Мидянин. Как я могу попирать пятой (если бы и захотел) рассказ Мидянина? Он же состоит из колебаний воздуха! Да-с! Стыдно-с!

А вилки — да, теперь китайские. Фрейлинские вы, когда приходили вместе с каким-то Панаевым пьяные и того-с… Спиздили-с.

— Да уж когда вы пятой-то книги попирали, стыдно-то вам не было, а теперь все на Мидянина валите, который хороший и вообще "да-с" говорите. И вы тут решительно упоминаете слово "спиздили", а ведь уже буквально всем про вас буквально все известно, ведь вас уже и из критиков хотят попросить, причем — попросить как следует..

— Из критиков?! С тем же успехом меня можно попросить из Шведской академии. Пусть сначала они меня туда примут, а то — ишь.

Старинные вилки украли ещё в 2005 году. Теперь ими в Питере едят — те самые сосиски, что хозяин отнял у кота и подал московским гостям. Пронина тогда ещё врачи с поезда снимали. Помнишь, Пронин?

— Так это были врачи?!

— Ты меня удивляешь. Ты же сам с одной белый халат снимал. А стетоскоп, наоборот, велел ей не снимать.

— Я всё же вмешаюсь. Во-первых, я те вилки давно пропил в дни черного безденежья, а во-вторых, это были не ваши вилки.

— Так вы же сказали сами: «Погляди, Владимир Сергеевич, на китайский ритуал!.. Видишь вот у тебя вилочки и ложечки серебряные? А вот видишь, их нет. Такой вот ритуал, понимаешь? Были — а вот и нет»!.. А потом напряглись страшно, да как заорёте: «Ло-о-ожки не-е-ет»!

А потом уехали с узелком, из которого ручки с вензелями торчали. Маленьким, но увесистым. И я остался в городе-герое Москва в ужасной прострации.

— Это когда я ваш буфет старинный на грузовик грузил с целью в ломбард свезти и еще два дня гулять? Ну так бы и говорили! Это же совсем другой случай, особый: я как увидел, что вы опять водку в кальян льёте, сразу смекнул: дело плохо, нужно Березину помочь с наличкой, да вот и буфет поблизости не очень старый ещё.

— Слушайте, вы перестанете, наконец, путать кальян и графин?!

Нет, я понимаю, вы большой человек, академик, целой Кунсткамерой заведуете — и когда проходите в залы, все уродцы в банках просыпаются, хлопают глазами и честь вам отдают. С пониманием так же, про подъезды и парадные, поребрики там всякие. Но мы, москвичи, пьём водку из графинчиков, м это графин, а не кальян.

— А, так это у вас графин такой — со шлангом и дым идет? Ну, Москва! Ну, столица нашей краснознаменной родины! Придумают же!

— Это всё у вас от пива и пахитосок. Эко придумали! Дым идёт… А шланг — это от клизмы. Но я думал, что вы не хотите об этом вспоминать.

— Вы и горазды в Москве-то! Шланг от клизмы к графинчику приделать! А пива в вашем доме вовсе не дождешься, хоть головой о холодильник бейся.

— Да нет, графинчик был сначала, а моя дружеская помощь потом. Правда, затем вы снова захотели графинчик, но я пресёк. Вам пришлось ограничится пивом.

Извините, если кого обидел.

17 апреля 2007

(обратно)

История про трубку

Вот что я расскажу: у меня была фёдоровская трубка. Фёдоровская трубка — это тогда было сильно. Я купил её за сорок рублей в городе Ленинграде, в одной квартире на Васильевском острове. При этом сорок рублей был не хуй собачачий, а моя месячная стипендия.

А на улице реял кумачом прошлый строй — в общем, это были большие деньги.

Продавец действительно знал Фёдорова, которого к тому моменту прославил Юрий Рост, и продавцу я доверял.

К тому же он тыкал пальцем в клеймо, латинскую "F", и говорил, что на три такие буквы не хватит и профессорской зарплаты, а у меня буква одна, но как раз — по чину и деньгам.

Тогда меня просто разводили, и это я хорошо понимал своими студенческими мозгами.

Но это была фёдоровская трубка, вот в чём дело.

А вот сейчас я вспомнил эту историю, пытаясь понять, как была устроена слава этого эксцентричного человека. Такое впечатление, что его трубки были в СССР чем-то вроде хорошего армянского коньяка — лучшим из имеющегося.

Сейчас состоятельные люди познакомились с трубочными лавками всего мира, насорили там деньгами и навезли всякого. Но трубка — такое дело, что понтов там всегда больше, чем вереска и эбонита.

Вот если кто спиздит из музея в Гори знаменитую трубку (я там видел их много) — то и хер бы с тем, красива она или нет. Я бы, правда, ещё десять раз подумал, чтобы такую набить.

Впрочем, один старик, которого я знал, целый час дрался с каким-то альпийским стрелком, наконец зарезал его, и без колебаний скурил весь трофейный табак, зажав в зубах австрийскую трубку.

Всяко бывает.

А фёдоровский шансон, который я слышал в записях, мне, увы, совсем не понравился.

Ну, а в хорошей книге Гаева сказано так: "Оценить трубки Фёдорова как плохие или хорошие невозможно. Их историческая ценность бесспорна. Что же касается красоты, то здесь нельзя дать однозначный ответ: есть как обращающие на себя внимание, так и не представляющие никакого интереса работы. У Фёдорова почти нет фигурных трубок, как правило, это вариации классических форм (хотя вряд ли он был знаком с классификацией Данхилла). Встречаются оригинальные модели с глубокой чашей, видимо, для заядлых курильщиков. Поверхность обычно гладкая, рустированные трубки попадаются реже. Из декоративных элементов можно назвать металлические кольца, многие имеют длинный чубук".

Ну а трубку мою украли в год падения Советской власти, тем же летом. Какие-то мальчишки залезли в квартиру, где я жил временно, и стащили ящик с трубками (остальные были польские, дешёвые и неважные) и банку со старыми, но не старинными монетами.

Извините, если кого обидел.

bent-bulldog

bent-dublin

bent-pot

bent-billiard

bent-apple

prince

straight-rhodesian

zulu

liverpool

poker

pot

dublin

horn

hungarian

canadian

cherrywood

churchwarden

diplomat

bulldog

calabash

bent-rhodesian

billiard

brandy

И ещё раз: Извините, если кого обидел.

18 апреля 2007

(обратно)

История про секстант

А вот практиковал ли кто определение на местности, в море или в полёте с помощью секстанта? А то у нас на кафедре секстант был, я в руках его вертел-вертел, в окуляр глядел-глядел, да и положил на место.

А то мне надо задать вопрос по поводу термина "закат солнца вручную".

Один знатный советский журналист так назвал свою книгу, при этом написал в главе о полярном штурмане Аккуратове: "Замечу, кстати, что к названию этой книги Валентин Иванович имеет самое прямое отношение. Оно — известная перефразировка выражения (сленг), которым пользовались авиаторы и моряки, «поднимающие» или «опускающие» солнечный диск над горизонтом. До создания специальных приборов подобную операцию в высоких широтах проделывали с помощью капли древесной смолы. Оптическое свойство смолы открыл еще в годы первой арктической зимовки как раз Аккуратов".

Хуёвая, я скажу, это журналистика — если человек не может объяснить доходчиво, как политику Партии, название своей книги. Надо что-нибудь сообщить про эту книжку orbi et urbi, как обычно вворачивает Максим Соколов.

Так вот, вопрос вот о чём — я теоретически знаю работу со секстантом, и два солнца и проч., и проч. Так что имеется в виду под "закатом солнца вручную"? Я об этом как-то уже спрашивал, но, увы, ответы меня не удовлетворили.

Извините, если кого обидел.

20 апреля 2007

(обратно)

История про советскую журналистику

К предыдущему посту. Там я уже коснулся этого краем.

Не самые лучше книги могут принести изрядно пользы.

Так вот, у журналистов есть общая безумная мысль (не знаю, кто им её внушил) — что литература лучше журналистики. Ну там, что газета живёт один день, а вот книга — типа, вечна.

Мне повезло, потому что я двигался в противоположном направлении, и быстро понял, что ничего не лучше никого.

Так вот всякий журналист норовит потом издать книгу из своих очерков — не пропадать же добру.

С советскими журналистами произошёл очень интересный опыт — они были жутко могущественны (всякое печатное слово требовало реакции, подразумевалось, что это опосредованное слово власти), и потом очеловеченные очерки расходились тиражом сто тысяч. Причём, кроме журналиста, никого никуда не пускали. Можно запросто быть в каждой бочке затычкой, если ты журналист — это просто входит в соцпакет, в условия контракта.

Для того, чтобы стороннему человеку полететь в стратегическом бомбардировщике, ему нужно быть журналистом. Или Президентом Путиным — впрочем, Путин не совсем посторонний — он ещё и Главнокомандующий над всеми бомбардировщиками. А журналист — так.

А в СССР это было так вдвойне, как в том самом анекдоте: "Нелёгкая журналистская судьба забросила нас в Париж".

Я бы не сказал, что выходящие отдельной книжкой плачи Панюшкина мне больно-то нравятся.

Но куда интереснее (хотя и менее виден) феномен советских журналистов, что печатают свои статьи сплавленные с воспоминаниями. Вот пишет абсолютно состоявшийся журналист о своей жизни, и, как итог каких-то очередных рассуждений приводит свои статьи. Всё бы хорошо, и я понимаю, что есть здоровый цинизм (что говорить о том, как тебя мучила цензура, понятное же дело), а можно скорбно сказать, что да, глядел я с Эйфелевой башни, а написал о забастовках французского пролетариата, смотрел на американские горы, а в голове складывался фельетон. Вот как мучила меня беспощадная жизнь.

Только беда, когда приложено то, что вышло — я в книге, о которой идёт речь, прочитал очерк о раненном лётчике, в госпиталь к которому торопится мать: "Седая женщина впервые поднималась над землей. Простая русская мать смотрела в темноту ночи. Самолет сжигал тысячи километров расстояния, разделяющего умирающего сына и ее, мать. Она ничего не видела. Она думала о сыне. «Дай мне его застать живым, — молила она судьбу. — Дайте мне увидеть его живым»". Ну ладно, тогда, может все так писали — но сейчас-то что?

То есть, тут есть две стороны проблемы — и если кто думает, что я хочу попинать советскую журналистику, то это не так. Она была ужасно интересная.

Первая — журналист, меняющий формат своих статей.

Вторая — у нас всегда существует внутренний и внешний заказчик на высказывание. И в Живом Журнале, как вы понимаете, тоже. Нас потталкивают внутреннее эмоциональное состояние, желание понравится друзьям и прочее, и прочее. Живой Журнал тем и хорош, что можно заглянуть лет на пять назад и ужаснуться. Ну, и себя изучить при этом.

Впрочем, пойду-ка я за груздями в лабаз.

Извините, если кого обидел.

20 апреля 2007

(обратно)

История дня

Но добрый Гесер их вылечил быстро, еще бы, абы кого не берут в замминистры…

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2007

(обратно)

История про советских журналистов

Я продолжу рассказывать про свои ощущения от советской журналистики. Понятно, что тема безбрежная, так я на всё и не замахиваюсь.

Я уже…

Так вот…

А…

Блядь, всё никак не начну. Нет, что-то в советской честной журналистике было. Был, например случай Шаварша Карапетяна. Для тех, кому меньше тридцати, надо пояснить, что это был такой чемпион по подводному скоростному плаванию, который на утренней тренировке увидел, как с дамбы в озеро упал троллейбус. Он много нырял, вытащил двадцать человек, и разменял на это свою спортивную карьеру.

Надо сказать, что он сейчас вполне жив, и месяц назад я ему руку жал и всякие уважительные слова говорил. Единственно, документы у него часто проверяют — но и фамилия в документах ментам вряд ли что-то говорит.

Так вот, советский журналист часто вытаскивал такого человека на поверхность, потому что не всегда обязательно было обеспечивать казённый героизм (об этом очень показательно написано у Довлатова и очерк про доярку). Отчего же нет?

После статьи журналиста народ начал требовать, чтобы Карапетяна сделали Героем Советского Союза, но ему как-то дали орден "Знак Почёта" (который в обиходе называли "Весёлые ребята"), и успокоились. Я считаю, что это очень правильно — вон, у Брежнева этих звёзд было пять штук, а народного уважения несколько меньше.

Так вот, часто советский журналист исполнял свой долг, и, в общем, общественное колесо крутилось, смазанное его чернилами. Потому что кроме как травить кого-то и очеловечивать вполне иногда сумасшедшие желания власти, нужно было что-то ещё.

Но я о другом — феномен советской журналистики очень интересная штука. Но куда не сунешься, кого не почитаешь книги людей в ней давно состоявшихся, всё слышу что-то не то. Либо какое-то придумывание якобы существующих корпоративных правил, порождающее крики "Наша профессия!", "Я двадцать лет в профессии", "Вон из профессии!", либо начинаются рассказы о себе, как противодействуя цензуре, они, мужественно и благородно намекнули в третьей строчке… И проч., и проч.

Нет, есть социологические и политологические исследования, одни более корректные, другие — менее. Но это совсем другое.

Нет, пока кроме Довлатова я ни одной книги про суть советской журналистики я не наблюдаю. Только какой он журналист.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2007

(обратно)

История про Карлсона просто к слову

Надо сказать, что когда я писал очередную историю про Карлсона, то обнаружил, что и Карлсон, и шведы вообще стали для меня универсальным средством познания мира. Ну вы все понимаете — то, ради чего ты затеял новое предприятие, выходит как-то криво и невнятно, но вот в пути ты обнаруживаешь массу интересного.

Это происходит как в сказке про "Аленький цветочек" — и комментарии излишни.

Так вот, в одной из этих историй про Карлсона, подрощеный Малыш думал о своём отце, погибшем где-то в ужасной России, и сам страшный царь-людоед попирал его тело, лежащее на чужой земле ботфортом, и была прочая Poltava.

Отходов сочинительского производства, как всегда, оказывается много, и очень хочется куда-то их пристроить. Ведь самое интересное всегда о том, что совы- не то, чем они кажутся, о том, что расхожие представления всегда неверны.

И история про шведов при Полаве не так проста, и история Карла прихотлива, и Мазепа вовсе не таков, каким его до сих пор объясняют русские учительницы литературы, сверяясь с Пушкиным.

Один из мифов о шведах суть тот, что получив пиздюдей под Полтавой, они замирились, переродились и, прямо не сходя с календарного листа XVIII века, принялись ковать шведский социализм.

Это всё не так. И та война для шведов не кончилась Полтавой (надо не забыть рассказать, как двенадцатому Карлу проделали дырку в голове), да и потом было не менее весело.

Валишевский известным своим слогом писал (скотство ссылаться на Валишевского, но отчего ж и не): "Но в 1788 году Густав нашел удобным вспомнить о том, о чем забывал прежде. Ввиду бессилия Франции, он рассчитывал теперь на поддержку Пруссии и Англии. Донесения Нолькена убедили его в том, что весь северо-запад России остался почти без защиты. В глубокой тайне он снарядил флот в Карлскроне, и шведская эскадра снялась с якоря 9 июня 1788 года. "Императрица Анна Иоанновна в подобном случае велела сказать, что в самом Стокгольме камня на камне не оставит!" — Екатерина невольно воскликнула это, узнав о появлении неприятельского флота", и далее цитирует "Записки" Ланжерона (которые я, разумеется, не читал): "Случайности этой войны и положение Петербурга были таковы, что шведский король мог явиться туда без большого риску… Он мог быстро пройти те сорок верст, которые отделяли его от столицы; мог даже высадить свою пехоту… потому что императрица выставила против него лишь половину того войска, которым он располагал, и, если даже предположить, что ему не удалось бы перейти Неву, то он мог обстреливать дворец императрицы с противоположного берега. Не постигаю, как он не попытался этого сделать!" — Считалось, что ещё через ннесколько дней весь русский фот был бы отправлен на южную войну, и Густав легко взял бы невооружённый Петербург, да и шестнадцать тысяч пехоты пришлось срочно возвращать от Потёмкина. Но Густав не пришёл в выгодное для себя время, а начал то, что называлось "чернильная война" — "На его бахвальство и высокомерные декларации, в которых он требовал возвращения Финляндии и разоружения России, Екатерина отвечала французскими стихами и комической оперой на русском языке, где под прозвищем Горе-богатыря шведский король был выставлен на общее посмеяние". Но тут вмешалась Австрия и Пруссия, в мае 1890 Петербург услышал шведские пушки, затем сражения шли с переменным успехом. Наконец, 14 августа 1790 года был заключён мир — с некоторыми унизительными для Росии положениями, но, в общем, приемлемый.

Этим дело не кончилось — и есть текст Керсновского по другому поводу из четырёхтомника о русской армии, впрочем можно посмотреть моих любимых L&R, восьмитомник по истории XIX века — это новая история про войну со Швецией (В этом и весь фокус — все тайны, как письмо из детективного рассказа, всегда лежат на самом видном месте): "Заключив в Тильзите мир и завязав дружбу с Наполеоном, Император Александр предложил королю шведскому Густаву IV свое посредничество для примирения с Францией. На это предложение ответа не последовало. Швеция совершенно подпала под английское влияние — и русско-шведские отношения стали быстро портиться, особенно после открытого разрыва с Великобританией осенью 1807 года. Поводом к разрыву с Англией послужил разгром столицы союзной Дании английским флотом адмирала Гайд-Паркера в сентябре 1807 года. Причины лежали глубже и заключались во вступлении России в континентальную систему Наполеона. Все это давало русскому правительству повод открыть военные действия против исконного и традиционного врага России, завоевать у него Финляндию (чем окончательно поставить в безопасность Петербург) и косвенным образом нанести удар Англии разгромом ее союзницы". Война началась в феврале 1808 года, когда русские перешли границу без объявления войны (это тогда стало привычкой многих государей). 18 марта взяли будущий Хельсинки, затем Адландские острова и Готланд. Но тут вся радость и кончилась — началась партизанская война, англо-шведский флот отбил острова. Впрочем, к октябрю положение изменилось, а в марте следующего года на театр военных действий прехал Аракчеев (читая мемуаристов, нельзя отделаться от ощущения, что он выполнял там роль Мехлиса) и армия ломанулась по льду на Стокгольм.

Однако тут, не без влияния "Ледяного похода русской армии" (у русской армии много ледяных походов, да) шведы свергли Густава IV и новый король Карл XIII заключил перемирие, а после ряда затухающих сражений дело окончилась миром. Россия получила Адландские острова и Финляндию, а эта "незнаменитая война" стала частью огромной наполеоновской мясорубки: "Из старших начальников Багратион с блеском поддержал свою шенграбенскую репутацию… Выдвинулся Барклай де Толли, прославились Каменский и Кульнев" — пишет Керсновский, отмечая при этом чудовищно дурное снабжение и тот самый партизанский характер войны.

Так что, когда досужий журналист начинает писать что-то о том, что легко было шведам строить свою жизнь, не воевавши со времён Полтавы, вы ему не верьте.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2007

(обратно)

История про Карла

Как-то вчера мне не хотелось говорить о смертях и покойниках, но всё же я продолжу рассказ об отходах производства — то есть о Карлсоне.

Так вот, это на самом деле рассказ о Карле XII.

Карл — удивительный исторический персонаж, а ведь в русские школьные учебники он поместился единственно в виде человечка на носилках. Этот человечек грустно сидел внизу схемы Полтавского сражения. Сверху же, к северу, гарцевал на коне другой человечек — и то был Пётр.

Вся интонация описания Полтавы "ура-мы-ломим-гнутся-шведы" довольно сомнительна. Это всё странный сплав пушкинской поэмы и популяризации Алексея Толстого. И не то, что бы это было ложью, а всё какая-то недоделанная правда.

Полтава вошла в язык как символ торжества русского оружия (которым она и являлась), да только в этом событии масса тёмных мест. Как-то забываются главные обстоятельства этой битвы, меж тем, человек непредвзятый может многое из них подчерпнуть о военной истории и истории вообще.

Главное, не орать "ура-а!" с выпученными глазами, и (что зеркально), не искать в этой истории дополнительных русофобских ужасов. Там много всего ужасного — но не так, подлецы, врёте — всё иначе.

Есть знаменитый тост Петра за шведских учителей перед пленными генералами. Так-то оно так, но результат сражения мог был бы быть куда более радикальным, если бы победа была осознана русскими, и они не пришли в состояние моментальной эйфории. Да, со времён Нарвы русская армия научилась многому, но мифология Петра как-то забывала о том, что после Полтавы Пётр отправился на юг и довольно радикально получил пиздюлей (да, я люблю это слово) от турок.

(Вокруг этого существует уже своя мифология — в ней Екатерина задабривает турков своими брильянтами (а то и, в изложении Не-Буквы), своим телом. Всё это весьма сомнительно. Но так или иначе, уроки были усвоены не вполне.

Так-то всё так, но история Полтавской битвы со стороны шведов самогубительна (что не отменяет сноровистости русских): ранение харизматического лидера (Карл был в полубессознательном состоянии), отвратительная рекогносцеровка, отсутствие зарядов к пушкам, потеря управления в ходе боя, раздоры командующих колоннами, отсутствие взаимодействия… Не говоря уж о численном превосходстве русских.

Есть хорошая книжка Бориса Григорьева в серии ЖЗЛ, но и он зачем-то цитирует Вольтера: "Вольтер пишет, что под Полтавой сошлись две разные ипостаси человеческого характера, два антипода: по одну сторону был Карл XII — любитель опасности ради опасности обладавший львиной храбростью, сражавшийся ради удовольствия; по другую находился царь Петр I — осторожный политик, воевавший в интересах своего государства и народа. Один — безрассудный, от рождения расточительный; другой — расчетливый и целеустремленный. Один — целомудренный и воздержанный по темпераменту; другой — любитель вина и женщин. Один — уже завоевал титул Непобедимого, но рисковал потерять его при первом поражении; другой — только собирался завоевать титул Великого, и никто и ничто не могло бы его отнять у него. Один — рискующий прошлым, другой — будущим. Если бы Карл XII был убит, это в конце концов была бы только потеря человека и Швеция осталась бы такой, какой она была, какой должна была быть. Если бы был убит Петр I, то с его смертью потерпело бы крушение все его дело, а значит, погибла бы и Россия".

Но мифология на этим не прекращает бег, хоть и сам Карл XII после Полтавы для русского человека валится вон с доски, будто шахматная фигура. Может даже показаться, что он помер от своей знаменитой раны.

Ан нет, Карл жил в Бендерах несколько лет в полуизгнании-полуплену, то ругался с турками (доходило до перестрелок), то был у них на содеоржании — и можно представить себе, в каком бешенстве он прискакал на место лагеря Петра I, уже оставленного русскими. Как он хотел наверстать упущенное, и какими глазами глядел на уходящую русскую армию после подписания мира.

Потом он инкогнито пересёк Европу и продолжил воевать.

Уже менее удачно — но всё же.

Он воевал на Рюгене, затем два раза сходил в Норвегию, которая была в унии с Данией. Там-то и нашла его пятая пуля. Король высунулся из траншеи и сполз обратно с дыркой в голове.

До сих пор спорят, не убрал ли его кто-то из своих: недовольства в стране было много; война тянулась как пытка, а рекрутов продолжали набирать несмотря на нехватку мужчин; при дворе началось брожение — и многим смерть Карла помогла. Да и вообще, общественное сознание не любит случайных пуль, теория заговоров гораздо миле — тем более, на всякую смерть знаменитого человека приходится полдюжины признаний.

Карла вытаскивали из могилы два раза (последний — в 1917 году). Уверенности никому это не прибавило — дырка в голове наличествовала, но более ничего выяснить не удалось.

Вот вам эта дырка: — если кто не верит.

Обстоятельств тут несколько:

Во-первых, феномен народной любви к соотечественнику-завоевателю. Это любовь специфична (спокойных государей никто не любит, а вот залей полмира кровью, положи цвет нации на своих и чужих полях — любовь сограждан гарантирован). Вон как преломил историю Франции Наполеон, а до сих пор величественнолежит в Соборе Инвалидов и является объектом поклонения.

Во-вторых, эти битвы начала XVIII века велись очень молодыми государями: Карлу восемнадцать лет под Нарвой, двадцать семь при Полтаве, а убит он в тридцать шесть. Пётр на десять лет старше, а пережил Карла всего на семь лет.

В-третьих, в описании баталий всё время лезет след Малого ледникового периода — все эти метели, скрывающие войска в первых числах октября и проч., и проч.

Извините, если кого обидел.

28 апреля 2007

(обратно)

История про то же самое

…Но ещё интересне история с Мазепой. "Донос на гетмана-злодея" и всё такое. Вообще Иван Степанович — личность совершенно замечательная. Это настоящий харизматический политик с налётом авантюризма, каких было тогда много. Что называется "обыкновенная биография в необыкновенное время".

Если черпать информацию только из Пушкина, тогда, конечно, это всего лишь похотливый старый пердун, Мотря Кочубей и довольно бессмысленное предательство.

Но всё интереснее.

Для начала надо сказать, что Мазепа получил блестящее образование — он окончил Киево-Могилянскую академию, свободно владел латынью, говорил по-итальянски, немецки, и, разумеется, по-польски, по-русски. Понятно, что и по-украински. Говорят, что в 1657-69 он закончил в Европе курс философии, а так же изучал артиллерию и фортификацию.

То что он был пажом при дворе Казимира, не совсем верно: нужно уточнить — он всё же был не "пажом", а "покоевым", то есть находился на не очень низкой почётной должности.

Тогда же он поссорился с Яном Пасеком, что и рассказал всему миру знаменитую историю про роман Мазепы. Пасек пишет о голом казаке, которого привязал к коню оскорблённый муж. Но тут есть тонкость — Пассек однажды даже подрался с Мазепой, но король их помирил. "Памятник" говорит об этой истории глухо, а так же сообщает, что "с тех пор Мазепу вовсе никто не видел". В общем, Пасеку веры нет — и, сдаётся, он попросту сводит счёты.

Впрочем, легенда трансформировалась — и вот уже, прыгнув в седло после ночи любви, молодой козак голый скачет по лесу, сзади раздаётся грохот выстрела вдогон, молодая жена шляхтича заламывает руки, погоня запаздывает, а ветви больно хлещут обнажённое тело… Красота! Но, судя по всему, это всё миф.

Народная мифология связывает имя Мазепы только с одним событием — его переходом на сторону Карла XII. Меж тем половина казачьих старшин по два раза в год меняла сволю политическую ориентацию. А что делать?

Это даже не "хочешь жить — умей вертется", а "хочешь выжить". Согласно планам Петра вся Гетьманщина была буферной зоной и восковые операции обрекали её на участь выжженой земли. Более того, Петру Гетьманщина, как непонятная автономия под боком вряд ли нравилась, и её уничтожение было предрешено.

В хорошей книге Таировой-Яковлевой^[8], которую я рекомендую, она пишет: «Отношения между государствами регулируются юридическими договорами. Украина продолжала оставаться автономным государством, признавая власть царя исключительно на условиях Коломакских статей. Целый ряд пунктов этого договора был к октябрю 1708 год нарушен Петром. Почему-то представляется естественным и оправданным то, что при завершении Северной войны Петр добьется сохранения за собой финских земель и отдаст полякам православное Правобережье. Такая позиция, возможно, действительно соответствовала интересам Российской империи. Но очень странно обвинять при этом Мазепу в том, что он ставил интересы Украины выше интересов империи.

Существует и еще один прием, с помощью которого пытаются доказать правомочность обвинения Мазепы в «измене». Заявляется, что в случае перехода к шведам речь идет о военном преступлении, а следовательно, виновный (виновные) подлежал самому строгому приговору военного суда. Эта логика грешит очень многими натяжками. Никогда Петр и его окружение не считали гетмана военным чином, а Войско Запорожское всегда, начиная с 1654 года, рассматривалось в Москве исключительно как государственное понятие. Поэтому и присягали гетманы за «Войско Запорожское с городами и с землями». В сохранившихся до наших дней высказываниях Мазепы эта мысль отслеживается очень четко. Он рассматривал себя не как военачальника, но как «государя» подвластного ему края. Поэтому и заботился о своих подданных, их «женах и детях». На самом деле, это была устойчивая традиция, которая имела место со времен Сагайдачного, боровшегося не за сословные казацкие интересы, но за восстановление православия в Украине. В своих универсалах начала XVIII века Мазепа постоянно подчеркивал, что заботится об «отчизне нашей малороссийской». То есть разделял интересы Украины и России, не считая себя обязанным заботиться об общеимперских интересах. Такое представление полностью вписывалось в общеевропейскую концепцию «государя» начала Нового времени.

Кроме этого, концепция «военного преступления» совершенно не соответствует реальным действиям, предпринятым петровским правительством, в частности — расправам над семьями «мазепинцев» и простыми мирными жителями»…

Я это к чему? Собственно, к тому же, что и раньше. Совы не то, чем они кажутся, а в досужих рассуждениях об истории масса привнесённой позиции. Мир делится на своих и чужих, и мертвецам присваиваются нужные нам свойства.

Это я не к тому, что Мазепа — лучший друг России, и прямо сейчас, немедленно, ему нужно посвятить какую-нибудь мозаику на станции метро "Киевская".

Я к тому, что если не бросаться из крайности в крайность, люди прошлого могут быть куда более интереснее, чем мифы о них.

Извините, если кого обидел.

28 апреля 2007

(обратно)

История про навязчивые образы

Давненько наш лектор журнал не удалял…

Ну, и как тот Толян, чтобы два раза не вставать, расскажу историю про навязчивые образы.

Бывает так, что много лет тебя мучает какой-то вопрос, или загадка — и часто ты придумываешь вокруг такой загадки ворох жизненных обстоятельств. Но тут приходит объяснение — и ба! — ничего интересного ты в искомом месте не обнаруживаешь. Так бывает с перевранными цитатами, что оказываются сочнее подлинных, и с городскими легендами, никогда не имевшими реальной основы.

У меня есть хорошая иллюстрация к этому — в любимом мной романе Сельвинского "О, юность моя!". Там подросток, вчерашний гимназист, вертится в котле гражданской войны как фрикаделька, и вот вместе с красными ввязывается в перестрелку в одном крымском местечке: "Гринбах тем временем домчался до «перукарни» с огромной вывеской, изображавшей цирюльника, явно вознамерившегося зарезать бритвой перепуганного толстяка, закутанного в простыню, как в саван"… Мальчик сидит за пулемётом на тачанке и первый раз стреляет в людей. После боя комиссар говорит ему: "Стрелял ты хорошо. Для первого раза даже очень хорошо. Но брал чересчур высоко". "Знаю", — отвечает подросток, — "Но я боялся попасть в лошадей", и этим повергает всех бойцов в изумление. Потом Сельвинский пишет: "Ночью из всего пережитого Леське приснилась цирюльня с вывеской, на которой парикмахер собрался резать толстого буржуя" — и тут же делает сноску: "Когда, много лет спустя, Бредихин ехал из Москвы в какой-то крымский санаторий, он воспользовался остановкой поезда в Ново-Алексеевке и, взволнованный воспоминаниями, сбегал к цирюльне поглядеть вывеску; с удивлением увидел он, что это была самая обыкновенная вывеска, изображавшая парикмахера и его клиента".

Со мной такая история происходила несколько раз.

Извините, если кого обидел.

30 апреля 2007

(обратно)

История про Колли

Смотрел в телевизоре фильм моего детства — про собаку Лесси. Это был совершенно безумный многосерийный фильм, и Бог знает сколько этих собак-колли завели после его просмотра в семьях по всему миру.

Я, признаться, не любил этот сериал, а больше привечал гуманистичные "Четыре танкиста и собака" и "Ставка больше, чем жизнь". Так вот, сейчас стало особенно понятно всё об упырском характере этого сериала — там очень короткие серии, и в конце каждой серии радостно улыбающихся героев всенепременно грузили в карету "Скорой помощи".

Хорошо, если эти потомки каторжников обойдутся сломанным пальцем или переохлаждением…

Но нет, членов этой семьи заваливает ржавыми трубами, камнями, если им удасться миновать ураган в одной серии, то в следующей их будет бить палками какой-нибудь хулиган. Больше всего это похоже на медицинский учебник — для травматологов.

И на финальный результат, радостно вывалив язык, смотрит собака-колли.

Извините, если кого обидел.

30 апреля 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXLII

— Знаю-знаю. Оттого и говорю с вами опасливо.

— Вы-то чего опасаетесь? Валькирий? С другой стороны ваши друзья безо всяких валькирий выпили всю водку у вас в доме.

— Тут и не поймёшь — куды бедному крестьянину податься. Раввины придут — всю водку выпьют, Жидоборцы — обратно всё вылакают. Впрочем, я всех люблю. Даже непьющих мулл.

— А там интересно. В Коране есть запрет на сок перебродившего винограда в точном определении. А в расплывчатом определении запрет на всё то, что туманит разум. Вот и не пьют. Прикидывают, правда, при этом каждый раз — туманит или не туманит. Теперь, хоть я и старенький, (пожил, слава Богу), но хочется чтобы уж не так скоро мне зенки мёртвой водой залили.

— Не желаете, значит, духовно возрождаться? Ладно, вычеркиваем из списка.

— Да уж. Я как-нибудь отдельно. Мы с вами лучше о погоде. О пенсии — мне вот, например, прибавили.

— Мне третий месяц задерживают. С чего бы я иначе начала подрабатывать.

— Нетушки. За такие деньги я и палец в чужой рот не положу. Побоюся.

— Вы прямо как та женщина на кладбище, что мертвецов боялась. Чего нас бояться?

— Вот бред-то, прости господи.

— Всё бред? Или выборочно? Водка все же горит ведь во рту?

— Или вам обидно за Русь и не желаете делиться с поляками водкой и пианством?

— Везука вам.

— Я думала — вам везука.

— Нет пока. Но сейчас я буду делать фасоль.

— Приятного аппетита

— Не за что. Это, говорят, вредно.

— Наветы всё, наветы. Не делай того, не делай этого… Всё полезно, что в радость. «Казаки же делились на

а) запорожских — которые жили на Днепре и водку называли горилкой

б) донских — которые жили на Дону и водку называли горелкой

в) уральских — которые жили на Урале и водку называли вином.

Несмотря на столь выпуклые различия в программах казаки сходились в любви к тому предмету, который одни называли горилкой, другие горелкой, а третьи вином.» («Всемирная история, обработанная «Сатириконом»).

— А терских казаков куда дели? Вы ещё скажите, что это лимбургский сыр — наоборот, живой.

— Лимбургский сыр нагревать нельзя — он перестанет быть живым. А стр. пирог нагревать можно. А ответ будет или мы теперь умрем терзаниях?

— Умрёте, конечно. Вам что, обещали вечной жизни?

— Не все равно как умереть, в терзаниях или не. По мне так лучше не.

Извините, если кого обидел.

01 мая 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXLIII

— Надо посетить шалаш в Разливе.

— Что, там сосредоточено Мировое Зло?

— Не-ет, наоборот. По-моему, это сакральное место: «На месте, где в июле и августе 1917 года в шалаше из ветвей скрывался от преследований буржуазии вождь мирового Октября и писал свою книгу «Государство и революция», — на память об этом поставили мы шалаш из гранита. Рабочие города Ленина, 1927 год».

— Не глумитесь, пожалуйста. Вы не представляете, как всё это криво выходит.

— Вот как вы думаете, можно ли сейчас ночевать на паперти Исакиевского собора? Дождь ведь, наверное, правда?

— Да, неловко как-то. Перед ребятами неудобно. Хитрое место Исаакиевская площадь… Да — это я согласна… Там и декабристы с оборотной стороны хитрое дело мутили, и памятник Николаю хитро на двух точках опоры стоит, да и законодательное собрание на площади — тоже место хитроумное, а уж что там с Есениным приключилось и вовсе дело не простое… Вы же не затем приезжаете на Исаакиевскую чтобы по стопам Есенина так сказать-с?

— Интересная перспектива. Но наполняет сердце печалью. Даже если у них есть кроватки для посетителей и домашние тапочки.

— Во всё верю, а вот в тапочки не верю.

— А вы носите шарф, или жизнь бережёте?

— Если шарф и случается носить, то вот танцевать танцы полные экспрессии в античной тунике — совсем никак… Все же живем на болоте, ветры опять же не располагают к кабриолетам в повседневном быту

К тапочкам же располагают, но тапочки не располагают. Последние были дарены минувшим кавалером в придачу к журналу «Beach», что означает просто «сука» или, смягчая, «стерва».

— Вы уверены, что ваш кавалер подарил вам именно такой журнал? А тапочки были в нём, как пробники духов и компакт-диск неизвестной группы? Впрочем, у вас непростой город. Мне давно говорили — если вам дорога жизнь, держитесь подальше от торфяных болот.

— В первом варианте написания названия журнала была указана транскрипция (эдакий реверанс в сторону любителей афро-американизмов). Вы же, сами того, возможно, и не желая, указали мне на неуместность местечкового расизма, потому приблизили к реальности впрочем, у нас тут на болотах все так неоднозначно…

— Я знавал одну bitch, она даже снималась в модных журналах. Ничего мне не подарила, хоть и могла.

— Вы путаетесь в показаниях. Ваш журнал назывался «Beach», а bitch — это моя знакомая. Вы определитесь уж, а то просто тревожно как-то.

— До тапочек ли тут? К тому же они были с обезьяньими мордами… Не знак ли это судьбы…

— Вообще, все это провокация, я считаю: дарить журнал с названием bitch и соприлагать тапки (а вдруг ударит? Тогда можно и привлечь, а потом утопить в торфяном болоте и оное поджечь.

— Тогда в Ангкор! Анкор! В Ангкор? Иль сэкономить и обойтись Англетером?

— В Англетер!

Извините, если кого обидел.

01 мая 2007

(обратно)

История про раззговоры DCCCXLVI

— А про водку-паленку и трёх бомжей там нет? А то, что-то про них все забыли.

— Немедленно? Можно. А горло принимает еду?

— А для чего нужны стигматы святой Терезе?

— Ах, ведь это не ответы. Это — утешения. А то, что они у него на каждый случай, сомнению не подлежит.

— Ну, можете и не верить, но мне это представляется решительно невозможным. То не домой придешь, то не один, то под утро, то водки нет, а если уж и получится так, что есть, то и не напьешься толком. Да и вообще, не напьешься ей. Это я так, наверное, по молодости лет считаю.

— Нет, это вы просто по молодости условия задачи меняете. Я тоже так делал, когда молодой был. В смысле, условия менял. Они ведь ей тоже не нужны. Но они ей желанны. И еще: "…Я вообще замечаю: если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов, и грез, и усилий — он очень дурной, этот человек. Утром плохо, вечером хорошо — верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот — если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение — это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не знаю, как вам, а мне гадок.

Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и вечером, и восходу они рады, и заходу тоже рады — так это уж просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если кому одинаково скверно — и утром, и вечером, — тут уж я не знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудозвон. Потому что магазины у нас работают до девяти, а елисеевский — тот даже до одиннадцати, и если ты не подонок, ты всегда сумеешь к вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной бездны…" Или — просто, коротко: "И немедленно выпил…" Разве это — не исчерпывающий ответ?

— Мы с вами прекрасно знаем, что живём в ином мире, где бухло круглосуточно, а счастья всё равно нет.

Извините, если кого обидел.

02 мая 2007

(обратно)

История про великую фантастику

Меня как-то попросили сказать что-то о современной фантастике, но потом начались всякие чудеса. То, что я сказал, сократили на две трети, потом вдруг оказалось, что платят за текст, а пробелы не оплачивают (Это известный звоночек о гнилости места — зачем? Это вроде как рекламные объявления, где к цене пририсована невидимая звёздочка: "Цена невелика, но вы ещё заплатите НДС, налог за бездетность и 1 % за обналичку". Одна моя знакомая, узнав о подобном в последний момент работы над заказной статьёй это обстоятельство своих заказчиков, прислала статью, предварительно убрав все пробелы — "Вы же их не оплачиваете, да?"). Но дело не в этом — я циник, и меня легко коррумпировать. Или прикупить у меня ещё букв. Я отношусь к любым чужим правилам с коммерческим пониманием. Впрочем, я не к этому — вот текст для тех, кто вне гетто:

У нас была великая фантастика

Среди «неэлитной литературы» всегда числилась литература детективная, любовная и — фантастика. Жестокие условия рынка давно уронили престиж криминальных романистов, авторов любовных романов-лавбургеров никто в расчёт не принимал изначально, а вот фантасты, по крайней мере внешне, себя неплохо чувствуют.

В чём тут дело? Отчего про фантастику в последние год-два так часто говорят люди, сделавшие себе имя в «литературе толстых журналов». Есть ли у фантастики повод для гордости?

Для начала уговоримся о терминологии: сам термин «фантастика» зыбок. Обычно под ним понимают три кита: научную фантастику со звездолётами (и прочими изобретениями), фэнтези с драконами (Или со славянской этнографией, как в «Волкодаве» Марии Семёновой) и социальные утопии — с ужасами будущего. (К последней группе причисляют альтернативную историю — романы о том, как выглядит современная Россия при условии того, что белые победили красных, или криптоисторию — красные всё-таки победили, но благодаря усилиям толпы колдунов).

Но вся эта конструкция опирается на заслуги, что родом из прошлого. У нас действительно была великая фантастика — не только с Александром Беляевым и Иваном Ефремовым, но и с братьями Стругацкими, Киром Булычёвым и ещё десятком сильных писателей, многих из которых, увы, уже нет на свете. Дело в том, что в шестидесятые годы существовала некоторая эйфория от развития науки и социальный оптимизм — один глава страны (известный фантаст) обещал нам коммунизм к 1980 году. К тому же, скоро фантастика, как и детская литература, стала заповедников для всех желающих более или менее удобно расположить в кармане фрондёрский кукиш. Переводческий корпус был тоже очень силён — где спасаться человеку от парконтроля, как не в заповеднике перевода — это уж двойное спасение. Нет, было довольно дряни и в этом жанре, но суммарное количество книг было небольшим, редактура не дремала, и весть этот верноподданнический трэш куда-то подевался, или читается сейчас со смехом.

Фантастика удачно реализовалась в девяностые — именно тогда появились новые имена, дополнив тех, кто начал чуть раньше. Открылись шлюзы перевода, и мы узнали много чего нового (Впрочем, как и то, что советская переводная система действительно отобрала лучшее, а открытий высокого стиля ожидает совсем немного). Но в фантастике уже существовал дух корпоративности между писателями, читателями и издателями, что встречались вместе на фестивалях-конвентах. (В мире такие сообщества получили название «Фэндом») Способность общаться в Интернете у фэндома оказалась заведомо высокой — в силу близости фантастики к технике. Наконец, образовательный ценз не пропьёшь так вот сразу, и нынешние сорокалетние могли восприниматься как нормальное поколение.

Но пришли иные времена и совсем иные племена. Рынок существовал давно, но он довольно инерционен в том, что касается литературе. Именно сейчас перед Фэндомом встал типичный для советской промышленности выбор: либо адаптироваться к мировому счёту, понимая, что никто никому ничего не должен, или сохранить барьер, за которым можно успокоено бормотать, что наши автомобили прелесть как хороши.

Личный выбор тут был прост — успешный складыватель букв по таким поводам не рефлексирует. Он на то и успешный, ему в корпоративно-патриотической сваре время терять нечего. Ему рвать рубаху на груди не надо: он прекрасно знает, что литература — нормальная конкурентная работа, только довольно отчаянная.

Парадоксом стало то, что фантастикой мир за границами её гетто заинтересовался в тот момент, когда в фантастике стали происходить процессы распада. Осталась инфраструктура — Конвенты, сетевое общение, сборники и издательские серии. Остались группы людей, ощущающих себя в оппозиции к остальной литературе, которую они почему-то называют «мэйнстрим». Но старый капитал понемногу проедается — примерно так же, как тускнеют лейблы всех производителей, что не вкладывают больших денег и ума в развитие своего дела. Примерно через пять лет слово «фантастика» будет ассоциироваться не с былым величием «Стругацкие-Лем-Брэдбери», а с безликими серийными романами «Майор Меченый спасает вселенную-3. Битва с космическими пауками». (Я на ходу придумал это новое название, и очень жаль, если оно уже занято). В этот момент фантастика разделится, подобно кино на товарный вал и артхаус: возникнет куда больше крепкие коммерсанты, честные поставщики книг с вампирами и драконами на обложках, и будут независимые писатели — две-три книги за жизнь и возможность в случае чего крикнуть «Мир ещё не дорос до моих творений!».

Будут успешные писатели родом из обоих категорий — и сладким призом перед ними будет маячить возможность экранизации. Недаром настоящая мировая слава пришла к Сергею Лукьяненко после фильма по его роману, недаром одним из дорогих проектов сейчас стал фильм Фёдора Бондарчука по давнему тексту Стругацких «Обитаемый остров». Впрочем, у фантастов есть и ещё одна ниша, в которой многие из них очень успешны — это сценарии компьютерных игр. Но это, как говориться, совсем другая история.

Может показаться, что в этих словах есть сожаление — вовсе нет. Умирание старого уклада не всегда означает смерть, часто это просто перерождение — за последние пять лет оказалось, что огромное количество неплохих писателей вне Корпорации «Фантастика» пишут тексты, наполненные разного типа фантастикой — социальной, мистической, какой угодно. Конкуренции внутри Корпорации «Фантастика» действительно немного, а вот если начать читать ту литературу, что сейчас понемногу, несколько стыдливо, как иностранные фильмы в середине восьмидесятых, вводят в номинационные списки — конкуренция ого-го какая. Тут либо состязаться с «Орфографией» Быкова (или там чем ещё), с миром вне корпорации, либо ступить на жёсткий потогонный путь массовой культуры.

Никакой монополии на «фантастическое» у Корпорации нет — как верно понял меня Пирогов, дух фантастики, дышит теперь не в специально отведённых местах, а в «литературе вообще», то есть где хочет. И не только покойный Воннегут говорит: «Да какой я вам фантаст? Пойдите прочь, дураки» или там Алексей Иванов, что дистанцируется от Корпорации в духе «Отойди, милейший, от тебя курицей пахнет».

Дух фантастики сейчас действительно повсюду — и Дэн Браун фантаст, и Дмитрий Быков. У этого духа, как у всякого духа, нет проблем. Проблемы — вообще неловкое слово.

И книжки «Они посмотрели друг на друга через окошки скафандров… Гремин бросился на Лидию, на ходу откручивая шланг, и всё заверте…» — тоже фантастика.

Поэтому духу — всё равно. Это вроде того, что вся наша литература написана буквами — у букв проблем нет. А то, что трэш пишется буквами проблема читателя, а не букв.

Не многим хватит мужества признаться, что современная фантастика — нормальная часть массовой культуры, и судиться должна по законам масскульта.

Баста карапузики, кончилися танцы — так кстати, называлась одна статья про Сеть, очень обсуждавшаяся несколько лет назад. И нечего прикрываться иллюзиями о былом величии, отдушине свободной мысли и восторгами читателей. Такой тип литературы, как интуитивно выделяемая «фантастика» — развивается, а вот корпоративная литература фантастической тусовки, с её сборниками о космических пауках, с многосерийным фэнтези, похожим на подписи к девичьим рисункам в школьных тетрадях с принцессами и рыцарями, унылые реваншистские боевики — вот они-то как раз развиваются мало.

У литературы «вала» есть, конечно, возможность развития — это крепкий профессионализм исполнителей. Сейчас его нет, есть этот пресловутый вал, берущий дешевизной — ведро с гайками, проданное под видом автомобиля. Есть солдаты массовой культуры, призывники и добровольцы без воинских специальностей, а вот снайперов, радистов и штурманов среди них мало.

Жалко ли, что эти книги свалятся в пропасть небытия? Да не очень.

Печально ли, что фантастика как таковая прорастёт помимо фэндома и Корпорации «Фантастика», как это происходит сейчас? Да ничуть.

Повод собраться и выпить найдётся — люди-то сплошь неплохие. Плохих людей вовсе нет.

Извините, если кого обидел.

02 мая 2007

(обратно)

История про Мрожека

А вот у меня был вопрос — нет ли у кого книги Мрожек, С. Хочу быть лошадью: сатирические рассказы и пьесы: пер. с польского / сост. Владимр Бурич; авт. предисл. Святослав Бэлза. — М.: Молодая гвардия, 1990. - 318 с.

Извините, если кого обидел.

P.S. Благодаря kuka_ra я теперь смогу найти цитату из этой действительно, мирозданием обиженной книжки — пьесами Мрожека завалена вся Сеть (не убеждён, что это не пиратские копии), но вот отчего пираты брезгуют его рассказами — мне не ясно. Мрожек блестящий автор миниатюры (я, впрочем, не могу оценить эффекта переводчика). Я выложу один, понятно, чтто не для коммерческого использования и т. д., и т. п., да и вообще скоро обратно закачаю в Сеть, чтобы не нарушать закон и т. п. и т. д.

Птичка Угупу

Когда я был маленький, старший брат посадил меня па раскаленный лист железа. Это дало мне преждевременный импульс к размышлениям над проблемой «человек и природа». Влияние температуры на наше поведение, хоть я и стал специалистом в этой области, — отнюдь не исчерпало круг вопросов, на которые я решил найти ответ. Каково место человека в огромной цепи природы? Какова его роль? Порцию калорий, которую я получил тогда, на листе железа, я отдал затем в атмосферу, после превращения тепловой энергии в фонетику, или, как принято думать, в энергию кинетическую, принимая за аксиому, что звук заключается в колебании, или в движении. Таким образом, уже на заре жизни меня поразил факт, что я являюсь звеном в цепи природы. Но когда человек включается в игру элементов, чтобы стать их частицей, а когда сохраняет обособленность? Словом, граница, связь и взаимопроникновение человека и природы должны были стать для меня, благодаря брату, страстью уже с самого детства.

Ее удовлетворение требовало чисто практических усилий, овладения знаниями. Не ища далеко, я принял как криптоним природы ее наиболее бросающиеся в глаза формы: ботанику и прежде всего зоологию. Неустанные стремления, исследования и усилия, двигателем которых была моя страсть, известная одному мне, принесли мировую славу ученого. Я же, не удовлетворяясь ничем, не останавливался на достигнутом. Ни одно из моих предыдущих решений не казалось мне исчерпывающи. Эта-то ненасытность, постоянное стремление найти правильный ответ и привели меня к тому, что на пятидесятом году жизни я очутился на очередной научной станции, в глубине девственного леса, в обществе лишь одного человека.

Климат там был адский, флора и фауна — удивительно буйные. Жилищем нам служил домик на сваях, стоящий неподалеку от болотца, в самом сердце джунглей.

В обществе одного ассистента, поручика Ц., я провел там многие месяцы, воюя с тысячами неизбежных в этих краях бедствий и настойчиво проводя работу над проблемой, которая меня захватывала: тайна сосуществования и взаимозависимости животных различных видов. Поручик Ц. был способным молодым человеком. Он хорошо переносил трудности, умел смотреть в лицо опасности и к тому же оказался наблюдательным исследователем.

Мы веля ужасное существование. Жара, пары, поднимавшиеся над соседним болотом, неожиданные ливни, множество ядовитых существ и растений, многочисленные хищники, болезни, отсутствие всякой связи с цивилизованным миром — в таких условиях мы должны были не только жить, но и проводить изнурительные исследования.

Вскоре волей-неволей мы должны были приспособиться к окружающей нас действительности, уподобиться ей внешне и внутренне, приблизиться к природе. Лица обросли длинной щетиной. Необрезанные ногти походили на когти. Речь стала хриплой, отрывистой, невнятной. Что касается состояния умов, то о тонкостях интеллекта мы забыли, сохраняя только профессиональные знания. Желая вырвать у природы ее тайны, мы должны были частично стереть разницу между нами и ею. Тогда меня еще не пугал этот временный компромисс. Мне казалось, что в любую минуту можно повернуть обратно, что по выполнении задачи мы сможем вернуться к цивилизации.

Наибольшие муки мы испытывали между одиннадцатью и тремя часами дня, когда вследствие невыносимой жары нужно было прерывать работу. Каждый проводил это время по-своему. Я, совершенно изнуренный, ложился на нары, а мой молодой друг удалялся в заросли, где, как он утверждал, было немного прохладней.

Как я уже упоминал, мы изучали вопрос симбиоза у животных. Объектом наших наблюдений стала одна из разновидностей носорога, в других мостах уже совершенно истребленная. Один-единственный представитель ее жил среди болот, вблизи нашей станции. Это был огромный экземпляр, и, как нам было известно из старых описаний и собственных наблюдений, очень дикий и опасный. Поэтому проводить наблюдения мы могли только на расстоянии, при помощи подзорных труб и с соблюдением всех мер предосторожности.

Вскоре мы заметили, что возле носорога вертится какой-то лис, маленький и невзрачный, который довольно часто убегает в сторону болота.

Потом мы видели их идущими вместе в зарослях. Раскрытие этой загадки отняло у нас добрых две недели. Оказалось, что лис показывал носорогу места, где растет дикий хрен, излюбленное лакомство колосса. Носорог одним ударом пробивал поверхность земли, одновременно открывая вход в барсучьи норы. Тогда лис моментально вскакивал в пору и быстро овладевал самкой, пользуясь отсутствием самца, который в это время находился в глубине леса. Таким образом, носорог находил свой любимый хрен, лис же избегал ответственности, связанной с образованием собственной семьи. Я был потрясен.

Как зоолог, я знал беспощадность и бесстыдство природы, но тут, в первобытных условиях, они приобретали трудно переносимую интенсивность. Я наметил дальнейший план действий. Необходимо проверить, как лис узнает, в какое время барсуки уходят из дому. Без этого мы не продвинемся ни на шаг.

Сначала мы решили, что это лесные мыши каким-то образом информируют лиса, понимая; что в их интересах, чтобы эротическая жизнь поглощала у него как можно больше времени и отвлекала от проблемы рационального питания. Как известно, лисы питаются, кроме всего прочего, мышами. Предположение было ошибочным. Природа оказалась более рафинированной. Лису доставляли информацию самки павианов. Эти пронырливые создания сообщали ему обо всех предстоящих возможностях, хорошо зная, что инстинкт подражания наблюдавших за лисом павианов заставит их повторить все его действия.

— Это ужасно, — говорил я вечером моему товарищу. — Во мне борются два чувства. Одно — омерзение и ужас, второе — невольное восхищение совершенной организацией природы.

— Мне импонирует прежде всего организация, — ответил юноша задумчиво.

— Когда-нибудь, — продолжал я, — в эту цепь взаимосвязей в природе включится человек. Он внесет в бессмысленную стихию инстинктов элемент моральной ценности. Не нарушая движения природы, наоборот, становясь его сознательным звеном, он придаст ей новое, благородное содержание.

Я был убежден в этом.

Еще один вопрос не давал нам покоя. Зачем барсуки так часто уходят в лес, если они могут предположить, что их отсутствие имеет роковые последствия для биологического развития их вида? Вопрос этот был труден еще и потому, что над ним я вынужден был работать один. Поручик стал жаловаться на головные боли и головокружения, часто бредил, как в лихорадке, или погружался в тяжелый каменный сон с храпом.

Я не мог дольше забивать себе этим голову, так как мы сделали очередное потрясающее открытие. Оказалось, что невниманием павианов, спровоцированным преступным поведением лиса, пользовался питон, который прокрадывался н похищал маленьких павианчиков.

— Это чудовищно! — заметил я вечером. Поручик лежал на нарах. В этот день он чувствовал себя особенно плохо, и даже часы, которые обычно посвящал прогулке в глубь зарослей — от одиннадцати до трех, — первый раз провел в бунгало.

— Это мрак! — говорил я. — Ах, если бы я знал, где в этом мире грубого желания и голода место человека! Что вы об этом думаете?

— Откуда я знаю… — сонно ответил поручик.

Вдруг мощный удар потряс нашу хижину. Я схватил штуцер и посмотрел вниз: при свете луны огромный носорог напирал на бревна, двигая всю конструкцию. Нельзя было терять ни минуты. Я прицелился.

— Не стреляйте! — дико закричал поручик и ударомснизу подбросил стволы штуцера. — Слышали ли вы о маленькой птичке, называемой Угупу?

— Вы сошли с ума!

— Маленькая птичка Угупу умрет, если вы застрелите носорога!

— Нонсенс!

— Питон сожрет маленькую птичку Угупу, если не будет занят маленькими павианчиками!

— Ну и что же?

— Если носорог перестанет ходить с лисом за диким хреном, у павианов больше времени будет для их детенышей, и питон сожрет маленькую птичку Угупу!

Мое терпение истощилось.

— Послушайте! — крикнул я. — Какое мне дело до птички Угупу! Через минуту носорог развалит нашу хижину!

— Птичка Угупу — необыкновенная птичка. Она питается особыми листьями и, переварив их… — голос его оборвался, — …дает алкоголь, — закончил он шепотом, — Десять кило сушеного навоза птички Угупу на пол-литра воды.

Меня осенила страшная догадка.

— А что ты делал за это носорогу?! — закричал я, приставляя штуцер к его груди. — Говори, говори сейчас же!

— Я ежедневно массировал его от одиннадцати до трех. После массажа у пего появлялся аппетит, ему хотелось дикого хрена.

Я все понял. В тот день поручик слишком долго был у птички Угупу и забыл про носорога. В ожидании массажа носорог пришел напомнить о себе. А полчаса спустя, намассированный на моих глазах поручиком, довольный, он удалился.

Возвратиться к цивилизации поручик отказался. Природа поглотила его.

Значительно позднее я узнал, зачем барсуки так часто уходили из нор в лес: для святого покоя.

Кстати, фантасты считают, что это "сатирическая притча на тему экологии".

Извините, если кого обидел.

04 мая 2007

(обратно)

История очередная, фенологическая

Ну, и понятно — что-то давно наш лектор свой журнал не удалял.

Извините, если кого обидел.

04 мая 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLIV

— Как-то не хочется наговорить лишнего.

— Отчего ж не наговорить? Это тоже опыт — что ж, бояться до тех пор, когда мы все станем старичками и станем плохо слышать? Ну так и тогда можно наговорить лишнего в раструбы слуховых аппаратов. Все будут сидеть как два десятка Циолковских с граммофонными трубами в ушах.

— Да, прямо представляю, как я трублю в ухо какому-нибудь Кумоку, Байкалов рядом восклицает "ась?" — и приставляет свой раструб, Колесников сидит с двумя навороченными раструбами на каждом ухе, глухой Пронин просто орёт сам во все стороны, глухой Янг сидит молча, ты тихо ведаешь что-то Звездецкой, у которой самый большой слуховой аппарат…

— К тому же, половина должна быть слепенькими — поэтому то и дело хватают собеседника то за нос, то за ухо, то за пуговицу.

— Блин, фэндом как живой. Так и вижу.

Извините, если кого обидел.

04 мая 2007

(обратно)

История про сны Березина № 254

Сон о наследстве. Я получил в наследство квартиру в Праге. Это новый дом, многоэтажный, построенный в дальнем районе.

Вход в квартиру отдельный, через палисадник, заросший диким плющом, больше похожим на спирали Бруно.

Квартира оказывается чрезвычайно запущенной — её нужно не просто ремонтировать, а фактически отстроить заново. Самое в ней странное, что в ней несколько уровней — налево кухня, попасть в которую нужно, поднявшись по пяти или шести ступенькам.

Направо — ванная, чтобы попасть туда, тоже нужно преодолеть несколько ступенек.

Я и сам не рад, что на меня свалилась эта зарубежная недвижимость в чёрных потёках, с запахом тлена.

Извините, если кого обидел.

05 мая 2007

(обратно)

История про сны Березина № 255

Сон про славные места моего детства. Вижу, что вокруг моей старой дачи, где я давно и с большим трудом возвожу дом, выстроены новые дома — вместо леса стоят двухэтажные кирпичные особняки — так строили партийные санатории в начале восьмидесятых. Жёлтый кирпич, дорожки с фонарями, ёлки.

Очень мне от этого грустно — и вот я уже вижу, что вокруг зима, а я стою уже в центре Москвы — передо мной особняк, старинный, очень красивый. Там на втором этаже свет — и я знаю, что там моя квартира.

Отчего-то мне туда нельзя — там идёт ремонт или происходит что-то ещё. И вот я иду мимо по переулку, по щиколотку утопая в сухом сыпучем снегу.

Извините, если кого обидел.

05 мая 2007

(обратно)

История про сны Березина № 256

Я нахожусь на испытаниях новой техники. У меня довольно загадочная функция руководителя приземления — вернее, я встречаю космонавта, который должен вот-вот приземлиться. И вот в небе появляется растущая точка — это чёрное ядро спускаемого аппарата.

Отчего-то, как в первом космическом полёте, космонавт не может спуститься внутри этого чёрного шара, а должен катапультироваться. И вот спускаемый аппарат фигачит и фигачит к земле, но никакого катапультирования не происходит.

Я кричу в микрофон: «Дёргай ручку, дурак!».

Но космонавт, видимо, дёргает ручку только в тот момент, когда шар касается земли. Раздаётся треск, и космонавт по дуге вылетает из шара. За ним тянется нераскрывшийся парашют. Космонавт описывает дугу и шмякаяется рядом на лесную поляну как жаба.

Он ворочается в траве и громко материться.

Наконец, сорвав кожаный шлем с головы, плюнув на землю, он говорит:

— Ладно, хрен с тобой, я тебя не сдам — я ведь тоже виноват.

Мы хлопаем друг друга по плечам и идём к остальным, что стоят кучкой и в задумчивости чешут затылки.

Извините, если кого обидел.

06 мая 2007

(обратно)

История про сны Березина № 257

Приснилась квартира, которую снимает иностранец. Иностранца я вовсе не знаю — но квартира у него съёмная, довольно странная. В той части, где сидят и пируют люди накурено, шумно, полно народа как в дешёвом книжном кафе. Я ищу туалет — и нахожу его за занавесочкой. Это два засранных унитаза с неспущенной водой — причём как на вокзале, унитазы стоят друг напротив друга.

— Ни хуя ж себе, — думаю я, — шикарно живут американские граждане. Тут я понимаю, что это сон, и всё это говно во сне — к большим деньгам. Потому что написано в любом соннике.

Но насладится мне этой меркантильной мыслью дают — какая-то злобная баба неизвестной национальности ломится за занавеску, явно не желая компании в этом месте.

Извините, если кого обидел.

06 мая 2007

(обратно)

История про сны Березина № 258

Сон о конце света. Дом над городом, где его надо ожидать — на все стороны света, с лестницами и переходами, но меж тем очень маленький.

Извините, если кого обидел.

06 мая 2007

(обратно)

История про сны Березина № 259

Снова сон про Конец Света. Случился невесть какой катаклизм, и выжившим нужно было срочно улетать с планеты, Их должен был унести к спасению космический корабль «Зоря» — именно так он и назывался, через «о».

Я шёл по коридорам загадочных подземных сооружений (видимо, это были убежища, совмещённые с закромами Родины). Боковые отвилки этих коридоров были завалены вещами — и можно было брать что хочешь, но непонятно, нужно ли?

Паники, на удивление, не было. Люди не бежали, а просто очень быстро шли, не разговаривая — и от этого было ещё страшнее.

Там и сям я видел людей, что разбирали из куч ватные штаны и телогрейки. «На хуя? — думал я, — мне телогрейка на космическом корабле»? И, поддавшись общему настроению, я прибрал чёрный высокий рюкзак, который давно хотел прикупить в армейском магазине.

Извините, если кого обидел.

06 мая 2007

(обратно)

История про сны Березина № 260

Приснилось странное помещение — не то башня, не то полая опора моста. Там собирается небогатый народ, старые приятели, может быть — однокашники.

Каждый приносит немного еды — и я захожу в какой-то лабаз неподалёку. Продавщицей там оказывается моя знакомая — красивая яркой красотой в девяностые, но как-то поблекшая сейчас.

Я расплачиваюсь не глядя, и мы уже вдвоём попадаем за стол. Потёртые, траченные жизнь мужики сидят в жёлтом кругу переносной лампочки, но они довольно весёлый, не опустившиеся. Такие сержанты разбитой армии.

Тут не еда, а хавчик, не питьё, а бухло. И я, выкладывая на стол, вдруг обнаруживаю, что моя знакомая насчитала мне втрое, а то и впятеро.

— Э, — говорю я, — ты чё? Зачем уж так-то? Ну, жизнь тяжела, но зачем уж так, в наглую?

Она мнётся, и начинает меняобвинять в том, что у меня-то дескать всё хорошо, а её жизнь не баловала. Тогда-то все у неё в ногах валялись, а теперь хоть бы кто из тех кавалеров позвонил, а квартира съёмная, а хозяин её так вообще…

Мужики смотрят и качают головами — да, говорят с пониманием. Но, сестра, откричи своё, и угомонись.

Извините, если кого обидел.

07 мая 2007

(обратно)

История про Антарктиду

Я всё время удивляюсь, как разрастаются городские легенды — постоянно обсуждается история об эсэсовцах, что в Антарктике дали бой американцам. Однажды в Сети я нашёл публикацию в какой-то эстонской молодёжной газете, где бодро пересказывалась история из хорошего романа Михаила Успенского и Андрея Лазарчука. Это "Посмотри в глаза чудовищ", глава "По дымному следу. (Антарктика, море Росса, 1947, январь)".

Мне до сих пор неизвестно, глумился ли тот эстонский журналист над читателями, или его купил кто-то из приятелей незадорого.

Но так или иначе, среди снега и льдов раздавались взрывы и тонули американские эсминцы. Всё это очень завораживало, да тема, однако ж, не нова. В отечественной литературе сам сюжет с фюрером или его соподвижниками, бегущими в южное полушарие, был представлен ещё в "Секретном фарватере". Этой книгой лет тридцать подряд зачитывались все правильные мальчики.

Нет, в путешествии подлодки куда-то к аргентинским берегам ничего удивительного нет — это хорошо описано. Но вот Антарктида…

Вопрос в другом — совершенно непонятно, откуда проросла эта городская, вернее — ледяная легенда, где конец верёвочки.

Все безумцы, что описывают выныривающие из-под воды летающие тарелки — безымянны. Где, кто был первым? Где документ, а не выпученные глаза этого безумца. Покажите ссылку! Молчит Антарктида, не даёт ответа.

Извините, если кого обидел.

07 мая 2007

(обратно)

История про Дантеса

Я, как часто это со мной бывает, сидел на чужой даче. Приближался день рождения Пушкина, который в моей стране отмечают с некоторой долей чиновничьего безумства, которая говорит о желании молитвенно разбить лоб в об пол.

И вот в разговоре, что жужжал под абажуром, всплыла старая история про русскую литературу. А русская литература довольно долго, как известно, замещала у нас русскую философию, русское обществоведение и уж наверняка — русскую историю.

И один человек на дачной веранде снова рассказал известную историю про Горького и Дантеса. Эту историю рассказывают разные люди, например, покойный Григорий Горин. Он говорил о том, что Виктор Шкловский как-то сказал своим слушателям на семинаре о путешествии Горького в Европу.

И вот в Париже его представили какому-то господину, оказавшемуся Дантесом. Дантес мирно старился, прежде чем умереть в 1895 году. Горький нагрубил, руку пожимать отказался — Дантес тоже кричал, что защищал свою честь, их разняли. Дошло до дуэли — Горький получил короткий вызов, иль картель. Хоть будущий пролетарский, а тогда только народный писатель почитал дуэли барской забавой, но драться согласился.

Однако тут же получил и второе письмо от Дантеса — где тот писал, что драться по-прежнему готов, но прочитав сочинения господина Горького, и особенно его стихи, не может поднять руку ещё на одного русского поэта. Примите и проч., остаюсь искренне ваш — Дантес.

Горький плюнул и уехал — правда, бросил после этого писать стихи.

Всё дело в том, что эту историю мне рассказывают примерно раз в год. В ней всё хорошо, но только одно скверно — Дантес умер в 1895. А Горький в те времена приехал в Самару-городок и тихо писал там про старуху Изергиль. Был он тогда, впрочем, не настоящим Горьким, а Иегудиилом Хламидой — так он подписывал свои фельетоны и обзоры в приволжских газетах.

Но текст этот уже упущен, попал в Сеть — и из года в год перепечатывается в провинциальных газетах.

Александр Кобринский приводит пример исчерпывающего комментария к "Соло на ундервуде" Сергея Довлатова. Довлатов, в частности там пишет: "Умер Алексей Толстой. Коллеги собрались на похороны. Моя тетка спросила писателя Чумандрина:

— Миша, вы идете на похороны Толстого?

Чумандрин ответил:

— Я так прикинул. Допустим, умер не Толстой, а я, Чумандрин. Явился бы Толстой на мои похороны? Вряд ли. Вот и я не пойду".

И тут-то Кобринский добавляет: «Чумандрин погиб в 1940 году на финской войне. Алексей Толстой умер в 1945 году».

Но городские легенды неистребимы, как истории о зелёных человечках. Потому что все прогрессивные люди знают, что человечки до сих пор томятся на секретной базе в Неваде, Есенина убили, а негодяи-переписчики добавили нашим учебникам лишних семь веков.

И хоть ты тряси обывателя как грушу, он, лязгая зубами, тебе скажет: «Да, поехал в Париж, стрелял в этого белогвардейца. Они не только за Пушкина дрались, а ещё за Черубину де Габриак».

Извините, если кого обидел.

08 мая 2007

(обратно)

История в фотографиях

Меня часто спрашивают, за кого я — за либералов или за консерваторов, с кем я — с теми или с этими. Я часто отвечаю — подите прочь, дураки: я с пустынником Серапионом.

Это не очень честный ответ. А если честно, то надо признаться — я за Красную Армию.

Коли дело идёт об истории, то есть такой эпизод. В 1788 году шведы осадили Нейшлот. Крепость была невелика, слаба и гарнизону было всего две сотни человек. Но в крепости сидел секунд-майор Кузьмин, в сражении потерявший ранее руку. Шведы потребовали у него отворить ворота, но от отчесчал: «рад бы отворить, но у меня одна только рука, да и в той шпага». И тут я беру пример с безвестного секунд-майора — рад бы куда в сторону, но ничего не поделаешь, положение обязывает.

Извините, если кого обидел.

09 мая 2007

(обратно)

История про две дуэли — раз

Специально для Дубровина расскажу эту историю, потому как планы на этот текст у меня сильно изменились.

История русской литературы знает две главные дуэли (и Лермонтов для меня из этого ряда выпадает). Нет, понятно, что кроме Лермонтова и Грибоедова, которому попали в мизинец, дуэлировали десятки литераторов.

Но две дуэли как бы начинают и замыкают русскую литературу — первая принадлежит Золотому, а вторая — серебряному её веку. В первой всё по-настоящему, корчится Пушкин, хочет прекратить мучения и у него отнимают пистолет. Вторая — внешне кажется хуйнёй какой-то а не дуэлью. Волошин с Гумилёвым выезжают в те же края и палят друг в друга из антикварных пистолетов.

Меж тем, эти дуэли именно что парны — и одна отражение другой. (Тут может быть целый ряд сентиментальных метафор: Луна, как символ Серебряного века светит отраженным светом, и вот Золотой век отражается в этом происшествии… Тьфу, не буду).

В романе Ильи Сельвинского «О, юность моя!» есть такой герой — поэт Беспрозванный. Ему около шестидесяти, он персонаж скорее комический — хлопотливый и суетливый. К главному герою приходит женщина, в которую он влюблён — приходит, что его собирается арестовать врангелевская контрразведка.

Но старый поэт никак не даёт ей этого сказать, и все слушают его рассказ, как «прочитав однажды в журнале «Аполлон» стихи Черубины де Габриак, я влюбился в нее заочно и послал ей пламенное письмо. В ответ получаю совершенно возмутительную записку от Гумилева: «Болван! Эта женщина — литературная мистификация».

Был в это время в Симферополе поэт Максимилиан Волошин. Я показал ему эту записку. Волошин расхохотался.

«Ну, хорошо, — говорю. — Пусть мистификация, но почему «болван»?» — «Потому «болван», что Гумилев сам оказался в дураках. Вот как было дело».

И Волошин стал мне рассказывать: «Бродили мы однажды с Андреем Белым по берегу моря в Коктебеле. Глядим — трупик ската. Вы видели когда-нибудь ската? Он похож на серый туз бубен с хвостом, напоминающим напильник. Андрей говорит: «А ведь у него, в сущности, монашеское одеяние. Голова с капюшоном, остальное — ряса. Как могли бы звать такого монаха?»

«Габриэль», — говорю я.

«Нет. Пусть это будет его фамилией: Габриак. Даже де Габриак. А имя у него такое: «Керубино» — от древнееврейского «херувима».

«А что, если это женщина? Прекрасная молодая женщина, унесшая тайну в монастырь?».

«О! Тогда ее будут звать Черубина де Габриак». «Превосходно. А какие стихи могла бы писать такая женщина?»

Начали сочинять, перебивая друг друга и пытаясь нащупать характер этой загадочной монахини. В конце концов настрочили несколько стихов. Одну строфу я помню наизусть:

И вновь одна в степях чужбины, И нет подобных мне вокруг… К чему так нежны кисти рук, Так тонко имя Черубины?

Отдали переписать одной девушке, у которой был изящный почерк, и отправили в журнал «Аполлон». Там стихами заведовал тогда Гумилев. Ну, Николай мгновенно сошел с ума, тут же, немедля напечатал их и прислал Черубине на адрес нашей девушки пламенное объяснение в любви. Тогда мы с Андреем решили продолжать нашу игру. Ответили на его письмо со всей сдержанностью, на какую способна молодая монахиня с прошлым, и дошли до того, что по приезде в Петербург вызвали Гумилева от ее имени в ателье художника Головина. Гумилев бросился на свидание, точно акула на железный крюк. Но когда его привели в мастерскую, он увидел в креслах меня, Алексея Толстого и Маковского. Бедняга начал озираться. Тут я встал, подошел к нему и произнес:

«Позвольте отрекомендоваться: Черубина де Габриак»,

«Негодяй!» — закричал взбешенный Гумилев.

Я ударил его по физиономии.

«Раздался мокрый звук пощечины!» — сказал Толстой, цитируя Достоевского.

Гумилев тут же вызвал меня на дуэль»… Достали пистолеты, карту, выехали за город к Новой Деревне, — всё как полагается. Толстой выбрал в рощице лужайку, которая показалась ему наиболее удобной, и пошёл к ней удостовериться в ее пригодности для такого романтического дела. Был он в цилиндре и в черном сюртуке. Шел очень серьезно, почти олицетворяя собою реквием, и вдруг провалился по бедра. Когда же вылез, оказался весь, извините, в вонючей тине: лужайка была свалочным местом.

— Ну, вы понимаете, — продолжал в совершенном восторге Аким Васильевич, — что после этого ничего серьезного быть уже не могло».

Это удивительная каша из подлинных деталей, деталей выдуманных и сочинённых обстоятельств.

Но дело в том, что никакого Гумилёва в то время в природе не могло существовать — его как бы не было. О нём не говорили, как о родственнике, лишённом благословения. Если бы его вывели в расход где-нибудь в Москве на Коммунарке или в Крестах летом тридцать седьмого — ещё как-то можно было надеяться на возвращения. Но его расстреляли при жизни Ленина, в ещё непорочное революционное время.

И видимо, с этим было связано то, что про дуэль Волошина и Гумилёва знали все и всегда, но это знание совершенно безумно — будто сотня людей передралась разом, и хором, наперебой рассказывают о произошедшем.

Куда более популярный другой Илья — Эренбург, в своей хронике «Люди. Годы. Жизнь» поведал об этой истории так: «Вдруг откуда-то появилась талантливая молодая поэтесса Черубина де Габриак. Ее стихи начали печататься в “Аполлоне”. Никто ее не видел, она только писала письма редактору С. К. Маковскому, который заочно в нее влюбился. Черубина сообщала, что по происхождению она испанка и воспитывалась в католическом монастыре. Стихи Черубины похвалил Брюсов. Все поэты-акмеисты мечтали ее встретить. Иногда она звонила Маковскому по телефону, у нее был мелодичный голос. Никто не подозревал, что никакой Черубины де Габриак нет, есть никому не известная талантливая поэтесса Е. И.Дмитриева, которая пишет стихи, а Волошин помогает ей мистифицировать поэтов Петербурга. В Черубину влюбился и Гумилев, а Макс развлекался. Возмущенный Гумилев вызвал Волошина на дуэль. Макс рассказывал: “Я выстрелил в воздух, но мне не повезло — я потерял в снегу одну галошу…” (Е. И. Дмитриева продолжала и впоследствии писать хорошие стихи. Незадолго до своей смерти С. Я. Маршак попросил меня приехать к нему. Он говорил мне о судьбе Е. И. Дмитриевой, рассказывал, что в двадцатые годы написал вместе с Елизаветой Ивановной несколько пьес для детского театра — “Кошкин дом”, “Козел”, “Лентяй” и другие. Пьесы эти вышли с именами обоих авторов. Потом Е. И. Дмитриеву выслали в Ташкент, где она умерла в 1928 году. В переиздании пьес выпало ее имя. Самуила Яковлевича мучило, что судьба и творчество Е. И. Дмитриевой, бывшей Черубины де Габриак, неизвестны советским читателям. Он советовался со мной, что ему следует сделать, и я вставляю эти строки как двойной долг и перед С. Я. Маршаком, и перед Черубиной де Габриак, стихами которой увлекался в молодости)».

Комментаторы тут же его поправляют: «О событиях, предшествовавших ссоре Волошина с Гумилевым, рассказывается в “Истории Черубины” и в “Исповеди” самой Черубины де Габриак (Е. И. Дмитриевой). На месте дуэли Волошина и Гумилева действительно была потеряна галоша. Но в газетных отчетах о дуэли (начиная с 23 ноября 1909 г.) нигде не называлось имя потерявшего галошу, нет его и в воспоминаниях участников дуэли (А. Н. Толстого, М. А. Волошина, М. А. Кузмина, А. К. Шервашидзе) Это подтверждает в своих воспоминаниях и К. С. Маковский, выдвигая наиболее правдоподобную версию о том, как такая деталь впоследствии связалась с именем Волошина: “Всевозможные “вариации” разыгрывались на тему с застрявшей в глубоком снегу калоше одного из дуэлянтов. Не потому ли укрепилось за Волошиным насмешливое прозвище “Вакс Калошин”? Саша Черный писал:

Боже, что будет с моей популярностью?

Боже, что будет с моим кошельком?

Назовет меня Пильский дикой бездарностью,

А Вакс Калошин — разбитым горшком”

Учитывая, что стихотворение Саши Черного “Переутомление”, откуда взята процитированная С. Маковским строфа, было напечатано в “Сатириконе” еще 18(31) мая 1908 года, легко понять, почему “публика” считала, что именно Волошин потерял галошу на дуэли. “На самом деле, — продолжает Маковский, — завязнувшая в снегу калоша принадлежала секунданту Гумилева Зноско-Боровскому”.

Схожу пока на кухню.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2007

(обратно)

История про две дуэли — два

… Я продолжу. Пафос мой как раз в том, что общественное знание о лежащем на поверхности событии всегда смутно и клочковато. Что удивительно, так это то, что та дуэль была действительно известна и освещалась тогдашней прессой практически в режиме реального времени (насколько тогда это было возможно.

О ссоре поэтов тут же написали газеты. Сразу же после дуэли о ней написали газеты петербургские, а с запозданием на несколько дней — провинциальные. Были опубликованы десятки статей фельетонов и эпиграмм.

Но если вернуться назад, то дело было так: "Летом этого года Гумилев приехал на взморье, близ Феодосии, в Коктебель. Мне кажется, что его влекла туда встреча с Д., молодой девушкой, судьба которой впоследствии была так необычайна. С первых же дней Гумилев понял, что приехал напрасно: у Д. началась как раз в это время ее удивительная и короткая полоса жизни, сделавшая из нее одну из самых фантастических и печальных фигур в русской литературе.

Помню, в теплую, звездную ночь я вышел на открытую веранду волошинского дома, у самого берега моря. В темноте на полу, на ковре, лежала Д. и вполголоса читала стихотворение. Мне запомнилась одна строчка, которую через два месяца я услышал совсем в иной оправе стихов, окруженных фантастикой и тайной.

Гумилев с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бои тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии поэму «Капитаны». После этого он выпустил пауков и уехал".

Правда Толстой, который всё это пишет, подвирает, как и во всех своих мемуарных текстах — Алексей Варламов комментирует это так: «Д. приехали в Коктебель не порознь, а вместе, и заканчивая ролью каждого из этой троицы. Д. - это Елизавета Ивановна Дмитриева, слушательница "про-Академии" на башне у Вячеслава Иванова. Гумилев был знаком с ней еще по Парижу с 1907 года, а Толстой познакомился в феврале 1909-го в Петербурге. После перенесенного в детстве туберкулеза костей и легких, она немного прихрамывала, была полновата, но на некрасивом ее лице удивительно смотрелись пронзительные глаза. Ее женскую судьбу нельзя было назвать обделенной, скорее наоборот — мужчин тянуло к ней. Иоганнес фон Гюнтер утверждал, что "она не была хороша собой, скорее — она была необыкновенной, и флюиды, исходившие от нее сегодня, вероятно, назвали бы "сексом". Когда Дмитриевой было 13 лет, ее добивался некий теософ, оккультист и сладострастник, а жена этого деятеля устраивала Лизе сцены ревности. Во время описываемых событий 1909 года у нее был жених Всеволод Васильев, отбывавший воинскую повинность и в дальнейшим ставший ее мужем, сама она безответно и беззаветно любила Волошина, а ее любви домогался Гумилев. У Лизы-хромоножки, как будто сошедшей из романов Достоевского, от такой жизни голова шла кругом: "Это была молодая, звонкая страсть… Те минуты, которые я была с ним, я ни о чем не помнила, а потом плакала у себя дома, металась, не знала. Всей моей жизни не покрывал Н. С., и еще: в нем была железная воля, желание даже в ласке подчинить, а во мне было упрямство — желание мучить. Воистину он больше любил меня, чем я его. Он знал, что я не его невеста, видел даже моего жениха. Ревновал. Ломал мне пальцы, а потом плакал и целовал край платья. В мае мы вместе поехали в Коктебель…"».

Но в Коктебеле был ещё и Волошин, и вот всё заверте… Почувствовав себя лишним, Гумилёв уехал (В некоторых вариантах рассказа его попросила это сделать Дмитриева).

Далее произошла история с Черубиной.

Кстати, не меньше путаницы с тем, что послужило прообразом имени. Сам Волошин утверждал, что морской корень был подобран не на пляже, а долго ждал своего часа в кабинете, и потом был подарен Дмитриевой. С ней Волошин долго придумывал ему имя, копаясь в «чертовских святцах» (Полунинин утверждает, что это Имеется в виду популярная в то время книга «Демономания» Жана Бодена (1530–1596)) и «наконец, остановились на имени "Габриах"). Это был бес, защищающий от злых духов».

Минуем историю собственно литературной мистификации.

Всё тот же Гюнтер, поэт и переводчик, живший в Петербурге, в своих воспоминаниях "На восточном ветру", утверждал, что неравнодушная к нему Дмитриева призналась в том, что она-то и есть Черубина де Габриак. Другие воспоминатели говорят, что именно он-то и был двигателем интриги, приведшей к дуэли — пересказывая одним слова других, он рассорил Гумилёва с Волошиным. Биограф Гумилёва пишет, что Гюнтер: "не преминул поделиться этим открытием с Кузминым и, видимо, пытался узнать что-то о Дмитриевой от Гумилёва. Гумилёв, который к этому времени окончательно разорвал отношения с Лилей, отозвался о ней не очень лестно. Слова Гумилёва Гюнтер донес до самой Дмитриевой. Он же в ноябре на заседании Академии стиха на «башне» Вячеслава Иванова поведал о том, кто такая Черубина де Габриак. Гумилёв, конечно, был сильно обижен на Дмитриеву, но как человек благородный посчитал поступок Гюнтера, выдавшего тайну, недостойным честного человека, о чем и сказал ему. Между ними произошла крупная ссора, и они расстались навсегда. А позже и Кузмин рассказал всё о Черубине в редакции «Аполлона». Но главным итогом этой мистификации и разоблачений оказалась драма между Гумилёвым и Волошиным.

Волошин, у которого продолжался роман с Елизаветой Дмитриевой, узнал, по-видимому, все от того же Гюнтера, что Гумилёв отзывался о его любовнице как о легкомысленной женщине и интриганке. Конечно, Максимилиан вспылил. Еще в октябре он пытался на заседании Академии стиха нагрубить Гумилёву в присутствии И. Ф. Анненского, В. И. Иванова, В. А. Пяста, П. П. Потемкина, но ему не удалось вывести из себя Николая Степановича.

Сама Дмитриева тоже подогревала страсти. Ей казалось, что ссора между двумя известными поэтами (чем бы она ни кончилась) возвеличит ее до уровня «инфанты».

Волошин, импульсивный и неуравновешенный, толстый и неуклюжий, не знал, как вывести Гумилёва из себя, чтобы показать ему, как он его ненавидит.

16 или 17 ноября у Гумилёва с Дмитриевой состоялся разговор. Встреча оказалась не очень удачной. Елизавета Ивановна старалась уязвить самолюбие поэта. Дмитриевой нужен был повод для ссоры, чтобы рассказать Волошину, какой негодяй Гумилёв. И она решает разыграть спектакль на четверых в доме ее подруги Лидии Павловны Брюлловой" — далее в биографии Гумилёва приведена цитата из воспоминаний Дмитриевой: "В понедельник ко мне пришел Гюнтер и сказал, что Н. С. на "Башне" говорил бог знает что обо мне. Я позвала Н. С. к Лидии Павловне Брюлловой, там же был и Гюнтер. Я спросила Н. С., говорил ли он это. Он повторил мне в лицо. Я вышла из комнаты".

Но следует помнить, что эта книга Полунина, в общем апологетическая, как и положена серии "Жизнь замечательных людей". Автор явно сглаживает роль Гумилёва и не менее явно говорит, что Волошин и Дмитриева — интриганы и подлецы.

Снова ушёл на кухню, но не обнаружил искомого. В расстройстве ушёл спать, продолжу после.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2007

(обратно)

История про две дуэли — три

…Варламов же, как биограф Алексея Толстого, задаётся неразрешимым вопросом, кто прав, кто виноват: «Гумилев, оскорбивший Дмитриеву словами (и с мужской точки зрения за дело — а как иначе назвать "хочу обоих"?), Волошин, который нанес ему тяжелую пощечину… Имел ли право Гумилев дурно отзываться о Дмитриевой? Справедливо ли ударил Волошин Гумилева? Толстой в 1921 году клялся: "Я знаю и утверждаю, что обвинение, брошенное ему, — в произнесении им некоторых неосторожных слов — было ложно: слов этих он не произносил и произнести не мог. Однако из гордости и презрения он молчал, не отрицая обвинения, когда же была устроена очная ставка, и он услышал на очной ставке ложь, то он из гордости и презрения подтвердил эту ложь"…

В конце концов, совершенно непонятно, что именно сказал Гумилёв, и, возможно, за "отозвался не очень лестно" и "легкомысленная" стоит нечто (и наверняка) что-то другое. 1909 год не 1809 — и повод для пощёчины должен быть несколько более серьёзен.

Маковский замечает: "Вот чему лично я был свидетелем… Хозяин мастерской куда-то вышел, а гости разбрелись по комнате, где ковром лежали на полу очередные декорации, помнится — к "Орфею" Глюка. Я прогуливался с Волошиным, Гумилев шел впереди нас, с кем-то из писателей. Волошин казался взволнованным. Вдруг, поравнявшись с Гумилевым, не произнося ни слова, он размахнулся и изо всей силы ударил его по лицу могучей своей ладонью. Сразу побагровела щека Гумилева, и глаз припух. Он бросился было на обидчика с кулаками. Но его оттащили — не допускать же рукопашной между хилым Николаем Степановичем и таким силачом, как Волошин. Вызов на поединок произошел сразу же…"

Дальше долго и путано (повторяя обстоятельства пушкинской дуэли) обговариваются правила дуэли, Гумилёва наконец уломали стреляться на пятнадцати шагах.

Тут надо оговориться, что за пару лет до этого Гумилёв дважды собирался свести счёты с жизнью, таскал с собой кусок мышьяка величиной «с половину сахарного» и т. д. То есть, для него всё было более чем серьёзно, и отношения со смертью у него были куда более близкие, чем у жизнелюба Волошина.

Настало слякотное 22 ноября 1909 года. Сразу начались эстетические безобразия — по дороге машина Гумилёва застряла, нагнали противники. Общими усилиями секундантов и дворников машину вытащили, потеряв пресловутую галошу — но дуэльный кодекс валился к морским чертям-габриакам.

Толстой пишет: «Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилёв, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко. Я снова отмерил пятнадцать шагов, просил противников встать на места и начал заряжать пистолеты. Пыжей не оказалось, я разорвал платок и забил его вместо пыжей, Гумилёву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле рассвета. На нем были цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, — взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, расставив ноги, без шапки. Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилёв перебил меня, сказав глухо и недовольно: "Я приехал драться, а не мириться"».

И вот на счёт «три» Гумилёв стреляет, но у стрелявшего одновременно с ним Волошина — осечка, сам он вспоминал: «…Гумилёв промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал…». Гумилёв требует стрелять снова, и снова у Волошина осечка.

Полунин в вышеупомянутой биографии Гумилёва пишет о дальнейших событиях: «После второго выстрела князь Шервашидзе крикнул Толстому: «Алеша, хватай скорей пистолеты!» К Волошину подбежал граф Толстой, выхватил у него из рук пистолет и выстрелил в снег. Гашеткой графу ободрало палец. Гумилёв тут же стал настаивать: «Я требую третьего выстрела!» Секунданты начали совещаться и, так как никто из них не хотел смерти поэтов, единодушно ему в этом отказали. Толстой предложил дуэлянтам подать друг другу руки, но оба поэта отказались и разошлись навсегда. Гумилёв так и не простил обиды, хотя судьба и даровала им в конце жизни Николая Степановича еще одну встречу.

Почему же не попал с пятнадцати шагов (а по другой версии — с двадцати пяти шагов) в Волошина хорошо стрелявший Гумилёв, если он действительно стрелял серьезно? По признанию Толстого, его отец насыпал в пистолеты двойную порцию пороха, тем самым усилилась отдача при выстреле и существенно уменьшилась точность попадания. И опытность при этих условиях не играла никакой роли.

Но Гумилёв этого так и не узнал.

Дуэль окончилась. Гумилёв молча поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к своему автомобилю…».

Дело о дуэли попало в окружной суд — на Руси ведь дуэлянтов судили. Гумилёва суд присудил к неделе ареста с отбыванием на квартире, Волошина — к одному дню. Со всех — секундантов и участников — взяли по десяти рублей штрафу. Впрочем, если б кто-то попал в своего противника — вышло иначе. Не говоря уж о том, что никто из дуэлянтов не служил — по военному ли, по гражданскому ли ведомству. А карьера поэта не разрушается таким способом.

Что из всего этого следует? То, что дуэль произошла вовсе не из-за Черубины, а из-за Дмитриевой. Далее: мы не знаем, и, видимо, не узнаем, что именно сказал про Дмитриеву Гумилёв. Ход дуэли описан достаточно подробно очевидцами — это в советское время он мог быть мифологичен, но когда в восьмидесятые годы прошлого века были републикованы сотни мемуаров, он давно перестал быть тайной.

Правда, наблюдателю часто нужно, чтобы стало понятно — кто лучше, кто хуже. «Мы показали вам драму «Пиф-паф», охотник и заяц — кто прав, кто не прав?». В случае с дуэлью 1909 года — тоже самое. Тут существуют две проблемы — первая возникает в тот момент, когда с привычками 2007 года начинают судить о привычках 1909. Эти социальные привычки и знаки разные, и дажк одни и те же слова имеют разный вес.

Вторая проблема заключается в некотором неосознанном обожествлении Гумилёва (особенно это заметно после романа Успенского и Лазарчука «Посмотри в глаза чудовищ». Они-то написали его хохоча, а вот народу действительно нужен был интеллектуальный рыцарь. Не всему народу, а именно читающей интеллигенции, которой нужен не Иван-дурак, а всё-таки Иван-царевич.

Но в самом желании она от народа не отличается.

На одной из современных картин лицо Гумилёва вписано в икону Егория Победоносца, и лик его светел и проч., и проч. Меж тем, при прикосновении к кумирам, как говорил Флобер, позолота часто облезает. Если внимательно рассматривать жизнь и поведение Гумилёва, то они выходят вовсе не иконописен. Часто он смешон, часто — неловок. Иногда и вовсе мне кажется, что похож на невротика. Что ж с того? Он живой человек, а не рыцарь-функция.

Достоинства всех в этой истории сомнительны, но они вполне вписываются в стиль времени.

И, наконец: это действительно зеркальное отражение пушкинской дуэли. Только это вовсе не возвращение трагедии фарсом.

Недаром, участники ищут антикварные пистолеты, долго не находят нужные, наконец обретают у барона Мейендорфа пистолеты пушкинских времён, с графированными именами прежних дуэлянтов (Понять бы, кстати, куда они потом делись). Они как бы подчёркивают преемственность, а получается, что подчёркивают различие.

Это такая публичная нагота в деле чести — все всё знают, все видят. За день до дуэли "Русское слово" пишет о пощёчине — и всем уже тогда всё ясно. В день же дуэли отчёт печатает "Новое время", "Вечерний Петербург" и "Столичная молва", на следующий день выходит фельетон в "Биржевых ведомостях", который называется "Галоша. Вместо некролога".

Это напоминает диалоги с самоубийцами на крыше, что транслируются в прямом эфире.

Это первая дуэль как "объект таблоида".

Важно и то, что участники дуэли, за исключением Гумилёва, а особенно просто лица, что были знакомыми участников, стараются своими шутками заговорить ужас происшедшего: цивилизация пришла к тому, что честь и смерть обесцениваются окончательно, становятся поводом к сетской хронике, что по определению бесчеловечна.

То есть, пушкинская трагедия возвращается ещё большей трагедией — и войти заново в реку Золотого века русской литературы невозможно. Новая дуэль происходит в Петербурге, который описывался Алексеем Толстым как город апокалиптический: «То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.

Девушки скрывали свою невинность, супруги — верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения — признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными».

На фоне этических экспериментов Серебряного века эта история не выдающаяся — просто самая известная. И потому тоже ничего весёлого в ней нет. Часы урочные бьют независимо от поэтической суеты, отсчёт начат, и с этого ноябрьского утра пять лет до мировой войны и восемь — до взятия Зимнего.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2007

(обратно)

История про две дуэли — четыре

Это собственно, посткриптум. Ознакомится с общей информацией могут обратится к хорошей книге Вострикова.^[9] Это действительно приличная книга — правда, охватывает она период от Онегина до Базарова.

Дуэли, понятное дело не прекратились и в начале XX века — и даже расцвело перед Октябрьской революцией. Причём во время этого безумного финдесьекля распространились дуэли "американки" — то есть, самоубийство по жребию. Ср., кстати, чудесный рассказ Александра Грина, в котором к учёному приходит женщина, и вызывает его на дуэль. Её муж не смог вынести своей неуспешности — всё, над чем он работал, по случайности было открыто главным героем. "Хорошо, — отвечает учёный. — По жеребию выпьем эти две пробирки. В одной мгновеная смерть, а в другой — чудесный элексир вечной жизни. Он способен восстановить даже тело, раздавленное поездом". Женщина в ужасе убегает.

У Грина есть ещё один рассказ о дуэли с человеком из партии «Осеннего месяца», то есть в прозрачном намёке на лидера «Союза 17 октября» А. И. Гучкова, известного бретера. Всё дело в том, что Александр III в 1894 году разрешил поединки чести. Существовал приказ по военному ведомству № 118 от 20 мая 1894 года, так и озаглавленный: «Правила о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде». При этом правила самих поединков гуманизировались, и если не были кодифицированы, то исполнялись по неписанным правилам (согласно офицерским судам чести). "С 1876 по 1890 год до суда дошло лишь 14 дел об офицерских дуэлях (в 2 из них противники были оправданы); с 1894 по 1910 год состоялось 322 дуэли, из них 256 — по решению судов чести, 47 — с разрешения войсковых начальников и 19 самовольных (до уголовного суда не дошла ни одна из них). Ежегодно происходило от 4 до 33 поединков в армии (в среднем — 20). По данным генерала Микулина, с 1894 по 1910 год в офицерских дуэлях участвовали в качестве противников: 4 генерала, 14 штаб-офицеров, 187 капитанов и штабс-капитанов, 367 младших офицеров, 72 штатских. Из 99 дуэлей по оскорблению 9 окончились тяжелым исходом, 17 — легким ранением и 73 — бескровно. Из 183 дуэлей по тяжелому оскорблению 21 окончилась тяжелым исходом, 31 — легким ранением и 131 — бескровно. Таким образом, гибелью одного из противников либо тяжелым ранением заканчивалось все же незначительное число поединков— 10–11 % от общего числа. Из всех 322 дуэлей 315 состоялись на пистолетах и только 7 — на шпагах или саблях. Из них в 241 поединке (т. е. в 3/4 случаев) было выпущено по одной пуле, в 49 — по две, в 12 — по три, в одной — по четыре и в одной — по шесть пуль; дистанция колебалась от 12 до 50 шагов. Промежутки между нанесением оскорбления и поединком колебались от одного дня до… трех лет(!), но чаще всего — от двух дней до двух с половиной месяцев (в зависимости от длительности разбора дела судом чести)» (Владимир Хандорин, "Дуэль в России").

Самыми показательными литературными описаниями позднего периода я считаю чеховскую "Дуэль" и купринский "Поединок" (Они, кстати, так же зеркальны друг другу).

Как ни странно, были попытки дуэлирования и в Красной Армии (Сперва, как рефлексия на царскую армию ("Нет-нет, да и вскочит прыщик на здоровом теле революции. Одним из таких прыщиков был случай дуэли в Красной Армии. История дуэли заурядна и проста до скуки. Два красных командира, оба кавалера Красного Знамени. Оба по уши влюблены в одну. Ревность. Ссора. Роща. Роковой выстрел и бесполезная смерть одного из героев. Суд осудил оставшихся в живых участников дуэли <…> Дуэль из-за женщины! Дуэль в Красной Армии! Как это не вяжется с укладом нашего нового быта. Как это пахнет гнилью старого строя, пресловутыми понятиями о чести, отжившими и чуждыми духу пролетарского общества!.. Свершившийся факт — продукт нового прилива мещанства, вызванного обстановкой НЭПа. Следует принять срочные меры к ограничению молодежи от ее вредного влияния" (Газета "Красное знамя". N 158) ., затем, видимо, как рефлексия на Пушкина и Лермонтова). Несколько раз я встрречал упоминания о том, что в середине тридцатых годов в связи с введением персональных воинских званий, будет восстановлен и армейский дуэльный кодекс. Были случаи дуэлей и во время войны, но это дело быстро ператили военные трибуналы. К тому же в Красной Армии уже не было того сословного кодекса чести, как в прежнем офицерском корпусе.

В послевоенное время дуэль и вовсе не могла быть непародийной — это наглядно иллюстрирует "Пушкинский дом" Битова.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2007

(обратно)

История про телевизионный вокал

Нашёл старую запись:

…А я ещё хочу, чтобы Карабас выпорол вокальный детский ансамбль "Непоседы". Это группа детей в белых балахонах, что задорно поют попурри из попсовых песенок. Первая из песенок — из репертуара группы "Дискотека Авария", потом идёт Глюкоза и проч., и проч.

Сзади на белые балахоны к детям пришили фальшивые белые крылышки, а поют они эту дрянь, сложив молитвенно руки и тряся кудряшками.

Поэтому их всех нужно выпороть. Это акт гуманности и воспитания.

Может тогда их жизнь сложится хорошо и будет им всем счастье. Мне кажется более оправданной такая формулировка: "Взрослым, которые делают из детей маленьких моральных уродов, подбивая на это уродское дело…"

Извините, если кого обидел.

12 мая 2007

(обратно)

История про арабов

Всё дело в арабах. Арабы! Арабы придумали всё — алгебру, алфавит, алхимию и алкоголь. Ещё они придумали Алёну Апину, Альтруизм, Альтаир и Алконост. Не говоря уж про то то мохнатое существо, что прилетело со звёзд, жрёт кошек и живёт в американской семье. Говорят, правда, что кошка не относится мусульманами к нечистым животным.

Так что с Альфом не совсем всё ясно.

Ср. с Альбац.

Извините, если кого обидел.

12 мая 2007

(обратно)

История про Спилейна

Совершенно непонятно, где в этом мире явь, а где навь. Мне, как и ко многим, приходит иногда видения, что я что-то делаю — ан нет, мне это только казалось. Только шепчет дружеский голос: «Луна в перигее, не забудьте».

Как писал один американец: "Знаете, Микки, это и есть самое непонятное. У человека богатый дом, красавица жена, и, я подозреваю, приличный банковский счёт. И вот этот трезвенник, столп общества, я хочу сказать, достаёт из ящика стола револьвер тридцать восьмого калибра и разносит себе череп. Есть в нашей жизни, Микки, много необъяснимого"…

Лучше Микки Спилейн: "выбить пару зубов уроду всегда приятно, и повод бесплатно дает".

Извините, если кого обидел.

12 мая 2007

(обратно)

История про ICQ

Не буду я заводить эту ICQ. Не буду, как меня ни уговаривай. Чуждое мне это дело. И не зачем.

Я человек медлительный. Обойдусь письмами.

Дело не в чатах. Я не люблю ICQ во-первых из-а её отвратительного русского названия, во-вторых, из-за удаления от эпистолярного искусства, а в третьих, из-за того, что не люблю упрощения в жизни. Каждое письмо должно быть затратным, стоить сил и денег, даже — нести угрозу заразиться. Точь-в-точь, как отношения мужчины и женщины, когда они ложатся в одну постель.

С другой стороны, что мне просторы Интернета, который я называю Сетью? Да ничто. А так можно, конечно выходить на два вокзала — я, скажем в Москве, а кто-то — далече, и стучать по рельсам, прижиматься к ним ухом — вы вот азбуку Морзе знаете?

Извините, если кого обидел.

12 мая 2007

(обратно)

История про Новый год

Всё это мне напоминает анекдот о мальчике, что в новогоднюю ночь проснулся рано и увидел Деда Мороза, танцующего под ёлкой.

Дед Мороз поворачивается и хмуро говорит:

— Теперь мне придётся тебя убить.

Извините, если кого обидел.

14 мая 2007

(обратно)

История про графа Потоцкого

А иное мне жутко напоминает старый анекдот про то как сваха долго уламывала цыганку выйти замуж за графа Потоцкого — ну там различия, сословия, деньги, то да сё. Уломала.

И, утирая пот со лба, говорит:

— Теперь осталось только уломать графа Потоцкого…

Извините, если кого обидел.

14 мая 2007

(обратно)

История про сборники

Всё что написано ниже — написано специально для тех, кто в курсе дела. У не-читателей фантастики я прошу прощения и рекомендую воспользоваться скроллингом (прости, Шишков, не знаю, как перевести). Говорят — прокруткой.

Эта книга породила сразу после выхода довольно жаркие споры, но поскольку фантасты в основном ругаются в Сети в специально огороженных местах, я позволю себе вынести сор из этой избы на публику. Дело в том, что антология «Академия Шекли» — очень хороший повод поговорить о сборниках фантастических рассказов вообще.

Как-то я написал, что эти сборники начинают напоминать толстые литературные журналы под твёрдой обложкой. Я погорячился: сборников действительно стало больше, стали они выходить чаще, но функция их ещё не ясна. Сборники, понятно бывают разные. Есть сборники манифестирующие, тематические и чисто коммерческие.

С последними понятнее всего — берётся один-два успешных автора, играющих роль паровозика, и они вытягивают на себе целый состав менее известных писателей, а то и любителей. Часто на обложке ограничиваются именем знаменитости, а остальные участники валятся в братскую могилу оглавления. Сборник продаётся, приносит прибыль, что ещё желать?

Манифестирующие сборники — это очень интересное явление. Лучший его пример — альманах «Метрополь». Там были разные тексты, но общий высокий уровень и объединяющая идея бесцензурного и при этом законного издания сделала его достоянием истории литературы. Да, ты рискуешь, и часто многим (так и случилось) — но зато слышишь в спину «Ах, отчего я не был при Корфу хотя бы мичманом». Такие сборники редки — но всё-таки случаются.

Тематические объединяют участников совещания молодых писателей (таковых видал много); фанфики любимого автора, написанные учениками; взгляд разных людей на какую-то проблему. Да мало ли тем?

«Академия Шекли» очень интересный повод оттого, что в ней много достойных рассказов, но ещё больше упущенных возможностей. В ней есть все характерные пороки целеположения и исполнения. Но если бы среди авторов не было бы достойного набора Олди, Лазарчук, Каганов, Бачило, Алимов, Громов, Зорич, Мидянин… — говорить было бы не о чем, эти, как говорится, борозды не испортят. Тут можно было бы и закончить рецензию — каждый из этих авторов откатал свою индивидуальную программу с присущим ему качеством: читать — стоит, покупайте наших слонов, и проч., проч.

Но теперь посмотрим, как устроен этот сборник, только вслед Маяковскому, нужно сказать, что уж извините, если он немного испортится, когда мы его начнём потрошить в рамках «академического эксперимента».

Во-первых, совершенно кошмарная обложка. И не надо мне говорить, что это серийное оформление — видали мы и приличные обложки в этой серии. Вообще, фантастика (в лице лучших проектов) давно избавилась от этих родовых пятен своего прошлого — а тут наличествуют давно знакомые в лицо кошмарныеполуголые бабы в ассортименте. Можно подумать, что академия Шекли — это салун, где на люстре Шерлок Холмс топчет стриптизёршу, на рояле (для лучшей акустики) лежит часть кордебалета, а в центре — дама в красном из серии «Позвони мне, я буду послушна». На портрете Шекли, я понятно, и не настаиваю.

Во-вторых, на дурную тональность издательских аннотаций уже никто не жалуется, равно как на опечатки — Лазарчук там отчего-то в одном месте назван Сергеем. Но это всё именно что общие проблемы фантастических сборников как таковых.

В-третьих, название. По его поводу и развернулась масса споров — что, дескать, за самозванство, что за академия. Оппоненты составителя и издателя кричали что-то сумбурное и довольно бестолковое, требовали во всех рассказах подражания Шекли, обвиняли в политической ангажированности список авторов и говорили прочие глупости. Обвиняемые отбрехивались в том же духе — что авторы не обязаны писать фанфики (что, замечу, совершенно справедливо и ничего страшного, что в сборнике только два или три рассказа впрямую корреспондируют с творчеством американского фантаста), и в сборнике есть «дух Шекли» (а это хорошо бы пояснить).

И тут начинается поле упущенных возможностей: многие из участников могли с удовольствием написать и фанфики (школа стремительной «Грелки» и всё такое), их можно было заставить написать предисловия к каждому из рассказов, воспоминания о Шекли, наконец. А ведь многие из них участвовали в знаменитой акции, когда писатель оказался в украинской больнице без медицинской страховки и ему насобирали денег. Кое-кто и вовсе помогал ему не только деньгами, но и тяжёлой санитарной работой. Можно было бы каждому написать заметку «Шекли в моей жизни» — люди собрались вменяемые, давно в деле, каждому нашлось бы что сказать в дополнение к собственному прозаическому тексту.

Я уж не говорю о настоящей обзорной статье про покойного американца — если лень её заказывать, так поставь магнитофон, собери круглый стол из участников или on-line конференцию. Я вот с Шекли лично общался недолго, но очень интересно — что, разве отказался бы? Ну и когда мне говорят: «В этом сборнике балласта нет», я как-то не склонен разделить это мнение. По-моему, очень даже есть.

В-четвёртых, это собственно проблема сборников — надо определиться, каковы их преимущественные качества: вводят они в оборот новые тексты («право первой ночи») или довольствуются перепечатками — а то ведь в «Академии Шекли» собиралась так долго, что некоторые рассказы были напечатаны в других местах, а то и просто были старыми. Надо определиться — стоит ли минимизировать предисловия и послесловия (мне кажется, что — наоборот). Надо определиться ещё с одной вещью — в манифестирующих сборниках при авторитарном выпускающем была традиция чтения друг друга перед публикацией. Я бы её возобновил — речь идёт не о чисто коммерческих проектах, конечно. И так далее, и тому подобное.

А сборник получился вроде памятника со сменной головой — хочешь во славу Шекли, хочешь — за Брэдбери. Дух Шекли — сложная субстанция. Почему, к примеру, не дух Брэдбери? Тоже хороший писатель, между прочим, и дух его — повсеместен. Я Брэдбери люблю, учился на его текстах не меньше, чем у Шекли.

К чему я клоню?

К тому, что это сборник мог быть куда круче. Из того, что критика его, по большей части, несостоятельна, вовсе не следует, что составление прекрасно, исполнение блестяще и всё хорошо. Какому-нибудь упырю, глупцу или малолетке я бы это спустил, а вот тут не спущу — поскольку составитель человек опытный и вменяемый. Может ему, правда, тюльпанные революции стучали в дверь, и впору было снаряжать магазин, а не задумываться о пошлой литературной жизни.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2007

(обратно)

История про журнал

Однажды я работал главным редактором глянцевого журнала. Меня вызвали к спонсору всего этого дела, и пошёл. Перед спонсором лежали два крохотных мобильных телефона размером с почтовую марку. Они жужжали и подпрыгивали на гигантском пустом столе. Минут десять мы тупо смотрели, как они жужжат и подпрыгивают, а потом, что-то вспомнив, спонсор вручил мне написанный от руки листок бумаги. На нём значился список тем, которые я должен осветить. Вот он:

Терроризм — это модно.

Реинкарнация — миф и реальность.

Участковый — это фуфель.

Эволюция.

Инопланетяне — штука социальная.

История заблуждений

Антиглобализм в цифрах.

Фоторубрика: за углом (бабушки)

Почему еда такая и нет баров.

История литературных заблуждений.

Легенды кино

История покушений

Идиоты — налоговое законодательство.

Наркотический ликбез

Вредная привычка — отучить невозможно.

Атеизм — религия мира.

Альтернативное топливо

Приколы иностранной прессы

Реальные возможности человека

Медицина помогает мутантам.

Письма читателей.

Медицина для вечной жизни.

По-моему, это гениально.

Извините, если кого обидел.

16 мая 2007

(обратно)

История про кумиров

Зализняк — мой кумир.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2007

(обратно)

История про дружеский спам

Мне не часто приходит дружеский спам. (Дружеский спам — это письма от человека тебе знакомого, приятного, но которому ты ещё не успел настучать по голове и объяснить, что присылать тебе обновления с anekdot.ru и фотоприколы не стоит, и если ты увидишь что-то подобное у себя в почтовом ящике, то будешь гнать его ссаными тряпками на курсы американского английского).

Так вот, среди того, что мне присылают, есть удивительно повторяющиеся советы. Чаще всего они касаются мобильных телефонов — мобильный телефон есть штука загадочная, настоящий гаджет.

Главное, что мобильными телефонами пользуются все, а как они устроены — понимает ничтожное число абонентов.

Из последнего, что мне сообщают — это то, что в моём телефоне есть резервный аккумулятор, и если набрать определённую последовательность символов, то я спасусь в странной и трагической ситуации с севшим мобильником. Или вот другая магическая последовательность даст мне возможность говорить бесплатно (Когда ещё когда крепка была Советская власть, в каждом городе была история про телефонную будку, из которой можно говорить бесплатно со всем миров. В Москве, в районе ВДНХ был даже автомат — прообраз телефонного чата. В нём были слышны голоса, подростки, перебивая друг друга, стремительно флиртовали и договаривались о свиданиях).

Но это ладно — городские легенды непобедимы, и мой друг рассказывал, что его брат знает человека, который рассылает бесплатные sms и восстанавливает заряд аккумуляторов простым нажатием кнопок. Венцом дружеской рассылки стало сообщение о том, что у каждого телефона есть индивидуальный номер, и если его сообщить оператору в случае кражи, то телефон, доставшийся злоумышленнику, заблокируют. Эту новость я получаю уже несколько лет.

Так вот, хорошие люди, что мне это сообщают, имеют весьма фантастическое представление — нет, не о телефонах, а о мире.

Ну да, знание индивидуального номера было бы хорошим аргументом при опознании у ментов, когда ворованные телефоны лежат веером на столе. Но представьте себе, если бы это работало у оператора — вы позвонили и, оператор, доверившийся вашим смутным цифрам если они более нигде не значатся (может, сперва, в базу какую занести, если остались такие — а там сотрудник не на кнопки нажмёт, а посмотрит на наклейку под аккумулятором, или и то, и другое), отрубает кому-то связь.

Представляю себе судебные дела по этому поводу.

Всё это мне напоминает старую грубую шутку: пацаны во дворе совали друг другу пачку "Беломора" со словами "Найди тут голую бабу". Если кто помнит, на пачке была изображена карта европейской части СССР, и реки действительно напоминали загадочную картинку, что журналы печатали в районе кроссвордов: "Найди здесь охотника и его собаку". Насладившись мучениями, пацаны пачку отбирали и переворачивали оборотной стороной: "Что написано? Цена — 25 копеек. Хуй тебе кто за 25 копеек голую бабу нарисует. Понял, ара?". Такие дела.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2007

(обратно)

История поро дождик

Дождик! Зашибись!

Побежал на кухню.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2007

(обратно)

История про праздники

Ну, пойду профессионально попраздную.

Извините, если кого обидел.

24 мая 2007

(обратно)

История про Толстого (X)

В «Соло на ундервуде» есть знаменитая цитата, которую повторяют многие: «После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов». Мысль в литературе не новая: ср. Ну, Парамон, я не большевик и то записался бы в большевики шлепнул тебя и быстренько выписался". Но дело не в этом — в том же сборнике записных книжек Довлатова есть другая история: «Губарев поспорил с Арьевым:

— Антисоветское произведение, — говорил он, — может быть талантливым. Но может оказаться и бездарным. Бездарное произведение, если даже оно антисоветское, всё равно бездарное.

— Бездарное, но родное, — заметил Арьев».

Есть такая книга Игоря Сухих, сейчас переизданная, где говорится: «Одним из немногих положительных героев в мрачной критической картине наряду с Солженицыным был В. Аксенов, который «после ранних фальшивых повестей, постепенно освобождаясь от условностей и уступок цензуре, стал идти к подлинному творчеству и расти как личность». Через год уже эмигрировавший и тем самым окончательно перешедший из официальной оппозиции в тамиздат Аксенов забавно разъяснил ситуацию. «Как-то в Москве я получил от кого-то книгу, изданную, кажется, в Мюнхене, книгу Мальцева «Вольная русская литература». Там «я обнаружил свое имя, с маленькой буквы, между прочим, написанное. Там было сказано так: «Что касается фальшивой литературы аксеновых и бондаревых, то ни один мыслящий советский интеллигент не придает такой литературе ни малейшего значения»… Было очевидно, что опять в ходу ленинский принцип «кто не с нами, тот против нас», только с другой стороны. Потом, когда все прояснилось, и я стал эмигрантом, явно диссидентским писателем, тот же автор воздал хвалу».

На той же конференции, посвященной литературе «третьей волны», в докладе с популярной еще у волны первой постановкой вопроса «Две литературы или одна?» А. Синявский ставил точный диагноз: «Иногда получается так, что там, в подцензурной словесности, даже лучшие вещи — заведомо плохи, поскольку там, как известно, писатель не может или не хочет высказать полную правду во весь голос, как это делают эмигрантские или диссидентские авторы».

Призыв опираться при оценке конкретных произведений на «критерий художественности» был актуален и исторически справедлив, но вряд ли выполним. Сердце не хотело соглашаться с доводами вкуса и разума».

Так вот что я скажу: никакого точного диагноза тут нет, а ирония подразумевается, но не видна. Синявский хороший человек, обществом равно забывается казус цензурируемого Пушкина. о Герцен в Лондоне заведомо лучше Толстого в России. (Мне, правда, не очень понятна эта конструкция — «Иногда получается, что даже лучшие вещи заведомо плохи» — то есть, бывают случаи, когда лучшие вещи не плохи?

Да и хуй бы с этими вещами.

Сейчас планка упала окончательно. Представляю себе, как мне кто-то скажет: "Да, эта вещь талантлива, но она — за Путина. Нельзя читать". Нет таких вещей по обе стороны баррикад. Да что там? Баррикад-то нет.

Пойду на кухню.

__________________________________

Сухих И. Сергей Довлатов: Время, место, судьба. 2 — е изд. — СПб.: Нестор-История, 2006. — 278 с. 1000 экз. ISBN: 5-98187-168-7

Мальцев Ю. Промежуточная литература и критерий подлинности // Континент, 1980 № 25. с. 169.

The Third Wave. р. 31, 24.

Извините, если кого обидел.

25 мая 2007

(обратно)

История про лабардана

Сухих в своей книге о Довлатове совершенно справедливо сравнивает его с Венедиктом Ерофеевым: "Развернем тезис, как говорил ранний Шкловский.

На общекультурном, так сказать, уровне родство Довлатова и Ерофеева можно — продолжая алфавитные эксперименты — обозначить с помощью трех «К». Это писатели культовые, кружковые и Книги (в смысле — одной книги)".

Кстати, двух писателей ещё роднит и самоценность записных книжек, прерывистось письма, краткого как сон алкоголика, тревожного и беспокойного.

Ерофеев и Довлатов как бы две составляющие алкогольного мифа.

Но у Сухих рядом находится ещё рассуждение о культе напитков, и вообще об алкоголическиом трэде внутренней эмиграции: "…Исследователь «кулинарного репертуара» русской классики со вкусной фамилией Похлебкин мало чем тут поживится. На фоне «гоголевского обеда № 3» (суп — лабардан — чернослив — водка — селедка — семга — икра) или «чеховского обеда» (икра паюсная — севрюга — керченский пузанок с прованским маслом — водка — красное вино — индейка жареная — мороженое с ромом) ассортимент лужского буфета (где начинается действие «Заповедника») или московской забегаловки выглядит убого. Относительное разнообразие крепких напитков никак не компенсируется скудостью закуски. Какая уж там семга… И кто, кроме В. Похлебкина, нынче объяснит, что такое «лабардан» и с чем его едят?!".

Тут случилось удивительное. Понятно, что Похлёбкин объяснил бы многое, если бы ему не засунули отвёртку в голову.

Но как раз кулинарные специалисты сейчас расплодились как грибы после дождя.

Гедонизм последних лет, радостная городская жизнь привела к тому, что образовались огромные группы людей, которые не только поправляют покойного Похлёбкина (его действительно можно уточнять), не только легко отличают лабардана от габардина, но и откушали много такого, что Гоголю с Чеховым и не снилось.

Извините, если кого обидел.

26 мая 2007

(обратно)

История про некоторую пользу

Случай Довлатова очень важен, для всякого, кто рассматривает литературу как своё нынешнее занятие. Но это не касается харизматических проповедников, писателей-учителей, у них свои правила. Я говорю о честных писателях рассказчиках историй.

Это мастеровому нужно задумываться над тем, что он пишет, гению на всё наплевать — он портит девок, валяется пьяный в канаве, и, оставив горсть стихотворений, умирает под капельницей. А вот ремесленнику надо учиться.

Надо задуматься, над некоторыми обстоятельствами, потому что это часть ремесла.

Довлатов чуть не идеальное пособие для современного писателя средних лет.

Во-первых, нужно понять, как обстоят между тобой и твоим лирическим героем. Попросту — с тем человеком, что говорит «Я» в твоих текстах. Надо выстроить с ним отношения — а это куда сложнее, чем выстроить супружеские отношения, да. Потому что читатель вечно провоцирует рассказчика слиться с героем, и всё время врать, как человека вернувшегося с рыбалки.

Во-вторых, нужно сообразить, где грань выдуманного — потому что хоть ты кричишь каждый раз, что никого не хотел обидеть, этого всё равно не услышат, а, услышав — не поверят. И бояться надо не трёх ребят, что встретят тебя в подъезде (с ними-то можно договориться), а почтальона, что заставит тебя расписаться в судебной повестке.

В-третьих, нужно опасаться русского алкогольного мифа. Алкоголизм закреплён за русским писателем, но кроме пьянства есть немало других пороков. И какой выбрать — тоже вопрос. И человек, крепко и много пьющий, будет высосан читателем как стакан. Некоторые сожаления будут высказаны обществом по поводу безвременной кончины, но если хочешь её отдалить, надо быть осмотрительным (а это многих разочаровывает).

В-четвертых, это вопрос твоей группы, который нужно разрешать всё время. Это всё время компромисс. И можно, конечно, говорить и писать что думаешь, но тогда не удивляйся, что это никому не нужно.

Много что можно извлечь из внимательного чтения Довлатова, если ты не просто читатель, а идёшь за ним след в след.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2007

(обратно)

История про Валдай

Ехал среди лесов и везла меня одна молодая девушка (брат её пил да курил на переднем сиденье). Работали они на Мосфильме и теперь снимали на Валдае фильм по роману Головачёва "СМЕРШ-XXI".

Приь этом девушка вполне здраво пересказывала мои статьи десятилетней давности (которых, понятно, не читала) — о том, что признание писателя должно быть только в спарке "книга-фильм". Я, правда, прибавлял, что у фантастов этот дуэт превращается в трио: книга-фильм-игра.

Но я не о том — выбор Головачёва Кончаловским вполне показателен: есть у В.В. что-то этакое, что сближает его навсегда с фильмом "Обитель зла", причём так, что никакая нахуй Мила Йовович в русском варианте не нужна.

Ух, веселье! Там ведь классический набор — герой считается погибшим при транспортировке психотронного оружия. Напарник-предатель рвётся к мировому господству. Две бабы, разумеется. И всё это безобразие, включая пригожих ддевок, заставляет героя бросить как Холмсу своих пчёл в Суссексе и навести порядок в этом прекрасном и яростном мире.

Да только мне вот непонятно, что за Головачёв без проповедей в духе Даниила Андреева, а если там есть весь этот регулюм, то как его переварит кончаловский.

А игру Головачёву сделают быстро — чай не STALKER. Прямо на движке от DOOM.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXV

— Вчера пришёл Арбитман. Надел белые тапочки, пошёл по коридору… Я дождался, пока он сядет в кресло, и мимоходом говорю:

— Вот, кстати, это — тапочки Ван Зайчика. Хорошие тапочки, да.

Они, впрочем, уже начали действовать — точь-в-точь, как отравленная гераклова туника. Было поздно — и Арбитман решил умереть красиво и ничего не стал отвечать. Только ужасная гримаса кривила его лицо.

— Жестокий Вы, Березин! Разве можно так с Ромой? Его же апоплексический удар мог хватануть!

— Ничего, не хватил. Живым ушёл — у меня свидетели есть.

— В этом я не сомневался. Но обязан был отметить Вашу жестокость. В любом случае — начало обнадёживающее.

— Не знаю. Продолжения пока не случилось. У меня вступило в спину. Пришлось выпить водки и закусить опрятамию

— "Опрятамию" — это очепятка или по-научному? А у меня в качестве закуски виноград и арахис. И хрен бы с ним, с Быстернетаком.

— Ну с ними целых два хрена — действующий и сотленный.

— Как я посмотрю, Вы сегодня настроены особенно философически!

Извините, если кого обидел.

27 мая 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXVII

— Там не было никакого стихотворения. Не было и нет.

— Есть-есть! Не надо грязи!

— Ковровые ворсинки на теле были, порезы бритвой были, а стихотворения не было!

— Нет, есть. Есенин Эрлиху его суёт.

— Я смотрел внимательно, вроде не сует. Неужто осмотрелся? Я все-таки протестую! Же аккузе! Есенина — канделябром? Он что — катала? Куда подевалась верная рукоять нагана?

— Тише! Молчите! Вы что, захотели, чтобы вас нашли висящим на коаксиале?

— Молчу, молчу.

Извините, если кого обидел.

27 мая 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXVIII

— Мариенгоф в этом фильме хотел от Есенина котлетой откупиться. Сам Россию продал, а Есенину- котлету. Сука.

— Слушайте, а вот сцена с девушкой, которую они позвали постель греть, за котлету, а сами сидели отвернувшись, и она на них якобы обиделась — вошла? Такая дивная могла бы быть сцена. Впрочем, что это я…

— А где это там?!!

— У Мариенгофа где-то. Я уже сейчас точно не помню, но точно есть.

— Эге!

— Ага! Ну там не очень-то велик выбор, либо "Мой век", либо "Роман без вранья". Скорее даже "Роман", по интонации. Жалко мне, что я так давно этого не перечитывала — сейчас бы взять, но нельзя, нельзя!

— Я думаю, что имеется в виду вот что: "Но до конца зимы все-таки крепости своей не отстояли. Пришлось отступить из ванны обратно — в ледяные просторы нашей комнаты.

Стали спать с Есениным вдвоем на одной кровати. Наваливали на себя гору одеял и шуб. По четным дням я, а по нечетным Есенин первым корчился на ледяной простыне, согревая ее дыханием и теплотой тела.

Одна поэтесса просила Есенина помочь устроиться ей на службу. У нее были розовые щеки, круглые бедра и пышные плечи.

Есенин предложил поэтессе жалованье советской машинистки, с тем чтобы она приходила к нам в час ночи, раздевалась, ложилась под одеяло и, согрев постель ("пятнадцатиминутная работа!"), вылезала из нее, облекалась в свои одежды и уходила домой.

Дал слово, что во время всей церемонии будем сидеть к ней спинами и носами уткнувшись в рукописи.

Три дня, в точности соблюдая условия, мы ложились в теплую постель.

На четвертый день поэтесса ушла от нас, заявив, что не намерена дольше продолжать своей службы. Когда она говорила, голос ее прерывался, захлебывался от возмущения, а гнев расширил зрачки до такой степени, что глаза из небесно-голубых стали черными, как пуговицы на лаковых ботинках.

Мы недоумевали:

— В чем дело? Наши спины и наши носы свято блюли условия…

— Именно!.. Но я не нанималась греть простыни у святых…

— А!..

Но было уже поздно: перед моим лбом так громыхнула входная дверь, что все шесть винтов английского замка вылезли из своих нор».

Правда, про котлеты там речи не было.

— Именно. Вы палочка выручалочка и находилочка — спасибо. Это все-таки "Роман"? А на жалование советской машинистки ну хоть одну-то котлету можно было купить!

Извините, если кого обидел.

27 мая 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXXI

— А это нам всем давно Бурдье написал. Про самоназначение элит. Ну, и Гельман подытожил, всем рассказав, что профессия галериста заключается в том, что глядя в глаза клиенту, нужно непринуждённо сказать — "Эта картина стоит миллион долларов".

— Картины внерыночны. А тут легко сравнить. Я ж не против ценника в 40К, только чтоб было ощущение не только крутизны невероятной, но и шоб клиента, так его разэтак, услышали. Как работать с ними, если они даже в первом разговоре особых вопросов не задали, в уме куркулятором пощелкали, и выкатили стандартное предложение, где ко мне имел отношение только заголовок?

— Э-ээ, нет. Как раз рыночны. Например два пятна на холсте (Композиция № 233) не уникальны. Их можно производить так же, как зарисовывать жестянки с супом — только легче. Их ценность как раз и создают художник (своим поведением) и галерист — умением выдать цену за очевидную. То есть, галерист, как психотерапевт, снимает сомнения покупателя — действительно ли $100000.

В случае с сайтом, задача продавца протолкнуть лейбл:

а) (Я заказываю сайт у СамиЗнаете Кого, в этом что-то есть),

б) возможность перевода рекламы (Мы заказали дизайн у СамиЗнаетеКого — и всем говорим, что берём самое лучшее. СамиЗнаетеКто! Вы слышали, или повторить?)

в) Расчёт на непонимание задачи заказчиком — ну, лень искать нового исполнителя, внутренние проблемы фирмы заказчика, немного психологического давления (кто признается, что король голый, что не знает стратегии Анжелины Соваж? и проч. Ну и постоянный подток клиентов (не те, так эти согласятся — и как будут рады, коли сбросить цену до 29.000. Нет, я настаиваю, что это как раз art-ценообразование.

И вполне рыночное — то есть, всякая вещь стоит ровно столько, сколько за неё согласны заплатить, а не Сп + Рп +Рпс etc.

— Правильно. Веб-дезигнеры ж себя художниками, art-истами выставляют. Без особых оснований, на мой вкус. Вопрос, однако, остаётся: галерей много, топовых полно. А веб-мастерская — почему-то одна такая. У других цены на то же самое в шесть раз меньше. Почему нет веб-мастерских с ценниками на 10–20 % меньше, чем у этой знаменитости? Насколько я понимаю, все работают в диапазоне 5-15 тыс.

— А так в этом свойство лейбла. Вот, человеку задают вопрос: дорогой товарищ, а назовите, пожалуйста, десять web-контор этого типа в порядке убывания крутизны? Только не "вообще есть" а название с телефоном. А? А?! И теряется человек некоторым образом. И мы получаем нормальную кривую, что совпадает с ценовой кривой. Резюмирую — это нормальное переплавление понтов в деньги.

— "Культуры обслуживания" не хватает

— А зачем?

— Мне — нада. Привык, зараза. Это распространённая методика — перенос прежних ожиданий на новые территории. Либо надо их признать гениями, криэйторами (которые, как известно, нах не нужны), великими художниками и благоговейно молчать, занося 40К, либо надо продолжать считать их — особой сферой обслуживания, художественным батальоном маркетинговой дивизии, тьфу. (Плюётся от обоих вариантов).

— Ну, они всё-таки сначала зарабатывали репутацию. Репутация тоже товар, хоть и скоропортящийся. В этом случае репутацию оценить очень просто. Цена минус себестоимость. 38 тыс. евро

— В учебники! Срочно в учебники!

— Если бы я не простудился, то мог бы выезжать как скорая помощь ко всем этим людям.

— "Так же там часто бывает вор, его жена и любовник".

— Есть ли вообще сценарии, оказавшиеся богаче жизни?

— А! Вот ведь, не сразу светских людей поймёшь. Да, можно и с мигалкой. Мигалка у меня есть.

Извините, если кого обидел.

29 мая 2007

(обратно)

История про погоду

Включил телевизор и узнал, что родной город изнывает от жары. Что значит "изнывает"? Я вот не изнываю. Очень даже хорошо. И слово-то какое гадкое: "изнывает". Тьфу!

Ср. "Подошел голым к окну. Напротив в доме, видно, кто-то возмутился, думаю, что морячка. Ко мне ввалился милиционер, дворник и еще кто-то. Заявили, что я уже три года возмущаю жильцов в доме напротив. Я повесил занавески. Что приятнее взору: старуха в одной рубашке или молодой человек, совершенно голый? И кому в своем виде непозволительнее показаться перед людьми?" (25 марта 1938 года)

А также воспоминания Васильева, что застал Пушкина дезабилье в жару и получил ответ: " «Ну, уж извините, — засмеялся поэт, пожимая ему руку, — жара стоит африканская, а у нас там, в Африке, ходят в таких костюмах»”.

Извините, если кого обидел.

29 мая 2007

(обратно)

История про ночную Москву

Поехал обозревать окрестности. Москва влажна и горяча. Бульвары наполнены людьми и местность в их пределах напоминает Крым. В записных книжках Ильфа есть чудесное место про то как он с товарищами пересекает Байдарские ворота и проводник радостно сообщает: у нас тут летом нет замужних, нет женатых. У нас тут, — говорит проводник, — летом каждый кустик дышит.

Это картина московских бульваров в последние дни мая года 2007-го.

Извините, если кого обидел.

30 мая 2007

(обратно)

История про "рыковку"

Где-то полгода назад я рассуждал о крепости "рыковки" — дело было в комментариях к чужому посту, оттого найти я не могу, и буду считать те объяснения погибшими безвозвратно.

Дело в том, что при словах "рыковка" в голове у русского человека теперь всегда включается связь с великой цитатой из "Собачьего сердца" Булгакова (цитату я приводить не буду, ибо она и так на слуху.

Профессор Преображенский объясняет своему ассисттенту Борменталю, что водка должна быть сорок градусов, а тридцатиградусная водка — дрянь. Что, и по мнеию Менделеева, и меня, рядового потребителя, много отпившего немецкой корновой водки в 31 градус крепости — совершенно верно.

Но, оказалось, довольно много людей считают, что крепость "рыковки" составляла 40 градусов, а то и 50.

Так в чём же дело?

В хорошей книге Курукин И., Никулина Е… Повседневная жизнь русского кабака^[10] Книга эта очень хороша в первой части описываемого периода, а вот советский период явно проигрывает в точности описаний и формулировок.

Так вот, там пишется: "В 1924 году с винного склада под номером 1 — будущего завода «Кристалл» — пошли в продажу первые 30-градусные наливки и настойки. Высший орган власти в СССР — Центральный исполнительный комитет — разрешил их изготовление и продажу не только государственным, но и кооперативным организациям и акционерным обществам с преобладанием государственного капитала. Производимый напиток был окрещен в народе по имени нового главы правительства А. И. Рыкова". Далее следует упомянутый пассаж из Булгакова. На той же странице значится "В августе 1925 года власти пришло в голову восстановить государственную монополию на изготовление 40-градусной водки: Президиум ЦИК СССР принял «Положения о производстве спирта и спиртных напитков и торговле ими». Теперь уже почти настоящая «рыковка» в октябре пошла на рынок по низкой цене всего рубль за пол-литровую бутылку. Первоначально она имела только 38°, но скоро крепость была повышена до «нормы», а в 30-е годы появилась даже 50-градусная «столовая водка».^[11]

Тут вот в чём дело — "рыковкой" звали всякую водку — и не-монопольную, 1924 года, и новомонопольную, 1925. Из этого и проистекает путаница. К тому же это название — народное, фамилия Предсовнаркома на этикетках не писалась, а в разных регионах названия вообще складываются по-разному. Однако, Булгаков совершенно прав в том, что пишет в "Собачьем сердце" — "рыковка" надолно становится названием дешёвой, не очень качественной, "слабой" водки, хотя со временем это название размывается.

Вернёмся к книге о кабаках — её авторы приводят цитаты из писем и дневников: «За последнее время сказывается влияние нэпа, возрождающего капитализм, а вместе с ним и все то, что свойственно… для буржуазии. В Ленинграде открыта официальная госвинторговля. <…> Решили построить бюджет на продаже водки. <…> Государственное признание и допущение пьянства — грубая, непростительная ошибка. Эта ошибка может быть для нас роковой». Менее сознательные искренне радовались: «В первый день выпуска сорокаградусной люди на улицах… плакали, целовались, обнимались. Продавать ее начали в 11 час. утра, а уже в 4 ч. все магазины были пустые. <…>Через 2 прохожих третий был пьян». «У нас стали ей торговать с 3 октября. За ней все кинулись, как в 1920 году за хлебом. С обеда на заводе больше половины на работу не ходили» — так отметили праздник в подмосковном Голутвине.

Благодарное население тут же с юмором по-новому окрестило водочную посуду: «Если кому нужно купить сотку, то просят — дайте пионера, полбутылки — комсомольца и бутылку — партийца». В связи с введением метрической системы мер и весов старое ведро в 12,3 литра заменили новым на 10 литров; соответственно бутылки стали выпускать емкостью в половину и четверть литра (последняя называлась «маленькой», «малышкой», «четвертинкой» и «чекушкой»).

В Москве продажа советской водки началась 4 октября 1925 года, в воскресенье. У магазинов, торговавших спиртным, выстроились очереди по триста-четыреста человек. Каждый магазин продавал в среднем по две тысячи бутылок в день. Больницы и отделения милиции были забиты пьяными — вытрезвителей тогда еще не существовало.

Водочная бутылка закрывалась картонной пробкой с тонкой целлофановой прокладкой, защищавшей ее от влаги, и запечатывалась коричневым сургучом. Появившаяся вскоре новая водка более высокой очистки стала отличаться от нее и белым цветом сургучной головки. Нынешнее поколение уже не помнит не только сургучной упаковки, но и пришедшей ей на смену «бескозырки» — той же пробки, но уже с алюминиевым покрытием и язычком, за который нужно было потянуть, чтобы откупорить бутылку.

Эпистолярный энтузиазм страждущих граждан подтверждался информационными сводками ГПУ за октябрь 1925 года: «С выпуском 40-градусной водки отмечается сильный рост пьянства среди рабочих. В первые дни октября и особенно в дни выдачи зарплаты пьянство носило повальный характер. В связи с пьянством отмечался чрезвычайный рост прогулов и явка на работу в пьяном виде. На ф-ке "Зарядье" в дни выдачи зарплаты не работало 3 дня 1300 рабочих. На Дрезненской ф-ке Орехово-Зуевского у[езда] в первый день появления водки не работало 40 % рабочих. Рост прогулов отмечен на многих московских, ленинградских и других заводах. Пьянство сопровождалось ростом вся¬кого рода антиморальных явлений: семейных ссор и скандалов, избиения жен, хулиганством и т. п. В уездах Московской губ[ернии] пьяные толпы рабочих в отдельных случаях избивали милиционеров. На почве пьянства отмечается сильное обнищание рабочих (Брянская губ[ерния]). Увеличились хвосты членов семей у ворот фабрик и заводов в дни получек». Выпуск водки совпал с осенним призывом в Красную армию и по этой причине сопровождался массовыми пьяными дебошами и драками в Московской, Ленинградской, Астраханской, Оренбургской губерниях; причём местами загулявшие защитники отечества орали: «Да здравствует Николай, наконец, опять дождались!».

30 мая 2007

(обратно)

История про катание

Никто сегодня по городу на велосипедиках не катается? А то помигаем фонарями.

Извините, если кого обидел.

30 мая 2007

(обратно)

История про контркультуру

Читал Хиза и Поттера.

Потом расскажу.

Извините, если кого обидел.

01 июня 2007

(обратно)

История про дверь

С утра принялся смотреть фильм "Тайна железной двери". Был такой фильм семидесятого года по книге Томина "Шел по городу волшебник".

Он-то и в детстве приводил меня в состояние ступора, а сейчас и вовсе, на фоне перемены погоды и больного горла, потряс.

Что-то экзистенциально-страшное в нём, включая песни, что поют ломкими мальчишечьими голосами.

Извините, если кого обидел.

02 июня 2007

(обратно)

История про нужность

Я в городе СПб.

Извините, если кого обидел.

18 июня 2007

(обратно)

История про абсентную лексику и Льва Толстого

Употребил вместе с любимой клавиатурой водки — ей 150, мне — 350. Подружились вновь.

Нужно, конечно, было бы выложить комментарии ко Льву Толстому, которые я написал, или там рассказать про книгу «Бунт на продажу» — но это будет завтра.

Сейчас я расскажу про фильм «Главный калибр», который я видел вчера, и который буквально перепахал мне душу. Без абсентной лексики тут не обойдёшься, так что просьба слабонервным дальше не читать.

Есть, конечно, фильмы о войне, которые все обсуждают — «Сволочи», там, какие к примеру. Ну, да — хуёво сделан, против Красной Армии и всё такое. Но судьба показывает мне, что и в честь Красной Армии можно такое снять, что держите меня семеро. Я вообще удивлён, что по улицам нынче не бегали полоумные, и не пересказывали прохожим сюжет этого фильма. Тут и начинается абсентная (sic!) лексика. Исходя из слова "калибр" в названии, я думал, что это какие-нибудь советские "Пушки острова Наваррон".

Но нет, фильм вот про что — с какого-то перепою нацистские негодяи устроили свою тайную лабораторию по производству Военного Экстази в тайных болотах, которые выделяют болотный газ (метан, наверное). Там этого газа просто гуталиновая фабрика, и от одного только выстрела всё может подзорваться. Поэтому нацистские негодяи ходят с автоматами МП-40 из которых вынуты патроны и угрожают словами Несчастным Пленным Красноармейцам, что копают яму в Подземной Лаборатории. Хули они копают — про это не знает никто. Я так думаю, что их просто надо было как-то занять. (В промежутках между работой Несчастные Красноармейцы истово крестятся.

Перекрестившись, несколько Несчастных Пленных Красноармейцев устраивают побег, но в лесу их обнаруживают мускулистые Гламурные Эсэсовцы, которые похожи на крашеных пергидролем пидорасов из гей-клуба. Гламурных Эсэсовцев играют накачанные дембеля (они ходят дико расхристанные, без ремней и в полурастёгнутых парадках). Вся фишка в том, что Гламурные Эсесовцы жрут Военное Экстази как конфеты — горстями.

Натурально, Несчастных Пленных Красноармейцев пиздят ногами (стрелять-то нельзя), но кто-то из беглецов прорывается к своим. (Тут я потерял сознание, и значительный кусок фильма у меня выпал из описи).

…Услышав про эти безобразия Красноармейский спецназ грузится в Красноармейский Ан-2 и выходит на охоту. Красноармейский спецназ состоит из капитана, очень похожего на Чапаева, каким его изобразил народный артист Бабочкин; лица кавказской национальности ( он всё время говорит как Сталин в фильме "Освобождение" и постоянно проёбывает кинжал, оставшийся от отца в наследство — половина его реплик про этот кинжал), и у него, как у любимой девушки героя бессмерной поэмы «Москва-Петушки» коса до попы. Это взрывчатое, надо сказать, сочетание — не хуже метана. Там есть ещё один бессмысленный боец (он интересен лишь тем, что у него тщательно подбритая бородка как у ди-джея), девушка и фронтовой кинооператор. Откуда взялась последняя парочка я совершенно не понял, потому что, когда я вновь пришёл в себя, девушку и кинооператора уже нацистские негодяи отпиздили ногами и взяли в плен.

И вот наши бойцы подходят к болоту и тупо смотрят в воду. Сначала в него прыгает Чапаев (он привык), а потом и остальные. Бойцы, (не снимая сапог), долго бороздят просторы тайного болота, будто фойе Большого Театра. Навстречу им, отперев дверь тайной лаборатории Золотым ключиком, выплывают нацистские водолазы (У них, чтобы мудаки-зрители не перепутали, на рукаве гидрокостюма повязка со свастикой). Не долго думая, бойцы перерезали всех водолазов заветным кинжалом, а тут навстречу выплыл и Чапай.

— Пока вы водолазов резали, — говорит, — я Золотой ключик спиздил.

— Охуеть! — говорят все радостно, потому что понимают, что с Золотым ключиком они круче любого Буратино.

Красноармейский спецназ залезает внутрь Тайной Лаборатории. Надо оговориться, что в наших говнофильмах все Тайные Лаборатории сняты в декорациях из «Небесного тихохода», где под ужасные звуки из стены выезжала большая пушка. Был такой ещё фильм «Фронт без линии фронта» ( Этих фронтов было много, но в одном точно была Тайная Лаборатория в Пенемюнде) — там были те же декорации, только цветные. Чтобы зритель не перепутал Тайную Лабораторию, с какой-нибудь хуйнёй там всегда по углам стоят огромные фанерные свастики, а на стенах висят имперские орлы в два человеческих роста. Надо сказать, что из того же "Небесного тихохода" спиздили антураж Тайных Лабораторий и в игре "Вольфшанце", в которую я играл, когда был молод и имел я силёнку.). Здесь ровно тоже самое.

Тут герои начинают месить охрану (всё это спизжено из фильмов про Джеки Чана — особенно усердствует боец с косой до попы. Ну, это кто бы сомневался). За углом бойцы видят Нацистского врача-вредителя, что уже занёс над девушкой Смертельный Шприц.

— Позвольте, у меня тут эксперимент, — возмущается Нацистский Врач-вредитель.

— Так поучаствуй в нём сам, дарагой! — говорит лицо кавказкой национальности и втыкает во врача его же Смертельный Шприц.

Но как только бойцы выбираются наверх, их встречает банда Гламурных Эсэсовцев. Все становятся в ушуистские позы и ну пиздиться ногами.

Гламурных Эсэсовцев сразу профилактически отпиздили, они очень обиделись и тут же достали из карманов большие таблетки Военного Экстази и их сожрали. Но бойцы Красноармейского Спецназа оказались не лыком шиты — они-то спиздили Военное Экстази из лаборатории Военное Экстази, и на глазах удивлённых Эсэсовцев его тоже сожрали.

Ну и опять наваляли Эсэсовцам по самое не балуйся.

Всё это раненному фронтовому кинооператору жутко надоело, потому что он понял, что этак фильм никогда не кончился. Оказалось, что пока все пиздили Военное Экстази, он спиздил парабеллум с одним патроном.

— Съёбывайте! — говорит он своим товарищам и девушке. — А я стрельну и погибну смертью храбрых.

Тут все и съебались (даже Гламурные Эсесовцы, кроме главного. Этому-то главному всё было похуй). Тут кинооператор пальнул, и ещё две минуты фильм снимали сквозь конфорку бытовой газовой плиты ( Очень похоже на рекламу «Газпрома»).

Дальше хуй его знает, что произошло, но очевидно, что Красноармейский спецназ выжил, переоделся и вот бойцы, отдавая честь, торжественно кладут кинокамеру на могильный холмик. Ну и, действительно, — хули её к своим тащить — она тяжёлая.

Вот какие огурцы продаются теперь в магазинах. Такие вот фильмы показывают нам в прайм-тайм. Ни в пизду, так сказать, ни в Красную Армию.

В ролях: Александр Соловьев, Алексей Фаддеев, Глафира Тарханова, Юрий Сысоев Режиссер: Михаил Шевчук. Россия. 2006.

Извините, если кого обидел.

25 июня 2007

(обратно)

История без мата

Я обещал рассказать про Хиза и Поттера.

«Бунт на продажу» — очень интересная книга, написанная канадцем и американцем, не старыми в общем-то людьми Поттер 1970 года рождения, а Хиз — 1967-го. То есть, это люди на детской памяти которых происходили значимые социальные процессы конца XX века.

Речь там, собственно, идёт о том, что легко укладывается в подзаголовок книги «Как контркультура создаёт новую культуру потребления».

То есть, очень легко говорить о продажности оппозиции (или оппозиционной культуры) в терминах «Святая борьба против власти (общества) не завершилась успехом оттого что вожди этой борьбы пошли на компромисс или были куплены». Но это очень оптимистический взгляд на вещи — конспирология вообще очень оптимистична, потому что говорит об управляемости и рациональности человечества.

Хиз и Поттер говорят немного о другом — о том, что стремление выделиться чем-то мгновенно приводит к обслуживанию этого желания обществом. Желание носить необычную «протестную» одежду тут же приводит к развитию индустрии, обслуживающей это желание.

В частности они говорят: «Вот краткий перечень вещей, которые в течение последних 50 лет считались экстремальными средствами, подрывающими систему: курение, длинные волосы у мужчин, короткие — у женщин,бороды, мини-юбки, бикини, героин, джаз, рок, панк-рок, рэгги, рэп, татуировки, волосы под мышками, граффити, серфинг, мотороллеры, пирсинг, узкие галстуки, отсутствие бюстгальтера, гомосексуализм, марихуана, рваная одежда, гель для волос, прически «ирокез» и «афро», противозачаточные пилюли, постмодернизм, клетчатые брюки, овощи, выращенные на органике, армейские ботинки, межрасовый секс. В наши дни любой пункт из этого перечня можно увидеть в рядовом видеоклипе Бритни Спирс (разве что за исключением волос под мышками и овощей, выращенных на органике)».

Походя авторами пересказывается фрейдизм и марксизм, а так же пара других учений. Но дело в том, что это не собственно пересказ, а бытование этого учения в массах. Понятно, что очень малая часть людей, пересказывающая анекдот про банан вообще открывала Фрейда, а, несмотря на повсеместное преподавание диамата и истмата в СССР нынешние сорокалетние имеют довольно смутное представление о марксизме.

Однако большинство людей оперирует этими и другими понятиями, будто бьёт в шаманский бубен.

Извините, если кого обидел.

26 июня 2007

(обратно)

История про Толстого XXVI

…государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона.

Это один из самых рисковых эпизодов "Войны и мира" — молодой Ростов наблюдает давку народа за бисквитами, сам бросается за ними, и это как бы карикатура на власть (спустя много лет отзывающаяся в сознании современного читателя Ходынской катастрофой — в Ясной поляне на полке до сих пор стоит подарочная кружка, одна из тех, за которыми давился народ на Ходынском поле. Но Толстой пишет свой роман задолго до коронации Николая II, просто иллюстрируя свою идею бессмысленности власти в момент исторического выбора.

Судя по всему, Толстой выдумал этот эпизод. Более того, сцена с бисквитами стала одной из особых претензий к роману. Сразу после публикации П. А. Вяземский написал мемуар «Воспоминания о 1812 годе», в котором и говорил о недостоверности сцены. Толстой отправил в «Русский архив», напечатавший Вяземского, свой ответ, где утверждал: «Князь Вяземский в № «Русского архива» обвиняет меня в клевете на характер и<мператора> А<лександра> и в несправедливости моего показания. Анекдот о бросании бисквитов народу почерпнут мною из книги Глинки…».^[12] Редактор "Русского архива" П. И. Бартенев этого эпизода в «Записках о 1812 годе Сергея Глинки, первого ратника Московского ополчения» не обнаружил. Оттого ответ Толстого не попал на страницы журнала, но Толстой настаивал на том, что всё написанное — след подлинных событий.

Комментаторы толстовского текста ссылаются на Эйхенбаума, который обнаружил нечто похожее в книге А. Рязанцева «Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 г.», вышедшей в 1862 году: «…император, заметив собравшийся народ, с дворцового парапета смотревший в растворенные окна на царскую трапезу, приказал камер-лакеям принести несколько корзин фруктов и своими руками с благосклонностью начал их раздавать народу». Эйхенбаум считал, что Толстой «описывал эту сцену на память и заменил фрукты бисквитом».^[13] Вероятнее другое — идеи Толстого требовали этой сцены (а она то и дело повторяется в разных странах и в разные времена), она ему была нужна, была естественна — и вот появилась.

Сама по себе эта история очень показательна и постоянно повторяется — противоборство "возвышенных патриотов", "очевидцев" — и "писателей-очернителей", "критиков истории" вечно.

Извините, если кого обидел.

27 июня 2007

(обратно)

История про абсентную лексику -2

Я понял, в чём была путаница с этими фильмами про Красную Армию. Вот в чём дело — пока я смотрел фильм про Военное Экстези, тут во всю показывают отнюдь ни хуя не первую серию фильма "Смерть шпионам" (Её показывают на разогреве у "Lost"). Это неабсолютный пиздец — фильм "Главный калибр" был всё же круче.

Но и тут, конечно, вся съёмочная группа, если они честные люди, должна удавиться, а сценарист — утопиться, чтобы и следов его не осталось на поверхности Земли.

Во-первых, все ищут какие-то документы. В фильмах всегда ищут какие-то документы (экто невидаль — это ещё не пиздец. Правда, тут документы про то, как Молотов уже во время войны встречался с Гитлером — документы хотят вывезти в Швецию и выставить Красную Армию на позорище), но я понял, что это пиздец в тот момент, как один генерал позвонил другому по ВЧ и сообщил, что Кусто изобрёл акваланг. (Передо мной опять, как жопа из кустов, возникла тема Тайного Болота).

Во-вторых, все контрразведчики (и прочие бойцы) в этом фильме расхристаны, как дембель в поезде домой. Специально посмотрел: все, от генерал-лейтенанта до майора — с расстёгнутыми гимнастёрками и кителями. Но действие не стоит на месте, вот за столом спит бухой майор (там все спят за столами — смершевцы, часовые, радистки, просто хуй знает кто там спит, кроватями брезгуют). Майор проснулся и сразу захотел спирту. Ординарец говорит: "Хуй вам, а не спирт, товарищ майор. Не дадут медсёстры". Тогда от скуки майор проходит в кутузку, а там сидит уже другой майор, старенький. У него в кутузке не сняли с гимнастёрки ни орденов, ни медалей, крючок только расстегнули на воротничке. Дальше действие каким-то скачком переместилось к медсёстрам — медсёстры всегда должны быть в военных фильмах, не оттого, что там есть раненные, а потому что нужно как-то изобразить элемент лирики.

Одновременно появился (это для меня появился — я же смотрю не с первой серии) бравый капитан (тоже нихуя не по уставу одет, и в широко расстёгнутый ворот его линялой гимнастёрки лезет линялый тельник). Это такой Таманцев (а пьяница — это как бы Алёхин. Блинов с Хижняком отсутствуют).

Пока я рассуждал на тему теперешней схожести Богомолова в гробу и вентилятора, старенький майор в фильме, сбежал. Другой майор, майор-пьяница хотел по пьянке отпиздить капитан-матроса, но вышло наоборот. Впрочем, тут началась реклама фильма "Махно", но я не сразу догадался, что это не один и тот же фильм.

..Капитан-матрос прибежал в канцелярию. Там сидит лысый писарь в плеере (только наушники эбонитовые) и печатает на машинке им. Остапа Бендера. "Бля! — думает капитан-матрос, — Машинка с акцентом! В ней-то всё и дело!". Мимоходом капитан-матрос забежал к связисткам и полчаса с ними гоготал деланным смехом. Между прочим, очень страшное зрелище. И слышаще. Деланный смех, да.

Пробегав в этом безумии полдня, капитан, наконец, нашёл неуставную Псалтырь у какого-то лейтенанта. О! Этот лейтенант — первый, у кого верхние пуговицы застёгнуты. Правда, у него шея тощая, воротничок не давит..

Подо всем этим, в тайном Вольфштейне, сидят Гитлеровские Негодяи. Что интересно, так это то, что герои этого сериала ведут позиционную войну — Красная Армия сверху болота, а Гитлеровские Негодяи — на дне болота. (Ну, натурально, там подземелье со свастиками на каждом углу — про это я уже рассказывал). Гитлеровские Негодяи бродят по казематам Вольфштейна, стукаются головами о железяки и бормочут "Что это шумит? Что это шумит? Это Ниагарский водопад…" — нет, они бормочут: "Надо уничтожить карту, надо уничтожить карту". Что за карта — хуй знает, но отчего же не уничтожить, спрашивается? Один майор-пьяница о карте не думает, потому что обосрался, утратив арестанта. Поэтому он ко всем пристаёт и говорит, что в штрафбат готов, только б за утраченного старичка насмерть не упромыслили.

Капитан-матрос тоже оказался ёбнутым на всю голову. Сел на койку (напоминаю, на койках там никто не спит) и начал в сумрак рассказывать все оперативные планы. Как только он дошёл до слов "Мне тридцать лет, а счастья нет", из сумрака вышла медсестра и сказала, что знает, где карта. Но в этот момент из подземелья вылезли два Переодетых Власовца и тоже нашли пресловутую карту. Ясен перец, они тут же демонстративно сожгли её нафиг зажигалкой "Зиппо".

Я думал, что после этого переодетые власовцы убьют положительную медсестру (Так обычно обставляют дело хитрые кинематографисты, чтобы зритель понимал, что тут война, а не ебля в прелой соломе). Но нет, они грохнули беглого старичка-майора (он, сбежав из кутузки, как полоумный, нарезал круги в лесу вокруг Тайного Болота), но в решительный момент закричал капитан-матросу предупредительные слова. А единственный Недобитый Власовец нырнул в озеро и опустился в Вольфштейн. Правда, потом тоже подзорвался. А потом вообще всё подзорвалось.

Извините, если кого обидел.

27 июня 2007

(обратно)

История про Льва Гумилёва

Сегодня читал биографию Льва Гумилёва, написанную одним покойным апологетом космизма. Конечно, говорить о покойниках дурно, но это относится о совсем недавних покойниках. А тут прошёл год, и, к тому же, залповым методом вышла сразу пара книжек этого автора. Все «жизни замечательных людей» он проверяет на оселке этого «космизма».

Беда в том, что слова «космизм», «космическая энергия», «информационное поле» у меня вызывают стойкое раздражение. В этом мне чудится некоторый религиозный мотив, которым оснащается игра на поле науки. То есть, вера — вещь прекрасная, наука — вещь замечательная, но быстрое перебегание с одного поля на другое, мне неприятна.

Но с книгой о Гумилёве всё более или менее понятно, там степень аргументации такая (сохраняя прописные буквы автора): «Если резюмировать вышесказанное кратко: Ахматова — ГЕНИЙ, сын её Лев — тоже ГЕНИЙ, а ГЕНИЯМ ВСЁ ПРОЩАЕТСЯ. Конечно, обязательно найдутся умники и скептики — любители порассуждать на тему: а гении ли вообще Ахматова и ее сын Лев Гумилёв? Подобные сомнения типичны для филистеров и обывателей, для завистников и злопыхателей. Но вся эта безликая масса людишек не имеет ничего общего ни с высокой поэзией, ни с подлинной наукой. С такими нытиками и скептиками спорить о чем бы то ни было — совершенно бесполезно, тем более по совершенно бесспорным вопросам»…

Автор, доктор философских наук, между прочим, пишет там так: «Иван III (Великий) и Иван IV (Грозный) навсегда отбили охоту у Новгороде и псковских псевдодемократов торговать интересами государства Российского». Или уж совсем комическое: «Нередко его [Гумилёва] посещали гениальные интуитивные откровения, и он, не всегда догадываясь, что это был зов ноосферы, старался подвести под любое провидческое озарение эмпирический базис».

А так же приводится железзное объяснение пассионарности: «Находясь в горной местности, предки монгольского народа вполне могли столкнуться с природным явлением, вызвавшим мощное электромагнитное излучение и породившим пассионарный толчок. И именно с того самого момента монголы из тихого, забитого и отовсюду гонимого племени превратились в пассионарный этнос, который вскоре стал вершителем мировых судеб». Тут же автор сообщает, что железо тут не случайно. Оказывается «сакральные особенности острова Валаам на Ладожском озере во многом объясняются наличием большого количества железной руды на том самом месте, где воздвигнут знаменитый русский монастырь. Железный субстрат и обеспечивает тот благоприятный энергетический ток, который чувствуют все, кто посещает это священное место». Ну, ёпта, субстрат. Без железа нынче не уверуешь.

Но я задумался совсем не об этом. Мне всегда был интересен Гумилёв-младший. Во мне всегда жило уважение к его крутой судьбе, мне было интересно читать его книги, причём тогда, когда они были полузапрещены — у них был живой язык и масса необщих подробностей. Но вот потом я начал относиться к ним с большой осторожностью — что-то в них было не так, какая-то примесь поэзии. Нет, «весёлую науку» я любил всегда, но меня смущало, как часть силлогизма замещается метафорой.

При этом речь, конечно, не идёт о компетенции Гумилёва в частных вопросах. Тут я проверить ничего не мог — до меня доходили слухи о каких-то небрежных раскопках, залихватских археологических обобщениях, но это всё старинный спор историков меж собою. В него нужно ввязываться очень аккуратно, риск стать резонёром чужих идей, а всего знать самому невозможно.

Потом я задумался — а в чём, собственно, сама «теория Гумилёва»? Потому как получается, если обрывать с неё лепестки, то выходит, что а) на этнос влияет его окружение, и б) всяки этнос проходит фазы подъёма, пассионарного перегрева, надлома, инерционную фазу, фазу обскурации, гомеостаз, мемориальную фазу и вырождение.

Да и хуй бы с ним, с этим делом, но мне это всё время не за поэзию отеческих гробов вкупе с индийскими слонами выдают, а за науку. К поэзии отношусь с пониманием, а к этой странной ереси ноосферного космизма — нет.

Поэтому, как я услышу над ухом «ноосфера», так, думаю, упыри пришли. Впрочем, нет, иногда оказывается, что это пришли пьяницы-фантасты, и я иногда добрею. Беру водки там, груздей и иду в лесок со скатёркой. Фантастам можно всякую хуйню писать — они ведь не претворяются кем-то другими.

Извините, если кого обидел.

29 июня 2007

(обратно)

История про Шаламова

Сейчас про Шаламова много пишут — разумеется, в связи с его юбилеем. Столетние даты русской литературы идут кучно — с девяностых годов по сию пору. Но скоро они истончатся, потому что как-то несравнимы те, кто родился в начале прошлого века с теми, кто шёл за ними.

Шаламов в каком-то смысле отменил русскую литературу — и это особенно заметно на фоне юбилейного говорения и даже биографического телевизионного фильма.

При этом судьба Шаламова — как раз судьба человека, который сидит "за дело", и это очень важно. Нет, это никакое не Сопротивление, не те бестолковые ужасы, что писали в протоколах — но он сидит и не из-за того, что на него написал донос сосед, позарившись на лишнюю комнату.

Тем тут несколько неконтролируемых ассоциаций, и я потом их сотру, вернее,

— 1. Шаламов и Данте Из его дневников "Данте не рифмовал слова «Христос» и в «Аду» даже не упоминал." С Шаламовым случилась очень пошлая вещь — к нему приклеился заменяющий рассуждения ярлык "лагерного Данте". Ср., кстати, Олешу: "Будем помнить: Данте спускается в Ад живой — не в качестве тени, а именно живой, таким же человеком, каким был у порога Ада, на земле. Все остальные — тени, Данте — человек. Тень также и Вергилий — проводник Данте по Аду. Густав Доре, иллюстрировавший «Ад», впрочем, в рисунке не делает разницы между Данте и тенями. Тени имеют тот же облик, они не клубятся, ничто сквозь них не просвечивает. И сам автор не описывает их как-либо особо, он их только называет тенями в том смысле, что они уже умерли, не люди. Доре, правда, изображает Вергилия чуть могущественнее, чем его гостя, как если бы рядом с человеком стояла, скажем, статуя. Во всяком случае, Данте порой приникает к Вергилию, ищет у него на груди защиты.

Бесы, то и дело попадающиеся на пути Вергилия и Данте в виде отдельных групп — своего рода пикетов, дозоров, — сразу же замечают, что Данте живой, что он человек. У-у, как им хочется его схватить! Однако не решаются: мешает присутствие Вергилия — для них загадочное, неясное, но какое-то, безусловно, ответственное, властное. Если бы не Вергилий, Данте несдобровать! Данте это понимает и смертельно боится бесов, которые на него прямо-таки ярятся.

И вот оба они, и мертвый поэт, и живой, вдруг сбились с пути. Вергилий встревожен, что касается живого поэта, то тот в ужасе: в самом деле, ведь провожатый его, в любую минуту отозванный почему-либо высшей силой, — может исчезнуть! Он останется один! Один в Аду — где сами имена ужасающи: город Дит, «злые щели»!

Так сказать, ориентиром для Вергилия служил мост. Вот тут он и должен быть, этот мост. Моста, однако, нет. Может быть, с самого начала было взято неверное направление? Пикет бесов — просто подлая пьяная банда — оказывается тут как тут.

— Тут есть поблизости мост? — спрашивает Вергилий.

— Есть! — отвечает один из бесов.

Надо помнить, между прочим, что они крылатые. Представьте себе эту дюжину крылатых уродов, которые, отвечая Вергилию, перемигиваются. Да, да, именно так Данте и пишет: они перемигиваются!

— Есть мост! Вот там! Туда идите!

Моста нет и там (он вообще разрушен), но бесам хочется вести на обоих путников панику, окончательно сбить их с пути. У бесов, кстати говоря, имеются клички. Как у воров и убийц — клички! И они издают похабные звуки. Изображают, говорит Данте, «трубу из зада». Данте видит эти перемигивания бесов, точно оценивает смысл их поведения — однако что поделаешь! Вергилий следует по пути, указанному бесами, и не находит моста…

У меня нет под рукой книги, и я не могу вспомнить, чем окончилось приключение… Я только приведу ту необычайную мотивировку, которую изобрел автор для объяснения, почему не оказалось моста. Он обвалился во время того землясения, которое произошло в Аду, когда туда спустился Христос! Какая мощь подлинности!

Неудивительно, что, встречая Данте на улицах Флоренции, прохожие отшатывались в священном страхе:

— О, Боже мой, он был в Аду!"

0. Шаламов и Адорно. Начиная от знаменитой цитаты из Нобелевской речи Бродского (Которая потом начала самостоятельное путешествие — впрочем, я так и не нашёл нигде этой цитаты из Адорно): "Как можно сочинять музыку после Аушвица?" — вопрошает Адорно, и человек, знакомый с русской историей, может повторить тот же вопрос, заменив в нем название лагеря, — повторить его, пожалуй, с большим даже правом, ибо количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких. "А как после Аушвица можно есть ланч?" — заметил на это как-то американский поэт Марк Стрэнд". Дело не в "преступлениях кровавого режима", я как раз очень раздражаюсь, когда становлюсь свидетелем того, как вина за какой-то экзистенциальный ужас объясняется кровавым режимом (даже если это режим Пол Пота и Йенг Сари, которых забыли все). Это мне напоминает моего знакомого антисемита, что иногда оказывался в затруднении, объяснить какую-то ситуацию. Он нервничал, и тут — о, спасение — появлялся еврейский след и картина мира становилась гармоничной. Так и с многочисленными кровавыми режимами (которые действительно кровавы) и даже с Чубайсом и Путиным. Меж тем пробема действительно страшна — потому что Шаламов как бы продолжает линию Достоевского. Что делать, если дьявол не вовне, как мифический жидомасон или Путин, а внутри?

Он как бы выполняет роль целого полка западных поэтов и философов, спрашивая — "Можно ли что-то делать, и если можно, то как после того, чему он был свидетелем. И когданикакого рационального повода для веры в человека нет". Публика, впрочем завтракала — не задаваясь этим вопросом слишком сильно.

1. Шаламов и Солженицын Это вопрос о незримых парных кадровых позициях — Шаламов-Солженицын, Достоевский-Толстой. И история про несъеденного кота.

Ср. "В «Новом мире», говорят, идет рукопись какого-то Солженицына о лагере — о нем утверждают, что новый Лев Толстой, дай-то Бог! Разрешения на ее печатание пока нет." [С. А. Снегов — В.Т. Шаламову 3-IV-62 г.]

Ср. "Мне нужно отвести один незаслуженный комплимент. Ни к какой «солженицынской» школе я не принадлежу. Я довольно сдержанно отношусь к его работам в литературном плане. В вопросах искусства, связи искусства и жизни у меня нет согласия с Солженицыным. У меня иные представления, иные формулы, каноны, кумиры и критерии. Учителя, вкусы, происхождение материала, метод работы, выводы — все другое. Солженицын — весь в литературных мотивах классики второй половины 19 века, писателей, растоптавших пушкинское знамя. А лагерная тема — это ведь не художественная идея, не литературное открытие, не модель прозы. Лагерная тема — это очень большая тема, в ней легко разместится пять таких писателей, как Лев Толстой, сто таких писателей, как Солженицын, но и в толковании лагеря я не согласен с «Иваном Денисовичем» решительно, Солженицын лагеря не знает и не понимает". [В.Т. Шаламов — А.А. Кременскому 1972]

Они ведь чуть было не стали писать "Архипелаг вместе", да "Через Храбровицкого сообщил Солженицыну, что я не разрешаю использовать ни один факт из моих работ для его работ. С<олженицын> — неподходящий человек для этого"… "Деятельность Солженицына — это деятельность дельца, направленная узко на личные успехи со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности. Москва двадцатых, но без меня, без моей фамилии."

Но тут есть страшная глупость для наблюдателя — покрасить С. в гуманиста, а Ш. в Гольбейна и на этом основании делаьть вывод, кто из них двоих лучше. круче.

2. Шаламов и его стихи, которые мне жутко не нравятся.

3. Шаламов и освобождённый труд. Одной из главных составляющих нравственной системы Толстого является свободный труд. Причём именно труд физический, часто тяжелый, но именно он преображает человека. Наследуя кадровую позицию Толстого, Солженицын пишет знаменитую сцену пилки дров в романе "В круге первом" — островок свободной работы в несвободном мире. В этой сцене очень много "нутряной" философии, а меж тем, у Шаламова есть зеркальная сцена про пилы, etc.

Толстой, в одном из своих рассказов описывает назидательную сцену про то, как помещик (или приказчик, не помню) велел крестьянину пахать в праздник. И тот, принимая на себя грех, повиновался. Помещик вышел потом в поле и увидел, что на сохе крестьянина стоит свечка и не гаснет от тряски. И тут помещик падает, и утроба его лопается.

То есть, труд и вера спасают в любой неволе.

Шаламов противоречит всей этой традиции русской литературы — он говорит просто "Вы сдохнете за этой сохой. Воздаяния нет". Этот ваш физический труд ни хуя не облагораживает, и вся жизнь в ИТЛ, а они ведь именно "исправительно-трудовые лагеря", ничего не исправляет, а только мучает.

Извините, если кого обидел.

30 июня 2007

(обратно)

История про комменты

Комментарии по-прежнему не лезут из кастрюли — причём почему не лезут, и почему иногда приходит по три-четыре раза мне решительно непонятно. Почему иногда приходят кучками по двадцать-тридцать штук — тоже непонятно.

Это видимо, такая хитрая особенность архитектуры сложных систем, что вовсе непостижима. Это как различие дохлого человека, который понятен и сумасшедшего, который понятен никогда не будет. Заранее прошу прощения у тех, кому не отвечаю.

В связи с этим думал о сложных сервисах, одной из продающихся компонент в которой — сами клиенты. Так бывает в тех кафе, куда идут не только за едой, но и посмотреть на публику. (Это немного иное, чем кафе, главным достоинством которого является пейзаж). Потом думать о сложных сервисах перестал, написал два комментария к Толстому. Один из них таков:

Денщик рубил огонь. Это означает, что денщик рубил по кремню кресалом, высекая искры. Стальное жало бито в кремень, искра попадала на пропитанный селитрой трут, который тлел, а от него зажигали далее упоминающиеся Толстым серники. Это своего рода протоспички — лучины с серной головкой, которая вспыхивала от трута.

(От трения она не загоралась). "Сера нужна для огнив и высекания огня; для сего обмакиваются в серу либо концы лучинных спичек, либо проволакиваются сквозь растопленную серу шнуры, или толстые витки, или бумажные узкие полоски, и потом к прильнувшим к труту искрам прикладываются" — сообщает "Экономический магазин" за 1787 год. Иногда серники звались "маканки" — по процессу нанесения расплавленной серы. Что интересно, так это то, что в том самом 1812 году появились так называемые спички Шапселя, головка у которых состояла из серы и бертолетовой соли. Их зажигали лупой или капали на них серной кислотой. Естественно, что это было неудобно, пожароопасно и дорого — но фосфорные спички появились гораздо позже. Фосфорные спички появились во времена юности толстого и навек вошли в историю своей ядовитостью. Белый фосфор, растворённый в воде был ядом и "она отравилась спичками" стало ходовой формулой развязки бульварного романа. Первые безопасные спички стали делать в 1851 году братья Лундстрем в Швеции.

Рубил огонь — чудесное выражение.

К стыду своему, оказалось, что не знаю, как ранжировать результаты поиска Гугля по времени.

Извините, если кого обидел.

30 июня 2007

(обратно)

История про Шаламова (продолжение)

4. Шаламов и блатные. Забыл ещё сказать, что Шаламов сделал очень важное дело — он написал о блатарях, то есть о профессиональных ворах и убийцах. Дело в том, что на Руси сыздавна относились к заключённым с нравственным снисхождениям, как к страдальцам. Убийц опасались, воров жалели. Так-то оно так, да не совсем.

Причём особенно уродливые формы сочувствия это приобрело у русской интеллигенции. Причём это не только такая романтизация разбойника (в котором интеллигенту хочется видеть Робин Гуда), а заискивание перед ним. Вот герой Булгакова тесним жизненными обстоятельствами, и он охотно принимает помощь от самого Зла. Сколько моих сверстников в Безумные Девяностые встроили своё мировоззрение снисходительное отношение к бандитам: вот была власть, она нас притесняла, так мы найдём на жизненные притеснения окорот: позовём бандитов.

Плохо не то, что они к этим бандитам шли, с ними делились, кормили их и пестовали (поди поборись с этой липкой массой), а в том, что они романтизировали этот свой выбор, суетливо находили массу нравственных объяснений. И выходило, что украсть продовольственные карточки нехорошо, а состав с сахаром очень даже можно. Много я тогда этих разговоров наслушался.

А Шаламов (понятно, что ему нечего было терять) написал совсем немного страниц об этом явлении, где просто говорил: никакие не социально близкие (это понятно), никакой загубленный чистый руссоисткий дикарь, а мразь и погань. И дело не во власти, не в том, что "среда заела", а в чём-то внутри человека.

Он писал, что заигрывать с ворами и убийцами, с их эстетикой, их языком — всё равно что играть в игры с Сатаной — едино проиграешь.

Извините, если кого обидел.

01 июля 2007

(обратно)

История про свиней

Сегодня весь вечер размышлял о Стефане Перле, о Виви и Вагнере и Зайце ПЦ вкупе со свиной отбивной с горошком. В результате сходил на кухню и принялся есть копчёную свинью.

Вот она, навязчивая реклама.

Извините, если кого обидел.

02 июля 2007

(обратно)

История про зайца ПЦ

Я встречал довольно много отзывов о зайце ПЦ. Прежде, чем попасть в книжку, этот заяц давно прыгал по Сети — и я замечал его на самых разных сайтах. Среди его делянок было даже место под названием "Умора. ру".

Так вот, разглядывая ныне вышедшую книгу, я понял важную вещь. Все остальные скажут, что это очень весёлые юмористические комиксы. «Прикольно», скажут одни. «Улёт», скажут другие. «Шиза», скажут третьи. Шиза-то оно, конечно, шиза, но должен оказаться один человек, которому не страшно оказаться городским сумасшедшим. Это я.

И вот что я скажу: это безумно страшная книга.

Я бы продавал её в целлофане, для проверки заглядывал бы в глаза покупателю — как у него там, нет ли депрессии или прочего экзистенциального ужаса. Потому что как совы Дэвида Линча не совсем то, чем они кажутся, этот сборник тоже не совсем комиксы. И будто детям дали вместо смешных воздушных шариков осциллограф. Осциллограф несколько более сложная игрушка, и хоть может иногда принести больше радости, чем воздушные шарики, может и ударить током.

Воображаемые друзья зайца с как бы неприличным именем ПЦ тревожны — все эти Ф. и Щ., и уж куда страшнее, говорящая свиная отбивная с горошком, из которой вилка и нож торчат вовне, из свиной отбивной — в мир, а не так как их обычно — внутрь тарелки.

В картинках зайца ПЦ и его плоских видениях, как в кляксах Роршаха всякий может увидеть свою жизнь, и не факт, что он развеселится. Моё мнение об этом психоанализе, вслед Даниилу Хармсу, кратко: путешествуя внутрь себя, "не заезжай слишком далеко, а не то увидишь этакое, что потом и забыть будет невозможно. А если что-либо сидит в памяти слишком упорно, человеку делается сначала не по себе, а потом и вовсе трудно поддерживать свою бодрость духа".

Семьдесят трагедий, случившиеся в голове несчастного зайца, вовсе не так смешны, как кажутся. Это одиночество в толпе, беседы с демонами собственного сознания — не для офисной плесени.

Это офисные работники, что пересылают друг другу комиксы с Гарфилдом, Стефана Пастиса с его (и правда, чудесного со своими крокодилами, свиньями и зебрами), финскую польку в исполнении Вики и Вагнера, придуманных Юбой Туомала, или какого-нибудь Дильберт Адамса Скотта, не очень понимают, что заяц не мужцкий, и вовсе не смешной. И может быть не стоит друзей-то приглашать, что в мир приходит гений, не тешить, а мешать, и страшно он смеётся, etc.

Но люди гогочут, и, в общем, это правильно — куда деваться, когда страшно.

Оно и видно — умора.

Извините, если кого обидел.

03 июля 2007

(обратно)

История про тёмные ночи

Ну, всё. Я, честно говоря, ничего не хотел говорить об Олимпиаде, и вот почему — во-первых, мне не хотелось говорить под руку тем людям, что по моему мнению, искренне заблуждаются, думая, что Большой Спорт — это хорошо, что спасём Олимпиадой подростков от наркомании, ударим ей по бездорожью и разгильдяйству. Это хорошие простые люди, и бюджеты они не пилят.

Во-вторых, что говорить, когда я, в общем, всё сказал здесь и вот здесь и жизнь как-то нового противоречивого не подкидывает. Я ведь так называемый большой спорт не люблю — холодной брезгливой нелюбовью.

Извините, если кого обидел.

05 июля 2007

(обратно)

История про то, что Америка латина не пенис канина

— Это все неправда, — сказал Клопов. — Я выдумал про медный взгляд

сейчас, вот тут, сидя с вами на скамейке. Я, видите ли, разбил сегодня свои часы,

и мне все представляется в мрачном свете.

Даниил Хармс. Медный взгляд.

…Никогда я не любил станции метро, где на одной платформе сходятся поезда разных направлений и веток. Вечно все перепутаешь, уедешь не туда, окажешься ночью в ледяной пустыне, опоздаешь на собственную свадьбу…

Так оно и вышло. Посмотрели на меня медным взглядом, да так, что я, перепутав все, уехал ещё дальше в чужую, совсем ненужную сторону. А ведь человек — хрупкий сосуд, будто тонкая фарфоровая чашка — вот она свалилась с полки, и летит, но уже понятно, что ничто её не спасёт. С медным взглядом ровно тоже самое — как учил нас один поэт, если человек взглянул на другого человека медным взглядом, то уж рано или поздно он неминуемо убьёт его. И вот я очнулся на пустынном мраморном паркете, оттого, что правильный милицейский человек сказал мне:

— Пора.

И я осознал свою трагическую ошибку: ночной поезд увез меня в те места, где ближе Шатура и Рязань ближе и свистит ветер в промзонах.

— Надо сваливать, — подумал я.

— Сваливай, — добро сказал мне милицейский человек, подслушав скрипучий ход моих ночных мыслей.

Ночные милицейские люди Москвы всё равно что шаманы. Мне рассказывали про одного такого. К нему на станции метро «Сокол» выше Спаситель. Спаситель был пьян и шёл по перрону, предлагая всем огромную сушёную рыбу, в народе называемую воблой. Не всякий будет в таком случае перечить, а ночной милиционер не испугался, отнял рыбу и отправил Спасителя обратно, туда, откуда тот взялся — в адскую черноту тоннеля, к Гильгамешу и гигантским крысам-мутантам. Я считаю, что этот милиционер был круче, чем Великий Инквизитор. Да и этот тоже был неплох, несмотря на то, что фуражка у него была задом наперёд.

Вокруг была темень и ветер.

Я был изгнан из транспортного рая в уличный ад и торопиться было некуда

В тот момент, когда ты оказываешься один на один со своим городом, главное — не суетиться. Сочтя финансы, я пошел на шашлычный чад. Это была особая шашлычная — для своих, для тех, кому принадлежит город Москва по ночам — людям в оранжевых жилетах, караульным продавцам, ремонтникам и непонятным людям в кепках. Там курили люди, сидя на корточках, а за палатками стоял на огне казан — для своих. Толстый восточный человек в вязаной шапочке, натянутой до ушей, давал указания своим подчинённым.

Я взял пайку и притулился за столиком, открутив на полную мощность громкость в телефоне. Телефон мне служил тем, чем служили в моём детстве кассетные магнитофоны — их носили на плече, прогуливаясь по улице. Телефон играл Баха, но быстро ссучился и пошёл играть, всё, что было рядом с Бахом. Наконец, внутри него возникла пауза и далёкий человек сказал раздельно, под овации:

— El pueblo unido…

Овации прервали его, но он продолжил: — jamás será vencido…

Толстый в шапочке метнулся ко мне, и я пожалел о том, что рядом нет продолговатого тяжелого, но он попросил:

— Сделай громче, а?

— Громче не будет, — угрюмо ответил я.

Он всё равно подсел ко мне — что ж, имел право, он был тут хозяином. И вдруг он запел — на хорошем испанском, отбивая такт пальцами по пластику стола:

Оказалось, что у него в Душанбе был интернациональный клуб, и чилийские политэмигранты пели эту песню со школьной сцены. Да и у меня были в жизни чилийские школьники — правда, родители их были чином повыше и осели в столице. Но и мои чилийцы не сказать, чтобы были довольны новой родиной.

Одно я помнил точно — как все они умели ненавидеть. Новую власть в своей прежней стране они ненавидели четко и яростно. Можно много говорить о чикагской школе, монетаризме, политике и корпорациях — но, когда исчезнет твой отец или твою мать найдут на дороге за городом с дыркой в голове, все абстракции пропадают.

Спустя много лет я по-прежнему жил в местности, что была насыщена захиревшими домами успешливых советских людей. Часть этих людей сгинула в никуда, иные поднялись, и живут теперь в специальных местах под Москвой. Ну а часть вымерла без партийной манны, сыпавшейся когда-то в специально отведённых местах. Хоть народ и недолго водили по пустыне переходного периода, но уж какая там манна…

Эти люди вросли в свои норы, как кроты, и их видели редко. Но как-то я шёл на службу, и вдруг услышал вопрос в спину:

— А пончо-то у вас настоящее?

— Настоящее, — ответил я. — А что?

И только тогда я повернулся на голос. Сзади стоял аккуратный человек лет семидесяти, очень примерного вида — в старинном гэдээровском плаще, перетянутым плащёвым же ремнём, в шляпе с узкими полями, чистой рубашке и древнем аккуратном галстуке.

Смотрел на меня этот человек, и, не слыша вопроса, продолжал:

— Не из Чили?

— Нет, — ответил я безнадёжно.

— Да… — махнул рукой человек и протянул скорбно: — Да… В Чили-то мы облажа-а-ались…

И ушёл он куда-то в бок, исчез, успев, однако, в двух словах, рассказать мне всю свою биографию и второй том учебника «История СССР».

Мы с таджиком были из другого теста, два других обломка империи, которые случайно соединились и две стороны скола совпали в точности. Так совпадают два осколка только что разбитой чашки: совпасть-то они совпадут, да чашки не вернёшь. Кто-то давным-давно поглядел на нас медным взглядом.

Оказалось, что он жил в девяносто третьем в Курган-Тюбе и мы могли видеть друг друга. Впрочем, какая в девяносто третьем в Курган-Тюбе была жизнь?

Он вдруг сказал:

— А я вот так до Латинской Америки не добрался. А мог бы, я пять лет учил язык.

— А я вот не выучил. Америка Латина, патриа о муэрте.

— Кому теперь рассказывать про Серхио Ортегу и радиостанцию «Магальянес» — не девкам же с дороги? — Он кивнул в сторону отработавших своё девушек. Девушки сосали химические коктейли из банок, закинув натруженные ноги на пластиковые кресла. — А ты долго там жил?

— Долго, отвечал я, потому что там и вправду время текло медленно, как сметанная кровь гевеи. Я качался в гамаке, смотрел на океан и курил кривую пахучую сигару. Сигары действительно были изрядно вонючи и чадили, будто пароходы, что пришли сюда за бананами. Иногда ко мне подплывала черепаха и смотрела на меня круглыми добрыми глазами. А по вечерам ко мне заходил Команданте Рамон де Буэнофуэно Гутьеррес и играл со мной в шахматы. В эндшпиле его жена, Мария-Анна-Солоха Гутьеррес, сверкая мне своими негритянскими глазами, делала мне загадочные знаки под столом. На шее у неё горело монисто из человеческих зубов, оправленных в чистое золото.

По утрам мы с Команданте упражнялись в стрельбе из пистолета. У меня пистолета не завелось, хотя в этих местах они заводятся в кармане быстро — как плесень от тропической сырости. Мы стреляли по бутылкам — я рисовал на них углём мужей своих бывших жён, а он — американских президентов. Потом, привесив пистолет к поясу, он уезжал проверять нужные революции плантации коки, а я читал его жене Тютчева и Заболоцкого. Под утро снова ко мне приходила мудрая черепаха, на панцире которой была вырезана не то карта древних кладов, не то места захоронения промышленных отходов. Там же было короткое слово — не мой ли предшественник, купец Артёмий Потрясин, прошедший сельву и мальву, оставил его черепахе на память в некоей четверти одного из канувших в Лету веков.

Я купил на Центральном рынке этого городка пончо — в этих краях это почётная и героическая одежда, названная так в честь знаменитого народного героя Пончо Вильи, страстного борца против испанских колонизаторов. Это он поднял инков и панков, чтобы они умерли стоя, а не жили на коленях.

Закутавшись в него, я сидел сычом на берегу океана и разглядывал вновь появившуюся черепаху.

— Патриа о муэрте, вот в чём правда, сестра, — говорил я черепахе ласково. — Поняла, старая?!

Событий было мало. Впрочем, иногда на лужайку перед домом приходил павлин — биться с туканом. Я всегда был на стороне последнего. Тогда и Солоха Гутьеррес высовывалась из окна, в струях не то муссона не то пассата пело монисто у неё на шее, да клацали человечьи зубы на ветру.

— Ха, — таджик почесал затылок. — Складно.

Тут он снял шапочку и вытер голову полотенцем, и тут я увидел, что у него нет ушей — так, обрубки. Понятно, что тогда, в девяносто третьем, он был за юрчиков, когда пришли вовчики. Я тогда не любил и тех, и других, но уж юрчики были невпример ближе.

Таджик внимательно посмотрел мне в глаза, и вдруг спросил:

— А у тебя как с регистрацией?

Я ответил, что все нормально, давно живу.

— Жаль, — он вздохнул. И это была искренняя жалость, оттого, что он не мог сделать мне липовую бумагу. Но не меня любил этот таджик, а свою молодость, отзвучавшую гитарной струной. Мы курили, и я спросил его, чем он занимается — так просто, из вежливости.

— Травой, — ответил он. — Нет, ты не понял, дурак. Я траву сажаю, тут, на газонах. Страшная трава, как резиновая. Поедешь на Савеловскую?

— Ясно дело, поеду.

И мы забрались в совершенно кинематографический «ЗиЛ», на кабине которого в конвульсиях билась жёлтая лампочка. За рулём сидел хмурый таджикский соплеменник в оранжевом жилете.

— Давай, поставь снова, а? — сказал хозяин ночной Москвы, и мы понеслись по пустым проспектам, под хор раненных птиц:

Я раздухарился и вторил ему по-русски, что, дескать, пора, вставай разгневанный народ, к борьбе с врагом готовься патриот. Разумеется, и о том, что в единстве наша сила, и мы верим, мы знаем, что фашистов ждет могила.

Верхний город спал — спали мои собутыльники Пусик, Лодочник и Гамулин. Спали мои родственники и сослуживцы, а вокруг шла ночная жизнь — грохотали асфальтоукладчики, полыхало огнями ночное строительство и остовы будущих домов на фоне светлеющего неба напоминали пожарища. Это был тайный город, не от того, что он прятался от кого-то, а оттого, что его не хотели замечать.

На востоке, где-то над заводскими кварталами розовело, били сполохи, и набухала гроза. Рассвет боролся с тучами — и непонятно было, кому — свету или сумраку уступать дорогу.

Извините, если кого обидел.

05 июля 2007

(обратно)

История про орден Махно

Понятное дело, что я вспомнил об этом в связи с тем, что в телевизоре показывают очередной сериал, на этот раз про Махно. Сериал, как и полагается, изрядное говно с какими-то историческими фантазиями, но дело не в этом. Мне интересен не собственно даже Махно и уж не его орден, а сам ход мыслей человека в русле эмоциональной истории. Потому как заявление "Россией в 1913 году было произведено 27,9 миллионов пар резиновой обуви" не эмоциональное. Оно может быть верным, а может быть и не верным — так сразу не скажешь (я не придумал эти цифры). Но для эмоционального суждения надо к нему прикрутить что-то вроде "тогда было мало обуви, а сейчас много", или "уже тогда было много калош, а потом их спиздили и пропал калабуховский дом".

А вот история про то, что Нестор Махно был в 1919 году награждён орденом "Красное Знамя" сразу живёт в поле эмоциональной истории. Потому что есть повод разгуляться эмоциям: "вот каких упырей награждала Советская власть" или "даже красные признавали этого великого народного освободителя" и сопроводить обязательным "а от нас-то всё скрывали!". Про орден Махно написано не только в Википедии — но и в безумном количестве других источников — свеженькое. Для того, чтобы получить от них наслаждение, можно просто набрать заглавное сочетание в Яндексе.

Так вот, общее в этих расссказах следующее: Махно получил орден за бросок к Мариуполю в апреле 1919 года из рук Ворошилова, но носить его не стал (существует, правда фотография с неким орденом на груди, правда, мне встречались чрезвычайно невнятно-размытые снимки — и орден лиэто, разбирается ниже). Махно сказал, что воюет за счастье крестьянства, а не за ордена, награда (по воспоминаниям его жены) попала в обоз с остальным барахлом и была брошена при отступлении.

При этом журналисты уверенно называют номер ордена ("4") и дальше стучат кулаком по столу — а от нас-то скрывали!

Я всё это читал, как несколько отстранённый наблюдатель, потому что приведённые выше эмоции мне чужды. История учит цинизму, а мне интереснее сам ход рассуждений (впрочем, лучше меня это сказал Зализняк, говоря о эмоциональных мотивах в верификации "Слова о полку Игореве".

Так вот, интересно: а) был ли награждён Махно, б) был ли награждён орденом № 4, и в) где начинаются эмоции.

Мог ли быть награждён Махно? Отчего нет. Удивление и ужас от этого обстоятельства происходят от того, что орден "Красное знамя", впоследствии "Боевого Красного Знамени" довольно значительная советская награда, просуществовавшая много лет и весьма уважаемая. Но в самом начале она таким уважением не пользовалась (где-то я слышал, что непростой дилеммой для бойца в 1919 году был выбор между орденом и новыми сапогами. И часто сапоги побеждали). Следующим обстоятельством было то, что все государства награждали кого-либо не за заслуги, а ради политических целей или сиюминутной выгоды. Короля Михая наградили орденом "Победа", не говоря уж о Насере… Да и то сказать — семейство Кадыровых — семейство героев России.

Теперь начнём рассуждать дальше — Махно примыкал к красным два раза — в начале 1919 против деникинских войск, и в начале 1920, когда в январе часть повстанцев влилась в кавалерийскую бригаду Котовского и 41-ю дивизию. и в октябре, когда было заключено соглашение о совместных действиях против Врангеля.

Легенда связывает мифический орден именно с первым случаем — так что же всё-таки произошло в 1919 году? Положение Советской Республики было неважным, каждый союзник на счету — и тогда Махно воевал именно на красной стороне. Причём даже не на стороне красных, а именно в Красной Армии, поскольку с 2 февраля 1919 он числился командиром 3-й бригады Заднепровской дивизии Красной армии. Но с самого начала армия Махно не растворилась в Красной Армии — никакие комиссары в ней не прижились, хоть и снабжалась она по нормам обычных красноармейских частей. (При этом махновцы, контролируя магистрали экспроприировали хлеб и продовольствие, пересылавшиеся красными, а так же требовали выкупа мануфактурой за свой хлеб). В марте Украинский ЦИК принял декрет о национализации земли, а Махно начале апреля назвал его антинародным, за что его начали громить в советской печати. 19 апреля махновцы созвали 3-й Гуляйпольский районный съезд, который провозгласил анархическую платформу. Никаких иллюзий красные не строили — в эо время Ленин пишет Л. Б. Каменеву: "С войсками Махно временно, пока не взят Ростов — нужно быть дипломатичным, послав туда Антонова, и возложив на Антонова лично ответственность за войска Махно"^[14] Итак, период, когда его могли представить к ордену, был очень краток — буквально неделя или две (с учётом запаздывания информации в военной обстановке).

Многие историки сообщают, что идея наградить Махно орденом была (причём за разные дела). Например, 8 апреля 1919 г. Председатель Совета Народных Комиссаров Украинской республики Христиан Раковский отправил телеграмму Антонову-Овсеенко с благодарностью за взятие Одессы и предложил наградить командиров: "Одновременно с ними представить к почетной награде красные части и их командиров, разгромивших противника под Мариуполем". Дальше журналисты пишут: "Комбрига Григорьева наградили орденом Красного Знамени за № 3, а Махно — № 4. Вручать орден батьке прибыл Климент Ворошилов. Махно принял награду — тяжелый красный кругляш со словами:- Я воюю не за ордена, а за победу революции, так как я крестьянин, и сейчас наша цель отстоять, уберечь победу революции от белогвардейцев." Ну, это всё некое легендарное безумие, потому что как я не искал среди мемуаров сподвижников Махно этой истории, то они отчего-то молчат. Только в шестидесятые годы вторая жена батьки обмолвилась о том, что "орден был, на длинном винте, потерян в обозе", etc.

Есть версии этого события, где орденом Красного Знамени РСФСР, а орденом Красного Знамени Украинской республики. Это не выдерживает никакой критики — свои ордена действительно были у советских республик. В начале двадцатых, до образования СССР, существовал грузинский орден: "Красное Знамя" и аналогичный — в Азербайджане, "Серебряная Звезда" и "Красная Звезда" — в Армении, а так же "Красное Знамя" — в Хорезмской и "Красная Звезда" — в Бухарской Советской Республике. (С ними случилась интересная история — с 1924 (а некоторые, и раньше) их перестали вручать, а 13 августа 1933 года было опубликовано разъяснение Президиума ЦИК СССР о том, что "ввиду исторического значения ордена "Красное Знамя" РСФСР, а также боевых орденов других союзных республик — "Красное Знамя", "Красный Полумесяц", "Красная Звезда" замену их на ордена "Красное Знамя" Союза ССР не производить, а на лиц, награжденных этими орденами, распространить права и преимущества, предоставленные награжденным орденом "Красное Знамя" Союза ССР" при условии а) если орден союзной республики выдан за совершение боевого подвига и награждение подтверждено приказом Реввоенсовета Союза ССР; б) если награжденный боевым орденом союзной республики не имеет за тот же подвиг ордена Красного Знамени Союза ССР или приравненного ему ордена Красного Знамени РСФСР. Но это к слову.

Итак, никакого ордена Красного Знамени Украинской республики просто не существовало — был недолгое время просуществовавший орден Трудового Красного Знамени УССР, учеждённый в 1921 году. То есть, что происходит в голове человека: он соединяет своё неполное знание об одном ордене (ТКЗ УССР) и слух слух о том, что у Махно был какой-то орден, и рождает "компромиссную версию".

Нет, надо сосредоточится на одном-единственном ордене — "Красное знамя", без вариантов.

Когда это могло случиться? Только в середине апреля 1919. Скорее всего предложение было высказано, представление написано, да вот только не утверждено Реввоенсоветом. (Тут и начинается эмоциональная подмена: все документы уничтожены ещё в двадцатые, как пишет один человек "Во времена перестройки и гласности из СМИ я с болью в сердце узнал, что в государственных архивах, относящихся к временам Гражданской войны, в списке первых награжденных орденом Красного Знамени, самой высшей боевой наградой, тогда установленной, четвертая строка густо замазана черной краской. Под ней прячется фамилия Махно". Это та самая нездоровая эмоциональность.

Дело в том, что орден № 1 получил Блюхер (и это никем не оспаривается), № 2- получил командарм Федько (вариант — его имел Василий Лукич Панюшкин. Говорили, что он был прототипом героя "Мичман Панин" (я не проверял). Панюшкин прожил долгую жизнь избежал всех неприятностей (а он как-то был в опползиции в 1921 году) и помер в 1960). С третим номером получилась весёлая штука — его присудили знаменитому Миронову, но потом Миронов впал в немилость и был расстрелян. И номер третий достался Сталину. "Достался" здесь неловкое слово. Сталин был награждён орденом № 400 за оборону Петрограда (от 20 ноября 1919), и этот орден (раньше он лежал в музее Ленина), потом его поменяли на новый, под номером 3. Следующий орден Красного Знамени (Находится в Музее Вооруженных сил в Москве) получил Ян Фабрициус (10 марта 1919). Это и есть № 4. Пятого награждённого я не знаю, а шестой — Иона Якир.

С Якир, кстати, запутанная история: дело в том, что Декрет ВЦИК «О знаках отличия» вышел 16 сентября 1918, потом долго искали ювелиров, потом Троцкому не понравилось качество орденов, и в итоге в апреле 1919 их было сделано всего около 700 штук. Отсюда принципиальная разница между понятием "порядковый номер ордена" и "порядковый номер награждения". Вот что нам пишет журнал "Родина" (источник слабенький, я понимаю): "Блюхер получил свой орден № 114 только 11 мая 1919 года. А кто же фактически стал первым кавалером этого ордена?

В декабре 1918 года член РВС 8-й армии И. Э. Якир отличился, командуя группой войск в районе г. Лиски на воронежском направлении. В РВСР поступило представление о награждении его орденом «Красное Знамя». Так как изготовленные фирмой братьев Бовзей ордена Троцкому не понравились, а новые, заказанные на Петроградском монетном дворе, ещё не были готовы, в январе 1919-го Лев Давидович распорядился заказать изготовление ордена в частной ювелирной мастерской. Уже 5 февраля 1919 года знак (без номера) был вручён Якиру в Харькове. Но подчинённые Ионы Иммануиловича заказали ещё один знак, но уже не серебряный, а из золота и платины, несколько меньшего размера. Так как вся страна знала лишь о награждении Блюхера, то изготовители нового знака по рекомендации Политуправления 8-й армии поставили на оборотной стороне его порядковый номер «2»".

По всей видимости, в двадцатые годы произошла "усушка и утруска", замена орденских знаков на единообразные и лучшие по качеству, со сквозной системой нумерации.

И, наконец, возможно это вообще не орден, а нагрудный знак бойца и командира Красной Армии (был такой, довольно быстро исчезнувший знак.) И размытая фотография Махно с ним, вкупе с неточными воспоминаниями жены и не вызывающим сомнения желанием удержать Махно как союзника (и наградить) и дала в итоге кумулятивный эффект — растиражированный многочисленными изданиями и справочниками.

Что из всего этого следует? А вот что:

— Представление на орден могло существовать, но решения РВС и ВЦИК по этому поводу не было.

— Кто-то из оперативных работников мог привезти Махно "самопальный" орден впрок, чтобы заручится расположением Махно, но ни о каком "награждении" речь не идёт.

— О номере 4 для гипотетического ордена Махно речь не идёт — к короткому моменту, когда он мог его получить, награждённых было несколько десятков (если не пара сотен), а выслать ему дубликат в Румынию, Польшу или Париж ни у кого мысли бы не пришло.

— Никакой экзальтации не нужно, история всегда проста и интересна сама по себе, безо всяких "а от нас скрывают!".

Всё это части "городской легенды", а непротиворечивую версию я бы сформулировал так: Махно мог бы быть награждён орденом, но этого не произошло.

В общем, я вполне удовлетворён этим ответом, а по ходу узнал много интересных для себя деталей. (Например то, что была особая партия орденов, изготовленных в восьмидесятые годы прошлого века, которые вручались родственникам последней партии реабилитированных в СССР"). И, главное, из того, что я узнал вовсе не надо делать истины в последней инстанции, а просто принять к сведению.

Извините, если кого обидел.

06 июля 2007

(обратно)

История про русских жандармов (I)

С этими жандармами очень интересная история. Сначала, при царизме жандармы говорили: нам противостоят смутьяны и негодяи, а революционеры отвечали: мы боремся против сатрапов и деспотов. В итоге революционеры победили и радостно перебили жандармов, а кого не перебили, посадили за прошлые дела, записав задним числом введя ответственность за КРД (то есть, контрреволюционная деятельность). У революционеров тут же возникла своя охранная система, которая и ловила бывших охранников — за то, что они в прошлом были сатрапами и деспотами. А потом ловила диссидентов, называя их смутьянами и негодяями (а те их — сатрапами и деспотами).

Но потом смутьяны и негодяи победили, снова повсюду повылезли двуглавые орлы, и царь стал хорошим, и все были убеждены, что если б доловили смутьянов, то никакого семидесятилетнего безобразия не было бы. Однако, часть чекистов чувствовала схожесть своей судьбы с царскими жандармами, и начала признаваться им в любви. Меж тем, часть либеральной публики, которая ужасно ругалась на победивших революционеров (что превратились в чекистов) тоже любила жандармов, за то, что они гоняли будущих чекистов, и продолжала ругать чекистов и тоже хвалить жандармов.

И всё окончательно запутались.

Читая историю жандармского корпуса, написанную двумя сотрудниками спецслужб, натыкаешься на чудесные детали. Вот рассказывают они о том, что ротмистр Главного жандармского управления приезжает в Саратов, и ставится на получение денежного содержания, которое выдавалось двадцатого числа каждого месяца, так авторы прибавляют: "Традиция, перенесённая из Департамента полиции в органы пролетарской диктатуры" Начиная с ВЧК и кончая КГБ СССР, зарплата сотрудников выдавалась неизменно двадцатого числа каждого месяца". Если кто помнит, между прочим, день сотрудника органов государственной безопасности — двадцатого декабря. Или, пересказывая мемуары одного их жандармов (который рассказывает, что жандармы вешали свои шинели в управлении, а потом уходили по личным делам), замечают: «О, патриархальность нравов и государственный подход русского начальства! О, преемственность традиций и неуклонность в бдении! Как это оказалось близко и знакомо нам, работавшим в спецслужбах 60–70 лет спустя!..».

Извините, если кого обидел.

08 июля 2007

(обратно)

История про русских жандармов (II)

В той же книге про жандармов авторы справедливо замечают: «К сожалению, во многих советских, да и постсоветских трудах этой существенной разницы между охраной и политическим сыском (охранкой) не проводится и функции одной ветви полицейской службы приписываются другой». Надо оговорится, что и современники в этом путались: одна генеральша записывает в дневнике 14 февраля 1888 года, о деле 1 марта, в котором участвовал Александр Ульянов «Этих людей — Андреюшкина, Генералова и третьего (забыла) — выследили филёры, полиция здесь не при чём Сыскное отделение при градоначальнике получает ежегодно 120 тысяч и ничего ровно не делает, а на те же дела Третье отделение получает на всю Россию 90 тысяч, а это отделение и открыло этих злоумышленников» — при этом в 1888 году Третье отделение семь лет как упразднено, и речь о Департаменте полиции и секретном отделении при канцелярии столичного градоначальника. Совершенно аналогична путаница в голове обывателя, где нет отличия между ГПУ и ОГПУ, а потом и АФБ, МБ, ФСК, ФСБ. И список имён одного и того же — бесконечен.

Но я лучше расскажу о другом — о скрытой полемике. В этом смысле показательна книга «с другой стороны» — «Политический сыск в России 1649–1917» Феликса Лурье (С хорошим посвящением «Памяти погибших от произвола властей»).

Григорьев и Колоколов^[15] полемизируют с Ф. Лурье, рассказывая, например, об убийстве Судейкина (1850–1883) — он был начальником секретного отделения Санкт-Петербургского градоначальника, а затем — инспектором Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, довольно знаковой фигурой, фактический разгромившим «Народную волю». Григорьев и Колоколов пишут, что месть народовольцев стала «поистине тяжким ударом по всей правоохранительной и полицейской системе империи. В его торжественных похоронах, как об этом сообщала столичная пресса, приняли участие многочисленные представители различных полицейских и жандармских служб. Ф. М. Лурье пишет: «Вся полицейская Россия скорбела по Судейкину. Ходили слухи, что императрица прислала венок на его могилу. Вряд ли, убили полезную, талантливую, незаменимую, но всего лишь полицейскую ищейку». Историк ошибся. Ему надо было повнимательней прочитать «наследие» еще не покаявшегося Тихомирова, который в своей статье пишет: «Из шести венков, следовавших за гробом, пять были поднесены разными полицейскими учреждениями… Шестой венок — увы! — принадлежит Государыне Императрице: это были белые лилии… переплетенные надписью: "Честно исполнившему свой долг до конца"…Министры… почтительно шли за гробом авантюриста. Остальная часть траурного кортежа — вся состояла из чинов явной и тайной полиции».

С Лурье авторы одновременно соглашаются и полемизируют и в другом — в оценке провокации: «Хотелось бы в этой связи уточнить термин «провокация», который многими авторами и историками автоматически связывается с деятельностью жандармов и работой царского политического сыска. Большевистская и советская историография без всяких оговорок априори называла служебную деятельность жандармов провокацией, а революционеров — жертвами провокации. Каждый внедренный в революционную среду агент полиции автоматически считался провокатором. Между тем провокация означает только одно: когда спецслужба сама провоцирует и подталкивает объекта своего наблюдения на свершение преступления и создает ему для этого благоприятные, заманчивые условия. Такое кое-где случается сейчас и случалось в прошлом. Называть же провокацией оперативные средства борьбы с ниспровергателями строя нечестно и некорректно. Разве может любая полицейская служба в борьбе с терроризмом обойтись без агентуры, без наружного наблюдения и без технических средств контроля, освещения и проникновения в лагерь террористов?».

Это извечная проблема эмоциональной оценки, распространяемой с частного на общее. Мир всегда будет ощущать разницу между своими разведчиками и чужими шпионами. Меж тем Лурье пишет:

«Провокация никогда не служит во имя государственных интересов. Ее эксплуатируют для достижения сиюминутных, личных и групповых, корпоративных целей ведомства и кланы. Они искусно маскируют провокацию, поэтому при изучении и анализе исторических событий, кропотливо снимая слой за слоем, добираясь до истоков происшедшего, исследователь обязан помнить, что его подстерегает опасность просмотреть трудноуловимые очертания этого вездесущего привидения. Иногда ее тайные силы вызывали к жизни вереницы важнейших исторических событий.

Применение в России терминов «провокация» и «провокатор» и те смысловые нагрузки, которые они несут сегодня, имеют свою историю. Слово «провокация» латинского происхождения, у нас оно появилось в начале XVIII века, придя из польского или немецкого языков. Долгое время его употребляли как синоним подстрекательства. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона слово «провокация» разъясняется лишь как юридический термин: 1. ««…» апелляция в уголовных вопросах от магистрата к народу». 2. ««…>> понуждение истца к предъявлению иска, вопреки общему правилу». С политической полицией понятие провокации начали связывать лишь в 1900-х годах.

В Большой Советской Энциклопедии приводится следующее объяснение термину провокация: «Провокация (от лат. provocatio — вызов): 1) подстрекательство, побуждение отдельных лиц, групп, организаций к действиям, которые повлекут за собой тяжелые, иногда гибельные последствия; 2) предательские действия, совершаемые частны¬ми агентами полиции и реакционных партий (провокаторами), направленные на разоблачение, дискредитацию и, в конечном счете, на разгром прогрессивных, революционных организаций». Словарь современного русского литературного языка дает следующее определение провокации: «Действие, направленное против отдельных лиц, групп, государств и т. п. с целью вызвать ответное действие, влекущее за собой тяжелые или гибельные для них последствия».

Предлагается более общее определение: провокация есть подстрекание к действию, направленному на достижение целей подстрекателя вопреки интересам подстрекаемого.

В Словаре современного русского литературного языка дано определение провокатора: «Тайный агент, проникающий в нелегальную организацию с предательскими целями». Это определение имеет ряд неточностей: во-первых, провокатор не обязательно должен проникнуть в нелегальную организацию, а может уже находиться в ней; во-вторых, организация может быть легальной; в-третьих, он может действовать и против отдельного лица или даже государства. Поэтому провокатор есть подстрекающий к действию, направленному вопреки интересам подстрекаемого (подстрекаемых). Особенно много мрачного беззакония, перемешанного с уголовщиной, встречается в глубинах политической борьбы, происходящей в тоталитарном государстве.

Поскольку «преступным действием именуется деяние, воспрещенное законом», достаточно запретить любое политическое выступление, и выступивший с любой критикой действий правительства может быть назван преступником, «врагом народа», даже самый деликатный, безобидный критик-оппозиционер.

Политическими преступниками в государствах с тоталитарными режимами объявлялись участники восстаний и заговоров, члены запрещенных группировок, лица, оскорбившие достоинство правителя государства, членов его семьи, высших администраторов и их изображения, самозванцы, шпионы и предатели, а также все, кто выступал с осуждениями любых действий властей светских и церковных. Политическими преступниками объявлялись не только совершившие или замыслившие деяние, но и предполагаемые и подозреваемые в возможном злоумышлении, а также проявившие любое инакомыслие. Одно беззаконие, порождая другое, побуждает противоборствующие стороны к применению недозволенных, аморальных методов. Не без оснований бывший товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий заявил во время допроса в 1917 году: ««…» правительство боролось теми же путями, какими шла революция».

Провокация сражалась по обе стороны баррикад. Самым страшным проявлением провокации является полицейская политическая провокация. Ее определение можно найти в Словаре иностранных слов: «Провокация (лат. provocatio) — предательские действия тайных агентов полиции, проникших в революционные организации с целью информирования политической полиции о деятельности революционеров, выдачи полиции лучших работников, а также с целью вызова революционных организаций на такие действия, которые ведут к их разгрому».

Уточним это определение. Политическая полицейская провокация заключается в том, что полицейский агент, находящийся в рядах противоправительственного сообщества, информирует о деятельности сообщества полицейское начальство, разрабатывает с ним планы действий и в соответствии с этими планами подстрекает членов сообщества к противоправительственным поступкам (выступлениям).

Воспользуемся еще раз Словарем иностранных слов и приведем здесь данное им определение провокатора: «Провокатор (лат. provocator) — тайный полицейский агент, предатель, проникший в революционную организацию для того, чтобы осведомлять полицию, выдавать членов организации и вызывать выступления, приводящие к разгрому или ослаблению революционной организации».

А.Ф. Возный в своей замечательной книге «Петрашевский и царская тайная полиция», полемизируя с авторами Словаря иностранных слов, дал следующее определение провокатора в применении к политической полиции: ««…» под „провокатором" мы понимаем не просто „тайного полицейского агента, предателя, проникшего в революционную организацию для того, чтобы осведомлять полицию, выдавать членов организации", а такого полицейского агента, который своими действиями побуждает, подстрекает революционеров к невыгодным для них действиям с целью их разоблачения и ареста».

Политических провокаторов можно разделить на две основные группы: полицейские агенты, вступившие в состав противоправительственных сообществ, и члены противоправительственных сообществ, завербованные полицией.

Следует различать провокаторов и осведомителей. Осведомители вербовались из дворников, лакеев, официантов и других лиц, не принадлежавших к «обследуемой среде» неблагонадежных. Они пассивно наблюдали и докладывали начальству. Среди осведомителей встречались и светские дамы, дипломаты, музыканты, офицеры, сановники…

Провокаторы и осведомители являлись важнейшим инструментом российской полиции. Все ее учреждения можно разделить на две основные группы: полицейская стража и сыскная полиция. Сыскная полиция в зависимости от выполняемых задач делится на уголовный розыск и политический сыск (тайная полиция, секретная полиция, политическая полиция). Система действий, направленных на выявление лиц, чьи поступки и образ мыслей согласно существовавшему законодательству представляли опасность для государственного строя, называется политическим сыском Его производством занимались специальные правоохранительные органы, призванные не только пресекать, но и предотвращать деятельность этих лиц. Цели, задачи и методы работы политического сыска напоминают контрразведку. И тот и другая не столько пытаются раскрыть преступления, сколько стремятся к их предотвращению.

Чтобы предотвратить преступление, необходимо иметь своего агента в обследуемой среде — «преступном сообществе». Такой агент, если он эффективно работает на сыск, не может быть пассивным членом «преступного сообщества», иначе ему нечего будет сообщать своим полицейским хозяевам. Активный член «преступного сообщества», работающий в политической полиции, есть провокатор. Сыск по природе своей переплетен с полицейской провокацией, образуя единый организм, направленный на борьбу с революционным движением, поэтому рассматривать политический сыск и полицейскую провокацию отдельно друг от друга невозможно».

То есть, тут происходит битва двух эмоциональных оценок-подходов (Лурье только внешне неэмоционален). Эти подходы следующие: «Несмотря на некоторое мздоимство, бюрократию, неважную организованность и ошибки, спецслужбы старой России достойно противостояли революционерам и необходимость их работы очевидна» vs «Спецслужбы старой России были косным бюрократическим аппаратом, неспособным противостоять революционерам иначе чем провокациями и произволом».

Независимой правды здесь нет, вопрос убеждений — оттого, что этические границы не то, чтобы размыты, они всё время движутся. Вполне либеральные люди на моей памяти восклицали: а повесили бы Ленина в 1917 году, да ещё сотню бунтовщиков, была бы у нас демократия. При этом вполне консервативно настроенные люди в целях сбережения империи были готовы оправдать ровно тоже самое — при том, и те и другие сочувствовали некоторому произволу спецслужб в этом вопросе.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2007

(обратно)

История троечника

Когда внимательно изучаешь жизненный путь будущего железного наркома Ежова, то сразу вспоминаешь фразу из знаменитого советского фильма «Доживём до понедельника», где просвещённый учитель мягко упрекает старшеклассников: «Толстой недопонял, Герцен недоучёл… Послушать вас, так окажется, что в истории орудовала банда троечников» (цитата по памяти, впрочем, здесь есть кому поправить). Так вот, создаётся впечатление, что школьники были правы, а вот учитель — нет.

В истории постоянно орудуют банды троечников. И именно на троечника был похож будущий нарком, когда неловко переписывал свою биографию, чтобы она стала более «чистой» и героической. Всё это как-то шито белыми нитками, и стыдно смотреть. И став уже полноправным членом советской номенклатуры, он безобразно напивается, делает какие-то глупости, образцовая исполнительность в нём сочетается с удивительной беспечностью.

Ежов не был интриганом. Более того, создаётся впечатление, что он не был хитрым человеком. Но это был гений исполнительности. Скажут «солги» — солжёт. Скажут «убей» — убьёт.

Но, сколько верёвочке не виться, а постигла Ежова участь всех чрезмерно исполнительных пушных зверей. Сделали его за весь террор ответчиком.

Судили Ежова хоть не очень скоро, но беспощадно — и пошёл он по статьям за измену Родине, шпионаж, теракты, антисоветскую пропаганду и вредительство. До кучи ухнуло ещё в обвинение в якобы имевшем место убийстве жены и вывели его в расход 4 февраля 1940 года.

В середине пятидесятых на самом деле произошла очень хитрая реабилитация, в ней был неоглашаемый, но ощутимый водораздел — кого можно вернуть в память, а кого лучше не упоминать. Гумилёва вернуть было нельзя, а Мандельштама можно. Тухачевского — можно, а Бухарина нельзя. Ну, Берию, и подавно, нельзя — так и остался он британским шпионом.

Ежов тоже остался стрелочником (что самое интересное, многие его соратники были реабилитированы, да и не только соратники — редкий секретарь обкома не подпихнул полешек в топку Большого Террора, а потом не попал туда же — в пекло).

Потом пришла вторая волна реабилитации — в середине восьмидесятых, а потом и в девяностые, когда уже добирали тех, кого хоть кто-то помнил. Приёмная дочь Ежова тоже подала на реабилитацию — сначала в Генеральную прокуратуру РФ, а потом Главную военную прокуратуру.

Алексей Павлюков в биографии Ежова^[16] подробно рассказывает эту историю, и замечает «То, что Ежов не будет реабилитирован ни при каких обстоятельствах, сотрудникам Военной прокуратуры было ясно с самого начала, и вся предстоящая работа заключалась лишь в том, чтобы придать этому заранее известному результату видимость хоть какой-то законности».

Понятно, что никаким шпионом Ежов не был, не замышлял теракта на Красной площади, и проч., и проч. и его нужно было реабилитировать. Но при этом реабилитировать его было невозможно — ибо что скажет общество. И вот, продолжает Павлюков «Признав шпионаж и причастность к убийству жены недоказанными и проигнорировав предъявленные в свое время Ежову обвинения в подготовке терактов против руководителей страны и в создании заговорщицкой организации внутри НКВД, Главная военная прокуратура в своем заключении сосредоточила основное внимание только на одном из вмененных ему преступлений — вредительстве (статья 58-7 Уголовного кодекса РСФСР). На момент осуждения Ежова данная статья действовала в следующей редакции: «Вредительство — подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий или противодействие их нормальной деятельности…».

Примерно так выглядели и обвинения, предъявленные Ежову на суде: «Не имея сочувствия и опоры в массах советского народа, Ежов и его ближайшие сообщники Евдокимов, Фриновский и др. для практического осуществления своих предательских замыслов создавали и насаждали шпионские и заговорщицкие кадры в различных партийных, советских, военных и прочих организациях СССР, широко проводя вредительскую работу на важнейших участках партийной, советской и, особенно, наркомвнудельской работы как в центре, так и на местах, истребляя преданные партии кадры, ослабляя военную мощь Советского Союза и провоцируя недовольство трудящихся».

В 1998 году повторять эти пятидесятилетней давности формулировки обвинительного заключения было невозможно, поэтому в итоговом документе Главной военной прокуратуры ни о каких «предательских замыслах» Ежова ничего уже не говорилось, а сами преступления были конкретизированы следующим образом: «Собранными по делу доказательствами подтверждается виновность Ежова Н.И. в организации в стране политических репрессий в отношении невиновных граждан, незаконных арестах и применении физического насилия к подследственным, фальсификации материалов уголовных дел, что повлекло за собой необратимые последствия, которые реально способствовали ослаблению государственной власти, — т. е. в совершении действий, направленных к подрыву и ослаблению государства в ущерб его экономической и военной мощи».

Получалось, что именно Ежов, неизвестно, правда, с какой целью, организовал в стране массовые политические репрессии и все, что с ними связано. Данный вывод должны были подкрепить приводимые в заключении прокуратуры статистические данные о масштабах репрессий в 1937–1938 гг., а также оперативные приказы наркома внутренних дел за номерами 00447 (о начале массовой операции), 00485 (о поляках), 00486 (о женах «врагов народа») и 00693 (о перебежчиках). Начавшийся после издания этих приказов массовый террор удалось, по мнению прокуратуры, остановить лишь благодаря вмешательству руководства страны (имеется в виду совместное постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР от 17 ноября 1938 г.).

«Таким образом, — делала Прокуратура окончательный вывод, — бесспорно установлено, что Ежов Н.И. в 1936–1938 гг., будучи народным комиссаром внутренних дел СССР, грубо попирая основной закон государства — Конституцию СССР и законы, фактически узаконил массовые репрессии. При этом он, злоупотребляя властью и превышая предоставленные ему полномочия, путем издания заведомо преступных приказов и директив, повсеместно насаждал произвол и беззаконие в виде умышленного уничтожения сотен тысяч безвинных советских граждан, военных, ученых, государственных и общественных деятелей, что причинило непоправимый ущерб международному авторитету советского государства, его обороноспособности и национальной безопасности, способствовало подрыву государственной промышленности и транспорта, противодействовало нормальной деятельности учреждений и организаций, чем совершил ряд особо опасных для государства преступлений, за которые обоснованно привлечен к уголовной ответственности. Назначенная ему по ст. ст. 58-1 «а», 58-7, 19-58-8 и 58–11 УК РСФСР мера наказания соответствует тяжести содеянного, и он реабилитации не подлежит». Конечно, деятельность Ежова была преступной, однако не с точки зрения тогдашних законов, а с позиций сегодняшнего дня. А в те далекие времена всё, что нынешней Прокуратурой ставилось Ежову в вину, было лишь усердным выполнением приказов политического руководства страны. Не случайно, нигде в заключении Прокуратуры не упоминается о мотивах преступных действий Ежова, хотя это первый вопрос, который выясняется при расследовании любого преступления. У обвинения образца 1940 г., как бы к нему сейчас ни относиться, была все-таки своя логика: Ежов — замаскировавшийся контрреволюционер и иностранный шпион, поставивший целью свержение существующего в стране социалистического строя, чем и обусловлены все его преступления. В отсутствие же данной цели действия Ежова превращаются в бессмысленный набор чисто садистских акций.

Более того, без этой цели всё им совершенное уже не имеет отношения и к статье 58-7 (вредительство), поскольку под нее подпадают лишь действия, совершенные с контрреволюционным умыслом. В постановлении пленума Верховного Суда СССР от 31 декабря 1938 г. специально подчеркивалось, что статья 58-7 может применяться лишь в тех случаях, когда обстоятельствами дела установлено, что обвиняемый действовал с контрреволюционной целью. Ну а поскольку с позиций сегодняшнего дня никаких оснований считать Ежова контрреволюционером нет, то и статья 58-7 на него распространяться не может.

Данная статья, так же как и все другие, была использована чисто утилитарно — как способ узаконить убийство человека, который, выполнив волю Сталина, должен был уйти из жизни, приняв на себя всю ответственность за то, что творилось в стране в 1937–1938 гг. На самом деле ни под одну из расстрельных статей тогдашнего уголовного кодекса реальные, а не вымышленные (типа шпионажа или убийства жены) действия Ежова не подпадали и не могли подпасть, поскольку ответственность за усердное выполнение преступных приказов руководителей государства советским уголовным кодексом, естественно, не предусматривалась.

Действия Ежова по отношению к существующей тогда государственной власти не были преступными, потому и пришлось придумывать разные фантастические обвинения типа шпионажа. Преступной была деятельность самой этой власти по отношению к собственному народу, и именно таким, по идее, мог бы быть главный вывод проводивше¬гося прокуратурой разбирательства. Но это вело в конечном итоге к реабилитации Ежова, что было недопустимо, поэтому ГВП пошла традиционным путем.

Еще с конца 50-х гг., занимаясь по жалобам родственников проверкой обоснованности обвинений, предъявленных в суде работникам НКВД сталинского периода, Прокуратура в своих постановлениях, содержащих отказ в реабилитации, разъясняла, что хотя многие из обвинений и не могут считаться доказанными, но, ввиду причастности осужденного к проведению массовых репрессий и применению недозволенных методов следствия (На самом деле, методы, как известно, были вполне дозволенными, и официальный запрет на них был введен лишь в апреле 1953 г), то есть действий, подпадающих (по мнению Прокуратуры) под признаки преступления, предусмотренного статьей 58-7 Уголовного кодекса РСФСР, реабилитация проведена быть не может.

В случае с Ежовым Прокуратура также сосредоточилась на доказательстве его причастности к преступлениям, которые, при расширительном толковании статьи 58-7, можно было подвести под ее формулировки, если, конечно, не принимать во внимание то, что, при отсутствии у обвиняемого контрреволюционного умысла, данная статья не может применяться по определению.

В то же время, учитывая, что дочь Ежова в своем обращении в ГВП апеллировала к принятому в 1991 году Закону «О реабилитации жертв политических репрессий», необходимо было отказать в ее просьбе также и на основании данного закона. Одна из его статей содержит перечень лиц, не подлежащих реабилитации: обоснованно осужденные за шпионаж, выдачу военной или государственной тайны, переход военнослужащего на сторону врага, а также за террористический акт или диверсию. На данную статью Закона как на еще один аргумент, подтверждающий невозможность реабилитации, Прокуратура и сослалась, проигнорировав тот факт, что обвинение Ежова в шпионаже ею самой было признано недоказанным, террористический акт Ежову не инкриминировался (только подготовка), а все остальные пункты не имеют к нему даже и формального отношения.

Возможно, поэтому, когда в начале марта 1998 года в Военной коллегии Верховного Суда РФ получили заключение Прокуратуры по делу Ежова и ознакомились с ним, предложенная схема отказа от реабилитации была сочтена недостаточно надежной. Военные судьи решили идти в этом вопросе своим путем, и, хотя вариант Прокуратуры полностью отвергнут не был, на первый план вышли уже совершенно другие аргументы.

С решением, которое Военная коллегия приняла по данному делу, широкая общественность ознакомилась в ходе открытого судебного заседания, состоявшегося 4 июня 1998 года и проходившего в присутствии многочисленных представителей средств массовой информации. Повторив все основные доводы Прокуратуры и подтвердив, что осуждение Ежова в 1940 году было вполне правомерным, Военная коллегия своему решению отказать ему в реабилитации дала тем не менее совсем иное обоснование.

«Целью Закона [ «О реабилитации жертв политических репрессий»], — гласило заключение Военной коллегии, — является реабилитация жертв репрессий, подвергнутых таковым в результате террора государства… По смыслу закона жертвами репрессий должны признаваться граждане, невинно пострадавшие от преследования государства, носителями политики которого являлись соответствующие должностные лица, и в первую очередь, занимавшие высшие должностные посты. К ним, безусловно, относился Ежов, являвшийся руководителем органов внутренних дел государства. И именно при нем и под его руководством, как это усматривается из материалов дополнительной проверки, репрессии стали носить организованный характер и получили массовое распространение… Ежов лично являлся одним из тех руководителей государства, кто организовывал, а также лично проводил массовые незаконные преследования невиновных граждан… Поэтому Ежов, являясь прямым виновником репрессий, не может быть признан жертвой им же организованного террора и, следовательно, лицом, подпадающим под действие материальной части Закона «О реабилитации жертв политических репрессий» Предложение Прокуратуры исключить из обвинения Ежова за недоказанностью пункты о шпионаже и причастности к смерти жены Военная коллегия оставила без рассмотрения, указав, что Законом «О реабилитации жертв политических репрессий» частичная реабилитация не предусмотрена, и посоветовав Прокуратуре заниматься этими вопросами в общем порядке, определяемом уголовно-процессуальным законодательством».

Предложенное Военной коллегией теоретическое обоснование отказа в реабилитации превращало вопрос из юридического (виновен — не виновен) в разновидность философского — может или нет считаться жертвой репрессий сии человек, причастный к их организации. Такая постановка вопроса позволяла обойтись без тех уязвимых для критики аргументов, которыми Военной коллегии пришлось бы обосновывать свою позицию, согласись она с мнением Прокуратуры. Теперь же все претензии к ее решению могли предъявляться лишь на логическом уровне, и, кстати, основания для таких претензий, безусловно, имелись.

В самом деле, ничто ведь не мешало Ежову, побыв некоторое время орудием террора, стать затем его жертвой, но только жертвой не «им же организованного террора», как это утверждается в определении Военной коллегии, а террора, организованного Сталиным. Статья 3 Закона «О реабилитации жертв политических репрессий» гласит: «Подлежат реабилитации лица, которые по политическим мотивам были осуждены за государственные и иные преступления». Ежов как раз и был по политическим мотивам осужден за государственные и иные преступления. В Законе ничего не говорится о том, что прошлая жизнь жертвы должна быть безукоризненной в политическом, нравственном или каком-то ином отношении. В 30-е годы многие региональные партийные руководители, перед тем как оказаться в застенках НКВД, сумели изрядно преуспеть на ниве репрессий, но это обстоятельство нисколько не помешало их реабилитации.

Однако разбираться во всех этих коллизиях у суда, так же как до этого у Прокуратуры, особого желания не было, и поскольку найденное решение позволяло закрыть дело наименее хлопотным образом, на нем и остановились.

Таким образом, итогом трехлетней работы российской правоохранительной системы стало оставление Ежова в списках «врагов народа». И хотя этот результат юридически корректным не назовешь, в чисто человеческом плане с ним, конечно, трудно не согласиться.

Враг народа (безкавычек) — это, наверное, наиболее точное определение Ежова и как личности, и как общественного явления. В своей книге «Номенклатура» М. С. Восленский так охарактеризовал эту его сущность:

«Ежов… был обычным высокопоставленным бюрократом и выделялся лишь тем, что особенно старательно выполнял любые указания руководства. В Промышленном отделе [ЦК] было указание организовать строительство заводов — он организовал. В НКВД было указание пытать и убивать — он пытал и убивал… Ежов был исполнителем. Любой сталинский номенклатурный чин делал бы на его месте то же самое. Это не значит, что Ежова незаслуженно считают… самым кровавым палачом в истории России. Это значит только, что любой сталинский назначенец потенциально являлся таким палачом. Ежов был не исчадием ада, он был исчадием номенклатуры».

Соглашаясь с характеристикой, которую М.С.Восленский дал сталинской номенклатуре, отметим все же, что Ежов был не просто более старательным исполнителем, чем другие. Он был исполнителем не только по приказу, но и, как говорится, по зову сердца. Не случайно, именно его Сталин выбрал себе в помощники, когда накануне войны задумал провести в стране масштабную политическую чистку. И справедливо, что именно так, рядом, они и останутся в отечественной истории как олицетворение тех бед, которые принесла стране эпоха коммунистической диктатуры».

Всё это очень печально: и именно потому, что закон оказывается нарушен из неюридических соображений. Из сиюминутно понимаемой справедливости. Нет, слов нет, Ежов ужасный упырь, и мало у кого это вызывает сомнения. И он ало похож на Галилея с его запоздавшей на несколько веков церковной реабилитацией.

Но дело в том, что общество оказывается недостаточно сильным и уверенным в себе, чтобы осудив Ежова морально, соблюсти при этом юридическую чистоту.

Извините, если кого обидел.

10 июля 2007

(обратно)

История про злословие

Я уже говорил, что Живой Журнал — спрессованная жизнь, оттого-то он так и удобен как отправная точка для всяких размышлений.

Я вот задумался о том, как я отношусь к злословию. В жизни ведь как: ты много не слышишь, что о тебе говорят. И вот этот естественный фильтр неизвестности, ветер, уносящий чужой шопот, в Живом Журнале отсутствует. И вот бродя между чужих букв вдруг натыкаешься на что-то сказанное о тебе — надутое слово "гондон", к примеру.

Тут ведь дело ещё вот в чём — мы все знакомы через одного. И вот ты документированно наблюдаешь, как тебя поносят. Раньше, это было редкостью — понятное дело, не всегда жизнь показывала тебе докумёнт или шелестела магнитофонной плёнкой. Ну, уж тогда начиналась свара — при тебе меня гондоном обозвали, а ты молчал! И прочие возмущения. А что ему говорить — "Не смейте в моём присутствии так говорить о достойном человеке"? И поправить манишку, натопорщить усы? Напылить девятнадцатым веком?

Тем более, повторяюсь, это случалось редко — потому как ветер уносит слова.

Теперь это всё под рукой, и вовсе не надо прятаться под окном, чтобы их услышать. Резвые поисковые машины нам всё найдут, выделят среди миллионов частных разговоров. А ведь все люди очень близки и твой друг непременно дружит с твоим врагом. Мы стали очень терпимы к этим дружбам — а иначе как жить, когда постоянно натыкаешься на чужие разговоры. Я давно обнаружил, что мелкое злословие, граничащее с лестью повсеместно. Мы как бы говорим "вы, стоящие рядом — самые важные и лучшие люди нашей жизни", милосердно опуская дополнение "пока мы с вами не попрощаемся", и вот мы говорим "до свидания" и объекты хулы и похвалы меняются местами. Фактически, этот компромисс (нет никого важнее присутствующих) стал нормой хорошего тона.

При этом есть люди, которые занимаются своими честными делами как кроты, сидя в своих норах. Мало кому придёт в голову обсуждать в Живом Журнале хороший ли N. инженер или удачно ли вертит NN гайку на заводе. А вот я, к примеру, могу огрести сразу с двух рук — как человек, складывающий буковки ради куска хлеба, и как частное лицо с привычками, желаниями и политической позицией.

Иногда кажется, что эти счёты — детские, что из назидательной пьесы о школьной жизни. Но это не так — просто в школьные годы наше злословие искренне и простовато, а оттого — заметно. Потом мы производим его более умело, почти машинально и всё реже задумываемся над ним.

Я застал немцев такого старого извода, которые объявляли бойкот кому-то. Это были чопорные бюргеры, которые считали, что за каждое слово надо платить и за каждый акт эпатажа нужно расплачиваться. Наверняка их родители объявляли бойкот какому-нибудь еврейскому лавочнику в начале тридцатых и знали, как это тогда было действенно. Бойкот магазинчиков в маленьком городке продолжался ситуацией, когда тебе говорят: "Как, ты ходишь к N? Если будешь дальше к нему ходить, то забудь, что мы знакомы".

В Живом Журнале это не работает абсолютно.

То есть, Живой Журнал как раз индикатор того, что в нынешнем обществе это не работает. Мы все в круговой поруке приватного злословия, и говоря друзьям, что N мудаковат, как бы присягаем своим собеседникам.

Давным-давно, проживая в иностранном городе К., я обнаружил странное сходство своего быта с бытом будущего писателя Лимонова в Нью-Йорке, когда он ещё был разнорабочим, а не писателем.

Как у Лимонова, у меня появилась шёлковая рубашка.

Как Лимонов, я постоянно думал о женщинах.

Как Лимонов, я постоянно общался со всякой швалью.

И уж совсем лимоновщиной было то, что я никогда не запирал — ни дверь, ни окно своей комнаты на минус первом этаже. Я починял утюги, доводил до ума компьютеры и программное обеспечение одному лоботрясу поставил, что тогда казалось подвигом. На этом сходство кончалось, да и не в этом дело: Лимонов писал, как случайно услышал слова Барышникова у себя за спиной. Кто-то спросил Барышникова о Лимонове, и тот, не заметив фигуранта, сказал:

— А, это ещё один русский…

Но Лимонову и не снилось, что про меня сказали. Попрощавшись на Барбароссаплац один эмигрант, думая, что я уже не слышу, и отвечая на чей-то неслышимый вопрос, произнес у меня за спиной:

— А-а, это один хуй…

Вот это здорово! И Лимонову на зависть. И всё верно. Хуй. Один. Ни убавить, ни прибавить..

Извините, если кого обидел.

12 июля 2007

(обратно)

История про велосипедистов

Когда бы знали велосипедисты,

как хрупко основание черепа!

Гомес ля Серна

Я скажу о велосипедистах. Но прежде, вот о чём: как начинается лето, так пачками бьются на московских улицах и прочих трассах мотоциклисты. Их друзья оглашают окрестности плачем, а некоторые с патетикой говорят о недопетой песне. Не то, что бы мне было не жаль мальчиков и девочек, часто без прав и навыков вождения, но мне как-то ещё жаль всех остальных участников дорожного движения. И если бы лозунг «Живи быстро, умри молодым» был исключительно стерильным методом регуляции численности мотоциклистов, так они норовят ещё куда-то въехать, кого-то сбить и т. д. И тем, кто безумству храбрых поёт песню, я бы эту песню вколотил обратно с противоположной стороны.

Потому что они всегда рискуют не только своими жизнью, здоровьем и имуществом, но и чужими.

Тут налицо одна срамота, и мне про мертвых не надо говорить. Не надо путать погибших мотоциклистов и павших солдат — вот мертвые солдаты-то сраму не имут.

Но дело в том, что велосипедисты (а я езжу по городу и просёлочным дорогам уже несколько десятилетий подряд — народ не менее рисковый. Водители думают, что мы, велосипедисты — двумерны, что-то наподобие картонных фигур для фотографирования, и норовят столкнуть нас на тротуар. Часто водитель думает, что велосипедист — что пешеход. То есть, участник дорожного движения с нулевым тормозным путём.

Много разных заблуждений есть у водителей. Но и у велосипедистов их в достатке.

Если кого-то эта тема заинтересует, то я готов написать нормальную статью по этому поводу — хоть в глянец, хоть куда. Тем более, что все знают, как я люблю деньги. Пока я только сформулирую, как говориться, гражданскую позицию: я считаю, что передвижение на велосипеде по городу — занятие экстремальное, подвергающего велосипедиста и окружающих опасности. Уменьшают общий риск масса и скорость велосипедиста (впрочем, достигаемая иногда 40–50 км/ч скорость не маленькая), увеличивают общий риск отсутствие формального и внутрикорпоративного контроля и повальная демократизация велосипеда. Опасность велосипеда, по моему мнению, чрезвычайно недооценена. Причём его опасность на дорогах будет расти.

В нашей компании появился как-то один шофер-дальнобойщик. Мы однажды ему рассказали старый анекдот про явившегося кому-то Сталина, который для спасения страны требовал расстрелять всех евреев и велосипедистов. Анекдот дальнобойщику понравился — главным образом тем, что велосипедистов надо было расстрелять. Остальной смысл от него ускользал, да и был не важен — а велосипедистов, непредсказуемых и беспечных уродов, нужно, конечно, было вывести к оврагу.

Вот в чём дело — велосипедист есть довольно сильная угроза коллективной безопасности. Ей много кто угрожает, но велосипедист lаst, but not least.

Тут чистый Дарвин, а не Толстой. Среди велосипедистов достаточно отмороженных идиотов — даже больше, чем мотоциклистов. Этому способствует отсутствие регистрации, лёгкость покупки и замены велосипеда и ещё несколько.

В этом месте мне обычно возражают, что велосипед не разгоняется обычно сверх пятидесяти километров в час, и масса его меньше, чем у джипа.

Всё это решительно не аргумент.

В-первых, упавший велосипедист в тоннеле или на трассе может собрать на себя десять-пятнадцать машин, убив не только себя, но ещё несколько человек. Уходя от него, перестраивающегося, могут столкнуться машины, идущие на куда большей, чем он сам, скорости.

Во-вторых, много мы видим на московских улицах (sic! Что говорить о нашей доброй провинции?) велосипедистов в шлемах и защите? Не прыгунов на Поклонной горе, а именно уличных рейсеров? Да и я не без греха, хоть в остальном предельно аккуратен. Я стараюсь выехать, обвешенный лампочками, как новогодняя ёлка, и не сунусь не то, что на официально запретный для велосипедистов МКАД с автомагистралями, но и в тоннель ещё сто раз подумаю, прежде чем заехать.

В-третьих, и от велосипедистов несут увечья и погибают- я был одним из немногих в нашей компании в городе К., на кого ни разу не наехал велосипедист. Я-то знал о его высокой скорости при относительной бесшумности. А мои приятели, не слыша велосипеда, ступали на дорожку спиной к нему, причём среди них — были коренные жители).

А ведь это были немцы-перцы, законопослушная страна велосипедных дорожек, где, заловив нарушившего правила велосипедиста, отбирали у него права на машину (!) Я же лично знаю случаи переломов (вплоть до шейки бедра) после наезда велосипедистов на прохожих. Нет, позиция "мы, велосипедисты безвредны, потому что масса наша невелика и скорость невысока" — гнилая.

Убить можно и на скорости 10 км/ч, убить ребёнка можно и того проще.

Кстати, знаменитый роман Малкольма Брэдбери кончается так: "История же Басло Криминале завершилась приблизительно через неделю после окончания Шлоссбургского семинара. Так как он, вернувшись в Санта-Барбару, штат Калифорния, погиб. Его сбил велосипедист в шлеме и в наушниках «Сони уокмен», который был, как видно, так заворожен какой-то кульминацией оргазма на вновь вышедшем хите Мадонны, что не заметил великого философа, рассеянно шагавшего тропинкой по зеленой университетской территории. Край шлема этого парнишки угодил философу в висок; его доставили в прекрасную больницу, но в сознание он так и не пришел. Лучшее, что можно здесь сказать, — что он скончался с карточкой на лацкане, — поскольку он, конечно же, участвовал в работе конференции на тему «Есть ли у философии будущее?», которая тотчас прервала свою работу, отдавая дань уважения покойному великому мыслителю". Но это так, ирония.

Ну, тут разные хорошие люди мне начинают возражать, что велосипедисты вносят куда меньший вклад в дорожную статистику, чем упыри-автомобилисты, пьяницы за рулём. Статистика начинает черкаться снизу ссылками на разные сайты и кудрявиться цифрами.

Это лукавая статистика. На сайтах велоклубов — одно, в ГАИ другое, причём регистрируются ДТП с участием велосипедистов мало (если уж никуда не деться и кто-то лежит, проткнутый музыкой серебряных спиц. А так, кто пойдёт заявляться сам?).

Метафора: у вас в выборке померло девять пьяниц от цирроза печени, и один человек попил чайку с полонием. И вот вы сделали научный вывод о том, что алкоголь куда страшнее, чем ложка полония вместо сахара.

Велосипедист именно что один из источников коллективной небезопасности. Сама по себе бензопила — очень полезная вещь, но принеси её в детский сад и оставь без присмотра посреди комнаты — сраму не оберёшься. А у нас не работает даже минимальный возрастной ценз.

Действительно, автомобилисты с мотоциклистами тянут на себя большую массу трупов и увечий. Не мне оправдывать пьяного за рулём, несдержанного, да и просто невнимательного водителя, но и велосипедисты вносят посильный вклад. Часто ли по тротуару несутся на крейсерской скорости "Жигули"? — бывает, но редко. А безответственный хам-велосипедист, лавирующий между прохожих — дело, увы, частое.

Не говоря о том, что не соблюдается рядность и перестроение, запрет разворота и пересечение трамвайных путей.

Но велосипедистов не так много, их трудно поймать, у них нет номеров и документов. Поди опознай его, в шлеме и очках. Понятно, если текст попадёт к каком-нибудь безумцу-депутату, и он решит учредить перепись и принимать экзамены на права — я ему не помощник, как и всем тем начальникам, что хотят как лучше, а получается как всегда. Но дружеского пафоса в отношении велосипедистов я бы поубавил. Нет, к оврагу — не надо, они не злодеи, среди них масса хороших людей (как вы и я). Но на них своя доля социальной ответственности — как не крути педали.

Извините, если кого обидел.

13 июля 2007

(обратно)

История про времена

Часто читаю в аннотациях: "Действие происходит в недалеком будущем". Ну, да. В дебильном прошлом, в идиотском настоящем…

Извините, если кого обидел.

14 июля 2007

(обратно)

История про Александра Невского

Сейчас НЛО выпустило одну переводную книгу. У меня с её главным героем, Александром Невским давние отношения — я о нём много что писал. Даже здесь, в Живом Журнале выложена пара статей. Но дело в том, что Фритьоф Шенк написал не о ссамом князе, а о его восприятии с 1263 по 2000 годы. Это такая книга-сборник, информационное издание о том, кто что говорил об Алексадре и кто как его воспринимал. Беда в том, что, несмотря на то, что эту книгу прилежно локализовали (как мне рассказывали, что из неё убирали объяснения, нужные немцам, но совершенно избыточные для русского читателя), но всё равно в ней обнаруживается масса неточностей.

Например, автор приводит цитату из дневника Эйзенштейна апреля 1939 года: «It is the first film where I gave up the Eisenstein touch. Conflict had also a hand in it for sure! This is not the only case! The Novgorod bridge as reel — You ought to be ashamed of Your self, dear Master of Art!». В примечании говорится: «По Bulgakova. Sergej Esenstein s.292 англ. в оригинале) — но отчего же не перевести? И отчего Эйзенштейн пишет в дневнике по-английски?

Или, говоря о новых праздниках, Шенк замечает: «Новыми праздниками были объявлены Новый год, 22 января (Кровавое воскресенье), 12 марта (День Февральской революции), 10 марта (День Парижской коммуны)…»^[17] Оно-то так, но день Парижской коммуны праздновался 18 марта. А при высоком фактографическом содержании книги поневоле начинаешь дуть как на воду и на остальные факты. Ну, как справка о том, что «Уже в декабре 1934 г. в ответ на убийство Кирова в Ленинграде был казнён 6501 человек. См.: Wehner. Stalinismus und Terror. S. 379». До сих пор нет окончательного ответа на вопрос о том, кто стоял за Леонидом Николаевым, выпустившим смертельную пулю в Кирова. Многое, однако, говорит в пользу версии, что Сталин сам заказал НКВД это убийство".^[18] Ноги у этой цифры растут на самом деле из одной старой статьи, где В. Маслов и Н. Чистяков писали, что в декабре 1934 г. по закону от 1 декабря был репрессирован 6501 чел.^[19] Репрессии не всё равно, что казни, и прочие историки пишут просто "Аресты, последовавшие за убийством Кирова, не ограничились зиновьевцами и троцкистами. Только в декабре 1934 года было арестовано 6501 человек, в основном членов всех бывших внутрипартийных оппозиций. Большинству из них было предъявлено обвинение в подпольной заговорщической деятельности. Сфабрикованные в связи с этим групповые дела были проведены через Особое совещание НКВД, и о них даже не сообщалось в печати". Ну и тому подобное дальше.

Но вместе с тем, там есть много что интересного, в частности вещи известные — и то, что на ордене изоборажён не Невский, а артист Черкасов, и то, что цитаты из фильма, наносили на памятник, как санционированную речь исторического князя. Нет, дело не в ажиотажной истории, сама идея книги этого немца мне очень нравится. И, хотя неточностей, повторяюсь, много, там много и полезного. И даже известные вещи, когда они выписаны в столбик, впечатляют:

Речь Александра: Идите и скажите всем в чужих краях, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости. Но если кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет Русская земля!

Евангелие от Матфея (Мф 28: 19 и Мф 26: 52). Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут.

Речь Сталина на XVII съезде партии в 1934 г., когда он говорит о Германии и Японии: Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдет у нас поддержку. А те, которые попытаются напасть на нашу страну, — получат сокрушительный отпор, чтобы впредь неповадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород. Такова наша внешняя политика.

Правда, эти параллели известны. Интересно другое — функционирование мифа. Я вот вполне уважительно отношусь к легендарной истории Александра Невского. Для меня легендарное событие ничуть не ущербно — точь-в-точь как намоленная икона, оно обладает самостоятельной силой. Оттого, что битва на Чудском озере (или Мамаево побоище) произошло не там, и не так (или, наоборот, всё произошло, как в легенде) вовсе нет трагедии для национальной гордости. Потому как обиды и поиски доказательств величия любой ценой есть свидетельство какой-то ущербной тревожности.

Извините, если кого обидел.

15 июля 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXXIX

— Мне с этим "Метро" ситуация представляется загадочной, о чём я и рассказывал как-то — вот был выложенный в Сети роман, вот его купило ЭКСМО и обслужило бумажной книгой адептов сетевой версии. И тут начинается самое интересное: приходит группа пиарщиков-издателей и прикупает это "Метро", чтобы пиарить и заново печатать.

Ну, я там понимаю, книги про панаехавших, они там стартуют с нуля, кажется. Но какой коммерческий толк в этом проекте, ума не приложу. Пока он мне напоминает следственный эксперимент "Сейчас-мы-вам-покажем-сколько-лимонного-сока-можно-выжать-из выжатого-лимона-при-помощи-правильной-рекламы".

Может быть несколько вариантов (я говорю это без тени недоброжелательства к самому проекту):

— ребята циники, и просто со вкусом пилят бабло — неважно какое, стороннее или самозаработанное.

— ребята циники и считают, что впарить публике можно что угодно (а это так — и лучше всего по этому поводу сказал начальник Ад Маргинема Иванов, когда говорил о книгах и йогуртах.

— издатели находятся в некотором убеждении (не важно чем оно вызвано — алкоголем, личной дружбой, порошком), что книга станет событием, за вычетом потраченных на шум денег.

Иванов прав, и это его суждение мне очень понравилось, а Синявский нас учил тому, что Советская власть, в свою очередь, научила отличать различные оттенки дерьма. Понятно, что бывают гораздо худшие вещи — хотя, надо признать, что на всякую дурную книгу можно найти в качестве оправдания ещё более дурную. Мне-то как раз было интересно, почему из этого романа о метро не получилось написать системообразующую книгу — наподобие "Дозоров" (там тема тоже избитая, мифология куда более древнее — а "Дозоры" вщёлкнулись в обойму образов массовой культуры). Про собственно метро я уже говорил здесь и вот здесь и про саму книгу тут жизнь как-то нового противоречивого не подкидывает.

— Понятно. Тут я не силён. Видите ли, мне Дозоры весьма и весьма не нравятся. Почему там что массовое — судить не возьмусь. Мне бы с собой разобраться… А с дозорами было тяжко. Поначалу — я их читал и не думал, что это что-то культовое, так просто… и не смог дочитать, первую-то книгу. Мерзко стало. Это у меня редкость — обычно, взявшись, я дочитываю. Ну, потом, через пару лет, когда всё вокруг кипело — дозоры, дозоры… я попробовал прочесть. Смог. Это лучшее, что можно сказать. Даже как-то попривык и меньше ёжился. Потом серии пошли — ночные, сумеречные… ну, тут уже всё ясно — хуже и хуже, а я привыкший, так что, не дрогнув прочитывал — и отбрасывал. А эта книга такой вот мерзостью не повеяла. честная поделка — ничего. кроме приключений. Луи Буссенар. Ну, помрачнее, конечно… Но нет попыток продвинуть свою этику и картину мироздания. Я и доволен… Потому как ежели ты философ. так одна мера. а ежели развлекательный писатель — другая.

— Тут дело не в оппозиции "нравится — не нравится". Мне интересен механизм "работает — не работает". Очевидно, что "Метро-2033" не работает на том поле, на каком мог сработать. А ведь метрополитен — наиболее яркая из всех мифологем СССР. Она превосходит даже мифологему космоса: космос был изначально удалён от обывателя, совсем секретен, а вот в метро за пять копеек каждый мог прокатиться, да что там — пощупать нос бронзовой собаки на станции «Площадь Революции» и полудрагоценные камни на «Маяковской». Поверх этого — один из самых сильных страхов — страх ядерной войны, убежища, параллельное секретное метро…

Гипотетически можно было бы представить сюжет, что всех поставил бы на уши — а не вот это.

— Метро не будет работать. Там полная мифологема — ад, подземный мир… У мифа метро нет сил, чтобы на такое выползти. Только и есть. что блуждающие огни, воронки провалов и мутанты с чудовищами. На большее не тянет. А как техническая мифологема — страдает как раз этими аллюзиями. подземными. Что мешает разработать чисто технический аспект мифа.

— Проблемы не наблюдаю. Вампиры, вон — вечная жизнь, букет фобий — заразится, не распознать заражённого. Ночь — день, масса всем известных условий игры, метафора крови… Куда уж больше?

А романы Лукьяненко вполне востребованы. Вопрос в том, что надо было написать, чтобы метро заиграло? Сделать метро главным героем? Сделать героев 2033 менее ходульными, ввести любовь-морковь.? Ведь в этой книге запороты все человеческие отношения — вся эта история с фотографией, сексу нету, любви тоже. (Поэтому-то с точки зрения массовой культуры проект дилетантский). Или, чтобы заиграло, нужна что-то, но что — я не знаю.

— Что сексу нету — заметил. Сожалел и плакал вместе с обманутыми массами. Но думаю, что мифы складываются из подходящих кусочков. Вампиры — да, но ежели их в техническом обществе рисовать — не то… мотивы иные сразу, так что вампиры — только по названию, мол, кровишшу пьют — а смысл другой. А чтобы заиграло — надо было рисковать. Добавить герою характера, добавить его жизни осмысленности. вокруг не картонных поставить. а людей живых, разных, за свой осмысленное и другое дерущихся… Ну и да — раз живой, то и женщины. Однако автору тогда бы не хватило таланта, и сползло бы в боевичокс с побоищем и… полюбищем. В этих душных деталях утонула бы главная сюжетная линия, всё надевалось бы на страсти главгера — и расползлась бы книга. Он сюжет смог вытянуть именно благодаря бледности героев — не отвлекают.

— Но это полправды. Вон, с сексом во "Властелине колец" тоже не густо — а, между тем, у Толкиена всё тот же роман-путешествие. И у Глуховского герой как хоббит ползёт по делу тоннелями. Но сюжета не получается — есть именно что набор эпизодов.

Я-то собственно, и написал тогда, когда это вышло в первый раз, что весь Глуховский пересказывается тремя страницами из "Невозвращенца" Кабакова — стабильность московского метро (а у метрополитена была именно подчёркнутая стабильность: поезда никогда не опаздывали, происшествия были крайне редки, о единственном теракте советских времён глухо молчали, etc), так вот, эта стабильность просто инвертирована в нестабильность. Простое и незатейливое преобразование — механическое.

При этом в метро много всего можно накрутить — от хайнлайновского корабля до той остроумной детали, которую придумал не помню кто (У меня в журнале мне подсказывали, но я опять забыл) — про повышение связности веток метро, в результате чего там пропал поезд, уехав в другое измерение.

— Ну, какие у Вас сравнения… Там-то… Какой секс. Там же яркие характеры — их же надо уметь чувствовать, это ж не у всех… Там же совсем серьезная философия. Да что я говорю — будто не знаете… Нет, это иной класс игры. Так что техническими мерами Метро до Колец не дотянуть. Разница на качество.

Рассказ про связность читал. Нет, это не про метро… То есть помните Вы верно, но надо ж различать… Там была главной именно эта идея про связность. а метро — всего лишь средством реализации идеи. С тем же успехом мог бы и про автобаны. Типа, "черный автобус", который появляется только в полночь — и пропадает. Дело ж не в том… Не бывает хороших книг "по метро". Это выдумка. Всего лишь фон, задник. Разговор какой-то получается, будто качество пьесы и ее успех определяются задником.

— «Зане в театре задник важнее, чем актёр». Ну, можно придумать пьесу, где задник будет главным персонажем, отчего нет?

— Тогда он не будет задником. Если фон делаем фигурой — появляется новый фон. Куды ж от него денешься…

— По-разному можно сыграть. Например, как в "Петербурге" Белого, где главный герой, собственно, "Петербург" и есть. Или сделать Зону главным героем, как у Тарковского. Впрочем, мы, конечно, швыряемся сослагательным наклонением.

— Добавить туда оптимистичного такого пафоса нужно. Но это сильно изменит всю идею книги. ведь ее основная идея — в том, что у жизни нет сюжета. и все, кто пытаются выдумать для жизни сюжет, обманывают себя и вредят всем. Главный герой зарубил надежду человечества на выживание, уничтожив Черных. Это слишком сильная и мрачная вещь, чтобы заиграть, вписаться в культуру и т. д. для этого ее пришлось бы ослабить.

— Видите, тут мы кардинально расходимся. Я считаю эту книгу механической инверсией (и говорил это выше, сравнивая с "Невозвращенцем", а вы нашли её сильной, мрачной и наполненной множеством смыслов. Мне же кажется, что это эзотерическое мнение — знаете, когда адепты считают нечто Сакральным Возвышенным Знанием, а за пределы круга адептов оно не транслируется. Впрочем, в этом ничего страшного.

— Скажем так, у меня получилось для себя переделать некоторые недостатки книги в достоинства. принять условности и т. д. Хорошо быть непрофессионалом, можно получать удовольствие и от несовершенных вещей)

— Так я и говорю — это совершенно нормально. Получение удовольствия совершенно нерегламентировано. Глупо говорить человеку (к примеру), любящему блондинок, что он обязан любить брюнеток, или девушке, что она должна любить не очкариков, а брутальных мачо. Некоторые обсуждения аналитического плана начинаются в тот момент, когда мы говорим не в категориях удовольствия, а в категориях "объём продаж", "рейтинг", "упоминания", "символичность", etc.

Вот тут-то и начинается драка.

— Верно ли я понял? Всё, о чем можно говорить с претензией на общезначимость, так, чтобы был смысл отстаивать какую-то точку зрения — это "объём продаж", "рейтинг", "упоминания", "символичность", etc. А "содержательные" вещи — это лишь предмет вкуса, о котором не стоит спорить. Так?

— Я не знаю, что такое "содержательные" вещи. Но спорить о декларации, что мне (к примеру) нравится Дмитрий Быков — бессмысленно.

— Я понимаю, что слово слишком туманное. Может быть, поможет: сюжет плохо выстроен, главный герой бледный, конец оборван и т. п. Это не обсуждаемо? Лучше говорить об издании, объеме продаж? Я не столько спорить порываюсь (не смог бы — ничего в этом не понимаю). сколько хочу понять Вашу точку зрения.

— Ну, я специально там вставил "символичность", и прочее. Есть какие-то вещи "счётные", а есть "нет".

Например, грамматические ошибки — счётны, а утверждение "главный герой бледный" — нет.

Вон фраза "картонные персонажи" хороша "между своими", потому что не говорит ничего. В картонности персонажей упрекали бондиану, все комиксы и "Хождение по мукам". Достоевского, кстати тоже.

Вместо "оборван конец" можно сказать "открытый финал" и всё опять будет бессмысленно.

— Да, теперь, кажется, понял. Вы и в самом деле думаете, что надо обсуждать — аргументировать. спорить и т. п. — только счетные. формальным образом демонстрируемые вещи. Прочее годится для выражения симпатий и антипатий между своими, но не может быть предметом общего обсуждения. Надеюсь, не переврал.

— Да нет, обсуждать можно что угодно, декларировать позицию, расспрашивать, что и как.

А вот спорить в эстетике "хорошо/плохо" довольно бессмысленно, когда речь идёт о личном художественном восприятии.

— Одного зека застали за тем, что он дрочил на известный портрет Лермонтова.

На недоумение своих товарищей он отвечал "А мне — нравится". И был, в общем прав.

— Ну почему же бессмысленно… Это ведь как захотим. Смысл вкладывается — или нет. Нету ведь никакого закона, который бы утверждал: спорить в эстетике "хорошо/плохо" довольно бессмысленно. Это лишь выражение опыта при определенной постановке задачи. Например, многие люди обламывались, убеждаясь, что в таком споре победить не удается. И говорили: бессмысленно. Но тут смыслом была изначально назначена победа в споре. Можно сделать иначе: назначить смыслом разворачивание некой точки зрения (пусть будет — "это хорошо"), и человек потратил силы и активность, чтобы данную точку зрения развернуть, показать, выложить аргументы, объяснить чувства, подыскать слова. И тогда не важно — что не всех противников убеждает эта точка зрения, разговор был не бессмысленным, если многие, ознакомившись, скажут — вот спасибо, теперь я лучше это понимаю.

— Так про второй случай я уже сказал — это не спор, это вид декларации.

— Да, хорошо. Пусть это будет не спор…

— А это что угодно. Можно назвать разными словами, но позиции две: спорить, доказывать, пытаться переубедить, то есть рассчитывать на изменение позиции или обнаружение её уязвимых мест, и декларация с одной стороны с её выслушиванием или невыслушиванием, уточнением и не уточнением.

Каие могут быть уязвимые места в декларации "Я люблю Диму Быкова или я люблю блондинок"?

— Я не брался защищать любой тезис. Так что от быкова и блондинок, с Вашего позволения, уклонюсь. А вот тезис Ваш, боюсь… Вы отличили спор — когда рассчитывают на изменение позиции. и декларацию, когда не рассчитывают. Я не держусь за наименование — не нравится слово "спор", пусть будет иначе. Но то, что я сказал, рассчитано именно на попытку изменить позицию собеседника. И часто выполняет эту задачу. Ну, не реже, чем спор.

— А зачем менять позицию взрослого человека? Придти к Толстому и Ахматовой. Разъяснить ей Чехова, а ему — Шекспира. Что, сказать, дураки, недопоняли? То-то же, банда троечников!

Ну ладно, там негатив, а спорить с взрослым человеком, и говорить ему: "Да вы напрасно любите Лукьяненко, он сущее говно!" Ну, вам настучат в бубен — и будут правы и с бытовой точки зрения, и с позиций здравого смысла.

Потому как переубеждать взрослого человека в его эстетических пристрастиях сродни введению наказания за мыслепреступление.

Но тут я потерял, может быть, вашу мысль. Вдруг я ее не так понял. Вдруг у вас есть методика того, как спорить о призрачном. Может, у вас какая-то универсальная шкала есть для искусства, может имеется какой-то эстетический штангенциркуль. Ну, попробуйте, попрактикуйтесь на мне. Народ потешится, как мы сойдемся в чистом поле гремя огнем, сверкая блеском стали — я за Лукьяненко, а вы против.

— Боюсь, не получится. Я же отстаивал как раз тот тезис, что шкала и штангенциркуль не обязательны. Что возможен разговор и без них, и весьма полезный. Причем обратите внимание: вы определили объекты так, что "общение", в котором собеседники пытаются и могут изменить позиции друг друга, называется спором (и ведется с применением строгой аргументации, с вашей точки зрения), а иначе это просто декларация. тогда предвыборный митинг подпадает под Ваше определение спора — на него идут с мыслью "все они там козлы и ворюги", с него — "а ничего мужик, нормальный вроде, и обещает ворюг к стенке ставить". Это тогда спор… Я думаю, ваше различение способов общения несколькнесколько не подходит. Моя позиция состояла в следующем. Во-первых, Вы пытаетесь привнести в разговоры о "литературе" научный метод. Однако строгие рассуждения составляют лишь относительно небольшую часть науки, и очень многое в ней не может быть подсчитано, и по Вашим критериям добрый шмат науки окажется даже не предметом спора… Что мало правдоподобно, если вы не пожелаете встать в позицию, что эти ученые жрут наш честно заработанный хлебушок и дурят головы. Во-вторых, мне не требовалось, чтобы для некого разговора о "писателе П" можно было строить доказательные рассуждения. Разговор о нем полезен уже тем, что можно попробовать объяснить, чем именно не нравится Шекспир. Толстой или Лукьяненко. Эти объяснения могут кого-то убедить и приведут к изменению его точки зрения — редко, но бывает). Другие не изменят, но лучше поймут меня. Еще кто-то откроет для себя неизвестные стороны творчества писателя П. - плохие и хорошие (с его собственной точки зрения). Так что я говорил о небесполезности такого разговора — для моего тезиса большего и не надо. Что же до аргумента о настучании в бубен — я думаю, он неуместен. Морду бьют и за меньшее, чем плохие отзывы о Лукьяненко, и во многих ситуациях для получения в морду совсем не приходится прикладывать труд. Мне кажется. Вы путаете некоторое занудство, насильственное бубнение взрослому человеку (скажем, Вам) что писатель П. гад, гад и на рубль сволочь, а Вы совершенно не расположены этого слушать. Тут уже дело вовсе не в недостаточности аргументов — я бы сказал, что желание дать в бубен у меня возникнет даже при абсолютной убедительности собеседника, коли у меня нет желания его слушать, а он не уходит и говорит.

— Наука в этих моих рассуждениях проявляется лишь в виде гейзинберговской метафоры, что мы можем померить у частицы либо одно, либо другое. Вы как-то сворачиваете на то, что два человека могут говорить, не вцепившись друг другу в глотки (и никакого другого тезиса я у вас не обнаружил — кроме него я наблюдаю только эмоции). Так кто с этим спорит? Я же говорю о том, что эстетические пристрастия живут на манер квантовой механики. Они не регулируются внешней логикой оппонента, иначе мы следуем известному афоризму «Человек человеку — друг, товарищ и брат. Понял, ты, скотина!».

Кстати, у вас происходит логическая подмена в случае «Насильственное объяснения, что писатель П. гад и сволочь». Вот как раз, если вы мне будете рассказывать, что писатель П. — сожрал, чавкая, христианского младенца на завтрак или изменил жене — я могу вам поверить или не поверить, могу начать с вами спорить, просить предъявить аргумент… Но вот если вы мне будете говорить, что текст П. должен мне (не) нравится и выводить обязательность художественного воздействия — это форменное безумие.

Это воздействие сугубо индивидуально и не является предметом доказательств — можно его декларировать, а там уж не дано предугадать, как наше слово и проч., и проч. Собственно, с этого я и начал.

Извините, если кого обидел.

17 июля 2007

(обратно)

История про Долгорукова

Вышли мемуары Долгорукова. Петр Владимирович был вообще очень интересный персонаж — он был кривоног, его подозревали в авторстве знаменитого подмётного письма о Пушкине-рогоносце, был он весьма скверного характера, и сразу занял в обществе место генеалогического летописателя, и, по совместительству, письменного сплетника. Собственно, Долгорукий был ходячий таблоид (только без tableau). Нет, не верно — он был генеалогический сплетник. С 1859 г. жил за границей и, когда дело дошло до выяснения отношений с правительством, не вернулся обратно. За это он был лишен всех прав состояния и признан изгнанным из России (С Долгоруким поучительная история: он был, разумеется, совершенно неприличен для своего времени. Респектабельностью тут не пахнет Но, одновременно, (и это говорят другие мемуаристы) его это общество осаждало — с подлинными и настоящими документами о благородстве происхождения.

Все норовили попасть в дворянские описи — своего рода список Шиндлера для потомков. Собственно и суд был из-за того, что В. обнаружил в письме Долгорукова записку, что за 50.000 он вставит любые документы в опись дворянских родов. Через несколько лет князь умер, Долгорукий стал говорить, что покойник лгал, ну и завертелась судебная машина.

Историю о судебном разбирательстве по поводу его торговли генеалогической рекламой я опускаю). Вся его жизнь — забавный пример того, что всякий протест и уязвлённое самолюбие превращаются потом именно в хорошо продающийся продукт. Его пригрел Герцен (у меня есть впечатление, что именно с Герцена берёт некоторые свои жестов Березовский). Под конец жизни (он умер в 1868) Долгорукий поругался и с Герценом, для которого писал какие-то брошюры, и кончил жизнь в Швейцарии.

Такое впечатление, что часть его бумаг была потом украдена русскими агентами.

Но это всё повод к рассуждению. Мне всё время казалось, что в забытом сейчас романе Булата Окуджавы "Путешествие дилетантов", именно ему был посвящён пассаж о публикации семейных тайн. Сейчас я перечитал это место в романе и понял, что это случай ложной памяти. Окуджава пишет о письмах и дневниках, ведь дневники давно уже стали публичными высказываниями. Тут интересна стилевая разница между записными книжками и дневниками.«…Наше блистательное увлечение письменным словом началось в середине екатерининского царствования. Некто вездесущий смог вдруг уразуметь, что посредством этого инструмента можно не только отдавать распоряжения, или сообщать сведения о своём здоровье, или признаваться в любви, но и с лихвой тешить своё тщеславие, всласть высказываясь перед себе подобными. Боль, страдания, радости, неосуществимые надежды, мнимые подвиги и многое другое — все это хлынуло нескончаемым потоком на бумагу и полетело во все стороны в разноцветных конвертах. Наши деды и бабки научились так пространно и изысканно самоутверждаться посредством слова, а наши матери и отцы в александровскую пору довели это умение до таких совершенств, что писание писем перестало быть просто бытовым подспорьем, а превратилось в целое литературное направление, имеющее свои законы, своих Моцартов и Сальери. И вот, когда бушующее это море достигло крайней своей высоты и мощи, опять некто вездесущий зачерпнул из этого моря небольшую толику и выпустил её в свет в виде книги в богатом переплете телячьей кожи с золотым обрезом. Семейная тайна выплеснулась наружу, наделав много шума, причинив много горя, озолотив вездесущего ловкача. Затем, так как во всяком цивилизованном обществе дурной пример заразителен, появились уже целые толпы ловкачей, пустивших по рукам множество подобных книг, сделав общественным достоянием множество надушенных интимных листков бумаги, где души вывернуты наизнанку. С одной стороны, это не было смертельно, ибо огонек тщеславия терзает всех, кто хотя бы раз исповедался в письме, но, с другой стороны, конечно, письма предназначались узкому кругу завистников или доброжелателей, а не всей читающей публике, любящей, как известно, высмеивать чужие слабости тем яростнее, чем больше их у неё самой… Но этого мало. Высокопарная болтливость человечества была приманкой для любителей чужих секретов, для любителей, состоящих на государственной службе. Они тут же научились процеживать суть из эпистолярных мук сограждан, поставив дело на широкую ногу и придав ему научный характер. Из этого нового многообещающего искусства родились Чёрные кабинеты, в которых тайные служители читали мысли наших отцов, радуясь их наивным откровениям. Перлюстраторов было мало, но они успевали читать целые горы писем, аккуратно и добропорядочно заклеивая конверты и не оставляя на них следов своих изысканных щупалец. Однако, как всякая тайна, так и эта постепенно выползла на свет божий, повергнув человечество в возмущение и трепет. Шокированные авторы приуныли, литературное направление погасло, исчезла божья искра, и эпистолярный жанр теперь существовал лишь в узко-практическом смысле.

Однако мысль уже была разбужена. Сердца бились гулко, потребность в выворачивании себя наизнанку клокотала и мучала. Куда было её обратить? Тут снова нашелся некто, который надоумил своих собратьев заполнять чистые листы исповедями без боязни, что эти листы предстанут перед судом современников или будут осквернены щупальцами деятелей Черных кабинетов. И началась вакханалия! Так родились дневники. Конечно, это вовсе не значит, что в былые времена пренебрегали этой возможностью: и в былые времена провинциальные барышни или Вертеры доверяли бумаге свои сердечные волнения, а напомаженные дипломаты описывали впрок повадки королей или собственное ловкачество. Но в подлинное искусство дневники превратились совсем недавно, и боюсь, что лет эдак через пятьдесят, когда действующие лица современных записейбудут мертвы, издателям не отбиться от нагловатых внуков нынешних скромных исповедников.

Они писали для себя, сгорая на медленном огне своих пристрастий или антипатий, они тщательно оберегали свои детища от посторонних взоров в сундуках и в укладках, в секретных ящиках столов и в стенных тайниках, на сено¬валах и в земле, но при этом, как бы они ни старались уверить самих себя, что это все должно умереть вместе с ними, они, не признаваясь в этом себе, исподволь кокетничали с будущим, представляя, как опять некто вездесущий много лет спустя обнаружит в густой чердачной пыли эти скромные листки, изъеденные ржавчиной, и прочтет, и разрыдается, восхищаясь страстной откровенностью своего пращура. Ведь не сжигали они листки, исписав их и выговорившись, и не развеивали пепел по ветру, а покупали толстенные альбомы в сафьяне и приспосабливали медные дощечки, на которых искусный мастер гравировал их имена, и звания, и даты рождения, за которыми следовала некая черточка — маленькая, скромная, но уверенная надежда, что кто-то позаботится и проставит печальную дату расставания с этим миром. Вот что такое дневники и их авторы в нынешний век. Правда, мой князь и все, коих я люблю и любил, были счастливым или несчастливым исключением из правила, хотя также отдали дань сему искусству, но, не придавая особого значения форме, не заботясь об изысканности стиля, не задумываясь о происхождении этого популярного в наш век жанра и не надеясь на горячую заинтересованность потомков в их судьбе».

Вообще, всё это как раз (безотносительно Долгорукова) хорошее описание сетевых дневников — с той поправкой, что это стало делом не только графским, но и развлечением для Петрушки и Селифана.

Характерно, в дипломе Литературного института писали «литературный работник» — всё выпускники становились автоматически литературными работниками. Или, на нестыдный конец, переводчиками. И только некоторые из них получили справку, что они — писатели. Но это случилось, как правило, позже — печального в этом ничего не было. Вот «Дневник писателя» — классический пример литературной работы. И — ничего дурного: вот смотри, я — писатель со справкой. А для того, чтобы жить, работаю в… (Нужное — зачекнуть). Писатель без справки, так, без санкции, пишет в анкетах свою профессию. Ленин, кстати, писал в анкете партийного съезда, что он — литератор.

Забыл, честно говоря, к чему я это всё написал, и оттого схожу-ка я на кухню.

Извините, если кого обидел.

18 июля 2007

(обратно)

История уже не про Долгорукова, а про Кони

Есть такая знаменитая статья А. Ф. Кони, что называется «Некоторые вопросы авторского права. Об авторском праве на письма и дневники» Эта статья — фрагмент большого текста “Авторское право” в “Новом энциклопедическом словаре” Брокгауза и в неё Кони пишет: «Наши действующие гражданские законы (приложение к статье 420 первой части Х тома Свода законов), говоря о праве собственности на произведения наук и словесности, прямо относят к ним частные письма, записки и другие бумаги, очевидно считая их литературными произведениями… Нельзя, конечно, отрицать, что в дневнике могут быть лирические места…, но это встречается как исключение и имеет, так сказать, интимный характер. Главное содержание писем и дневников — события личной жизни и данные, подчёрпнутые из текущей действительности и притом, по большей части, интересные лишь для самого пишущего или его корреспондента. Если в них и встречается вымысел, то это не поэтическое творчество, а просто фактическая ложь или болезненный самообман, который психологи называют "мечтательную ложью"… На ведение дневников чрезвычайно падки молодые люди… Дневник ведётся в том по преимуществу возрасте, когда человеку, вступившему или вступающему в сознательную или самостоятельную жизнь, особенно свойственно скитание мысли и то, что Достоевский называл «бунтом души»… Всякий, кому — как, например, судье — приходилось близко знакомиться с дневниками, знает как быстро и несоответственно силе толчка реагируют их авторы на горести, прозу и шероховатости практической жизни, как легко «в той комнате незначащая встреча», улыбка, показавшаяся презрительною, бессодержательная, но кудрявая фраза, косой взгляд, мягкий упрёк, настойчивый совет и т. п. вызывают в дневниках целые страницы излияний, ропота на судьбу, негодования на людей и презрения к ним, отчаяния за своё будущее, гнева на деспотизм окружающих, мечты о необходимости покончить с собой, попыток радикального разрешения всех мировых вопросов, начиная с Бога и кончая семьёй».

Понятно, что отношение к авторскому праву сто лет назад было иное, и копья ломались совершенно иными способами. Да это и не интересно. Интересно сам разговор о письмах, дневниках и записных книжках. Интересен он именно потому, что одно плавно перетекает в другое. Понятно, что у дневниковой записи обязательно есть дата, или какое-то сообщение, дату заменяющее — но нет подписи. Подпись, меж тем, обычный атрибут письма. Даты в письме часто может и не быть, а вот письмо без подписи настораживает.

Записная книжка — это что угодно, лишённое обязательности и даты и подписи. Отчего-то считалось, что опубликование писателем записных книжек при жизни — некоторое хамство, претензии на величие. Помрёшь, дескать — вот и будем публиковать — если достоин.

У Кони, впрочем, есть продолжение: «Из толстой книжки писем Тургенева можно, без всякого ущерба для содержания, извлечь maximum четыре-пять страниц, могущих остановить на себе внимание; из фолиантов переписки Якова Грота с Плетнёвым можно извлечь ещё меньше; письма Достоевского, изданные и собранные Страховым, представляют непрерывную цепь забот о гонораре и об уплате мелких долгов. …Точно то же — и даже в большей мере — приходится сказать о дневниках, в которых приходится почти всегда предполагать недостоверное освещение обстоятельств действительности под воздействием мечтательной лжи или восприимчивого ко внешним впечатлениям возраста лица, ведущего дневник».

Писал и я дневник на какой-то загадочный сайт. Сначала мне там обещали каких-то бесплатных часов, то есть не бесплатных, а как бы в качестве оплаты за эту писанину.

Ну, Бог с ними, с часами — беда в том, что этот сайт наполнился руганью каких-то загадочных еврейских людей, что всё что-то делили, да не могли поделить. При этом еврейские люди обзывали друг друга вполне понятными русско-татарскими словами. Я был похож на человека, которого по ошибке пригласили на свадьбу с мордобоем.

Сергей Эйзенштейн писал дневник, поминутно переходя с русского на немецкий, а с немецкого — на английский. Тому могут быть разные объяснения: например, есть наивное желание в личном дневнике написать что-то "по-иностранному", чтобы кто-то не понял. (Понятно, что компетентные органы, если что — прочитают всё, а вот домашние, может и не ознакомятся с чем-то. Но шила не утаишь — оно лезет из поисковых систем, как из полиэтиленового пакета. И публичные дневники — спрессованная жизнь.

Но, на самом деле они всё время балансируют на грани публичности, кокетничают и призывают восхитится. Их очень, очень много.

Миллионы, нет, сотни тысяч дневников, или даже десятки дневников что пишутся сейчас в соседних домах и комнатах. Интересно, что думает горничная в отеле, что заглядывает в мой дневник с чужими для неё буквами, или даже не чужими, если дело происходит в Болгарии или Греции. Ворох чужих закорючек, быстрый взгляд как взмах тряпкой — и она начинает стелить постель.

Такая закорючка надобна обществу точно так же, как и сам этот маленький частный хуй.

Извините, если кого обидел.

19 июля 2007

(обратно)

История про макушку лета

Ну, что, упыри? Занимаетесь светской жизнью в пятницу? Пересчитываете поредевшие полки, рассеянные по морским берегам? А старого Фирса забыли? Тогда я буду про Одоевского писать. Того, который Владимир Фёдорович (1804–1869).

Извините, если кого обидел.

20 июля 2007

(обратно)

История про две телеграммы

Принялся разглядывать переизданную сейчас переписку Вильгельма и Николая. Эта книжка на самом деле — библиографический казус. И вот почему: она выпущена Государственной публичной исторической библиотекой (которая указана как издательство) — тем более странно в ней обилие загадок.

Судите сами — на переплёте указано «Переписка Вильгельма II с Николаем II (1894–1914)», а внутри существуют три книги, изданные в 1923 году: Вильгельм II «Мемуары. События и люди. 1878–1918) с предисловием Луначарского; та самая переписка двух императоров с предисловием М. Н. Покровского; и, наконец, часть воспоминаний Отто фон Бисмарка из третьего тома его собрания сочинений, что называется «Вильгельм II. Воспоминания мысли». При этом в выходных данных как автор книги указан Вильгельм II. Кстати, Вильгельм был удивительным долгожителем — родившись в 1859 он умер в июне 1941, за пару недель до того, как немецкие танки пошли через Буг. Кстати, 70 лет с этого момента ещё не прошли, но надеюсь, что у издателей никаких проблем с авторским правом не будет.

Ещё непонятнее мне авторство комментариев: издатели пишут «Примечания и указатели подготовлены Т. К. Мищенко, главным библиографом ГПИБ России». Наверное, это весьма достойный человек, но что тогда означает странная фраза, перекочевавшее из предисловия 1923 года на страницу 261 издания нынешнего «Материалы подготовлены к печати и снабжены примечаниями и указателем под наблюдением ….».

Кто скрывался за этим отточием? Отчего это имя вымарано? Что именно сделал библиограф Мищенко?

Или вот в именном указателе (они в конце каждой книги) значится Черчилль, Уинстон Леонард Спенсер — первый лорд адмиралтейства, в 1919 был военным министром».

Если это справка из 2007 года, то отчего бы не написать о неоднократном премьерстве Черчилля, и проч., и проч.

Если это сообщение родом из 1923 года, то оно естественно (хотя Черчилль был Первым лордом адмиралтейства с 1911 года по 1915, когда он ушёл в отставку и попросился на фронт. В 1917 он стал министром вооружения, в 1921 — министром колоний. (Потом была пауза до 1924 — если я ошибаюсь, то пусть меня поправят черчиллеведы). В общем, этот комментарий мне решительно непонятен, как и его авторство.

Нет, понятно, что ещё в начале девяностых годов у нас появилась своеобразная издательская практика вбрасывания исторических документов as it is — то есть не просто документов, а перепечатывания редких и старых книг. Это были своего рода «подмётные издания», как листовки, с невнятными выходными данными, без всякого справочного аппарата, но выполняли, в общем, свою просветительскую функцию.

Отчего сейчас так делает Государственная публичная историческая библиотека — мне непонятно. Ну, ясно, что у неё в фондах было три книги, 1923 год, Москва-Петроград, все дела — но ведь лакомый кусок для любого не то что историка, но публициста сказать, что сами предисловия — очень интересны с точки зрения исторического свидетельства. (Вообще, «установочные» предисловия тех времён — просто прелесть) — новые лидеры просто хамят свергнутым тиранам. Это просто радостный крик «Историю творила банда троечников!» — причём потом это обвинение вполне справедливо будет обращено к ним. Луначарский называет общение Вильгельма II и Николая II «играми двух идиотиков». Покровский замечает, говоря об «обработке» Николая Вильгельмом: «Обработка — столь же аляповато, сколь и настойчиво — продолжается в целом ряде следующих писем… Максимума аляповатости она достигает в грубо провокаторском письме от…». Павлович же объясняет: «Воспоминания Бисмарка ясно показывают, что Вильгельм II был в моральном и умственном отношении совершенно ничтожной личностью, по своему удельному весу немногим вышестоящей, чем Николай II, Франц Иосиф и другие царственные кретины».

Телеграмма Николая

Я получил твою телеграмму. Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, т. е. что эти военные приготовления не означают войны и что мы будем продолжать переговоры ради благополучия наших государств и всеобщего мира, дорогого для всех нас. Наша долго испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие.

С нетерпением и надеждой жду твоего ответа.

Ники

Петергоф, 19 июля 1914 г.

Телеграмма Вильгельма

Благодарю за твою телеграмму. Вчера я указал твоему правительству единственный путь, которым можно избежать войны. Несмотря на то, что я требовал ответа сегодня к полудню, я еще до сих пор не получил от моего посла телеграммы, содержащей ответ твоего правительства. Ввиду этого я был принужден мобилизовать свою армию. Немедленный, утвердительный, ясный и точный ответ от твоего правительства — единственный путь избежать неисчислимые бедствия. До получения этого ответа я не могу обсуждать вопроса, поставленного твоей телеграммой. Во всяком случае я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам ни в каком случае не переходить нашей границы.

Вилли

Подана в Берлине 1 августа 1914 г. 10 ч 55 мин вечера.

Получена в Петергофе 20 июля 1914 г. 1 ч 15 мин ночи.

Понятно, что в 1923 году — что взяли из Центрархива, то и напечатали (печатали по тем датам, что были на документах) Телеграммы — что, в частной переписке самих монархов годы сбиты!.. Но отчего ж нынче это всё не пояснить, чтобы человек в ужасе не думал о том, дискретна была контрамоция или непрерывна в случае с телеграммой, отправленной 1 августа и дошедшей 20 июля, если на ней ещё рукой Николая II написано карандашом: «Получена после объявления войны». Я бы списал это на разницу Ст. и нового стиля (для чего и нужны сноски) — но одна из предыдущих телеграмм "Подана в Берлине 30 (17) июля 3 ч. 52 мин пополудни и получена в Петергофе 30 (17) июля 1914 года 5 ч. 50 мин пополудни" — где придворная канцелярия (я не знаю, может Министерство почт и телеграфов) пишет дату совсем в другом формате — а сдаётся, что при дворе за перепиской следили.

Извините, если кого обидел.

23 июля 2007

(обратно)

История про главный калибр

Оказывается, фильм про главный калибр, что меня когда-то так впечатлил, оказался не просто фильмом, а таким засушенным сериалом — что-то вроде напитка Перестройки под названием "Инвайт". А сейчас телевизионные люди показывают его по одному федеральному каналу.

Ну, натурально, там действие в двух временах происходит — и сейчас и в 1943 году. Ну, бойцы по-прежнему с косами, расхристанные и не по уставу, самолётом Ан-2, и хуёвыми актёрами. И современность — неласковая, но с надеждой. С очевидной завистью к "Секретному фарватеру", ну одного из героев зовут Городецкий, вставляет не по-деццки.

Хотя нет, это вообще был такой канон поздних советских фильмов начала восьмидесятых, когда герои современности — молодой офицер, комсомолка и их маленькие друзья противостоят иностранному шпиону, что пришёл бередить старые раны, копаться в военном окаменевшем говне, чтобы достать секретные партийные книжки, опись предателей, награбленные драгоценности, библиотеку Ивана Грозного (нужное подчеркнуть). А этим героям зеркально сопоставлены солдаты и матросы, которые….

Ну, понятно, что в далёкие военные годы главный герой погибает, а теперь — любовь-морковь, и офицер с комсомолкой идут к алтарю… то есть, получают малогабаритную однокомнатную квартиру.

Под эту схему даже переделали в ту пору одну пьесу Константина Симонова, был ещё фильм про сына погибшего командира подлодки (который тоже стал командиром подлодки и хорошо проявил себя на учениях).

Извините, если кого обидел.

23 июля 2007

(обратно)

История про кухню Одоевского (I)

Издали "Кухню" Одоевского. Кстати, у Лимбаха — образцовый сегмент сайта, посвящённый этой книге.

Там хорошая вступительная статья, но дело не только ней.

Чем больше мы отдаляемся от литературоцентрической цивилизации, тем больше возникает юбилейной путаницы. Впрочем, и раньше путали Владимира Одоевского с его двоюродным братом Александром.

Александр Одоевский — это корнет со взводом на Сенатской площади, Сибирь, Кавказ, разорённая горцами могила, и — одна стихотворная строчка, цитируемости которой позавидовали бы многие поэты девятнадцатого века. Это — «Из искры возгорится пламя», знаменитый эпиграф партийной газеты.

А Владимир Фёдорович Одоевский, наоборот, прожил внешне благополучную жизнь, долготы которой шестьдесят пять лет. Он родился 30.07 (11.08) 1804 (по некоторым источникам — 1803) года. Человек чрезвычайно знатный, князь — он прожил юность очень скромно, будто не было состояния в руках отчима, будто он не был потомком Рюриковичей. А жизнь эта напоминала поршневое движение между Петербургом и Москвой. Что-то механическое, как внутри музыкальной шкатулки с валиками и крючками: сначала — Московский пансион и золотая медаль, философские кружки и первые литературные опыты, затем Петербург — уже другой, 1826 года, когда следов крови у ног царского коня не видать. Там, Петербурге, Одоевский работал в Цензорском комитете — это странное, однако традиционное место приписки русской литературы.

Потом поршень движется обратно, и Одоевский снова в Москве — директором Румянцевского музея. Он, кстати, потом занимался Обществом посещения бедных в Петербурге (Организации столь по тогдашним меркам знаменитой, столь и состоятельной), организовал первые детские приюты, занимался сельскими школами. Издавал альманахи и журналы. Напечатал популярный учебник «Краткое понятие о химии, необходимое для свечных мастеров». Но нельзя сказать, что благотворительность Одоевского воспринималась однозначно.

Герцен писал несколько неодобрительно: «Одоевский много лет приискивает средства быть разом человеком Петербурга и человеком человечества, а удаётся плохо, он играет роль какой-то Zwitergestalt и, несмотря на всю прелесть души — виден и камергерский ключ на заду».

А Некрасов сочинил своего «Филантропа» — где благородное лицо погнало взашей несчастного посетителя. При этом —

Некрасов, однако, ото всего отпирался, но современникам намёк казался совершенно прозрачным.

Одоевский вошёл в историю ещё и музыкальный критик — один из основоположников музыкальной критики в России. При этом он умудрился построить для собственного употребления малогабаритный орган и назвал его в честь Иоганна-Себастьяна Баха «Себастьянон», сочинил для несколько пьес, а потом подарил инструмент Московской консерватории. Написал «Колыбельную», «Татарскую песню» из «Бахчисарайского фонтана» и ещё ряд опусов. Всё это будто некоторый энциклопедизм, универсальность — привет и прошлого, образ действий, нехарактерный уже в девятнадцатом веке.

В начале тридцатых годов он придумал музыкально-поэтические вечера — опыт синтетических встреч, сближающих свет и разночинцев. Правда, Герцен в мемуарах особо не жаловал «литературно-дипломатические вечера князя Одоевского. Там толпились люди, ничего не имевшие общего, кроме некоторого страха и отвращения друг от друга; там бывали посольские чиновники… статские советники из образованных… полужандармы и полулитераторы, совсем жандармы и вовсе не литераторы». Музыкальный автомат действовал, но каким-то загадочным образом, крючки путались с колокольчиками.

В 1844 году, будто подводя итоги, Одоевский выпустил собрание сочинений в трёх томах. Несмотря на этот добровольный отказ от писательства, Одоевский в истории числится всё же по ведомству литературы — им было написано много, очень много.

Одоевский получил известность в начале двадцатых годов прошлого века — после публикации бытоописательных очерков «Письма к Лужницкому старцу». Потом литературный князь придумал себе рассказчика-автора для «Жизни и похождений Иринея Модестовича Гомозейки, или Описания его семейных обстоятельств, сделавших из него то, что он есть и чем бы быть не должен». В своё время дажесуществовал план сборника «Тройчатка», в котором должны были сойтись пасечник Рудый Панько, Ириней Гомозейко и пушкинский Белкин. Одоевский писал Пушкину: «Гомозейко и Рудый Панек по странному стечению обстоятельств описали: первый гостиную, второй — чердак; нельзя ли г. Белкину взять на свою ответственность погреб, чтобы вышел весь дом в три этажа и можно было бы к «Тройчатке» сделать картинку, представляющую разрез дома с различными в каждом сценами…». Пушкин, впрочем, отнёсся к этому предложению холодно. Не вышла не только «Тройчатка», но и «Двойчатка». Впрочем, «Пёстрые сказки» Одоевского снискали некоторый успех, несмотря на скептическую критику и колкости того же Пушкина.

Второй чрезвычайно известный круг текстов Одоевского связан с тем, что иногда неловко называется русской фантастикой. «Селигель, или Дон Кихот XIX столетия. Сказка для старых детей», «Косморама» и десяток рассказов — то, что позволяло подвёрстывать Одоевского в утомительный ряд фантастической литературы. Эти тексты познавательны, но трудны для чтения. Герои объясняют устройство общества, и, кажется, вот-вот запоёт какой-нибудь минерал. Речи их дидактичны, а унылый пафос вызывает сострадание:

Виктор. Я подожду парового аэростата, чтобы посмотреть тогда, что будет с Западом…

Ростислав. А у меня так не выходит из головы мысль сочинителей рукописи: «Девятнадцатый век принадлежит России!».

Поражает то, что Владимир Одоевский не был масоном. По крайней мере, в масонском справочнике, самом авторитетном, его нет — есть такой чудесный справочник Серкова «Русское масонство 1731–2000». Так вот, там Одоевского нет. Причём вообще никакого — ни корнета Александра, которой из искры восгорал пламя, ни филантропа.

Есть пятеро других, правда.

А Серков же такой масонознатец, что скажет про масонов основательно и безапелляционно солги — солги, скажет убей — убей.

При этом Одоевский писал совершенно масонские тексты — и это вроде того, как прочитать роман про стройку в тайге, гидроцентраль и недостроенную железную дорогу, где плохой второй секретарь райкома и хороший первый, где борьба за качество хорошего с лучшим и комсомольская свадьба в финале — и вдруг выяснить, что писатель не член партии. Представляете? Человек, написавший «Космораму», человек. всю жизнь занимавшийся благотворительностью, начальник самого могущественного и богатого Общества присмотра, любитель химических опытов, реторт, колбочек и написавший популярную химию для ремесленников… И не масон.

У меня это в голове не укладывается. Правда, он, может Великий Славный Суверенный Инспектор, что вычеркнул себя изо всех списков.

Но самое интересное — это история про табакерку, простенькую, из черепахи — где мальчики с золотыми головками в стальных юбочках — привет тем, кто не то подумал. В этой короткой сказке есть всё — сон героя, перламутровые мостовые утопии, крючки и колёсики, пружинка, толкающая валик, валик, цепляющий молоточки, молоточки, стучащие по колокольчикам. Рождение музыки из духа механики внутри музыкального сундучка, в котором что-то стучит.

Эта история — точно навечно.

Сейчася схожу на кухню и продолжу.

Извините, если кого обидел.

25 июля 2007

(обратно)

История про кухню Одоевского (II)

С "Кухней" Одоевского особая история.

Он, как мне кажется, был первым русским кухонным колумнистом. Есть такое слово "гастрокритик", которое я подсмотрел у одного австрийца — это именно что кухонный критик, а не ресторанный.

Итак, Одоевский полтора года публиковал свои кулинарные лекции под псевдонимом "доктор Пуф". Время было специфическое — 1844-45 годы, и специфичность как раз в том, что сформировался особый класс едоков, тот самый, к которому и обращался Одоевский. Это даже не средний кулинарный класс — это люди без французского повара, но и не нищая вдова Мармеладова. Деньги как фактор кухонного уклада постоянно всплывают в лекциях кулинарного профессора.

При этом всё происходит в Петербурге, где пересекается русское кулинарное изобилие с французской изысканностью, православные посты и европейская традиция.

Вот предпосылки того, что номера приложения к "Литературной газете", которое называлось "Записки для хозяев", пользовались бешеным успехом.

Тут надо оговориться: питерцы снабдили Одоевского комментариями известного популяризатора кулинарии Лазерсона (без комментария тут вовсе невозможно — например, профессор Пуф называет баклажаны "обержинами", привычное нам название "буйабес" звучит как "бульебес" — ничего удивительного, сто пятьдесят лет названия были необщими). По поводу сока из двенадцати раков и выемки костей из филейной части — ленивый только не проехался. Но всего там не разъяснишь — и вот выходит, что шашлык нужно совать прямо в огонь.

Объяснение тут простое — в кулинарии Пуфа есть что-то от квази-масонства Одоевского. Потому как определённая косморама-футурама у него была. Это разрешённое чудачество, адаптированный Фауст. Сейчас такие люди определённо пропали — чтоб череп в кабинете, шёлковый халат, чёрный алхимический колпак на голове, груды книг по углам, потайные ящички в мебели, реторты и пробирки…

Лонго умер, один я остался.

При этом алхимия, применённая на конкретной кухне князя Одоевского, часто сбоила. Панаев в "Литературных воспоминаниях" пишет: "Перед ужином Одоевский предупредил всех, что у него будут какие-то удивительные сосиски, приготовленные, разумеется, совершенно особым способом. Он просил гостей своих обратить внимание на это блюдо.

Любопытство насчет сосисок возбуждено было сильно. Ужин открылся именно этими сосисками. Все разрезывали их и рассматривали со вниманием и, поднося ко рту, предвкушали заранее особую приятность, но разжевав, все вдруг замерли, полуоткрыли рот и не знали, что делать. Сосиски — увы! — не удались и так отзывались салом, что всем захотелось их выплюнуть.

Соболевский выплюнул свою сосиску без церемонии и, торжественно протягивая руку с тарелкой, на которой лежала сосиска, обратился к хозяину дома и закричал во всё горло, иронически улыбаясь и посматривая на всех:

— Одоевский! пожертвуй это блюдо в детские приюты, находящиеся под начальством княгини.

У Одоевского, как вообще у всех людей нервических, не было espit de repartie: он совершенно смутился и пробормотал что-то".

Так что Одоевский в своих кулинарных опусах ближек Дюма, чем к Молоховец.

Есть ещё одна сторона этой гастрокритики — как всякий колумнист, Одоевский, использует кухню как политическую трибуну (задолго до того, как кухни стали массовыми политическими трибунами. То начнёт защищать Пушкина "Как на Пушкина Фиглярин// Напал, о доктор мой, на Вас", то наскочит на славянофилов, то произнесёт проповедь в защиту несчастных и угнетённых.

А то вскрикнет, забьётся раненную птицей:

"Всё исчезло! Всё невозвратимо! Чем могу напомнить себе, возобновить хоть тень прошедших наслаждений? Одно осталось — блины! Блины напоминают мне нянюшку, нянюшка напоминает мне Наташу, Наташа — всю живую жизнь юности! Да, к сожалению, нет и блинов! Где найти их?"..

Кузина Натали Щербатова имеется в виду, если кому интересно — кроме самой этой цитаты я обнаружил не хуже: "…Мы упивались любовью и объедались блинами. Блины, жасмин, любовь! Всё это вместе теперь кажется очень странным, но тогда это очень хорошо ладилось и вязалось друг с другом".

Извините, если кого обидел.

25 июля 2007

(обратно)

История про военную еду

Всякий, кто читает кулинарную книгу Алисы Токлас, начинает лучше понимать не только стиль салонов Гертруды Стайн, но и Францию и историю её немецкой оккупации в частности.

"Наши гости приносили с собой хлеб или отдавали мне свои купоны. Паек Гертруды Стайн и мой доставался нашим собакам. Когда была объявлена война, Гертруда Стайн лестью выманила у властей военный пропуск на въезд в Париж, чтобы защитить от грабителей картины и забрать кое-какие бумаги и наши паспорта. Пропуск действовал всего 36 часов, а Париж был в 370 милях. Медлить было нельзя. Дома мы обнаружили, что пространство стены в нашей парижской квартире в четыре раза больше, чем площадь пола, поэтому снимать картины и класть их горой на пол не стали. Паспорта были так надежно спрятаны, что найти их не удалось, но в процессе поиска была найдена родословная нашего пуделя, и я положила ее в свою сумку. Позже власти дали породистым собакам паек, и Баскет в течение нескольких трудных ле питался не так уж и плохо"..

"Гертруде Стайн до сих пор позволялось ездить на автомобиле, двигатель которого был переделан и теперь работал не на газолине, а на древесном спирте. Однажды мы выехали, чтобы взять собой на прогулку баронессу Пьерло. Она сказала, что хотела бы остановиться у маленького магазина, где, как она слышала, продавали рис по ценам черного рынка. Отправив невестку в магазин, мадам Пьерло сказала: посмотрим, как у нее это получится У нее самой была необыкновенная способность доставать товары на черном рынке с помощью личного обаяния. И это была истинная правда. Гертруда Стайн тоже могла вернуться с прогулки, добыв невероятным образом яйцо, фунт белой муки или кусочек сливочного масла. Мы с кухаркой радостно приветствовали ее возвращение.

О черном рынке мы больше ничего не слышали до самой весны, когда вдруг до нас дошли слухи, что в Артемаре знаменитый шеф-повар Б. нелегально потчует своих старых клиентов превосходной едой. Гертруда Стайн тут же предложила отпраздновать мой день рождения званым обедом в Артемаре. Мы позвонили Б. и сказали ему, что мы и несколько наших друзей хотим навестить его, чтобы узнать, как он поживает. В те дни люди были осторожны в разговорах по телефону, как, впрочем, и вообще на публике.

Он ответил, что будет счастлив снова увидеть всех нас, и, как бы между прочим, спросил, сколько нас будет. Итак, в Артемаре в час дня нас должна была ожидать дюжина друзей. Средства передвижения были странными и случайными. Мы собирались приехатьс доктором и его женой на их маленьком автомобиле — докторам была положена небольшая норма бензина, — а он по дороге заодно навестит и своих пациентов. Пятеро из наших гостей пожаловали на высокой рессорной двуколке их фермера, которую тянула громадная старая кляча, немцы ее посчитали бесполезной и не реквизировали. Двое наших друзей прибыли на миниатюрной легкой тележке, выкрашенной во все цвета радуги и запряженной шетландским пони, все это богатство они недавно приобрели задорого у цирковой семьи, встреченной на дороге. Другие прикатили на велосипедах или пришли пешком. Несмотря на гнетущую всех оккупацию, мы рады были встретиться вновь в предвкушении пира, который готовил для нас Б. Мы пошли к нему на кухню, где забытые ароматы и меню, которое он нам показал, привели нас в приятное возбуждение. Еда, к которой мы вскоре приступили, была изумительной:

Заливное из фуа-гра — Форель в рубашке — Тушеные голуби — Картофель на шнурке — Барон из ягненка — Жардиньер из весенней моркови — Репчатый лук — Верхушки спаржи — Зеленая фасоль в корзиночке — Салат с трюфелями Земляничный торт…

"К осени 1943 года еда уже перестала быть главной темой разговоров. Мы с нетерпением ждали вторжения и освобождения. В 1940 году я наготовила и припрятала среди других ценных продуктов 4 фунта цитронов, засахаренной апельсиновой и лимонной корки, ананасов и вишен и 2 фунта изюма и все это плотно закупорила в двух стеклянных банках. Наши друзья знали об этом тайнике и что его сохраняют для фруктового кекса на день Освобождения. Время от времени я осматривала банки, чтобы убедиться, что фрукты не пересохли. Они очень ободряли меня в те особенно мрачные дни зимы и ранней весны 1944 года. Наконец пришла весна. Даже болезнь ранних ростков картофеля не могла испортить нам настроения — мы собирали гнусных жуков руками. Когда движением Сопротивления было устроено крушение локомотива, везшего в Швейцарию цистерны с испанским вином, наш мэр, который был не в состоянии охранять уцелевшие цистерны, реквизировал вино. Он разделил его между 250 членами оккупационных войск и примерно 1500 местных жителей. Каждый из нас получил по 12 кварт. Доля Гертруды Стайн и моя были припрятаны до празднования Освобождения. Слуги, знатоки не очень тонкие, уверяли, что вино на самом деле неплохое.

С каждым днем новости становились все более горячими, обнадёживающими, как раз в это время у нас были расквартированы два офицера и тридцать солдат итальянской армии; офицеры, естественно, в доме, а солдаты в гаражах и комнатах для шоферов, и все в беспокойной близости от огорода и фруктовых деревьев. Станут ли они уважать то, что напрочь исключено из армейского рациона? Их капитан заверил, что все останется в сохранности, и к нашему удивлению, так оно и было. Изредка один из них заглядывал на огород поговорить со мной, когда я бродила среди овощей, а ветер доносил мучительно вкусные запахи minestrone из огромного котла, кипевшего под деревьями внизу. Вскоре солдаты стали продавать на черном рынке сигареты, которые были лишними для них, но для меня при моем бестабачье оказывались сущим спасением. Итальянский табак был вполне приемлемым; наша молодая прислуга то же полагала и про итальянских солдат. Двум офицерам, расквартированным у нас, прислали три фунта пармезана. При виде его мы лишились покоя и самообладания и пригласили всех на некоторое подобие фондю"… (Следует рецепт фондю).

Очень полезными для меня оказались двое владельцев деревенского магазина. Они говорили, что продавать то, что запрещают немцы, их патриотический долг. В таком случае моим патриотическим долгом было покупать все, что они предлагали, не так ли? Деревенские мальчишки спускались к Роне и тайком ловили рыбу. Они приносили прямо к дверям кухни не только рыбу, но и немного муки, сала, орехов, изредка зайца или кролика. Мы снова давали званые обеды. Кухарка слегка приободрилась, хотя недовольно ворчала, что готовить совершенно не с чем, кроме надоевшего белого вина. Неожиданно к нам нагрянули на постой немцы, два офицера и их ординарцы. Для них были поспешно приготовлены комнаты дальнем крыле дома, подальше от наших спален. Провизию при прятали, но собрать и спрятать разбросанные во множестве по комнатам английские книги не успели. Когда ординарцы ввалились в кухню, чтобы приготовить еду для своих офицеров, кухарка побелела от ярости. Не в кулинарной книге описывать то, как готовили эти немцы, но то, что они ели, было омерзительным. На одну порцию: 1 большой кусок ветчины, толщиной 1 1/2 дюйма, разогретый во фритюре, желатинно-клейкое содержимое пинты консервной банки (заменяло хлеб и картофель?) и грязновато-коричневая жидкость из большой консервной банки (заменяло кофе?). Три раза на день ординарцы волокли эту еду в пустую комнату, примыкавшую к спальным. Вероятно, офицеры ели за одним столом с ординарцами. Однажды ординарец подарил кухарке банку их заменителя хлеба и картофеля. Она в свою очередь высыпала это четырем курам, нашей самой драгоценной собственности. Они налетели, клюнули и отошли. Кухарка, обрадованная поступком своих французских кур, выбросила месиво в горный поток, который бежал за домом. Через две недели немцы, расквартированные у нас, съехали. Мы вздохнули с облегчением…

События ускорялись, повсюду царила счастливая неразбериха. Произошла высадка американских войск на севере. Немцы знали, что и нам это известно. Осторожность развеялась, как одуванчик на ветру. Мы даже слышали, как кто-то пел Марсельезу. В один из таких дней нас оповестили, что к нам на постой определено более сотни немцев. Почти тут же они появились у ворот, пять офицеров и семеро сержантов должны были поселиться в доме, а рядовых устроили на верандах и во времянках на огороде. Гертруда Стайн со своими рукописями и пуделем быстро удалилась наверх, в спальню. Мы со слугами снесли вниз матрасы для сержантов и приготовили комнаты и кровати для офицеров, чьи собаки бродили по дому, а клячи и ослики топтали клумбы. Немцы устроили ужасный кавардак. Ночью они ели холодный армейский паек. А на следующее утро зарезали теленка прямо на веранде соседнего дома и поджарили его на импровизированном вертеле. После полудня они ушли, подъев напоследок все, что удалось отыскать в доме. Банки с засахаренными фруктами были надежно спрятаны в шкафу для белья. Их сохранность многое значила для меня — они были символом более счастливых дней, которые непременно настанут.

Через шесть недель после ухода немцев произошла высадка союзных войск на юге. Мы торжествовали. Наша армия или часть её, устремляясь на север, наверняка пройдет мимо нас.

Участники Сопротивления не только подрывали железнодорожные пути, но взорвали в нескольких местах и главное шоссе. Гертруда Стайн однажды после полудня вернулась из деревни возбужденной, провозгласив, что немцы разместили пулеметы вдоль сей площади и на четырех дорогах, ведущих от нее, и что в деревню входят солдаты. Ну, сказала я, сегодня ночью спать нам не придется. Все закончится к утру. Но ничего не произошло. Утром пулеметы исчезли. Услышав по радио, что Париж освобожден, мы пришли в дикое возбуждение. Конец был близок. Однажды утром мальчики из Сопротивления неслышно спустились с лесистых гор и выбили из Кюлоз и окрестных селений семь сотен немцев, загнали их в близлежащие болота и перебили всех до одного. Это было великолепно, классично, почти по-библейски. Мы, празднуя, прикатили на одном из освобожденных такси в Белле".

Извините, если кого обидел.

27 июля 2007

(обратно)

История про кровавую преемственность

Дожив до дряхлой старости, обнаружил, что "Шоу Щекотки и Царапки" — прямой предшественник "Happy Tree Friends".

Извините, если кого обидел.

28 июля 2007

(обратно)

История про пикники

Что, все ломанулись на пикник "Афиши", да? С зонтиками наперевес? С девками пригожими подмышкой? (Ну, там подмышкой у гарных парней).

Ну и ладно.

Остаётся сидеть дома и рассуждать о кулинарии.

Извините, если кого обидел.

28 июля 2007

(обратно)

История про плов и бульонные кубики

Мне прислали книгу актёра Долинского. По-моему, практически все знаменитости, не испытывающие отвращения к еде, написали кулинарные книги своего имени. Неизбежно это, если человек ведёт какую-нибудь передачу на телевидении. В случае Долинского играют роль два обстоятельства: он написал книгу про себя (первая её половина) и пересказал свою программу «Лакомый кусочек».

Судьба его не баловала — его посадили за какую-то мелкую спекуляцию. Понятно, что время было давнее, и то, что тогда называлось спекуляцией, сейчас называется «бизнес».

У меня правда, закралось впечатление, что это была обычная фарца. Ну, понятно, что сидеть всё равно не сахар, и никому не пожелаешь колотить головой в сену следственного изолятора. Слава Богу, молодой актёр как-то прижился.

Я всё думал, что напоминают рассказы Долинского — и, наконец, меня осенило. Это же чувство я испытывал, читая «Соло на ундервуде» Довлатова — то место, где он рассказывает о подсевшем драматурге, который что-то репетировал в лагерном театре, и как-то задержался допоздна с какой-то лагерной начальницей: «Ему дали закурить, вскипятили чайник. Потом зэки сели вокруг и говорят:

— Ну, рассказывай.

Альшиц помедлил и голосом опытного рассказчика начал:

— Значит так. Расстегиваю я на гражданине майоре китель…».

Я бы простил Долинскому некоторую пошлость тамады — мало ли, вдруг это человек хороший, а многолетнее актёрство, и все эти истории про съём девочек и прочие дела лишь необязательный атрибут. Но вот зачем состоявшийся немолодой человек пересказывает свои пошлости из телепередачи «Замахнёмся на плов. Если получится, конечно. Восточная мудрость гласит: плов сварить — не пустыню перейти». Дело не в жухлых анекдотах, типа: "Отчего от тебя пахнет перегаром? Ты же пошёл в шахматы играть — А что, нужно, чтобы шахматами пахло". Их уныло много, да попробуйте записать речь любого профессионального тамады или работника ЗАГСа — ужаснётесь этой записи. Тут просто этого конферанса рассеяного по тексту — изобилие. Но усугубляет впечатление то, что говорится дальше: «Ох, какая ответственнейшая операция нам с вами сейчас предстоит! Называется она — приготовление зирвака, запомните это слово… А проще говоря — тушение мяса с морковью и луком, которые, я надеюсь, тоже уже обжарились или почти обжарились. Тушить можно, добавив горячую воду. Многие же опытные шювовары — и я по их примеру — предпочитают заливать в казан горячий слегка подсоленный бульон. Вот я его и готовлю, да простят меня мудрейшие кулинары Востока, из бульонных кубиков. Итак, заливаем бульон, закрываем казан крышкой и убавляем под ним огонь».

В общем, какая-то квинтэссенция всего того, что вызывает во мне раздражение. Ну, бывает — человеку внутри телевизора нужно показать лицом названием в камеру бульонный кубик, йогурт или майонез. Но что сейчас-то этим хвастаться? И проч., и проч.

Есть такие книжки, впрочем, что расходятся средии друзей, которые в книге упомянуты — а у публичного человека друзей много, и многие из них в книге упоминаются. Для друзей все напечатанные строчки воспринимаются в совокупности с дружбой, но вот для стороннего наблюдателя, вроде меня, кажутся тяжёлыми дежурными шутками массовика-затейника.

Да и ладно — Господь деревьев не уравнял, не то что людей.

Извините, если кого обидел.

28 июля 2007

(обратно)

История про то, как любовь побеждает смерть

Известно, что фраза «Эташтука [по]сильнее "Фауста" Гете» принадлежит Сталину (Правда там была приписка «Любовь побеждает смерть»). Сталин написал это в октябре 1931 года прямо на странице сказке Горького "Девушка и смерть" — сказку я бы рекомендовал к прочтению — абсолютно мистическое песнопение. Его надо исполнять на негритянских похоронах в Сан-Франциско: приплясывая и хохча, шагая через весь город.

Про вторую половину фразы ходила городская легенда, что Иосиф Виссарионович написал «любовь» без мягкого знака. Всяк может видеть этот автограф в его настоящем написании на 247-ой странице 12-го тома Большой советской энциклопедии (второе издание). Статья «Горький», собственно. След ли это ретуши — решайте сами.

(можно поглядеть детально — но я сканировал наспех, и мне лень было работать над картинкой).

Потом появилась картина художника Яр-Кравченко в 1949 году написал картину "А.М. Горький читает 11 октября 1931 года И.В. Сталину, В.М. Молотову и К.Е. Ворошилову свою сказку "Девушка и смерть" (На заднем плане вовсе не Путин, если у кого нервная тревожность) — Кстати, сведущие люди говорят, что когда Сталин заказывал репродукцию картины для Большого зала "Ближней Дачи", то он потребовал одну из фигур убрать, и её в типографии "Правды" тщательно заретушировали".

Однако, из историй про то, как Фаусту указали его место, мне больше нравится, та, что связана с книгой Фигурнова. Последней фразой в предисловии к ней (Многие уже забыли, какая это была сакральная вещь) стала оценка: "Эта книжка посильнее, чем "Девушка и Смерть".

Извините, если кого обидел.

31 июля 2007

(обратно)

История про рублёвскую кулинарию

Некоторые счастливые обладатели книги Оксаны Робски про еду сразу начали пенять ей за фразу "Очистите луковицу, воткните в неё гвоздику".

Между тем, если не представлять себе цветок, воткнутый в гламурную луковицу (а представлять в уме известную и понятную пряность) и не издеваться над излишними подробностями (Раков положите в кастрюлю с водой"), то мы имеем вполне грамотную книгу.

Всё дело в том, что она состоит из двух частей. Первая часть — это фотосессии Оксаны Робски: дама в чёрных очках, дама с кальяном, дама с цветочком, дама над тарелкой, дама в ресторане… Среди всего этого великолепия там есть только одна Робски на кухне — но причём на ресторанной кухне, на фоне размытых поваров и отчего-то в красном вечернем платье.

Она там стоит и со зверским выражением лица зачем-то тычет шумовкой в пустую сковородку.

А вторая часть — вполне честная рецептура с хорошими фотографиями.

Одно забавно — руки на этих фотографиях вполне мужские, и часто поросшие густой шерстью (не думаю, что у автора проблемы с эпиляцией).

Это всё к чему — у знаменитостей есть желание всё сделать самому и предъявить миру свою успешность во всём (это приводит к комичным результатам). Так появляются в книгах бесчисленные собственные фотографии и дурацкие советы. Но есть и иной путь — обратиться к грамотным консультантам, нанять профессионалов и в итоге получить вполне удобоваримый продукт.

Мне ужасно нравится, что Робски (в этом смысле антипод хлопотливой Юли Высоцкой) сразу же честно говорит: "Что такое Рублёвская кухня? Когда меня спрашивают об этом, то я приглашаю всех в "Царскую охоту" или "Веранду у Дачи" на Рублёво-Успенском шоссе".

В общем — "чтоб ты стояла смирно у штурвала, не трогая руками ничего".

Извините, если кого обидел.

31 июля 2007

(обратно)

История про каламбурную историю

Позвонили с радио, и в результате, вместо того, чтобы спокойно дремать на фоне набухающеего дождя, пришлось формулировать какие-то суетливые мысли.

Так вот — Успех Булгакова ужасно испортил писателей, что и так постоянно норовят вставить богов (или демонов) в современный быт, так сейчас это стало просто манией. То есть, довольно много людей думают, что если назначить людоеда оценщиком в ломбарде, то роман сразу, сам собой, покатится в гору. Но этот источник юмора, эти приёмы не бесконечны, и сейчас я несколько устаю от каламбурных персонажей.

Сверхъестественное в быту — никакое это не достаточное условие, и даже не необходимое. На нашей почве каламбурная история чуть не была реализована Ильфом и Петровым, у которых есть наброски к большому тексту о захвате Одессы римскими легионерами. «Итак, это был немолодой римский офицер. Его звали Гней Фульвий Криспин. Когда, вместе со своим легионом, он прибыл в Одессу и увидел улицы, освещённые электрическими фонарями, он нисколько не удивился. В персидском походе он видел и не такие чудеса. Скорее, его удивили буфеты искусственных минеральных вод. Вот этого он не видел даже в своих восточных походах». Криспин, кстати, есть у Пушкина — он приезжает на ярмарку, сюжет с ним вертится, и, потеряв своего автора, он превращается в Хлестакова. «Приезд в Одессу Овидия Назона и литературный вечер в помещении Артистического клуба. Овидий читает стихи и отвечает на записки». Конец очевиден — «Уничтожение легионеров в Пале-Рояле, близ кондитерской Печерского. Огонь и дым. По приказанию легата поджигают помещение «Первой госконюшни малых и средних форм»».

Самое интересное, что у Ильфа с Петровым не получилось бы написать этот роман, и дело не в цензуре. В этих набросках легионеров распинают, на Решельевской горы трупов, и т. д. Это не срослось бы со прыгучим весельем знаменитых романов — где, кажется один мёртвый герой (не считая умирающей родственницы Воробьянинова) — Паниковский. Даже Великого Комбинатора пришлось оживить. Так начинают работать законы жанра.

Так что приход дьявола или римлянина в коммуналку не упрощает задачу писателя, а её жутко усложняет. Если напустить упырей и леших в сюжет, то никакой выгоды из того, чтобы прикинуться сатириком не выйдет — слишком много крепких профессионалов развозили жидкий грунт на этой танцплощадке.

А без неизвестного чуда получится лишь унылое коммунальное говно.

Извините, если кого обидел.

31 июля 2007

(обратно)

История про cunt

Я (как и все) присутствовал при взлёте "Камеди клаб". Эти сноровистые ребята обставили Петросяна, потому что Петросян не мог произнести слово "жопа" со сцены (а всё намекал на него, как-то бросал глаза вверх, и стеснялся). Сразу было понятно, чо это для него неразрешимая проблема. Ну, а его наследники были вполне раскрепощены, и — понеслось.

Сейчас, по-моему, эта компания уже поднадоела — потому что всякое слово, даже такое ёмкое, как жопа — должно быть к месту.

Переусердствуешь — и все решат, что механический органчик внутри заело, и неспешно двинутся вдоль иных игровых автоматов.

Так вот emmanuelle_cunt мне развеселил — и потому, что emmanuelle, и потому что cunt. Кант круче жопы, раритетнее — жопа есть у всех, а это(а) — нет.

Я, кстати, знаю хорошую историю про Эмануила Канта.

Мне рассказывали, как в сорок пятом, после взятия Кёнигсберга один офицер написал на стене собора, у которой похоронен Кант: "Теперь ты понял, что мир материален?".

Мне нравится в этой истории не спорное утверждение, а сама идея. Домысливая лучшее (действительность, увы, совсем не так красива), я начинаю представлять, как этот офицер, наверное, ушёл на войну со студенческой скамьи, и ему успели настучать по голове истматом и диаматом. Потом у него убивали друзей, и жизнь его самого была не сахар.

И вот он закончил войну, и вместо того, чтобы написать на стене какого-нибудь местного рейхстага короткое слово "хуй" или "Дошли!", вступил в диалог с философом. Не было панибратства, и офицер не злился, он просто как диссертант, указал на аргументы, дымившиеся вокруг. У Канта было своё право, и у этого офицера — своё. Хотя честно говоря — усилия, что привели этого русского к стене кёнигсбергского собора были вполне сверхъестественными.

Извините, если кого обидел.

31 июля 2007

(обратно)

История про август

Ах, если бы только не август.

Не страшная эта пора…

Ну, типа, началось. Надо жить осторожно, осматриваясь и оглядываясь, будто ступая по тонкому краю.

Август начался — время держаться за деньги в чулке, проверять локтем наличие близких — двигаться тихо, но в гору, без паники, но осторожно, не каркая, но с широко открытыми глазами.

Извините, если кого обидел.

01 августа 2007

(обратно)

История про Высоцкую

А кто вот смотрит передачу Юли Высоцкой или имеет под руками её книгу (первую из серии). Что там было про "соль с повышенным содержанием натрия" или "соль с особым содержанием натрия") — а то я не помню точной цитаты?

Кстати, а как вы думаете, а каков сезон клубники в Подмосковье? Нет, не то чтобы мне интересны сводки поставок хозяйств или статистика универсама "Перекрёсток", а вот ваше личное ощущение.

Извините, если кого обидел.

01 августа 2007

(обратно)

История про книжку Высоцкой

С этой книжкой (и с телевизионной передачей) примечательная история. Я вот, например, циник. Мне всё нравится — или, вернее, всё не нравится так, что к любым проявлениям человеческой деятельности я отношусь спокойно.

Высоцкой чаще всего пеняли за две вещи: во-первых, за суетливость: она действительно похожа на маму-обезьяну (был такой советский мультфильм, где обезьянки разбегались по всему городу и всё время гадили, ломали что-то и рвали, а мама-обезьяна всё стремительно чинила, подтирала и мыла за ними). Некоторых это может раздражать — а я вот отношусь с пониманием.

Последняя книга, которую я сейчас держу в руках как раз построена на такой хлопотливой интонации. Казалось бы, стилизация под текник-колор на обложке должна отсылать к "Книге о вкусной и здоровой пище", но это, я думаю, что это всё-таки отсыл к её американским аналогам — такая настоящая американская домохозяйка, Мардж Симпсон образца пятидесятых, коня на скаку, ризотто в полчаса, едим дома, каждый цент в семейной копилке.

И понятно, что идеалы советской кулинарии с двумястами банками варенья и огурцов как-то сейчас не катят — советская цивилизация истончилась. А вот американская — вполне в соку, шкворчит на сковородке, и ей середины прошлого века стыдится нечего — там есть Бомба, платья колоколом, огромные автомобили с хромированными килями и радиаторами, а также преемственность. Ведь отчего так популярна кулинария Высоцкой — вовсе не оттого, что всё, то что она предлагает так просто изготовить, или она является идеалом кулинарного вкуса. Дело в том, что Высоцкую показали людям по телевизору (Она со своей хлопотливостью навсегда останется русским аналогом Оливера: на телевидении должна быть передача с едой дома, как должна быть передача с кулинарией, приправленной сменными знаменитостями, передача-состязание, ну и весь спектр) — и на телекране, хоть не всем, но многим Высоцкая она была мила. Поэтому продаётся не сколько кулинария, сколько образ женщины из небедной семьи, но образ, не пугающей пафосом Рублёвского шоссе, а манящий славным домашним праздником.

Истончилась, кстати, и русское барство — хотя у Высоцкой сзади на обложке приведён примерный распорядок для нового русского дворянства: "8:40 поехала на рынок, 11:20 вернулась с добычей — персики, инжир, козий сыр, тимьян, 11:30 Маша и Петя требуют пикник на речке, 12:00 собрали корзинку с фруктами, 15:00 вернулись очень голодные сделали холодник со сметаной, 17:15 приехала Ирэна, 17:30 пили ванильный чай с печеньем, 19:00 готовили суфле с тимьяном, 20:30 всей семьёй смотрели закат, 20:45 душ, сказка, 21:15 дети спят". Но вот этого обсуждения я хотел бы избежать — ибо благосостояние, семья, разница в возрасте с мужем, особенности актёрского дарования никакого отношения к качеству кулинарной книги не имеют. К её продвижению на рынок — да. А к качеству — нет.

Кстати, о детях — насовать в свою книгу фотографий своих же детей я считаю вещью вполне простительной. Отчего нет? Ну, отчего? А куда ещё? Куда, а?

В этом случае домашний праздник делается с упором на сезонную и территориальную еду. (Тут разные точки зрения, кстати, некоторые считают, что сезонная еда вовсе не огурцы летом, а какие-нибудь вяленые помидоры, что могут быть съедены в определённый месяц, и консервированию не подлежат). Пафос книги понятен: "кухня не мигрирует" не только территориально, но и календарно (впрочем, судя по рецептам, границы размыты).

Во-вторых, Высоцкой справедливо ставят в строку лыко модальные экскурсы в историю пищи — что-то типа "настоящий рокфор делают только в одном маленьком заброшенном селении в Альпах". (Цитату тоже не помню, если кто подскажет — спасибо). У неё сезон клубники в мае начинается — оно, конечно, на Рублёвке всяко бывает, но немного сомнительно. Но мне, как цинику, это совершенно не раздражительно: рассудительный человек, услышав что-то о соли с пониженным содержанием натрия, не будет топать ногами и орать натрий-хлор-валентность-один, а обратится к специалистам, и узнает много для себя интересного. Ведь познание мира всегда не только полезно, но и утешительно.

Претензии к кулинарным просветителям, мне кажется, должны группироваться вокруг следующих ошибок: неверное использование ингредиентов, их порча, потеря вкуса (Оттого, претензии к промышленному майонезу вполне справедливы — он может забить любой вкус) и другого типа ошибок, часто намеренных: путаницы названий. Вам рассказали рецепт супа Хо, а на самом деле это Хо Манг чанг, и вы теперь пошли по жизни обманутым, и только на смертном одре узнаете, что не исполнили свою месту и проч., и проч. Судьба подсказала цитату из этой книги: "С каперсами я подружилась после того, как попробовала добавить их в салат оливье вместо зеленого горошка, — это был риск, а наградой было шампанское! Каперсы, или каперцы, — это сочные почки нераспустившихся цветков колючего полукустарника — кипариса. Он растет в Северной Африке и Южной Европе, а у нас — на склонах Закавказья и в Крыму". Оставим в стороне радость оливье, запитого шампанским, но вот каперсы на кипарисе вызывают недоумение.

Мне хорошо — в дом к Кончаловским я не попаду никогда, всего этого пробовать в экспертном режиме не буду. А попробовал — так похвалил бы. Ничто меня оттого не раздражает.

P.S. Как водится, в последний момент оказалось, что всё украдено расследовано до нас. Судьба подсказала цитату (её нашёл не я) из этой книги: "С каперсами я подружилась после того, как попробовала добавить их в салат оливье вместо зеленого горошка, — это был риск, а наградой было шампанское! Каперсы, или каперцы, — это сочные почки нераспустившихся цветков колючего полукустарника — кипариса. Он растет в Северной Африке и Южной Европе, а у нас — на склонах Закавказья и в Крыму". Оставим в стороне радость оливье, запитого шампанским, это как раз ладно.

Но вот каперсы на кипарисе вызывают недоумение. Есть, собственно, семейство семейство каперсовых. Кстати, в Билейской энциклопедии мы обнаруживаем Каперс (пожелание, страсть) (Еккл. XII, 5) — один из красивых, тернистых кустарников, растущий почти повсюду на Востоке, особенно в трещинах старых домов и в расселинах скал. Плод каперса — продолговатая, похожая на сливу ягода, с толстой, мясистой шелухой. Каперсы частью в естественном виде, частью приготовленные в уксусе, издревле употреблялись и доселе еще употребляются в пищу как приправа и принадлежат к разряду врачебно-укрепляющих средств. Слова Екклезиаста: и рассыплется каперс, вообще означают старческий упадок сил, совершенную потерю аппетита в глубокой старости, так что ничто уже не может более возбуждать старческий организм, даже плоды и семена каперса. Обнаружить связь с каперса с кипарисом (кроме первой буквы) мне не удалось.

Вот это рассуждение — имеет прямое отношение к тексту, а семейное положение Юлии Высоцкой — весьма опосредованное. Будешь хвастать каперсами, собранными на кипарисе — засмеют. А кто виноват? Тётька из телевизионного ящика…

Извините, если кого обидел.

01 августа 2007

(обратно)

История про корпоративную вечеринку

Слушайте, я вот что хотел спросить — раз уж вы остались в августе у своих разноцветных мониторов, то может быть меня проконсультируете с точки зрения здравого смысла и офисной жизни. А то я сижу по утру и недоумеваю.

Вот смотрите: человек пишет рекомендации к проведению корпоративной вечеринки: "Арендовать ресторан вовсе не обязательно. Мои советы помогут накрыть стол прямо в офисе, а сэкономленные деньги можно выдать в качестве премии. Для этого праздника подойдёт фуршет. Расставьте закуски и напитки в разных местах, запаситесь одноразовой посудой! Тарелки и стаканчики разных цветов помогут создать непринуждённую обстановку и праздничное настроение. Переходя от стола к столу ваши сотрудники ничего не разобьют и везде могут присоединиться к компании". Далее следует опись канапе, в которую вдруг вторгается суп из моркови, а завершается всё рецептом "Кровавой Мери" (В бокал налить томатный сок, на него аккуратно через ложку налить водку… " Ну вы понимаете, да? Оживят-не-разобьют.

В морковный суп — не верю (сам суп ни в чём не виноват). Просто это горячий суп, который "Морковь натереть на тёрке, картофель очистить и нарезать кубиками, сельдерей размельчить. В кастрюле растворить сливочное масло, положить сельдерей, морковь, пассеровать 5 минут, добавить картофель, бульон и посолить. Варить 10 минут, затем измельчить блендером, добавить соль, перец.

Суп разлить разлить по бокалам, сверху посыпать паприкой, украсить зеленью сельдерея. В каждый бокал воткнуть по прышку лука". — причём в книге среди гламурных фотографий, я клянусь, ни одного пластикового стаканчика. Даже этот морковный суп на фотографии разлит в стеклянные бокалы.

Я не верю, что завуч с этим супом, да ещё с гламурным пёрышком лука в суповом бокале — распространённое явление. В конце концов сам в школе работал.

Итак, претензий три штуки — запоздалая на двадцать лет похвала пластиковой посуде, идиотское представление о распределении финансовых потоков, и неуместные рецепты супов для фуршета.

Людей, для которых существование одноразовой посуды в 2007 году — откровение, довольно мало. Про финансовые потоки хорошо говорит наш человек Я.: "Когда руководство считает нужным, контора арендует ресторан-пансионат-теплоход, и в этом случае любые сторонние рекомендации идут лесом, поскольку у таких мероприятий существует некоторая цель, то занимаются им специалисты.

Когда в этой же конторе происходит событие невеликого масштаба, выделяют небольшую сумму на подарки и угощение, которое либо привозят готовым, либо попросту включают в списки отдела снабжения, после чего на складе автоматически появляется конфеты-шампанское-киндер-сюрприз. Деньги эти бюджетные, и желание их попросту отнять и поделить выглядит довольно бледновато.

Самые мелкие праздники, которые организуются сотрудниками (хотя часто и при поддержке конторы) в разряд "вместо аренды ресторана" попросту не попадают, а их меню и сценарий определяется привычками".

Понятно, что некоторое количество людей жрёт колбасу с водкой на работе. Это понятно — но хуле им тогда лимонный сорбет и персики с безе, которые предлагает автор?

Поэтому мне кажется, что целевая группа этих советов из книги практически нулевая: действительно, сотрудники крупных корпораций и даже средних компаний всё-таки идут в ресторан, прочие заказывают ресторанное обслуживание в офис. Сотрудники же небогатых контор трусят в магазин и покупают стопку коробок с салатиками и курицу из недр гриля. Если уж экономные сотрудники так зажмотились, то совершенно непонятно, отчего у них в офисе осталась кухонька на которой они варят морковный суп? (У них вообще-то обычно тогда бывает и штатная повариха).

Ну, есть ещё совсем небогатые учреждения, где сотрудницы сходятся с домашними пирогами (им рецепты канапе на [тут было неприличное слово] не нужны, у них кулинарная техника отточена ещё во времена Карибского кризиса, да и Кровавую Мери они не сливают по ножу, а создают двумя глотками — из горла, и из пакета — прямо во рту). И идея о том, что деньги за корпоратив можно перекинуть в премию — как раз если и где может быть реализована, так в этом крохотном коллективе. (А там и премии, поди, нету).

Всё это наводит на мысль, что мы имеет дело с кучей рецептов неравной ценности, что свалены без особых размышлений в одно место, снабжены наспех сденланными вводными абзацами — и всё ради того, чтобы представить мирозданию глянцевый альбом внушительного вида с множеством фотографий автора.

Вот подскажите, может я не прав? Может, тут фишка какая есть? Я это спрашиваю это без тени предубеждения — жизнь ведь причудлива и удивительно и никто её не знает до конца.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2007

(обратно)

История про корпоративную вечеринку (II)

На самом деле история про корпоративную вечеринку имеет своё начало — на самом деле это я читал книгу Александра Селезнёва про кулинарные праздники.

Сначала о субъективном: этот Селезнёв реально похож на отощавшего Колю Баскова. Ну это не его грех, а вот то, что книга набита его фотографиями — его ответственность и общая с читателем беда.

Есть такая примета — если в кулинарной книге много фотографий автора, то это симптом всякой прочей, сразу не видной хуйни.

Нет, если картатист свой учебник иллюстрирует стойками и ударами в своём исполнении — нет вопросов. Или там автор помещает в книгу постадийные фотографии приготовления и оттуда лезут его руки и пальцы — понимаю.

Но вот когда кулинар на многочисленных иллюстрациях не только что-то режет и парит, но много и часто улыбается, держит букет, кормит кота, смотрит в даль, звонит по мобильному телефону — жди беды.

Это вам не Оксана Робски (на девок всегда смотреть приятнее), это, типа кулинар-коля-басков. Это человек с повышенным самолюбованием.

Вторая беда в том, что этот самый Селезнёв — кондитер. Но к честному премени кондитеров я претензий не имею. Тут проблема в том, что кондитер пишет саморекламную книгу, в которой предлагает список блюд для дня рождения, Пасхи, свадьбы, Нового года, корпоративной вечеринки, и пикника. Есть специалисты-универсалы, но иногда кажется, что если какой-нибудь кондитер даёт сомнительный совет по поводу харчо, то это бросает тень и на его торты с пирожными.

Но я сделал гадкую вещь, достойную зануды — пошёл искать этого Александра Селезнёва по Сети и обнаружил "Кондитерский дом Александра Селезнёва". Нормально дело, но вот глядите: "Ваш торт на заказ может быть оформлен в английской технике — сверху на торт укладывается моделирующая паста Тычина (Тычина — это название одного из кантонов Швейцарии, где эта паста и производится)". Чё за хуйня? — подумал я. Ну, знаю я Павло Тычину — "Трактор в поле дыр-дыр-дыр, кто за что, а я за мир" и всякое такоэ. Но чтоб он стал не то что пароходом, но и кантоном в Швейцарии — не подозревал.

Потом, правда, догадался, что это Ticino — ну нормальный кантон, итальянской части. Город Лугано стоит, помню, знаю.

Но только чувак "Александр Селезнев, что регулярно обучается во Франции, Швейцарии и Италии для того чтобы изделия нашего Кондитерского Дома были лучшими в Москве", мог бы поглядеть, что у него на сайте пишут, или, может, он сам со слуха записал за лектором? Действительно, отчего техника английская, если паста итало-швейцарская? Чем она отличается от того, что называют петтинис и в чём разница между мастикой и паста в смысле кондитерской индустрии — все эти вопросы неминуемы.

Ну и что что за пестик с этой тычиной?

Впрочем я не читал первой книги Селезнёва — что-то про сладкую жизнь.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2007

(обратно)

История про тренажёр водителя танка

Орловская бронетанковая школа им. М. В. Фрунзе, если кого интересует.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2007

(обратно)

История про балалайку и барабан

Орловская бронетанковая школа им. М. В. Фрунзе, если кого интересует. У человека с орденом Красного знамени три ромба в петлицах. Кто этот комкор — я не знаю.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2007

(обратно)

История про таблицу выигрышей

Разбирая книги, обнаружил старую газету. Часть её погрызли мыши, но часть сохранилась — и в ней, на последней странице наличествует: Справочная таблица выигрышей денежно-вещевой лотереи РСФСР, состоявшейся 25–26 сентября 1981

Понятно, что выигрыши "3 рубля", "1 рубль" я опускаю (как и звёздочки около номера серии, означающие, что на все остальные билеты этой серии пал выигрыш в один рубль) Так вот, самое интересное там — столбец "Денежная стоимость вещевого выигрыша в рублях и копейках". Номера выигрывших билетов вам не нужны — почто вам чужое счастье? А вот цены интересны для размышлений:

Стиральная машина — 145

Часы — 9 (вариант — 63–30) (вариант — 36–50) (вариант — 80–40)

Холодильник — 225

Телевизор — 296 (вариант — 755. Видимо, это "Рубин-714")

Зонт — 20 (вариант 29–70)

Фотоаппарат — 42 (вариант — 49) (вариант — 67)

Кинокамера — 290

Швейная машина — 223

Костюм — 66–10 (вариант — 71–10) Эти десять копеек сейчас кажутся довольно трогательными, а по сути, всё нормально.

Ковер — 600

Самовар — 21 (подозреваю, что электросамовар)

Мотоцикл — 540 (вариант — 1745)

Радиоприёмник — 34–40 (вариант 32–34)

Ковёр — 280 (Вариант — 110)

Электробритва — 23 (вариант — 30)

Бинокль — 110

Платок — 93 (вариант — 39)

Гитара — 15

Пианино — 750

Электрофон — 32 (вариант — 62) (подсказывают, что это одно из названий собственно проигрывателя для пластинок)

Магнитофон — 170 (вариант 150)

Автомобиль "Москвич" — 7491

Автомобиль "Жигули" — 7300

Надо только оговориться, что это не совсем репрезентативные цены — например, в случае автомобилей — это невыгодная замена на деньги (впрочем, разные люди бывают), а вот в случае ковров (они, как видно, совершенно разнообразные) — вполне выгодная. Эту поправку вносит дефицитность или не дефицитность товара — причём сам лотерейный билет иногда служил средством легализации капитала (все фильм про гипсовые руки и ноги видели). А история продаж "Жигулей" дана в комментариях — а то уже этот текст стали копипастить без неё.

Понятно, что для сравнения этих цифр хотя бы с чем нибудь, нужно приводить не только таблицу выигрышей, но и таблицу зарплат, а так же таблицу стоимости социальных услуг — отдельно официальных, и отдельно — на чёрном (типа починки водопроводного крана за 4 рубля 12 копеек) и сером (в распределителях и тому подобных структурах) рынке.

Извините, если кого обидел.

08 августа 2007

(обратно)

История про домашнюю кинокамеру

Между прочим, нашёл там же и где старые газеты, обрывок настоящей целлулоидной киноплёнки. Отснятой именно что не в фото- а в неизвестном киноаппарате.

Видимо, демонстрация 1 мая — совершенно неясно какого года. Отчего-то кажется, что это улица Горького, у Елисеевского. Впрочем, это, может и не Москва даже, а город Ленинград (до 1935).

Извините, если кого обидел.

10 августа 2007

(обратно)

История про Паню Стяжкину

Интересный был человек Валерьян Владимирович Куйбышев.

Во-первых, "Куйбышев" была его настоящая фамилия, а это у наших вождей тогда было почти что редкостью. Во-вторых, у него была особая среди профессиональных революционеров родословная — он родился в семье офицера, учился в Омском кадетском корпусе, а затем — в Военно-медицинской академии, которую, правда, не закончил. Ну, натурально семь лет ссылок, революция, Гражданская война, член ЦК ВКП (б) с 1926, через год в Политбюро — верный соратник Сталина во время внутрипартийной борьбы.

Рассуждая цинично, я думаю, что его обязательно смолотила репрессивная машина, если б он не умер в 1935 году. А так — его похоронили в Кремлёвской стене, и сразу же дали Самаре его имя. Для руководителей, умерших в первой половине тридцатых был придуман термин «злодейски умерщвлён» — устойчивое сочетание из обвинительных заключений по троцкистским блокам.

Куйбышев действительно бывал в Самаре и важно то, что в 1917 году со сцены местного театра он объявил о переходе власти к Советам. В этом городе с ним приключилось много всяких историй, но не сам Куйбышев мне не так интересен. У него было две жены — Евгения Соломоновна Коган, секретарь Самарского губкома в Гражданскую войну, а потом, перед тем как её вывели в расход, бывшая секретарём Московского горкома, но и не она мне была интересна. Интересна мне Паня Афанасьевна Стяжкина (1890–1962).

Вот что про неё пишут в Златоустовской энциклопедии: "Стяжкина Прасковья Афанасьевна (1890, Златоуст, Москва) — профессиональная революционерка, член РСДРП с 1908 года. Жена В. В. Куйбышева. Одновременно с В. В. Куйбышевым находилась в Иркутской ссылке, в селе Тутуры Верхоленского уезда. Помогала мужу в редактировании статей и подготовке стихотворений для рукописного журнала «Елань» (конец 1915 — начало 1916 года). Ей посвящены стихотворные строки Куйбышева в «Грезах» (1915). Весной 1916 г., через три недели после побега В. В. Куйбышева, бежала к нему в Самару, где снова попала под арест. 03.03.1917 г. родила в тюрьме сына Владимира, едва не погибнув в послеродовой горячке. При чехах и Комуче — в самарском подполье. С 1921 г. — в Москве. О дальнейшей судьбе данных отыскать не удалось. В. Чабаненко». (2 том)". Валерий Ерофеев в статье «Человек вождя» в газете с примечательным названием «Волжская коммуна» цитирует отчёт начальника Самарскго ГЖУ от 19 сентября 1916 года, про поводу ареста Стяжкиной (у неё был паспорт на имя крестьянки Иркутской губернии Людмилы Мамонтовны Воробьевой, а Куйбышев жил по паспорту ссыльного поляка Иосифа Адамчика) где говорится следующее: «При первом же допросе Адамчик сознался, что он беглый из Иркутской губернии гласно поднадзорный сын подполковника Валериан Владимирович Куйбышев, а Воробьева при допросе 19 сентября призналась, что она в действительности… Прасковья Афанасьевна Стяжкина, также беглая из Иркутской губернии».

Итак, что же стало с ней потом? В краткой биографии Куйбышева про неё уже пишут: «Она долгое время работала в торгпредствах, аппарате ЦК ВКП(б), была шифровальщицей у разведчика Р. Зорге». В «Википедии» повторяется этот текст.

Это мне немного странно — я, в общем, представлял структуру группы Зорге, и никакой Стяжкиной там не помню. Да и как-то странно — отправлять шифровальщицей в торгпредство вдову одного из лидеров.

Тем не менее, я призадумался — вот это судьба: быть женой члена Политбюро, а потом попасть (хоть мне это и сомнительно) шифровальщицей к Зорге.

Это, типа, круто, Бивис! Скажи, да?

Извините, если кого обидел.

11 августа 2007

(обратно)

История про субботу

Надо, надо как-то достойно провести сегодняшний день.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2007

(обратно)

История про частное письмо (I)

Дорогая Женечка, привет!

Целую твои глазки. Наконец собралась тебя написать. Всё "некогда" — то уборка квартиры, то стирка. Я только 3 раза была в Приморском парке, всё нет времени. В поликлинику хожу через 3 дня теперь у меня давно нет 140/80, в 180/100 это "хорошо", а так 185/100, 200/100 и даже было 220/100, врач говорит, что "коварная" у меня гипертония, никаких "симптомов" — ни голова не болит, не шатает, ни кружится, иногда "подташнивает". Когда 200/100, 220/100 — тогда уколы делают в "попу", а так — раунатин, а в тто время я хожу в очереди, вот они и отнимают много времени. Ухожу в 8 утра, а прихожу в 530, 5 часов по четыре часа стою в очереди за "ножками" и макаронами, сахарным песком, молоком, а то не в одном магазине, а "ношусь" по всем районам города.

Вот сегодня 10 июля, а я ещё не получала "талончик" на продукты. Сегодня пойду в чистку сдать надо пальто, тоже сегодня. Устала, зато на воздухе, а всё на улице очереди, чорт бы побрал эту перестройку.

Всё собираюсь "завещание" оформить, чтобы Володе меньше было хлопот. Катаракта в глазах, капаю французские капли, когда высокое давление, я лежу в постели по 2,3 дня. Вот такие дела.

Завтра, 11-го поеду в Ломоносов и в Шепелёво покупаться в озере. Вот пока и все новости. О тебе помню и днём и ночью. Ни когда ты моя дорогая не выходишь у меня из головы мыслями всегда с тобой.

У нас даже днём срывают серьги и кольца. А в Приморском парке у одной женщины сняли обручальное кольцо, так что я сняла кольцо и серьги спрятала. Ужасные грабежи. Теперь, когда я "гуляю" то стараюсь где народ, а я всегда любила одной гулять и, где нет народа и читать. Когда уже наведут порядок с этим делом.

Целую и обнимаю.

Привет Косте и Клаве.

Тамара.

Вот 5 ч. вечера только села. Опять "гонялась" по городу за маслом 10 р За 830 масло у нас даже продают без талонов, но "оно" не для меня. Тесто из него не выйдет. "Буду "бежать" Утром в 8 часов пошла на Садовую в "Стекляшку" — так мы прозвали молочный магазин, молока не было, но я купила сметаны 800 гр. и четыре пачки сливок. Пришла домой, поставила в холодильник, выпила 1 стакан сливок и поехала дальше. Хорошо, что я "каталась" бесплатно, а то пришлось бы тратить деньги. Но и после "обеда" в магазин ножки Буша не привезли, придётся завтра в пятницу опять поехать. Мне очень они нравятся, никаких забот и очень хороши. Да и дешёвое мясо 7 р., а ножки 560. Сейчас отдыхаю и пишу тебе Женечка. Сейчас дождь прошёл, если завтра пойдёт, то я не пойду. Ну, там будет видно. Пока. До завтра.

Дорогая Женечка, продолжаю!

На днях я шла по Большой Московской улице мимо дома, где жила Зиночка. Я вспомнила, как я с Володей приходила к ней, она меня всегда угощала чаем с бутербродами с сыром. А когда я через день ездила к Смольному заниматься после работы на Машиностроительные курсы, прямо с работы, заходила в детсадик, где был Володя, забирала его и ехала к Зиночке. Володю ей оставляла до 23-х часов вечера и затем ехали. На руках был у меня Володя так как он хотел спать и плакал, на Галерную, 40, где я жила в маленькой комнатке, у Зиночке негде было ночевать, даже поставить раскладушку. Мы никогда с ней не ссорились, она всегда мне говоорила: "Тамарочка, познакомь меня с генералом". Шутя, конечно. Был у неё "Андрейка" которого она очень любила. Война во многом помешала. Да! Так чудесно мне было.

Хорошо, что я в прошлый раз, когда ездила на Гл. телеграф послать немного денег на подарок Наташе (вчера ей исполнилось 14 лет с 1978) и ещё телеграмму с днём рождения. Так вот на пл. Туда в магазине был сах. песок и я взяла свою норму по талону 1,5 кг. В городе нигде нет. Пришёл корабль, привёз сахар, но для пива, а наш пароход должен на днях придти (говорили по радио), а у меня сахар есть. Подешевели помидоры — 330, 3 р. и черешня — 4 р., но я ещё черешню не покупаю.

Пока! Целую.

Ночью у меня болят руки, но так: поболят, поболят и проходят — очевидно от тяжестей, носить приходится. В глаза принимаю лекарство (катаракта) на днях опять пойду к врачам. Общий анализ я не хочу проходить, будут колоть иголками, а я боюсь спида — вряд ли в поликлинике есть индивидуальные шприцы или иглы, а то была бы у меня инвалидность и я платила 50 % за квартиру и пр. Сейчас звонила директору магазина. Узнавала, будут ли сегодня "ножки Буша". Время 8:30 утра. Дозвонилась. Он сказал, что не будут. Так что я спокойно могу отдохнуть. А то затомилась за неделю. В прошлую пятницу была у Нины в Шепелёво <нрзб> А эту неделю всю ищу еду, макароны, масло и другие продукты — ещё не купила по талонам. Колбаса сейчас без талонов продаётся. Но я не беру — хорошей нет "Степной", "Любительской", "Чайной" а остальные мне не годятся. Сыро-копчёная 54 р. — мне "не по зубам". От смерти счастлива её покушать, как наша мамочка говорила. Ну! всё, пока Целую нежно. Привет Косте, Оле и Клаве.

10.07.1991, 198005, Ленинград. Московский пр. д. 20/36, кв. 29

По тому же адресу:

10 февраля 1993. г. Красноводск

Уважаемый Константин Николаевич!

С глубокой скорбью мы узнали о кончине дорогой Евгении Николаевны. Она навсегда останется в моей памяти такой же милой, доброй, обаятельной, какой мы с Аллой Щукиной видели её во время нашей последней встречи в Москве. Мы искренне полюбили эту прекрасную женщину и часто вспоминаем её.

Уважаемый Константин Николаевич, мы разделяем горе, которое постигло вашу семью и надеемся, что Вы найдёте в себе силы мужественно перенести его, ведь Евгения Николаевна была очень сильным человеком. Мы всегда восхищались её мужеством и оптимизмом.

Мир её праху!

Здоровья и оптимизма Вам и вашим близким.

Пишите нам, не забывайте.

Марина Малыгина,

Алла Щукина.

Туркмменистан, г. Красноводск, пл. Ленина, 2, музей.

Я это всё читал, и сразу вспомнил старый анекдот про старика, у которого социологи спрашивали, при ком тому жилось лучше.

Вторая мысль тут о приватности — чем мы рискуем в нашей частной жизни, электронные письма сохраняются не хуже бумажных. Вообще, всё сохраняется — вся наша мелкая, маленькая жизнь.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2007

(обратно)

История про кукольные мультфильмы

Сейчас за чаем смотрю старые кукольные мультфильмы Supermarionation. Это "Мистероны" и "Джо 90".

Чуть не поперхнулся, когда главной негодяйкой в одной из серий оказалась некая Анжела Дэвис. Кстати, сериал британский, 1968–1969 года.

Ещё они там испытывают самолёт F-116, что тоже само по себе неплохо, ну и угоняют у русских МиГ-242. Одна инъекция противоядия — и все мировые лидеры вышли из комы.

Принялся, отставив чай, читать статью из английской вики, и как-то "The heads contained solenoid motors that created the synchronised mouth movements for dialogue and other functions. The voice synchronisation was achieved by using a specially designed audio filter which was actuated by the signal from the pre-recorded tapes of the voice actors; this filter would convert the signal into a series of pulses which then travelled down the wire to the solenoids controlling the puppet's lips, creating lip movements that were precisely synchronised with the dialogue"- всё это прошло мимо меня. Вообще, мультфильм производит впечатление идеального средства для промоушена детских, вернеее "мальчиковых" игрушек.

Куклы, впрочем, там страшные, похожие на банду манекенов, сбежавших с манекеновой фабрики.

Извините, если кого обидел.

12 августа 2007

(обратно)

История про флэшмоб им. doctor_livsy

По-хорошему, во флэшмобе нужно участвовать тогда, когда все уже им насытились и разбрелись по кустам. И вот ты появляешься, будто лыжник летом или всплывшая в июне фигуристка. Это я к тому, что сперва doctor_livsy вывесил свой список из десяти книг, "вдохновивших на творчество", а потом огромное количество народа сделало тоже самое. Тут я, правда, задумался — слово «творчество» я ненавижу не хуже анчаровского героя, и решил задуматься над первой десяткой книг, что подтолкнули меня составлять буковки на бумаге именно тем способом, каким я это делаю. (Тут надо было бы написать пару абзацев про то, какой это тупой флэшмоб. Но только это неправда, потому что идея doctor_livsy оказалась очень полезна для меня персонально, и к тому же я извлёк из всего этого немалое удовольствие. Просто охуеть, какое я получил удовольствие). Удивило меня то, что большинство этих книг (за исключением трёх) стоят кучно на соседних полках. Нет, не все из них я прочитал именно в указанных изданиях — но всё же они тут, рядом.

1. Шкловский В. «Ещё ничего не кончилось…»/ Сентиментальное путешествие. ZOO/ Письма не о любви или Третья Элоиза. Третья фабрика. — М.: Вагриус, 2002. — 464 с.

Это одна книга, но именно «Сентиментальное путешествие» — тот текст, от которого я много для себя взял. В нём горит вечный огонь отчаяния и одиночество на фоне исторических событий. При этом я читал «Сентиментальное путешествие» именно на фоне исторических событий — натурально война, распад империи, я катался как колобок по всей стране — как и полагается. Настоящая трагедия должна быть написана просто.

2. Тынянов Ю. Собрание сочинений в 3-х томах. т. 1. /Кюхля. Подпоручик Киже. Восковая персона. Малолетний Витушишников. — М.: Вагриус, 2006. — 606 с.

«Восковая персона» — текст, стоящий как бы в тени остальных, более популярных текстов Тынянова. Но в нём липкое время, вязкое время, время, которое как кисель наполняет комнаты и дома. Очень важный текст.

3. Каверин В. Собрание сочинений в шести томах. Т. 1. Рассказы и повести (1921–1927) Скандалист или Вечера на Васильевском острове — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. — 478 с.

«Скандалист» — роман, написанный на спор, в котором прототипы с раздражением узнавали себя в персонажах, был для меня самоценен. Но это ещё «Художник неизвестен» — судьба героя, попавшего под колёса авторского замысла незавидна. Если не положат на рельсы, то разорвут на части степными кобылицами и бросят в ковыль. Поэты и вовсе баловники — во рву некошеном. Шея лебедя, сломанныйцветок на асфальте… «Она лежит, сломав руки, полная теней. Как невод, они опутывают весь перекрёсток. Они качаются на присевших домах, в перекошенных ромбах окон. В пустынных перспективах пригорода они проходят с угрюмой важностью одиноких, они падают на платок, сдвинувшийся при падении с глаз, на закушенные от усилий губы… А она лежит такая, как будто это был полёт, а не падение, и она не разбилась, а умерла от высоты. И кажется, что последний близкий человек только что повернул за угол — и скрылся… Цвета: светло-зелёный, чёрный, глубокий синий. Кое-где, очевидно с намерением, оставлен грунт. Фигуры выписаны отрывистыми мазками. Картон — что придаёт отпечаток некоторой деревянности в фактуре. Масло. 80Х120. Художник неизвестен». Это школа лаконичного письма двадцатых годов, когда, кажется, ещё не всё решено и не всё предначертано.

4. Вагинов К. Полное собрание сочинений в прозе. — СПб.: Академический проект, 1999. - 590 с.

Три романа Вагинова-Вагенгейма — вот настоящий, и оттого призрачный Петербург, который скукоживается как тень поутру. Я просто бредил Вагиновым.

5. Бабель И. Избранное. — Кемерово. Кемеровское книжное издательство, 1966. — 350 с.

«Одесские рассказы» я не любил, а вот «Конармия» предсказала всю честную военную прозу Именно «Конармия». Из неё я взял мой любимый эпиграф «Летопись будничных злодеяний теснит меня неумолимо».

6. Петроний А. Сатирикон./Перевод *** — М.: Совместное советско-западногерманское издательское предприятие «Вся Москва», 1990. — 240 с. (Это репринтное воспроизведение издания 1990 г). Рваное повествование и лакуны создают текст. Недосказанность созидательна, а все империи повторяются в звуках жующих и отхлёбывающих.

7. Мелвилл Г. Моби Дик, или Белый Кит./Автор перевода не указан. — М.: Художественная литература, 1967. — 609 с.

Это великий роман, и зачем он нужен, объяснять, в общем, не надо. Там ворох смыслов, движение всё убыстряется и убыстряется, и вот уже как привязанный к мачте матрос ты орёшь «пиздец-пиздец-пиздец» и вот оно, бездны мрачной на краю. Кстати, читая «Шпиль» Голдинга, я ощущал эту параллель — ветхозаветное стремление любой ценой свою задачу. Если кто не знает о чём там — так у Голдинга строят собор, и настоятелю говорят, что фундамент не выдержит, здание трясётся, но он строит и строит, проламываясь через жизни каменщиков и судьбы строителей — чтобы ощутить толчки и дрожание под ногами, когда остались последние метры шпиля.

8. Хемингуэй Э. Райский сад./Пер. с англ. Виктора Погостина — М.: Издательская фирма «Современная опера», 1991.- 200 с. Сам не знаю, отчего так вышло — отчего называю в этом списке именно это, а не привычный «Праздник, который всегда с собой», и прочее — Хемингуэй вообще часто даёт советы писателей. Но это уже было личное — пришлось ко двору. «Райский сад» я использовал, чтобы писать об обречённости любви — я намеренно говорю об этом, потому что вчитываю дополнительные смыслы в эту незаконченную книгу, уже после смерти писателя собранную воедино.

9. Фаулз Дж. Волхв./Пер. с англ. Б. Н. Кузьминского. — М.: Независимая газета, 1993. — 736 с.

Этот перевод много ругали за то, что «Волхв» переведён на язык московской литературной тусовки. Мне, впрочем, это совершенно не помешало. Но у Фаулза здесь можно научиться не только игре с классическими сюжетами и возможности свою образованность показать (которая всякому писателю приятна). Манипуляция читателем, вот что там интересно — манипуляция путём игры с героем, с которым читатель себя невольно отождествляет.

10. Антология фантастических рассказов. — М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1967. — 558 с. (Библиотека современной фантастики, том 10)

Тут, пользуясь тем, что речь идёт не о текстах, а о книгах я упомяну три рассказа — один Шекли, «Страж-птица» — он настолько хрестоматийный, что и пояснять не надо образцом чего он является, и два совсем других.

Это «Тихий вкрадчивый голос» Роберта Сильверберга, про человека, который покупает загадочную шкатулку, которая предостерегает его от несчастий. Он счастливо избегает отравления в ресторане, удачно играет на бирже, и отложив поездку, минует гибели в упавшем самолёте. Но потом приходят сведущие люди и всё возвращается на свои места. Он снова оказывается на лондонской улице и проходит мимо ларька со шкатулкой. Сам рассказ не особенно выдающийся, но в нём хороша именно последняя фраза — «Он расплатился за номер, взял такси до лондонского аэропорта и сел в самолёт, отправляющийся девятичасовым рейсом».

И, наконец, Джордж Элби — «Вершина». Это история про менеджера, что совершает стремительную карьеру в загадочной Корпорации, которая занимается буквально всем — и с каждым шагом по служебной лестнице он поднимается на новый этаж здания-пирамиды. Наконец, умирает глава Корпорации, и герой поднимается на прежде недосягаемый пятнадцатый этаж — а там пустота, на полу лежат обрывки газет и дохлые мухи, в мутном окошке видно часть города и пустынные равнины Миннесоты, над которыми кружится снег: «До самого горизонта насколько хватал глаз, лежала посиневшая от холода земля. И надвигались еще большие снегопады, еще более суровые холода. Потому что лето — это всего лишь каникулы, антракт; реальностью, постоянным спутником была зима; зима всегда царила в нескольких милях к северу, ожидая своего часа, чтобы вернуть себе то, что принадлежит ей по праву. Словно глубокое море синела оплетенная белыми жилами земля, и жилами ее был лед». Вот и всё. На этом рассказ и заканчивается.

Извините, если кого обидел.

13 августа 2007

(обратно)

История про пустоту

Что-то пусто тут. Ну тогда пойду читать воспоминания маршала Голованова. Делать мне нечего.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2007

(обратно)

История про сталинского сокола (I)

Принялся читать воспоминания Главного маршала Голованова. Книга эта снабжена традиционными ремарками «На линии фронта», «Правда о войне» и «Впервые без купюр».

Честно говоря, в последней части я издательству «Центрполиграф» не очень доверяю: воспоминания Голованова издавались не один раз, и если не считать апериодических публикаций фрагментов в журнале «Октябрь» 1969–1972 годов, то можно говорить книге, сделанной Воениздатом в 1997, и совсем свежем тексте Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная… — М.: ООО «Дельта НБ», 2004.

В общем, нет у меня веры на слово, что «впервые без купюр» — вот если бы мне показали — тут, мол и тут. Восстановили страшную правду, ранее никому не доступную. А так — сомнения.

Но это очень хороший повод поговорить о купюрах в военных мемуарах и, конечно, о настоящем сталинском соколе Александре Голованове (1904–1975). Участник Гражданской войны, затем сотрудник ОГПУ (невнятную история про пистолет Савинкова мы опускаем), затем, в 1932-ом, почти в тридцать лет, он учится летать — и вот вырастает до шеф-пилота Аэрофлота. А за годы войны превращается в Главного маршала авиации (1944). Три ордена Суворова I степени и должность командующего Авиацией дальнего действия. Но в 1948 пришла опала — сначала его послали учиться, затем бросили на воздушно-десантный корпус, а в 1953 и вовсе был уволен из армии по состоянию здоровья. (Со здоровьем действительно были проблемы). Потом много лет Голованов заместителем по лётной части НИИ Гражданской авиации.

Это, мне кажется, характерный случай именно резкого карьерного роста при Сталине: из молодых, да ранних, яркая биография в непростое время — человека мобилизуют для выполнения великих задач — но вот задачи выполнены, а «без лести преданный» оказывается не у дел. Непонятно вообще, что с ним делать — амбициозным, неуживчивым, заточенным под вождя. И хорошо просто стариться — Николаю Вознесенскому, сорокасемилетнему председателю Госплана, не пережившему Сталина по известной причине, повезло меньше.

А вот причины потенциальные купюр в советских военных мемуарах я могу разделить на три части: во-первых, это разговоры о Сталине, во-вторых, отход от корпоративной версии войны, в-третьих — ситуации, когда военноначальник вторгается в смежные области и с ретивостью начинает давать политические оценки событиям.

Надо понять, что дописывание реальности имеет совсем другую природу. Невозможно себе представить стимул, побуждающий, к примеру сэра Уинстона Черчилля вписать в мемуары что-то вроде «Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-го шотландского полка ****, но он как раз находился на Критском плацдарме…».

При этом маршал Жуков в своих "Воспоминаниях и размышлениях" как раз имел своё право написать: про Сталина«Действительно ли И. В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно-стратегических вопросов?

Как военного деятеля И. В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну. И. В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. В руководстве вооруженной борьбой в целом И. В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Однако сначала Сталин был богом, потом оказался исчадием ада, а потом наступил период, когда Сталин стал чем-то вроде Волан-де Морта, фигурой умолчания. Все знают, что он есть, но вслух никто о нём не говорит. Дальше всё смешалось в кашу, но ясно, что в то время, когда каждое появление Сталина, особенно в мемуаристике, было санкционированным и редактированным, все эти долгие пассажи о Верховном Главнокомандующем ни в какие ворота не лезли.

Голованов сам испытал угрозу ареста, расстреляли зятя-чекиста, но он был предан вождю, о чём честно и пишет, говоря не только о принятии решений, но и о частной жизни. Сталин посоветовал Голованову лечится от странного нервного заболевания водкой (и тот вылечился — и жизнь его из пальцев не стала больше течь. Егор трусы стирает, он койку застелил, И тает, тает, тает в крови холестерин…». Или там после пьянки Черчилля выводят, поддерживая под руки, «а я стоял как завороженный и смотрел на Сталина. Конечно, он видел, что я все время наблюдал за ним. Подошел ко мне и добрым хорошим голосом сказал: «Не бойся, России я не пропью. А вот Черчилль будет завтра метаться, когда ему скажут, что он тут наболтал…» Немного подумав, Сталин продолжил: «Когда делаются большие государственные дела, любой напиток должен казаться тебе водой, и ты всегда будешь на высоте. Всего хорошего». — И он твердой, неторопливой походкой вышел из комнаты».

В начале семидесятых, когда воспоминания Голованова только печатались в журнале, лётчик-испытатель Марк Галлай написал Голованову письмо. Авторитет Голованова у лётчиков высок — и, кстати, когда над оккупированной территорией сбили самого Галлая, он, как и многие другие лётчики дальней бомбардировочной авиации, никакие фильтрационные лагеря не проходил, а сразу продолжил летать — именно потому что Голованов выбил такое условие для своих пилотов.

Галлай упрекал своего бывшего командующего в реабилитации Сталина — в начале семидесятых многих беспокоила эта тема (правда, он апеллировал к решениям Съездов и Пленумов — ну, а на каком языке вести диалог с преданным вождю маршалом?): «произвол, направленный в добрую сторону, вроде помилования Екатериной Второй Гринева в “Капитанской дочке”, но тем не менее произвол. А ведь нынешний читатель не представляет себе, какой процент составляли такие “монаршей милостью” помилованные люди по отношению ко всем невинно пострадавшим. Вы же рассказываете только о помилованных, причем так, будто миловал Сталин, а сажал — неизвестно кто, на манер этакого стихийного бедствия». Тональность, в которой Вы рассказываете о том, как Сталин “подводил теоретическую базу” под такие вопросы, как “организация артиллерийского наступления или создание мощных резервов…”, как он учил артиллеристов ведению артиллерийской подготовки (“…и разъяснял, почему”), как “имел твердую точку зрения относительно того, как должны организовываться войсками подготовка и прорыв обороны противника”, — вызывает в памяти в свое время не раз слышанное и читанное: “величайший полководец всех времен и народов”, “корифей всех наук” и т. п. Я хотел бы, чтобы Вы поняли меня правильно. В отличие от некоторых шибко активных “борцов с последствиями культа личности”, я ни в коем случае не призываю Вас вообще не рассказывать читателю о личности Сталина. Наоборот! Хорошо это было для нас или плохо, но Сталин был, и выкинуть его из истории невозможно, да и не нужно. И объективный рассказ об этой фигуре представляет большой интерес. Но именно — объективный! Почему вопрос об объективном показе личности Сталина представляется мне и, конечно, не одному мне, но многим, многим нашим современникам таким жизненно важным?

Казалось бы, не все ли равно? История знает так много несправедливых посмертных репутаций — путь будет еще одна, ничего страшного?.. К сожалению, так рассуждать в данном случае не приходится! Мне кажется, что — сколь это ни парадоксально — сторонники “посмертной реабилитации” Сталина, время от времени подающие голос, и люди, которые считают такой поворот дел крайне опасным для нашего общества, исходят из…одного и того же соображения. И те и другие понимают, что “реабилитация” Сталина — это одновременно и реабилитация тех методов, нравов, той общественной атмосферы, которые он насаждал».

Есть и второй круг обстоятельств, вызывавших изъятие из мемуаристики: отношение с товарищами по оружию. Известна судьба Валентины Гризодубовой, Героя Советского Союза ещё с 1938 года, женщины по воспоминаниям современников, бесстрашной. В войну она была не избалованна нарадами, а потом и вовсе снята с командования полком.

Голованов это объясняет высокой аварийностью части, плохим командованием, и рассказывает, что Гризодубова написала на неё жалобу, но в результате дело кончилось для Гризодубовой дурно. Маленков, разбиравший дело, объявил, что она идёт под трибунал, а вопрос о партийной принадлежности решат сразу: «здесь, что последовало за объявлением этого решения. На коленях, в слезах молила Гризодубова о прощении, почему-то больше обращаясь ко мне, чем к секретарю ЦК…».

Впрочем, версии Гризодубовой мы не знаем.

В любом случае эта история могла быть напечатана только когда нарушился монолитный блок народных героев.

Наконец, третье: политические акценты. Судя по воспоминаниям Феликса Чуева, верный сталинский сокол то и дело высказывался по поводу разных политических событий — от массовых репрессий до национального вопроса. И его высказывания (правда, в пересказе) выглядят несколько дураковато. Оттого политические ремарки, которые делает мемуарист, всегда были точкой приложения усилий советского редактора.

Вот 1942 год — в Великобритании при подготовке советской миссии в Америку разбился самолёт с советской группой. Голованов пишет: «Стало очевидно, что некоторые высокопоставленные лица в Великобритании знали о готовившейся встрече руководителей нашего государства с президентом Соединенных Штатов Америки и явно не желали ее. Поскольку пресечь или отдалить эту встречу обычными дипломатическими путями (а этих путей в дипломатии всегда имеется великое множество) уже оказалось невозможным, эти лица пошли на крайние меры, надеясь если не сорвать, то во всяком случае поелику возможно оттянуть ее. Ведь эта встреча должна была решить вопрос об открытии второго фронта в Европе в 1942 году, к чему склонялся президент США Рузвельт и против чего категорически возражал премьер Великобритании Уинстон Черчиль. Все было сделано по всем правилам искусства: погиб экипаж английского самолета, погибли два представителя английского государственного ведомства. Для расследования происшествия назначена специальная комиссия, в которой предложено принять участие и нам. Простые люди в Англии могли искренне поверить в происшедшее несчастье. У нас такой веры не было… Было достаточно обоснованное мнение, что свидания руководителей Советского государства с президентом США наши английские коллеги не хотят и пытаются всячески отдалить встречу Сталина с Рузвельтом. В истории Англии, как мы знаем, подобные «случаи» бывали не один раз. Уверенность в безопасности нахождения наших советских людей на территории союзного государства оказалась преждевременной. Самолет без своего командира, казалось, был обречен на длительную стоянку на аэродроме Тилинг, так как доставка туда другого летчика, которого теперь не хватало в составе экипажа, потребовала бы немало времени… Известие о гибели Асямова произвело сильное впечатление на Сталина. Он долго молчал, а потом, покачав головой, сказал:

— Да, хорошие у нас союзники, ничего не скажешь! Гляди в оба и во все стороны. — Вновь помолчал и спросил: — Ну что же нам теперь делать? Встреча с Рузвельтом должна обязательно состояться»! Для обвинения военного союзника в диверсии и предательстве нужно либо употреблять дипломатический яд, либо уж показывать доказательства. Или поговорит-поговорит Главный маршал о войне, да как завернёт о том, что за окном у него было: «На примере многострадального народа Чили видим мы всю сущность империализма, который, не останавливаясь ни перед чем, восстанавливает свои утраченные права и в прямом смысле истребляет не только всех ему сопротивляющихся, но и тех, кто просто с ним не согласен. Вот к чему может привести и приводит вера людей, стоящих у руководства своей страной, в то, что можно мирно и беззаботно жить бок о бок с капиталистом, если тебя поддерживает большинство населения, хотя взгляды твои на то, как должно жить это общество, — некапиталистические и ты их проводишь в жизнь демократическим путем. Такая вера потянет в пропасть не только руководство страны, но и весь народ. Мы видим это сейчас на горьком примере народа Чили. Мирное сосуществование некапиталистического общества с капиталистическим, безусловно, возможно, но при наличии надлежащей мощи, гарантирующей от всяких возможных неожиданностей».

В общем, дай генералам поговорить — они такого понараскажут, что последние штаны на репарации придётся отдать.

А так книга полезная — для неангажированных интересующихся вопросом людей.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2007

(обратно)

История про курицу по-сычуаньски

Пока писатель Березин жарит на кухне курицу, его журналом завладели злобные гоблины. Жгут апельсин, смеюцца!

Извините, если кого обидели

16 августа 2007

(обратно)

История про то, что всё сложно

Заметил то, что в последние дни интересные истории о живых людях, проще говоря — сплетни, превращаются для меня в отправные точки для рассуждений об абстрактных философских конструкциях. А если не философских, то чисто литературных — соблюдены ли драматургические правила? Есть ли развитие сюжета? Кульминация — или так, всё провисло?

Это несколько нечестно. Проблема в том, что страсти человеческие превращаются в предмет патологоанатомии. Поводом к этой мысли послужили сегодняшние разговоры об одном графомане, одном полуграфомане, двух литературных дамах и целом Галковском. Правда, мы говорим о "уже обработанном материале" — то есть, о сплетне, которая попадает к нам в руки.

Если, узнав, что жена Синдерюшкина родила негра, мы бежим в кафе, чтобы там рассказать эту историю, и употребляем имеющийся литературный дар, украшаем сюжет — это один коленкор.

А вот если нам рассказывают о том, что один писатель без оного литературного дара обиделся на другого, и вот мы думаем — достойна ли эта история Ивана Ивана с Иваном Никифоровичем — так то совсем иное использование материала.

И в первом и во втором случае человеческая драма служит материалом, но второй мне как-то милее.

При том, всё ещё хуже: я и не могу иначе — например, столкновение Галковского с Ольшанским для меня вовсе не столкновение живых людей (хотя и знаю обоих) — для меня это стихотворение Петрова.

Вот в чём дело.

И я понял, что как персонажи герои сплетен мне интереснее, чем в качестве живых людей — даже если "кача- убил отца, — юца — живёт с сестрой".

Извините, если кого обидел.

17 августа 2007

(обратно)

История про завтрак

Ну, вот. Опять наелся перед сном.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2007

(обратно)

История про дачи

Обнаружил, что так и не съездил ни к кому на дачу за всё лето. Эх…

А ведь какая традиция была — чего стоит такая история. Или вот так бывало, а то и так.

Извините, если кого обидел.

17 августа 2007

(обратно)

История про вопрос дня

нашел где спросить

Никто не знает, сколько матросов на корабле, нарисованном на 500-рублевой купюре? Я насчитал 46, но возможно ошибся.^[20]

Извините, если кого обидел.

18 августа 2007

(обратно)

История про Толстого XXVII

"Война и мир", как не крути, самый известный русский роман, попавший даже в пародийный фильм Вуди Алена, ставший символом русского романа.

Особенность Толстого заключалась ещё и в том, что он придумал несколько совершенно самодостаточных миров. Оттого, история войны 1812 года воспринимается именно как история, рассказанная в романе "Война и мир".

И художественный образ, расширяясь, увеличиваясь в объёмах как сказочный великан, подмял под себя жалкие вопли историков.

То есть, Бородинское сражение мы воспринимаем именно так, как оно было описано в романе. При этом сначала на Льва Толстого топали ногами очевидцы и участники, а потом какие-то историки пытались ниспровергнуть величественный образ Кутузова (а он у Толстого похож на мудрого друида, смекнувшего, что из священного леса уже выломано дерево, из которого сделают народную дубину, и конец всему, что встанет на дороге).

Один мой товарищ утверждал, что оттого Кутузов был сонлив, что баловался ночью винцом и проч., а вовсе не от мудрой своей сущности одноглазого лесовика — но веры ему никакой нет.

Быть по сему.

"Евгений Онегин" — роман, а вот "Война и мир" не роман вовсе, и не дурацкое слово "эпопея", а как говорил Толстой — книга. Книга, просто книга. Меж тем, "Война и мир" стала настоящей энциклопедией народной жизни — причём по тому же типу, что и пушкинский роман.

При этом, понятно, откуда пошла эта фраза, и "Евгений Онегин", в котором время счислено по календарю, который комментировали все приличные филологи, так же набит деталями.

Извините, если кого обидел.

21 августа 2007

(обратно)

История про Иванова

Принялся с утра пораньше думать про писателя Иванова. Я не могу сказать, отчего он мне "немного против шерсти", но при этом абсолютно не кривя душой признаюсь во всяких интервью, что этто один из самых интересных писателей современной литературной обоймы. В чем феномен Иванова для меня — непонятно.

Во-первых, надо сказать два слова не о биографии автора, а о, так сказать, социальном функционировании текста.

Массовая культура устроена так, что всё время расставляет писателей по тематическим полкам. И у Иванова есть все шансы превратиться в такого уральского Маркеса. Он состарится, поседеет и станет таким пермским сказителем наподобие Бажова. Массовая культура очень любит географическую экзотику, соединённую с мудрыми рассуждениями.

Во-вторых, часто говорят именно феномене Иванова. Действительно, он ещё довольно молодой по писательским меркам человек, первая книга вышла относительно недавно — в 2003 году, хотя печататься он начал ещё в девяностом. При этом его имя сначала связывали с фантастикой (теперь это не свойство текста, а знак принадлежности к некоторой общности — как бы фантастику пишут все: Быков, Славникова, Толстая и Пелевин. Но Иванов сначала демонстративно открещивается от фантастов, а потом и от всякой групповой принадлежности. Но при этом есть грамотная PR кампания, есть фестиваль «Сердце пармы», и, главное, добротные тексты. Хорошая книга может кануть в забвение без рекламной поддержки, но вот бездарной ничего не поможет.

Как и с прочими книгами, его роман «Блуда и Мудо» будут объяснять через «это как у» — в данном случае это как у Гоголя: канцелярские души, бытописание Руси, но не чернозёмной провинции, а всё той же родной Иванову. Не хотел бы он подразнить читателя — не называл бы так текст.

В общем, никакого феномена нет. Есть нормальный, трудолюбивый писатель.

Но отчего он вщёлкивается мне в голову как бы насильно — я не могу разобраться.

Извините, если кого обидел.

22 августа 2007

(обратно)

История про бедную Лизу

Есть знаменитый анекдот про Мону Лизу, ключевую фразу в котором приписывают Фаине Георгиевне Раневской. Я нашёл массу вариантов этого анекдота (один из персонажей меняет пол, слова иные, но фраза "Раневской" остаётся. Вот есть даже загадочные "Байки от Александра Домогарова", где говорится: " Пришла как-то Фаина Раневская в Пушкинский музей, где выставили "Джоконду" Рафаэля. (Домогаров жжот!) А перед картиной стоит человек, смотрит на неё и говорит:

— Ну что в ней такого, в этой Джоконде? Не нравится она мне…

А Фаина Георгиевна ему:

— Молодой человек! Вы знаете, Джоконда уже столько веков всем нравится, что она может сама выбирать — кому ей нравиться, а кому — нет".

И вот, как блин на сковородке, подпрыгивает эта история: "Как говорила Фаина Раневская о Джоконде, она уже сама может выбирать, кому нравиться, а кому не нравиться", " Раневская парировала: "… "Вспомнился ответ умной и ироничной Раневской на реплику молодого человека, разглядывавшего Джоконду"… "Вспоминается банальное: слова Раневской о том, что Джоконда сама выбирает, кому ей нравиться"."Однажды довольно известная актриса сказала, что ей совсем не нравится "Джоконда"…

А вот ещё утверждение: "Мировая культура достаточно устойчива, и переоценивать с эстетической точки зрения ее компоненты и фрагменты не имеет большого смысла"" — но это немного другая, хоть и интересная, история.

Так вот, всё это форменное безобразие — даже если оставим народный вариант анекдота, в котором Раневская доёбывается к незнакомому человеку, которого подслушала (!). Это как-то недостойно. Да и авторство эой фразы как-то мне сомнительно. Да и то, что это просто зеркальный вариант фразы "Слушайте Марья Ивановна, свои "Валенки" и не выёбывайтесь".

Дело в другом — в самой позиции человека перед произведением искусства.

Вот я, каюсь, сам довольно часто пересказывал эту историю. А меж тем это довольно бессмысленный аргумент парируется другими фразами типа "десять тысяч леммингов (или мух) не могут ошибаться".

Более того, идея совершенно неверная.

А человек у картины больше похож на мальчика, что кричит о голом короле. А общество начинает на него шикать, подсказывая, что он должен чувствовать. Честный исследователь начинает прислушиваться к себе, а нормальный человек — к другим людям.

Извините, если кого обидел.

23 августа 2007

(обратно)

История про бедную Лизу (II)

Что интересно, так это какое-то молекулярное желание общества выстроить иерархию в каждой области. Именно поэтому мы имеем в лице (именно что в лице) Джоконды главную картину мира.

Вот хоть тресни, а она главная — дальше можно спорить об индивидуальных предпочтениях, о том, отчего так вышло — не спиздили б картину из Лувра, не придумай Леонардо своих деревянных уродцев…

В подолжение истории с Раневской есть и другая: оОчень часто пересказывают одно место из довлатовского "Заповедника":

"Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:

— Извините, могу я задать вопрос?

— Слушаю вас.

— Это дали?

— То есть?

— Я спрашиваю, это дали? — тиролец увлек меня к распахнутому окну.

— В каком смысле?

— В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.

— Не понимаю.

Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:

— У меня была открытка… Я — филокартист…

— Кто?

— Филокартист. Собираю открытки… Филос — любовь, картос…

— Ясно.

— У меня есть цветная открытка — "Псковские дали". И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить — это дали?

— В общем-то, дали, — говорю.

— Типично псковские?

— Не без этого. Мужчина, сияя, отошел"…

Очень часто эту историю пересказывают в таком ключе: вот человек с мещанским сознанием не мог восхищаться природой, а ждал сигнала от начальства или кого-то ещё, и вот… И проч., и проч.

Меж тем, этот персонаж, по сути, обращается к эксперту, просит выполнить его работу, схожую с работой Вайля, или даже работой галериста Гельмана («Критики отслеживают тенденции, а не качество. Поэтому ориентироваться надо на экспертов. То есть галеристов»). то есть, сертифицировать предмет [искусства].

Извините, если кого обидел.

23 августа 2007

(обратно)

История про пятницу

Не заняться ли мне светской жизнью?

И, чтобы два раза не вставать, я напомню историю про акулу.

Совершенно замечательное видео из NT

Steve Forrest/Impact-Visual; A.C. International Arts Services

То есть, не то, чтобы я напомню — её все знают. Это, собственно, история про вменённую ценность. Есть такая штука (именно штука, не скульптура, не инсталляция, а именно штука — поэтому в отличие от "Чёрного квадрата", или Campbell's суп — что бесспорно являются картинами), так вот это "Акула в формалине". На самом деле официальное название предмета авторства Дэмиена Херста — "Невозможность смерти в сознании живущего". Вполне себе четырехметровая тигровая акула, выловленная в Австралии и и заключённая в прямоугольную ёмкость с формалином.

В 1991 её продали за 50.000, а в 2005 уже за $8000000. Как раз сейчас её экспонируют в Метрополитен.

Мне кажется, что эта акула более удачный пример вменённой стоимости, чем Малевич, да.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2007

(обратно)

История про акулу — ещё одна

Кстати, говорят, что херстовская акула протухла, несмотря на весь формалин, и её требуется заменить на другую. Это мне ужасно напоминает историю про Малевича, к которому кто-то подруливал с предложением написать копию "Чёрного квадрата".

Тот ужасно обиделся, начал топать ногами и кричать что-то вроде "Как вы могли такое подумать! Я работал над этим всю жизнь! Повторить такое по заказу невозможно", и проч., и проч.

Херст, я думаю, повторит акулу не моргнувши глазом, и так же — неморгнувши примет новые $12.000.000.

D этой связи мне жутко нравится история про галериста Г. (я читал её у него в журнале — если не сошёл с ума и меня не подводит память, потому что сейчас этой записи я не вижу). Поэтому заменим фамилию инициалом, а история заключалась в том, что другой уже маститый галерист учил Г. азам профессии, и заметил: "Вы поймёте, что стали настоящим галеристом в тот момент, когда спокойно произнесёте, глядя в глаза клиенту: "Эта картина стоит миллион долларов".

Упаси Бог думать, что я отношусь к этой сцене неоодоборительно.

Между прочим, причины, которые галерист или риэлтер приводит в обоснование цены своего товара очень интересны:

— То, что простая вещь выжила в водовороте времени, не сгорела, не разбилась, и не была растоптана сапогами — это пресловутые фарфоровые собачки ("Вот, например, фарфоровая собачка, которая украшает спальню в моей меблированной квартире. Эта собачка белая. Глаза у нее голубые, нос нежно-розовый, с янтарными крапинками. Она держит голову мучительно прямо и всем своим видом выражает приветливость, граничащую со слабоумием. Я лично далеко не в восторге от этой собачки. Как произведение искусства она меня, можно сказать, раздражает. Мои легкомысленные приятели глумятся над ней, и даже квартирная хозяйка не слишком ею восхищается, оправдывая ее присутствие тем, что это подарок тетки. Но более чем вероятно, что через двести лет эту собачку — без ног и с обломанным хвостом — откуда-нибудь выкопают, продадут за старый фарфор и поставят под стекло. И люди будут ходить вокруг и восторгаться ею, удивляясь теплой окраске носа, и гадать, каков был утраченный кончик ее хвоста.")

— Давление общественного мнения.

— Индивидуальный выбор… Впрочем, мне пора отлучиться на кухню.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2007

(обратно)

История про Софрино

Продолжая читать присланные книги:

Долгоруков тасует своих и чужих родственников, сообщает мимоходом, чтто Елизавета "пила как сапожник", а поклонившись честности Ибрагима Ганнибала, тут же рассказывает анекдот о том, как Пётр I побил своего негра палкой.

Давным-давно ходила по языкам история из издания Memoires, что вышло в Женеве в 1867, там оно на стр.190, а здесь на 247, в которой рассказывается о Ягужинском и его второй жене Варваре Николавне Салтыковой (свекровь её Анна Ягужинского была понятно кто благодаря романтическому фильму) и "двоюродной тетке фельдмаршала князя Салтыкова. Она намного пережила мужа, обретаясь в своем пом Сафорино, расположенном между Москвой и Свято-Сергиевом монастырём, где и умерла в ноябре 1843 года в возрасте 94 лет. Она была женщиной весьма и весьма недалекой, и её винят в том, что она уничтожила бумаги, оставшиеся после её свекра, — бумаги, весьма любопытные для истории России.

Знаменитый Пушкин, когда он задумал написать историю Петра I, хотел быть представленным этой старой невестке одного из ближайших друзей царя, но та отказалась его принять, говоря, что не привыкла общаться с "рифмачами и писаришками», как выражалась эта выжившая из ума старуха. Ей объяснили, что Пушкин принадлежит к одной из самых старинных семей русского дворянства; она возразила, что приняла бы его, если бы он не занимался писательством, и добавила: «Он напечатает то, что я ему расскажу или сообщу, и Бог знает, что из этого выйдет. Моя бедная свекровь умерла в Сибири, в Якутске, с отрезанным языком и битая кнутом: так вот, я хочу умереть спокойно в своей постели, в Сафорино».

Сафорино, между прочим, это нынешнее Софрино.

_______

Долгоруков П. Записки князя Петра Долгорукова. — М.: Гуманитарная Академия, 2007, с. 246–47

27 августа 2007

(обратно)

История про Гумилёва-мл. (I)

Я опять вспомнил про Гумилёва, оттого что размышлял о том, как честный обыватель (а я вот и есть честный обыватель, к примеру) должен себя вести, если хочет понять с чем он имеет дело — с наукой или не с наукой.

Причём "не наука" в моих глазах вовсе не оскорбление. Много что "не наука" — вот вполне себе неплохая штука — вера. Кстати, чтобы два раза не вставать, меня вовсе не пугает религиозная пропаганда (правда, если она ведётся скучными неумными людьми — это ужасно), сколько особый тип мракобесия, притворяющийся наукой.

Вот если мне начинают рассказывать что-то честно-метафизическое — тут я отношусь с пониманием.

А вот если "учёные доказали, что в Библии указан точный возраст Большого Взрыва" — то уж нетушки. А честному обывателю трудно: он по определению должен пользоваться услугами референтов: вот мой отчим всю жизнь проработал в Институте прикладной математики, честно признаваясь, что не всегда понимал суть работы коллеги за соседним столом. Вот покажут честному обывателю фильм "Тайна воды", и он начнёт думать "А, может, взаправду?". Ну и тому подобное дальше.

Сейчас, кстати, хорошее время для того чтобы бросать всякие ненужные (и заодно просто неприятные тебе лично) вещи с парохода современности. Причём бросают всё время манекены с бирками на шее. Вот тут была попытка выкинуть манекен с биркой "Ахматова". Я думаю манекен Николая Степановича Гумилёва тоже принаряжают.

Сейчас он такой рыцарь в офицерском мундире, не знающий страха и пощады к врагам — символ Белого движения, мученик за правду, и проч., и проч. Потом прибегут оппоненты и начнут припоминать нервность и попытку самоубийства в Париже, причудливость характера — и ну тащить фальшивого Гумилева к борту.

С младшим Гумилёвым всё куда интереснее.

Вокруг него собралась какая-то удивительная секта — я, разумеется, никого не хочу обидеть, но постоянно встречаю очень странных адептов Гумилёва-мл.

Лев Николаевич в этой системе координат выглядит каким-то даосом, наделенным загадочным знанием, много потерпевшим от могущественного императора, но впоследствии ставшем научным мандарином, получившим шёлковый халат, но всё равно ушедшим от нас в те края, где от мудрости не печаль, от ума не горе, а лишь вкус амброзии на губах.

И это очень жалко — потому что скажешь адепту Гумилёва, что тебе научность Теории Этногенеза (Многие востоковеды говорят (и, как уже сказано, нам, честным обывателям, всё время приходится опираться на каких-либо референтов!), что его работы по тюркским народам сделаны на вполне высоком уровне) тебе сомнительна, так затопает адепт на тебя ногами, да ещё решит бросить какой тяжёлый предмет.

Как припомнишь, что в работе 1966 года "Монголы XIII в. и "Слово о полку Игореве"" есть чудесная фраза "Стрелы дальневосточных народов отличались тем, что они иногда бывали отравлены. Этот факт не был никогда отмечен современниками-летописцами, потому что он был военным секретом монголов" — так вовсе отравят. Кстати, когда мы тут все размышляли по этому поводу в прошлый раз, то мне подсказали ещё две чудесные цитаты — из книги "Древняя Русь и Великая Степь": "Отсутствие сведений в летописи означает признание хазарской гегемонии" и «Для нашей постановки проблемы источниковедение — это лучший способ отвлечься настолько, чтобы никогда не вернуться к поставленной задаче — осмыслению исторического процесса» из книги "В поисках вымышленного царства".

Меж тем, если назначить Гумилёва поэтом, ничего страшного (он, кстати, пробовал писать стихи, но мужественно от этого отказался — из-за папы). При этом он ещё был первый по-настоящему народный лектор, говоривший с людьми на понятном им языке (если не считать Ираклия Андронникова). (Надо, кстати, проверить, в каком году засунули в ттелевизор Лотмана) Зачатки этой бахтинской карнавальности в рассказах об истории были ещё в тюрьме (или в лагере, я не помню) когда он на блатной фене пересказал историю герцога Оранского.

Но меня в личных беседах адепты всё время понукают научностью, точь-в-точь, как манекен Раневской понукал манекен неизвестного по поводу "Джоконды". Типа, "Не впечатлился Джокондой, Этногенезом, Акулой в Формалине, Чёрным Квадратом — значит ты лох, мой мальчик… Или не на своём месте".

Кстати, 1 октября Гумилёву-мл. будет 95 лет — некруглый, но юбилей. Это я к тому, если коллегам нужно чем в отделе культур-мультур бреши затыкать — так вот им тема.

Извините, если кого обидел.

29 августа 2007

(обратно)

История про Гумилёва-мл. (II)

Он брал Берлин!

Он, правда, брал Берлин.

А. Галич

…Тут я начну повторяться: новые жизнеописания Гумилёва и пересказы его идей соответствующие: «Находясь в горной местности, предки монгольского народа вполне могли столкнуться с природным явлением, вызвавшим мощное электромагнитное излучение и породившим пассионарный толчок. И именно с того самого момента монголы из тихого, забитого и отовсюду гонимого племени превратились в пассионарный этнос, который вскоре стал вершителем мировых судеб». Тут же автор сообщает, что железо тут не случайно. Оказывается «сакральные особенности острова Валаам на Ладожском озере во многом объясняются наличием большого количества железной руды на том самом месте, где воздвигнут знаменитый русский монастырь. Железный субстрат и обеспечивает тот благоприятный энергетический ток, который чувствуют все, кто посещает это священное место». ННу, понятно, субстрат. Без железа не уверуешь.

А то ведь, как почитаю адептов русского космизма и оной теории (не путать её с вполне конкретными статьями Гумилёва по конкретным поводам), так прихожу в расстройство. Потому как понимаю, что, несмотря на некоторую начитанность, я, как классифицировал один из биографов Гумилёва «один из безликой массы людишек, что не имеет ничего общего ни с высокой поэзией, ни с подлинной наукой».

Причём это не собственно даже Православие — это особый конструкт — там насыпано космизма, там в углу стоит Штайнер, посредине комнаты машет хоботом Ганеша, какие-то отеческие гробы повсюду расставлены, а теперь ещё Русская Государственность довольно странного извода.

Да и хуй бы с ним, с этим делом, но мне это всё время не за поэзию отеческих гробов вкупе с индийскими слонами выдают, а за науку. К поэзии отношусь с пониманием, а к этой странной ереси ноосферного космизма — нет.

Поэтому, как я услышу над ухом «ноосфера», так, думаю, упыри пришли. Впрочем, нет, иногда оказывается, что это пришли пьяницы-фантасты, и я иногда добрею. Беру водки там, груздей и иду в лесок со скатёркой.

Фантастам можно писать всякое — они ведь не претворяются учёными.

Но в чём,собственно, сама «теория Гумилёва»? Потому как получается, если обрывать с неё лепестки метафор, то выходит, что а) на этнос влияет его окружение, и б) всяки этнос проходит фазы подъёма, пассионарного перегрева, надлома, инерционную фазу, фазу обскурации, гомеостаз, мемориальную фазу и вырождение.

Никакого возмущения эти утверждения не вызывают, но по мне, так ничем не отличаются от известного романа в стихах:

Но дальше-то что? В чём суть, кроме нехитрой мысли, что всё имеет свой конец и своё начало? Введение новой терминологии? Противостояние вульгарному социологизму? При этом сейчас «учение Гумилёва», по крайней мере у многих его последователей, превращается в аналог учения Карла Маркса — совокупность очень интересных данных, довольно рисковые обобщения в смеси с очевидными обобщениями — и дальше шаманические взмахи руками.

«Шаманические» — это отнюдь не обидное слово, а именно тот элемент веры, о котором говорилось выше. Или элемент поэзии.

Показательна история с Тимофеевым-Ресовским: они довольно плотно общались в 1967–1968 годах, когда собирались писать вместе статью, говорят, Гумилёв всё время, когда летом жил в Москве, ездил в Обнинск к Тимофееву-Ресовскому — на субботу-воскресенье. Видимо теория уже была сформулирована, а у Тимофеева Гумилёв искал как бы научного объяснения пассионарности как мутации, проходящей "весьма быстро и необратимо под воздействием неизвестного пока излучения в оптической части спектра". Когда ему таких подпорок не дали, общение быстро развалилось. (Тут ведь вот в чём дело — при подобных обобщениях можно придумать класс, включающий в себя малахит, ёлку и крокодила, и выводить некоторые закономерности его жизни. И правда, и конкретный кусок малахита когда-то создан и когда-то разрушится, и крокодил был рождён, а потом сдохнет, да и у ёлки есть свой цикл. Но я бы не назвал такое объединение продуктивным). А Причём новое сектантство "космических гумилёвцев" это не собственно даже Православие, не язычество — это особый конструкт — там насыпано космизма, там в углу стоит Штайнер, посредине комнаты машет хоботом Ганеша, какие-то отеческие гробы повсюду расставлены, а теперь ещё Русская Государственность довольно странного извода.

Да и хуй бы с ним, с этим делом, но мне это всё время не за поэзию отеческих гробов вкупе с индийскими слонами выдают, а за науку. К поэзии отношусь с пониманием, а к этой странной ереси ноосферного космизма — нет. Поэтому, как я услышу над ухом «ноосфера», так, думаю, упыри пришли. Впрочем, нет, иногда оказывается, что это пришли пьяницы-фантасты, и я иногда добрею. Беру водки там, груздей и иду в лесок со скатёркой.

Фантастам можно писать всякое — они ведь не притворяются учёными.

Если подытожить, то с Гумилёвым всё куда интереснее — он идеальный повод к обсуждению сразу нескольких проблем, и не только практически-исторических. Например:

— Где грань лихости и остроумия в разговоре на какую-нибудь гуманитарную тему? Вот у писателя нет этих ограничений — знай себе, придумывай метафоры. А к Гумилёву претензии в основном, что он — раззудись плечо, размахнись рука — начал сыпать историями и датами. Он был человек чрезвычайно, чрезвычайно эрудированный, но при таком подходе обречённый на глупости. А всякие упрёки он избывал остроумием, что к науке прямого отношения не имеет.

— Что нам, бедным крестьянам делать? Куда нам бедным неспециалистам податься? Не беседовать с профессионалами, а если беседовать, то поддакивать? Потому как реальной особенностью современной науки (в том числе и истории) стало то, что она специализирована. И ответ профессионала: "Прежде чем беседовать о (к примеру) хазарах — прочтите академика В., академика Р. И ещё монографию Клюгге… Она, правда, у нас не переводилась, но была депонирована во ВНИИТИ в 1978 году" — так вот, этот ответ означает либо: "Я недостаточно компетентен, отстаньте от меня и не позорьте", либо "Я не могу сформулировать ответ понятным для кого-то, кроме узкого круга единомышленников образом". Что хорошо для академической дискуссии, вовсе не работает в частном обмере мнениями.^[21]

И мы, честные обыватели, прекрасно понимаем, что никакого мифического Клюгге мы читать не будем — потому что у нас много дел, да и жизни ползать по всем архивам не хватит. И что тогда делать? Забыть проблему или поверить кому-то из спорщиков на слово?

— Ответственны ли мы (они) за последователей? Понятно, что нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся, с другой стороны — Великий Инквизитор, Вагнер-Гитлер и прочая безумная каша.

Всё это вопросы трудные, но полезные. А в случае с Гумилёвым, можно сказать одно — это поэт и учёный, и уж что-что, а наличие большую поэтической метафоры вовсе не оскорбительно.

Извините, если кого обидел.

29 августа 2007

(обратно)

История про вампуку

Газеты не безразмерны, и редкая статья занимает несколько страниц. Эта рецензия заняла целую полосу "Книжного обозрения", и то пришлось её сократить вдвое. Оттого вот она здесь и спасибо therese_phil за посредничество.

Топонимическая вампука

©Ян Рачинский

Топонимический словарь. — М: ОГИ, 2007. — 608 с. 3000 экз. ISBN 5-94282-432-0

Вострышев М.И. Москва. Большая иллюстрированная энциклопедия. Москвоведение от А до Я. — М.: Эксмо, Алгоритм; Харьков: Око, 2006. - 736 с.: ил. 4000 экз. ISBN 5-699-18029-X

В конце 2006 года вышла в свет книга «Имена московских улиц» как говорится в аннотации — «новейший справочник о происхождении названий московских улиц, в котором учтены последние достижения в области исследования московской топонимики».

При ближайшем рассмотрении обнаруживается, что книга мало чем отличается от труда тех же авторов, изданного тремя годами ранее под другим заглавием (Улицы Москвы: Старые и новые названия: Топонимический словарь-справочник. — М., Издательский центр «Наука, техника, образование», 2003), разве что исправлена часть многочисленных орфографических ошибок и нелепых описок. Основные недостатки сохранены, если не усугублены.

Одна из самых катастрофических «особенностей» справочника — его структура, прежде всего — порядок размещения словарных статей.

«В сложных названиях сохранен обычный порядок слов: Маршала Жукова, ул., Малая Андроньевская, ул., Сергея Макеева, ул. Исключение сделано для номерных названий, где обратный порядок представляется более удобным: Парковая 1-я, ул., Парковая 2-я, ул. и т. д.»

В этом «новаторстве» явно отсутствует система. Если уж авторы почему-то хотят, чтобы рядом оказывались все Большие (Академическая, Андроньевская, Бронная и т. д.) улицы, то почему же не собрать рядом все 1-е? Они-то чем хуже?

Впрочем, и так Кисловские переулки читателю приходится искать по всей книге, а там, где они должны были бы быть (в нормальном справочнике), — честно стоят 4 отсылки: к Большому, Малому, Нижнему и Среднему Кисловским, на 4 буквы.

Такой порядок статей приводит к дублированию информации без всякой необходимости, а в некоторых случаях возникают расхождения. Поскольку перекрестные ссылки авторы толком не проверяли, то, например, статьи о Большой и Малой Почтовых улицах противоречат друг другу, а Старообрядческая улица в справочнике присутствует дважды — и под восстановленным названием, и как все еще улица Войтовича.

Заметим попутно, что в справочнике фигурируют улицы Машела Саморы и Саморы Машела — статьи эти подготовлены разными авторами, и хотя тексты близки, но так и остается трагическая неясность — где же все-таки имя, а где фамилия? (или это уже не топонимика, а ономастика?)

В предисловии, говоря об отличиях нового справочника от предшествующих, Е.Поспелов пишет: «к концу XX в. стало ясно, что ограничиваться объяснением названий только улиц уже недостаточно. Требовалось объяснение названий также и физико-географических, и транспортных объектов города». Почему это «стало ясно», и почему именно к концу XX века — остается только догадываться. Впрочем, сама идея предоставить читателю дополнительную информацию не вызывает возражений. Вопрос в том, как именно ее представлять. К сожалению, авторы пошли по пути, напоминающему метод изготовления диссертаций с помощью клея и ножниц (в наше время компьютер с успехом заменяет и то, и другое).

Беда не в том, что те или иные статьи заимствованы (практически все работы такого рода используют материалы предшественников). Беда в абсолютно механическом подходе к включению информации — не по степени важности для топонимики, а по принципу «что удалось достать». С точки зрения топонимики совершенно не нужен в справочнике Нижний Богородский ручей, который «исчез или заключен в коллектор», и решительно никак не повлиял и уже не повлияет на топонимику Москвы. Но отсутствие самостоятельных статей про Балканский и Красный пруды, про Сукино болото, про ручей Вавилон — по меньшей мере странно.

Впрочем, авторы не морочили себе голову отбором материала. Названия рек, ручьев и прудов с объяснениями уже довольно давно опубликованы в интернете на сайте М.В.Горбаневского. Сопоставление приводит к выводу, что авторы справочника (уже в книге 2003 года) просто заимствовали информацию. Совпадают даже пропуски и ошибки. Изменения сводятся преимущественно к упразднению ссылок на источники, исключению некоторых гипотез, и лишь в очень немногих случаях авторы добавили что-то свое. Например, перестроили порядок статей — но не до конца. Вот по недосмотру и остались Богородский Верхний и Нижний ручьи на букве «Б», вместо того чтобы новаторски разбежаться на «В» и «Н». Да и Носков ручей, что Малый, что Большой, остались на букве «Н», — хотя Малый попал и на букву «М» тоже.

Чрезвычайно спорным представляется включение (по крайней мере в общий корпус) названий станций метрополитена — топонимической информации они не содержат почти никакой, а хаоса добавляют, поскольку приводятся без инверсии, — «Улица Подбельского», например, оказывается рядом с Уланским переулком и Улицким оврагом. Информация об оформлении станций и существующих пересадках и выходах, как и о продолжительности поездки между конечными станциями вполне уместна в справочнике о метрополитене (практически в тех же словах она есть на сайте метрополитена), но к топонимике имеет мало отношения.

Конечно, полезна информация о железнодорожных станциях — но она, к сожалению, далеко не полна и не всегда точна, даже о вокзалах. Так, не указано, что Рижский вокзал именовался Балтийским; Ленинградский же именовался Октябрьским не до 1924 года, а по крайней мере до начала 1930-х гг.

Вызывает сомнение целесообразность включения в справочник названий нынешних московских районов (названия полицейских частей до 1917 и районов после 1917 в справочнике при этом не приводятся). Чертаново стоит на букву «Ч» — и Центральное, и Северное, и Южное, но Северные Бутово, Медведково и Тушино — на букву «С» (Южные — «естественно», на «Ю»). Так же точно разведено Дегунино на Западное и Восточное. Интереснее всего поступили с Бирюлево. На привычном для нормальных людей находится статья «Бирюлево Восточное, Бирюлево Западное, районы»; а статья «Западное Бирюлево» отсылает к статье «Восточное Бирюлево», которой не существует вовсе.

Если учесть, что названия современных районов связаны с историческими селениями весьма условно (деревня Бирюлево, например, находилась на территории современного Южного Чертанова), то с точки зрения топонимики гораздо важнее было бы включить отдельные статьи о всех селениях, вошедших в состав Москвы, с указанием их примерного расположения.

Кроме того, возможно, следовало бы включить в словарь и хотя бы краткие сведения о московских садах и парках, а также о кладбищах. Для топонимики эти объекты во всяком случае не менее важны, чем станции легкого метро.

Перейдем теперь к традиционной части подобных справочников — объяснениям названий улиц. «…Словарная статья, посвященная какой-либо улице, не может быть ограничена рассмотрением лишь ее современного названия — необходимо полное освещение истории именования: когда она возникла, как и почему была названа, как, когда и почему изменялись ее названия в дальнейшем» — пишет Е.Поспелов в предисловии, и с этим нельзя не согласиться; но, к сожалению, авторы книги вовсе не придерживаются провозглашенного подхода. Очень часто не указывается (или указывается ошибочно) время появления как самих улиц, так и конкретных названий, и последовательность смены этих названий. Все, что написано про Мансуровский переулок: «известен с XVIII в. как Масальский, Талызинский, Мансуровский, — все названия по фамилиям домовладельцев». Кто были эти домовладельцы и когда, когда и в каком порядке сменялись названия переулка — остается для читателя неизвестным. Имена и отчества, да и род занятий многих домовладельцев, по которым названы улицы и переулки, установлены прежними исследователями. Но авторы справочника, похоже, сознательно исключают эту информацию, следуя дурной советской традиции, рассматривающей такие названия как пережиток прошлого. Сытин в уже упомянутой книжке писал: «и поныне еще около 350 улиц и переулков носят фамилии домовладельцев: они не грешат одноименностью и потому не снимаются, хотя их давно бы уж следовало снять».

Во всяком случае, авторы справочника озабочены вовсе не экономией бумаги — для информации о К.Е.Ворошилове места отведено изрядно, при этом, правда, не указано, что он был одним из главных организаторов массовых репрессий и на его совести смерть сотен тысяч людей. Вообще для информации об административных наименованиях советского времени авторы не жалеют места для биографических справок (преимущественно комплиментарных) и перечисления общеизвестных и совершенно ненужных подробностей. Зачем в топонимическом словаре в статье об улице Саврасова перечислять картины, написанные этим замечательным художником? На фоне такой совершенно избыточной информации скудость справок о названиях, не носящих «наградного» характера, выглядит просто удручающе. Про Брошевский переулок указано, что «название закрепилось в начале XX в., дано по фамилии домовладельца». Догадаться на основании этого, какую именно фамилию носил домовладелец (Адольф Карлович Брош), невозможно. Порой вместо реальной информации о происхождении названий дается нечто совершенно несуразное. Так, вместо того, чтобы выяснить, почему Аристарховский переулок в 1922–1925 именовался Храпуновым, авторы пишут: «видимо, по фамилии одного из домовладельцев. (Под 1527 г. упоминается Онисифор Храпунов из Звенигорода)». Несчастному читателю остается только гадать, что сей сон значит — то ли этот переулок уже существовал в 1527 и получил тогда название, позже зачем-то восстановленное на 3 года, то ли этот Онисифор жил все-таки в Звенигороде, и авторы просто демонстрируют общую эрудицию. (Онисифор все-таки ни при чем, переулок был переименован по домовладельцу Андрею Яковлевичу Храпунову-Новому.)

Очень многие старые названия улиц вовсе не упоминаются, или приводятся ошибочно — и, видимо, это не случайно. Похоже, что авторы в большинстве случаев просто положились на авторитет ближайших предшественников и заимствовали сведения из книжки П.В.Сытина «Откуда произошли названия улиц Москвы» (1959), и выходивших в 1972–1988 годах под редакцией сначала А.М.Пегова, а затем Ю.К.Ефремова справочников «Имена московских улиц». Многие ошибки и лакуны из упомянутой книжки Сытина (содержащей больше ошибок, чем, наверное, все остальные его труды вместе взятые) были унаследованы позднейшими авторами. Так же, как и Сытин, все последующие авторы ссылаются на 1-е (1878 г.) или 2-е (1881 г.) издания книги А.А.Мартынова «Названия московских улиц и переулков с историческими объяснениями» — совершенно упуская из виду 3-е издание 1888 года, расширенное и дополненное. (Использование этой книги существенно обогатило бы справочник: например, 2-й Тружеников пер. в первой пол. XIX в. именовался Борзов, Кривоникольский пер. в XVIII в. именовался Волковым и т. д.) Аналогичным образом вслед за Сытиным все авторы именуют А.Н.Петунникова, автора книги «Пути сообщения в Москве по высочайше утвержденному плану регулирования», вышедшей в 1915 году, межевым инженером, тем самым демонстрируя незнание этой книги.

Нередко авторы справочника воспроизводят неточности или фантазии из книжки Сытина; забавный пример:

Заставный переулок, ЦАО, Тверской р-н; между Лесной ул. и ул. Бутырский Вал. Назван по расположению вблизи от бывшей Тверской заставы (ныне пл. Тверская Застава). В 1922–1925 гг. — Воронин пер. (происхождение назва¬ния не установлено). До 1922 г. — Царский пер.; это название было связано с близлежащим тупиком для отстоя вагонов на бывшей Царской ветке ж. д. (см. Веткина, ул.).

Если бы авторы не полагались на Сытина, а сверились с планами Москвы, то обнаружили бы, что переулок назывался Царским уже в 1852 году, когда не то что Царской Ветки, но и Смоленского (ныне Белорусского) вокзала не было и в помине. Название это, скорее всего, дано по домовладельцу с начала XIX в. купцу Н.Царскому; по домовладельцу же дано и название Воронин (последнее без труда выясняется по книге «Вся Москва» за 1917 год).

Еще пример:

Новолесной переулок <…> В 1922–1925 гг. — Кудеяровский пр. (в честь литературного героя — разбойника Кудеяра).

Можно не без оснований считать большевиков разбойниками, но представить, чтобы они назвали переулок в честь разбойника — все-таки затруднительно. Та же книга «Вся Москва» за 1917 указывает, что в переулке жили Тимофей Иванович и Александр Иванович Кудеяровы, причем последний жил здесь и в 1926 году. Романтическая версия, придуманная Сытиным, развеивается как дым.

В предисловии говорится: «Учитывая высокую динамичность московской внутригородской топонимии, вместо традиционного списка переименований все ранее существовавшие (с начала XX в.) названия включены в корпус словаря с отсылкой к современным названиям». Было бы неплохо, если бы эта декларация соответствовала действительности. Увы, если читатель, например, захочет найти улицы, которые «в массовом порядке … получали мемориальные названия в честь советских партийных деятелей, зарубежных работников Коминтерна и революционеров», то он столкнется с немалыми трудностями. Улицу Рыкова, Фридриха Адлера или Бухаринскую, Ворошиловский проезд или станцию имени Кагановича придется искать в текстах статей по всему справочнику. Отсутствуют в общем алфавите отсылки не только для «политических» названий, но и для Большого Боженинского переулка, и для Малой Спасской улицы, и для множества других, упоминаемых в статьях (в том числе и для Кудеяровского и Воронина переулков). Этих пропусков слишком много, чтобы ответственность за них можно было переложить исключительно на редактора.

В сочетании с уже отмеченной неполнотой это делает справочник мало пригодным к использованию.

Из собственно топонимических «последних достижений» одно заслуживает цитирования:

«Названия Бабьегородских переулков существуют с XVIII в. Даны по бывшему урочищу Бабий Городок, известному с XVII в. Существует несколько версий происхождения топонима. По одной версии, здесь берег Москвы-реки укреп¬лялся сваями, вбивавшимися в землю с помощью «баб» — копров, подвесных молотов. По другой версии, название произошло из диалектного баба — «старица реки»; здесь могли оставаться небольшие озерки (после затопления тер¬ритории в половодье) или было вблизи начало постоянной старицы, на месте которой был позднее проложен Водоотводный канал (см.). Обе версии сомни¬тельны: притяжательное прилагательное бабий могло быть образовано только от одушевленного существительного баба — в древнерусском — «женщина, замужняя женщина, жена, бабушка». Существует легенда о том, что так назва¬но «место, где московские бабы защищались от татар». Нельзя с уверенностью подтвердить эту легенду, хотя передаваемые из уст в уста сказания могли жить долго. Очевидно одно: здесь был «женский» городок. Вторая часть топонима — Городок — небольшое огороженное (укрепленное) поселение. Древнерусское город (от глагола городить) — «огороженное, укрепленное селение».

Трудно сказать, что вызывает большее восхищение — глубокие познания автора в древнерусском словообразовании, или способность в топонимических гендерных изысканиях абстрагироваться от реальности. Замечательна и фраза «нельзя с уверенностью подтвердить эту легенду» — настоящая аккуратность ученого! Если же взглянуть на карту Москвы XVIII века (мичуринский план, например), то трудно не заметить некоторую неточность формулы «здесь могли оставаться небольшие озерки или было вблизи начало постоянной старицы». Огромная старица существовала здесь издавна. Отметим кстати, что в районе Нагатино существовало (вплоть до 1930-х годов по крайней мере) озеро Кривая Баба, также возникшее, по всей видимости, из старицы. Вряд ли удастся объяснить это название с помощью гнутых подъемных молотов или одноглазых «одушевленных существительных».

Заставляет усомниться в квалификации авторов и статья про Лучников переулок: «В документе 1621 г. переулок назван Егупьевской улицей, очевидно по фамилии домовладельца <…> В середине XVII в. переулок входил в состав Евпловки <…> названной по церкви архидиакона Евпла». Уж куда очевиднее, если вспомнить, что Егупий — это простонародная форма имени Евпл.

И еще один пример редкостной топонимической прозорливости:

«Воловья улица <…> Названа в конце XIX в. по близости к городской бойне (на ее месте возник Московский мясокомбинат). Вол (слово, известное и другим славянским языкам) — «бык, кастрированный бык», в данном случае — «крупный рога¬тый скот».»

Просто непостижимо — как можно было догадаться, что в данном случае вол — это не кастрированный бык, а именно крупный рогатый скот?

В заключение — еще несколько замеченных ошибок:

с. 17 Абрамцевская улица никогда не была в поселке им. Ларина,

с.18 улица Авиаконструктора Яковлева именовалась 2-й Всехсвятской не по церкви, а по селу, а на стр. 540 эта же улица все еще фигурирует под названием 2-й ул. Усиевича.

с.18 в состав Авиамоторной улицы был включен Перовский проезд, а не Петровский

с.24 академика Понтрягина звали Лев, а не Денис (ономастика какая-то), а Андропов стал председателем КГБ не в 1957, а в 1967 году

с.40 современная улица Атарбекова (бывшая Котовская) никогда не называлась ни Средней, ни Щепаловской, и переименована была не в 1925, а в 1961, после упразднения улицы Атарбекова в Богородском, которая до 1922 называлась Средней, а в 1922–1925 Щепаловской.

с.69 в статье про Большую Новодмитровскую улицу сведения об упразднении Малой Панской несколько преувеличены, но чтобы понять это, надо добраться до ул. Савеловская Линия (с.452)

с.77 Большой Козловский переулок никогда не назывался Гусятниковым

с.78 в статье про Большой Матросский переулок утверждается, что «определение Большой отличало переулок от Матросского пер., переименованного в улицу Гастелло», — здесь по крайней мере 3 ошибки: улица Гастелло включает бывший Матросский тупик, который был присоединен к к 3-й Сокольнической улице до ее переименования в ул. Гастелло; с Большим Матросским переулком Матросский тупик не связан решительно никак; а определение Большой отличало переулок от Малого Матросского, впоследствии Большой Матросский был частично застроен, а затем Малый присоединен к Большому.

с.83 «Большой Татарский переулок <…> прежнее название — Знаменский пер. по церкви Знамения Пресвятой Богородицы (не сохранилась)». Эта церковь не просто не сохранилась, но и не существовала никогда; название же возникло по владениям Знаменского монастыря (указание в некоторых источниках на домовладельца Знаменского ошибочно)

с.90 Ильинской называлась не 1-я Брестская, а 2-я, и не по вымышленной церкви, а по приделу Ильи Пророка в церкви св. Василия Кесарийского

с.91 Бродников переулок до 1922 назывался не Полянским, а Бродниковым

с.100 Варсонофьевский переулок не стоит называть Варсофоньевским (уже 2-е издание подряд), так же как и исключать из справочника еще существующие Виндавскую улицу и Лепехинский тупик

с.126 вряд ли можно согласиться с тем, что Старое шоссе (ныне ул. Вучетича) и Новое (ныне Тимирязевская ул.) перпендикулярны друг другу

с.149: Грузинский переулок переименован не в Никитский, а в Никитников

с.301 Мальцевым переулком назывался не Малый Харитоньевский, а Малый Козловский

с.426 в статье про улицу Прянишникова утверждается, что в 1950 г. ул. Верхняя Дорога была присоединена к Лиственничной аллее, что ни в малейшей степени не соответствует действительности.

с.482: поселок Сокол никогда не назывался поселком Усиевича, в указателе к плану 1928 г. фигурируют как вновь проложенные проезды пос. «Сокол».

с.492 «Кроме Большого (см.) и Среднего Кондратьевских переулков, существовал еще и Малый, но не Кондратьевский, а Селиверстовский — по фамилии того же землевладельца». Спутаны названия разного времени: сначала переулок назывался просто Селиверстовским, а позже — Малым Кондратьевским.

с.525: «Тихий тупик <…> Исконное название Покровский туп., он же Монастырский, присвоено по Покровскому мужскому монастырю, что на Убогих домах. Монастырь был основан в 1635 г. при Божьем, или Убогом, доме, т. е. при приюте для без¬домных и убогих.» Несколько иная (и единственно правильная) версия у историка И.М.Снегирева: «На этом месте с давних пор находи¬лось кладбище для бездомных, утонувших, убитых, казненных, замерзших, умерших без покаянья. Послед¬няя категория лишенных права погребения на приходском кладбище сокращалась или рас¬ширялась в разные исторические периоды. Трупы собирались в «убогих домах» в особые ямы с крышами и погребались и поминались дважды в год, перед Троицей и перед Покровом». Т. е. если это и был приют, то последний. Любопытно, что в статье про ул. Дурова (быв. Старая Божедомка) приводится правильное объяснение названия.

Пожалуй, довольно. Список явных ошибок этим далеко не исчерпан; перечень же пропущенных или необъясненных прежних названий занял бы добрый десяток страниц.

Отдельно стоит отметить, что многие ошибки и недостатки можно было бы исправить при сколько-нибудь серьезной работе редактора книги. Увы, этого не случилось.

Подводя итог: самое мягкое, что можно сказать — Москва и ее топонимика заслуживают гораздо более серьезного и тщательного изучения, чем то, что демонстрирует рассматриваемый справочник. ТАКИЕ достижения лучше и впрямь пусть будут последними.

PS Сказанное выше в большой степени относится и к следующей книге (Вострышев М.И. Москва. Большая иллюстрированная энциклопедия. Москвоведение от А до Я. — М.: Эксмо, Алгоритм; Харьков: Око, 2006. - 736 с.: ил. ISBN 5-699-18029-X), которая, впрочем, выходит за рамки собственно топонимического справочника. Книга имеет длиннющий подзаголовок — «все о московских улицах и переулках, домах и памятниках, о том, что мы любим в нашем городе». Намерение дать читателю побольше сведений о Москве само по себе похвально, но способ реализация оставляет желать лучшего. Похоже, составитель действительно хотел включить в книгу «все» — иначе трудно объяснить, зачем читателю информация о том, что «северный берег Большого Головинского пруда укреплен железобетонными плитами», или о бурозубках, обитающих в некоторых парках? Но о читателе никто и не думал, — это совершенно механически заимствовано из других изданий (ср., напр., сведения про Алёшкинский лес на стр.21 с соотв. статьей из энциклопедии «Москва» — и таких примеров масса). При этом списка использованной литературы в книге нет (как нет и списка переименований упоминаемых названий), и даже когда цитаты закавычены, отсылка к источнику дается не всегда.

Безусловно хорошо, что в книге много иллюстраций, но подчас возникает вопрос: а что именно они иллюстрируют? Водная гладь, под которой красуется подпись «Большая Академическая улица» (или «Аллея Жемчуговой»), вызывает некоторое недоумение, так же, как и большая лужа с подписью «Дворцовый проезд» или заросшая речка с подписью «Кронштадтский бульвар». Улицу Алабяна иллюстрирует вид совершенно другой улицы поселка «Сокол», одна и та же фотография фигурирует с подписями «1-я Брестская улица» и «Миусская площадь» (на снимке же — памятник героям романа Фадеева «Разгром»). Часто не указано время, к которому относятся иллюстрации (да и когда указано, не всегда это сделано удачно; напр., «Улица Мастеркова. Лизин пруд. XIX в.» — улица Мастеркова названа через полвека после того, как пруд был засыпан, и уж подавно ее не было в XIX в.). На с.325 фото с подписью «Лихов переулок. Здание бывшей Московской духовной семинарии. 1920-е гг.» изображает здание, которое длиннее всего Лихова переулка, к тому же и не было в нем никогда никакой семинарии.

Немало ляпов и в топонимической части. Например, одни и те же старые названия оказались приписаны разным улицам (см., напр., улицы Авиаторов и ул. Богданова, или Глухарев и 2-й Коптельский переулки). Даеву переулку приписано прежнее название Большевистский, а Большому Афанасьевскому — Ушаковский; Котельническая и Гончарная набережная образуют порочный круг. Многие старые названия приведены с ошибками, еще больше не приведено вовсе.

Многие ошибки попали в книгу путем заимствования из тех же Сытина и Ефремова, но есть и собственные «достижения». По утверждению автора, 2-й Нижнемасловский пер. ранее назывался Сергиевским по церкви Сергия Радонежского (которой на самом деле не было), а улицы Бебеля назывались Церковными по церкви Митрофана Воронежского. В действительности же все эти названия (как и еще добрый десяток) связаны с церковью Рождества Богородицы, которой принадлежали все эти земли и в которой был придел преподобного Сергия. «Любопытна» и версия, связывающая название Новой Чухинской улицы со словом «чухать» — побуждать коня под собой окриком. Почему это надо было делать именно здесь, и почему улица стала называться не просто Чухинской, а Новой Чухинской, — автор не поясняет. Название 2-го Крестовского переулка дано вовсе не по Крестовской улице, поскольку ее не существовало. Ленивый торжок не был назван по речке Ленивке, что вполне очевидно хотя бы из того, что Ленивые торжки существовали и в других частях города. Перечень ошибок можно было бы продолжать еще долго.

Использовать эту книгу в качестве топонимического справочника не стоит. Но все же, несмотря на отмеченные ошибки и эклектичность, читатель найдет в ней немалый объем разнообразной краеведческой информации за умеренную цену.

Извините, если кого обидел.

30 августа 2007

(обратно)

История про Веллера

Прислали книгу Веллера про Махно. Начал я её глядеть и пришёл в несколько сумеречное состояние. Нет, я и раньше к Велеру относился неважно или иначе, или так… Но тут он перешёл в уже совсем удивительное состояние. Нечто среднее между Пикулем и Радзинским.

Дело даже не в вольном обращении с историей. Тынянов тоже, несмотря на прокламируемое "где кончается документ, там я начинаю", вовсе не так прост. Но тут уже какой-то Резун.

Не говоря уж то, что на обложку вынесено "кавалер ордена Красного Знамени № 4" и в тексте залихватски пишется: "Теперь — сцена. Красные выбили Петлюру из Киева, он снова сидит в Виннице, Махно контролирует Донбасс, Азов, красным отгружается уголь и хлеб, Деникин утирается. И к Махно прибывает — лич-но! — командующий фронтом Антонов-Овсеенко. Который конкретно брал Зимний и арестовывал Временное правительство, который в пенсне, но с наганом, легендарный.

Оркестр, караул, встреча, доклад!

И из рук командфронта Махно получает Орден Красного Знамени № 4! И звание красного комдива. Ну стали уже делать нормальные ордена, а до того награждение прекратили.

На тот момент Махно сделал для Советской России неизмеримо больше, чем Блюхер или Якир. Он контролировал огромную территорию, не давал развернуться наступлению Деникина, отрезая его от стратегически важных районов и угрожая ударить в тыл при продвижении того к Москве. Он обеспечивал хлеб и уголь Москве. И не давал Петлюре распространиться на юго-восток (вместе с Григорьевым, который на тот момент также был красным комбригом)". И тому подобное.

Но тут уже просто беда — когда человек пишет так, как я сейчас процитирую. Это уже не неловкая попытка "свою образованность показать", а уж сразу лезет на ум старик Фрейд:

"Трехлинейного калибра, с пятизарядным коробчатым магазином, образца 1891 года, имевшая за основу аналогичную маузеровскую винтовку и чуть измененная Леоном Наганом, с малым приложением участия члена комиссии штабс-капитана Мосина, армейская русская винтовка. Характерно — игольчатый четырехгранный штык; угольная рана не закрывается и тем эффективнее. «Систер-ган» английского Ли-Энсфилда и далее по ходу оружейного справочника, вплоть до лидера — воспетого Буссенаром в «Капитане Сорви-голова» маузера. Четыре килограмма, начальная скорость пули — под 800 м/сек, страшная пробивная сила, убойная дальность 4 версты, реальная прицельная — метров до 800, попасть на таком расстоянии проблемно, пуля отклоняется в полете движением и плотностью пронизываемых воздушных масс.

Не менее прославленный револьвер системы бельгийца Нагана: классический трехлинейный калибр (7,62 — три десятые дюйма), нетипичные 7 патронных гнезд в барабане, гильза покрывает собой и всю пулю, чем предотвращается прорыв газов при выстреле меж барабаном и стволом. Рыльце пули чуть заплющенное, что увеличивает ударную силу. Для своего калибра и мощности — несколько великоват и тяжеловат. Очень надежен — как, впрочем, и все револьверы при соблюдении технологии и точности обработки (прост и доведен до совершенства давно).

Пулемет же американца Хайрама Максима получил большую золотую медаль на Парижской выставке 1895 года, и к 1914 стоял на вооружении едва ли не всех развитых стран, производимый по лицензиям. Единый с трехлинейкой патрон 7,62, те же баллистические данные, но благодаря стрельбе скорострельными очередями реальная прицельная дальность достигала полутора километров: хоть пара пуль да зацепит. Надежен и благодаря водяному охлаждающему кожуху, пригоден к длительной беспрерывной работе.

И — маузер, маузер! как обычно называли не маузеровскую винтовку, не маузеровский пулемет, и даже не автоматический (самозарядный, на самом деле полуавтоматический, как практически все магазинные пистолеты) пистолет с магазином в рукоятке; и даже уже не самого старика Маузера. А именно длинноствольный пистолет с коробчатым магазином на 10 патронов, расположенным перед спусковым крючком, чем и характерен. Ствол длиной 200 мм как правило, 100 мм назывался «коротким»; а бывали варианты и до 400 мм. Очень сильный для пистолета патрон того же калибра 7,63 (одна сотая здесь условна, скорее для удобства маркировки, потому что к другим системам эта бутылочная гильза никак не подходила). Огромная пробивная сила и прицельная дальность; престижен в силу дороговизны и внешней эффектности, а также близок по смыслу к компактному автомату: вроде и мал, и бьет довольно далеко, и зарядов много. Мог примыкаться к своей деревянной кобуре-пеналу как к прикладу, тогда был вообще карабин, что и рекламировалось еще до войны…

И щеголял народ огромными кольтовскими сорока-пятикалиберными пистолетами с крупными короткими пулями, отбрасывающими человека на пять шагов; и английскими тяжелыми револьверами «Вебли-Скотт» калибр.505, отрывающими руку и чуть не голову; и немецкими 9-мм люгерами со скошенной рукоятью, удивительной точностью и силой боя — аж череп разлетался! (они еще редко назывались тогда парабеллумами); и австрийскими манлихерами и штайерами…

И браунинг, браунинг! Старик Мозес Браунинг знал, что изобретает, это он ввел в обиход плоский полуавтоматический магазинный пистолет, пригодный к карманной носке и убивающий не хуже револьвера, только перезаряжается и взводится сам! Так что еще долго все аналогичные пистолеты так прямо и назывались — браунинги. Под тот же девятимиллиметровый калибр был боевой вариант (в отличие от 6,35 и 5,65 «дамских», жилетных, сумочных), и убивал исправно, и имел оттенок «культурности» — подобал людям высокопоставленным и интеллигентам более, чем расхожий и громоздкий револьвер.

(Невозможно удержаться от замечания, что знаменитый советский ТТ — это браунинг № 2, сделанный под маузеровский патрон 7,63, мы потом у Германии купили две патронные линии и нашлепали патронов море.)

Английские, французские и американские пулеметы систем «шош»; «льюис» и «кольт», а также «браунинг» мы рассматривать не можем: здесь не. трактат об оружии, а было их сравнительно немного, и патроны всегда представляли проблему, разве что вывезли вагонами с белого склада, поставленные им союзниками: а кончатся патроны — хоть бросай пулемет.

Патроны — меняли, доставали, ради них рейды планировали и города брали, где склады. Ради них на соглашения шли и условия принимали — а что делать?..

Трехдюймовые полевые орудия, редко — тяжелые 107 мм. Шрапнель и фугас, взрыватель дистанционный (трубка) и ударный. Аэропланы «Ньюпор» и «Сопвич», танки французский «рено» и английский Мк-П. Эта песня войны и убийства не имеет конца! Нюансы — смаковали!"…

Извините, если кого обидел.

31 августа 2007

(обратно)

История про то, что на пригреве тепло

Я полагаю, чо есть дежурные фразы, которыми должен наполняться Живой Журнал в определённые дни. Про 14.02 я и думать не хочу, а, например, 01.02 все как один должны плоско шутить о чернилах и слезах. А 31.08 — словно и не бывало, да-да, только этого мало, да-да. На худой конец — "а всё-так жаль, что кончилось лето". Тут больше поэтического разнообразия, например — "Ну вот наконец-то, дождливая осень, и кончился месяц под номером восемь". Одним словом — "дожди забренчали сонаты по клавишам мокнущих дней"… Мы одной крови, вы и я.

Я правда, больше простыми русско-татарскими словами. Проебали лето, да.

По этому поводу есть история. Я как-то написал рассказ (не суть важно про что, но герой там бежал из города и пройдя несколько дней, успокаивался. Лето кончалось, стоял жаркий сентябрь. Он ушёл от погони и спал на опушке леса — и дальше был сказано, что на пригреве тепло, но ничего ещё не кончилось, мало было дойти до этого места и тому подобное.

Потом я узнал, что корректор этого журнала очень ругалась, вычитывая мой текст. "Очень грязно, — сказала она, — и полно ошибок". Корректор была наделена великой властью, и поэтому всё исправила сама — например, "на пригреве" заменила "на солнцепёке".

Извините, если кого обидел.

31 августа 2007

(обратно)

История про поколения

Первое сентября — очень хороший день для разговоров о сентиментальности. Многие мои знакомые принялись обсуждать известный текст о поколении семидесятых, причём в превосходных тонах. Я-то похож на злобного карлу Альбериха из известной оперы, и считаю эти присяги родом групповой психотерапии. Мне, честно говоря, не очень понравился этот текст, полный подросткового пафоса и неверный ни фактически, ни эмоционально. Но к нему сразу же припали комментаторы, будто к знамени на присяге — и я, и-я-плюс-один-семьдесят-два, семьдесят-шесть… "Боже, как это верно! И я тоже! И меня запишите! Это моё поколение, мы одной крови — ты и я!".

Я-то не этой крови, и принадлежу к тем людям, что последними целиком сформировались при Советской власти.

Если честно, то я и сам баловался такими обобщениями (только в пространстве литературы — там взятки гладки), и мой опыт показывает, что они довольно сомнительны. Это не упрёк — да, если кто-то начнёт за писанину тягать в ссылку, в рудники, к тётке, в глушь, в Саратов — это ужасно нехорошо. Но всякий текст (кроме, может быть, личного дневника, сожжённого пред смертью, что редкость) рассчитан на прочтение. Я этот текст о поколениях числю не в художественной прозе, а в эссеистике, или даже в публицистике. Это такой текст-восклицание. А! Поколение! Погляди!

Ну, я, бодрый старичок, поглядел. Автор, может быть человек хороший, а текст неважный.

Но этот крик души очень полезен — он становится поводом для совершенства формулировок. Тут под рукой все логические положения, которые присутствуют в разговорах о поколениях, текстах, искусстве, etc. Сентиментальность "Праздника, который всегда с тобой" я вполне перевариваю, а ведь эти два текста построены на одних и тех же приёмах — только один числится по разряду прозы, а другой — чистой воды манифестация. Хемингуэй очень хорошо чувствовал, что мужчины после тридцати чудовищно сентиментальны и понял, какой спрос на это — и оттого испортил несколько поколений писателей. Интонация "Утирающего-Тайком-Слезу-Мужчины" оказалась очень успешным товарным продуктом второй половины XX века — ведь унылая сентиментальность в каждом из нас. Только зазевайся — выползет наружу, будто Ленор-мёртвая-девочка, и ну ныть, как Паниковский. Текст о поколениях как раз листовочного формата, прокламация — крик души, в общем.

Понятно, что жизненные и орфографические ошибки всё равно будут сделаны новыми поколениями, всякая молодость будет проёбана, а возможности упущены. Но никто не может отнять у пресловутого хармсовского читателя право на бессмертную фразу "А по-моему, ты говно". Мы говорим пока не о том самом тексте, может быть, очень милого человека, а о некотором явлении. Как говорил Бумбараш — "Я не в тебя стреляю, а во вредное нашему делу донесение".

Никто не может запретить анализ публичного крика. Если, к примеру, человек собрался кричать о белках, а кричит о воронах, путается в лесных тварях, говорит о лесном массиве: "его огромное плоское пространство, засыпанное песком", что странно. Механизм индивидуальных ценностей работает в очень узком пространстве художественного восприятия. Но есть ещё и миллионы всяких высказываний. Отчего же их не судить в терминах "верно" и "неверно". Вот один человек написал недавно историю про то, что в СССР вовсе не былопродуктового дефицита (очень похоже на поколенческие обобщения) — отчего же не измерить такую историю именно в словах "верно" и "неверно"?

Вот и возникает противоречие между формой публичного манифеста и спутаными индивидуальными ощущениями. Оно и верно — про поколение всем интересно, потому что это про тебя, дорогой читатель, а индивидуальные страдания никому не нужны (мир жесток).

Во-первых, пафос может быть неверен, как голос подростка. Актёр на сцене может ужасно фальшивить, произнося в общем-то правильные слова, взятые из текста пьесы.

Во-вторых, можно наговорить глупостей и в сути. Человек 1979 года рождения как-то не должен жаловаться "а-у-нас-не-было-кафе-мы-помним-голод". Мои погодки помнили голод в шестидесятые — покруче было. То есть, это такая попытка носить дедушкины ордена.

Вот есть мощные катаклизмы — когда кончилась война, и от твоего года осталось четыре процента, или когда ты мальчишкой работал в колхозе за палочки (что объединяет бывших колхозных мальчишек от Полтавы до Архангельска) — понимаю. Я понимаю, что есть поколение нынешних сорокалетних, которые полностью сформировались в СССР, а потом начали заниматься бизнесом. Но что объединяет всех семидесятников — не понимаю.

Тут есть два обстоятельства [я так думаю]: первое — сила события, второе — всеобщность. Да нет — война как раз фактор. Но Отечественная война — действительно фактор, потому что она затронула всех — и тех, кто "в тылу на складе с липовой грыжей подъедался" и кто "воевал и кровь проливал".

Отечественная война удовлетворяла обоим, а вот Перестройка — вовсе нет. Дело даже не в героизме, которому всегда есть место, а в том, что люди пошли розно. Одни в танках горят, другие поднимаются на компьютерах и софте, одни спиваются в деревне, другие мочат друг друга на стрелках. Да и то — кому сорокалетние ближе в виде Ходорковского, а кому это — старший брат, пришедший из Афгана без руки.

Нет, о поколениях говорить можно и нужно — социологически, если с цифрами, эмоционально, есть выверить эту поэтическую метафору. Ведь отчасти «поколение» сродни национальности — не то, что записано в паспорте, а то, как человек себя идентифицирует.

В общем — тот случай, когда "санитарная комиссия, ходя по квартирам и, увидя Калугина, нашла его антисанитарным и никуда не годным и приказала жакту выкинуть Калугина вместе с сором".

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2007

(обратно)

История про еврейский гимн под лупой, гербы и денюжки

Довольно давно, когда я ещё служил в другом месте, нам прислали чудесный справочник «Страны мира». Прелесть его состояла в том, что там было безумное количество ошибок — впрочем, мой коллега написал об этом рецензию, а Сеть сохраняет всё.

Но оказалось, что семейный подряд В.П.Бутромеев, В.С. Бутромеева, В.В.Бутромеев, Н.В.Бутромеева никуда не пропал и его «Символ власти» получила ещё не так давно премию «Книга года» Русского биографического института. Я, честно говоря, не очень впечатлён разношёрстным списком премируемых

— Премия! — хочется тявкнуть, как коту и протянуть пухлую лапу. — Кем выдана? Ну да, конечно! Мне это отделение известно! Там кому попало выдают премии! А я б, например, не выдал такому, как вы! Глянул бы только раз в книжку и моментально отказал бы!

Но это дело престижа Русского биографического института, а не моё. Потому что я просмотрел новое издание книги "Символ власти" (Там уже с гордостью сообщается о премировании). Издание второе, уточнённое и дополненное.

Сейчас я расскажу, что там внутри. Во-первых, всякая страна описывается так: версии названий на нескольких языках, флаг, герб и гимн, затем список под названием «Правители», потом органы власти, и, наконец, ордена и награды. Ну, прекрасно — к тому же много картинок, красивых и разных.

Но тут начинаются во-вторых, в-третьих и так далее.

Во-вторых, там очень странное: совершенно непонятна очерёдность стран справочнике: это какая-то новая форма местничества, нигде на страницах этого издания не объяснённая. (Я, по крайней мере, искал-искал, но не нашёл). За Россией идёт Белоруссия (с пониманием!), затем Украина, но дальше — Германия. За ними Франция и Великобритания, но за Испанией — отчего-то Византия. За Бельгией — Арабский халифат, после Арабского халифата — Монголия, за Монголией — Египет, а после него Вавилон. За Португалией — Япония, а за Японией — Дания.

Воля ваша, но это довольно причудливая геополитика, не говоря уж о словарных статьях «Конго (Браззавиль) и Конго (Киншаса) — это так залихватски в заголовках обозначаются Республика Конго и бывший Заир, а ныне Демократическая Республика Конго.

Во-вторых, перелистывая страницы справочника, утыкаешься в странные сведения — ну, например, сообщают, что в Эквадоре «Деньги: 1 сукре + 100 сентаво. До 1927 англ. соверен». Эмитирующий институт с 1927 года Центральный банк Эквадора.

Так вот, доложу я вам, был я в этом Эквадоре и платил вполне себе долларами с абсолютно американскими президентами. И всё потому, что энциклопедический справочник составлялся, печатался, премировался, исправлялся и дополнялся, а за несколько лет до этой усердной работы, этот самый эмитент, Центральный банк Эквадора, объявил, что «начиная с 10 сентября 2000 года единственным расчетным средством по всем финансовым операциям в стране становится доллар США»

Ну, поехали дальше: в-третьих, эта путаница не только в деньгах (хотя путаница в деньгах одна из самых неприятных путаниц).

Вот итальянцы. Италия в этом справочнике на особом положении — Египет там разделён на две статьи просто «Египет» и Египет (Арабская Республика Египет), а вот древний Рим вполне слился с нынешней Италией, правда после Ромула Августула там дырка вплоть до Виктора Эммануила II (1861–1878). И можно подумать, что итальянским сапогом вовсе никто в те времена не правил. (Что забавно, так это то, что так же не повезло и полякам: у них вслед за бежавшим в Лондон в 1939 Мосьицким следует сразу Квасьневский (1995–2005). Причём авторы идущему следом Леху Качиньскому пророчат (2005–2010), впрок будучи уверены в крепости здоровья и невозможности импичментов. То есть, не только сталиноподобный Берут и хрущеватый Гомулка и Герек-Брежнев правителями не являются, но и даже Лех Валенса, вполне себе выбранный президент с 1990 по 1995 отчего-то авторам не угодил).

Но вернёмся к итальянцам — к ним приложена иллюстрация «Убийство короля Умберто II Неизвестный художник. XX в.». Про неизвестных художников мы ещё поговорим, но дело в том, что через страницу в списке итальянских королей значится Умберто I (1844–1900) «…В 1900 году убит террористом-анархистом Бреши».

Сдаётся мне, что Гаэтано Бреши убил именно Умберто I, а Умберто II умер в Женеве своей смертью в 1983.

Но наступил черёд в-четвёртых. Мне как раз нравятся многочисленные иллюстрации в исторических книгах — заставки из рукописных книг, парадные портреты Средневековья, гравюры и акварели… Это очень всё хорошо, и я люблю их разглядывать даже без особого справочного рвения. Тем более моё обыкновенное невежество позволяет пропускать опечатки.

Но, позвольте! Отчего портрет Сталина (вынесенный на заднюю часть обложки, а в тексте живущий на 96-й странице подписан «Председатель Совета Министров И. В. Сталин. Неизвестный художник XX в.».

Какого хуя? (я уже начинаю горячиться). Мало-мальски начитанный человек понимает, что вся стилистика этого портрета — довоенная, Сталин в тёмном френче и никакого Совета Министров тогда быть не могло. Были Народные Комиссары, а председателем Совнаркома Сталин стал в мае 1941, портрет этот написан на два года раньше…

Впрочем, о чём это я?

Эта акварель присутствует во всех справочниках, и художник не то что не неизвестен, а вполне знаменит, а принадлежит портрет кисти Александра Михайловича Герасимова. (Умер в 1963, авторские права действуют). Называется он «И.В. Сталин делает отчетный доклад на XVIII съезде ВКП(б) о работе ЦК ВКП(б)». Написана акварель в 1939 году. Раньше точно был в Третьяковской галерее.

Но дело даже не в этом — портрет явно понравился Иосифу Виссарионовичу, тиражировался миллионами экземпляров, и даже когда спустя несколько лет доклад Сталина на этом Съезде печатался отдельным изданием, то портрет этот там присутствовал.

Сказать, что это «неизвестный художник» вроде как написать, что «Несколько медведей, ползающих по наклонному дереву в сосновом лесу». Неизвестный художник XIX в.»

Поневоле начинаешь подозревать, что все остальные «неизвестные художники», названные так в книге, не так уж неизвестны.

А.М. Герасимов. И.В. Сталин делает отчетный доклад на XVIII съезде ВКП(б) о работе ЦК ВКП(б). 1939. ГТГ

Председатель Совета Министров И. В. Сталин. Неизвестный художник XX в.

Но, продолжая тему изображений, я всё-таки отмечу, что иногда они забавны — например, американские президенты не только перечислены, но, по большей части представлены портретами и фотографиями.

Так вот, там чудесные группы — Президент США Кеннеди. Жена Президента Кеннеди Жаклин Кеннеди, любовница президента США Мерлин Монро… Президент США Клинтон, жена Президента США Хиллари Клинтон, любовница Президента США Моника Левински.

Ну и в-пятых, чтобы ещё раз не вставать: авторы решили дополнить сведения о гимнах разных стран нотами. Правильное, я считаю, начинание. Мне это бесполезно, но есть масса людей, обученных нотной грамоте. Некоторым ноты оказались положены, другим — нет. (Нормально, я же говорил о местничестве), но Израилю опять не повезло.

В той, давней книге о странах мира, его символами были Христос и Ленин, теперь гимн его изобразили в крохотном квадратике с длиной нотных линеек в 2 целых 35 сотых сантиметра. (Я измерил штангенциркулем, если кого интересует). То есть, желающие могут разглядывать в лупу, пытаясь отличить структуру печати от собственно четвертей и восьмых.

Это я всё вот к чему. Мне кажется, что тут мы имеем дело со случаем энциклопедической графомании. (Мне так не очень хочется так говорить, поскольку никого не хотел обидеть, потому что и сам я — графоман, только не вполне энциклопедический, etc.), но повторяющийся много лет эксперимент меня всё же наталкивает на эту мысль.

Но ещё удивительнее, это ложится на историю с дворцом в Царицыно. Стиль этого справочника точь-в-точь такой же, как у новопостроенного дворца. Россия от варягов до улыбающегося Путина, на помпезных полотнах теснятся Иваны, Николаи и Александры… Русская государственность во всей красе.

Очень хорошая полиграфия, прекрасная бумага, буйство красок, тысячи иллюстраций, гербы и купюры. Хороший подарок некрупному чиновнику или мелкому начальнику — но, можно ещё переплести в кожу и сафьян. (Так-то я видел, что этот внушительный том стоит 627 рублей — но это не предел)

Внутри вот только сомнительные сведения.

Но у нас такого рода подаркам в зубы-страницы не смотрят.

Впрочем, для неначальственного читателя в этой книге есть особое удовольствие: можно устраивать чемпионаты, кто больше удивительных сведений найдёт между Россией и Ямайкой.

Я ведь всё это нашёл не очень напрягаясь, довольно быстро — и не будучи специалистом-стран(н)оведом.

Бутромеев В.П., Бутромеев Владимир, Бутромеева Н.В. Символ власти: Флаги, гербы, правители и др.: Иллюстрированный энциклопедический справочник. — М.: Белый город, 2007. — 576 с. 10000 экз. ISBN: 978-5-7793-1051

Извините, если кого обидел.

03 сентября 2007

(обратно)

История про Люфтваффе

Среди присланных мне книг обнаружилась М. В. Зефиров, Д. М. Дегтев, Н. Н. Баженов. Свастика над Волгой. — М.: АСТ, АСТ Москва, Хранитель, 2007. 656 с. 3000 экз. (Неизвестные войны) ISBN 5-17-041913-9, 5-9713-4525-7, 5—9762-2434-2

Сколько бы авторы не говорили о заведомой неполноте этого издания, они немного лукавят.

Да, в основном темой книги стала воздушная война над Волгой и действия бомбардировщиков Люфтваффе в районе Горького, Куйбышева, Саратова, Сталинграда и Астрахани. Понятно, что в основу книги легли в основном не московские, а местные архивы, но при этом описи налётов дотошны, описания военной техники познавательны, а эмоции очевидцев событий даже по прошествии полувека скрыть невозможно. Но кроме бомбардировок, речь идёт о заброске шпионов и диверсантов в советский тыл: «Официально признано, что в годы войны в советском тылу работали и остались необезвреженными 389 агентурных радиостанций противника, зафиксированных радиопеленгаторной службой. Соответственно минимум около 400 агентов остались неизвестны чекистам. Большинство из них работали в крупных промышленных центрах, таких как Горький, Саратов и Куйбышев. В таких городах у шпионов было намного больше шансов уцелеть, в отличие от прифронтовой полосы, насыщенной войсками».

Это очень интересная информация, но очень странная- что это за "официальные источники" — непонятно. При этом в Сети существует текст Александра Петрушина "Розыск или сыск" ("Тюменский курьер", 24 октября 2006, № 144 (2041), рубрика "Чекистские истории")со следующим странно похожим фрагментом: "Но сейчас официально признано, что до конца войны работали и остались не обезвреженными 389 (!) агентурных радиостанций противника (по данным радиоконтрразведки, которая техническими средствами фиксировала выходы в эфир неустановленных радистов). Фактически спецслужбы третьего рейха имели 389 не контролируемых Лубянкой каналов поступления секретной информации. Что передавали эти радиостанции в Берлин? Пока не знаем. Где они могли находиться? Тоже нет ответа — только предположения. По-новому смотрятся крупные провалы чекистских резидентур на оккупированных территориях. Причиной разгрома этих агентурных сетей Лубянки и неудачных наступательных операций советских войск могли стать немецкие агенты в центральном аппарате НКВД и Генштабе Красной Армии. Затеряться и уцелеть в глубоком тылу — в Поволжье, на Урале и в Сибири — было проще, чем в прифронтовой полосе".

Либо это в раскавыченном виде цитируется один и тот же источник, либо я даже не знаю что.

Но главное в книге всё же история войны с советскими военными заводами и война за кавказскую нефть: бомбёжки судов на Волге и железнодорожных составов транспортировавших нефть вдоль реки.

Но я не об этом.

Между делом авторы задают риторический вопрос, на который сами же и отвечают: «Могли ли немецкие бомбардировщики бомбить заводы за Уралом?». Отвечают вот как (это я, впрочем слышал давно, но кому-то может быть интересно)

Во-первых, «фирма «Мессершмитт» с начала 1941 г. вела работы над четырехмоторным самолетом Ме-264. По своим тактико-техническим данным эта машина должна была превзойти все английские и американские бомбардировщики, в т. ч. и В-17 «Летающая Крепость». При бомбовой нагрузке в пять тонн самолет мог находиться в воздухе до 45 часов и имел эффективный радиус действия примерно семь тысяч километров. Таким образом, в случая поступления на вооружение Люфтваффе Ме-264 мог быть использован для налетов не только на Урал, но и на Новосибирск, Иркутск и Читу. На Западе в его радиус действия попадали американские Нью-Йорк, Вашингтон и даже Чикаго, т. е. основные центры американской промышленности. Первый опытный экземпляр бомбардировщика был построен в конце 1942 г., однако в дальнейшем из-за нехватки ресурсов и отсутствия интереса у командования Люфтваффе работы по нему были свернуты».

Во-вторых, «фактически же новые бомбардировщики Do-217 и Не-177 имели техническую возможность осуществить налет на Урал. Расстояние от аэродрома Сешинская в Брянской области до Свердловска и Нижнего Тагила составляло около 1750 км. От аэродрома Тацинская до Челябинска нужно было пролететь и того меньше — полторы тысячи километров, Однако «Дорнье» немцы предпочитали использовать против Великобритании, а новый «Хейнкель» в 1942 г. еще страдал многочисленными «детскими болезнями», из-за которых не мог быть использован в столь масштабных операциях.

Но самое интересное, что и уже имевшиеся самолеты Не-111 вполне могли поразить уральские заводы! Хотя максимальный эффективный радиус действия бомбардировщика составлял около 1000 км, его можно было значительно увеличить путем подвески дополнительных топливных баков. 21 января 1942 г. в 08.00 по берлинскому времени с ливийского аэродрома взлетел «Хейнкель-111» лейтенанта Франца Бонскакка, имевший на борту пять тонн бензина. Пролетев над всей Сахарой, он в 14.30 сбросил бомбы на город Форт Лами, расположенный южнее озера Чад, во Французской Центральной Африке. Расстояние до цели составило около 2500 км! В результате налета был и уничтожены все запасы нефти, 400 т авиабензина и 10 самолетов. На обратном пути «Хейнкелю» не удалось дотянуть до своего аэродрома, и он совершил вынужденную посадку в Ливийской пустыне. Этот факт доказывает, что если уж удалось на двухмоторном бомбардировщике поразить цель на расстоянии 2500 км, то долететь до Урала и вернуться обратно опытным экипажам Не-111 не составило бы большого труда.

Кроме того, для бомбардировки Свердловска и Челябинска можно было использовать четырехмоторные самолеты FW-200 и Ju-290, обладавшие радиусом действия свыше 2000 км. Учитывая же полное отсутствие противовоздушной обороны восточнее Волги, становится понятно, что даже налет небольшими силами (15–20 машин) мог принести полный успех. Как показывает опыт с заводами Поволжья, даже несколько удачных попаданий в уязвимые места могли значительно сократить уровень производства на неопределённый срок. Тем более что в распоряжении немцев были подробные аэрофотоснимки Перми, Ижевска, Уфы и др. городов, сделанные экипажами дальних разведчиков. Но и Урал не являлся пределом возможностей. Учитывая пример лейтенанта Бонскакка, в радиус действия Люфтваффе попадал даже Омск!».

Авторы, как они считают нужным, отвечают на вопрос "Могли или не могли, и если могли, то как?" и вовсе не настаивают на том, что бомбить Урал для немцев было делом плёвым. (История Второй Мировой войны знает бомбардировочные рейды из политических соображений — на Берлин советскими ВВС, и на Токио — американскими). Дело в том, споря или частично соглашаясь с тем, что технические возможности таких акций у Люфтваффе были, понять насколько эффективна были бы такие операции.

С политической точки зрения — эффективна, а вот как с военной? Достаточен эффект или мал по сравнению с затратами и отвлечёнными ресурсами? Понятно, что фактический результат может быть разным — положить на бок всю металлургическую промышленность — это одно, а её остановить, или затормозить её работу на месяц-два (что может сказаться невероятным образом на всей экономике) — другое. Но это тема сложна и эмоциональна — предмет, даже не для кандидатской, а для докторской.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2007

(обратно)

История про радио

Позвонили с радио. Я, разумеется, спал, и честно сказал, что просыпаться не буду, а расскажу им что-нибудь так. Мне отвечали, что лучше проснуться — и мы так долго препирались, что под конец оказалось, что я уже всё им рассказал. Мы разъединились, и тут я понял, теперь-то проснулся.

Окружающее показалось гнусным, глаза резало. К тому же я опух.

Нет, мир всё-таки гуманен. Вот когда будут звонить из телевизора с просьбой сказать пару слов в веб-камеру, то я точно перевернусь на другой бок.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2007

(обратно)

История про сны на природе

Заснул на берегу речки Воронки, рассуждая о вещем и сущем. Бежали мимо муравьи — один, не в меру любознательный, подумал и укусил меня за палец. Озадачился и побежал дальше. Прилетел жук-говноед, но убрался вон до поры, до времени.

Несколько раз просыпался, ворочаясь в высокой траве как зверь. На пригреве было тепло — это струился запоздалый жар проебанного лета.

Затем я пошел на взгорок, и воздел руки с коммуникатором вверх, чтобы он поймал Сеть. Так, подпрыгивая и ловя электромагнитные волны, поклоняясь Сети, как поклонялись Солнцу индейцы, отправил я вам это сообщение.

Извините, если кого обидел.

06 сентября 2007

(обратно)

История про невежд

Босой, босой — если кого это интересует.

Извините, если кого обидел.

06 сентября 2007

(обратно)

История про быстролетящее время

Вчера, ещё только свернув с дороги к имению, я заприметил знакомую бабу. Она много лет назад служила там экскурсоводом и, было, учила меня, барчука, разным штукам в овсах.

Нынче она получила вольную, а муж разбогател на откупах. Двое детей держались за подол.

Я не преминул посетовать на то, как летят годы.

— Да и ты, барин подурнел, — отвечала она, посуровев.

Извините, если кого обидел.

07 сентября 2007

(обратно)

История про утро писателя

С утра вышел на покос — как и положено, сперва разулся и прогулялся по родной мураве.

Но время приготовлений ушло — я помолился и пошел посолонь.

Природа теряла последние остатки солнечного тепла.

Простое, вековое русское занятие было в радость. Труд был сладок и приятен — коса-литовка пела, в голове рождались новые замыслы.

Самые удачные строчки за мной записывал Прохор, приставленный ко мне молодым графом.

Гроза набухала над лугом, пахло горьким запахом трав и соцветий, а так же радостным потом крестьянского труда.

За рощицей сели, притомившись, старики-писатели. Дым самосада стелился над полем, распугивая вялых комаров-карамор. Дело у писателей не ладилось — сказывались и немочь и вчерашняя гульба в имении. Пляски с девками не пошли им в прок, и балалаечный звон, казалось, до сих пор стоял у них в ушах. Прохор смотрел на них с крестьянским презрением, а я с жалостью.

Раньше прочих я скосил свой край, но не остановился: ведь приближался курьерский поезд.

Сотня глаз смотрела на меня из окон, полсотни носов сплющились о стекла. Вся русская литература стояла за мной и невозможно было было посрамить ее дурной работой. Пронёсся поезд — молчали жёлтые и синие вагоны, в зелёных плакали от радости и пели.

Прохор у меня за спиной делал озорные знаки проезжающим соглядатаям. Я цыкнул на него между взмахами и он, скорчив постную рожу, подал мне вышитый рушник.

Я остановился и обтер лоб.

Печальный немец Карл Иванович привез мне на сивом мерине крынку с молоком и добрую краюху хлеба. Прочим писателям пришлось докашивать свой удел перед электричками. Да и то: приехал бы какой постмодернист с сенокосилкой — и вовсе погнали бы его в тычки.

День клонился к закату, я усталый, но довольный, под раскаты приближающегося грома, вернулся в имение. Да и то сказать, шел так быстро, что бедный Прохор еле поспевал за мной, неся подмышкой кипу исписанной бумаги.

Извините, если кого обидел.

09 сентября 2007

(обратно)

История про крепостных музыкантов

Сегодня мы поехали в гости к дядюшке графа. Он зазвал нас на концерт своего крепостного квартета.

Когда я вместе с прочими писателями подъехал, то дворня уже помогала музыкантам тащить инструменты. Так на стульях перед барским домом появились боян, две обычные балалайки, а так же, рядом, воткнули жалом в землю страшную и облупленную контрабас-балалайку.

Когда первый мелодичный звук пронесся над остывающей землей и растворился в кисельном тумане, мы побросали стаканы и вышли на веранду.

Только один старый писатель Фирсов, что вечно на всё и всех дулся, сказал что ему милее унылый напев зурны. Он отказался слушать балалайку и ушел в поля ловить пауков и скорпионов.

Музыканты были похожи на чертей. Особенно один горбоносый балалаечник, что со зверским лицом щипал свой инструмент.

— Ай, наяривай! — крикнул дядюшка, и все пустилось в пляс.

Тут уж и мне было не устоять. Я сноровисто вынул из китайской вазы розу, и, зажав в зубах, повел в танце свояченицу графа.

Прелесть что это был за танец! Столько в нем было русской души… Право, почти столько же, сколько в расписной матрешке, мистическом прихвате русских колдунов и ворожей.

Чудо что это был за танец, прямо хоть святых выноси.

Нам уже переменили три розы, а я еще был полон сил. Впрочем, все давно притомились, и мои конфиденты велели закладывать.

Я, однако, решил остаться у дядюшки — с тем, чтобы назавтра сходить на вальдшепов.

Впрочем, старого писателя Фирсова там просто забыли.

Извините, если кого обидел.

09 сентября 2007

(обратно)

История про паломничество

Поехал в Пустынь. (Я езжу туда ежегодно, чтобы очистить душу и помыслы).

Ехали долго, в дороге постились и читали молитвы. И вот, наконец, престарелый лодочник перевез меня под стены монастыря. Солнце на миг заиграло на стенах, вспыхнули золотом и серебром купола.

Я задумался о России — коротко и тревожно. Там, за стеной, молилась о моем народе монашеская братия, а я трудился в миру.

Таково было мое послушание, и только на Страшном суде станет ясно, кто более преуспел в деле духовного окормления. Ко мне вышел настоятель. Я знал отца Януария лет двадцать — еще с университетских времен.

Мы прошли в трапезную, где нам подали стерляжью уху, кулебяку и лохань малосольных огурцов. Суровый монах, которого я помнил ещё по прежним приездам, вынес запотевший графинчик.

Заговорили о высоком.

— Знаешь ли ты, — спросил меня мой прежний товарищ по пирушкам, а ныне святой отец, — каковы три идеальных общежития?

Я вспомнил наше студенческое братство, но отец Януарий только погрозил мне пальцем:

— Это рай до грехопадения, первые общины апостольских времен и…

Тут он остановился, будто давая мне шанс показать всем известную образованность.

— Ноев ковчег? — продолжил я, все же ироническим тоном, чтобы если что, превратить ответ в шутку.

Отец Януарий скривился:

— Сто лет звал Ной людей, а пришли одни скоты.

Я восхитился его мудрости и решил записать эту фразу, чтобы потом выдать за свою, а он продолжил:

— Нет, это наша Пустынь времен первых старцев

После этого отец Януарий подарил мне несколько душеполезных книг, зная о том, что я собираюсь проездится по России и теперь у меня будет изрядно времени для чтения в дороге.

Извините, если кого обидел.

10 сентября 2007

(обратно)

История про охоту

Чтобы развеяться, я отправился на охоту. Был прекрасный день, что случаются только тогда в начале осени, когда погода установилась ненадолго, и вот-вот ясное небо затянется тучами, робкий румянец зари сменится пожаром, раскалённое солнце исчезнет на неделю, а зарядившие дожди отравят целую неделю своей свинцовой мерзостью.

Сперва я охотился за тетеревами, затем за вальдшнепами, потом за куропатками, вслед за этим — на гусей, ну а после на рябчиков. За это утро я набил довольно много дичи (не считая дроздов), и вот решил вернуться домой, в имение к молодому графу.

Но скоро, вместо ожиданной знакомой равнины с дубовым леском направо и ржавым колхозным трактором в отдалении, увидал совершенно другие, мне не известные места. У ног моих тянулась узкая долина; прямо, напротив, крутой стеной возвышался частый осинник. Ночь приближалась и росла, и наваливалась как на какой-то ненавидимый кем-то город. Скоро я увидел свет в отдалении, а приблизившись, увидал костер, у которого сидело несколько хамоватых деревенских подростков.

По своему обыкновению они показали мне ножи, но я передернул затвор и они радостно уступили мне место у огня и пару печеных картофелин. Я не стал признаваться пацанам, что заблудился, а как ни в чём не бывало вступил в разговор, чтобы быть ближе к своему народу. Народ внимал мне, да и сам делился печалями — всего подростков оказалось пятеро: Федян, Павло, Толян, Костян и Вован. Заговорили о работе (несколько подростков работали на фабрике у чеченца Мурата, другие промышляли по мелочи), затем разговор перешёл на вампиров, угнавших старый грузовик аварийной службы.

— Это ещё что, — сказал Павло, и рассказал про Гаврилу, слободского плотника, что женился на француженке, которая его научила таким кунштюкам, что после развода он так и не мог обрести счастье, и повесился на осине.

— С нами крестная сила! — шепнул Толян.

— Да ничего страшного, — отвечал Вован. — Вот Ермил-почтальон у Мурада-барина как-то украл барана. Такого ужаса, что случился с Ермилом после, я и вовсе не припомню. Страшнее старого графа, что приходил на родительскую субботу.

Старого графа и вправду видели здесь — он шёл босой, похожий на старика с плаката «Помоги голодающим Поволжья», и проповедовал крестьянам не бросать общинно-колхозную землю, искал разрыв-траву, да жаловался, что могила давит, хоть и нет на ней креста.

Но пиво сморило подростков, а меня — усталость. Очнувшись, я почувствовал, как свежая струя пробежала по моему лицу. Утро зачиналось, забелелось на востоке. Деревенские спали как убитые вокруг тлеющего костра; один лишь Вован приподнялся до половины и пристально поглядел на меня, но я показал ему кулак и отправился восвояси.

Мне не терпелось записать это всё в свой мескалиновый дневник, да и убитые птицы в моём ягдташе начинали подванивать.

Извините, если кого обидел.

11 сентября 2007

(обратно)

История про отъезд

Наутро я покидал имение.

Зарядил дождь, и у меня приключилась мужская мигрень. К тому же чертовка-ключница до крови расцарапала мне спину. В прошлые времена русского викторианства крестьяне такого себе не позволяли.

Крестьяне вышли меня провожать и мычали что-то неразборчивое, ломая шапки. Прохор грузил в подводу банки с огурцами.

Я думал о том, как мы будем жить — я и Россия. Как мы проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других не зная покоя, а когда наступит наш час, я покорно уйду и уже оттуда увижу, хороши ли будут те розы, что моя страна положит мне в гроб.

Но мы вместе страдали, мы плакали, нам было горько, и оттого Бог сжалится над нами, и мы увидим жизнь светлую, прекрасную, гламурную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем. Верьте!..

Я почувствовал, что уже не бормочу, а говорю в полный голос, и крестьяне, услышав мои слова, упали на колени.

Отринув прошлое, я стукнул возницу в спину тростью и крикнул на прощание:

— Мы отдохнем!

Извините, если кого обидел.

11 сентября 2007

(обратно)

История про следы наших выступлений

Я всё-таки вернусь к чудесной книжке «Символ власти», которую продолжил разглядывать, вернувшись из Ясной поляны.

Это именно там акварель Герасимова «И. В. Сталин выступает на XVII съезде ВКП(б)» превратилась в рисунок «Председатель Совета Министров СССР И. В. Сталин. Неизвестный художник XX век».

Остряки поставили меня на место:

— Ты чё!? Это, поди копия сделанная неизвестным художником для сельского клуба. Ручки чистенькие, как у чувака со справкой честно покупателя на угнанной машине.

При этом у меня состоялся примечательный диалог с коллегой авторов, наверняка весьма достойным человеком, как я полагаю (дело не в самом диалоге, а в том, что в его ходе я понял, что эта книга — идеальный предмет для викторин). Даже нет, для стимуляции логического мышления и прочей дедукции.

Вот (я клянусь, что наугад!) раскрываем в этой книге статью об Великобритании и видим ворох изображений королевы Виктории, среди которой есть её портрет кисти неизвестного художника (впрочем там все неизвестные художники — за исключением портрета Victoria and her mother in 1834 (litho) который в книге помечен просто «гравюра»).

Ну так вот вам для сравнения портреты:

Queen Victoria by Angeli, 1875 — с сайта QUEEN VICTORIA: IMAGES OF HER WORLD

Queen Victoria

by Lady Julia Abercromby, after Heinrich von Angeli

watercolour, 1883 (1875)

С Генриха фон Ангели (Heinrich von Angeli (1840–1925)) писали много копий (он вообще довольно знаменит) — большая часть их поименована. Сами понимаете, дело, конечно, не в том, что ткнуть авторов словаря носом в то, как надо писать подписи, что хорошо бы писать (если уж хуй знает где подобрали файл, то можно написать «копия неизвестного художника с картины…» и т. д). Решили сделать дурной справочник — тут уж ничего не поможет.

Но это удивительное подспорье для игры в угадайку, которое способствует нашему с вами самообразованию. Например, мы (приложив совсем немного узнали, кто автор портрета-исходника, а теперь можем узнать, через какое плечо на самом деле носили орденскую ленту — и отчего в изображении инверсия? Я ведь человек простой — смотрю в бутромеевскую книгу и вижу, что рядом два портрета (Ну, оба неизвестные художники написали, разумеется. На одном у королевы Виктории синяя лента через левое плечо, а на другом — через правое. Чё за дела? Где правда? И т. д. Или вот представьте себе угадайку по альбому с абсолютно правдивыми и честными подписями: «"Чёрная геометрическая фигура" Неизвестный художник XX век.», «"Мохнатые существа в лесу, на наклонной сосне" Неизвестный художник XIX век.», «"Девочка с лежащими перед ней на столе круглыми плодами" Неизвестный художник, XIX век.», «"Женщина, держащая странного зверька, кролика или горностая", Неизвестный художник XV век».

Ну и дальше — гугление на скорость.

Извините, если кого обидел.

12 сентября 2007

(обратно)

История про миномётчика

Золотов П. Записки миномётчика. Боевой путь советского офицера. 1942–1945. — М.: Центрполиграф, 2007. — 255 с. (На линии фронта. Правда о войне). 6000 экз. ISBN 978-5-9524-3106-5

Открытием последних недель для меня стала мемуарная книга Павла Васильевича Золотова. Он прожил долгую (по меркам XX века) жизнь, и особенно долгую для его поколения — он родился в 1914 году.

Служил в Красной армии до войны, был учителем физики на Вологодчине, во время войны попал сначала в пехотное училище, а затем в миномётный полк.

Войну закончил начальником топографической службы этого полка, а через две недели арестовали и получил Павел Васильевич свои восемь лет за то, по сути, что напился и ругал Советскую власть. Судьба, по событиям вполне солженицынская — с той только разницей, что реабилитировали Золотова посмертно, в 1989 году.

Так вот, в 1979 Золотов написал книгу, в которой за пределами описания остаётся его послевоенная и, по большей части довоенная жизнь, а две с половиной сотни страниц — про три года войны. Что очень важно, так это то, что его воспоминания нередактированы — это настоящая речь человека из народа, получившего своё образование благодаря упорному труду, образование своё ценящего, и очень серьёзно относящегося ко всему, что он в жизни делает.

При этом характер у него непростой, можно сказать — сварливый. Причём с самого начала, когда подходит к нему старшина, а тот его посылает подальше: «Я подчиняюсь старшине, если он ведёт себя, как положено старшине по уставу». Или на офицерских курсах «Преподаватель, излагая принцип действия автомата, допустил принципиальную ошибку: «Затвор запирается рабочей пружиной». С места я громко сказал:

— Это неверно, пятикилограммовая пружина не может сдержать давление газов в тысячу килограммов.

Он:

— Лейтенант, тебе не положено учить старших по званию.

На что я выкрикнул:

— Истина не зависит от звания!

Он демонстративно громко повторил:

— Затвор запирается рабочей пружиной.

Я не стерпел, выскочил к доске, схватил мел, быстро нарисовал схему и начал доказывать с расчётами, какая сила действует на пулю и затвор, какое получает ускорение пуля и т. д. Объяснял основательно, как в школе… Послышались голоса с места:

— Правильно, понятно. Вот так краснопёрый! (Золотов закончил пехотное училище и носил красные петлицы).

А капитан покраснел и всё своё:

— Учить меня вздумал? Я кандидат физико-математических нук.

Я уже с места:

— Это для вас ещё позорнее». Всё кончается хорошо — героя самого назначают преподавателем. Но как Золотов не сел раньше — мне совершенно непонятно. Но ведь посадишь, а кто воевать будет?

Ценность мемуаров Золотова в том, что они про работу — Золотов пишет о войне, как крестьянин рассказывал бы о своей работе: с обилием подробностей и, что очень важно без чувства собственного героизма. Потому как грудью на амбразуру — это только в газете, а война состоит из логистики, разведки, питания и связи — тысяч мелких дел, которые никому не интересны.

И тут есть ещё одно обстоятельство — чем дальше Отечественная война удаляется в сферу преданий, тем чаще люди делятся на два лагеря — одни бормочут в оправдание своих мифов «трупами завалили, а потом всю Европу изнасиловали», а другие бренчат победами как погремушками и считают, что союзники только мешали, а безошибочный гений… Ну, дальше понятно.

Золотов — как раз та необходимая середина. Он хмуро поносит неповоротливую машину управления, но не занимается психотерапевтическим выговариванием в духе «во всём виновата власть (азиатчина, etc)». Примерно такое же впечатление произвели на меня когда-то воспоминания Слуцкого — но тот был поэт, говорил вещи точные в смысле метафор, обобщал на уровне стран и эпох, а Золотов всё нудит: «В данном случае следовало послать три взвода автоматчиков с трех сторон. И если там была бы одна батарея противника, то ее легко можно было взять без потерь. С двух сторон к усадьбе близко подходил лес. Если бы и была пехота, то легко можно было установить, сколько ее и сколько артиллерии, и тогда принять решение и направить танки с той стороны, с которой нет пушек. У немцев в то время очень мало было артиллерии, да и пехоты не много.

Если бы у противника было столько артиллерии, как мы имели в этой усадьбе, то следовало оставить засады кругом усадьбы, а основным силам пройти по другой дороге или вызвать штурмовиков и уничтожить все артиллерийские батареи. Короче говоря, умный генерал нашел бы много решений и не погубил бы своих солдат. Но для этого нужно думать и не спешить; а нашим генералам…». Ну, а дальше, понятно, нелицеприятное о генералах.

При этом мне нравится в воспоминателе то, что он точь-в-точь как Брюс Уиллис в известном фильме, считает что всякое оружие имеет свою инструкцию и свой смысл —

В общем, умер он в 1989 году, 29 ноября. Мир его праху.

Извините, если кого обидел.

12 сентября 2007

(обратно)

История про интересную книжку, которая могла быть очень хорошей

Спириденков В. Лесные солдаты. Партизанская война на Северо-Западе СССР. 1941–1944. — М.: Центрполиграф, 2007. — 335 с. (На линии фронта. Правда о войне). 6000 экз. ISBN 978-5-9524-3009-9

Есть такая сейчас забытая, но хорошая и горькая книга «Операция «С новым годом!», которую написал Юрий Герман. Потом его сын снял по ней знаменитый фильм «Проверка на дорогах», но в этом, тоже очень хорошем фильме, от книги осталось мало. Действие там происходит на Северо-Западе, в партизанских местах Псковской области. А партизанская война там была своя, особая — непохожая на белорусскую и украинскую. Название фильма, если кто не помнит, происходило от способа проверки перебежчиков.

И вот следы этого романа обнаруживаются в интересной книге «Лесные солдаты»: «Партизанам порой помогали немецкие солдаты — одни из своих антифашистских убеждений, а другие — чтобы, оказавшись в плену, спасти свою собственную жизнь. Их главная задача состояла в том, чтобы, выходя в немецкой форме на шоссе, останавливать немецкие машины, на которые нападали лежавшие в засаде партизаны». Но я сразу же волью бочку дёгтя в рассказ. Эта цитата взята из того места, где автор книги, в свою очередь цитирует отчёт гестапо от 31.07.1942 года. В соседних абзацах партизаны называются, понятно, бандитами, а тут налицо сбой в риторике. Более того, у меня есть стойкое ощущение, что это пересказ чего-то своими словами, попавший внутрь цитируемого документа. И ещё более того, нигде в этой безусловно ценной книге цитаты не снабжены адресующими сносками. Нет, в конце есть список использованной литературы, похожий на братскую могилу — но и к нему масса вопросов: вот, например «Хавемаманн В. Внимание, партизаны. (Борьба в тылу Восточного фронта), Ганновер, 1953». Это что, в Ганновере на русском языке, что ли вышло?

Если человек, поименованный военным историком, пишет хорошую книгу, то вовсе не надо её портить гибелью справочного аппарата. Никакого оправдания популяризацией этому нет.

Надо сделать отступление: бывают разные ссылки на более или менее авторитетные источники, и важно всё — и время публикации, и место, и источник. Большая часть читателей никогда не полезет в Подольский архив, аббревиатура ГАРФ навсегда останется для неё загадкой, и не то, что все эти «ГАРФ, ф. 9179, оп. 71, д. 154, л. 16 (оборотная сторона)», но и прочие сноски останутся для неё филькиной грамотой. Но это не повод экономить на этих буковках.

При этом в книге Спириденкова очень много чрезвычайно интересных фактов, цитат — но откуда они?! Вот в приложениях даны перечень партизанских формирований и подпольных групп, действовавших на территории Себежского района Псковской области и подробная роспись их боевой деятельности, вплоть до отдельных боёв: «В ночь с 31 декабря 1942 г. На 1 января 1943 г. Операция «Новогодний подарок»: обстрел в течение 30 минут из артиллерийских орудий немецких объектов городе Себеж. Из пушки обстреляна железнодорожная станция Себеж, подожжены вагоны и постройки.Немцам сорвано празднование Нового года: они до утра просидели в окопах, ожидая штурма города. В ходе проведения операции разгромлены 2 гарнизона, убито около 150 немцев и полицейских, уничтожено 4 моста, пущено под откос 3 эшелона (Освейская бригада И.К. Захарова, 4-я бригада В.М. Лисовского, отряд им. Сергея бригады «За Советскую Белоруссию)». Это, кстати, не то, про что писал Юрий Герман, но всё же — откуда дровишки? Кто составил?

Это всё чрезвычайно досадно. Есть и иная претензия — иногда автор сбивается с отстранённого документального тона на некоторый ненужный, по-моему, пафос: «Немцы жгли, вешали и выдирали всё живое. Руины захваченных ими пространств зарастали бурьяном и крапивой. Расстегнув до пупа мундиры и засучив рукава, они шагали на восток, упоённо распевая частушки, сложенные на русском языке, чтобы эти скоты русские ещё больше осознали своё унижение». Что за расстёгнутые мундиры? Что за частушки? Эренбург какой-то.

Я ненависть к немецко-фашистским захватчикам вполне разделяю, я тоже за Красную Армию, да вот беда: спокойный тон действует на читателя (если говорить о публицистической стороне) куда сильнее. Ведь автор очень достойно говорит и об оборотной стороне партизанского движения — о «диких» партизанах, то есть просто бандитах, и о реквизициях и о насилии над местными жителями, которое было, разумеется, не только со стороны оккупантов. Точно так же без ажитации пишется о том, что партизанские бригады создавались не на пустом месте, а вокруг опергрупп НКВД, и функционировали соответственно. Всё непросто — и тиф в партизанских лагерях, и апокалиптические картины стай волков, разжиревших на трупном мясе и загоняющих часовых на деревья. И вот даже это: «После разгрома зимой 1943 года немецко-полицейского гарнизона в одной из деревень Долосчанского сельсовета была захвачена в плен большая группа немецких солдат и полицейских. Немцев партизаны расстреляли. После этого на трофейных санях с запряженными в них лошадьми были сколочены П-образные виселицы, на которых пленные полицейские были повешены. Лошадям под хвостами партизаны намазали горчицей. Бешено мчащийся обоз с повешенными мертвецами, в рот которых были засунуты их отрезанные половые органы, ворвался в поселок Идрица. После этого страшного террористического акта желающих добровольно вступить в полицию уже не было, а служившие там начали дезертировать или проситься в партизанские отряды». А вы что хотели? Война вообще дело страшноватое, а уж война партизанская, звериная война без правил — тем более. Она до сих пор известна нам мало — и поэтому книга перед нами полезная.

Но всё же не совершенная.

Извините, если кого обидел.

13 сентября 2007

(обратно)

История про Шакала или что угодно

Кредов С. Тринадцатая ночь. — М.: Орбита-М, 2007. — 192 с. 1000 экз. ISBN: 5-85210-246-6

Заготовка этого текста вполне приличная — книга могла бы быть успешной, и сериал можно было бы снять (Это, кстати, очень важно — кроме шуток). Но обработку я нахожу негодной. А ведь зачин хороший — пять сюжетных линий, пять персонажей: бравый милиционер, из тех, что берут в меру (это сразу импонирует читателю), красавица-журналистка из президентского пула, Президент России, его приятель бизнесмен и чеченец-шахид. Мир романа живёт на двух черепахах — теме двойников (Это нам известно со времён «Принца и нищего») и саспенсе («Время, время, ребята не успеем!» — смотри Фредерика Форсайта «День Шакала»). Натурально, Президент едет в Беслан на годовщину теракта, где на него готовится покушение. Оттого вместо него летит друг-двойник. Но теперь уже настоящего Президента вместо бизнесмена-двойника украли рэкетиры высокого полёта. Действие разворачивается стремительно, и меньше чем через двести страниц happy end стучит читателя по ушам. Такие темы в своё время откатывал Роман Арбитман — но у него был гротеск, над Москвой летали ракеты, в Министерстве культуры была засекреченная прачечная с телефоном, а сумасшедший скульптор с грузинской фамилией ваял взрывающихся Георгиев-Победоносцев. Одним словом, там был гротеск, а здесь — всё серьёзно. Есть, правда, путаница с одноимённым старым романом Алана Гордона (где речь шла об убийстве в Илирии герцога Орсино и прочих перепевах Шекспира) и с «Тринадцатой сказкой» Сеттерфилд, у которой сейчас эффективная реклама, но эта «Тринадцатая ночь» — вполне самостоятельный текст. Читается быстро, не заснёшь.

Вопрос в том, для чего пишется современный роман-боевик. Ну, во-первых, это товарная продукция — не стихи, одним словом. Боевик востребован у издателя, может быть экранизирован, etc. Это нормальная коммерческая продукция.

Во-вторых, боевик, а особенно политический, тот, где действуют современные политические персонажи, пусть даже и с изменёнными фамилиями — востребован у читателя. Особенно, если он не из разряда «о прошлом», а из серии «это случится в среду на этой неделе». Даже если быт знаменитостей приблизителен, это всё равно интересно.

В-третьих, это тот театр, в котором можно заставить персонажей говорить авторское наболевшее — при этом дистанцируясь от них. Ещё у Юлиана Семёнова милицейские полковники нет-нет, а произносили речи о необходимости хозрасчёта и кооперативных столовых. Автор, впрочем, долго и честно пишет на первой странице «Эта книга написана потому, что автора захватили события, о которых он решил рассказать. Другого объяснения у него нет». Но такие реверансы совершенно напрасны — есть вещи, которые не нужно проговаривать вслух. Лучше намекнуть — кстати, есть в этом романе эпизод, в котором молодой журналистке предлагают сократить материал какого-то колумниста, чтобы вставить в полосу её статью. Она читает чужой материал и достигает нравственного просветления. «Боже, — думает она, — как дурно я пишу по сравнению с этим». Беда только в том, что колонка приведена в тексте полностью — и она, Бог свидетель, жуткая пошлятина.

Но главные проблемы этого (как и многих «русских-дней-шакала») другие: это фактографическая проблема — как-то всё невероятно. Откуда берётся в самолёте президентского пула непонятный чеченец? Ну, хотела второстепенная журналистка за него замуж, ну взяла оператором, да как он с бомбой к президенту подлез? Оно конечно, у нас и Руст пролетает иногда, но как-то всё же натянуто. Или вот Президент с брезгливостью понимает, что главный чекист деньги пиздит. И так этим обескуражен, что мама не горюй. Между тем, нашему читателю ужасно было бы интересно узнать — что там в президентском самолёте,что тайного и как там в том мире, про который Колесников целую книжку написал. Вакуум информации есть, а заполнения (пусть даже вымышленными историями про личную жизнь лабрадоров и судьбу дочерей) нет, да и сам этот роман маленький. А ведь для успешного плавания в массовой литературе роман должен быть в два раза толще. Это просто специфика чтения такая.

Есть и эмоциональная проблема — любовная линия там присутствует, но какая-то сверху сбоку назначенная. Нет, понравился мент журналистке — мы с пониманием. Да только любовь у них выскочила в последнем абзаце — куцая и недоделанная. И это, к тому же, ужасные сопли: «Впервые за последние двое суток Оксана чувствовала в себе умиротворение. В ней просыпалась надежда на то, что шок, пережитый ею, постепенно пройдет. Ей захотелось прижаться к подполковнику. И написать что-нибудь хорошее. О любви». Это всё из разряда «Он обнял её всю, его губы были везде» и прочих концовок любовных романов-лавбургеров.

Но главная опасность — это искушение написать пародию на Юлию Латынину: «Если бы Перетолчин входил в близкое окружение Боровского, он, скорее всего, разделил бы его участь. Как минимум уже не был бы главой «СеверОйла». А как максимум… да мало ли что. Однако Григорий Захарович находился с опальным олигархом в очень непростых отношениях, о чем прекрасно знали и в правительстве, и в администрации президента России.

Олигарх Боровский — он ведь кто с точки зрения профессиональных нефтяников? Выскочка, сумевший в суматохе 1990-х прибрать к рукам сказочно богатые активы. А Перетолчин создал «СеверОйл». Когда-то молодым геологом он приехал в Западную Сибирь осваивать Северные месторождения. Годами жил в палатках, вагончиках, кормил комаров, как принято выражаться, хотя комары в тех краях отнюдь не самые страшные кровососы. Но зато, как только скважины Северного стали давать нефть, Перетолчин резко пошел в гору. Его назначили главным геологом, а вскоре и генеральным директором добывающего предприятия, которое тогда называлось иначе, без всяких иностранных «ойлов».

Он считался выдвиженцем известного советского министра Мальцева. При Мальцеве энергичные люди делали стремительные карьеры в отрасли. Перетолчин стал нефтяным генералом в неполные тридцать»… То есть, это тот случай, когда герои то и дело произносят речи о политики и экономике, но видно, что они как бы авторские заметки, его, автора, выговаривание.

Я к чему это всё говорю — больно похож этот текст на полигон: в нём поставлены все задачи российского варианта «Дня Шакала», есть все заделы — и реализованы все неудачные ходы.

Извините, если кого обидел.

13 сентября 2007

(обратно)

История про книжки

Что-то надоело мне про книжки писать. Дождь, опять же, за окном, затоплю камин, хорошо бы собаку купить. Вон, фантасты, как птицы потянулись в тёплые края. Там они танцуют голые, и дамы в соболях. Там…

Там один другому сломал палец — вот это я понимаю, жизнь. Как на картине художника Ярошенко.

Извините, если кого обидел.

14 сентября 2007

(обратно)

История про Исторический музей

Ходил вдоль стен Кремля, там бьют барабаны и шагают взрывные шотландцы. Признаться, золото меня не впечатлило — кроме медали Санкт-Петербургского общества охотников конского зимнего бега (1872). Впрочем, смотрел на звезду и цепь Барятинского и впервые вблизи увидел олимпийскую (удивила гладкостью) и Ломоносовскую медали.

Надо, меж тем, пока фантасты жрут на харьковском банкете, узнать, что такое и зачем дробницы. (Узнал)

Выставка железных дорог меня, признаюсь, не впечатлила. Впрочем, там висит китель Кагановича, а это искупает всё.

Есть там трубка академика Обручева — маленькая, обломанная. Надо фантастам так и говорить: я трубку академика Обручева видел, а вы кто? То-то!

Остальное напоминает магазин с выставленными в витрине наборами гэдеэровских (Кстати, как лучше писать это слово?) железных дорог — есть даже модель пломбированного вагона величиной с авторучку.

Но китель Кагановича — вот это дело.

Извините, если кого обидел.

15 сентября 2007

(обратно)

История про комментарии

Обнаружил (Ещё в Ясной Поляне) что не могу коментировать посты в Живом Журнале с коммуникатора. То есть, создать запись могу, а вот ответить комментаторам — нет. Отчего — не знаю, может, дело в юникоде, в симбайновских свойствах. Кто работает с Nokia 9500, собственно к тому и вопрос.

А я пока попробую сформулировать понятие "анклавная литература".

Извините, если кого обидел.

17 сентября 2007

(обратно)

История про анклавную литературу

Меня давно преследуют разговоры о "гетто" в котором жила (или живёт) фантастика. Это такая же успешная флеймогонная тема, как обсуждение "Ледокола" Суворова или еврейского вопроса. И, чтобы не путаться, я придумал новый термин, не собственно к фантастике имеющий отношения. Ведь за последние годы состоялась и упрочилась иная литература — не собственно, фантастика, а тексты, которые читаются внутри некоторого анклава, чрезвычайно внутри него популярны, но стоит перейти границу, и имя превращается в чёрный порошок, будто в популярном нынче фильме "Звёздная пыль" — вот издаётся писатель стартовыми тиражами под сто тысяч экземпляров, до хрипоты спорят о нём поклонники "Эта книга невпример лучше! — Да что вы, это полный провал, да к тому же повторение восемнадцатой книги третьего эона!", а за пределами анклава (пускай и большого) о существовании этой бурной жизни могут только догадываться.

Более того — пронесёшь книгу через границу, и вместо букв — чёрте-что, закорючки, иероглифы, тьфу! Проклятое место. Люди глядят в книгу, и даже фиги не видят, а то и держат вверх ногами.

При этом внутри анклавов осуществились даже особые практики чтения. Вот я наблюдал чудесный диалог: "Всё дело в том, что в первом томе эпопеи надо пропустить первые сто страниц" — посоветовал бы кто так читать какого-нибудь, прости Господи, Тынянова или Олешу, не говоря уж о русской классике. А тут люди с юмором признаются, что взялись как-то читать известного писателя П. Открыл человек первый том эпопеи, а на следующий день перепутал и случайно взял с полки второй. Читал-читал, вроде про то же и так же непонятно всё, но что-то настораживает… И догадался, наконец.

Я и говорю — всё другое.

Извините, если кого обидел.

18 сентября 2007

(обратно)

История про стратегический бомбардировщик

Панов В. Занимательная механика. — М.: Эксмо, 2007. - 448 с. 80000 экз. ISBN 978-5-699-22322-0

— Свистнуто, не спорю, -

снисходительно заметил Коровьев,

— действительно свистнуто,

но, если говорить беспристрастно,

свистнуто очень средне!

Михаил Булгаков

Мне ситуация в современной массовой фантастике напоминает соревнование, которое было в советское время между такими могущественными авиакопрпорациями, как «МиГ» и «Сухой» — каждая из них имела свой конкурирующий образец. Не секрет, что два наиболее заметных издательства — «ЭКСМО» и «АСТ» имеют в своей номенклатуре позицию «Лукьяненко». Только у «АСТ» это вполне живой Сергей Лукьяненко, а вот у «ЭКСМО» это Вадим Панов. Раньше это был знаменитый среди любителей серийной фантастики Василий Васильевич Головачёв, а теперь его постепенно замещает Вадим Панов.

Что касается сравнения (а часто сравнивают «Занимательную механику» и «Черновик» Лукьяненко), то дело тут не в известности, не в мировой славе, не в стилистике, наконец, а именно в штатной категории — как в номенклатуре Военно-воздушных сил сверхдержав должна быть позиция, скажем «стратегический бомбардировщик».

Я прохладно отношусь к эпопее «Тайного города», впрочем, последний роман формально к ней отношения не имеет, что не мешает мне уважать Вадима Панова как человека — как никак хлеб преломили и всё такое. Панов — автор плодовитый, работоспособный, абсолютно адекватный задачам издательства — и к этой ипостаси я отношусь очень уважительно. Более того, я вижу, как он, не гнушаясь, отвечает на вопросы читателей в Сети, и т. п. Есть, правда, в такой успешности некоторая проблема.

Если год за годом, как уголь на гора, выдавать роман за романом о Тайном Городе, то маски начнут прирастать, да и писатель вдруг вовсе станет заложником придуманного мира. И его адепты будут кричать: «Давай! Давай! Ещё! Ещё!», причём они будут требовать именно то, к чему привыкли. И под крик «А ещё продолжение, а ещё!» легко стать Головачёвым. Это напоминает эпизод в пелевинском романе, где в пещере ряд за рядом торчат головы кумиры, иные им идут на смену…

Сдаётся мне, что этот роман — попытка оторваться от поточного производства — там чуть другой сюжет, но родовые пятна всё те же. Золотая Баба, которая попадает в Москву (это такой Вячеслав Иванов "Возвращение Будды" наоборот), избранные (которые называются искусниками), натурально, перестрелки и криминал — как везде.

Но разговоры поклонников Панова, что я сейчас наблюдаю, крутятся вокруг двух свойств.

Во-первых, Панов подаётся как «московский» писатель. Недаром на книжке (отчего-то по-французски) написано «La Mystique De Moscou». Никакой Москвы я тут не наблюдаю — наблюдаю все те же два-три топонима. Арбат, Неглинка — и всё конец перспективы. Перенеси действие в Париж или Петербург — в нём мало что мало что изменится. Говорить о Панове как о москвописателе, можно только исключив предварительно из рассмотрения не то, что Булгакова, но и Орлова с его «Альтистом Даниловым» и «Аптекарем». Вот пишет человек «нумизмат обитал неподалеку от Арбата, в старом, но качественно отреставрированном доме с кованой оградой вокруг и внимательной охраной. При первом взгляде на четырехэтажное малоквартирное здание образы его жильцов проявлялись очень отчетливо: нефтяные, газовые и металлургические тузы, сделавшие состояние на сибирских недрах, финансовые магнаты, промышленные короли… Аккуратно подстриженный газон, елки в кадках, охранники в будке, шлагбаум, видеокамеры, консьерж с кобурой на поясе, дорогие авто во дворе"… Это вам не три строчки «роскошная громада восьмиэтажного, чей фасад выложен черным мрамором, двери широкие, а за стеклом их виднеется фуражка с золотым галуном и пуговицы швейцара и что дверьми золотом выведена надпись: "Дом Драмлита"».

Вторая тема, что встречается внутри анклавных разговоров, это блестящая стилистика. Ну, разве если это: «Гнилой коктейль из липкого страха и полной безнадежности наполнил души людей. Опустились руки, застучали зубы, заныло в животах. Захотелось бросить оружие и бежать. Как можно быстрее. Как можно дальше. Укрыться. И заплакать»…

Ну, может, это враги-редакторы вписали — потому что если автор написал про гнилой коктейль и не заметил, дело плохо. Внутри анклава стотысячных тиражей этого могут не заметить, но только рваться наружу не стоит. Подсунешь под набоколюбам или турггеневофилам что-то вроде «В лихие годы ельцинского правления волшебная буковка S, перечеркнутая двумя вертикальными штрихами, сладким наркотиком туманила головы бывшим советским людям, и на продажу выставляли всё, до чего могли дотянуться: кто-то торговал военными секретами и государственными тайнами, кто-то нефтью и газом, кто-то — историческими и культурными ценностями» — вломят по самое не балуйся..

При этом тиражи могут быть и миллионными — что ж с того? Видали мы миллионные тиражи, которые уже превратились в прах и пыль, съедены жучком и пущены на растопку. Я бы вообще убрал этот аргумент из разговоров.

Что из этого следует? Я думаю, всё-таки быть Панову новым Головачёвым. Со своей аудиторией, со славой внутри анклава, фильм снимут, сериал покажут. Всё будет нормально (и меня это радует) — главное, не начать искренне верить, что это всё ценность, выходящая за границы анклава.

Извините, если кого обидел.

18 сентября 2007

(обратно)

История про пылесосы

Сегодня день не задался, два раза пришлось менять планы в последний момент, причём на планы невпример худшие. И вот у меня зазвонил телефон… Нет, это был не слон, а компания Кирби, наша давняя с tamargochi любовь.

И тут я отыгрался на этих несчастных за всё. Дело в том, что они звонят мне уже шестой раз за лето со словами "В вашем доме завтра будет презентация нашего пылесоса, не хотите ли присоединиться..", и я пожаловался им, что в моём доме вовсе нет такого количества квартир (это правда), и предложил им заходить.

Украв интонацию доктора Ливси из мульфильма, я кричал, что это прелэстно, и придут мои друзья, мы будем фотографироваться, потом напишем много постов в Живом Журнале и две статьи о спаммерской рекламе.

Оказалось, что у компании все реакции идут по катехезису, и при слове "статьи", несмотря на слово "спаммерская" меня переключили на начальника отдела. "Очень рад! — кричал я. — Боже, как дивно! Пылесосик! Я ещё студентов приведу! А грань этического и юридического в спамерской рекламе вообще мой конёк! Ну, вот вы спёрли базу, это прэлестно, но…

— У нас всё законно, — бормотал начальник, — мы получили базу с санкции ГУВД Москвы… (Упс! — подумал я). И у нас лучшие маркетологи!..

— Отлично! — орал я в трубку (нормальные люди давно бы решили, и справедливо, что имеют дело с психопатом) — Чудненько! Хо-хо! Лучшие маркетологи! Шесть звонков по одному телефону за четыре месяца! Хо-хо-хо!

— Маркетологи у вас лучшие?! Упыри!

— Ну, вы как-то нехорошо с нами разговариваете… Почему "упыри"?

— Упыри и есть!

— Мы не можем давать рекламу в Интернете, наш пылесос очень дорогой!

— А звонить шесть раз можно?

— У нас семьдесят офисов по Москве…

— Семьдесят офисов? Прэлестно! И что, левая рука не знает, что делает правая!?

— И нас замечательный пылесос! Он очень высокого качества!

— Пылесос зашибись! За три штуки, хохо! К пылесосу претензий не имею! Пусть приходит ваш сотрудник-маркетолог! Хо-хо! Будем вместе фотографироваться!

— Знаете, я вас сейчас соединю с нашим директором, — сказал мне мелкий начальник. — Может, он вам что-то скажет. Вы какие-то удивительные вещи говорите.

— Пусть он лучше мне перезвонит, — устало отвечал я. — Я в третий раз бесплатно пересказывать свою идею не буду.

Вот, жду.

PS Решил посмотреть на пылесос, и обнаружил унылый ряд объявлений "Срочно продам пылесос "Кирби"". От пятидесяти до семидести тысяч хотят. Зарплату ими что ли выдали? Мистика какая-то. Это вам не Европа.

Извините, если кого обидел.

20 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXXXVI

— Одна девушка мне тут сказала — не то, чтобы мне нравился Ющенко, но я так ненавижу Путина…

— Ну, я вообще-то совсем за событиями не слежу… Так, слышишь только, как далече грянуло ура. Это, наверное, ужасно, но с 1991 года политика не вызывает у меня таких сильных эмоций. Но даже меня не миновало мимолетное суетливое ощущение, что мы тут что-то упускаем.

Но с другой стороны, мне кажется, что прустота хуже воровства.

— Да, я уже заметила. Чтоб им всем прусто было. Не родись прустливым, а родись счастливым.

— Да, прустоват был Ваня бедный.

Извините, если кого обидел.

20 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXXXVII

— Непонятно. Но отчего-то это всегда лучше выходит. Соберёшься сыграть Пушкина, а уже место занято Кукушкиным. Вот Лебядкин не занят, нет. Сидит, и, смею доложить, не ропщет!

— У Вас куда ни глянь — везде Кукушкин вперед Вас успел. А назвался Лебядкиным — полезай в стакан, полный мухоедства.

— Глумитесь. Я кстати, в новостях видел выставку надувных звёзд. Сильная штука, сильнее болгарского штангиста Фауста Гётева.

— Нет, я не глумлюсь, я скорблю об утратах.

— Ну, утраты — они только для этого и нужны, да.

— Чтобы скорбеть или чтобы глумиться? Я ещё не выбрала, что увлекательнее. Ну, если звезды надувают — значит, это кому-нибудь нужно…

— Увлекательнее — парно. То глумиться, то горевать. День так, день этак. Как Кастор и Полидевк.

— Утомительно. Не знаю, как касторы с полидевками, а я что-то устаю и подумываю, как бы сойти с дистанции. А Вам нравится играть в Лебядкина, да?

— Я мастер неумной похабени. Я многое могу. Скоро я такое напишу, что все вздрогнут. А мёртвые дети оживут. А потом умрут снова — в гораздо больших мучениях.

— Фу.

— К тому же я сегодня вечером читал книгу N. По непонятной причине это вызвало во мне всякую неумную похабень — видимо, чтобы компенсировать все прочитанные умности.

— Упоминание этого автора стало у Вас традиционно предшествовать похабени. Это уже второй случай на моей памяти. В этот вырубленный лес меня не заманят.

— Да он ничем не виноват. Просто струны задевает в моей измученной душе. И — хрясь! — явилась похабень, как капля крови на ноже.

— Не примазывайтесь к чужим похабеням.

— Я ему не завидую, вот ещё! Ну ладно. Сдаюсь. Вы открыли мою тайну. Завидую, да. Жизнь моя не густа — завидую. Где ваш кинжал, вот грудь моя.

— Нет, это не ко мне, у меня другие девиации.

— (обиженно, но с некоторым облегчением) Не хотите — не надо.

— А Вы обратитесь к своему другу Хомякусу — он сведет Вас с нужными девушками, разительными. Опыт обретете почище, чем в нетях.

— Нет, Хомяк меня использует только как пробника. Это судьба любого русского писателя, отмеченная ещё Шкловским: «Когда случают лошадей, это очень неприлично, но без этого лошадей бы не было, то часто кобыла нервничает, она переживает защитный рефлекс и не дается. Она даже может лягнуть жеребца.

Заводской жеребец не предназначен для любовных интриг, его путь должен быть усыпан розами, и только переутомление может прекратить его роман.

Тогда берут малорослого жеребца, душа у него, может быть, самая красивая, и подпускают к кобыле.

Они флиртуют друг с другом, но как только начинают сговариваться (не в прямом значении этого слова), как бедного жеребца тащат за шиворот прочь, а к самке подпускают производителя.

Первого жеребца зовут пробник. <…>

Русская интеллигенция сыграла в русской истории роль пробников. <…>

Вся русская литература была посвящена описаниям переживаний пробников.

Писатели тщательно рассказывали, каким именно образом их герои не получали того, к чему они стремились».

— Да, классический пример умной похабени. Где тут Сирин де Бержерак, ау? Осталось написать классическое произведение на эту тему. "Обыкновенная история" или "Облом обрывов" может получиться.

Извините, если кого обидел.

20 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXXXVIII

— Смотрите, сюжет: есть два старых знакомца. Один молод и красив, другой умён не по годам. Есть девушка, что так любит розы по утрам. И вот, чтобы снискать её расположение молодой врёт этой девушке, что каждое утро карабкается по карнизу. На самом деле это его друг, надрывно жужжа пропеллером, летит к её окну с розами в руке.

— Ну да, при этом молодой человек бормочет, что роза пахнет розой, даже если назвать её как-нибудь типа розенблюм, шведы меня поправят.

— Собственно, роза по-шведски — ros. Скажем, Roskarlek — любящая розы.

— Roskarlek — это какой-то эльф. Или Подразделение РосГосЦирка, заведующее артистами-лилипутами.

— Продолжаю… А друг с пропеллером не иначе как из березового полена — потому что по всем канонам у него должен быть выдающийся, длинный нос. И большие эпистолярные способности.

— А у девочки Гуниллы, так любящей розы, будут фиолетовые волосы. Щенок, что вертится вокруг, зовётся Азор — ему-то с розами не повезло.

— Да, его уронили на пол и придавили розой лапу, известное дело.

— Только потом все кончится плохо, потому что нет повести печальнее на свете, чем сей роман о Сакко и Ванцетти.

Извините, если кого обидел.

20 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCLXXXIX

— Тут вот ведь, в чём дело с этим чешским мультипликационным кротом. Я когда его смотрел, дюже слезами обливался. Потому что это был крот с человеческим лицом развитого социализма — что-то вроде единорога или еврея в ОВИРе. Правда, был ещё другой фильм, про три банана — но этот-то был заведомо хуже книги.

— А я крота не любила. Он был известен вдоль и поперек — особенно надоел мультик с какой-то карнавальной маской, где он пугал бульдога (капиталистического, очевидно). И когда из трех мультфильмов, которые в воскресенье показывали после «Международной панорамы», один оказывался кротом, то мы расстраивались. Еще хуже был кукольный какой-нибудь про осклабившегося щенка со странной развратной улыбочкой и цыпленка с клювом-трубочкой. Но крот тоже достал, как пропаганда. А лучше всего была "Веселая карусель".

— Для меня это сентиментальный Швейк — вот представьте себе сюжет Швейка, вот его тащат и ставят перед судебными медиками, задают вопросы, а он им: «О-ох, ох-ох…», ну и там прочие междометия. Дело в том, что крота специально делали без слов, потому что он сразу стал популярен в других странах.

— Не поддамся. Буду читать Бл. Августина.

— Просто вы кротов готовить не умеете. В кроте — тайный знак, гармония дыры и норы, коннус и рыхлая поэтика почв и смертная тоска червяка. В кроте — смысл.

— Очень может быть. Верю всякому зверю. Но сердцу не прикажешь.

— Ну, Вы же, кажется, в Чехии… у Вас там кротусы вокруг с человеческими лицами ходят. Но я чур лучше с вами Августина почитаю.

Извините, если кого обидел.

21 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXC

— Отчего же столько людей, которые лучше меня знают, что я хотел сказать? Отчего же столько людей говорят, что знают, как и что я думаю? Откуда взялось столько людей, которые знают о моих душевных порывах лучше меня?

Ну ладно, не спрашиваю — откуда. Но откуда они хотя бы это знают? Откуда у них этот мелкоскоп? Я вот совершенно не знаю, кто и что чувствует — хотя это моя работа, я всё время сомневаюсь в том, что я надумал, я бегаю с ворохом линеек и измерительных приборов — и всё равно обмираю каждый раз от неуверенности.

Кто бы мне прислал по почте уверенность. Или хотя бы термометр для определения горячих и холодных блюд и отделения зёрен от плевел.

— Что вы хотели сказать, как вы меня сами изволили учить, совершенно неважно. Судить можно только по впечатлению. Сам факт разговора с писателем противоестественен.

Извините, если кого обидел.

21 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXCII

— Ну, а суп (вернее, супп) — это поддерживающая грудь повязка, деталь одежды варяжских женщин. (ср. суппорт).

— Да, в малороссийских диалектах она называется "борщ", (ср. Борхес).

— Упряжь — это сестра супони.

— А супонь — это свекровь оглобли.

— Стоит ли говорить, что они обе (правда, с братом вместе) основали Киев.

— Да, брат у них на бильярде играет.

— Мастер. Жирует. А у Васи Векшина две сестрёнки остались…

— Они основали Ярославль, кстати

— И зеркальное его отражение — Лихославль.

— Да, зато Тихорецк основали совсем другие сестры, без шума и ярости, бури и натиска. Он и в исконно русских так называется — особенно в орловско-курском диалекте, который, как научил нас товарищ И.В.Сталин есть основа русского языка. Правда с поправкой на помидоры.

— Помидоры поддерживаются борщом? крест-накрест?

— Помидорами всё поддерживается. На них земля стоит. На трёх китах с помидорами.

— Да, помидорами земля русская держится, это правда, а как завянут помидоры — так и все, любовь прошла, словно сон.

Извините, если кого обидел.

21 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXCIII

— Вот моя тетя работала в Эрмитаже, водила шведов — она им то-сё, ампир-модерн, дансе-романсе, а они ей всегда: а с кем жила Екатерина Вторая? Правда, что с Распутиным?

— Вот мудаки-то! Все ж знают, что с конём!

— У них в Швеции в этом вопросе конь ногу сломит. Все шведские семьи счастливы по-своему.

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXCIV

— Я пришёл на днях в присутствие, а там у одной сотрудницы день рождения. Стол с домашними пирогами, туда-сюда. Коллеги осоловелые посуду бьют. А именинница рассказывает, между делом, как она с пирогами разговаривает, целует их — прежде чем в печку заправить. Я проникся.

— Пироги я не помню, чтобы целовала, но с пониманием. Зато с огуречными семенами, помню, точно беседовала.

— Ну, если ты с семенами разговаривала, то и говорить нечего.

— С пирогами — проникся, а с семенами, значит, нельзя?! А с блинами и сушеными грибами?

— С семенами многие разговаривают. Мне одна американская эмигрантка рассказывала, что когда она уезжала, всем мужчинам по имени Семён в советском ОВИРе так и ставили в паспорте — Semen. И у них в Америке были проблемы с девушками на вечеринках.

— Гоп, как говорится, стоп. Кончай её, Semen.

Извините, если кого обидел.

22 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXCV

— Да в молодости-то и я… Большой был озорник!..

— Помню-помню. Бывало — вас накормишь оливье, так тот еще живчик был! Только держись! А теперь — што уж! Теперь вас и абсент не берет.

— И каменный окунь, да — и тот.

— Остается ждать каменного гостя, он кого хошь возьмет.

— Каменный гость просто сидит и не уходит.

— Ну да. Принес каменный тортик и каменный цветок — и думает, ему теперь можно навеки поселиться. Впору завопить: "О Донна Анна!"

— Кстати, опять сегодня пятница. Представьте — я в этот раз даже и пробовать оливье не стала.

— Так я и вкус его забыл. А был он слаще мёда, и крепче чем вино.

— Пьянее, пьянее чем вино. Нельзя дважды упасть в один и тот же оливье.

— Это у него пьянее. А у меня крепче, да я и придерживаюсь народной мудрости: не суйся в оливье не зная поводу.

— Интересно, почему это у вас крепче, чем у него? Есть и другая мудрость: ища поводу идти по воду, не иди на поводу у поводыря.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXCVI

— А кто такие метросексуалы — это те, кто в давке прижимаются?

— Я тоже раньше так думала. Но меня переубедили.

— Я прочитал это в журналах для мужчин.

— Никогда не читайте таких журналов! Особенно перед сном. Эти журналы — специальный заговор метросексуалов (мне недавно под секретом расшифровали это слово: так называют заносчивых мужчин, измеряющих свое достоинство в метрах) против обыкновенных мужчин. Там зашифрованы специальные слова по принципу 25 кадра: ликопин, лямблии, себорея — при многократном повторе они начисто лишают читателя мужской силы. Поберегите себя и любимых женщин.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры DCCCXCVIII

— Ночь, улица, мобила.

— Большая крокодила. Светская жизнь до добра не доводит.

— Это у вас светская жизнь. А я в баню вот сходил — с простыми хорошими людьми. Они идут на какое-то жуткое соревнование по ориентированию "Азимут". А я в таких делах могу участвовать, только если Родина в опасности.

— У меня сонная жизнь. И хотя больше всего в жизни я люблю разговоры про спортивное ориентирование, но надо спать ложиться. У меня завтра светские гости, передам от Вас привет, кстати.

— Палочек принесут?

— Вот уж не знаю. Мастер вы загадки загадывать. Буду теперь ворочаться и размышлять на эту тему.

— Лучше загадайте мне свою.

— Ловлю на слове. Какой зарубежный писатель был талантлив в спортивном ориентировании, но боялся высоты и глубины?

— Это просто. Гомер.

— Ответ засчитывается.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CM

— Пути людей в Сети неисповедимы — читают тебя твои облезлые коллеги, но вот — бац! Появляется человек, у которого во знакомых только девушка Кайли, которую наконец, бросил разносчик пиццы.

— Ну, во-первых — ее Минни зовут, начнем с этого. И он ее не бросил, они просто немножко поссорились. Скоро помирятся над маргаритой с двойным сыром. Прибежала Минни, потому что ей сказали, что великий русский писатель и поэт ведет ливжорнал — и она в статистике.

— Да, я слышал про этого мерзавца. Он уже как-то спознался с семнадцатилетней школьницей и еле замял дело.

— Ну, батенька, вытащили из нафталина историю! Как будто всему городу не известно, что эта девица с четырнадцати лет ночует в вагончике у мотеля дальнобойщиков! А он в душе романтик. Впечатлительный. Читал Достоевского. К тому же Минни, как мы знаем, давно стукнуло 21.

— Да, да! Don't ask me — I'm just a girl!

— Да, и каждый раз она берёт там бурбон.

— Ну что делать — если мартини закончился, а паршивый "Букет Алабамы" не годится даже на глинтвейн, хотя разносчик уверен в обратном? Тут научишься пить всякую гадость. Впрочем, есть ещё бренди, и неплохой.

— Клерк, кстати, голубой.

— Фигушки, он просто умеет за собой ухаживать. И не ест пиццу. А в другую смену там вообще работает красавец и умница. Он врет девушкам, что выучил целиком "песню о Гайавате", хоть помнит только строки "Читовэйк, зуек, там пел их, манг, нырок, гусь дикий Вава, цапля сизая Шухшухга и глухарка Мушкодаза". Но и этого достаточно, потому что он ездит на джипе и водит барышень в кафе.

— А Минни что-то безутешна. Начала прикладываться к бутылке.

— Нет, она вполне довольна жизнью. Ссора с разносчиком, который немало способствовал ее самоутверждению — и она стала ходить, расправив плечики во всю ширину своего 80F, хоть и забросила тренажёры — так вот, ссора с разносчиком не помешала ей сегодня строить глазки симпатичному клерку из фотомастерской. Кажется, там намечается заварушка с ревностью. Кассирши в супермаркете почуяли аромат новой сплетни и синхронно поворачивают головы, когда она входит в магазин.

— Да, про печальную Минни, у которой засор — вспомнил. Не сразу, правда — но и то ей в радость.

— За Минни-то не тревожьтесь. У нее есть теперь возлюбленный — с пиццей и на мотоцикле. Она рассекает с этим байкером по всему Спрингвиллу, обнимая своего парня не хуже, чем Амели Пулен.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2007

(обратно)

История про Царицыно

Доехал до Царицыно. Впечатлен.

Извините, если кого обидел.

23 сентября 2007

(обратно)

История про гаврил

— Вот вам история про Гаврилу нашего времени:

— В самом деле. Где девушка и смерть?!

— Непонятно это, как это русский Гаврила выдавал визы русским диффчёнкам? И а Италии нет русских Гаврил, а в СССР нет фашистов.

— Браво! за мной не заржавеет. Или:

Еще можно:

— Шикарно!

— Это известно откуда:

— Да, это аргумент. Благоприятна женщине стойкость, да. Или:

— Можно всё это объединить.

— Это смотря как объединить — можно их так объединить, что слить Тютчева и Боратынского в одного Асеева.

— Свят! Свят!

Извините, если кого обидел.

24 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMV

— Манная каша сожрана. Пришлось пить коньяк.

— У вас в семействе, насколько я поняла, и манную кашу делают на кофе с коньяком.

— Нет, но сложный. Предмет требует сплетней изысканных, остроумных — и, желательно, в стихах. А с тех пор как меня перестали звать на салат "Оливье" весёлости во мне поубавилось.

— Да, салат Оливье требует остроумия и изысканности. Это хорошо знают в одном сообществе и постоянно тренируют эти навыки применительно к салату и мясу по-французски. Кстати, в прошлый понедельник пришлось выбросить полтазика невостребованного оливье. Ужаснитесь.

— Да это ж… Это просто… Да после этого… Не знаю уж как…

— Ну, завтра, например, могу предложить общество Оливье — без меня, правда. Но это никак не должно остановить истинно влюбленного в оливье. Там, сочувствуя вашей страсти, вам обязательно предложат и добавки дадут.

— В этом наблюдаю некий вызов и провокацию. А я выше этого. Это не свободный и демократический "Оливье", нет. В нём чечевичный привкус.

— Да бросьте — вызов. Можно подумать, мне сдалось ваше первородство. Что в этом предложении притесняет вашу свободу? Даже напротив. Очень даже демократический, коммунистический у нас оливье, с колбасой. Пароль — "дайте мне "красного", "красного" этого. Но если вы и вправду попросите красного, вам дадут винегрет, факт. А мы с «оливье» теперь ходим по разным сторонам улицы. У нас с ним любовь без взаимности — я его люблю, а он меня нет. Он меня мучает до изжоги. Нет в жизни щастья.

— Тогда — красненького.

— Нет, от красненького, особенно если это божоле, у меня изжога еще хуже!

— Бене, Бене… У нас вошло в традицию поминать бедняжку шагане. Не случайно, видать, судьба свела нас как-то за просмотром фильма о Есенине… мда… Амели? Это тоже из Библии? Первая жена Иакова?

— Нет, это наложница прекрасного Иосифа, которая родила ему сына Берию. И горе вошло в их дом. А он, между прочим, три года за нее во флоте на Чермном море отслужил, вот как.

— Тогда вот:

Кажется, впрочем, я намудрила с клаузулами. Не сильная я в стихоплетстве.

— Ты знал! Ты знал! — потому что я вычеркнул строки про кудри, что свесились до кровавой земли. Ай лю-ли!

— Вот так — все самое интересное подвергается жестокой самоцензуре. Я знала, действительно знала, каким смертоносным оружием становится вантуз в ваших маньяческих руках.

— Это клевета:

Извините, если кого обидел.

24 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMVI

— Живой Журнал хорош тем, что это сублимированная жизнь — именно тем он и хорош: жизнь лишена воды, концентрирована и расфасована. В связи с этим очень интересны внутренние ритуалы — «отфренживание-зафренживание», «забанивание-разбанивание». Участники сублимированной жизни срочно придумывают формирующие ритуалы. Это безумно интересно.

Вот появился «глаз», то есть опция просмотра тех, кто читал твои записи в публичном дневнике. Пройдёт год или два, и она протухнет, подмигивание этого глаза забудется, а у участников останется только память о поджатых губах разных пуристов. Я вот помню, сколько копий было сломано по поводу приглашений в Живой Журнал — а сейчас про них никто ничего не помнит. И сие пройдёт.

С «глазом», кстати, есть смешная история. Я зашёл как-то почитать известного писателя, проживающего за границей, и обнаружил речи, полные недомолвок. "Не знаю уж, зачем это нужно" — говорит одна. "Да и этично ли это?" — вторит другая. "А что? Что?!" — прыгает кто-то в задних рядах — "О чём вы вообще говорите?". Но задним ничего не отвечают, только всё тянут бурлацкую лямку: "Да и хорошо ли это будет работать?" — "Да уже и не работает" — "Да и всё-таки это гадко" — "Да, и не этично". А у меня такое правило — как говорят, что что-то не этично, надо обязательно попробовать. Вон, у меня, рождённого в СССР, где сексу не было, два выговора за моральное разложение, а счастья всё не видать. Как раз оттого, что секс был тогда делом грязным и неэтичным. Вот поэтому я нажал на чужой зелёный глаз, как на маленькую железную дверцу в стене, и попал в какую-то школу Лонжюмо. Ничего особенно страшного не обнаружил, правда.

Одна забава.

С сексом было круче.

Теперь вот мир поделится на платных пользователей Живого Журнала и страхи тех, кто останется бесплатными.

— Бесплатных будут вообще расстреливать.

— Не вся правда — их платные будут расстреливать. Это будет входить в пакет услуг.

— А платные будут только своих френдов расстреливать, или по выбору?

— По выбору, конечно. По семейному.

— Брат — брата. Сестра — сестру. Не один же патрон дадут…

— А у вас, я гляжу, глаза-то разгорелись… Что-то у всех нынче все капельдинеры кровавые в глазах! Вы давно уже сказали прямым текстом, что в мире есть лишь клюквенный сок. Ну, ладно, что за сюжет придумали?

— А Луна-то, Луна еще сядет на землю и всех бесплатных прихлопнет!

— Нет, Луна сделана в Гамбурге из бесплатного сыра. Это одна большая мышеловка для любителей халявы.

— Ну да, для тех, кто не возьмет в рот ни крошки халявного сыра, есть другая Луна — из горгонзолы. Она живая. И светится.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMVII

— «Ну… — замялся Незнайка. — Просто ты, наверно, влюбилась в меня — вот и всё.

— Что? Я? Влюбилась?! — вспыхнула Кнопочка.

— Ну да, а что тут такого? — развёл Незнайка руками.

— Как — что такого? Ах, ты… Ах, ты… — От негодования Кнопочка не могла продолжать и молча затрясла у Незнайки перед носом крепко сжатыми кулачками. — Между нами всё теперь кончено! Всё-всё! Так и знай!

Она повернулась и пошла прочь. Потом остановилась и, гордо взглянув на Незнайку, сказала:

— Видеть не могу твою глупую, ухмыляющуюся физиономию, вот!

После этого она окончательно удалилась. Незнайка пожал плечами.

— Ишь ты, какая штука вышла! А что я сказал такого? — смущённо пробормотал он и тоже пошёл домой».

— Без комментариев. Отличная история, и очень правдоподобная.

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMVIII

— Кстати, паровозик из Ромашково — это явный намёк на Рублёвку и Барвиху.

— Почему? Там сходство просматривается?

— Нет, Ромашковская ветка именно там.

— Я не знала. Что говорит об отсутствии у меня аристократических замашек. Паровозик туда неслабо едет по времени — целую ночь. Там вообще хронотоп псходелический, или же концептуальный — в Ромашково, откуда ни возьмись, оказывается начальник станции из "Березок" — только переодетый. Но с тем же цветочком в руках, что был найден в Березках. При том, что в поезде он, понятно, не ехал.

— Это намёк на состязание Балды с чёртом (с помощью зайца). Или ежа с зайцем при помощи чёрта. Очевидно, что там было два начальника.

— Да, начальники были близнецы, как я не догадалась. Только вот цветочек, конечно, нуль-транспортировался.

— Нет, всё круче. Это зеркальное отображение начальника. Чёрный человек в чёрной железнодорожной форме, с реквиемом подмышкой и кладбищенским букетом бессмертника.

— Да, особенно если учесть, как он произносит финальную фразу: "Поёт! значит, опять встретил что-то интересное!"… Может быть, он надеется, что паровозик остановит мгновенье, ибо оно прекрасно?

Извините, если кого обидел.

25 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXI

— Всё дело в том, чтобы преодолеть неловкость и, не пряча лицо, произнести: «Я — писатель».

— Особенно, если твоё истинное лицо — с окладистой бородой и босиком.

— Ещё я — Лицо Без Штанов.

— Нет, это уже Салтыков-Щедрин. Для него ты слишком беззуб, какой из тебя сатирик.

— Кстати, из Ясной Поляны мне сегодня позвонили. Уточнили, когда у меня день рождения — видать, натальную карту составляют.

— Хотят вписать карандашом в генеалогическое древа. Или симпатическими чернилами

— Да знаю я их. Заманят, а потом на конюшне выпорют. Видал я их конюшню, знамо дело.

— Нет. Эта ветвь древа — вполне вегетарианская. Они дерутся только после бала, где ты познал самого себя. Продолжай играть в хозяина Ясной Поляны.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXII

— На самом деле меня уже мучает совесть. Вдруг режиссёр Житинкин не мудак? А я его так обозвал.

— А если он мудак? Было бы обидно его не обозвать.

— Ну, это уже мнительность. Видишь ли, дочка, бывают просто мудаки…

— Угу, папа. По ходу, бывают.

— Вот скажи мне, пожалуйста, откуда взялось это гадкое выражение "по ходу"? и что оно значит? Особенно, когда говорят, например: "он, по ходу, мудак".

— Я думаю, это сокращённое выражение "Походу дела, выяснилось, что…" etc.

— А мне кажется, это извращенная молодежная огласовка выражения "похоже". Употребляется, кстати, именно в этом смысле, и никак иначе.

— Точно-точно? Да? А то ведь я сейчас выучу! И на всю жизнь! И корректоров ещё учить буду. Точно-точно?

— Зуб даю! А Житинкин твой на конкурсе мудаков получил бы второе место.

— Да я бы и бронзы не дал, честно-то говоря. Меня другое поражает. Те прекрасные и остроумные люди, что у тебя тут антрешамбр делают, никогда в наши диалоги не влезают. Вероятно, опасаются получить ракеткой по уху или мячиком в лоб. Может, они боятся, что их автоматически запишут на конкурс?

— Про мудаков всегда интереснее разговаривать — спросите у своего друга.

— Какого-такого друга? Впрочем любого друга спроси про мудаков — сразу его лишишься.

— Точно. Некоторые такое с пропеллером выделывают — хоть святых выноси.

— Да, у них от пресыщенности уже без пропеллера не получается. Хотя насчет малышей там строго следят. Сразу в кутузку, к одиноким петухам.

— Некоторые, кстати, выбиваются в люди. Филле и Рулле, например.

— Не, эти по старушкам специализируются, Фрида, там. Уф. Ну, теперь, когда и тема раскрыта, да ещё так, можно прощаться.

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2007

(обратно)

История про писателя Утконосова

Понимающие в жизни люди прислали мне эпическую картину художника Войцеховского. Я сразу догадался, что это картина — про меня.

Но особеннно хороша подпись (абсолютно, и правда, гениальная): Добрый писатель Утконосов вышел было из избы с бидончиком, но, увидев приближающихся к калитке друзей, понял, что планы его переменились".

Ср. "Она оказалась незаперта. Мы шагнули в сад, как реку. Вокруг были запахи ночной земли, также пахло свежестью, ночным спором, варениками, селёдкой, дымом и картофельными грядками.

Навстречу нам сразу попался хозяин. Вернее, он стоял на тропинке с огромным ведром в руке. В ведре копошились свежие огурцы.

Наше появление Евсюкова отчего-то не удивило. Мы и так-то знали, что он — невозмутимый был человек, а теперь это было очевидно как существование тайн и верность народных предсказаний".

Извините, если кого обидел.

26 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXVI

— Ты каждый раз утром заглядываешь в зеркало — и вместо себя видишь там разных людей. Изображения ярки и отчётливы, но совершенно неожиданны.

— Ну, это еще неплохой вариант. В это можно играть, показывать себе язык, удивляться. Но когда там мутно, то драйв улетучивается. Ужасная штука этот драйв, поди пойми, чем он питается.

— А, может, и драйва-то никакого нет. Он вроде флогистона с теплородом. Насчёт языка — неверно. Я как-то показал. Заехали по уху в ответ.

— Нет, по моему ощущению — есть. И он либо плещется, как-то меняя свой объем, но не исчезая, либо утекает в песок. Один из участников может быть постоянным источником драйва, но тогда другой по крайне мере должен быть потребителем. Хотя бы грамотным, если не талантливым.

— Мне сдаётся, то самые верные губители драйва — невнимательность в сочетании с иронией. По отдельности они вполне могут драйв поддерживать, но вместе создают цепочку необратимых реакций. А что касается "заехали по уху" — так это тоже интересно. Драчка. Изобилующее драйвом занятие.

— Тут много есть разных способов — медленное томление на маленьком огне или вспышка фламбе — пух! — синее пламя до потолка и тут же всё кончилось. Вопрос огня вот тоже важен. Ну, ирония, что уксус или соль — она всякую жизнь убивает.

— Иронией можно рыбу консервировать.

— Не, не скажи — без нее все в патоку превращается, все дело в "плепорции", это тебе любой кулинар скажет. Я люблю, когда мне слабым раствором уксуса оптику-то протрут. Тем более, это развязывает мне руки для ответа. Куда я буду иначе собственный уксус сливать? А уж без соли — вообще никак. Что ж, и не взрыднуть? Без этих вкусов сахар да горечь остаются. Тут еще есть загадочное соотношение проговоренного и недосказанного. Оно тоже влияет.

— В это-то вся загвоздка. Если огнём ведает кто-то один, так сказать — шеф-повар — то желательно, чтобы он хотя бы имел представление о том, что готовит. Потому что иначе получится мишкина каша. Нечто малосъедобное и оставляющее сплошное недоумение и странный привкус. Причём сам шеф-повар первый не зарадуется.

— Ну, мишкина каша вышла из-за того, что её авторы хотели сразу много, много, больше, ещё больше. Вроде как натрахаться впрок. Я был свидетелем такого романа, даже как-то предоставил кров.

— Так судьба каши какова?! Я прямо волнуюсь. Она была несъедобная? Горшочек наварил слишком много и они не справились? Потеряли интерес, и она остыла? Что, что стало с кашей?

— Нет, они жрали хлеб, лук, мясо и молоко. Все были молоды, крепки, и дело не в несварении желудка, а в том, что как говорил Портос: «Сколько не съешь, всё равно поешь один раз».

— Это какая-то другая история. Лук вообще из Буратино. И, кстати, чем кончилась та история? Кашу так и не сварили?

— Сварили. Но не съели.

— Ну вот, Березин, с тобой всегда так — поминай как звали и понимай как знаешь! На самом интересном месте даешь деру!

— Доскажу: они просто были неопытными. И не доверяли друг другу. Один все время спрашивал: а ты точно умеешь? А другой был слишком самоуверен без достаточных оснований. И ещё — они были в ситуации полной безвыходности. Так как съели всю прелюдию (хлеб) заранее — скомкав и не распробовав.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXX

— О, я недавно так и сделал. Ходил на день рождения Торта, что отмечался на Трёхпрудном. Арбузные груди прыгали наружу, мужики были в годах и моей комплекции. Водку купил Пусик, и эта экономия всех подкосила.

— Страсти какие. Свят-свят!

— Отож! Это вам не у камина греться.

— И то — правда. У камина куда как гламурнее, без арбузно-водочной готики.

— Кстати, видел другую нашу общую знакомую. Она всё с сексом воевала, и, кажется, у неё это пунктик. Обычно она рассказывает про рюмку водки, которую надо выпить, придя с мороза закусить огурчиком. Разве это не сравнимо? — говорит она — с сексом, в смысле.

— Не знаю, пунктик ли это. По-моему у неё пунктик — что она хочет, чтобы все её любили. Но про рюмку с мороза — разве ты не согласен, что ого-го как сравнимо? И где-то даже куда лучше?

— Индивидуально — по Протагору. А ведь хорошо и без водки: придти в тёплый дом не поздно, закутаться, попить чайку. Нет усталости, нет борьбы с вестибулярным аппаратом — другой мир, домашние, наконец, засопели, можно включить музыку и позырить в окно — как там помирает зима.

— Хорошо, да. Я, правда, к окну спиной — но верю на слово, что она там уже почти в необратимой стадии. И чай — это самое главное, что нужно по приходу из гостей. Или после ухода гостей. Он тогда самый вкусный, свой, сокровенный.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2007

(обратно)

История про рыцаря печального образа

…Читать я люблю. Очень. Читать я обожаю. Это своеобразное общение. С автором. А общаться я тоже люблю. За лето я осилила весь список заданной литературы. Единственная книга, которую я не дочитала: Дон Кихот. По-моему автор этой книги…нет, ну может у него все с психикой и в порядке, но меня убила эта книга. Вкратце расскажу сюжет: говорится о старике лет 50, жутко-жутко худом (на рисунках он просто как скелет), который, читая рыцарские романы, свихнулся. Теперь он, сидя на какой-то лошади…точнее на кляче, воображает себя рыцарем и совершает «рыцарские подвиги». Когда мимо проходит человек, ему начинает казаться, что это-его противник, позарившийся на даму его сердца с целью обесчестить ее…и такой всякий бред. В общем обычно он, путаясь в железных доспехах, кидается на людей, воображая, что попал в рыцарское сражение. В результате чего всегда бывает побит. Короче…не книга, а бред полный. Я, с усилием перевалив за половину, все-таки так ее и не дочитала. Кстати, пот цитаты из этой книги:

1. «Правота, с которой вы так неправы к моим правам, делают мою. Правоту столь бесправной, что я не без права жалуюсь на вашу правоту…»

2. «Высокие небеса, которые своими звездами божественно укрепляют нашу божественную и удостаивают все достоинства, достойные вашего величия…»

Ужас, правда?

Вот так вот.

А теперь жду ваших мнений. Особенно по первой части поста (оценки).

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXXXVII

— Туфельки? Это, к сожалению, редко.

— Посовестились бы, господин сапожник. Вам как раз подмигивают чаще, чем многим! Стайками, стайками бегают под окнами.

— Но в темноте! В темноте подмигивают! Ничего не видно! Пока я как монах, практически как монах туда-сюда двигаю своим напильником.

— А это надо глядеть повнимательнее и чуть дальше собственного напильника. Впрочем, девушкам прискучивает дратва да шило, чтобы удержать их внимание, надо разнообразить инструменты и технику. Да-с.

Извините, если кого обидел.

27 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXIV

Чтто-то давно наш лектор журнал не удалял… Кстати, о снах:

— Да и хер бы с ним, с чемоданом. Вон, Менделеев не то что писал, а руками их делал — а Люба всё одно за Блока вышла.

— Ну, начинается! Ему просто спать надо было меньше. А то пока он узнавал у Морфея рецепт сорокаградусной водки, собственную дочь — того-с. Проспал.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXXVI

— Освоил тут, в ночи, очень странный напиток. Называется он "Арменяк"- там, где обычно на армянском коньяке рисуют гору Арарат в кружочке, наличествует она же, только скривившаяся, с восходящим из-за неё солнцем, а под горой, на надписи "Great Аrarat cоmpany" лежит странный печальный зверь. Ниже написано "Армянский коньяк", три звезды, туда-сюда. На второй этикетке пишут "Коньяк изготовлен по классической технологии из отборных сортов винограда, собранного в Араратской долине (Армения), по специально разработанной рецептуре заслуженного винодела Роберта Азаряна. Имеет светло-янтарЬный цвет и ровный приятный вкус (Орфография оригинала) Средний возраст коньячных спиртов не менее 3 лет". Полное говно.

— Же сюи маньяк, же буа коньяк. И как оно наутро?

— Жизнь мало изменилась.

— Ну, но ньюз — бест ньюз.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXXII

— Я только что написал рассказ про вампиров.

— Bene. Я вот помню, как мы в Праге наткнулись на афишу с надписью "Netopyr". Пришлось пораскинуть мозгами, чтобы догадаться, что это популярная оперетта.

Извините, если кого обидел.

28 сентября 2007

(обратно)

История про риски

А вот у меня вопрос к вам, братья-израильтяне.

А вот не в падлу вам было бы читать в книге такую фразу "Выходцы из СССР, в отличие от коренных израильтян, любовью к риску не отличаются".

Или, типа, вам нормально?

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXVIII

— Мужики все одинаковые.

— Думаешь? Но — похоже на то. Отличаются, в сущности, только интенсивностью.

— Нет, дело не в этом. Их просто неправильно используют.

— А правила эксплуатации тоже ко всем одинаковые? Как, как вас использовать? Вот мы сошлись на том, что используем их очень непроизводительно. В основе у нас гордыня, в итоге — гордыня, а посередине пшик большей или меньшей силы.

— Ах, ну понятно же, для чего! Для украшения жизни, услады разного сорта. Остальное мы, мужчины, и сами умеем. Впрочем, я чувствую, что такая постановка вопроса ставит меня в тупик. В том-то и дело — для чего использовать. Тут дело не в том, что бы использовать производительно, а дело в том, чтобы понять, как именно хочешь использовать устройство.

— Это и есть самая главная проблема. Мы слишком старательные девочки, отличницы, мы хотим запомниться и пролететь метеором, чтобы объект никогда не смог уж забыть тебя и всю жизнь локти кусал. А такая программа диктует свой алгоритм: наворотить всего, потом разрушить. А чего самой хотелось? Пролетело незамеченным.

— В том-то всё и дело. Главное — правильно поставить задачу личному составу. А личный состав у нас неплохой. Даром, что все одинаковые.

— Беда в том, что процессе построения, пока вымуштруешь, теряешь всякий контакт со своими собственными желаниями.

— Так я о том же. Всё одинаково — это ведь и к большинству мужских девайсов относится. За исключением некомплектных, разумеется.

— Это вот я не поняла, насчет девайсов-то, это как-то уводит от темы.

— Хорошо, механизмов.

— Да я знаю слово девайс. Ты прав. Меня поглощает процесс. Я не знаю, что стала бы делать в случае успеха предприятия. Надо же потом девайсами пользоваться, а мне, видимо, сейчас не с руки и не нужно. Впрочем, чушь: некоторые функции девайсов вполне пригодились бы, но только если за это ничем не надо расплачиваться.

Извините, если кого обидел.

29 сентября 2007

(обратно)

История по короткий текст

Слава Богу два дня вовсе не говорил о буквах, а вот вернувшись в Москву получил всякие письма, отвечал на вопросы интервью — в письменной, правда, форме. При этом думал о том, что современный литературный текст многословен, приёмка всё в большей степени по весу.

Но я не об этом, а о том, что сегодня поутру случайно прочитал короткий текст про завод. Так вот это — литература. Человек (интуитивно, я уверен) написал именно то, что нужно и наверняка не знает, что его текст литературоведам можно разбирать как образец. Можно, конечно, написать вокруг такого текста роман, но это будет уже не то. А так — стихотворение в прозе.

Извините, если кого обидел.

01 октября 2007

(обратно)

История про Фальшивые Щелчки

Начинается она с того, что N., президент компании А., сотрудничавший с нашим героем, заподозрил что-то неладное. Количество кликов (в моём тексте они называются "щелчки) сильно выросло, и большая часть их исходит с одних и тех же IP. Дальше следует безумный текст, описывающий раздумья N. - (действие, происходит в 2005 году) "Как это можно остановить? Кто стоит за холостыми щелчками? Какую цель преследует этот индивидуум (или группа людей)?".

N. обращается к сотруднице своей компании, и она "тоже пришла к выводу, что проблема существует", и они отправляют письмо в сетевую компанию. Через пять дней они получают стандартный ответ: добрый день, типа, благодарим вас за то, что прислали нам уведомление о подозрительной активности, ну там предоставьте нам данные о подозрительных IP адресам, и всё такоэ, и мы начнём расследование. Группа по изучению качества щелчков.

(В лирическом отступлении говорится, что сетевая компания зарабатывает на Щелчках, но "Поскольку деньги прибывали в режиме нон-стоп, Брин и Пейдж понимали, что рано или поздно кто-то нечестными путями попробует подорвать эту систему и урвать себе кусочек вкусного пирога". "Способы борьбы с накруткой были, но применение практически любого из них уменьшило бы доход". "Не располагая киберполицией, которая разыскивала бы злоумышленников, накручивающих щелчки, компания в ответ предприняла меры, не противоречащие принципам свободного мира: ужесточила контроль и прибегла к услугам сотен специалистов, специализирующихся на борьбе с этим видом виртуального мошенничества".

Дальше идут несколько цитат из экспертов, что в переводе на русский язык говорят: "Эта проблема пиздец какая важная, но пока неразрешимая".

Даётся слово оппонентам: «Google снискала себе сомнительную славу компании, напрочь игнорирующей рекламодателей, — отмечает [Джесси Стиччиола]. — Google говорит: «Благодарим вас за запрос. Но мы не видим здесь проблемы». Иногда специалисты Google даже не просматривают отчеты и дают просто смехотворные пояснения. Yahoo! же практикует более дальновидный подход, ее специалисты стараются вникнуть в суть вопроса. Вот почему у некоторых рекламодателей в конце концов заканчивается терпение, и они обращаются ко мне с просьбой помочь собрать технические доказательства, которые требует Google. К тому же Yahoo! предоставляет рекламодателям данные по накрутке щелчков, тогда как Google этого не делает, даже если компенсирует убытки. Они говорят, что не хотят обнародовать информацию о своих технологиях слежения, потому что этим могут воспользоваться злоумышленники».

Но сотрудники Сетевой компании защищаются: «Мы считаем, что эффективно справляемся с клик-спамом», — говорит бренд-менеджер Салар Камангар. Слово «спам» вместо «накрутка» он употребил сознательно — чтобы подчеркнуть, что не все сомнительные клики делаются злонамеренно.

«Убытки от накрутки я бы охарактеризовал как незначительные, — отмечает он. — У нас имеется система программного обеспечения, которая отфильтровывает фальшивые щелчки еще до того, как с рекламодателей взыскиваются за них деньги. Мы практикуем консервативный подход при подсчете, отбрасывая все, что выглядит подозрительным. Наши специалисты постоянно совершенствуют программное обеспечение. У нас также есть группа, которая расследует случаи, описанные клиентами. Мы возбудили судебный иск против фирмы, занимавшейся накруткой кликов, но если такая фирма базируется в другой стране, сделать это сложнее. Поэтому мы сосредоточены на том, чтобы выявить фальшивые клики, установить, откуда они исходят, и предоставить рекламодателям инструменты, необходимые для отслеживания эффективности вложения средств и возможности накрутки щелчков».

Дальше в переводе с канцелярита на русский говорится: наша Сетевая компания, «в отличие от небольших поисковых систем, отвечает на запросы многих рекламодателей, заявляющих, что они понесли убытки из-за предположительно холостых щелчков, и даже имеет специальный департамент, специалисты которого работают как над конкретными случаями накрутки щелчков, так и над проблемой в целом. Во-вторых, бремя доказательства лежит на рекламодателе», а не на нас. Ну и наконец, «по сравнению с компаниями-эмитентами кредитных карт, которые верят на слово клиентам и до завершения расследования не дебетуют их карточные счета на суммы, «выуженные» в ходе предположительно мошеннических операций», Сетевая компания «в лучшем положении, поскольку сперва получает доход, а уж потом решает, возмещать ли убытки рекламодателю, выдвинувшему соответствующее требование.

Иными словами, у Google есть информация, но нет желания выделять значительные ресурсы на борьбу с накруткой щелчков».

«Справедливости ради стоит заметить, что Yahoo! располагает определенными средствами контроля, препятствующими накрутке кликов, которых нет у Google. Так, владельцы веб-сайтов, желающие размещать на своих страницах рекламные объявления Google могут присоединиться к системе Google в режиме онлайн в течение нескольких минут, тогда как Yahoo! тщательно изучает «подноготную» каждого нового сайта, прежде чем принять решение. Google, по-видимому, не располагает средствами контроля, позволяющими выявлять ресурсы, владельцы которых хотят превратить их в виртуальные насосы, получающие прибыль, щелкая по рекламным ссылкам на своих страницах. Она, похоже, больше заинтересована в привлечении к партнерству новых сайтов по всему миру для раскрутки своего бренда, отмечают эксперты.

«К проблеме накрутки щелчков мы относимся очень серьезно, — говорит финансовый директор компании Джордж Рейсе. — И хотя мы не обещаем, что в будущем сможем пресекать все попытки фальшивых кликов, мы довольны результатами борьбы с этим явлением».

Извините, если кого обидел.

01 октября 2007

(обратно)

История про флэш-моб

Поучаствовал во флэш-мобе. Если что, рекомендую почитать там ответы — попадаются чрезвычайно интересные.

Кстати, отвечая, я думал о том, что время от времени в Живом Журнале наблюдаются повальные эпидемии вопросов "ответь на мой вопрос — и я отвечу на твой". Это довольно странно, вроде игры в бутылочкку, когда хочется ебаться. Отчего не ответить просто. И отчего не спросить просто так? Я, вот, постараюсь ответить.

Возвращаясь к упомянутому флэш-мобу, то лично до меня, я отвечал довольно скучно:

1. С каким устройством, методикой, или еще чем-то у вас ассоциируется технический прогресс (например, коммуникатор с GPS, дешевые перелеты, космический туризм, пересадка сердца и т. п.) Т. е., что для вас является первым приходящим в голову олицетворением технического прогресса?

Средства связи. Под этим я отчасти понимаю и Интернет, в той его части, в которой он средство коммуникации — но, главное, персональную радио- и телефонию разных сортов.

2. С каким достижением у вас ассоциируется научный прогресс? Т. е., опять же, первое прихожящее в голову олицетворение (современная стандартная космологическая теория, проект Геном человека, теория Дарвина и тп.)

Я бы сказал, что следствием научного прогресса и его символом для меня стал окончательный отрыв науки от сознания обывателя, её узкая специализация. Произошло качественное изменение науки, и её передний край стал окончательно недоступен "среднему образованному человеку", и должен восприниматься им "на веру, через посредников.

3. Что для вас олицетворяет прогресс в социальном устройстве (или регресс?)? Например, ООН, миссии миротворцев, конец колониальной системы, глобализация (желательно, правда, поконкретнее).

Я думаю, что о социальном прогрессе говорить не приходится. Скорее, человечество возвращается в стадию представлений о человеке и группах людей до Нового времени и даже ранее. То есть, используя демократическую риторику, мир всё больше возвращается к системе архаичных ценностей и структур. Возникают династии, теряют смысл выборные институты, возникают предпосылки к серегации, etc. То есть, XX век последовательно показал, а XXI продолжает показывать, что любой человек и любая нация, даже высокообразованная и воспитанная может мгновенно превратиться в зверя.

4. Чтобы вы представили, как пример современного искусства (можно несколько, но из разных областей, скажем, "Red" by King Crimson, картины Кандинского, "Дни затмений" Сокурова)?

Если говорить о диалоге с далёким прошлым, то это искусство движущихся картинок разного сорта. Я понимаю под этим не только кинематограф, но и все типы виртуальной реальности — компьютерные игры, реалити-шоу и другие способы времяпровождения, в которые можно вжиться. Это, так сказать, доступное массам искусство создания малых миров. Нет, и раньше, какой-нибудь правитель мог играть в живые шахматы, приказывая фигурам умирать на клетках по-настоящему, но теперь это поточное, доступное искусство.

5. И вообще, что бы вы одним предложением ответили Сократу на вопрос: "Как у вас там, ребята?"

Очень много людей, слишком много, чтобы вместить в моё сознание.

Извините, если кого обидел.

02 октября 2007

(обратно)

История про премию

Сижу на вручении премии "Ясная Поляна" Никак не могу понять, как я отношусь к Прилепину: все дело в том, что я не могу определиться с механизмом восприятия — чистый ли это случай литературы, или такое составное образование из текста и образа лысого бунтаря, бывшего омоновца, бывшего лимоновца, пользующегося спросом в глянцевых журналах.

То есть, хорошо бы разобраться с этим — где интерес к тексту

Десять тонн грина ушли Прилепину, ну и хорошо. А двадцать тонн "Современой классики" ушли Леониду Бородину.

Извините, если кого обидел.

02 октября 2007

(обратно)

История про разговоры CMXXXVIII

— Что я должен прочитать? Ничего там не понял.

— Там минималисткая проза исчезающе узкой линии Пушкин-Шаламов-Гальего. Но если не Ваше или не интересно, извините, если обидел.

— Честно говоря, связка «Пушкин-Шаламов-Гальего» больше напоминает задачку "вычеркни лишнее". (Но если это Ваше дорогое или ещё что такое, извините, если обидел). Я заглянул в эту прозу и немного заскучал. Мне отчего понравился тескт неизвестного мне человека про завод: он а)действительно короткий, б) сюжетный, в) очень динамичный. А по вашей ссылке я увидел скучноватые (для меня) экзистенциальные опыты. Я-то их много видел в европейском варианте конца прошлого века — и всегда вежливо скучал — как на выставке абстрактной живописи. Но я понимаю свою пристрастность.

— Стало быть мы из разных субкультур. (Замечательное изобретение — мультикультурность, позволяет избегать дискуссии о единственно верном искусстве) Мне-то абстрактная живопись крайне интересна и близка, тем более, что именно она и есть конкретная (чисто) живопись, поскольку не предлагает представить себе абстрактную корову, которой на холсте нет и в помине, а дает возможность жить и чувствовать просто в цвете, линии и форме, без навязываемых умственных ассоциаций.

— Это — правда, но правда неполная. Потому как я не верю в абсолютную мультикультурность (да и в неабсолютную — тоже). Есть границы принятия: просто у кого-то они чуть шире, вот и всё. Другое дело, что меня очень интересует некое внутреннее обоснование этих границ в искусстве. Часто (в разговорах об абстрактной живописи, например) я усматриваю ситуацию голого короля — вдруг коровы нет, как ложки? Вдруг эти умственные абстракции могут тем же манером получаться от медитацией над картинкой, что на пачке "Беломора"? Если да, то ничего страшного, но только важно давать себе в этом отчёт

— Тогда позволю себе, если Вам не будет лень прочесть, предложить следующий набор соображений…

— Ну что ж, прочитал — хотя «многа букф», осилил с трудом. Для меня ваш заочный спор с Кушнером остаётся за кадром (это внутрипартийные разборки). Но поскольку в вашем тексте много апелляций к теоретической физике, а это как-никак моя специальность, то я тоже сделаю несколько замечаний. Понимаете, есть опасность научной риторики вокруг неподдающегося измерению объекта. Такая риторика часто используется в искусствоведении для обоснования ценности произведения. Но если с неё постепенно снимать шелуху наукообразия, в центре обнаруживается банка томатного супа или забытая посетителем выставки авоська.

Так, я полагаю, обстоит и дело со стихами. Я вовсе не отказываю некому кругу ценителей в искреннем поклонении какому-то тексту. Но наука устроена очень хитро — она знает немного, но все её утверждения можно проверить. Они могут быть повторены в другом месте и другими людьми. А тут мы имеем дело скорее с теологией.

Ваш текст — текст внутренний, потому что терминов в нём много, а вот «прекрасной ясности» в нём я не наблюдаю. Скажи всё тоже самое русскими, неучёными словами — и не будет повода к разговору. Что хотелось сказать-то? Что «мы обладаем монополией на истину в пределах своей юрисдикции»?

И ради этого так многа букф?

— Хотелось сказать, что, искусство и наука — абсолютно разные вещи (а дипломы физика, математика — к.ф.м.н., и даже психолога у меня тоже есть:), и если "в центре обнаруживается некая абстракция, банка томатного супа или забытая посетителем выставки авоська", то к искусству это отношения не имеет. Вероятно Вы все же не прочли первую статью и "Манифест семь", где прямо написано, что в центре остается мое абсолютно субъективное впечатление от прочитанного, состояние сознания, в которое я попал в результате восприятия произведения, и никакие "верификации" (которые Карл Поппер успешно заменил на принцип фальсифицируемости) не могут этот факт отменить или изменить. Моя цель как раз отделить "логическое понимание" в науке от восприятия искусства — это совершенно разные операции, и, на мой субъективный взгляд, тот, кто воспринимает искусство чисто рациональным способом, ничего в нем не "понимает" (Это, в частности, одна из линий раздела на субкультуры: такие люди имеют полное и священное демократическое право на свое мнение и свое искусство, но мне это искусство неинтересно, а вопрос, кто из нас прав, не имеет смысла.)

— У нас тут опять не будет взаимопонимания.

Во-первых, я не понимаю сути этого суждения. Если оно в том, что наука и искусство — разные вещи, то тут вы ломитесь в открытую дверь, просто повторяя мои слова. Если опять о том, что люди имеют демократическое право — то вы это уже сказали. При этом, говоря, что "банка томатного супа или забытая посетителем выставки авоська" к искусству это отношения не имеет" — вы противоречите сами себе — отчего же? Вполне себе авоська «не предлагает представить себе абстрактную корову, которой нет и в помине, а дает возможность жить и чувствовать просто в цвете, линии и форме, без навязываемых умственных ассоциаций». В рамках другого сообщества, может быть, другой человек испытывает вполне искреннее наслаждение глядя на авоську.

Поэтому вам всё время придётся добавлять «в рамках моей субкультуры», «в рамках субсубкультуры»… И что? Вы так будете делить людей до бесконечности — упражняя свои математические навыки. Что до первой вашей статьи, то её не прочитал. (Я и вовсе не знал, что её надо читать и вообще стараюсь ограничивать себя в чтении). Мой опыт говорит о том, что все "наукообразные" вещи, если пересказать их простым русским языком вдруг превращаются в банальности. Ни одна блоха — не плоха: все — чёрненькие, все — прыгают… так-то.

Я тут не очень вижу предмета для обсуждения. Вот если бы мы обсуждали некий волюнтаристский критерий, что мы вносим в изначальное равенство — понимаю. Или способ также волюнтаристски отделить неразвитость человека от спекуляции художника на этой неразвитости — понимаю.

— Вы просто подтвердили мои последние слова. А третье предложение моего текста, который Вы прочли, гласит: "Если Вы хотите понять оставшуюся часть этого текста, Вам следует прочитать указанные работы. А если лень, не тратьте время на дальнейшее чтение". Так что, читали Вы зря. Вот, собственно, и вся мультикультурность. Дискуссия, видимо, и в самом деле бесполезна. Согласимся не соглашаться.

— Да нет, отчего же? Дискуссии вполне могут быть полезны. У нас с вами проблема в другом: я не могу найти того, что называется в диссертациях "защищаемые положения". То есть, не могу найти суждения, с которым имеет смысл согласиться или поспорить. Ведь всякое высказывание — что рождественская ёлка. Размышления о дхвани, Лао Цзы, ссылки на Карла Поппера, квантовую механику, которые я у вас видел, можно причудливо развесить на ветвях — это никому не возбраняется. Можно бесконечно отсылать читателя по принципу сепулек к прочим источникам, но главный критерий качества суждения — может ли оно быть кратко и понятно сформулировано. Мне хотелось увидеть ветви и ствол. Если, сведённые к одному предложению мысли звучат как "всякое искусство субъективно", то да, с этим не поспоришь.

— Ну и слава богу, что не поспоришь, отсюда и мультикультурность. Хотя первый текст был написан в эпоху "царствования"идеологии постмодернизма, в которой были сделаны агрессивные попытки навязать искусству явные формальные критерии "качества", с упором на "нарратив" и "множественность интерпретаций", т. е. дешифровок искусства на язык смыслов. Да и среди критиков с литературоведами популярен метод исследования "содержания" произведения, или, в качестве альтернативы, набора "формальных приемов". Ни то, ни другое не является критерием качества, а подлинный критерий не может быть явно сформулирован в принципе:) Откуда и следует, что беседы об искусстве никогда нельзя будет отнести к области науки, за исключением анализа несущественных формализуемых признаков, разве что, к психологии творчества, психологии восприятия и психологии вообще (в той мере, в какой эти области можно отнести к наукам:) Последнее, все же, позволяет увидеть некоторые перспективы в понимании проблемы искусства. Вот собственно, вкратце, и все. (Не считая конкретных связей с НЛП, недирективным гипнозом и трансперсональной психологией). Однако, написание этих статей преследовало, очевидно, не только "научные" цели.

— Папа, папа, с кем это ты сейчас разговаривал?!

— Слив зощитан.

— Папа, папа, с кем ты продолжаешь говорить?!

Извините, если кого обидел.

03 октября 2007

(обратно)

История про сетевые конкурсы

Ну, то, что сетевого конкурса фантастического рассказа "Грелка" в этом году не будет — это я уже понял. Пройдёт без него осень. Кончилась радость братьев-графоманов, подрос Робертино Лоретти, сахар стал несладким и деревья — маленькими.

Нет, конкурсов масса — даже компания Intel придумала конкурс: там надо было писать короткие рассказы про один день в 2017 году. Там несколько сот человек сразу принялись сочинять про квантовые будильники, дальше дело, правда, не шло: нормальный человек, лишний раз вообразив себе пробуждение от будильника, начинает биться в судорогах и больше ничего не пишет. Меня поразило то, что очень мало людей помнило, что 2017 — это ещё год столетия Великой Октябрьской социалистической Революции (на чтение романа Славниковой и вовсе нет надежды) — но с квантовыми и нейтронными будильниками — раздолье. Меня с этим конкурсом удивило другое там было две премии — (одна присуждалась жюри) и (присуждавшая демократическим голосованием). Интели ничего лучше не придумали, чем считать голоса по проставленным плюсикам в комментариях. В итоге толпа путалась на пустом месте и ставила плюсы не там, но это ещё полбеды: конкурс превратился из литературного в конкурс по управлению своеё френдлентой. Типа, тест на манипулирование.

То есть, все механизмы и системы, разработанные старичками на "Грелках" рухнули как в своё время рухнули и пришли в запустение советские НИИ. Кажется, что причина как раз в том, что молодой сетевой автор сейчас смутно помнит историю — без различия.

Жить нам без "грелок". Впрочем, я сам «Грелку» хоронил раза два — есть шанс, что снова выскочит, как чёртик из бутылки. Но вот беда, не темы и не способ голосования важны, а интеллект и остроумие участников: наберётся критическая масса, будет вам «Грелка». А не наберётся…

Так вот, я потерял хвосты этого дела — кто выиграл-то конкурс Intel? Может, кто подскажет?

Извините, если кого обидел.

04 октября 2007

(обратно)

История про Таинственные Щелчки

Надо открыть карты — вот какую книгу, о каких успешных людях и о какой успешной компании я читал?

Вайз Д., Малсид М. Google. Прорыв в духе времени. — М.: Эксмо, 2007. - 368 с. 3000 экз. (п) ISBN 978-5-699-22216-2, 0-553-80457-X, 978-0-553-80457-7

На обложке этой книги в качестве эпиграфа написано "Очевидно, каждый хочет добиться успеха, но я хочу, чтобы обо мне думали как о крупном новаторе, человеке высоконравственном, заслуживающем доверия и, в конечном счёте, принесшем в этот мир большие перемены". Сергей Брин, основатель и президент по технологии Google Inc. Сдаётся мне, что если нормальный человек прочитает это, то будет думать, что Имярек — просто надутый самовлюблённый индюк.

Так что беда этой книги начинается не просто с первой страницы, а прямо с обложки. Суперобложки.

Америка в своей мифологической ипостаси — страна толерантности, причём подчёркнутой толерантности. Тем более непонятно, как в текст фактически рекламной книги попадают истории типа той, что рассказана в самом начале. Молодые отцы-основатели Google, успешные бизнесмены, приезжают в Израиль и читают лекцию школьникам. Как бы закадровый голос говорит: "Выходцы из СССР, в отличие от коренных израильтян, любовью к риску не отличаются. Тем не менее, родители этих русских школьников всё же рискнули покинуть насиженные места. И вот эти юные таланты здесь — слушают почти столь же юных учёных»… Я бы не стал так опрометчиво обобщать «русских» эмигрантов в Израиле, но дело и не в этом, конечно.

Дело в том, что вся эта книга написана в таком бодряческом тоне, который я встречал только у американских телевизионных проповедников и сотрудников службы технической поддержки: "Да, у нас есть отдельные проблемы, но мы уже работаем над этим". Мне кажется, что я просто имею дело с некоторой потерей PR-адекватности. Есть такая проблема в молодых успешных брендах, у которых всё, казалось бы, получается. Но в подобных книгах-рекламных-проспектах не рассказывается в чём, собственно, фишка поисковой системы (там это знание замещается многословием в духе «Мы тщательно работаем над деталями, мы наладили контроль качества, мы…», там нет анализа реальных преимуществ — ну зачем мне в качестве одного из преимуществ («Двадцать три «фишки поиска на Google» впаривают «Забудьте о формах слова… Google ищет все формы слова!». Ну рад но это вроде как рекламировать автомобиль в 2007 году и кричать, что у него есть стеклоподъёмники. Рад, как и тому, что в поисковой системе можно искать картинки. Фишка-то в чём? Что десять лет назад такого ни у кого не было?

Вот говорят о картографических проектах Google и завершают это так: «Сергей Брин и Лари Пейдж были довольны. Сотрудники Google и их семьи тоже. Их восторгу не было предела, когда Брин и Пейдж арендовали на 24 часа ближайший кинотеатр и предоставили всем бесплатные билеты на премьерный показ последнего эпизода «Звёздных войн». Неудивительно, что с таким подходом к людям, технологиям и инновациям Google одержала победу в этом раунде «космической гонки» без особых усилий»

Однако, некоторые мои знакомые, что работают в этой компании, говорят, что там свобода, счастье и творчество бьют прямо из фонтанчиков в коридорах. И я что? И мне хочется верить, что на свете существует такое реальное НИИЧАВО, где понедельник начинается в субботу девять дней одного года.

Я вижу много адекватных стратегий самопрезентации — такие спокойные, однообразные компании. Тут как раз другое — молодой агрессивный бизнес, а судя по этой книге, и по некоторым косвенным причинам, стремительно превращающийся не то, чтобы в мир Дильберта (того, что придумал Скотт Адамс для своих комиксов), а в такой стиль позднего СССР.

Возникают подозрения, что всякий НИИЧАВО стремительно превращается в НИИ, который строит себе гараж из одноимённого фильма.

Мне вообще сама тема эта интересна — но она очень тревожная, потому что просто-ки провоцирует обобщения. А вот их-то надо избежать.

Отчего-то в современном русском языке понятие PR слилось со словом "реклама". Вернёмся к технической поддержке: один мой старый друг, проживающий в иностранном городе Х., рассказывал о разговорнике для этой службы, что сидят на телефоне. Звонит, допустим, безумный клиент, орёт, надрывается "Почему Сеть упала", а ему "Мы уже работаем над этим!".

Ну и прочий диалог в духе беседы Алисы с гусеницей.

Точно таким же клиентом Алисой я почувствовал себя, когда читал раздел о накрутках. Вот, впрочем, ссылка.

"Мы работаем над этим", типа того. Этот текст в аннотации подаётся как "захватывающая история".

Из всего этого не следует, конечно, что отцы-основатели превратились в таких сомнамбул, какими становятся успешные молодые люди, на минуту вылезая из джакузи, чтобы одеть красные кеды, и требовать изменений в грамматике родного языка, чтобы поизощрённее писать название своей компании.

Из этого вовсе не следует, что Google превращается в туповатого бюрократического монстра.

И даже то, что текст этой книги безусловно плох.

Из этого следует только то, что книга эта может произвести на читателя неоднозначное впечатление.

Извините, если кого обидел.

04 октября 2007

(обратно)

История про Леонида Соболева

Я люблю Леонида Соболева [9(21).7.1898, Иркутск, — 17.2.1971, Москва], потому что среди пафосных рассказов из школьной хрестоматии, у этого Героя Социалистического труда есть и рассказы совершенно иные. Один, прочитанный в детстве, я всё время вспоминаю, когда мне приходится рассуждать о разных научных фриках. Называется он "Замыкание на корпус":

…Не помню, в двадцать шестом, что ли, году пошел с нами на линкоре для ознакомления предзавкома шефского завода, монтер по специальности. Отманеврировали мы своё, легли курсом на Лужскую губу, на мостике вахта осталась, а мы с командиром спустились поесть. Вдруг ни с того ни с сего — колокола громкого боя… Все обед побросали, лупят полным ходом на свои боевые места, а звонки все гудят, да как-то непонятно — ни боевая, ни водяная, ни пожарная, а полная гибель по всем статьям, вплоть до газовой.

Тут у меня под ложечкой засосало: где, думаю, мой предзавкома? Мы его в кормовой штурманской рубке поселили, рядом с боевой. Кинулся я прямо туда, прибежал первым — и точно: стоит он в кормовой боевой рубке, держит возле уха телефонную трубку прямой артиллерийской связи, давит кнопку колоколов громкого боя и еще сердится:

— Алло! Станция! Чего вы заснули?.. Безобразие, а еще военный корабль… Станция!

Прекратил я это занятие, выговариваю ему, а он оправдывается: решил мне по телефону позвонить, скоро ли обед, а артиллерийский телефон, конечно, выключен и сигнала не дает. Так он и дошел своим умом, что надо кнопку рядом подавить. Нашёл — и обрадовался… Дал я отбой, а за обедом командир ему так строго говорит:

— Вы, товарищ, на корабле, пожалуйста, ничего не трогайте. Тут у нас такие кнопки есть, что, может, все пушки враз стрелять начнут, понятно?

Ну, тот сконфуженно ответил, что понятно, я перевел разговор на другую тему — все-таки гость! — и замял этот вопрос.

Пришли в губу, стали на якорь, команду до спуска флага на берег отпустили, а мы с ним сидим в каюте и о делах разговариваем. У меня мечта была из него по шефской линии духовой оркестр для линкора выжать. Начали торговаться, а тут смеркаться стало. Я и попроси его — поверните, мол, выключатель, вон рядом с вами на переборке. Он потянулся было, потом руку отдернул.

— Нет, — говорит, — Василий Лукич, я командиру обещал ничего не трогать. Опять не за то возьмусь.

Я ему объясняю, что командир пошутил и что это просто обыкновенный выключатель, он же должен понимать, раз сам монтер. Он головой покачал, потянулся к выключателю, щелкнул — и вдруг как бахнет у нас над головой орудийный выстрел… Он даже побелел.

— Вот видите, — говорит, — я же знал… не дай бог кого убил…

Я, конечно, засмеялся.

— Что вы, — говорю, — дорогой товарищ, как это можно из каюты артиллерийским огнем управлять! Правда, у нас техника, но не до такой же степени. Щелкните еще разок и удостоверьтесь, что это просто случайное совпадение.

— Какое уж там, — говорит, — совпадение! Я же монтер и выключатель чувствую: как я ток включил — аккурат там и бабахнуло. Очевидно, провод где-нибудь на короткую замкнулся, это у вас непорядок. Ах, так, думаю, ты еще квалификацию показываешь и на корабль тень наводишь? Ладно, я тебя накажу…

— Что ж, — говорю, — если вы так в своем выводе уверены, давайте спорить: я еще раз выключатель поверну, и, если ничего не выстрелит, вы мне турецкий барабан и большую трубу к оркестру подкинете. Встал я с кресла, а он на меня смотрит прямо с ужасом, что выйдет, а меня смех разбирает — вот ведь, думаю, до чего человека напугали, простого

выключателя боится. Повернул я выключатель, свет потух, и, конечно, больше никаких последствий не произошло.

— Вы, — говорю, — ставите в связь два совершенно различных явления, и эта дурная взаимосвязь приводит вас к ложному выводу. Выключатели у нас, как и всякие выключатели, зажигают только свет. Что же насчет короткого замыкания, то на корабле такого безобразия никто не допустит. Будьте любезны, пишите в список барабан и трубу.

Ну, раз дело до лишнего барабана дошло, он разгорячился. Смотрит в свои подсчеты (а в каюте, заметьте, опять сумрак, поскольку я свет погасил), в горячке потянулся к настольной лампе и повернул выключатель. И, подумайте, как бахнет опять над головой! Даже на столе зазвенело, а гость мой весь трясется.

— Видите, — говорит, — опять та же история!.. Василий Лукич, вызовите ремонтную бригаду, у вас вся каюта на корпус включилась, смотрите, что происходит…

Ну, я вижу, у него в психике складывается превратное мнение о военном корабле, но объяснить ему такое повторное явление сам затрудняюсь. Конечно, какое-то дурацкое совпадение, но почему бы пушке стрелять? Время к вечеру, учений никаких нет. И чтобы не запутаться в объяснениях, решил узнать, в чем дело.

— Сейчас, — говорю, — выясним. Позвоню на вахту и спрошу, почему стреляют.

Потянулся к звонку, а он меня за руку ухватил, и в глазах прямо мольба:

— Василий Лукич, ну его к святым, этот звонок! Давайте лучше сами выйдем и разузнаем, куда стреляли, может, в соседний корабль попали…

Тут я уж прямо рассердился, откинул его руку и нажал звонок. И что бы вы думали — только я кнопки коснулся, как бахнет пушка и в третий раз!..

Тогда уже я сам оторопел. В чем, думаю дело? Может, и в самом деле вся каюта на корпус включилась, но почему же именно на орудие действует? Да на корабле вообще одна пушка постоянно заряжена для сигнала "человек за бортом", так та на носовой башне, а стреляет из моей каюты кормовая зенитка… И, знаете, такое на меня психическое воздействие этот монтер оказал своей ложной взаимосвязью явлений что я всякое здравое рассуждение потерял, и одно у меня в голове гвоздит: к каким же это проводам моя каюта переключилась, что прямо в замок орудия угадало?

Тут явился на звонок рассыльный с вахты. И, представьте, взглянул я на него — и точно наваждение с меня какое-то сняло: чего же, думаю, я путаюсь? Ведь команда-то у нас на берегу, а время к спуску флага. Вот и дают три отвальные пушки, к шлюпкам идти… Всегда мы в губе это делаем. Но поскольку рассыльный дожидается и сказать ему что-то надо, я и говорю:

— Передайте на вахту, что так не сигнальные пушки дают, а по уткам стреляют: что это за нерегулярные интервалы между выстрелами?

Вот ведь до чего мне это психическое воздействие голову затуркало! При всякой такой игре природы и техники очень вредно поддаваться чужому авторитету, надо обязательно своей головой думать.

Ну, этот предзавкома, конечно, не авторитет, тут просто получилось наслоение недоразумений, а вот когда столкнешься с верой в чью-то непогрешимую репутацию, тогда можно тысячи догадок перебрать, а настоящей причины петрушки так и не сыщешь.

Извините, если кого обидел.

05 октября 2007

(обратно)

История про "Капитальный ремонт"

Надо сказать, что я уже полгода переписываю книги своей библиотеки — и так бывает, что я, человек, вобщем-то пресыщенный хорошими книгами, часто замираю у книжной кучи — и всё, работа пошла насмарку.

Так часто бывает с книгами не то что солвсем забытыми, но как-то ускользнувшими от общего внимания. Нет, есть ещё люди что помнят Диковского или Сергея Колбасьева, но как-то мир, где этти тексты были ценны, уже провалился в тартарары. Нам остаётся, как описанным Тыняновым людям двадцатых годов, узнавать друг друга по этим тайным, почти масонским знакам. Но мне хочется показывать такие штуки людям с некоторой моралью — с одной стороны, есть нестареющие тексты, а с другой стороны исторический оптимизм: надо вытащить с полки пыльную (у меня пыльная, да) книгу, и показать людям: вот, хороший текст, несмотря на то, что автор забыт, несмотря на то, что его помнят не те и не за то, etc. Я, пожалуй, процитировал бы ещё кусочек "Капитального ремонта" — образец совершенно блестящей русской прозы, чёткой как поворот башенных орудий

Когда я решил показать предыдущий расказ, то вложил книгу в сканер, распознал буквы, но потом полез в Сеть, чтобы проверить, какого числа Соболев родился — и обнаружил почти все его тексты в Сети. Только крякнул.

Правда, Яндекс услужливо мне подсунул "Капитальный ремонт" на сайте lesbo.ru (sic!). Но это что — по соседней ссылке обещают в этом романе " Морские офицеры, линкор, флаги и Петербург.(!) Пышные описания, красивый стиль". Уж не знаю, что имелось в виду, но я процитирую один фрагмент, что произвёл на меня в юности сильное впечатление:

"Это русское население финского города не похоже на приезжих обывателей. Оно привыкло к особенностям Гельсингфорса, половина из них говорит по-шведски, они принимают как должное газовые плиты, центральное отопление, буфеты-автоматы, финскую честность и уличные уборные, чистые, как часовни. Они воспитывают изящных невест для шведских коммерсантов и для флотских офицеров, колеблясь между числом акций и числом просветов на погонах, так как и акции и просветы имеют равную склонность к увеличению в количестве, а следовательно, и к упрочению благосостояния. Они обставляют гостиные легкой финской мебелью, едят перед супом простоквашу с корицей без сахара, они вешают над крахмальными скатертями овальных столов уютные огромные абажуры и поддерживают в своих квартирах нерусскую чистоту с помощью шведок и финнок-горничных. По вечерам в эти квартиры входят флотские офицеры — статные, высокие, маленькие или толстые, но все одинаково милые, изящные и остроумные; они просят у хозяйки разрешения снять оружие и бросают кортики на столики перед зеркалом в передней. Кортики лежат на полированном дереве грудой, и зеркала отражают слоновую кость и золото их рукояток, переливчатый муар черных портупей.

Если составляется компания, квартиры пустеют, — тогда общество на автомобилях закатывается провернуть в "Фению", "Берс", "Кэмп", "Сосьете". В ресторанах музыка, свет, легкий ужин и легкое вино, провороты веселы, искристы, и близость женщин — интересных, остроумных и непродажных женщин — волнует. Флирты мгновенны, романы молниеносны, отблеск моря лежит на гладком сукне сюртуков и ослепительных уголках воротничков, — море не ждет, море торопит ловить жизнь, радость и женщин. Пусть это море рядом, пусть нет из него выхода в океаны, пусть давно забыл российский флот кругосветные трехгодичные плавания и корабли стоят на рейде, как стояли летом и будут стоять весной, но море зовет, море торопит, вино подогревает романтические мечты, и женщины влюбляются в моряков, и моряки влюбляются в женщин, как будто эскадра утром уходит в океан. Невесты уезжают раньше, а под утро рестораны выбрасывают разделенные проворотом компании: пары, пары, двое, двое — черное пальто и шелковое манто, николаевская шинель и пушистая шубка, черное пальто и голубая шляпка, лейтенанты и жены чиновников генерал-губернатора, жены капитанов второго ранга и мичмана, капитаны второго ранга и блестящие вдовы. Автомобили гудят и шуршат по снегу. Ключи отдельных ходов холостых квартир дрожат в горячих пальцах, автоматические выключатели гасят свет на предварительном поцелуе у двери. В холостых комнатах, в ящиках бесполезных письменных столов — коробки конфет и бенедиктин, на постели — свежее, прохладное белье и далеко на рейде — корабль во льду, завтра потребующий службы, а сегодня дарящий блеск и берег…

Если ж нет холостой комнаты, шоферу говорится: "Большой круг", — и автомобиль не торопясь везет пассажиров кругом города, но пассажиры не смотрят на лунный пейзаж, и шофер никогда не оглянется в окошечко за спиной. Купе автомобиля тесно и уютно, как каюта, мостовые ровны и чисты, как корабельная палуба, и автомобиль катится по ним гладко и легко, как сама лейтенантская жизнь. Маршрут "большого круга" установлен точно, и шофер уверенно поворачивает руль на углах улиц: маршрут жизни так же известен мичманам, и служба поворачивает руль на перекрестках годов уверенно и спокойно. На одном из поворотов лунный луч, переместившись, падает на погон пальто, и над двумя его звездочками сверкает третья — брильянтовая слезка в розовом женском ушке; через полтора года, в первый день пасхи, служба также повернет руль — и третья звездочка на погоне сделает мичмана лейтенантом, и жизнь покатится по другой, такой же чистой и ровной улице. Дорога накатана, повороты заранее известны, и всякая улица имеет свое начало и конец. Лейтенантские и мичманские улыбающиеся губы вбирают в себя женский рот одним и тем же изученным движением. Женщины безвольно расслабляют плечи и туманят взор часто мерцающими ресницами, обозначая этим, что далее сопротивляться они не в силах. Тогда лейтенанты придают лицу хищное выражение всепоглощающей страсти и (задернув занавеску сзади шофера) смелым движением руки распахивают шубку; оттуда вздымаются теплые волны аромата, и руки безошибочно разбираются в складках платья… Все имеет свой маршрут — жизнь, служба, любовь, — везде свои накатанные дороги…

Но снаружи в автомобиль проникает зловоние. Оно отравляет воздух, перешибает теплые ароматы, и шофер резко ускоряет ход, обгоняя темно-красные цистерны ассенизационного обоза: Гельсингфорс пользуется покровом ночи и загородным шоссе также и для очистки города. Лейтенанты и дамы, не изменяя страстного выражения лица, стараются не замечать струи зловония, густой, как мед: есть вещи, замечать которые неприлично. Можно брать руками сокровенные части тела баронессы, но их нельзя назвать своими именами, хотя эти же слова произносятся перед сотней матросов вслух. Жена капитана первого ранга позволит проделать с ней такие вещи, от которых откажется проститутка, но она никогда не простит любовнику, если он выйдет от нее в уборную, не притворившись, что идет говорить по телефону: законы общества непреложны, и нельзя сворачивать с накатанных дорог.

Темно-красные цистерны, отравляя лунный пейзаж зловонием, катятся рядом с автомобилем, разбалтывая внутри себя сочные бифштексы, нежных розовых омаров, землянику, шоколад, зернистую икру, дорогое вино — как назывались все эти разнообразные вещи, недавно еще бывшие украшением ресторанного стола, а теперь неразличимо смешанные в мерзкую зловонную жижу. Старый замшелый финн сидит на цистерне, привычно вдыхая вонь и медленно прожевывая взятый из дому кусок хлеба. Лунный луч, переместившись, падает на его колени, и тогда ярко сверкают три звездочки на этикетке коньячной бутылки, подобранной в выгребной яме, — бутылка, если ее вымыть, стоит пятнадцать пенни, одну седьмую часть его ночного заработка. Старик равнодушно смотрит на обгоняющие его автомобили: шоссе одно, одна дорога, одни и те же ухабы встряхивают роскошное содержимое его цистерны и бесшумных автомобилей…

Извините, если кого обидел.

06 октября 2007

(обратно)

История про Колбасьева

Чтобы второй раз не вставать, я расскажу странную историю про Колбасьева, приключившуюся с ним уже после смерти. После фильма "Мы из джаза" слава Колбасьева повсеместна, да вот беда — несколько однобока. Литература как бы отходит на второй план, а это очень обидно.

Но сейчас я задумался о месте его рожения (то что дата его смерти нечёткая — это понятно, она гуляет между 1937 и 1938 по понятным причинам: говорят, что его приговорили к вышей мере, но ничто не мешает канцелярии подарить другую цифру в дате смерти).

Однако половина сайтов пишет что-то вроде: "Репрессии в Красной Армии / Колбасьев Сергей Адамович. 1898 г. р… уроженец г. Одесса, русский, беспартийный, член Союза советских писателей, окончил Морской корпус, 1920 командир дивизиона канлодок…", "Конецкий В.В. >> ПАМЯТИ СЕРГЕЯ КОЛБАСЬЕВА. Открытие мемориальной доски в… Сергей Адамович Колбасьев родился 3(15) марта 1899 г. в городе Одесса в семье дворянина." и т. д.

Даже питерские газеты трубят об Одессе, отдавая ей своего гражданина.

А вот Николай Тихонов в своём предисловии^[22] писал: "Автор рассказов о первых моряках. Красного Флота, Сергей Адамович Колбасьев родился в 1898 году в Петербурге в семье коллежского асессора Адама Викторовича Колбасьева. Мать его Эмилия Петровна, урожденная Керауна, чьи родители были выходцами с острова Мальты, передала сыну фамильную склонность к языкам, и он отлично владел впоследствии английским, французским, немецким и дополнительно изучал шведский и фарси.

До поступления в Морской корпус Сергей Колбасьев учился в гимназии Лентовской, считавшейся «красной», потом, по настоянию матери и дяди-моряка, перешел с шестого класса гимназии в Морской корпус".

Всё-таки Тихонову я верил больше, чем массовой сетевой культуре — (и, оказалось, совершенно напрасно).

Мне казалось, чтто разгадка в том, что был у писателя Колбасьева родственник, Евгений Викторович, что действительно родился в Одессе летом 1862 года, а умер 20.11.1918 в Инкермане (Тут история лукава — не знаю, своей ли смертью мог умереть капитан первого ранга в ноябре 1918 года Рассказов этот Колбасьев не писал, зато придумал плавучую мину, водолазный и корабельный телефоны и много всяких полезных в убийственном деле вещей.

Это рассуждение не только о хорошей военно-морской фамилии, но и о том, как мы пишем статьи "с колёс" — быстро сверяясь с Яндексом. И что из этого получается.

Рекомендую так же добавление tugdjae: "Евгений Викторович Колбасьев Сергею Адамовичу не однофамилец, а дядя, и в его судьбе принимал весьма деятельное участие.

А Виктор Колбасьев был одно время прокурором киевским и волынским, а потом более чем на два десятка лет осел в Одессе. И породил шестерых детей, в том числе — трех братьев-юристов и одного — морского офицера. Именно по совету дяди после внезапной смерти отца Сергей Колбасьев поступил в Морской корпус. (Мать его, кстати, работала в военной цензуре). Далее обстоятельства сложились несколько парадоксально: в начале 1918 Морской корпус был закрыт большевиками, Колбасьев получил справку об окончании и был направлен на Северный флот — и служил переводчиком при миссии союзников, которые еще не превратились в интервентов.

Кстати, дочь Колбасьева Галина Сергеевна, пребывает в добром здравии, ей 84 года.

Джазом Колбасьев увлекся в Финляндии, где работал в 1920-е. В коллекции было более 200 дисков.

С датой его смерти действительно масса неувязок, есть свидетельства, в том числе документальные, указывающие на то, что он был жив после официальной даты расстрела (30 октября 1937). Но есть документ о переводе его из тюрьмы на Шпалерной от 9 января 1938. По некоторым сведениям, Колбасьев был отправлен в таймырские лагеря и погиб уже там, в первые годы войны.

Об этом поведал мне составитель двухтомника Колбасьева "Командиры кораблей" Валентин Смирнов".

Извините, если кого обидел.

06 октября 2007

(обратно)

История про Колбасьева (I)

Надо сказать, что с хронологией жизни Колбасьева вышла совершенная петрушка — и недаром я в ней запутался.

Я вот писал о своём недоумении — где родился Колбасьев: в Петербурге или Одессе. Пожалуй Николаю Тихонову верить всё-таки не стоит, а поверю я каперангу Валентину Смирнову.

У меня вообще создалось впечатление, что существуют два клана любителей Колбасьева — это фонд покойного Конецкого и военные моряки из Фонда содействия флоту «Отечество». Судя по всему, относятся они друг к другу ревниво — как и должны относится военные моряки к морякам торговым (а Конецкий прослужил в военных моряках недолго, и его быстро смайнали по хрущёвскому сокращению «мильон двести», а всю оставшуюся жизнь он дослуживал на гражданских судах). Дело тут не в том, кто кого больше любит, а в том, что некоторое соревнование может пойти не во вред.

Ну так вот, в предисловии не к полному собранию сочинений, а наиболее полному собранию сочинений в двух томах, следующее:

«Адам Колбасьев в 1893 году окончил Императорское училище правоведения в Петербурге, получил чин коллежского секретаря и стал служить в Правительствующем Сенате. Вместе с братьями он проживал в одной из квартир дома 29 по 6-й линии Васильевского острова. Вскоре туда же перебралась из Одессы их овдовевшая мать.

В 1897 году Адам Колбасьев женился на своей ровеснице, английской подданной Эмилии Элеоноре Каруана, римско-католического вероисповедания. Она жила в Одессе, куда приехала с острова Мальта.

Третьего (15) марта 1899 года в семье Колбасьевых родился мальчик, которого назвали Сергей. Летом его крестили в Покровской церкви Одессы. Детские годы Сергея Колбасьева прошли в основном в Одессе, где он проживал с мамой (это дало возможность его отцу окончить в 1904 году Лесной институт, получить звание ученого-лесовода 2-го разряда и в 1907–1911 годах работать инспектором по лесной части Главного управления землеустройства и земледелия)».

Дата рождения, впрочем, тоже гуляет: в следственном деле значится 1898 г. р.», а согласно документам Херсонской духовной консистории это именно 3(15).03.1899.

С датой смерти тоже не всё ясно: в 1956 году дочь Колбасьева получила справку о смерти I-ЮБ № 022651, где говорилось, что он умер от лимфосаркомы 30 октября 1942 года. Но тут удивляться нечего — многие историки говорили о практике переноса на военные годы смертей репрессированных.

Между тем, в предписании по приговору Особой тройки и акте есть запись, что Колбасьев расстрелян 30 октября 1937. Однако ж зимой 2000/2001 годов всплыла учётно-анкетная карточка арестованного, в которой на вопрос «Когда, по какому распоряжению и куда убыл из тюрьмы», говорится: «21/I 38 В Отд. тюрьмы».

Мне признаться, приятно, когда с писателем происходит такого рода путаница. Неразбериха нехороша при прокладке курса или постановке диагноза, а вот когда угрюмый государственный механизм сжевал какого-нибудь человека, то сомнение в порядке внутри этого механизма всегда оптимистично. И вот хорошего человека видят у лагерного костра или на вольном поселении, он проживает отдельную, дополнительную жизнь из-за вполне материальной любви почитателей. Причём легенда пересказывается уже как реальность. У Аксёнова в каком-то интервью есть место, где он рассказывает про "Московскую сагу": " Не обходилось и без мистики. В романе есть сцена, когда Никиту арестовали и начали избивать на Лубянке. Его приносят с допросов едва живого. И тут к нему подсаживается человек. Чтоб ободрить, отвлечь, отстукивает ритм негритянской песенки. Никите становится легче. Он оживает. Дальше возникает фамилия человека — Колбасьев. Это реальный человек, моряк, считавшийся в Ленинграде знатоком джаза. Заканчивается сцена тем, что Колбасьева уводят на допрос… Дальше — фраза «Он шагнул через порог и пропал навсегда, чтобы раствориться в бесконечной тайге, в ошеломляющей, обжигающей стыни»…

Вышла книга. Прошло время. И тут позвонила дочь Колбасьева.

— Откуда вы знали, что он замерз до смерти?…

Я был ошеломлен. Оказалось, его отправили на Таймыр. Весь отряд буквально выбросили на 50 градусный мороз. На стройку какой то железнодорожной линии, уходящей в никуда. Не дали ни помещений, ни теплой одежды, ни пищи. Выбросили на верную гибель. Все замерзли… И как то мне это передалось. Телепатически… Возникло в сознании слово «стынь»…, ощущение непреодолимого холода…"

Да что там — в уже упомянутом предисловии без комментария приводится следующее воспоминание: "Об одном из выступлений Колбасьева в столице Л. Ф. Волков-Ланит писал следующее: "…1939 год. Московский клуб мастеров искусств проводил вечер из цикла "Музыкальная культура Америки". На эстраде высокий лысоватый мужчина рассказывал…" Какой к ебеням, лысоватый Колбасьев на клубной сцене в 1939 году?!

Извините, если кого обидел.

10 октября 2007

(обратно)

История про Колбасьева (II)

… Я как-то уже рассказывал, что собираю истории про лифты по доставке обедов в квартиры. Ну вот типа этих:

"Отправившись на кухню, которая имела точно такое же устройство, как и в его квартире, милиционер Свистулькин подошел к небольшой дверце в стене и начал нажимать имевшиеся по бокам кнопки, возле которых были сделаны надписи: "Суп", "Каша", "Кисель", "Компот", "Хлеб", "Пироги", "Вермишель", "Чай", "Кофе" и разные другие. Открыв после этого дверцу, за которой не обнаружилось ничего, кроме четырехугольного отверстия, милиционер Свистулькин сел на стул и стал ждать.

Минуты через две или три сквозь имевшуюся внизу дыру поднялась небольшая кабина так называемого кухонного лифта. Эта кабина была выкрашена белой эмалевой краской и своим внешним видом напоминала холодильник. Открыв дверцы кабины, Свистулькин принялся вынимать из нее тарелки с супом, кашей, киселем, сковородку с пудингом, кофейник, сахарницу, тарелку с пирогами и нарезанным хлебом и прочее. Поставив все это перед собой на столе, он принялся с аппетитом завтракать.

Подобные кухонные лифты имелись во многих домах Солнечного города. Они доставляли завтраки, обеды и ужины прямо в квартиры жильцов из имевшихся внизу столовых. Нужно сказать, однако, что жители Солнечного города редко пользовались возможностью принимать пищу дома, так как они больше любили питаться в столовых, где было значительно веселей. Там еду подавали обыкновенные малыши и малышки, с которыми можно было поговорить, пошутить, посмеяться. Здесь же еда подавалась при

помощи лифта, с которым шутить, как известно, не станешь. Все же, в случае надобности, каждый мог пообедать у себя дома, хотя и без таких приятностей и удобств, как в столовой.

Основательно подзакусив, милиционер Свистулькин снова забрался в постель и решил поспать еще чуточку".

Или: "Штурман пошел в столовую и выпил еще стакан нарзану. Может быть, пообедать? Мысль неплохая, пообедать можно тщательно и со вкусом. Только не хочется есть…

Штурман подошел к окну Линии Доставки, набрал шифр наугад и с любопытством стал ждать, что получится. Над окном вспыхнула зеленая лампа: заказ исполнен. Штурман с некоторой опаской сдвинул крышку. На дне просторного кубического ящика стояла картонная тарелка. Штурман взял ее и поставил на стол. На тарелке лежали два крепеньких малосольных огурца. Такие огурчики — да на "Таймыр" бы, к концу второго года… Может, сходить к Протосу? Протос редкой души человек. Но ведь он очень занят, милый старый Протос. Все хорошие люди чем-то заняты…

Штурман рассеянно взял с тарелки огурец и съел. Потом он съел второй и отнес тарелку в мусоропровод".

Так вот, в очерке Сергея Колбасьева о Хельсинки есть пассаж о пятиэтажных конструктивистских домах, которые строили зха семь месяцев и этто считалось чрезвычайно быстро: "Такие дома называют жилыми казармами. Они прямолинейны и утилитарны.

Кубатура использована до отказа. Высота потолков как раз такая, чтобы человек среднего роста не мог дотянуться до них рукой. Лестницы минимальной ширины, и на одну площадку выходят четыре наискось срезанных прихожих. Лифт площадью пола в один квадратный метр и грузоподъемностью в два человека. Экономия в конструкции и экономия в эксплуатации — он автоматический, им управляют сами жильцы. Кроме того, он действует только до девяти — опять экономия.

Целесообразность использования объема: квартиры в три комнаты Кухня вентилируется только через жилые комнаты, но во избежание запаха — пищу можно не жарить, а варить. Оно, кстати дешевле. Еще проще и дешевле — пользоваться домовой столовой. От нее в каждую кухоньку идет крошечный лифт. В лифте меню и красный карандаш на цепочке. Отчеркните, что надо, нажимом кнопки спустите лифт и ждите три минуты. После этого через два года ждите катар желудка".

Извините, если кого обидел.

10 октября 2007

(обратно)

История про нобелевку

Ну что, фантасты? Радуйтесь — вон Гильгамешу фантасту (по вашей классификации) премию дали.

Извините, если кого обидел.

11 октября 2007

(обратно)

История про Колбасьева (III)

….Ну ладно с этой путаницей в датах. Между ними, датами, у Колбасьева был довольно стремительная жизнь, породившая много легенд.

Во-первых, миф о Колбасьеве чем-то сродни мифу о Николае Гумилёве — и Сергей Адамович становится таким военно-морским рыцарем, что из-за пояса рвёт пистолет, только сыплется золото с кружев розоватых брабантских манжет. Это ещё интереснее, учитывая, что Колбасьев писал стихи и состоял в петроградском Союзе поэтов — и членский билет № 79 ему подписывал как раз Гумилёв.

Меж тем, Морского корпуса он не кончил, ему перед строем не вручали мичманские погоны и офицерский кортик, потому что вся прежняя жизнь вместе с Морским корпусом была смыта волной. Он довольно быстро покинул флот, а когда его хотели призвать вновь, с большими хлопотами избежал этого.

Колбасьев был человеком, хорошо чувствовавшим море и любившим его, но прослужил он на флоте с 1918 по 1921, и ещё нескольких есяцев сборов в 1931 году.

Во-вторых, кажется, что жил себе бонвиван, и вдруг — бац! в 1937 году постигла его участь всех пушных зверей. А на самом деле Колбасьева до этого арестовывали два раза — я думал, что в знаменитом кировском потоке, но нет, это было с 23 декабря 1933 года и с 13 по 26 февраля 1934 года. Отпускал его, кстати, тот самый знаменитый Запорожец, почти одновремено с Колбасьевым канувший.

В-третьих, Колбасьев намертво ассоциируется с морем, и как я уже где-то говорил, что Николай Тихонов в предисловии к первому посмеррому сборнику 1958 года писал, что ни путешествие в Афганистан, ни несколько лет на дипломатической работе в Финляндии никак не отразились в творчестве Колбасьева. Ну, "никак" это всё же преувеличение — за полвека до этого предисловия сам Тихонов писал Льву Лунцу: «…Сергей Колбасьев делал прогулку по Афганистану. Растолстел как кабульский боров, — поздоровел, привез 1001 рассказ, афганские подтяжки, брюки, анекдоты. В общем, богатый человек и уже уехал снова: в Гельсингфорс на один год. Жди от него письма. Верочка — слушай, Лева, — вероятно, на днях подарит ему маленького афганца, ребенка, который еще до появления на свет, без визы проехал в Азию, обратно, в Финляндию и т. д. Чудо конструктивизма…"

Но если не будущий ребёнок (дочь Галя), то ранний рассказ об Афганистане "Восточная политика" действительно полон этого конструктивизма —

"Я знаю: рассказ подобен задаче на взаимодействие нескольких сил, приложенных к одной точке. Он идет по равнодействующей, а силы составляющие известны только автору.

Но пусть они будут известны читателю.

Главными составляющими этого рассказа являются: спрос на чайники русского изделия в Афганистане, романтичность, свойственная двадцатилетнему возрасту, и, наконец, нота лорда Керзона.

Конечно, читатель уже определил направление равнодействующей на восток от Москвы.

Когда-то это направление очень мне нравилось. Понравилось оно и герою моего рассказа дипкурьеру Баранову — по тем же причинам, что и мне: он был петербуржцем, не любил Москву и любил Киплинга.

К тому же Баранову повезло. В одну неделю прошло его назначение, сразу предложили поездку в Афганистан, и ехать надо сегодня".

Так и не поймёшь без подписи, не Шкловский ли какой-нибудь это написал.

Ну и от тех времён, когда он работал в Хельсинки тоже остался рассказ — «Ветчина с горошком».

В-четвёртых, жил он, конечно, бурно — один роман со шведкой в финской столице чего стоит. Или вот история с изобретением телевизора… Впрочем, пойду-ка я схожу на кухню.

Извините, если кого обидел.

12 октября 2007

(обратно)

История про Колбасьева (IV)

Обнаружил в старом рассказе хорошее место:

— Получил револьвер системы наган № 98081 с четырнадцатью патронами. — Баранов расписался, но вспомнил лорда Керзона, и сказал: — Мало патронов, пожалуй.

Человек за столом улыбнулся.

— Дорогой товарищ, я уже четыре года сижу здесь и раздаю пистолеты. Патроны выдаются не на предмет куропаток, каковых много, на тот крайний случай, которого никогда не бывает.

Старательно расплющил в пепельнице папиросу и дальше:

— Пистолеты это, если хотите, украшение, присвоенное должности. Они тяжелые, и по возможности их не носят, однако всегда надевают в решительные минуты: например, когда требуют у станционного начальства купе в переполненном поезде. — говорит и улыбается.

Извините, если кого обидел.

12 октября 2007

(обратно)

История про трубы

Вот вопрос к тем, что понимает в современном промышленном и гражданском строительстве. А то я знаю, остряков понабежит — только держись, как они начнут выкидывать свои плоские шутки. Понятно, что наши (и чужие) дворы полны разнообразной хуйни, и часто по ним проложены загадочные трубы.

Так вот, вопрос: что это? А то я с апломбом утверждал, что это канализация. Но вторая труба тогда — что? Холодное и горячее говно? Сортировка? По-маленькому и отдельно — по-большому? Непонятно. Одна труба (потоньше) — отопление, а вторая (потолще) — говно?

Холодная и горячая вода? Что это?

(жалобно) Ну, может, нефть всё-таки?

Извините, если кого обидел.

14 октября 2007

(обратно)

История про боевик

Слово "боевик" мне ужасно не нравится — ну бывает такое. Какое-то кривоватое слово, неудобно катается на языке. При этом в детстве я читал один роман про революционеров в Риге — там все революционеры называли себя боевиками, то есть членами боевой организации (эсеровскоепроисхождение, понятно, не уточнялось). И когда пошли боевики иного рода, на юге и юго-востоке, я с трудом вспомнил о том романе в серии детлита — с сабельками и пальмами^[23].

Не о том я, не о том. А о том, что слово кривоватое. Большая советская энциклопедия определяет его как "часть заряда взрывчатого вещества (ВВ), оснащенная детонатором или детонирующим шнуром и предназначенная для возбуждения детонации основного заряда в шпуре, скважине или камере. Б., как правило, делают из патронированного ВВ; для инициирования малочувствительного ВВ (игданит, гранулиты и др.) используют также Б. в виде шашек из тетрила, тротила или сплава последнего с гексогеном". Словарь Ушакова более разнообразен: "БОЕВИ'К, а́, м. 1. Член боевой дружины в революционной партии (дореволюц.). 2. Кинематографический фильм, пользующийся большим успехом у публики (нов.). Б. сезона. 3. Самолет, предназначенный для воздушного боя (воен.)".

Я, кстати, встречал выражение "криминальные боевики".

А вот Википедия сосредотачивается именно на кино: "Боеви́к (англ. action movie, букв. фильм действия) — жанр киноискусства, в котором основное внимание уделяется дракам, боям, погоням и т. п… Большинство боевиков иллюстрируют известный тезис «добро должно быть с кулаками». Экшен-фильмы часто обладают высоким бюджетом, изобилуют каскадёрскими трюками и спецэффектами. Фильмы этого жанра зачастую не обладают сложным сюжетом. Главный герой обычно сталкивается со злом в самом очевидном его проявлении: коррупция, терроризм, убийство. Не находя иного выхода, главный герой решает прибегнуть к насилию. В результате уничтожению подвергаются десятки, а иногда и сотни злодеев. Хэппи-энд — непременный атрибут боевика, зло должно быть наказано".

Но я про буковки, а не про кадрики.

В общем, интуитвно понятно, что "Собака Баскервилей" — не боевик. А вот "Эра милосердия" — вполне боевик — трах-бах, грузовики в канал валятся, в "Астории" стёкла бьют. Ну, там какой-то Доценко боевики писал — бешеный там миллиарды долларов в чемоданчике таскал. Куда, кстати, Доценко делся — ума не приложу. Раньше в соседнем доме жил, где раньше был магазин "Пионер". Зайти, что ли, спросить…

Так вот: с этим боевиком беда, как со всеми понятиями, которые определяются лишь интуитивно. Очевидно, что слово для обозначения романов, где все бегают и дерутся должно быть — но не боевиком же называть "Три мушкетёра"?!

Сплошное расстройство.

Извините, если кого обидел.

15 октября 2007

(обратно)

История про Колбасьева (V)

Вот тут все начали попинывать "Эхо Москвы", и я тоже присоединюсь к тому нестройному хору. Но совсем не по той причине, что и все, а по поводу военно-морского флота.

Дело в том, что я сейчас, в поисках одной цитаты, наткнулся на расшифровку передачи, в которой полупересказывается-полуцитируется известная байка из колбасьевского рассказа^[24]. И завершается она словами "Вот какие замечательные командиры были в русском императорском флоте".

Ну ладно, внутри маленького радиоприёмного ящичка никто не крякнул. Но мне придётся сказать — всё это от непонимания и невнимательного чтения. Реакция сродни той, что описывается в анекдоте про немцев, расхваливающих актуальность "Собачьего сердца" за то, что повесть а) про пересадку органов и б) защиту животных.

А у Колбасьева речь идёт о довольно трагическом времени — стоят корабли, всё замерло перед большой войной, и никто ещё не знает, что это — "гражданская война". Офицеры мрачно шутят: ""Интернационал — это когда на русских кораблях под занзибарским флагом в финляндских водах на немецкие деньги играют французский гимн". Команда уже озлобилась, что думает Ревельский комитет — непонятно. И все думают — с кем идти? С красными или с белыми? Или идти продавать казённый сурик.

И вот командир миноносца "иногда вдруг выходит в кают-компанию, садится, закуривает трубку и начинает рассказывать. Всем ясно, что он делает это нарочно, чтобы стало легче. Однако задумываться нельзя. Нужно только слушать, и тогда рассказы действительно помогают". Причём рассказ про капитана Балка кончается угрюмо: "когда начальство за многие грехи перевело его с миноносца на транспорт, он выпил последний стакан водки, понюхал свою традиционную баранку и пустил себе пулю в лоб". Но всё и дет к делу, и молодому мичману кажется, что мифический капитан "сидит вот тут же рядом в кают-компании, огромный, чернобородый, с руками, скрещенными на животе, и широкой благодушной улыбкой.

И было спокойно».

Императорский флот уже рухнул, по воде плывут обрывки знамён и чёрные фуражки. У мичмана родами умерла жена, нет ни корабля, ни флота.

Какие уж тут байки. Впрочем, так дело часто бывает: услышав часть истории, ты думаешь, что это очень смешно, а, узнав всё до конца, перестаёшь смеяться.

Извините, если кого обидел.

15 октября 2007

(обратно)

История про Колбасьева (VI)

Что замечательно в двухтомнике Колбасьева, так это примечания. Сразу видно, что их писали не филологи, а морские офицеры. То есть, вместо короткой справки, они читают небольшую лекция — с интонацией "Вот как!", будто щёлкнут каблуки. Есть у Колбасьева рассказ "Сахар" Это маленький рассказ-путешествие, как… неважно, что там, но главным предметом в рассказе — мины на платформе, что скитаются по России. Комментарий таков:…"Мины заграждения были образца шестого года... — В 1898 году в русском флоте на вооружение была принята якорная гальваноударная мина в форме шара, из листового железа, с пятью гальваноударными колпаками, соляным (сахарным) разъединителем, имевшая в качестве взрывчатого вещества 56 кг пироксилина, а также штерто-грузовую систему установки на заданном углублении конструкции Н. Н. Азарова. В 1906 году эта мина была усовершенствована. В ней, в частности, в комплектации с новым якорем был установлен гидростат. В 1907 году было принято решение об изготовлении 3300 мин образца 1906 года".

С запозданием узнал значение должности "плутонговый" во флотском варианте — впрочем, отчего оно с польского, так и не понял.

Извините, если кого обидел.

16 октября 2007

(обратно)

История про раздражение

Обнаружил один источник раздражения, вернее, сформулировал, что это, собственно, за источник.

Присутствовал он издавна, и сейчас я приведу один пример.

Так вот, много лет назад я читал одного врача. Это был в позднее Советское время такой жанр — записки публицистов о нравственном, перекочевавшие из формата журнала "Юность" в книжный формат.

И вот, среди опубликованных в этой книге заметок был рассказ о приятеле автора, что взвешивая на руке Библию, говорил: "Ну не может же, просто по теории вероятности, чтобы в такой толстой книге не было бы никаких мудрых мыслей!".

Тогда, в том пресловутом периоде поздней Советской власти, это подавалось так: "Туповатые пропагандисты из райкомов и обкомов говорят нам всякие глупости, но наша кротость и остроумие вкупе с логикой ломит эту силу". Меня этот пассаж из книги врача начал раздражать уже тогда. Какая-то была в нём неостроумная неправда — конечно, не потому что советская атеистическая пропаганда была чудо как хороша.

Наверное, неостроумная неточность — в моём понимании пошлось и есть.

Извините, если кого обидел.

17 октября 2007

(обратно)

История про нелюбовь

Вот, кто-нибудь знает, как сделать так, чтобы у меня из ленты не загружались песни, что подвешивают там всякие граждане?

А то некоторые граждане вывешивают их так, что они (песни) по дефолту начинают качаться и играть (иным гражданам это удаётся как-то иначе). Как упромыслить эту опцию (можно, конечно, и отключать динамик, но не охота)?

Я вот по этой причине перестал ходить по ссылкам на Ливинтернет — потому что обитающие там подростки считают, что их страница обязана открываться под принудительно прослушивание "Токио-Отель".

Хо-хо! Тема оказалась животрепещущей!

Извините, если кого обидел.

18 октября 2007

(обратно)

История про разные конкурсы

…Оказалось, впрочем, что конкурс фантастического рассказа "Грелка" жив. И более того, его в этот раз проходит очень интересно — фантасты должны за три дня написать нефантастический рассказ. Сайт находится вот тут. Причём тему задал (она ещё в тайне) главный редактор "Нового мира" Андрей Василевский. Главное теперь, чтобы младофантасты не слили — то есть, попросту не разбежались.

Ведь особенность нынешних грелок в том, что люди, более или менее выстроившиеся в издательские программы, в этом конкурсе уже не участвуют. Кстати, если бы все фантасты высокого полёта (их немного на самом деле) в принудительном порядке подтверждали свою квалификацию на этом цирковом мероприятии, это бы престижу Корпорации «Фантастика» не просто бы не повредило, а, по моему мнению, его чрезвычайно упрочило.

Мне, как стороннему наблюдателю, хочется, чтобы у них там всё состоялось — по нескольким причинам:

Во-первых, отрицательный результат — тоже результат. (Хотя, если кто-то из вас напишет хороший рассказ — дело того стоило). Но в любом случае — это часть ответа на вопрос о том, как устроена современная литература.

Во-вторых, это часть ответа на вопрос — отличается ли современная фантастика от остальной литературы. Эта тема у фантастов что-то вроде еврейского вопроса или обсуждения книг Резуна). Может статься, что люди привыкшие к фантастическим штампам, из которых они собирают текст, как из "Лего", просто не смогут написать связный текст. Штампов нет, про дракона нельзя, звездолёт запретили… Непонятно, что писать. А, может, наоборот, что-то выйдет. Меня вот издавна интересуют слёзодавильные рассказы из «женской прозы» — не в них ли эмигрирует пишущая публика, etc.

Но даже если придёт народа мало — это тоже повод к размышлениям.

В общем, я, как и советовал мне всегда брат Мидянин, вытащил шезлонг и устроился поудобнее с чашечкой кофе.

Извините, если кого обидел.

18 октября 2007

(обратно)

История про фабрику "Свобода"

С удивлением обнаружил, что фабрика "Свобода" всё ещё что-то выпускает — мне-то казалось, что её прикупили на корню, и нет больше даже торговой марки.

Но определённо продукция фабрики "Свобода" есть и возвращает нас в добротное советское время. Я, честно говоря, не припомню такого дурного средства для бритья. (А знающие меня представляют как много я бреюсь).

Чудовищный по запаху и свойством пенообразователь был куплен за тринадцать рублей в одной из передовых аптек, кстати. Скажу больше: в модной сетевой аптеке.

Удивительные ощущения. Это примерно как хлебнуть сейчас кофе бочковой, 18 коп. стакан. То есть, ты за много лет привыкаешь к некоторому мелкому комфорту — к крупному я не привык. Вещи, как тебе кажется, является именно тем, что на них написано. И качество китайского ширпотреба для тебя не кажется неожиданным.

Но вот то, каковы были те предметы, что были в твоих руках в прежние годы, просто так не прочувствуешь. Тот самый чай — никакой ведь не тот самый, водка (положа руку на сердце) не поймёшь: лучше или хуже — была и бывает разная. Ностальгические пельмени набиты глютаматом натрия и химизацией всей Европы…

А вот это именно то, помню, знаю: разбегайтесь девки, бриться я начал задолго до падения Советской власти. Дополнительный колорит придаёт то, что пена и кремы (это то, что сейчас называется "гель") для бритья были скорее роскошью. Хуле — помазок да мыльце, про них всё ещё Ухудшанский сказал. Фабрику "Свобода" знали больше не по бритью а по многочисленной зубной пасте.

Кстати, политически безумные люди — тоже прочь с дороги! А то ишь, в своём вечном психотерапевтическом выговаривании они начинают взвешивать загранпаспорта на одной чашке весов и цену на масло на другой, цену на масло и свободу печатать то, что никто не читает. Прочь дураки! Я сегодня "Свободу" по капле выдавливал.

Конечно, для полноты надо было бы побриться лезвием бритвы "Нева".

Но это уж фиг.

Извините, если кого обидел.

19 октября 2007

(обратно)

История про рыцарей

Обнаружил, кстати, книжку, про которую забыл написать рецензию:

"Благородный король Артур и его доблестные рыцари / Андрей Ефремов. — СПб.: Амфора, ТИД Амффора, 2005. - 463 с.

Слэш означает, что это легенды о рыцарях Круглого стола, пересказанные Андреем Ефремовым — язык этого пересказа напоминает магистра Йоду, что навек подарил нам универсальный рецепт сказовой речи.

Но не в этом дело.

Там на странице с ровным номером 400 написано: "Понял Ланцелот, что ядом была смазана стрела и что безмерно велика нависшая над королевой опасность. В тот же миг вскочил он в седло и один только щит забросил себе за спину, опоясался мечом, и как был, без коня и доспехов, умчался прочь из замка".

Подарить, что ли, кому?

Извините, если кого обидел.

19 октября 2007

(обратно)

История про зверушек

Ура!

Пусть меня Немцов записывает в своё говорящий бестиарий!

Я читаю Мэтта Рафа. "Канализация, Газ " Электричество". Автор понятно что делает.

Автор издательской аннотации тоже: ""Канализация, Газ " Электричество" — роман об истории недалёкого будущего, написанный в популярном жанре трилогии".

Мэтт Раф. Канализация, Газ " Электричество./Пер. с англ. Ю. Фёдоровой. — М.: Эксмо, 2007.- 672 с. (Истории истории) 4000 экз. ISBN 978-5-6999-20551-6

Извините, если кого обидел.

19 октября 2007

(обратно)

История про газ и канализацию

Спал вчера ночью, спал весь день, и сейчас спать буду. А пока проснулся среди ночи и увидел вокруг движение электронной жизни. У меня в журнале вовсю обсуждают в одном ли жанре написана "Война и мир" и сняты "Звёздные войны", или "Война и мир" это тетралогия, а "Звёзденые войны" октолотогия.

Вокруг Буковский и проч.

Но я о другом-то хотел сказать. О другом.

И вот о чём — многие знают, что я люблю смотреть канал "2х2" потому что там мне бесплатно показывают "Футураму" и "Южный парк". А именно эти сериалы рассказывают мне, как устроена жизнь Четвёртого Рима. Мне, варвару окраин, всегда льстит, когда я что-то угадываю, потому что это значит, что я знаю не только что-то об Олеше, Пушкине и Тынянове, но мне знакомы и кой-какие мультикультурные ценности.

Ведь картинка "Футурамы" очень плотная, и если в одном случае ты там сразу понимаешь, что серия пародирует фильм "Титаник", и об борт космического лайнера бьют банку с законсервированной головой ди Каприо, то там ещё есть десятки непонятных голов, банок и фраз, которые хорошо или плохо прососчились через перевод. Вот в "I, Roommate" понятно, что часы, согнутые Бендером — это отсыл к плавленым часам Сальватора Дали, но вот что "Мыльная опера «Все мои детальки» — пародия на сериал «Все мои дети»" — я могу узнать уже только из Википедии.

Десятки персонажей политической и культурной жизни Четвёртого Рима я знаю только потому что их замучили на "Звёздных боях", или обосрали в "Южном парке".

В той книге, что я сейчас читаю, плотность культуры Четвёртого Рима даже гуще, чем в "Футураме".

Оттого там масса сносок (очень полезных — я, правда, думаю, что сноска, объясняющая кто такой Карл Маркс и "Капитал" это уже перебор, но кашу маслом не испортишь). Однако везде соломки не подстелишь — и вот там есть сцена, когда партнёр героя по бизнесу погибает в аварии: "У бордюра с невыключенным двигателем стоял «форд-линкольн-континентал» 77-го года без водителя, и как только Гомес оказался за ним, машина двинулась задним ходом, автоматически отключив стояночный тормоз. Покатившись, «форд» подрубил голени Гомеса. Тот рухнул на багажник, словно подстреленный олень, которого охотники прочат в трофеи. «Линкольн» подпрыгнул на выбоине и увеличил скорость….К несчастью, стразу за перекрестком стояла другая машина — машина оказалась «фордом-пинто» 73-го года — возможно, последним в этом мире, — и она смотрела не в ту сторону, подставив свой ахиллесов зад приближающемуся «линкольну».

— Всё взорвалось, — сказал первый очевидец. — «Континентал» шел от силы 20–25, но малышка просто-таки вспыхнула. И тот парень на багажнике «линкольна» вспыхнул вместе с ней". Я бы и не понял подтекста, хотя по "форды с неудачной конструкцией бензобака там говорится двумя десятками страниц раеьше. Однако я читал в тот же день Живой Журнал, где в ленте вот история про этот форд — рекомендую прочитать, кстати. Понятно, что это из разряда прозввища "зубило" у одной из моделей "Жигулей".

И роман Мэтта Рафа. "Канализация, Газ " Электричество" набит подобными отсылками построчно и поабзацно. Всех не переброешь, и всё не прокомментируешь.

Это не политический мир острова Лапуты — это как раз тот мир, маленьких людей и маленьких вещей, не мир ДнепроГЭСа и перелётов через Северный полюс, а мир кричащего пузыря "уйди-уйди", песенки "Кирпичики" и брюк фасона

"полпред". Мир, где люди хотят прожить как-нибудь, не испытывая чувства голода, где надо объяснять (а давным-давно было естественно, что на пузыре был Чемберлен (Кто это?!), очень похожий на ткарикатуру в "Известиях", где в популярной песенке умный слесарь, чтобы добиться любви комсомолки, в три рефрена выполняет и даже перевыполняет промфинплан (Чего-чего?!). И никто не помнит спустя десятилетия, как выглядели галстук "Мечта ударника", толстовка-гладковка, гипсовая статуэтка "Купающаяся колхозница" и дамские пробковые подмышники (Как-как?!) "Любовь пчел трудовых". Мир этот объяснять мучительно трудно. И одно облегчение — этот мой пассаж никто не будет переводить и объяснять с помощью подстрочного комментария. Мои знания благополучно сгниют вместе с дубликатами в головах исчезающих поколений.

Мне кажется, что это книга — заметный культурологический поступок — может кто-то будет придираться к тому, что на одной странице "рулевому приходилось бороться с охрененным течением", а на следующей это усугубляется и герой вопит: "Какая охуенно здоровая белая акула!". Так вот это раздражать не должно. Там эта разница оправдана.

Но что касается популярного жанра трилогии, мне так и осталось неясно. Важно иное — на последней странице годы написания — 1990–1994, и они принципиальны, потому что мы находимся на полпути между созданием текста и происходящими в 2023 году событиями.

Извините, если кого обидел.

21 октября 2007

(обратно)

История про индюков

Ко мне снова доебались с тем, что я ругаю Веллера. Да, увы, я считаю Веллера образцовым надутым индюком, передёргивающим даже не факты, а городские легенды.

По этому поводу я давно говорил про Сильвера с хорошими людьми, а потом ещё говорил с другими хорошими людьми про Махно, и вот сейчас понял, что дело не в нынешнем политическом безумии Веллера, а в давней методике декларативных утверждений, что хорошо описана профессором Преображенским: "Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно".

Выпишу-ка я себе, что бы легче было искать-если что:

Вот что пишет Веллер: "Хемингуэй в это время читал Достоевского, так последняя фраза "Фиесты" дословно повторяет последнюю фразу "Униженных и оскорбленных" в переводе Констанс Гарнет, каковой Хемингуэй и читал; не такой был мальчик, чтобы допустить случайное совпадение с чем-то финальной фразы своего первого романа"! И восклицает: " — Идиоты эти литературоведы!.."

Оставим на совести Веллера то, что он не умеет считать, и не знает, какая фраза "последняя".

Тем не менее: вот чем кончаются "Униженные и оскорблённые" Достоевского: "- Все, все, — отвечала она, — все, за весь этот год. Ваня, зачем я разрушила твое счастье?

И в глазах ее я прочёл: "Мы бы могли быть навеки счастливы вместе!"

Вот как переведено это место Гарнетт:

"All, all," she answered, "everything, all this year. Vanya, why did I destroy your happiness?"

And in her eyes I read: "We might have been happy together for ever."

Вот чем кончается The Sun Also Rises:

"Oh, Jake," Brett said," we could have had such a damned good time together." (…)

"Yes," I said, "Isn't it pretty to think so?"

Вот как это выглядит в знаменитом "чёрном" двухтомнике:

"Ах, Джейк! — сказала Брет. — Как бы нам хорошо было вместе.

Впереди стоял конный полицейский в хаки и регулировал движение. Он поднял палочку. Шофер резко затормозил, и от толчка Брет прижало ко мне.

— Да, — сказал я. — Этим можно утешаться, правда?" (Перевод В. Топер)

Это не литературоведы идиоты.

Извините, если кого обидел.

21 октября 2007

(обратно)

История про книжки

А, может, подарить кому книжек разных? К примеру отдельных выпусков работ Ленина и Маркса, сборник Андропова (очень красивый) Горбачёв туда-сюда, Брежнев о продовольственной программе, "Капитал" Среди прочего есть и довоенные издания.

Увестистая авоська.

Берите, мало ли как жизнь обернётся.

Извините, если кого обидел.

23 октября 2007

(обратно)

История про книжечки (II)

А вот кому фентэзи? Собственно, классика — в смысле "Азбука-классика". Состояние блестящее, ненадёванное. (Кроме переводной серии — всякая Угрюмова, Ипатьева и стая детей-волкодавов).

Предпочтение опту и любителям темы

Извините, если кого обидел.

23 октября 2007

(обратно)

История про футураму (II)

Я продолжаю читать Мэтта Раффа, и книга эта мне нравится всё больше и больше. Правда я продолжаю бояться Немцова — потому что если я не скажу, что это книга лучшая книга книг, и перевод лучше прочих, имеющихся в мире, то он подкрадётся ко мне днём (когда я сплю) и зарежет. Ну, или там капель каких в ухо нальёт.

Поэтому я конечно это скажу, но идея даже не в этом.

Только сейчас придётся пересказать сюжет. (Как говорят в таких случаях — внимание, сейчас будут спойлеры, молдинги и антикрыло).

Дело происходит в 2023 году (Не "Футурама", конечно, которую начали делать в 1999-ом, и туповатый разносчик пиццы там, нечаянно заморозился и оттаял только через тысячу лет). Этот зазор в "Какашках, газпроме и Чубайсе" всего четверть века. В мире недалёкого будущего уже случилась мировая война (Пол-Африки снесли), и эпидемия вируса, придуманного одним безумцем, что выкосила всех этнических негров.

Есть главная пара героев — позитивный мультимиллионер (Помесь Билла Гейтса с Чичваркиным) и его бывшая жена (они по-прежнему любят друг друга). Вторая пара (с парами, там, впрочем, сложно) — журналистка и капитан подводной лодки "зелёных", который почём зря топит ледоколы и спасает лемуров.

Но персонажи второго, третьего и прочих планов увеличиваются в количестве, как зёрнышки на клетках шахматной доски в книжке Перельмана. Боевая старуха 181 года от роду, участница войны Севера и Юга, бомжи… Писательница Айн Рэнд, что является рабом электрической лампы и, заключённая в неё, ведут разговоры в защиту либертарианства (а её мудохают либералы 2023 года); девушка, укравшая Джоконду, а поверх всего этого будущего по улицам Нью-Йорка ползает акула, вылезшая из канализации, где она отрастила себе лёгкие и лапы с когтями. То что мир нью-йоркской канализации разнообразен, нам поведали ещё черепашки-ниндзя.

Акула несколько сокращает количество персонажей, но пока недостаточно (Я на 451 странице). Сюжет только внешне кажется сложным: небольшое количество персонажей размышляют о том, не мог ли домашний человекоподобный робот убить своего хозяина, а куда большее их количество ловит зелёных террористов с подлодки.

Автор постоянно глумится над романным стереотипом массккульта — то героев оживит, то один компьютер-человеконенавистник на другой заменит.

Судя по тому, что миллионер строит небоскрёбы, а герои многозначительно говорят друг другу, что это только кажется, что Нью-Йорк стоит на твёрдом основании — нас в конце ждёт большой катаклизм.

Впрочем, пересказывай — не пересказывай — суть всякой футурамы не в сюжете, а в рассеянных по повествованию историях.

Например, диалоги Анн Рэйд о величии капиталистических отношений — производят ошарашивающее впечатление. Такое впечатление Ратт в 1997 году увидел во сне кириллический сегмент Живого Журнала образца 2007-го года и просто списал оттуда все перепалки…

Извините, если кого обидел.

24 октября 2007

(обратно)

История про споры пикейных жилетов — ещё одна

Обнаружил блестящий рисунок времён моей молодости, описывающий споры не только времён моеё молодости, но и споряы вообще:

via lopuchin Я бы утащил его к себе в info — настолько хорошо он передаёт суть споров пикейных жилетов по любому вопросу.

Извините, если кого обидел.

24 октября 2007

(обратно)

История про Игоря Воробьёва

А Ваня lopuchin, между тем, продолжает выкладывать Игоря Воробьёва. Ни он, ни я так и не нашли официального сайта карикатуриста.

Извините, если кого обидел.

26 октября 2007

(обратно)

История про время

Проснулся и в сомнамбулическом состоянии принялся разглядывать час перемены времени.

Извините, если кого обидел.

28 октября 2007

(обратно)

История про флаксы эонов

Есть такой недавний фильм «Æon Flux» 2005 года, из-за сложности с первой буквой (привет, маркетинг!) часто пишущийся как «Аeon Flux», который был сделан по угрюмому сериалу 1995 года. Этот сериал, что тогда лепил Питер Чунг ("Нарочито-сексуальная одежда героини — след восточных традиций анимэ…" — хе-хе), раньше крутило MTv, а теперь показывает 2х2. Сюжет обоих продуктов — довольно запутанный, там после Мировой Катастрофы перемёрло почти всё население Земли, оставшиеся размножаются пробирочным способом, всё время какие-то неясные конфликты с охраной, городская герилья, и поперёк экрана, как гимнастка по бревну, кувыркается тётка в латексном BDSM прикиде. Внешне очень похоже на "Принца Госплана Персии".

Меня в сериале ужасно раздражало, что я, не самый безумный человек, никак не могу понять, что там к чему (А я честно прочитал справки и про летающий реликт, что бороздит просторы Большого театра над городом, где живут герои, и про ДНК и прочие перипетии сюжета).

Но потом я вслушался в заставку этого сериала (я именно про сериал, а не про фильм — хотя многие согласны, что и фильм не самый содержательный).

Так вот, в заставке — гениальный диалог, который ведут два напряжённых патетических голоса, мужской и женский:

— Я мечтаю разбудить мир.

— Но ты им не управляешь.

— Я управляю собой. На чьей ты стороне?

— Я сама по себе.

— Ты балансируешь на грани.

— Я и есть грань.

— То, что тебе нужно, могу дать только я.

— Ты не можешь этого дать. Ты не можешь даже купить. И ты этого не получишь.

Это абсолютно гениально. Я бы сделал генератор, развивающий этот диалог в бесконечность — потому что он описывает половину отечественных футуристических книжек.

Да и фентэзи тоже.

(Подумав) Да и половину книг science fiction.

Да и половину всех остальных, пожалуй.

"Ты балансируешь на грани" — "Я и есть грань". Восхитительно! Апофеоз бессмысленности какой-то, при этом в глазах потребителя обрастающий искусственными смыслами.

Глокая куздра масскульта.

Извините, если кого обидел.

28 октября 2007

(обратно)

История про сигару

Ходил в гости. Ещё раз подтвердил мнение о том, что жизни вне Живого Журнала нет. С трудом собравшись, вспомнил о Важном и поздравил Мидянина. Однако ж, пригожие девки плясали и били в тамбурины.

Одна прелестница подарила мне италианскую сигару, похожую на корень мандрагоры или сушоную кроличью лапку. Полувыкуренная, он лишила меня разума, как героя Конан-Дойля, а доконченная на лестнице моего дома, привела соседей в состояние чрезвычайной ажитации. Некоторые стали звонить в пожарную часть, а иные — выкидывать в окна небогатый скарб.

Извините, если кого обидел.

31 октября 2007

(обратно)

История про праздники

Извините, если кого обидел..

31 октября 2007

(обратно)

История про настоящий ужас

Ну, что? В протяжную хеллоуинскую ночь, в которую в наших широтах не каждый хозяин собаку за тыквой из дома выпустит — случилось действительно страшное.

И вот что: Яндекс открыл поиск по комментам.

У моего любимого турецкого писателя Азиза Несина есть такой короткий рассказ: всё население города слышит по радио новость об удивительном изобретении. Сообщается, что нашли способ восстанавливать изображения из зеркал — всё то, что многие года в них отражалось. Светские львицы радуются возможности заглянуть в прошлое: "Какая прелесть! Я опять увижу себя такой, какой была двадцать лет назад!", мужчины подкручивают усы, улыбаясь воспоминаниям.

Потом эйфория стихает, и какая-то женщина уже нервно комкает платочек "Сперва с одним его шофёром, потом с другим его шофёром… И всё в гостиной, переж зеркалом…". Ну, и, натурально, ночью город полон битого зеркального стекла. Хозяин фабрики зеркал, оплативший эту новость за один день стал миллионером.

Тут вот что я расскажу: я однажды увидел сон, в котором участвовал мой знакомец. Он в этом сне издал мою выстраданную научную статью под фамилией своего спонсора — из каких-то мучительных жизненных соображений. Я узнал об этом последним и последними словами ругался во сне. Спустя года два после этого он прочитал запись сна в Живом Журнале и указал мне на дверь. И то дело — хочешь откровенности, так готовься получить пиздюлей. Какая же откровенность без пиздюлей? Это как быть художником-провокатором и обижаться, что тебе засветили в ухо.

Вот я это к чему — а сейчас айда серфить, — кричу я как полоумный Фердыщенко. — Пти-жё, пти-жё!

Лучшие друзья отнеслись снисходительно в чужом журнале «Ну, да, мудаковат он, так безобиден», муж назначил пригожей девке свиданку в чужом журнале, тебя лично договорились не приглашать на день рождения. На всех хватит.

Я-то уже узнал много о себе нового. Да и вы обо мне узнаете.

Извините, если кого обидел.

01 ноября 2007

(обратно)

История про пилота

Представляю, какая толпа ожидает Тиббетса у ворот. Немудрено, что он прожил так долго — лишь бы с ними не встречаться.

Извините, если кого обидел.

01 ноября 2007

(обратно)

История про пневмопочту

А вот никто не знает ли, каково давление в трубе пневматической почты при пересылке контейнера?

Только не из досужих соображений, а исходя из практики.

Извините, если кого обидел.

02 ноября 2007

(обратно)

История про сочетание букв и цветов

Извините, если кого обидел.

04 ноября 2007

(обратно)

История про писателя Борхеса

Читая книгу Володи Тетельбойма р Борхесе, я с запозданием понял, в чём заключается парадокс Борхеса в моей жизни. Борхес стал (и не только для меня) символом интеллектуальной истории. Я заметил, что даже фантастическую литературу часто проверяют Борхесом: "Вот на Борхеса надо равняться и проч., и проч. Но сейчас я окончательно удостоверился в отом, о чём интуитивно догадывался.

Во-первых, механизм популярности Борхеса очень странный: для русского читателя никакой ясносьти в Латинской Америке нет, и должно быть так, что Борхес, что Маркес, что Кортасар. Однажды, когда я учился в Литературном институте курс латиноамериканской литературы у меня вела Анита Можаева. Веселья добавляло то, что Анита была моя ровесница, а может была она и младше меня. Впрочем, ко всем студентам Анита относилась с равномерной брезгливостью.

И вот она попросила аудиторию назвать латиноамериканских писателей, но не Борхеса, не Маркеса, и не Кортасара. Повисла сиротская тишина.

Я вспомнил, что есть Марио Варгас Льоса, но на этом дело остановилось.

Дело, конечно не во фронтальном невежестве студентов Литературного института, а вообще в том, что для нас "Латинская Америка" ничем не отличается от понятия "Южная Америка", все перемешано и неоднородно.

Отчасти однородно, но совсем иначе — вот Тетельбойм пишет как на буэнос-айресской книжной ярмарке Борхес слегка флиртует с Сьюзен Сонтаг, и тут же сам Тетельбойм замечает: "Вообще, все мы, похожи на те карикатурные образы, которые многие чилийцы принимают всерьез. В течение целого столетия нам навязывалось представление об аргентинце как о каком-то фанфароне. А мы ведь, в конце концов, живём в соседних домах. И мы больше, чем просто соседи, мы родственники, которые говорят с одними и теми же особыми интонациями, мы обитаем в соседних географических регионах, в одной и той же природной среде, разделенной Андской Кордильерой. И хотя оба народа имеют каждый свои особенности, определённые его собственной историей, между ними есть и глубинное сходство, модифицированное перипетиями их развития. Ни военные диктатуры, ни сеющие смерть камарильи не могут заставить нас забыть, что мы, аргентинцы и чилийцы, живем в одной и той же географической зоне, которую называют краем земли, и что наши связи, восходящие к Араукании XV века, к Освободительной Армии, к поколению Сармьенто и Альберди, объединяют нас и сейчас. Это единство мы явственно ощущали и во время той памятной встречи под дождем. Из всего этого можно заключить, что как родственники мы не дальше друг от друга, чем двоюродные братья".

А вот спроси любителя Борхеса, что за Освободительная Армия, что за поколение Сармьенто и Альберди — и снова заслушаешь сиротскую тишину, которую можно прервать лишь унылым вздохом: "Да, товарищи, мало ещё мы знаем Латинскую Америку".

И туристические маршруты в Рио и Мачо Пикчу ничего в этом не изменили.

Извините, если кого обидел.

05 ноября 2007

(обратно)

История про писателя Борхеса (II)

Второе обстоятельство — это биография самого Борхеса, превратившая в часть мифа, который вытесняет написанные им тексты — и то, что он человек книги, и то, что он ослеп в 1955 — и стал хранителем национальной библиотеки точь-в-точь как евнух, что может отличить обитательниц гарема лишь на слух. Ну, или на ощупь.

В числе популярных биографических обстоятельств называют и его отношения с женщинами. По всему выходит, что первый опыт был неудачен — отец решил, что сын потеряет невинность с опытной женщиной и послал юношу к своей знакомой. То, что Борхес догадался, что женщина — любовница отца, то что ничего не получилось (вариант — получилось слишком сильно, и оргазм навсегда превратился в голове Борхеса в маленькую смерть). Но это совершенно не интересно и паровозик венской делегации, что ездит по страницам мемуаров, мне всегда был отвратителен.

Гораздо интереснее другое — политический аспект. Понятно, что Володя Тетельбойм — начальник чилийского комсомола, и политическая ориентация у него была вполне определённая.

И он беспощадно замечает, что сначала Борхес писал вполне «левые» стихи — и несмотря на то, что они никогда после 1918 года не переиздавались и не входили в книги, ему в своё время отказали в американской визе.

А ведь это человек, помешанный на англосаксонской культуре — даже любовные письма и письма прощания он писал наполовину по английски.

Это такой особый тип компрадорского среднего класса, который в душе понимает своё промежуточное положение между метрополией (условным Римом, «Западом» или «Америкой» и страной родных осин, пиний, саванн или пустынь. Причём это должен быть человек образованный, владеющий языками — что даёт особый смысл этому промежуточному положению. Эмигрант, желающий в бессчётный раз доказать правильность своего выбора — не интересен. Интеллектуал, для выгоды повторяющий политические штампы — тоже.

А вот самостоятельная фигура Борхеса в этой чехарде "левого" и "правого" как раз фигура очень важная.

Это проблема латиноамериканской культуры, я наблюдал это в разных странах. Тип такого россиянина описывался в русской классической литературе многажды.

Но очень важно и то, что Борхес при этом любит Аргентину, хотя у этой любви есть особый привкус — что-то вроде «Я люблю родину, но я знаю, где рай». Тетельбойм пишет: "Борхес рассказывает о своем безграничном восхищении Соединенными Штатами. Он был поражён, когда в Остине услышал, как рабочие, копавшие канаву, говорили на английском — «на языке, в котором, как мне всегда казалось, было отказано людям этого класса». Его воображение, несомненно, рисовало картины, напоминающие чем-то фильмы Уолта Диснея или сцены из «Волшебника страны Оз». Соединенные Штаты стали для него феерическим, почти неземным мифом, достойным волшебной сказки. Поэтому, откровенно признаётся он, было так странно «убедиться, что и там встречаются вульгарные вещи — заросшие сорной травой пустыри, размякшая земля, лужи, грязные дороги, мухи, бродячие собаки»… (В тот момент он не помнил, что во времена маккартизма Соединенные Штаты отказали ему «как коммунисту» во въездной визе: разведслужбы «предъявили счёт» за двадцать юношеских стихотворений, которые он озаглавил «Красные псалмы» или «Красные ритмы» и никогда не публиковал отдельной книгой. Но так как несколько стихов из этого цикла появилось в испанском журнале, автора занесли в рубрику «красных». А потом бюрократы, по-видимому, опоздали внести необходимые поправки в его досье.)

Увлечение Соединенными Штатами зашло так далеко, что, посетив поле сражения в Эль-Аламо, он восхвалял там победу звездно-полосатых, которая окончательно решила судьбу Техаса, ранее принадлежавшего Мексике". (Это крайне возмутило мексиканцев, которые уже пригласили Борхеса).

Именно поэтому в список антипатий Борхеса навсегда попала кастровская Куба — и он был особым публичным деятелем, одним из немногих, что в традиционно левых интеллектуальных кругах от Рио-Гранде до Огненной земли, то и дело говорил о неприятии левых идей.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2007

(обратно)

История про Борхеса (III)

…Продолжение истории следующее. Всё бы хорошо, да 15 сентября 1976 Борхес приехал на неделю в Чили, где уже три года правила военная хунта.

Про чилийскую хунту говорят много, именно потому, что она стала особым символом советского сознания. Немецко-фашистская гадина ушла в прошлое, а вот каски чилийских военных были вполне похожи на фашистские. И когда власть переменилась, довольно много людей (не особенно разбираясь в тонкостях чилийской экономики и истории) начали заочно любить Пиночета просто потому что раньше его ругали в газете «Правда».

Судя по всему, Борхес хвалил чилийскую хунту именно потому, что она декларировала борьбу с марксизмом и социализмом любых расцветок: «Газета «Ла-Сегунда» от 20 сентября подробно описала пышный прием, устроенный в честь Борхеса Чилийской академией языка. Учитывая высокое положение этой организации, Борхес постарался быть на высоте и говорить соответствующим языком. В своей речи он обрисовал лингвистические мечты о будущем. Но главным было все-таки его политическое кредо: «Я знаю, что в эту эпоху анархии, здесь, между Кордильерой и морем, существует сильное государство. Лугонес предсказал сильное государство, когда говорил о часе меча. И я открыто заявляю, что предпочитаю меч, предпочитаю обнаженный меч потаенному динамиту. Я говорю об этом, ясно и точно представляя, что это значит. Ведь моя страна уже выбирается из трясины, и я надеюсь, что выберется благополучно. Я уверен, что мы в силах освободиться от этой трясины, в которой оказались. Вы здесь уже всплыли из нее. И теперь мы видим: Чили, этот край, это государство, не только очень протяженная страна, это еще и благородный меч»…

После этого Борхес спустился с 22-го этажа в кабинет командующего чилийскими ВВС и члена военной хунты генерала Густаво Ли, того самого, кто отдал приказ о бомбардировке правительственной резиденции — дворца «Ла Монеда». Генерал сказал, что очень взволнован этим посещением: «Просто не верится, что вижу вас здесь, так близко. В жизни не слышал ничего более несправедливого, чем расхожее мнение, будто солдаты и вообще военные — люди необразованные…» Борхес ответил, что он никогда не говорил и не думал так, что он и сам чувствует себя военным. В Мадриде, откуда он прилетел, он публично заявил, что поддерживает правительство Пиночета. «Демократия, — вновь повторяет он, — предрассудок». Чуть не на следующий день взорвали Орландо Летальера, ну и слова про «потаённый динамит» надолго запомнили члены Нобелевского комитета. Несмотря на мораторий по выносу сора из нобелевской избы Лундквист говорил, что визит Борхеса в Чили лишил его шансов на медаль.

Потом один из журналистов задал ему вопрос: «Как может человек, далекий от политики и рассуждающий о ней лишь вабстрактном плане, в то же время так решительно выступать в защиту конкретной политической ситуации, сложившейся к этому моменту в Чили?» — «Дело в том, — отвечает Борхес, — что Чили сегодня, как мне представляется, спасает не только себя, но и некоторым образом спасает всех нас, и я, как аргентинец, не могу не быть благодарен за это». А еще раньше, в Сантьяго, он так же говорил о своем отношении к политике: «Я думаю, что и с гражданской, и с политической точки зрения я жил правильно. Моя совесть чиста. В политическом плане — мне не в чем раскаиваться». А вот он ведет откровенный разговор с аргентинской прессой: «Президент Республики генерал Видела пригласил нас, группу писателей, на обед, и я сказал ему: „Я пришел, чтобы лично поблагодарить вас, генерал, за все, что вы сделали для родины, спасая ее от бесчестья, хаоса, гнусности, в которой она погрязла, и более всего — от идиотизма…"».

Володя Тетельбойм довольно саркастически замечает: «И ничто не шевельнулось в его душе? Он не испытал ни малейшего угрызения совести? Чувствовал себя связанным оказанными ему почестями? Или, может быть, все объясняется его убеждением, что все проблемы могут быть решены тремя или четырьмя «диктатурами рыцарей»?

Но нет, под конец жизни в активе Борхеса было много разочарований, как и много и извинений. Всё же он не упырь был, и потом стал говорить orbi et urbi, что концлагеря и исчезновения людей вовсе не спасают от хаоса и идиотизма.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2007

(обратно)

История про самогон

Довольно давно одна компания решила написать несколько повестей про то, как они будут жить через пять, что ли, лет. Однако идея развалилась (Собственно, она начала разваливаться уже тогда, когда под звон стаканов мы это придумывали). В итоге повесть написал один я, а Паша Басинский, правда, загодя сочинил литературные воспоминания. — вполне неплохие.

Уже тогда я понял, что будущее активно сопротивляется описанию, оно упруго и ускользает от пера, как яблочный мусс от вилки. Чем более очевидным предполагается оно, тем неожиданнее результат. В одном из научно-популярных журналов моего детства объяснялась теория вероятности — и журнал сообщал, что в закромах Вселенной найдётся всё, в том числе и уже написанные приветствия к столетней годовщине Великой Октябрьской революции. Популяризаторы были правы — приветствия-то найдутся, а вот нам столетие так, как об этом думали в семидесятые, уж не отметить.

Я уже рассказывал про конкурс, который назывался «Мой день в 2017 году». Ну, компания хотела рассказов про технологии, и десять лет просто механически прибавили к нынешнему году. Интели не ошиблись — почти никто и не вспомнил про столетие «главного события XX века». Все написали про то, как герой в муках просыпается от квантового будильника и опаздывает на работу. Будильник (квантовый, нейтронный или ещё какой) — это кошмар в веках, и предсказывать его зловещую роль в будущем — что у ребёнка конфету отнять. Но как быстро забылась дата 7 ноября — вот что удивительно.

Заглядывать вперёд страшно, потому как всякий благоразумный человек, проживая в области тучных годов, конечно, подозревает, что за ними последуют года тощие. И тут уж держись, прибегут мужики и принесут топоры, и вообще что-то страшное будет. Вослед Мандельштаму, хочется сразу вступить в сделку с веком-волкодавом (все века имеют хищную породу) и попросить, чтобы укрыли какой-нибудь жаркой шубой на смертном сквозняке. Хочется приникнуть к корням, построить дом с печью, купить самогонный аппарат и ружьё. Завести себе обрезанные валенки, и если кто постучит — сжимая цевьё, кричать изнутри дребезжащим старческим голосом: «Ни-ка-во нет дома»!

Всякий человек, производящий внутри головы тексты, имеет определённый тип поведения. Есть любители Бродского — они должны между стихов пить виски и презрительно оглядывать водяные города, стоя на мокрых набережных в долгих пальто. Есть любители Набокова (шуршащие шины на серпантине близ Монако или снятый посекундно полёт бабочки). Есть безумцы-самоуничтожители в духе Берроуза, есть деловитые подобия Некрасова, что не прочь передёрнуть в карты. Я буду следовать Юрию Казакову — бревенчатые стены, осень в дубовых лесах… Добавим только аппарат по производству огненной воды.

Оказалось, кстати, что в отличие от Советской власти, что душила-душила самогонщиков, да так и не смогла задушить, власть новая довела их до ручки. Перевелись народные умельцы, производящие конструкции, легко помещающиеся в тумбы письменных столов. А ведь лет двадцать назад, или там тридцать — выйди на улицу, прошепчи заветное желание — и из каждой подворотни манили тебя, оглядываясь воровато, мастера аргоновой сварки и конструкторы оборонных заводов. Сгубила промысел дешёвая водка-паленка по тридцать рублей. Та же участь постигла печников, которых сменила порода каминных дел мастеров, и вот уж не поставишь приличной печи, готовясь к тощим годам.

Это напомнило мне другую историю про писателя Солженицына. Правда, рассказали ее журналисты — а они народ подлый, веры им нету никакой.

Я бы журналиста даже "который час?" не спрашивал. Ответит хуже, чем Батюшков, даже «вечность!» не крикнет.

Но, тем не менее, история про писателя запала мне в душу. Дело в том, что когда Солженицын был выдворен и лишён (вариант — вырвался из кровавых лап), то перебрался в американскую глубинку и купил дом в Вермонте. Дом хороший, основательный — но оказалось, что прямо через участок (я, конечно, сразу представляю себе унылый участок садово-огороднического товарищества), так вот, прямо через участок течет ручей. А по местным законам всякий человек может ходить вдоль ручьев и рек. Полезли, значит, по склизлым берегам упыри-журналисты. И взвыл великий русский писатель от соглядатаев — но поздно.

Я доверчивый, верю в этот рассказ. Ведь, поди, не заглядывали бы в окошки незваные гости — совсем по-другому, может быть, покатилось бы красное колесо. Или плюнул бы писатель и сидел до сих пор в своем Вермонте. Говорят, он теперь в Серебряном бору живет, где хрен пройдешь. Там только журналист и может пройти, да и то, только тот, что инспекцию дачам проводит. Да и напротив срамота нудистского пляжа с пригожими девками.

И вот тут наступает то, что очень бодрит — если удается скопить денег на дом, то наступает настоящая(ее) "privacy" — частность, уединенность. Потому как никому ты в этом бревенчатом раю не нужен, даже если пустишь по участку рукотворный ручей. Может, зайдет за топором сосед с героической фамилией Сухов — а иного мне и даром не надо.

Но если увидишь на своей территории голую красивую девку, то это значит, что ты не слил верхние фракции из самогонного аппарата, да оставил в стакане нижние.

А вот не надо жадничать — сливай дрянь, сиди да пей, да вечер длинный кой-как пройдет, а завтра то ж…

И вот ты просыпаешься, а пустой дачный посёлок покрыт первым снегом — мечта. Правда, хочется придти к этой сельской уединённая жизнь самостоятельно, а не как Овидий. Живёшь себе, капусту садишь как Гораций, разводишь уток и гусей и учишь азбуке детей. Предсказываешь по птицам, ветру и дыму погоду, а не будущее.

Кто-то мне рассказал про человека из Гидрометцентра, что жаловался, что жизнь у него тягостная — он всегда знал, когда будет какая погода, но природа навстречу ему не шла. Такова судьба всех предсказателей. Мне самому в прошлой жизни на лекциях говорили: «хотите точный прогноз погоды на завтра, приходите послезавтра» — поскольку точно предсказать погоду пока невозможно, как и будущее вперёд лет на десять-двадцать. Точно так же невозможно предсказать землетрясения — единственное, что добились японцы, известные знатоки геофизических наук не от хорошей жизни, так это быстрого оповещения, чтобы понять, будет ли цунами. А, касаясь земных чудес, так в Турции, говорят, есть место, где из расщелин пышет какое-то чёртово пламя, в воздухе висит пепел и под ногами дрожит земля. И всё это длится тысячелетиями — а что это, как, никто не знает. Ходят вокруг учёные и только кряхтят от недомыслия.

Выслушав эту турецкую историю, мой хороший товарищ, знаток сущностей и предсказаний Пётр Геннадьевич Дейниченко, поднял палец и сказал мудро:

— Эко невидаль! У нас такое под Шатурой много лет идёт. И ничего — живут люди, огурцы содют, самогон гонют — в дыму и пламени. Три власти пережили — и ничего.

И сразу стало понятно, что моё будущее определено верно.

Извините, если кого обидел.

07 ноября 2007

(обратно)

История про Гуреева

Смотрел вчера гуреевский фильм "А пейзаж безупречен…" про Сашу Соколова. Еще раз убедился в том, что Максим как снимает как дышит.

Совершенно непонятно, на что похоже — иоселиани какой-то.

Там Саша Соколов минут пятнадцать читает совершенно удивительный текст — непонятно даже, возможно ли его пересказать. Нет, не возможно.

Но дело даже не в этом — Басинский мне как-то рассказал, как они с Гурееевым снимали фильм о Горьком. Они шли по Соловкам и Максим вдруг останавливался, замира, и выцеливал камерой какие-то две доски, проложенные через яму. А потом оказывалось, что эти доски становились чуть не главными персонажами в фильме.

Я-то как раз очень скептически отношусь к живым картинкам, когда в кадр залезает пьяный, машет рукой и вдруг исчезает. Но у Максима это удивительным образом работает.

Да, а Саше Соколову только что исполнилось 64 года.

Извините, если кого обидел.

08 ноября 2007

(обратно)

История про Светлова с Раневской

Я вот уже рассказывал историю про бедную Лизу — и, собственно, о знвменитом анекдоте про Раневскую. Она, согласно этой байке слышит недоумённое суждение о Монне Лизе, и… Да, собственно, это все уже знают.

Там была ещё отдельная история с "Байками от Домогарова", где говорилось ""выставили "Джоконду" Рафаэля" -

Интересно при этом, как устроены общественные мифы. Прощальная выставка Дрезденской галереи проходила в 1955 — с мая по август. Главной картиной там была "Сикстинская мадонны". Через двадцать лет привезди другую звезду, про что Козлов пишет следующее: "Покорив Америку, в 1974 году «Джоконда» отправилась в Азию. Франции нужно было налаживать отношения с новым экономическим гигантом, Японией…

На обратном пути из Японии она заглянула в Москву. В годы «разрядки» визит «Моны Лизы» был знаком того, что СССР постепенно открывается миру. Вокруг Музея имени Пушкина толпы людей сутками ждали вожделенной встречи с «прекрасной флорентийкой». В день «Джоконду» смотрело по 4 600 человек. 400 человек в час. 9 секунд на человека. Российская оборонная промышленность изготовила «музейное изделие»: кабину-витрину для «Джоконды». Министр культуры Екатерина Фурцева лично поблагодарила министра среднего машиностроения за то, что завод «Молния» блестяще справился с заданием. Министр внутренних дел Щелоков объявил личную благодарность милиционерам Афонькину и Аверюшкину, охранявшим шедевр Леонардо в зале. Москва была последним пунктом маршрута всемирных гастролей «Джоконды», с тех пор она никуда из Лувра не выезжала".

Так вот мне подсказали, что не всё так чисто с анекдотом Раневской.

Такое впечатление, что картина там величина переменная.

И действительно, в книге Игина "Улыбка Светлова" (поиски этой книги отдельная детективная история) этот сюжет обнаружился:

"Режиссер, известный своей превеженностью к наиновейшим течениям в живописии. сказал о Сикстинской мадонне?

— Удивляюсь, — её столько столетий нахваливают, а между тем она мне не очень нравится.

— Столько столетий она нравится всему человечеству, — возразил Светлов, — что теперь имеет право выбирать, кто ЕЙ нравится".^[25]

Для строгого заключения, конечно, надо было бы показать — не печаталась ли эта история раньше 1968 года, но для того, что она привязана к Дрездену, а не к Лувру этого хватит.

Что из этого следует? Да то, что механизм общественной мифологии работает как часы — всякое бон мо присваивается выбранной произвольным образом фигуре. Ну, ещё и то, что всегда есть иерархия картин — к чёрту слова о худжественном восприятии: мы имеем дело с лейблами. В отместку за выбор, что делают женщины на картинах, мы тоже выбираем их, и оказывается, что "Джоконду" вполне можно заменить "Сикстинской"..

Н. Н. Жуков Из записных книжек… — М.: Советская Россия, 1976. - 160 с. (п) 75000 экз. А вот что пишет просвещённому человечеству romov об этой истории: Николай Николаевич Жуков в своей книге вспоминал, как "в 1961-ом году попал в Лувр, и было ему отведено на Лувр полтора часа всего, и пошёл он к Джоконде, и всё никак дойти не мог — то на мулатку в сером сари заглядится, то на двух нелепых монахов, то — "едва успев посмотреть два-три произведения, я вдруг увидел женщину — живой шедевр портретного искусства кисти Манэ и Дега. Сила их таланта как бы соединилась и образовала такое волшебство живописи, что я не мог оторвать глаз. Это была молодая женщина лет 25, с высокой шеей, делающей осанку горделивой, с постоянно меняющейся комбинацией пластичных линий. (…) Следуя за ней, я оказался в четвёртом зале, ничего не посмотрев".

"Но вот, наконец, знаменитая "Джоконда". Вспоминаю всё, что я читал о ней, и не нахожу подтверждения. Не хочу обвинять никого в неискренности и в преувеличениях, но согласитесь с тем, что картины, так же, как и люди, имеют свою судьбу и разные доли счастья. Да простят меня все, кто будет читать эти строки, но здесь я невольно вспомнил, как один из товарищей, вернувшись из Парижа в Москву, спросил у А. М. Герасимова: "Простите моё невежество, дорогой Александр Михайлович, но я был в Лувре, смотрел знаменитую "Джоконду" Леонардо, и что-то она не произвела на меня должного впечатления". Вот что ответил тогда Герасимов: "Милый человек, сколько ж веков-то прошло, теперь уж мадонна сама выбирает, кто ей понравится"". (И дальше размышляет Жуков о том, что тайна картины погасла, "ушла за обратную сторону холста".)".

Извините, если кого обидел.

10 ноября 2007

(обратно)

История про пуговку

Года два назад мы тут обсуждали историю с коричневой пуговкой, вернее, авторство этой песни. Отчего-то все сходились на том, что это народная песня, то есть, песня со стёртым авторством.

Ан нет, вполне себе с автором.

И есть такая книжка: Долматовский Евгений. Пуговка / Рис. А. Брея. — М.; Л.: Детгиз, 1939. - 16 с. — 25000 экз. — 30 к. Товарищи на "СовМьюзик" даже выложили сканы:

Извините, если кого обидел.

11 ноября 2007

(обратно)

История про Петю и Симу

Есть такая штука — внимательное чтение. Сейчас я попробую прочитать одно стихотворение Маяковского. Так вот (лесенку мне лень делать тегами, это у меня плохо получается):

СКАЗКА

О ПЕТЕ,

ТОЛСТОМ РЕБЕНКЕ,

И О СИМЕ, КОТОРЫЙ ТОНКИЙ

Беловой автограф с поправками в записной книжке 1925 г., № 31 (БММ); журн. «Огонек», М. 1925, № 16, 12 апреля (строки 1—47); отдельное издание; Сочинения, т. 4.

«Сказка о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий»— первая из детских книжек поэта.

В предисловии к сборнику «Вещи этого года», датированном 25 июля 1923 г., Маяковский в числе произведений, над которыми ведется работа, упоминает: «Сейчас пишу «О Сене и Пете» (детское)».

В марте 1925 г. Маяковский сдал «Сказку о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» в изд-во «Московский рабочий».

В конце марта 1925 г. читал это произведение на заседании ко¬миссии по созданию новой книги при отделе детской литературы Госиздата. Ряд пожеланий и критических замечаний, высказанных участниками обсуждения, были им учтены. В Библиотеке-Музее Маяковского хранится записная книжка с текстом, по которому он тогда читал «Сказку…», с пометками и рядом поправок, внесенных в результате обсуждения.

В мае 1925 г. «Сказка о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» вышла в свет отдельным изданием с рис. худ. Н. Купреянова.

1

2

Да, забыл сказать — можете отписываться. Пока это стихотворение не прочитаю, не уймусь.

Извините, если кого обидел.

13 ноября 2007

(обратно)

История про Щена

Продолжим наши игры. А именно — игры зверей. Тут три мотива: история Щена, казни египетские и путешествие по Москве сначала туда, а потом обратно.

3

*С этим щеном вот какая история (лень своими словами переписывать, а цитата у меня давно была выписана). Бенгт Янгфельдт пишет Книжка Л. Ю. Брик Щен вышла в 1942 г., во время эвакуации, в городе Молотов (Пермь), тиражом в 15. 000 экземпляров. С тех пор она нигде не была переиздана, несмотря на то, что представляет явный интерес для биографии Маяковского и принадлежит к лучшим вещам, написанным Л. Ю. Брик о поэте. (В книжке описывается лето 1919 г., проведенное Маяковским и Бриками вместе в Пушкине. Как ни странно, этот отдых в Пушкине не зафиксирован ни в одной из хроник В. А. Катаняна, и Л. Ю. Брик сама датирует его 1920-м годом [стр. 2]. Но осенью и зимой 1920-21 гг. Маяковский и Брики жили не в описываемом в книжке Полуэктовом переулке, а в Водопьяном. Неправильность датировки подтверждается и воспоминаниями Р. О. Якобсона: "Лето девятнадцатого года я провел в Пушкине вместе с Маяковским и Бриками". Летом 1920 г. Якобсон находился уже в Праге).

"Щен" — имя собаки, найденной Маяковским "под забором" в Пушкине, но и ласкательное имя самого поэта. Уже в письме к Маяковскому в марте 1918 года Л. Ю. Брик называет его своим "щенком", а месяцем позже Маяковский впервые подписывает письмо ей рисунком собаки. В "семейной" символике Маяковского и Бриков, где исключительную роль играли животные, Л. Ю. Брик была "кошкой" ("кисой") и О. М. Брик "котом". (См.: Любовь это сердце всего. В. В. Маяковский и Л. Ю. Брик: Переписка 1915–1930, М. 1991, и мое введение к ней).

То есть, щен — это как бы сам Маяковский.

Изо всех щенячьих сил

нищий щен заголосил:

— Ну, и жизнь — не пей, не жуй!

Обижает нас буржуй.

Выйди, зверь и птичка!

Накажи обидчика! — [Вот они, казни египетские]

Вдруг, откуда ни возьмись,

сто ворон слетают вниз.

Весь оскаленный, шакал

из-за леса пришагал.

За шакалом волочится

разужасная волчица.

А за ней, на три версты

распустив свои хвосты,

два огромных крокодила.

Как их мама уродила?!

Ощетинивши затылки,

выставляя зубы-вилки

и подняв хвостища-плети,

подступают звери к Пете.

— Ах, жадаба! Ах ты, злюка!

Уязви тебя гадюка!

Ах ты, злюка!

Ах, жадаба!

Чтоб тебя сожрала жаба!

Мы тебя сию минутку,

как поджаренную утку,

так съедим или иначе.

Угнетатель ты зверячий!

И шакал, как только мог,

хвать пузана за пупок!

Тут на Петю понемногу

крокодил нацелил ногу

и брыкнул, как футболист.

— Уходи! Катись! Вались!

— Плохо Пете. Пете больно.

Петя мчит, как мяч футбольный.

Долетел, от шишек страшный,

аж до Сухаревой башни.

Для принятья строгих мер

— к Пете милиционер.

Говорит он грозно Пете:

— Ты ж не на велосипеде!

Что ты скачешь, дрянный мальчик?

Ты ведь мальчик, а не мячик.

Беспорядки! Сущий яд —

дети этих буржуят!

Образина милая,

как твоя фамилия? —

Петя стал белей, чем гусь:

— Петр Буржуйчиков зовусь.

Где живешь, мальчишка гадкий?

— На Собачьевой площадке. —

В советских изданиях помещалась сноска: «в Москве, ныне снесенная, стояла на Сухаревской (теперь Колхозной) площади». Сухарева башня, понятно, снесена в 1934. Куда интереснее место «Собачья площадка» — комментаторы Полного собрания сочинений (1958) сообщают «старое название небольшой площади в Москве на перекрестке нынешних Композиторской улицы и улицы Вахтангова». Они ещё не знают, что всего через несколько лет Собачья площадка исчезнет под тротуаром проспекта Калинина.

Но интересно, что Петя живёт не в "купеческом" Замоскворечье, а на Арбате, в дворянском, а потом — интеллигентском районе. Катится он по Садовому кольцу, совершая почти четверть оборота:

Черновой вариант:

Извините, если кого обидел.

13 ноября 2007

(обратно)

История про Симу и Щена

4

Ну, конечно, все начнут глумиться над Владимиром Владимировичем за обсосанный леденец, и "Узнаётся из конфет, добрый мальчик или нет".

Но дальше будет круче, потому что придут звери пёструю толпой, как слоны на водопой, наступит время водяного перемирия, ладана и смирны, кипарисового ларца.

Извините, если кого обидел.

13 ноября 2007

(обратно)

История про поклонение верблюда

[Это вообще очень интересная тема: ср. Бертольд Брехт: "Идут бараны, бьют в барабаны. Шкуру для них дают сами бараны". Все звери волхвы преподносят что-то "из себя"…]

[Надо сказать (если уж выёбываться окончательно), что мак — атрибут Гипноса и символ сна, верблюд символ послушания (и Азии заодно), а баран, помимо астрологического овна, ещё и жертвенный Агнец.]

[Ясно, что для Маяковского октябрята — понятие свежее, возникшее за год до написания стихотворения, понятие. То есть, политически актульное — ведь он писал это для первая из своих детских книжек: "В предисловии к сборнику «Вещи этого года», датированном 25 июля 1923 г., Маяковский в числе произведений, над которыми ведётся работа, упоминает: «Сейчас пишу «О Сене и Пете» (детское)»". Причём, сначала это были именно ровесники Великой Октябрьской социалистической революции, то есть как бы дети рождённые в новом мире (на Земле Обетованной), не знающие ужаса угнетения и старого мира (египетского рабства). Причём они организуются пятёрками (что мы и видим) — и у каждой звёздочки должно было быть знамя (то есть, флажок).]

Щеник, радостью пылая,

впереди несется, лая.

Перед ними автобусы

рассыпаются, как бусы.

Вся милиция как есть

отдает отряду честь.

Ну, конечно, весь набор — и волхвы и новая община. Если мне кто даст сверить по Петровскому, я подробно откомментирую.

Извините, если кого обидел.

14 ноября 2007

(обратно)

История про почтовые отправлениия

5

[Вербную свинью как-то и комментировать неловко, все вокруг образованные, с румяными вербными херувимами не перепутают. Шкаф — имеется в виду сейф… И "Маяковского сегодня лучше не трогать. Потому что все про него понятно, потому что ничего про него не понятно" (Юрий Карабчиевский)]

Извините, если кого обидел.

14 ноября 2007

(обратно)

История про Большой Взрыв

История про почтовое отправление продолжается — как мы помним, милиционер отправил Петю, и две недели он находился за бортом повествования, пока Сима принимал подношения зверей и стал главой октябрятской звёздочки. Но вот он доставлен домой и начинает есть, восполняя двухнедельное воздержание, съев гири, сейф и массу продовольствия [Ср. Робин-Бобин-Барабек]

[Кстати, о сборе всех частей — пожарная сигнализация тогда уже умирала. Речь идёт об оптической сигнализации на каланче, когда вывешивался определенный набор кожаных шаров, а ночью — фонарей, который затем последовательно появлялся на каланчах всего города. При пожаре номер 1 — пожар малый, выезжала одна местная часть; при номере 2 — выезжали 3 части; при номер 3 — выезжали 6 частей, а на каланчах поднимались сигналы; при номер 4 — выезжали 8 частей; и при максимальном номере 5 объявлялся сбор всех частей, то есть больше 10 частей, а сигналы усиливались: днем — красным флагом, ночью — добавочным красным фонарем. Но, сдаётся, Маяковский импортировал каланчу с сигналами из "дореволюционного времени" — воспоминатели говорят, что оптическая сигнализация в 1925 году уже не существовала].

Извините, если кого обидел.

14 ноября 2007

(обратно)

История про тело Петино

[Итак, контрапункт: сейчас герои соединятся. Человек старого мира и человек нового мира Сима (Показательно, что он Серафим). Маленькие октябрята, гуляющие вокруг города, как моисеевы евреи, (видимо, они были в пути всю ночь, потому что давно пришло время завтрака) и вот, наконец, поедают то, что составляло раньше Петю. Дар сваливается на них буквально с неба. Правда, чудо это особое: "Вот так чудо! чудо-юдо"!]

6

[Под конец появляется и главный наблюдатель — Щен. Правда, от тела Пети ему достаётся всего лишь кожица от колбаски. Так или иначе, но Петя съеден октябрятами — и плоть его превратилась в тела октябрят. Новая жизнь восторжествовала и вобрала в себя старую буквальным образом].

Извините, если кого обидел.

14 ноября 2007

(обратно)

История про углеводороды

Ну, что, брат Мидянин, хотел ты, что бы я "Нефть" прочитал, так вот он я.

Извините, если кого обидел.

15 ноября 2007

(обратно)

История про монаха с зонтиком

Надо сказать, что крылатые фразы имеют свою судьбу, и практически никогда не точны.

Это я к тому, что их (фразы) коллекционирую. Одна из этих фраз принадлежит Великому Кормчему, и история её такова: 10 декабря 1970 года, у Мао, которому было почти семьдесят семь, брали интервью, и делал это Эдгар Сноу. Сноу был прокоммунистически настроенным американским журналистом и встречался с Мао ещё до войны. Мао признался интервьюеру, что собирается на встречу с Богом (впрочем, он говорил это неоднократно, в разные времена и разным журналистам. Более того, часто он разыгрывал из себя дряхлого старца, причём, по воспоминаниям личного врача долго репетировал эти сцены с медиками. Что-то в этом от невыносимой карнавальности бытия.

И вот, под конец беседы Мао сказал: «Я буддийский монах под зонтиком. Без волос и без неба»: "Эта древняя аллегория означала, что он не подчиняется никаким законам, ни людским, ни небесным. Иными словами, живет, как считает нужным, и будет жить сколько захочет. (Слова «волосы» и «закон» на китайском языке произносятся одинаково — «фа», только в первом случае голос подает вниз, а во втором — выводит глубокую дугу.)

Сноу ничего не понял, так как молодая переводчица, Нэнси Тан (Тан Вэнышэн), родившаяся в Америке и не знакомая с классической философией, перевела это выражение иначе: «Я одинокий монах, бредущий по миру с дырявым зонтиком». Откуда она взяла такую красивую фразу, никому не известно, но так как Сноу вполне доверял ей, он разнес это «откровение» Мао по всему свету. И люди в разных странах стали гадать: что имел в виду властитель Китая? Почему он так одинок?".

Thomas S. Bernard. Season of High Adventure. P.326; Li Zhisu. The Private Life of Chairman Mao. P. 120; Snow Edgar The Long Revolution. P.175; Панцов А. Мао Цзедун. — М.: Молодая гвардия, 2007. с. 695.

Извините, если кого обидел.

16 ноября 2007

(обратно)

История про неизвестного Мао

Прислали книгу "Неизвестный Мао".

Я как-то давно хотел записать очень странное ощущение, которое она у меня вызывает.

Вокруг совместной работы Холлидея и его жены-китаянки Юн Чжан, было довольно много разговоров — книга толстая, много интервью (четыре сотни), масса ссылок (ссылки на источники меня всегда подкупают — даже когда они такие загадочные). Но «Неизвестный Мао» производит очень впечатление, что это такой «Архипелаг ГУЛАГ» вдруг изданный в 2005 году. (Я-то склонен рассматривать «Архипелаг» как художественную прозу, живущую по своим законам и встраивающуюся в культуру особым образом). Но от всего этого пафоса очень странное ощущение — непонятно на кого он рассчитан.

Если на внутреннюю китайскую аудиторию (которой эта книга недоступна), то понимаю (хотя не знаю как это сработает). Если же на иностранцев — то никакого откровения я тут не наблюдаю. Что мне девять сотен страниц эмоционально доказывать, что Мао был упырь?

Мне-то хочется взвешенного разговора, а тут как копнёшь поглубже — всё эмоции, или небрежность. Вот, в той части книги, что касается военного психоза в Китае в конце шестидесятых годов, есть такое место: «Мао имел основания для тревоги. Несколько месяцев спустя, 13 августа 1969 года, русские предприняли атаку на несколько тысяч миль западнее, на границе между Казахстаном и Синьцзяном, где они имели подавляющее преимущество. Десятки русских танков и БТРов глубоко проникли внутрь территории Китая, окружив и разгромив китайские войска.

У Мао не было эффективной защиты против советских танков, если бы они решили двигаться в сторону Пекина".

Это всё хорошо, если бегло пробежаться глазами по странице, но вот для человека моего поколения дата 13 августа 1969 вполне однозначна — это бой у озера Жаланашколь, длившийся 65 минут. Конечно, когда в этом бою два БТР и восемь пограничников старшего лейтенанта Вадима Ольшевского заехали в тыл китайским нарушителям, это можно назвать атакой (Я бы употребил всё-таки слово «контратака»). Но только так мимоходом описанное боестолкновение выглядит так, будто «десятки танков и БТР» дошли чуть не до столицы.

Кстати, сейчас я обнаружил, что этот ой является предметом гордости погранслужбы Казахстана, которая не без оснований считает, что это и их слава. Между прочим, тогда, в 1969 году было произведено последнее награждение солдатским орденом «Слава» (3-степени).

Это я к чему — когда мне талдычут "Упырь! Упырь! Упырь!", а потоми авторы оговариваются, что, дескать, не строго научны, и британскоподданые авторы говорят, что она не "строго исторична", то я начинаю ждать какой-нибудь строго-научной, потому что эмоциональный вопрос у меня решён.

Извините, если кого обидел.

17 ноября 2007

(обратно)

История про пятый том

Кассиль Л. Собрание сочинений в пяти томах. Т.5. Ранний восход. Маяковский — сам. Чудо Гайдара. Шагнувший к звёздам. Пометки и памятки. Про жизнь совсем хорошую. — М.: Детская литература, 1966. — 637 с.

У Кассиля, в «Маяковский — сам» есть такое место: «Очень поздно, почти к утру уже, приезжает один неожиданный гость. Он когда-то был близок с Маяковским, шел с ним рядом в жизни, работал вместе. Но потом перестал понимать Маяковского, стал отставать, сбиваясь в сторону, вняв голосам, которые казались ему благоразумными. Этого человека уговорили, что не по пути ему с Маяковским, что загубит он себя, что не по плечу ему, не по дыханию крутизна, избранная для себя Маяковским. И враги потихоньку потирали руки, когда им уда¬лось отбить его у Маяковского.

Сегодня он пришел, чтобы обнять Маяковского и, забыв раздор, поздравить. Долгие годы дружбы связывают их.

— Я соскучился по вас, Володя! Я пришел не спорить, я просто хочу вас обнять и поздравить. Вы знаете сами, как вы мне дороги.

Но Маяковский, медленно отвернувшись, говорит, но глядя нагостя:

— Ничего не понял. Пусть он уйдет. Так ничего и не понял. Думает, что это как пуговица: сегодня оторвал — завтра пришить можно обратно… От меня людей отрывют с мясом!.. Пусть он уйдет.

И тот, забыв шапку в передней, выбегает на мороз. Кто-то из гостей догоняет его, сует шапку. Он идет по Гендрикову с непокрытой головой, держа шапку в руках».

«Маяковский — сам» была издана в 1940 году, а в 1960 и 1963 переиздана с большими дополнениями. Зачем Кассиль печатал это — особенно как раз в тот момент, когда «одного неожиданного гостя» травили-травили и дотравили, мне непонятно. Одно дело, если бы он назвал его поимённо — это было бы логично. Если же не назвал (а вполне понятно, о ком речь), то зачем это пинание мёртвого льва. Понятно, что в 1960 году этого уже никто не требовал.

Ну, может, это печаталось как раз на рубеже, в какие-то предсмертные дни.

Извините, если кого обидел.

18 ноября 2007

(обратно)

История про Ковальджи

Сходил вчера в присутственное место, обнаружив там некоторое запустение.

Нашёл за шкафом книгу, которую, по слухам, забросил туда мой коллега Костя М. После этого автор многажды звонил узнать о судьбе своего творения, но Костя вращал глазами и отказывался подходить к телефону и разговаривать с озабоченным писателем. Всё это мне рассказали мстительные сотрудницы, пока я, счистив пыль, перелистывал страницы.

Это, собственно, были воспоминания Ковальджи.

Привели они меня в совершенно философское настроение — во-первых, потому что я думал о быстротекущести жизни. В мемуарах перечисляются десятки писателей послевоенной поры — и все эти имена палая листва прошлого года. Что, помните Савву Дангулова? Я — помню, но это ещё больше усугубляет..

Во-вторых, в этой книге есть забавные опечатки — в одном месте Солоухин превратился в Солохуина, etc.

Но я не об этом, а вот о чём.

Ковальджи вспоминает о поездке по Румынии, его там наградили почетной медалью, а потом повезли в автобусе на родину Эминеску: «В автобусе часа через два изнурительной езды вдруг резко запахло сигаретным дымом. Оказывается, закурил француз, переводчик, человек надутый и самодовольный. Его выбранили, молча погасил сигарету, но спустя минуту опять закурил. Тут все на него напустились как следует. Он таращил глаза и продолжал курить. Кто-то сказал, что у него заскок, шизофренический криз. Его оставили в покое. В тягостном напряжении мы продолжали свой путь. Пошел дождь, похолодало. У какой-то захудалой деревушки француз вдруг попросил остановить автобус, взял свой чемодан и вышел. Сопровождающий из Министерства культуры кинулся за ним и вернулся: дескать знает эти места и хочет здесь остаться.

Мы ему: нельзя оставлять, он не в себе. А француз между тем свернул куда-то за угол и исчез. Нашли его в доме у одного цыгана, он нервно курил сигарету одну за другой и настаивал, чтобы оставили в покое. Между тем цыган послал дочку к автобусу: заберите мол, вашего типа, он глотает какие-то таблетки, я не хочу чтобы он у меня помер, я иду за топором — выгоню!

К счастью, у француза кончились сигареты, его убедили идти к автобусу, где сигареты найдутся. Между тем, позвонили по мобильнику с ближайшим городом и вызвали "скорую помощь". Через полчаса сдали «курильщика» врачам… Перед отъездом я видел его в Бухаресте, он выглядел, как ни в чем не бывало".

Ба!

Так вот это же «Облако, озеро, башня», только пересказанная «с другой стороны»!

Ковальджи К. Обратный отсчёт. — М.: Книжный сад, 2003. - 416.

20 ноября 2007

(обратно)

История про референтов для обывателя

Эпистемологическая неуверенность и работа рецензента — вот что меня занимает.

Извините, если кого обидел.

22 ноября 2007

(обратно)

История про нанотехнологии

Сейчас мне показывают передачу "Культурная революция" про нанотехнологии. Буняев с Городницким — Боже, как это феерично. Боже мой, какой визг пилы за этим слышен, и какие фееричные все мудаки.

Извините, если кого обидел.

23 ноября 2007

(обратно)

История про Битву при резонаторе

Кажется, резонатор Гельмгольца станет новой фишкой. В смысле, крылатым выражением. Ну ведь клёво, а?

Извините, если кого обидел.

24 ноября 2007

(обратно)

История про почти что новое

МАЛЫШ И ОПАСНЫЕ РЕЛИКВИИ

Малыш сидел на подоконнике туалета в казарме училища имени Государственной Думы. Он печально глядел на город: сквозь зубчатую стену был виден край площади, гуляющие туристов и алый шарик, вырвавшийся у кого-то из рук. Малыш сидел на подоконнике и плакал, глядя на улетевший шарик. Письма не было: его приёмные родители экономили на марочках.

Некоторые курсанты приехали в училище со своими почтовыми голубями, и Малыш тогда дивился на огромные клетки, которые они тащили к поезду. Теперь ему было не до смеха — когда писем не было, можно было бы привязать к лапкам голубей шутихи. Этому их научил один парень, раньше служивший в налоговой полиции. В туалете регулярно появлялось приведение курсанта, что не сдал диамат, и горько жаловалось на свою жизнь. Никто нем обращал на него внимания — все давно забыли, что такое диамат, а обычным матом тут всё и так было исписано. Малыш выгнал приведение и решил, что плакать тут сегодня будет только он.

В этот момент к нему на подоконник, не спросив разрешения, приземлился в меру упитанный человечек.

— Ну, — спросил он, — будем шалить? Я — Карлсон, ноги на стол! Я мастер проказ — знаешь, сколько раз я рисовал красной гуашью пятно на том месте, где Иван Грозный убил своего сына? Восемьдесят пять! А теперь его залакировали и показывают туристам. А знаешь, что я сделал с его библиотекой? Кто сделал концертную цветомузыку из кремлёвских звёзд? А все, между прочим, до сих пор пользуются! Шалить! Шалить!

— Да я бы рад, — сказал Малыш, — но что скажет старшина цикла? Да и стола у нас тут нет. Есть только койки в два яруса.

— Старшина-старшина… — протянул Карлсон, — но чувствовалось, что уверенности у него поубавилось.

— Именно, — продолжил Малыш. — Вот скажи, делали ли тебе когда-нибудь вертолёт?

— Я сам себе вертолёт, — ответил Карлсон, но было видно, что его уверенность окончательно испарилась.

— Не делали. Я так и думал.

И Малыш вздохнул глубоко-глубоко. У них в училище было строго — и пока ты не избавишься от унизительной клички «Малыш», пока тебя по цуку не переведут в старшие, не видать тебе счастья.

А как всё хорошо начиналось — элитное учебное заведение за кремлевской стеной, сын погибших героев… Сам был ранен в теракте (Малыш не помнил, как это было, но девочкам рассказывал эту леденящую душу историю во всех подробностях). Впрочем, и девочек вокруг не было. Как бы, впрочем, самому не… Но он отогнал эту мысль. Друзья уже спали, а вот Малыш после отбоя думал о своей печальной судьбе, сидя у окна.

Чтобы развеселить своего нового друга, Карлсон стал рассказывать ему удивительные истории. Он рассказал — про начальника училища, который в молодости… (Это было совсем неприлично, но Малыш, не сдержавшись, глупо захихикал), про безумного прапорщика, кормившего служебных собак, служебных котов и служебных соколов. Соколы, впрочем, кормили себя сами — они ловили голубей, гадивших на золотые купола. Рассказал Карлсон и о привидениях с кладбища за стеной, что приходят по ночам к курсантам, и про то, какие порядки царят в сборной училища по футболу.

— Ты знаешь, милый Карлсон, что мне до приведений, что мне до футбола — у меня сегодня день рождения.

— Ну, сходи к своему косматому прапорщику, и он подарит тебе щенка…

— А что я буду делать со щенком?

— Не знаю. Но делают же с ними что-то. Треплют, наверное… Давай лучше простыню! Если мы не хотим шалить, то в такой день остаётся одно — искать сокровища в Тайной Комнате, когда их там нет. Правда, это будут смертельно опасные сокровища, — прибавил Карлсон.

— А что, круче будет, чем воровство старшекурсниками Кубка за Огневую Подготовку?

Карлсон отвечал, что круче.

— Круче, чем пропажа из музея Ордена Ленина?

— Да, да. Много круче.

Карлсон сбегал куда-то, и, вернувшись с простынёй, закутался в неё, как в маскировочный халат. И они, забыв о старшине цикла, отправились шалить. Карлсон рассказывал Малышу, что старый генерал, начальник училища, боится, что училище могут закрыть. И вот теперь противный министр по делам обороны прослышал о компрометирующих фотографиях, что генерал необдуманно сделал в молодости. Ну и дело завертелось: всё-таки — Кремль, место дорогое, да и сколько офисов можно разместить на этой площади, а? Я в шоке! Я в шоке!

— А что, фотографии и есть смертельные реликвии?

— Да ты чё, не знаешь, что ли, сколько тут недвижимость стоит? Тебя в ту стену, что неподалёку, упакуют через двадцать минут после того, как узнают, что фото у тебя в руках.

— Тогда ладно.

Они шли по коридору, и мёртвые военноначальники на картинах гримасничали им вслед, гремя своими звёздами. Казалось, они говорили: «Вернись, маленький мальчик! Берегись, Малыш».

Но Малыш ничего не слышал, пока они не добрались до огромной двери. Карлсон объяснил ему, что за дверью проход под Кремлёвской стеной в маленькую каморку, где лежит Голем.

— Настоящий Голем, — подтвердил Карлсон. — Целая паровая машина днём и ночью поддерживает его жизнь. Но в кармане пиджака Голема спрятаны фотографии вашего начальника и ещё две золотых пуговицы, которые Голем срезал у своего приятеля Генералиссимуса. Если ты достанешь их, то училище будет спасено. Фотографии мы отдадим генералу, разумеется. Противный министр оказался ужасным скупердяем. Да, а две пуговицы ты обязательно должен отдать мне, потому что без этого никакое волшебство не получится.

Малыш пролез в дверку, указанную Карлсоном, и, разогнувшись, оказался в Тайной Комнате, прямо у гроба Голема. Он до конца не мог поверить, что это настоящий Голем, пока не увидел табличку для туристов — со всеми объяснениями. Затаив дыхание от ужаса, Малыш протянул руку, и вытащил из кармана лежащего конверт две пуговицы. Ничего неприятного он не почувствовал, только холод от глины, из которой состоял Голем. Он вернулся к Карлсону, и обнаружил, что вокруг него стоят все его друзья-первокурсники. И рыжий мальчик, которому он давал списывать, и мальчик, похожий на девочку, у которого он списывал сам.

Тут-то их и сцапали.

В коридоре с одной стороны появился генерал с прапорщиком, а с другой — курсанты с четвёртого курса.

Но находчивый Карлсон выхватил фотографии из рук Малыша, и ткнул их под нос начальнику училища. Они шёпотом сказали друг другу несколько слов и, покинув Малыша и его товарищей, удалились в кабинет.

Из кабинета раздавался хохот, звон стаканов, жужжание моторчика и шлепки. Когда курсанты, наконец, решили войти, то они увидели своего начальника стоящим у открытого окна. Судя по выражению его лица, дело устроилось, опасность миновала, и противный министр по делам обороны остался с носом.

— Улетел. Он улетел. — Начальник училища утёр слезу умиления. — Улетел, но обещал вернуться.

И он отвернулся к окну. Старому генералу хотелось скрыть свои чувства, про него и так много говорили всякого.

Извините, если кого обидел.

25 ноября 2007

(обратно)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть I)

Я поехал отдыхать, но на всякий случай взял с собой оружие. Как же без оружия? Без него совершенно невозможно — особенно в маленьком отеле в горах.

Только никогда не знаешь, брать с собой обойму с разрывными пулями или с серебряными — надо быть готовым к любым неприятностям.

И точно — в первый же день за завтраком мне дали холодную овсянку. «Мерзавцы, мерзавцы, мерзавцы» — именно так, три раза я произнёс это слово в диктофон. Я обращался к своей коллеге, давно работавшей в федеральных органах, хотя мой психиатр считает, что никакой Дианы нет на свете.

Это, конечно, глупости. Как она могла бы работать в федеральных органах, если бы её не было на свете?

Но, как я и предполагал, овсянкой дело не кончилось. Когда я несколько поправил настроение в местном баре (мне второй раз рассказали про этого погибшего мотоциклиста), как в бар ввалился альпинист — маленький, толстый и горбатый. До чего всё-таки зловещая штука этот ледоруб! Толстяк сразу напомнил то, как Сталин убил этого русского… Чёрт, не помню, как его звали… А, вспомнил. Так и чудится, что в следующем году отель станет называться "У Погибшего Троцкиста". Бармен возьмет вновь прибывшего гостя за руку и скажет, показывая на запертые апартаменты: "Здесь. Здесь жил этот иностранец, когда к нему пришёл этот странный гость Хосе Себастьян Перейра. И именно в этой комнате, несколькими короткими ударами ледоруба, был изменён весь ход мировой истории…" Хорошая вещь — реклама, подумал я, ерзая на неудобном высоком табурете.

Между тем толстяк уселся рядом, и заказал литр фирменной настойки на мухоморах, сразу положив на стойку три кроны.

Чтобы завязать разговор, я глубокомысленно произнёс:

— Хорошая погодка сегодня, не правда ли?

— Что вам нужно? — спросил толстяк, и я отметил, что он перехватил ледоруб второй рукой.

— Немного, — сказал я. — Прежде всего хотелось бы узнать, кто вы такой и как вас зовут.

— Карлсон, — сказал он быстро.

— Карлсон… А имя?

— Имя? Карлсон.

— Господин Карлсон Карлсон?

Он снова помолчал. Я боролся с неловкостью, какую всегда испытываешь, разговаривая с сильно косоглазыми людьми.

— Приблизительно да, — сказал он наконец.

— В каком смысле — приблизительно?

— Карлсон Карлсон.

— Хорошо. Допустим. Кто вы такой?

— Карлсон, — сказал он. — Я — Карлсон. — Он помолчал. — Карлсон Карлсон. Карлсон К. Карлсон.

Он выглядел достаточно здоровым и совершенно серьезным, и это удивляло больше всего. Впрочем, я не врач.

— Я хотел узнать, чем вы занимаетесь.

— Я механик, — сказал он. — Механик-пилот. Авиатехник. Авиатор. Пилот-авиатор.

— Пилот чего? — спросил я.

Тут он уставился на меня обоими глазами. Он явно не понимал вопроса.

— Хорошо, оставим это, — поспешно сказал я. — Вы иностранец?

— Очень, — сказал он. — В большой степени.

— Вероятно, швед?

— Вероятно. В большой степени швед.

Мне это начало надоедать, но тут пришёл, наконец, бармен с настойкой, и между делом сообщил, что за отелем на берегу нашли мёртвую девушку в большом полиэтиленовом пакете.

— Мертвую? — оживился я.

— Абсолютно, — ответил бармен. — И ещё она голая.

Тут я не вытерпел и решил посмотреть. Карлсон, впрочем, исчез раньше — я решил, что он уже пялится на убитую. Но нет, у тела я обнаружил всех постояльцев отеля кроме Карлсона.

Здесь стояла фрекен Бок, немолодая женщина с поленом, которое она держала на руках, как ребёнка, однорукий торговец Юлиус, владелица местной лесопилки мадам Фрида, Боссе, сумасшедший отставной полковник ВВС и шериф Рулле…

Извините, если кого обидел.

27 ноября 2007

(обратно)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть II)

— Её звали Гунилла, — мрачно сказал шериф. — Давно её знал, красивая девочка, правда, нестрогих правил.

Я тупо посмотрел на розовую пятку, торчащую из-под снега. Отпуск рушился к чертям, но делать было нечего. Пришлось включаться в расследование.

К обеду я познакомился со всеми постояльцами, а после ужина уже оказался в постели Фриды. Выбор оказался невелик: шериф был грубоват, у полковника обнаружился нервный тик, фрекен Бок не расставалась с поленом, и неизвестно было, как это будет — втроём. К тому же Фрида оказалась любительницей наручников, а я всегда беру парочку с собой — даже в отпуск.

По словам Фриды, под внешним покровом спокойствия и безмятежности, в отеле и посёлке, что раскинулся неподалёку, процветали преступность, супружеские измены, наркомания, проституция и нарушение авторских прав природы.

Да и приезжие были людьми сомнительными — коммивояжёр-дальнобойщик Юлиус появлялся на публике то без одной руки, то без другой, меняя их как сорочки. Фрекен Бок была сумасшедшей. Полковник раньше служил на секретной базе в Неваде, охранял пленных инопланетян, и с тех пор ему везде чудились летающие тарелки. По ночам он то и дело выбегал из отеля и палил в Луну, как в копеечку… И все постояльцы пользовались услугами несчастной Гунилы, вот что.

— Все? — не поверил я.

— Все-все, — подтвердила Фрида и зарделась.

Вернувшись к себе в номер, я обнаружил нежданного гостя. На подоконник ко мне села огромная сова. В когтях у неё был зажат огромный фиолетовый конверт. Внутри обнаружился фиолетовый же листок бумаги, на котором неровным женским почерком было выведено: «Жизнь коротка, а ты так беспечен. Берегись!». Бумага была яростно надушена.

Я вертел в руках это послание и думал: "Если это мне, как постояльцу отеля, человеку средних лет на отдыхе, что, спрашивается, я должен делать? А если это мне как инспектору полиции, как человек порядочный, не могу воспользоваться. А что, если это всего лишь шутка юного создания, избалованного всеобщим поклонением? А ну её". И я сжёг записку в пепельнице.

После этого я полчаса поговорил с Дианой по диктофону, а потом уснул сном праведника.

Извините, если кого обидел.

28 ноября 2007

(обратно)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть III)

Утром я решил не заказывать овсянку, а ограничиться тостами с вареньем.

Полковник Боссе уже сидел в баре и был вне себя. Он попросил тостов с вареньем, но ему заявили, что варенья нет.

— Представляете? — попытался он апеллировать ко мне. — У них пропал ящик варенья и корзина печенья.

— Да, херово, — согласился я. Вчера убили девушку, теперь вот гнет варенья… Ах, да: ещё овсянка была холодной. За завтраком я поделился с полковником историей с почтовой совой — разумеется, не во всех подробностях:

— Ко мне прилетела сова.

— Берегитесь, инспектор, эти совы — не то, чем они кажутся. Тут был один мальчик… Или карлик — не знаю. По слухам, его сова утащила в Чорный Чум.

— Знаете легенду о Чорном Чуме? — спросил шериф.

— Не знаю, конечно. Рассказывайте.

— Далеко-далеко, в Лапландии, стоит Чорный Чум. И творятся в нём странные дела. Одна девочка не верила в то, что он существует. Как-то родители оставили её смотреть за младшим братом. Но тут из пианино высунулась рука, отвесила маленькому брату щелбан, и он превратился в еловое полено.

— Э… А Чум-то тут при чём? — спросил я и, оглянувшись, увидел, что все смотрят на меня как на идиота.

Фрида уткнулась в свою тарелку, шериф отвёл глаза, а фрекен Бок забормотала что-то своему полену и почесала ему за верхним сучком. Оторвавшись, она посмотрела на меня внимательно, и начала:

— Моё полено…

— Что говорит полено? — я был нетерпелив.

Фрекен Бок приложила голову к своему деревянному другу и забормотала:

— Полено говорит… говорит… Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь…" — и громко и радостно объявила: — Они улетят, а потом вернутся! А ты, Боссе, лишишься языка!

— Кто летит? Куда улетит? — но фрекен Бок уже впала в транс и не отвечала на вопросы. Полковник залез пальцем в рот, и проверил, всё ли там в порядке. Но мне было не до его фобий — досада переполняла меня. Мне даже не удалось узнать, куда делся этот странный толстяк-альпинист, не говоря уже о пропавшем варенье. С этими сумасшедшими было невозможно работать, и я поднялся к себе, чтобы рассказать о новостях Диане.

Извините, если кого обидел.

29 ноября 2007

(обратно)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть IV)

…Наконец, я понял, что надо делать. Надо ещё раз осмотреть несчастную Гуниллу. Хоть я и видел её пятку, но теперь этого мне показалось мало.

— А где, кстати, покойник?

— Покойницу украли, — нехотя ответил шериф.

Это было возмутительно, не говоря уж о том, что я не знал, что собственно, сказал покойник. То есть, покойница.

Тем же вечером, возвращаясь в свою комнату из бара, я услышал странный звук в холодном коридоре.

Дверь комнаты бармена открылась, и я увидел девичью фигурку, убегающую в даль. Шлёпали босые пятки… позвольте, где-то я видел эти пятки… Да ведь это была сама покойница Гунилла!

Я сразу догадался, что это никакая не покойница, а скорее беспокойница. Даже просто — шалунья.

Я побежал за ней, справедливо рассуждая, что если не догоню, то хотя бы согреюсь. Пришлось согреться, Гунилла исчезла, а я оказался в конце коридора пред закрытой дверью. Это была дверь фрекен Бок. Вдруг в коридор выглянула Фрида, и, увидев меня у чужой двери, совершенно неправильно поняла. Внезапный удар по голове сзади лишил меня чувств, и я провалился в Чорную Яму. Странная местность явилась мне в этом бессознательном состоянии: я стоял на снежном склоне, совсем недалеко от отеля, перед странным сооружением чорного-пречорного цвета.

Пистолет был ещё при мне, и я, сняв его с предохранителя, шагнул вперёд. С трудом я откинул полог и вошёл.

В Чорном Чуме было действительно черным-черно. Всюду висели чёрные-чёрные занавески, стояли чёрные-чёрные стулья, и даже пол был выложен чёрной-чёрной кафельной-кафельной плиткой.

Все мои знакомые сидели здесь. Загадочный пилот с ледорубом Карлсон Карлсон жрал варенье прямо из банки. Бармен и Фрида играли в шахматы, а однорукий коммивояжер-дальнобойщик Юлиус дул голой Гунилле в пупок. Всё дело в том, что Гунилла оказалась надувным резиновым роботом. При каждом выдохе Юлиуса она неприлично взмахивала руками.

Карлсон поднял на меня страдальческие глаза и сказал:

— Дайте нам тридцать минут до заката, и больше мы вам не помешаем.

Этого у меня в план не входило, но, сделав первый шаг, я запутался в занавесках и упал. Когда я выпутался, то в Чорном Чуме уже никого не было.

Я выглянул наружу.

Извините, если кого обидел.

29 ноября 2007

(обратно)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть V)

…Я выглянул наружу.

Вся шайка, выбежав из Чорного Чума, неслась по склону, понемногу отрываясь от земли.

Минута, и они, треща моторчиком, уже были высоко в воздухе. Со стороны отеля ко мне бежали полковник и фрекен Бок.

Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы в горах! Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью как этот несчастный мотоциклист или альпинисты на склонах, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает.

Я всмотрелся — то, что мне показалось дельтапланом с моторчиком, было Карлсоном, и пропеллер на его спине отливал всеми цветами радуги.

Гроздьями висели на Карлсоне Гунилла, Фрида, бармен и однорукий коммивояжёр-дальнобойщик Юлиус. Неизбежная ночь стала их догонять. Чуя её за своею спиною, притих даже говорливый бармен. Ночь обгоняла их, сеялась сверху и выбрасывала то там, то тут в загрустившем небе белые пятнышки звезд.

Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за куртки, штаны и ботинки и, содрав их с плеч, разоблачала обманы и измены.

Вряд ли теперь узнали бы постояльцы своего бармена, любителя настойки на мухоморах. На месте того, кто наливал нам коктейли, теперь летел, тихо звеня золотою цепью провода, темно-фиолетовый андроид с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом. Он упёрся подбородком в грудь, он не глядел на луну, он не интересовался землею под собою, он думал о чем-то своём, видать, об электрических овцах.

Ночь оторвала и копну волос у Фриды, содрала с шеи платок и расшвыряла его клочья по болотам. Тот, кто был Фридой, спутницей моих ночных утех, теперь оказался худеньким юношей. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны.

Сбоку, держась за ботинок Карлсона, летел, блистая сталью скафандра, однорукий терминатор Юлиус. Луна изменила и его лицо. Исчезла бесследно нелепая улыбка коммивояжёра, теперь он летел в своем настоящем виде киллера больших городов, неуловимого убийцы. Голый надувной робот, которого мы знали как Гуниллу, летел, держась за другой ботинок механика-пилота.

Так они исчезли в темноте, и я остался один, только у подножья холма что-то кричала мне фрекен Бок.

С этого дня прошло много лет. Я вышел на пенсию.

Несчастный полковник перестал со мной разговаривать. Он не сказал мне ни одного слова. Ни одного.

Оказалось, что в ту ночь, прыгая по горному склону, он откусил себе язык. Это не сразу заметили — он долго принимал участие в различных комиссиях, которым меня показывали в качестве свидетеля. Молчание полковника принимали за мудрость, и тайна раскрылась случайно. Он несколько раз пытался облететь окрестные горы на параплане, чтобы найти Чорный Чум. Во время одной из таких попыток исчез.

Все остальные участники описанных выше событий живы до сих пор.

Я купил отель, и теперь он называется "У мёртвого пилота". Отель процветает, и мы с шерифом и фрекен Бок (я подружился с её поленом и даже отлакировал его) часто собираемся там, в каминной зале. Диктофон всегда лежит у меня рядом на подлокотнике кресла, и уже не один я, а мы все рассказываем Диане новости.

Луна странным образом освещает горы, в такие дни полнолуния всегда очень хорошо — так спокойно, уютно. Хотя я никому не признаюсь, что постоянно держу теперь в подвале пулемет Гочкиса — так, на всякий случай. Потому что иногда мне кажется, что они всё-таки вернутся, прилетят снова. Мысль о том, что кто-то из них, может быть, еще бродит среди людей, замаскированный, неузнаваемый, мысль эта не дает мне покоя.

Извините, если кого обидел.

30 ноября 2007

(обратно)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (I)

ЖИЗНЬ И УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

СВАНТЕ СВАНТЕСОНА,

моряка из Стокгольма,

Прожившего двадцать восемь дней в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Финского залива, близ устья реки Невы, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим.

Я родился в городе Стокгольме и был третьим ребёнком в семье. Мать баловала меня, а у отца не доставало времени, чтобы заниматься моим воспитанием, или хотя бы выбрать мне какое-нибудь ремесло. Оттого, всё детство и юность я провёл в чтении, и вскоре в моей голове гулял морской ветер и звенел на этом ветру бакштаг как первая струна.

Однако брат мой Боссе уехал в Бельгию, и, по слухам, погиб там в пьяной драке, сестра Бентам тоже уехала на континент и пропала из виду. Оттого родители и слышать не хотели ни о каких путешествиях своего Малыша. Но шли годы, и мне удалось их уговорить — и вот я сел на корабль, отправлявшийся из Стокгольма в Лондон. За билет мне не пришлось платить, потому что капитан корабля был давешним другом моего отца. Однако он поселил меня с простыми матросами, которые в первый же вечер подпоили меня.

Поэтому несколько дней я провёл, вися вниз головой на фальшборте и оделяя Балтийское море немудрящей матросской едой.

Но у берегов Англии пришла новая напасть — наш корабль попал в шторм и затонул. Я был спасён шлюпкой соседнего судна и провёл несколько дней в молитвах, не выходя из портовой церкви. Тут я испытал желание (впрочем, скоро подавленное) вернуться под отчий кров. Но в своей гостинице я познакомился с капитаном корабля, отправлявшегося на поиски сокровищ. Капитан Скарлетт оказался хоть и резким, но представительным мужчиной, настоящим морским волком. Его приятель доктор Трикси и сквайр Меллони подбили его отправится в путешествие за золотом Партии.

Они арендовали огромный круизный лайнер — всё дело в том, что устроитель экспедиции, сквайр Меллони просто подал объявление в газету, ища себе конфидентов для рискованного мероприятия. Желающих оказалось столько, что пришлось зафрахтовать именно такое судно и набрать непроверенный экипаж.

Мне особенно был неприятен одноглазый, однорукий и одноногий главный судовой кок, неопрятный любитель майонеза и мяса по-французски, человек неясного происхождения Сильвестр Рулле.

Всюду он появлялся с огромным попугаем на плече. Даже поутру, когда вся гостиница спала, меня будил хриплый голос его попугая:

— Сто эре! Сто эр-ре! Сто эр-р-ре!

Извините, если кого обидел.

01 декабря 2007

(обратно)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (II)

ЖИЗНЬ И УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

СВАНТЕ СВАНТЕСОНА,

моряка из Стокгольма,

Прожившего двадцать восемь дней в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Финского залива, близ устья реки Невы, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим.

…Мне особенно был неприятен одноглазый, однорукий и одноногий главный судовой кок, неопрятный любитель майонеза и мяса по-французски, человек неясного происхождения Сильвестр Рулле.

Всюду он появлялся с огромным попугаем на плече. Даже поутру, когда вся гостиница спала, меня будил хриплый голос его попугая:

— Сто эре! Сто эр-ре! Сто эр-р-ре!

Я выразил сомнение в успехе этого предприятия, но мой новый друг уверял, что они имеют секретную карту и вполне подготовлены к плаванию.

Сколько раз я потом себя корил за то, что поддался предложению плыть в каюте первого класса, а не простым матросом. Так, за время проведённое в простом труде, я мог бы научиться многому, но, будучи «сотрапезником и другом» капитана, я выучил только несколько песен, исполнявшихся в кают-компании. Однажды, напившись, я заснул в пустой бочке, оставленной кем-то на палубе, и услышал странный разговор. Несколько офицеров говорили, что путешествие за сокровищами — лишь прикрытие, а на самом деле, корабль должен привезти в Новый Свет дармовую рабочую силу. В ту пору так это было заведено, и напомню, тогда торговля рабами была запрещена частным лицам.

Честно сказать, я не проникся уважением к пёстрой публике, что населяла наш огромный корабль. Большая часть пассажиров проводила время в чревоугодии и разврате. Я однажды застал Сильвестра на нижней палубе, где он совокуплялся с представительницей чрезвычайно знатного рода в карете. (И карету, и девушку везли в Америку). Попугай сидел на запятках, и в такт движениям раскачивающейся кареты хрипло орал:

— Сто эре! Сто эр-ре! Сто эр-р-ре!

День и ночь неслась отовсюду музыка, крики и пение.

Но кончилось всё внезапно — наш корабль наскочил в темноте на огромную ледяную гору и получил такую пробоину, что почти мгновенно затонул. О, надолго я запомнил ужасные крики людей, недопивших свой уже оплаченный кофе, запомнил и безумных оркестрантов, что наигрывали весёлые мотивы, сидя уже на наклонной палубе, а под эти звуки пассажиры дрались за места в шлюпках.

Я понял, что в этой войне мне не победить, и поплыл в сторону ледяной горы. Выбравшись на лёд, я обнаружил вмёрзшую в него красную палатку, некоторое количество консервов и примус.

Я возблагодарил Господа и уснул.

Пробудившись, я долго не мог понять, где нахожусь. Следов кораблекрушения вокруг не было. Только три шляпы и два непарных башмака выбросило на лёд — и это всё что осталось от многотысячного плавучего Вавилона.

Льдина плыла куда-то, горизонт был чист и пуст, но вскоре на смену радости спасения явились муки голода и холода. Консервы скоро кончились, и, хотя мне удалось подстрелить белого медведя, прятавшегося с другой стороны ледяной горы, счастья мне это не принесло. Мясо белых медведей отвратительно и изобилует паразитами.

Я долго страдал медвежьими болезнями, и не заметил, как сменился климат. Моя ледяная гора начала таять и вскоре превратилась в льдину. Я снова молился, и вот, наконец, льдина, ставшая совсем крохотной, ткнулась в неизвестный мне берег.

Извините, если кого обидел.

01 декабря 2007

(обратно)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (III)

ЖИЗНЬ И УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

СВАНТЕ СВАНТЕСОНА,

моряка из Стокгольма,

Прожившего двадцать восемь дней в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Финского залива, близ устья реки Невы, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим.

…Я долго страдал медвежьими болезнями, и не заметил, как сменился климат. Моя ледяная гора начала таять и вскоре превратилась в льдину. Я снова молился, и вот, наконец, льдина, ставшая совсем крохотной, ткнулась в неизвестный мне берег.

Это был маленький остров, моя утопия. Очевидно, что он был необитаем, но страх не отпускал меня, и первую ночь я провёл на дереве, опасаясь диких зверей. На следующий день, осмотрев берег, я обнаружил груды мусора и полузатонувшую подводную лодку.

Это меня не удивило — из книг я знал, что на необитаемых островах часто находятся какие-нибудь подводные лодки.

Пользуясь отливом, я соорудил плот, и с помощью него перетащил на остров всё необходимое для жизни — съестные припасы, плотницкие инструменты, униформу немецких подводников, в том числе кожаные фуражки с высокой тульей, ружья и пистолеты, дробь и порох, торпедный аппарат, два топора и молоток.

Несколько раз посещал я это брошенное судно, и забрал оттуда множество полезных вещей — второй торпедный аппарат, тюфяки и подушки, железные ломы, гвозди, презервативы, сухари, шнапс, муку, набор крестовых отвёрток, паяльник и точило.

Наконец, я обнаружил сейф с пачками рейхсмарок. Несколько дней я размышлял о сущности денег в такой ситуации, вспомнил простой продукт и Адама Смита, и решил, что всё-таки, это стоит взять.

С тех пор цифры поселились в моей жизни — я всё пересчитывал: сколько у меня пороха, сколько гвоздей, какова длинна пойманного на берегу удава, а так же сколько попугаев живёт в прибрежных кустах.

Меня окружал враждебный мир, безмолвный и непонятный. Мне предстояло выжить и освоить массу простых профессий, которым я не выучился в плаваниях, и с которыми уж подавно не был знаком в своём Вазистане. И я должен был пройти все стадии жизни человечества, которые видел на картинке в школьном учебнике, где обезьяна кралась за неопрятным существом, поросшим шерстью, которое, в свою очередь, следовало за громилой, вооруженным копьём, что шёл вслед за голым безволосым человеком, похожим на нашего пастора.

Сначала я охотился на коз с окрестных холмов, обнаружив, что они не умеют смотреть вверх. Но потом, когда у меня кончились торпеды, я одомашнил этих кротких животных, получив молоко в дополнение к мясу. Затем проросли случайно обороненные в плодородную землю семена, и вскоре передо мной заколосилось целое поле.

Извините, если кого обидел.

02 декабря 2007

(обратно)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (IV)

…Но тяга к числам привела к сооружению календаря — я поставил перед домом огромный столб, на котором отмечал зарубкой каждый день. Однако, внезапно я заболел и провёл лёжа целых две недели. Из-за этого мне пришлось перейти с Юлианского календаря на Григорианский.

Среди «не особо ценных» вещей, прихваченных с подводной лодки, был прекрасный молескин, в который я приучил себя делать каждый день записи, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить свою душу. Там я описывал свои повседневные занятия. Даже иногда спрашивая своих воображаемых собеседников — что мне одеть сегодня: юбку из пальмовых листьев или холщёвые брюки.

Однако моё размеренное существование закончилось — я увидел на песке свежий след босой ноги. Рядом был непотушенный окурок, объедки и пара пустых бутылок из-под пива. Я вернулся в свою хижину и три дня не показывал носа наружу.

Кто это был? Вероятнее всего, какие-то дикари. Страшно даже подумать, что они могут сделать с одиноким отшельником.

И я принялся укреплять своё жилище — вырыл рвы с кольями на дне, расставил растяжки в лесу и покрасил коз в маскировочный цвет. Два года я ждал вторжения, пока, наконец, не увидел на берегу страшную сцену.

Несколько дикарей били своего товарища, толстого и невысокого человечка. Я выстрелил, и, удивившись своей меткости положил нескольких негодяев одним выстрелом.

Спасённый дрожал, и я назвал его Четвергом — сообразно своему деревянному календарю.

Человек, который был Четвергом, оказался изрядным подспорьем в хозяйстве. Вскоре он освоил шведский язык, и мы стали производить вдвое больше топлёного масла и молока. В награду за это я крестил его и назвал по-новому Карлсоном.

Вместе путешествуя по острову, мы обнаружили пару скелетов в истлевшей морской одежде и груду ящиков с золотыми слитками. На всякий случай мы перетащили их на сто метров севернее, и я снова принялся рассуждать о бренности всего сущего и простом продукте. Карлсон же кидался золотыми слитками в белок, а потом заявил, что хочет сделать себе из золота унитаз.

Однажды мы увидели дым на горизонте, и вскоре к нашему острову пристал корабль. Не очень доверяя людям цивилизации, я прокрался под покровом зелени и подслушал разговоры высадившихся матросов. Одна фигура среди них мне показалась знакомой — это был Сильвестр собственной персоной. И всё так же попугай, сидевший у него на плече хрипло кричал:

— Сто эре! Сто эр-ре! Сто эр-р-ре!

К моему удивлению, это были всё те же искатели сокровищ, вооружённые картой сквайра Мелони. Капитан Скарлетт и доктор Трикси постарели, но не изменили своим привычкам. Они не только не оставили своей затеи, но и наняли тот же экипаж — за исключением тех, кто нашёл свою смерть в холодных волнах Атлантики. На их новом корабле произошёл бунт, и вот они носились взад-вперёд по острову, чтобы одновременно покачаться на лианах, найти сокровища и не напороться на какой-нибудь острый сук.

Я решил вступить в сговор с Капитаном Скарлеттом, сквайром Меллони и доктором Трикси, и пообещал поделиться с ними выкопанным сокровищем.

Бунт был подавлен, и мы деловито повесили на реях половину матросов. Потом я продал Карлсона сквайру Мелони, а сам и все мои козы заняли каюту первого класса. Мы снялись с якоря и пошли мимо хмурых русских берегов, любуясь золотыми куполами большого города в устье Невы.

Каждый из нас получил свою долю сокровищ. Одни распорядились богатством умно, а другие, напротив, глупо, в соответствии со своим темпераментом. Капитан Скарлетт оставил морскую службу. Карлсону дали вольную и денег, но он тут же растратил их и явился к нам нищим.

Я дал ему место лифтёра в моём доме. Теперь он исправно несёт службу, ссорится и дружит с дворовыми мальчишками, а на Хеллоуин чудесно изображает привидение.

О Сильвестре мы больше ничего не слыхали. Отвратительный одноногий моряк навсегда ушел из моей жизни. Вероятно, он отыскал свою женщину из высшего света и живет где-нибудь в свое удовольствие, получив гринкарту и пособие на корм для своего попугая. Будем надеяться на это, ибо его шансы на лучшую жизнь на том свете совсем невелики. Остальная часть клада — золото Партии в слитках и оружие — все еще лежит там, где ее зарыли её неизвестные партайгеноссен. И, по-моему, пускай себе лежит. Теперь меня ничем не заманишь на этот проклятый остров. До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега, и я вскакиваю с постели, когда мне чудится хриплый голос попугая:

— Сто эре! Сто эр-ре! Сто эр-р-ре!

Извините, если кого обидел.

03 декабря 2007

(обратно)

История про блины (I)

Камень, ножницы, бумага.

Русск. присловье

Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у шведов есть какая-то модель, а у нас её нет — и что потому нам, людям без модели, со шведами опасно спорить — и едва ли можно справиться. Словом, мы вели спор, самый в наше время обыкновенный и, признаться сказать, довольно скучный, но неотвязный.

Мелькали слова «шведская стенка», «шведская спичка», «шведская семья» и «шведский стол».

Из всех из нас один только старик Федор Иванович Сухов не приставал к этому спору, а преспокойно занимался разливанием чая; но когда чай был разлит и мы разобрали свои стаканы, Сухов молвил:

— Слушал я, слушал, господа, про что вы толкуете, и вижу, что просто вы из пустого в порожнее перепускаете. Ну, положим, что у господ шведов есть какая-то непонятная «модель», а у нас «Модели» нет, а только воруют повсеместно, — все это правда, но всё-таки в отчаяние-то отчего тут приходить? ровно не от чего.

— Как не от чего? и мы и они чувствуем, что у нас с ними непременно будет столкновение и они нас вздуют. Кроме авоськи с небоськой, батюшка мой, не найдется помощи.

— Пускай и так, — только опять: зачем же так пренебрегать авоськой с небоськой? Нехорошо, воля ваша, нехорошо.

— Да, только не в деле со шведами.

— Нет-с: именно в деле со шведом, который без расчета шагу не ступит и, как говорят, без инструмента с кровати не свалится; а во-вторых, не слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам? Вот, было, мы со шведами так столкнулись, что любо дорого! И помнит вся Россия про день… Полтавы, разумеется. На мой взгляд, не глупее вас был тот англичанин, который, выслушав содержание "Двенадцати стульев", воскликнул: "О, этот народ неодолим". — "Почему же?" — говорят. Он только удивился и отвечал: "Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из которого мог произойти такой подлец, как Бендер, да они его ещё и любить будут". Впрочем, я не хвалю моих земляков и не порицаю их, а только говорю вам, что они себя отстоят, — и умом ли, глупостью ли, в обиду не дадутся; а если вам непонятно и интересно, как подобные вещи случаются, то я, пожалуй, вам что-нибудь и расскажу про одного шведа.

Извините, если кого обидел.

04 декабря 2007

(обратно) class='book'> История про блины (II) Итак, лет двадцать назад (я не виноват, что так отчего-то начинаются все нынешние истории) я заразился модной тогда ересью (за что осуждал себя неоднократно впоследствии), бросил казённую службу и устроился в одно из тех предприятий, которых наплодилось тогда в избытке. Я был заморочен мыслью о «честных деньгах», о той свободе, что якобы начинается за воротами казённого здания. Хозяева мои были англичане — один отчего-то играл на саксофоне, а второй — на волынке.

Чем только мы не занимались — торговали нефть и газ, не брезговали пиленым лесом и алюминием, но иностранцы мне попались неопытные, или, как у нас говорят, "сырые", и затрачивали привезенные сюда капиталы с глупейшею самоуверенностию.

Зачем-то они решили заняться воздушным транспортом и выписали в Россию своего приятеля, шведа Карлсона.

Так как Карлсон и есть тот герой, о котором я поведу свой рассказ, то я вдамся о нем в небольшие подробности.

Он был выписан к нам вместе с гигантским пропеллером и паровыми машинами для его кручения. Кто-то из англичан видел этот пропеллер не то в Норвегии, не то в Швеции, и так им поразился, что решил купить, даже не зная подробностей действия. Нам отписали, что вместе с пропеллером приедет и швед-инженер, обладающий изрядной волей и в этих «шведских моделях» изрядно понимающий. Но в высылке пропеллера и инженера вышло какое-то qui pro quo пропеллер запоздал, а вот Карлсон, наоборот, приехал раньше времени.

Я осведомился: владеет ли, по крайней мере, приехавший Карлсон хотя сколько-нибудь русским языком, — и получил ответ отрицательный. Он не только не говорил, но и не понимал ни слова по-русски. На мой вопрос: довольно ли с ним было денег, мне отвечали, что ему выданы "за счет компании" прогонные и суточные на десять дней и что он более ничего не требовал.

Так, подумал я, Карлсон мог застрять где-нибудь и, чего доброго, дойти, пожалуй, до прошения милостыни. Мне отвечали, что его уговаривали и представляли туристу все трудности пути; но что он непоколебимо стоял на своем, что он дал слово ехать не останавливаясь — и там, где пехота не пройдёт (видимо, отзвук Полтавы всё жил в его сердце), там пролетит стальная птица.

Я тогда еще думал, что, встретив Карлсона, его можно не узнать. Это происходило, конечно, оттого, что немцы, у которых я о нем расспрашивал, не умели сообщить его примет. Аккуратные и бесталанные, они давали мне только общие, так сказать, самые паспортные приметы, которые могут свободно приходиться чуть не к каждому. По их словам, Карлсон был в меру упитанный человек в полном расцвете жизненных сил.

Самое рельефное, что я мог удержать в памяти из всего этого описания, это "штаны с лямкой", но кто же это из простых людей такой знаток в определении выражений, чтобы сейчас приметить человека с лямкой или подтяжками и — "стой, брат, не ты ли Карлсон?".

Извините, если кого обидел.

05 декабря 2007

(обратно)

История про блины (III)

…Я ездил по размытым осенним дорогам довольно долго, пока не остановился в какой-то заштатной гостинице при железнодорожном вокзале, и внезапно увидел перед собой, прямо на крыльце человека в белых штанах с одинокой лямкой и в клетчатой рубашке.

Я обратился к нему с вопросом: не знает ли он, где здесь на этой станции помещается смотритель или какой-нибудь другой жив-человек.

— Я ничего не понимаю по-русски, — отвечал он на чистом шведском языке.

Батюшки мои, думаю себе: вот антик-то! и начинаю его осматривать… Что за наряд!.. Дурацкие ботинки, штаны с лямкой, сидевшие очень странно, замызганная клетчатая рубашка, и, накинутая, видимо, для тепла, драная простыня.

— Зачем же это истязание холодом, и как вы это можете выносить? — спрашиваю.

— О, я все могу выносить, потому что я живу по шведской модели! У меня есть шведские спички, и даже, кажется, была шведская семья.

— Боже мой! — воскликнул я, — у вас шведская семья?

— Да, у меня шведская семья; и у моего отца, и у моего деда была шведская семья, — и у меня тоже шведская семья.

— Шведская семья!.. вы, верно, из Вазистана, что в Стокгольме?

Он удивился и отвечал:

— Да, я из Вазастана.

— И едете устанавливать пропеллер в С.?"

— Да, я еду туда.

— Вас зовут Карлсон?

— О да, да! я инженер Карлсон, но как вы это узнали?

Я не вытерпел более, вскочил с места, обнял Карлсона, как будто старого друга, и повлек его к самовару, за которым обогрел его чаем с плюшками и рассказал, что узнал его по его железной воле.

"Быть господином себе и тогда стать господином для других — и Карлсон задрал нос, — вот что должно, чего я хочу и что я буду преследовать".

"Ну, — думаю, — ты, брат, кажется, приехал сюда нас удивлять — смотри же только, сам на нас не удивись!"…

Извините, если кого обидел.

11 декабря 2007

(обратно)

История про блины (IV)

Я обернул Карлсона в заячий тулупчик, который, по случаю, всегда возил с собой — ведь совершенно непонятно, как обернётся тот или другой наш поступок. Иногда малые наши усилия приводят к большим последствиям, и тулупчик был у меня всегда наготове.

Карлсон иззябся и изголодался, но, наевшись плюшек стал разговорчив. Оказалось, что деньги у него все вышли, зато накопились впечатления. Когда мы (и заграничный пропеллер) добрались до места, то оказалось, что Карлсон — вполне толковый инженер. Нет, не гениальный, конечно, а просто аккуратный и хороший. Пропеллер, как оказалось, был сделан из негодных материалов, размеры были не выдержаны, да и изготовлены не из доброкачественного материала. И тогда Карлсон, устроив себе мастерскую прямо на заводской крыше, сделал всё сам.

Но долго ли, коротко ль, а понемногу выяснялось, что вся эта «шведская модель» нашего Карлсона, приносившая свою серьезную пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас по нашей русской простоте все как-то смахивала на шутку и потешение. И что всего удивительней, надо было сознаться, что это никак не могло быть иначе; так уже это складывалось.

Однажды, не желая передвигаться, как все нормальные русские люди, он приделал себе на спину пропеллер, и вздумал летать над дорогой, которая, и впрямь, была у нас непролазна. Конструкция оказалась чрезвычайно мудрёной, и имела такой вид, что Карлсона за глаза прозвали "мордовским богом"; но что всего хуже — эта машина она не выдержала тряски, норовила соскочить со спины, и Карлсон часто возвращался домой пешком, таща у себя на загорбке своё изобретение.

Бывало и хуже: раз он упал в болото и сидел там, пока его вытащили и привезли в самом жалостном виде. Однажды он решил полакомиться мёдом (Карлсон был удивительный сладкоежка, и это было, признаться одной из милых черт, превращавших его в человека, а не в странную шведскую модель), так вот однажды он влез в гнездо диких пчёл, потом, придумал штуку — тащить бревно с гнездом на себе, и в результате всех изрядно напугал этими пчёлами, его самого пребольно покусавшими. Чем-то он напоминал античного героя, что засунул себе за пазуху лисёнка, и будучи прогрызен насквозь, ничем не выдал раздражения. Карлсон покрылся пчелиными укусами, распух, но держался стойко.

Однажды он решил купить лошадь — и то дело, конный вид времяпровождения сейчас в моде, но опять всё пошло наперекосяк.

Лошадь он стал торговать у своего товарища по заводу, спору нет, большого мастера. Человек это был умный и сведущий в металлическом деле, известный также как Лёва или Лёвша Малышов. Славился он не только как знатный мастер по металлу, повелитель румпельштихелей и попельштихелей, но и как первые знаток в религии. Его славою в этом отношении полна и родная земля, и даже святой Афон: был он не только мастером петь с вавилонами, но и знал, как пишется картина "вечерний звон", а если бы посвятил себя большему служению и пошёл бы в монашество, то прослыл бы лучшим монастырским экономом или самым способным сборщиком.

Извините, если кого обидел.

11 декабря 2007

(обратно)

История про блины (V)

…Лёвша Малышов показал Карлсону диковину — механическую лошадь, работающую на паровой тяге. Кобылу звали Нимфозория, и как-то никто из нас не считал, что она чем-то, кроме своего парового дыма из-под хвоста, интересна.

Да и дым, если честно говорить, был так себе.

Но Лёвша уверял, что она, дескать, замечательно дансе, и выделывает всякие штуки.

А у Карлсона сразу глаза загорелись, и он начал вынимать деньги. Единственно, что он успел спросить, так это то, подкована ли лошадь.

Оказалось, что нет, но Лёвша обещал это немедленно исправить. Причём положил за это дополнительно пять тысяч. Я, было, очень рассердился, потому что, говорю:

— Для чего такое мошенничество! Лошадь непонятного свойства, куплена за большие деньги, и все еще недостаточно! Подковы, — говорю, — всегда при всякой лошади принадлежат.

Но Карлсон замахал руками и говорит:

— Оставь, пожалуйста, это не твое дело — не порть мне политики. В России жить, по волчьи выть, здесь свой обычай.

К вечеру лошадь доставили Карлсону домой.

Она успешно притворялась живой, но совершенно неспособна была никакого дансе, и даже не двигалась с места. Как не тянул Карлсон механические вожжи, а Нимфозория все-таки дансе не танцевала и ни одной верояции даже в стойле не выкидывала.

Карлсон весь позеленел и пошёл разбираться.

Малышов отвечал смиренно:

— Напрасно так нас обижаете, — мы от вас, как от иностранца, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали, будто мы даже вас, человека со «шведской моделью» в голове, выросшего в шведской семье обмануть сходственны, — мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте людей собрать — пусть все увидят, каковы мы и есть за нас постыждение.

Мы собрались, и Малыш гордо указал на копыта своего парового чудовища — и вправду оказалось, что лошадь подкована, да удивительными подковами, на которых были выписаны все четыре тома «Войны и мира», и хватило места даже для удивительного по своей силы стихотворения Фёдора Тютчева «Умом Россию не понять».

Батюшка Филимон воскликнул:

— Видите, я лучше всех знал, что русские никого не обманут. Глядите, пожалуйста: ведь он, шельма, не только чудо-механизм сделал, но оснастил его русской духовностью.

Но мы пристыжено смотрели в пол. Видно было, что бедный Карлсон жестоко и немилосердно обманут, и что его терзала обида, потеря, нестерпимая досада и отчаянное положение среди поля, — и он всё это нес, терпеливо нёс.

Был пристыжен и мастер Малышов, что и сам всё думал: "Что это за чертов такой швед, ей-право, во всю мою жизнь со мной такая первая оказия: надул человека до бесчувствия, а он не ругается и не жалуется".

И впал от этого мастер даже в беспокойство — был он плутоват, но труслив, суеверен и набожен; он вообразил, что Карлсон замышляет ему какое-то ужасно хитро рассчитанное мщение.

Карлсон, меж тем, выучился русскому языку, хоть и не без погрешностей — про него говорили «знал русскому языку хорошо и умело пользовался ею». Кстати, о женском роде…

Извините, если кого обидел.

11 декабря 2007

(обратно)

История про блины (VI)

…Вскоре Карлсон женился. Невесту он выписал из Швеции, звали её (в переписке, что он мне показывал) фрекен Бок, и понял я только, что молодая была немолода. Сам он сразу стал её звать на русский манер Фёклой Ивановной. Когда она появилось в нашем городке, то мы сразу увидели, что это большая, очень, по-видимому, здоровая, хотя и с несколько геморроидальною краснотою в лице и одною весьма странною замечательностью: вся левая сторона тела у неё была гораздо массивнее, чем правая. Особенно это было заметно по её несколько вздутой левой щеке, на которой как будто был постоянный флюс, и по оконечностям. И её левая рука и левая нога были заметно больше, чем соответствующие им правые.

Но Карлсон сам обращал на это наше внимание и, казалось, даже был этим доволен.

Мы и об этом осведомлялись:

— Шведская ли модель у Фёклы Ивановны?

— Карлсон делал гримасу и отвечал:

— Чертовски шведская!..

Однако эта шведская модель сослужила с ним неприятную шутку. Фёкла Ивановна, несмотря на свою внешность, оказалась женщиной вольного нрава, и, что называется «была слаба на передок». Возможно, для каких механизмов это и является достоинством, но Карлсон как-то затужил. Вовсе это ему не понравилось, несмотря на то, что мы прочитали в книжках, что означенная слабость во всём мире связывается с той самой «шведской моделью» и там вовсе не порицается.

Отец Филимон даже начал ему проповедовать, говоря:

— Вы, — говорит, — обвыкнете, наш закон примете, и мы вас наново женим.

— Этого, — отвечал Карлсон, — никогда быть не может.

— Почему так?

— Потому, — отвечает Карлсон, — что наша шведская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы.

— Вы, — говорит отец Филимон, — нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим.

— Евангелие, — отвечал Карлсон, — действительно у всех одно, а только наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее.

— Почему вы так это можете судить?

— У нас тому, — отвечает Карлсон, — есть все очевидные доказательства.

— Какие?

— А такие, — говорит; — что у нас прямой разговор с Богом, а у вас лишь есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи. Да и с русской, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет.

— Отчего же так? — спросил отец Филимон. — Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные, и феминизм у нас по бедности пока не развился. И узнать можете: мы вам грандеву сделаем.

Карлсон застыдился.

— Зачем, — говорит, — напрасно девушек морочить. — И отнекался:

— Грандеву, — говорит, — это дело французское, а нам нейдет. А у нас в Швеции, когда человек хочет насчет девушки обстоятельное намерение обнаружить, посылает разговорную женщину, и как она предлог сделает, тогда вместе в дом идут вежливо и девушку смотрят не таясь, а при всей родственности. Да и одежда на ваших женщинах как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна-сапажу — плисовая тальма. Опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет.

Извините, если кого обидел.

12 декабря 2007

(обратно)

История про блины (VII)

Но и это ещё не всё — Карлсон задумал открыть собственное дело, как раз по выделыванию своих пропеллеров — сказано, сделано: новый завод стал набирать обороты, да вот беда приобрел он лицевое место на заводской крыше, подвальное же, запланное место было в долгосрочной аренде у того самого автора железной лошади, мастера Малышова, и этого маленького человека никак нельзя было отсюда выжить.

Ленивый, вялый и беспечный Малышов как стал, так и стоял на своем, что он ни за что не сойдет с места до конца контракта, — и суды, признавая его в праве на такую настойчивость, не могли ему ничего сделать. Карлсон трудился и богател, а Малышов ленился, запивал и приходил к разорению. Имея такого конкурента, как Карлсон, Малышов уже совсем оплошал и шел к неминучей нищете, но, тем не менее, все сидел на своих задах и ни за что не хотел выйти. Уговорил кто-то Малышова подать в суд за неверный земляной отвод — и вот начали они судится — для меня есть что-то столь неприятное в описании судов и их разбирательств, что я не стану вам изображать в лицах и подробностях, как и что тут деялось, а расскажу прямо, что содеялось. Засудил Малышов Карлсона, как есть в чистую засудил, что тот даже и не понял, что приключилось.

Оказался Карлсон должен мастеру паровых лошадей немалую сумму, каковую и выплачивал с процентами. В описанном мною положении прошел целый год и другой, и теперь, наоборот, Карлсон всё беднял и платил деньги, а Малышов всё пьянствовал — и совсем, наконец, спился с круга и бродяжил по улицам. Таким образом, дело это обоим претендентам было не в пользу, и длилось бы оно долго, как враг Карлсона вконец не замёрз, напившись и уснув в мороз, лёжа прямо на дороге.

Тяжбы прекратились, но Карсону объяснили, что должен он был исполнить еще другое обязательство: переживя Малышова, он должен был прийти к нему на похороны и есть там блины, — он и это выполнил. Карлсон сперва сконфузился; из экономии он блинов не ел, а тут попробовал, да как раздухарится! Кричал:

— Дай блинка!

И даже позволял себе жаловаться, что деньги на поминки он дал, а корицы в блины пожалели.

Отец Филимон тут же ему заметил:

— На тебе блин и ешь да молчи, а то ты, я вижу, и есть против нас не можешь.

— Отчего же это не могу? — отвечал Карлсон.

— Да вон видишь, как ты его мнешь, да режешь, да жустеришь.

— Что это значит "жустеришь"?

— А ишь вот жуешь да с боку на бок за щеками переваливаешь".

— Так и жевать нельзя?"

— Да зачем его жевать, блин что хлопочек: сам лезет; ты вон гляди, как их все кушают, видишь? Что? И смотреть-то небось так хорошо! Вот возьми его за краечки, обмокни хорошенько в сметанку, а потом сверни конвертиком, да как есть, целенький, толкни его языком и спусти вниз, в своё место.

— Этак нездорово.

— Еще что соври: разве ты больше всех, что ли, знаешь? Ведь тебе, брат, больше меня блинов не съесть.

Слово за слово — поспорили. Отец Филимон принялся всё так же спускать конвертиками один блин за другим, и горя ему не было; а Карлсон то краснел, то бледнел и все-таки не мог с отцом Филимоном сравняться. Свидетели сидели, смотрели да подогревали его азарт и приводили дело в такое положение, что Карлсону давно лучше бы схватить в охапку кушак да шапку, но он, видно, не знал, что "бежка не хвалят, а с ним хорошо". Он все ел и ел до тех пор, пока вдруг сунулся вниз под стол и захрапел.

Полезли его поднимать, а он и не шевелится. Отец Филимон, первый убедясь в том, что швед уже не притворяется, громко хлопнул себя по ляжкам и вскричал:

— Скажите на милость, знал, надо как здорово есть, а умер!

— Неужли помер? — вскричали все в один голос.

А отец Филимон перекрестился, вздохнул и, прошептав "С нами Бог", подвинул к себе новую кучку горячих блинков. Итак, самую чуточку пережил Карлсон Малышова и умер Бог весть в какой недостойной его ума и характера обстановке.

Теперь все это уже "дела минувших дней" и "преданья старины", хотя и не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на Карлсона. Исчезла куда-то и шведская модель из разговоров, и шведская спичка из бакалейных лавок. Таких мастеров, как баснословный Карлсон, теперь, разумеется, уже нет в России: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности.

Извините, если кого обидел.

13 декабря 2007

(обратно)

История про городской бунт (I)

…Вся эта чехарда с градоначальниками продолжалась довольно долго. И вот с одинаковыми бумагами, приехал в город сперва один, с красным лицом плац-майор Бранд, сторонник порядка, а за ним, сторонник либерализма статский советник Трындин. Каждый из них обвинял другого в поделках и казнокрадстве.

Обыватели склонялись то к тому, то к другому, спрашивая:

— А не покрадёшь ли ты всё, мил человек?

Наконец, Трындин крикнул «Нет, не украду!» как-то более убедительно, и бравого плац-майора свезли из города. Новый градоначальник сразу же вызвал к себе откупщика, и напомнил ему о Первом законе, начертанным на скрижалях Городского правления: "Всякий человек да опасно ходит; откупщик же да принесет дары". Но оказалось, что Трындин, вместо обычных трех тысяч, потребовал против прежнего вдвое. Откупщик предерзостно отвечал: "Не могу, ибо по закону более трех тысяч давать не обязываюсь". Трындин же сказал: "И мы тот закон переменим". И переменил.

За неполный год всё в городе, включая булыжную мостовую, оказалось продано на сторону, а украденными — даже медные каски пожарной команды. По иностранным советам обыватели насеяли горчицы и персидской ромашки столько, что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал экономический кризис, и не было ни Адама Смита, ни Гайдара^[26], чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен за свои продукты, но не на что было купить даже хлеба. Однако дело всё ещё кой-как шло. С полной порции обыватели перешли на полпорции, но даней не задерживали, а к просвещению оказывали даже некоторое пристрастие.

Внезапно, в час перемены летнего времени на зимнее Трындин отбыл в Ниццу, сложив с себя все обязанности в долгий ящик.

Новый градоначальник появился в городе странным образом — не приехал на бричке и не приплыл на барже, а просто в один солнечный день его увидели парящим над городской колокольней.

Извините, если кого обидел.

14 декабря 2007

(обратно)

История про городской бунт (II)

…Новый градоначальник появился в городе странным образом — не приехал на бричке и не приплыл на барже, а просто в один солнечный день его увидели парящим над городской колокольней.

Впрочем, горожане видали и не такое — вот маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, (значится в описи под нумером десять) французский выходец и друг Дидерота, к примеру тоже летал по воздуху в городском саду, и чуть было не улетел совсем, как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. И что? Хоть и уволен был за эту затею, жил припеваючи, и даже пел в Государственной Думе, аккомпанируя себе на французской гармонике.

Но Карлсон, так звали нового хозяина города, всё же всех удивил — он не просто летал, а зачем-то обернулся в простыню, стучал шваброй о ведро, и вообще производил непотребный шум.

Лучшие граждане собрались перед колокольней и, образовав всенародное вече, потрясали воздух восклицаниями: "Батюшка-то наш! красавчик-то наш! умница-то наш!"… Все сходились на том, что прежний градоначальник тоже был красавчик и умница, но что, за всем тем, новому правителю уже по тому одному должно быть отдано преимущество, что он новый.

Однако прямо с вышины Карлсон закричал, «Давайте посадку»! Это все расценили как «Давайте пересажаем их всех!».

Обыватели были пугливы и сразу заговорили о том, что приближается новый 1825 год.

Ахтунг Карлович Петербургский, городской аптекарь, который наблюдал за этой сценой из своего окошка, записал в книжечку (потом найденную): «Завидую я этим русским. Вот они сейчас закричали шёпотом разные слова о конце времён, о грядущем конце истории, и о том, что за всеми приедут исправники на чёрных колясках, а видно, что многие испытали от того половой восторг и даже известное многократное удовлетворение».

Извините, если кого обидел.

14 декабря 2007

(обратно)

История про городской бунт (III)

…Карлсон всё ещё кружил в воздухе, а городские либералы уже составили несколько партий, состоя в них, переругались, рассуждая, сразу ли сто двадцать пять в Сибирь сошлют, или же, наоборот, только пятерых повесят. Сходились на том, что так недолго царствуя, Карлсон своими полётами уж много начудесил. Решили, наконец, поклониться деспоту на словах, но в тайне сердца своего говорить плохие слова и поносить нового градоначальника брезгливым губным шевелением.

Что до прежней жизни градоначальника, то было известно, что Карлсон швед, и его поймал в городе Нарве на базаре, после весьма кровопролитного сражения, сам Меньшиков. После ссылки последнего в Берёзов, все затруднялись в том, как означенного Карлсона использовать — и вот отправили сюда.

И вот Карлсон, снизившись, пролетел над толпой, улыбаясь и загребая руками.

Надо сказать, обыватели любят, чтоб у начальника на лице играла приветливая улыбка, чтобы из уст его, по временам, исходили любезные прибаутки, и недоумевают, когда уста эти только фыркают или издают загадочные звуки. Начальник может совершать всякие мероприятия, он может даже никаких мероприятий не совершать, но ежели он не будет при этом калякать, о имя его никогда не сделается популярным. Бывали градоначальники истинно мудрые, такие, которые не чужды были даже мысли о заведении академии (таков, например, штатский советник Двоекуров, значащийся по "описи" под нумером девять), но так как они не обзывали обывателей ни "братцами", ни "робятами", то имена их остались в забвении. Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.

Карлсон сел рядом с храмом, хлопнул в ладоши, и рассмеялся.

И тогда все закричали «Виват!», а имевшие чепчики, бросили их в воздух. Не имевшие ограничились бросанием нижнего белья.

Лишь наиболее прогрессивные жители предрекали мор и глад, и настаивали, что пришёл срок бежать прочь из города (так обычно говорят те, кто не бежит, ибо бегущие выправляют подорожные без лишних слов и публичных объяснений), остальные же считали, что всё пойдёт по-прежнему.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2007

(обратно)

История про городской бунт (IV)

…Однако, несмотря на предсказания, всё действительно пошло по-прежнему. Карлсон первым делом пробежался по рыночной площади, собирая разные сласти — варенье в банках, печатные пряники, сахарных голов собрал не менее полдюжины, и, схватив всё это в охапку, скрылся в дверях своей казённой квартиры.

Шли дни, но никаких распоряжений не поступало.

Лишь однажды Карлсон высунулся из окна, и закричал на всю площадь перед конторою:

— Деньги дерёте, а корицы жалеете?! Не потерплю! Запорю!

Тут же подали пирогов с корицею, и начальнический гнев утих. Дни шли за днями, складывались в недели и месяцы, а обыватели ожидали странного и возмущённо шептались, поднося новые сласти к дому градоначальника. Как оказалось, он перебрался на крышу городского правления, велел отстроить там себе крохотный домик и проводил целые дни на узкой койке, укрываясь солдатским одеялом.

Единственно что в смысле указаний получили от него квартальные, это два сочинения, прилагающиеся к городской летописи — «О пользе тефтелей» и «Об угощении блинами».

Иногда Карлсон слетал вниз и прогуливался по брусчатке, гордо выпятив грудь. Был он неумеренно привержен женскому полу, и часто подбегал к незнакомым обывательницам со словами:

— Мадам, давайте знакомиться!..

Обывательницы, не привыкшие к подобному обхождению, часто приходили в состояние экстатическое, и падали ниц, задрав юбки. В общем, доходило до конфуза.

Но вскоре Карлсон снова забирался в свой домик на крыше, и спокойствие восстанавливалось. Цены на горчицу и персидскую ромашку неожиданно взлетели, и деньги потекли рекой. Карлсон смотрел на это благополучие и радовался. Да и нельзя было не радоваться ему, потому что всеобщее изобилие отразилось и на нём. Амбары его ломились от приношений, делаемых в натуре; сундуки не смещали серебра и золота, а ассигнации просто валялись на полу.

Одни либеральные горожане приписывали благоденствие исключительно повышению цен на персидскую ромашку с горчицею, их оппоненты во всём видели прозорливое руководство Карлсона.

Но тут начались новые войны за просвещение.

Извините, если кого обидел.

15 декабря 2007

(обратно)

История про городской бунт (V)

…Но тут начались новые войны за просвещение. Карлсон зачем-то взорвал паровую машину, работающую на спирту. Обыватели восприняли это как борьбу с пьянством и алкоголизмом и сами начисто вырубили виноградную лоху, росшую в Стрелецкой слободе. По их чаяниям тут же вышел и долго памятен был указ, которым Карлсон возвещал обывателям об открытии пивоваренного завода и разъяснял вред водки и пользу пива. "Водка, — говорилось в том указе, — не токмо не вселяет веселонравия, как многие полагают, но, при довольном употреблении, даже отклоняет от оного и порождает страсть к убивству. Пива же можно кушать сколько угодно и без всякой опасности, ибо оное не печальные мысли внушает, а токмо добрые и веселые. А потому советуем и приказываем: водку кушать только перед обедом, но и то из малой рюмки; в прочее же время безопасно кушать пиво, которое ныне в весьма превосходном качестве и не весьма дорогих цен из заводов 1-й гильдии купца Ивана Синдерюшкина отпущается". Впрочем, через год издал указ, разъясняющий полезность нескольких рюмок водки за обедом, «под тёплое», а так же «для сугреву» в холодное время года, разъяснялось так же, что хлебное вино следует покупать у 1-й гильдии купца Ивана Синдерюшкина. После оного указа был открыт и винокуренный завод, и всё завертелось с прежней силой.

Со стороны было совершенно непонятно — то ли обыватели вымаливают у Бога, чтобы Карлсон что-нибудь начудил, то ли Господь посылает чудачества Карлсона и все эти его войны в защиту просвещения для острастки горожанам. Забыта была только паровая машина, деятельность которой при наличии плодов деятельности винокуренного завода оказалась излишней.

При таких условиях невозможно ожидать, чтобы обыватели оказали какие-нибудь подвиги по части благоустройства и благочиния или особенно успели по части наук и искусств. Для них подобные исторические эпохи суть годы учения, в течение которых они испытывают себя в одном: в какой мере они могут претерпеть. С одной стороны, надо терпеть, с другой стороны, сладостно говорить о том, как ты претерпеваешь от злого начальства. Одно без другого невозможно, и от того, и от другого горожане отказаться не могли.

Такими именно и представляет нам летописец своих сограждан. Из рассказа его видно, что обыватели беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом. Никто не станет отрицать, что эта картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления. Историю этих ошеломлений летописец раскрывает перед нами с тою безыскусственностью и правдою, которыми всегда отличаются рассказы бытописателей-архивариусов. По моему мнению, это все, чего мы имеем право требовать от него. Никакого преднамеренного глумления в рассказе его не замечается: напротив того, во многих местах заметно даже сочувствие к бедным ошеломляемым. Уже один тот факт, что, несмотря на смертный бой, жители все-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка.

Ахтунг же Карлович по этому поводу ничего не написал, поелику бросив всё, благоразумно покинул город.

Извините, если кого обидел.

16 декабря 2007

(обратно)

История про городской бунт (VI)

… Но вернёмся к винокуренному заводу. Всё же эксперименты с вином и пивом в нашем городе всегда приводили к непредвиденным результатам. В нашем городке был один присяжный поверенный, что и вовсе говорил: «Беда нашего крестьянина в том, что он не осознаёт своей бедности, а беда нашего обывателя в том, что он не осознаёт недостатка своих гражданских свобод. Однако ж только тронь хлебное вино — как возмутится всё и вся, и в общем согласии придёт к бунту».

И он был чертовски прав. Народ возмутился.

Обыватели тут же встали на колени перед Карлсоном и принялись бунтовать.

— Погоди-ка! — бормотали они, — Ужо!

Но, Карлсон, пропустив эти слова мимо ушей, вопросил:

— А зачинщики где?

Толпа, не вставая с колен, выпихнула нескольких зачинщиков со словами «Ладно вам, зажились тут. Поди, в другом месте кормить лучше будут». Причём самые либеральные обыватели боле всех плевали им в спину и давали тычка.

Выпихнув зачинщиков, они бормотали: «Изнуренные, обруганные и уничтоженные, после долгого перерыва, мы в первый раз вздохнули свободно. А как мы были свободны при доброй памяти статском советнике Трындине! А теперь не понять, что именно произошло вокруг нас, но всякий почувствует, что воздух наполнен сквернословием и что далее дышать в этом воздухе невозможно. Была ли у нас история, были ли в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность»?

Ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Мартановы, Брамсы, Догаваевы, Отходовы, Негодяевы, Рулон-Обоевы, Камазовы и, в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами — во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом.

— Что, недовольны? — спросил Карлсон.

— Довольны, батюшка, всем довольны — отвечала толпа, не вставая с колен. Но всякий либеральный человек шёпотом добавлял: «Довольны, да не совсем». Ибо самым возлюбленным делом обывателя всегда было, еле шевеля губами, произнести эту прибавку.

— Нам всё что хошь — божья роса! — подытожил городской голова по прозванию Малыш, лысый мужчина огромного росту.

— Тьфу на вас! — тут действительно плюнул Карлсон и поднялся в воздух. Он кружил и кружил, поднимаясь, пока и вовсе не превратился в чёрную точку и не исчез в зияющей голубизне небесных высот.

Некоторые, чтобы лучше наблюдать, скинули шубы и шапки.

Горожане перешёптывались и рассуждали промеж себя о том, что, конечно, градоначальник был суров, но следующий может выйти гораздо хуже. Но когда они обернулись, то с удивлением увидели, что ни домов, ни шуб ни у кого не оказалось.

Хорошо, что он улетел, но ещё лучше, что он обещал вернуться.

Извините, если кого обидел.

16 декабря 2007

(обратно)

История про бочку

Так, но с чего же начать, какими словами? Все равно, начни словами: там, на подоконнике. На подоконнике? Но это неверно, стилистическая ошибка, Марья Ивановна непременно бы поправила, подоконник здесь появился рано, сначала нужно сказать об оконнике, а лишь потом о том, что под ним. Нужно было бы описать само окно, его деревянный короб, подоконник и карниз, то, что карниз был жестяной, а подоконник — деревянный. Минутку, а окно, само окно, пожалуйста, если не трудно, опиши окно, какой был вид из него, этого окна, была ли видна мрачная улица, по которой катятся мультипликационные автомобили, или ещё были видны красные черепичные крыши. Да, я знаю, вернее, знал некоторых людей, которые жили в этом городе, и могу кое-что рассказать о них, но не теперь, потом, когда-нибудь, а сейчас я опишу окно. Оно было обыкновенное, с облупившейся белой краской, сквозь которую выступало дерево и в него проникал шум улицы, прежде чем проникло то, другое. То, особое существо, которое изменило всё. А может быть его просто не было? Может быть. Марья Ивановна говорит, что его я придумал сам, этот человечек, эти быстрые перемещения в воздухе — лишь сон, видение. Но как же его звали. Его — звали. И он назывался.

Мне запрещают сидеть на подоконнике, даже когда я объяснил, кого я там жду. По их мнению, подоконник — это часть пропасти, смертельная опасность.

— Папа тебя убьет, он тебя просто убьет, — говорит мне сестра, заходя в комнату. Но я её не слушаю. Мне пришла в голову одна мысль — совершенно дикая мысль.

— Знаешь, кем бы я хотел быть? — говорю. — Знаешь, кем? Если б я мог выбрать то, что хочу, черт подери!

— Перестань чертыхаться и слезь с подоконника! Ну, кем?

— Знаешь такую песенку — "Если ты ловил кого-то вечером на лжи…"

— Не так! Надо "Если кто-то з в а л кого-то вечером без лжи". Это стихи Гамзатова!

— Знаю, что это стихи Гамзатова.

Сестра была права. Там действительно "Если кто-то звал кого-то вечером без лжи". Честно говоря, я забыл, но я и хотел звать. Именно для этого была Бочка. Однако звать можно было и с подоконника — просто Бочка была внизу, на мостовой, а тут я был ближе к небу, в котором парит мой герой. Марья Ивановна говорит, что лечение моё успешно, и скоро я перестану верить в это моё второе я, но я понимаю, что меня просто хотят убедить, что Бочка лучше Подоконника. Поэтому я говорю сестре:

— Мне казалось, что там "ловил кого-то вечером во ржи", — говорю. — Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером, каждый в своей квартире, и каждый из них одинок. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я сижу на самом краю подоконника, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не упали из своих окон. Понимаешь, они играют и не видят края, а тут я подлетаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят на подоконнике. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.

Сестра долго молчала. А потом только повторила:

— Папа тебя убьет.

— Ну и пускай, плевать мне на всё! — я встал и пошёл вниз, к Бочке. Большая бочка для дождевой воды, иначе говоря, пожарная бочка, манит меня — она там внизу, но воды в ней нет. Она будто резонатор Гельмгольца, я не знаю, что это, но Марья Ивановна говорит, что это вовсе не резонатор, и уж никак не Гельмгольца. О, с какою упоительною надсадой и болью кричал бы и я, если бы дано мне было кричать лишь вполовину своего крика! Но не дано, не дано, как слаб я, перед вашим данным свыше талантом. И мне приходится кричать, кричать, занимая не по праву занятое мной место способнейшего из способных, кричал за себя и за них, и за всех нас, обманутых, оболганных, обесчещенных и оглупленных, за нас, идиотов и юродивых, дефективных и шизоидов, за воспитателей и воспитанников, за всех, кому не дано и кому уже заткнули их слюнявые рты, и кому скоро заткнут их, за всех без вины онемевших, немеющих, обезъязыченных — кричал, пьяня и пьянея: Карлсон, Карлсон, Карлсон! В пустоте пустых резонаторов, внутри пустой головы неплохо звучат и некоторые другие слова, но, перебрав их в памяти своей, ты понимаешь, что ни одно из них, известных тебе, в этой ситуации не подходит, ибо для того, чтобы наполнить пустую шведскую бочку, необходимо совершенно особое, новое слово, или несколько слов, поскольку ситуация представляется тебе исключительной. Да, говоришь ты себе, тут нужен крик нового типа. Пожарная бочка манит тебя пустотой своей, и пустота эта, и тишина, живущая и в саду, и в доме, и в бочке, скоро становятся невыносимыми для тебя, человека энергического, решительного и делового. Вот почему ты не желаешь больше размышлять о том, что кричать в бочку — ты кричишь первое, что является в голову: Карлсон! Карлсон! Карлсон! — кричишь ты. И бочка, переполнившись несравненным гласом твоим, выплевывает излишки крика в тухлое городское небо, к поросли антенн на крышах, к тому дому, где живёт праздник, и где находится твоё второе я, маленький пухлый гость извне-внутри, в которого не верит ни мать, ни отец, ни мать, ни брат, ни сестра. Ты вызываешь праздник так, как вызывают дождь, ты как шаман пляшешь вокруг бочки, и крик летит, мешаясь с гудками и визгами большого города, со скрипом тормозов и трелями телефонов.

Извините, если кого обидел.

17 декабря 2007

(обратно)

История про страшную месть Карлсона (I)

Шумел, гремел город Москва, со всех сторон тянулись к нему дороги, каждое утро всасывал он в себя вереницы автомобилей и зелёные змеи электрических поездов — это ехали на работу тыщи людей. Ехали к центру этого страшного города и студенты — из тех, что разжились жильём подальше и подешевле.

А как только ударял довольно звонкий колокол в церкви Св. Татьяны, то уже спешили толпами на занятие, зажав тетради под мышкой, самые отъявленные из студентов — философы. Боялся философов даже старик-азербайджанец, продававший орехи у входа, потому что философы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью — причём без разницы, были ли это любители Сократа и Платона, почитали ли они Сартра и Камю, или отдавали долг Бодрияру с Дерридой. Однажды три приятеля-философа решили поживиться чем-нибудь на халяву. Одно так и прозвали — Халява, а других Зенон (за то, что тот, никак не мог сдать античную философию) и Малыш (за небольшой рост)

Малыш был нрава меланхолического и на лекциях больше глядел в окно, чем на доску. Халява, наоборот, был весел и постоянно плясал по кабакам, Зенон же учился искренне и прилежно, хоть и был туповат.

Однако ж чувство голода победило, и они отправились по гостям. Эти приглашения в гости были чрезвычайно важны для друзей — Зенон получал приглашения четыре раза и каждый раз приводил с собой своих друзей. Халява был зван восемь раз. Этот человек, как можно было уже заметить, производил мало шума, но много делал.

Что же касается Малыша, у которого еще совсем не было знакомых в столице, то ему удалось только однажды позавтракать у одного батюшки, что был родом из родных мест Малыша, и быть званым к бывшему армейскому сослуживцу. Он привел с собой всю свою армию к священнику, у которого они уничтожили целиком весь его двухмесячный запас, и к боевому другу, который проявил неслыханную щедрость. Но, как говорил Халява, сколько ни съел, всё равно поел только раз.

Малыш был смущён тем, что добыл только полтора обеда — завтрак у святого отца мог сойти разве что за полуобед — в благодарность за пиршества, предоставленные Халявой и Зеноном. Он считал, что становится обузой для остальных, в своем юношеском простодушии забывая, что кормил всю компанию в течение месяца. Его озабоченный ум деятельно работал, и молодой философ пришел к заключению, что союз трёх молодых, смелых, предприимчивых и решительных людей должен был ставить себе иную цель, кроме прогулок в полупьяном виде, занятий фехтованием и более или менее остроумных проделок.

И в самом деле, трое таких людей, как они, трое людей, готовых друг для друга пожертвовать всем — от портмоне до жизни, — всегда поддерживающих друг другаи никогда не отступающих, выполняющих вместе или порознь любое решение, принятое совместно, шесть кулаков, угрожающие вместе или порознь любому врагу, неизбежно должны были, открыто или тайно, прямым или окольным путем, хитростью или силой, пробить себе дорогу к намеченной цели, как бы отдалена она ни была, или как бы крепко ни была она защищена. Удивляло Малыша только то, что друзья его не додумались до этого давно.

Извините, если кого обидел.

18 декабря 2007

(обратно)

История про страшную месть Карлсона (II)

…Но тут оказалось, что их уже пригласили в один частный дом. Они объели его и двинулись дальше. В следующем доме кормили бутербродами величиной с напёрсток, и они двинулись на чей-то праздник. Однако ж, они, кажется, перепутали адрес — потому что вместо разбитной донской казачки, снимавшей полторы комнаты на столичной окраине, им отворила какая-то старуха. Но было поздно, на улице завывал ветер, холод пробирался за пазуху, а в этом доме явно принимали.

На столе стояли грязные тарелки, несколько неизвестных спали по углам. Один даже заснул в оранжевой форме дворника, прижав к груди скребок для снега.

— А что, бабуся, — сказал Халява, идя за старухой, — если бы так, как говорят… ей-богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. С самого утра вот хоть бы щепка была во рту.

— Вишь, чего захотел! — сказала старуха. — Нет у меня, нет ничего такого. Ступайте, ступайте! и будьте довольны тем, что дают вам. Вот черт принес на поминки каких нежных!

Малыш пришел в совершенное уныние от таких слов. Но вдруг нос его почувствовал запах сушеной рыбы. Он глянул на шаровары друга Халявы, шедшего с ним рядом, и увидел, что из кармана его торчал преогромный рыбий хвост: богослов уже успел подтибрить со стола целого карася. И так как он это производил не из какой-нибудь корысти, но единственно по привычке, и, позабывши совершенно о своем карасе, уже разглядывал, что бы такое стянуть другое, не имея намерения пропустить даже проколотой шины, — то Малыш запустил руку в его карман, как в свой собственный, и вытащил карася.

Но до карася сразу дело не дошло, и спать друзьям не вышло с первого разу. Разложившись в чулане, они долго ворочались, а Малыш тихонько щипал карася. Но вот, наконец, Халява не прислушался:

— Слышите ли, хлопцы, крики? Кто-то зовет нас на помощь!

— Мы слышим крики, и кажется, с той стороны, — разом отвечали друзья, указывая на коридор.

Но все стихло. Они приоткрыли дверь, и вдруг недвижно уставили очи. Страх и холод прорезался в молодые жилы.

Дверь вдали заскрипела, и тихо вышел из неё, высохший, будто мертвец, человек. Борода до пояса; на пальцах когти длинные, еще длиннее самих пальцев. Тихо поднял он руки вверх. Лицо всё задрожало у него и покривилось. Страшную муку, видно, терпел он. "Душно мне! душно! Пить!" — простонал он диким, нечеловечьим голосом. Голос его, будто нож, царапал сердце, и мертвец вдруг скрылся на кухне.

Заскрипела тут другая дверь, и опять вышел человек, ещё страшнее, ещё выше прежнего; весь зарос, борода по колена и еще длиннее костяные когти. Еще диче закричал он: "Душно мне! Душно мне! Пить! Пить!" — и ушел на кухню. Где-то, невидимая, скрипнула третья дверь, и третий гость показался в коридоре. Казалось, одни только кости шествовали над полом. Борода по самые пяты; пальцы с длинными когтями вонзились в паркет.

Страшно протянул он руки вверх, как будто хотел достать люстру, и закричал так, как будто кто-нибудь стал пилить его желтые кости…

Всё вдруг пропало, как будто не бывало; однако ж долго курили друзья в чужом чулане. Даже карась был позабыт.

— Не пугайся, Малыш! — произнёс, наконец, Халява.

— Гляди: ничего нет! — говорил он, указывая по сторонам. — Это проклятая старуха подпоила гостей палёной водкой, чтобы никто не добрался до нечистых её денег.

Молодость взяла своё, и они уснули.

Извините, если кого обидел.

18 декабря 2007

(обратно)

История про страшную месть Карлсона (III)

Но всё же посреди ночи Малыш проснулся — проснулся он оттого, что в комнату вошла старуха. Одета она была в чёрные чулки и подобие удивительной сбруи, покрывавшей всё её тело.

— Прочь, прочь, старая! — крикнул Малыш, и удивился тому, что его друзья не проснулись от такого крика. Старуха маша хлыстом, меж тем, молча ловила его в тесном пространстве чулана. Философ кинулся в коридор, но тут старуха вскочила на него сзади, и он увидел, что в руках её, окромя плётки, находится огромный натуралистичный страпон.

— Прочь, прочь! — повторял Малыш, — а сам начал твердить молитвы и заклинания. Это помогло — вот он уже освободился и сам оседлал старуху. Бешенная скачка продолжалась долго, обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины — всё, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь. В ночной свежести было что-то влажно-тёплое. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали через окно в пыльные комнаты нехорошей квартиры.

Такая была ночь, когда Малыш скакал странным всадником. Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Видит ли он это или не видит? Наяву ли это или снится? Но там что? И невольно мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха? "Ох, не могу больше!" — произнесла она в изнеможении и упала на землю.

Перед ним лежала красавица, с растрепанными пергидрольными волосами, с длинными, как стрелы, ресницами. Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез.

Затрепетал, как древесный лист, Малыш: жалость и какое-то странное волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им; он пустился бежать к друзьям — они пробудились уже, и вместе покинули странный кров, шагнув прямо в зимнюю утреннюю темноту.

Извините, если кого обидел.

19 декабря 2007

(обратно)

История про страшную месть Карлсона (IV)

… Между тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших людей города, правой руки градоначальника, господина фон Бока, человека, чьё состояние было составлено внутренностью российской земли, возвратилась в один день с прогулки вся избитая, едва имевшая силы добресть до отцовского дома, находится при смерти.

Всё это философ прочитал в газете, которой потчевал пассажиров разносчик печатной продукции — человек с виду слепой, но отменно считавший деньги. Однако ж не знал он, что после лекций к нему самому подойдёт неприметный человек специального назначения и не спросит, знаком ли он с эльфийскими обрядами кривого толка, свойственными толкиенистам.

Эти обряды, что несут гибель кошкам и зажигают советскую звезду огнём на полу, были знакомы Малышу — он только что прочёл Кроули и превозмог в учении суть всех религиозных перевёртышей, среди которых были и Толкиенисты.

Он кивнул, и вдруг оказалось, что дочь торговца жидким, твёрдым и газообразным перед смертным часом изъявила желание, чтобы Великую Книгу Толкиенистов в продолжение трех дней после смерти читал именно Малыш.

Студент вздрогнул по какому-то безотчетному чувству, которого он сам не мог растолковать себе. Темное предчувствие говорило ему, что ждет его что-то недоброе. Сам не зная почему, объявил он напрямик, что не поедет. Но специальный неприметный человек посмотрел на него так, что стало ясно, что это то предложение, от которого нельзя отказаться.

Он вышел за ограду и увидел машину, которую можно было бы принять сначала за хлебный овин на колесах. В самом деле, она была так же огромна как печь, в которой немцы регулировали национальный состав Европы. И в самом деле, это был немецкий лимузин.

"Что ж делать? Чему быть, тому не миновать!" — подумал про себя философ и произнес громко:

— А бричка знатная! Тут бы только нанять музыкантов, то и танцевать внутри можно…

Но ему не ответили. Малышу чрезвычайно хотелось узнать обстоятельнее: кто таков был этот магнат, каков его нрав, что слышно о его дочке, которая таким необыкновенным образом возвратилась домой и находилась при смерти и которой история связалась теперь с его собственною, как у них и что делается в доме? Но всё было напрасно.

Спутники его включили радио, поющие песни, по недоразумению называющиеся шансоном, и слёзы сентиментальности потекли у них по щекам. Увидя, как они расчувствовались, Малыш решился воспользоваться этим и улизнуть. Он сначала обратился к седовласому человеку, грустившему об погибших в какой-то песне отце и матери:

— Что ж ты, дядько, расплакался, — сказал он, — я сам сирота! Отпустите меня, ребята… на волю! На что я вам!

— Пустить тебя на волю? — отозвался спутник. — Да в уме ли ты?

И более Малыш ничего не спрашивал.

Медленно перед его глазами проплыли знакомые подмосковные места, сменились незнакомыми, дороги расползлись как раки, машина свернула в лес, и вот перед ним уже был огромный дом, прямо внутрь которого, миновав парк, въехала машина.

Извините, если кого обидел.

19 декабря 2007

(обратно)

История про страшную месть Карлсона (V)

…Малыш, приведённый под строгие очи господина фон Бока, заикнулся было о том, что служить по кривому обряду не приучен, и тут лучше было бы позвать какого сатаниста или прочего толкиенистского изувера христианской линии, но в ответ услышал:

— Уж как ты себе хочешь, только я все, что завещала мне моя голубка, исполню, ничего не пожалея. И когда ты с сего дня три ночи совершишь, как следует, над нею молитвы, то я награжу тебя; а не то — и самому чёрту не советую рассердить меня.

Последние слова произнесены были фон Боком так крепко, что философ понял вполне их значение.

Они вышли в залу. Фон Бок затворил дверь, и Малыш остановился на минуту в сенях высморкаться. С каким-то безотчетным страхом переступил через порог. В углу, под каким-то гигантским постером, на высоком столе лежало тело умершей, на одеяле из синего бархата, убранном золотою бахромою и кистями. Высокие восковые свечи, увитые калиною, стояли в ногах и в головах, изливая свой мутный, терявшийся в дневном сиянии свет.

"Три ночи как-нибудь отработаю, — подумал Малыш, — зато денег то…". Медленно поворотил он голову, чтобы взглянуть на умершую фрекен Бок, и…

Трепет пробежал по его жилам: пред ним лежала красавица, какая когда-либо бывала на земле. Она лежала как живая. Чело, прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило… Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице её.

Это была та самая ведьма, которую убил он в странноприимном доме на окраине.

На полу, меж тем, начертили звезду, положили умершую в центр, а вокруг и повсеместно, зажгли новые шведские свечи в баночках.

Малыш встал к столику и, когда все вышли, принялся читать вслух толстую книгу, повествующую о странствиях мохноногих бесов, и листы мелькали один за другим. Вдруг… среди тишины… Мертвая фрекен Бок привстала в гробу, спустила ноги и прошлась по комнате. Она, казалось, не видела, где находится философ, и пыталась поймать его руками, как тогда — в чулане.

Однако ж, прокричал петух, и, почесавшись, эльфийская принцесса вернулась в гроб, а Малыш, дрожа, закончил чтение.

Он проспал до обеда, а потом вытащил свою любимую трубку и пошёл в столовую для прислуги. Там он курил, лёжа на диване, и даже получил скалкой по спине, когда хотел проверить, исправна ли ткань шерстяной юбки у одной украинской молодки, жившей в доме олигарха фон Бока без паспорта и регистрации.

После он принялся пить с охранником, свободным от смены. Охранник выпил много, и забормотал Малышу в ухо, что и не диво, что ему многое не виделось, поскольку не знаешь и десятой доли того, что знает душа. Знаешь ли, говорил он, что хозяйка наша была антихрист? А антихрист имеет власть вызывать душу каждого человека; а душа гуляет по своей воле, когда заснет он, и летает вместе с архангелами около божией светлицы.

Пришёл и другой охранник и рассказал поучительную историю, что шофёр фон Бока потерял голову от его дочери, да возил её на себе весь день, а потом иссохся как щетка, да и сгорел в золу. Ему тут же возразили, что не сам он сгорел, а облили его бензином и сожгли в лесополосе охранники олигарха, и уж кто-кто, а он об этом-то должен знать.

Одна из поварих поведала печальную повесть о своих престарелых родителях, к которым с того света являлась кошечка, сообщая точные даты смерти и отца её и матери..

Малышу стали скучны этакие басни и побасёнки, он поспал ещё, и проснулся, только когда его начали трясти за плечо.

Нужно было снова идти читать книгу над гробом молодой фрекен Бок, так невовремя почившей.

На эту вторую ночь Малыш начертил вокруг пюпитра Мелком Судьбы кривоватый эллипс, и…

Извините, если кого обидел.

20 декабря 2007

(обратно)

История про страшную месть Карлсона (VI)

…На эту вторую ночь Малыш начертил вокруг пюпитра Мелком Судьбы кривоватый эллипс, и надписал несколько слов из записной книжки вроде «Эргладор-Гладриэль», а потом спокойно, хоть и скороговоркой, не поднимая глаз, продолжал читать Великую Книгу. Бесовские герои уж давно плыли по горной реке, а меч и туника лежат на песке (Тут Малыш опять поднял глаза, и увидел, что труп в эльфийских одеждах из нейлона стоит перед ним на роковой черте). Уж вперила беспокойница в него мёртвые, позеленевшие глаза с потёками готической туши и страшно стучала зубами.

Фрекен Бок заметно сдала за сутки, и Малыш увидел, что мёртвая девушка не там ловила его, где он стоял, а совсем в ином месте. Видать, она не могла видеть Малыша — и тогда она начала глухо ворчать, и, ворочая мёртвыми губами, стала произносить гадкие слова. Хрипели и скрежетали они, как миргородская пилорама, и на всякий философский «Эргладор» находился у неё «Расвумчор», а на всякую «Гладриэль» обнаруживался «Миэль»,

Ветер пошёл от этих слов, бились странные существа крыльями в пластиковые окна, царапал кто-то по железу подоконника, но тут вновь закричал петух, и всё стихло.

Пришедши снова в столовую, он засосал добрую бутылку вискаря, и на все вопросы отвечал только:

— Много на свете всякой дряни случается. Шит, как известно, хепенд. А страхи такие случаются — ну… — при этом Малыш только махал рукою.

В этот момент проходила вчерашняя девка, и вдруг вскричала, глядя на Малыша:

— Ай-ай-ай! Да что это с тобою? Ты ведь поседел совсем!

— Да она правду говорит! — сказал охранник, всматриваясь в Малыша пристально.

Ужаснулся философ и понял, что Кроули с Фрэзером — это одно, а вот своя жизнь дороже. Пошёл он к господину фон Бок и стал проситься на волю. Но так посмотрел фон Бок на студента, что, будто галушкой, поперхнулся Малыш своими словами.

День уже погрузился в тёмный чулан, и страшная работа в третий раз ждала Малыша.

Он тайком перекрестился и почувствовал будто, что христианской веры в нём прибавилось. Но делать нечего — принялся он читать бесовскую английскую книгу.

Свечи трепетали, струили свои аптекарские ароматы, и, казалось, самые пальцы Малыша уже пахнут ладаном. До поры, до времени в ресницах молодой фрекен Бок спала печаль, но Малыш чувствовал, что это спокойствие временное.

Но вот с треском лопнула железная крышка гроба, и поднялся мертвец. Еще страшнее был он, чем в первый раз. Зубы его страшно ударялись ряд о ряд, в судорогах задергались его губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь поднялся по комнате, упал портрет Профессора со стены, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек.

И снова мёртвая девушка забормотала свои заклинания, и верно — вызвала множество страшных существ.

Впрочем, первым явился и сам господин фон Бок. Был он призрачен, просвечивали сквозь него детали мебелировки.

— Покайся, отец! — грозила ему дочь. — Не страшно ли, что после каждого убийства твоего мертвецы поднимаются из могил?

— Ты опять за старое! — грозно прервал её душа олигарха. — Я поставлю на своем, я заставлю сделать, что мне хочется.

— О, ты чудовище, а не отец мой! — простонала фрекен Бок. — Нет, не будет по-твоему! Правда, ты взял нечистыми чарами твоими мирскую власть; но один только Японский Бог помог бы тебе удержать народное богатство в руках. Отец, близок Верховный суд! Если б ты и не отец мой был, и тогда бы не заставил меня изменить моей эльфийской вере. Если б и была моя вера дурна, и тогда бы не изменила ему, потому что Профессор не любит клятвопреступных и неверных душ.

Махнула мёртвая девушка рукой, и упал отец её на колени, схватился за горло и повалился на бок. Долго боролся с невидимой удавкой тот, стараясь сорвать её с шеи. Наконец, было сорвал — взмахнул рукой, но захрипел и вытянулся — и совершилось страшное дело: безумная дочь убила отца своего.

Холодный пот заструился по спине Малыша, но не прервал он чтения…

Извините, если кого обидел.

21 декабря 2007

(обратно)

История про страшную месть Карлсона (VII)

…Холодный пот заструился по спине Малыша, но не прервал он чтения. Гулко звучали его слова во всём, казалось, пустом доме, но слова беспокойницы были ещё пронзительнее. Невольно вслушиваясь в них, он понял, что придёт Летучий Гном, повелитель всех гномов, Летучий Эльф, повелитель всех эльфов, Летучий орк, повелитель всех орков и, указав путь, отомстит за поругание волшебных народов и все унижения их земных пророков.

И правда, двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ влетела в божью церковь. Выступили из стен вонючие орки, влетели сквозь запертые окна эльфы, и полезли сквозь ламинатный пол гномы. Страшный шум от крыл и от царапанья когтей наполнил всю церковь. Всё летало и носилось, ища повсюду философа.

У Малыша вышел из головы последний остаток хмеля. Он только крестился да читал как попало молитвы, забыв о Священной Книге Толкиенистов. И в то же время слышал, как нечистая сила металась вокруг его, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов. Не имел духу разглядеть он их; видел только, как во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза, подняв немного вверх брови. Над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионьих жал. Черная земля висела на них клоками. Все, казалось, глядели на него, искали и всё же не могли увидеть его, окруженного таинственным кругом.

— Приведите Карлсона! ступайте за Карлсоном! — раздались слова мертвеца.

И вдруг настала тишина в доме; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле, как перемазавшийся в варенье ребёнок. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Малыш, что на спине его был железный антикрест-пропеллер. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял Малыш.

— Раскрутите мне пропеллер: не вижу! — сказал подземным голосом Карлсон — и всё сонмище кинулось дёргать страшный железный винт. Мотор чихнул, обдал всех неземным бензиновым запахом, и со скрежетом завёлся. Карлсон поднялся вверх и теперь парил под потолком, озираясь.

"Не гляди!" — шепнул какой-то внутренний голос Малышу. Не вытерпел он и глянул вверх.

— Вот он! — закричал Карлсон и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на Малыша. Без чувств грянулся он на землю.

Раздался петуший крик. Это был уже второй крик; первый прослышали гномы. Теперь испуганные эльфы бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах. Так навеки и остался огромный дом олигарха с завязнувшими в окнах окаменевшими чудовищами, оброс лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к нему дороги.

Говорят, правда, что философ по прозванию Малыш спасся…

И доложу я вам, что тот философ был я, дорогие граждане пассажиры, извините, что к вам обращаюсь, но, рассказав свою горькую участь, прошу вас о денежном снисхождении… — и певец, стоя в проходе между лавками, поклонился так, что чорные очки его чуть не слетели с носа.

Уже давно слепец кончил свою песню; уже снова стал перебирать струны в соседнем вагоне; где уже стал петь что-то смешное… но старые и малые пассажиры электрички все еще не думали очнуться и долго качались на своих сиденьях, потупив головы, раздумывая о страшном, в старину случившемся деле.

Извините, если кого обидел.

21 декабря 2007

(обратно)

История про настоящую любовь

У меня в запасе есть ещё несколько летающих толстяков с пропеллерами, и всё же я о другом. С возмущением я обнаружил, что частное письмо, что я писал сейчас под утро, отвергается сервером. Поэтому я помещу его здесь, за неимением лучшего способа доставки. Кому надо, тот прочитает.

Ну, что я скажу? Это интересная тема.

Но у неё есть несколько аспектов:

Первый — это коммерческий успех самой акции. Он будет, я полагаю, и 10.000 заявленного тиража я полагаю, удастся по крайней мере отбить.

Второй — литературный. Литературно текст мне не приглянулся. Тут вот в чём дело: мы очень часто сталкиваемся с текстами, которые написаны безумцами-графоманами «Его губы были везде, он обнял её всю». К таким текст не относится — он зачищен редактурой и оттого — сер и осреднён. Я вот читал роман (на самом деле — рассказ), составленный из заголовков любовных романов. Вполне ничего себе сюжетен и связен — что-то типа «Нечаянное знакомство. Случайное касание. Удар тока. Взгляд из-под опущенных ресниц», ну и тому подобное дальше.

Я считаю, что машина, если она, с 1996 года выигрывает у двуногих чемпионов мира, вполне может написать говно-роман, на уровне нелучших образцов — в самой "Астрели" выходило что-то с тем же названием — и к тому же («Анна приедет завтра. Анна приедет завтра? Анна приедет завтра…»). Но вопрос сводится к тому, хватит ли у издательства «Астрель» ресурсов, чтобы бросить их на настоящее решение такой задачи, начиная от аренды машины и разработки программы.

Третий аспект — куда интереснее. Дело в том, что такие акции будоражат головы населения, заставляя это население пробить в Яндексе слова «Машина Тьюринга», AI, и много других вещей.

Повод, конечно, кривоват:

а) мы не имеем дело с романом, написанным машиной. Мы имеем дело с текстом, который прошёл неизвестную нам редакторскую правку. Вот что нам пишут: «Первая версия романа издательству не понравилась, в исходные данные были внесены изменения, после чего за те же трое суток программа сгенерировала второй вариант. После этого «рукопись», как и любой издаваемый роман, была подвергнута редакторской правке». Именно поэтому научной ценности этот текст не имеет (что за правка, как вносилась, каков исходник — непонятно), а, как известно — телеграфный столб, это хорошо отредактированное дерево. Вопрос «Кто написал? Человек или машина?» становится бессмысленным.

б) Мне немного удивительны разговоры о том, что «затраты на оплату бригады специалистов-филологов и программистов были меньше, чем затраты на издание одной книги». Это меньше, чем гонорар? Ну, понятно, что говноавтор получает за книгу $500-$700, а автор чуть получше $1500–2000. Это с этим, что ли, сравнивать? Филологи-таджики? А упомянутая двухкратная редактура? Или имеются в виду все затраты на книгу? Одним словом, утверждение не до конца разъяснённое.

в) Я допускаю, что всё это мистификация (то есть, вообще никакой программы не было). Это чересчур вероятно, по нескольким косвенным признакам. И тогда я эту мистификацию одобряю: повод, как я говорил выше, для разговора о массовой культуре и об искусственном интеллекте это хороший. К тому же, хороший повод и для шуток. Есть известная шутка: «Как бесконечно поддерживать разговор? Нужно постоянно повторять последние слова собеседника, только с вопросительной интонацией, типа: «Вашу мать?».

«Да и в доме холодно. Как в склепе.

— Точно, — отозвалась Долли, глядя на море. — Как в склепе».

Извините, если кого обидел.

22 декабря 2007

(обратно)

История про "Сумерки"

Глуховский Д. Сумерки. — М.: Популярная литература, 2007. - 312 с. 100000 экз. ISBN: 978-5-903396-04-7

Я вот о чём расскажу- о романе "Сумерки". Его автор Дмитрий Глуховский (или человек, похожий на Глуховского — как устойчиво стало в руском языке это выражение!) в своём рекламном ролике, обещая, между прочим конец света в 2012 году, говорит: «Я, наверное, второй человек, который после Иоанна Богослова сделал себе имя на Конце Света».

Ну, бывает. И не такое можно ляпнуть. Но даже если автор и сам написал этот текст — ничего. Однако тут может быть два варианта: это нормальный цинизм, пипл-то хавает и всё такое. Беда начинается, если человек действительно на секунду поверит, что написал Откровение. Тут в пещеры, в молитвенное ожидание, как это сделали некоторые наши сограждане.

Я всё думал, что этот новый роман — клон «Клуба Дюма» Переса нашего Реверте, а стало похоже, что это клон «Кода да Винчи» Дэна не нашего Брауна. Причём с теми же небрежностями и неловкостями, которые отмечают собственно текст Брауна в русском переводе, но без оригинальности.

А идея книги «Сумерки» довольно простая — есть переводчик-лузер, который до сих пор пользуется пишущей машинкой, и который получает на перевод древний текст. Текст оказывается историей конкистадора, прикоснувшегося к Великим Тайнам. Переводчик по частям переводит текст, и понемногу понимает, что майя предсказали Конец Света, и он вот-вот наступит, хватай мешки, вокзал отходит.

Тут есть несколько обстоятельств. Есть такая проблема рекламных кампаний: как бы ни были они успешны (в смысле выполнили задачу), но неловкий рекламный ход потом будет преследовать победителя. Например, про Глуховского пишут: «В Копенгагене объявлены результаты престижного европейского литературного конкурса «ЕвроКон», сообщает «Взгляд». Этот конкурс некоторые называют «Нобелевской премией» мира фантастической литературы» — кто это называет? Кто, блядь, это называет Конкурсом, а премию эту — «Нобелевкой»? Имя, сестра, имя!

Или ещё: "Глуховский недавно получил престижную литературную премию «Еврокон», называемую «нобелевкой по фантастике» в номинации «Лучший дебют 2007 года». Ну, типа, Анастасия Копылова может не знать весовое значение «Еврокона», могла не поискать в Сети название книжки (там легко выскакивает "Дмитрий Глуховский. Серия: Русская фантастика Издательство: Эксмо, 2005 г. Твердый переплет, 544 стр. ISBN 5-699-13613-4 Тираж: 8000 экз. Формат: 84x108/32") — и дебют оттого получается довольно странный, как затянувшиеся двухлетние роды. (Я-то догадываюсь, что проект как бы не замечает, что книга лежала несколько лет в Сети, и не замечает первоиздания «ЭКСМО»… Но сама конструкция фразы «нобелевка за лучший дебют такого-то года» — должна была журналистку эстетически насторожить.

Вот сайт Еврокона-2007 сообщает нам, что там, после "Best promoter", "Best author", "Best artist", после лучших журналов и переводчиков, после в последнем разделе "Encouragement Awards" среди Anna Kantoch (Poland), Heidrun Jänchen (Germany), Petar Kopanov (Bulgaria), F. Tóth Benedek (Hungary), Mikhail Nazarenko (Ukraine), Lucie Lukacovicova (Czech Republic), Lene Fagerlund Larsen (Denmark) есть и наш Dmitriy Gluhovsky (Russia).

Encouragement — это хорошо, но не уверен, что это можно перевести как "лучший дебют 2007".

Ну и коллега Александр Гаврилов называет Глуховского «российским Стивеном Кингом». А уж «первый интеллектуальный бестселлер-боевик» — это уж отдельное веселье.

От таких дел в умах начинается протестное голосование, не говоря уж о том, что за полтыщи рублей ещё пожмётся народ покупать рекламируемый продукт.

У этой книги есть и ещё одна проблема: целевая аудитория. Рекламируется он так, будто эта аудитория ровно та же, что и читатели «Духлесса». Но для читателей «Духлесса» там слишком много неудобопроизносимых индейских имён, и то и дело откладывается настоящая драка.

Для человека, который почитает Реверте или ждёт от книги интонаций «Маятника Фуко» — эко, эко невидаль! — начинаются проблемы с языком на уровне неловкой фразы, кривые метафоры, и иногда безвкусные и чрезмерно патетические авторские ремарки. Ну и язык не тургеневский, что ж тут: «думал, что поднаторел в майянской истории», «Мне, принимающему божественные откровения за паранойяльный бред!».

Можно было бы посадить хорошего редактора, довести дело до ума, но какой может быть редактор у второго после Иоанна Богослова? Первый после Бога?

И если писатель начнёт отбиваться, говоря, что он сам — жертва рекламной компании, то это отмазка гнилая. Что-то вроде того человека из неполиткорректного анекдота, что в ответ на вопрос, купил ли он диплом, отвечал: «Обижаэшь! Почэму купиль? На дэнь рождэния падарили»!

Но в оценке книг всегда важно отделить раздражение рекламной кампанией, или всеми теми глупостями, что говорит мрачный человек, похожий на автора, когда изображает из себя Кашпировского в пресловутом ролике.

Интересно, например, как устроен текст — вот «Метро 2033» было вполне нормальным боевиком-бродилкой — не конец света, конечно, но уж точно не хуже многих (на мой взгляд несколько запоровшим тему, ну так это ничего). Я писал об этом — раз, два. Здесь ситуация другая — она сродни известной апокрифической цитаты про Леонида Андреева из разговора Толстого с Гольденвейзером «Он пугает, а мне не страшно».

Мне, как читателю подают это, как Откровение, а я прочитал не только "Клуб Дюма", но и полсотни свежих книг на ту же тему. Вон, всё с усердием стали обсуждать сумашедший астероид, что норовит попасть в планету Марс. Да и Незнайка вполне успешно нагнетал саспенс, когда кричал о том, что от Солнца оторвался кусок и летит к нам. Какой элемент сюжета или стиля должен меня в "Сумерках" взять за живое? Или дать повод для сравнения с успешными образцами? Ну, и если это всё всё всерьёз, то отчего в меня брызжет столько клюквенного сока, если литературная игра, то отчего столь неловкая?

Но, вчитываясь, я обнаружил, что Сеть уже забита цитатами из романа. Эти цитаты я нашёл на сайтах мудрых мыслей. Типа «Линия становится отрезком, если ограничить ее двумя точками. Пока нет второй точки, это луч, уходящий из мига рождения в бесконечность».

Так вот, это уже не Дэн Браун, а Павлуха Паэлья.

Да, чтобы два раза не вставать — когда мне начинают бормотать в ухо, что всё уже предсказано, козлёнок всех посчитал, майя предсказали, египтяне вычислили, пиздец-пиздец-пиздец, сразу вспоминаю такое стихотворение Вадима Забабашкина "Пророк":

К дому подходит пророк,

вот и калитка скрипит.

Переступает порог:

— Здравствуйте! — нам говорит.

— Дайте, водицы попить!

— На, — наливаем компот.

— К вам, — говорит, — стало быть,

скоро холера придет.

— Хлебушка можно поесть?

— На, — подаем каравай.

— Дней, — говорит, — через шесть

дом ваш сгорит и сарай.

— Мне бы поспать в уголке…

— Спи, — расстилаем матрац, —

да кочергой по башке:

бац! — окаянному — бац!

Извините, если кого обидел.

23 декабря 2007

(обратно)

История про писателей и читателей

Ну вот, ко мне пришёл автор книги, о которой я говорил. То есть, сам Глуховский (если dglu это он, а то после ролика о Конце Света я как-то во всём сомневаюсь). Причём, он пришёл ко мне как-то странно — сначала написал: "Вообще-то, субъективность и зависть не самые лучшие помощники в деле литературной критики!" залогинившись, а потом всё стёр и написал тоже самое анонимно.

Это мне совершено удивительно.

Возможно, это какие-то Знаки, повествующие о Конце.

Но поскольку анонимному комментарию отвечать — всё равно, что кричать деревьям в лесу, я тут отвечу. Это напрасно вы такие обидные вещи говорите, гражданин начальник.

Ну, конечно, субъективность извечная беда любого высказывания — об этом нам говорят все философы и даже Людвиг Витгенштейн

Но вот когда писатель спешит сообщить читателю своей книги, что книга ему не понравилась оттого, что он обуреваем завистью — это довольно грустно. Потому что есть два сравнимых по беззащитности аргумента "Да вы просто завидуете!" и "Да вы пишете с грамматическими ошибками!" — следующим после этого только плакать и швыряться песком. А уж если ко мне пришёл человек, что только что обещал Конец Света, да-да-да, скоро, а у древних майя с астрологией всё было в порядке, и т. д. — то уж это вдвойне странно. Скоро все умрём, что париться?

Автор как-то уже заходил ко мне, и полгода назад я говорил ему ровно тоже самое: "О, вот это уже немного обидно. Потому что вы как вестовой Крапилин, что как известно, хорошо начал, а кончил скверно. "Я не могу на него смотреть" и проч., и проч. Что вам защищать достоинства своей книги — вам нужно крикнуть всем критикам: прочь, упыри! Подите вон! Правда, я при этом бы прогнал большую часть ретивых поклонников — из них большая часть — неумны. (Не стоит стесняться, ретивые поклонники Пушкина тоже не Бог весть какая ценность). Надо остаться с малочисленной группой умных поклонников и группой ироничных друзей, а они у вас, несомненно, есть — вы же вполне успешный человек: интересная работа, журналистика, не под забором живёте.

Писатель вообще не должен защищать достоинств книги — ни тех, ни этих. Если он это делает, значит, что-то не то в этой книге.

Ну, а насчёт массовости это вообще как-то неловко слушать. Массовость — это не критерий ничего (во-первых, мы говорим о тираже, а о масскульте пока не говорим). Мы же с вами оба знаем, что массово впарить можно что угодно… Альтернативная вселенная какая-то… Притча… Это вообще к Ричарду Баху с Павлухой Паэльей. Ну, помилуйте, где у вас там притча? Ну где?". Правда, тогда речь шла тогда о прошлом романе — бородилке-стрелялке.

Ну, и если автор меня прочитает, то хотелось бы узнать, всё-таки он или не он участвует в том самом ролике, что намекает на Близкий Конец Времён, предсказанный индейцами?

Извините, если кого обидел.

24 декабря 2007

(обратно)

История про диафильм

Я вам рассскажу про диафильм.

То есть, это, конечно, не диафильм, а иллюстрации-заставки перед главами одного советского романа. Это лакомство для любителей, кино не для всех.

Представьте себе, что это немой диафильм (в настоящих каждый кадр подписывался) — и вы увидите, что это не хуже немого кино.

Я чрезвычайно люблю советскую книжную графику (причём не первого ряда: знаменитостей-то всяк любит), а ту, которая известна мало.

Так вот, предложенный диафильм нужно просто посмотреть подряд, катая колёсико мыши — я потом расскажу, что это за роман, и в чём его смысл. Но лучше смотреть диафильм не зная, что к чему — мне кажется, что сюжет восстанавливается однозначно. Даже, возможно, выходит лучше.

Не знаю, стоит ли объяснять, что 34 кадра вполне соотносятся с 36 в советских диафильмах — а они со стандартной длиной фотоплёнки. Вспомнить эту книгу, особенно для человека моего поколения — дело-то не хитрое.

А вот "прочитать" заново, особенно человеку с книгой изначально незнакомому, гораздо интереснее. То есть, не зная сюжета, посмотреть, как меняются сцены — именно так, как они меняются в диафильме.

Ну так вот:

Извините, если кого обидел.

Ну, теперь можно рассказать и о книге.

Бадигин К. На затонувшем корабле. Художник Евгений Скакальский. — М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1964. - 464 с.

Это очень интересный роман, написанный в 1960–1964, в котором есть всё. Вкратце, суть заключается в том, что переплетаются две судьбы — советского капитана, бывшего подводника Артемьева и эсэсовца Фрикке. Немец вырос в Кенигсберге, скрывается под личиной фальшивого литовца, устраивается в порт и пытается добыть с затонувшего немецкого корабля документы с тайнами янтарных сокровищ. Артёмьев, что потопил тот самый транспорт, занимается изучением льдов на Русском Севере, становится капитаном дальнего плавания, потом превращзается в объект интриг мерзавца-бюрократа, а конце концов надевает водолазный костюм и героически спасает судно, что поднимают со дна.

Так вот в книге есть всё — Кенигсберг в 1945 со всей его мифологией: янтарной комнатой, зоопарком, Прегелем и Кантом, с танками и бомбоубежищами. В повествовании есть несколько позитивных немцев (в частности, один кузнец, изрекающий мудрые мысли) — но они пропадают, поскольку както было непринятно говорить, что всех немцев выслали в 1946.

Там есть потопленный транспорт с гражданскими и военными — аллаверды «Вильгельм Густлов».

Там есть литовский вопрос: фальшивый литовец постоянно сеет межнациональную рознь и бормочет, что русские обижают литовцев.

Там есть мотив возвращения за кладом отца (который реализован у Юлиана Семёнова в «Противостоянии»), правда, для немца из романа Бадигина это клад дядюшки, которого, впрочем, он сам и отравил.

Там есть мотив американских шпионов, которые, рано или поздно, приходят ко всем немецким шпионам на территории СССР и приказывают возобновить работу.

Там есть история про добычу зверя, в которой преуспевает северный русский капитан, при этом читателю понятно, что бьют белька, маленьких нерпят, и т. д.

Там есть история про экипажи судов дальнего плавания и постоянный пресс в смысле визы, благонадёножности, и вообще специфика торгового флота с его «загранками».

Там была история, в детстве меня потрясшая: на скорлупе яйца можно написать что-нибудь уксусом, и тогда, после варки уже под скорлупой, можно будет прочитать написанное. Так делал молодой негодяй — рисовал свастику на яйце, а потом на глазах заслуженного нацистского негодяя чистил скорлупу. Я пробовал что-нибудь написать таким образом — не получилось.

Там есть мотив, который присутствовал в десятках советских приключенческих романов (наряду со шпионами, к которым приходят новые хозяева) — это мотив неразорвавшейся бомбы, что караулит свою жертву в мирное время — "То ли гроза, то ли эхо минувшей войны".

«В моей жизни, — говорит Бадигин, — исключительная роль принадлежит известному писателю прошлого века Стивенсону. Он своими романами возбудил во мне страстную любовь к морю. Я родился в сухопутной Пензенской губернии. Отец был агрономом и меня к этой профессии приохочивал. Жили в деревне Суруловке, а потом в Москву переехали. Тут в 1924 году я и среднюю школу окончил. Прямая была мне дорога в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию. А я вроде бы ни с того ни с сего махнул во Владивосток. Пришел там в горком комсомола и сказал. "Хочу в море". Дали мне путевку на товаро-пассажирское судно "Индигирка" — матросом второго класса. Так я стал на всю жизнь моряком. И обязан этим Стивенсону, более всего его роману "Остров сокровищ". А позже Стивенсон подтолкнул меня и на писательский путь. Во время длительного дрейфа во льдах Арктики в корабельной библиотеке попался мне опять в руки роман "Остров сокровищ", и я задумался: а почему бы и мне не попробовать? Тот наш поход, на ледоколе "Седов" был очень драматичным. Почему бы мне не попытаться изобразить его в сценах, картинах, характерах? И я стал вести дневник. К концу дрейфа записей накопилась прорва. Но когда вернулся в Москву (в 1940 году), на меня насели в Главсевморпути: срочно давай подробнейший научный отчет о дрейфе. Ну и для периодической печати надо что-то дать. Эпопея "Седова"волновала тогда миллионы людей. Так получилась документальная книга "Три зимовки во льдах Арктики". Во время Отечественной войны, — продолжает Константин Сергеевич,

— я водил корабли в Соединенные Штаты Америки и обратно: доставлял оттуда вооружение и продовольствие».

Извините, если кого обидел.

26 декабря 2007

(обратно)

История про углеводороды

Юденич М. Нефть. — М.: Популярная литература, 2007. — 312 с. 100000 экз. ISBN 978-5-903396-02-3.

Удивительно, что этот роман никто ещё не сравнил со знаменитым (хоть и забытым) романом «Чего же ты хочешь?». Его в 1969 году написал Всеволод Анисимович Кочетов (1912–1973), главный редактор «Октября», пугало для вольнолюбивой интеллигенции. Он написал о том, как с одной стороны советская женщина неправильно выйдя замуж за итальянца, понимает бездушность Запада, а с другой — группа иностранцев-цеэрушников, приехав в СССР, ведёт подрывную работу и мешает жить прочим советским людям. Роман послужил темой для огромного количества пародий типа «Подрывную работу среди творческой интеллигенции Порция Уиски вела в постели. В промежутках между поцелуями она успевала подсказать молодому поэту сомнительную рифму, уговорить художника писать не маслом, а маргарином, композитора — сочинять только в тональности ми минор… Работы было много, и она не успевала одеваться. Последним в тот день попался в её постель крупный писатель для детей младшего возраста. Он обещал ей организовать подпольную выставку картин Стеаринова в детских яслях «Бяка» Мысленно порция уже сочиняла статью «Юные москвичи приветствуют мрачное творчество Стеаринова».

«Нефть» книга, по сути, ровно о том же — но, не о развале СССР, а о распродаже России. Пародий на неё я пока не наблюдаю, да и рецензии, что мной встречены, довольно кривоваты.

Меж тем, идея книги очень интересна. Потому что в нашем обществе налицо некоторая дихотомия — либо ты за закон и порядок, либо за свободу и демократию, либо ты за Путина, либо за Ходорковского. Идеология продаётся пакетированным способом: вот «За нами Путин и Сталинград, а в чистом поле — система «Град», в другом — «Кровавая гэбня, изнасилованная Германия и Катынь».

При этом Великая Тема есть, но говорить о ней умно — очень сложно. Ведь кончилась эйфория девяностых, когда большая часть пикейных жилетов думала, что если мы разрежем все ракеты и продадим ещё что-нибудь, то государь император, узнав про нашу такую замечательную дружбу, пожалует нас всех генералами, и до смерти мы будем владеть ларьками на мосту. Жизнь оказалась жёстче, позорное воровство на разных уровнях общества, да и дирижирование чужими оркестрами в нетрезвом виде радости не прибавили. Поэтому многие люди начали метаться в поисках лучшей идеологии. Удивительно то, что этот спрос не родил никакого внятного предложения.

Роман Марины Юденич очень похож на роман Кочетова некоторыми сюжетными конструкциями: расстановкой сил, и охранительной интонацией — имеются и гостевые цеэрушники. Есть честные патриоты, и есть гнилые внутри олигархи. Впрочем, есть и Мадлен Олбрайт и Кондолиза Райс, как фурии Четвёртого Рима. Но изложение как-то путано, невнятно и распадается на череду анекдотов-сплетен. О нефти там вовсе чуть — больше про политиков.

Роман "Нефть" про то, как Америка гадит России, а олигарх Лемех (обобщённый Ходорковский) хочет продать американцам много всего, а в итоге даже не попадает в тюрьму, а умирает от аневризмы аорты (эта смерть мне издавна, со времён детского прочтения "Этюда в багровых тонах" казалась мистической: "Грудная клетка его вздрагивала и тряслась, как хрупкое здание, в котором работает огромная машина. В наступившей тишине я расслышал в его груди глухие хрипы. "Да ведь у вас аневризма аорты!" — воскликнул я. "Так точно, — безмятежно отозвался Хоуп. — На прошлой неделе я был у доктора — он сказал, что через несколько дней она лопнет. Дело к тому идет уже много лет. Я сделал что хотел, и мне теперь безразлично, когда я умру, только прежде мне нужно рассказать, как это всё случилось. Не хочу, чтобы меня считали обыкновенным головорезом"). Параллельно повествованию рассказчица попадает в Гавану, и там непонятный и загадочный человек, сын испанских эмигрантов — ещё в СССР — рассказывает ей много тайн ельцинского кабинета. В итоге олигарх помер, Ельцин тоже помер, а положительного цеэрушника забили до смерти ногами на демократическом митинге.

Про нефть мало. Но это я рассказываю канву — на самом деле, для такого Паганеля, как я там много отправных точек для размышлений, несмотря на чудовищное количество опечаток, какие-то не-пришей-кобыле-хвост отвилки сюжета.

Беда этой книги и в том, что она чрезвычайно небрежно написана. В ней видны какие-то стыки, косноязычный разговорный текст, всё то, что обычно устраняется хорошим редактором. Я застал ещё школу советской редактуры в толстых литературных журналах, и, будьте покойны, в «Чего же ты хочешь?» никаких сбоев не было. Однако дурное редактирование — это родовое свойство издательства «Популярная литература». Я видел пока одну книгу с приличной редактурой — это роман Глуховского «Метро 2033», — но не надо забывать, что он прошёл обкатку в Сети, а потом и в бумажном издании, был куплен у издательства ЭКСМО, а редакторы в ЭКСМО всё же не дармоеды. Но если следовать девизу «Пипл хавает», можно реализовать проект и на таком уровне, тем более, нам сообщают, что книга «Нефть», сделанная в виде золотых слитков продается хорошо, а иногда даже — в отделе книг о бизнесе.

Люди, писавшие о «Нефти», начали искать грязное бельё в биографии автора, что уж совсем никуда не годится (Даже если б это было бы и так, то настоящий писатель часто врёт, а уж что касается правил поведения, так композитор Вагнер (к примеру) был и вовсе форменный мерзавец, а музыку писал гениальную). Одним словом, все эти обстоятельства качеству книги это прямого отношения не имеют. Некоторые придирки я проверил, и должен признаться, что они оказались несостоятельны. Например, там в разговоре с Кондолизой Райс проскальзывает мысль, что Вагнер (опять к примеру) и вертолёты — это сцена из советского фильма. Ну, так автора не стоит упрекать — разве что в неловкой подколке советологов, которые путаются в мировом кинематографе. Ну и тому подобное.

Поэтому моя критика романа — не критика «слева», а «справа». И бормотать о том, что «тоталитаризм наступает, фашизм среди нас» я не буду — потому как за этим следует известное народное «А чё ж вы так воровали-то, как в последний день?». Есть старая история с разведчиком Абелем, которого после обмена на Пауэрса никуда не выпускали, но просили иногда консультировать сложные случаи. Его как-то застали в ужасном расположении духа. Оказалось, что нужно было убрать одного сотрудника, и Абель расстраивался: «Да нет, ведь что придумали — войти в каюту под видом стюарда, завернуть гантель в полотенце и стукнуть по голове. Ну, если проштрафился — убрать нужно. Без вопросов. Но уровень-то, уровень»!

Беда в том, что с этим уровнем плохо не только у оппонентов, но и в романе. Страшная и великая тема превратилась в неловкий текст. Превращению в весёлый памфлет мешает обильный пафос, а настоящему откровению о безумном времени девяностых мешает серьёзность конспирологии. Не было бы замаха на рубль, не было бы у меня копеечной досады.

А лучшим, что написано нефти пока остаются несколько страниц в романе Пелевина «А Хули», где лиса-оборотень и волк-оборотень воют среди пустынных снегов, выкликая переставшую бить из-под земли нефть.

Извините, если кого обидел.

27 декабря 2007

(обратно)

История про агрегат

Можно увеличить и насладится германским инженерным гением образца 1924 года.

Извините, если кого обидел.

28 декабря 2007

(обратно)

История про Вознесенского

Вознесенский А. Собрание сочинений в пяти томах. Том пятый. — М.: Вагриус, 2002. — 448 с.

С чувством ужасной неловкости перечитал Вознесенского.

Начал-то я читать случайный том его собрания сочинений, разбирая книги. И вот всё оказалось безвкусно, причём даже без ретроспекции (То есть, если делать поправку на время). Причём это потеря вкуса вполне годная для клинического описания, для всякого учебника.

«Когда греческий Нобелевский лауреат поэт Элитис второй раз выдвинул меня на Нобелевскую премию, обеспокоенная Лил Деспродел, черная жемчужина Парижа из круга левой элиты, с которой я ездил на юг в дом Пикассо, провела со мной беседу. «Неужели ты примешь премию?! Это же конформизм, это буржуазно, ты же поэт, нельзя, чтобы тебя покупали…» — «Не волнуйся. Премия мне не грозит. Пойдем есть устрицы»».

Причём вся книга оформлена в жанре "Одноклассников. ru" — только там фотографии выглядят как "Я и Эйфелева башня", "Я и пирамиды", Я и Биг Бен", а в собрании сочинений Вознесенского — "Я и Воннегут", "Я и Жаклин Кеннеди", "Я и Папа Римский".

Отключение вкуса произошло давным-давно, просто прежнем, небогатом событиями мире, это было не так заметно. Ну, это как горький растворимый кофе с подсластителем в пластиковом стаканчике. Если ты шёл полдня по лесу, и вышел промозглой осенью на станцию, то там этот кофе — дар богов. Но если у тебя есть выбор, ты в городе, то этот кофе всё же — дрянь, разрешённый воздух.

Меж тем он, этот растворимый химический кофе, остался ровно таким же. Всё это было — и уберите Ленина с денег, и проч., и проч.

При этом встречи Вознесенского со знаменитостями на всех континентах мне кажутся сейчас ужасно дурно описанными: он не съедает предложенные судьбой яблоки, а надкусывает и бежит дальше — как в старом анекдоте про воровство. У злого и часто несправедливого, однако ж умного Юрия Карабчиевского есть такое место: "…Божественное остроумие — это никак не способность к каламбурам. Каламбур не только не исчерпывает остроумия, но в некотором роде его исключает. Поговорим немного об этом предмете. Начнем с того, что остроумие бывает двоякого рода. Есть способность составлять остроты и шутки с помощью определенных известных приемов: игры слов, созвучий, совмещений несовместимого. Эта способность есть знание самих приемов, сознательное или интуитивное, и привычка, умение ими пользоваться.

Это — каламбурное остроумие… Здесь всегда, сквозь самую яркую краску, просвечивает четкий логический пунктир, и любой, как угодно запутанный клубок может быть размотан к исходной точке…

Нет, я ни в коем случае не хотел бы низвести каламбур до положения ругательства. Каламбур, как и сабантуй, бывает разный. Каламбур бывает приятный, бывает красивый, более того, он бывает очень смешной. Я хочу лишь сказать, что каламбурное остроумие в самом своем принципе механистично и потому, как правило, неглубоко и не живет долее текущего момента. Все хорошо на своем месте. Каламбур поверхностен — и прекрасно, не всегда же нам необходима глубина. Каламбур хорош, брошенный вскользь, в косвенном падеже, в придаточном предложении. Но он выглядит нелепо и претенциозно, когда занимает место высокого юмора. И он становится безумно назойливым и скучным, когда стремится заполнить собой повседневность.

Нет более скучных и унылых людей, нежели упорные каламбуристы. Вот ты разговариваешь с ним, разговариваешь и вдруг замечаешь по особому блеску глаз, что он тебя совершенно не слышит, что он слушает не тебя, а слова, да и то не все, а одну только фразу. Он случайно выхватил ее из текста и теперь выкручивает ей руки и ноги, тасует суффиксы и приставки, выворачивает наизнанку корни. Лихорадочная механическая работа совершается в его усталом мозгу. И когда, наконец, каламбур готов, он выпаливает его как последнюю новость, огорашивая тебя в середине слова, и приходится вымучивать вежливую улыбку, тихо сожалея о смысле недосказанного. А твой собеседник уже вновь наготове, нацелил уши, навострил когти, ни минуты простоя и отдыха"…

Это как-то легло на мои рассуждения о путешествиях. Ведь каждый день в Живом Журнале прощаются со своими читателями люди, уезжающие — кто в Индию, кто на Бали, а кто в Европу.

Я начал думать о цели и смысле путешествий вообще, и раздражение на хвастливого Вознесенского пришлось мне ко двору. Тут вопрос в том, что является целью этой безумной гонки по Земному шару — причём любое сформулированное объяснение годится: скука, желание приобрести или поддержать статус, любопытство, половое веселье… Тут главное сформулировать.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2007

(обратно)

История про разговоры CMXVI

— Угадай, про кого писал Евтушенко?

Всея науки император,

и самый Первый после — Пётр,

Он — Лобачевского соавтор,

и, как пред-Пушкин, свеж и бодр.

— Державин, как живой

— Там есть ещё подсказка:

Наш многорукий русский Шива,

Пустыми не держал он рук..

— Хм. Это в каком же смысле, дрочил?! Или всё под себя грёб? И про кого это?

— Про Того, у которого Руки не Пусты. Известная фигура, да. Многорук, клыкаст.

— Сдаюсь. Я даже не догадываюсь, о ком это. Зато стих Евтушенки прямо державинский.

— Гаврилроманыча не трожьте. Он в гроб сходя. А Евтушенко это про Ломоносова написал.

— Гаврилроманыч замысловато подпустить любил, за что над ним в его время весьма часто посмеивались. Хотя, нет, не в его, он тогда уже был в гроб сходя. Про Ломоносова мысль была, но соавторство с Лобачевским меня смутило, я только про Лавуазье помню, и то очень смутно.

— Посмеивались-то посмеивались, но "Фелицу"-то написал, а потом в министрах походил. Вы себе представляете Евтушенко в качестве министра юстиции?

— Ну, что вы! Я их не пыталась сравнивать. Просто четверостишие напомнило своим замысловатым ритмом. Хотя, я сейчас перечитала, мой дядя самых честных правил получился.

— Я, кстати, совершенно не могу понять, каким размером пишет Евтушенко.

— Не знаю, наверное, разными.

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2007

(обратно)

История про праздники

Обнаружил кстати, что в этом году не зван ни на какие корпоративы, а равно как мои двери не осаждают никакие курьеры ни с какими дурацкими ежедневниками и прочими фирменными подарками. Не знаю уж, свидетельство это гармонии или деградации.

И, чтобы два раза не вставать, обнаружил, что на "Одноклассниках. ru" невозможно самому ввести новый номер школы или в/ч. Понятно, что там одних Литературных институтов в разном написании штук восемь. Но, может, таким способом там борются и просто с выдуманными позициями типа "Хогвардс".

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2007

(обратно)

История про три тысячи

Записей в журнале: 3.000

Комментариев: Написано: 61.414 — Получено: 70.279

Понятно, правда, что часть комментариев погибла с чужими уничтоженными журналами и просто стёртыми постами. Не так мало, но и не так много за шесть с хвостиком лет.

Извините, если кого обидел.

30 декабря 2007

(обратно)

Примечания

1

Громова Н. Узел. Поэты: дружбы и разрывы. (Из литературного быта конца 20-х — 30-х годов). — М., Эллис Лак, 2006. - 688 c. 3000 экз. (Мемуары. Биографии). ISBN: 5-902152-38-0

(обратно)

2

В феврале 1868 года Анненков напечатал в "Вестнике Европы статью "Историческике и эстетическик вопросы в книге гр. Л. Н. Толстого "Война и мир"".

(обратно)

3

Л. Н. Толстой в русской критике. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1952, с. 592–593.

(обратно)

4

В исходном блоге пост заканчивается на этом

(обратно)

5

Нужно принести извинения корректорам в разных изданиях — они меня всё время спрашивают, как пишется название этого Конвента (хватало уж того, что я пишу его с большой буквы, на манер старого правила, когда слово «пленум» писалось с заглавной, когда он, заглавный пленум, был ЦК КПСС). Я с апломбом ссылался на логотип («РосКон»), но теперь повсюду, даже в пресс-релизах и разных документах пишут по-разному — «Роскон», «РОСКОН» и проч., и проч. Мне-то всё равно, а корректоров — жалко.

(обратно)

6

Здесь и далее — статья в газете "Книжное обозрение" 01.04.2007

(обратно)

7

Очень показательно, что накануне перемёрли почти все специализированные фантастические форумы — один исчез вовсе, другой превратился в склад спаммерских объявлений о дешёвой виагре, третий в место натужной политической ругани. Большая часть объявлений о начинающемся «РосКоне» проходила через систему публичных дневников Живого Журнала. Даже в этом есть некоторый символ новых привычек в эпоху перемен.

(обратно)

8

Таирова-Яковлева Т. Мазепа. — М.: Молодая гвардия, 2007. - 271 с… (Жизнь замечательных людей) 5000 экз. ISBN: 978-5-235-02966-8

(обратно)

9

Востриков А. Книга о русской дуэли. — СПб. Издательство Ивана Лимбаха, 1998. — 278 с ISBN 5-89059-017-0

(обратно)

10

Курукин И., Никулина Е… Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина. — М.: Молодая Гвардия, 2007. - 519 с. ISBN 978-5-3235-02970-5

(обратно)

11

Курукин И., Никулина Е… Повседневная жизнь русского кабака. cс.391–393

(обратно)

12

ПСС, т. 61, с. 212.

(обратно)

13

Л. Н. Толстой. Война и мир, т. III–IV. Л., Гослитиздат, 1935, с. 692.

(обратно)

14

Ленин В. И. Полн. соб. соч. Т. 50. С. 307.

(обратно)

15

Григорьев Б., Колоколов Б. Повседневная жизнь российских жандармов. — М.: Молодая гвардия, 2007. - 852 c. 5000 экз. ISBN 978-5-235-02993-4

(обратно)

16

Павлюков А. Ежов. Биография. — М.: Захаров, 2007. - 576 стр. 5000 экз. ISBN 978-5-8159-0686-0 (Биографии и мемуары)

(обратно)

17

Фритьоф Беньямин Шенк. Александр Невский в русской культурной памяти. — М.: Новое литературное обозрение, 2007.- 624 стр. без указ. тиража (Historia Rossica) ISBN 5-86793-506-X

(обратно)

18

с. 380.

(обратно)

19

Маслов В., Чистяков Н. Сталинские репрессии и советская юстиция // Коммунист, 1990, № 10

(обратно)

20

http://community.livejournal.com/useless_faq/7129097.html

(обратно)

21

Есть простые вопросы и ответы: можно в ответ на вопрос "Который час?" ответить двумя телефонами службы точного времени и советом посмотреть на Спасскую башню Кремля. Но на первом шаге разговора лучше сказать "Половина шестого", и уже к этому присовокупить список рекомендаций. Конструирование понятных определений — вообще тест на специалиста.

Более того, если предмет или суждение не могут быть сведёны к определению, то они — предмет религиозный. То есть, требуют особых условий для понимания, не могут быть повторены в любое время и в любом месте, etc.

(обратно)

22

Колбасьев С. Повести и рассказы. — Л.: Советский писатель, 1958. с. 6

(обратно)

23

Кстати, об этом романе — может статься, что его автор Анатоль Адольфович Имерманис, родившийся в 1914 г. в Москве в семье курляндских беженцев — ещё жив. "Окончил частную русскую гимназию в Лиепае. Работал рассыльным, развозчиком мебели, рабочим типографии. Выпускник Английского института (коммерческого факультета) г. Риги. Учебу в институте совмещал с занятиями в семинаре литературы и журналистики Рижского народного университета. Фашистский переворот в Латвии в 1934 г. оборачивается для Имерманиса пятилетним заключением за революционную деятельность. После восстановления советской власти в 1940 г. — один из лидеров крупнейшего профсоюза, редактор журнала, корреспондент нескольких газет. В Великую Отечественную войну — доброволец Рабочего истребительного батальона, затем боец Латышской дивизии. Раны заставляют стать сотрудником дивизионной и фронтовой газет. Сразу после войны работает на радио и в газете. В 1948 г. писатель решает целиком посвятить себя творчеству. Живет в Риге.

В настоящее время издано около 100 книг на 13 языках мира. Среди них детективы (переведены на русский язык): «Спутник бросает тень» (1962), «Самолеты падают в океан» (1967), «Призраки отеля «Голливуд»» (1971), «Гамбургский оракул» (1975), «Пирамида Мортона» (1976), «Смерть на стадионе» (1986), «Смерть под зонтом» (1987)".

(обратно)

24

Всем известен «Арсен Люпен». "Джигит", впрочем, не хуже: Алексей Петрович за столом больше молчит, а в свободное время запирается в своей каюте. Даже мух бить перестал.

Но иногда вдруг выходит в кают-компанию, садится, закуривает трубку и начинает рассказывать. Всем ясно, что он делает это нарочно, чтобы стало легче. Однако задумываться нельзя. Нужно только слушать, и тогда рассказы действительно помогают.

У капитана Сергея Балка была черная борода лопатой. Был он мужчиной невероятной физической силы и великолепным моряком: войдя в Портсмут на миноносце, на шестнадцатиузловом ходу спустил вельбот и никого не утопил.

Привычки имел своеобразные. Каждое утро выпивал чайный стакан водки и закусывал весьма экономно. Вестовой на блюдечке подавал ему две баранки: одну целую и одну сломанную пополам. Он нюхал сломанную баранку, вертел в руках целую и отдавал их обратно.

В японскую войну командовал спасательным буксиром в Порт-Артуре и во время сдачи заявил, что свой корабль взорвет. По условиям капитуляции этого делать никак не полагалось, и небезызвестный прохвост Стессель прислал к нему своего адъютанта, чтобы запретить.

Приплыл адъютантик на лодочке, смотрит — стоит пароход на якоре, а людей на нем нет. Вылез на палубу — палуба пуста. Усмотрел свет в одном из иллюминаторов рубки и пошел на огонек. Раскрыл дверь и видит: какой-то здоровый чернобородый дядя сидит за столом в полном одиночестве и прохлаждается чайком.

— Вы здесь командир?

— Я командир.

Адъютант начал было рассказывать, зачем он прислан, но Балк замахал руками: никаких служебных разговоров, пока господин поручик не напьется с ним чаю. Спешить все равно некуда. Протесты не помогли. Пришлось адъютанту сесть за стол и сказать: «Спасибо».

Пили долго и даже вспотели, потому что в рубке было здорово жарко. Наконец Балк перевернул свой стакан донышком кверху, положил на него ложечку, очень ласково улыбнулся и попросил адъютанта изложить свое дело во всех подробностях.

Тот изложил, а Балк все с той же улыбкой ответил:

— Зря вы, голуба моя, беспокоились, — встал, потрепал его по плечу и предложил: — Давайте тикать. У меня в трюме шесть пудов пироксилину, шнур рассчитан на двадцать минут, а поджег я его минут восемнадцать тому назад,

Ну, еле успели выбраться. Порвало пароход на мелкие кусочки.

(обратно)

25

Игин И. Улыбка Светлова. Альбом. — М.: Советский художник, 1968. С.17.

(обратно)

26

Похвальное предвидение летописца, впрочем, лишь один из многих примеров его предвидения.

(обратно)

Оглавление

История про разговоры DCXCII

История про разговоры DCXCIII

История про разговоры DCXCIV

История про разговоры DCXCV

История про разговоры DCXCVII

История про кулинарный словарь

История про "Вечную невесту"

История про падение с гор (I)

История про падение с гор (II)

История про исчезновения

История про разговоры DCCCI

История про press kit

История про рыбу

История про разговоры DCCCIII

История про разговоры DCCCIV

История про разговоры DCCCV

История про легитимизм

История про разговоры DCCCVI

История про разговоры DCCCVII

История про кулинарную ностальгию-1

История про распределители

История про кулинарную ностальгию-2

История про бифштексы (окончание)

История про невозможность "Москвы-Петушки"

История про ностальгическую еду (заключительная)

История про арманьяк

История про фашистский общепит

История про итальянскую кухню

История про коньяк

История про возникновение городских легенд

История про писателя Павича

История опять про коньяк

История про салат

История про свет

История про "Ной"

История про разговоры DCCCVIII

История про футуристические ценности

История про разговоры DCCCIX

История про разговоры DCCCX

История про разговоры DCCCXI

История про Татьянин день

История про жену Нестерова

История про драматурга Рощина

История про смерть писателя

История про весёлые картинки

История про маркиза

История про "Узел"

История про пятницу

История про поэта Луговского

История про картину

История про разговоры DCCCXIX

История про Вавилова

История про жизнь мёртвых деревьев

История про шпиона

История про Крайний Дециметр

История на воде

История про двенадцать банок

История про клоуна

История про чёрный бархатный плащ с кровавым подбоем

История про скважину (хорошо забытое старое)

История про Марс (хорошо забытое старое)

История про пар (хорошо забытое старое)

История про братьев Свантесонов (хорошо забытое старое)

История про грибы (хорошо забытое старое)

История про Малыша и Гуниллу (хорошо забытое старое)

История про Малыша (хорошо забытое старое)

История про Малыша (хорошо забытое старое)

История про браслет (хорошо забытое старое)

История про пёсика (хорошо забытое старое)

История про зелёные паруса (хорошо забытое старое)

История стокгольмская (хорошо забытое старое)

История про замещение (хорошо забытое старое)

История про бон мо. (хорошо забытое старое)

История про лектора

История про котов (хорошо забытое старое)

История про учёного (хорошо забытое старое)

История про лектора и тефтельку (хорошо забытое старое)

История про двух друзей (хорошо забытое старое)

История про петуха (хорошо забытое старое)

История про Джингля и Ойстера (совсем новое)

История про птицу (хорошо забытое старое)

История про Карлсона (хорошо забытое старое)

История про Карлсона за два часа до весны

История про Льва Толстого (I)

История про Льва Толстого (II)

История про Льва Толстого (III)

История про Льва Толстого (IV)

История про Льва Толстого (V)

История понедельника

История про Льва Толстого (VI)

История про Льва Толстого (VII)

История про Льва Толстого (VIII)

История про Льва Толстого (IX)

История про Льва Толстого (Х)

История не про Толстого, а про поэзию

История для брата Мидянина

История про семью Толстого и немного ещё про семью Чуковских

История про разговоры DCCCXLII

История про видимое и невидимое

История про масштабное удивление

Истории про РосКон

История про фантастов (XII)

История про фантастов (XIV)

История про 500 книг и сравнения

История про писателей-фанттасов (II) — хорошо забытое старое

История про писателя Чудова

История про писателей Точило, Мочило и Пушило

История про день

История про фантастов

Истории про фантастов (XIV) — Писатель Собесский

История про фантастов (XX)

История про фантастов (XXI) — на бис

История про фантастов (XIX)

История про фантастов (XXVI)

История про фантастов (XIX)

История про фантастов (XXX)

История про писателей-фантастов (XXXI)

История про фантастов (XXXIII)

История про фантастов (XXXIII)

История про писателей-фантастов (XXXIX)

История про писателей-фантастов (XXXVIII)

История про фантастов (XXXVI)

История про фантастов (LC)

История про определения, порнофильмы и стеснительнось

История про обосрения

История по День космонавтики, который первого декабря

История про фантастов и их конвенты и прочие дела, написанная как бы вдогон

История про самодеятельность

История про Ефремова

История про Ефремова — ещё одна

История про разговоры DCCCXLII

История про трубку

История про секстант

История про советскую журналистику

История дня

История про советских журналистов

История про Карлсона просто к слову

История про Карла

История про то же самое

История про навязчивые образы

История про Колли

История про разговоры DCCCXLII

История про разговоры DCCCXLIII

История про раззговоры DCCCXLVI

История про великую фантастику

История про Мрожека

История очередная, фенологическая

История про разговоры DCCCLIV

История про сны Березина № 254

История про сны Березина № 255

История про сны Березина № 256

История про сны Березина № 257

История про сны Березина № 258

История про сны Березина № 259

История про сны Березина № 260

История про Антарктиду

История про Дантеса

История в фотографиях

История про две дуэли — раз

История про две дуэли — два

История про две дуэли — три

История про две дуэли — четыре

История про телевизионный вокал

История про арабов

История про Спилейна

История про ICQ

История про Новый год

История про графа Потоцкого

История про сборники

История про журнал

История про кумиров

История про дружеский спам

История поро дождик

История про праздники

История про Толстого (X)

История про лабардана

История про некоторую пользу

История про Валдай

История про разговоры DCCCLXV

История про разговоры DCCCLXVII

История про разговоры DCCCLXVIII

История про разговоры DCCCLXXI

История про погоду

История про ночную Москву

История про "рыковку"

История про катание

История про контркультуру

История про дверь

История про нужность

История про абсентную лексику и Льва Толстого

История без мата

История про Толстого XXVI

История про абсентную лексику -2

История про Льва Гумилёва

История про Шаламова

История про комменты

История про Шаламова (продолжение)

История про свиней

История про зайца ПЦ

История про тёмные ночи

История про то, что Америка латина не пенис канина

История про орден Махно

История про русских жандармов (I)

История про русских жандармов (II)

История троечника

История про злословие

История про велосипедистов

История про времена

История про Александра Невского

История про разговоры DCCCLXXIX

История про Долгорукова

История уже не про Долгорукова, а про Кони

История про макушку лета

История про две телеграммы

История про главный калибр

История про кухню Одоевского (I)

История про кухню Одоевского (II)

История про военную еду

История про кровавую преемственность

История про пикники

История про плов и бульонные кубики

История про то, как любовь побеждает смерть

История про рублёвскую кулинарию

История про каламбурную историю

История про cunt

История про август

История про Высоцкую

История про книжку Высоцкой

История про корпоративную вечеринку

История про корпоративную вечеринку (II)

История про тренажёр водителя танка

История про балалайку и барабан

История про таблицу выигрышей

История про домашнюю кинокамеру

История про Паню Стяжкину

История про субботу

История про частное письмо (I)

История про кукольные мультфильмы

История про флэшмоб им. doctor_livsy

История про пустоту

История про сталинского сокола (I)

История про курицу по-сычуаньски

История про то, что всё сложно

История про завтрак

История про дачи

История про вопрос дня

История про Толстого XXVII

История про Иванова

История про бедную Лизу

История про бедную Лизу (II)

История про пятницу

История про акулу — ещё одна

История про Софрино

История про Гумилёва-мл. (I)

История про Гумилёва-мл. (II)

История про вампуку

История про Веллера

История про то, что на пригреве тепло

История про поколения

История про еврейский гимн под лупой, гербы и денюжки

История про Люфтваффе

История про радио

История про сны на природе

История про невежд

История про быстролетящее время

История про утро писателя

История про крепостных музыкантов

История про паломничество

История про охоту

История про отъезд

История про следы наших выступлений

История про миномётчика

История про интересную книжку, которая могла быть очень хорошей

История про Шакала или что угодно

История про книжки

История про Исторический музей

История про комментарии

История про анклавную литературу

История про стратегический бомбардировщик

История про пылесосы

История про разговоры DCCCLXXXVI

История про разговоры DCCCLXXXVII

История про разговоры DCCCLXXXVIII

История про разговоры DCCCLXXXIX

История про разговоры DCCCXC

История про разговоры DCCCXCII

История про разговоры DCCCXCIII

История про разговоры DCCCXCIV

История про разговоры DCCCXCV

История про разговоры DCCCXCVI

История про разговоры DCCCXCVIII

История про разговоры CM

История про Царицыно

История про гаврил

История про разговоры CMV

История про разговоры CMVI

История про разговоры CMVII

История про разговоры CMVIII

История про разговоры CMXI

История про разговоры CMXII

История про писателя Утконосова

История про разговоры CMXVI

История про разговоры CMXX

История про рыцаря печального образа

История про разговоры CMXXXVII

История про разговоры CMXIV

История про разговоры CMXXVI

История про разговоры CMXXII

История про риски

История про разговоры CMXVIII

История по короткий текст

История про Фальшивые Щелчки

История про флэш-моб

История про премию

История про разговоры CMXXXVIII

История про сетевые конкурсы

История про Таинственные Щелчки

История про Леонида Соболева

История про "Капитальный ремонт"

История про Колбасьева

История про Колбасьева (I)

История про Колбасьева (II)

История про нобелевку

История про Колбасьева (III)

История про Колбасьева (IV)

История про трубы

История про боевик

История про Колбасьева (V)

История про Колбасьева (VI)

История про раздражение

История про нелюбовь

История про разные конкурсы

История про фабрику "Свобода"

История про рыцарей

История про зверушек

История про газ и канализацию

История про индюков

История про книжки

История про книжечки (II)

История про футураму (II)

История про споры пикейных жилетов — ещё одна

История про Игоря Воробьёва

История про время

История про флаксы эонов

История про сигару

История про праздники

История про настоящий ужас

История про пилота

История про пневмопочту

История про сочетание букв и цветов

История про писателя Борхеса

История про писателя Борхеса (II)

История про Борхеса (III)

История про самогон

История про Гуреева

История про Светлова с Раневской

История про пуговку

История про Петю и Симу

История про Щена

История про Симу и Щена

История про поклонение верблюда

История про почтовые отправлениия

История про Большой Взрыв

История про тело Петино

История про углеводороды

История про монаха с зонтиком

История про неизвестного Мао

История про пятый том

История про Ковальджи

История про референтов для обывателя

История про нанотехнологии

История про Битву при резонаторе

История про почти что новое

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть I)

История про отель у погибшегомотоциклиста (часть II)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть III)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть IV)

История про отель у погибшего мотоциклиста (часть V)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (I)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (II)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (III)

История про жизнь и удивительные приключения Сванте Свантессона (IV)

История про блины (I)

История про блины (II)

История про блины (III)

История про блины (IV)

История про блины (V)

История про блины (VI)

История про блины (VII)

История про городской бунт (I)

История про городской бунт (II)

История про городской бунт (III)

История про городской бунт (IV)

История про городской бунт (V)

История про городской бунт (VI)

История про бочку

История про страшную месть Карлсона (I)

История про страшную месть Карлсона (II)

История про страшную месть Карлсона (III)

История про страшную месть Карлсона (IV)

История про страшную месть Карлсона (V)

История про страшную месть Карлсона (VI)

История про страшную месть Карлсона (VII)

История про настоящую любовь

История про "Сумерки"

История про писателей и читателей

История про диафильм

История про углеводороды

История про агрегат

История про Вознесенского

История про разговоры CMXVI

История про праздники

История про три тысячи

*** Примечания ***