Метаморфозы рассердились [О Нова] (fb2) читать онлайн

Присцилла Гидры, О Нова Метаморфозы рассердились

фаза 0

до: не пройдёт

Ван Ынбëль, девочка, лежащая на пороге и глядящая в чёрное небо, умирала от кровоизлияния в мозг.

Она бывала в разных параллельных вселенных. Или ей так только казалось. Однажды Ынбëль загремела в мир душевнобольных, когда мама отвела её к своим родителям. В другой раз попала в водоворот радостных сказок и тихого часа (кажется, это был детский сад). Школа стала самой запутанной вселенной: в ней была целая куча тайных мест, как маленьких карманов в большой жилетке.

Теперь Ынбëль лежала на ступеньках и пыталась верить, что загробная жизнь — ещё один мир.

Надеялась, что хотя бы он протянет ей руку.

Ынбëль была школьницей, которая приносила всем конфеты, но к которой никто не подходил, чтобы поздравить с днём рождения. Была патологической лгуньей, что врала о дне рождения — лишь бы от неё не отвернулись. Была любительницей кошек с ужаснейшей аллергией на них. Была дочерью своей семьи: эмигрантов, что десятилетиями слонялись по новой стране в поиске пристанища. Пристанище они нашли, а вот дом — не совсем. Дедушка и бабушка, работавшие с утра до поздней ночи, ведомые страхом вернуться в Корею ни с чем, о дочери не слишком-то заботились. В итоге мать Ынбёль нашла дом и семью в культе (или церкви, как она это называла) и героически тронулась умом, поэтому неизбежно было то будущее, в котором юная Ынбëль умирает — вот-вот, вчера, завтра. Или прямо сейчас. От массового самоубийства прихожан. От тяжести грехов. От удара битой. От опухоли, проросшей в голове. От неудачного падения. Что угодно могло свалить её с ног — и сваливало, а мамин бог смотрел и не вмешивался. Если Ынбëль могла случайно наступить на гвоздь, она обязательно соскальзывала и протыкала стопу.

Сегодня она была неосторожна.

И вчера.

И все свои семнадцать лет.

В детстве мама, отмывающая её ободранные ладони, устало сказала: «Ты всегда жертвуешь своим здоровьем, но не ради чего-то великого, а ради других жертв. Почему? Попробуй ответить, когда подрастёшь».

Мама часто ошибалась, но в тот момент она была бы счастлива, узнай, что оказалась права.

В шесть лет Ынбëль упала с дивана — тогда у неё случилось кровоизлияние в глаза. Она обрадовалась, потому что у девятихвостого лиса, изображённого на клеёнке, взгляд был таким же. Мистическим и классным. Жертва кровью была принесена. Ынбëль похвасталась краснотой перед игрушками, затем промыла глазницы тёплой водой и обложила их чайными пакетиками, но боль только усилилась.

«Тебе жить надоело? Никогда не прыгай по дивану, не бегай под машинами, не залезай на дерево даже за чёртовыми гусеницами».

В восемь лет Ынбëль носилась с мячом по полям, донимала бродячих животных, ненароком наступала на осколки бутылок, копалась в ледяной земле, стреляла режущими пружинками, а ночью орала во всю глотку. Из её порезов могло капать целые сутки. Двое, трое. Десятки часов. Когда бинтов не хватало, Ынбëль свешивала руку с кровати, чтобы с неё стекало в тарелку, как на алтарь. Пачкать простыню на резинке не хотелось.

«Тебе повезло, что не отказали ноги».

В десять лет Ынбëль могла пользоваться аптечкой, наизусть знала номера врачей, умела читать рецепты и ставить себе уколы. Она, одинокая мученица, сидела напротив зеркала и набиралась смелости. На её руках вен совсем не было видно, поэтому приходилось колоть в висок.

«Тебе мало было родиться с синяками на теле?»

В четырнадцать лет ей наконец объяснили, чем она больна. Гемофилия. Плохая свёртываемость крови. Сама по себе редкая болезнь, которая ещё реже передавалась женщинам. Двойная реликвия. Отстой.

«Тебе исполнилось семнадцать — нашими молитвами».

Ещё вчера Ынбëль не могла представить, как очутится на пороге с головокружением. Она ведь только вышла из местной лавки, в которой обменяла старые серёжки на горсть конфет. Только читала гороскоп, закрывшись в кабинке школьного женского туалета. Только гладила рисунок ёжика, с любовью вырезанного на подоконнике в кабинете биологии.

Только и делала, что врала самой себе. Могла. Ещё как могла представить, что однажды не дойдёт до дома.

Настроение испортилось, стоило Ынбëль проснуться. Услышать стук часов и понять: день будет плохим. Если сейчас ей было жарко и больно, то полдня назад в её тело будто воткнули ледяную отмычку и бесконечно долго её прокручивали. Этим утром Ынбëль с трудом поднялась с кровати, но тут же упала к коробке с наколенниками и налокотниками. Скривилась. Она надевала их, когда совсем не могла контролировать движения. Бывало, сваливалась даже от случайного столкновения с вешалкой. Ынбëль сердито затолкала коробку под кровать и кое-как встала. Прошлась по комнате. Одеяла для подстраховки неизменно валялись на полу — они никогда не спасали, но заглушали крики, если Ынбëль всё же падала. Ей нравилось вопить в ткань с радужными розами.

Ынбëль остановилась возле зеркала. Нерешительно откинула со лба намокшую прядь, попыталась улыбнуться. Нахмурилась. Насильно растянула щёки, уродуя себя ещё больше. Хотя куда уж…

— Дорогая, — донеслось скрипучее из-под двери.

Ынбëль вздрогнула. Стала спешно натягивать плотные полосатые колготки, длинную юбку и выцветшую футболку, достающую до тазовых костей. Бросилась к тумбе и нацепила на себя с десяток цепочек и бумажных колец. Растрепала волосы.

— Я принесла тебе покушать, — пальцы мамы аккуратно надавили на дверную ручку. — Поешь фрукты и помолись, пожалуйста.

— Я уже.

«Свалиться с кровати, сделать так, чтобы ноги отказали, не дожить до семнадцати. Ты расплачешься, если узнаешь?»

Мама сделала шаг в комнату и сразу же посерела. Медленно поставила тарелку с завтраком на комод, не сводя глаз с дочери. Ынбëль торопливо перекинула сумку через плечо: если с неё сейчас начнут сдирать одежду, то сначала придётся справиться с лямкой.

— Что за внешний вид?

— Я наброшу сверху куртку и не буду её снимать, — поклялась Ынбëль, скрестив пальцы за спиной. — Там же снег идëт.

— Выглядишь некрасиво, — заметила мама. — Подумают, что ты бездомная. Или что я тебя бью. А я не била.

Когда-то ей хватило пробного удара по щеке маленькой подопытной, чтобы понять, что рукоприкладство, даже воспитательное, под запретом.

Мама с нарочитой брезгливостью посмотрела на руки Ынбëль. На засохшие корочки, пластыри, куски бинтов. Ынбëль неуютно поëжилась. Её болезнь здорово вредила репутации мамы: взрослые, не знающие их семейного уклада, с жалостью смотрели на школьницу в обносках и гематомах, а дети называли старую послушницу веры легко и просто. Ведьма. Более страшного оскорбления и придумать было нельзя.

— Брысь из дома, — приказала мама. — Яблоко возьми. И не ешь его в туалете…

…чтобы люди видели, что ты не голодаешь. Ынбëль терпеливо дождалась, когда останется одна, подобрала яблоко с тарелки и села на пол, скрестив худощавые ноги. Потрогала ключицы и футболку, острую из-за выпирающих рёбер. Старательно надкусила яблоко. Замутило.

— Мам, я ушла.

Ынбëль вышла из дома в тот миг, когда поднялся ветер. Шёл снег. Шёл легко и просто. Осенью он и правда волшебный. В этой пресловутой романтике Ынбëль хотелось поцеловать кого-нибудь. В первый раз — и напоследок. Снег шёл тихо, как время. Время перемалывало даже самых крепких, до которых Ынбëль было далеко, но в старости таилась своя сказочность.

Наверное.

Ветер задувал под куртку. Стоило все же надеть ещё один свитер, подумала Ынбёль и ускорила шаг, но быстро запыхалась.

Кто-то толкнул в плечо и сказал «извини». Ынбёль кивнула, проводив взглядом группку школьниц. Кажется, они учились в параллельном классе. Ынбёль часто доставалось от сверстников, но почти всегда случайно: её просто не замечали. Когда-то она пыталась с этим бороться, но быстро устала. Теперь ей было достаточно простого извинения, когда кто-то толкал её или занимал любимое место.

В школе было тепло. Ынбёль сняла куртку, свернула её так, чтобы внешняя мокрая сторона оказалась внутри кокона, и пошла в класс.

Кто-то хлопнул дверцей шкафчика, и гул проник ей прямо в мозг, срезонировав. Она поморщилась, коснувшись виска. Перемёрзла наверно — от холода иногда начинала болеть голова.

Таблеток она с собой не брала, медпункт открывался только ко второму уроку — придётся терпеть.

На уроке стало хуже: каждый звук, каждый шелест, каждый шёпоток приносил какую-то колючую боль в черепной коробке. Учитель проёел мелом по доске, и тот заскрипел так, что Ынбёль чуть не взвизгнула. Сердце забилось быстрее. Плохое предчувствие посетило Ынбёль, и она, выждав, пока учитель спрячется за кипой книг на столе, достала из рюкзака зеркальце.

Дела были плохи. Левый глаз почти полностью заплыл красным. Ынбёль потёрла его — на пальцах остался розовый след. Красноватая слеза скатилась по щеке.

Дела были очень плохи, но такое уже случалось прежде — надо просто потерпеть до перемены и зайти в медпункт. Там скажут полежать, дадут таблетку, которая, конечно, не сильно поможет, но зато Ынбёль ощутит заботу.

Она убрала зеркальце на место и поправила волосы так, чтобы они побольше закрывали левые глаз и щеку.

Голова болела всё сильнее. Глаз щипало. Желудок присоединился к революции, подавая непонятные, но очень болезненные сигналы.

Блин, подумала Ынбёль, если это желудок, то придётся ехать в больницу. В прошлый раз мама сказала «пройдёт», и её почти лишили родительских прав. Хороший был день, не считая, что Ынбёль едва не умерла.

Плохое предчувствие обернулось тревогой.

Звонка она ждала как манны небесной, но, услышав, пригнулась, закрыв уши руками. Громко. Как же громко!

Одноклассники обернулись на неё, маленькую, жалкую, странную девочку за последней партой. Во взгляде — выученное сочувствие. Никто не предложит помощи, потому что все знают, что помочь не смогут. Ынбёль не была заразной, поэтому её не боялись. Но её болезнь была будто живым воплощением всех фильмов ужаса, что они с друзьями смотрели на выходных — а потому от неё всем было не по себе. Кто-то даже звал её одержимой — она знала об этом, и это прозвище не любила больше всего, потому как в церкви её иногда называли также.

Ынбёль, не разгибаясь, прижала к животу рюкзак с курткой и вышла из класса.

В глазах двоилось и плыло.

Медкабинет. Надо идти в… А надо ли? Ну правда, чем это поможет? Отпустят домой, предложат позвонить маме, но мама, конечно же, даже трубку не возьмёт и уж точно за Ынбёль не пойдёт — по такой-то погоде. Раздражать врача своим присутствием в медкабинете… Ох.

Ладно, решила Ынбёль. Я и раньше сама справлялась.

И она сделала то, что делала в похожих ситуациях всегда: поднялась на верхний этаж, вышла на пожарную лестницу и, подложив куртку, уселась на пол, поджав ноги к груди.

Гул школьных коридоров долетал сюда лишь робким эхом. Здесь было холоднее, чем в кабинете, но всё ещё достаточно тепло, чтобы посидеть десять минуток.

Или двадцать.

Ынбёль сидела уже сорок минут, но лучше не становилось.

Она со стоном приложила голову к холодному серому бетону. Показалось, что стало легче. Очень хотелось спать.

Снаружи цвела жизнь, а Ынбёль с легкостью променяла любую из них на то, чтобы голова перестала так болеть. Греховные мысли, но от них становилось как-то теплее на душе.

Ладно, подумала Ынбёль, ещё десять минут. Если не станет легче — пойду к врачу. Не умирать же вот так глупо на пожарной лестнице.

Десять минут. Прошло бы…

Устав от нечёткой картинки перед глазами, она закрыла их. Усталость давила на плечи. Засыпать было нельзя — это точно. Ещё семь минут.

Вот бы прошло…

Её дыхание замедлилось. Сердце успокоилось, но она всё ещё отчетливо чувствовала каждый его удар в висках.

Ещё пять минут. К врачу, наверно, можно не идти — уже не так больно.

Она просто посидит ещё немного, а потом вернётся в класс.

Ещё пару минуточек…

Но когда она снова открыла глаза, свет на лестнице уже не горел, а снаружи не осталось даже эха. Она просто уснула на пожарной лестнице и никто этого не заметил.

— Блин, — прошептала она и, кряхтя, поднялась. Затем, поморщившись, согнулась пополам. Еле успела отвернуться от куртки перед тем, как её вырвало не примечательным завтраком. — Вот блин.

Надо было идти домой.

Она и пошла — шатаясь, согнувшись почти пополам и делая паузы каждые пару десятков метров. Ноги были ватными, рук она вообще не чувствовала — даже рюкзак обронила где-то по пути. Накинутая на плечи куртка не спасала от вечернего холода.

Надо идти. Надо дойти. Дома станет легче. Всегда становилось.

Она тихо толкнула старую калитку и подошла к дому. Три ступеньки крыльца казались сейчас непреодолимым рубежом. Надо было отдохнуть.

Развернувшись, она села на ступеньку. Немного подумав, откинулась назад и снова прикрыла глаза.

Нет, подумала она. Это всё. Это точно конец.

Это не пройдёт.

Жар. Это всё жар. Организм немного потряхивало, череп будто выгрызали насекомые, мышцы вздрагивали. Ынбёль казалось, что она засыпает на Гавайях. Редкий пульс бил волнами, а горло стало волнорезкой.

Ынбёль не дышала.

Несложно было догадаться, что это из-за кровоизлияния в мозг. Что это из-за недавнего прыжка с крыши в стог сена. Что это из-за безответственности и скуки.

Что это конец.

«Я же реально щас умру», — наконец испугалась она, потеряв зрение и время.

И она реально умерла

И сразу что-то произошло.

фаза 1

первая: осенние явления

Что-то. Имя точно было. Оно имело смысл, но не значение.

Что-то слёту врезалось в душу. Кинжально вцепилось. Буквально. Оно, имевшее смысл, обрушилось внутрь так быстро, что невозможно было его разглядеть — оставалось только чувствовать.

Так начались метаморфозы.

— Подъём.

Ынбёль стала задыхающимся духом, что лежал у входа в дом. Стала чистой тканью, в которую положили древний плод. Стала примерочной. Стала зеркалом с чужим отражением. Она была и не была. Погибшее сердце лезло обнимать галактику, но кровь вновь начинала работать, притягивая к земле. Что это? Живность, залезшая в душу, шевелилась. Такую не раздавишь. От её близости хотелось есть, убивать и жить, но больше есть. Живность как раз завершала готовку. Она убаюкивала температуру, нарезала силу, лечила органы, смешивалась с сознанием и затаскивала туда куски неизвестной магии, которые Ынбёль почему-то смогла отделить от посмертных галлюцинаций. Ингредиенты отличимы, но непонятны. Живность продолжала врастать в душу, выметая ошмётки и прибираясь. Кто это? Зачем она залезла?

— Подъё-о-ом.

Чужеродная энергия вытаскивала боль. Вот так легко. Смерть вытолкнула смерть, обменяв одну реальность на другую.

Ынбёль не была.

Потом — была.

Она неспешно открыла глаза. Это ни капли не больно. Коленные чашки высохли, в голове не шумело: тело просто-напросто цвело. Так непривычно. Ынбёль подышала воздухом, как цветами из свежезаполненной вазы, и посмотрела на небо. Даже в ночи оно всё такое же скомканное, с просветами.

Наблюдение за облаками показалось самой суетливой вещью на свете.

От осеннего ветра хотелось спать, но кто-то, кого здесь не должно было быть, снова сказал:

— Подъём.

Послышалось. Ынбёль послышалось, и она вообще-то на сто процентов мертва. Кровоизлияние в мозг просто не могло оставить ей шансов.

— Попробуй её пнуть.

Нет, ну это уже перебор.

Бок потеплел от чьего-то мягкого касания. Ынбёль повернула голову и уставилась на руку.

В фееподобной девочке, что тормошила за бок, всё было разбито напополам. Сначала в глаза бросились два разных носка, один из которых был по-детски махровый, а другой чёрный в оранжевую полоску. Затем — часы на тощей лодыжке. Вторую щиколотку скреплял браслет. Как утяжелитель. Девочка казалась настолько лёгкой, что Ынбёль не удивилась бы, если бы в её сапожках лежали слитки. Сапожки, кстати, странные, с заострёнными носками. Такими спокойно можно рассекать людей. Бессильно подняв взгляд, Ынбёль наткнулась на щёки: одна солнечная, а другая лунная.

Девочка, с виду ровесница, дружелюбно улыбнулась:

— Привет, я Александра. Можно просто Лекси.

Её половинчатые волосы (чёрно-белые) украшались шляпой — или украшали шляпу. И кто бы сомневался, что она Александра. Более приземлённое имя прозвучало бы неестественно.

— Ты похожа на ведьму, — выпалила Ынбёль.

Лекси убрала руку от бока и недоумённо качнулась из стороны в сторону. На шее защебетали амулеты.

— На очень красивую ведьму, — добавила она.

— Эй, ну-ка давай без подкатов, — перерубили с другой стороны. Пришлось отскребаться от замёрзшего крыльца и снова поворачиваться. — Не при мне.

Ынбёль даже не задумалась:

— А вот ты больше на вампира смахиваешь.

Мальчик закатил подведённые глаза. Он сидел на ступенях, в каком-то трансе отщёлкивая сожжённых жуков, и напоминал жертву будущего убийства, — настолько был бледным. А щёки всё равно алые. Ощущение, что он питался только рассветами и дротиками.

— Это Перси, — представила Лекси. Перси даже не потрудился изобразить, будто знакомство ему хоть сколько-нибудь интересно.

Перси был похож на Лекси, как Кен — на Барби, и вместе они выглядели как парные куклы из коробки. Разве что не из барби-коллекции, скорее Монстр Хай, но и тут Ынбёль в сравнении сомневалась. Они оба были ужасно бледными, оба с мрачным макияжем в стиле ранних нулевых. Одежда, хоть и чистая, была порядком поношенная и выглядела так, словно её сняли с детей, совершивших суицид. Ынбёль такую видела не раз и не два: мама, если и брала её в магазин за новыми вещами, то в какую-нибудь комиссионку с жёлтым светом и холодными полами — туда подобные обноски свозились целыми партиями. Но в основном такие одеяния, аляповатые, непонятных размеров и с креативными дырками, находились в благотворительном ящике в их церкви — откуда Ынбёль, чаще всего, и получала все свои «новые» вещи.

Однако ни Лекси, ни Перси оборванцами не выглядели. Им эта одежда придавала какой-то шик бедности, которого лично у Ынбёль добиться так и не получилось. Дырки в их одежде были действительно креативным решением. Растянутые вороты умело скрыты бусами, бисерными ожерельями и талисманами. К слишком коротким рукавам пиджака Перси были пришиты кружева — из-за этого он выглядел ещё загадочнее и опаснее. Корсет Лекси, весьма потертый, был вышит розами.

Какими куклами могли были этим двое? Разве что старинными фарфоровыми, от которых пахнет нафталином и умопомрачительной ценой.

Но если Лекси выглядела как кукла, которую хочется поскорее подержать в руках, Перси вызывал желание ровно обратное. Его можно было бы назвать самым красивым парнем на свете, если бы не холодный взгляд и не губы, сжатые в тонкую надменную нитку. Ынбёль сразу подумалось, что с ним у неё будут проблемы. Ей от него было не по себе, хотя ей вообще сейчас было как-то не очень.

Точнее — подозрительно очень. Она никогда не была здорова достаточно для того, чтобы было с чем сравнивать, но, наверно, здоровье так и ощущалось. Как отсутствие боли. И страх за жизнь.

А ещё как голод. Ынбёль очень хотелось есть, и это тоже было странно — она часто пропускала ужины, обеды, а иногда даже и завтраки. Ей не нравилось кормить тело, которое так её подставляло.

Подозрения роились у неё в голове, но она никак не мог поймать их и оформить во что-то звучащее хотя бы капельку правдоподобно.

Два потрясающе красивых человека зачем-то ютились рядом и гремели охотничьими талисманами, но молчали, словно давая время на размышления.

Ынбёль громко откашлялась. Уточнила:

— Я же не умерла?

— Подохла как миленькая, — оскалился Перси.

Ынбёль тут же захотела вернуть обратно прошлого равнодушного Перси. Этот ей не нравился совсем.

Лекси скрыла его из виду, в панике выдавив неподходящую улыбку — вышла чересчур жуткая. Она села поближе, вспомнила о чём-то, порылась в кармашках и вытащила бусы из сладких конфет. Сладость раскачивалась на ветру.

— Это тебе, — она подумала немного и положила бусы прямо на Ынбёль. — Сахар важен. Достаточно выпить чашку карамельного чая или съесть тыквенную тянучку, чтобы почувствовать себя лучше.

Ынбёль очень хотелось есть, но она не представляла, как сейчас начнет грызть эти бусы. А от мысли, что Перси снова на неё как-нибудь из-за этого посмотрит, становилось даже тошно. Поэтому она просто взяла бусы в руки и начала крутить конфеты между пальцами.

Вопросы кололи кончик языка, но она всё никак не решалась начать их задавать. Она не была уверена, о чём должна узнать, а чего знать точно не хочет, хотя, в сущности, одно не исключало другого. В любом случае она знала точно — ответы, которые хранились у этих двоих, изменят её жизнь навсегда.

— Почему ты не спрашиваешь, что мы здесь делаем? — Лекси снова выбрала не ту улыбку. Было бы неплохо натянуть дружелюбную, а не плотоядную. Хотя, возможно, для неё просто не было разницы?..

— Меня больше интересует, почему вы так выглядите, — соврала Ынбёль и потянулась к амулету. — Настоящий?

— Без рук, — Перси подал голос из-за спины.

Амулет под пальцами неестественно нагрелся. Захотелось отдёрнуть руку, но фокус настолько заворожил Ынбёль, что вмешаться пришлось Лекси.

— Настоящий. Или нет. Зависит от того, кто носит, — она отодвинулась так, чтобы Ынбёль больше не могла её коснуться. Вид её стал ещё более мистическим.

— Лекси, Джеб просил накопать ему ночных корешков папоротника, — Перси нервно выдохнул. — Здесь пора заканчивать.

— Так нельзя, — растерянно произнесла Лекси. — Это важный момент.

— Интрига всё равно подзатянулась, не находишь?

— Я нахожу, — подала голос Ынбёль. — Что вы забыли у меня во дворе?

— Тебя, — Лекси вновь придвинулась и взяла её за руку, переплела пальцы. Кожа у неё была мягкая и тёплая. — Ты теперь одна из нас, Ван Ынбёль.

— Одна из…

— Сама же сказала, — Перси издал звук, словно бы его пытали. — Ведьма. Ты ведьма.

— Ясно, — брякнула Ынбёль. — Это метафора?

— Это метаморфозы, — просияла Лекси. — Мы их почувствовали и пришли. Я сразу сказала, что это наверняка ты. То есть не совсем ты, но это ты потом поймёшь.

— Я пойму или не совсем я? — передразнила Ынбёль.

— Не путай меня, — беззлобно отмахнулась Лекси. — Так вот, мы почувствовали, что это произойдёт сегодня. След тянется по всему городу. Все наши тоже наверняка уже знают, но мы всегда сами забираем новичков.

— Забираете?

Новичков? След? Все? Почувствовали? Буквально каждое слово Лекси вызывало у Ынбёль вопрос.

— Ну или принимаем. Тут как получается, — кивнула Лекси. — Хочешь, чтобы мы тебя забрали или приняли?

— Я хочу есть.

— Это нормально. Метаморфозы отнимают много сил, особенно в первый раз. Я съела целый торт, представляешь?

— И мне пришлось срочно искать себе другой, потому что мы договаривались напополам, — мягко добавил Перси.

— Точно, — хихикнула Лекси. — Так вот. Ты ведьма. И мы ведьмы. Ты седьмая в нашем ковене.

— Последняя. Теперь ковен собран, — Перси, кажется, выбрал роль модератора беседы.

— Ясно, — снова произнесла Ынбёль. — Я умерла, случились метаморфозы, я воскресла и стала ведьмой.

— Ага.

— И теперь я… Могу… Летать на метле?

— И превращаться в чёрную кошку, — усмехнулся Перси и пояснил для Лекси: — Она нам не верит.

— Не хочется признавать, но, думаю, мы рано пришли. Дух ещё с ней не говорил.

— Ребята, что вам надо? — взмолилась Ынбёль, переводя взгляд с Перси на Лекси и обратно.

— Ты. И корешки для Джеба. Мы предполагали, что с тобой будет чуточку сложнее, поэтому сначала пришли к тебе.

— Вы же понимаете, что несёте бред?

— Мы несём тайное знание, — надулась Лекси. — Ты просто пока не осознала, как тебе повезло. Но ты ведьма, Ынбёль. И мы ведьмы. Нас теперь семеро, а значит — нас ждёт много веселья.

— Хорошо, — сдержанно ответила Ынбёль, — тогда поколдуйте.

Лекси рассмеялась и хотела что-то сказать, но Перси её перебил.

— Могу подорвать твои колени. Чувствую, они только перестали болеть, а я могу это исправить.

— Перси-и-и, — протянула Лекси, но тут же оскалилась. — Хотя идея хорошая.

И она схватила Ынбёль за руку, дёрнув на себя. Ынбёль не поняла, когда у Лекси в руке оказался нож, но теперь этот нож торчал у неё из предплечья.

— Тихо! — зашипела Лекси и, вытащив из кармана миленький носовой платок, затолкала ей его в рот, — разбудишь маму, объяснять придётся.

Внутри Ынбёль всё сжалось. Мама. Эти фрики только что угрожали её матери.

Они убьют сначала её, а потом и мать, если она не будет делать, как надо. Боль была адской, но мысль о маме отрезвляла.

— Вот и умничка. А теперь вылечи себя.

Ынбёль неверяще посмотрела на Лекси. Затем на Перси. Она ожидала увидеть в их лицах насмешку, но они были непозволительно серьёзны. Они действительно считали, что Ынбёль каким-то образом должна себя вылечить.

От этого становилось только страшнее.

— Лечи себя, Ынбёль. Ты не поверишь нам, пока сама не увидишь, — поторапливала её Лекси.

— Мало, — кровожадно подсказал Перси, — она не верит, что сможет. Заставь её хотеть.

— Не надо, — хрипло попросила Ынбёль, догадываясь, что будет дальше.

Лекси не оборачиваясь кивнула, но не ей, а Перси, и, надавив на рукоять ножа, начала его проворачивать. Ынбёль задушено взвизгнула, всем телом ощущая жизнь и страх её потерять. Такое с ней было впервые. Попыталась вырваться, но тело словно приклеилось. Она была парализована болью, а Лекси всё продолжала играть ножиком в её руке.

— Заставь меня прекратить, Ынбёль, — велела Лекси. — Я сама не остановлюсь. Я могу так всю…

— Хватит! — несмотря на платок во рту, Ынбёль произнесла это очень чётко. А в следующий момент у неё во рту не было никакого платка. В руке не было ножа, а Лекси кубарем покатилась назад. Её перехватил Перси, но и он не удержался: дёрнулся назад, затормозив спиной о перила крыльца. Поморщился, но взглядом не убил.

Ынбёль тяжело дышала и пыталась отползти подальше от парочки. Запоздало вспомнила проверить руку и…

Ничего не нашла.

На руке не было никаких следов повреждения, хотя ещё буквально секунду назад рана сочилась кровью, а боль была едва выносимой.

— Что вы…

— Это ты, — перебил Перси. — Тебе было больно, и ты это остановила. У тебя шла кровь — ты себя вылечила. Не думай, что всегда будет так легко. Сегодня день твоего перерождения, поэтому дух дарит тебе подарки.

— Что за дух? — надрывно всхлипнула Ынбёль. — Кто вы такие? Что со мной?

— Дух ведьмы, — Лекси подобрала с колен Ынбёль всё тот же платок и заботливо вытерла со щёк Ынбёль слёзы. — Мы ведьмы. И ты ведьма. Ты умерла и восстала ведьмой. Ты теперь одна из нас, — кажется, Лекси нисколько не напрягало повторять это снова и снова. Каждое своё «ведьма» она произносила с сытым удовольствием, так, будто это слово было самым вкусным, что бывало у неё на языке.

— Вы ненормальные.

— Это ты едва не сломала мне шею своей магией! — притворно возмутилась Лекси и расхохоталась.

— Она с нами не пойдёт, — заметил Перси. — Много потрясений.

На мгновение стало так страшно, что Ынбёль уже была готова закричать. Она решила, что сейчас её потащат куда-то силой, что будет больно, что её, вероятно, убьют какие-то фанатики похлеще мамы. Но Лекси ответила:

— Ты прав. Давай уложим её спать, — Лекси поправила чёлку Ынбёль. — Джеб нас придушит, если мы не принесём корешки, и тогда ковену точно хана, — Лекси опустила ладонь со лба Ынбёль ей на глаза, и прежде, чем Ынбёль успела что-либо сделать, мир потух.

* * *

Проснулась она невероятно выспавшейся и просто до одури голодной.

События прошлой ночи казались лишь ночным кошмаром, но Ынбёль не могла не заметить, что чувствовала себя действительно хорошо. В самом деле хорошо. Также, как и прошлой ночью, она ощущала себя полностью здоровой.

Вскочив с кровати, она первым делом проверила руку — ни следа ночного ранения. Ничего не болело, не сводило. Не было ощущения, будто вот-вот с телом случится что-то страшное. Она ощущала… Силу. Сравнивать было не с чем, но сейчас ей казалось, что силы в ней больше, чем просто в здоровом человеке.

— Я пошла, — кинула она матери, шнуруя кеды у порога. По пути в школу ещё предстояло отыскать рюкзак.

— Может поешь? — предложила в миллионный раз мать. Ей нужно было проявлять умеренную заботу об умирающей дочери. Умеренную — чтобы не было так больно, когда все старания пойдут прахом и Ынбёль умрёт. Заботу — потому что она её всё-таки любила. Не так сильно, как своего бога, но всё-таки любила. Поэтому про завтрак они говорили каждый день.

Даже когда Ынбёль умерла.

— Не… — Ынбёль осеклась, внезапно почувствовав сильный спазм. Живот свело так сильно, что она едва не вцепилась зубами в собственную руку.

Это был голод. Самый настоящий, безумно сильный голод. Она не чувствовала его много лет и сейчас скорее инстинктивно поняла, что ей надо срочно поесть. Если, конечно, она не хочет пожевать обшитые скотчем потрёпанные учебники по пути в школу.

— Хочу, — призналась она.

Собственный растерянный взгляд встретился с таким же взглядом матери, выглянувшей с кухни. Впрочем, она быстро взяла себя в руки и, улыбнувшись, кивнула.

Завтракала Ынбёль непривычно долго — всё никак не могла наесться. Она заглотила тост с маслом, почти не жуя, затем сделала себе бутерброд с сыром, но и он её не насытил. Съела яблоко, с трудом разгрызла какой-то злаковый батончик, лежавший в кухонном шкафчике, вероятно, не первый год. С разочарованным вздохом осмотрела холодильник, ящики и даже обувную полку в коридоре — больше есть было нечего.

Накинув куртку, выскочила на крыльцо.

И замерла.

Мир стал совсем другим за эту ночь. Ещё вчера он был похож на незастывший бетон: вязкий, склизкий, тяжёлый и очень опасный. Каждая ступенька, каждый угол несли угрозу. Каждое дуновение ветра грозило простудой. Каждый вдох обещал стать последним.

Но Ынбёль вдохнула полной грудью — и лёгкие не закололо. Ноги стояли на деревянном настиле уверенно, щиколотки не ныли, колени не дрожали.

Её тело было полно жизни и сил. Не верилось, что так вообще бывает, а от мысли, что так живёт, так чувствует большинство, хотелось завистливо плакать. И мама, что молилась чаще, чем улыбалась, и противный церковный настоятель. И мальчишки, что всегда хихикали за спиной, и учителя, что просили Ынбёль хотя бы притвориться нормальной — все они чувствовали жизнь в себе ежедневно. Теперь Ынбёль было очевидно, почему никто из них не мог разделить её боль, не хотел понять, как ей плохо, но меньше обижаться на них она не стала.

Она посмотрела под ноги. Согнула колено, покрутила стопой, ударила пару раз носком кеда по полу. Кажется, она может побежать. Удивительно.

Приподняв с носа очки, она по привычке прищурилась, а потом поняла, что видит прекрасно и без них. Не поверив, опустила очки обратно на нос. Снова подняла. Различила вдалеке черепицу на крыше старого склада, которую прежде никогда не замечала. Осмотревшись, сняла очки и убрала их в карман куртки.

Спустившись по ступенькам, обернулась на крыльцо. На верхней ступеньке, у самого края, заметила тёмное пятнышко. Кровь. Её.

События прошлой ночи вновь вспыхнули перед глазами: и смерть, и воскрешение, и странная парочка… И чувство чужого присутствия внутри самой себя.

Как те двое это назвали?

Метаморфозы.

Нет, Ынбёль прекрасно помнила прошлую ночь. Слишком хорошо, чтобы отмахнуться от неё, списав на кошмар, о котором думала изначально. Холодный Перси, радостно взволнованная Лекси. Нож. Амулеты.

Ведьмы.

— Ведьма, — сказала она. — Я ведьма? Да как же…

Но она всё равно ещё раз осмотрелась, а затем резко выбросила руку вперёд, широко растопырив пальцы. Ничего не произошло. Она сжала пальцы в кулак, отодвинула указательный и взмахнула им, как дирижёр машет палочкой. Снова ничего.

— Ерунда какая-то, — зло пробубнила она, но всё равно ощутила досаду.

На утро всё это звучало ещё глупее, чем ночью, но Ынбёль не могла просто отогнать от себя мысли о том, что парочка, возможно, права. Что-то в ней продолжало повторять, что стоило прислушаться, стоило пойти с ними.

Она побрела в школу, по пути заглядывая под каждый куст, но рюкзак волновал её теперь меньше всего. Старая жизнь в ней вела борьбу с новой. Абсолютно достоверным фактом было то, что до вчерашней ночи Ынбёль была самым больным подростком этого города. Но и то, что произошло потом, хоть и было странным, но всё же, кажется, случилось на самом деле.

Ынбёль начала гадать, придут ли они снова. А если нет — что ей делать? Просто подождать, пока всё забудется? Постараться найти их самой? Каким образом?

Ведьмы представлялись Ынбёль крайне загадочными существами, обитающими в тёмных замках на отшибах сего мира. Живущие в секрете, хранящие тайны. В их затхлом тихом городишке, где половина друг другу семья, а вторая — злейшие недруги, сложно было представить нечто подобное. У них не было ни замков, ни вообще каких-либо достопримечательностей, кроме, разве что, музея. Лет сто назад в окрестностях случайно нашли окаменелость — теперь это было главной ценностью города. Не было в городе и тех, кто был бы похож на ведьму — лишь обычные люди, да небольшая коммуна набожных фанатиков, к которым, как ни печально, относилась и мать Ынбёль, и, как следствие, к которым относили и её.

Мы несём тайное знание.

Если предположить, что те двое правда ведьмы — разве стали бы они так просто раскрывать свой дар перед какой-то Ван Ынбёль? Наверняка же они не рассказывали такое каждому встречному, а значит — верили, что Ынбёль одна из них. Или точно знали.

Как они там сказали? Умерла и переродилась. Начались метаморфозы. Ковен собран.

Чушь какая-то.

— Блин, да где он? — пропыхтела Ынбёль, вылезая из очередного куста.

Метаморфозы, как же. Какой от них толк, если до урока десять минут, а она всё ещё не нашла дурацкий рюкзак?

— Эй, метаморфозы, — с насмешкой сказала она. — Подайте мне сюда мой рюкзак, тогда я в вас поверю!

Для надежности она даже зажмурилась, но ничего не произошло.

— Но я же только переродилась! — продолжила уговаривать она. — Перси сказал, вы будете дарить мне подарки! Хочу свой рюкзак!

Но рюкзак так и не упал ей в руки и даже по пути не нашёлся.

Заходя в школу, Ынбёль в тайне надеялась, что все будет как в подростковых сериалах: она пойдет по коридору к шкафчику, а все вокруг начнут шептаться: «Кто эта здоровая девочка?» «Когда её перевели?» «Какая она красивая!»

— Ну, поехали! — шепнула она сама себе. И вошла, гордо подняв голову и приосанившись.

Коридоры были пусты: все давно сидели на уроке, а вот Ынбёль на свой опоздала.

Глупые метаморфозы.

В мыслях обо всём произошедшем прошли первые несколько уроков, хотя обычно Ынбёль старалась слушать очень внимательно. Ей нравилось учиться, потому как больше она ни на что способна не была. Заниматься спортом было себе дороже. Путешествовать было опасно. Люди её избегали, как и она их. Вот и оставалось только учиться и растрачивать жизнь на знания, которые ей никогда не пригодятся. Ынбёль не планировала дожить и до двадцати и думала, что у бога матери планы на неё примерно те же.

Раньше не планировала.

За одну ночь в её жизни столько всего поменялось, что теперь она едва себя понимала.

— Привет, ты не занята?

Ынбёль вздрогнула и едва успела подхватить штаны, которые тоже переволновались и стремительно поползли вниз по бёдрам.

— Мило, но у меня есть парень, — фыркнула Лекси.

— Тогда может не надо караулить меня в туалете? — возмутилась Ынбёль. Она наскоро застегнула ремень и, прикрыв за собой дверь кабинки, крутанулась на пятках.

В школьной форме Лекси выглядела словно бы меньше. Гора амулетов притаилась под рубашкой — это было видно по тому, как сильно она топорщилась на груди. Заплетённые в косы волосы выглядели опрятнее, а сама она чуть меньше походила на фею, и чуть больше — на человека. Но только чуть-чуть.

Ынбёль запоздало подумала о том, что форма у них одинаковая, а значит Лекси училась здесь же. Впрочем, в том, что она не замечала её прежде, не было ничего странного — Ынбёль не стремилась дружить, даже не разглядывала никого, а другие старались пореже смотреть на неё. К тому же так было спокойнее — и ей, и маме, которая местных не особо жаловала.

Так что даже несмотря на примечательную внешность, до вчерашней ночи Лекси оставалась для Ынбёль невидимкой.

— Так ты занята?

— Уже нет, — Ынбёль многозначительно обернулась на кабинку.

— Отлично. За мной! — Лекси лучезарно оскалилась и щёлкнула пальцами. Ынбёль от этого жеста вздрогнула — показалось, должно произойти что-то страшное. Будто бы она не пальцами щёлкнула, а замахнулась.

И Ынбёль правда пошла.

— Ты сегодня без шляпы, — заметила она. Лекси не ответила.

Они дошли до конца коридора, повернули налево, затем вышли из школы через пожарный выход. Пару лет назад он был заблокирован, но потом на кухне сгорели котлеты, две плиты и пара столов. Следом сгорела должность директора, а все запасные выходы разблокировали. Так это место стало пристанищем курильщиков, парочек и Ынбёль, которая вообще-то предпочитала прятаться на пожарной лестнице, но в жару всё же выходила наружу.

Лекси повела её вдоль стены. Иногда она задевала плечом кирпичную кладку, но, кажется, грязный пиджак её не слишком-то волновал.

И это было понятно. Форма Лекси едва ли нравилась хоть сколько-нибудь, если вчерашний её облик был ей привычен.

Почти на углу школы их ждал Перси. Такой же вампирообразный, хоть и без подводки, с горящими щеками. Он смерил Ынбёль совершенно равнодушным взглядом и произнёс:

— Я позаботился об окне.

— Мой герой! — просияла Лекси. Она подлетела к Перси и положила руки ему на плечи. Ынбёль испугалась, что они сейчас поцелуются, но вместо этого Перси присел, а в следующий момент Лекси уже взлетела в воздух и, вцепившись руками в раму, уверенно закинула ногу на подоконник. Смешные носки блеснули на солнце.

Провернули они всё так быстро и изящно, что не было сомнений — они делали это далеко не в первый раз.

— Это, кажется, твоё, — Перси кивнул на рюкзак в траве.

— Моё… — удивилась Ынбёль, а затем, сообразив, перевела взгляд на окно. — Это кабинет директора? — прошептала она в ужасе.

— В медкабинет мы бы зашли через дверь, — Перси произнёс это так, будто объяснял элементарные вещи, — украсть леденцы куда проще, чем…

— Нашла! — яростно зашептали сверху. В следующий момент Лекси обрушилась на Ынбёль, припечатав собой к земле.

На голове появилась шляпа. Лекси придерживала её двумя руками — невольно придавая ей значимости и драгоценности. Весело смеялась. Перси смотрел на неё так, как смотрят на звезду, падающую перед рассветом. Затем достал очки с прямоугольными стёклами, надел их и прокомментировал:

— Предотвращу твой дурацкий вопрос — это просто ведьмин атрибут.

Ынбёль вообще-то подумала, что ему больно лицезреть такую сияющую Лекси. Выпалила:

— Блин, ты разговариваешь как гадалка.

И безжалостно обрадовалась, когда Перси вздрогнул. Хорошее, значит, оскорбление. Ынбёль мечтала добить его чем-нибудь колким или тупым (материальным, возможно), но почему-то замерла. Опомнилась, привычно оглядела руки, живот, пыльные ноги, отдавленные Лекси, — а потом вдруг осознала, что забыла испугаться. Её ведь мог убить любой перелом и каждое наслоение синяков. Куда делся страх?

Лекси расстегнула рубашку, выпустив разноголосый щебет амулетов, и крикнула во всеуслышание:

— А теперь бежим!

— Но у меня ещё уроки, — робко возмутилась Ынбёль, сама себе не веря. — Математика…

— Мы научим тебя кое-чему поинтереснее! — Лекси схватила её за руку и потащила за собой. Солнечная решимость слепила глаза. — Не цифрам, но заклинаниям. Хватит уже сопротивляться. Мы знаем, ты думаешь о нас.

— Вы ещё и мысли читаете?

— Только попробуй назвать меня гадалкой, — сказала Лекси и подмигнула: — Ты просто не первая, кого мы приводим.

— Но, слава ковену, последняя, — отметил Перси, — в доме уже тесновато.

— В доме?

Объяснять заранее ей никто не стал. Зато по пути парочка снова провернула трюк с подбрасыванием — на этот раз Лекси закинули на чей-то двор.

— Стой на стрёме. Постучи по дереву, если кто-то придёт, — велел Перси и с полным чувством превосходства, свойственного всем высоким людям, полез через забор вслед за Лекси.

У Ынбёль дрожали колени, но она послушно озиралась по сторонам. Ощущение, что её втянули во что-то противозаконное, давило так же сильно, как ожидание чуда. Страх был ей знаком и понятен. А вот чудо грело изнутри практически до слёз. Она и правда готова была расплакаться от того, что обычный день перерастал во что-то такое. Абсурдное, колючее, абстрактное, но всё равно по-своему доброе. Главное, что цветное.

Спустя минут десять Ынбёль на голову снова что-то прилетело. На этот раз — всего лишь сумка Лекси. Она была вся в земле.

— Вы что, картошку воровали? — удивилась Ынбёль и на всякий случай отошла подальше от забора.

Сумка раскрылась, и из неё вывалились не чудеса.

— Мандрагору, — вздохнула Лекси, методично запихивая корни обратно, — мы случайно спалили все запасы. Нас ждёт скоропостижная смерть, если мы их не восстановим.

Почему-то за этим «мы» Ынбёль отчётливо услышала имя Перси. Это показалось ей невероятно милым.

Так они шли втроём по крошеву от осенних листьев. Перси гипнотизировал небо, зная, что в чёрных очках он неотразим. Лекси размахивала руками и трещала о бешенстве насекомых, которые завелись в кладовке из-за рассыпавшейся разрыв-травы. Ынбёль зачарованно слушала. О жуках, иголках в пряже, тканях и домашней пшенице, которая могла переходить с места на место.

Она не заметила, как пришла к загадочному дому, но почувствовала лес.

Леса. Шесть разных наборов растений внутри стен и коридоров. Сама Ынбёль — седьмой. Последний.

В доме события разворачивались невероятно быстрым образом. Вот Лекси хлопнула в ладони, прошептала какие-то слова. Вот дверь распахнулась, и Ынбёль втолкнули в проём, в таинственную тьму. Лампочки, кажется, нарочно выдрали из ламп, а окна были тщательно закрыты шторами (тёмно-сиреневыми, вроде), кадками с ростками и трёхтомниками. Хотелось уточнить, для чего нужна такая темнота — чтобы спрятать в ней что-то или прятаться самому?

— Привыкнешь, — сказал Перси, словно читая мысли. — Некоторые из нас видят ужасные вещи. Иногда от этого хочется отдохнуть.

Ынбёль не поняла, но кивнула.

Лекси протянула ей свечу. Персибросил на свечу быстрый взгляд, и фитилёк тут же загорелся. От неожиданности Ынбёль едва не выронила огонь — удержалась только потому, что Перси распял её взглядом, намертво прибив руки к воску. В воздухе витала пыль.

— Мы тут все вместе живём. Родители Перси за границей, своих я уже лет сто как забыла. У Эр-Джея только старая полуслепая бабушка, а Эша били.

Имена Ынбёль ни о чём не говорили, но она снова просто кивнула. Сейчас это казалось ей разумной стратегией.

— Эш наверняка в лавке. Сегодня его очередь там сидеть.

Коридоров, дверей и замочных скважин было много. Ынбёль не видела большинство из того, что по сидело по углам дома и глазело на неё, но интуиция не подводила.

— Если что, в лавку заходят через другой вход, — пояснила Лекси, пробираясь со свечкой через слои ковров, досок и занавесок. — Другим по дому ходить нежелательно — только в присутствии ведьм или животных. На крайний случай чужак может взять зачарованный амулет, но страх никуда не денется.

— Кто-то терялся в этих коридорах?

— Кто-то. Что-то, — уклончиво ответил Перси, избавив паникующую Лекси от лжи. — Следи за собой сама, иначе будут следить другие.

— Пришли, — облегчённо объявила Лекси, лбом толкнув дверь.

Ынбёль попыталась оглянуться и узнать, наблюдают ли за ней — кто-то или что-то, потерянное в коридорах. Перси с радостью загородил проём. И как такая язва смогла влюбить в себя Лекси?

— Ну и пожалуйста.

— Ещё спасибо скажешь. Отвыкай смотреть назад.

Комната была воплощением сразу нескольких лесов — сколько ведьм, столько и мирозданий.

В двухцветных эликсирах, оберегах из трав и шкатулках со звёздными гранями угадывалась Лекси. Яркое ощущение. Перси почти наверняка принадлежали мыльные кубы с фразами «съешь меня» и вода для цветов с подписью «выпей меня». Канцерогены и тушение огня — его стихия. На потолке висели верёвки с засушенными облаками из ягод, грибов, разнотравья, оберегов и костей. Ынбёль задрала голову кверху и на всякий случай задумчиво нахмурилась. Попыталась вспомнить названия растений, но узнала только аконит и шалфей. Мама иногда окуривала ими спальни, пока не вычитала, что аконит вообще-то ядовитый. Перси бы понравилось его жечь. Нужно подкинуть идею. Вместе с зажигалкой.

— Вы типа реально здесь торгуете?

— Да, — Лекси зажгла ещё пару свечей и бросила спичку в стакан, что дымился за шторой. Росчерк пламени расселся по безупречным скулам. Жутковато. — Три правила: паутину не снимать, чай над зельями не пить, окна не закрывать. Когда будет совсем холодно, я свяжу всем шарфики и шапки.

Ынбёль взяла скрипящую свечу и огляделась. Обои в лавке отклеивались из-за низкой температуры — ставни распахивались даже зимой. Это Перси сказал, прежде чем зловеще улыбнуться. Ынбёль самостоятельно решила, что под половицами трупы, из-за которых нужно проветривать комнату, и осталась довольна.

Лекси взяла вторую свечу, отодвинула счёты и легла на прилавок. Сказала кому-то:

— Приве-ет, Эш.

В её бровь прилетел фантик. Перси тут же активизировался и угрожающе улыбнулся:

— Ещё один такой бросок, и я сожгу твою руку.

Ынбёль искренне восхищала его убедительность.

Эш, мальчик, носивший на шее осколок зеркала, безразлично покачал головой. Вылез из стула, в котором заснул, без особого интереса уставился на Ынбёль. Он уставший. Иначе. Не как обычный человек, а с примесью какого-то превосходства (отличного даже от того, которым разил Перси). От его вида дрожали кости. Эш выглядел как один из тех парней, кого Ынбёль боялась встретить на улице особенно сильно. Единственное слово, что приходило в голову при взгляде на него — острый. Он весь бы каким-то острым, заточенным на боль и убийство. Узкие, будто всегда прищуренные глаза, впалые щёки, острые скулы, тонкий, как кинжал, нос. Он был на голову ниже Перси, но его это ничуть не волновало: взглядом он целился в кадык и брюшину. Ынбёль не знала, как Перси этот взгляд выдерживал — самой ей хотелось прикрыть шею и отступить подальше.

Такие парни, как Эш, рано выходят на улицу и не возвращаются, когда мама зовёт ужинать. Такие парни, как Эш, добывают себе пропитание самостоятельно. Жизнелюбия в них куда больше, чем любви к ближнему. Все человеческое отбивается ещё в первой драке, оставляя место только звериным инстинктам.

И духам.

Единственное, что сильно выбивалось из образа плохого парня: тонкая вязаная шапочка на голове, зубастая, глазастая и вся какая-то очень неправильная, хоть и симпатичная. Её словно бы вязали все по чуть-чуть, но никто не поделился с предыдущим нужным крючком и пряжей. Носил Эш её тоже странно: чуть боком, так, что завязка с одной стороны была далеко за ухом, а с другой падала на лоб.

Эш взглядом уничтожил растрёпанный вид Ынбёль, рухнул обратно на стул, поудобнее устроился и величаво махнул рукой:

— Идите, куда шли.

— Эй, — по-настоящему расстроился Перси. Будто бы и не угрожал сожжением рук. — А вердикт?

— Девчонка. Похожа на белку. Это всё.

— Эй, — теперь завозмущалась Ынбёль.

— Не пойдёт, — холодно настоял Перси, неотрывно глядя на Эша. И вдруг начал всерьёз расспрашивать: — Ты видишь, как она достанет ковен? Подорвёт? Замучает Верховного? Покончит с собой?

— Перси! — испуганно воскликнула Лекси.

Ыбёль не успела гневно встрять, как её плечо проткнули чьи-то лапы. Аккуратной походкой что-то холодное пробралось к гортани и мягко ткнулось в челюсть.

— Кто это?

Белая пушистая кошка без ошейника тенью улеглась в изгибе её шеи. Ынбёль бы подумала, что это призрак, но на зверя уставились остальные. Даже обидно.

— Откуда она взялась? — Ынбёль усердно моргала, чтобы кошка перестала двоиться в глазах, и только потом поняла: кошка на двоилась. На её морде действительно было шесть глаз. Каждая пара закрывалась и открывалась чуть позже предыдущей.

— Не знаю, — вдруг горячо поддержала Лекси и упёрлась спиной в шкаф. Тот опасно покачнулся из стороны в сторону, но всем было плевать. Задавит и задавит, ничего страшного. — Я даже представить не могу, из какого мира она вылезла. Помню, что её принесли всю в земле…

— Сейчас она взялась с перегоревшей люстры. Спрыгнула, — чуть раздражённо перебил Эш. Лекси виновато заткнулась. — Почему вы двое разговариваете так, будто остальные вас с полуслова должны понять?

Ынбёль заметила, что горящих свечей стало больше, а спичек в стакане не прибавилось.

— Согласен, это самая земная кошка на свете, — вдруг сказал Перси, спрятав за собой расстроенную Лекси. Он явно хотел драться, но справедливо решил не умножать напряжение. Пока что. — Кошку зовут Джебедайя. Беда бедовая, если тебе вдруг захочется на неё накричать. Иначе не послушается.

Лекси и Эш как-то необычно замолчали, заключив мирное соглашение. Ынбёль стащила странную кошку с шеи. На ней не было ни пятнышка, а в клыках мялось нечто вязкое. В темноте сложно было разглядеть, что это — мясо, глазные яблоки или кровь. Подносить к зубам свечу Ынбёль не рискнула.

— Опять ела шиповник, — вздохнул Эш.

Аж полегчало.

— О, Беда бедовая, — Ынбёль нежнейшим образом стала вертеть кошку, — Джебедайя, хорошая девочка.

— Щас не понял.

На мгновение показалось, что это прозвучало из громадного шкафа, — а потом шкаф пошевелился, заставив Ынбёль шустро отшагнуть назад. В нос врезалась прохлада леса. Человек, шедший прямиком на Ынбёль, был совсем как освежёванное сухое дерево: темная кожа, острые черты лица, орлиный нос, кольца под глазами от недосыпания, бурые слои одежды.

— У меня женское имя, по-твоему? — прорычал он. Оно. Она?

Ынбёль уставилась на две густые косы, украшенные мхом и маленькими колокольчиками. Нужно было время на размышления, поэтому она сказала только:

— Чего?

— Того, блять.

Ынбёль туповато замерла. Включила мозг на свой максимум — её десять процентов работали на последнем вздохе. Лес превращался в лесопилку, но стоило Перси зловеще рассмеяться, как Ынбёль всё поняла. И снова это прелестное желание. Убивать. Она выпустила кошку, которая спряталась за шторой. Искренне сказала:

— Прости, Беда. Я перепутала.

Перси рассмеялся ещё сильнее.

— Джеб, — пролаял Джебедайя. — За такие ошибки я обычно сворачиваю головы.

М-да. Они тут все были помешаны на угрозах.

— Короче, где мои корни, идиотины? Если я не подышу над мандрагорой в ближайшие пятьдесят минут, то разнесу ваши комнаты. Набор для шитья полетит первым. Лягушкам тоже не жить.

Лекси быстро и без слов протянула ему сумку. Отдёрнула руки, чтобы их не вырвало из суставов.

— Удачи, цветочек, — крикнул Перси грозно уходящему Джебу. Поднял ладони: — Прости, что запутал. Кошку зовут Вёльва.

— Кто тогда Беда? — Ынбёль решила, что лучше спросить прежде, чем она разозлит ещё какой-нибудь шкаф. — И давайте без фокусов.

— Да какие же это фокусы? — возмутилась Лекси. — Это обряд посвящения!

— Больше похоже на попытки убить.

— К сожалению, ты нужна нам живой, — хмыкнул Перси. — Крис так сказал.

— Крис?

— Крис наш Верховный. Не смотри ему в глаза. Ты его бесишь.

— Но мы ведь даже не знакомы.

— Ещё как знакомы. Мы все знакомы уже очень давно, — просияла Лекси, искренне веря в это. — Мы все — лучшие друзья уже многие столетия.

— А может мне кто-нибудь уже рассказать всю эту историю целиком? — не выдержала Ынбёль. — Ваши штучки очень интересные, но я хотела бы разобраться прежде, чем…

— Прежде чем — что? — Перси склонил красивую голову набок. — Считаешь, у тебя есть выбор?

— Просто отведите её к Крису уже, — вымученно простонал Эш, — у меня от вас и ваших разговорчиков голова разболелась.

— Так подготовил бы себе лекарство заранее, — почему-то это звучало как встречный выпад.

— Но с Крисом тебя и правда надо познакомить, — закивала Лекси. — Он давно уже ждёт. Для Верховного нет большей радости, чем полный ковен.

— Ага, — поддержал Перси, — очень похоже на нашего Криса. Радость.

Всё-таки умели они манипулировать эмоциями. Ынбёль тошнило от избытка противоречивых чувств. Она вышла из лавки вслед за ведьмами и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Свечки скудно мигали.

— Погоди, — хихикнула Лекси, — одна из них фальшивая. Поймёшь какая?

Лестниц действительно было две, хотя ещё минуту назад Ынбёль была уверена, что она одна. Обе выглядели идентично. Пятна и царапины, разбросанные по перилам, совпадали, и как Ынбёль ни старалась, она не могла найти подвоха. Почти как с картинками из серии «что здесь не так?».

— Ты переломаешь ноги, если встанешь не на ту, — прошептала Лекси ей на ухо, — выбирай с умом.

— И мы только принесли мандрагору, так что новые зелья будут нескоро, — поддержал Перси с другой стороны.

Затошнило сильнее — и не только от избытка противоречивых чувств.

— Что это? — спросила Ынбёль севшим голосом.

Теперь помимо двух лестниц она видела стены, которые закручивались по спирали в одну яркую точку, а затем раскручивались обратно переливами бензиновых пятен. Пол под ногами вдруг стал совсем чёрным и будто бы поедал Ынбёль.

— Я хороша, да? — спросила Лекси ласково. Её голос звучал отдаленно, но звенел. — Я могу сделать так, что дом тебя сожрёт.

— Это… Магия?

— Это моя магия. Остальные над таким заклинанием корпели бы пару часов. А я могу менять всё по щелчку пальцев.

— А я могу стукнуть тебя по лбу так сильно, что щёлкать уже не захочется, — голос шёл откуда-то сверху, но в искривлённом пространстве Ынбёль никого не видела. — Убери это, её сейчас стошнит.

Лекси грустно вздохнула. Стены вернулись на места. Пол снова стал полом, а наверху единственной лестницы стоял парень с фонариком. Свет неприятно ударил по глазам, и Ынбёль закрылась от него рукой.

— Не делай вид, что расстроена. В день, когда кто-то прорвётся через твои иллюзии, ковену конец, — заметил парень. — Ты, новенькая. За мной.

Крис действительно совсем не старался делать вид, что Ынбёль ему нравится. Памятуя о совете Перси, девушка даже не пыталась смотреть на него прямо — только через отражение зеркала и исподтишка, когда тот смотрел в сторону.

Не очень высокий, в широкой футболке, на несколько лет старше. Большего в темноте и страхе было не разглядеть.

— Они сказали, тебя зовут Ынбёль.

— А тебя Крис. И ты Верховный.

— Мне больше нравится лидер. Что они успели тебе рассказать?

Ынбёль кратко пересказала то, что слышала от парней. Про ведьм и перерождение, про какого-то духа. С особой душевностью — про корешки, мандрагору, Вёльву и Джеба.

— Ясно, — вздохнул Крис. — Как обычно — ничего полезного.

— Я думала, так надо…

— Нет, они просто недоумки. И склеенные. Но это ты наверно и сама поняла. Я велел им ввести тебя в курс дела, а они решили снова поиграться. Эр-Джея пришлось отпаивать успокоительными, когда они его привели. Тебе налить?

— Я ещё в школе…

— Успокоительного, тормоз.

— А… — Ынбёль опустила голову ещё ниже. Жар ненависти Крис давил со страшной силой. — Нет. Я в норме.

— Сердце, значит, крепкое. Что подвело?

Ынбёль вздрогнула, нервно обхватив себя за плечи. Крис смотрел прямо на неё, спокойно, но безжалостно.

— Откуда ты знаешь?

— У тебя глаза горят как у той, кому дали второй шанс. Мы все тут плохо кончили в первый раз, но такой взгляд только у Лекси, Эша и тебя. Подробностей не расскажу — сами разбирайтесь. Так из-за чего ты умирала?

— Кровоизлияние в мозг. Я думаю. Кровь во мне всегда была не на месте.

— Ясно. А я вот повесился.

И сказал он это так легко и просто, словно пригласил к ужину.

— И… Как оно?

— Очнулся в мокрых штанах и едва не откусил себе язык. Мой совет: лучше вскройся, если решишь умереть. Это эстетичнее. И верёвку рвать трудно, когда на ней болтаешься.

— Я учту.

— Я пошутил. Не смей умирать.

И Крис рассказал ей всё.

Ынбёль слушала внимательно, чувствуя, что с каждым словом верит всё больше. Крис говорил прямо, понятно и серьёзно, не увиливая, не пытаясь запугать или впечатлить.

— Мы — ведьмы. Нас семеро, и вместе мы — ковен. Ковен нужен для того, чтобы объединить наши силы. Ни одна ведьма не способна на то, на что способен ковен. Но это не выбор. Никто из нас не выбирал стать ведьмой, никто не хотел в ковен. Так распорядились духи древних ведьм. Они выбрали наши тела за мгновение до того, как нас покинула жизнь, и теперь мы с ними заперты, но хотя бы живы. Вроде того. Как ты понимаешь, никто не должен знать о том, кто мы и чем занимаемся — городишко у нас маленький, могут и на вилы поднять. С нами такое уже бывало в прошлых жизнях, но это тебе Лекси расскажет — она обожает эти истории.

По большей части он просто дополнил рассказ Лекси и Перси, сделав его более очевидным. Лекси с Перси накидали бусин. Крис дал для них верёвку, что, конечно же, было довольно забавной и пугающей метафорой.

— Ты будешь жить с нами. У нас всё рассчитано. Было бы лучше, если бы ты была парнем, конечно, а то Лекси с Перси даже я расселить не смогу. Придётся жить с Эр-Джеем.

— Но моя мама…

— Она тебя не любит, — отрезал Крис. — Она любит Ван Ынбёль. А ты больше не Ван Ынбёль.

— Но я Ван Ынбёль, — запротестовала она.

— Ты разве не поняла? Ван Ынбёль умерла вчера ночью. Твоё тело тебе больше не принадлежит, как и вся твоя жизнь.

— Древний дух даровал мне вторую жизнь в обмен на моё тело, я поняла. Но я не ощущаю никаких духов в себе. Я всё та же, какой была вчера.

Крис хмыкнул, но тут же осёкся, поёжившись.

Наверное, увидел что-то ужасное, поняла Ынбёль.

— Вчерашняя девчонка была разбитым подростком. Ты — ведьма нашего ковена. Ты можешь делать невероятные вещи. Мы можем делать невероятные вещи. Вместе. С тобой нам хватит сил на что угодно. Ты не можешь сбежать или отказаться — метаморфозы уже тебя захватили. Дух уже в тебе.

— И ты хочешь, чтобы я так просто оставила всю свою жизнь?

— Для ведьмы, которая умеет воскрешать мёртвых, ты удивительно плохо понимаешь концепт смерти.

— Я умею… Что?

— То самое, Ван Ынбёль. У каждого здесь есть свой особый талант — так заложено первыми ведьмами. Они создали магию, они были носителями уникальных знаний. Они обучили других членов ковена своей магии, но дар есть дар. Ты ведь видела, что сделала Лекси?

Ынбёль кивнула.

— Иллюзии — её сила. Мы все так умеем, но нам нужны ритуал, заклинание и дикая концентрация, чтобы менять пространство по своему желанию. А она это делает даже во сне. Потому что это её дар. Перси управляет огнём, думаю, ты это уже поняла. Опять же — мы все можем зажечь свечку, но нам для этого нужно заклинание, простенькое, но всё же нужно. Ему достаточно подумать о чём-то горящем, и оно обязательно загорится.

— И мой дар…

— Воскрешение, — повторил Крис. — Ты можешь воскрешать мёртвых. Самый опасный и непредсказуемый дар, если спросишь моё мнение. Или самый волшебный, как сказала бы Лекси.

— Я могу кого угодно…

— Он твой, Ынбёль. Ты нам и расскажешь, как это делаешь. Магия воскрешения невероятно сложная. Мы пытались, но вышли только удобрения для Джебовых грядок. Загляни к нему, кстати, после. Он даст отвар, чтобы мама не заметила, что тебя больше нет. Будешь заглядывать к ней раз в неделю на чай, если хочешь, и живи себе спокойно.

Ынбёль посмотрела на него недоверчиво.

«Меня больше нет».

— Не волнуйся, мы не убьём твою мать. Мы даже маму Эша не убили, хотя очень хотели. Я вижу твой вопрос. Задавай.

— Если магия так сильна… На что вы её тратите?

— Я подумываю захватить фондовый рынок годам к пятидесяти, — хохотнул Крис. Улыбка неплохая. — Мы только учимся. Я воскрес пару лет назад. Эр-Джею вообще пять месяцев. Уже всем нервы, кстати, потрепал. Перед тем, как начать магию на что-то «тратить», надо научиться ею пользоваться, не думаешь?

— Верно, — кивнула она, — как в Гарри…

— Пореже вспоминай это имя в наших стенах. Это мой тебе совет.

— А зачем мы есть? — спросила Ынбёль. — Все ведь есть зачем-то.

— Разве? — с неприветливой улыбкой уточнил Крис. — Мы просто есть. Как люди, кошки, собаки и йетти. Зачем по-твоему нужен йетти?

— Ну…

— Ага. Поменьше задавайся экзистенциальными вопросами и пореже задавай их висельнику. Лучше думай о том, как бы побыстрее разобраться со своим даром, и выучи побольше заклинаний. Контрольных мы не устраиваем, но тебе самой будет хуже, если не будешь учиться.

— Почему?

— Потому что ты ведьма. Магия — твоя суть. Видела когда-нибудь человека, который не дышит?

Ынбёль не ответила, но кивнула. мол, поняла.

— У нас тут свои порядки, но не думай, что мы звери. Поблажек девчонкам мы не даём: если накосячишь — получишь. Парней не бойся, а если забоишься — разбирайся сама. Возникнут вопросы — попробуй почитать. Нужны будут деньги — протяни руку куда-нибудь, обязательно найдёшь. Ну и всё.

Разговор закончился так же внезапно, как и начался. Крис велел найти Перси с Лекси, чтобы те помогли ей с переездом — Верховный требовал уже сегодня ночевать в доме.

— Если голодна — на кухне должна была остаться утка. Лекси вчера настояла оставить тебе кусочек.

Несмотря на то, что Лекси была весьма пугающей, она нравилась Ынбёль всё больше.

— Я же говорила, что у нас интереснее, чем в школе, — поддразнила Лекси, когда Ынбёль спустилась к ним, — правда туда всё равно нужно ходить хотя бы иногда. Мы всё-таки в социуме живём.

Ынбёль даже не удивилась. После разговора с Крисом всё словно бы встало на свои места. Та грань между магией и реальной жизнью, которую себе чертил каждый здравомыслящий человек, больше не казалась такой чёткой.

— Не расстроилась, что с мамой так получается?

— Я хочу что-нибудь наколдовать, — сказала Ынбёль, проигнорировав вопрос.

— Всё ещё не веришь нам?

— Верю. Потому и хочу попробовать.

— Хм… — Лекси обошла её и задумчиво почесала подбородок. — Ладно. Сложи ладони лодочкой.

Ынбёль послушно скрестила ладони, чуть подогнув пальцы.

— Соедини указательный палец на левой руке с большим на правой. Ага. А теперь скажи «i lucere».

— I lucere.

Ладони засветились, освещая тёмный коридор. От неожиданности Ынбёль едва не отпрянула, но Лекси схватила её за руки, удерживая на месте.

— Не сработает, если поменяешь положение, — пояснила она. — Это простое заклинание. Во всех простых заклинаниях много условностей.

— Это… Я делаю? — зачарованно произнесла Ынбёль. Она задрала голову к потолку. Свет отражался от перегоревшей люстры и заполнял собой почти всё пространство, переливаясь разными оттенками жёлтого и белого. Плоские жемчужины бегали по стенам и красили вещи, создавая из них светильники. — Правда я? Не ты?

— Да, — подтвердила Лекси, — это твой свет, причём настоящий. Не иллюзия. Что ты чувствуешь?

Ынбёль прислушалась к себе.

Болезнь, смерть, магия. Меньше, чем за сутки, её жизнь вывернулась наизнанку, оставив снаружи старую, сломанную версию её самой, наполнилась новыми смыслами, новыми гранями дозволенного и существующего и собралась обратно, образуя что-то совершенно иное. Кого-то совершенно иного. Ынбёль пока была не знакома с той, кем стала, но отчётливо ощущала её присутствие. Свет, исходящий из её ладоней, был тем подарком метаморфоз, о котором она всё это время мечтала. Просила она о другом, но хотела именно этого. Всё происходящее было слишком волшебным, чтобы быть правдой, и слишком реальным, чтобы в нём сомневаться.

Она цвела. Цвела как остальные шесть лесов. Цвела, как все и всё, что её окружало. Она была живее, чем когда-либо, хотя её существование противоречило всему, что она знала.

Внутри неё… Внутри было тихо и тепло. Как…

— Дома, — прошептала она. — Я дома.

фаза 2

вторая: сахарное яблоко

Ночь Ынбëль началась не с молитвы, и эта простецкая деталь уже заставила её поверить в волшебство. И почти — расплакаться.

Серьёзно: она свободна. Не было шёпота мамы, без запинки говорящей с божествами под её дверью. Не было одеяла с радужными розами, в которое Ынбëль вопила при падении. Не было кровавых суставов, тошноты, медленного умерщвления. Только пряность в воздухе, мягкая сонливость, комок хлопковой пижамы, прижатый к животу, свобода.

И ворчливый Эр-Джей.

— На выход, — сказал он.

— И мне приятно познакомиться.

— Я не буду делить комнату с девчонкой.

А я не хочу жить с таким мерзким мальчишкой, подумала Ынбёль, но решила не начинать знакомство с конфликта. Строго говоря, она бы вообще не хотела жить в комнате с парнем, но альтернатив ей не предложили

— С очень клëвой девчонкой, — попыталась Ынбëль, протискиваясь вперёд и заглядывая внутрь комнаты. Присвистнула: — Ну и мусора. Сколько вас здесь живёт?

— Я один, — зло бросил Эр-Джей. — Один и останусь. Забирай пижаму и вали спать в гостиную.

Ынбëль вздохнула. Помялась, не зная, как реагировать и что ей делать.

Эр-Джей скрестил руки на груди и недовольно засопел. Замер, демонстративно убивая взглядом. Он походил на подростка из какого-нибудь старого осеннего фильма, который можно было отыскать только в коробке на чердаке. Кудрявый, высокий, веснушчатый, в оранжевой футболке с вышивкой тыквенного пирога. Ему не хватало кассетного плеера и коллекции комиксов. Он выглядел хорошо.

И обманчиво, ведь:

— Если я сейчас вытолкну тебя в коридор, то тебя примут за корм и съедят. А я вытолкну. Поняла?

Она пожалела, что не стала просить Лекси с Перси её проводить. Перси сказал: «Второй этаж, предпоследняя дверь. Успей до темноты. Там тебя встретит сосед». Недобро усмехнулся и ушёл вслед за щебечущей о подарках Лекси.

А Эр-Джей, тот самый житель комнаты, судя по виду готов был её задушить, обернуть в резиновый коврик и утопить.

— Теперь я ни шагу назад не сделаю, — заверила его Ынбëль, нервно скользя взглядом по открытой двери. Темнота за ней по-настоящему пугала. — Давай заключим перемирие на одну ночь, а утром нормально познакомимся и…

Эр-Джей схватил Ынбëль за локоть. Сам, кажется, растерялся, но не отпустил. Наоборот — крепче сжал.

— Я закричу.

И она действительно взвизгнула. Вырвалась из хватки и ошарашенно посмотрела на пятно, синевшее на коже. Ожог. Как от молнии. Стало до чëртиков обидно. Ынбëль не поняла, как Эр-Джей это сделал, отшатнулась и выпалила:

— Псих, — едва увернулась от выпада, — да что с тобой не так?

Первые десять секунд их знакомства даже забавляли, но теперь Ынбëль боялась настоящей опасности, но старыми рефлексами. Кожа начинала болеть, хотя Эр-Джей не успевал прикоснуться — в умении избегать контакта Ынбëль была мастерицей. И всё же её пугала сама мысль о синяке.

Одно пятно, переливающееся из фиолетового в синий. Один кровоподтёк. Всего один.

Ынбëль так ярко представила собственную боль, что схватилась за голову, взвыла, отступая, и резко рванула по коридору. Неприятный сосед по комнате бросил ей вдогонку что-то про плед и подушку, но она не услышала: унижение гнало её по темноте и прохладе. Ынбëль могла закрыть глаза — ничего бы не изменилось. Она увидела полоску света, льющуюся из-под двери чьей-то спальни, но проскочила мимо. Бредни и страшилки Перси крутились в голове. Он говорил, что здесь ходит огромная птица на двух когтистых лапах. Ынбëль не хотела видеть её даже мельком. Не хотела видеть и призрак русалки, и близнецов-киноцефалов, и остальных выдумок, которые в коридорной тьме могли разорвать ей горло. Ынбëль пыталась не верить, но всё равно бежала, как сумасшедшая.

Наконец она влетела в гостиную. Не позволила себе отдышаться и стала рассматривать плечи, руки и шею. Не было ни царапины. Ынбëль накрыла лицо ладонями и подумала: «Дура. Никто за тобой не гнался». Затем почувствовала, как по лодыжке что-то течёт, и среди крови разглядела след. Будто кто-то пытался схватить. Ынбëль неверяще уставилась на три короткие полоски, затем нырнула на диван, стянула со спинки плед и обмоталась им.

Её колотило.

Она не уснëт. Ей не позволят.

Если это магическая жизнь, о которой радостно напевала Лекси, то Ынбëль была в ужасе. Если всё взаправду, то её и впрямь могли загрызть. Если дар Ынбëль — воскрешать мёртвых, то она обязательно им воспользуется. Или не воспользуется, когда умирать будет Эр-Джей. Она злилась и боялась, молчком сидя в коконе пледа. Не решалась даже покоситься в сторону коридора. Пульс безумно бился.

Ынбëль не знала, сколько прошло времени — окна плотно укрыли шторами, и часы, где-то громко тикающие часы нельзя было увидеть. Глаза никак не могли привыкнуть к темноте.

— С новосельем, — грустно прошептала Ынбëль под нос.

Она не знала, как ведут своё существование ведьмы. Мама всегда следила за тем, что она читает, и была дотошна в своём фанатизме, поэтому из книжных пожитков у них были лишь священные книги, обучающие энциклопедии и детские сказки. Однажды Ынбëль утащила сборник рассказов из библиотеки и долго хранила его под матрасом, пока правда не вскрылась. Вслед за сборником в мусорное ведро улетели и энциклопедии, и сказки. С фильмами случилось такое же несчастье: телевизора у них не было. Мама брезгливо реагировала на всё, что выпускалось в прокат. Ынбëль смотрела фильмы в больнице. Пару раз натыкалась на салемских ведьм и документальные сериалы об инквизиции, но знаний это не прибавило, а кошмаров по ночам — ещё как.

И теперь она сидела не на больничной койке в окружении таких же притихших зрителей, а в странном доме. Но зрители были. Лежали в коридоре и наблюдали. Наверняка.

Ынбëль почесала рану на ноге. Зудело.

— Так не пойдёт, — буркнула она, сжимая в пальцах чужую пижаму.

Злость сменилась искренним раздражением. Её привели сюда, поселили в комнату, а она дрожала на диване в пустой гостиной. Настолько пустой, что Ынбëль даже не нашла тяжёлый горшок, который можно было бросить в голову Эр-Джея.

Она опешила и только сейчас поняла, что действительно блуждала по гостиной в поисках оружия. Никто на неё не бросался. Никто на неё не смотрел. Это придало ей уверенности, и Ынбëль, зацепившись за вазу и затолкав в неё пижаму, рывком кинулась обратно.

Перси сказал: «Второй этаж, предпоследняя дверь. Успей до темноты». Недобро усмехнулся и ушёл. Знал, точно знал, что Эр-Джей вспыхнет и не примет её. Толком не поведал о нраве и взрывном характере соседа. Сейчас Ынбëль понимала, что ответом была эта самая усмешка. Понимала и лопалась от гнева.

За что он с ней так?

Вооружëнная вазой, как щитом, Ынбëль не слишком гордо тряслась от страха, но уверенно настигала цель. Она побежала по тому же пути, и ей отчётливо показалось, что коридор поменялся.

Но дверь она нашла.

Распахнула и настойчиво рявкнула:

— Я не уйду.

Эр-Джей вяло свесился с кровати. Сразу же напрягся, приметив вазу и разодранную лодыжку, беззащитно крикнул:

— Не надо!

Его кровать была чуднóй конструкцией, стоящей в углу: чудовище из семи матрасов, деревянных подставок и покрывал, которое доставало практически до потолка. Из матрасных слоёв тянулись колокольчики, а изголовье, прикрученное к стене, изображало лисицу.

— Я с первого раза попадаю ниткой в иголку, — Ынбëль замахнулась и прицелилась в кудрявую мишень. — И шприцом в висок. Не бойся, не промахнусь — смерть будет быстрой.

Пускай Перси ей помощником не стал, но Верховный обещал, что обижать её не будут. А если будут — велел разбираться самой.

Этим Ынбёль и занималась, а тот, кто решит ей помешать, отхватит следующим горшком.

Эр-Джей шутку не оценил. Он неотрывно смотрел на вазу, не пытаясь её вырвать и разбить. Ынбëль приняла это за перемирие. Она медленно поставила оружие посередине комнаты и принялась ходить кругами, расталкивая кучки одежды и огибая пирамиду пластиковых тарелок. Пробиралась сквозь светильники на батарейках, лава-лампы, светящиеся звёзды, что свисали с верёвок и чуть-чуть золотили пол. Искала свой уголок.

Внезапно — не нашла.

— Где кровать?

— Перси сжёг. Все мы чувствовали, что она была проклятой. Мешала магическому фону дома…

— Одеяло мне, — приказала Ынбëль, не дослушивая. — Три одеяла. И четыре подушки.

— Где я их найду? — скривился Эр-Джей.

— А я где их найду? Ты здесь дольше живёшь, — возмутилась Ынбëль, которая уже не могла остановить себя от ядовитого бормотания. — Но если тебе вдруг проще отыскать кровать, то я буду только рада.

И пускай снаружи она была все также сурова, внутри она успокоилась. Эр-Джей сдался. Она победила! Она никогда прежде ни с кем не ругалась, а тут даже победила!

— Ты мне уже очень не нравишься, — фыркнул Эр-Джей, а Ынбёль, как ни странно, даже порадовалась. Парень покосился на шкаф и цокнул: — Там всё лежит. Сама бери, если подушки и наволочки ещё не сгнили. Я туда особо не заглядываю.

Он растëкся по изголовью кровати и кровожадно добавил:

— Внутри может кто-нибудь спать.

После гостиной Ынбёль так легко было не напугать.

— Твоя крыса? — буркнула Ынбëль, опасливо приоткрывая дверцу. — Ого. Пахнет травами.

— Что? — Эр-Джей аж подскочил от удивления. Рывком бросился к шкафу, отодвинув повеселевшую Ынбëль, и недовольство уставился на стопку чистых подушек, одеял и простыней на любой вкус. Сверху лежала пачка прищепок, заколок и лент. — Предатели. И куда они дели дикобраза?

— Дикобраза? — то ли с ужасом, то ли с восторгом переспросила Ынбëль. — Ты хотел, чтобы на меня выпрыгнул дикобраз?

— Чему улыбаешься? — сердито запылал Эр-Джей. — Я его еле затащил.

Внутренности шкафа были расцарапаны и словно немного кровили. Наверху сидели пауки, брюшки и лапы которых слегка поблëскивали. Они послушно разбежались, когда Ынбëль на них подула.

— Вот поэтому я и не держу ничего в шкафу, — брезгливо сказал Эр-Джей, вещи которого скомканными могилками валялись по всей комнате. — Джебедайя чуть с ума не сошёл, когда я притащил распылитель и решил потравить этих тварей.

Ынбëль слушала в пол уха, вытаскивая мягкие детали своего будущего логова. Запах разносился чудесный. Благородный, травяной. К ногам неожиданно вылетел конверт. Ынбëль увидела, как блеснули глаза Эр-Джея, но успела схватить его раньше и, победно хихикая и отбегая назад, развернула. Зачитала послание: «Выбила у Эша предсказание, потому что знаю натуру Эр-Джея, и украла у Джеба его любимые растения. Ты любишь шалаши, я знаю. И Эш знает. И Перси. И вообще весь дом, я каждому разболтала. Спокойной ночи!» Внутри конверта лежал лазурный леденец на палочке.

— Лекси постаралась, — сердито выдохнул Эр-Джей. — Всегда она так. Бесит.

— Выйди, — попросила Ынбëль, благодарно прижимая конверт к груди, — мне нужно переодеться.

— Мне теперь каждый раз нужно будет выходить? — огрызнулся он.

— Да.

— А если ты закроешься? — упорно допытывался Эр-Джей.

— Ты что-нибудь придумаешь.

— У нас не запираются.

— Учту.

— Ночью я тебя задушу, если ты так сделаешь.

— По рукам, — Ынбëль помахала ему и захлопнула дверь. Подумав, запираться всё же не стала, но решила встать поближе к двери. Вытащила пижаму из вазы и придирчиво её осмотрела: ни кнопок, ни лезвий, ни лягушек. — Славно.

Она быстро влезла в хлопковую ткань, отряхнулась, открыла дверь (хмурый Эр-Джей тёмной тучей забрался на свою кровать) и снова полезла в шкаф. Присела, стала перебирать всё, что хранилось внутри. Нашла раздавленный бумажный самолётик, три кольца, верёвки, зубчик от расчëски, ловец снов, большие наушники и плеер. Восхищëнно подняла последнюю находку высоко над головой и очарованно протянула:

— Он ничейный?

— Впервые его вижу. Ты чего, — озадаченно отозвался Эр-Джей, наблюдавший за Ынбëль, как за зверьком, — плеер никогда в руках не держала?

Ынбëль не ответила. С радостью надела большие наушники, как помутневшую корону, села на нижнюю полку шкафа, прижалась к стенке и стала нажимать на кнопки, переключая музыку. Эр-Джей видел в ней умалишённую. Особенно когда она, тихо всхлипнув, покраснела. Вот-вот заплачет.

— Ну и соседка мне досталась, — услышала Ынбëль сквозь наушники. — Эй! Ты! Шалаш лучше делать около окна. Карниз крепкий, к нему и привязывай всё. Чего пялишься? Слушай человека, у которого было детство. Только делай так, чтобы ничего не свалилось, а то твой шалаш пол проломит. И не мешай мне спать.

Ынбëль отсалютовала и, смаргивая слёзы, принялась за дело. Лекси перестаралась с подарками: в наволочках были другие, слегка мокрые наволочки, а из позабытых в пододеяльниках носков можно было сплести гирлянду. Ынбëль не меньше часа выбирала заколки, ленты и прищепки из горы украшений. Затем тщательно сравнивала верёвки и взвешивала цвета. Остановилась на оранжевом, красном и жёлтом. Одеяла пришлось подвязывать ещё и резинками, тайком вытащенными из спортивных штанов Эр-Джея. Ынбëль увлечённо копалась в шкатулке с талисманами, когда старенький плеер разрядился.

— Нет, — она огорчëнно вздохнула, барабаня по кнопкам, — живи. Живи, пожалуйста. Блин!

— Ты с кем? — сонливо хрипнул Эр-Джей. — И как тебя, кстати, зовут вообще?

— С плеером, — ещё один стук по кнопке. — Ван Ынбëль.

— Китаянка, что ли?

— Американка. Корейского происхождения, — к таким вопросам она привыкла в начальной школе, когда выглядела не так плохо и с ней ещё пытались общаться.

— Дай сюда, — парень вытянул длинную руку, которая практически доставала до пола. — Я Эр-Джей Кайл Гиббз младший.

— Сам выдумал? — Ынбëль передала ему плеер с мыслью, что прямо сейчас он кинет его прицельно ей в зубы.

— Не. Ведьмы, — Эр-Джей лениво прошёлся пальцами по корпусу и шмыгнул носом. — Знаешь, электричество здорово отшибает память. А меня к тому же убило. Помню только дом. И что в нём всегда пахло мятой, как от тебя. Лови.

Он бросил плеер обратно, отвернулся и замолчал. Ынбëль покрутила в руках наушники. Тихо предположила, ковыряя дыру в ковре:

— Видимо, творилось что-то плохое? В том доме.

— Нет, — глухо ответил Эр-Джей. — Меня там, кажется, любили.

Мальчик, которого любили, но он об этом ничего не помнил, и девочка, которую терпели и которая помнила всё. Сложно сказать, кому пришлось хуже, но Ынбёль стало жаль Эр-Джея.

— Приве-е-ет, — дверь с ноги распахнулась, и внутрь влетела абсолютно счастливая Лекси. — Ух ты, вы оба живы! Я так рада! Решила проведать вас на ночь.

Она закружила, залезая носом в каждый угол. С упоением отчитала Эр-Джея, скрывшегося в глубинах кровати, попрыгала, но достать до него не смогла, не растерялась и принялась за Ынбëль.

— Его нужно заставлять что-то делать, понимаешь? За-ста-влять. Можете даже подраться, в этом нет ничего страшного. Джебедайя, конечно, сейчас ужасненько злой из-за того, что я украла его растения и постирала их с подушками, но, думаю, он не оставит ваши переломы без внимания…

Как бы Ынбëль ни злилась на перебранку, побег из комнаты и ожог на запястье, она облегчённо вздохнула. Если бы Эр-Джей всерьёз попытался её убить, щебетавшая даже во сне Лекси мигом пришла бы на помощь. Возможно. Теперь не узнать.

— Красиво, — Лекси приземлилась у одеяльного шалаша. Порылась в кармане, разломала в пальцах флакон и выпустила с ладони блёстки. — Ну вот. Теперь шалаш похож на большой распахнутый глаз. А такие блёстки я в детстве сыпала на веки. Решила поделиться. Добрых снов, Бел!

И, клюнув Ынбëль в горячую щёку, она резво убежала восвояси.

— Я бы её не выдержал, — донеслось сверху. Ынбëль задрала подбородок и взглянула на Эр-Джея, который свесился с кровати лицом вниз. — С ней один день сразу за три проходит. Всегда говорит. Громко говорит. И вечно смеётся. Как можно быть такой?

Ынбëль стало до жути неприятно. Она потрепала лоскут шалаша, с которого посыпались блёстки, и забралась внутрь, чтобы не отвечать. Воззрилась к тканевому небу. Крепко зацепилась ногтями за одеяло, надеясь, что так никто коридорный её не утащит.

В детстве мама говорила ей, что время настало. Дьявол проснулся. Дьявол ходил, как рыкающий лев, и искал, кого проглотить. Ынбëль не знала, откуда мама выхватила эти слова, но если раньше они пугали их обеих, то сейчас казались весьма любопытными.

Свернувшаяся комком, укрытая стопками одеял, в больших наушниках, обклеенных стëршимися звёздами, Ынбëль мирно спала в своём шалаше.

И её утро началось не с молитвы.

И эта простецкая деталь снова заставляла поверить в волшебство.

И почти — расплакаться.

В первое утро теперь уже совершенно новой жизни Ынбёль сделала то, чего раньше делать никогда бы не стала. Для начала выгнала из комнаты Эр-Джея: тот снова был недоволен, но Ынбёль пригрозила рассказать Перси всё, что мелкий вчера наговорил о Лекси, и парнишку моментально сдуло в коридор.

— Стой, — окликнула его Ынбёль. — А почему у вас не запираются?

— У нас, — поправил Эр-Джей. Затем поманил её пальцем и, подведя к другой комнате, указал на кусок фанеры, прибитый к двери. — Это сделали сущности, — с каким-то зловещим удовольствием сказал он. Он говорил так обо всём, в чём понимал хотя бы чуточку больше, чем Ынбёль — очевидно, так выражалось его чувство превосходства. — Эш тоже ценил личное пространство.

Затем он открыл дверь. С внутренней стороны дыра имела неровные края — словно кто-то сначала пробил дверь, а затем обглодал получившееся отверстие, проедая себе путь внутрь.

— Поэтому можешь подпирать дверь стулом, но ненадолго. Услышишь, что кто-то стучится — сразу открывай.

Ынбёль не выдала страха и, махнув парню, вернулась в комнату. Закрыла дверь. Посмотрела на неё, решаясь, но к замку всё же не притронулась — подтащила стул и, наклонив за спинку, подперла.

В их комнате стояло зеркало. Вчера она его не заметила: то было завалено вещами Эр-Джея, но он, проснувшись, звонко чихнул, и произошёл обвал. Последствия разгребать Эр-Джей не торопился, но Ынбёль уже решила, что обязательно заставит его это сделать. Потом.

Она сняла свитер. Волоски на руках тут же поднялись, а кожа покрылась мурашками. Ынбёль поежилась и, дёрнув головой, сняла пижамные штаны.

Оставшись в носках, трусах и хлопковой майке, она прислушалась, не караулит ли кто-то за дверью. Вряд ли кого-то из мальчишек дома интересовали её телеса — судя по вчерашней реакции, они вообще едва заметили, что она девочка, но всё ещё был шанс, что кто-то решит её напугать или Перси захочет подшутить и, например, пульнуть в неё парой огненных стрел. «Для профилактики испуга», — так бы он это назвал. «Ты её убьешь однажды», — ответил бы ему Крис. «Пожалуйста, не обижайте Ынбёль», — добавила бы Лекси, но звучала бы совсем неубедительно.

Ынбёль подвинула зеркало и, чуть отойдя, покрутилась.

За ночь не прибавилось ни одного синяка. Ни одного. Вчерашний подарок Эр-Джея побледнел и, кажется, намеревался зажить уже к концу недели. В остальном её тело было абсолютно чистым, а кожа мягкой как… Как у Лекси.

От осознания захватило дух и душу. Она подошла к зеркалу ближе, разглядывая свое лицо.

Ынбёль всегда предпочитала закрывать глаза чёлкой: всё в собственном лице казалось ей либо слишком болезненным, либо безобразным. Синяки под глазами, что вылезали каждый раз после ночи, полной боли и кровоизлияний, придавали ей вид замученной живодёрами панды. Сероватая кожа, высыпания разной степени тяжести как результат нерегулярного и зачастую скудного питания. Маленький рот, не способный издать ни одного громкого звука, как бы плохо не было. Нос, пожалуй, был самой привлекательной частью этого натюрморта, но мама вечно говорила «не задирай нос», а Ынбёль и не пыталась. Просто такой вот он был тонкий, аккуратный, но с приподнятым (словно в насмешку строгому маминому богу) кончиком. Нос так раздражал маму и прихожан её церкви, что Ынбёль старалась пореже поднимать голову: ходила всегда ссутулившись и закутавшись в миллион слоев футболок, свитеров и шалей — она вечно мёрзла и всегда казалась себе слишком худой.

Отдельным поводом для стыда была грудь, маленькая и едва заметная. Ынбёль даже лифчик не носила, несмотря на то, что ей было уже семнадцать. Мама бы всё равно не позволила купить какой-нибудь красивый лифчик, но Ынбёль хотела хотя бы самый обычный. Ей было стыдно за то, что надеть его совсем не на что, и за то, что сделать это очень хочется — это ощущалось неправильным на всех уровнях сознания. Мама бы сочла это порочными мыслями. Девочки в школе, если бы вдруг заметили, наверняка бы засмеяли. А мальчики… Ох, о мальчиках Ынбёль думать и вовсе боялась. Куда ей?

Даже сейчас, будучи абсолютно здоровой, Ынбёль боялась думать о чём-то подобном. Всё ещё не Лекси, с сожалением подумала она. Всё ещё Ынбёль.

«Или не совсем», — дружелюбно шепнул кто-то внутри.

В дверь поскреблись. Ынбёль быстренько пнула по стулу, сбивая его и бросая в сторону. Торопливо разоделась в старые вещи, покрутилась по комнате и нацепила безделушки,радостно принесённые Лекси прошлой ночью. Наверняка это мизерная часть её коллекции. Бусы из разрисованных иконок не смутили, а заколка-яблоко показалась необычайно милой.

Ынбёль кое-как отодвинула шторы, чтобы разглядеть украшения. Хмыкнула: мама тоже принесла яблоко в день её смерти, а потом всё изменилось. Фруктовая предвестница.

— Ты на завтрак идёшь?! — зашумел Эр-Джей. — Только сегодня провожу, потом сама ходить будешь!

Господи, привычно подумала Ынбёль, спасибо тебе за…

Но молиться больше было не нужно. Ынбёль и не стала.

* * *

Каждое её утро теперь напоминало неистовое сумасбродство. Эр-Джей, что сваливался со своей кроватной вышки. Лекси, с милым ошейником и страшным грохотом бегающая за Вёльвой. Чих Эша, который обязательно оказывался пророческим. Крис и Джебедайя, топающие по крыше в попытке её залатать, не сломав шеи. Перси, пару раз поджигающий огнетушитель.

Но неизменной оставалась одна деталь.

Вернее — её отсутствие. Молитвы. Время, что она прежде тратила на неё, она теперь тратила на изучение дома и быта его обитателей.

Одним вечером вместо молитвы она обошла дом кругом и выяснила, что снаружи это самое обыкновенное, хоть и довольно старое здание. Прежний её дом тоже был старым, но выглядел гораздо хуже: этот хотя бы красили раз в десяток лет, судя по трещинам на краске.

В другое утро, не найдя Эр-Джея, она осмелилась пройтись по дому в одиночку и сделала новый вывод: внутри дом не существовал вообще. У них были комнаты: Эш с Джебом жили в той, что напротив лестницы. За стенкой была их с Эр-Джеем комната, затем ванная. Дверь меж двух стен вела в комнату Верховного, а напротив ванной была комната Лекси и Перси. Однако во всё это она не верила, потому как частенько, поднимаясь по лестнице, не видела двери в комнату Эша и Джеба: её можно было найти только по плющу. Комнату Лекси и Перси стоило искать по запаху розовой воды. У двери Верховного было заметно прохладнее, чем в других частях дома. Свою комнату проще всего было найти, зажмурившись: так Ынбёль обязательно находила нужную дверную ручку.

Потом она попыталась изучить первый этаж, но не преуспела. Первый этаж принадлежал сущностям. На втором они лишь гостили, и от ведьм ожидали тех же приличий. Относительно спокойно можно было дойти только до кухни: надо было быстро спуститься с лестницы и также быстро прошмыгнуть по коридору. Тогда жители первого этажа щекотали икры и дули в уши, но не трогали. Но стоило задержаться… Что ж, царапина от первой встречи зажила за ночь, но воспоминания оставила неизгладимые. Ынбёль решила пока не ходить в самый низ в одиночестве.

Так что о первом этаже она знала вот что: там была гостиная, в которую можно было попасть из любого коридора. Была кладовка, но эта комната потерялась первой.

— Будто растворилась, — пожал плечами Джебедайя. — А я хотел хранить в ней горшки.

Горшки хранились на кухне — как и вообще всё, что не влезло в обиталища ведьм. Ещё на первом этаже была ванная, но совсем маленькая. Душевая кабина давно поросла мхом, и Джеб запретил его убирать, поэтому пользоваться можно было только туалетом и раковиной. Лекси посоветовала этого не делать, загадочно сморщив нос: «Мальчишки».

Со внутренней стороны дома располагалась лавка. Её было не видно с улицы, зато со двора пройти мимо было невозможно: к ней даже тропинка была выложена камешками, а калитка была куда симпатичнее той, что вела к главному входу. В лавке было тихо и сухо. Сущности туда не заходили.

О происхождении сущностей никто толком не знал, они то ли переехали сюда вместе с Джебом и Крисом, когда те заселились, то ли появились, когда те стали здесь колдовать. В любом случае их существование и присутствие было как-то связано с ведьмами и тем, что здесь дружно называли «магическим фоном дома».

С каждым осенним утром просыпаться было всё темнее и темнее. Поднявшись сегодня, Ынбёль поняла, что в комнате одна: снаружи шалаша не было слышно ни звука, хотя обычно Эр-Джей сопел, если спал, и бухтел, если что-то искал. Ынбёль села, поёжилась и быстро натянула свитер, который никогда не убирала далеко.

Выбравшись из шалаша, принялась за поиски света. Свечки были хаотично разбросаны по тумбе, больше напоминавшей алтарь. Ынбёль порылась в мусоре Эр-Джея и с трудом отыскала шкатулку с одной погнутой спичкой. Нехорошо. Специально, что ли. Ынбёль хоть и старалась избегать веру в страшилки, с удовольствием рассказанные Перси, но выходить в коридоры без огня не хотела.

Она разожгла спичку. В момент, когда коробок звучно скрипнул, за одеяльным шалашом раздался потусторонний звук. Будто… ягнёнок? Ынбёль судорожно вздохнула, прислушиваясь к стуку копытцев. Опалила фитиль, отцепила от себя самую тяжёлую безделушку, швырнула её внутрь шалаша и выбежала в коридор.

Лучше не стало. Жуткие фразы Перси о наблюдателях рухнули на голову. Ынбёль крепко обхватила свечку. Выставила руки вперёд, зажмурилась и вслепую кинулась в сторону кухни. Запах садовых трав был проводником. В какой-то момент к нему примешалась тёплая кошачья шёрстка. Коридоры охотно превращались в катакомбы, стоило запнуться о вздутие ковра или задеть ребро стены.

Когда Ынбёль, запыхавшаяся и отбитая стенками, забежала на кухню, то словила только один сочувствующий взгляд — это глаза Лекси, конечно. Остальные не были удивлены.

Ведьмы сидели как попало и занимались небрежным оттачиванием своих даров: Чанбин ел ядовитые ягоды, изучая свойства, Эр-Джей соскребал с ладони электрическую гарь, Перси грел чашку кофе, Эш тасовал карты со старшими арканами. Ещё один атрибут для прорицаний.

— От кого убегала? — поинтересовался Крис. Он, казалось, не делал ничего особенного, но спросить об этом — значит самолично наложить на себя руки.

— Не знаю.

— Воскресила кого-то, умершего в коридоре?

Уверенность в голосе Криса немного сбила с толку.

— Не… знаю, — повторила Ынбёль. — Вроде не так всё страшно было.

— А бежала как кабан, — расплылся в улыбке Эр-Джей. — Мы аж отсюда слышали, как ты бьёшься обо всё, чего не видишь.

— Мог бы подождать меня. Я ещё не привыкла к… темноте.

Эр-Джей подвис с ложкой у сердца так оскорблённо, что молоко с хлопьями полетело обратно в тарелку. Чувственно возмутился:

— Ещё чего! Я каждый раз тебя жду. Надоело.

Эр-Джей был младшим обитателем дома и тем, кто воскрес до Ынбёль. Он остальным не особо нравился. Как и сказал Крис, парнем он был своеобразным. Эр-Джею повезло и не повезло умереть подростком. Чуть понаблюдав за ним, Ынбёль поняла, что он всё же совсем не такой, как снимают в кино и описывают в книгах. Пубертат только-только преобразил его тело, сделав из робкого мальчишки робкого же долговязого паренька. Он никак не мог привыкнуть к длинным рукам и ногам, но был рад, что больше не имеет дел с прыщами — по его воспоминаниям, они были ужасными. Он часто начинал притопывать ногой, злился без дела. Энергия вспыхивала в нём всегда неожиданно, иногда настолько, что Джеб хватался за сердце. Он был выше Криса, чем очень гордился, но ниже Перси и Джеба, что ужасно его удручало. Он был силён и быстр, болтлив и непоседлив. Его голос был уже по-мужски груб, но иногда неожиданно уходил в мальчишеский шелест. Его темперамент был таким же непостоянным: он то скромничал, то злился, то называл ведьм семьёй, то пыхтел на всех и каждого, защищая личное пространство и время. Словом, это скорее ведьмам не повезло, что Эр-Джей умер подростком.

— Ты сам носился по коридорам с такими громкими воплями, будто тебя током били, — едко вспомнил Перси — исключительно во имя злорадства, а не ради Ынбёль.

— Так я с радостью, — заверил Эр-Джей, украдкой глядя на Криса. — Ещё бы на велосипеде покататься немножко.

— Ещё чего, — отбил Перси за лидера и уселся на пол, потому что стульев не хватало. — Раздавишь кого-нибудь — а ты обязательно это сделаешь — и нам потом труп искать.

Ынбёль заметила царапины вдоль свечки. Аккуратно поставила её на край стола — единственное свободное место. Вся поверхность была полностью завалена склянками, стручками, живыми и измельчёнными цветами, посудой, кинжалами для ритуалов, хвостами ящериц, надкусанной едой, зелёной пряжей и светильниками без лампочек. Ынбёль снова столкнулась взглядом с Лекси. Соорудила мясной завтрак и села около холодильника.

Прислушалась: ягнят тут не было.

— Стой, — вдруг крикнула Лекси.

— Э-э…

— То есть сиди, сиди. Съешь сначала это, — она слетела со стула, приветливо улыбнулась и протянула Ынбёль пирожное.

Немного смущало то, что пирожное она держала на ладони, но Ван не нашла причин отказать. Обижать Лекси ей хотелось в последнюю очередь.

Она забрала сладость и осторожно откусила кусочек.

— Ауч! — воскликнула он, выплюнув недожёванное. С лица Лекси тут же схлынули краски, а губы искривились недовольной полудугой.

Ынбёль с удивлением наблюдала, как иллюзия стекает с её руки на пол.

— Это что такое? — спросила она, переведя взгляд с комка грязи на Лекси.

Лекси однозначно не была человеком. Прямая спина, быстрые ноги, суетливые, вечно занятые руки. Она не ходила — порхала и носила тяжёлые сапоги и ботинки на большой платформе, чтобы случайно не улететь. Она плела тонкими, изящными, как веточки вербы, руками магию, пропуская её паутинкой между ладоней, растирала, а потом сдувала с кончиков пальцев волшебную пыльцу, одаривая всех окружающих солнечной улыбкой.

Ынбёль никак не могла привыкнуть к ней, её красоте и тяжелому, тёмному чувству, выкручивающему ей живот каждый раз, когда Лекси смеялась. Зависть. Ынбёль так ей завидовала!

Лекси могла выпорхнуть из объятий своего парня, звеня медальонами и браслетами, повиснуть на плече сурового Джеба, потрепать Эр-Джея по веснушчатой щеке — и ей бы ничего не было. Она была маленькой, прекрасной феей, что не давала ковену погрузиться во мрак тайных сущностей дома. Всюду, куда бы она ни приходила, становилось звонко и светло. Парни закатывали глаза, цокали, но стряхивали голодную до прикосновений фею нежно, почти что заботливо.

Она часто крутила себе самые невероятные причёски: собирала хвостики по всей голове, оплетала уши косами, навешивала на себя миллион резиночек и заколок, а также всего, что было ярким и могло держаться на волосах. Её лицо всегда было открытым. Её нос, тонкий, с приподнятым, как у Ынбёль, кончиком, всегда был горделиво задран. Она морщилась, прикрывала рот рукой, когда смеялась, и откидывала назад волосы, оголяя хрупкую шею.

А Ынбёль смотрела и завидовала. Даже сейчас, после воскрешения, когда её тело больше не кровоточило, когда отпала потребность в очках, не было больше прыщей и, главное, докучливой жестокой матери — она всё ещё не походила на Лекси ни в чём.

Она её боготворила. Она её ненавидела. Она плакала, думая о том, что Лекси первой назвала её подругой. Хотя дружба Лекси носила странный привкус. Грязи, например.

— Эх, — просто вздохнула Лекси, смотря на расползающийся по пальцам клубок.

— Что это? — повторила Ынбёль, отплёвываясь.

— Мои корешки! — взвизгнул Джебедайя и, выхватив у Ынбёль комок, принялся баюкать его в ладонях, бормоча какой-то заговор. — Скажи, что ты ни один не проглотила. Клянусь, если проглотила — я выращу их прямо у тебя в брюхе!

— Что ты на неё накинулся? — вздохнул Эш. Защита от него была двоякая: приятная, но настораживающая. Кажется, таким же образом работали здешние амулеты. — Это ведь Лекси развлекается.

— Я не развлекаюсь, — тут же надулась она. — Я тренирую вкусовые иллюзии.

— Не очень получается, — буркнула Ынбёль.

— Знаю, — вздохнула она, — но я прочитала, что мы однажды накормили грязью пятнадцать человек! Наверняка это я наколдовала.

— Прочитала — где? — уточнила Ынбёль, пальцем соскребая с языка остатки грязи.

— В дневниках, — Лекси произнесла это так, как вещают о самых очевидных вещах, — прошлые поколения вели их довольно подробно. Некоторые записи даже оставлены кровью, они самые красивые. Мало чего сохранилось, но советую изучить. Что-то занимательное найдёшь даже о своём духе.

— Я как-то раз содержал весь ковен десять лет, — чванливо заявил Эш, — предсказания пользовались большим спросом в то время.

— А потом я сжёг деревню, — сообщил Перси так же холодно, как он говорил решительно обо всём. Удивительное сочетание льда и пламени.

Перси на имя своё откликался через раз, что могло значить лишь две вещи. Первая — это имя он использовал совсем недавно и не вполне к нему привык. Ну серьезно, кто вообще сейчас назовёт ребёнка Перси? Вторая — Перси было глубоко плевать, кто к нему обращается и по какому поводу, если это делала не Лекси.

Казалось, магия для него была лишь ценой, которую он платил, чтобы быть поближе к Лекси. Хотя это уже не вязалось с тем трудолюбием, которое он вкладывал в занятия магией: Ынбёль пока мало чего понимала, но видела, что Перси свой дар понимает как никто в их ковене.

Натура у него была столь же безжалостная и горячая, как и его огонь, но каким-то невероятным образом он ухитрялся прятать её под панцирем язвительного равнодушия к ковену, магии и всему бытию в целом.

— Зачем?

— А? — Лекси моргнула.

— Зачем сожгли деревню, — уже не так уверенно уточнила Ынбёль.

Лекси забавно надулась: думала, что обращались к ней. Ткнула молчащего Перси в плечо и очень выразительно блеснула глазами. Перси пришлось ответить:

— Не знаю. Наверное, мы поругались. Я же не помню прошлые жизни. Могу только судить по записям.

— Никто не помнит, — поделился Эш, — но мы знаем, что прошлое поколение было девчонками. Вообще все, представляешь?

Крис, методично кромсающий липкий рис, неожиданно добавил:

— Я раньше слышал Эйприл и Сибиллу из прошлого ковена. Охренеть какие жёсткие. Не признались, как погибли, а потом исчезли.

Ынбёль перестала жевать мясной завтрак. Откровения на деревянно-растительной кухне обладали особой магией.

Крис во всей их разномастной пятнистой своре был самым непримечательным. Тёмно-каштановые волосы, карие глаза. Он был широкоплеч, но не очень-то высок: в ковене ниже него были только Эш и девочки. Он одевался исключительно в тёмное, незаметно выскальзывая из чёрных углов дома с колким замечанием или уничижительным комментарием. Взглядом он всегда был где-то ещё. На пустом стуле, за спиной у Ынбёль, под потолком или даже за окном. Что он там высматривал, Ынбёль толком не знала, но по взгляду понимала — что-то очень нехорошее. И оно ждало Криса, манило, если не умоляло прийти. Когда Крис засматривался особенно сильно, нестерпимо хотелось взять его за руку, погладить по голове и сказать, что там никого нет. Но Ынбёль знала, что не права. То, что она никого не видит, значило лишь то, что она не видит кого-то.

— Мне иногда снится, как я хожу на каблуках, — подтвердил Эр-Джей, — а когда просыпаюсь, всегда икры болят и первая мысль, что сегодня я каблуки не надену. А потом даже вспомнить не могу, почему так подумал.

— С чего ты взял, что это прошлая жизнь? — с каменным лицом спросил Джебедайя, хоронивший разжёванный корешок в горшке с бегонией. Только по улыбке Криса становилось ясно, что прозвучала шутка. Чуть-чуть старческая, но Крис и Джеб были самыми старшими. — Может, это твоё подсознание?

Ынбёль приложила голову к тумбочке с растениями. Голову щекотали длинные листья, которые растягивались с такой скоростью, что к вечеру Джебедайя вооружался ножницами. А ночью на охоту выходил Эр-Джей. Тайно. Ынбёль несколько раз заставала его пустую постель, а затем видела, как он корчился на подушке и втирал в раны сок из сломанных стеблей. Пытался в одиночку избавиться от ожогов.

Прошла неделя с тех пор, как Ынбёль съехала в логово ведьм. Называть это место своим домом она пока не привыкла, чем очень обижала Лекси.

От матери она забрала только самое важное: пару любимых свитеров, запасные кеды и зимнюю куртку. Хотела ещё стянуть с постели постельное бельё с ракетами, но в последний момент передумала. Её мама подарила, когда Ынбёль было лет двенадцать. Мама вообще не слишком верила в космос и ракеты, но Ынбёль так долго её упрашивала, что она согласилась.

От этого воспоминания неприятно защипало нос, и Ынбёль поняла, что лучше его оставить.

Зелье мама выпила спокойно. Даже приняла конфету, отцепленную от бус, которые вручила Лекси в первую встречу. Перепутала, наверное, с церковным вином и хлебом. Ынбёль переживала, что там всё-таки отрава, но Крис не соврал — мама была полностью в порядке. Только глаза как-то похолодели, а ко дну кружки и вовсе остекленели. Она видела Ынбёль, но в тоже время смотрела сквозь неё. Словно бы они просто пересеклись взглядами в очереди в магазине, а не провели вместе всю жизнь Ынбёль.

Первую жизнь. Лекси настаивала, чтобы Ынбёль называла её так.

— Ынбёль, передай вафельницу.

— Здесь есть вафельница?

— Здесь будет всё, что захочешь, — Лекси аж светилась, кусая кислую ленту. — Поверь. Нет, не так — верь в это, и оно появится.

— Врёшь.

— Ладно, вру, но зато как убедительно. Она у холодильника, ты должна была заметить.

За всё это время не получилось обжиться только на кухне. Здесь необходимо было время и грамотное разбрасывание своей сущности. Ведьмы оценили скромные пожитки нового жильца, но Ынбёль быстро доказала, что отлично впишется в атмосферу хаоса их дома. Соорудив одеяльный шалаш, который запал в душу Лекси и некоторых призрачных существ, оставляющих на подушке засохшие леденцы и следы, она решила не останавливаться. В следующую ночь обклеила всю свою часть комнаты плакатами, рекламными брошюрами, корешками билетов и прочей цветастой макулатурой. Что-то она рвала, что-то дополнительно раскрашивала. Утром раздобыла баллончик серебристой краски и начертила вокруг своего логова белый круг. Она бы и соль насыпала, но её бы наверняка сдуло сквозняком — в их комнате окно тоже не закрывалось.

Изначально она хотела нарисовать пентаграмму — в знак новой жизни, свободной от сомнительных молитв и неоправданной веры. Но Эш сходу вспомнил пять ритуалов, где требовалась пентаграмма, и велел не портить тот самый «магический фон дома», о котором она столько слышала. Ынбёль, как обычно, ничего не поняла, но возмущаться не стала.

В отличие от Эр-Джея, которому всю неделю воняло краской, несмотря на открытые окна и жуткий сквозняк. Совесть даже позволила приподнять вечно опущенные тяжеленные шторы.

А ещё, как заметила Ынбёль, Эр-Джей не мог читать: он разглядывал баллончики и пакетики из — под украшений, но его взгляд никогда не задерживался на надписях. Должно быть, корешки с плакатами его тоже раздражали обилием мелких букв и сложными для восприятия шрифтами. Эш сказал, что Эр-Джей признался в этом не сразу, а когда всё-таки признался, то никто не понял, в чём дело. Думали, может, его забыли отдать в школу, но нет — в школу Эр-Джей ходил и даже как-то сносно учился.

А как стал ведьмой и переехал в их город — разучился.

— Дислексия, — пояснил Эш. — Это наверняка у него от духа. Знать бы, зачем и для чего.

— Для чего вестимо, — ответил Джеб. — Сила у него дурная, и сам он та ещё дурнина. Нам такого не надо.

Ынбёль после этих слов стало за Эр-Джея обидно. Тогда она ещё не знала, что электрическая магия — единственная, что способна уничтожить ведьму. Сжигай, топи, руби — всё можно починить и собрать заново. А электрическая магия не сжигала, а уничтожала каждую клеточку, каждую связь, уничтожала на своём пути всё, превращая живое не в мёртвое — в несуществующее. Ударь её током в тот день чуть сильнее, она бы легко могла остаться без руки, и ни одна припарка Джеба её не спасла бы. Но тогда Ынбёль этого не знала, а потому предложила мелкому помочь с учёбой…

За что и огребла. Эр-Джей своего недуга очень стеснялся, на любые предложения помощи отвечал грубо. Иногда, как в случае с Ынбёль, даже толкался.

Занимался с ним только Крис — того толкать было слишком страшно.

Ынбёль всё ещё помнила, какое тяжёлое было знакомство с новым соседом: очаровательная лисья улыбка и медовый смех запомнились меньше, чем угроза о расправе и электрический удар. Пришлось вспомнить, каким липким и неприятным бывает мёд.

«Не восхищайся сильно Лекси — заговорщицки произнёс однажды Эр-Джей. — На самом деле у неё всё лицо в гнойных фурункулах. Я как-то видел это, когда она выходила из ванной. Она всё время накладывает на себя иллюзии, чтобы это скрыть, но она очень страшная. Даже Перси не видел её настоящую».

«Не знала», — сухо ответила Ынбёль. Она прежде не сплетничала, поэтому не совсем понимала, как ей поступить.

«Ну а разве может быть кто-то настолько красивым? Похоже на обман».

С точки зрения Ынбёль похоже было на банальную зависть. Даже она не думала о Лекси плохо.

«А её имя? — не успокаивался Эр-Джей. — Александра Пенелопа Маунтбеттен. Кого вообще так называют? Она приписывает себе родство с королевской семьёй, хотя на самом деле всегда болела и умерла в местной больнице».

Все дальнейшие наблюдения за Эр-Джеем окончательно убедили её — ведьму электричества проще терпеть, чем любить. Как громкий миксер, например. От Эша Ынбёль узнала, что его даже в лавку не пускают — боятся пожара, наводнения или повторения трагедии 11 сентября.

Эр-Джей не был плохим, но напропалую паясничал и распускал слухи. Он везде находил поводы для сплетен, во всём сомневался и обо всех за спиной говорил гадости. Ынбёль даже не сомневалась, что какую-то мерзость сказали и о ней, но пока не знала, какую именно, а предполагать боялась.

Зато Эр-Джей управлял электричеством. Никто в их доме не знал физику достаточно хорошо, чтобы предсказать, до каких масштабов может быть развита его сила, но с зарядкой в телефонах ни у кого проблем не было.

«Я правда долго тренировался, чтобы заряжать, а не взрывать, но это уже в прошлом, — гордо просопел Эр-Джей, зарядив впервые старенький мобильный Ынбёль. — Так и быть, обращайся ко мне со своим плеером. Вряд ли у такого старья осталась зарядка».

Если верить периодическому бубнежу Криса, то на этом его таланты и заканчивались. Своей силы он закономерно боялся и вообще с трудом понимал, как можно её использовать, кроме как на бытовой технике. Заклинания он тоже учил медленно и неохотно, потому что на слух воспринимал их с трудом — в общем, не ведьма, а сплошное разочарование.

Ынбёль даже переживала за него, пока Крис читал ему нотации, но быстро поняла, что Эр-Джею они были до фени. Вероятно, всё дело в слишком юном возрасте.

Сейчас Эр-Джей ел самобытную версию завтрака, состоящего из хлопьев, горбуши, горелой ежевики, чипсов и молока.

Эш брезгливо смотрел в его тарелку, подмечая:

— Как человек, побывавший на том свете, ты должен знать, что умирать неприятно.

— Чего?

— Такое сочетание тебя убьёт.

Эр-Джей подавился.

Никогда нельзя было сказать точно, что делал Эш: прорицал или запугивал. Он что угодно творил с умным видом. Несмотря на откровенно беспризорный и хулиганский вид, Эш, как оказалось, был самым образованным парнем в ковене. Школу он не посещал, сдав все экзамены досрочно в начале года. Он много читал. Днём его было трудно отыскать: он всегда находил себе безопасный уголок и читал-читал-читал, пока волшебные искры не сыпались из глаз. Джебедайя сетовал, что своим взглядом он разгоняет всех клиентов лавки, но почему-то именно его оставлял там чаще других.

Шапочку, что была на нём в день их первой с Ынбёль встречи, ему связала Лекси — чтобы придать его грозному виду долю умалишённости и безобидности. Странный продавец клиентов привлекал, а не отпугивал.

Он часто злился, но никогда не был по-настоящему зол. Он мог обидеть, но никого не ранил. Он умел смешить и смеяться с остальными. И ещё никогда, по-настоящему никогда не снимал шапочку Лекси, пока работал в магазине. Заметив всё это, Ынбёль вспомнила древнюю как мир мудрость — не суди книгу по обложке.

Хотя никто не мог ей гарантировать, что между страниц этой книги не притаилось лезвие.

— А ты не запиваешь, — цокнул Эш, посмотрев на мигом побледневшую Ынбёль. — Боже, вам обоим остались считанные дни. Аппетит пропадает. Передайте сахар.

— Лекси весь съела, — тут же безжалостно сдал Эр-Джей.

— Дивный завтрак.

Ещё Эш бывал довольно высокомерным и ужасно занудным. Разговорить его было сложно, хотя Ынбёль кишками чувствовала, что вопросами о магии донимать нужно именно его — только над ним не было этого ореола загадочности. Но Эш раздражённо отправлял читать книги или советовал обратиться к кому-нибудь ещё.

К кому — Ынбёль не знала.

— Запасы сахара остались в кладовке, — вспомнил Джебедайя, увлечённо копающийся в ядовитых снадобьях.

— Не остались, — невинно улыбнулся Перси, — мышки погрызли.

Лекси виновато просияла.

Джебедайя, который был вторым по старшинству в доме (и владельцем дома, к слову), махнул рукой. Он вечно торчал в саду или в подвале. И там и там у него были грядки, на которые посторонним даже смотреть запрещалось. А посторонними были все, кто не владел магией растений в той же мере, что сам Джебедайя. Растения были его стихией, и он отдавался ей на все сто. Он был главным экспертом в зельях — инстинктивно чувствовал пропорции, температуры и необходимую выдержку. Смерть

в зельях — единственная, которую он допускал для своих трав, а потому просто не мог позволить кому-то испортить рецепт.

Плохие зелья он выливал в собачьи миски — такие напитки обладали нестабильным эффектом.

— Тут есть псы? — удивилась Ынбёль, впервые увидевшая кормушки с рисунками костей.

— Они умерли, — безжизненно отозвался Джебедайя и отодвинул миски в заросли папоротника. Колокольчики в его косах тихонько позвякивали. — Давненько. Настолько давненько, что успели вырасти цветами, одно лето порадоваться солнцу, сгнить и навсегда развеяться. Возможно, ты ими дышишь. Чувствуешь, как преданность и шерсть забивают нос?

— Вот это да, — удивлённо восхитилась Ынбёль.

Джеб только хмыкнул. Прозаик-травник пугал и очаровывал. Он не был настолько суровым, каким показался сначала. Вернее, именно таким он и был, но почти всегда по какой-либо причине. Главным спусковым крючком обычно был Перси — тот обожал звать его цветочком и отпускать всякие шуточки по поводу цветочных фей и волшебной пыльцы. Национальность Джеба тоже была объектом насмешек: коренные американцы в их краях встречались почти также редко, как азиаты, если не реже. Наверное, Джеб нравился Ынбёль ещё и поэтому — Перси считал, что они оба для ковена слишком примечательны. Лекси, как-то заметив смятение подруги по поводу сомнительных высказываний парня, пояснила: «Ты не думай, он не расист». Из уст от природы светловолосой голубоглазой девочки, единственной, про кого Перси не шутил вообще, звучало не очень правдоподобно, поэтому Лекси добавила: «Он всех недолюбливает. Вас просто задеть легче».

Это «вас» отняло у Лекси одно очко доверия, но всё же она нравилась Ынбёль больше мальчишек.

Но если Ынбёль пока не понимала, что делать с шуточками Перси, Джеб явно успел выработать стратегию. Буквально вчера Ынбёль заметила лиану, которая ползла непосредственно к Перси, пока тот читал очередной оскорбительный монолог на тему почкования и резерваций.

Кончилось всё тем, что лиана дёрнула Перси за ногу, причём так ловко, что он сначала впечатался носом в стол, а затем, упав на пол, ещё и опрокинул на себя стул. Тут смеялся уже Джеб. Пока Перси не пришёл в себя и не спалил его лиану, а заодно с ней фикус и кустовые розы.

Драку разнимал Крис. Пока Лекси целовала Перси в разбитый нос, Крис оттаскивал в заросший угол Джеба. Его все очень уважали, но в пылу сражения ему всё равно приходилось применять грубую силу.

Ынбёль показалось, что кофе, смешанный со слезами, кровью и угольками — это тоже её новая реальность, к которой надо привыкнуть.

Сегодня было на удивление спокойно, но что-то в этом спокойствии предостерегающе звенело.

— Завтра полнолуние, — умудрился с таинственностью сказать Крис.

— Спать будем плохо? — спросила Ынбёль.

— Напротив. Самая лучшая ночь.

Тайны накрывали загадки и щекотали нервы.

Все ведьмы были строптивыми и своенравными. Даже Лекси, которая на общем фоне казалась просто ангелом божьим, сошедшим со страниц маминых любимых книжек, часто отпускала едкие комментарии и вставала в позу. Да что там — в то утро, когда Джеб с Перси подрались, Джебедайя не смог найти дверь в их с Эшем комнату. И точно не потому, что она вышла погулять.

Ах, Лекси. Лекси была мила, дружелюбна и абсолютно очаровательна. Живи она лет на пятьсот пораньше, её бы наверняка сожгли на костре — уж слишком идеальной казалась. Даже её полное имя было каким-то совершенно неземным.

— Меня и сожгли, — хихикнула Лекси, когда Ынбёль об этом сказала. — Нас всех сжигали пару раз. Дикие времена.

Перси сыто улыбнулся, брызнув искрами.

Учитель из Лекси был слабый, мягко говоря. Она сама показывала достаточную усидчивость и питала к магии огромную любовь и бешеный интерес, но объяснять не умела совершенно. Ровно как и Перси, но Перси объяснять ещё и не хотел.

Ынбёль поражало то, насколько по-разному все общаются. Казалось бы, когда живёшь вместе столько времени, должны проявляться общие черты, но все крутились в каких-то собственных отдельных мирах. Ну, кроме Перси с Лекси — у тех был один мир на двоих, и они даже не пытались этого скрывать.

Ынбёль это немного расстраивало. Она думала, что они быстро подружатся, будут варить снадобья в котлах, обсуждать проклятия, крошить старинные талисманы, добираясь до их сути, и получать великую мудрость от Верховного.

Но связываться с Крисом было тем более себе дороже. У Криса всегда был план и стратегия, неважно, нужно было навести порядок на кухне или подготовиться к какому-нибудь магическому ритуалу. Он был превосходным и пугающим лидером. Дружелюбие в нём, если когда и было, то осталось висеть на той веревке, с которой его срезали. Он не церемонился, не щадил и не жалел, но и палку не перегибал.

Он сказал Ынбёль, что не посмотрит на то, что она девочка, и гонял её как и всех, но иногда казалось, что всё-таки чуточку больше.

Ладно, на самом деле Ынбёль думала, что он её ненавидит. Было в его словах всегда что-то, намекающее на её никчемность и бесполезность, хотя по ощущениям самой Ынбёль, пользы от неё было точно не меньше, чем от Эр-Джея. Ынбёль буквально кожей ощущала его ненависть, хоть никак и не могла понять, с чем она связана. Верховный держался рядом с ней спокойно и уверенно, но Ынбёль всегда казалось, что уверенность эта держится на двух ресничках. Один вопрос — одна ресничка выпадет. Второй вопрос — Ынбёль умрёт. Ей хотелось пожить подольше, а потому при Крисе она просто старалась почаще понятливо кивать. Даже если совсем не понимала.

— Ты выглядишь испуганной, когда смотришь на Верховного, — Лекси наклонилась к виску Ынбёль, чтобы сказать это. Венозная кровь тут же нагрелась: ревность Перси когда-нибудь истребит человечество. — Не показывай этого.

Абстрактность её слов порой напрягала.

Хорошего во всём этом было только то, что Ынбёль реально начала читать, потому как учиться иначе было невозможно. Чтобы добраться до записей прошлых ковенов, нужно было спустить лестницу, забраться на чердак и не увязнуть в вещах Лекси. Книги забивали всё помещение и не давали ответов на вопросы о природе магии или о личностях первых ведьм, зато в них можно было найти заклинание или зелье на любую жизненную ситуацию. Болезни, порчи, сглазы — всё и от, и для, причём написано последовательно. Сглаз на облысение был обведён цветным маркером, и Ынбёль целую секунду сомневалась, стоит ли предупредить длинноволосого Перси о надвигающейся мести. Но потом подумала, что ей тоже есть, за что мстить, а волосы — не такая уж и большая потеря.

Перси и правда напрягал куда сильнее Эр-Джея с его сплетнями и даже Джеба с колючими лианами. Он не был агрессивным, но в нём плескалось столько желчи, что в ней можно было смело топиться — результат был бы гарантирован. Он общался со всеми, кроме Лекси, подчёркнуто пренебрежительно. Отпускал едкие шутки, источал миазмы. Не гнушался вспоминать о прошлой жизни всех присутствующих. Его взгляд всегда проходил сквозь собеседника, будто он говорил со стеной, только если он не язвил и не пытался кого-нибудь задеть. Тонкие губы были всегда либо упрямо поджаты, либо искривлены надменной усмешкой.

Перси был красивым, но неприятным. Такую красоту хочется уничтожить не за её существование, а потому что обладатель просто её не достоин.

Ынбёль часто ловила себя на мыслях о том, как Лекси вообще терпит рядом с собой кого-то подобного, но стоило взглянуть на Лекси, как становилось явным — ничего она не терпит. Всё, что есть в Перси, её устраивало целиком и полностью. И пускай смотрела она на него немного реже, чем Перси смотрел на Лекси, во взаимной любви сомневаться не приходилось. Это придавало обоим опасной загадочности, хотя, казалось бы, куда ещё больше.

На Перси, как впрочем и на Лекси, глазели все, куда бы он ни пошёл. Только если Лекси брала экстравагантными нарядами и звоном, Перси справлялся просто… Собой. Он был высок настолько, что его тяжело было не заметить. Мощная челюсть и большеватый (хоть и всё ещё очень красивый) нос, светлые волосы и серо-голубые глаза выдавали в нём скандинавские корни, но Лекси, услышав об этом от Ынбёль, поднесла к губам палец, мол, молчи. Перси мнил себя патриотом, забывая, что даже у них есть корни и прошлое.

— Его родители бросили его тут. Нет у него корней. И прошлое ему не нужно, — с грустной улыбкой сказала Лекси. — Перси только мой.

В этом Ынбёль ей не сильно-то завидовала, скорее даже сочувствовала. Как бы ей не хотелось любви, любить такого, как Перси, для неё казалось абсолютно невозможным.

— Все поели? — спросил Крис, тщательно вычистив из голоса заботу. — Сегодня ярмарка. Нам…

Он вдруг поёжился и постепенно замер. Медленно, подозрительно медленно. Даже зрачки перестали двигаться. Ынбёль остановилась вместе с ним, начиная чувствовать странный холод. Она вгляделась в дверь, но та была закрыта: могильный воздух коридоров не мог добраться. Всё неестественно остановилось. Перси смотрел на ближайшую свечу. Пламя было ровным, как рыжая плитка, но в его глазах оно страшно металось. Напоминало ветер. Эш заинтересованно уставился в зеркало, висевшее на шее. Джеб знал, что на кухню что-то пробралось, а Крис это «что-то» пытался увидеть. Зрачки остальных болтались в глазах туда-сюда, из угла в угол.

— Что происходит? — тихо спросила Ынбёль. — Откуда идёт холод?

Эр-Джей тоже не понимал, но делал вид, что совсем не расстроен. Его губы посинели, но не от ежевики.

Лекси пошевелилась первой. Неуверенно поднялась, начала озираться, но Эш тут же её оттолкнул, вытянул руки, — и вдруг на них из ниоткуда приземлилась кошка. Ынбёль вздрогнула. А те ведьмы, что смогли заранее взглянуть на потустороннее, аж вздохнули с облегчением.

— Впервые вижу, как именно она приходит, — признался Джеб. — С холодком.

— Это всего лишь Вёльва, — расслабился Эр-Джей.

Лекси рассеянно смела с затылка мякоть тыквы, в которую врезалась. Села на полу, скрестила ноги и не моргая сказала:

— И всё-таки мне кажется, что это психопомп. Она упоминается в записках.

— Чё это значит? — спросил Эр-Джей. Ынбёль обрадовалась, что тупила не в одиночку. — Псих?

— Психопомп. Проводница душ в мир мёртвых. Облегчает смерть.

— Не смерть, — с безупречным выражением недовольства остановил Эш. — Она может смотреть, как ведьму сжигают или рубят на части, но никогда не подойдёт. Но кое-что она действительно облегчает — проход из одного мира в другой. Не уверен, что кошка на это способна. Сама, возможно, ходит, но других не протащит.

Ынбёль осторожно потрогала звериное ухо.

— А вы не собирались упомянуть, что это не просто кошка?

Лекси обиженно на неё посмотрела.

— Я тебе сразу сказала, что не знаю, из какого мира она приходит. И вообще, ты что, морду её не видела?

— Наша Ынбёль наверно каждый день встречает кошек с шестью глазами, — хохотнул Джеб. Было приятно, что он уже считает её своей.

— Я думала, вы её заколдовали, — чуть обиженно ответила Ынбёль. — Получается, в тот раз?.. — продолжила она, вспомнив лавку.

— Не. В тот раз она и правда спрыгнула с люстры, — вздохнула Лекси. Она спросила у всех, но посмотрела на Перси: — Что вы видели?

— Холод. Я чуть не поджёг ковёр от страха.

Лекси обняла его со спины, забирая огонь и не задумываясь о том, как вообще выглядит холод.

— Однажды из нашего толчка вылезет Ктулху, — сообщил Эш. Что было преждевременно шокирующе, учитывая появление Вёльвы. — Кто удивится больше всех — стирает месяц.

— Я просил тебя хоть как-то обозначать, когда ты предсказываешь, — строго вздохнул Крис.

— Предлагаешь закатывать глаза до белков и вытягивать руку? — хмыкнул Эш. — Да пошутил я. Не видел я никакого Ктулху. — И уже тише добавил: — Но на стирку кто-то точно напорется.

Ынбёль показалось, что быстрый взгляд скользнул по ней, но пояснять дальше Эш не стал.

— Ты хотел рассказать всем о парке, — перевёл он тему.

— Парке? Мы ведь говорили про ярмарку? — Джеб почесал затылок.

— Эш убивает интригу, — хихикнул Эр-Джей.

— Тихо, — и сказал это Крис так, что все и впрямь затихли. — Кошки на месте, Ктулху в океане, а нам надо обсудить ярмарку.

— Мы пойдём на ярмарку? — с надеждой спросила Ынбёль. Проводить весь день накануне самой страшной ночи в году в этом доме ей не хотелось. Если уж где нечисть наружу лезть и могла, то точно в этом доме. Возможно, прямо из-под кроватей и её шалаша.

— Это же Хэллоуин, — Лекси хлопнула в ладоши.

Ынбёль прежде не отмечала Хэллоуин. Мать считала этот праздник неподобающим их вере. По-своему была права, конечно, но Ынбёль всё равно было обидно за те тонны конфет, которые она могла бы за эти годы насобирать.

Теперь собирать было поздно. У ведьм были явно другие планы.

— Вы пойдёте. И будете вести себя как самые обычные люди. Съешьте пару сахарных яблок, закидайте старый дом Эша туалетной бумагой. Нам нужно быть на виду до завтра и притворяться совершенно нормальными.

Вот оно. Ынбёль снова охватило зябкое чувство тайны.

— Мы с Джебом займёмся подготовкой.

— Ты говорил, что я пойду, — насупился Эр-Джей.

— Это было до того, как из-за тебя перегорела последняя лампочка в доме, — отсёк Крис. Последняя лампочка… учитывая, что все остальные были выдраны или разбиты, это ощущалось как истинная трагедия.

— Всегда пожалуйста, — Эр-Джей показал Верховному язык. Крис едва склонил голову набок и, выдохнув какое-то слово, с жуткой улыбкой замер в ожидании.

Челюсти Эр-Джея сомкнулись на его же языке, и он взвыл от боли. В розетках звучно затрещало.

Ынбёль не хотела, но всё равно мельком проверила, не откусил ли мелкий себе язык. Покалечил, но не съел. Наверное, потому что запас лечебных зелий всё ещё был не готов.

— Для новеньких, — новенькая была всего одна, но Ынбёль оценила заботу, — если я что-то говорю сделать — это не обсуждается. Если я говорю чего-то не делать — даже не думайте об обратном.

О, это Ынбёль можно было даже не пояснять, она уловила намёк ещё на первой встрече.

— Мы с Джебом всё подготовим. С вас всех — всех отвлечь. Помогите Лекси.

— Когда в городе пропадает живность, винят всегда самых странных, — шёпотом пояснила Лекси в ухо Ынбёль. — Так вышло, что самыми странными считают нас.

И правда, подумала Ынбёль. Как же так могло получиться?

— Мы собираемся что-то украсть? — догадалась она.

— И принести в жертву. Завтра полнолуние.

— Что-то… Живое? — уточнила Ынбёль.

— Духи не любят авокадо, Ынбёль. Им нужно мясо с кровью.

— И ты бы это всё знала, если бы больше занималась, — Эш закатил глаза.

— То есть сегодня пускаем пыль в глаза, а завтра в парк? — впервые подал голос Перси. Вот уж кого ничего из этого разговора не смущало.

— А там разве не опасно? Может, лучше здесь…

Ынбёль, конечно, не слишком прельщала мысль о том, что завтра какому-то животному, а может и не одному, придётся умереть. В фильмах, которые она смотрела тайком от матери, все эти ведьминские обряды всегда вызывали у неё дрожь. Но спорить в этой ситуации было явно неуместно, поэтому она предпочла занять заинтересованную позицию.

— Место каждого ритуала определено заранее. Прародителей ради, я буду с тобой заниматься. Твоё незнание бесит меня куда больше тебя самой, — проворчал Эш.

Ынбёль бы обняла его, но бесстрашная Лекси сделала это раньше.

— И в этот раз это парк, — подытожил Крис. — Собирайтесь. Не хочу видеть никого из вас до ночи. И держитесь подальше от парка.

— На нас будет центральная площадь, — вскочила Лекси. — Завтра я пущу иллюзии по всем главным улицам. А сегодня наемся сладкого, пополню силы!

— Я займусь школой, — Эр-Джею, судя по интонации, эта идея не очень нравилась, но он знал, что другого ему не предложат.

— Эш, на тебе магазин.

— Вот это сюрприз, — хмыкнул тот.

Все поднялись и разошлись, побросав чашки и столовые приборы. Эш в последний момент схватил Ынбёль за рукав, явно выходя за пределы своего раздражения, и утянул в темноту. Было страшно, но не так страшно, как в одиночестве.

— Крис сказал, у тебя было кровоизлияние в мозг, — допытывался он. — Болела?

— Гемофилией.

— Дрянь. А мать что?

— Жива, — сухо ответила Ынбёль.

— Моя, к сожалению, тоже. Сам не знаю, почему в итоге попросил её не убивать. Сентиментальность мне обычно не свойственна.

О, это Ынбёль тоже успела заметить.

— Когда я родился, то был бордового цвета, — поделился Эш. Сложно было отгадать причину его откровений. — Аллергия. Долго не могли понять, на что. Оказалось — на всё. Сладкое, алое, цитрусовое. Пыль, химия, солнечный свет. Вечно ходил опухший, красный и весь в корочках. Мать считала меня уродом. И била.

В общине, к которой принадлежала мать Ынбёль, бить детей считалось нормальной практикой. Даже благородной, ведь дьявол не станет подписывать контракт с ребёнком, чьё тело разгромлено. Но в случае с Ынбёль мать действовала иначе — вечные, вечные молитвы, которые Ынбёль надеялась скоро забыть, но пока вспоминала как по часам. Ынбёль не сомневалась в любви мамы, просто считала, что лучше бы она её и не любила вовсе — как сейчас. У Эша ситуация была явно иная.

— Я так и умер. От пыльцы, что ли. Это было прошлой весной. Меня Джеб нашёл. Забавно, правда?

— Крис… То есть Верховный… Сказал, что для тебя это всё — как второй шанс.

— Я знал, что умру. И не хотел этого. Как ты и как Лекси. Так что да — это самый настоящий второй шанс, который я не отдам. Атеперь замолчи и садись сюда.

Ынбёль на миг подумала, что ковен — это кучка детей, которые просто умерли.

Эш первым опустился на пол и начал доставать зеркала. У него их было много: одно он носил на шее как кулон, несколько были раскиданы по карманам. В рюкзаке, который всегда был при нём, тоже оказался мешочек с зеркалами в рубиновых рамках.

— Протри, — велел он, придирчиво осмотрев то, что достал из кармана куртки.

О магии Ынбёль успела узнать вот что: она была чертовски сложной штукой. Для одних заклинаний требовалось особое положение рук (чаще — пальцев), для других — ещё и слова. Иногда нужны были символы на руках: Лекси рисовала их фиолетовой подводкой или блестящими ручками, Перси предпочитал уголь, остальные использовали маркеры. Ынбёль не нравилось оттирать от кожи чернила, поэтому она пообещала себе купить цветные мелки.

Иногда символы надо было рисовать на полу, стене или зеркале. Иногда надо было растереть траву, зажечь благовония или пустить себе кровь. Последних заклинаний Ынбёль в действии пока не видела: магия крови была сильнее и опаснее прочих.

Иногда надо было сидеть неподвижно, иногда крутиться вокруг себя или заклинаемого объекта. В простых заклинаниях, как и говорила Лекси, было больше условностей, зато они были безопасными. Чем сложнее было заклинание, тем больше было допущений, но и риск от неправильного использования был выше.

Любая ведьма без проблем справлялась со своей магией. Перси, чтобы зажечь свечу, достаточно было просто моргнуть. Лекси шептала слова, соединяя подушечки большого и указательного пальцев. Зато Лекси без проблем меняла вид вещей одной силой мысли, остальным для этого надо было расписать руки до самых локтей.

Эш был предсказателем. Его магии Ынбёль хотела обучиться особенно сильно, хотя Эр-Джей сразу посоветовал на многое не надеяться: Эш в будущее не просто заглядывал, он в нём жил. Научить такому было нереально, особенно так, чтобы предсказания были точными. Поэтому сейчас Ынбёль ощутила тревогу и радость одновременно.

— Зачем нам столько? — робко спросила Ынбёль, но зеркало послушно протёрла рукавом рубахи.

— А как ты собираешься смотреть в будущее? — Эш взглянул на неё исподлобья.

Ынбёль поёжилась. Иногда ей казалось, что она задаёт слишком глупые вопросы, но она почему-то никак не могла научиться отличать вопросы глупые от неглупых.

И правда. Как ещё смотреть в будущее? «Свет мой зеркальце скажи» и всё такое.

— Но зачем… Столько? — всё же решила не сдаваться Ынбёль.

Эш вздохнул.

— В этом лучше видно погоду, — он указал пальцем на овальное зеркало размером с ладонь, — а в этом — дела ковена, — это он про зеркало-кулон.

Ынбёль это показалось странным. Разве может размер зеркала влиять на предсказание будущего?

Тут либо строго одно какое-то, либо вообще любое.

— Руку дай, — велел Эш, достал из ботинка чёрный маркер и начал выводить руны на её запястье. — Не шевелись. Испортишь.

Он закончил с символами. Зеркала лежали полукругом.

— Вообще мне и зеркала не нужны, — пробубнил Эш, — просто так легче. Понимаешь?

Ынбёль не понимала, но помнила, что рассказывал Верховный. Их магии никто не учил. Даже свои дары они раскрывали сами — и сами же пытались разобраться, как ими пользоваться.

— Ты управляешь тем, что уже было. Просто умерло. А я пытаюсь заглянуть в то, чего ещё не существовало. Так что замолчи.

Ынбёль и не собиралась ничего говорить.

Эш пробубнил заклинание, и Ынбёль отметила, что пока что он был единственным, кто не зачитывал его с бумажки.

— Я для тебя произношу. Давай повторяй, — требовательно произнёс он.

Зеркала засияли на мгновение и погасли.

— Теперь смотри, — пояснил Эш и сам опустил взгляд.

Ничего не происходило. Ынбёль пыталась сконцентрироваться. Пыталась думать о том, что хочет увидеть. Пыталась представить, каково это — заглядывать в будущее. Но зеркала не отзывались.

Ынбёль не удержалась и взяла в руки то, что было овальным и самым подозрительным. Покрутила его. Смахнула осевшую пылинку.

И увидела в отражении Лекси.

Та стояла прямо за Ынбёль, но смотрела почему-то на Перси, который подошёл к ней вплотную.

Лекси, наполовину раздетая, улыбнулась и уткнулась носом Перси в плечо. Тот бережно коснулся её чёрно-белой макушки, сложив пряди в сердце, а затем приподнял за талию и усадил на тумбу. Они поцеловались.

До Ынбёль дошло, что ей на это лучше не смотреть. Потом — что на самом деле за ней нет никакой Лекси. Она положила зеркало обратно на ковёр, на всякий случай перевернув его стеклом вниз.

— Что ты увидела? — спросил Эш.

— Дождь. Завтра пойдёт, — моргнув, соврала Ынбёль.

— Ясно, — кивнул Эш, — я видел, что ты соврёшь. Выметайся, мне пора работать.

— Можно последний вопрос? — робко уточнила Ынбёль.

Эш посмотрел в зеркало-кулон.

— Лучше спроси сначала у Лекси с Перси. Мой ответ будет не так показателен, а тебе надо разобраться с этим как можно быстрее.

Собрав зеркала, он шагнул в другую темноту, более холодную, более проклятую. Эш не предложил Ынбёль пойти следом.

И снова эта проблема: одиночество в коридорах. Прежде, чем невидимые звери выросли из-под ковролина и принялись трапезничать, чьи-то руки загребли Ынбёль. Умыкнули, вытащили на свет.

— Ты идёшь с нами, — пропела Лекси. Она нацепила удачную улыбку, заменив солнце. — Будем делать обычные вещи и влюбляться.

Перси нехорошо блеснул щеками.

— В кого ты собралась влюбляться?

— В май.

— Сейчас не май.

— Да? Тогда во что-нибудь глазированное. Или цветное. Или в тебя, снова и снова в тебя.

Перси такой ответ удовлетворил.

До площади они добрались быстро, но Ынбёль всё равно успела подумать, что стоило всё-таки забрать из дома — то есть из старого дома, — хоть какую-нибудь тёплую обувь. На дворе был конец октября, а ступни в прорезиненных кедах немного немели от холода. То ли ещё будет зимой.

Она поделилась тревогами. Перси важно заявил, что ведьмины сопли — ценнейший ингредиент, потому что болеют ведьмы редко. Лекси в ответ на это улыбнулась, и невозможно было понять, от предвосхищения появления соплей или потому что они снова обдурили Ынбёль.

Заяви они это неделю назад, Ынбёль послала бы их куда подальше и показала бы средний палец. Но с тех пор она умерла, переродилась, съехала от матери, творила свет, бегала от существ, которых даже не видела. Да что там, она даже в будущее уже заглянула. Если эта неделя её чему и научила — не стоит исключать никаких вероятностей. Да и с Перси она ругаться подустала, предпочитая на его едкие комментарии просто кивать.

— Я спрошу кое-что, — она зябко поёжилась, застёгивая молнию на куртке до самого подбородка. Удивительно, что в доме с окнами нараспашку было намного теплее, чем на улице. — Но я хочу, чтобы вы ответили мне нормально. Так, чтобы я точно поняла.

— На некоторые вопросы лучше не знать ответа вовсе, — увильнула Лекси, пошевелив носом: учуяла что-то сахарное. — А на другие просто отвечать скучно.

— А ещё есть такие, которые не поймёшь, как бы мы не объясняли, — добавил Перси.

Что ж, такое своеобразное заверение Ынбёль вполне устроило. Пахло сахарной ватой, в которой запутывались пауки, жженым сахаром и деревьями.

— Духи. Я про них читаю, постоянно слышу. Я знаю, что во мне есть этот дух, и я пользуюсь его силой…

— В тебе нет духа, Ынбёль, тебе ведь уже говорили, — Лекси терпеливо повздыхала, продолжая поиски сластей. — Ты и есть дух. И сила это твоя, хоть и его. Без него не было бы тебя. И значит ты — не ты. А он — это и есть ты.

— Но я правда совсем не чувствую его. Ты однажды сказала, что он ещё со мной не говорил. Так вот: он всё ещё молчит.

— Так ты и магией ещё толком не пользовалась. О чём с тобой говорить? О погоде? — хмыкнул Перси. — Ты хоть раз пыталась кого-то воскресить?

— А что, есть добровольцы? — кисло вздохнула Ынбёль. — Все мои знакомые живы, — и, не удержавшись, добавила: — Даже ты, хоть по тебе и не скажешь.

— Эй! — воскликнула Лекси обиженно. — Не говори так. В твоих словах много силы, которой ты пока что не понимаешь.

— Но Эш же…

— Эш всегда говорит лишь о том, что случится наверняка. Или о том, чего точно не случится. В его словах тоже сила, но она не такая.

И Ынбёль впервые поняла, что она имеет в виду. Ведьмы общались так по-разному как раз из-за разношёрстных сил.

Лекси со своими непонятными ответами, полуфразами и недомолвками. Перси, любое слово которого обжигало хоть лёгким покраснением, если не волдырями и обуглившейся кожей. Крис, припечатывающий каждым словом, как гвоздём. Во всём этом был если не особый смысл, то явная закономерность.

Ынбёль просияла.

— Смотри-ка, — Перси присвистнул. — Она тебя поняла.

— Значит, может спрашивать, — довольно улыбнулась Лекси.

— Ваши духи. То есть вы. Как это произошло? Что вообще произошло?

— Верховному нравится объяснять это как смешение соли с водой. Наши тела — вода. Дух, соответственно, это соль. В целом это недалеко от истины, но есть разница между солёной водой и морской солёной водой. Вот мы теперь — морская вода.

Ага. Пока что Ынбёль могла следить за мыслью.

— Все, кто есть в ковене, умерли. Духи нашли их и заняли тела, по пути зацепившись за душу. Ну или за то, что от неё осталось. Мой дух был как… — Лекси почесала подбородок, подбирая сравнение.

Ван уже поняла, что человеческим языком ей никто природу духа объяснить не сможет, потому как не было в них ничего природного. Всё, что есть в природе, рождается и умирает. Духи были вечными — как само время. Как арканы и как никем не убитый орёл, клюющий печень Прометея. Как сама магия, потому как её порождениями духи и являлись. Или же они были теми, кто принёс магию в этот мир?..

— Как клубничное варенье, — с тёплой улыбкой продолжила Лекси. — Однажды я опустила палец в банку, взяла попробовать только на самом кончике. Но было так вкусно, что я не заметила, как съела банку целиком.

— Ты упала в банку, а не съела её, — поправил Перси. Извечный переводчик. — Говори как есть. Она ведь не поймёт иначе.

— Можно и так, — пожала плечами Лекси. — Если тебе интересно, кто я сейчас, то я не отвечу. Никто не ответит. Он — это я, а я — это он. Мы едины и неотделимы.

— И это всегда так? Просто… Слияние?

— Нет, — Лекси покачала головой, — Перси вот сожрали.

— С потрохами, — подтвердил тот холодно, больше заинтересованный листом, упавшим на чёрную часть волос Лекси. — Осталось только имя. И любовь.

— То есть ты не Перси? Ты дух? — Ынбёль обещала себе не психовать, но сдерживалась с трудом. Её смутил не столько ответ, сколько равнодушие, с которым ответом поделились.

— Я не был Перси ещё до того, как в меня вселился дух, — пожал плечами тот. — Я умирал у её больничной койки, — он кивнул на счастливую Лекси. — Решил: умрёт она — умру я. Меня больше ничего не волновало. Во мне, кроме Лекси, и не было ничего. Дух занял пустое тело. И любезно оставил мне этого ребёнка.

— Ничего он тебе не оставлял, — поправила теперь уже Лекси, — он просто не смог меня отнять.

Оба говорили о произошедшем так спокойно, будто бы это вообще обычное дело. И дары, и духи, и любовь, которая так сильна, что её никакой магией не вытравишь.

Ынбёль ощутила укол зависти и страха.

Она бы не хотела утонуть в банке с вареньем. Не хотела бы раствориться в другом. Она бы вообще предпочла остаться собой, но ни Лекси, ни Перси не подтвердили, что это возможно. Наверно потому что никто из них такой вариант никогда и не рассматривал. И, очевидно, именно поэтому Эш сначала послал её именно к ним.

— Я хочу карамельное яблоко. И кислую тянучку. И всяких леденцов.

— А гнилые зубы тоже ценный ингредиент? — усмехнулась Ынбёль. Она любила сладкое, но сахарная одержимость Лекси делала ей физически больно.

— У нас не гниют зубы. Мы же живые трупы в каком-то смысле, — почти гордо ответила Лекси.

— А что насчёт волос? — большого труда стоило не посмотреть на Перси.

— Только магия, — пожала плечами Лекси. — Можно отрезать, но сами не отрастут. Надо колдовать.

— Но болеть я могу?

— И кровь у тебя тоже пойдёт, если хорошенько ударить. — Перси плотоядно усмехнулся.

— Как у тебя вчера? — парировала Ынбёль с ответным оскалом.

— Там яблоки! — невозмутимая Лекси схватила обоих за запястья и так резко рванула вперёд, что Ынбёль едва не упала. Лекси бы это наверняка не остановило — протащила бы её до самой лавки. Откуда только в таком маленьком теле столько силы?

Лекси взяли сразу два яблока, но в итоге Перси отдал ей своё. Ещё были тянучки, целый коробок конфет, шоколадка и жуки из миндаля. На яблоко Ынбёль Лекси тоже многозначительно покосилась, поэтому есть пришлось очень быстро. Пожалуй, слишком быстро — Ынбёль начала икать. Лекси злорадно посмеивалась.

— Я… Ик! Так умру… Ик! Быстрее, чем научусь это лечить.

— Ик! — передразнил Перси.

— Ик! — злобно зыркнула Ынбёль в ответ.

— Надо взять воды. Я не помню заговора от икоты, — Лекси развела липкими руками. — И возьми мне апельсиновый сок. Три.

— И айс американо, — кивнул Перси и, скосив взгляд на свою девушку, добавил: — И ещё один с сахаром.

Приятной неожиданностью стал тот факт, что с деньгами в ковене проблем не было. Ынбёль сначала восприняла эту новость как шутку — в доме и правда повсюду валялась мелочь. В коридорах, прогоревших свечках, кармашках, щелях и обуви. На неё, наверно, можно было машину купить. Но потом оказалось, что денег у ведьм достаточно для того, чтобы сваливать сдачу где попало. Было ли это колдовством, наследством или ещё чем-то — Ынбёль не рассказали. И вообще велели поменьше думать о земных утехах и побольше — о возвышенном.

Наверное, поэтому все тарелки были в трещинах, а полы скрипели так, что старые кости бы им позавидовали. Ведьмы настолько преисполнились, что их это уже не смущало.

Ынбёль пока себя таковой не ощущала, а потому собирала мелочь со всех видимых поверхностей в доме. Это было похоже на какую-то компьютерную игру, так что ей всё нравилось.

В очереди за напитками всё и случилось. Глупо и совсем не по-волшебному, но в тот момент Ынбёль казалось, что она переродилась во второй раз.

Воздух вышибло из лёгких. Глаза наполнили тёплые магические слёзы, светящиеся из-за света от ламп-тыкв. Во рту пересохло. Шею обмотала гирлянда или ягодная тянучка. Сердце болезненно сжалось, перестав качать кровь по телу. Ещё мгновение — и Ынбёль бы точно снова умерла.

Но незнакомец отвёл взгляд. Буквально спас жизнь.

Ынбёль судорожно распихала разнофруктовые напитки по карманам — вода не влезла, её пришлось убрать за пояс, — взяла трясущимися руками кофе и вернулась к своим.

Вода выскользнула в штанину и скатилась холодом по лодыжке до носков.

Лекси и Перси выглядели очень удивлёнными и заинтересованными. Как вороны, слетевшиеся на блестящее. Слёзы ещё гнездились на щеках и копились в зрачках. Перси не стал возмущаться по поводу пролитого кофе, но он выглядел так, словно хотел вытащить все солёные бусины из глаз.

— Что с тобой? — разволновалась Лекси, махом вклиниваясь в лицо Ынбёль. Перси даже не вздрогнул. Они, кажется, беспокоились — и даже не думали молиться. Непривычно. — Признавайся, слышишь? Признавайся, если начиталась про сглазы и решила попробовать. Помни, что злой глаз вышибают камнем или выкалывают иголкой.

— Не в этом дело.

— Это Ктулху, да? — понимающе спросила Лекси, немного сбрасывая обороты. Перси тоже полегчало. И впрямь энергетический вампир. — Так и знала, что Эш не просто…

— Хуже, — перебила Ынбёль, отдавая пролитый кофе похолодевшими руками. — Я видела его.

— Загадками разговаривает Лекси, — напомнил Перси. Ногти, вцепившиеся в стаканчик, стали когтями. Теоретически. — Изъясняйся как человек твоего уровня развития. Можешь рисунками, мы не будем смеяться.

— Я, кажется, упала в банку с ореховой пастой, — жалобно ответила Ынбёль.

Мир опять ожил и закрутился красками.

— Ореховая паста сейчас ест карамельное яблоко? — заулыбалась Лекси, заглядывая Ынбёль за спину.

Перси положил голову на белую сторону макушки, тоже рыская взглядом.

— Ух ты. Он красивый, — оценила Лекси.

— На девяточку, — с уважением добавил Перси.

Каким-то невероятным образом они верно поняли, о ком говорит Ынбёль.

— Ореховая паста для нашей белки, — усмехнулся Перси. Как-то… по-доброму.

— Он, кажется, студент. Точно старше, чем мы.

— Я чувствую смерть, когда смотрю на него. Это нормально? — уточнила Ынбёль.

— Это значит, тебе надо с ним познакомиться.

— Я тогда точно умру.

— Я тоже так думал. И умер, — тут уже даже Лекси посмотрела на Перси недовольно. — Что? Я же воскрес.

— Мы поможем, — Лекси протянула подруге мизинчик. Пластмассовое кольцо гармонично смотрелось на тонком пальце, — Но с тебя стирка весь следующий месяц.

Значит, утром Ынбёль не показалось.

— Я не смогу, — и для наглядности она снова икнула.

— Стирать? — хохотнула Лекси. — Всё ты сможешь. Давай, Куба Либре!

— Чего?

— Ну, лови момент.

— Carpe Diem, Лекси.

До одури счастливая Лекси покрасивее улыбнулась, растянула рукава бадлона, поправила часы на одной лодыжке и прозвенела браслетами, висевшими на другой. Чувствовалось, что она без проблем может наброситься на ореховую пасту, повалить её, руками и ногами выбить номер телефона или (ещё страшнее) имя. Лекси была вооружена, готова. Ынбёль — нет. Она всё ещё металась в той первой секунде, когда увидела незнакомца. Восхитительное мгновение.

— Это иллюзия?

— Господи, — цокнул Перси, возвращаясь в состояние раздражения. — Ты поражаешь своим умом.

Лекси рассмеялась — влюблённо, празднично, нарочно во весь голос.

— Я, конечно, обожаю веру в мои способности, но он настоящий. И, кажется, смотрит в нашу сторону. Мы слишком громкие. Помахать ему?

— Нет!

— Почему? — Лекси аж шаталась от радостного предвкушения. — Он видел тебя больше трёх секунд, а ты только одну. Нечестно.

— Мне хватило.

— Ошибаешься, — серьёзно сказал Перси. — Не будь как Эш: он всегда сначала выпендривается, а потом отмывает кровь. Крис постоянно ходит по магазинам в поисках чистящих средств по скидке — привычки прошлого. Эр-Джей пробирается с ним и катается на тележке, поэтому домой они возвращаются с чем угодно, но без очистителей. Мы по-разному выкручиваемся, а Джеб как параноик пересчитывает свои запасы. Если его растения перемешать с содой и водой, то получится машина для убийств. Отличное средство для того, чтобы избавиться от крови и запахов.

Лично у Ынбёль кровь ощутимо болела, истязая вены; хотелось её вылить.

— Ты пытаешься сказать, чтобы я не зацикливалась на прошлом? — уточнила она.

— Вроде того. Твоя стеснительность — вообще не твоя. Она той жалкой больной девчонки, чей труп мы нашли на крыльце скрипучего дома.

Ынбёль опустила голову, застыдившись. Поспешила сменить тему:

— А средство Джеба может убить запах животного?

Она бы забросила его за шалаш, чтобы наверняка избавиться от невидимого ягнёнка.

— Раз ты так интересно ставишь вопрос, то животное убьёт ружьё.

Осознание вдруг вышибло мозги.

— Где Лекси?

Перси даже не нужно было показательно скалиться.

— Тебя так легко заболтать, Ынбёль.

Лекси уже крутилась возле ярмарочных прилавков: издалека она выглядела особенно странно. На ней были сапожки, фигурные серьги (разные), оранжевый бадлон, безрукавка и гора амулетов — это бросалось в глаза. Конечно, ореховая паста смотрела на неё.

Ынбёль сначала села на осеннюю траву, потом вовсе легла, раскинув руки. На запястья падали листья, как поцелуи.

— Брось меня, — смиренно сказала она.

Когда вся твоя жизнь — одни молитвы, страх, боль и ожидание смерти, о чувствах мало думаешь. Ынбёль не подозревала, что вообще способна ощущать так много и так сильно одновременно, но новая жизнь, вторая жизнь, не переставала её удивлять. Интересно, сердце ведьмы может остановиться? Ынбёль казалось, что она в одном «ту-дум» от полной кончины. Или провала.

Жизнь в ней бурлила, заполняя каждую клеточку тела до отказа. Это было тепло, сильно и очень страшно.

Это было правильно. И совершенно ужасно.

Перси нежно пнул её в бедро.

— Перестань думать. Пора действовать.

— Ты ведь сам меня поднимешь, если я не встану? — вздохнула Ынбёль.

Энтузиазм Лекси был крайне заразен, а для Перси и вовсе токсичен. Он переставал быть собой и становился… Приятным? Кошмар какой-то.

Перси хмыкнул. Ынбёль снова вздохнула и поднялась на ноги. Лекси весело крутилась у лавок, активно привлекая к себе внимание ореховой пасты. Ынбёль это заставило нервничать ещё больше: после Лекси впечатлять было тяжело.

Перси, очевидно, никаких сомнений не питал и уверенно двинулся по диагонали прямо к ореховой пасте. По мнению Ынбёль — слишком очевидно, но она всё равно засеменила следом.

Грудная клетка крошилась от безостановочного «ту-дум». Ынбёль боялась, волновалась и предвкушала.

Она ждала чего угодно и, разумеется, от этого всё пропустила. Её внимание металось между Лекси и ореховой пастой, поэтому, когда Перси вдруг просто растворился в воздухе, она даже не заметила.

Где-то в стороне громко треснула хлопушка. Ынбёль вздрогнула и оглянулась. Ноги продолжали нести её по инерции, пока она резко не впечаталась во что-то грудью.

Сердце замерло и растаяло.

От парня вкусно пахло. Ткань пальто выглядела так мягко, что хотелось потереться об неё щекой. Серёжка в ухе коротко блеснула.

— Ситуация, — вздохнула ореховая паста.

Ынбёль туповато моргнула и опустила взгляд. К её куртке, прямо на уровне сердца, прилипло сахарное яблоко парня. Парню, впрочем, повезло аналогично, только вот куртку постирать было куда проще, чем кашемировое пальто. И тоже слева.

Они слиплись всего лишь тканью, но Ынбёль казалось, что сердцами.

— Я была неосторожна, — пролепетала она. Где-то на фоне Лекси блеснула улыбкой. А Ынбёль бы и без этого поняла, что всё было неспроста.

— Думаю, мне тоже не стоило гулять со столь опасным предметом в руках. Это же настоящее холодное оружие.

По мнению Ынбёль, холодным оружием был его голос и орехово-карамельный взгляд, но она рассудила, что сообщать об этом не надо.

Подул ветер. Ынбёль ощутила выпущенную энергию, а в следующую секунду губы парня смазано коснулись её лба.

— Я настоящий маньяк, — вздохнул парень.

— Сексуальный маньяк, — поддержала Ынбёль и тут же покраснела.

— Забавно. И справедливо, — парень ничуть не смутился. — Полагаю, нам надо разлепиться.

Мысленно Ынбёль простонала. Будь её воля, она бы простояла так весь день, и пусть завтра никогда не наступит.

— Я Ынбёль. Ван Ынбёль, — спешно произнесла она. — Я слышала, к жертвам относятся добрее, если знают их имена.

— Я Эллиот Коди Моррисон. Я слышал, стокгольмский синдром помогает сформировать связь.

— А тебе бы хотелось со мной связаться?

— Это помогло бы на суде.

— Ах да. Ты же маньяк.

— Сексуальный, — Эллиот выбросил яблоко, — маньяк.

— Для связи нужен телефон.

— Я студент.

— А я Дева, — выпалила Ынбёль и чуть не умерла от внезапной смелости.

Эллиот посмотрел на неё оценивающим взглядом. Было неприятно, но в то же время Ынбёль и не ждала другого. На его месте она бы осматривала себя также. Возможно, споткнулась бы об прорезиненные кеды или дурацкие безделушки, но осмотром осталась бы… довольна. Теперь — да.

— Дай мне свой, — наконец сказал Эллиот, запуская руку в карман. — Я сам напишу, если захочу.

Он достал кошелёк с облакообразными овцами, вытащил оттуда телефон. Мило.

— Я буду ждать, — горячо выдохнула Ынбёль и скороговоркой зачитала номер. Удивительно, но Эллиот успел записать. Ынбёль следила за пальцами. Невероятно прекрасными пальцами.

— Если он не напишет, я его отравлю, — ободрила Лекси, когда Эллиот ушёл.

— Ты всё слышала?!

— Мы всё слышали, — из ничего в пространстве появился Перси. Лицо его было слишком близко, чтобы не испугаться. Пора бы перестать удивляться.

Нагулявшись на ярмарке и убедившись, что их цветную компанию запомнили вообще все, они зашли за мороженым. На улице было уже совсем не жарко, но все трое порядком подустали. Лекси отчаянно требовала награды за свои труды, а мелочь оказалась слишком тяжёлой, чтобы таскать её вот так весь день в карманах.

— Как думаете, он напишет? — спросила Ынбёль. Этот вопрос мучил её с момента, как Эллиот Коди Моррисон растворился в толпе.

— Я бы предложила приворот, но верю в настоящую любовь, — надула губы Лекси. — Дадим ему шанс.

— Ван Ынбёль! — воскликнул мужчина, перебегая улицу. — Целую вечность не видел тебя в церкви.

Ынбёль нервно съёжилась. По спине поползли знакомые мурашки отвращения. Не то чтобы за пределами церкви она часто встречала других прихожан, но, когда это происходило, чувство опасности и собственной незначительности накрывали её с головой. Даже перед материнским богом она чувствовала себя увереннее, чем перед её друзьями.

Можно было соврать про болезнь, но все ведь и так знали, что она болеет. Как и то, что это не аргумент в глазах бога.

— Да, — просто ответила она. — Я была там две недели назад.

— Бог тебе судья, — читай «будешь гореть в аду, мелкая гадина». — Мы увидим тебя сегодня?

Сегодня. Конечно.

Прихожане правда надеялись увидеть Ынбёль. Маленькая больная девочка. Молчаливая безотцовщина, которая никогда не сможет дать сдачи. Прихожане обожали Ынбёль и грех её существования. Без неё их жизнь была бы не оправдана.

Ынбёль не знала, как поступить. Крис велел привлечь внимание, но он точно не имел в виду ссору с религиозным фанатиком, так что нахамить и убежать, хоть и очень хотелось, было не вариантом.

— У Ынбёль подозрение на туберкулёз, — блеснула Лекси. — Мы познакомились в больнице. Она читала нам библию. Верно, Перси?

Перси, бледный вампир с лихорадкой в щеках, уверенно кивнул.

— Мы так прониклись, что тоже решили сегодня прийти. Вы же не против? Нам, конечно, нельзя выходить, но бог ведь нас защитит? Так сказано в библии. Всех, кто верит, и… — она хрипло чихнула и согнулась пополам, заходясь кашлем. Её рот полностью затопила кровь. — Простите. Не всегда это контролирую.

Мужчина с невероятной скоростью откатился обратно. Вот и вся вера, вот и вся надежда.

— У тебя было лицо убийцы, — заметил Перси, доставая последние запасы сластей. За представление. — Ты даже симпатичная, когда жаждешь крови. Держи настрой.

— И не сдерживайся в следующий раз, — очень строго произнесла Лекси. — Сегодня было нельзя, ты всё правильно сделала. Но ты гораздо лучше него. И сильнее. Никогда больше не позволяй себе сдерживаться. Метаморфозам не должно быть тесно.

— Я больше волнуюсь за Эллиота, — вздохнула Ынбёль.

Она врала, конечно, но признавать, что встреча со старым другом матери так её задела, не хотелось. Точно не сейчас. В воздухе было слишком много волшебства для такой ужасной слабости.

Но и не так уж она врала, если совсем уж честно. Ещё утром её мозг был занят предстоящим ритуалом, но сейчас же она уже даже почти забыла, что им надо в парк, и вспомнила об этом только из-за прихожанина.

— Я скажу то, что ты не поймёшь, — Лекси нежно потрепала её челку. — Ты — часть великого замысла. Не того замысла. Настоящего. Рукотворного. В тебе хватит сил на создание отдельного мира, если захочешь. Этот мир у наших ног априори, Ван Ынбёль. Всё наладится, как только ты позволишь себе это почувствовать.

— Думаю, завтра и почувствует, — кивнул Перси. — Самое располагающее время.

— Я чувствую жизнь. Благодарность. Любовь, — улыбнулась Ынбёль и добавила: — К вам в том числе.

Лекси улыбнулась за двоих. Её телефон пиликнул рингтоном.

— Верховный зовёт домой. Они закончили подготовку, — сообщила она, прочитав сообщение. — Ух, волнуюсь!

— Это животное… Не кот ведь? — с надеждой спросила Ынбёль.

Удивлённым выглядел даже Перси.

— Нет, — очень сухо сказала Лекси. — Не кот, — затем, будто очнувшись, защебетала: — Коты — наши лучшие друзья! Знаю, у тебя была аллергия, но теперь ты можешь спать с ними в обнимку хоть до конца своих дней. Они чувствуют магию, ты знала? Для них мы живее людей, а ещё им приятны потоки энергии. Они так мурлычут!

Лекси всё болтала и болтала о котах, пока они не дошли до дома.

Внутри было тихо и темно, как и всегда. Ынбёль привычно отодвинула кусок ткани, преградивший дорогу. Споткнулась о чью-то сумку, которой не видела в доме раньше, но устояла. Недовольно пнула сумку подальше во тьму, зная, что вещь уже никогда не найдут.

— Что-то тихо, — заметила Лекси. — У Эша что ли клиенты ещё?

— Хэллоуин, — напомнил Перси. — Наверняка кто-то решил доску Уиджи прикупить.

— Глупенькие, — хихикнула Лекси. — Я хочу хлопьев. Вы со мной?

Перси, конечно же, пошёл следом. Ынбёль, так и не поевшая нормально, тоже решила присоединиться.

До кухни оставалась пара метров, когда под полами что-то ухнуло.

— Цветочек беснуется, — пояснил Перси, хотя обычно пояснять он не любил.

На кухне, уронив голову на столешницу, сидел очень уставший Верховный. Ему будто всегда было немного больно. Сейчас, в потёмках кухонных стен, он лежал на столешнице с видом человека, которого ударили ножом в затылок. Но его аура не сочилась слабостью. Наоборот, Ынбёль отчётливо ощущала власть.

— Долг исполнен, о, Верховный! — провозгласила Лекси, мягко разминая плечи Криса. Перси пыхтел от недовольства, но молчал. — А Ынбёль влюбилась!

— Лекси! — воскликнула Ынбёль.

— Замолчите все, — хладнокровно буркнул Верховный. — Голова раскалывается.

Лекси притихла и коснулась кончиками пальцев висков Криса. Перси всё ещё задыхался рядом с Ынбёль.

— Я зайду чуть попозже, — с любовью сказала Лекси. — Хочешь?

— Не поможет, — ответил Верховный. — Не сегодня. А завтра уже пройдёт. Не шумите сегодня больше, а не то натравлю на вас какого-нибудь казнённого маньяка.

Все трое послушно кивнули. Крис, поднявшись, вышел из кухни.

— А какая способность у Верховного? — спросила Ынбёль, когда шаги стихли. — Он всегда такой измученный, будто только и делает, что колдует.

— Метаморфозы строги к нему, — вздохнула Лекси. — Он чувствует за нас всё, а мы за него — нет. Ночь перед полнолунием всегда самая тяжёлая для него. А про способность сама спроси, он не очень-то любит о ней говорить.

— Но ты знаешь?

— Конечно. Все знают.

— Так почему нельзя просто сказать? Это что, секрет?

— Да какой тебе смысл узнавать о его способности от нас? — вступился Перси. — И вообще поешь уже, ты ужасно противная, когда голодная, я это ещё в первую ночь заметил.

Слышать такое от Перси было вдвойне неприятно.

Лекси залезла на стол и, болтая ногами, жевала хлопья, залитые апельсиновым соком. Ынбёль отыскала в холодильнике ветчину с хлебом и стала делать себе бутерброд.

— Если найдёшь сыр, сможем сделать горячий бутерброд. Без плиты, — предложил вдруг Перси. Подозрительно милосердно. — Что? Верховный всё равно потом скажет, что я слишком отделяюсь от коллектива.

Ынбёль сомневалась, но не слишком долго: от мысли о горячем бутерброде во рту скапливалась слюна. Она достала из холодильника сыр и, сложив его ломтиками поверх ветчины, посмотрела на Перси.

— Так, — сказал он. — Если просто пульнуть огнём, он сгорит. Верно? — Ынбёль мудро кивнула. — Надо создать равномерное тепло вокруг. Тебе такое с первого раза будет сложновато, так что сделаем вместе. Дай руки.

Вытащив уголёк из заднего кармана, Перси нарисовал на её ладонях какие-то символы.

— Теперь положим это сюда. — Он бросил бутерброды на подставленные ладони, а затем накрыл их сверху своими. — Отлично. Повторяй за мной.

Сначала было просто тепло. Как тогда, в первый день, когда из рук Ынбёль лился свет, только теперь из них струилось тепло.

Хлеб стал подсыхать снизу, а сыр сверху — плавиться. Ынбёль наблюдала за этим как зачарованная. Не знала даже, что кажется ей более невероятным: то, что это делает она или что помогает ей Перси.

Ладони нагрелись сильнее. Затем ещё сильнее.

Перси вдруг напрягся и дёрнулся.

Ынбёль смутилась, нахмурилась и через секунду узнала причину. Узнала и почувствовала. Её ладони вспыхнули таким жаром, что Ынбёль взвизгнула и упала на пол, пытаясь спрятать их от боли и протягивая поближе к сердцу. Перед глазами буквально полыхнул огонь. Она взглянула на Перси: на его лице не было злорадства, лишь… Вина.

— Нет! — крикнула Лекси. — Не прижимай к себе, а то так и прилипнешь! Перси!

Ынбёль не слушала, рыдая и скуля от боли. Лекси бросилась на пол, прибилась рядом, схватила за запястья, с силой оттянула их от содрогающейся груди.

Перси возник с бутылкой молока и не задумываясь вылил жидкость на обожжённые ладони.

Ынбёль кричала и вырывалась. Лекси держала крепко и всё повторяла «пройдёт, сейчас пройдёт», но почерневшие руки продолжали кровоточить. Ынбёль перепробовала на вкус множество травм и ушибов и теперь точно знала, что такой ад испытывала впервые. Перед глазами полетели бабочки — Лекси колдовала, пытаясь отвлечь от боли.

На кухню влетел Джебедайя, а за ним вбежал Эш. Оба выглядели перепуганными, но быстро поняли, что к чему. Эш кинулся рвать тряпки, а Джеб унёсся куда-то и вскоре вернулся с бутыльками.

— Готово? — спросил Перси не своим голосом.

— А есть ещё какие-то варианты? — огрызнулся Джебедайя. — Уйди!

Молоко сменилось чем-то зеленоватым и приятно пахнущим. Эш оттолкнул Лекси и принялся заматывать ладони Ынбёль самодельными бинтами.

— Сейчас станет полегче, — Джеб ободряюще сжал плечо Ынбёль. Она хотела кивнуть, чтобы не расстраивать — в тот момент ей казалось, что от такой боли не поможет ничего. Но прошла секунда, затем шесть — и боль начала отступать.

— Настой совсем свежий, — сокрушался Джеб, — поэтому сразу всё не заживёт. Сделаем тебе завтра ещё припарку, тогда совсем пройдёт. Можно сходить в лес. Хочешь?

— Пойдём к тебе, — сказала Лекси, настойчиво хватая Ынбёль за плечо. — Выпроводим Эр-Джея. Я останусь с тобой на ночь.

Джеб полоснул их взглядом. Остро, до крови. Колокольчики в его косе задрожали.

— Не сердись, — нервно заулыбалась Лекси, — но твой лес слишком… материален.

— Возьми это, — сумрачный Джеб протянул Лекси другой бутылёк, — от боли. Перед сном пусть выпьет.

Страх колотился в грудной клетке. Ынбёль брела, не видя дороги и не чувствуя присутствия сущностей. Все расступились, решив, что на сегодня с неё достаточно.

Лекси растолкала спящего Эр-Джея и отправила его в их с Перси комнату.

Затем вернулась за Ынбёль в коридор, помогла ей зайти и закрыла за ними дверь. Сняла с неё свитеры, футболку, переодела в ночное. Затем переоделась сама в первое, что попалось под руку.

— Вот так, иди сюда, — она приподняла полог шалаша, пропуская Ынбёль внутрь. — Открой рот, надо выпить зелье.

Всё зелье в Ынбёль не влезло, и Лекси, недолго думая, допила его сама. Они улеглись. Лекси поглаживала Ынбёль по волосам. Молчала, обдумывая, какую сказку или историю рассказать. Начала тихонько:

— Мы оболочки. Понимаешь? Есть магия, магия и останется. Мы смертные. И мы как разные леса. Все перегниём однажды. Это чувствуется, да? Только если у меня лес иллюзорный, у Верховного — призрачный, а у тебя — потусторонний, то Джеб нашёл отдушину в деревьях за домом. Страшное место. Джеб отдаёт ему себя. По кусочкам. Не только плохое, но и хорошее, чтобы поддерживать гармонию. Поэтому в нашем доме есть все те странные растения, которые лезут из раковин или латают дыры в потолке. Но иногда мне кажется, что они нас передушат. По ночам. По одному.

— Боль приходит, откуда не ждёшь, — согласно кивнула Ынбёль, намекая на руки.

Лекси затрепетала, признаваясь:

— Я знаю, какой горячий его огонь. И если он не убьёт нас, то вполне может выжечь самого Перси.

Впервые Лекси говорила настолько прямо.

— Перси спал с огнетушителем. Я не шучу, — с невесёлой улыбкой продолжила она. — Его гордость постоянно травмировалась: то я, которая лежал полумёртвой долгие годы, то жестокий дар. Он боялся сделать мне больно, но это было неизбежно. Поэтому не думай, что он этого хотел.

— Я сама с собой это сделала, — всхлипнула Ынбёль. — Сама.

Магия даровала ей жизнь, любовь, а теперь и боль. Ни о чём таком Ынбёль и не помышляла, а теперь всего было в избытке.

— Все мы учимся. Иногда это больно. Но станет лучше, обещаю.

Телефон Ынбёль завибрировал за пределами шалаша. Лекси выпорхнула и вернулась с ним, довольно улыбаясь.

— Возможно, прямо сейчас.

И она повернула телефон экраном к Ынбёль.

«Не пытайся оттереть порошком след. Я сделал только хуже».

* * *

Утром ладони уже почти не болели: тонкую новую кожу продолжало припекать, но Ынбёль заверила Лекси, что это ничего.

— В первой жизни бывало и похуже, — сказала она.

Но Лекси все равно помогла ей одеться и причесаться, а затем повела в ванную и сама выдавила пасту на зубную щётку. Однако почистить подруге зубы милосердная фея не успела: пришёл Верховный и, с многозначительным «дальше я разберусь» указал Лекси на дверь. Та пискнула что-то примирительное, но, не получив прощения, убежала к себе.

— Открой рот, — велел Верховный.

Ынбёль нервно сглотнула, предчувствуя тяжёлый разговор, но рот открыла.

Верховный поднёс щётку к её зубам и надавил на нижний ряд, счищая налёт.

— Не пойми меня неправильно, но я рад, что это случилось, — сказал Крис. — Я не в восторге, что тебе так больно, но хорошо, что теперь ты знаешь, какой опасной может быть магия.

Ынбёль моргнула. Крис продолжал чистить её зубы так сосредоточенно, будто это было делом всей его жизни.

— Я уже отругал Джеба за то, что он не сказал о случившемся сразу. На втором этаже было ничего не слышно, хотя я должен слышать всё, что происходит. И, конечно же, всё сломалось именно на тебе, как же иначе. Сплюнь.

Ынбёль послушно наклонилась к раковине и сплюнула пасту. Верховный набрал стакан воды и помог прополоскать рот. Затем велел подставить ладони и начал смазывать их зеленоватой мазью.

— Почему ты меня ненавидишь? — спросила Ынбёль тихо.

— Это, — Крис кивнул на её ладони, — ты считаешь ненавистью?

— Я просто чувствую, что раздражаю тебя, даже когда молчу.

— Я вижу мёртвых, — сказал Крис. — Всех. Они приходят ко мне и сидят напротив, будто я им что-то должен. Не говорят, что. Не говорят, зачем.

— Я не…

— Это ведь ты должна им помогать. Воскрешать. Но ты их даже не видишь и не увидишь, если не захочешь. А приходят они ко мне. Почему? Когда сможешь ответить мне, я отвечу тебе.

И он распахнул дверь ванной. Встретился взглядом с Перси, что стоял на пороге с полотенцем на плече.

— С тобой завтра поговорю, — строго сказал Крис и нырнул в темноту.

Перси помялся на пороге. Ынбёль не спешила его приглашать, но и прогонять не хотела. Перси зашёл, их взгляды встретились.

— Будешь должен, — наконец сказала Ынбёль.

— Угу, — ответил Перси с облегчением. На том конфликт и кончился.

На завтраке вновь царило волнение, но не такое волшебное, как вчера. Это было вязкое, мрачное беспокойство, похожее на ожидание прихода тайфуна.

— А где Эр-Джей? — спросила Ынбёль, не найдя соседа.

— В школе, как и вчера, — ответил Джеб. — Привлекает внимание. Как твои руки? — Ынбёль показала ему ладони. От вчерашних ожогов осталось лишь лёгкое покраснение. Боль ушла полностью. — Хорошо-хорошо, — довольно кивнул Джеб. — Я рад, — звучало очень искренне, и речь шла не об эффективности припарки.

— Раз теперь все целы, предлагаю перейти к делу, — сказал Крис, отставляя пустую кружку. — Сегодня та самая ночь. Мне не важно, что было вчера, — он посмотрел на Ынбёль, а затем на Перси, — оно уже прошло. Сегодня мы будем едины и будем всё делать как положено. Ясно? — все согласно закивали. — Тогда жду всех вечером в парке. Что делать, вы знаете.

— Пойдём, надо принарядиться! — шепнула Лекси и за руку утащила Ынбёль в комнату.

Их с Перси комната была тихой, беспорядочной. Неожиданно тёмной. В ней лишь два потенциальных источника света — торшер, выдранный из розетки, и сама Лекси. Пряжа, стеклярус и бисер лежали в упаковке из-под торта, праздничные ленты были обвязаны вокруг изножья кровати, шоколад, не до конца съеденный, таял на подушке. Зеркало у стены украшалось пылью, хэллоуиновские конфеты разлеглись по углам.

— Что там твоя ореховая паста? Как его, кстати, зовут? — спросила Лекси, закопавшись в недра шкафа.

Ынбёль осторожно присела на край кровати. Осмотрелась. Проведя рукой по изножью, с неожиданностью нащупала холодные балки: кровать не была двуспальной, просто Лекси с Перси сдвинули две свои. Ынбёль смутилась и поспешила убрать руки и любопытные глаза подальше от чужой личной жизни.

— Эллиот Коди Моррисон, — сказала она и, чуть тише, добавила: — Волшебное имя.

— Звучит! — поддержала Лекси. — Уже позвал на свидание?

— Я ему не ответила, — вздохнула Ынбёль. — Сил не было после вчерашнего.

Лекси вынырнула из шкафа и, прищурившись, посмотрела на подругу.

— Врешь, — безапелляционно. — Вчера ты выглядела так, будто ответишь ему, даже если печатать придётся носом. Боишься?

— Да нет… Ну то есть, да… Немного…

— Ясно. А почему? — вопрос вышел таким искренним, будто Лекси и правда не понимала, почему. Ынбёль усмехнулась, оценив шутку. — Я серьёзно. Почему?

— Лекси, — умоляющим тоном сказала Ынбёль. — Ты ведь сама понимаешь. Ты видела его. И меня.

— И вас вместе! — улыбнулась Лекси. — Вы хорошо смотрелись. Так что мой вопрос актуален: в чём дело?

Ынбёль вспыхнула и опустила злые глаза. Лекси смеялась, Лекси совершенно точно над ней смеялась. Не могла такая, как она, не понимать, почему кто-то вроде Ынбёль не подходит кому-то вроде Эллиота Коди Моррисона.

— Перестань, пожалуйста, — попросила она. — Все подшучивают надо мной, даже твари из коридоров, но ты… Не делай так.

Лекси нахмурилась. Вздохнула. Бросив быстрый взгляд на шкаф, вытащила оттуда какую-то кофточку и кинула ею в Ынбёль.

— Надевай.

Ынбёль покрутила вещь в руках и умерла снова: столько дырок и разрезов она видела разве что на половых тряпках. Но Лекси выглядела жутко серьёзно, и перечить Ынбёль не решилась.

Топ не доставал даже до конца рёбер. На плечах, под грудью и вдоль спины были вырезы. Ынбёль в жизни не показывала столько кожи кому-то кроме врача.

Она поежилась, попыталась одёрнуть топ пониже, натянула рукава до ладоней и уставилась на Лекси побитой собакой.

— Ого-о-о-о, — протянулаЛекси. — Ты красавица!

Не дожидаясь ответа, она подняла подругу с кровати и подвела к зеркалу. Смахнула с них джинсы Перси и, придерживая Ынбёль за плечи, заставила посмотреть в отражение. Затем взяла со столика расчёску, заколки и принялась сооружать на голове Ынбёль какую-то причёску.

— Я всегда хотела красиво одеваться, но так часто мёрзла, что мне не разрешали самой выбирать. Хотела красивую причёску, но у меня не было сил даже просто причесаться. Я хотела красивого парня и чтобы у меня было много друзей, но я не могла улыбаться: мои зубы выглядели просто ужасно. А потом вообще все выпали. В конце даже мама не могла на меня смотреть. Забегала утром, целовала в лоб, зажмурившись, и уходила. В какой-то момент я поняла, что умру одна, что она не придёт, пока меня не накроют простынёй. Я не могла её за это винить, но… Винила. Умирать одной страшно. Но я не была одна. Метаморфозы меня спасли и преобразили, но любовь мне подарили не они. Как и тебе. Пользуйся дарами, но не забывай, что в тебе всего достаточно и без них. Ты очень красивая, Ынбёль. И смелая. Ты сделаешь много прекрасных и ужасных вещей, тут и Эша звать не надо. Не сомневайся в себе.

Ынбёль сморгнула слёзы и посмотрела на себя в зеркало. На голове теперь были две завитушки, подобранные маленькими резиночками. Для надежности Лекси добавила заколок, но кончики всё равно выбились в стороны, из-за чего вид Ынбёль был немного забавным. Или очень. Зависело от того, кто смотрит.

— Ой, у тебя уши не проколоты! — удивилась Лекси. — Как же так? Я себе сама в больнице иголкой проколола.

«А меня бы за такое в больницу отправили», — подумала Ынбёль.

— Хм-хм, — покачала головой Лекси. — Ладно, учтём. Где-то же должны быть и клипсы…

Одинаковых клипс у Лекси не нашлось, поэтому теперь на ушах Ынбёль болтался полумесяц с одной стороны и подсолнух — с другой. Издалека последний был похож на солнце, так что всё было не так страшно. Поверх топа Лекси милостиво разрешила надеть тёплую пушистую кофту, а затем протянула Ынбёль телефон:

— Действуй.

Ынбёль тяжело вздохнула и снова села на край кровати. Действуй. А как? Она ведь прежде не общалась с мальчиками… Она вообще раньше не писала сообщений. У неё и телефон-то был только на случай, если её бренное тело где-нибудь подберёт скорая и решит позвонить матери. Сама Ынбёль никогда не звонила на домашний телефон.

Она открыла переписку, перечитала сообщение.

Ладно. Надо попробовать. Да?.. Лекси не отпустит, пока Ынбёль что-нибудь не напишет, так что отступать некуда. Ну разве что в окно, но на этой неделе увечий уже достаточно.

«Могу я тогда попросить тебя продолжить эксперименты? Раз уж пальто не спасти, пускай хоть послужит во благо моей куртки».

— Неплохо! — поддержала Лекси. — Я бы написала, что он красавчик, но твой вариант тоже ничего.

— Я могу идти? — с надеждой спросила Ынбёль.

— Мы с Перси скоро зайдём за тобой. Пойдём пускать иллюзии вместе!

Ынбёль кивнула и, дождавшись, пока Лекси отвлечётся на зеркало, выскочила в коридор. В этот же миг телефон снова завибрировал.

«Ах вот ты значит какая».

Ынбёль почувствовала, как краснеют кончики ушей.

«Какая?» — написала она, чувствуя прилив смелости.

«Безжалостная».

«Так это же для науки. Мы спасём ни один десяток пальто, если разберёмся. Представь, как будут счастливы их малыши-пальтишки».

«Справедливо. Тогда продолжу наблюдения и сообщу об изменениях».

«Буду ждать».

Ынбёль отправила и ужаснулась. Она только что закончила диалог! Как она могла совершить такую глупость?! Надо было что-то спросить или типа того… А она просто показала, что не хочет больше говорить! Может, ещё не поздно?.. Нет, тогда она точно навяжется…

«Занята завтра?»

Ынбёль не сдержала радостного возгласа.

На звук показался недовольный Джеб.

— Некоторые из нас ещё заняты, — строго сказал он. — Чего шумишь?

— Это моё сердце! — просияла Ынбёль. — Так и поёт!

Джеб цокнул и покачал головой.

— Идите со своим сердцем на улицу, мешаете.

Ынбёль умчалась вниз, громко топая по ступенькам.

«Нет. А что?»

«Завидую. Я вот занят», — Ынбёль прыснула от смеха и прижала телефон к сердцу.

«Послезавтра я тоже ничего не делаю. Как тебе такое?»

«Ужасно неприятно. Хочется испортить твоё блаженное ничегонеделание и загрузить чем-то неприятным».

«Свиданием, например?» — это отправлять было немного страшно, но Ынбёль уже распробовала их своеобразную переписку.

«О да. Худшее времяпрепровождение, ещё и с очень завистливым человеком. Тебе как?»

«Думаю, я обязана поплатиться за свой ленивый образ жизни и выбраться на вечерок из дома».

«Тогда так и поступим. Но помни: месть моя будет страшна».

«Я учту. Где встретимся?»

«Могу зайти за тобой».

Ынбёль покосилась на дом. Зайти сюда? Разве что в лавку, там должно быть безопасно для чужаков… Но знакомить мальчишек с Эллиотом Коди Моррисоном пока не хотелось.

«Встретимся в парке? На месте преступления».

«А то. Преступники всегда возвращаются на места преступления. До завтра».

Ынбёль взвизгнула и закружилась на месте.

— Всё, она сошла с ума, — кисло сказал Перси. — Ведьма воскрешений тронулась, вот новость-то.

— Она влюблена! — Лекси, посмеиваясь, толкнула парня в бок. — Будь у нас с тобой нормальные свидания, ты бы тоже так визжал.

— Это бесспорно.

— Он позвал меня! — выдала Ынбёль, подпрыгивая. — Послезавтра! Я пойду на свидание!

— Сколько восторга. Отвратительно, — ответил Перси. — Я не могу жить в таких условиях. Надеюсь, он тебя не вернёт.

— Погоди, сначала она посмотрит на мои человеческие иллюзии, — Лекси потёрла ладошки.

Верно. У них же было важное дело. Ынбёль помотала головой, стряхивая любовно-розовое наваждение из мыслей.

План был такой: им надо было засветиться в максимальном количестве мест, чтобы к вечеру большая часть жителей могла свидетельствовать о том, что видела их. Ведьм считали местными неформалами и маленькими чудовищами, отношение к ним было настороженное. Выставить себя напоказ было единственным способом обезопасить ковен.

— Никто не должен отследить наш путь до парка. Эр-Джей наведёт шуму в школе — у него амулет. А нам придётся поработать.

К закату у Ынбёль сильно ныли ноги: силы Лекси имели ограниченный радиус, поэтому, пока их бестелесные клоны шагали по улицам, им самим приходилось бежать за ними по переулкам. Перси тоже попробовал создать клона, но Лекси, увидев своего парня, побледнела и закрыла глаза руками. Ынбёль хохотала в голос.

— Ничего, — ободрила Лекси. — Я даже свечки не сразу научилась зажигать. Всё время создавала иллюзии. Помнишь?

— Конечно помню, — мягко ответил Перси. — Мне приходилось проверять пламя руками.

— Хорошо, что запасы мандрагоры вы сожгли позже, — хмыкнула Ынбёль, но почти сразу поёжилась, вспомнив, что сама едва не осталась без рук. Оба ответили ей кислыми взглядами.

Ынбёль тоже попыталась создать клона, но у неё не вышло ничего кроме серого контура. Никто и не удивился.

— Если возьмёшь меня за руку — можем попытаться вместе, — неожиданно предложил Перси. Ынбёль повелась лишь в первый миг — вовремя почувствовала жар, идущий от ладони парня. — Ты слишком быстро умнеешь. Верховный повесится, если от тебя будет больше пользы, чем от Эр-Джея. Ах да, он ведь уже.

— Не шутил бы ты так вслух. Не хочу я на спиритические свидания, — вздохнула Лекси.

— Эр-Джей его тоже бесит, как я заметила, — сказала Ынбёль.

— Меньше, чем все мы. Если бы кто-то из нас перебил его вчера утром — язык бы нашли в твоём завтраке. Эр-Джей всегда легко отделывается, хоть и кажется, что Верховный его недолюбливает.

— Только на себя не проецируй. Тебя он правда ненавидит, — от души добавил Перси.

Был ли смысл спрашивать, за что? Ынбёль так не считала. Верховного боялись и уважали все, хоть и выражали это по-разному. Шептаться о нём рискнул бы только Эр-Джей.

— Верховный просит помочь Эшу с мантиями, — сказала Лекси, заглянув в бряцнувший рингтоном телефон. — Они бархатные. Тяжеленные, — пояснила она для Ынбёль.

— А зачем они нужны?

— Мантии нас уравнивают. Мы должны быть безлики для силы. Это уважительно.

— И дождь ещё обещали, — добавил Перси. — Эш сказал, что врут, но у него с метеорологией счёт 23:23. Лучше не рисковать.

Они встретились с Эшем на перекрёстке, когда до полуночи оставалось меньше получаса. Эш выглядел так, будто в новостях никаких не нуждается. То ли сам всё видел, то ли говорить не хотел.

На место они явились ровно к полуночи. Ынбёль подошла последней — они переодевались в мантии в можжевельнике, и в своей она немного запуталась. Остальные были слишком взволнованы, чтобы ждать её.

И Лекси была права — мантия была невероятно тяжёлой. Ынбёль путалась в подоле буквально через шаг.

Полная луна окаменела над головами как пьедестал для жертвоприношений. Ветра не было. Ничто не могло унести крепкий запах мокрых волос и костей.

«Откуда здесь кости? В чём они вымокли?»

Под ногами чувствовались скрытые символы. Линии и спирали были вырезаны ножом прямо в земле. Недалеко ютилась небольшая яма — будущая могилка больше подходила любимому питомцу. Ынбёль напоминала тёмную материю и будто бы глотками поглощала кровь. Её это почему-то не пугало. Ведьмы стояли неподвижно. Лекси — она распозналась по щебету амулетов — подтолкнула Ынбёль к краю круга, как ту, что переродилась позднее всех.

— Почему пахнет костями?

— Перестарались, — прошептала Лекси. — Тихо. Нельзя разговаривать, пока играет авлос. Когда…

— Да замолчи ты, — заткнул — удивительно — Перси.

Ынбёль стало не по себе. Кинжалы, тяжёлые одеяния и привкус ягнячьего ужаса не волновали её так сильно, как грубость между Перси и Лекси. Ынбёль закрыла глаза, но полагаться на загробные чувства было страшно.

Эш величественно играл на авлосе. Потом музыка затихла. Ни ветра, ни Вёльвы, ни звёзд.

Верховный снял капюшон. Его глаза раскалились до красноты — прогорающий, злой взор.

Только тогда Ынбёль позволила себе взглянуть вниз и разглядеть нечто, хрипящее в сердцевине круга.

На жёлтой траве, среди яблочных косточек и пятен венозного цвета, лежал человек. Белый, изломанный, обездвиженный, но не спящий. Его веки были размазаны до мясных осколков. Из сухожилий капало. Запястья кровили из-за верёвки. Пара рёбер изящно вывернулась. На нём не было ни капли магии: только людская жестокость в лучшем её проявлении.

Ынбёль мгновенно затошнило.

Человек тихо хрипел, и его голос напоминал звук заедающей шарманки. Такой мелодией только в пыточную загонять и пальцы выкручивать.

Крис смотрел — прямо и только — на Ынбёль.

Сейчас Верховный ощущался тварью. Настоящей злобной ведьмой. Он ведь знал, что Ынбёль не поймёт, кого именно приносят в жертву. А если поймёт — не поверит.

— Почему он не спит? — спросила Ынбёль севшим голосом.

Изломанный человек вдруг повернулся к ней. Совсем подросток, который не может разглядеть убийц из-за травмы в глазах. Из его кармана торчали палочки из-под карамельных яблок и ярмарочный флажок. К открытому ребру липла какая-то этикетка. Праздничный будущий труп.

Ынбёль запоздало вспомнила про Эр-Джея и амулет — стало ясно, чем он занимался в школе.

— Почему он в сознании? — чуть громче.

— У него спроси, — съязвил Перси. Вздохнул, посмотрел на луну, чтобы не видеть посеревшую Ынбёль. — Это плохо, когда жертва приходит в себя, но нам нельзя читать для неё заклинания и вообще применять магию. Это портит ценность. Тело не имеет значения, так что можешь взять камень и побить по виску, только не убей.

Ынбёль впервые позволила себе возненавидеть Криса.

Волшебство не было чудесным. Это смерть. Всегда смерть.

Круг сдвинулся, и Ынбёль почувствовала в своей руке кинжал. Поняла: ей тоже надо будет резать. Казалось, что промокшие волосы жертвы шевелятся от страха.

— Надеюсь, его сердце и душа найдут покой, — сказал Крис.

Ынбёль ему не поверила. Никто не смотрел на подростка с надеждой или жалостью. Только с голодом и жаждой.

Хуже всего было то, что Ынбёль, вернее, какая-то её ужасная часть, тоже это ощущала.

Душа уже почти уснула, а тело ещё нет.

Верховный первый занёс кинжал и заколол жертву ударом в живот. У человека переломилось дыхание. Круг двигался, острые предметы звенели, прокручивались, раз за разом касались органов, — будто бы зачаровывали их. Небо было одноглазым и смотрело на церемонию жуткой луной. Хотелось есть. Очень, очень хотелось. Потрескавшиеся кости пахли железом — так много лезвий их задело. Ынбёль дрожала. Её внутренний ребёнок, оставшийся от прошлой жизни, ещё был жив, ещё возился в земле, стараясь выбраться из гроба. Даже жалко.

Очередь дошла до Ынбёль.

— Так нельзя, — прошептала она в тишине. Если, конечно, хрипы и хлюпанья можно считать несущественными.

Никто не удивился её словам, но и не обрадовался. Её ждали.

Взгляд метался между всеми ведьмами. В то, что Верховный убивал без сожалений, верилось легко. Джебедайя был предан только растениям. Эш верил в судьбу. У Лекси был Перси. Эр-Джей скалился, хоть его подбородок и был подозрительно зелёным.

Ынбёль прежде никогда не думала об убийствах. Как и о любви. О магии. О друзьях. И ведьмах.

Ынбёль не думала о слишком многих вещах — и теперь за это расплачивалась.

Она смотрела на парня, пытаясь разгадать знакомые черты, но всё меньше видела в нём человека. Что-то непонятное, но очень сильное, закипало в ней. Боролось за право на существование. Парень боролся за жизнь.

В конце концов, все просто хотят жить, верно?

Рука с оружием зависла над полутрупом. Ынбёль подталкивали все: ведьмы, глазеющие на неё сквозь свою темноту, блеск луны, который утыкался в локоть, голодные духи. Руку бил нервный импульс. Она тряслась и пылала, а потом совсем сгорела — её обхватил Перси. Сжал, безжалостно обжёг.

Резко потянул вниз.

«Зачем? Зачем…»

Остриё воткнулось нежно, как в бутон, потому что почва живота уже успела смягчиться шесть раз. Брызнуло липким. Ынбёль убила ребёнка (и лежавшего под ногами, и своего) последним ударом кинжала.

И стало хорошо — так хорошо, что можно было устремиться к звёздам, разорваться и вылиться на землю дождём. Нечеловеческое ощущение.

Мальчик был принесён в жертву.

Верховный внимательно следил за знамениями.

Лекси и Перси помирились, взявшись за руки.

Эш убрал авлос в рукав мантии.

Джебедайя дал Эр-Джею противорвотный корень.

Ынбёль рухнула на колени, выронив кинжал и попытавшись вдохнуть. В этот раз её душила не ягодная тянучка, а кнут. И было что-то ещё… Вёльва выпрыгнула из темноты. Походила немного, рисуя на траве полумесяц, затем легла на остатки жертвенного живота.

Чёрный определённо был цветом ведьм. На нём не видно ничего страшного. Белоснежной шерсти кошки повезло меньше.

Вёльва тихо ушла, растворившись там же, где только что лежала.

— Всё-таки психопомп, — признал поражение Эш. — Все ведьмы здесь, вот и показала сущность. Эй, проверьте Ынбёль. Может, она и за ней притащилась.

Поднялся ветер, вытравив из глаз красноту. Белки вновь побелели. Ынбёль упиралась коленями в землю, смотрела на труп, исколотый лезвиями, страшно плакала и чувствовала насыщение. Ей было до сумасшедшего хорошо. Помимо кнута, обвязавшегося вокруг шеи, появился ещё и пряник. Вот какую замену всегда искала Лекси. Чужую кровь. Это было похоже на сироп, который мама давала в те редкие дни, когда вся боль Ынбёль состояла лишь из простуды. Похоже на амброзию и амриту в одной микстуре. На молочный пирог с таблетками, на дорогостоящее лечение. Это было… великолепно.

— Как чувствуешь себя?

— Круто, — честно ответила Ынбёль, не скрывая дрожь и ужас. — Стрёмно, но круто.

Крис, собирающий предметы для ритуалов и отбрасывающий их в могилу, вдруг смиренно улыбнулся.

— Настоящая ведьма, сколько бы ни косила под дуру.

— Я будто бессмертная, — удивлённо добавила Ынбёль. Зрачки были расширены.

Лекси вынырнула из необъятного капюшона и взволнованно на неё посмотрела.

— Нет. Помни, что — нет. Не бессмертная.

Тело жертвы так и лежало под луной. Ынбёль растерянно на него уставилась и решила дождаться того мига, когда оно мутирует под полнолунием, но ведьмы не позволили.

— Нельзя смотреть. Верховный разберётся, — пояснил Перси. — Могилы всегда копаются для ведьминых вещей, а не для жертв. Даже Джебедайя пока не знает, куда Крис прячет тела. Или кому отдаёт. Симпатичный мальчик.

— Я сказал его родителям, что еду на вечеринку к друзьям в лес. Ну, он сказал, — поделился Эр-Джей, кивая на труп. Вид у него был усталый, но довольный. Щёки горели розовым. — Думаю, там искать и начнут.

— Не забудь помыть амулет и убрать на место, — напомнил Эш. — И выпей отвар папоротника и чеснока. У тебя причёска его осталась.

— А по-моему ему так больше идёт, — фыркнул Перси.

— В городе пропадает подросток, а у Эр-Джея причёска один в один. Очень смешно получится, ага, — даже в темноте было понятно, что Эш закатил глаза.

— Лучше расскажи, что у нас на ужин, — попросила Лекси. — Из меня скоро цветы от голода полезут.

— Цветы? — удивился Эр-Джей.

— Проклятье Джебедайя, — вздохнула Лекси. — Я случайно добавила его волшебную петрушку в свой бульон. Теперь цвету, если долго не ем.

Ынбёль плелась за ними и смотрела в их спины. От неопределённых чувств мутило.

Глупо было отрицать произошедшее. Глупо было говорить себе, что сама она ни в чём не виновата. Глупо было думать, что так будет всего один раз.

Все ведьмы — убийцы. Ынбёль тоже ею стала, пускай рукой управлял другой.

Почему же тогда ей было так хорошо? Даже лучше, чем в ночь воскрешения. Лучше, чем тогда в доме, когда она сотворила свет.

Магическая сущность вступила в конфликт с человеческим сердцем. Материнская церковь вытравливала в ней милосердие и приучала к состраданию. Кто бы мог подумать, что это окажется полезным?

Она наконец поняла, почему никто не мог объяснить ей, как ощущается дух. Она знала, что чувство насыщения и удовольствия — не её. Но она несла их в себе с высоко поднятой головой и на трясущихся ногах. Она до белых костяшек сжимала кулаки, хотя хотелось раскинуть руки и полететь. По щекам всё ещё текли слёзы, смачивая сухие от не слезающей улыбки зубы.

Её не разрывало на две части. Её склеивало воедино. Совсем как яблоко вчера на ярмарке.

Горечь растворялась в блаженстве. Чувство вины присыпало счастье.

Но точно ли оно того стоит?..

Ынбёль казалось, что, позволяя себе радоваться, она гонит себя в темноту, к которой никогда не стремилась.

Магия была её светом. Её вторым шансом. Её счастливым будущим. Её силой. Её всем. Но сегодня она отняла все это у другого человека. Такого же школьника, какой была сама Ынбёль. Она тоже могла быть на месте этого парня, в конце концов.

Магия давала необъятную силу, но стоила ли эта сила того, чтобы убить собственную душу? Она ведь просто хотела быть здоровой и чтобы мать исчезла из её жизни. Всё это она уже получила. Больше у магии ей просить было нечего.

Жёлтая трава извечно будет ассоциироваться с кровопролитием. Ынбёль шагала по ней, как по лезвиям и цветам одновременно. Ведьмы кинулись вперёд, весело толкаясь и раскидывая руки в стороны — для объятий с луной. Они врезались в иллюзорную стену, что укрывала самую чёрную часть парка, и вышли наружу. Спокойные, сытые. Будто бы даже сдружившиеся. В них, вероятно, говорила связь прошлых ковенов. Лекси наткнулась на детей, со смехом вытянула ладонь, сияющую кольцами, и потребовала конфет. Ей вручили целую корзинку-полтергейста. Ынбёль опять затошнило.

Лекси спешно обернулся на неё. Их взгляды коротко встретились. Неприятное чувство, но Ынбёль решила его проигнорировать.

Они добрались до дома, в котором теперь наверняка покойников стало ещё больше. Развевая мантии и разбрасывая конфеты, ведьмы зажгли огни, пробрались через завалы лавки, заскользили по коридорам, задевая шторы и невидимые силуэты. Тихонько расселись по кухне. В воздухе загремели ножи, самостоятельно нарезающие выпечку и мясо. Искры летали, собирая позади тени, призрачные псы шуршали лапами, а ведьмы неслышно смеялись. Ынбёль сидела на полу, упираясь в стену. Молча скребла руку. Ведьмы болтали между собой, изредка на неё поглядывая. Проверяли, не умерла ли она от ужаса. Ынбёль не умирала. Крошечное ощущение тревоги раскалывало её грудь, но пропадало за историями и звенящими голосами. В глазах всё ещё плавали густые, огромные зрачки. Моргать совсем не хотелось.

— Я отойду, — Ынбёль неуклюже поднялась с пола, схватив свечу. Она оставила её здесь утром. Даже сутки ещё не прошли.

Ынбёль была где-то не здесь. Она не моргала, шагала по вздутому ковру и неотрывно следила за свечкой, которая ослепительным огнём летела по коридору. Затем поняла, почему не отводила взгляд, — свечка летела исключительно благодаря ему.

Она зашла в комнату, села среди плакатов, корешков билетов и ярмарочных флажков, закрыла глаза и зарыдала от ужаса. Она всё кричала и кричала в подушку.

Они плохие. Они плохие. Они плохие.

«Мы плохие», — это было честно.

Когда её отпустило от потустороннего блаженства, она вспомнила, что наделала. Вспомнила горячую руку Перси. Вспомнила звук, с которым кинжал врезался в живот и заставил сердце разорваться. Её бы вырвало, если бы не прибежавший Эр-Джей. Тот яростно вдавил ей в зубы корень, который дал ему Джеб во время жертвоприношения.

— Не зря оставил половину, — ворчал он; совсем невинный в лиловой майке и пижамных штанах. Лохматый. — Я не тупой. Только попробуй сказать, что тебя не выворачивает. Мне знакома эта тошнота. Радуйся, что ты более-менее нормальная.

В темноте Эр-Джей казался мудрее и добрее. Он умудрился найти воду и немного её нагреть, чтобы зубы Ынбёль не разболелись.

— Я даже не знала… не знала, что кости пахнут… ещё и так отвратительно…

— Иди к Лекси, — попросил Эр-Джей, бросив пустой стакан под кровать. — Она тебе расскажет то же, что и мне. В коридорах тебя никто не тронет. В полнолуние там безопасно.

Ынбёль выбралась из шалаша и вышла наружу. Холод клеился к коже. Под ковром явно что-то было, но оно не кусалось. Кто-то слюнявый и бесплотный аккуратно утыкался в ступни, не давая рухнуть. Дверь в конце коридора тускло светилась и бросалась тишиной. Если бы не сонливость, Ынбёль бы её вышибла.

Она хрипло спросил:

— Ты тут?

Лекси сидела на кровати, задумчиво втыкая спицу в глаз недовязанной лягушки. Если бы мир вошёл в комнату, то всё равно понял бы, что Лекси его любила.

Ынбёль попыталась не свалить зеркало, завешанное одеждой, но уронила торшер-деревце.

Лекси подняла взгляд. Неожиданно старый. «Будь это спектакль, меня бы сейчас сзади кто-нибудь вырубил», — подумала Ынбёль, обжигая ладонь об лампочку-иллюзию в торшере.

— Ой.

Старый взгляд торопливо помолодел. Лекси отпихнула от себя лягушку, спрыгнула с кровати, утонула в ворсе сожжённого ковра. Решилась на что-то. Защебетала:

— Я знаю, что ты хочешь накричать. Что ты в смятении, сбита с толку, ненавидишь Криса и Перси, но всё ещё не можешь решить, как относиться ко мне.

— Немного.

— Эш сказал, что чувствуешь ты много.

Лекси не только внешне был распилена напополам: чёрно-белые волосы, звёздно-лунные щёки, разные сокровища на лодыжках. Она и внутри держала два мира. Один солнечный, активный, готовый переводить рецепты с мёртвых языков и варить зелья. Другой хотел есть. И, разумеется, убивать.

— У тебя так тихо, — Ынбёль покорно наблюдала за тем, как на неё шагало солнце. Приближение смерти никогда не было таким ярким.

— Я тебе кое-что покажу.

Лекси схватила её за плечи, потащила к зеркалу и скинула с рамки слоистую одежду. Пыль расселась по трещинам. Повсюду мерещились глаза, распоротые или заколотые спицами, но всё равно через силу наблюдающие за представлением. Тень иллюзии. Лекси без слов сжала Ынбёль за шею, вздохнула. Со всего размаху вписала её лицом в поверхность зеркала.

Стало холодно и звонко. Сначала показалось, что осколки разрезали щёки вплоть до шатающихся костей, но это была не кровь.

Ынбёль тонула в тёмной реке. Буквально.

Она просто… провалилась.

Ощущение обмана заставило испугаться по-настоящему.

Недовязанная лягушка, счастливо распадаясь надвое, проплыла мимо. Ожог от лампочки почти смылся. Взбодрившаяся Ынбёль билась дрожью, не соображая, как ей выбраться, сотрясалась и искала Лекси. Та сама её нашла.

Рукав, в котором мелькнула солнечная кожа, заскользил перед глазами. Ынбёль схватилась за ткань и, порвав её, вывалилась в комнату.

— Понравилось? — терпеливо спросила Лекси.

Она снова сидела на кровати, болтая босыми ступнями.

— Шутишь?! Зачем ты это сделала?

— Именно это будет с нами происходить, если дух не поест, — милостиво пояснила Лекси. — Поняла? Раз за разом. Непонятный, нестабильный, абсолютно непредсказуемый итог. И страшный. Ты ожидала не того, что произошло. Сейчас я сама хотела, чтобы ты упала в воду, а в следующий раз вместо реки иллюзия сама сконструирует пустоту. Без кислорода, без времени. И ты погибнешь, а вместе с тобой весь ковен. Заметь, я вряд ли этого захочу.

Она продолжала болтать ногами и казалась спокойной.

— Но иллюзия нематериальна, — задыхаясь, выпалила Ынбёль.

— Пока что — да, — согласилась она, — а вот огонь Перси, как ты теперь знаешь, очень даже. И растения Джеба не так безобидны, какими кажутся. Однажды я проснулась среди ночи и пошла к нему за соком алоэ, а нашла только комнату, полностью заросшую корнями. Джеба насквозь проткнуло. Крис тоже не мог спать. Он видел призраков, которых разрубили на части и выбросили в реку, видел и видит каждый день. Сутками. Такое себе зрелище.

Сейчас Лекси не выглядела до смерти милой. Она была просто — до смерти. Словно бы держала её на поводке и в любой момент была готова спустить на Ынбёль.

В животе тревожно перекатывались живые кишки. Совсем не такие, как у того парня в парке.

Лекси устало завалилась на спину, похлопала по подушке. Ынбёль покорно подошла. На кровати было так много сладких снов и обёрток, что хотелось пить.

Ынбёль села на кровать рядом, скрестив ноги.

— Звучит так, будто вы убиваете от страха.

— Скорее во имя страха. Духи — не друзья. Они пугающие и кровожадные. Они подарили нам жизни в обмен на жертв, которых мы должны им приносить, — Лекси играючи плела из пряжи фигуру куклы. — Иногда я думаю: Крис сам решил повеситься или его толкнули на это?

Она быстро заткнулась. Положила мягкую куколку на Ынбёль, аккуратно добавила:

— Я знаю, что тебе не стало легче. Ты либо примешь всё, либо что-то натворишь.

Ынбёль сквозь боль рассмеялась. Лекси ловко поддержала смех, легонько ударив в плечо:

— Ты всерьёз подумала, что я просто разобью твоё лицо, ударив им по зеркалу?

— …ну да.

— Я люблю тебя, Ынбёль, — серьёзно произнесла Лекси. — Я люблю Перси. Я люблю Верховного, Джеба и всех, кто состоит в этом ковене. Я люблю магию. Я люблю свою жизнь. Я никому. Понимаешь? Никому не позволю это у меня забрать. У нас всех.

— Ты моя лучшая подруга, — прошептала Ынбёль от самых искренних чувств. И от страха.

Лекси посмотрела внимательно, а затем залила комнату довольным светом. Сразу полегчало.

— Тебе нужно поесть. Сейчас самое доброе время.

— Ты тоже пойдёшь? Пойдём, пожалуйста.

— Пойдём-пойдём, Бел.

Идя бок о бок, они двинулись по коридору, и Ынбёль пару раз оборачивалась, чтобы посмотреть на светящиеся следы, оставшиеся от их шагов. Желудок крутило. Ынбёль крепко держалась за запястье Лекси. Оно было странноватое на ощупь: тёплое и немного рассыпчатое, словно меловая крошка. Как будто в руке Лекси жили насекомые.

— Ты держишь рукав моей кофты, — прыснула Лекси. — А в нём припрятаны маленькие леденцы. Угостить тебя?

— Как ты поняла?

— Не знаю. Но мне нравится, что я могу угадывать твои мысли, о кошмарная ведьма воскрешения. Пока могу. Так хочешь леденец?

Появление Лекси и Ынбёль на затенённой кухне сопроводилось тихим облегчением. Сложно было осознать, что ведьмы по-настоящему переживали.

— Подайте тарелку, салфетку, вилку и самое вкусное жареное крыло, — скомандовала Лекси, а сама полезла куда-то за раковину, пару раз стукнулась и с победоносной улыбкой вынула блёклую бутылку вина. — И стаканчики. На всех.

Стало немного уютнее. Мантии лежали жуткой горкой у входа на кухню. Лекси весело, по-домашнему порхала, прыгая от стола, с которого хватала какую-нибудь сладость, к любой ведьме, которой эту сладость торжественно вручала. Эр-Джей катал по костяшкам монету: терял её, находил другую и снова терял. Перси дремал около гудящего холодильника. Эш размеренно чистил зеркала — для этого у него были специальные платки и дурно пахнущие, но эффективные средства. Он вдруг внимательно вгляделся в один осколок. Кивнул сам себе, отложил его и провозгласил:

— У Ынбёль есть вопрос. Думаю, Джебедайя, твоё время отвечать.

Джеб отложил морковку и заинтересованно повернулся.

— Как ты стал ведьмой? — в лоб спросила слишком уставшая Ынбёль.

— Меня вынесло с дороги в 4:37 утра, — спокойно произнёс Джеб, делая размеренный глоток вина. — Я помню, потому что в 4:30 выехал из круглосуточной закусочной, а на шоссе стояла табличка «Семь минут до заслуженного отдыха». Реклама у них такая была. Щит стоял лицом ко встречке, я обернулся на него, и… Помню, как во всём теле щёлкало. В запястье, в рёбрах, в ногах. Сломай куриную кость, которую сейчас ешь, если интересно, что это за звук. Я умирать совсем не хотел, но вокруг не было ни души. Два ребра вошли мне в лёгкое. Рука была раздроблена. И, кажется, позвоночник тоже перебит. Я просто знал, что это конец, потому что для меня это он и был. А когда очнулся…

Ынбёль снова вспомнила парня из парка. Его рёбра тоже были не на месте. Перед тем, как стать убийцами, все ведьмы сами были жертвами жестокого убийства. Метаморфозы не пощадили ни одного из них.

— Был уже не собой? — предположила Ынбёль. Лекси с Перси объяснили это так.

— Ещё чего, — хохотнул Джеб, — не сравнивай меня с другими. — Другие тут же посмотрели на него недовольно. — Мой дух, может, и хитрый, но я куда сильнее. Он решил, что я потерял волю к жизни и тело уступлю без вопросов. А на самом деле я получил второй шанс, понимаешь? Как я могу отдать себя ему?

— Лучше бы и отдал, — вздохнул Эш. — Мы бы тогда все зажили спокойно.

— Кто бы говорил. Сам-то всё тот же высокомерный нарцисс, каким мама воспитала.

— Мой дух особо на моё место не рвётся, — пожал плечами Эш.

— Конечно. Кто захочет быть таким занудой?

— Что ты имел в виду под «зажили бы спокойно»? — Ван поспешила напомнить о себе.

— Как это что? — удивился Джебедайя. — Ты разве это не ощущаешь?

Ынбёль молча моргнула несколько раз, не замечая, как Лекси упорно подливает ей вино в стакан с водой.

— Он ведь рвётся к твоей душе. Тыкает её палкой, тормошит. Неужели ты ни разу не плакала беспричинно?

— Да если бы ты сам плакал, — фыркнул Эш. — Я бы на это вечно был готов смотреть. Но ты ведь крушишь всё, что попадается под руку.

— Это не я.

— Мы плющ в комнате Эр-Джея выдирали даже из подушек. Колючий плющ. Я даже не знал, что бывает плющ с иголками.

— Такого — не бывает, — улыбнулся Джебедайя. — Это я притащил его из леса, надеюсь, вы ещё им насладитесь.

— Я всё-таки не поняла, — Ынбёль снова пришлось напомнить о себе, так как взгляды парней не предвещали ничего хорошего, — получается, вы оба — это вы?

— Ты всё ещё меряешь всё человеческими понятиями, — цокнул Эш. — Как мы можем быть нами? Мы ведь никогда не умели колдовать, понимаешь? Получается, мы — не мы. Но и не они. Скажем так, в нас больше нашего, чем не нашего.

— И твоего духа это устраивает, — она указала на Эша, а затем перевела взгляд на Джеба. — А твоего — нет?

— Ага, — кивнул Джебедайя. — Но меня это не колышет.

— Поглядим, как ты запоёшь, когда плющ полезет у тебя из ушей.

Вскоре пустая бутылка вина покатилась по половицам. Лекси улеглась прямо на кухне. В уголке, в котором постепенно разгорался рассветный луч — едва ли не единственный, что мог проникнуть в дом, сплошь увешанный шторами. Перси задумчиво трепал девушку по волосам. Разговоры угасли. Ынбёль долго не двигалась. Тьма дома гладила её по спине, впервые не столько пугая, сколько успокаивая. Внутри, помимо страха и смерти, её ждали друзья. Семья. Настоящая — не такая, как прежде. Внутри она была в безопасности. И была собой.

Что было в её старом доме из этого списка? Только страх. Она даже умерла не внутри, а на пороге.

Ынбёль кое-как поднялась и шариком выкатилась во двор. В футболке было холодно, но Ынбёль это скорее понимала, чем правда чувствовала: в ней бурлила жизнь и энергия.

За ней какое-то время наблюдали: две ведьмы свешивались с окна и ждали, что она убежит. Она не убежала, и её оставили в покое.

Ынбёль поёжилась, посмотрев на небо. Что-то тёмное давило на темечко. Ей хотелось думать об Эллиоте Коди Моррисоне, любить и жить. Читать рецепты, портить снадобья, взрывать корни, стричь сады, которые случайно выбирались из сознания Джеба, взывать к духам и подкармливать призрачных зверей. О произошедшем не хотелось даже вспоминать.

Ынбёль рухнула на крыльцо, сознательно стукнувшись затылком. Вытянула руки кверху. Приложилась головой ещё пару раз, проверяя. Было не больно. И совсем не страшно.

— Я буду жить, — улыбнулась она.

Но вышло немного грустно.

фаза 3

третья: глаз от сглаза

Выясни, где у твоей судьбы глаза, и проколи их.

Это дремучая клятва ведьм, обнаруженная в самом старом чердачном дневнике. Мрачная философия со своим этикетом. Именно она была написана кровью. Какой-то божественной, наверное, потому что до сих пор казалась яркой и наскальной. Божеств на чердаке в принципе было не счесть: статуэтки, иконки, выцарапанные на обложках лики.

И тишина. Такая великолепная, что слышались голоса прошлых ковенов.

После событий ночи жертвоприношения Ынбёль шатало ещë неделю. В одно утро она выбралась с чердака и стала жевать свой завтрак, осматривая ведьм.

Крис самый старший. Умер и воскрес первым. Ковен на нëм уже два года. Получается, он убил… То есть принёс в жертву не меньше двадцати человек. Джеб вылетел с трассы полтора года назад. Не меньше пятнадцати. Эш, убитый не факт что пыльцой, вернулся прошлой весной. Даже на счету юного Эр-Джея их было уже шесть. Чуть меньше, чем самих ведьм.

Никто не горел желанием обсуждать случившееся. Вели себя как обычно. Все даже как-то успокоились — вероятно, это было связано с тем, что силы устаканились и колдовать стало проще. Ынбёль, хоть и колдовала пока и не слишком успешно, тоже это чувствовала.

Она по-прежнему занималась с Эшем, и это был лучший вариант, учитывая, что силы обоих не имели физического воплощения. То есть в идеале, талант Ынбёль должен был проявляться физически в итоге, но просто представить, как кто-то воскресает, было недостаточно. Лекси хватало фантазии и собственного фанатизма, чтобы заставить всех видеть то, что ей хочется. Перси взглядом поджигал что угодно.

А вот чтобы воскресить… Ынбёль понятия не имела, что для этого нужно. Записи предшественников не слишком-то помогали.

— Меня вот поначалу рвало от предсказаний, — поделился Эш, брезгливо вытаскивая перо из волос. — Откуда они постоянно берутся? А, неважно. Тошнило, в общем. Мозг не справлялся с двумя реальностями одновременно. Поэтому я научился ловить это чувство тошноты и теперь всегда знаю, когда начну предсказывать. Ну, почти. Меня много от чего тошнит. От выходок Эр-Джея, например, тоже.

Ынбёль не знала, что чувствует, когда кого-то воскрешает, хотя должна была. Если кто из ведьм первого поколения и поспособствовал тому, чтобы их ковен жил вечно — это точно был дух Ынбёль. Ни у кого другого сил бы не хватило. Получается, первой, кого она воскресила, была сама Ынбёль. Но она не помнила ничего, кроме ушедшей боли. Не было особого чувства или эмоции — просто вдруг перестало болеть и выть, а потом две непонятные, но красивейшие ведьмы перелохматили её внимание.

Как воссоздать чувство, когда тебе перестаёт быть плохо, если тебе в целом всегда нормально?

Ынбёль никак не могла себе этого представить. Занятия с Эшем становились всё менее продуктивными: базу, необходимую для магии, она уже освоила, а дальше всё зависело от неё самой.

Во время очередного занятия Эш, взбрыкнув, вышвырнул из себя энергетический разряд. Ынбёль даже не успела поймать его взглядом — не то что уставшими руками.

— Какой смысл, если ты даже энергию не чувствуешь? — Эш стукнул её по лбу.

— Я чувствую, — пробубнила Ынбёль, потирая ушибленное место.

Энергию Ынбёль и правда ощущала, но и сама думала, что чувствует её как-то неправильно. Она ощущала её только на эмоциональных подъëмах — например, когда увидела в первый раз Эллиота. Или когда Перси её рукой убил подростка.

В остальное время она скорее просто знала, что энергия её окружает, но совершенно не представляла, что с этим чувством делать.

— Ты не в потоке.

— В каком потоке?

— В том-то и дело, — прорычал Эш. — Я словно пытаюсь научить тебя вязать, а ты не знаешь, что такое пряжа.

— Ну извини, что меня никто не водил в магазин рукоделия! — Ынбёль даже голос повысила.

Около окна треснула склянка. Тут же запахло зверобоем и пластилином.

— Ещë одна метафора, и я шагну в петлю вслед за Верховным, — взвыл Джебедайя и стряхнул осколки. Он бывал поэтом, но лишь когда его травяные эксперименты шли как надо. Сегодня явно был не тот день. — Иди сюда, — он взмахнул рукой. Из рукава тут же высыпалось что-то зеленое, игольчатое.

Джебедайя копался в рассаде на подоконнике. Вокруг самодельных клумбочек были начерчены различные знаки и руны — защита от Эша, которому не нравилось жить в одной комнате с тем, что может его убить. Хотя он, конечно же, увидел бы это заранее — ему просто не нравилось, сколько места в комнате занимала зелень, и он избавлялся от неё под любым предлогом.

— Не думаю, что тебе подойдёт быть в потоке, — заметил Джебедайя. — Это сложное и опасное состояние, когда твоя магия имеет физическое проявление. Лекси рассказывала, как меня проткнуло?

— Соломенный страшила, — усмехнулся Эш.

— Это было из-за потока. Я вошёл в него, чего не стоило делать с моим тогдашним уровнем. Я и сейчас не факт, что совладаю, поэтому вытолкнул всё, что мог, в лес. Покажу тебе его как-нибудь, — Эш за спиной презренно хмыкнул. — Ну если тебе захочется… Ладно, давай по-другому. Вытяни руку над саженцами. Что чувствуешь?

Маленькие листочки щекотали ладонь. С них сыпались неестественно алые семена. Ынбёль впервые занималась с Джебедайей, а потому не хотела проверять его терпение на прочность. Она сосредоточилась и приказала себе чувствовать. Спросила:

— Они… шевелятся?

— Не они. Моя энергия в них. Вот, — Джебедайя взял её за руку и перевёл к своей широкой груди. — Чувствуешь?

Ынбёль не сразу ответила, боясь спугнуть ощущение под пальцами. В них тепло покалывало. Энергия Джеба ощущалась, как…

— …как нить. От тебя — к ним. Да?

— Это и есть поток, — улыбнулся довольный Джеб. — Ищешь нити, канаты, цепи — и хватаешься. А если хочешь в него войти — просто обвяжи вокруг шеи.

— Верховный это и сделал. Так всё и мучается, — жестоко хохотнул Эш. Ынбёль подумалось, что они с Перси ладят лучше, чем пытаются показать. — Ой, да не смотрите на меня так.

— Это не шутка, — пояснил Джебедайя. — Но это лучше пусть он расскажет. А ты ищи свои потоки. Хватайся и тяни. И лучше не рассчитывай на руки — их ведь может и не стать. Чувствуй душой.

Душа. Будто у кого-то из них она осталась после полнолуния.

— Джебедайя! — вдруг рявкнул за дверью Верховный и больше не произнёс ни одного приличного слова.

Джебедайя отвечал ему в схожей манере, но более сдержанно. Ростки в кадках съëживались от криков.

— Я всё сейчас исправлю! — закончил тираду Джебедайя и спрыгнул с подоконника.

Ынбёль вдохнула, прикрыла глаза и снова вытянула руку над саженцами. Нить от Джебедайя продолжала тянуться к ним, удлиняясь. Это как поводок. Ынбёль сосредоточилась и почувствовала множество нитей. Они были в плюще на стенах, в гадальных картах на полу. Большое зеркало в углу было буквально завешено энергией. Сравнение с пряжей теперь напоминало истину: несложно было догадаться, где чей клубок. Удивительно, насколько это легко.

— Он прав насчёт потока, — сказал Эш. — Я и забыл, что ты не такая, как я. Мне что в потоке, что без — всё одно видеть буду, но в потоке не так больно. А Джебедайя… — он помолчал, словно бы на что-то решаясь. Ынбёль ощутила сокровенный момент. — Думаешь, чего он так с растениями своими носится? Когда Перси обгорел в первый раз, он едва с припарками разобрался. А тут такое… Ох, ты бы видела. Беспомощность он терпеть не может. Представь, как он ненавидел себя, когда мог вылечить ожог только полудохлым листом чего-то плохо изученного. А потом ещё Эр-Джей со своей магией. У Верховного голова болит часто. Лекси вечно скачет, где не попадя. Ты чуть руки не спалила за одну секунду. Он за нас боится. Думает, лучше пусть его плющ порвëт, чем мы пострадаем. Идиотина.

Ровно как Перси и Лекси иногда ссорились, Эш с Джебедайем могли быть единодушны. Магия да и только.

После того дня они с Эшем временно остановили занятия: Ынбёль хотела получше разобраться с потоками, к тому же всё ещё не научилась чувствовать момент, когда готова к воскрешению, и полагала, что эти два знания как-то связаны между собой.

Эша от предсказаний тошнило. Перси горел от злости — у него и спрашивать было не надо, чтобы понять, как он колдует. Джеб разбивал энергию на маленькие ниточки, деля непосильную ношу ответственности между собой и своими растениями. Лекси думала о хорошем.

Ынбёль совершенно не представляла, что делать ей. Она уже смирилась с идеей, что умершее не обязательно умерло окончательно, но было тяжело представить, что она как-то может на это повлиять.

Должна ли она просто отдать трупу свою энергию, как это делал Джебедайя? Или ей нужно представить тело живым, как это сделала бы Лекси для своих иллюзий?

Она всё думала — на что похоже воскрешение? В голову навязчиво лезли картинки из голливудских фильмов, но она их прогоняла.

Что она чувствовала, когда вернулась?

Исцеление. Дух тогда словно бы собрал её по кусочкам, но не просто собрал, как разбитую чашку — он пропитал собой каждую клеточку её тела. Заставил её, всю её, а не только душу, жить и стремиться к жизни. Он заставил еёчувствовать колебания, вскрыл палитру вкусов и чувств, вывернул и вылечил.

Ынбёль ещë не до конца сформулировала свои мысли, но уже знала — это оно. Чтобы что-то воскресить, надо заставить его жить.

— Метаморфозы, — заклинала она, — давайте, я в вас верю. И в себя верю.

Дар, её маленький источник мотивации, висел невидимкой у сердца — рядом с трёхцветным амулетом и цепочкой. Звучал серёжками, иногда царапался. Жил.

Будни шагали своим чередом. Старались идти ровно, но всё равно переломали ноги в доме ведьм.

Джеб после того урока обрёл веру в себя как учителя и однажды загадочно поманил её за собой. Ынбёль пошла, но, увидев, как тот отпирает дверь в подвал, замерла. Всё живое, что было в доме, успело нашептать ей, что в подвал лучше не ходить. Подвал — территория ведьмы растений, вечно живой и увядающей в бесконечном цикле естественности вещей. Джеб не был агрессивным, но мог быть опасным. Он не злился просто так, но залезть в его подвал было равносильно предательству.

— Не бойся, — сказал Джеб, усмехнувшись. — И гляди под ноги.

В подвале было сухо и прохладно. Над каждой грядкой стояли фиолетовые лампы на батарейках. Вдоль стен теснились шкафы со всякой незначительной и наверняка для Джеба бесполезной утварью вроде граблей и тяпок. Всё выглядело как самый обычный (если так вообще можно сказать) подземный огород, но ощущение было совсем не таким, как в доме. Даже не магическим… зловещим.

— Здесь безопаснее всего, — сказал Джеб. — Сюда никто не войдёт и ничто не выйдет. Вы смеётесь над моей магией, но она способна спасать жизни. А ваша нет.

— Я никогда над тобой не смеялась, Джеб, — очень искренне сказала Ынбёль. Она не доставала ему даже до плеча, и при желании он мог буквально переломить её пополам: настолько мельче она была. Какой уж тут смех?

Да и после ночи, когда её руки едва не превратились в два корявых уголька, она куда сильнее стала уважать то, что Джеб умеет.

— Но ты не просила меня с тобой заниматься. Почему?

Потому что до чёртиков тебя боюсь, подумала Ынбёль.

— Не знаю. Извини, если обидела этим.

— У меня для тебя кое-что есть, — сказал Джеб. — Тебе ведь нужны подопытные?

Он присел у одной из грядок и, немного покопавшись в земле, вытащил оттуда пару засохших жучков. Протянул их Ынбёль на раскрытой ладони.

— Банально начинать с жуков, но я по глазам вижу, что на более крупных существ тебе пока духу не хватит. К тому же здесь безопасно: ты не навредишь магией никому наверху, а растения… Я воскрешу, если что.

— Ты можешь воскрешать? — изумилась Ынбёль.

— Э, — парень качнул головой. — Это совсем не как у тебя. Каждое растение проходит определённые циклы жизни, от семечка до компоста. Я могу заставить растения быстрее проклюнуться из семечка и вырасти за пару секунд. Могу заставить их изменить форму и свойства, могу убить. И иногда, если форма не повреждена, могу вернуть их к жизни. Чуть отмотать время назад или вроде того.

— Нет, — сказала Ынбёль. — Мне кажется, это очень похоже на то, как у меня. Спасибо.

Джебедайя тихо усмехнулся. Насобирал ей целую банку засохших жуков и разрешил приходить тренироваться, хотя второй ключ давать отказался. Неудачные эксперименты попросил оставлять в земле: мол, органика есть органика, всё надо пускать в дело.

Ынбёль теперь посматривала на банку иногда, размышляя. Брала её в руки, крутила, встряхивала и ставила обратно на полку.

— Этого я и боялся, — ныл Эр-Джей, — так и знал, что притащишь в комнату мертвечину.

Ынбёль не слушала. Ынбёль думала.

Рождение, жизнь и смерть. От семечка до компоста — у живых существ ведь также. Если форма сохранена — в неё можно вернуть жизнь. Если форма повреждена — её надо для начала починить.

С этого Ынбёль и решила начать.

Стащив у Эр-Джея учебник по биологии (он даже не заметил), забралась на чердак и рассыпала по полу несколько жучков-мумий.

— Извините, — сказал она им и аккуратно разделила каждого на несколько кусочков. — Если повезёт, я всё починю.

На изучение рисунков ушло какое-то время, но, закончив, Ынбёль имела уже очень чёткое представление о том, как должен выглядеть целый жук.

Она подняла над тельцами раскрытую ладонь. Прикрыла глаза, улавливая свои энергетические ниточки. Пошевелила пальцами, давая энергии возможность сочиться сквозь них.

— Давайте, — попросила она. — Собирайтесь.

Тельца на полу задрожали, сквозь них пошла энергия, однако скрепляться они не торопились. Ынбёль просидела так минут десять, пока рука окончательно не затекла. Разочарованно вздохнув, взяла разделённый трупик в ладонь.

И что-то в ней зашептало.

Она бережно сжала ладонь, поднесла кулак ко рту и дунула в него. Отвела руку от лица, неверяще уставилась на кулак и только потом его разжала.

Мумия жука была целой. У неё получилось.

Поэкспериментировав так ещё пару дней, Ынбёль почувствовала, что жуки скоро полезут у неё из ушей, а значит — пора было переходить на кого-то еще.

— Вы не видели в округе мёртвых птиц или крыс? — незамысловато спросила она за завтраком, укладывая кусок сыра поверх ветчины.

Эш уронил ложку в хлопья и демонстративно отодвинул от себя тарелку. Джеб перестал мешать сахар, и даже Перси выглядел озадаченным.

Все шестеро пялились на Ынбёль со смесью ужаса, непонимания и уважения. Ынбёль невольно улыбнулась. Впервые все смотрели только на неё, впервые она стала для всех не робкой глупой девчонкой, а кем-то, кто достоин их внимания. Кто-то, кто мыслит не так, как они. Кто-то, кто пугает их, а не кого боится она.

И это было чертовски приятно.

— Ты принесёшь их в дом? — с отвращением спросил Перси.

— Прямо тебе на подушку скину, — кивнула Ынбёль. — С каких пор вы все такие брезгливые?

— Нельзя ли дальше тренироваться на жуках? — почти что вежливо уточнил Эш.

— О, вот оно как, — чувство власти пьянило. — «Ты такая глупая, Ынбёль, ничего не умеешь, Ынбёль, но тренируйся на жуках, а потом возьми и воскреси человека». Сам-то ты по картам гадал до того, как начать прорицать.

— Это другое, — буркнул Эш.

— Карты не разлагаются, — поддержал Перси.

— А я говорил, не нужна нам ведьма воскрешения в доме, — сказал Эр-Джей, тряся кулаками. — Говорил!

— Но она будет воскрешать птичек, — вдруг вступилась Лекси. — Это же хорошо. Да, Верховный? У нас часто появляются птички, а потом пропадают. Умирают где-то наверно, можно поискать! Здорово же?

— Нет, — сказал Крис. Все облегчённо вздохнули. — То есть да, хорошо. И нет, я мёртвых птиц не видел. И раз только у Лекси в этом доме есть яйца, ты Ынбёль и поможешь.

Лекси болезненно улыбнулась и больше не притронулась к завтраку.

— Неужели тебе ни капельки не противно? — спросила Лекси позже, когда они отправились на поиски мёртвых животных.

— Удивительно, но нет, — пожала плечами Ынбёль. — Думала, что будет, но когда Джеб дал мне тех жучков…

Это было интересно. Ынбёль нравилась магия, но она впервые ощутила к ней такой живой интерес. Все эти лекции про энергию от Эша, уроки по зельям от Джеба, даже огненные заклинания Перси — всё это казалось ей… Пресным. Думая о том, что однажды она сможет воскрешать, Ынбёль чувствовала, как сердце начинает быстрее биться.

— Понимаю, — кивнула Лекси. — Моё сердце тоже колотится, когда я колдую иллюзии. И ещё когда вижу Перси, — она рассмеялась, а затем подошла вплотную, взяв подругу под руку. — Кстати об этом. Как там наш Элли?

Ынбëль едва не поперхнулась: Элли, вопрос про Элли, вопрос про Элли от Лекси. Слишком много переменных на одну секунду.

— Всё ещё смущаешься, — с удовольствием отметила Лекси. — Это трогательно, но перестань. Вы ведь дважды встречались.

После ярмарки они действительно встречались. «Виделись, — пришлось себя одёрнуть и поправить. — Мы не встречаемся». Сначала случайно столкнулись у букинистического магазина. Ынбёль в своём фирменном наряде многослойного пугала выносила книги по физике и анатомии, а Эллиот пил кофе с друзьями. На нём света было чуточку больше, чем в звёздах. Ынбёль справедливо решила прошмыгнуть мимо, но Эллиот буквально поймал её взглядом. Подошёл, поздоровался. Оценил все семь заколок, мелькавших в её волосах. Одну поправил: снял и, подцепив лохматую прядь, завёл за малиновое ухо. Ынбёль лепетала что-то глупое и неразборчивое. Эллиот улыбнулся и всё-таки отпустил, галантно кивнув. Вторая встреча уже была запланирована. Лекси безумствовала, подбирая одежду и забивая глаза разноцветными тенями — перестаралась, и Ынбёль всё смыла от непривычки. Эллиот потом спросил, плакала ли она.

— Встречались — это сильно сказано, — с грустью повторила Ынбëль. Ей страшно хотелось убежать в глубины первого этажа дома и попросить духов оставить её погостить. — Мы почти не разговариваем.

— Как так? — всколыхнулась Лекси.

— Я не знаю, что спросить.

— Всё! Всё спросить! Где учится, чем зарабатывает, как у него дела, — она принялась загибать солнечные пальцы, — любимый цвет, есть ли питомец, с кем он был на ярмарке…

Через десять минут Ынбëль неловко перебила:

— Проще написать все эти вопросы на листочек и подбросить ему в карман.

Лекси глубоко задумалась. На неё капало с неба, но она не замечала. Затем энергично отряхнулась и почесала затылок.

— Когда я пришла в дом, то от меня отбоя не было. Даже Джеб сбежал в лес на сутки, — весело поделилась Лекси. — Ты совершенно права, допрос Эллиоту подойдёт только в крайнем случае.

— Я ничего такого не говорила.

— Но я всё равно тебя поняла. Тогда начни… — она явно лавировала между взрывом вопросов и робостью Ынбëль. — Начни с паранормального.

— Чего? — искренне рассмеялась Ынбëль.

— Я хорошая советница, и ты должна меня слушать, — Лекси махом откинула белую косичку с одного плеча и чёрный хвост — с другого. Гордо задрала подбородок, лишь на мгновение лукаво улыбнувшись. — Итак. Ты спрашиваешь, читает ли он гороскопы, верит ли в загробную жизнь, нравится ли ему наш дом, если он здесь однажды побывает. Поверь, раз он не оттолкнул тебя после двух молчаливых встреч, то в третий раз всё и решится. Нужно бить с козырей.

Лекси замахнулась, демонстрируя силу. Добавила:

— А дальше плыви по волне любви и прыгай по сахарным облакам. Всё получится.

— Я боюсь не понравиться.

— Ты уже нравишься!

— Хорошо, я боюсь разонравиться.

— Дурочка, — шикнула Лекси. — Мне ещё раз толкнуть тебя в зеркало?

— Не надо, — вздохнула Ынбëль.

Она посмотрела на руки. Расцарапанные, с оливковым подтоном — их даже кольца не спасали. Поболтала в воздухе ногой: щиколотка не такая тонкая, как у Лекси. Потрогала впавший живот и пощупала выпирающие ключицы. Хорошо, что она редко своё лицо видела, иначе сошла бы с ума.

— Ты выглядишь так, как выглядишь, — перехватила её внимание Лекси вместе с ладонями. — Знаешь, ты милая, когда носишься по дому в своих большущих наушниках, в двух свитерах и в длинной юбке. Совсем как ведьма из современных книжек.

— Я нелепая, — признала Ынбëль. — И ничего не могу с собой поделать.

— Тебя и не заставляют. И не просят, — Лекси мягко коснулась её щеки. — Ты настолько настоящая, насколько небо — голубое, — Ынбёль скептично посмотрела на серое небо. — Я имею в виду вообще, а не прямо сейчас. Ты красивая. Понимаешь?

— Потому что переродилась.

— Я и мёртвую тебя видела.

Ынбëль жалко посмотрела на Лекси.

— Мне кажется, ты его уже любишь.

— До беспамятства, — Ынбёль зажмурилась. Сдалась: — Я попытаюсь поговорить с ним.

— Славно!

— Но не называй его Элли, — она потупилась. — Пожалуйста. Только не обижайся.

— Не вопрос!

Они бродили по улочкам, пока мелкий дождь не перерос в настоящий ливень. Спрятались под первым же навесом, но, учуяв запах свежей выпечки, перебежали улицу и вошли в пекарню.

Потянуло чем-то ореховым.

— Ну надо же! — восторженно крикнула Лекси. Ей, наверное, казалось, что говорит она в полголоса, но услышали её абсолютно все присутствующие.

Включая мягко удивлённого Эллиота Коди Моррисона.

— Ынбёль, — улыбнулся он, когда Лекси, больно толкаясь, подвела их к прилавку.

— Элли… От! — помахала Лекси.

— Лекси, — вежливо кивнул тот. — Вы тут откуда? Почему не в школе?

— Ищем мёртвых птиц! — провозгласила Лекси, а затем, сообразив, что выдала чистую правду, добавила: — Для одного проекта.

— Лекси, купи нам булочек, — отчеканила Ынбёль, взглядом предлагая Эллиоту отойти. Тот пошёл за ней всё с той же улыбкой, какой одаривал её каждый раз, как видел. — Извини. Я знаю, это странно…

— Странно то, что после свидания у нас получается видеться только случайно, — тепло ответил тот. — Ты меня будто избегаешь.

Если бы Ынбёль могла, она бы с разбегу вбежала в обьятья Эллиота Коди Моррисона и не отлипла бы от него уже никогда. Но Лекси была абсолютно права: единственное, что могло отвлечь ведьму от любви — это магия. Ынбёль много занималась, иногда так много, что засыпала прямо над книгами и бездушными насекомыми, а, проснувшись, забывала о еде и просто продолжала заниматься.

— Извини, — повторила она. — Всё этот проект. Никак не могу с ним закончить.

— В колледже так говорят, когда хотят бросить, — очень серьёзно сказал Эллиот.

Ынбёль умерла.

— Нет! — воскликнула она. — Бросить? Нет, ты что? Мы ведь даже не встречаемся, как я могу тебя бросить? То есть, как я вообще могу тебя бросить, ты себя видел? То есть, ты видел меня? То есть…

Эллиот рассмеялся так легко и звонко, что у Ынбёль подкосились ноги. Жизнь возвращалась в её тело по мере того, как она осознавала, что это была лишь шутка.

— Я понял-понял. Но на надо сходить на ещё одно нормальное свидание. С разговорами и… Всем таким.

С разговорами. Да. Его тоже напрягла их прошлая встреча. Ынбёль безнадёжна.

— Дай мне неделю, — попросила она. — И я вся твоя.

— Прямо-таки вся? — Эллиот склонил голову набок.

Да, Эллиот Коди Моррисон, вся, подумала Ынбёль. Ни одна первоэтажная тварь меня не сожрёт раньше тебя.

— Дождь кончился, — покраснев, сказала Ынбёль. Эллиот попытался возразить, но Ынбёль гаркнула: — Лекси! — и, кивнув, потащила перепуганную Лекси на улицу. Та едва успела помахать Эллиоту бубликом.

— Фто такое? — спросила она, даже не пытаясь вытащить изо рта фисташковый круассан. — Дофьть фе!

— У меня неделя, чтобы воскресить чёртову птицу, — твёрдо сказала Ынбёль. — И ни секундой больше.

* * *

Так начались её тренировки, гораздо более жестокие, упрямые и мучительные, чем прежние.

Первое существо, поднятое Ынбёль на рекордные две секунды, лопнуло и рухнуло ошмётком в прорезиненные кеды. Пришлось разуться. Джеб, карауливший, чтобы Ынбёль в процессе воскрешения не убилась сама, позеленел и сморщился. Лекси достала с чердака рулон милейшей цветочной клеёнки — кровью тот заполнился быстро. Второй была птица. Она сумела едва заметно разлепить клюв. Потом оказалось, что это был жук, которого она не успела доесть. Ынбёль так расстроилась, что сама взорвала птицу. Разрушение давалось ей легче, и это несказанно веселило Эр-Джея, который к её экспериментам привык по итогу быстрее остальных и просил лишь не заниматься «этим всем» у них в комнате.

Лесные белки, ящерицы, покупная рыба из лотка, замороженные креветки, и всё либо разрывалось на части, либо превращалось в слизь.

Ынбёль запачкала весь свой гардероб, прежде чем сумела воскресить без взрыва. Это был махаон, любовно найденный Джебом и беспощадно стащенный Перси. Наверное, последняя бабочка в этой осени. Кому ценность, а кому — подопытный. Ынбёль просидела над ней несколько часов, потихоньку исцеляя. Таинственный процесс, окружённый свечками. Кропотливый. Ынбёль успела поднатореть в анатомии маленьких существ, больших же пока только начинала изучать.

Бабочка прожила две минуты и, конечно, умерла, но не лопнула. Это счастье отметили милосердием Джеба.

— Честное слово, это уже какая-то психопатия, — сокрушался Эш. — Почему мы её не остановим?

Но никто и не собирался объяснять ему, почему. Все, кроме него, успели побыть с ней во время экспериментов и заключить между собой негласное соглашение: Ынбёль во время опытов не трогать. Ынбёль этого, конечно, не знала, но чувствовала, как в ковене меняется отношение к ней. Она теперь знала то, чего не знал никто из них. Пускай она ещё и не овладела своим даром полностью, но она уже была в чём-то лучше них, и эта мысль… Радовала. Она ещё боялась сказать об этом даже самой себе, но ощущала, как чувство гордости постепенно заполняет душу.

Перед сном она строила планы: завтра опробует воскрешение на голубе и щуке, потом поймает таракана и, возможно, отыщет где-нибудь крысу. Она снова и снова читала анатомические справки, прикрывая глаза, и раз за разом повторяла названия костей и главных артерий, пересчитывала позвонки и фаланги. Об этом она тоже никому не говорила, но её амбиции уже шагнули вперёд.

Она уже мечтала о том, как воскресит человека.

Собственная медлительность раздражала её. Она стучала себе кулаком по лбу, рычала и топала каждый раз, когда очередное воскрешённое создание испускало дух.

Иногда она сдавалась и просто слонялась по дому, погружëнная в мысли о собственной беспомощности.

В один из таких дней она спустилась в гостиную, в которой никто и никогда не гостил. Тут пылился диван и было достаточно свободного места для собраний, но его не использовали — сюда вело слишком много дверей и проёмов. Угрозы гремели повсюду, поэтому кухня для собраний подходила больше.

Эш с Лекси играли в резиночки. Над ними висел небольшой шар света, похожий на силы притяжения и отторжения одновременно. Будто больше, чем иллюзия. Приглядевшись, Ынбёль уточнила:

— Он же настоящий?

— И да, — Лекси высунула язык от напряжения, — и нет. Шарик настоящий. Свет я наколдовала.

— Из чего?

— Из любви к ближнему.

— И гелия, — добавил Эш. — Надолго его не хватит, так что не отвлекай нас.

— Могли бы просто фонарик включить, — проигнорировала Ынбёль и завалилась на спинку дивана. — Ну, те, на батарейках. Хэллоуиновские.

За время, проведëнное с ведьмами, она стала куда смелее и теперь — то ли к своему ужасу, то к удивлению, — общалась полностью в их манере.

— Все фонарики в подвале у Джеба. У него сегодня вечеринка для саженцев.

Ынбёль вздохнула. Несмотря на всю свою волшебность, ведьмы отличались потрясающим цинизмом. Лично их магия была прекрасна и удивительна. Магия остальных ведьм была вечеринкой саженцев, например. Джебедайя бы жутко обиделся, если бы это услышал. Уточнять, зачем ему все фонарики, тоже было бессмысленно.

— Вы хоть на что-то играете? — спросила она.

Эш замер, уставившись в зрачки Лекси. Та тоже остановилась, не моргая.

— Ты закончил? — робко спросил она, когда по щеке потекла слеза.

— Да, — усмехнулся Эш, стягивая резинку с пальцев. — Что ж, я пошёл.

— Куда? — Лекси зажмурилась и покачала головой. Она была в двухцветных джинсах, а в её ушах качались разные фигурные серьги. Стиль от всего сердца.

— Она сейчас спрашивать начнёт, — пожал плечами Эш. — Меня здесь не будет, чему я очень рад.

Иногда предсказания Эш были очень странными.

— А если бы он не увидел будущее, то остался бы здесь? — нахмурилась Ынбёль, когда тот вышел.

— Если пытаешься выяснить, как работает судьба, то не стоит. И не верь кино. Верь Эшу, — Лекси наконец проморгалась и похлопала по месту рядом с собой. — Спрашивай.

— Это не про магию, — смущëнно буркнула Ынбёль и стекла по диванной спинке, сшитой из дешёвой ткани.

Зловещий конец недели приближался. Вместе с этим её всё сильнее тревожил один вопрос. Тот самый вопрос, которому в прошлой жизни не было места.

— Перси уверен, что ты не умеешь целоваться, — понимающе кивнула Лекси.

Лицо Ынбёль покраснело так стремительно, что она едва успела спрятать его за длинными рукавами свитера. Одежда на ней всегда висела. Лекси старалась, правда, но ещë ни разу не угадала с размером, поэтому рукава обычно приходилось подвязывать пряжей, а футболки — заправлять в штаны. Верëвочные побрякушки и леденцы не зря шли в комплекте.

— Я вообще никогда не… Влюблялась. Вот так.

— Ну ты же не думала, что доживëшь до такого, — без жалости — это ожидаемо — кивнула Лекси. — Конечно, ты не влюблялась.

— А он взрослый…

— И такой красивый.

— И наверняка ожидает от меня… Всякого.

— Я могу сама спросить, но тебе тогда будет сильнее неловко.

Ынбёль взвыла. Что-то по углам зашелестело, отползая подальше от противного звука. Что-то крошечное, любившее солнце, хлеб и крупицы крови. Лекси присвистнула.

— Повезло.

— Кому как, — сказала Ынбёль. — Иногда я думаю, что пускай лучше меня кто-нибудь сожрёт. Я всё равно не переживу новое свидание.

— Зря ты так. Он хороший, видно же.

«А я не особо», — подумала Ынбёль, а сказала совсем другое, более смелое:

— Ты единственная моя подруга, у которой есть отношения. Что мне делать?

— Мой случай тебе едва ли будет полезен, — улыбнулась Лекси. — Я ведь и сама ничего не знала. Когда я умирала, было совсем не до любви. Прямо как тебе. Я Перси и не замечала почти. А воскресла уже любимой. И влюблëнной.

— Влюблëнной?

— Ты бы знала, сколько времени он за мной присматривал, — голос Лекси стал звонче, а в глазах зажглись новые звëзды. — В школе опекал. Тайком домой провожал. Иногда на дерево залезал, проверяя, не умерла ли я во сне. В больницу приходил, когда родителей не было. Я это всё так ясно увидела, пока была мёртвой. И когда очнулась, сразу подумала, как сильно хочу его обнять.

Лекси опустила взгляд.

— Но когда очнулась я, то как раз умер он. Так странно — он ведь не сам… И не от болезни. Просто из-за меня, представляешь?

Ынбёль не представляла.

— А потом и он воскрес. Я сначала подумала, что это у всех так. А оказалось — только у нас, — она провела рукой по диванному ворсу. — Мы из больницы сразу сюда пришли. Перси уже знал, куда идти. На мне была больничная сорочка и белые тапочки. Они размокли по пути, и Перси меня нести пришлось. Было стыдно, но приятно. А тут нас все уже ждали — Эш нагадал. Он тогда только гадать умел, не предсказывать. Сказал, я вот-вот заболею. Джеб заставил выпить какой-то отвар, а Верховный отдал свои любимые джинсы. Сказал, чтобы за зад никто в темноте не укусил.

И говорила она это всё так тепло, что Ынбёль и сама прониклась. Насколько ей было известно, ведьмы, хоть и ценили друг друга, горячей любовью не пылали. Никто, кроме дружелюбной, немного фанатичной, но искренней Лекси. И теперь Ынбёль понимала — почему.

— Ты зря так про нас всех думаешь, — подытожила Лекси. — Я знаю, что думаешь. Но мы заботимся друг о друге. Даже Перси. Ты знала, что нас однажды поймали прямо во время ритуала? Поймали, утопили, а потом сожгли и закопали на окраине кладбища. Только Перси выжил. Выжил — и всем нам надгробные камни сделал. Крапиву драл, за могилами ухаживал. А потом тоже умер. Не думай, что у тебя здесь враги. Но если попросишь научить тебя целоваться — я возьму свои слова назад. Перси тебя убьëт.

Разговор двигался по такой сложной траектории, что Ынбёль уже укачало. Или это от нервов?

— Ты всё-таки сама сказала, — вздохнула она. — Неловко.

— Это было очевидно. Но я правда не думаю, что спасу хотя бы твой прах, если соглашусь, — Лекси задумалась на мгновение, а затем просияла. — Давай Перси попросим.

— А давай сразу Верховного, — истерично усмехнулась Ынбёль.

— Я не знаю, умеет ли он. А в Перси уверена, — её непосредственность пугала. — К тому же он уже здесь.

И за спиной действительно стоял Перси. Тёмный, как ворон, с жутчайшим спокойствием. Сердце Ынбёль встало так резко, что она свалилась с дивана.

— И давно ты здесь?

— Мг-м, — неопределëнно ответил Перси.

Ынбёль затошнило сильнее. Если Перси слышал весь разговор — добра не жди. Наверняка сейчас думает, с какого бы конца поджечь Ынбёль.

— Расслабься, — велел Перси. — Я только что выиграл у Эша предсказание, — он оскалился.

Зачем надо было выигрывать предсказание — Ынбёль не поняла, потому как обычно Эш раздавал их бесплатно.

— Я согласен. Но взамен ты разрешишь сделать с собой что угодно.

— Мне не нравится такая формулировка, — цокнула языком Лекси.

— Ты знаешь, о чём я. Мы это обсуждали, — пояснил Перси.

— А! — Лекси хлопнула в ладоши, ударив железными кольцами по пластиковым, и ободряюще улыбнулась. — Да. Я в деле. Давайте.

— А меня вы спросить не хотите? — жалобно уточнила Ынбёль.

— Эш видел ваше свидание. Ты не облажалась, так что всё уже решено, — Перси не выглядел как тот, кого хотелось поцеловать. Лекси звала его своим рыцарем, но по мнению Ынбёль он был похож на рыцаря, привыкшего рвать глотки и топить жертв в крови просто ради удовольствия.

Но также это означало, что, если Ынбёль сможет поцеловать его, храбрости для Эллиота ей точно хватит. Великолепная тактика.

— Погнали, — кивнул Перси и приблизился. — Тебе бы цвет волос поменять.

Он схватил Ынбёль за голову и прижался, целуя. Его губы были сухими и страшно горячими. Однажды Ынбёль врезалась в сетчатый забор и разорвала лицо, — ощущение точь-в-точь. Огонь. И крик ужаса на языке. Лекси следила за реакцией из-за плеча и посмеивалась, шелестя браслетами на руках.

Перси отстранился и посмотрел на Ынбёль недовольно.

— Так плохо? — спросила она.

— Ты нихрена не сделала, — Перси несильно стукнул её по лбу. — Сама же сказала — Эллиот взрослый. Значит и целоваться будет по-взрослому.

В словах Перси был смысл. Ынбёль стало завидно. Она завидовала и Перси, который внезапно оказался таким опытным и решительным, и Лекси, которая могла тренироваться ежесекундно. Былая гордость уступила место зависти. Опять. Чувство было привычным для Ынбёль, но конкретно сейчас оно её напугала.

— Я сейчас умру, — пискнула Ынбёль и, зажмурившись, первой ткнулась в губы Перси.

Почти что бросилась в огонь. Странно, что кровь изо рта ещё не полилась.

Ынбёль не сумела оценить, насколько Перси хорош в поцелуях, но одно могла сказать точно — ей не очень нравилось. Ощущалась открытая небезопасность. И власть. Перси был напорист, даже немножечко груб. Несильно прикусил Ынбёль губу и всë время прижимался ещë сильнее, будто бы отвоëвывал территорию. Может, дело в возрасте и желании похвастаться смелостью, но Ынбёль не нравилось. Он с ней скорее бился. Сражался, захлёбываясь. Она даже не поняла, как язык Перси оказался у неё во рту, но начало казаться, что остаться там должен только один из них. Откусит же, сто процентов откусит. Воздуха не хватало категорически — и совсем не от удовольствия. Если все поцелуи такие… Что ж, Ынбёль надо было о многом подумать.

Она честно пыталась повторять за Перси всё, что тот делал с её ртом, но ей отчëтливее хотелось это побыстрее закончить. Общую схему она уже усвоила.

— Никакого удовольствия, — закатил глаза Перси. — Но теперь ты не опозоришься сама и не опозоришь нас.

Ынбёль его мнение полностью разделяла.

— Время платы, — радостно напомнила Лекси, вмиг переняв хищный оскал парня.

Их оперативность восхищала. Перси почти за шкирку поднял Ван с дивана, и все трое, громко топая, переместились в комнату ведьм.

Ынбёль кинули на кровать. К фантикам, фруктовым костям и чему-то липкому.

— Не шевелись, — приказал Перси и скрылся в недрах шкафа.

— Да вы шутите, — пробормотала Ынбёль, когда Лекси уселась на неё сверху. Лицу стало ещё жарче, чем было в гостиной.

Лекси и Перси хитро переглянулись.

— Ты ведь знаешь, что говорят о ведьмах. Мы порочны и полны греха.

— Мужей уводим, девственниц совращаем, — добавил Перси с полок.

— Не переживай, Эллиот будет в восторге. Мы профи, — вторила Лекси, потирая ладони.

— Отбрось мирские ограничения, в конце концов. Мы не знаем людских законов, — Перси вернулся, держа руки за спиной.

— Закрой глаза, — попросила Лекси и потянулась к её лицу.

Не зная, куда деваться, Ынбёль и правда зажмурилась.

— Гори огнём, — прозвучало зловещее и очень ликующее.

Левую мочку пронзило драконьей болью, обожгло. Ынбёль взвизгнула и взбрыкнула, но Лекси держала её крепко — точно знала, как прибивать к койке пациентов.

— Ну мы договаривались, — требовательно прошипела она. — Сначала лёд, потом игла!

— Я забыл, — было слишком очевидно, что он врёт. Вторую мочку проткнуло холодом. Иголка вошла ощутимо, но не так болезненно. — Надеюсь, ничем жутким не заразишься.

— Вы прокололи мне уши, — тяжело дыша, констатировала Ынбёль.

— У всех проколоты. Ты была последней.

— Но ты хорошо держалась. Эр-Джей верещал на всю округу.

— У Эллиота, кстати, тоже проколоты. Ему понравится.

— Вы психи, — вымученно ответила Ынбёль. — Почему Эш меня не предупредил?

— А в чём тогда веселье? — прыснули из-за двери.

— Предсказания лучше покупать, — многозначительно сказал Перси, выходя следом. Цинизм и сарказм — непосильное сочетание. — Он видит больше, чем рассказывает. Так ему остаётся хоть какая-то радость в жизни. Пойду хоронить иглу.

Оставшись в чужой комнате и почëсывая горячие проколы, Ынбёль уставилась в потолок. Поправила амулетную подвеску, съехавшую на рёбра. Представила, что лежит на траве — три простыни разных цветов создавали ощущение поляны. Запустила руку в живот игрушки-лягушки (тот был весь в шоколадках).

И вдруг улыбнулась.

Она всё время пыталась предположить, сколько ей нужно будет времени, чтобы свыкнуться со спонтанными выходками ведьм, зеленью, растущей прямо на раковинах, магическими болями и чудесами. Поняла: поздно, уже всё прошло. Только смирение и ответные удары. Иногда — кровь из носа от перенапряжения или от бойни за последнюю чистую кружку.

* * *

Будни шагали своим чередом. Даже на костылях или коченеющих ногах, но всё-таки шли, а хлопоты спасали от полного отрыва от реальности.

Дом ведьм был жутко похож на тот, что шьют из разных лоскутов, странными нитками и хаотичными стежками. Ванная комната, как выяснилось, — безопасный уголок.

Стиральная машина по бокам была облеплена лишайником и при открытии источала запах водолюбивых цветов. Только природные компоненты. Как-то слишком… мило. Домашнее мыло вразброс валялось на полках и в подстаканниках, а мокрая одежда висела на прищепках. Верёвок — куча. На некоторых болтались ботинки и шляпы, с других сыпалось что-то растительное. Ынбёль задела каждое облачко и под конец пути — от двери до стиралки, — была вся в пыльце. Мочки ушей аж пожелтели. Ынбёль несла одежду и чихала исключительно в чёрные вещи Перси. Шкафчик над ванной ломился от микстур, ложек для сиропов, мазей в старых шкатулках, тюбиков и сигарет. Корзина для белья треснула. В неё свалился тот, кого ударило током; и не факт, что это был Эр-Джей.

Удивительно, но на подоконнике — без занавесок или хотя бы газет, что уже необычно, — стоял радиоприёмник. Тоже весь в лишайнике, с кружочками от тушения. Существовало правило: пока играла песня о любви, разрешено было курить в окно. Пепельниц никогда не хватало, хотя неизвестно, куда они девались.

Ынбёль покрутила станции, наткнулась на что-то танцевальное, немного покачалась из стороны в сторону и принялась разделять одежду по цветам.

Эш был в глубочайшем шоке, когда узнал про её стирательные способности. Стоило Ынбёль заикнуться о том, что она в курсе, что и куда насыпать, ведьмы заликовали. «Мы свободны! Мы спасены! — едва не расплакался Джеб. — Я подарю тебе любые травы, проси всё, что хочешь». Ынбёль это повеселило. Она не стала говорить, что не такая уж и глупая: ей же едва ли не с рождения приходилось чистить вещи от вечно льющейся крови.

— Боже, — Ынбёль устала доставать из карманов забытые кулоны, жвачки, конфеты, съедобные звёзды и орешки. — Ладненько, сами виноваты.

Одежда, похрустывающая от мелочи и фантиков, полетела в барабан. Танцуя, Ынбёль залила кондиционер с пометкой «аромамагия», перелезла через ванну и запрыгнула на подоконник. Снова огляделась, почувствовав безопасность.

С потолка, обвязанного верёвками, капало на слоистые коврики. На шкатулке валялась мёртвая оса. Ынбёль подвисла на расцветке, наклонилась к ней почти самым носом и замерла: она точечно фокусировалась сначала на крыльях, потом на глазах и брюшке. Затем испугалась её жуткого вида.

Оса пошевелила крылом. Глаза двинулись. Брюшко надулось.

Ынбёль тихонько себе смеялась и наблюдала за полётом, когда в комнату забежала Лекси. Придерживая шляпу и ругаясь, она рухнула возле стиральной машины. Попыталась выломать дверцу. Затем с болью и драмой посмотрела в потолок, с которого слезливо капало.

— Там был пакетик тростникового сахара, — убито объявила она.

Ынбёль повздыхала, чуть-чуть потянула время и вытащила из кармана находку — пачку приторной чайной добавки, которую Лекси съедала наживую, целиком и полностью.

— Спасительница, — вскрикнула Лекси, вскакивая, прибиваясь рядом и выхватывая сахар. Легко приютилась на подоконнике. Она любила носки, но сейчас ходила босиком, поэтому липла ко всему, до чего дотрагивалась: плитка, ковролин, бортик ванны. Потолок, возможно.. — Ух ты, ты оживила Сциллу!

Оса покружилась над их головами, чудом не ударилась в ножницы, пролетела сквозь зубчики расчёски, со всего размаху врезалась в стекло и на глазах Ынбёль, полных ужаса, свалилась обратно на шкатулку. Как в гроб. Насмерть, конечно. Осталось хлопнуть крышкой.

— В твоём стиле, — рассмеялась Лекси.

Ынбёль ткнула её в тёплый бок и переспросила:

— Сцилла?

— Ага, Джеб назвал, — она уселся в углу окна, положила ногу на ногу и задымила пустотой, изображая тоску. — Сидел вот так, думал о тщетности бытия и разговаривал со мной. Я чистила зубы и очень-очень хотела, но не могла отвечать, а Вёльва спала в большой кружке. Тогда он переключился на осу. Разговаривать с мёртвыми прикольнее, чем со спящими. Так и появилась Сцилла. То ли в честь милого цветочка, то ли в честь морского чудища.

— В честь цветочка, думаю.

— И я, — она просияла. — А сможешь ещё раз оживить?

Ынбёль напряглась. Лекси зачем-то тоже, причём ещё усерднее. Оса не шевелилась, а потом вовсе растаяла в чёрно-жёлтую слизь.

— Ну-у, видимо, — не отчаивалась Лекси, — тщетность бытия её доконала.

Помолчали. В макушки светило утреннее солнце, проходя насквозь и практически выращивая грибы даже на лбах. Ынбёль вдруг спросила:

— А долго ты училась совладать с даром?

— Я называю это дружбой, — безусловно, такое отношение подходило Лекси. Она зубами вскрыла сахар, поделилась половиной и начала есть остатки. Притяжение к сладкому вынуждало её ходить в кондитерскую чуть ли не на рассвете. — Каждую полночь мне отчётливо мерещилось, как за дверью кто-то бегает. Но раньше я часто болела. Ты понимаешь, каково это — спать в больницах. Все только и делают, что таскаются по палатам, поэтому я списывала чьи-то шаги на фантазию. Мы ведь все иногда что-то слышим? Что-то из прошлого.

— Я сплю в наушниках, — пожала плечами Ынбёль.

Лекси задумчиво прожевала кристаллы. Разгладила прядь волос, издалека похожую на кисточку белого соцветия, продолжила:

— За комнатой действительно бегало моё воображение. Это были иллюзии. Так Перси сказал. Когда он оставался со мной на ночь, то не мог понять, кто постоянно сидит под моей дверью. Я обычно слышала шаги сквозь сон и не жаловалась, но Перси в какой-то момент попытался не засыпать раньше меня. Он проверил. Так всё и вскрылось.

Лекси улыбнулась — очень по-цветочному.

— До сих пор помню, как проснулась и увидела Перси, вооружённого торшером. Теперь я не включаю его — он немного сломан, а Эр-Джею лень чинить. Просто создаю свет.

— Всё прошло? — поинтересовалась Ынбёль. — Иллюзии больше не бегают?

— Не бегают, — гордость от Лекси не исходила, потому что: — Но сидеть продолжают.

— А если дело в коридорах?

— Нет. Они совсем не такие. Просто любят темноту, что в этом такого? И знаешь, — она решительно заявила: — Не бойся их. Тебя никогда не тронут без причины. Ты и сама поняла это, просто ещё остаёшься человеком.

Ынбёль закрыла глаза и легла на окно. Рассказала о маленьком приключении: недавно она проснулась среди ночи с жутким желанием съесть печенье из китайского лимонника. Она ворочалась в своём шалаше и больше не могла заснуть, а вставать ленилась. Потом услышала стук в дверь. Сначала хотела растолкать Эр-Джея, затем попыталась найти фонарик или свечку, но всё будто пропало.

Потом Ынбёль набралась смелости и открыла дверь в коридор.

Проще было вытащить глаза и откатить их по ковру подальше, чем разглядеть что-нибудь. Однако привычного холода не было. Ынбёль присела, вытянула руку, наткнулась на что-то круглое — и с удивлением учуяла лимон.

— Это было блюдце с печеньем. Ты готовишь иначе, я уверена, — Лекси на это сразу кивнула. Любопытная, но не удивлённая. — Я сказала: «Спасибо, кем бы ты ни был». И, клянусь, оно посмеялось в ответ.

— Наверное, это одна из близняшек. Вот почему кухня была грязной, — она задумалась и поправила себя: — То есть грязнее, чем обычно.

Ынбёль решила попытаться:

— И всё-таки… что там обитает?

— Не знаю, — Лекси веселилась, болтая ногами, и вытягивала руки, на которых появлялась иллюзия бумажных ромашек. Медитация. — И никто не знает. Близнецы и близнецы, дальше узнавать не нужно. А если ты поймёшь, то тронешься умом, наверное. Крис нам головы открутит, если мы лишимся магии, но будем продолжать жить.

— Понятно, — посмеялась Ынбёль.

— Кое в чём я уверена точно: одно и то же существо видел каждый из нас. От него остаётся куча перьев. В волосах, в одежде, в еде. Он что-то вроде хранителя. Или смотрителя. Показывается, только когда дом в опасности. Ну, должен. Я в дневнике прочитала. А ещё в этой ванне в определённое полнолуние появляется русалка. Плещется, курит и слушает радио. Клёво, да? Я никогда её не видела, но после такой особенной ночи на бортиках сохнет слизь. Отвратительная, к слову. Мы её смогли отмыть, только когда все взяли тряпки и принялись оттирать. Тебе повезло, что ты ещё была человеком. Такое себе зрелище.

Лекси увлечённо делилась знаниями, не запинаясь и не запутываясь в словах. Она могла наплести что угодно, но все ведьмы смогут отличить ложь от правды.

— Слушай, — аккуратно перебила Ынбёль, — а про ягнёнка что-нибудь знаешь?

— Какого ягнёнка? — заинтересовалась Лекси.

— Не знаю.

— И я не знаю, — она глубоко задумалась. — Никогда не слышала. Может, он так на жертвоприношение намекал?

— Мне одной?

— Ты ведь не в курсе была. Он тебя пугает? Запугивает? Нет? — Лекси стала так судорожно соображать, что Ынбёль могла видеть слова, влетающие в её голову и молнией вылетающие обратно. — Обычно ягнят ассоциируют с жертвами. Вряд ли твой питомец просто так появился. Подкармливай его конфетами, и всё будет, как надо.

Лекси ободряюще клюнула в лоб, доела сахар, спрыгнула на слоёный коврик, утонув в луже, помахала и выбежала. Это обычное дело: прощаться, но не выходить за границы дома.

Ынбёль заправила большую футболку в шорты и поплелась на кухню. В голове всё ещё играло радио. Ынбёль чувствовала, что её походка изменилась. Простая и уверенная. Если раньше она будто бы наступала на цветы, потому что боялась сломать ногу и умереть от кровотечения, то сейчас сама себе стелила на пути радужные розы. Потому что хотела. Потому что могла.

Двери во все спальни были распахнуты из-за дня стирки. Эр-Джей лазил по комоду, выискивая любые мелочи, которым не хватало порошка. Набросал целую кучу, об которую запинался. Эш ворчал и всеми возможными эпитетами уничтожал Джебедайя. Полезные ископаемые и увеселительные росточки, запрятанные в майки, безжалостно кромсались на куски. Джебедайя грустил у входа. Выслушивал сердитое:

— Это ядовитое. А это давно умерло. А это как вообще поместилось в мой платок?

— Ты его даже не носишь…

— Он для очень сложного предсказания, а теперь пахнет жуками, мать твою.

Из-за света стало возможным разглядеть то, что обычно было скрыто. Коридорные обои — это отклеившаяся, в волдырях и царапинах бумага. Ковёр был покрыт пятнами от крови и пролитых напитков. Ынбёль старалась долго не смотреть, тем более в углы и картины. Это было уважительно. Она прошла целый лабиринт, переслушала все виды ссор, завалилась на кухню и закрыла дверь. Голоса остались в коридорах, но сюрпризы не закончились.

— Ты кто? — удивилась Ынбёль.

Около стола бледнел мальчик. По вампиризму — копия Перси.

— Выбрался оттуда, да? — вздохнула Ынбёль, решаясь по полной воспользоваться случаем. — А как ты умер? Что видишь? Как видишь? С кем живёшь? Можешь что-нибудь притащить мне? Мёртвое приветствуется. Не молчи, пожалуйста, мне правда интересно.

Мальчик, державший в руках какую-то коробку, старался не расплакаться. Ынбёль несмело уточнила:

— Ты чё, живой?

Что ж, она отвратительна в переговорах. Мальчик уронил коробку с печеньем и бросился к той двери, что вела в коридоры. «Ситуация, конечно, беда бедовая, да простит меня Джеб. Щас его сожрут, — испугалась Ынбёль, рванув следом. — Или покусают. Или заставят увидеть что-то». Сердце чуть не вспенилось. Пальцы почти схватили маленькую шею, но мальчик успел провернуть ручку, заскочить внутрь и пробежать немного, прежде чем удариться в живот ведьмы.

Перси невероятным усилием заставил себя не сматериться.

— Ой, — вздохнул мальчик.

— Ага, — Ынбёль удивилась гораздо больше, — ой.

Коридор оказался светлым, чистым и красивым, без тошнотворных пятен и волдырей, хотя только что до краёв был ими заполнен. Все двери были закрыты, потому что никуда не вели. Цветы в вазах вились свежестью, а картины — великолепием. Перси по-быстрому вывел мальчика на кухню и присел на одно колено. Высыпал в крошечную ладонь деньги. Щёлкнул пальцами, сколдовав приказ:

— Иди так же, как и пришёл. Не потеряешься.

Когда на кухне остались лишь ведьмы, Перси отряхнул ладони и пояснил почему-то без злости:

— Они любят детей. Вроде бы. Никого не убили по крайней мере, даже внешний вид меняют. Не знаю — зачем, да и не сдались мне эти знания.

— Но кто они всё-таки? — эта загадка давно мучила Ынбёль. Она привыкла к мысли, что на многие вопросы не получит ответа, но всё равно не уставала пытаться.

— Те, кто должен жить с ведьмами, полагаю. И те, кто с нами жить не должен.

Ынбёль потупила пару секунд, взялась за нож, чтобы соорудить что-нибудь, и спросила:

— Почему не сердишься, что я опоздала?

— Потому что именно Лекси снова заказала кучу печенья и забыла, во сколько его принесут. Хорошо, что я вспомнил. Мальчик ведь могуйти отсюда на задний двор к грядкам или в лес, а мы бы уже вряд ли успели его вытащить живым. Так бы и пошёл на удобрение. Без шуток.

Перси встал поблизости и тоже принялся рубить завтрак. Он, кажется, начинал понимать, что такое дружба — особенно между ведьмами. Даже решился на честность. Он подбирал слова, и это уже показалось запредельно милым. Редкий момент. Уникальный.

— Ты не думай, что я не умею сердиться на Лекси. Мы многое прошли, но нам всего лишь по семнадцать.

Точно. Им бы даже сигареты не продали. Они ждали друг друга всю жизнь, но заполучили после смерти.

Пришлось вспомнить о кровавом жертвоприношении, насмешках и злых играх, чтобы не разнежиться.

Предметы по большей части летали сами. Некоторые должны были оставаться на месте, но тоже кружились в воздухе. Мимо Ынбёль пронеслись кости. Приподнятые шторы впускали свет, но Перси всё равно поджёг все видимые фитили и ароматические палочки. Будто тайно, украдкой убеждался: он всё может. Через открытое окно было слышно, как кто-то, покуривая, слушает радио и стиральную машину. Магия пронизывала кожу. Утиные кости упали, когда завтрак на семерых был готов.

— Как думаешь, — загорелась Ынбёль, — а я смогу воскресить что-то очень-очень старое? То, на чём даже мяса нет.

— Трогай любые кости, кроме моих, — возмутился Перси, раскручивая нож. — Хотя мысль интересная. Ходячие косточки?

— А если вдруг что-то пойдёт не так, то ты всё сожжёшь.

— Ты даже не подозреваешь, как сложно жечь скелеты.

Какая яркая деталь. Перси мог быть тем, кто помогал Крису с концами прятать трупы.

Кухня то шелестела голосами, то затихала. Ведьмы постоянно что-то резали, зашивали, рубили, соединяли и разделяли. Джебедайя без конца разыскивал любые ростки, случайно выращенные под холодильником или на паутине. Из них изготавливались превосходные растворы первоцвета. Лекси тащила откуда-то пять банок мёда. Ынбёль покачивалась на спинке стула. Она стачивала свою порцию, размышляя о мезозойской эре и совсем не рассчитывая на то, что её столкнут на пол. Грубо и уверенно. Конечно, это Эш со своим превосходством.

— Эй, ты чего?

— На улицу, — скомандовал он и схватил Ынбёль за плечо, резко перестроив её траекторию. — Нет, через лавку.

— Да что случилось?

— Без вопросов.

Ынбёль, клевавшая носом и стукнувшаяся об стену, вышла на улицу прямо в футболке. Потрепала волосы, на которых осталась пыль, огляделась.

— О, — только и сказала она.

Её неделя вышла.

* * *

Эллиот поднял голову и неторопливо убрал телефон в карман пальто. Красный отблеск лёг на лицо, вырубив скулы. Ювелирная работа.

— Я пишу тебе уже десять минут.

— Э, — продолжила Ынбёль. Говорить было тяжко. В голове билось только желание позвать Лекси, чтобы она наколдовала из неё что-нибудь приличное. Вот прямо сейчас. Рядом с Эллиотом она в растянутой футболке и шортах смотрелась неуместно и жалко. — Ну…

Она начала сдирать с волос резинку — хотела выглядеть симпатичнее. Поняла, что не сдирается, неловко усмехнулась, чтобы не завопить от стыда. Старалась даже не думать о полинявших шортах, которые были подвязаны пряжей.

Катастрофа.

— Впусти, я замёрз, — с каким-то спокойствием пожаловался Эллиот, наклонился и поднял стаканчики, оставленные на сухой траве. — Раф. Грушевый. Надеюсь, тебе такое нравится.

— Нравится, — ответила Ынбёль, неотрывно смотря вовсе не на напитки. — Погнали. Я быстро переоденусь и сгребу мелочь.

Она плечом придержала дверь, впустив Эллиота в лавку, и поштучно зажгла свечки. Сама не заметила, как сумела так сделать. Перси научил.

— Почему без кофты вышла? Ветер же.

— Мне всегда жарко, — улыбнулась Ынбёль, убитая ненавязчивой, случайной заботой. — Да не беспокойся, я не заболею. Моя комната наверху.

Эллиот выглядел как человек, который танцует. Его движения были подточены непонятной магией, которая, казалось, рождена кинжалами для оккультизмов. Эллиот был остроконечной статуэткой или крем-мёдом, небезопасным из-за застрявшего ножа. В нём мелькало много точечного и колюще-режущего. Ынбёль поняла это, когда засмотрелась на его передвижения по завалам лавки. Потрясающе. Безупречная внимательность. Эллиот с какой-то привычкой прошёлся по ломаным линиям стен, не запнулся о вздутый ковёр, обошёл пузырьки, которые уронил и забыл собрать Эр-Джей, и не пролил ни капли грушевого рафа. А стаканчики даже не были накрыты крышками.

— Чего остановилась? — поинтересовался Эллиот, оглядывая стойку и деревянные счёты. — Веди в свою комнату, пока кофе не остыл.

— Ага, — заулыбалась Ынбёль, глядя вниз.

— Я на что-то наступил?

В нём было что-то от кота. И внимательный взгляд, и мягкие, словно невесомые шаги. Он был воплощением кошачьей грации и изящности от хвоста… То есть, с ног до головы.

— На мою гордость.

Ынбёль всю жизнь училась замечать детали, чтобы сбавить оборот ранений. А потом умерла.

— Не понял, — рассеянно нахмурился Эллиот.

— А это и не твоё дело. Погнали. Там половица проваливается, не упади.

— Я отсюда вижу.

Ынбёль сердцем ощущала, как работали все обереги, талисманы и амулеты: и те, что были зарыты в землю, и те, что утяжеляли шеи ведьм, и те, что висели в комнатах. Магия прямо-таки поблёскивала перед глазами. Гремела. Ынбёль шла по чьим-то копытным следам, оставленным на ковре, уверенно вела Эллиота, не решалась взять его за руку, поэтому просто надеялась, что коридор не выплюнет им в лица что-нибудь противное. «На улицу полезем через окно», — решила она.

— Та-дам, — дверь распахнулась. — Сюрприз.

Более удачного слова придумать было нельзя. Ынбёль поняла это, когда оглядела свою комнату чужими, человеческими глазами. Сколько же здесь накопилось хлама. Бумажный змей выбирался из шалаша и карабкался к потолку, с потолка свисала петля, на петле сидела птица. Она шелохнулась и тут же вылетела. Из коридора донёсся хруст. Ынбёль постаралась без паники закрыть дверь и пнула стул, откатив его подальше. На колёсики сразу же что-то налипло. Эллиот перешагнул через разбитую тарелку, покосился сначала на осколки, затем на красные пятна, размазанные по петле.

— Не смотри так. Я сама не отвечу, что здесь происходит, когда меня нет, — Ынбёль даже не думала идти в сторону своего шкафа и мигом полезла в свитера Эр-Джея. — Думаю, птицу выгоняли. Или вызывали кого-то.

— Кого? — с аккуратной улыбкой спросил Эллиот.

— Ночью скажу, — заверила Ынбёль, влезая в чернильный свитер, добивая волосы расчёской с тремя зубчиками и натягивая юбку на шторы. Добавила, не подумав: — Если не буду занята.

Она сама не поняла, что имела в виду, — ночь с жертвами или с Эллиотом. Сам Эллиот лишь на мгновение задержал на ней заинтересованный взгляд, но ничего не сказал.

Его спокойствие вызывало зависть и обожание.

Ынбёль даже не понимала, как он относится ко всему увиденному, и едва могла представить, как отнеслась бы сама. Она вошла в этот дом ведьмой. Может, не слишком умной и талантливой, но всё же своей. И была напугана до крайности. Эллиот позволил дому себя проглотить, но выглядел так, будто даже этого не заметил.

— Ты что-нибудь видишь? — осторожно спросила Ынбёль, нырнув за шкаф. Там где-то должна была валяться тёплая куртка из старого дома. И баночка с отваром для короткой памяти.

Верховный как-то вспомнил, как Лекси сказала «Ынбёль влюбилась», и пришёл об этом поговорить. В сущности не сказал ничего, о чём Ынбёль не догадалась бы сама: тайну ведьм надо было бережно хранить вне зависимости от силы чувств и силы доверия. Врать Ынбёль не хотелось, но ещё больше ей не хотелось, чтобы Эллиот узнал о той части её новой личности, что она надежно заперла до следующего полнолуния. Той части, что должна будет убить снова

— Косметический ремонт бы не помешал, — невозмутимо ответил Эллиот. — Но я бывал в местах похуже.

— Это где, например?

— Мужское крыло общаги. Контекст тот же, но ужасы там встречаются похлеще. И пахнет отвратительно.

Ынбёль натянуто улыбнулась. Это сегодня в доме можно было дышать, а позавчера Джеба выбесил Эш своим предсказанием провального эксперимента и… Ну, предсказание сбылось, разумеется, а Ынбёль едва не обблевала все коридоры. Удержалась, потому что такое оскорбительное поведение разрушило бы перемирие с потусторонними жителями. Остальные ведьмы тоже мучились и издавали такие омерзительные звуки, что все твари затихли и расползлись по теням. Даже Лекси стала чуточку менее красивой из-за кожи, которая по-жучьи позеленела. Теперь все знали, что горящий подсолнух пахнет гнилью, хотя задумывалась солнечная свежесть.

Эшу запретили предсказывать под руку, Джеба связали одеялом. На том конфликт и был исчерпан.

В комнату проникла пара любопытных глаз. Ынбёль их сначала лишь почувствовала, а только потом увидела. Разозлилась и смутилась, но вида не показала.

— Привет, — учтиво моргнул Эллиот.

Лекси просунула в комнату сначала шляпу, потом чëрно-белую голову.

— Там Эш говорит, что ты стирку не закончила. Просто говорит, — уточнила она, улыбнувшись Эллиоту.

— Закончу, когда вернусь.

— Там моя шапка с утëнком и пом…

— Лекси, — решительно сказала Ынбёль.

— Клëвое, кстати, имя, — заметил Эллиот.

— У меня есть парень, — отсалютовала Лекси.

И хлопнула дверью.

С потолка слетела зеркальная звезда: Эр-Джей украл её для гаданий, но быстро потерял интерес вместе с сознанием. На пол упал стакан и откатился в угол. Коробка талисманов пополнилась отвалившейся штукатуркой. Вроде всё. Во всеобщем погроме это мелочи.

— Лекси всегда такая, — вздохнула Ынбёль. — Я перестала делать вид, что понимаю все выходки. Не обращай внимания.

Эллиот в ответ пожал плечами. И не собирался, мол.

В его спокойствии было что-то дикое, природное. Ынбёль всё это время так ждала яростных расспросов, что едва держалась, чтобы не начать спрашивать самой. Вместо этого она поинтересовалась:

— Как относишься к прыжкам со второго этажа?

— Всего со второго?

Ынбёль случалось умирать прежде, но от любви ещё ни разу. Славное ощущение. Эллиот распахнул шторы и спрыгнул первый — грациозный и невероятно красивый, как, наверно, и всегда. Ынбёль на секунду задержалась на подоконнике.

— Спасибо, что не сожрал его, — сказала она, погладив стену.

На руке осталось что-то липко предупредительное. Ынбёль кивнула, соскочила с карниза и рухнула так ловко, что услышала хруст. В колени врезалась земля — не наоборот. Эллиот коротко улыбнулся и помог подняться.

— Пасибо.

— Пожалуйста. Идём?

Ынбёль старалась шагать не так, будто пародировала разваленную кость, но столкновение с землёй пошатнуло мышцы. Хотелось взяться за руку. Эллиот хоть и выглядел сильным, но тоже немного морщился. Решил не говорить. Молчание — хорошая драгоценность. Нужная. Ынбёль вежливо поддерживала тишину, пока не подняла глаза.

Первый же столб заставил вздрогнуть от неожиданности. Весь центр города оказался обклеен листовками: «Пропал ребёнок. Киан Эшби, 16 лет». Даже на фотографии он казался живее, чем за несколько секунд до убийства.

Не читая, Ынбёль продолжила мысленно: «Пропал после школы. Отличительные черты: высокий, похож на кролика».

Киан Эшби, к сожалению, был мертв. Более того — он уже никогда не найдётся.

Вина неприятно надавила на сердце, перекрыв ток крови. Стало холодно. И тошно, будто в желудке закопошились головы мышек, которых Джебедайя недавно выловил в подвале.

— Ты знала его? — спросил Эллиот. Конечно же, Ынбёль пялилась на листовку слишком долго. Хорошо, что рядом именно он, а не какой-нибудь прихожанин из маминой церкви. — Знаешь, то есть?

— Ему столько же, сколько и мне.

А его уже нет. А Ынбёль есть.

— Может ещё найдётся, — сказал Эллиот. Почему-то успокаивало, что в его голосе не было и тени надежды.

— Так ты не отсюда? — спросила Ынбёль. Она старалась держаться к Эллиоту максимально близко. Руки то и дело сами тянулись к его локтю, но коснуться она всё никак не решалась — одёргивала себя, цепляясь за карманы и пуговицы на юбке. Но выдержки хватало ненадолго.

Сердце стучало как бешеное — даже хуже, чем при первой встрече. И в миллион раз хуже, чем в полнолуние, а Эллиота ведь даже не надо было убивать.

— Уехал сразу после школы. Учиться.

— На кого?

— Я танцор.

Вот и гадай, то ли чуйка, то ли предсказательство.

— А я всегда думала, что умру здесь, — сказала Ынбёль.

— Одно другому не мешает. Можно сбежать куда угодно, а умереть всё равно… Здесь.

— Сколько тебе лет?

— Ты пропустила моё девятнадцатилетие. С тех пор не пью текилу.

— А зачем ты вернулся?

— Травма, — голос на мгновение стал похож на пересохшую листву. — Взял академ, чтобы подлечиться.

— И согласился спрыгнуть со второго этажа? — с ужасом восхитилась Ынбёль, скребя шею — та чесалась от холодного ветра. — С ума сошëл? Ещё болит?

Эллиот вздохнул, стянув шарф и кинув его на едва живую Ынбёль:

— Почему ты задаёшь столько вопросов?

«Блин, — упрекнула себя Ынбёль, — я устроила допрос. Вот Лекси рассмеялась бы».

— Боюсь, что ты иначе со мной не заговоришь.

— Это почему?

— Ты ведь ничего не спрашиваешь.

— У меня создалось впечатление, что у вашего дома слишком много ушей. Сколько вас там живет?

— Со мной семеро. Еще есть Вёльва, но она не совсем… живёт. Это те, в ком мы уверены.

«Очевидно же, что я говорю как ведьма», — разозлённо подумала Ынбёль и мысленно себя отругала, припомнив каждое оскорбительное словечко Перси.

— Про родителей лучше не спрашивать?

— Мы никого не убивали, — поспешно и немного с обидой выпалила Ынбёль. — В смысле… У Эр-Джея их, вроде бы, и не было. Он не признался, во всяком случае. Я знаю, что наша репутация не самая понятная, но не верь слухам.

— Унизила так унизила, — театрально скривился Эллиот. — Что насчёт твоих родителей?

Ынбёль скрючилась и затаилась в шарфе, нитки которого источали свежесть потрясающего одеколона.

Что сказала бы мама, узнай она, что она теперь убивает людей и ходит на свидания с мальчиками?

«Распутство — страшный грех!» — воскликнула бы она. Отлупила бы, возможно. Или тоже бы убила.

От этих мыслей потеплело настолько, что Ынбёль всё же уцепилась двумя пальцами за локоть Эллиота. Тот отреагировал мягким взглядом.

— А как твой проект?

Ынбёль совсем сникла.

— Давай лучше я буду спрашивать? — попросила она вкрадчиво.

Эллиот с милейшим вздохом согласился. То ли он всё детство водился с подозрительными личностями, у которых из карманов сыпались амулеты с горстями земли, то ли просто обладал титановым иммунитетом.

Скептик наткнулся на ведьму. Иронично.

В кафе понаставили неудобных высоких стульев, зато, сидя на них, можно было болтать ногами. На столе грелись только салфетки и солонки. Без кинжалов, бумаг, жуков в шкатулках и прочих атрибутов стало слегка неуютно. Ынбёль активнее заболтала ногами и начала оглядываться. Какое всё… человечное. Сколько она не выходила из дома и страдала над трупами-полуфабрикатами?

Из окна открывался вид на местный музей. Ынбёль пялилась на него, когда Эллиот принёс им кофе и мороженое. Странный выбор для ноября. Комбинация очень подходила Эллиоту.

— Не похоже на шоколадное, — заметила Ынбёль, заинтересованно склонив голову. По зубам тут же ударила чужая пластмассовая ложечка. Неприятно. Вкусно.

— Ореховое.

Эллиот сел напротив, поцарапал нос, чующий сладости, и снял пальто — без него он выглядел ещё лучше, чем в нём.

Вот и всё. Лицом к лицу. Не спрятаться в шарф, который продолжал стягивать шею Ынбёль, не подвернуть ногу, чтобы упасть и разорвать зрительный контакт. Глаза в глаза.

Эллиот носил блузку лебединого цвета и тонкий браслет с жемчужиной-застëжкой, а Ынбёль сидела перед ним в чужом свитере, в юбке из разных лоскутов, с щеками, растрëпанными от жара, и желанием поднимать давно спящие кости.

— Как чувствуешь себя?

— Нормально, — пискнула Ынбёль. Прокашлялась, немного выпрямилась. — А ты?

— Нормально, — согласился Эллиот.

Горячие чашки невольно сравнивались с температурой Перси. Аж раздражало. Ынбёль пыталась уйти мыслями из дома ведьм, увлечённо мешая мороженое и совершенно не зная, что делать дальше. Эллиот пил кофе. Что ж, его загадочность переходила все грани. Он сидел на свидании с девочкой-подростком, которая выглядела лохматым чудовищем, и совсем не беспокоился. А ещё молчал. Очень комфортно, но всё же молчал.

— Ладненько, — Ынбёль стала тормошить печального состояния рукава свитера, — можно я спрошу кое-что откровенное, а ты так же честно ответишь?

Грубые слова по отношению к Эллиот приравнивались к преступлениям, но он буквально уставился на Ынбёль. Словно наконец проснулся. Слегка откинул русую голову и уступил лишь наполовину:

— Сначала скажи, как по-настоящему себя чувствуешь, — и пояснил, хмурясь: — Потому что я не могу понять, сколько бы ни смотрел на тебя.

Ынбёль не задумываясь ответила:

— Я чувствую, как много во мне силы, а в руке только чайная ложка.

Эллиот малость рассеянно кивнул. Казалось, что такой ответ его сбил. Он принялся крутить свой кошелёк с облакообразными овцами-крошками и махнул рукой:

— Теперь спрашивай.

— Почему ты со мной гуляешь?

Ответ показался пощёчиной.

— Не знаю.

— Понятно, — Ынбёль попыталась укрыть обиду в тайном углу и на всякий случай скрылась в шарфе.

— Правда? — почему-то удивился Эллиот. — А мне вот не очень. Я немного запутался, если честно. В первую встречу ты показалась мне милой, а сейчас выглядишь так, будто можешь свернуть сознание.

— Перевернуть? — уточнила Ынбёль.

И получила уверенное:

— Свернуть.

Ынбёль опустила голову ниже, чтобы не было видно улыбки. Ей понравилась эта фраза. Понравилось, что она вызывает у других такое ощущение. У людей.

— Ты веришь в гороскоп?

Лицо Эллиота непроизвольно вытянулось, что абсолютно не сказалось на его красоте. Он моргнул. И, обнажив белые зубы и запрокинув голову назад, тихо засмеялся. Смех жемчужнее, чем застëжка на его браслете. А щёки тоже раскрасились.

Ынбёль почему-то ещё сильнее смутилась.

— Ты странная. Знаешь? — мягко спросил Эллиот. — Интересно переключаешься с себя на астрологию.

— Лекси странная, — насупилась Ынбёль. — А я так…

— Необычная, — снова уступил он.

— Именно! И вообще — разве это плохо?

— Ничуть, пока не зовёшь меня в подвал, — Эллиот сложил скульптурные руки перед собой. Ынбёль нервно усмехнулась, автоматически нащупывая баночку отвара в куртке. — Но зачем ты спрашиваешь?

— Примерно месяца полтора назад со мной произошло кое-что очень плохое. А следом что-то очень-очень хорошее, — сказала Ынбёль. — Я в тот день как раз прочитала гороскоп в одном журнале. Подумала, ну и чушь. А всё ровно так и произошло. Я только сейчас вспомнила.

— Почему же?

— Ты заставляешь думать о чудесах, — Ынбёль улыбнулась повержено. Она совершенно не была в состоянии вытаскивать из себя обычного человека. Она успела разучиться поддерживать нормальные разговоры. А ещё с Эллиотом хотелось быть искренней до самых костей.

— Что ж… — чуть-чуть смущëнно вздохнул Эллиот. — Я не верю в магию, эзотерику, гадания и всё такое. Я очень приземлëнный.

— А в зомби?

— Оживших мертвецов?

— Да. Ходячие косточки. В них веришь?

— Мне нравится концепт, но не думаю, что мы доживём до их появления.

— Ты скучный.

— Рациональный. Я верю в то, что вижу, слышу и чувствую. Одновременно. И никак иначе.

Возможно, поэтому дом его и пощадил. Не смог напугать.

Ынбёль восхитилась своим мыслям.

Какое-то время они молча ковырялись в вазочках мороженого. Ынбёль, не сдерживаясь, бросала на Эллиота быстрые взгляды и ужасно смущалась, когда ловила их в ответ. В голове не укладывалось, что кто-то настолько красивый может так долго на неё смотреть. Прежде люди лишь шарахались.

— Хочешь в музей? — спросил Эллиот, посмотрев в окно.

— Там есть динозавры?

— Вряд ли. А что, тебе нравятся динозавры?

— Я думаю, было бы круто, если бы кто-нибудь оживил одного. Представляешь, как перевернулся бы мир?

— Скорее уж опрокинулся бы, — усмехнулся Эллиот и, подперев голову рукой, продолжил. — Но я бы взглянул на живого анкилозавра. В детстве я думал, что ящерицы — маленькие динозавры. А оказалось — курицы. Наверно, так и заканчивается детство.

Ынбёль кивнула. Она тоже думала, что ящерицы и драконы — это динозавры. Только, в отличие от Эллиота, никогда не слышал о курицах и до победного верила в мифы.

Новое знание разбило сердце. Вновь.

— Хочешь посмотреть «Парк Юрского Периода»? — вдруг спросил Эллиот.

— А его разве показывают?

— Нет. Но у меня есть диск. Так хочешь?

Котелок Ынбёль, наполненный травами, снами и дрожащей энергией, вскипел и грозился вот-вот взорваться. Эллиот звал её в гости. Магия какая-то, честное слово. Знать бы, кто наколдовал.

— Хочу.

— Доедай быстрее, — Эллиот с шутливой угрозой заставил съесть каждый орешек и всю шоколадную стружку. — Мелочь свою не забудь. Идём.

На улице он вытянул руку — просто и спокойно. Дождался, пока за неё спешно схватятся, улыбнулся и зашагал чуть впереди. Прохожие иногда косо посматривали вслед. Ынбёль сначала думала, что дело в ней — люди также смотрели, когда они с Лекси и Перси выбирались в город. Но она помнила, как поначалу от этих взглядов было неуютно и странно, а Эллиот на них не обращал никакого внимания. Может, дело в его характере. А может в том, что эти взгляды были адресованы не только Ынбёль.

— Ты ведь далеко учишься, да?

— Достаточно далеко, чтобы не помнить об этом месте, — подтвердил Эллиот. — Этот город легко забывается, стоит его покинуть. Не знаю, почему, но очень этому рад.

Когда-то мама говорила, что папа забыл о Ынбёль сразу же, как только уехал. Она видела в её словах укор и собственное преступление, но теперь всё играло другими красками. После перерождения палитра стала особенно мистической. Ынбёль запомнила, что нужно позже обязательно спросить у Верховного, не наложено ли на город заклинание. Поинтересовалась:

— Тебе здесь так не нравится?

— Ты заметила, наверное, но я не слишком эмоциональный. Многим это казалось странным. И я всегда смотрю не туда, куда смотрят другие. И думаю иначе.

— Например?

— Ну, когда мой отец…

— Я имела в виду, куда смотришь ты?

— На тебя, — без всякого стеснения ответил Эллиот. — Вся ярмарка шепталась о Лекси и этом втором. А я их заметил, потому что они стояли рядом с тобой.

— Я не такая красивая, — Ынбёль сгорела щеками.

— Не такая, — кивнул Эллиот. — Ты какая-то другая. Совсем другая. Даже сейчас. Ты знала, что у тебя перо в волосах?

Нет, Эллиота точно кто-то заколдовал. Не мог обычный человек вызывать в Ынбёль столько чувств разом. Хотелось посильнее оттолкнуться от земли, пролететь кружок над очаровательно-очарованным городом и покричать во всё горло. Можно даже отдельно от тела.

Он бережно вытащил из её волос перо и протянул ей.

— Странное какое-то. Попугай?

— Не, — покачала головой Ынбёль. — В нашем доме живёт какая-то очень редкая птица, но мы её не видим. Во всяком случае, мы с Лекси её только слышим и находим перья. Иногда на подушке, иногда в ботинках или даже в завтраке. Она словно ходит за нами попятам, но никогда не попадается на глаза.

— Ты тараторишь, — с улыбкой заметил Эллиот.

— Только когда волнуюсь, — смутилась Ынбёль.

— Так это всё выдумка?

— Нет, — это она сказала уже серьёзно. — Чистая правда. Хоть и странная.

Иногда Ынбёль слышала чириканье тут и там, иногда даже видела кого-то, но, когда она возвращалась с кормом, находила лишь кучку перьев. Это пугало, но не очень — хотелось верить, что тот, кто пожирает птиц, ведьм трогать не станет.

Ынбёль выросла практически на окраине города. Дома там были чуть приличнее, чем те, что обычно отправляют под снос. Мать поддерживала чистоту и внешний вид (им ведь было не нужно, чтобы соседи объявили её чокнутой сектанткой и позвонили в опеку), но даже это не помогало скрыть его плачевное состояние. Поэтому Ынбёль так впечатляли размеры дома ведьм, как и щедрость, если не сказать расточительность, всех обывателей. И поэтому мелочь в карманах делала её куда более уверенным в себе человеком, нежели магия. С деньгами она знала, что делать, а вот с даром всё было сложнее.

Эллиот тоже вырос на окраине, но на совершенно другой. Дома здесь были кристально белые. Окна без трещин. Даже газон, несмотря на позднюю осень, выглядел куда лучше, чем трава у дома Ынбёль в любой из дней. Здесь словно бы даже время текло иначе. Спокойнее и тише. Без приключений. Удивительно, что Эллиот так безболезненно пережил экскурсию по ведьминому логову.

Дом Эллиота мало отличался от всех домов вокруг — разве что ярчайшими занавесками в окнах. Ынбёль они сразу же понравились. Чудесный крошечный хаос.

— Мам, это я, — крикнул Эллиот, аккуратно открыв дверь. — Я с подругой. Она стеснительная. Не заходи к нам.

Голос из глубин первого этажа ответил понимающим «хорошо» и стих. Ынбёль обрадовалась, что не придётся вот так сходу знакомиться с мамой Эллиота. Она разулась, прыжком поднялась и случайно задела головой связку нефритовых оберегов. Аж удивилась:

— Почему они не работают?

Эллиот бросил взгляд на кучку стеклянных глаз со зрачками, хмурясь:

— Что?

— Я их даже не почувствовала.

— Ты только что стукнула головой по ним.

— Не-ет, — важно раздулась Ынбёль и залезла в карман, — не в том смысле. Да где же…

Она кое-как вытащила розовый оберег-кварц, случайно закинутый в куртку, встала на цыпочки, дотянулась до связки и привязала подарок. Теперь при вдохе магия заполняла лёгкие. Не разорвëт. «Вроде не сильно спалилась, — думала Ынбёль, покачиваясь из стороны в сторону. — Просто люблю безделушки. Да. И гороскопы. И вообще я необычная. Ага».

— Теперь работает.

— Ладно.

— Ладно, — мигом поддержала Ынбёль, — пошли смотреть на динозавров.

Комната Эллиота была по размеру как нынешняя спальня Ынбёль и Эр-Джея, но жил он здесь один. Пачки таблеток не ужасали: от головы, противоаллергические, для иммунитета. Кровати тоже не было. Ынбёль тут же приметила уголок, в который можно было бы втиснуть не просто одеяльный шалаш, а целый шатёр. Стала оглядываться в удивлении — сколько простора для фантазии! Никаких отпавших кусков потолка, ягнят под матрасом и стульев, которые всё время падали от наслоения одежды. Целый пустой мир, который нужно заставить. Ынбёль не то чтобы завидовала… Ну, может быть, чистоте. Её комната обрастала невероятными вещами и грязью так быстро, что винить одного Эр-Джея было бы странно — там явно хозяйничал кто-то ещё.

— У тебя строго, — наконец заметила Ынбёль, не зная, куда себя деть.

Она была уверена, что оставляет за собой след из хлебных крошек, бисера, блëсток и, возможно, даже кнопок. Это место ей совершенно не подходило. Но Эллиот похлопал по матрасу, приглашая сесть, и пришлось подчиниться, крепко сжимая содержимое всех карманов.

Чёртово сердце дребезжало всё сильнее.

— Итак, — Эллиот достал две коробки. — Старый или новый? Не ошибись.

Ынбёль, конечно же, выбрала старые фильмы. Эллиот выбор одобрил.

— Можно сок взять?

— Можно.

— И я заметила печеньки.

— Бери всё, что видишь.

Они улеглись на матрасе: Эллиот ближе к телевизору, Ынбёль — к стенке. Упаковка печенья приютилась на плече. В карманах что-то похрустывало. Неизвестно, что именно там ломалось, но звучало оно как ветки. В происходящее на экране Ынбёль вникала мало: всё больше осматривалась кругом и поглядывала на руки Эллиота, гадая, можно ли их коснуться. Хорошая комната. Уже… своя. В ней тревога постепенно отступала, но не проходила совсем — Ынбёль боялась даже пошевелиться лишний раз.

— Если хочешь подержаться за руки — так и скажи.

Ынбёль бы замерла, но она не двигалась последние двадцать минут.

— Не хотела тебя отвлекать.

— Ты так сопишь, что я всё равно больше о тебе думаю, — вздохнул Эллиот и сам переплëл их пальцы. — Хочешь чай? Ещё мороженого? Или чего-то?

— Поцеловать тебя, — выпалила Ынбёль и едва не откусила себе язык. — А больше ничего не надо.

Эллиот задумался, поднимая ладонь и разглядывая замок из переплетëнных пальцев.

— Ты целовалась раньше?

Правда далась Ынбёль нелегко, но, реши она соврать, её бы просто разорвало от ненависти к себе.

— Один раз. С Перси.

— Это тот…

— Я умру от смущения, если мы продолжим этот разговор, — Ынбёль вырвала руку и закрыла горящее лицо ладонями. Кожа наоборот похолодела от волнения.

Эллиот перевернулся и потрепал по затылку — мягко, приятно. Коснулся костяшек и надавил на запястья, заставляя раздвинуть ладони. Ынбёль почти погибла, когда почувствовала чужие губы на своих — мягкие, но прохладные. Совсем не как у Перси. Пальцы всё ещё закрывали глаза.

— Живая? — скорее с интересом, чем с тревогой, спросил Эллиот. — Дыши, пожалуйста.

И Ынбёль задышала. И только потом кивнула.

Эллиот, кажется, хмыкнул, а затем заставил Ынбёль убрать руки совсем. В животе неудобно шелестели чьи-то крылья. Щекотно. Нужно будет наглотаться амулетов, чтобы уберечь бабочек. Открыть глаза Ынбёль так и не решилась, зато почувствовала ладонь, некрепко сжавшую волосы на затылке. И чужой, тёплый, до ненормального живой лоб, который упëрся в её собственный. Эллиот тихо дышал, разжигая губы своим дыханием. Давал привыкнуть к близости, от которой по-хорошему уже стоило откинуться. И Ынбёль привыкала. Практически против своей воли привыкала, потому что ей совсем не хотелось терять этот трепет. Не хотелось верить, что быть рядом с Эллиотом Коди Моррисоном может стать обыденностью, да ещё и так быстро. И ещё — так приятно.

Но её дыхание выравнивалось, а сердце стучало уже вполне терпимо. Было тепло.

— Ты поцелуешь меня по-взрослому? — стоило огромного труда сказать это в форме вопроса.

Ынбёль знала, что — да. Поцелует. Даже без предсказания Эша знала.

— Не боишься?

— Только не… не кусайся, хорошо? Мне не очень нравится.

Эллиот отодвинулся так резко, что Ынбёль испугалась и в ужасе распахнула глаза. Но Эллиот не убегал — только смотрел недоуменно.

— Ладно, — наконец сказал он. — Я спрошу потом.

Ынбёль согласно кивнула и снова закрыла глаза, против воли вытягивая губы трубочкой. Эллиот усмехнулся и погладил её по щеке, заставляя расслабить лицо.

— Ты сейчас очень растрëпанная. Мило.

И Ынбёль сдалась. В конце концов, если ей снова не понравится — можно ведь будет не терпеть? Она всегда сможет попросить Эллиота остановиться. Или убежать — а она и впрямь без раздумий убежит, — на крайний случай. Будет грубо, но зато не придётся снова проходить через весь этот неприятный опыт.

А так она хотя бы узнает, каково это — целовать парня, который нравится. И которому, кажется, нравилась она.

Эллиот вновь коснулся её губ своими. Бережно провëл языком между ними, заставив приоткрыть рот и впустить его. Но Ынбёль не давалась — слишком страшно и нервно. Она жмурилась, потому что уже почти догорела с одних только касаний, какой ей взрослый поцелуй? И почему она не подумал об этом сразу?

Эллиот не то чтобы сдался, но тактику поменял. Он улыбнулся (звук такой, будто цветы распустились), погладил скулы и легонько поцеловал в нос. Затем — в лоб. До жжения в костях. В каждую из щёк и лишь коротко — в губы. Он гладил по голове, неторопливо пересчитывал родинки, заставляя льнуть ближе. Успокаивал.

Быть рядом с Эллиотом — как закутаться в огромный тёплый шарф. Только те, что вязала Лекси, нарочно немножко кололись, а этот… Ынбёль была готова носить его постоянно, настолько хорошо и мягко ей было сейчас.

Ынбёль озарилась: Эллиот вовсе не холодный и уж точно не бесчувственный. Скорее крайне избирательный в проявлении эмоций. То, что он делал сейчас с Ынбёль, оказывало куда больший эффект, чем любой смех, улыбка, удивление, крик или попытки запугать. Эллиот не делал ничего сложного и не прибегал к магии, но Ынбёль казалось, что её околдовали.

Руки сами потянулись за спину Эллиота, крепко цепляясь и обнимая. Хотелось вжаться лицом в мурчащую грудь и остаться так навсегда.

— Ты медленно дышишь. И совсем не говоришь. Тебе приятно?

— Очень, — Ынбёль снова зажмурилась. — Я если начну говорить, то не остановлюсь. Но всё так быстро меняется. Знаешь, мне всегда казалось, что моя жизнь — жуть в конфетной обëртке. Я ведь болела каждый день, поэтому сейчас даже не помню, когда у меня день рождения, но почему-то чувствую, как из меня растут цветы. Я не боюсь смерти и боюсь поцелуев. И говорю глупости.

Только тогда Эллиот вновь прикоснулся к губам Ынбёль — бережно и настороженно. Как к амулетам, к чему-то ледяному и леденцовому. Но Ынбёль сама подалась вперёд, сама — с радостью на этот раз, — открыла рот и показала зубы. И сама едва не запищала, почувствовав язык у себя во рту. Это не больно. И совсем не страшно.

Эллиот не завоëвывал, не доказывал свою силу. Он мягок, аккуратен и донельзя прекрасен даже тогда, когда Ынбёль его не видит. Видны только звëзды — и те взрывались. Оберег, качающийся внизу, трепал по затылку аурой защиты. Всё хорошо. Было и стало.

Ынбёль — неопытная ведьма и неумелый человек, дорвавшийся до любви, как до луны. Ынбёль едва поспевала за действиями Эллиота, копировала их робко и неумело. И Ынбёль едва не отключилась, когда конец чужого языка без кровопролития проехался по её собственному. Всюду мерещились превосходные ноты орехов и древесины.

Эллиот отстранился, ощутив предел. Ынбёль сделала вдох и врезалась ему в грудь, завалившись сверху. Сжала так крепко, что в пору бы кричать, но Эллиот лишь задушенно смеялся и гладил по солнечным, разогретым плечам.

— Мне с тобой так тепло, — прошептала Ынбёль. — Никогда так тепло не было.

Разве что в ночь воскрешения.

— Не стоило мне тебе писать, — вздохнул Эллиот. — Мы ведь так скоро слипнемся.

— Я попрошу Джеба нас срастить, — ляпнула Ынбёль и тут же осëклась. — Ну… Я просто не хочу уходить.

«Никогда», — добавила про себя. Остаться в чистоте и ненароком завалить её самой собой.

Но, конечно же, уйти пришлось ещё до того, как они по-настоящему устали лежать. Ноги и плечи у обоих затекли быстро, но положение они так и не сменили — оттого и встали с трудом. Ынбёль будет не против, если её ноги откажут совсем.

— Стоит ли мне тебя проводить? — спросил Эллиот. — Там стемнело.

— Я уже умирала однажды, — бодро ответила Ынбёль. — Второй раз не будет страшно. Давай ты меня не проводишь, а просто со мной прогуляешься. Свидание после свидания. Кстати, тебе не мешало бы завести побольше оберегов. Я попрошу Лекси — она сделает. Ты любишь серёжки, кольца, браслеты, броши или кулоны? Вроде бы ещё можно…

Эллиот не дослушал, согнулся, чтобы упасть подбородком на макушку Ынбёль и чуть не расколоть череп надвое. Вновь прижал к себе. Сейчас они были на улице, и вся ситуация становилась ещё более волнующей, но Ынбёль никогда не чувствовала себя сильнее, чем сегодня. Это не симпатия, вовсе нет.

Она втрескалась в Эллиота Коди Моррисона по уши. Она любила его так сильно, что сердце едва выдерживало.

Эллиот набросил ей на шею свой шарф и завязал спереди большой узел. От пряжи вкусно пахло орехами и любовью. Ынбёль едва не залила нежную пряжу слезами — столько в ней сейчас вопило чувств.

— Спасибо за шарф.

— Спасибо за оберег, — серьёзно кивнул Эллиот. Мальчик, который не верил в магию, эзотерику, гадания и всё такое. — Если испачкаешь шарф, то оставь его в воде минут на десять, потом нужно осторожно выжимать руками и…

— …и не выкручивать. Я знаю, — счастливо заулыбалась Ынбёль. — Ты седьмой, кто думает, что я даже постирать не сумею.

Эллиот развёл руками в проигрыше и поцеловал напоследок.

* * *

Ынбёль не помнила, как добралась до дома. Как прошла мимо Криса, который рубился в карты с Джебом, как наступила на что-то клейкое — бывшее живым, — и как завалилась в шалаш. Было странно. Она успела привыкнуть к уровню матраса, лежащего на полу. Ынбёль уткнулась в шарф. Она засыпала самой счастливой ведьмой на свете. Было чувство, что из лодыжек тянутся цветы, что кости размякшие, как мёд на солнце, а колени — чашки для малины.

В её одеяльном шалаше всегда пахло сладостью, потому что в ткань (помимо перьев и пуха) были зашиты палочки святого дерева. Помогало заснуть после убийства. Но Ынбёль долго ворочалась. Слушала коридорное шуршание чьих-то шагов, сопение Эр-Джея и музыку из наушников, что лежали на подушке. Потом всё стихло. Разом. Даже не стихло… умолкло. Ынбёль нервно стукнула по наушникам, но музыки не было. Она неосознанно навострилась: с соседней башни-кровати не доносилось ни шороха, хотя Эр-Джей чесался и разговаривал во сне. Коридор молчал.

Ынбёль задрожала, попыталась встать.

И что-то с силой сжало её щиколотки.

Надавило, оцарапало изнутри, будто бы поползло выше. Когда оно остановилось, ощущение вспыхнуло такое, словно кто-то наваливается сверху, сидя на ногах. Ынбёль не могла пошевелиться — существо было слишком тяжёлым, и не могла дышать — было слишком страшно. Казалось, она привлечёт к себе только больше внимания, если даже просто моргнëт, не то что вздохнëт.

Поэтому она всматривалась в темноту и не моргала, пытаясь разглядеть лицо существа. Изо рта шёл пар.

Проблема в том, что лица у существа не было. Как и любого физического воплощения. Что бы сейчас ни восседало на Ынбёль, оно было бесформенным, невидимым и, вполне вероятно, вообще не существующим.

На секунду она заподозрила Лекси и её иллюзии, но что-то подсказало, что дело вовсе не в ней. Энергия Лекси была горячей и немного колючей — Ван не думала об этом прежде, но так оно и было. То, что сидело на ней, убивало холодом. И силой. Оно не кололо — оно давило громадной мощью, словно бы каким-то прессом. Это было больше похоже на…

На неё саму. Это была её энергия.

Чем бы ни являлось это существо — оно было порождением самой Ынбёль, а не кого-то другого. Она поняла это и попыталась взять контроль, как учил Джебедайя: сосредоточиться на потоке, ухватиться за нить. Чувствовать душой, а не руками. Это было не очень сложно — энергия густо сочилась и растягивалась цепью, а не нитью.

Ынбёль схватила еë. Примерилась и со всех сил дëрнула на себя, пытаясь подчинить.

Разум, которым она прикасалась к энергии, едва не перемесило. Ничего не вышло.

Она держала энергию лишь потому, что ей позволяли еë держать. Это была её цепь без ошейника, но она ей не принадлежала. Она дëргала снова и снова, позволяла разуму болеть и мëрзнуть, мучилась, но лишь натягивала звенья.

Послышался рык. Ынбёль ощутила на щеках ледяное дыхание существа. Оно приближалось всё ближе к её лицу и, имей оно форму, наверняка бы вот-вот коснулось лба. Прокусило бы. Кровожадно и осознанно.

Ынбёль снова дëрнула позванивающую энергию.

И снова ощутила абсолютное ничего.

Она напряглась, отпустила цепь и попыталась найти уже точно свою энергию — пускай та и была лишь нитью. Ей нужен был какой-то отвлекающий манёвр, всего пара секунд, чтобы выскользнуть…

Она пошевелила руками, нащупывая самый холодный поток. Зажала нить между указательным и большим пальцами.

И тут же её потеряла. Не выронила — она просто исчезла. Растаяла прямо у неё в ладони. Существо опасно лязгнуло несуществующими зубами. Оно поглотило её энергию.

Ынбёль не могла бороться и дышать. Билась в немой агонии и полностью была готова умереть. Снова.

А потом всё прошло.

Ынбёль громко вздохнула и приподнялась на локтях, дыша так, будто долго плыла под водой.

В комнате было темно и пусто. Ничьë присутствие больше не ощущалось. Только Эр-Джей, одетый в три свитера, посапывал на своей башне из матрасов.

Ынбёль положила одну руку на грудь, а вторую вытянула вперёд. Пошевелила, укладывая на ней контур луны, что светился за шторами и проникал в шалаш. Сокрушëнно поискала цепь — и ничего не нашла. В испуге потянулась к своей нити. Она была на месте. Ынбёль знала, что это не имеет уже никакого смысла, но всё равно коснулась её, подозвала ближе и прошептала заклинание.

Рыжий свет залил комнату.

Ничего.

Ынбёль и её колото-резаное сердце и правда были одни.

«Нужно рассказать Лекси, — подумала она, с трудом выбираясь из своего логова, натягивая носки, кофту и ободок. Подошла к кровати напротив. — Или Верховному. Или хотя бы…»

— Эй, Джей, — шепнула она, вставая на носочки.

— Эр-Джей и никак иначе, — даже сквозь сон из него лезло брюзжание. — Время видела?

— Нет, а ты?

— Дай поспать.

Ынбёль отошла назад и переплела пальцы в замок так сильно, что пластиковые кольца на них едва не продавили кости. Пластик хрустнул, но Эр-Джей не шелохнулся. Потрясающее безразличие. Или стратегия: догадывался же, что Ынбёль от него что-то нужно.

— Мне страшно, — тихо сказала она.

Он услышал.

Вздохнул настолько раздражённо, насколько смог. Сбросил один плед, второй, третий, сам спрыгнул на пол. Он был гораздо выше Ынбёль, но оскорблённый взгляд и мятый свитер делали его подростком, обиженным на весь мир.

Молча, не переставая сердито пыхтеть, Эр-Джей пнул стул, который придерживал дверь, рывком выскользнул в коридор и принялся ждать. Изумлённая Ынбёль послушно пошла за ним.

— Куда мы?

— Ты не одна такая, — буркнул он, — которой страшно. Но я знаю, что тебе ещё и любопытно, поэтому предлагаю перебить страх любопытством.

— Хочешь найти того, кто на меня… — Ынбёль прикусила язык, поняв, что Эр-Джей никого не видел. Не стоило пугать его.

— Мы живём на пороховой бочке, в курсе? — вдохновлённо начал мальчик и вытянул ладонь, призывая кинуть ему носки. — Не так глянешь в чёрный угол — могут откусить руку. А могут погладить, и я не про ведьм говорю. Ведьмы вообще были моим большим разочарованием. Я здесь долго блуждал в одиночку, потому что никто не хотел со мной копаться в стенах дома. А тебя я заставлю, раз уж мы соседи. Не отставай.

Он натянул носки и махнул рукой, мол, за мной.

Стремительно шагая вперед, он пробирался сквозь серые контуры и лунные проблески. Ынбёль всё ещё помнила потусторонний холод и сжатые кем-то щиколотки, поэтому едва ли не бежала за Эр-Джеем, бегло осматриваясь.

Всего-то огромный неубранный дом: разбухшие ковры, скрипучие половицы, лестницы, выходящие на улицу, широкие трещины в стенах — проходы для быстрых перебежек, — чердак, подвал, кладовая, лавка. Коридоры сужались, расширялись и чем-то сочились. Потолок либо давил, либо уходил далеко в небо. Пахло горько, пахло сладко. Понемногустановилось ясно, что дом напоминал большой, продырявленный, перевёрнутый комод, ящики которого то отодвигались, то задвигались. Ынбёль знала, что здесь два этажа (не считая подземного убежища Джеба и чердачной верхушки), но в итоге сбилась, запуталась и спросила:

— Где мы идём?

— Не знаю, где, как и через что, — слишком спокойно отозвался Эр-Джей. — Знаю лишь — куда.

— Загадочно, — протянула Ынбёль.

— А то. Я в первый день, как очутился тут, попал в такую же ловушку. Часа три ходил по кругу совсем один. Так я думал. Потом понял, что за мной по пятам всё это время шла огромная птица. Гигантская. Ну, не прям птица, хотя клюв был. Короче, чуть коньки не отбросил и больше её не видел. Теперь хочу покататься на велосипеде — выйдет снова или нет?

— А я слышу ягнёнка, — на выдохе поделилась Ынбёль.

— Где?

— У нас в комнате.

Эр-Джей так резко развернулся, что если бы не горб скомканного ковра, о который Ынбёль благополучно запнулась, то столкновения нельзя было бы миновать.

— Серьёзно? — ошарашенно спросил он. — Не шутишь?

— Стала бы я…

— Мы ведь соседи! Ты должна докладывать мне о каждой странной штуке в комнате, поняла?

— Твоя кровать, например.

— Это другое, — цокнул Эр-Джей, развернулся и бодро пошёл дальше. — Я тоже его слышу по ночам. Разве не тупо, что мы живём бок о бок с сущностями, но остальным до них и дела нет? Думаю, Джеб подкармливает каких-нибудь фей, чтобы они хороводы кружили на его грядках. Но это не то.

Ынбёль прикусила язык, слушая недовольные причитания Эр-Джея. Она догадывалась о незаинтересованности ведьм — им просто было некогда. Вместо ночных похождений по домашним катакомбам Лекси, например, заплетала косички и пыталась освоить иллюзии сновидений, а Перси делал вид, что не замечал, как становился подопытным. Джебедайя разливал снадобья строго по определённым пузырькам, борясь с зевками. Эш наверняка рассматривал завтрашний день в кулонах-зеркалах. Крис просто мучился мигренью.

Было ощущение, что Эр-Джей только и ждал момента, чтобы утащить Ынбёль на жутковатую прогулку. Он не расспрашивал ни о причине её страха, ни о ягнёнке. Сам болтал, сам пугал, сам вздрагивал от чудовищных силуэтов.

А дом продолжал странно изгибаться и закручиваться. По травяным облакам, деревянным счётам и десяткам ловцов снов Ынбёль неожиданно поняла, что сейчас они пробрались в лавку. Но не поняла — как. Были две двери, одна из которых отправляла на улицу, а другая выводила внутрь дома. Но Эр-Джей вёл их не во двор. Он невозмутимо надавил на дверную ручку, и Ынбёль очутилась в следующем ящике дома.

— Не пытайся понять принцип, — великодушно подсказал Эр-Джей, лопавшийся от гордости, потому что знал чуть больше. — Поймёшь — тебя сюда больше не пустят.

— Ладно, — огрызнулась Ынбёль.

Наверное, это была такая ночь. Путаная, дёрганая — ходить нужно, привязав нитку к карнизу и не выпуская катушку из рук. Но у Ынбёль был только Эр-Джей, которого она не смела и не хотела брать даже за рукав любого из трёх свитеров. Иначе, уязвлённая беспомощностью, она просто-напросто разорвётся.

Кухня, где стучали круглые, треугольные и квадратные часы. Гостиная. Закрытая комната, в которую как-то вскользь, призрачно вошли и из которой непонятно как вышли. Ещё одна лестница с шаткими ступенями. Казалось, что уже исходили всё, что можно было и нельзя. Именно что казалось.

— Ты случаем не потерялся? — беспокойно спросила Ынбёль.

— Устала, что ли? — насупился Эр-Джей.

— Нет.

— Вот и молчи дальше. Я слушаю. И ты слушай.

Ынбёль неуютно помялась и напрягла слух, чтобы в тот же момент уловить чьё-то дыхание. Краем глаза она заметила высокое белое пятно. Оно хрустнуло клювом. Ынбёль вскрикнула и без зазрения совести бросилась под руку Эр-Джея.

— Отойди, — возмущённо вспыхнул он, — а то подумают, что ты моя…

— Там, — перебила Ынбёль, схватила его за шею и повернула в сторону пятна, которое тут же юркнуло за стену. — Видел?!

— Видел, — он попятился. Невозможно было не бояться. — По-моему, ты их притягиваешь.

— Ну спасибо.

Воровато оглядываясь, Эр-Джей спешно решил, что с прогулки достаточно, и распахнул последнюю дверь. В нос ударило свежестью. Волосы зашевелились. Ынбёль подумала, что от страха, но это был ветер. Она поскользнулась на дождевой луже, нагло вцепилась в недовольного Эр-Джея, и вместе они внезапно выбрались на крышу.

— Блин, — шмыгнула Ынбёль. — Ну и завёл ты нас, конечно.

— Что-то не нравится? Прыгай вниз и иди через нормальный вход, — проворчали в ответ. — Носки сними, а то скатишься.

Черепица была мокрой. Повсюду сидели надутые блестящие вороны. Ынбёль и Эр-Джей, одетые в тысячу тканевых покровов, идеально вписались в их стаю: сели, без слов прижавшись боками, и уставились на дождь.

— Из дома не слышно было, что он идёт, — удивилась Ынбёль.

— Это всё купол. Крис говорил. Чтоб люди не подглядывали, — Эр-Джей похлопал по карманам и грустно вздохнул: — У тебя нет еды?

— Подожги птицу.

— А ты кровожадная.

— Я её воскрешу, если что, — буркнула Ынбёль.

— Кстати насчёт воскрешений, — он немного повернулся, боясь от резкого движения слететь с крыши. В небе громыхало. — Как оно?

— Трупов не хватает, — снова буркнула Ынбёль. — С моими талантами надо попросить Джеба выкупить птицефабрику какую-нибудь. Или мясокомбинат.

— Такими темпами к тебе скоро твой дух нагрянет, — Эр-Джей поудобнее устроился — не хотел становиться первым экспериментом неумелой некромантки. — А он очень злой. И птиц в доме много, только мы не всегда успеваем их поймать.

— Он уже приходил. Дух. Вроде как.

— Ещё бы. Поэтому испугалась?

— Давай не будем об этом.

— Давай, — легко согласился Эр-Джей.

Облака были чёрными и густыми, но Ынбёль почему-то стало спокойно. Под дождём. На скользкой крыше. Рядом с мальчиком, который обещал задушить её в первую встречу. Ынбёль подтянула костлявые ноги к груди, вызвав ужас замершего, как камень, Эр-Джея, и невольно вспомнила об Эллиоте. Влюблённо вздохнула.

Эр-Джей странно на неё посмотрел.

— Как ты умер? — спросила Ынбёль, желая перевести внимание Эр-Джея до того, как он начнёт спрашивать о её личной жизни.

— Меня током убило, — улыбнулся Эр-Джей. — Но это я понял уже, когда Лекси рассказала, как это происходит. А помню я только кабель и белую вспышку. И что воняло потом сильно. Мною, очевидно, и воняло. Смешно, правда? Меня теперь вообще ничего током не бьёт. Ну, только я сам.

— Как ты мог не знать?

— В смысле — как? Не все ведь умирают, как ты, долго и мучительно. Для некоторых это только миг. И если рядом нет никого, кто бы это заметил, этот миг проходит незаметно. Думаешь, кто сейчас из призраков приходит к Крису? Те, у кого не было никого, кто помог бы им понять, что они умерли. Вот и я не понял. Но и не умер. В смысле, умер, конечно, но не окончательно.

Ынбёль попыталась представить, как умирает в одиночестве. Как Лекси и Перси никогда за ней не приходят, а мама запинается об её серое тело лишь утром.

Память услужливо подкидывала всё, что Ынбёль успела узнать о трупах с тех пор, как начала учиться магии. Трупное окоченение уже должно было пройти, так что мать без проблем затащила бы её тело в дом. Ночь была холодная — так что поначалу от неё бы даже не разило мертвечиной. Она бы созвала своих друзей из церкви, они бы долго молились, но совсем не за упокой её души. Мать никогда не верила, что Ынбёль попадёт в рай.

«Это не мои мысли», — запоздало поняла Ван.

Это дух подкидывал их ей. Показывал, как бы всë случилось без него. Давал почувствовать, что Ван благодаря его силе получила. Не надо было спрашивать, чтобы понять, что он прав. Она чувствовала, как дух внутри неё крепнет, что, очевидно, означало совсем другое. Креп не дух, крепла связь Ынбёль с ним. Каждый день дух всё больше сливался с ней изначальной. Получал всё больший контроль.

Пора было решить, как Ынбёль к этому относится и насколько готова это принять. Сможет ли она бороться, как Джеб? Позволит ли себе утонуть, как Лекси? Сможет ли она сохранить любовь, как это сделал Перси? Да, этот вопрос волновал её больше всего.

Она не знала, как дух относится к Эллиоту. Подозревала, что никак, хотя, если сегодня приходил он, визит мог быть предостережением. А вот Эллиот выбирал явно не духа — и едва ли захочет целовать Ынбёль, когда та перестанет быть собой. Но это только если ему сказать. А если не говорить…

— Эр-Джей. Ты дух? — спросила Ынбёль.

— Конечно, — кивнул Эр-Джей. — А что в этом плохого? Я разницы совсем не ощущаю. Иногда только злюсь на себя, когда заклинание не получается. Но быстро отхожу.

— Как много времени это заняло?

— Хм… — Эр-Джей задумчиво почесал подбородок. Между пальцев метнулась искорка, и он отдëрнул руку, зашипев: — Блин. Это всё из-за полнолуния. Магия не слушается.

— Это потому что ты ленивый, — пожала плечами Ынбёль.

— Уж чья бы корова мычала, — обиделся Эр-Джей.

— Ты видишь в округе бесконтрольных зомби? — усмехнулась Ынбёль и показала язык. Эр-Джей с удовольствием ответил тем же.

— Ты хихикаешь, как ведьма, — обиженно гаркнул он.

— Напугал, — Ынбёль толкнула его в плечо. Огляделась. — Уже рассвет. Пойдём обратно, пока не примёрзли.

Эр-Джей отворил дверцу окна, которое всё это время было рядом, и они спрыгнули на пол чердака. Совместными усилиями спустили люк — пришлось по нему прыгать, — и по утренним прорезям в зашторенной темноте добрались до комнаты. Чересчур быстро.

— Вы посмотрите, кто явился, — из одеяльного шалаша звоном разнёсся голос Лекси. — А я думала вызывать Эша и выбивать из него прорицание. Хотела узнать, убили вы друг друга или нет.

— Он видит будущее, а не прошлое, — сказал Перси, с неприязнью рассматривающий захламленную комнату.

— Без разницы, они ведь оба живы, — отозвалась Лекси, пристально наблюдая, как Эр-Джей стрелой прячется в башенке из матрасов.

— Вот это кровать, — присвистнул Перси. — Ты с неё как с вышки спрыгиваешь?

— Ну? Где гуляли? — вклинилась Лекси. — Нам в школу через двадцать минут. Сегодня я настроена решительно, и ты, Бел, точно не отвертишься. Собирайся. Мы ждём тебя на улице.

Она напоследок серьёзно полоснула макушку Эр-Джея взглядом, подхватила Перси и потащила его наружу. Ынбёль почесала затылок. Принялась медленно перебирать кучки неизвестного происхождения в надежде отыскать чистую рубашку, юбку и колготки. Ещё бы найти рюкзак и, наверное, пенал.

— Не подглядывай.

— Расскажи им про духа, — сонливо откликнулся Эр-Джей. — Не вини меня, если упадёшь по пути в школу. Сама не хотела спать.

И он неестественно засопел. Выручил Ынбёль — она не знала, как его благодарить за ночную прогулку. Наскоро причесавшись и влетев в одежду, Ынбёль поспешила на улицу. Видеть Лекси в гневе она была не готова.

— Сердцеедка, — вслух и совершенно безразлично перечислял Перси, подбрасывая вверх женскую сумку, в которой клокотали губные помады, цепочки и цветные ручки. — Разбивательница сердец. Бедный Эллиот.

— Не урони, — мирно попросила Лекси. Соскочила с перил при виде Ынбёль и выпалила: — Надо же, вы с Джеем спелись!

— Эр-Джей и иначе никак, — сказала Ынбёль, вызвав восторженный визг.

— Какие серьёзные отношения, — Перси многозначительно изогнул бровь.

— Пойдёмте уже, а.

— Ты хоть поцеловала Эр-Джея напоследок? — продолжил издеваться Перси. — Не уверен, что он не забьёт тебя какой-нибудь палкой или не зарежет ножницами, но…

— Ко мне приходил дух.

Перебила, насладилась загробным молчанием и рассказала.

Все знали, что у неё животный дух. Лютый, неистово своевольный. В прошлом, настоящем или будущем он сможет сравнять ковен с землёй за любую свою прихоть. Его сила восхищала. Его сила, как писали в чердачных дневниках, была наградой. «Раньше я даже с бумажкой, присохшей к леденцу, не всегда могла совладать — стирала пальцы, прежде чем умудрялась вытащить сладость из обёртки, — было выведено на одной засохшей странице. — Теперь могу убить, не прикоснувшись. А я ведь ведьма воскрешения». Поэтому все ждали, когда дух нагрянет. Шутили, что он придёт и съест, обкромсает вплоть до костей, но смех был нервным. Защитить от такой мощи не смог бы даже апокалипсис.

После ночных событий Ынбёль бесконечно зевала, клевала носом всю дорогу до школы и вырубилась, едва сев за стол. Лекси пришлось наскоро смастерить ей бумажного ёжика с лапками из канцелярского ножа и иголками из грифеля карандаша. Все уроки ёжик ползал у Ынбёль по спине, царапаясь и оставляя неглубокие порезы. Это и правда бодрило, хотя теперь, конечно же, рубашка Ынбёль была вся в крови, а порезы саднили и нуждались в обработке.

Да и она всё равно продолжала клевать носом.

— А вдруг это всё же был сонный паралич? — вяло произнесла она в школьной столовой.

— Это точно был твой дух, — Лекси облизала ложку и тут же стукнула ею по лбу Ынбёль. Почему всем так нравилось бить её по лбу?.. — Ты слышала? К тебе пришёл твой дух.

— И чего он хотел?

— А ты правда не поняла намёка? — напряжённо уточнила Лекси. — Тогда жди — он сегодня ещё раз заглянет.

Ынбёль вздохнула. Всё она прекрасно поняла. Ну, может, не до конца.

— Он хочет занять мое тело, — произнесла она. — И он недоволен тем, что я сопротивляюсь.

— От твоих сопротивлений ему ни горячо, ни холодно, — вставил Перси. — Ты была мертва, помнишь? Ты умерла, а он тебя вернул. Ты ему принадлежишь.

— Он недоволен тем, что ты всё ещё не освоила дар. В дневниках есть пометки о том, что он был одержим им. Гораздо сильнее, чем остальные.

— То есть перед тем, как сожрать мою душу, он хочет, чтобы я научилась воскрешать людей?

Лекси сняла шляпу, чтобы достать коробочку молока, хранившуюся на голове, и тут же надела её обратно.

Кивнула:

— Да. Как бы я ни любила Сциллу, воскрешённая оса — это буквально ничто.

— А если я не справлюсь, то…

— Он тебя убьёт. И выберет другое тело.

— Но ведь тогда…

— Ему плевать, Ынбёль, — вздохнула Лекси, — в отличие от меня, твой дух не то чтобы сильно ценил клан. Он хочет власти и силы. И он готов добиваться их любыми способами.

Перси задумчиво прикоснулся к кровавому ëжику. Тот моментально сгорел, оставив только опалëнные лезвия.

Ынбёль вздрогнула.

— Не делай так с вещами, на которых есть моя кровь, пожалуйста.

Она сама не поняла, почему так сказала. Лекси и Перси, судя по виду, тоже.

— Просто… Не надо. Я это знаю.

— Метаморфозы не остановятся, — улыбнулась Лекси. — Прими их.

После занятий сонную Ынбёль, приговаривая «пора-пора», потащили к дальнему краю футбольной площадки. Перси вытащил из кармана какую-то небольшую баночку и, открутив крышку, нанëс под ноздри подозрительную мазь. Ынбёль поняла — зачем, но среагировать не успела.

Лекси поставила перед ними коробку из-под туфель, быстро открыла еë и отпрянула, прикрыв нос тяжёлой от браслетов рукой.

Прошибло. До тошноты. Ынбёль в первую секунду едва не вывернуло, но затем она поняла — трупный запах ведь та же поломка. Она, может, не вполне умела воскрешать, но чинить тела уже вполне научилась. Задержав дыхание, она ухватилась за нить и направила еë в коробку.

Запах пропал. Ынбёль сделала вид, что не удивилась, первым присела и заглянула внутрь. Расстроилась: разбитый зверëк выглядел так плохо, что стало ясно — смерть стала освобождением. Рот был приоткрыт. Язык прямо-таки синий, будто последнее, что к нему липло, это краска. Лекси с Перси, переглянувшись, склонились рядом.

— Только не говорите, что убили кошку ради меня, — взмолилась Ынбёль. Уши всё ещё помнили, какими жестокими могут быть ведьмы.

— Ты дура? — возмутился почему-то Перси. — Его второклашки замучили. На той неделе, вроде как. Мы его таким и нашли.

— Как волнительно, — кисло произнесла Ынбёль. — Я побаиваюсь воскрешать… Таких мертвых. И больших. И вообще, почему именно кошка? Вы ведь знаете, как я их люблю, я ведь не могу…

— Ты воскресила целого человека! — не согласилась Лекси. — А твоя магия — целых шестерых. И двое из них прямо перед тобой.

— Это другое.

— Это другое, потому что ты так себе сказала. В твоих словах сила, помнишь? Пока ты говоришь, что не можешь воскресить, ты и не воскресишь. Но в тебе всего достаточно. Просто протяни руку и возьми своё.

Возьми своё. Проще сказать, чем сделать! Разве можно с такой ниточкой энергии воскресить целого кота? После встречи с духом Ынбёль поняла, как ей удавалось снова и снова воскрешать целый ковен — его поток был просто огромен. Он-то уж наверняка не боялся петли на шее и раскачивался в ней, как на качелях.

А Ынбёль? Что она могла?

— Это твоя сила, Ынбёль. По праву перерождения твоя, — Лекси словно бы читала её мысли.

Ынбёль снова вспомнила нити, тянущиеся за Джебедайей по всему дому. Откуда в нём было столько энергии? Как он её держал и контролировал? И была ли она в нём? Эш ведь кругом себя всё напитал, но связан не был. Значит, необязательно посылать энергию через себя? Её можно просто… Взять?

«Ты её уже взяла», — подсказал внутренний голос.

У Киана Эшби. Почти месяц назад.

И это воспоминание поменяло всё.

— Блин, — привычно выдохнула она. Отпустила нить. Напряглась, нащупывая канат потолще. Огляделась, ища владельца словно бы по привычке, но его не было. Энергия была просто энергией. И она могла до неё дотянуться.

Она схватилась за канат, думая лишь об одном: как бы не облажаться. Она правда хотела вернуть этого чёртова кота к жизни. Погладить по серому загривку. Купить корма. И дать расцарапать лица мерзким детям, которые это с ним сотворили.

Какое воспоминание подходило для такого лучше всего?

В памяти всплыла пластиковая ложечка с мороженым. Ореховым.

Эллиот её совсем не знал, но сразу накормил любимым мороженым. Подкормил, как подкармливают диких котов.

На душе стало светло и, надо же, безопасно. Ынбёль ощутила непреодолимую тягу к Эллиоту, похожую больше на преданность, чем на любовь. Направила это чувство по канату — в труп.

Она чувствовала, как что-то меняется. Тело сшивалось заново. Восстанавливались глаза и кошачий оскал.

Но жизни не было. Ынбёль просто собрала труп.

В памяти всплыл Киан. Его ведь они тоже забили насмерть, как второклашки этого кота. Чувствовал ли он нечто похожее? Доверился ли он не тем людям или же просто не успел убежать? Оказался не в том месте не в то время?

Что чувствует тот, кого убивают?

Ынбёль и не заметила, как послала этот вопрос в тело животного.

Лекси вздрогнула. Кот расправил лапу и слабо приподнял голову. Безошибочно определил среди троих Ынбёль, посмотрел на неё очень внимательно.

— Как ты это сделала? — спросила Лекси.

— Вы так не сможете, — ответила Ынбёль, глядя на кота. — Это мой дар.

— Кажется, спать сегодня кто-то будет крепко, — одобрительно кивнул Перси. — Пойдëм домой. Этот ведь наверняка голодный после воскрешения.

— Мы его забираем? — с надеждой спросила Ынбёль.

— Мы в ответе за тех, кого воскресили, — со знанием дела ответила Лекси. — Да и что нам ещё один рот? В доме их сотни.

«Что чувствует тот, кого убивают?» — мысленно повторила вопрос Ынбёль.

«Что очень сильно хочет жить», — ответил кот взглядом.

Спрятав кота под куртку, Ынбёль поправила шарф Эллиота, достала мобильный и зашагала вперёд.

«Я спасла кота», — настрочила он на безымянный номер, который выучила наизусть.

«Моя героиня», — Эллиот ответил почти сразу же.

«Очень хочу тебя обнять».

«Лекси написала, вы заняты до конца месяца. Какая-то клубная активность».

«У тебя есть номер Лекси?»

«Да. Кажется, мы обменялись ими на ярмарке, хотя я этого не помню. Подписана как милашка Пикси. А что?»

«Ничего. Не говори никому об этом».

По дороге они купили мороженого на всех ведьм и сладкой ваты — специально для сияющей Лекси.

— Вроде бы у меня праздник, — намекнула Ынбёль.

— Как это у тебя? Моя лучшая подружка научилась воскрешать мёртвых! Чем не праздник?

Перси откусил большой кусок ваты и тут же утонул во мраке дома, посмеиваясь. Школьная жилетка уже валялась на полу, а рюкзак был откинут к лестнице. Удивительная скорость. Ынбёль схватила Лекси за воротник и остановила на пороге.

— Что ещё за клубная активность?

— Тебе не сказали? — кажется, Лекси и правда удивилась. — У нас экскурсия. Уезжаем послезавтра. С собой две пары носков и свитер. — Улыбнулась Лекси и побежала в дом. — Ребята! Ынбёль воскресила нам кота! Он всё ещё живой! Думайте над именем, или я назову его так, что вам будет стыдно его подзывать!

Ынбёль почесала щёку. Рассеянно поморгала, немножко подышала ночной болью, уткнулась в серую шерсть и взглянула на проявляющиеся звёзды. Закрыла глаза, похоронив в них блеск человека, и тоже зашагала во тьму.

Весь вечер в доме было так шумно, что ни одна тварь не осмелилась бы напасть.

фаза 4

четвёртая: кошачий глаз

Эллиот Коди Моррисон.

Ынбёль не хотелось говорить о нём ничего, потому что в его имя, в то, как она его произносила, она вкладывала всё.

Эллиот Коди Моррисон.

Прекрасный юноша из парка с травмой ноги и большими планами на будущее.

Он был выше — вполне мог уложить Ынбёль подбородок на макушку. Он был изящен — каждое его движение было плавным и каким-то изысканным. Всё в нём имело смысл, таинственный и прекрасный, но далекий и оттого будто бы недосягаемый.

Он смотрел внимательно, но не искал подвоха. Задавал точные вопросы, но всегда без задней мысли.

Он был просто человеком, что водил девушку на свидания и хотел узнать её получше. Ынбёль приходилось постоянно себе об этом напоминать.

Он был похож на шарик орехового мороженого, политый ореховой пастой. Сладким и морозным.

От него вкусно пахло. Его одежда была дорогой, но не вычурной.

Он улыбался сдержанно, но очень тепло. Смеялся негромко, шутил необидно.

Всего в нём было в самый раз, как в идеальном зелье. Любовном зелье. И с каждой секундой Ынбёль чувствовала, что вот-вот допьёт этот эликсир, и весь он осядет на её сердце химическим ожогом.

Раз и навсегда.

Эллиот Коди Моррисон был тем, кого она искала всю свою недолгую жизнь.

Она сказала об этом вслух лишь двоим: Перси и Лекси. Лекси кивнула и прикрыла рот ладошкой, но не поняла. Перси посмотрел грустно — потому что точно понял. У него когда-то было также.

Недоразумение. Случайная встреча в больничном холле. Раз и навсегда. Так немногие могут, но и не многим это нужно.

А у них с Ынбёль вот так.

Хоть что-то общее.

Человек, в миру известный как Эллиот Коди Моррисон, был природным магом. Он явно покровительствовал искусству.

Ынбёль думала о нём бесконечно — пока ела мороженое, пила отвратительный кофе или танцевала во время стирки. Ей так часто мерещилось нечто ореховое и трогательное, что постоянно хотелось целоваться. Мозг горел. Коридорные жители будто чувствовали её настроение и не кусали, когда Ынбёль простой, но уверенной походкой шаркала босиком по ковру.

Пока голова открыта, в неё можно было положить немного полезной информации.

Чтобы залезть на чердак, нужно было допрыгнуть до потолка (Перси со злобным превосходством игнорировал прыжок), зацепиться за бусы, справиться с люком, спустить складную лестницу и не сломать шею. Обычно Ынбёль бывала наверху в полдень. Единственные часы, когда на чердаке точно никто живой не прятался. Лекси в это время скорбела над постиранными заначками конфет и грозилась вырвать все карманы, чтобы больше не допустить такой трагедии. Без её присутствия громкость мира разламывалась почти напополам.

Ынбёль закрыла люк. Стряхнула солнечную пыльцу с ладоней, поворошила волосы, тихонько вздохнула. Ей здесь нравилось. Самобытное место.

— Блин, — неуверенно сказала она, раскладывая плед с рисунками лунных стружек. — Чë-то пасмурно. I lucere.

Стало светлее. Заклинание заскользило по полу; оно пылало, слегка искривляясь и заряжая углы. Ынбёль завалилась на плед. Достала пачку драже, съела пару штук. Вытянула полупустую руку — пришлось снять бóльшую часть сверхъестественных атрибутов, чтобы не нарушать тишину, — и дотянулась до коробки с талисманами. За ней покоился дневник. Сухой, пахнувший петлëй висельника. Неделю назад Ынбёль закинула дневник за коробку так небрежно, что её голову потом все семь дней душили пугающие сны. Своего рода гнев ведьмы. На первой странице было выведено аккуратное и чернильное: Эйприл. Прошлый культ.

«2 октября 1933 года. Мирное время. Руби стащила мою корону. Тварь. Не люблю её».

«3 октября 1933 года. Полнолуние. Я воскресила рептилию, умершую век назад. И упала с велосипеда».

«4 октября 1933 года. Жертвоприношение. Её звали Хульетта. На удивление милая девушка — совсем не противилась, когда я предложила ей прогуляться. Она сорвала мне гортензию, а я её убила. Моё сердце наполняется семью чудесами света:

удар

попытка выжить

смерть

ужас

чей-то вдох

скорбь предвкушение

пир.

Мне лучше и хуже одновременно».

«14 мая 1938. Лунное затмение. Он сожрал половину Руби! Дура. Она вновь решила сжечь ковры, чтобы посмотреть на реакцию коридора. Мы еле вытащили её, но так и не нашли руку. Руби заплакала и спрыгнула со второго этажа, сломав второе запястье. Дура. Дура!»

Перевернувшись на спину, Ынбёль слабо улыбнулась и разжевала ещё несколько мелких конфет — исключительно красных. Верховный однажды сказал, что давно сгинувшие ведьмы были жестокими, на редкость лютыми девушками с неумолимой тягой к мощности древних. Они не прощали ошибок. Тренировались на мёртвых, на живых. Свой разлад, своя межличностная борьба. Культу Криса повезло найти Лекси — цветочную связку, которая не врезалась до крови и вывихов, а дружелюбно соединяла. Культу Эйприл повезло найти Руби, но они её чуть не упустили. Поучительно.

Девушки зарисовывали духов, увиденных через огонь или периферическое зрение. Те были либо чудовищно лохматые, либо с копытцами. И у всех много глаз — некоторые наверняка лишние, выращенные для ингредиентов. На чердаке часто мелькали колдовские вещи: куколки вуду, свечи-скрутки, мешочки кубических рун, ларец с письмами, магические магниты. Эш называл это барахлом, а потом долго и мучительно страдал от мигреней.

Внизу, под люком, кто-то тяжело прошёлся.

Некто кружил под чердаком — то ли ведьма, то ли существо из неизвестной материи. Оно начало осторожно, едва слышно колотить в потолок. Ынбёль лениво перевернулась на живот и стала читать дальше, не обращая внимания на постукивание.

— …Ынбёль?

Грациозно подавившись испугом, Ынбёль поднялась с пледа. Распинала башенки книг, чтобы сдвинуть их с люка, и смущëнно принялась ждать. Без украшений она чувствовала себя не очень-то защищëнной и вечно мяла выпирающие кости.

— Сломаешь, — спокойно заметил Крис. — Рёбра хрупкие.

— Отдам кому-нибудь, — она снова рухнула в скопление ритуальных предметов и протëрла глаза. — Джебу, например.

— Как кость — собаке? Не паникуй, — он опустился напротив, упиваясь вспыхнувшим волнением, — я ему не скажу, иначе он действительно за твоими рëбрами придёт. Он может. Я не шучу. Почему в одиночку в такой пыли сидишь?

— Думала, что усну, — Ынбёль поворошила талисманы в коробке, зацепилась за сухую сладкую траву, которую стоило бы поджечь. — Эр-Джей не вылезает из комнаты и ноет над учебниками по физике, которые даже прочитать не может толком, а Лекси приносит ему сахар и пытается начитывать вслух. Я задолбалась собирать фантики и нитки от конфетных бус, на них уже вещи сушить можно.

Откровенничать с Верховным было необычно — тем более тот почти незаметно, но всё же напрягся, когда речь зашла о Эр-Джейе.

— Что? — спросила Ынбёль.

— Что? — непонимающе отбил Крис.

— Эр-Джей не то чтобы ноет, — протянула Ынбёль, совершенно не зная, зачем это делает. Она ведь буквально сбежала от воплей и притаилась на чердаке от оскорблений в сторону точных наук. — Ему бы немного контроля. И тебя. В смысле… ну…

— Заткнись, — попросил Крис. — Эр-Джей рассказал тебе про мой дар, да? Про то, зачем они приходят ко мне.

Ынбёль нервно кивнула. Эр-Джей наверно и сам не понимал, каким страшным откровением делится. Страшным — и чужим.

Верховный очень-очень устало вздохнул. Сказал серьёзно:

— Как ведьма ты нервируешь меня больше всего.

— Почему?

— Потому что перебиваешь. Не слушаешь — только усердно делаешь вид. Отстаëшь, — он явно метался между тем, чтобы уничтожить честь Ынбёль и чтобы не уничтожить себя самого. — И совсем не помогаешь. Я перечитал едва ли не всё, что есть здесь и в библиотеках. В записках, которые ведьмы прятали в кулоны, в конверты и под ковры. Столько знаний. И я знаю: твой дух — причина большинства трагедий.

Вот оно что. Ынбёль, размазанную по чердаку, вновь собрало — даже цепочки, браслеты и другие сковывающие украшения не понадобились. Крис уловил озарение. Помрачнел, отвернулся, так же вымотанно продолжил:

— То, что делает Лекси, очень мне помогает.

— Ты про магию?

— Я про неё. То, как она всех держит. Знаешь, Эш так на неё поначалу за это огрызался. Вообще ей не верил. Всё ждал подвоха. Если бы он со мной так разговаривал, я бы его сам убил. А Лекси выдержала. И приручила его. Как Перси. Как вообще всех в этом ковене. Не думаю, что я бы так смог. — Крис помолчал. — Ты думаешь, у меня на тебя зуб или типа того. Но, как бы там ни было, ты все ещë ведьма ковена. Моего ковена, — он так аккуратно и безмятежно надавил на слово «моего», что уважение возросло мгновенно. — И я знаю, что ты принесëшь ему беду, если я буду с тобой мягок.

— Я верна ковену, — робко произнесла Ынбёль.

Почему-то казалось, что, как ни скажи, Крис всё равно не поверит. А если не поверит — то и ни к чему давить эмоции.

— Ты верна себе, — поправил Крис. — Так всегда было. Ковен распадался бесчисленное количество раз из-за твоих экспериментов. Потому что ты умирала. Снова и снова. Да, твой дар обеспечил нам своеобразное бессмертие, но, знаешь… Мне нравится эта жизнь. Ты готова ждать ещё хоть сто лет, если тебя не устроит это время, это тело, этот ковен. А я хочу жить. Всегда хотел.

Это был диалог ведьмы с ведьмой: дух призраков говорил с духом воскрешения, а человек подражал человеку.

— Я верна ковену, — уже увереннее повторила Ынбёль.

— А я не верю тебе, — пожал плечами Крис. — Ты избалованный нарцисс. И то, что тебя занесло в тело затюканной сироты, надолго тебя не удержит. Она осмелеет. И трагедия повторится снова.

— Меч всë равно в твоей руке, Верховный.

Крис запоздало улыбнулся. Надо же. Теперь он выглядел на свой возраст, несмотря на то, что речь шла о непосильной власти.

— Ты права. Я не позволю этому случиться.

Ынбёль стала трепать корешки старых книг, чтобы не начать царапать щёки — она почему-то ощущала себя никчëмной плотью, побывавшей на аудиенции. С Крисом так всегда. Только шорохи в углах успокаивали. Талисманы в коробке впитывали магический свет и тоже лечили нервы. Работали, значит.

После молчания Крис словно очнулся. Постарел, без спроса пошарился в упаковке драже, вспомнил:

— Вообще-то я пришёл сказать, что пора собираться. Одевайся, все встречаемся на улице и едем на экскурсию.

Когда он ушёл, легче дышать не стало. Даже к удавке Верховного Ынбёль успела привыкнуть. Она прибрала за собой раскиданные книги, свернула плед в рулон, попрощалась с тишиной и вылезла с чердака. Потянулась. Её тут же снесла с ног полураздетая Лекси, которая суматошно натягивала разноцветные носки, кое-как придерживала шляпу и бормотала:

— Не успеваю… не успеваю, я не успеваю…

Приподнявшись на локтях, к которым что-то прилипло, Ынбёль понимающе уточнила:

— Собрать сладости?

— Собрать сладости! — ярко поддержала она, помогая подняться. — Я спрятала шоколадные медальки в обои, но теперь не могу найти место. Я облетела весь дом, — Лекси едва ли не плакала. — Мне их Перси подарил. Не просто так, а за заслуги! Они должны быть вкусными.

Чувственно вздохнув, Ынбёль достала свои остатки драже и впихнула их в сияющую ладонь. Покорëнное сердце Лекси забилось чаще.

— Ты хорошая.

— Брось, — усмехнулась Ынбёль и почесала затылок. Лекси стала отщëлкивать скорлупу, прилипшую к её локтям. Кто-то в коридоре любил цыплят. — Я пошла за своими шмотками, увидимся. А медали пусть останутся подношениями.

— Это мои заслуженные медальки, — загорелась Лекси, но быстро погасла. Умница. — Ты права. Я съела так много чужого шоколада, что аж стыдно.

С этими словами она убежала просить прощения у Джеба, чьи сахарные травы склевала в полночь, и у Эша, которому ежедневно приходилось менять тайники для мятного шоколада. Ынбёль наконец добралась до комнаты. Прошла мимо петли, раскинула одежду, принялась копаться в более-менее свежих кофтах. В углу стояла горка из чашек. Эр-Джей забрасывал на её верхушку шарики для пинг-понга и очень демонстративно нервничал.

Ынбёль была занята: цепляла на себя всевозможные браслеты, верёвки и кольца, поэтому не обращала внимания на подчëркнутое сопение.

Потом в её лоб прилетел заряженный шарик.

— Ты чего?! — Ынбёль вскинула руку и потрогала алое пятно над бровью: лоб ударило током.

— Ничего, — вяло отозвался Эр-Джей.

По его кровати ходил Тиран — кот, воскрешëнный в коробке из-под туфель. Идея так назвать спасëнное животное пришла сама собой. В этом слове было что-то очень знакомое и приятное слуху.

Ынбёль одевалась медленно настолько, что Эр-Джей, вооружëнный шариками для пинг-понга, не мог оставить тайный синяк. Никто из них не хотел проигрывать. Сопение усилилось. К нему примешалось кошачье ворчание: Тирану хотелось есть. Кот шастал по кроватям и полу — и в итоге отыскал ломтик чистого сыра. Ынбёль не удивилась. Обмотала шею подвеской, обратилась к Эр-Джею:

— Хочешь?

— Нет, — тот не моргал.

— Странно. Крыса, а сыр не ешь.

Эр-Джей свалил всё, что мог, но добрался до макушки Ынбёль и намертво в неё вцепился. Горка чашек закачалась, но устояла, а катушки ниток слегка размотались. Тиран шипел с подоконника. Эр-Джей завалил Ынбёль на кровать и начал со знанием дела кусать. Воздушного змея, карабкающегося к полу, трепало во все стороны.

— Щекотно, блин, — смеялась Ынбёль.

— Щекотно?!

— Очень, — она задыхалась от смеха.

— Я тебя сейчас так искусаю, что это будет похоже на засосы!

Угроза сработала удивительно быстро: Ынбёль стала отбиваться от зубов с сумасшедшим рвением. Шея казалась распоротой, горячей. Эр-Джей кинжально впивался во всё, что могло переломать его клыки, и начинал биться током. Было в его лице что-то ненормальное. Кожа поблëскивала, волосы торчали. Тяжело дышащая Ынбёль умудрилась скинуть с себя ведьму и тут же вытянула ладонь:

— Мир. Нам ещё перед Верховным появиться надо.

Эр-Джей, дышащий с солидарным усилием, пожал руку.

Они молча собрали рюкзаки, накинули куртки, не застëгиваясь, растолкали друг друга и выскочили на улицу.

— Ой, — сбито протянула Ынбёль, — вы все уже тут.

Лекси сидела на солнечной траве и грела в руках пачку сока, Джеб копался в машине, а Крис глядел на раскрасневшегося Эр-Джея. Недовольно. Почти убийственно. Он потëр глаза и рухнул за руль.

— Залезайте.

Помахав дому, в окнах которого шевелились глаза, ведьмы расселись по салону. С появлением Ынбёль места перестало хватать. Лекси не без радости валялась на коленках Перси, а остальные с взаимными оскорблениями и пинками отвоëвывали куски сидения. Эр-Джей предлагал расколотить крышу. Эш натягивал бадлон до шеи и ногтей, чтобы никто клейкий к нему не прикоснулся. Ынбёль то уютно спала на чьей-то макушке, то размышляла о поездке в тесноте.

Экскурсия в другой город, из-за которой ковен нацепил на себя огромные кофты (чтобы хранить талисманы или укрывать котят), оказалась охотой.

Хотелось прятаться и скитаться. Плакать, может. Скидывать ответственность на других. В придачу отдать руки, которыми придётся воткнуть кинжал, поделиться глазами, что увидят боль, и поджечь совесть.

Но часть мрачной философии ведьм металась между жизнью и смертью. Бóльшая часть. Кровь и колдовство слагали истории.

Убивать снова не хотелось. Жить и творить магию — хотелось очень. Выбор был очевиден.

Поэтому Ынбёль старалась думать об Эллиоте и ни о чëм другом. Верховный не разрешил писать ему до возвращения. Ынбёль едва упросила оставить телефон, чтобы перечитывать старые сообщения.

— Надо было взять Тирана с нами. Он слишком живой для нашего дома, — вздыхала Ынбёль всю дорогу.

— В нашем доме есть живые, — напомнила Лекси. — Мы просто давно их не видели.

— И Вёльва присмотрит, чтобы никто его не сожрал, — приободрил Джеб. — Они же одного вида. Ну, типа.

— Скоро приедем? — вечно перебивал Эр-Джей, не успокаиваясь.

— Нет.

— Нескоро?

— Нет.

— А когда?

Перси отодвинул Лекси и дотянулся своей неприлично длинной рукой до магнитолы. Эр-Джей принял вызов и стал кричать через музыку. Эш был почти мёртвым, когда они всё-таки приехали.

— До следующего места жертвоприношения я доеду на такси, — сказал он, покачиваясь от тошноты.

Джебедайя снял квартиру недалеко от центра: в месте настолько же неприметном, сколько и примечательном. Ведьмы были мастерами в том, чтобы отводить чужие взгляды. Впрочем, внимания на них особо никто и не обращал: в городе проходил какой-то фестиваль, поэтому приезжей молодёжи было много.

Комнат со спальными местами было всего три. Крис молчаливо отжал себе одну, предложив остальным разделиться как угодно. Ынбёль соврала бы, сказав, что не испытала зависти. Она вообще чувствовала её слишком часто в последнее время. Она завидовала свободной любви Перси и Лекси. Их развитым силам. Хладнокровию всех ведьм. Власти Криса. И, что было хуже, она всё больше этого чувства боялась. Словно бы оно было вовсе не её, потому как сама она никогда не была завистливой. Она всю жизнь была окружена детьми, которым суждено умереть в автокатастрофах, от рака или несчастного случая, от старости. Всем позже, чем ей. Всем чуть менее страшно, чем ей. Но она не завидовала — только сторонилась, чтобы было не так больно. А теперь ревность к чужим способностям едва не душила. И ревность в ней не просто жида — она росла, развивалась, превращаясь в какое-то очень мрачное, очень чужое чувство. Мама бы велела молиться, и Ынбёль, если честно, сама иногда подумывала, что стоит.

Лекси накрыла её костяшки тёплой ладонью.

— Мы тебя забираем в комнату, — провозгласила она и добавила шёпотом: — У меня с собой конфеты. Только надо дождаться утра или ночи, пока ведьмы заснут. Иначе сбегутся на запах.

Ынбёль улыбнулась. Лекси светилась как и всегда… Или сегодня чуть ярче?

Ынбёль запоздало поняла, что светло так не только из-за Лекси, но и из-за освещения. Кто-то включил в квартире свет.

Она перевела недоумённый взгляд на Джеба.

— Тут никого, кроме нас. Нечего бояться.

— Неуютно без них, — голосом, будто сам себе не верит, ответил Перси. Потустороннее теперь равносильно обычному.

— Зато никто не украдëт мои чипсы, — приободрился Эр-Джей.

— Я бы так не надеялась, — кашлянула Ынбёль. Эр-Джея увели прежде, чем он успел навредить.

Из дальней комнаты послышались нравоучения: Эш и Джебедайя, привыкшие функционировать в своём собственном микроклимате, объясняли Эр-Джею правила поведения. Судя по тихому ответному вою, тому не нравилось. Привыкший к стеклянным зарослям, тарелкам на подушках и дракам, он явно будет убиваться уже в первые часы.

У Лекси с Перси правил было мало. Они не сговариваясь кинули свои сумки на двойную кровать. Ынбёль досталось раздвижное кресло, но, даже если бы её спросили, она бы ни с кем из них не легла. Шанс умереть от огня Перси был слишком большой в обоих вариантах.

Перси не выносил храпа, Лекси попросила не скрипеть зубами.

— И не воруй мои конфеты. Я тоже могу быть грозной, — заявила она. — Нельзя трогать, пока не разрешу.

Ынбёль помнила ощущение падения в никуда, но всё равно спросила:

— А то что?

Глаза Лекси блеснули по-доброму, но как-то слишком азартно. Перси сделал шаг назад и быстро взмахнул рукой перед собой. Выставил щит.

Стало не по себе.

Ынбёль ощутила колебания силы, но… Странные.

Лекси колдовала сильное заклинание, но Ынбёль не могла даже примерно понять — какое. Точно не новую иллюзию: они появлялись быстрее и на языке оседали сладостью.

А потом что-то схватило Ынбёль за ногу. Она вскрикнула и опустила взгляд, опасаясь повторения кошмара, но увидела лишь тлеющую лиану и опалённые по низам штаны.

— Ты хотела меня поджечь или напугать? — Ынбёль отпрыгнула в сторону. Лиана рассыпалась в пепел.

Лекси вздохнула.

— Моя сила не подразумевает ограничений. А ваши — да. Можно было бы сказать, что мне повезло. Я ограничена неограниченностью, — пояснила она кисло.

— Ты типа… Представила горящую лиану, которая хватает меня за ногу? — догадалась Ынбёль. — И не подумала, что она сгорит? И что я сгорю?

— Ограничена неограниченностью, — развела руками Лекси. — Но конфеты всё равно не воруй.

Крис дал всем пару часов на отдых: дорога была долгая, да и ощущалось это место совсем иначе, чем дом. Надо было привыкнуть.

— Голова болит, — словно бы в пространство кинул Верховный и ушёл в свою комнату.

Никто ничего не сказал, но было понятно: в ближайшее время лучше не шуметь. Ещё одно чёртово ограничение чужой квартиры. В их доме можно было устраивать вечеринки для растений или воскрешать динозавров — никто бы не услышал.

Ынбёль устроилась в своём раскладном кресле с книгой. Кулинарная магия поражала её воображение даже сильнее, чем трупные пятна и гной. Признаваться себе в этом было как-то неуютно.

Было непривычно тихо. Слишком спокойно. Ынбёль сама от себя не ожидала, что будет скучать по шёпоту из тёмных углов. В одиночестве — то есть полном одиночестве, без существ, пауков и заколдованных цветов, — было сложно сосредоточиться. Тишина пугала больше неизвестных наблюдателей.

— Блин. Чушь какая-то, Ван Ынбёль, — сказала она сама себе. — Это всё дом. Он проклят.

Сказала — и неосознанно прислушалась. На оскорбление никто не отреагировал даже лёгким лязгом клыков. Стало совсем страшно, так что Ынбёль решила, что одна оставаться не хочет. Она вышла из комнаты и лениво побродила — от стены до стены. Кто-то оставил на них скрытые знаки. Нитки, цепи, пряжа душ ведьм обвязывала квартиру с приятной быстротой.

Ынбёль зашла в гостиную, но тут же пожалела об этом. Картина, представшая её взору, явно не для этого взора предназначалась.

Крис и Лекси гнездились на диване. Лекси сидела, а Крис — лежал головой унеё на коленях. Ладонь, умевшая обрекать мир на иллюзии, лежала на лбу Верховного и светилась.

Взгляд Ынбёль заметался по комнате, будто там могло найтись хоть какое-то обоснование столь интимной сцене. Но нашла Ынбёль только Перси, который выпиливал какую-то руну прямо в полу.

Она раскрыла рот, намереваясь узнать, что происходит, но Перси поднëс палец к губам и покачал головой.

Ынбёль вышла, прикрыв за собой дверь.

— Понравилось? — хихикнули над ухом. — У Перси первый раз тоже такая реакция была. Он едва не сжёг Крису лицо. Джебу пришлось пожертвовать своими драгоценными листиками, чтобы быстро отрастить Верховному брови.

— Опять сплетничаешь?

Остальные, может, с этой привычкой Эр-Джея и смирились, а вот Ынбёль была готова бороться с нею до смерти.

— Это не сплетня! — насупился Эр-Джей. На его подбородке висел пластырь. Опять рассёк кожу, падая со скейтборда на ковëр и прокатываясь по ворсу. — Голые факты. Крис пока так себе контролирует свои силы. Мёртвые приходят к нему, когда захотят и в каких угодно количествах. А прогонять он их не умеет.

— Лекси помогает ему не видеть их, — догадалась Ынбёль.

— Не знаю, чего она ему там показывает, но Крис после этих сеансов вообще другой человек. Приятный даже, я бы сказал. Но он у нас парень гордый, так что, сама понимаешь, ни с кем своими проблемами не делится.

— Перси не знал, что происходит. И подумал не то, — как и Ынбёль минуту назад.

— Ага, — Эр-Джей довольно закивал. — Переполоху было — пипец. С тех пор Перси от Лекси вообще ни на шаг не отходит. Как она его только терпит — непонятно. А ты, кстати, как себя чувствуешь?

Ынбёль сначала нахмурилась, не поняв смысла вопроса, а потом чуть отвернула голову и потупила взгляд.

Она знала, что это за экскурсия. Что это за «клубная активность». Оба названия вызывали в ней чувство тошноты своим цинизмом и надменностью. Будто то, что они собираются сделать, касается только их и больше никого. Будто никто не узнает. Не пострадает. Не умрёт.

Но за прошедший месяц для неё много изменилось. Она привыкла к виду мёртвых существ и осознала, что он ей не так уж и противен. Привыкла к запаху смерти, к хрусту сломанных косточек и пятна запёкшейся крови. Смерть как концепт уже не пугала её, во всяком случае, не так, как раньше.

Она не была рада тому, что предстоит убить. Но то, что последует после, манило с невероятной и очень кровожадной силой.

К тому же к концу месяца нестабильность силы начала очень сильно её раздражать. Она быстрее тратила энергию, очень уставала и всё время злилась на всех и каждого, как, впрочем, и все остальные. Чувство было сродни голоду, но куда более страшным. Она не могла позволить себе появиться в таком состоянии перед Эллиотом Коди Моррисоном, и была даже благодарна Лекси за то, что та вмешалась и временно их разлучила. Но Ынбёль жутко скучала и очень хотела снова его увидеть, а потому поездку в некотором смысле… Ждала. С ужасом и содроганием, но ждала.

— Я справлюсь, — сказала она. — Отвлекать людей не так сложно.

Эр-Джей хотел что-то ответить, но не успел: из гостиной по очереди назвали имена всех, кого там ещë не было.

— Мы меняем расстановку сил, — сообщил Крис. — Мы всё ещё не совсем уверены в месте, так что заняться телом не сможем.

Телом. Так он это теперь называл.

— Перси, Лекси, Ынбёль, на вас охота. Эш и Эр-Джей, вам придётся поискать кое-что для ритуала. Дорога заняла слишком много времени. Надо закончить со всем до полуночи.

— А как он нашёл жертву? — шёпотом спросила Ынбёль.

— Тебя это сейчас волнует? — прошипела Лекси. Вид у неё был немного напуганный.

— Ынбёль, — строго позвал Верховный. — В первый раз никому не бывает легко, но не смей нас подвести. Я жду от тебя преданности ковену.

И посмотрел он так уничижительно, что Ынбёль впервые стало не страшно — зато неуютно настолько, что захотелось спастись.

— Я нанесу первый удар. Я готова, — она даже не знала, можно ли так сделать, но по одобрительному кивку поняла, что можно.

После собрания все молчаливо разбрелись по комнатам — готовиться к своей части работы. Перси с Лекси собрались удивительно быстро. Сегодня Лекси скорее напоминала луну, нежели солнце: бледноватая и маленькая.

— План такой, — сообщил Перси, застегнувшись до подбородка. — Нам нужен он. Хватаем, берём кровь. Ынбёль, на тебе отвлечение. Мы с Лекси его уведëм.

Уведëм. Какое туманное слово. Не знай Ынбёль того, что сотворили перед убийством с Кианом, никогда бы не подумала, что под «уведëм» может таиться что-то настолько жестокое. А тогда ведь «уводили» Крис с Джебом — ведьмы суровые, но спокойные. Перси не такой.

Ынбёль почувствовала, как проваливается в засохшие мысли глубже, чем стоило бы. За неё всё решили, и она сама уверовала в этот выбор. Не было смысла беспокоиться о новой жертве или о жертве предыдущей. Киана давно жрали черви или что похуже, а этот…

— Кстати, как его зовут? — спросила Ынбёль.

— Бао, — Лекси щëлкнул зубами. — Мин Бао. Живёт с мамой. Поступил в местный колледж, но надумал переводиться. Почему — не знаю. Да и не сдались мне эти знания.

Каждое слово прорезало душу остроконечными камешками, но Ынбёль удерживала себя от тотального разрушения.

— То есть он старше нас? Вы вдвоём точно справитесь?

— Он довольно хрупкий, — задумалась Лекси. — И красивый.

Она вынула из кармашка снимок. Все трое прилипли к бумажной версии Бао Мина. Он и правда был красив.

Азиат, как и Ынбёль. Круглые щёки, мягкие черты лица. Выглядел очень добродушным, но взгляд печальный. Затравленный. В таком небольшом городишке, как этот, наверняка был белой вороной. Совсем как Ынбёль когда-то и впредь.

Помолчали. Ынбёль не хотела спрашивать прямо, но по лицам видела — прежде им такой задачи не давали. Наверняка это из-за неё послали именно их — решили, что втроём лучше управятся, раз так ладят. Стало совестно. Пускай Эр-Джей и воспринимал охоту как величайшую честь, которой его опять лишили, едва ли на самом деле кто-то хотел принимать во всём этом участие. Ынбёль помнила прошлое полнолуние — ни одной улыбки. Одно смирение.

— Как считаете, — протянула Лекси. — Сильно его придëтся… до?

— Я буду осторожен, — пообещал Перси рассеянно. Он уже решил снова всё сделать самолично — как и в прошлый раз. Но тогда, помогая нанести удар, он взял слабость Ынбёль. Теперь забирал жалость Лекси.

— Я хочу для него цветов наколдовать, — призналась Лекси.

— Лучше купить, — сказала Ынбёль. — Мало ли, как магия отразится на ритуале. Не хочется делать это зря.

— И то верно. Как думаете, у него есть любимые цветы?

— Хватит, — строго отрезал Перси, зажмурился, добавил: — Пожалуйста.

Ынбёль не жаловалась, но её всю колотило. Она совершенно не понимала, каково это — притворяться другим человеком. Раньше она думала, что делала это во время каждого похода в церковь, но теперь… Едва ли церковная версия Ынбёль была сложнее чужого человека.

Но выбора не было. Независимо от того, решится Ынбёль или нет — Мин Бао должен будет умереть. И Ынбёль в этом месяце вела себя не то чтобы хорошо, поэтому подводить ковен и злить духов не хотелось. В памяти валялся освежëванный кусок той ночи, в которую нагрянул дух. Лучшее, что Ынбёль могла сделать при таких обстоятельствах, это позволить близким проводить Мин Бао как положено. Так, чтобы у них не осталось сожалений. Ынбёль давно не чувствовала такой целеустремлëнности, как сейчас.

Они втроём поели сладостей, напоминавших первый снег, прогулялись от кинотеатра до мусорных баков, поморозились под деревьями и синхронно замерли.

— Ведём себя незаметно, — вздохнула Лекси, убирая двухцветные волосы под шапку. — Мы здесь, может, и проездом, но светиться всё равно не стоит.

— Уже пора? — прошелестела Ынбёль.

Лекси опустилась, закатала штанины и, сверившись с часами, кивнула.

Отловить Бао было несложно: после занятий он вышел покурить на задний двор. Ынбёль удивили розовые волосы — на фотографии они были выкрашены в белый. На нём была косуха, покрытая заклёпками и мелкими шипами, зауженные чёрные брюки, тяжёлые ботинки и митенки. Всё это блестело и переливалось новизной и дороговизной, так что вывод был очевидным: Бао Мин был выпендрёжником. Из тех, кто любит немного чересчур и смеётся в лицо тем, кто этим недоволен. Даже сигареты он курил тонкие. Настолько же естественно, насколько и демонстративно. Противоречиво.

Ынбёль легко могла представить, как он стал таким, потому что и сама думала об этом много раз. Когда ты отличаешься от всех настолько, что влиться шанса нет ни единого, остаётся либо окончательно затеряться, став невидимкой, либо наоборот выпятить свою непохожесть, взять под контроль чужое раздражение. Направить вектор смешков, задать темы для издевательств. Ынбёль, может, тоже бы выбрала этот путь, но мать бы точно её убила. У Бао Мина, у которого даже имя было слишком иным, похоже, была другая ситуация с родителями.

Через какое-то время во двор высыпало ещё несколько студентов, но все они довольно быстро ретировались подальше от Бао — словно бы от прокажëнного. Он смерил их подчёркнуто равнодушным взглядом. В сумерках его глаза устало блестели.

Ынбёль аж окостенела от грусти и понимания. Этот взгляд она хорошо знала — сама ведь смотрела на всех так до воскрешения. Мол, это вы мне не нужны. Я сама не хочу с вами общаться. Но взгляд Бао был более надменный, чем её собственный, потому что планировал заглянуть в будущее. Ынбёль всегда смотрела на мир больными глазами, потому что они вот-вот должны были закрыться — и сделали это, в общем-то.

Судя по всему, Бао Мин никуда не торопился. Это было на руку ведьмам, но Ынбёль никак не могла перестать повторять мысленно «уйдëтуйдëтумрëтуйдëт». Она то ли просила, то ли опасалась.

— Привет, — как ни странно, заговорил первым Перси. Он немного жался к стене и слишком очевидно держал что-то за спиной. Ынбёль недоумëнно смотрела на Лекси, но та потуже затягивала шарф на горле. У неё не было голоса. — Угостишь?

Бао Мин безразлично повёл плечом и протянул Перси пачку. Его запястье сияло розовыми шрамами. Крошечными, до обидного неглубокими. Перси, моргнув, полоснул по одному из них ножом. Ынбёль подалась вперёд и подставила амулет. Лекси вжала ладони в рот Бао. Кровь наполняла трещины в амулетных стëклышках.

— Достаточно? — рыкнул Перси.

Он смотрел волком. Рассветным и зловещим. Ынбёль ответила таким же злым кивком.

Тогда Перси перевернул нож и врезал рукояткой по виску. Ударил ещё около десяти раз, пока Бао не завалился в солнечные объятия. Лекси аж присела: плавно, не скрывая печали. Дотронулась до ушибов, вздохнула. Проломлено. Если Бао очнëтся — а он очнëтся, — то ему будет страшно больно. Очередной обломок мрачной философии ведьм. Чем больше мучений, тем насыщеннее кормление.

Не сговариваясь, Лекси и Перси побежали к машине. Они оба научились водить ради быстрой охоты.

Ынбёль огляделась. Свидетелей не было. Она вытащила из кармана платок и присела, вытирая с каменных плит следы крови. Эш милостиво сказал, что утром будет дождь (последний в этом году), так что можно было не сильно беспокоиться за улики.

Кровь медленно остывала на амулете, и Ынбёль запоздало поняла, что не спросила, что делать с ним дальше. Виртуозно импровизировать. Очевидно, просто капнуть было недостаточно, ведь Ынбёль всё ещё была самой собой.

Она осмотрела амулет со всех сторон. На нём было много символов и рун, но об их значении она даже

не догадывалась.

— Ладно, — вздохнула она. — Я ведьма, блин.

Она сосредоточилась и вгляделась в потоки. В амулете магии не было словно бы и вовсе — Ынбёль не обнаружила никаких следов сил кого-либо из ковена.

— Подожди, — сама себе сказала она и вгляделась в отпечаток крови. Тот странно поблëскивал. Ынбёль смочила палец слюной и провела по амулету так, чтобы кровь размазалась по всем символам.

Амулет несильно засиял красным. Не бешеным, как щёки Ынбёль, не гранатовым, как губы Эллиота. Этот оттенок больше напоминал закат. Чей-то последний конец дня. Ынбёль ощутила что-то похожее на то, что было во время воскрешения, но более быстрое и менее приятное. Она менялась — не воскресала. Внутренний беспорядок скачками начинал выражаться во внешности. Тело менялось маленькими кусочками, лопалось, как зëрна.

Ынбёль быстро вошла в колледж и побежала на поиски туалета. Почти влетела в зеркало и перестала моргать.

Её волосы укоротились и стали розовыми. Затем изменились губы, нос, разрез глаз. Она почти с ужасом наблюдала за тем, как становится Бао Мином. Понятно, почему это совсем не нравилось Эр-Джею.

Она убрала амулет под кофту и придирчиво осмотрела себя. Одевался Бао совсем иначе, и Ынбёль пыталась понять, насколько это большая проблема. Выходило, что просто гигантская. Она вздохнула и открыла сумку. Нашла кардиган Эр-Джея, серьгу-кольцо и непонятные, но классные носки. Конечно, не перекроет разницу полностью, но хотя бы внимание отвлечёт. Хорошо хоть она джинсы утром надела вместо юбки — а не то вышло бы совсем неловко.

— В следующий раз надо будет хоть куртку забрать, — басовито прошептала она и не поняла, чему ужаснулась больше: новообретённому голосу или тому, как легко у неё вышло это «в следующий раз».

Что там надо было сделать дальше? Проверить телефон. Выяснить расписание, написать сообщения близким. Проверить, чтобы ещё пару дней его точно никто не хватился.

В расписании было пусто. Бао танцевал, но только по субботам. Сегодня была среда, так что беспокоиться об этом не нужно. Возможно, именно на танцах его и хватятся.

Очень захотелось написать Эллиоту, но вместо этого Ынбёль полезла в переписки парня.

Сердце болезненно сжалось. Записано в телефоне было всего два контакта. Мама и Уинтер. Были и другие сообщения, но все от безликих номеров и без ответа.

Мама последний раз писала вчера. Просила купить кукурузный хлеб. Бао ответил ей пальцем вверх. Кажется, отношения у них были хорошие, хотя, конечно, хлеб не был показателем. Переписка с мамой была довольно ровная: всё о делах, последних новостях. Изредка — какие-то снимки цветов, неба (обязательно с самолётом), лавочек. Бао отвечал ей на каждое сообщение. Ынбёль не могла вспомнить и двух цифр из маминого номера.

Переписка с Уинтер выглядела совсем иначе. Бао писал ему (или ей?) часто, но ответ получал далеко не всегда. Половина сообщений — извинения. Вторая — просьба о встрече.

«Извини, давай сегодня встретимся в 16.00 на нашем месте?»

Блеск. Мало того, что встреча, так ещё и на каком-то «нашем месте». И у Ынбёль не больше часа, чтобы разобраться, куда идти.

Или, может, стоило проигнорировать? Не очень-то похоже, что этот (эта?) Уинтер станет переживать, если Бао не явится. Скорее даже обрадуется, что тот наконец-то отвязался. Да и что она скажет? Откуда ей знать, чего хотел Бао от этой встречи?..

Ынбёль снова посмотрела в зеркало. Не поняла, чей грустный взгляд там нашла: собственный или чужой.

— Я поняла, — вздохнула она. — Ты ещё не умер, а уже пытаешься со мной говорить.

Она долго копалась в телефоне, пытаясь понять, куда ей всё же надо пойти. Задачка была та ещё: даже снимков у Бао толком не было. Всё, что могло дать подсказку: две пары кед на крыше и яркий краешек другого здания. Ынбёль его узнала — они проезжали мимо утром. Могло ли это быть то самое место? Ну, если нет, то Ынбёль хотя бы сделает всё, что сможет.

Она написала сообщение Верховному, мол, надо ещё прогуляться (тот не ответил, но наверняка прочитал). Долго ходила по району, пытаясь найти нужную крышу. Время поджимало.

Городишко был немногим больше того, где жили ведьмы. Те же невысокие здания, чистые улочки с жухлой листвой, голые деревья, лотки с жареными овощами. На центральных улицах расположились различные магазинчики и лавочки: музыкальный соседствовал с книжным, за ним был магазин подержанных телевизоров, а дальше по плиточной дорожке можно было отыскать жёлтую пекарню.

Пекарня. Пахло так же вкусно, как в той, где они встретились с Эллиотом.

Ему бы наверно тут понравилось. Во всяком случае, свидание бы вышло что надо: они бы гуляли, держались за руку, пили кофе с круассанами… И целовались. Много-много, так много, что на них бы все пялились, но им бы было плевать, потому что ни одна живая душа их в этом городе не знает. На Эллиоте было бы тёплое пальто, а поверх — шарф в крупную клетку. У него бы мёрзли руки, но он всё равно бы дышал на ладони Ынбёль, чтобы их отогреть, а не на свои. Таким уж человеком он был.

Снова отчаянно захотелось его увидеть. И зависть — снова эта глупая зависть, снова эти мысли «а вот у Лекси с Перси». Да, Лекси с Перси вполне могли бы сейчас пойти на свидание, но тащили полуживого Бао Мина в условленное место. Да, Ынбёль была не в лучшем положении, но хотя бы не занималась таким ужасным делом.

С другой стороны, Лекси с Перси делали это вместе, а значит выигрывали больше, чем тоскующая Ынбёль.

«Предложу ему съездить куда-нибудь вместе, когда вернусь, — твёрдо решила Ынбёль. — Может даже в город побольше». На Рождество! В больших городах ведь красивые рождественские ярмарки, а мама теперь ничего не сделает Ынбёль за упоминание праздника.

Эти мысли приятно согрели, заполнив желудок горячим предвкушением скорого счастья.

Ынбёль почти отчаялась в своих поисках, но ракурсы в конце концов совпали, и она поднялась по лестнице очень старого жилого дома, молясь, чтобы там никого не оказалось. Дверь на крышу была не заперта.

Наверху, сидя на перилах и лениво покачивая ногой, ждала девочка.

Все-таки «она».

Это было так внезапно, что Ынбёль даже замерла. Девочка — Уинтер, бесспорно, — ни капли не удивилась её замешательству. Спрыгнула на кафель, отбросила с плеч кудрявые волосы, скрестила руки и стала выжидающе смотреть. Неприятно. Отталкивающе. С вызовом. Она тянула за нити и будто потрошила марионетку — от этого взгляда, в конце концов, можно было повеситься.

— Прости, — произнесла Ынбёль не своим голосом единственное, что пришло в голову от такой пытки.

— Я думала, мы больше не видимся.

В облике Уинтер было что-то неприступное и королевское. Благородное, но ужасно неблагодарное.

Ынбёль с трудом вспомнила, почему здесь. Вспомнила, что не ради себя.

— Зря, — выдохнула Уинтер и заливисто рассмеялась. До безумия красиво. — Ничего не изменилось.

Эта фраза была и в её сообщениях, но смысл Ынбёль не поняла.

— Я знаю, — Ынбёль импровизировала из последних сил. Коленки тряслись. — Просто хотел тебя увидеть

— Это я уже поняла. Тебя никто не заметил?

— Нет, — Ынбёль очень на это надеялась.

— Тогда можешь меня поцеловать. Только давай без этого твоего девчачьего блеска. Фредди заметил в прошлый раз, я еле его успокоила.

Ынбёль вспыхнула и потухла. Целовать девочку не хотелось вдвойне: потому что она не была Эллиотом, и потому что явно была какой-то сукой.

Это Уинтер стоило оказаться сейчас в багажнике — так Ынбёль решила. Но у метаморфоз были другие планы.

— Это будет последний раз, Уинтер, — сказала Ынбёль.

Та посмотрел на неё недоумëнно. Наверно ждала другого обращения, но откуда Ынбёль знала, как к ней обращаться? Уинтер и Уинтер. Была причина, почему Бао записал её именно так. Жаль, уже никогда о ней не узнать.

— Конечно.

Ынбёль теперь владела аж двумя техниками поцелуя, но Уинтер точно не заслужила орехового тепла Эллиота. Поэтому она достала горячую ярость Перси. Обнажила и разожгла чужой рот. Уинтер не сопротивлялась, наоборот — полезла руками под кардиган.

Ынбёль отшатнулась от неё.

— Это всё, — сказала она голосом Бао Мина. — Я больше тебе не напишу.

— Разумеется.

Уинтер сделала строгое лицо, но взгляд остался насмешливо-надменным. Будь здесь Перси, уже бы наверняка подпалил её кудрявые патлы, а Лекси заставила бы видеть сотню тысяч маленьких страшных паучков, забирающихся ей под ногти и в нос. Ох, Ынбёль бы любовалась её ужасом, потому что только ужаса эта девушка и заслуживала.

— Я серьёзно.

— Как и во все предыдущие разы.

Захотелось сказать что-то очень неприятное. Что-то тяжёлое и смертоносное, как нож, которым приложили Бао, но Ынбёль смогла сказать только:

— Да пошла ты.

— Пошла бы, да некуда, — невесело усмехнулась та в ответ. — Вокруг одни чужие глаза и уши.

— Так ты боишься своего парня или чужих глаз?

— Я ничего не боюсь.

— Только пусть никто не узнает, что ты якшаешься с чужаком. С таким мерзким узкоглазым чудилой, как я.

— Таких, как ты, больше нет, — ответила Уинтер как-то с надрывом. Жалости Ынбёль не испытала, зато подумала, что она точно знает «таких» — они были еще чуднее, чем Бао. Бао с ними как раз и уехал.

— Прощай, Уинтер. Не вспоминай меня и люби своего парня по-настоящему.

И Ынбёль убежала.

Уинтер жалко не было. Бао Мина, который лежал с проломом в голове и не получил последнего поцелуя, — самую малость, но грустить по нему уже не было никакого смысла. Близилась полночь. Жалость бы ему уже не помогла.

Интересно, Бао сильно любил эту девушку? Как Ынбёль Эллиота или все же не так серьёзно? Как начались их тайные встречи? Почему он пошёл на это? Насколько опасен этот Фредди и, быть может, всё же был шанс увести у него Уинтер?

Ынбёль на ходу посмотрела на отражение в витрине. Эх, Бао. Возможно, он и сам хотел бы с кем-то об этом поговорить, но вряд ли нашёл такого человека. Им вполне могла стать Ынбёль. Они бы запросто поладили, сколотили свою маленькую азиатскую банду, ругались бы на окружающих жуткими корейскими словечками и гнусно хихикали. Ынбёль бы помогла ему забыть эту мерзкую Уинтер и найти кого-то получше.

Но вышло как вышло. Теперь Ынбёль могла об этом лишь фантазировать, представляя, что смотрит в глаза Бао, а не в свои собственные.

Домой к Бао Мину она шла вся на нервах. Получится ли провести его родную мать? Нужно ли вообще с ней говорить? А можно иначе?..

Но мать встречала её прямо у порога. Улыбнулась, откатывая своë кресло и давая сыну войти.

— Ты разве в этом уходил? — удивилась она. — Холодно же.

— Как раз зашёл за курткой. Съезжу кое-куда.

— Надолго?

— Как пойдёт.

— С кем?

— С одним другом.

— Над тобой опять издеваются? — спросила — как ударила. Ынбёль почувствовала вину.

— Нет, мама. Всё хорошо, — эту ложь она умела произносить мастерски. — Просто мне надо отдохнуть.

— Может, хоть поешь?

Мама Ынбёль готовила с переменным успехом, качеством и желанием. Они не голодали (почти никогда), но досыта Ынбёль раньше ела редко. Ещё одно преимущество переезда к ведьмам.

Отказать она не смогла. Весь ужин давилась слезами — до того было вкусно и хорошо. Мама что-то спрашивала и рассказывала. Нежно касалась руки и заправляла длинную чёлку за ухо, когда та грозилась упасть в тарелку.

Хотелось убежать. А ещё остаться тут навсегда.

Но после ужина она ушла к «себе» и собрала вещи. Так, чтобы всё выглядело, будто Бао собирается в поездку: забрала документы, тёплую одежду, зубную щетку. Подумала, что надо бы ещё успеть купить билет на автобус — так полиция какое-то время будет искать его не здесь.

— Вернись только к соревнованиям. Не хочу, чтобы ты упустил такой шанс.

— Не переживай за меня, мама, — снова слова, которые она говорила собственной матери. — Бог за мной присмотрит.

Мама Мин совершенно её не поняла, но уточнить не успела — Ынбёль убежала раньше.

Когда дом Мин остался далеко позади, Ынбёль позвонила Верховному. Тот коротко назвал адрес, и Ынбёль закрутилась волчком, пытаясь отыскать хоть один указатель. Быть одной в чужом городе было страшно непривычно. И просто страшно. Интересно, как Эллиот справлялся после переезда?..

Надо будет у него спросить.

Телефон пиликнул. Ынбёль даже сначала не поняла, чей: её или Бао Мина. Оказалось, Бао.

Два слова.

«Не уезжай».

Уинтер была идиоткой и сволочью. И Ынбёль совсем не было её жаль.

По дороге она приобрела цветы — соврала, что для девушки, но, кажется, продавщица ей не слишком поверила. После она отправилась на автовокзал. Купила билет и помаячила среди тех, кто ждал рейса. А после рванула к названному месту.

По пути к полю, на котором стебли кукурузы уже начали гнить, она столкнулась с Эшем. Тот цокнул:

— Так и знал, — достал флакон и небрежно протянул. — Папоротник и чеснок. Поможет избавиться от признаков… этого.

Даже человеком не смог назвать. Ынбёль открутила крышку и выпила тлетворную отраву. Выбросила флакон в поле под чудовищный взгляд и расплылась в улыбке:

— Ой.

— Ты бы сейчас ползала по этой грязи, пока флакон не оказался бы в моей руке, но у нас нет времени. Радуйся.

В тяжёлом рукаве Эша мелькнул авлос — инструмент напоминал косточку, зачем-то вытащенную из тела. Вдалеке маячила Лекси с мантиями. Перси чертил на земле руны, Джебедайя копал яму, в которой будут захоронены атрибуты. Место жертвоприношения было отрезано от мира иллюзорными стенами — ведьмы чисто интуитивно создавали из любого пространства свой дом. Нервы висели в воздухе невидимыми кишками.

Эр-Джей вырос рядом с Ынбёль и серьёзно — как-то мрачно и непривычно — взглянул наверх.

— Полнолуние.

Из-за облака, что улеглось на небе чёрной кошкой, была видна лишь половина луны.

— Она как Лекси, — восхищëнно заметила Ынбёль.

Процессия жертвоприношения началась с голоса авлоса — только так Эш мог выразить ту крошечную часть жалости, которая в нём осталась. Верховный сильно, почти навязчиво влиял на ауру. Если бы кто-то вздумал плакать, то слёзы бы не полились — их бы грубо выдавливало из глаз вместе со зрением.

Окружëнный мантиями и сверхъестественной тьмой, Бао Мин не просыпался. Славно.

Первое ритуальное оружие заблестело и прорезало путь, позволяющий крови впитаться в землю. Горло задрожало. Ынбёль приготовилась физически: осмотрела кинжал, чтобы схватиться за рукоять, а не за лезвие, усердно сжала пальцы, застыла. Морально её сотрясало. Било дрожью, уродовало. Кто-то хотел взять её за руку, но не успел: нужно было наносить удар. Как оказалось, это Эр-Джей, который тихо сказал:

— Теперь ты. Первая она, как же.

Дыхание перехватило. Ынбёль замахнулась и убила по-детски: быстро, несмело, зажмурившись. И стало хорошо — так хорошо, что тело перестало существовать. Дух был накормлен. Искушение ритмично билось под сердцем.

Это… сумасшествие.

Колдовское сумасбродство ведьм, созерцающих свой жуткий, хрипло дышащий, погибающий труд.

Бао Мин умер под немилосердной луной, оставшись на траве мальчиком, которому не хватило до счастья немного удачи.

— Магия. Её снова много, и она приручена, — своей странной улыбкой Лекси делилась с остальными. — Кажется, я сейчас смогу создать временную галактику.

— Я сломаю её напополам окаменелым деревом.

— Я вижу, что сделает Перси, хотя этого даже никогда не случится.

— Ага. Я эту галактику сожгу, чтобы замести следы.

— А я еë воскрешу, — выпалила сквозь хрип Ынбёль, сверкая большими зрачками. — Я смогу.

Эр-Джей ничего не сказал, невольно опустив голову.

Крис неожиданно погладил его мокрый затылок и объявил:

— Возвращайтесь. И не сломайте шеи, пока будете бежать.

Лекси ломанулась первой, остальные — за ней, на ходу скидывая и комкая мантии.

Ынбёль схватила кровавую руку Эр-Джея и неторопливо потянулась к лунному сиянию, которое мерцало впереди, любило сладкое и смеялось. Лекси порой была чрезмерно жестока в своей радости. Мантии в руках очерняли саму ночь, амулеты щебетали со всех конечностей ведьминых тел. Вернувшись в съëмную квартиру, Эр-Джей бросился к холодильнику, а Ынбёль — к воде. На еду кинулись все сразу. Предметы кружились, бились током и вздувались, лопаясь искрами, замороженная рыба пыталась пошевелить хвостом, а комары, умершие этим летом, наверняка летали в ванной комнате.

Ведьмы хохотали, счастливо повизгивая и рыдая. Силы было так много, что держать её в себе было невозможно. Хорошо было до тошноты.

Во всех ведьмах много силы, которую они едят бездумно, без приборов, но с величайшей честью.

Когда бешеный порыв прошёл, захотелось спать. На часах горело 03:56. Ынбёль выпила чей-то чай с цикорием, завалилась на раздвижное кресло, отрубилась, проснулась и не обнаружила в комнате никого, кроме сквозняка. Правило про открытые окна распространялось даже на съëмное жильё. Значит, кто-то сюда заходил, навестил, но спать не ложился. На голове остались хлебные крошки. Ынбёль стряхнула их и кое-как поднялась. Тишина давила, заставляя перемещаться быстрее. Холод неприятно прожигал ноги, так что на вылазку пришлось взять одеяло. Подумав, Ынбёль захватила и подушку. Что-то подсказало, что понадобится.

Пять ведьм лежали на полу в гостиной. Пять ведьм лениво посмеивались, рассматривая ненастоящие звёзды на потолке. Пять ведьм тянули к свету руки. Пять счастливых ведьм встретили её улыбками, что тихо прорывали кожу.

— Звёзды мои, — похвасталась Лекси мечтательным голосом и захрустела чем-то хлебным, медовым. Вот она — виновница крошек. — Их все видят, потому что я сделала пузырь с иллюзией. Круто, да?

— Хочу пустить по дому люминесцентные лианы, — признался Джебедайя. — Или плющ.

— Спугнëшь, — вздохнул Эш.

— Кого?

— Всех, кто к нам добр. И тех, кто не даёт им нас своей добротой задушить.

Как же мило они изнывали по родным сущностям, что остались дома.

— Вы все тут, — Ынбёль осторожно перелезла через чужие конечности, устроившись в гнезде где-то между бедром Эша и ступнями Эр-Джея. Макушка Лекси несильно боднула её собственную. Перси вытянул руку и потянул её за нос.

— Сегодня волшебнее, чем в прошлый раз, — заметила Ынбёль.

— Потому что мы все вместе. И потому что все согласны, — пояснил Джеб. — Теперь с каждым разом будет только лучше. К вашим двадцати мы…

— Ты у нас теперь предсказаниями занимаешься? — возмутился Эш.

— Вообще-то я тоже умею гадать.

— Га-дать. А я пред-ска-зы-ва-ю, — по слогам ответил Эш.

— Ошибаюсь я реже тебя.

— Но и получается у тебя один раз из пяти.

— А хорошо или плохо, что чужие дары так сложно осваивать? — поинтересовалась Ынбёль.

— Спроси у Эр-Джея, — усмехнулся невероятно добрый Перси. — Мы скормим его на следующее полнолуние, если он не научится хотя бы двери за собой закрывать. Сделаем его неотделимой и нетленной частью ковена.

— Поддерживаю, — отозвался Эш.

— Хорошее удобрение получится, — кивнул Джеб.

— Вы, ребята, психи конченые, — вздохнул Эр-Джей смиренно.

— Но они правы, — все, как по команде, подняли головы на Верховного. Тот тоже стоял с одеялом и подушкой. Ведьмы расползлись, уступая место в центре. — Наш ковен должен быть сильным. Больше нет времени затягивать с обучением.

— Мы и не затягиваем, — ответил Перси.

— Да ну? — притворно удивился Крис, несильно пнув его по ноге. — Ты умеешь творить свет и огонь, а ещё немного понимаешь в кулинарии. Джебедайя скоро сможет создавать растения одним чихом, но всё ещё даже не пробовал электрическую магию. Эш погряз в будущем и даже не пытается овладеть иллюзиями.

— Зачем нужны иллюзии, когда есть предсказания, — проныл Эш.

— …а Лекси до сих пор путает реальность с чарами.

Лекси очаровательно улыбнулась и спрятала лицо, уткнувшись в плечо Перси.

— И я пока молчу про то, что никто, кроме Ынбёль, даже не пытался освоить воскрешение.

— И призраков, как ты, никто не видит, — сурово закончил Джеб.

— Неплохо у всех только с огненной магией. И то потому что я заставил Перси делать вам больно, пока не научитесь.

Боль и Перси были вечным, крепко связанным комплектом. Так уж вышло, что его дар — то ещё издевательство. Джеб мог проколоть себя корнями, Ынбёль разрушала свою психику неправильно воскрешëнными, замученными животными, но всё это случайности. Перси должно быть больно. А понять его мог лишь Эр-Джей.

За день до охоты Лекси, забравшаяся на кресло с ногами, читала «Дары Смерти» и недовольно морщилась. От Криса Ынбёль знала, что в этом ковене Гарри Поттер почëтом не пользуется. Эш в тот день вздохнул:

— Раньше я его обожал, но там ведь всё так глупо. Можешь себе представить, что убить человека также легко, как заставить предметы летать? — он похлопал по коричневому трëхтомнику, который изучал уже не первую неделю. — Я вот нет.

Лекси, очевидно, таким упрощением тоже довольна не была. Она потянулась к белой, усеянной цветами чашечке, что стояла на столике (впоследствии она пропадëт в комнате Ынбёль и Эр-Джея). Перси перехватил её раньше.

— Остыло, — пояснил он. Подержал в руках пару секунд и передал Лекси. Та благодарно улыбнулась и вернулась к книге, громко прихлëбывая.

— Разве чашка не горячая? — спросила тогда Ынбёль. Она пыталась красиво сфотографировать Тирана, который, живя полностью по заветам своей клички, отказывался демонстрировать выгодные стороны. Эллиот, конечно, котов любил любыми, но ради него хотелось стараться.

— Это магия, а не физика, — буркнул Перси, придирчиво разглядывая руну, в которой шилом ковырял дыру. Ынбёль так и не поняла — были ли эти руны его хобби или обязанностью.

Лекси фыркнула и перевела взгляд на Ынбёль.

— Перси на другом уровне, — пояснила она. — Он бы и чаинку мог нагреть, оставив воду холодной, — и, проследив за реакцией Ынбёль, добавила, — не переживай, ему все завидуют. Даже я. Зависть ещë нужно заслужить.

Вопрос, каким образом Перси добился таких результатов, напрашивался сам собой, но Ынбёль не стала его озвучивать. Недавно Тиран притащил ей в постель задушенного голубя. Ынбёль вернула его и продержала целых пять минут. Затем голубя разорвало на части, и вместо завтрака пришлось отмывать ковëр — во всём клейком мусоре кровь была всё-таки перебором.

Боль мотивирует. Боль придаёт очень много сил.

Крис тоже это знал, поэтому скорее даже не угрожал — пытался помочь. Ынбёль ужаснуло, как хорошо он это понял.

Все виновато притихли в своих одеялах.

— …но сейчас я просто хочу быть с вами, — закончил Крис.

Ынбёль ощутила приятную магму во всём теле. Чужая энергия наполняла его. Собственная же источала сухой лёд. Энергия Лекси — колючая, но тëплая. Энергия Криса была сильной. Она казалась гуще и мощнее остальных.

— Через Верховного проходит энергия каждого из нас, — шепнула Лекси. — Мы все в нём.

— Так тяжело, — прошептал Ынбёль в ответ.

Дух Верховного и правда был непосильно тяжёлый. Непосильно — для Ынбёль, но не для Криса. Он просыпался с ним каждый день. Носил себя по дому. Учился, ел. Жил. Был главным. Изо дня в день ноша шести душ давила на его плечи. Сломайся или крепни. Он выбрал второе.

Ночь была сверхъестественно длинной. В окружении ведьм, таких разных, немного злых, накрытых одеялами и подушками, Ынбёль уснула почти мгновенно. Ей снился свет, радуга и тепло. Потом — что-то вкусное и ореховое. А потом Бао Мин в затопленной могиле. Безмятежный и прекрасный. Вокруг его розовой головы плавали цветы, которые купила Ынбёль. Грудная клетка была распахнута, из сердца сочился нектар. В грëзах это было даже по-человечески красиво.

— Ынбёль, — Эр-Джей беспощадно толкнул её в бок. — Ты залила слюнями мне всю майку.

— Ценный магический ингредиент, — Ынбёль зевнула, кое-как разлепила глаза. Солнце пригрелось на всех, кроме Лекси. — Не за что.

— Ой. Мне-то не звезди, ингредиент, — фыркнул растрëпанный Эр-Джей. — Поговори со мной. Что-то не даëт мне спать, а зелье нашей травницы не подействовало.

В гостиной валялись рулоны одеял с ведьмами — как снежные гусеницы, — светились крошки, гудели скрытые знаки, блестели носы и плечи, храбрилась магия и растаивали сны. У кого-то приятно хрустел позвоночник. Среди ночи двое пили кофе и играли в шашки: судя по зеркальной крошке на обломках, что остались от доски, это были Джебедайя и Эш. Ынбёль сонливо чихнула в запястье, почувствовала, что Эр-Джей не отстанет, и махнула рукой:

— Тогда расскажи, как мы выбираем жертв.

— С помощью книги, — молниеносно поддержал Эр-Джей шёпотом. — Она у Верховного хранится, я её видел всего пару раз. Там указаны… ну, признаки. Даты, события, обстоятельства рождения. Мы ищем людей, подходящих под описание.

— Это же долго.

— Мы стараемся с запасом, но не всегда удаётся. Этого вообще чудом нашли. В тот раз, что был последним до тебя, аж четыре часа летели на самолёте, представляешь? Повезло ещё, что хоть в стране нашёлся.

— И как нас ещё не поймали? — Ынбёль снова зевнула.

— Может, и поймали бы, но трупы-то не находят. Я потом искал — про пропажу некоторых даже не заявляют. То ли некому, то ли всем всё равно.

Заявила бы мать о пропаже Ынбёль, стань она не ведьмой, а жертвой? Кто знает. Мать Киана Эшби заявила.

И Бао Мина — наверняка.

— В больших городах легче охотиться, — вдруг подал голос Джеб. Тоже не мог уснуть. — Зато в маленьких проще всё обставлять, как побег. Ты хорошо справилась для первого раза. Я впечатлён. А тебе за травницу дома лицо набью.

Похвала неожиданно порадовала.

— Мир рухнет, если вы дадите нам поспать? — злобно спросил Перси.

— Кому — вам? — любезно решил уточнить Эр-Джей, чтобы избежать травяного сопения сбоку. — Лекси вроде спит.

— Не спит, — съязвил Перси.

— Спит, — возразила Лекси откуда-то из глубин подушек и пледов. — Очень-очень плохо, но спит.

Перси вздохнул. Вид у него был убитый. Он лежал на ком-то и продолжал непонятно ворчать, но не уходил. Джеб вырастил на полу цветы, чтобы смягчить затëкшие затылки и спины, а Эр-Джей стал с радостью их срывать.

— Руки, — рыкнул Джеб. — Не-ет, мои девочки!

Эр-Джей спешно рвал растения, пока его ладони не рассекли шипы.

— Сейчас станет тихо, — серьёзно заявил Эш, который тоже проснулся. — Я что-то сказал?

Его не услышали, потому что началась драка. Не поднимаясь на ноги, Эр-Джей колотил бронебойную ведьму флоры и не обращал внимания на стебли, которые наматывались на его запястья. Под ногами шуршали фантики. Перси отодвинулся подальше. Лекси наоборот — полезла в самую сердцевину побоища, но получила по щекам и обиженно скрылась за белым одеялом. Ынбёль твёрдо смотрела в потолок и думала об Эллиоте. Спросила:

— А мы уже знаем, кто следующая жертва?

— Знаем, — подтвердил Верховный, который проснулся, чтобы схватить Эр-Джея, оторвать его от растительности и швырнуть в безопасность. — Нам очень повезло — в этот раз духи нам помогают.

Ынбёль кивнула сама себе. Было так хорошо, что продолжать думать о смерти не хотелось.

Звёзды под потолком продолжали сверкать. Первым сдался Эр-Джей: Ынбёль быстро распознала его размеренное сопение. Джеб прошептал «так-то», но вскоре и сам затих. Перси сдвинул руку, чтобы было удобнее обнимать Лекси.

Потом заснула и сама Ынбёль и проспала до самого утра, проснувшись, лишь когда холодный солнечный луч прицельно выстрелил в левый глаз. Она сладко зевнула и села.

— Блин! — вскрикнула, обнаружив напротив себя Эша. Тот не вздрогнул и даже не моргнул.

Других ведьм в гостиной не было: только они двое. Эш стянул к себе все одеяла, так что от него видимым осталось только туловище, руки и голова. Нижней части будто не существовало. Вспомнился Абсолем, но Эш выглядел куда более загадочным.

— Ты чего? — спросила Ынбёль.

Какое-то время Эш не шевелился, а затем словно отмер и, быстро проморгавшись, сказал:

— Гроза будет. Очень сильная.

— Но скоро зима, — аккуратно напомнила Ынбёль.

— Да? — потерянно спросил Эш и снова провалился в будущее, замерев с ладонью на урчащем животе. Ынбёль подождала немного, но Эш не вернулся. Тогда она встала и пошла на кухню.

Верховный, глядя в окно, неспешно размешивал кофе в огромной кружке. Эр-Джей выгрызал цедру из апельсина.

Ынбёль деловито достала две тарелки и накидала в них всё, что подвернулось под руку: хлопья, батончики, дольки яблок и чудом уцелевшие после набега Лекси конфеты. Вернулась в гостиную и, поставив одну тарелку возле недвижимого Эша, села напротив. Хруст и чавканье его нисколько не отвлекали, а Ынбёль очень хотелось быть первой, кто услышит новое предсказание. Казалось, метаморфозы готовят им особый подарок — и Эш скоро узнает, какой.

Её тарелка была уже пуста, когда Эш наконец вернулся. Вид у него был донельзя однозначный. Он покрутил головой, нашёл взглядом тарелку, но к еде не притронулся.

— Что ты видел? — с благоговением спросила Ынбёль.

— Величие, — сказал Эш. — Подлинное величие. Торжество силы. Метаморфозы победят. И гроза… Будет гроза. Столько грохота и молний… И… Я не понял, что это, но будет столько силы, огромной, смертоносной силы… Я не понял, но видел, но… Не понял. Пойму. Обязательно пойму, надо только подождать, я точно пойму…

Он повторял это снова и снова, как заведённый. Ынбёль отложила батончик, потянулась к нему над одеялами и пустой тарелкой и легонько хлопнула по лбу. Эш вздрогнул и, наконец, вернулся полностью.

— Поешь, — сказал Ынбёль.

— Ты слишком близко, — ответил Эш. — Больше меня не боишься?

Ынбёль фыркнула и показала парню язык.

— Я тебя даже полюблю, если сделаешь мне натальную карту.

— Нет.

— Ну это же по твоей части.

— Тогда эту часть я отрежу и выброшу, — проворчал Эш и наконец взял кусочек яблока. — Заканчивала бы ты с астрологией. Она толкает тебя на глупости.

Ынбёль снова фыркнула.

— Типичная Дева.

— Уйди, пока я с голодухи тебя не покусал.

— Ладно-ладно!

* * *

Сборы домой прошли также суматошно, как и первые: ведьмы бегали по квартире, окликали друг друга, пихая в руки самые разные предметы, прося упаковать «куда-нибудь», и уносились по своим делам дальше. Лекси с Перси нигде не было: это всех встревожило, однако за четверть часа до отъезда они появились на пороге дома с пакетами, лопающимися от эклеров, пончиков и мармелада.

— Этот запах с рассвета мне покоя не давал, — покаялась Лекси. — Перси почти пришлось меня откачивать.

Крис покачал головой и с видом обречённости велел всем садиться в машину.

Стоило им отъехать, как Ынбёль вся превратилась в ожидание. Ещё пара часов, и она снова увидит Эллиота. Ещё два часа. Ещё час сорок. А вон уже и их городишко!

Она ёрзала, прилипая носом к окну. Тяжело вздыхала, теребила завязки на кофте.

Домой не слишком-то хотелось. Но очень хотелось к Эллиоту.

Поэтому, едва машина затормозила. она швырнула Эр-Джею свою сумку и помчалась на кухню: Верховный оставил её телефон в ящике с ложками.

— Мы вернулись! — крикнула она домовым сущностям. — Я ушла! — крикнула она ведьмам и вылетела через дверь лавки.

Сообщение строчила бегом, не спрашивала — ставила перед фактом, что скоро придёт. Эллиот в ответ прислал сердечко.

Сердечко!

Когда он открыл дверь, она едва не повалила его на пол: так быстро и сильно врезалась в него с объятиями.

— Я скучала! — яростно зашептала она. — До смерти скучала!

— От тебя бензином пахнет, — ответил Эллиот, погладив её по голове.

— Я не переоделась с дороги.

— Ела хоть?

— Не, — она покачала головой. — Пойдём поедим?

— Я готовлю печенье. И в холодильнике есть суп. Будешь?

— Поцелуй меня, — сказала Ынбёль. — Пожалуйста.

— Ты так просишь, будто я поцелуи от сердца отрываю. А мне их для тебя вообще-то не жалко. Я только переживаю, как бы ты в голодный обморок не упала.

«Умру я только от нехватки тебя», — совершенно счастливо, наивно и до нарошного приторно подумала Ынбёль.

— Ну ладно, — сказал Эллиот Коди Моррисон, который, без сомнения, был самым лучшим парнем на свете. — Но потом ты съешь суп.

И он поцеловал, придерживая её лицо ладонями, мягко, будто держал что-то очень хрупкое и драгоценное. Его губы пахли корицей и сахаром. Вблизи Ынбёль обнаружила на его щеке след от муки. Он тоже не закрыл глаза, но, поняв, что она это заметила, всё же спрятал чуть смеющийся взгляд.

Ынбёль невольно вспомнила Бао. Наверное, он бы тоже хотел, чтобы Уинтер так его целовала.

Но Уинтер была сволочью, а Эллиот был самым лучшим человеком на свете.

И никто её в этом не переубедит.

Потом Ынбёль послушно ела суп, а Эллиот неспешно бродил по кухне, просеивая муку и взвешивая сахар на кухонных весах.

— Майонез? — спросила Ынбёль, мельком взглянув на рецепт, записанный от руки. — Печенье на майонезе?

— Оно очень вкусное, — ответил Эллот.

— И корицу добавишь?

— Да я случайно на себя просыпал чуть-чуть… — вздохнул парень. — А пахнуть будет до конца дня.

— Да уж, — сказала Ынбёль, зачёрпывая суп в ложку. — Это, конечно, не орехи.

Эллиот посмотрел на неё удивлённо, но, не дождавшись пояснений, просто улыбнулся.

— А зачем тебе весы? Тут ведь всё в ложках, — Ынбёль снова кивнула на тетрадь рецептов.

— Люблю, чтобы все было чётко и ясно. Всегда эффективнее следовать конкретному плану, а не полагаться на чудо… И мамину память.

Ынбёль прыснула, но Эллиот не мог понять, как близко и как далеко он от истины. Его приземлённость очаровывала.

— Как там ваша поездка? Закончили проект?

— Да. И, кажется, сдружились. Мы даже ночевали все вместе, хотя если бы мне предложили спать с Перси рядом неделю назад, я бы лучше ушла спать в собачью будку.

— Перси, — протянул Моррисон. — Тот парень, что научил тебя целоваться?

— Парень Лекси, — уклонилась Ынбёль. — У них всё серьёзно. Они даже в одной комнате живут.

— Хм, — выдал Эллиот вежливо.

Он включил миксер, замешивая тесто. Думал о чём-то своём. О чём-то очень важном. А Ынбёль просто доедала суп. Затем, встав, вымыла тарелку и подошла к парню с намерением помогать.

— Всыпай сахар.

Затем они раскладывали смесь по формочкам: Ынбёль выбрала те, что были бабочками, а Эллиот заполнял все остальные.

— А ты давно танцуешь? — спросила Ынбёль, облизнув перепачканный пальцы.

— С пяти лет.

— Над тобой наверно смеялись.

— О да, нещадно. Я даже класс сменил и перестал говорить о танцах, но это было так… Ну не то чтобы я дышать перестал, но будто дышал урывками. Тяжело не говорить о том, что так сильно любишь.

Ынбёль понимающе кивнула.

— А после учёбы ты кем будешь?

— Думаю, пойду работать в театр. Или присоединюсь к какой-нибудь труппе, будем ездить по стране с представлениями и всё такое. Ты любишь путешествовать?

— Никогда не пробовала. Это была моя первая поездка за пределы города.

— И как? Повторила бы?

— С тобой — да. Я кстати подумала…

И Ынбёль выложила ему план, который составляла по пути домой. Как она подберёт всю мелочь в доме, сдаст её в банк и получит много бумажных денег. Как Эллиот забронирует отель, как они поедут смотреть на рождественские огни, пить глинтвейн и кататься на коньках. Эллиот признался, что кататься не умеет, но это только восхитило воображение Ынбёль — учиться вместе ведь будет веселее!

Эллиот слушал внимательно, но лицо его постепенно становилось всё более довольным. Дождавшись, пока Ынбёль закончит, он поцеловал её в лоб и погладил по голове.

— Так и сделаем, — сказал он. Чётко и просто: как он и любил.

Потом они объедались печеньем в комнате Эллиота под Корпорацию Монстров, обнимались и целовались. Все поцелуи были на вкус как сахар и чай с малиной. От Ынбёль до сих пор пахло бензином, но больше — печеньем и любовью.

— А где твоя мама? — запоздало спросила Ынбёль.

— Уехала к подруге на пару дней. Помнишь того парня… Киана?

Ынбёль похолодела, но виду не подала.

— Который пропал? Помню.

— Мама, оказывается, дружит с его мамой. Уехала помочь с делами. Ну и морально. В полиции сказали, его вряд ли найдут, если он сам не захочет. И если он вообще жив.

Ынбёль сухо кивнула.

— Я знаю, ты не хочешь говорить о своих друзьях, но будьте осторожны, ладно? Держитесь друг друга. А если они тебя обидят — ты всегда можешь прибежать ко мне. Необязательно сбегать.

— Я не сбегу, — пообещала Ынбёль. — И если они меня обидят — я подожгу им пятки и прибегу к тебе жаловаться, что горело недостаточно ярко.

— Ох ты, — цокнул Эллиот. — Неужели ты можешь быть такой жестокой?

«Ты и понятия не имеешь», — подумала Ынбёль. Но лишь улыбнулась и положила голову парню на плечо.

Салли искал дверь в комнату Бу, когда рука Эллиота бережно легла на бедро Ынбёль. Ощущение было новым: он обнимал её за плечи, держал за руки, гладил по голове, но никогда не трогал ниже пояса. Он и сверху-то мало чего себе позволял. Ынбёль покраснела и забыла как дышать.

Что ей делать? Должна ли она как-то отреагировать или это просто… Жест?

Она подождала ещё чуть-чуть, но Эллиот больше ничего не предпринял — просто держал руку на её бедре, продолжая смотреть мультфильм.

Расходились снова затемно, и снова Эллиот вызвался проводить Ынбёль до дома, но сегодня держал не за руку, а приобнимал за плечи. Где-то на середине пути его рука скользнула к лопаткам, а затем на талию Ынбёль. Она и не знала, что у неё есть талия, но сейчас все ощущения были сконцентрированы именно там.

Было так волнительно, что Ынбёль подвернула ногу, не заметив кочку, но Эллиот подхватил, не дав упасть.

— Всё в порядке? — спросил он.

— Д… Да, — просипела Ынбёль. — Холодает просто. Кстати, как думаешь, гроза в этом году ещё будет? И скажи мне, во сколько ты родился и где? Это очень важно…

Они добрались до дома и долго целовались у калитки, не чувствуя холода и усталости. Расстались, только когда подул сильный ветер, и дом, подчиняясь. заскрипел распахнутыми окнами.

— Ты теперь будешь свободнее? — спросил Эллиот на прощание.

— Для тебя я всегда время найду, — улыбнулась Ынбёль в ответ и унаслась в дом.

Внутри было тихо: ведьмы давно спали.

— Явилась, — буркнули с кухни.

Ну, почти спали.

— Ты за меня переживал? — притворно ужаснулась Ынбёль, наливая себе молока. — Я там принесла чуть-чуть печенья, хочешь?

— Оставь Лекси, — мрачно сказал Верховный. — Мне не до того.

Ынбёль запоздало поняла, что кухонный стол непривычно чист: на нём не было ничего, кроме книги, которую изучал Верховный. Одна свеча тлела в раковине, вторая освещала старые листы, третья чертила на лице Криса пятна. Устрашающие чёрные пятна, словно у покойника. Порой Ынбёль забывала, что Крис живой.

— Что делаешь?

— Проверяю. Надо убедиться, что наша следующая жертва правда подходит.

— Так рано? Ещё же целый месяц.

— Если это не тот, о ком я думаю, месяц выйдет напряжённым, — вздохнул Верховный, устало потирая лицо. — Но, кажется, всё правильно. Признаки совпадают.

Точно, признаки! Ынбёль хотела о них узнать, пока не уснула.

— И какие признаки? — спросила она.

— Тебе по книге? Или коротко?

— По книге, — Ынбёль не стала упускать шанс.

— …сделавший первый глоток воздуха под Кровавой Луной. Его камень — глаз призрачной кошки, его дерево — яблоня, его… э-э… что-то там про изящество и черты характера… — Верховный заглянул в книгу, выискивая продолжение.

— Хватит, — перебила Ынбёль, придушенная странным ощущением. — Давай коротко. Назови имя.

Зависть надо заслужить, а сочувствие — это жалкая добродетель, которой неестественно спокойная Ынбёль вдруг переполнилась. Ночь затрещала.

— Ладно, — удивился Крис. — В миру известен как Эллиот Моррисон.

фаза 5

пятая: сжечь время!

Эллиот умрёт.

Ситуация была похожа на ловушку. Невероятную и странную, будто капкан на горле. Как? Зачем? Зачем… Два слова, два зловещих слова — парализация воли; Кровавая Луна; Эллиот Моррисон; новое жертвоприношение; ожидание катастрофы; почему Эллиот, животворное убийство; пиршество ведьм; Эллиот умрёт.

Ынбёль убьёт.

Это больно. Это так больно!

Когда Ынбёль пришла в себя, она была в комнате одна. Окно, привычно распахнутое настежь, гудело от ветра. По стеклу пошла трещина — кажется, его всё-таки не плотно закрыли перед отъездом. А может местные сущности были недовольны столь долгим отсутствием хозяев. Ынбёль давно перестала гадать, насколько материальны причины тех или иных событий.

Во рту стоял горький привкус травы, но Ынбёль никак не могла вспомнить, откуда он мог взяться. Подозрение было только одно: раз уж она даже не помнит, как оказалась в комнате, значит, её накачали. Что же она такого сделала?..

В миру известен как Эллиот Моррисон.

Наверное, она кого-то укусила. Надо будет узнать — кого. Но после того, как она придумает, как не дать ковену убить её парня.

— Не вставай, — дверь открылась, едва Ынбёль оторвала голову от подушки. — Джеб переборщил с дозой. Тебя вырвет, если попытаешься встать. Если вообще сможешь.

— Я должна поговорить с Верховным, — в горле словно застрял клубок пыли. Небольно, но ужасно неприятно.

Эш поднёс к её губам стакан с водой и помог сделать глоток. Через мгновение стакан растворился среди прочей посуды. Жалко. Ынбёль совсем не напилась.

— Он не послушает, — сказал Эш. — Ни за что не послушает.

— Не может быть, чтобы Эллиот был единственным, кто…

— Не может, — кивок. — Но у нас нет ресурсов искать других. Это и так сложно: приходится собирать газетные вырезки, изучать архивы, телефонные справочники. Думаешь, почему это почти всегда школьники? До их личных дел нам проще всего добраться. Может, другого такого нет в целой стране, а у нас всего месяц.

— Месяц — это очень много времени, — ответила Ынбёль и тут же задохнулась, увидев глаза Эша. Это был взгляд, полный вынужденной жестокости. Ынбёль поняла, что ей ответят.

— Тогда потрать его на Эллиота. Другого тебе не остаётся.

— Это предсказание?

— Это совет друга, Ван Ынбёль. Не ходи к Верховному, ты его только разозлишь. И тогда кто знает, где, как и в каком состоянии Эллиот Моррисон проведёт последний месяц своей жизни. Ты не изменишь того, что случится.

— Это предсказание? — требовательно повторила Ван.

Эш грустно посмотрел на неё и ушёл.

Ынбёль не могла встать ещё несколько часов, а потому у неё была масса времени, чтобы уничтожить себя раздумьями.

Она должна была узнать раньше. Должна была узнать…

А Эллиот должен умереть. Это не хотелось произносить даже в мыслях, не то что катать на языке, но это было правдой. Кто знает, как давно ведьмы поняли, что это будет он. Может, уже на момент знакомства… Нет.

Лекси бы так не поступила. Она бы не дала ей влюбиться в того, кого собиралась прикончить через пару месяцев. Да и садизм Перси имел другой оттенок, совсем не такой безумный. Получается, они не знали. Верховный? Вполне вероятно. Он ни разу не видел Эллиота и даже сейчас мог не знать, как он выглядит. Ему наверняка рассказали, что они с Ван гуляют, но и сомневаться было не нужно: Крису было кристально плевать на это обстоятельство. Он ясно дал понять всё о своих приоритетах. Возможно даже, что тот разговор на чердаке был не просто так.

Крис не даст ей спасти Эллиота. Джебедайя займёт его сторону. Эш, очевидно, тоже. Эр-Джей пойдёт за Крисом куда угодно. Перси и Лекси…

Думать о том, чью сторону они займут, не хотелось. Слишком больно.

А что будет, если Эллиота не убивать? Ритуалы имели очень большое значение. После них колдовалось так легко и свободно, что даже у Эр-Джея получалось хорошо. А под конец месяца способности всегда начинали будто барахлить. Эш чаще жаловался на головные боли и неточные предсказания. Джебедайя весь покрывался землёй, потому как одного дара не хватало для того, чтобы поддерживать его могучий сад — приходилось работать руками. Все становились раздражительными и дёргаными. Затем они кого-нибудь убивали и снова любили друг друга. Ритуалы были необходимы для баланса сил. Без них…

Без них не будет магии. Или, может, будет, но колдовство станет куда сложнее и опаснее.

Ковен без магии. Всё без ничего.

Мысль о том, чтобы лишиться магии, вызывала в Ынбёль жуткое чувство пустоты. Она уже давно вплелась в её сознание и тело. Каждая клеточка организма жила и питалась ею. Благодарно её пожирала, выплёвывая волшебные вещи. Даже сейчас, будучи полностью обездвиженной, она чувствовала её вокруг себя. Потерять это чувство? Звучало ужасно.

Но что тогда оставалось? Отказаться от Эллиота? Позволить ковену его убить? Самой убить его? Как это было с Кианом Эшби и Бао Мином?

Ынбёль представила чёрно-белую фотографию Эллиота на столбе у перекрёстка. Представила, как будет смотреть на него целый месяц, пока не появится новая распечатка о пропавшем, а потом ещё и ещё. Пугало не столько то, что на снимке приютится Эллиот, сколько то, что он должен будет стать одним из многих.

Самый особенный человек в жизни Ынбёль превратится в обычный расходный элемент. В мешок крови, который они всемером выпотрошат.

Стоило это представить, как по телу прошла морозная судорога. Желудок скрутило, а на глазах навернулись слёзы.

Она не хочет терять магию. Она боится потерять Эллиота.

Когда Ынбёль наконец смогла пошевелить конечностями, оказалось, что она не очень-то хочет это делать.

А зачем?

Она не представляла, как пойти сейчас к Эллиоту. Тот слал сообщения и звонил, но Ынбёль даже не притрагивалась к телефону — просто не могла. Что она ему скажет? Как на него смотреть, зная, что придётся воткнуть в его живот кинжал?

Говорить с ведьмами тоже не хотелось. Ближе них у неё никого не было, но именно из-за их близости она должна была смириться с тем, о чём даже думать было больно. С ней говорить тоже никто не спешил.

Поэтому Ынбёль пряталась. Она скручивалась в лавке ведьм, рассматривая верёвки с засушенными облаками из ягод, грибов, разнотравья, амулетов и костей. Молчала в пустой ванне. Ела подальше от всех глаз. Дрожала в одеяльном шалаше, слушая траурные надломы в своём дыхании. Плакала, кажется. Даже не пыталась отогнать ужас. Ведь тот, кто заставлял любить, вот-вот лишится сердца: его, возможно, вырежут и выкинут в реку, чтобы оно никому не досталось. Ни мистическим силам — духам хватит крови, — ни Ынбёль.

Ей старались помочь. Своеобразно, абсурдно по меркам человечества, беспорядочно, но в этом хаосе была своя система. Ынбёль ежедневно находила подношения в подушках. Сначала валила всё на Тирана, но быстро поняла, что у кота такого вкуса быть не может.

Среди даров были бусы, конфеты, бусы из конфет (явные пожертвования Лекси). Гербарии, фонарики, светящиеся в темноте браслеты, обёртки с неизвестным наполнением, ступка из сердолика. Кольца настроения, съедобные открытки и гирлянда.

Ведьмы пытались выкупить у неё Эллиота. Скрыть церемониальную кражу жизни за чем-то ярким и праздничным. Покрыть грядущую боль выгодными, как им казалось, подарками. Ынбёль знала их достаточно, чтобы понимать — они искренни. Это не шутка, не неумелая попытка задобрить — они и в самом деле не хотели убивать Эллиота. Они сожалели и были готовы скорбеть вместе с Ынбёль. Скорбеть — не помиловать. Скорбеть — не найти замену.

Ынбёль всё выбрасывала, продолжала молчать и взгляда на ведьм не поднимала. Её не мог напугать теперь даже Перси, который и не очень-то старался. От них с Лекси все ждали поддержки. Что они с Ынбёль поговорят, как-то успокоят. Но роковое «первая любовь» больно ударило и по ним: они ведь тоже друг у друга были первыми во всём. Но отдать Эллиота ради друг друга они были готовы. Их распирали противоречивые чувства, поэтому они предпочитали отмалчиваться.

Меньше всего в это лезли Джеб с Эшем. Их подарки были узнаваемые и не очень-то оригинальные: цветок и зеркало-подвеска. Кто-то безумно старался украсить растение блёстками, но всё осыпалось при первом же злобном взгляде. Выбрасывать горшок с розмарином Ынбёль не решилась. Она подхватила подношение, оставленное у горы чашек, прошлась по коридору, с ноги открыла дверь в комнату, где пахло влажными корнями. Остановилась.

Эш и Джебедайя подняли головы. Они сидели на полу и, кажется, разговаривали с семенами, что лежали в коробке из-под чая. Нормальное дело, но Эш так резко вскочил, будто занимался чем-то запретным и стыдливым. Помолодел на секунду. Отошёл к поднятым шторам, втёк в подоконник, затаился на виду. Это ему удавалось лучше всего — прятаться на глазах у всех. Совсем призрачным стал из-за того, что смотрел на мир сквозь призму чужих взглядов. Эш часто переживал то, что могло или не могло случиться. С ним или с другими. Жуткое или хорошее. Это выматывало. Запутывало. Когда-то он просил вонзать в него любую колюще-режущую вещь, чтобы вернуться в реальность, — в видениях он не чувствовал боли. Потом развил дар так, что ощущал даже чужие мысли.

— Что вы делали? — растерянно спросила Ынбёль, мигом растеряв свой гнев.

— Колдовали, — медленно ответил Джеб, разглядывая горшок с розмарином. — Так, подружка. Если ты хочешь сейчас бросить им, то целься во что-нибудь мягкое. Он скорее пол проломит, чем сам разобьётся.

— Зачем рассказал? — цокнул Эш. — Она в тебя им точно теперь кинет. Прощайся с мозгами.

— Не кину, — буркнула Ынбёль. — Я такое не смогу вылечить.

— Она поумнела, — ужаснулся Джеб и тоскливо покрутил акриловый шар. — Мы больше не сможем над ней смеяться.

Эш поправил тяжёлые шторы, отрезая уверенным:

— Сможем.

Ынбёль помолчала немного, переминаясь с ноги на ногу. Нервно поставила горшок к шкатулке акриловых шаров и безнадёжно рухнула на кровать. По тому, как хрустнули стебли в матрасе, стало ясно — здесь спал Джебедайя. В подушке ломались и вновь воскресали листья, поэтому из комнаты вечно тянуло чем-то земляничным, лесным.

— Мог бы ягодный куст подарить, — вздохнула Ынбёль. — Зачем мне розмарин?

— Единственная причина, — заботливо решил ответить Эш, — по которой наш цветочек дарит такие растения — они не дохнут. Эта дрянь даже в шкафах растёт. Я кучу времени убил, чтобы найти плед, а он был закидан землёй и зарос белладонной. Белладонной! Она ядовитая!

Эш непозволительно долго ругался на гордо сияющего Джебедайя, прежде чем вернуться к коробке семян. Он глядел на разноцветные крупицы, как на подопытных, и что-то шептал. Управлял их ростом. Подпитывал. Речи Верховного подействовали — ведьмы теперь пытались обмениваться знаниями и осваивать другие дары. Джебедайя сидел рядом, просто потому что сердечно переживал за семена и готов был смягчить их боль, если что-то пойдёт не так.

Ынбёль стало очень грустно.

Так уж вышло, что Эллиота нельзя не то что спасти — невозможно было даже усмирить его гибель, сделать смерть уютнее, безболезненнее. Чем кровоточивее жертва, тем сытнее получался ритуал. Поэтому Бао пробили висок. Поэтому Киану вывернули рёбра.

— Жертвы ведь тоже иногда побеждают, — вдруг сказала Ынбёль.

Эш и Джеб снова подняли головы. Переглянулись, но ничего не ответили.

Запах земляники и влажных корней вырубил Ынбёль, которая не могла уснуть три ночи подряд. Эта комната обладала удивительной магией. Может, дело было в свежести. У Лекси с Перси — вечное пекло, у Эр-Джея с Ынбёль — пыль пополам с хламом. А здесь царил особенный порядок. Гармония. Тут, кажется, были чары-транквилизаторы. Изменение сознания происходило по щелчку: у Ынбёль будто ничего не болело.

Будто.

Яростно отодрав руки и ноги от корней, Ынбёль выбежала из свежести и погнала себя в один сплошной мрак своей комнаты. Решила запереться, нырнуть в шалаш, затаиться, притихнуть. Ведь так лучше. Так — правильнее. Эту боль она хочет вызубрить наизусть.

С ног её сбил Джебедайя. Ненамеренно: просто схватил за руку, но, испугавшись, что делает больно, отпустил, и Ынбёль упала. Тут же приподнялась на локтях и диковато уставилась в лицо напротив, которое хмуро смотрело в ответ.

— Совсем плохо?

Ынбёль кивнула.

— Могу смешать успокоительное.

— Не хочу.

— Ты выглядишь мёртвой.

— Большое спасибо.

— Возьми дождевик и выходи на улицу через лавку.

Теперь хмурилась Ынбёль. Но она послушалась. Нашла жёлтый дождевик, застегнула пуговицы, накинула капюшон и потащилась через завалы лавки. Очутилась на улице. Закрыла глаза — по ним невыносимо бил свет.

— Идём, — буркнул Джебедайя.

— В лес? — догадалась Ынбёль.

— В лес.

Они оставили позади дом: перевёрнутый деревянный комод, в котором постоянно открывались, закрывались, ломались и трещали ящики. Если навострить ухо, то можно расслышать, как кто-то плачет, а кто-то — смеётся. Как потолок отзывается цокотом копыт, а пол совсем не скрипит, потому что по нему никто не ходит. Снаружи дом выглядел изношенным и потрёпанным. Время прокопало в нём ходы, прогрызло тайники, выбило щеколды и двери.

Джебедайя стремительно продвигался вперёд. Ынбёль иногда поглядывала на дом через плечо.

— Зачем дождевики?

— С деревьев капает, — ответил Джебедайя.

— Кровь?

— С ума сошла?

— Блин, как угадал?

Шли, как призраки.

— Не устала идти?

— Нет.

— Хорошо, — Джебедайя накинул синий капюшон дождевика. — Почти на месте.

По голове начало стучать. Ынбёль смотрела под ноги, наступала на шишки и хвойные иголки, совершенно ничего не чувствуя, а Джебедайя явно восторгался каждым деревом и любым встреченным ёжиком.

Не успокаивало. Совсем.

По голове снова застучало: капли разбивались, скользили по капюшону и затекали за шею, прорезая путь через уши. Падали на ботинки. Ынбёль пригляделась — пятно было красным, потому что капля не была водой.

— Я дальше не пойду.

— Почему? — спросил Джебедайя без удивления.

— Я будто хожу по твоей изнанке.

— Вот и иди по ней дальше. Разрешаю. Мне нужно кое-что тебе объяснить.

Он спрятал руки в карманах. Ынбёль вздохнула и пошла.

Деревья менялись: некоторые из них кровили, другие чернели. Пахло мхом, плесенью и чем-то тяжёлым. Если это и есть разум Джебедайя, то Ынбёль была поражена.

— Садись, — наконец сказал он.

Она рухнула на поваленное дерево и поджала ноги к животу. Джебедайя опустился рядом.

— Давай, — Ынбёль подхватила грязную ветку, принялась чертить на земле руны, — объясняй, пока я в сознании.

— Найди себе место, подруга.

— Я нашла.

— Я не про…

— А я про Эллиота.

Она знала, что нервирует, но ничего не могла с собой поделать. Джебедайя взял другую ветку и тоже стал рисовать на земле.

— Лекси ведь говорила, что мы оболочки? — риторически спросил он. — Мы не стареем. Меняемся, только если по нам бьют. Но все вы забываете про души. Эш не верит, что она у него осталась. Ты тоже только мучаешься. Тебе нужно найти место, в котором душа будет отдыхать. Когда я здесь, — он с искренней любовью обвёл взглядом лес, — то не чувствую дом. Ведьм. Ничего не слышу и не вижу. Я отдыхаю.

«Опасное знание», — подумала Ынбёль. Вслух сказала:

— Здесь жутко.

— Это только начало, но дальше я тебя не поведу. Лучше подумай о своих местах.

— У меня есть шалаш из одеял.

— Уже что-то.

— Пойдём обратно.

— Посиди со мной ещё немного, — спокойно попросил Джебедайя. Ынбёль смутилась. — Я это сказал ради тебя, а не себя. Отдохни.

Ынбёль глубоко вдохнула лесной воздух. Так они и сидели вдвоём среди костей, оранжевой листвы, теней, паутины, грибов, шишек и трав.

* * *

В конце концов, Ынбёль полностью закрылась. Отгородилась, спрятавшись за одеяльным ворохом и вцепившись зубами в подушку, чтобы не кричать. Болела от горя. Для духов жертвоприношение было игрой, а для кого-то мир успел рухнуть. Ынбёль лежала в темноте. Будто в глазах — по ножику.

После нескольких дней мученичества, молчания и одиночества (Эр-Джею было настолько неловко, что он перебрался на чердак) всё начало меняться.

Ынбёль проснулась среди ночи, чувствуя шевеление силы. Кто-то колдовал в её сторону. Ынбёль не понимала, какого рода будет заклятье, поэтому решила не рисковать. Она села, завернувшись в одеяло, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Собственная сила приветливо встрепенулась и сама потянулась в руки. Кто бы и что не затеял — Ынбёль не позволит этому случиться.

Она представила, что Эш тогда не запретил нарисовать на полу пентаграмму. Представила окружность, прерванную двумя стенами. Представила себя внутри.

Она никогда прежде не ставила барьеров, но не сомневалась в том, что делала. Метаморфозы, дух — всё было на её стороне, всё помогало. Дух тихо вибрировал на уровне сердца, направляя.

И тогда Ынбёль увидела поток. Он был совсем рядом — нужен лишь шаг, чтобы войти в него. Шаг до могущества, которым она прежде не обладала. Шаг, который позволит ей не просто защититься, а пустить ответное заклинание. Поток сиял и манил. Поток ощущался как тепло.

Ынбёль потянулась к нему силой, но что-то дёрнуло её обратно. «Не готова», — услышала она в голове. Стало обидно, но пытаться снова было бесполезно — поток сместился и дотянуться до него было теперь труднее.

Поэтому Ынбёль сосредоточилась на первоначальном плане. Она пустила энергию по воображаемой окружности, загнала к самым плинтусам и прокатила по стенам. Кто бы и что не пытался наколдовать — оно не пройдёт внутрь, пока Ынбёль не позволит.

— Тупицы вы мелкие, а не ведьмы, — нарочито брезгливо фыркнула она и завалилась на спину.

Утром её разбудил стеклянный грохот. Она открыла глаза и резко села.

Эр-Джей копался в многомиллионной посуде, зажав в одной руке какую-то склянку, и разговаривал с Тираном:

— Как думаешь, бермудский треугольник существует? Мне кажется, что он в нашей ванной. Там постоянно теряются резиновые уточки. Или может кто-то из коридоров ворует? Не-ет. Это что-то другое. Треугольное. Хочешь сыр?

Ынбёль дотянулась до половицы, подобрала шарик пинг-понга и попала им по макушке. Эр-Джей драматично вскрикнул, скривился:

— Спасибо, что хоть не кружкой.

— Чего так громко шаришься?

— Я, кажется, забыл в той квартире набор юного химика, — пожаловался он, вновь погружаясь в стеклянные завалы. — Там были классные пробирки.

— Попроси Криса поговорить с Бао Мином. Может, он пришлёт почтой, — очень ядовито.

Эр-Джей вздрогнул и обернулся. Его взгляд стал очень несчастным.

— Мы не называем их имён после того, как всё кончено.

— И что? Помогает крепче спать по ночам?

— Помогает не сойти с ума.

Взъерошенная, тощая, мрачная Ынбёль, сидящая в белом одеяле, криво улыбнулась:

— Ну тогда не повезло вам. Я не дам забыть Эллиота Моррисона. И Бао Мина тоже. У него мама в инвалидном кресле, ты знал? А Киан Эшби? Его тоже искали.

— А Клару никто не ищет, — сказал — как раскололся. — Ей было пятнадцать. Она из приюта убежала, чтобы в кино пойти. А Джеб схватил её за шею и приложил головой об стену. У неё череп хрустнул и глаза закатились. А потом мы её убили.

Ынбёль хотелось спросить, но она была слишком зла, чтобы поддаваться внезапно охватившей эмпатии.

— Джеб переживал, что я от нервов всё испорчу, и в итоге сам чуть всё не испортил. Он её почти убил в том переулке, она чудом до ночи дотянула. С тех пор меня не пускают на охоту. Говорят, я напортачу. Я даже не уверен, что это плохо — портить убийства. Поэтому меня и не берут.

Ынбёль поняла: Клара для Эр-Джея была как Киан для неё самой. Первая жертва. Самая страшная и самая сладкая. Та, которую ни за что не забудешь, потому что решение, принятое в ту ночь, было слишком важным. Эр-Джей выбрал себя, а не Клару. Ынбёль выбрала себя, а не Киана.

— Они у всех есть. Первые. У Эша был Лиам — он мне про него рассказывал. На гитаре хорошо играл. У Перси с Лекси был Шон.

— Да пофигу, — фыркнула Ынбёль и снова легла.

Эр-Джей, кажется, какое-то время смотрел на неё, не зная, что сказать. Затем ещё пошатался по комнате. Подошёл к барьеру, но пройти через него не смог. Ынбёль и не знала, поставила ли барьер против всех ведьм или дело было в том, что колдовал ночью Эр-Джей.

— Ты знала, что мы можем летать? — заговорщицки спросил Эр-Джей. Ынбёль сначала показалось, что он был прямо возле неё, но это было лишь ощущение. После долгого молчания любой голос кажется громким. Впрочем, желания отмахнуться это не ослабило. — Это очень сложно и нужно много сил, но это возможно. Правда, я этого не знал, когда переехал. Перси решил надо мной подшутить. Вручил метлу и отправил на крышу. Я разбежался и прыгнул.

Эр-Джей на секунду замолчал. Воспоминание ощущалось как что-то очень тяжёлое, но важное.

— Была лишь доля секунды, прежде чем я понял, что никуда не лечу. Я завис лишь на короткое мгновение. Но я так верил, что правда полечу, что… Ты не представляешь, насколько счастливым было это мгновение. Я никогда такого не испытывал. Но потом я упал и сломал обе ноги. Больно было пипец. Пришлось помучиться пару дней прежде, чем Джеб нашёл нужный рецепт для заживляющей мази. Я даже спать не мог — так было больно. Лекси кормила меня супом со звёздочками. Эш помогал с домашкой. А Крис так сильно ударил Перси, что он мучился от боли вместе со мной. Крис запретил его лечить. Лекси правда потом ослушалась, но это было после того, как вылечили мои ноги.

Ынбёль не отвечала.

— Магия прекрасна. И ужасна. Сложна и опасна. Магия причиняет много боли. Но в те моменты, когда она приносит счастье, ты забываешь обо всём. Пока у тебя есть магия, ты не будешь одна.

Ынбёль не шелохнулась. Она уловила суть рассказа, но даже сломанные ноги казались ей малой потерей на фоне предстоящего убийства. Кости можно срастить. Сердце Ынбёль обратно не заживёт. Как и Эллиот обратно не вернётся.

Ковен искренне пытался понять её потерю. Не их вина, что никто из них прежде не ощущал того, на что они обрекали Ынбёль. Ведьмы переродились одинокими, всеми забытыми. Только вот Ынбёль нашла того, кому была бы нужна за пределами ковена. Ведьмы были нужны лишь друг другу.

— Однажды я полечу, Ынбёль, — уверенно сказал Эр-Джей. — Жаль, что твоему парню придётся умереть, но этого не исправить. Нам суждено летать.

И он ушёл, оставив Ынбёль с самым мерзким чувством на душе.

Ещё два дня её никто не трогал.

Она слабела от голода, а вместе с ней слабел и барьер.

В ушах звенело, и, кажется, Ынбёль уже не столько спала, сколько теряла сознание.

Лекси не являлась поразительно долго, но её присутствие ощутилось сразу. Что-то солнечно-лунное пробралось в комнату. Ынбёль думала, что её отправят первой: их дружба, как и личное тёплое чувство к Лекси, было слишком очевидным козырем в руках ковена. Но то ли в ведьмах проснулась совесть, то ли так и не проснулось должное сочувствие, потому что Лекси пришла сама.

Она неуверенно потопталась у барьера, а затем протянула к нему руку. Тот предательски прогнулся под пальцами, хоть и не лопнул. Лекси глубоко вдохнула и шагнула внутрь, так и не сломав барьер. Ведьмины атрибуты привычно защебетали.

— Ты бы хоть поела, — вздохнула Лекси, удобно устраиваясь в шалаше. — Пять, десять, двадцать… Что, ни одной конфетки не съела? Неужели…

Она осеклась, поправив старую шляпу.

«Неужели тебе так грустно?» — поняла Ынбёль. Но ей больше не было грустно. А Лекси была достаточно умна, чтобы не спрашивать о таком вслух.

— Мне тоже нравится Эллиот, — сказала Лекси, мягко касаясь плеча подруги. Ынбёль ощутила тепло — ненастоящее, магическое. Лекси пыталась её успокоить. Ынбёль напряглась, пуская ответную колючую волну в пальцы ведьмы. Рука Лекси дёрнулась, но не пропала. Она терпела боль. Видел бы это Перси — Ынбёль бы уже горела, а не грелась. — Но ты мне нравишься всё-таки больше.

Ынбёль знала её слишком хорошо, чтобы слушать. Для Лекси ковен был чуть больше, чем всем. Она любила Криса — жестокого и непреклонного. Любила Джеба — отрешённого, чуть сумасшедшего из-за растительных ядов, но верного. Любила Эша за все его шутки и сварливый характер. Любила неопытного Эр-Джея. Любила Перси, без которого не было бы ковена, но и которого бы не было без ковена. Лекси была большим облаком любви, которое, впрочем, сейчас лишь давило и душило, никак не радуя.

— Я не хочу жить, если Эллиота не будет, — прохрипела Ынбёль. Она катала в голове эту мысль последние сутки.

— Не говори таких вещей, — затараторила Лекси. — Для ковена нужны семеро. Не станет одного — не будет стабильности. Нет стабильности — нет магии. Помнишь мой фокус с зеркалом и водой?

— Тогда самоубийство — идеальный выход, — Ынбёль села, отпихнув наконец руку Лекси. — Убью себя, и Эллиот будет спасён.

Во лбу хрустнуло так, что из глаз потекли слёзы.

А следом стало душно от объятия.

— Не смей так говорить больше, пожалуйста. Ты моя подруга. Ты часть ковена. Нет ничего важнее ковена. Нет ничего важнее нас.

— Даже Перси?

— Особенно Перси, — надавила Лекси. — Он — часть всего, но не абсолютная величина. Никто из нас не центр всего. Но вместе мы станем центром мира. И ты — часть этого.

— Часть рукотворного замысла. Чьего вот только?

— Своего. Нашего.

— Криса.

— Ты переоцениваешь его власть, — покачала головой Лекси. — Только ему не говори, что я так сказала.

— Мне плевать, — Ынбёль оттолкнула Лекси. Так мягко, как только могла. — На ковен. На Криса. На тебя.

— А на магию?

Ынбёль поджала губы.

— Магия подарила тебе Эллиота. Может, для того всё и было?

Ынбёль поджала губы, вспоминая, как всего месяц назад Лекси убеждала её, что магия ни при чём, что Эллиот с ней, потому что она такая, какая она есть. Что ж, меняется цель — меняются и средства.

Ынбёль очень старалась держаться, но, даже злясь на Лекси, она всё ещё чувствовала себя рядом с ней в безопасности.

И она не сдержалась.

— Лекси, — всхлипнула она. — Я не могу его убить, понимаешь? Меня никто… — она подавилась нежно-колючим словом и так и не смогла его вытолкнуть.

— Всё ещё будет, — Лекси погладила её по уставшей голове. — Магия благодарна. Посмотри, сколько она даёт нам за обычные жертвы, — она коснулась стены. Барьер растаял под её пальцами, но, стоило убрать руку, вернулся на место. — Представь, сколько ты получишь за такую большую жертву.

— Вернее вы получите.

— Мы, — отрубила Лекси. — И мы готовы разделить с тобой каждый миг. Как и всегда. Ты сама нас не пускаешь.

— Кто колдовал против меня? — спросила Ынбёль.

— Это было не против тебя…

— Кто? — повторила Ынбёль строже.

Лекси вздохнула.

— Верховный. Он поэтому ещё и не пришёл — ему плохо у комнаты. Барьер фонит по нему ужасно.

— Что он колдовал?

— Он хотел, чтобы ты забыла Эллиота. Решил, это поможет. Я сказала, что тебе не понравится, но меня он не слушает.

— Блеск. Он собирался заставить меня убить моего парня так, чтобы я ещё и не знала этого. Чтобы Эллиот умирал, чувствуя себя особенно преданным.

— Он больше не будет, — развела руками Лекси. — Ты всё доходчиво объяснила.

Ынбёль поджала губы и отвернулась. Спряталась под одеялом — сейчас она просто уставший клубок ниток и липких волос.

— Посиди завтра в лавке, хорошо? — попросила Лекси. — А то у тебя скоро пролежни появятся. Я тебе бутерброд с джемом сделаю, хочешь? Или с сахарной пудрой.

— Суп со звёздочками, — ответила Ынбёль. — Или сами сидите в своей лавке.

* * *

Суп был доставлен прямо в лавку. Ынбёль сердито хлюпала им, разглядывая амулеты под стеклом.

После разговора с Лекси не полегчало, но оставаться на месте больше не было вариантом. Барьер слабел — надо было есть. И все теперь знали, что Ынбёль умеет делать барьеры, а значит придумают, как достать её иначе. Оставалось только встать и притвориться, что она в порядке. Ну, может, не совсем в порядке, но достаточно сильная для того, чтобы пережить скорую потерю парня без промывки мозгов.

Если воспоминания — это всё, чему суждено остаться после Эллиота, Ынбёль умрёт, но сохранит их. И никакая магия её не остановит.

— Был бы у нас Колодец Памяти, — вздохнула она, вглядываясь в трещинки на кулоне с хрусталём. Старая штука. И совершенно бесполезная. Но Джебедайя говорил, что людям и магические вещи не всегда помогают. Зато отлично помогают те, в которые они верят. Поэтому внешний вид был важнее потусторонних свойств.

— Омут, — поправили её тут же.

Сердце развалилось, а в глазах собрались слёзы.

Ынбёль подняла взгляд и узнала в госте Эллиота.

— Гарри Поттер, — пояснил он. — Омут Памяти.

— В Гарри Поттере написан бред, — на автомате ответила Ынбёль. — Там всё не по-настоящему.

Эллиот посмотрел на неё своим долгим пронизывающим взглядом, каким смотрел каждый раз, когда не был уверен, говорит ли Ынбёль серьёзно.

На плечи Эллиота было накинуто пальто — выглядело настолько неудобно, насколько и безупречно. Волосы растрепались от ветра. В пальцах были зажаты аж три пластиковые коробки сахарной ваты. Они глухо стучали друг о друга.

— Ты не отвечаешь на сообщения, — спокойно сказал Эллиот, поставил сахарную вату на прилавок. — Подумал, что ты любишь такое.

— Я болела, — почти что не соврала. — Спасибо.

— Чем же?

— С… Сердце опухло. Так сильно, что давит на грудину, — для убедительности Ынбёль приложила руку к рёбрам.

— Какой ужасный подкат, — прокомментировал Эллиот и, наклонившись к столу, съел ложку супа. — Вкусно. Готовили с любовью.

Они помолчали. Эллиот ходил по лавке, рассматривая витрины. Ему бы мантию, превосходный дар и немного удачи — получилась бы ведьма, способная расшевелить кости вселенной. Эллиот остановился у скелета в чернильной шляпе и коснулся сигареты, которую воткнули в челюсть. Приоткрыл сундук, что держал в себе килограмм ритуальных свечей. Размял руки.

— Я думал, ты потеряла ко мне интерес. Но ты почти не моргаешь с тех пор, как я вошёл, — размышлял он. — Я в замешательстве.

Ынбёль знала, что надо ответить что-то более-менее правдоподобное. Эллиот хоть и выглядел отрешённым, но что-то в нём давало понять: он напряжён. И очень внимателен. Она соврëт — он заметит. И тогда не вернётся уже никогда.

— В поездке я познакомилась с парнем. Ему нравился девочка, и они были вместе, но никому не могли сказать, потому что первого парня все втаптывали в грязь, а девочку считали крутой. Мерзкое зрелище.

— Понимаю. А ты в этой истории крутая или та, кого втаптывают в грязь?

— Да кому тут меня топтать, — Ынбёль отмахнулась.

— Значит, за меня волнуешься?

— Не хочу, чтобы тебе было больно.

Ни слова лжи, ни слова правды. Высший магический пилотаж.

— Хм-м-м, — ответил Эллиот и съел ещё одну ложку супа. От него пахло орехами. — Я сначала хотел войти через главный вход, но меня почему-то укачало у стены. Она словно бы растягивалась и не подпускала меня к двери.

— Давление, наверное, — Ынбёль с трудом сдержала желание разоткровенничаться. — Прости, что я в последнее время разговариваю обычно. Ну, по-человечески.

Эллиот улыбнулся.

— Я никому не расскажу, что ты человек.

— Спасибо. И за вату ещё раз спасибо. Я правда болею и немножко брежу.

— Если устала воображать всякий бред, приходи завтра ко мне. Тогда мне точно не будет больно.

— Не уходи пока. Пожалуйста.

— Здесь много книг, — Эллиот потянулся к полке, начиная перебирать корешки. — Можем почитать вместе, раз ты хочешь помолчать.

— Я не…

— Я же вижу, — он легонько потëр щёку Ынбëль. — Всё нормально. У меня тоже такое бывает. Хочется помолчать рядом с кем-то. Я присяду?

Отказать не получилось. Быстро столкнув кипу бумаг, сцепленных цепочкой, Ынбëль продвинула стул к себе поближе и похлопала по спинке. Эллиот поблагодарил. Сел рядом. Коснулся руки Ынбëль и сжал локоть. Аккуратно. Поддерживающе. С ним Ынбëль будто оставалась на светлой стороне.

— Вижу какой-то любовный роман, — заметил он, подбирая с пола книгу.

— Сопливый, — сказала Ынбëль. — Лекси и Перси его сейчас читают, когда сидят в лавке. Он для парочек. Лекси, наверное, держит пистолет под лавкой, потому что я очень сомневаюсь, что Перси осознанно его читает.

— Тогда приступим, — Эллиот смело раскрыл книгу и положил её около супницы.

— Серьёзно?

— Ну, я же в тебя влюблён. Нам можно.

Сразив наповал и оставшись довольным, Эллиот качнулся ближе, подтянул свечу и беззаботно погрузился в чтение. Ынбëль забралась на стул с ногами и присоединилась. Роман ей не нравился, потому что она не видела букв. Она смотрела то на руку, что перелистывала книгу, то на родинки и родимые пятна, то на тонкий, немного кошачий профиль. Эллиот, безусловно, заметил её слежку. Сказал:

— Мы читаем эту страницу уже пять минут. Ничего?

— Ничего, — ответила Ынбëль.

Вокруг тикали часы. Десятки, сотни часов. Настольные и настенные, маленькие и большие, никому не нужные и ищущие хозяев с хозяйками. Но времени не было. Совсем. Ынбëль показалось, что она сидит на матрасе в безопасной комнате Эллиота и проживает жизнь, которая ей недоступна.

Лавка превратилась в крепость. Бумажные талисманы подрагивали, словно на них без конца дышали. Лучи, точно деревянные, жгуче поскрипывали в воздухе. На окне в унисон мурчали Тиран и Вëльва. Было так хорошо, что хотелось плакать.

Эллиот наконец закрыл книгу. Склонился, без слов забрав Ынбëль в объятия — целиком и полностью. Задержался так. Осторожно поцеловал в лоб — поцеловал в доме, где были убиты разные сущности разными способами; где кругом зрачки, следящие глазные яблоки, роговицы, ресницы, склеры; где ведьмы ждали крупнейший праздник жертвоприношения, в котором Эллиот станет жемчугом программы.

Поцеловал снова и ушёл, тихо звякнув колокольчиком.

Ынбёль показалось, что у двери, ведущей в дом, кто-то тяжело вздохнул.

С тех пор Ынбёль уходила рано — ещё когда Эр-Джей спал. Тот однажды попытался устроить засаду, подловить, но Ынбёль вырубила его заклинанием и спрыгнула из окна — подозревала заговор и в других комнатах.

И без лишних слов было понятно, что ковен разделился на два лагеря.Одна половина (Ынбёль подозревала, что к ней примкнули Верховный, Джеб и, наверное, Эр-Джей) были против общения Ынбёль с Эллиотом перед ритуалом. Именно они пытались схватить её и именно от них Ынбёль мастерски уворачивалась. Вторая половина, то есть Лекси с Перси и Эш, который наверняка не просто так отправил её в лавку в тот день, решили поддержать Ынбёль.

И она бы чувствовала благодарность, если бы не понимала, что всё это не имеет никакого значения. Наступит полнолуние — и ковен вновь объединится. Но об этом Ынбёль старалась не думать, гонимая от дома ведьм к дому Эллиота всего одним чувством.

Любовью.

Путь к дому Эллиота она теперь могла бы пройти, пробежать, проехать на одноколёсном велосипеде, проползти на руках и найти с закрытыми глазами. Каждый шаг заставлял её забыть о том, что скоро должно произойти. Она заходила в этот чудесный дом — и не думала уже, что, вероятно, будет той, кто выведет оттуда Эллиота в полнолуние.

Она переставала быть ведьмой и становилась… просто девушкой. Девушкой Эллиота. Человеком.

Всем ковеном из неё человечность вытравливали, а она цеплялась за неё всё крепче. Почти как за Эллиота. Хотя ни в том, ни в другом не было никакого смысла.

Они почти не выходили из комнаты Эллиота. Ынбёль опасалась чужих глаз, да и вообще не хотела видеть никого, кроме него. Эллиот не сопротивлялся, будто что-то чувствуя.

Они смотрели старые фильмы, ели сладости.

И обнимались. Долго и крепко, пока оба не покрывались испаринами. Целовались лениво и медленно, будто надеялись в таком состоянии застать последний миг своих жизней. Ынбёль нравилось думать, что они и правда могут умереть вот так — без ритуалов и крови. Она почти молилась о том, чтобы в следующий раз им не хватило воздуха и они просто-напросто задохнулись в объятиях друг друга. Глупо и романтично.

Но Эллиот держал ситуацию под контролем и всё прекращал. Ынбёль казалось, что это значит что-то большее, но за переживаниями о жизни Эллиота она не замечала ничего другого. Да и откуда бы девочке из религиозной секты замечать что-либо физическое, а не духовное?

Эллиот не разрешал оставаться на ночь, повторяя, что ещё не время. Каждый раз, когда Эллиот, нежно целуя на прощание, закрывал дверь, Ынбёль охватывал ужас. Она словно просыпалась. Вспоминала, что однажды эта дверь закроется также, но уже в последний раз. Ей каждый раз казалось, что это он и есть — последний раз. Приходилось стоять так, тупо таращась на дверь, пока не отпускало.

Где-то через неделю после визита в лавку Верховный-таки поймал Ынбёль.

Дождавшись, когда та спрыгнет из окна, он пустил по земле корни, которые крепко обхватили её лодыжки. Едва не вывернули кости, но удержались.

— Круто, да? Джеб экспериментирует с охранной системой. Мы настроили её против тебя.

Надо было бросить горшок с розмарином не в голову Джебедайя, а на какую-нибудь драгоценную грядку. Жестокость в лучшем её проявлении.

Ынбёль даже взгляда не подняла. Она знала, что Крис не единственный, кто будет виноват в смерти её парня, но к нему она чувствовала только злость. Очень много злости. Будь хоть малейший шанс, что в драке она сможет победить самого опытного мага ковена, Ынбёль бы уже швырялась в него всеми заклинаниями, что знала.

— Мне не нравится, что ты ходишь к нему, — предсказуемо начал Крис.

— Я ничего ему не сказала.

— А я этого и не боюсь. Он не покинет город без моего ведома.

— Тогда в чём дело?

— Ты мучаешь себя. Не той болью, которая сделает тебя сильнее. Ты себя ею разрушаешь.

— Не думаю, что это твоё дело.

— Не помню, чтобы задавал вопроса.

— Ты их видишь? — спросила Ынбёль. — Тех, кого мы убили? Они приходят к тебе?

Крис поднял глаза к окнам дома. И без слов Ынбёль поняла — оттуда на него кто-то смотрел. Вероятно, много кто, потому что взгляд Верховного долго блуждал от окна к окну.

— Наши жертвы не совсем умирают. То есть умирают — физически. Для этого мира. Но их душа… Она здесь не остаётся. Она трансформируется и переходит в другой мир. И когда это происходит — мы обретаем запас сил. Так что нет — не вижу. Кого угодно вижу, но не их.

От его слов должно было полегчать, но стало только больнее. Зато теперь Ынбёль точно знала, что должна сказать.

— То есть через… — пришлось напрячь все силы, чтобы сказать это вслух. — Через две недели я больше никогда не увижу Эллиота. Скольких бы мы ни убили, как бы прилежно я ни училась магии. Больше никогда?

— Тебе же будет легче.

— Ты ударил Перси, когда Эр-Джей из-за него сломал ноги. А сейчас сам пытаешься сломать ноги мне. — И Ынбёль вовсе не корни имела в виду.

Крис молчал, что-то решая для себя. Ынбёль чувствовала, что близка.

— Ты мог велеть напоить меня тем чаем, который мы дали моей матери. Но выбрал заклинание, которое я смогла остановить. Почему?

Крис не ответил. Только взмахнул рукой и зашагал обратно к дому.

Корни пропали.

Ынбёль бежала к дому Эллиота резвее обычного. Даже не заметила, как добралась до окна по дереву, и не сразу поняла, что Эллиот стонет под ней от боли — так крепко она его обнимала.

— На полу холодно, — заметил Эллиот, морщась.

— А мне жарко, — отозвалась Ынбёль и укусила парня за губу. Тот ответил с готовностью, но позже всё равно потребовал перебраться на матрас.

Когда солнце было уже в зените, Эллиот помял её ухо и спросил:

— Ты думала о том, что будет дальше?

Ынбёль даже не сумела попытаться понять, о чём шла речь.

— Нет, — соврала она. — Мне с тобой не хочется ни о чём думать.

— Но ты можешь думать о нас. О том, что будет дальше с нами.

Ынбёль нахмурилась и выпуталась из объятий. Вгляделась в лицо парня, ища там знаки понимания. Но не мог ведь Эллиот догадаться?..

— Я должен спросить у тебя кое-что очень смущающее, — сказал тем временем Эллиот.

— Тогда лучше не спрашивай.

— Ладно. А завуалированно можно?

— Попробуй.

— Если бы ведьмы приносили жертву, ты бы им подошла?

Ынбёль затошнило так резко, что она едва успела зажать рот рукой. Она вскочила и побежала к туалету. Желудок пульсировал не хуже сердца. Потолок менялся местами с полом.

Жертва. Ведьмы. Эллиот не должен говорить этих слов. Здесь их не существовало, не должно было существовать ещё целых две недели.

У них ещё было время.

Ынбёль давилась слезами, пытаясь выровнять дыхание. Тошнота отступила, но сил подняться не было.

Эллиот встревоженно мялся в проёме.

— Дай мне две минуты, — слабо попросила Ынбёль. — И зубную щётку.

— Может…

— Спасибо.

Эллиот нашёл ей запечатанную щётку и оставил одну. Ынбёль сползла на пол и подтянула колени к груди. Хотелось рыдать навзрыд. Хотелось убежать. Хотелось всё рассказать и велеть бежать вместе — так далеко, как только смогут. Две недели — это много. За две недели можно пересечь океан и обосноваться в другой стране. Двух недель вполне достаточно, чтобы спасти чью-то жизнь.

Но Эллиот Коди Моррисон должен быть принесён в жертву под Кровавой Луной. Это не изменить. Это не исправить. Ковен поймает его, если Эллиот решит сбежать, и следующие две недели он проведёт в каком-нибудь сыром подвале. Возможно с переломанными ногами и вывернутыми локтями. С костями, щедро забитыми стеклом — или без костей вовсе.

Эллиота нельзя было спасти.

— Соберись, — прошептала Ынбёль, зажмурившись. Её колотило. На позвонках копились холодные капли пота.

Если бы это было возможно — она бы завыла. Если бы это было возможно — она бы ушла с Эллиотом.

Но она могла лишь почистить зубы, умыть лицо и вернуться в комнату.

Атмосфера за это время поменялась. Эллиот включил тихую музыку, притащил обогреватель и зажёг гирлянды. Занавески были задернуты. Комната погрузилась в вечер, хотя на часах был лишь полдень.

— Надень это, — велел Эллиот, — ты запачкалась.

Ынбёль смущённо прикрыла рвотные разводы.

— Не знала, что ты такое носишь, — она приняла толстовку и, отвернувшись, быстро переоделась. Толстовка была ей великовата, но она пахла чудесными орехами — прямо как Эллиот.

— Не ношу, — подтвердил Эллиот, — если не болею.

— Думаешь, я болею? — слабо улыбнулась Ынбёль.

Эллиот лёг на матрас и вытянул руки вперед, раскрывая объятия. Ынбёль упала в них не задумываясь.

— Сначала странные идеи и разбухшее сердце. Теперь это, — Эллиот погладил её по влажным от пота волосам и натянул на голову капюшон. — Ты явно от чего-то страдаешь.

Ынбёль вжалась в плечо парня, пряча лицо.

— Я пугаю тебя? — спросил Эллиот. Ынбёль нервно хохотнула, что означало «это ты меня должен бояться», но для Эллиота звучало как «естественно». — Я делаю что-то, что тебе неприятно?

— Мне приятно даже то, как ты дышишь.

— Тогда… Дело в парнях? Ты давно о них ничего не рассказывала. И про Лекси тоже.

— Просто давай не говорить про ведьм, заклинания и всё такое прочее. Это портит мне настроение.

— Я думал, тебе это нравится.

— Нравится, — вынужденно согласилась Ынбёль. — Но ты мне нравишься больше.

Да. Она выбирала любовь, которую обрекала на гибель ради магии.

Эллиот мягко усмехнулся, укрепил объятия. Разнеженная теплом и светом подмигивающих гирлянд, Ынбёль задремала.

Она интуитивно подстраивалась под чужое дыхание, пытаясь поймать волшебный баланс.

Как же она устала. Вставать спозаранку, бежать сюда, словно венозная кровь по руке, соревноваться с шатким мироощущением, нестись наперегонки с краснеющей луной — как в детстве, но страшнее. Избегать ведьм, улыбаться Эллиоту. Устала быть и не быть собой. Устала считать дни. Устала думать.

Устала быть ведьмой.

Устала знать, что её парень умрёт.

Она не знала, сколько проспала, но в какой-то момент её телефон завибрировал. Звук пропал так же быстро, как и возник, сменившись тихим отдалённым шёпотом Эллиота.

— Привет, милашка Пикси. — Надо будет заставить его сменить это дурацкое имя. — Она уснула. Кажется, ей нехорошо. Нет, не надо. Она останется ночевать здесь. Да. Нет, я не планировал ничего такого, за кого ты меня держишь? Это я и без тебя понял, спасибо. Не говори так, у тебя есть парень. Привет ему, кстати. Ага. Да, увидимся.

Увидимся. Знал бы Эллиот, о чём говорит.

Но долго переживать об этом не вышло. Эллиот сказал, что Ынбёль остаётся? Прямо на ночь? Они будут вместе спать? Сегодня?

— Есть хочешь? — прошелестел Эллиот. Вечно он чувствовал, когда нужно прийти на помощь. — Мама ужин приготовила.

Ынбёль кивнула, не открывая глаз. Есть и правда хотелось ужасно.

С мамой Эллиота они уже успели познакомиться, но Ынбёль боялась поднимать на неё взгляд. Чувствовала, что её раздавит виной, и вполне закономерно старалась этого избежать. Эллиот, очевидно, расценил это как скромность, а потому ужинали они в его комнате и только вдвоём.

Ынбёль нравилось это умение Эллиота создавать безопасное пространство. Ведьмам нужны были амулеты, заклинания, защитные чары и много веры. Иногда — наспех сшитая жилетка сильных эмоций; она просвечивала невидимостью и бросалась на плечи в минуты горя (такая висела на худощавой Ынбёль, пока она пряталась). Талисманы, способные сберечь и защитить, вываливались из каждого ящика в доме. А Эллиоту был нужен только он сам. Лишённый магии, он справлялся удивительно

хорошо.

— Толстовка тобой пахнет, — поделилась Ынбёль смущенно, доев суп. — Вкусно.

— Суп или толстовка? — Эллиот непринуждённо забрал у неё тарелку, сложил её в свою, отставил их к двери.

Ынбёль почти сделала замечание касательно почкования грязной посуды, но быстро поняла, что до сюда колдовские лапы их дома никак не дотянутся. До сюда не дотянется вообще никто и ничто, особенно если в это верить. А Ынбёль очень хотелось верить.

— Нам всё же нужно кое-что обсудить, — сказал Эллиот. — Про Перси и поцелуй.

— Оу, — казалось, это было в прошлой жизни. Ынбёль даже удивилась, что Эллиот ещё об этом помнит. Он совершенно не производил впечатление человека, который придаёт значение таким вещам. — Мне не понравилось.

— Это я понял. Но почему вы вообще целовались?

— Они… — Ынбёль отвела взгляд и прочистила горло, резко ставшее колючим, шерстяным. В этой комнате легко было обратиться в кота. — Лекси и Перси сказали, что ты уже наверняка умеешь, потому что ты взрослый. И мне было… Ну… Стыдно, что я не умею. Перси предложил помощь.

Последние слова аж заскрипели на зубах, настолько неправдоподобно звучали. На предложение тот акт был похож меньше всего, но едва ли Эллиота стоило посвящать в такие подробности.

— Хотела меня впечатлить?

— Хотела понравиться.

— А что не так сделал Перси?

Ынбёль со скоростью пули вытащила из-под себя плед и закуталась в него с головой. Смутилась. Она всё трепала края сине-фиолетовой ткани, — настолько мягкая и поблёскивающая, она напоминала Млечный Путь. Ынбёль решила, будто укрыта галактикой, и ей стало получше.

— Он… грубый. И у меня было чувство, что на меня напали. Это неприятно.

— А что тебе нравится в поцелуях со мной?

— Всё, — слишком быстро ответила Ынбёль.

— Такой уж я идеальный?

Ынбёль насупилась и протянула к Эллиоту всё ещё закутанные в плед руки. Тот улыбнулся и дал себя обнять.

— Боже, не дыши так грозно, — усмехнулся он.

Скрутившись на мурчащей груди, Ынбёль пробубнила:

— Я дышу так с тех пор, как испортилась моя дыхательная система, когда меня убило кровоизлияние в мозг.

— Тогда подожди, — со вздохом поддержал Эллиот, — я выключу обогреватель, чтобы полегче дышалось.

— Спасибо.

Эллиот поднялся и отошёл к розетке. Глядя ему в затылок, Ынбёль ощутила странный порыв такой нежности, какой ещё никогда не испытывала. Весь мир словно бы замкнулся на одном человеке и одном чувстве. Чувстве, которое давно барахталось внутри, щекоча и царапая. Чувстве, которое так отчаянно рвалось изнутри, просилось быть названным и понятым. Ынбёль лелеяла его все эти дни. Оберегала от злобных ведьм, что кружили над ней последние недели. Она оберегала его даже от Эллиота, боясь, что оно слишком всё изменит. Она боялась раскола на до и после. Боялась сказать слишком рано, но боялась и не успеть. Она боялась, что это чувство придаст метаморфозам ещё большую, сокрушительную силу, и их всех буквально разорвёт. Она боялась стольких вещей, что почти передумала когда-то сказать об этом вслух.

Но сейчас метаморфоз не существовало. Комната Эллиота, как и любое другое место на планете, была наполнена нитями силы. Магия трепыхалась повсюду. Она ползла по коробочкам с лапшой, путалась в DVD-дисках, лежала на пружинах матраса, но всё же Ынбёль не отпускало чувство, что здесь её не существует. Щёлкни она пальцами, нарисуй круг или даже пусти себе кровь — не случится ровным счётом ничего волшебного.

Эллиот был эпицентром всего. К нему всё стягивалось, и только он имел сейчас значение. Возможно поэтому метаморфозы и хотели его. Не может обычный человек обладать такой силой. Не должен.

Но он всё же обладал, и Ынбёль поняла это всего за несколько мгновений.

— Эллиот, я тебя очень люблю.

Сказала — и что-то внутри разорвалось. Её затопило таким теплом, что захотелось открыть окно.

А ещё лучше — сбежать на другой конец света. Хотелось спрятаться, заблудиться, потеряться. Многие слова обладали поистине страшной силой. И Ынбёль произнесла именно такие.

Эллиот замер. Затем неторопливо отключил обогреватель и наконец обернулся. Глаза его сверкнули необычайно ярко — или просто Ынбёль никогда в них так не заглядывала?

— Почему сейчас сказала? — спросил он, возвращаясь на матрас.

— Потому что так чувствую.

— Может, это температура?

— Я не могу заболеть, — усмехнулась Ынбёль. — Разве что опухшим сердцем, конечно, я на секунду совершенно о нём забыла. Так чт…

Эллиот не дал договорить, а Ынбёль и не хотелось продолжать. Она с готовностью обвила его шею руками, позволила чужим пальцам лечь на поясницу. Звёзды на сине-фиолетовом пледе хаотично закрутились перед глазами. Эллиот не лёг на неё, удерживая себя коленями, но всё же его присутствие стало ощущаться гораздо острее. Казалось — отпрянь он сейчас, и Ынбёль замёрзнет насмерть, не выдержав этой ледяной пустоты.

Они целовались раньше по-разному, но сейчас всё ощущалось как-то… Иначе. Эллиот не просто целовал её, он её будто… Атаковал. Решительно, но не грубо. Ласково, хоть и настойчиво. И совсем не страшно; только очень волнительно.

Язык Эллиота лизнул по нёбу Ынбёль, затем провёл по языку. Дышать и так получалось с трудом, а теперь это вообще будто бы было опасно.

И Ынбёль точно знала, откуда идёт это чувство опасности. Дело было не в Эллиоте — в ней самой. Она начинала чувствовать то, что хорошие девочки чувствовать не должны.

Хорошие девочки спят с руками на одеяле и не трогают себя сверх меры даже в душе. Хорошие девочки замаливают дурные мысли. Стоят на коленях на прохладном полу хоть два часа, если потребуется. Хорошие девочки не грешат.

Ынбёль рано начала понимать, что мамин бог прав не всегда и в некоторых вопросах его взгляды минимум сомнительны. Она и в таких ситуациях не была уверена, что бог правда хочет такого вот покаяния. Но мнимых божеств Ынбёль не боялась, а вот маму — очень. От одной мысли, что она застукает её за чем-то настолько греховным, становилось страшно. Действительно страшно.

Теперь не было ни мамы, ни бога, но знакомое чувство ужаса накатывало вместе с возбуждением. И прогнать его было куда сложнее, чем отречься от церкви. Или даже чем заставить Перси улыбнуться.

Но Ынбёль пыталась. Эллиота становилось всё больше, его вес ощущался отчётливее. Две галактики не казались перебором. Ынбёль повторяла, что это нормально (наверно), что всё хорошо, раз это любовь, но…

— У тебя губы ледяные, — заметил Эллиот спокойно и отодвинулся, вглядываясь в её лицо. — Тебе неприятно?

Ынбёль сглотнула и отвела взгляд. Горло кололо непрошеной искренностью.

— Тебе страшно, — на этот раз утверждение. — Боишься меня?

Очень хотелось рассказать. О боге, маме и молитвах. О грехе и покаянии. О наказаниях и презрении. О пороках и порицаниях. О том, что Ынбёль должна была умереть жалкой грешницей и никогда не познать ни любви, ни близости с другим человеком. Это был её единственный шанс на милость божью. Это был её единственный шанс не сгореть в адском пламени и, возможно, однажды даже оказаться в Раю.

Но всё это было не важно и для самой Ынбёль, так что она не видела смысла вешать это на Эллиота. Она знала, как глуп её страх, но губы и правда были синими, а при одной мысли о жаре, что трещал костром внизу живота, казалось, что можно свихнуться от ужаса. Это не то, что может легко прогнать перерождение, магия или заклятие.

Ынбёль понимала — надо что-то сказать. Но верный ответ всё никак не пробивался в голову.

Эллиот тоже был в замешательстве: видно по взгляду. Его не просили остановиться, но и продолжать сейчас было явно не к месту. Он так и завис над Ынбёль, не зная, как поступить. Впервые такой растерянный. Впервые такой маленький, но смелый.

— Можешь… — Ынбёль сказала это очень тихо, крепче прижав Эллиота. — Можешь сказать, что тоже любишь меня? Даже если это…

— Закончишь мысль — дам в лоб. Я не занимаюсь таким с теми, кого не люблю, — чувствовалось, что Эллиот намеренно избегает прямых выражений, чтобы не смутить Ынбёль ещё больше.

— Но ты же… Студент.

— Это тебе так студенчество представляется?

— Ну… Да?

— Тебя ждёт большое разочарование, невинная Ван Ынбёль, — фыркнул Эллиот. — Я затеял это всё, потому что хочу показать, что чувствую. Нет ничего ужаснее слов «я тоже тебя люблю». Будто опоздал на праздник, да ещё и без подарка пришёл.

— Слова очень важны, — со знанием дела ответила Ынбёль. — Слова творят большое волшебство.

— Я не думал, что полюблю тебя, Ван Ынбёль. А теперь не думаю, что смогу разлюбить.

Жизнь замерла внутри хрупкого тела. Сердце встало, дыхание замедлилось до нуля. Ынбёль была и не была целую вечность, но спустя всего мгновение сказала:

— Я тебе верю.

И всё всем было понятно.

Эллиот, который и до этого был нежен, сбавил напор до минимума. Ынбёль отчаянно старалась думать о нём, а не о матери. О нём, а не о своём теле. О нём, а не о том, к чему всё идёт — идёт, бежит и ломится, хрипит, томится, как масло в котелке.

— Ты мне так шею свернёшь, — поделился Эллиот. — Всё ещё страшно? Я остановлюсь.

— Нет! — Ынбёль снова сжала руки, но, сообразив, что делает больно, расслабила их совсем. Они упали, будто тряпичные. Как у куклы. — Я просто… Совсем не знаю, что делаю.

— Ты ничего не делаешь. А я вот тебя соблазняю.

Ынбёль нервно выдохнула и снова отвела взгляд.

— Эй, — Эллиот взял её за подбородок двумя пальцами и заглянул в глаза. — Всё будет в порядке, если мы просто остановимся. Серьёзно. Я вообще не собирался, ты просто… Сказала про любовь, и я потерял голову.

Сердце преобразилось в амулет.

— Мне нравится, — твёрдо ответила Ынбёль, слушая, как энергия стучит внутри. — Просто есть… Обстоятельства. Это сложно для меня, — и поспешно добавила: — Но я хочу.

— Правда?

— Могу на мизинчиках поклясться.

— Ну ничего себе, — присвистнул Эллиот. — Тогда давай так.

И Эллио забрался рукой под её юбку, аккуратно надавливая между ног. Ынбёль ахнула и спрятала лицо. Ноги налились свинцом.

В мыслях был настоящий пожар. Она знала, она понимала, что что-то такое и должно было последовать за её «я хочу», но всё-таки это было слишком неожиданно. А ещё волнительно и пугающе хорошо.

И пускай часть Ынбёль продолжала шептать про грех, вторая во всё горло орала, что нужно продолжать. И Ынбёль точно знала, кого стоит слушать.

Эллиота такая реакция явно удовлетворила, потому что он надавил чуть сильнее, так, что даже через плотные колготки и бельё Ынбёль почувствовала тепло его пальцев. Очень захотелось скрестить ноги и вообще отвернуться, но Эллиот снова навис над ней, сделав побег невозможным. Это было очень кстати.

— Нравится? — спросил он. Ынбёль издала задушенный звук и кивнула. — Тогда могу я раздеть тебя? — он ухватился за слои ткани под юбкой и, чуть отведя их, снова надавил. Ынбёль едва не взвизгнула, чувствуя, как мало отделяет его пальцы от её половых губ.

Они всё ещё были полностью одеты, но Ынбёль уже казалось, что она обнажена до кровоточащих костей. Оставалось только вывернуть нутро.

Но нутро Эллиота интересовало мало: он всё больше вглядывался в лицо Ынбёль. В его действиях угадывался опыт, не требующий долгих раздумий. В глазах отражались забота и внимание, обескураживающие и почти что шокирующие. Руки — пылающие. Эллиот явно знал о сексе больше, чем Ынбёль, но сейчас ему было куда более интересно познание Ынбёль, нежели сам секс.

— Хорошо? — коротко спросил он.

— Да, — ответила Ынбёль. — Давай.

Она позволила снять с себя юбку, а затем и колготки с трусами. За трусы было особенно неловко: красивым бельём она так и не обзавелась. Эллиот потянулся к толстовке, но Ынбёль его остановила, покраснев.

— Нет, — сказала она погребальным тоном. — Там тебя ждёт лишь равнина отчаяния.

— А похоже, что я жить не могу без гор? — усмехнулся Эллиот.

— Я хочу остаться в твоей толстовке, — решительно сказала Ынбёль. — Мне нравится, когда твой запах на мне.

— Опасные слова, невинная Ван Ынбёль, — Эллиот прошептал ей это на самое ухо. — Я куда слабее, чем кажусь. Я могу продолжить?

— Да, но… Я не думаю, что смогу тебя…

— Нет, — оборвал Эллиот. — Не думай ни о чём. Скажи только, если перестанет нравиться или станет лучше, хорошо? — Ынбёль кивнула и как-то на автомате вцепилась пальцами в плечи парня. Ногти завозились в горячей коже. — Не паникуй. Я скажу, когда будет пора.

Это была шутка, но какая-то слишком многообещающая.

Чувствуя, как рука парня снова спускается к бёдрам, Ынбёль скользнула взглядом по гирляндам, думая, что могла бы их обесточить или вовсе взорвать, но тогда бы они остались в полной темноте, а Эллиот явно этого не хотел. Слишком уж сосредоточен был. Да и вообще Ынбёль решила: никакой магии, пока они здесь.

Поэтому придётся немного потерпеть неловкость, тем более что дальше явно легче не станет.

Было так стыдно, что ладони сами потянулись к лицу, но Эллиот не позволил: перехватил запястья и надавил, заставляя держать руки на подушке над головой. Теперь он был ещё ближе. От него тянуло малиной и сахаром, что не растаял на дне чайного стакана. Ынбёль чувствовала себя голой, нищей, слепой и глухой. Всё было неважно, всё замыкалось на Эллиоте, и это было самой правильной вещью на свете. Ынбёль уже никогда совершенно точно не попасть в Рай, но и плевать.

Она пока побудет на земле.

Эллиот будто бы против воли опустил взгляд на бёдра Ынбёль, но тут же поднял его — хотел рассмотреть, но не смущать. Вся ситуация явно волновала его не меньше, хоть он и пытался держаться чуть ли не беспристрастно. Храбро.

А Ынбёль вдруг поняла, что она и не против, чтобы Эллиот смотрел. Да, ужасно, до смерти стеснительно, но ведь ради этого всё и затевалось? Обнажиться полностью. Показать, какая она есть. А как показать, когда не смотрят? И она бы сказала об этом, но ей разрешили говорить только в двух случаях.

И когда Эллиот, облизнув средний палец, надавил им на клитор, Ынбёль не могла говорить — только простонать и выгнуться.

— Не говори, что и сама себя не трогала?

— Об… Обстоятельства.

Рука Эллиота пропала, но Ынбёль боялась лишний раз шевелиться и проверять, что происходит. Всё её тело замерло в предвкушении. Голова кружилась так, что даже потолок плыл. И там смеялись звёзды. Они были повсюду: в локтях, в гортани, в ресницах, в толстовке. Ынбёль пошевелила затекающими руками, чтобы убедиться — всё взаправду. Она здесь, это реальность.

— Можешь опустить руки, если обещаешь меня не хватать. Это сбивает с толку, — сказал откуда-то Эллиот.

Его тень дробилась и смешивалась с многоцветным сиянием гирлянд. Красиво.

Ынбёль медленно вытянула руки вдоль тела. Правда одну пришлось убрать — она мешала Эллиоту.

Тот вернулся с тюбиком смазки, уже на ходу растирая её на пальцах. Ынбёль видела это, но старалась не думать слишком много — по собственным ощущениям она уже была слишком возбуждена. Никогда прежде она не доходила до такого состояния.

Эллиот больше ничего не спрашивал. Он снова надавил теперь прохладными пальцами на клитор и чуть погладил его. От новой стимуляции ощущения стали совсем другими, и Ынбёль пришлось закрыть рот рукой, чтобы не закричать. Вот уж где бы пригодилась магия, но об этом стоило подумать раньше. Может, в будущем она с этим разберётся, а сейчас приходилось себя сдерживать.

В будущем, как же. Она слишком далеко заглядывала.

Эллиот, видя её потуги, криво ухмыльнулся. Его палец задрожал, пуская по телу Ынбёль подобие вибрации, затем остановился и снова надавил. Ынбёль переклинило. Пальцы на ногах поджались до боли. Удерживать себя на месте было тяжело, но разочаровывать Эллиота не хотелось совсем.

— Хорошо, — сказал Эллиот. — Ты уже влажная.

Очень хотелось молча протиснуться через матрас, добраться до земли и провалиться сквозь неё. Желательно задеть каждый камень, чтобы изрезаться и по-быстрому истечь кровью.

Душа вышла из тела и забилась в угол. Та, что церковная, зашуганная. Ненужная.

Движения Эллиота стали более направленными, он больше не дразнил, не возбуждал, он целенаправленно двигал пальцами, заставляя Ынбёль охать и ахать всё жалобнее и жалобнее.

Он ввёл в неё два пальца, заставив вскрикнуть и вздрогнуть.

— Тс, — сказал он. — Ты навредишь себе, если будешь так дергаться. Или тебе неприятно?

Ынбёль вцепилась в плед под собой, будто это могло хоть как-то помочь. Все суставы ныли, шея грозилась сломаться от напряжения. Она чувствовала себя словно на грани смерти, хотя и знала, что ощущается та совсем иначе. Смерть была страшной, но тихой, умиротворяющей. То, что делал Эллиот, выбивало из Ынбёль отнюдь не спокойство. Эллиот не убрал пальцы, но и не двигал ими, ждал ответа. А Ынбёль не знала, как ответить.

— Я не могу так, — призналась она. — Я… Слишком стесняюсь так… Но мне нравится.

— Хорошо. Хочешь лечь по-другому? — Эллиот убрал руки, давая Ынбёль возможность перевернуться. Она свалилась набок, но Эллиота это не смутило — он тут же подстроился, прижался ближе, заставляя Ынбёль пропустить его ногу между своими. Это не давало ей слишком сжаться и закрыться, оставляя больше пространства для манипуляций. Он уложил ладонь на маленькую грудь. Ынбёль охнула и засмущалась ещё больше.

— Говорила же.

— Всё идеально.

У Ынбёль теперь появилась возможность уткнуться лицом ему в грудь и давить стоны уже таким образом. Это понравилось ей больше: она чувствовала его жар, как бьётся его сердце и слышала его дыхание. Она словно бы перестала быть наблюдателем, хотя всё ещё не делала ничего.

Эллиот несильно сжимал её грудь, будто массируя, а второй рукой ухитрялся ласкать влажный клитор и одновременно двигать пальцами внутри Ынбёль.

— Хочешь пойти дальше? — спросил Эллиот.

— Я не… Я не знаю.

— Хорошо, — кивнул парень. — Тогда я сделаю кое-что, а ты скажи, если это будет слишком.

Он надавил на её колено, заставляя снова перевернуться на спину, а затем подтолкнул ей под поясницу подушку и… О боги.

— Эллиот! — воскликнула Ынбёль, чувствуя, как вместо пальцев промежность ласкает уже его язык. Он обхватил губами клитор, лизнул его и быстро проник языком глубже, а затем повторил, снова и снова.

Это было слишком. Очень даже слишком, но это… Было хорошо. Ынбёль всё чувствовала, всё слышала и не могла осознать, что это правда с ней происходит, что ей может быть так хорошо от столь стесняющих действий.

Ынбёль больше не ощущала матраса под собой. Все эмоции были сосредоточены там, где Эллиот целовал её, остальное казалось каким-то ненастоящим. Перед глазами плясали цветные пятна. Пальцы то ли немели, то ли больше не ощущали мягкого ворса пледа. Она дышала на автомате, не отдавая себе отчёт в том, что дышит глубоко и тяжело.

А Эллиот подтянул её ближе и закинул её ноги себе за спину.

Он был слишком близко. Слишком интимно. Он был внутри и, хотя Ынбёль знала, что он не пошёл и не пойдёт до конца, этого хватило, чтобы…

— Эллиот, — сказала — и всё кончилось. Ынбёль задохнулась в ощущениях, хватаясь за Эллиота обеими руками. Тело пронзила острая, почти скальпельная дрожь. Все мышцы остекленели. Всего за мгновение Эллиот успел чуть отстраниться, чтобы взглянуть на лицо Ынбёль.

Между бёдер стало очень мокро. Ынбёль наконец свела ноги и снова перевернулась набок. Эллиот лёг рядом, подложив под голову локоть.

— Я тебя люблю, — сказал он так, словно его заставили вывернуть карманы. Мол, смотри, это всё. Ничего не осталось. Никаких секретов в заначках. Хотелось бы Ынбёль тоже быть настолько искренней.

— Офигеть, — выдохнула Ынбёль.

— Ага, — подтвердил Эллиот. — Ты многое упустила.

— Ни о чём не жалею, — она улыбнулась и спрятала лицо в чужой футболке. — Можно тебя поцеловать?

— Ну… Да? Сейчас?

Ынбёль вместо ответа ткнулась губами в губы. Вкус предсказуемо был другим, но это ничуть её не смутило. Не после того, что для неё сделал Эллиот.

— Я дам тебе салфетки. Извини, но мне в душ нужно первым.

— Ты тоже…

— Ещё нет. Именно поэтому мне и нужно.

Ынбёль как-то резко оробела и отодвинулась, позволяя Эллиоту встать. Тот своего возбуждённого состояния не скрывал, но и не пытался на что-то намекнуть. Он положил на подушку пачку салфеток и выскользнул в коридор.

Ынбёль резко села, оглядывая себя. Изменилась она, конечно, мало: не считая бёдер, даже не слишком запачкалась. Вокруг слабо пахло цитрусами.

Выходит, не так уж это и грязно, как об этом говорила мама.

Без Эллиота стало немного пусто и одиноко. Не хотелось в такой момент оставаться одной, но Ынбёль понимала, почему Эллиот ушёл.

Озарение выпотрошило её так резко, что она не заметила, как поднялась на ноги. Как тихо выглянула в коридор. В ванной шумела вода. Внизу играло радио, настроенное на мистическую волну. Ынбёль одёрнула толстовку на голых бёдрах, на цыпочках проскользнула к ванной и повернула ручку. Не заперто.

Она вошла в клубок пара и прикрыла за собой дверь. Эллиот не мог её видеть, но наверняка ощутил холодок. Будто из коридора, потому что вряд ли он мог подумать, что это ведьмин атрибут — промёрзлая энергия духа. Эллиот чуть повернул голову. Волосы облепили его череп. Такой… утончённый. Ынбёль, давясь паникой от плохих мыслей, быстро вылезла из своей одежды и уверенно шагнула к душевой кабине.

— Не стоит, — сказал Эллиот. — Я не хочу тебя пугать.

— У тебя их два?

— Я серьёзно.

Ынбёль глубоко вдохнула и открыла дверцу душевой.

— Я ничего не умею, — сказала она. — Но я хочу быть рядом. Так долго, как только смогу.

— Ынбёль.

— И ты не закрыл дверь. Не просто так же.

Теперь уже Эллиот вздохнул и наконец обернулся.

— Поймала, — признался он и за плечи утянул Ынбёль в кабинку, ставя её так, чтобы вода лилась между их телами.

— Я совсем ничего не боюсь, когда с тобой.

Он взглянул на её теперь уже абсолютно голое тело. Прикусил нижнюю губу.

Эллиот выглядел нерешительно. Обхватывая собственный член рукой, он поначалу старался — как трогательно он старался, — не смотреть на Ынбёль, но дыхание выдавало его с потрохами. И неловкость исчезла. Невинность стекала по стенкам кабинки, вспенивалась с водой. В конце концов, Эллиот схватил Ынбёль за мягкое запястье, вгляделся в лицо. Среди цветастых баночек, раскрученных крышек, полуразложившихся этикеток он казался лихорадкой. Алхимией. Жизнью. Ынбёль смотрела на него в ответ, приоткрыв рот от восхищения.

— Ты такой красивый, — прошептала она. Эллиот сильнее запрокинул голову. — Самый красивый.

И она положила руку Эллиота на бедро, нежно поглаживая кожу. Было так чудесно, так чертовски честно и близко. Под рёбрами кровоточили съеденные души, магия копошилась в венах, как бацилла, амулетное сердце колотилось, а Ынбёль всё равно чувствовала себя настоящим человеком. Ощущала себя — собой. Ощущала себя — чей-то. Потом Эллиота встряхнуло. Ынбёль мгновенно испугалась, решив, что случайно сколдовала разряд, но успокоилась, улыбнулась и позволила завалиться на себя.

— Не могу отдышаться…

— И не нужно, — рассмеялась Ынбёль. — Принести Млечный Путь?

— Да.

Он понял. Он сразу понял, о чём речь. Сбивая всё на своём пути, Ынбёль добралась до комнаты, подхватил плед, вернулась, накинул звёзды на Эллиота, влезла в руки. Те дрожали.

— …тебе хорошо? — глухо спросил Эллиот.

— …больно, — случайно призналась Ынбёль. Зарылась пальцами в мокрые волосы, прижалась, прилипла, въелась, практически вросла. — Хорошо. Очень. Слишком.

Эллиот вздохнул, погладил её по голове.

Так они и сидели, укрытые галактическим пледом: иконка со статуэткой.

Но время шло. Зловещий час приближался.

Дом ведьм очаровательно пылал издалека. Большинство окон всё время были укрыты шторами: так не видно тех, кто там ползает и паранормально вопит. Будки и миски были расставлены специально для бродячих животных — некоторые звери умирали прямо на ведьмином пороге и шли на эксперименты. Одни, воскрешённые, потом убегали. Другие, пущенные на ингредиенты, разлагались в грядках. Их призраки ластились к Верховному и воровали конфеты, которые жадные ведьмы прятали в обоях.

Ынбёль видела дом издалека и любила его за шум, за суетливость, за необычность — и за то, что он, по сути, всё равно оставался одним большим тайником. Ужасы в вечном бесконечном.

Ынбёль думала прошмыгнуть внутрь через лавку, но услышала в саду какое-то копошение — будто трава и камни разрывались. Она накинула капюшон, укрыв себя запахом орехов, и поплелась на звук.

Лекси с Перси сидели на корточках. Сложив руки перед собой в молитвенном жесте, они водили ладонями вперёд и назад, вверх и вниз, прислоняя их к земле и поднимая снова вверх. Шептали заклинание, вторя друг другу. Было немного похоже на детскую игру в колечко. На небольшом кусочке земли между ними прорастал подсолнух. В декабре.

— Заметят же, — кисло прокомментировала Ынбёль. — Хоть бы на задний двор вышли.

— Ынбёль! — Лекси взвизгнула, подскакивая. Перси дёрнулся и навернулся набок. Подсолнух скукожился. — Я всё знаю, но мне всё очень интересно!

Сейчас Ынбёль не ощущала привычной тяжёлой злости. На самом деле ей тоже хотелось поделиться хоть чем-нибудь из событий вечера, но…

— Меня стошнило, он дал мне щётку и свою толстовку.

— Вот это романтика, — вяло фыркнул Перси.

— Вот это романтика! — счастливо хлопнула в ладоши Лекси, допытываясь: — А потом?

— Да отстань ты от неё, — мягко сказал Перси. — По лицу же видно.

Ынбёль покраснела, демонстративно закатила глаза и убежала в дом. Обсуждать это с ними она теперь точно не хотела.

На кухне сидел очень невесёлый Крис. Полумёртвый, делающий десять вдохов в минуту. Сильно пахло кофе. Ынбёль не испытывала никакой жалости, но и мучить человека с мигренью ей тоже не хотелось, поэтому к холодильнику она пробралась очень тихо.

— Я больше не слышу Эйприл. Ни тени, ни намёка на её существование, — сказал Верховный. — Ты сдалась духу?

— Я — всё ещё я.

— Ненадолго, — покачал головой Крис и, зажмурившись, залпом допил кофе. На дне остались золотистые травы. Любопытное сочетание. — Не знаю только, хорошо это или плохо.

И он, покачиваясь, удалился.

Ынбёль нашла сухари, остатки мяса и жёлтую зелень, расколотила себе место для готовки, выбросив со стола неострую часть вещей. На кухне был прямо-таки апокалипсический беспорядок. Ынбёль обнаружила медальоны, из которых произрастали опасные эксперименты. Выкинула в раковину плошку спичек. Услышала тиканье. Заглянула под стол и ужаснулась: на половицах валялись десятки часов. Часы-радио, часы-будильники, обычные, надкусанные, детские, дорогие или выкопанные из могил. Сваленные в кучу предвестницы смерти. Ынбёль вцепилась в скатерть и потянула её вниз, чтобы она доставала до пола. Время. Как мало времени.

Все стрелки безостановочно крутились.

* * *

Все стрелки встали на часах.

Ведьмино небо. Чëрное небо. Как сгоревший пирог без масла и волшебства. Ынбёль свернулась под ним разрушенным клубком — она лежала на траве, распадалась на льняные нитки и никак не могла собраться. Сухой клевер утыкался в щёку, целуя. Было тихо. Остатки подсолнуха сладко гнили. Луна восходила.

Перед глазами блеснули чьи-то ботинки. По трупно-белым щиколоткам стало ясно, что это Перси. Надо же, всё-таки решился внести свою рану в скопище переломов Ынбёль.

— Спишь? Это не кровать, — он вздохнул, через силу передавая слова Лекси: — И даже не цветы.

И эта полночь не для сна. Она превосходно знала.

— Уйди, а, — попросила Ынбёль, переворачиваясь на другой бок. Теперь щёку клевал маленький камень. — И так тошно.

Перси сел рядом. На его шее болталась верёвка с оленьими зубами.

— Знаешь, — невероятно медленно протянул он, — до встречи с Лекси я заботился лишь об одном… существе, — Перси нелепо вздохнул и тоже завалился на траву, заламывая руки за голову. Жар мгновенно впитался в землю. Позвонки разогрелись. — В общем, у меня была белочка. Абсолютно дикая. Не хотела сидеть в клетке. Когда она выбиралась, то грызла обои за шкафом. В итоге наелась ими и откинулась.

— Если ты сейчас захочешь сравнить меня с белочкой, — перебила Ынбёль, — то хорошенько подумай, что в моём случае будет клеткой.

Перси даже не посмотрел на неё. Покачивая ногой, он поджигал мимо пролетающих жуков, чтобы осветить тьму. Уточнил:

— Ковен — не совсем клетка.

— Но я не могу уйти.

— Можешь. И это будет то же самое, что поедание обоев — глупость. Это приведёт к смерти. Послушай, ты прожила не больше года. Ты стала ведьмой. Ведьмой, Ынбёль. Ты хочешь променять свою жизнь на жизнь этого Эллиота?

Ынбёль приподнялась на локтях. С худющих запястий съехали щебечущие амулеты, лицо стало — или было? — обескровленным. Голос оказался до чудесного спокойным:

— Убей Лекси.

Ожидание катастрофы усилилось. Перси спешно закрыл глаза, а Ынбёль, неотрывно наблюдающая за его реакцией, победоносно выплюнула:

— Ты побледнел за три секунды только от мысли о мёртвой Лекси, хотя прекрасно знаешь, что её нельзя убивать. Ты бы и не убил никогда. Ты всегда выберешь её, а не ковен.

Ынбёль снова улеглась на траве, разглядывая небо не оком ведьмы, а взглядом человека — той девочки, которая осталась мертвецом на собственном пороге. Стало полегче. Перси, явно уставший от затянувшегося напряжения, перебирал оленьи зубы.

— С такими разговорами надо было отправлять Лекси, — сказала Ынбёль. — Ей я бы поверила, потому что она выберет ковен. Не тебя.

Кровь начала закипать и царапаться. Из носа вот-вот должно было брызнуть; температура поднялась настолько резко, что Ынбёль уверовала: чёрное небо всё же упало. Магия кричала в воздухе. Горела, визжала, вопила. Огонь втирался в кожу. Больно не было. Сейчас — не было.

Зрение вернулось через несколько мгновений, а в лёгких перестало пылать. Перси, какой-то беззащитный, погасший и забравший выпущеную силу, не дышал. Он смиренно произнёс:

— Я знаю, что Лекси выберет ковен. Ты не можешь постоянно давить на меня этим.

— Могу и буду.

— Не надо. Пожалуйста.

— Тогда не заговаривай со мной об Эллиоте.

Ынбёль и Перси замолчали. Они смотрели на черноту, стекающую по горизонту, разгадывали её значение и думали о разном — и об одном. Любовь. Только она.

— Ты выросла, — наконец признал Перси. — И ты дикая. Для тебя ковен никогда не будет безопасностью. Только клеткой.

Он вдруг вздохнул, и в этом вздохе приютилось совсем крошечное, хорошо укрытое счастье:

— Надо же. Снег.

А Ынбёль похолодела.

Когда она умерла, то снег тоже пошёл.

Символы, знаки и руны были разбросаны всегда и всюду: снег, который не падал столько месяцев, съезжающие буквы в ритуальной книге, молчащие часы. И всё — шагало. Самая большая предсказательница зависла наверху. На чёрном небе. Ведьмином. Она, кажется, гудела. Красная луна подозрительно сильно напоминала кровоизлияние в небесный мозг, от которого когда-то умерла Ынбёль. Становилось жутко: в каком смысле это было предрешено заранее. Заранее — и красиво.

Глаза ведьм были натыканы повсюду. Это бесило.

Некто прятался за кустом. По концу длинной украшенной шляпы стало ясно, кто это был. Эр-Джей притворялся деревом. Джебедайя в открытую пялился на небо, свесившись из окна, курил тонкую трубку в ванной комнате и поливал растение свежесваренным зельем. Радио не играло, но любовь, отчаянная иобречённая, витала в воздухе.

— Пора, — подсказал Перси.

И неосторожно, немного бешено схватил за запястье.

— Пусти, — попросила уставшая Ынбёль. — Я же не исчезаю с темнотой. Ничего не успею натворить, даже если попытаюсь.

Подумав, Перси кивнул, нарушил приказ Верховного и разжал пальцы.

Путь к дому Эллиота Ынбёль теперь могла бы пройти, пробежать, проехать на одноколёсном велосипеде, проползти на руках и найти с закрытыми глазами. Могла и не хотела. Она разглядывала музей античной истории, в который они так и не сходили. Промерзала насквозь и плавилась от жара. Чувствовала, как за ней идут по пятам. Город сегодня казался выдуманным и излишне спокойным.

— Магия, — пренебрежительно цокнула Ынбёль. Кто-то пускал цветы по её разуму. — Хватит.

Отпустило сразу же — и боль подкосила ноги. Реальность врезалась в неё так же кинжально, как когда-то дух. Обвалилась внутрь. Ынбёль еле не закричала.

Она постучала в дверь. Спрятала руки в карманы, нахмурилась. Эллиот открыл не сразу: он был заспанным, растрёпанным, с отпечатком узора на щеке. Милым.

Боже, каким превосходным человеком он был.

— Ынбёль? — хрипнул Эллиот сонливо.

— Прогуляйся со мной, — попросила Ынбёль.

Они помолчали в сверхъестественной тишине.

— Зайди погрейся.

— Нет.

— Не пойду, пока не зайдёшь. Мама вчера купила фруктов. И твой любимый суп ещё есть.

— Нет, — неуверенно повторила Ынбёль. — Ты тогда меня не отпустишь до утра.

— Угадала, — рассеянно зевнул Эллиот. Посмотрел наверх. Нахмурился. Снег мешал зрению, но он всё равно заметил свою погибель. — Я тут подумал — я столько раз спрашивал, боишься ли ты меня. А ты вот ни разу.

Ынбёль, смотрящая на него из темноты полуживым-полумёртвым зверем, медленно произнесла:

— Ты боишься меня?

— Сейчас почему-то да, — так же неспешно ответил он. Посмотрел по сторонам, стряхнул с головы снежные перья. — Какое странное ощущение. Я не сплю?

— Не спишь.

Эллиот, как кот, чувствовал приближение смерти, но не понимал этого. Он неаккуратно проронил:

— Будущее уже не кажется таким далёким.

И удивился самому себе. Качнулся, ушёл в дом, прогремел ящиками. Вернулся в зимнем пальто и с тёплой курткой, которую тут же набросил на плечи Ынбёль. Тяжело вздохнул:

— Что с тобой?

— Не додумайся меня успокаивать. И жалеть.

Ынбёль вытянула руку, отвернувшись. Вздрогнула от нежного касания. Поджала губы.

Они молча зашагали под снегом. Ынбёль — чуть впереди. Она утягивала за собой Эллиота, который был послушнее нитки, уцепившейся за одежду. Кости дрожали. Ветер скрёб лицо, смешиваясь с красным. Крови не было — была луна. Под ногами путались оголодавшие псы, но не кусались.

— Собаки не лают на колдунов, — попытался пошутить Эллиот.

Ынбёль чуть не умерла.

Эллиота не спасти. Эллиот не будет спасён. Эллиота не спасут.

— Давай поедим карамельных яблок. — Ынбёль сразу же захотела отказаться, но поняла, что эти слова принадлежат ей. Она аж споткнулась. Смирилась с тем, что больше никогда не сможет отыскать себя. — Что скажешь?

— Давай, — легко согласился Эллиот. Знал ведь, что яблоневые лавки закрыты до весны. — Я не против.

«Почему ты мне веришь?»

Парк, в котором когда-то проходила ярмарка, был укрыт куполом. Все ведьмы уже были здесь. Их присутствие угадывалось в неестественном лишайнике на дубе, горелых следах, крошках зеркала в траве. Эллиот молчал вплоть до стёршихся вывесок и пустых лотков, где раньше продавались яблоки, а потом слабо улыбнулся:

— Кажется, ярмарка закончилась несколько недель назад. Прогулялись. Теперь пойдём ко мне.

«Как можно так любить? Как можно чувствовать смерть и всё равно идти за ней? За… мной?»

Ынбёль крепко сжала его руку, но резко отпустила. Чем-то обожгло. Ведьмы говорили: достаточно. Эллиот не двигался — просто стоял и смотрел. Ужасный, застывший в луже Кровавой Луны взгляд. Хотелось умыться.

— Мне нужно тебе кое-что сказать. Кое-что страшное, — пустой дух рычал за Ынбёль. Его сила хотела есть и пугать. — Что, не хочешь сбежать?

Эллиот не моргая ответил:

— Старые фильмы ужасов научили, что если что-то страшное меня уже увидело, то побег не спасёт.

Полуживой-полумёртвый зверь в Ынбёль был духом и ей самой — не разобрать, где чьи ноги, руки и души.

— Тебя не должно быть в моей жизни, — на одном холодном выдохе сказал вечный монстр: ведьма воскрешения. А Ынбёль в тихом отчаянии добавила: — Не должно было быть. Я так тебя люблю.

Эллиот излучал преданность, а в ответ был преданным.

Ему пора. Его камень — глаз призрачной кошки, а его дерево — яблоня.

Лекси выпрыгнула кровожадной тонкозубой феей. Бесшумно и зловеще. Вцепилась в Эллиота, завалила его на землю, принялась колотить камнем в лоб. Быстро, яростно, в страхе, — от голода и вины. Ынбёль рухнула на колени. Тёплая кровь, её легчайшая нота тут же свернула голову. Из лба Эллиота стекал эликсир — пища для ковена.

Неистово и безнадёжно, кровь всё лилась и лилась.

Эллиот закричал. Это был первый голос в мешанине неодушевлённости.

Ынбёль схватила себя за корни волос. Услышала, как под луной раскололась кость. Тоже завопила — нечеловечески. Гигантский камень, которым орудовала Лекси, треснул и посыпался следом за алыми брызгами.

Череп Эллиота сдавило с такой силой, что кровоизлияние в мозг, убившее и превратившее в ведьму, показалось бездарностью. Когда Ынбёль умирала сама, ей не было так больно. Смешно.

Хрипы. И скулёж. Тяжело дышащая Лекси шатко поднялась. При каждом шаге от её подошвы расходилась бордовая слякоть, как тянучка.

— Прости, — умоляла она, — прости, так нужно! Духи не примут его без мучений, и всё будет напрасно!

Выясни, где у твоей судьбы глаза, и проколи их. Это дремучая клятва ведьм, обнаруженная в самом старом чердачном дневнике.

Эллиот получил половинчатую энергию двухцветной Лекси: потерял зрение, но тут же прозрел. Наполовину стал бледным и красным. Он царапал землю, пытаясь отыскать опору или отлетевшие кусочки лица. Разгрести в его стонах что-то понятное было невозможно. Кажется, он звал Ынбёль.

— Ынбёль не плачет, — удивлённо заметил Эш, доставая авлос.

Эллиот дрогнул от имени.

Ынбёль сидела на земле, обвивая себя руками, чтобы не разорваться на нескольких субличностей — но воющих, как один маленькая девочка. На её плечах помимо тёплой куртки висела мантия. Все только и делали, что укрывали её, хотя у них выходило по-разному.

Голодные ведьмы потихоньку кружились. Жажда била по их гортаням. Они были готовы отринуть заботу, которой награждали жертву весь месяц. Готовы были пировать. И это происходило — это правда происходило. Ведьмы вонзали в Эллиота ритуальные кинжалы, создавая созвездие на животе. Человек всё не умирал. Он будто прилёг в кровь и заснул.

К дому Эллиота Ынбёль теперь могла бы доковылять на костылях, прийти по трупам, найти путь из любой точки Млечного Пути. А на самого Эллиота она даже не могла наскрести слёз. Что-то, передавливая, мешало.

— Давай, — приказал Верховный. Злобная безжалостная тварь — истинная ведьма. Он блестел от крови. — Ты обещала, что нанесёшь важный удар. Решающий.

Шатаясь, Ынбёль склонилась над жертвой. Взглянула на неё — на разломленное лицо, на ленты, ползущие из глаз. С надломом в локте занесла кинжал. Услышала под собой болезненное и тяжёлое:

— Сердце… опухло…

Вздрогнула и остановила время для Эллиота, но запустила его на часах, валяющихся под кухонным столом. Шестое чувство безупречно среагировало: все стрелки действительно закрутились. Снова.

Кое-кто погиб.

Ынбёль выронила кинжал под колени. Взглянула на пунктир и веснушки, что окрасили снег. Сломалась, легла на землю.

Напоминало сон. Эллиот, такой открытый Эллиот лежал под боком. Его руки были выгнуты и раскинуты. Снег на льду не таял, а на такой белой коже — тем более. Пришлось укрыть свою любовь мантией, согреть, спрятать от наевшихся ведьм и луны. Из порезов перестали стекать речки, а зрачки больше не искали в лихорадке убийц.

Кое-кто правда мёртв.

Ынбёль обняла Эллиота, пока не отобрали. Что-то ему сказала в залитый кровью висок, напоследок уткнулась в шею, погладила раны и наконец-то зарыдала.

Час пришёл. Час наступил на кадык, выдавив его из горла.

Эллиот умер.

фаза 6

шестая: концепт смерти

Духи были перекормлены.

Бесплотные, они каким-то образом разрослись до немыслимых размеров.

Ковен едва не разорвало.

В кровожадную ночь жертвоприношения ведьмы зверски мучились. Стонали, почти ныли. Не могли удержать в себе пищу и магию, потому что были досыта наевшимися и досуха высушенными. Они не хотели даже видеть друг друга. Скрывались в тайниках. Зарывались в покрывала. Вяло шатались по дому, путая лево и право, отдирали себя от стен, ковров, раковин. Их тошнило чем попало: неостывшим углём, секретами, шерстью, полупрозрачными мышами, окаменелостями. Когда Эр-Джей выблевал кошачий глаз, то стал крушить комнату. Завалы посуды превратились в крошки. Эр-Джей бегал по ним босиком, стирая ноги в кровь и выискивая глаз. Когда нашёл — раздавил. Когда понял, что сквозь пальцы стекает всего-то иллюзия стекловидного шара, — завопил.

Ведьмы смешались и начали плесневеть. В этом хаосе напрочь отсутствовала система.

Эллиот Коди Моррисон грандиозно отыгрался на них, не зная этого.

Эллиот Коди Моррисон получил смерть, в ответ заставив проглотить столько жизни, что ковен почти лопнул.

Эллиот ведь… умер.

Где его тело? Ещё важнее — где душа?

Держась за голову, Ынбёль раскачивалась на кухонном стуле. Вряд ли в полном одиночестве, кто-нибудь невидимый наверняка за ней наблюдал. Не хотелось выходить на улицу, в темноту. Не хотелось двигаться, дышать, страдать и сострадать. Не хотелось быть.

Еда — скорбь, скорбь — снег, который падал, когда кто-то волшебный умирал. День за днём Ынбёль теперь будет питаться метелью.

В доме творился беспорядок. Кружки, тарелки и чашки с бисером разбивались, стоя на местах, а сундуки с килограммами ритуальных свечей двигались сами по себе, оставляя на половицах царапины. Спички загорались прямо в коробках, но кто-то — явно потусторонний — их тушил. Следами неизвестных существ были облеплены потолки. В ванне купалось — тонуло — нечто призрачное; на бортиках запеклась бурая слизь.

Откуда-то доносился плач. Знакомый, хотя Ынбёль никогда его не слышала. Рискуя шеей, она спрыгнула на небезопасный пол, подожгла фитили и подхватила магией кости. Куриные, кажется. Обломки мебели и лопнувшая посуда крошились под ногами. Свечки, летящие за спиной, плохо горели. Со стен подозрительно капала кровь. Ынбёль пошла на плач, потихоньку скармливая кости коридорным жителям. Носы и клыки аккуратно касались её ладоней, но не щёлкали: никто сегодня не смел кусаться.

Ынбёль наугад вытянула руку и удивлённо погладила чью-то перьевую, многострадальную голову. Ощущение, что её чем-то распиливали. Пробитые части были горячими, клейкими. Где-то ютились ожоги. Перья слиплись. Сущность сама подставилась под поглаживания, но всё равно продолжала скрываться. Это был первый раз, когда она подошла так близко.

— Как тебя зовут? — спросила Ынбёль, терпеливо зависнув между пряной темнотой и дверью в комнату с плачем. — Ты разговариваешь?

Коридорное существо не ответило. Свечки, кружившиеся за спиной, погасли и стукнулись об пол.

— Ладно, — неуверенно начала Ынбёль. — Ты хочешь говорить на равных. Всё, я тебя не увижу.

Единственным светом была зелёная полоска из-под двери в комнату, в которой кто-то плакал. Можно прочесть заклинание и сколдовать сферу, хотя это сумасбродство. Ведьму не съедят, но откровенничать с ней не станут.

Ынбёль посмотрела вниз: под зелёным свечением можно было увидеть когтистые стопы.

— Я думала, что ты более… бесплотный.

— Я — Манок. Я пародирую птиц. Я ем птиц. Я — Манок. Я храню духов.

Ынбёль могла бы гордиться — с ней делились знанием. В любой другой день она бы завопила от счастья. В любой другой день Перси бы подслушивал, Лекси — увлечённо подглядывала, а Эш бы делал вид, что не настраивает зеркало на мистическую сущность.

В любой другой день с Ынбёль попросту бы не начали разговаривать.

А в их с Эр-Джеем беспорядочное обиталище и впрямь часто залетали голуби и воробьи. Наверное, всё дело в хлебных крошках или чипсах с паприкой. Птиц выгоняли швабрами, отпугивали травами для окуривания, ловили и бросали в коридоры, а потом больше никогда не находили. Теперь была ясна причина. Ясна, но не видна. Лишь очертания и когти на ступнях.

— Я — Манок. А ты холодная.

— Да-а. Есть такое. Как ты это почувствовал?

— Я — Манок. Я храню духов. Во мне ваша магия.

— А чего ты только сейчас показался?

— Ты холодная, — повторила сущность. — Раньше не была.

Плач усилился. Ынбёль отвлеклась и не сразу почувствовала, как существо выпрямило ноги, достав пыльной перьевой головой до потолка. Как склонилось над ней. Как зависло, капая слюной. В тёмных контурах было видно, какое оно высоченное и тонкое, а дыхание у него такое, будто пришло лето. Слепое, гнилое лето.

— Зачем ты вышел?

— Ореховое… цветёт.

Ынбёль оцепенела. Только сейчас смогла что-то ощутить — и это даже не страх. Проблеск.

— Что?

— Кто-то новый цветёт.

— Откуда знаешь?

— От кошки.

— Вёльва? — с надеждой предположила Ынбёль. — Психопомп?

— Вторая.

Тиран, значит. Он не был магическим, не умел проводить души и мог наткнуться только на чей-то труп — их тут в достатке.

— Я ем птиц. Ем жертв. Кто-то новый не стал птицей, которую невозможно отыскать. Ещё. Но сама ты никогда не найдёшь.

— Поможешь?

— Поможет тот, кто не ищет.

Ынбёль помрачнела, мечтая залезть в крепость из подушек.

— Хватит загадок. Хватит… о нём. Я задолбалась говорить о смерти.

— Зря. Она хорошая, если её ценить. Ты знаешь. Необъяснимое состояние именно перед ней. После неё — всё ещё смерть. Не жизнь.

— И что?

— Люби смерть.

Манок снова выпрямился. На Ынбёль больше не дышали гнилью.

— Я тебя не понимаю.

Стало неуютно, как в первые секунды в доме ведьм, — потому что существо, кажется, улыбнулось.

— Понимаешь.

Лапа, утыканная чужими перьями, медленно постучала по двери. Плач в той комнате затих.

— Иди.

— Ага… бро, — Ынбёль заторможенно покрутила ручку, — спасибо. Ты тоже иди, я не смотрю.

На языке остался кусочек мохнатой плесени. Ынбёль безразлично его выплюнула и зашла в спальню Перси и Лекси.

Холод. До костей. Вязаные игрушки закололи спицами и разорвали на части, а пряжу, стеклярус и бисер разбросали по щелям. Всё было в крови. Зеркало оказалось разбито, по плинтусам и штукатурке тянулись размазанные линии — будто из запястий. Кого-то мотало не по-детски. На кровати лежал дрожащий ком. Это Лекси, и она тихо плакала. Шоколад, не до конца съеденный, застыл на обёртке.

— Кровавенько, — заметила Ынбёль.

Ком зашевелился, скатываясь ближе к стенке. Пытался затаиться. Не хотел показываться.

— Уходи, — еле слышно попросила Лекси. Она неестественно слабая для той, что принесла дар духам. — Я чувствую, насколько ты разрушительно сильная. Мне страшно.

Ынбёль тут же подошла вплотную. Она не знала, что делать. Предложить суп со звёздочками той, что забила камнем её парня? Абсурд. Манок пародировал птиц, а ведьмы изображали людей — и все поглощали своих жертв. Одинаковые убийцы.

Из-под одеяла выскользнула рука. Она просвечивалась, была в язвах и мокрых бинтах.

— Почему так плохо? — рассеянно задумалась Ынбёль, начиная дрожать от холода. — Где Перси?

— Не знаю. Там, где что-то горит. Он ушёл, чтобы не обжечь меня.

— Ты вылезешь из одеял?

— Нет.

Лекси вслепую шарила рукой по постели, резалась о швейные ножницы и укалывалась иголками. Ынбёль перехватила ладонь. Осторожно сжала, задевая язвы. Услышала:

— Ты тоже думаешь о смерти?

— Каждый день. Как узнала о судьбе Эллиота.

— Прости. Я просто вспомнила… — она хрипло раскашлялась. — Вспомнила слова Перси, когда мы ещё были людьми. «Я сожгу то дерево, на котором ты однажды повесишься». Я тогда подумала — почему он решил, что сможет? А сейчас думаю — как он так угадал?

Надо же. Переизбыток энергии Эллиота повлёк суицидальные мысли. Ковен с самого начала преследовала смерть, и она не думала тормозить. Всю жизнь Ынбёль говорили, что она умрёт либо от любви, либо от раны, которую обычному человеку можно просто посыпать порошковым медикаментом и скрыть за использованным пластырем.

Неизменными были два слова. Ты умрёшь.

А она воскресла и убила свою любовь.

Лекси, вечно весёлая и солнечная, эту смерть умножала:

— Я же повешусь, если лишусь магии, Ынбёль. Я очень этого боюсь.

Вот о чём сказал Манок. Они никогда больше не будут живыми. У них не сгниют зубы, не отрастут и не поседеют волосы, не изменятся лица, — но они продолжат душевно болеть и быть при смерти. Конец магии знаменовал конец всего.

— Я сменю бинт, — вздохнула Ынбёль. — Ты не двигайся и спи.

— Я не сама резалась, — призналась Лекси. — Сама, но не сама. Понимаешь? Моя иллюзия. Она была такой реалистичной и неконтролируемой. Я так запуталась. Так запуталась. Даже не замечаю, как колдую. Перебор.

И она, задрожав сильнее, снова заплакала.

Ынбёль стала аккуратно отрывать бинты — они были окровавленными, тяжёлыми и легко снимались с кожи. Безумная ночь не заканчивалась. Эллиот был убит несколько часов назад, а для Ынбёль его не было уже целой вечности.

— Вторую, — потребовала Ынбёль.

Это запястье было ещё более страшным месивом, чем первое. Мазь Джеба была вдавлена в рубцы. Вдоль вены полыхала руна, которая обозначала «обманщица». Не великая иллюзионистка, а шарлатанка.

По Лекси это сильно ударило, потому что ту руку, которую Ынбёль уже подлечила, резала она самостоятельно — хотя говорила об обратном. Обманула, значит. Или правда запуталась.

— Спасибо, — прозвучало глухое из-под горки одеял. — Большое.

— Только не плачь, — попросила Ынбёль, прежде чем сказать: — Но я едва держусь, чтобы не сломать твою руку.

Нечестный и глупый, но непоколебимый порыв. Потому что это первая рука, нанёсшая повреждение, вбившая камень в череп Эллиота. Рука, что запомнилась так чётко, как не нужно.

Лекси не попыталась вырваться. Спрятаться, убежать или начать драться. Просто замерла и наверняка зажмурилась.

— Доброй ночи, — с трудом сказала Ынбёль, собрала свечки и вышла в коридор.

Закрывая дверь, она услышала, как Лекси расплакалась ещё ярче.

Эш впервые накрыл все зеркала покрывалами. Он избегал стёкол, бутылок, в которых отражались любопытные глаза, ложек и даже взглядов других ведьм. Джебедайя затерялся во дворе, потом ушёл к деревьям и топям.

Ынбёль шаталась по дому и случайно нашла Криса, зарытого в лекарственные растения. Его голову частично опутал плющ, а тела вовсе не было видно. Пришлось вытащить ростки из зеленоватых век и оставить спать.

Нестабильность продолжалась утром.

Ынбёль не удивится, если обнаружит одну из ведьм мёртвой.

Она читала чердачный дневник, когда на кухню выполз Перси. Буквально — тот шёл почти по стенке, держась за засушенные букеты, тумбы, столешницу. Прозрачный, изломанный, тащивший за собой одеяло в цветочек и облако гари. Только щёки были цветные.

— Ну что, — заботливо спросила Ынбёль, не поднимая глаз от записей Эйприл, — выпьем по кофейку и пойдём в школу?

— Я пойду спать, а ты к чёрту, — Перси с грохотом завалился на холодильник. Попытался отдышаться, не смог, достал пакет льда. Нехорошо. Он не справлялся с температурой. — Видишь же, что мне плохо.

Перси приложил лёд к животу. Замер, разглядывая недрогнувшую Ынбёль. Выдавил сквозь тошноту:

— О чём читаешь?

— Хочу узнать, почему всех мотает. Гнев духов или излишняя благодарность?

— Благодарность, — уверенно кивнул Перси, сразу же бледнея. — Но мы недостаточно сильные, чтобы выдержать её достойно. Когда Крис пробудится от своего сна, то начнёт убиваться. Станет ещё злее.

Ынбёль задумчиво закрыла дневник Эйприл на безупречно ровных строчках: «…под кроватью вечно кто-то шуршит. Я думала, что мыши, а оказалось — коридор. Существа из коридора редко говорят свои имена. Это не назвалось. Обычно оно молчит, копошится под половицами, разбрасывает перья и изображает птиц. Я забросила под кровать флакончик парфюма, но ночью его вылили мне на волосы. Обиделись».

— Значит, такое уже случалось, — дошло до Ынбёль. — Знакомые жертвы.

— Наверняка, — Перси примерялся к морозильнику, но понимал, что не поместится без сломанных костей. — Может, духи играют. Может — судьба. Не знаю. Знаю только, что меня сейчас будто разорвёт от их веселья. Проклятье.

Ругнувшись, Перси вытер нос, из которого брызнуло красным, потерял сознание и шумно рухнул на пол. Из одеяла выкатились магические шары. Они всегда были морозными. Льда больше не было; в пакете плескался кипяток. Ынбёль ничего не успела сделать, потому что ей на ухо гаркнули тяжёлым:

— Есть суп?

Она чуть не навернулась вслед за магическими шарами, одеялом и горячей водой. Схватилась за стол. Гневно протянула:

— На плите. Их два. В одном твоё же зелье, не спутай.

Джеб прошмыгнул к кастрюле. Загромыхал крышками и ящиками, выискивая завтрак. С него сыпалась земля. Вернувшийся из болот и леса, он стал совсем похож на мох. Вдоль локтей вились корни, а меж костей, возможно, вклинились ветки.

— Там Перси валяется, — Ынбёль рассеянно вглядывалась, не разбил ли тот затылок при падении. — Заметил?

— Пусть спит, — отмахнулся Джеб и грозно набросился на еду. Было немного пугающе. — Я сейчас пахну, как нашатырь. Всех бужу. Не буду подходить. Ща поем и перенесу его.

— Ты что, всю силу выпустил? — догадалась Ынбёль. — Уж слишком голодный.

Не переставая жевать и давиться, он забухтел:

— Скормил её лесу. Ничего, восстановлюсь. Невыносимо было держать всё в себе, — Джебедайя подавился. Вдруг стал виноватым. — Не говори Верховному. И Эшу — он меня засмеёт. Просто они не поймут, что это не трусость, а выгодная сделка. Я люблю этот лес. Многое ему отдам.

Ынбёль покрутила в руках свечку-скрутку, вздыхая:

— Везёт.

Закинула под стол сухой, пахнувший петлëй висельника дневник Эйприл и отсалютовала:

— Пойду пытаться заснуть.

Джебедайя помахал ей ложкой.

За окнами густел рассвет, как микстура. Уже утро. Шестой час без Эллиота. Ынбёль поправила все тяжёлые шторы, чтобы свет не резал зрение, дошла до комнаты, перепрыгнула через порошок из осколков посуды и забралась в шалаш.

Вот и всё.

Она повертелась, переворачиваясь с бока на бок, надавила кулаками на глаза, посветила в зрачки, но всё равно продолжала видеть Эллиота. Только его.

Вздохнув, она выползла из шалаша.

Напрочь склёванный серый потолок. Чёрная макулатура в царапинах. Нитки от сладких бус, на которые нанизаны кольца-хамелеоны. Битые чашки. Пятнистые разводы на рекламных брошюрах и корешках билетов. Ынбёль разглядывала то один микробардак, то другой, пока не наткнулась на стакан грушевого рафа. Тот был полностью заполнен монетками и кусочками винтажных открыток — Эллиот принёс его на одно из свиданий.

Нет уж, вне шалаша ей было ещё хуже, чем внутри, поэтому она забралась обратно.

Ынбёль закрыла воспалённые глаза и проспала весь день. От кошмара к кошмару. Проснулась ночью.

А потом поняла — она не одна.

Чужое присутствие ощущалось так же явно, как декабрьский холод. Оно будто выжидало.

«Опять», — безразлично подумала Ынбёль, переворачиваясь на спину. Как и в прошлый раз, она вгляделся в темноту — ничего. В комнате она была не одна, хоть и одинока.

— Мне всё равно, — чётко произнесла она. — Я тебя больше не боюсь.

Она знала, что после такой дерзости могло случиться что угодно, могла представить тысячу сценариев своей немедленной смерти, но всё это настолько не имело значения, что она не боялась ни одного из них.

Если дух снова чем-то недоволен — это его проблемы.

Что-то незримое свесилось прямо над лицом. Ынбёль ощутила прикосновение призрачной шерсти. Магическое дыхание, вечное, как само время. Оно пахло малиной. И немного — ореховой пастой.

К таким пыткам Ынбёль не была готова. В глазах защипало. Где-то в кишках свернулся истерический припадок, но выше Ынбёль его не пропускала. Она лишь отвернула голову, надеясь, что видение как-нибудь само разберётся.

Невидимый, несуществующий и отсутствующий зверь вдруг лизнул её в висок.

Ынбёль будто током ударило. Она дёрнулась. Висок горел болью и огнём, но, прикоснувшись к нему, Ынбёль не ощутила никаких повреждений.

Это была сила. Её сила. Настоящая.

— Мы не такие, как остальные, — гулко прожужжало в грудине. Ынбёль прислушалась. — Остальные ищут. Мы берём.

Невидимый зверь продолжал нависать над Ынбёль. Он шумно дышал, иногда порыкивая, но едва ли кто-то ещё мог его услышать.

Другие ищут. Мы берём.

Берём — что? Что остальным надо найти? И что должна отобрать Ынбёль?..

Нет, не так. Дух сказал берём — не отбираем. Значит что-то, что другие могут только найти, у Ынбёль есть всегда.

«В тебе хватит сил на создание отдельного мира, если захочешь. Этот мир у наших ног априори, Ван Ынбёль. Всё наладится, как только ты позволишь себе это почувствовать».

«Это и есть поток. Ищешь нити, канаты, цепи — и хватаешься. А если хочешь в него войти — просто обвяжи вокруг шеи».

«Ты воскресила целого человека! А твоя магия — целых шестерых. И двое из них прямо перед тобой».

«В тебе всего достаточно. Просто протяни руку и возьми своё».

«Поможет тот, кто не ищет».

Взять своё. То, что другие ищут, Ынбёль должна просто взять.

Ынбёль воззрилась на пустоту. Подумала. И протянула руку к зверю.

— Я поняла, — прошептала она. — Ты не мой дух. Ты мой поток.

Другим приходилось искать источники силы. Вглядываться в нити, обматываться ими, присоединять одни к другим. Ведьмы не могли колдовать, пока не возвращались к жизни с новыми телами.

Ынбёль управляла своей силой даже без тела, воскрешая ковен снова и снова. Застрявшая в цикле перерождений. Настолько же сильная, насколько и проклятая.

Сила была в ней с самого начала — как и говорила Лекси. Следовала за ней по пятам, слушала и слушалась. Злобно рычала, если она пыталась от неё отказаться.

— Теперь готова, да? — усмехнулась — как разбила стекло. — Теперь выдержу?

Зверь тепло заурчал. Запах малины усилился.

Ынбёль схватилась пальцами за гриву, второй рукой поглаживая поток за ухом.

— Теперь готова, — прошептала она с надломом и закрыла глаза.

Поток не причинял боли. Во всяком случае, боль была не такой уж сильной — Ынбёль терпела её не морщась. Редкий пульс бил волнами.

Сложнее было с ощущениями, которые поток дарил.

Ынбёль стала чувствовать всех, кто был в доме. Вернее — все тела. Живые и мёртвые. Она без проблем нашла Лекси с Перси: они лежали у себя, отгороженные бессознательностью и границей из подушек. Эш видел вещий сон — тот был болезненным и тяжёлым, сбивавшим дыхание. Джебедайя только что проснулся от его стонов и, кажется, снова засобирался в лес. Эр-Джей где-то похрапывал. Крис уже не спал.

Все пропавшие в их доме были здесь. Живы — как и говорила Лекси. Были и те, кто умер — Ынбёль ощущала холод тела каждой крысы, букашки, каждого неудачного эксперимента и случайной жертвы. Её тянуло от них подальше, обратно к теплу живых, но она не давала себе уйти. Она хотела прочувствовать всё.

Она прислушалась, но не ощутила ни одного призрака в округе. Поняла — это не потому, что их нет. Она просто не могла чувствовать тех, чьё тело было слишком далеко, или тех, кто остался без него вовсе. Любой дар имел своё ограничение — и это было её.

То, что Крис считал своим проклятьем, вполне могло оказаться его величайшим оружием против Ынбёль.

Ынбёль могла управлять трупами. Могла делать живых мёртвыми и возвращать их под своим контролем. Крису были подвластны те, кого Ынбёль даже видеть не могла. Жаль, что он был не в состоянии это понять.

Ынбёль продолжала щупать умерших, будто пересчитывая. Прошлась по этажам, заглянула на кухню и в лавку.

«А растения Джеба?» — вдруг подумала она. Может, не просто так Джеб относился к ним, как к живым?

Она глубоко вздохнула, крепче цепляясь за шерсть. Охватывать такой периметр было тяжело, к тому же дом буквально ломился от секретов и тайников, но сейчас было лучшее время, чтобы это опробовать — силы было всё ещё в избытке

Она спустилась в подвал. Поворошила тьму, заглянула в углы шустрым привидением, следовавшим за потоком, и…

Нашла там тело. Человеческое. Прямо в клумбе с гортензиями.

Она перестала дышать и на секунду выскользнула, но тут же вернулась.

Сомнений было много, но надежда оказалась сильнее. Ынбёль открыла глаза. Выскочила из шалаша и резко выпрямилась. Каким-то образом не порезалась о стёкла, валявшиеся на полу. Зверь спрыгнул с подушки и стал ждать у двери.

Ынбёль растёрла лицо ногтями, подорвалась, выбежала из комнаты. Забыла подобрать свечки, но до подвала она добралась так быстро, что и не заметила мрака и зубов, мелькавших в кровавом рассвете.

Подвал был заперт, и ключа у Ынбёль всё ещё не было: каждый визит в подвал нужно было согласовывать с тем, кто расставил там свои магические сети. Ынбёль замялась, дернула дверь, но та не поддалась.

— Блин, — сказала она, зло сверля дверь взглядом. Сломать замок легко, но что делать с магией Джеба?

Хотя…

Поток нежно рыкнул Ынбёль в ухо и, сжавшись, скатился по плечу к ладони. Ынбёль сосредоточилась, проникая сквозь дверь. Чужая магия ощущалась, но не давила, не пыталась схватить или подавить. Джеб не соврал, сказав, что все оставил в лесу: сейчас его чары едва ли могли бы нанести большой вред. И если он уснёт или уйдёт к деревьям, то наверняка даже не почувствует вторжения. Риск всё ещё был огромным, но Ынбёль это не слишком-то волновало.

Надавив указательным пальцем на замочную скважину, она шепнула заклинание. Импульс вышел сильнее, чем она планировала: дверь заскрипела, замок внутри затрещал и, кажется, разлетелся на мелкие кусочки. Сущности недовольно заскребли за спиной. Да, громко, да-да, потерпите немного, сейчас Ынбёль скроется.

Она толкнула дверь и быстро вошла внутрь, тут же прикрыв дверь обратно. Спустившись, влетела в груду садовых принадлежностей. Чуть не свернула горшки и кадки, в лихорадке огляделась.

Здесь было гораздо холоднее, чем снаружи, но низкая температура подвала Ынбёль не беспокоила — потому что она слишком ярко чувствовала холодок одного конкретного тела.

Она упала рядом с клумбой гортензий и принялась рыть землю. Быстро, беспорядочно, не дыша и не моргая. Кошки пытались раскопать находку раньше — их когти повсюду оставили рисунки.

Бледная мёртвая рука сильно контрастировала с землёй даже в сумраке.

Бледная мёртвая рука в ужасно знакомом пальто.

— Эллиот, — всхлипнула Ынбёль, вцепившись в ладонь обеими своими. В полный рост Эллиот бы в клумбу не поместился, поэтому его уложили в позе эмбриона. Одна рука — под телом, другая, та, которую увидела Ынбёль, чуть вытянута вперед.

Увиденное её сломало.

Она склонила голову и, не имея сил сдерживаться, сумасшедше разрыдалась.

«Для ведьмы, которая умеет воскрешать мёртвых, ты удивительно плохо понимаешь концепт смерти».

Вовсе нет. Ынбёль понимала его слишком хорошо. Она продолжала яростно копать, давиться и выть.

«Кто-то новый цветёт».

Новый труп. Эллиот. Цветёт. Какое жестокое разрушение рассудка. Почему-то Ынбёль надеялась, что Эллиот всегда казался таким волшебным, потому что был магом. Что цвело не его гниющее тело, а душа. Что он справился. Идеально притворился убитым, ведь он покровительствовал искусству и мог сотворить любое чудо.

Он ведь такой: весил столько, сколько и его душа, сколько солнечный луч и лживое слово. Нисколько. Казалось, что его невозможно было ранить.

Но Эллиот, раскопанный наполовину, лежал в руках Ынбёль и был мёртв.

— Я так тебя люблю.

Тихо, совсем тихо.

Ынбёль не остановили ни подгнившие щёки, ни расколовшийся череп, ни земля на языке, — она обнимала Эллиота и беззащитно плакала, прижимаясь к его лицу.

Если бы у неё спросили, как долго она думала над тем, что сделала дальше, она бы не смогла ответить — потому что не помнила. В действительности она вообще не думала над тем, что делать дальше — лишь размышляла, достойна ли. Решила — достойна.

Потянет ли — зверь низко заурчал, скатившись с руки и, скользнув за спину, ткнулся магическим несуществующим носом между её лопаток. Импульс дошёл до самого сердца. Значит — потянет. Всё верно.

Она глубоко вздохнула и вгляделась в мёртвое лицо.

— Я тебя сейчас отпущу, хорошо? Надо…

«Надо собрать столько тебя, сколько смогу».

Всю свою человеческую жизнь Ынбёль ходила полумёртвой. Сама себе травмоопасность, сама себе больница с бинтами и ножницами, сама себе морг. Она боялась говорить с мамой, занималась самолечением, почти всё делала наугад, поэтому многому научилась. Могла массировать сердце. Проверяла, как с высоты нужно прыгнуть, чтобы не лишиться головы. Помнила рецепты, немного — латынь, вкусы обезболивающих. Знала, как исцелиться от переломов, но не представляла, как от этого уберечься. Спастись. Ынбёль изначально была воскресителем. Без ведьм. Без магии.

Может, ради Эллиота всё и было?

Из той полночи живым его никак нельзя было вытащить.

А убитого нужно спасти. Такое вот издевательство.

Для начала Ынбёль вернулась к лестнице. Прислушалась, уткнувшись лбом в дерево — никого. Никто не заметил, как она спустилась, и едва ли обратит внимание на её отсутствие. Но если это случится… Если Эр-Джей заползёт за какой-нибудь своей вещью, Лекси понадобится помощь с бинтами, Крис вдруг решит выразить скорбь… Всё пропало.

Если хоть кто-то поймёт, что она здесь, Эллиота сожгут быстрее, чем Ынбёль успеет его собой заслонить.

Мысль ужасала, но Ынбёль уже месяц бегала от страха и боли и знала — от них не убежать. Поэтому она позволила себе прикинуть все самые ужасные сценарии их обнаружения. Приняла тот факт, что всё может кончиться быстрее, чем она управится. А потом проверила, что дверь не отворится сама, и спустилась обратно к Эллиоту.

— Ну вот, — улыбнулась она, вытирая нос. — Давай посмотрим, что ещё я тут найду.

Она вырыла тело Эллиота целиком. Нашла на полке кусок пупырчатой плёнки и положила Эллиота на спину.

— В теории, я могла бы тебя всего и так срастить, но… — делилась она. — Это довольно сложно. И долго. А нам ещё надо будет тебя отсюда увести. Да, я могла бы унести тебя, но не представляю, как сделать это бесшумно. Кошачьей грацией у нас обладаешь только ты.

Говорить о нём в настоящем времени было так приятно.

— Ладно, давай тебя осмотрим. Не стесняйся, я ведьма воскрешения. Мне положено смотреть на трупы, а ты в любом виде милашка.

Степень разложения никак не сходилась со временем смерти: ведьмы явно позаботились, чтобы Эллиот сгнил побыстрее.

Сначала Ынбёль избавилась от паразитов, что возились в организме: тщательно уничтожила, не прикасаясь к телу. Мельком поняла, что их слишком много, но не успела испугаться. Не время. Она выдохнула и дотронулась до ран. Пробитый череп не был проблемой — он лишь раскололся, так что новую кость растить не придётся. С лицом всё было сложнее: трупные пятна и ошмётки скул сильно затрудняли оценку. Кожа неестественно блестела в некоторых местах — Ынбёль только сейчас заметила. Работа слизней, очевидно.

— Нос сделаю таким, каким он был. По тебе всегда было понятно, что это твоя главная гордость. Не хочу, чтобы ты меня бросил из-за этого.

Солидного куска кожи и правда не хватало, но Ынбёль не была уверена, что найдёт его в клумбе. С другой стороны, куда ещё Джебу было его девать? Закапывать на месте довольно рискованно, бросать — тем более.

— Знаешь, понятия не имею, какая на ощупь мёртвая кожа. Ну, то есть отлученная от тела. Как диван? Как свиная туша? — она рылась в клумбе, ощупывая каждый подозрительный комок. Нашла пару зубов. Затем глаз.

И, наконец, кожу.

Земля не сильно портила его лицо, во-первых, потому что всё тело и так напоминало глиняного голема, а во-вторых, потому что это был Эллиот. Он оставался красивым до самой смерти, во время убийства, и даже сейчас Ынбёль видела перед собой самого красивого смертного. Мёртвого смертного. Но это пока.

— Тирана бы для наглядности, — вздохнула Ынбёль и принялась восстанавливать тело.

Подумала, надо оставить заметку потомкам: людей воскрешать жесть как тяжело. Прямо такими словами. Почему никто из предков до этого не додумался?

Воскресить пчелу или кота тоже сложно, но быстро. Потому что тело восстановить быстрее. У людей слишком много костей, суставов, тканей и вселенная знает чего ещё. Ынбёль продвигалась от ступней к коленям, сделала перерыв у бёдер. Когда очередь дошла до лица, она вся истекала потом, несмотря на температуру вокруг. Перед глазами темнело, как после долгого бега. Хотелось пить. И есть. Она ещё даже не приступила к воскрешению, а уже была голодна.

Зверя она не трогала — знала, что эта сила ей пригодится позже. Восстановить тело после… всего — меньшее, что она могла сделать для Эллиота.

— Ну вот, — она открыла пустую глазницу и вкатила туда потерянный карий глаз. — Осталась только голова. Извини, что долго. Надеюсь, ты там чувствуешь, что происходит, и не торопишься уходить.

Зубы вросли на прежние места беззвучно, а вот нос щёлкнул так отчётливо, что стало неуютно. Скулы, кажется, получились более выразительными, чем в первый раз, но Ынбёль надеялась, что никто, кроме неё, не заметит. Да и щёчки всегда можно наесть, да?

Когда лицо приобрело прежний вид, она обессилела в конец. Слишком мало практики для такого объёма работы. Она словно пыталась проплыть под водой целый бассейн, всю жизнь принимая только душ. Повезло ещё, что лицо Эллиота она помнила досконально — иначе бы и собрала непонятно кого.

Да. Повезло. Ынбёль очень повезло. А Эллиоту вот не повезло совсем.

Злость подстегнула продолжать. Злость, страх и надежда — что всё получится. Не могло не получиться. Если дух решил, что она готова — значит, готова.

Дырка в черепе закрывалась по спирали — красиво, но долго. Наверняка потом это можно будет как-то откалибровать.

Тело было собрано, а Ынбёль едва не выворачивало от потерянной энергии. С радостью бы забрать её сейчас у любой страдающей наверху ведьмы.

— Теперь простое, — бодро соврала она и каким-то не своим жестом подозвала зверя. Вцепилась в шерсть, потянула. Зверь не противился — отдавал всего себя, становясь меньше и тише.

А Ынбёль представила побеждённого льва и накинула на себя его шкуру. Энергия была внутри и вокруг — бери и пользуйся. Главное — удержаться, не упасть, не дать себя раздавить.

Простое. Эллиот ведь не кот. У него, кроме воли к жизни, ещё сознание, которое тоже надо было как-то вернуть. Люди сложнее котов. А конкретно этот человек ещё и важнее. Да простит её Тиран.

— Ладно, Эллиот, — сказала Ынбёль, положив ладонь ему на глаза. Вторая легла на сердце. — Возвращайся, как будешь готов. Я тебя поймаю, хорошо?

Никакого ответа. Резко стало холодно.

— Я понимаю, да. Ты мне не веришь. Но я правда тебя верну, хорошо? Я справлюсь. Просто… Иди туда, куда тебя зовёт. Не знаю, ты слышишь мой голос? Или тебя сюда тянет? Просто не сопротивляйся, потому что это я. Я тебя люблю. И я тебя верну.

Ничего.

— Тирана вернуло желание жить. Неужели ты не хочешь жить? Не хочешь вернуться в колледж? Или увидеть маму? Танцы! Ты ведь хочешь танцевать? И смотреть фильмы про динозавров, послушать пару кассет из коллекции мамы. Ты рассказывал, помнишь? Сказал, у неё тысячи кассет. Только не помню, сколько именно, так что тебе придётся вернуться и всё мне повторить, ладно? Вернись, пожалуйста.

Где бы ни был Эллиот, возвращаться он не торопился.

— Эллиот, ты ведь хочешь жить, я знаю. Я видела это в твоём взгляде. Ты всегда такой спокойный, но такой… Ты такой внимательный. Ты так пристально всё рассматривал, всё изучал. Никто так нашу лавку не разглядывал, как ты. Не спрашивал, но… Но я видела, тебе интересно. Ты любишь эту жизнь. Ты любишь танцы, и свой дом, и маму… И меня. Ты любишь меня, и ты… Ты за мной пошел, потому что… Меня…

Ынбёль поняла, что сидит молча и разглядывает грязные пуговицы на пальто. Жизни в Эллиоте не было.

Она тяжело вздохнула и убрала руки.

— Я не знаю, почему ты за мной пошёл. С самого первого дня не понимала. Сначала сообщение, потом лавка, кафе, твой дом. Ты вёл меня за собой, ты смотрел на меня так… Будто я не пустое место. Ты мне доверился. Но ты ведь не дурак. Ты ведь понял, что я не сумасшедшая. Пускай в ведьм ты не верил, но ты ведь понял… Ты всё знал, когда шёл за мной. Но всё равно шёл. И я не знаю, зачем.

Она молчала, казалось, целую вечность.

— Но если это… Если ты по той же причине сейчас не возвращаешься, то прекрати это. Потому что я всё равно тебя верну, с твоего согласия или без. Ты мне даже отказать не можешь. Так что лучше подумай о своей гордости и вернись сам.

Гордость Эллиота, кажется, тоже мало волновала.

— Ну ладно, — Ынбёль ощущала обиду и злость. Она снова накрыла грудь парня своими ладонями. — Вернись, кому сказала? Я тебя люблю, понял? Я только и мечтаю о том, чтобы снова тебе это сказать. Живому. Глядя в глаза. Я ни разу не говорила этого, глядя тебе в глаза. А так хочется. И хочу, чтобы ты… Тоже сказал… Или не сказал, но это неважно. Если ты меня не любишь, то я пойму…

— Люблю.

Слабый тихий голос разрезал ледяной воздух подвала и душу Ынбёль заодно. Движение остановилось во всём теле: ни циркуляции, ни раскрытия лёгких. Ничего. Это холодно и больно.

Ынбёль вздрогнула, оживая, и уставилась на лицо Эллиота. На нём скопились влажная от слизней грязь, каменная крошка, неровности и шероховатости, — остатки смерти. Эллиот слабо морщился и пытался открыть глаза. Заново привыкал к телу. Земля под его весом потихоньку теплела. Ещё немного, и полезут заколдованные на кровь цветы.

— Эллиот… — Ынбёль всхлипнула.

— Я услышал, как ты тараторишь, — слабо сказал он. — Тебя всегда надо останавливать, когда ты тараторишь — иначе заблудишься в себе… И вот я.

— Я наговорила кучу красивых слов, а тебя вернуло желание меня заткнуть? — Ынбёль обливалась слезами счастья, но всё равно ощутила слабый укол обиды.

Эллиот дёрнул пальцами, затем запястьями. Замер, потому что уже устал. Чуть позже он согнул руки в локтях и пошевелил плечами. Он весь был похож на шарнирную куклу, которую проверяют нагибкость: сгибался то тут, то там, непроизвольно дёргался.

— Помоги сесть.

Ынбёль обняла его за плечи и подняла. Эллиот приоткрыл глаза и немного бешено огляделся вокруг. Нащупал под пальцами землю, оглянулся на клумбу. Лицо его не выражало решительно ничего, и Ынбёль вдруг поняла — она ведь не знает, как должен вести себя воскрешённый. Точно ли это Эллиот? Может, разумный зомби? Кто ещё так спокойно будет реагировать на место своего упокоения…

И на своего убийцу.

— Эллиот, ты…

— Я помню.

Всё внутри окончательно обледенело и замерло.

— Я у вас дома? — Эллиот подался вперёд и руками согнул ноги в коленях. Те его практически не слушались. — Ван Ынбёль? Я в логове сектантов?

— Мы не сектанты, мы ве…

— Знаю, — быстро. — Побудь пока сектанткой.

— Как скажешь.

Эллиот, наконец, посмотрел на неё.

— Ты… Ты меня спасаешь? Или это…

— Нет. То есть да. Спасаю. И нам надо уходить.

— Я ног не чувствую.

— Тебя больше суток не было. Тирана я домой тоже несла.

У Эллиота напрочь промёрзли суставы, а из ушей высыпалась земля. Когда он попадёт в тепло, то будет кричать от боли.

Из подвала выбирались, кажется, сотню лет. Живого Эллиота тащить было тяжелее, а сам он пока двигался очень плохо. Казалось, он даже не пытался помогать, но Ынбёль ничего не говорила — знала, что ему настолько же плохо, насколько и изнывающим наверху ведьмам.

Лестница стала настоящей победой, но предстояло ещё вывести Эллиота из дома.

Ынбёль отперла дверь и посмотрела в темноту.

— Ладно. Ты можешь кое-что слышать, но, прошу тебя, ни с кем не заговаривай. Они могут разбудить остальных.

— Ясно. Не слушать плохих ребят.

— Нет, — Ынбёль мрачно усмехнулась — усмехнулась? зачем? — и пояснила: — Те, кто говорят — не плохие. Страшнее всегда те, кого не слышно.

До главного входа идти надо было мимо лестницы и через гостиную для собраний. Этот путь был рискованнее, зато намного короче — а Ынбёль не была уверена, что дотащит Эллиота до лавки.

Эллиот честно старался переставлять ноги. Ынбёль запретила ему трогать стены, опасаясь сигнализации и кто знает, чего ещё. Дом вряд ли сейчас был на их стороне, но, очевидно, и мешать не торопился. Совсем как любой нормальный дом. В коридорах никто не бегал, не охотился, не раздирал птиц, не капал призрачными лужами. Все наблюдали.

Ощущение, что всё будет хорошо, помогло не упасть замертво во дворе. Снег остановился, как только дверь в дом ковена закрылась. Почти конец. Эллиот задышал чаще. Он стучал зубами и будто не верил, что мир вернулся.

— Ещё рано, потерпи, — процедила Ынбёль, чувствуя, как Эллиот расслабляется, подставляя лицо ночному воздуху. — Я укрою нас от чар и глаз, но надо отойти подальше. Тут все всё чувствуют.

Эллиот покрепче стиснул восстановленные зубы и кивнул.

Ынбёль глубоко вздохнула, поправляя невидимую львиную шкуру на спине. Откинула её, накрыв ещё и Эллиота. Послала не просьбу — приказ. Скрыть и уберечь, чтобы никто не нашёл.

Всю дорогу до его дома они молчали. Ынбёль сильно устала, была голодна, смущена и сильно ненавидела себя. Эллиот умирал в попытках вспомнить, как правильно ходить — ему тоже было не до разговоров. Они шли в вынужденную обнимку, но были невероятно далеко друг от друга. Земля продолжала сыпаться под ноги. Звала вниз того, кого у неё украли. «Не отдам, — решительно подумала Ынбёль, покрепче хватая Эллиот. — Не заслужила».

— Ещё немного, — мягко сказала она, — вон твоё окно, видишь? Я сама позвоню в звонок. Мне зайти с тобой? Эллиот, слышишь?

— Да, — он пошатнулся. — Зайди.

Заспанная и встревоженная мать встретила их так, будто всё время провела у входной двери. Ынбёль при виде неё ощутила знакомое тяёелое чувство вины. Женщина перегородила путь, покрепче затянула пояс халата, чтобы испуганное сердце не выскочило, серьёзно спросила:

— Подрались?

— Здрасьте, — для начала сказала Ынбёль, начиная сочинять: — Нет. Он немного не в форме, но… С ним всё хорошо. Там такое случилось…

— Мам, — просто перебил Эллиот.

Его голос дрогнул на мгновение. Слабая-слабая попытка выразить отвращение, тошноту и боль. Ынбёль ощутила, насколько сильно Эллиот хочет сказать ей, как скучал, как думал, что никогда больше её не увидит. Извиниться и признаться в любви.

Для Эллиота в небытии прошла, должно быть, вечность. Мама видела его позавчера вечером.

Эллиот дёрнулся, но Ынбёль, ненавидя себя за это, удержала на месте. Эллиот понял и лишь стиснул зубы.

— Мы голодные. А ты иди спать. Я в норме.

— Вот уж нет, — ответила женщина строго. — Я, между прочим…

— Ынбёль, сделай что-нибудь.

— И что это она должна сделать, по-твоему?

— Простите, госпожа Моррисон, — предупредила Ынбёль. Она достала из кармана пузырёк с настоем, который всегда носила для Эллиота и, рассыпав его по ладони, сдула женщине в лицо. Та дёрнулась, отступила, но вскоре обмякла и уставилась куда-то сквозь Ынбёль. — Вам надо пойти спать. Ваш сын дома, с ним всё хорошо. Утром вы придёте в норму, настой всё же для чая. — Мама Эллиота послушно кивнула ушла к себе.

— Кухня, — скомандовал Эллиот.

Под его руководством Ынбёль заварила две упаковки лапши. Тарелка с печеньем была накрыта цветной бумагой. Лекси оценила бы и сточила бы сладости вместе с яркими листами. Эллиот ел молча.

— На… На мозги не тянет? — спросила Ынбёль осторожно.

— Помоги подняться в комнату, — ответил Эллиот.

Когда очередная и последняя лестница была побеждена, Эллиот толкнул Ынбёль и рухнул на колени. В комнате резко стало невыносимо больно находиться. Эллиот упал так, будто этого и хотел. Он склонил голову, чтобы его поменьше тошнило, и с видом, полным благородства, пополз к одежде.

Хоть выглядел он спокойным, как и прежде, Ынбёль заметила, что его пальцы дрожат. Они цеплялись за пол, матрас и вещи, как корни, ловили равновесие, хватались за реальность. Эллиот напряжённо поглядывал на Ынбёль, переодеваясь. Всё это время он держал себя в руках, но ему было чертовски страшно. Должно быть, куда страшнее, чем самой Ынбёль.

— Окно открыто?

— Нет. Не открыто.

— Понятно, — белый, будто молоко, Эллиот сел, привалился спиной к стене и уцепился за лодыжки. Дрожь не проходила. — Так ты убийца.

— Это… Следствие. Причина — я ведьма.

— Все вы? Даже… — Эллиот уставился перед собой стеклянным взглядом. Затем его затрясло. Он зажал рот обеими ладонями, выронив одежду. Должно быть вспомнил, как Лекси его била.

— Я могу всё рассказать… Теперь. Но лучше тебе отдохнуть.

— А что, если я не хочу тебя слушать? Что, если хочу пойти в полицию?

— Я бы послушала, что ты собираешься им сказать, — Ынбёль виновато развела руками. — На тебе ведь ни царапины.

— Угрожаешь?

— Не знаю, понял ли ты, но я тебя воскресила. Руками собрала твоё лицо, вставила на место глаз и воскресила.

— Ты меня убила, — зло выплюнул Эллиот.

Ынбёль дёрнулась, как от удара, — но это он и был. Удар. Пощёчина. Будто пырнули ножом прямо в голову. Было глупо ожидать, что для Эллиота одно перекроет другое, но Ынбёль почему-то очень надеялась.

— Я помню, как ты замахивалась. И как вела меня — тоже помню. Помню Лекси. Но тебя помню лучше всего. Как смотрел на тебя и…

— Не надо.

— Ты сказала, что не знаешь, почему я за тобой пошёл, — он не кричал, но было так очевидно, что внутри он вопит. — Потому что понял — не пойду сам, они что-то сделают. С тобой сделают, так я подумал. И я пошёл. А потом ты меня убила.

— По-другому было никак.

Эллиот устало на неё взглянул.

— Ты это с самого начала планировала, да? Поэтому вы налетели на меня на ярмарке?

— Нет! Нет-нет-нет-нет! — Ынбёль упала на колени и подползла к Эллиоту. Попыталась обнять, но в её грудь уткнулся холодный, слегка липкий кулак. — Я ничего не знала. Тот день… Мы… Мы убили тогда…

— Киана Эшби. А потом вы уехали и убили кого-то и там. А потом выбрали меня.

— Мы не выбираем жертв. Я просила их, я хотела найти кого-то другого, но…

— И ты ошивалась у меня дома… У меня в постели, собираясь меня убить?

— По-другому было никак, — повторила Ынбёль, всхлипнув. — Поверь мне, пожалуйста. Так всё устроено. Это… Это больше меня.

— И важнее нас?

— Не важнее.

— Значит — сильнее?

Магия против любви. Какой избитый сюжет. Только вот концовка совсем не типичная. Любовь не может победить магию. Что бы Ынбёль сейчас ни ответила, Эллиот был прав. Магия была сильнее их. Сильнее всего на свете. Ничто не могло с ней сравниться и не было силы, какая могла бы ей противиться.

— По-другому было никак, — в третий раз ответила Ынбёль. — Я никогда прежде не воскрешала людей — сил не хватало. Но я нашла тебя и… У меня не было выбора. Я должна была тебя воскресить.

— Почему?

— Я очень сильно тебя люблю. Ты теперь можешь не верить, но это правда.

— Но ты уже сделала свой выбор.

— Это был не выбор, как ты не понимаешь? Без этого мы не можем. Мы должны убивать, иначе сами умрём. А по пути ещё и что-нибудь уничтожим. Или кого-нибудь.

Эллиот закончил переодеваться. Забыл (или решил забыть), что его живот и лицо в красных комках, земле и линиях от слизней. Он сложил грязную одежду кучкой у себя на коленях. На пальто, как и на ночной футболке, была запёкшаяся кровь. Эллиот поковырял пятно ногтем, но оно, конечно же, и не думало пропадать.

— Уходи.

Ынбёль подумала, что прямо на этом полу и развалится.

— Что?

— Этого слишком много для меня. Я не готов сейчас с тобой говорить.

— Но…

— И я боюсь тебя. Очень сильно. Всё ещё вижу тебя с ножом надо мной.

Тёмная комната — вместилище для страхов. Ынбёль приложила руку к груди: там расползалось отчаяние. Она переживала, что Эллиот её возненавидит, но правда оказалась куда суровее. Эллиот имел право на любые эмоции. Мог сидеть в темноте, отламывать от неё по кусочку, съедать, чтобы заполнить желудок хоть чем-то жутким, но не связанным с Ынбёль. Мог кричать, сохранять невыносимую тишину или просто дрожать. Мог даже приказать никогда не возвращаться. А Ынбёль лишилась всего. Она не смела оставаться рядом, когда её об этом так смело попросили.

Однако прежде, чем послушно уйти, она подумала ещё об одной вещи. Осознание было неприятным, но Ынбёль вообще уже забыла, когда ей было комфортно в собственной голове.

— Я это уберу, — сказала она, подходя ближе.

Эллиот застыл. Ему некуда было бежать, поэтому он просто вжался в стену. У страха глаза и впрямь велики — они карие, заново собранные. Ынбёль чуть не прикончила себя за тупость и осторожно забрала вещи, побывавшие в земле. Мигом вернулась к двери.

— Там мой телефон.

— Да…

— Ты что-то задумала?

— Поспи. И не думай больше ни о чём.

Она вышла из дома тихо. Голова, поражённая метаморфозами, устало болталась на шее. Совсем марионеточная. Ынбёль хотела оторвать её и сбросить с лестницы, чтобы она, кричащая от несправедливости, закатилась куда подальше. Так ей будет легче. Без глаз, которые слишком много видели, без рта, напичканного скрипящими зубами, без ушей и носа. Никогда не улыбаться. Никогда не плакать.

Ынбёль побежала.

Огонь был рядом. Так близко, что проскользнуть было невозможно, поэтому Ынбёль пронеслась по городу охотничьей вспышкой. Наткнулась на стёршиеся листовки о пропавших, повернула время вспять, вскипятила вены. Город был настоящей машиной времени — в нём и любовь, и решительность, и гнев, и ужас. Ынбёль почти чувствовала, как за ней по пятам следовали призраки. Эта мистическая ночь была одним из них. Привидением. Липкие пальцы трогали лоб, проверяя температуру, и заживо сгорали. Ынбёль пылала. Кажется, по-настоящему горела — на коже вздувались ожоги. Магия барахлила. К чёрту!

Как так вышло, что смерть подарила жизнь, а жизнь превратилась в череду смертей?

Как так случилось, что свобода оказалась обычной пустотой?

Как так происходило, что успокоение равнялось на умерщвление?

Когда Ынбёль отыскала нужного человека, то поняла, что от неё ничего не осталось. Никаких «кроме» и «но». Огонь, в который она попала, оказался воистину праведным. Мама была бы счастлива узнать, что её дочь очищена. Но она часто ошибалась. Её дочь перегорела. Пережжённая, она перестала за себя бояться.

— Привет, — улыбнулась Ынбёль и игриво посмотрела в сторону, куда-то в тёмный переулок. По рту пошли морщины, как от распоротых швов. — Ты похож на него. На пикник собираешься?

Человек чуть не уронил многотонный рюкзак и недовольно нахмурился. Он был измотанным и голодным. Явно уходил из дома в спешке. Ынбёль поймала его врасплох.

— Не твоё дело.

— Уже поздно.

— Скоро рассвет, — он неуверенно сверился с наручными часами.

— Уже поздно сбегать.

Человек напрягся. Внимательнее посмотрел на Ынбёль и осознал, что лучше бы он этого не делал. Спросил:

— Как ты догадалась?

И сделал шаг назад.

— О, о твоём уходе из дома? Очень просто, — Ынбёль с пугающей медлительностью двинулась вперёд. Бусы и амулеты затрещали. Глаза сияли. Они напоминали открытые раны, которые, по-хорошему, должны быть уже закрыты. — Я ведьма. А вот ты всё ещё не понял — от меня не убежишь. Поздно.

Ынбёль впервые предстояло убить человека не для ритуала, а… Просто так. Потому что она может. Потому что она действительно хочет убить кого-то — ради Эллиота. Чтобы похожее тело ютилось в подвале. Чтобы Эллиот мог жить, даже если не захочет его больше видеть. Даже если будет бояться до конца своих дней.

— Психичка.

— Прости, — серьёзно сказала Ынбёль.

Человек развернулся и побежал в проулок. Он не оглядывался, задевал стены, по-кошачьи огибал заборы, а потом вздрогнул и свалился, когда Ынбёль взорвала его внутренности.

* * *

Эллиот не попытался связаться с ней ни в этот день, ни на следующий, ни даже через два дня. Ынбёль изнывала от боли и тоски, но и исправить ничего не могла. Пускай ведьмы и не заметили подлога, стань она внезапно другой, начни чаще выходить из комнаты — точно бы заподозрили неладное. Ей оставалось только страдать и надеяться, что рано или поздно Эллиот найдёт в себе силы её простить. Или хотя бы выслушать. А до тех пор Ынбёль будет с ведьмами.

Тем, впрочем, до неё было мало дела. Сила, которой раньше было так много, начала стремительно убывать. Сначала это было воспринято как благословение — Перси перестало жечь изнутри, Лекси больше не слышала странностей. Количество силы снизилось до обычного уровня, но продлилось это совсем недолго.

Взломанный замок в подвал, конечно, обнаружили, но без задней мысли списали всё на сущности — перекормленная нестабильность раздражала не только ведьм.

Через сутки после воскрешения Эллиота у Джеба сдох свежевыращенный папоротник. Он известил об этом весь дом душераздирающим воем. И, несмотря на то, что все знали, что растения у Джебедайи никогда не гибнут просто так, никто не придал этому значения. Очень зря.

Магия барахлила всё сильнее. Дом наполнился разочарованными вздохами, проклятиями и битой посудой. Ведьмы злились от бессилия и непонимания.

На третий день случился резкий провал — Ынбёль ощутила его и на себе. Это было похоже на внезапное свободное падение. Ынбёль, вцепившаяся от испуга в стену, чувствовала, что падает, не имея ни малейшего шанса на спасение. Затем всё кончилось.

А ковену становилось только хуже.

В каждой комнате, в каждом тайнике что-то ломалось, дрожало от нестабильности или дремало. Тиран мотался от ведьмы к ведьме, сердито зализывая их раны. Даже Эш не вышвыривал его из комнаты.

Ынбёль не знала, сколько времени — сколько прошло, сколько сейчас, сколько осталось. Не важно. Она сидела на бортике ванны и перебирала чердачные записи. Некоторые из них выцвели настолько, что фразы в них поменяли смысл. Ынбёль достала полупустой дневник. Пролистнула анатомические наброски, задержалась на человеческих конечностях, зарисованных в разрезе. Информация про воскрешение — как исповедь душевнобольного. Вся. Ынбёль набралась терпения, достала ручку, нашла пустую страницу и принялся криво по ней чиркать.

«…я тут такое натворила — закачаешься».

«Всем очень грустно. Пусть мучаются. Хотя Эр-Джея жалко, он будто теперь боится колдовать».

«…его тоже звали Эллиот. Очень символично. Мне нужно время, чтобы кое-что придумать, поэтому я его убила. Он реально сбегал из дома, у него в рюкзаке были документы и всякие вещи “для-тех-кто-хочет-исчезнуть”. Я не стала ничего брать, хотя mp3-плеер так и падал в руки. Закопала подальше от дома. Ну его».

Ынбёль жевала ложку для сиропа и прятала дневник на самом видном месте, когда в ванную комнату зашла Лекси. Заспанная и одноцветная, она грустно огляделась, легла перед стиральной машиной. Начала вздыхать.

— Я не сумела срастить кость, — призналась она, уныло наблюдая за тем, как в барабане плещется вода. — Решила отвлечься и сломала локоть, а нормально починить не смогла. Очень болит.

— Так иди к Джебу.

Лекси помолчала немного. Тихо сказала:

— Он тоже не смог.

Надо же. Ынбёль не спеша опустила взгляд на комок боли, улёгшийся на облаке нестиранных одеял. На её щёки капало с одежды, что сушилась под потолком.

— Мне попробовать?

— Да, — всхлипнула Лекси.

Ынбёль спрыгнула на пол и вытащила её руку на серый свет. Аж отшатнулась:

— Как ты ходишь с таким переломом?

— Не знаю. Всё плохо? Я стараюсь не смотреть.

Локоть опух до чёрного, кость была сильно сдвинута. В мышцах пряжей скопилась магия — шар перемотанных нитей грозился оторваться, как тромб, и взорвать руку. Ынбёль тоже было нехорошо, но откуда-то вернулась возрождённая жалость. Пришлось пытаться и делать вид, что всё более-менее нормально.

— Можешь не молчать.

Лекси послушно выплюнула край зажёванного одеяла и заскулила. На её зубах были кусочки листьев. Кажется, она всухомятку ела лечебные травы.

— Ну вот, — спустя полчаса — чересчур долго — протянула Ынбёль. — Я доломала, теперь только отрезать.

Лекси в ужасе завопила.

— Шучу, шучу. Поменьше ей двигай.

— А, — она тут же потрясла рукой в воздухе и поморщилась. — Болит, но не так. Спасибо.

— Зачем ты её сломала?

Спрятавшись в одеяле, переполненном пятнами и ростками, она утянула Ынбёль поближе к себе и виновато пробубнила:

— Чтобы её всё-таки не сломала мне… ты, Ынбёль.

— Могу вторую.

— Не надо, — искренне попросила Лекси. — Я уже настрадалась.

Она снова замолчала, уткнувшись в бок Ынбёль. Ненавязчиво заставила лечь рядом. В стиральной машине со стуком крутились ботинки. Обломок кактусового мыла лежал на краю и норовил свалиться. Ванная комната стала поляной. Никто не вычищал раковину от мха, в зеркале поселились колокольчики, лишайник врос в плитку, а из-под коврика пробивалась трава. Всюду дух Джеба. Почему же он не смог помочь? Варианты тасовались в голове. Не захотел? Перси бы заставил. Переборщил с кормлением леса? Он бы не отдал ему всё. Не сумел?

— Я соврала, — снова призналась пригревшаяся Лекси. — Я не хотела её ломать. Просто сделала иллюзию, чтобы ты пожалела, а локоть вдруг громко хрустнул. Я на секунду стала самой счастливой — подумала, что доросла до создания слуховых галлюцинаций. Но кость по-настоящему сдвинулась. Почему-то. Я даже поверить не могла.

Ынбёль бессильно вздохнула, остановившись на оскорбительном, но правильном варианте.

Джеб действительно просто не сумел.

— Это из-за тебя? — как-то спокойно спросила Лекси, уставившись в одну точку. Солнце в ней потихоньку угасало. — Мы так сильно тебя травмировали, что ты мстишь? Я всё понимаю и принимаю, но, пожалуйста, прекрати. Я больше не выдержу.

Ынбёль погладила её по двухцветной, порядком истрёпанной макушке.

— Скоро всё наладится, — сказала она, совершенно не зная, правда это или нет. — Отпусти меня, я хочу прогуляться.

В доме был очень-очень тихий хаос. Переполох ощущался во всём: в приглушённых голосах, в способностях, в разваленных комнатах. Напряжение начинало входить в привычку.

Ынбёль скользила по дому тенью. К ней всё чаще прибивались невидимые, слегка встревоженные жители. Она их не отгоняла, но гладить не хотела.

В коридоре кто-то считал вслух. Число дошло до семидесяти.

— Отойди, — попросила Ынбёль иллюзорную сущность, которая лезла под ноги. — Мешаешь.

И пошла на шёпот.

Эш стоял у окна. Шторы, разорванные кем-то сильным и наполненные зеркальной крошкой, валялись под его ногами. Свет заливал половицы лунными лужами, а обои привычно отклеивались кусками и волдырями. На ковре — кровь и перья. Ынбёль подошла поближе. Перешагнула через шторы, выглянула в открытое окно, сбросила с рамы несколько осколков зеркальца.

Поинтересовалась:

— Что делаешь?

Эш как-то по-особенному вздохнул: ошибся на несколько секунд.

— Смотрю, куда ты упадёшь.

В этот же миг в тёмном коридоре появился Крис. Злой и страшный, как волк. Для человека с мигренями он двигался сверхъестественно быстро. Ынбёль не шевелилась — ни когда серые лапы вцепились в неё, ни когда ноги оторвались от пола. Если верить Эшу, то она всё равно упадёт.

— Поваляешься и придёшь в гостиную, — рыкнул Крис, сбрасывая Ынбёль со второго этажа.

В суставах треснуло. Затылок стал мокрым.

Ынбёль знала, что не умрёт, но всё равно решила выдумать себе какую-нибудь мечту, чтобы поубиваться по ней. Она делала так раньше. Раньше — когда всерьёз мирилась с тем, что погибнет от простого перелома. Когда лежала с вывихнутыми ногами, была далека и растеряна, но никогда не думала: «Всё пройдёт, сейчас болеть перестанет».

— Любить смерть, — хрипнула она ртом, полным крови. — Любить.

Мечта? Пожалуй.

Ынбёль поднялась, когда луна перед глазами перестала разламываться надвое. Она вошла в дом через лавку, перебрала тонну оберегов, иконок на верёвках, склянок, засушенных — или засохших? — ягод, прежде чем найти обычные бинты. В пачке почти ничего не осталось.

Лекси всё истратила на запястья. Ынбёль с лёгкой апатией достала полотенце, полила его зельем для цветов и приложила к затылку. Закрыла глаза. Тошнило.

Ынбёль попыталась заживить раны магией, но только усугубила кровотечение. Тяжело вздохнула. Она бы разнесла всю лавку вместе с домом и половиной города, если бы у неё не болели руки, глазные яблоки, позвоночник, мышцы, горло и самую малость сердце.

Дом ведьм сегодня бил по щекам странностями и непредсказуемым эффектом. Двери в спальни были распахнуты. От штор остались клочки и отломанные карнизы. Повсюду клубился шёпот. Повсюду вспыхивали заклятия, проклятия, зачарование, чары. Повсюду бродила нестабильность. Трупы отсюда мешками выносить придётся.

— …порченой какой-то жертвой был этот Эллиот, — наконец услышала Ынбёль с лестницы. В интонациях угадывалась безжалостность Перси. — Сначала силы было так много, что хоть вешайся. А теперь резко стало так мало, что всё сбоит.

— Про «вешайся» ты зря, конечно, — робко поправила Лекси. — Но в остальном я согласна. Может, он был не тем?

— Сейчас узнаем, — тяжело произнёс Крис. — Ынбёль. Спустись. Что, не смогла вылечить себя? Удивительно, не правда ли?

Ынбёль ругнулась, но послушно затопала по лестнице. Завалилась в гостиную, запнулась, замерла. Зубы сводило от всеобщего холода. Крови вылилось так небрежно много, что вены совсем не грелись. Лекси походила на вампира. Кое-как улыбнувшись, она похлопала по пустому месту рядом с собой.

— Стоять, — припечатал Верховный. — Эллиот был правильной жертвой. Избыток сил — лишнее тому доказательство.

— Тогда почему теперь так плохо? — спросил зеленоватый Джебедайя. — Мы всё сделали, как обычно.

— Не всё.

Джебедайя неуверенно покосился на Ынбёль.

— Я не скармливал силу лесу, — торопливо сказал он, выдавая свой секрет с потрохами. Эш насмешливо цокнул. — А если вы про клумбу, то это не должно было сказаться. Он ведь уже был мёртв, ритуал закончен. Да и мы же проверили всё.

— Не всё, — повторил Верховный. — Поэтому мне пришлось перепроверять самому.

Ынбёль напряглась.

Рано или поздно, Ван Ынбёль. Рано или поздно.

— Вы знали, что Эллиот был местным, да? — спросил Крис. — Как и я. — Он наконец посмотрел прямо на Ынбёль. По-волчьи. — Он был моим одноклассником перед самым выпуском. Я знаю, кого убил.

Пространство вокруг нагревалось и лопалось, лишая кислорода.

— И тот, кого мы закопали — не Эллиот. И не тот, кого я убил.

Перси измотанно закатил глаза: яблоки катались в горячих глазницах и вот-вот были готовы запечься.

Лекси нахмурилась, не совсем поняв, о чём идёт речь.

Эш молча смотрел в окно. Знал, что вскоре на нём скопится горка убийственных взглядов, ведь он не предотвратил трагедию. Проронил:

— Вы бросили труп в доме, в котором плакала ведьма воскрешения. Ведьма воскрешения — надо же — воскресила. А виноват буду я?

Верховный сократил расстояние. Впервые, находясь к нему так близко, Ынбёль совершенно не чувствовала страха.

— Как ты узнала? Кто тебе сказал? Знали только я и Джеб, а значит…

— Манок! — торопливо выдала Ынбёль. — Он сказал.

— И зачем бы ему это делать?

После смерти все ранее наложенные чары разрушаются. Эллиот был чист и снова жив, поэтому Крис ни за что бы не смог его отследить. Эллиот был в безопасности на какое-то время — и это придавало Ынбёль бесстрашия.

— Я не знаю.

— Врёшь.

— Я не знаю! Он сам сказал!

— Как ты осмелилась? — спросил Крис. — Мы твой ковен.

Что-то нехорошее, грубое и очень сильное вспенилось в душе. В сложной противоречивой ведьминской душе оставалось всё меньше места для милосердия и любви к ближнему. Ведьмы раскрылись перед Ынбёль в полной красе, так что теперь у неё было собственное представление о ближнем.

Ведьмы больше в него не вписывались.

— Вы свой ковен, — ухмыльнулась Ынбёль.

— Так и знал, что это не твоя идея. Ынбёль слишком труслива для такого.

Верховный тоже ощущал эти изменения в ней. Чувствовал того, кого… Боялся? Страстно желал контролировать и подавлять.

— Я сама вернула Эллиота. И сама нашла ему замену. Сама убила, сама переодела, сама закопала. И гортензии полила, кстати.

Крис ударил резко и прямо по скуле. Мир закружился и в этот же момент изменился.

Подскочили двое: Джеб и Перси. Двое других их удерживали, не давая встрять в драку, которая, как все прекрасно понимали, рано или поздно всё равно бы случилась. Сейчас для неё хотя бы был повод.

Ынбёль начала падать, но удержалась на ногах. Поморщилась и кинулась на Криса. Никому и в голову — даже в самую разбитую — не пришла мысль о колдовстве: всё решали старым-добрым способом.

У Ынбёль хрустнул клык, Крис вскрикнул и схватился за горло. Гнев удвоился. Их драка ничего бы не решила, но не драться они просто не могли.

Ынбёль больше не хотела убивать, но если бы Крис сейчас случайно умер — она бы не расстроилась.

— Эгоистичная тварь, — шипел Крис.

— Трусливый подонок, — отвечала ему Ынбёль.

— Пусти меня, — требовал Джебедайя.

— Ещё чего, — как-то очень напряженно отвечал Эш и тянул Джеба всё сильнее на себя.

— Перестаньте, — робко попросили у лестницы.

Крис уронил Ынбёль на пол, вдавил в земляные и зеркальные крупицы, принялся бить по лицу. Было ужасно больно, но Ынбёль продолжала барахтаться, пока не зарядила Верховному в живот. Тот вздрогнул и согнулся. Ынбёль, воспользовавшись шансом, освободила одну ногу и ударила Верховного пяткой в нос. Вцепилась в лицо, полезла к глазам — давить. Верилось слабо, но, кажется, у неё были шансы победить.

— Перестаньте! — уже громче и решительнее. — Почему вы их не остановите?

— Так надо, — ответил Эш.

— Идиоты! — крикнул Эр-Джей и, подбежав к ним, схватил обоих за запястья. — Остановитесь!

Крис и Ынбёль как по команде перевели взгляды сначала на младшего, а потом на руки. Синхронно поставили барьер, собрав все крупицы силы перед лицом большей угрозы.

— Эр-Джей, не лезь, — Перси мягко выпутался из объятий Лекси и подошёл к младшей ведьме. — Они сами должны…

В этот момент всё и случилось.

Эр-Джей, хотевший разнять драку лёгким способом, напряг запястья, выпуская ток. Крис и Ынбёль были сильнее, а потому и их защита сработала идеально.

Ток, не найдя другого выхода, вернулся в тело Эр-Джея.

Эр-Джей всегда говорил, что его ничто не может ударить током. Ничто, кроме него самого. Такое вот смешное ограничение в силе.

Но сейчас ему было не до смеха. Сейчас он вопил во всю глотку и содрогался телом. В нём разрасталась самая сильная буря, источавшая смрад жжёных органов. Эр-Джей носился по темноте кричащим заклинанием, стараясь вытолкнуть из себя заблудившийся заряд, сжигающий его изнутри.

Первый отлетел в Перси. Тот попытался его поймать, но не успел. Его отбросило, вбило щекой в пол, заставив проехаться до края стены. Лекси закричала вместо него.

Второй заряд полетел в Ынбёль. Даже ножом вышло бы аккуратнее и милосерднее. Лицо свело судорогой; острая боль сожгла ресницы и выстрелила в глаз. Ынбёль рухнула вниз — с мучительной тяжестью, но без суеты. Ещё немного поспит. Немного отдохнёт.

— У Перси… до мяса… — слышал он.

— У Ынбёль тоже… — очень тихо.

— Эр-Джей, тебя ведь просили…

Конец фразы потерялся в небытии.

«Ты всегда жертвуешь своим здоровьем».

«Тебе мало было родиться с синяками на теле?»

«Тебе повезло, что не отказали ноги».

«Тебе жить надоело?»

Она не знала. Правда не знала, за что ей всё это. Её руки леденели, а разум вычищался до простой просьбы о помощи. Стирался и стирался, прежде чем опустошиться полностью.

Ынбёль пришла в себя в подвале. Неуверенно потрогала лицо: глаз был перемотан чем-то шершавым. Раз не вылечили сразу — значит, уже насовсем. Магическое электричество было очень опасным.

Ынбёль села, опираясь на стеллаж, и огляделась. Она была одна.

Все клумбы оказались опустошены под самый корень, причём крайне безжалостно. Очевидно, Джебедайе потребовался весь арсенал, чтобы подлатать ведьм.

Ынбёль подползла к одной из клумб и подняла маленький листик.

— Досталось тебе, да? — она воткнула его в землю и провела над ним ладонью. Листочек пошевелился и тут же пророс. — Так-то лучше. Я неплохо умею воскрешать, знаешь?

Она посидела ещё какое-то время, прислушиваясь к миру снаружи. Слышала только звон, но подозревала, что не снаружи, а в голове. Забинтованный глаз горел.

Ынбёль попыталась открыть его — просто чтобы убедиться, что ослепла, — но открывать было нечего. Она не видела им темноты, как бывает, когда слишком долго смотришь на солнце или когда по темечку прилетает футбольный мяч. Она вообще ничего не видела. Видеть было больше нечем. На фоне всех остальных событий эта потеря не ощущалась какой-то трагической. В конце концов, если Эллиот её простит, то и не нужен ей будет никакой глаз. А если не простит… Ну, Ынбёль всё равно не собиралась больше влюбляться.

Подниматься не хотелось, но она знала — чем дольше сидит, тем больше у Верховного времени на новый план. И тем меньше времени у них с Эллиотом. Возможно, они уже сейчас его ищут по всему городу, а учитывая, что Ынбёль не раз бывала у него в гостях… Нет, ей точно нужно было вставать.

Дом буквально оглушал своей скорбной тишиной. Она ощущалась как сильный порыв ветра, что лишает возможности дышать. Она затекла в уши, заполнила их так сильно, что даже звон как будто бы прошёл. Здесь бывало тихо по-разному, но так — никогда. Даже ступени не скрипели под ногами. Сущности будто бы и вовсе забыли, что живы. Или наконец умерли?.. Жаль, не было времени, чтобы проверить.

— Как ты мог? — раздалось где-то вдалеке. Ынбёль вздрогнула и оглянулась, но никого не увидела. Джебедайя явно говорил не с ней.

Ынбёль слышала голос Джеба во многих ситуациях. Злой Джебедайя, добрый Джебедайя, грустный Джебедайя — она знала их всех, но то, что она слышала сейчас, не было похоже ни на кого из них. Это был уничтоженный Джебедайя. Джебедайя, у которого забрали больше, чем он мог отдать.

— Тебя снабдили предсказаниями, а ты…

— Я хоть раз предсказывал то, что могло бы не случиться? — едко ответил Эш. — Вы все, кажется, забыли, что я ведьма чуть дольше, чем Лекси и Перси.

Так и было. Дар Эша представлялся совершенным. Он всегда так ловко вставлял предсказания в беседу, что никому и в голову не приходило, что ему ещё предстоит многому научиться.

А если бы он не увидел будущее, то остался бы здесь?

Если пытаешься выяснить, как работает судьба, то не стоит. И не верь кино. Верь Эшу.

Может, это и не было никакой загадкой. Может, не стоило всегда так верить Эшу. Может, это просто было его способом скрыть ограничение своего дара.

— Однако меня ты удержал, — Джеб стукнул по чему-то деревянному. Что-то упало и разбилось.

— А, то есть не надо было?

— Я хочу понять, почему ты не попытался спасти остальных.

— Я. Не. Мог, — холодно отчеканил Эш. — В голову как раскаленные прутья лезут. Я ничего больше не вижу, ясно? Остались только предчувствия.

Возможно, наберись Эш смелости подобно Эр-Джею, он бы сотворил своё самое важное предсказание. Что-нибудь на уровне Нострадамуса, что-то действительно великое. Возможно, он бы умер сразу, как закончил говорить.

Ынбёль чувствовала чужое сожаление в груди. Она точно знала — её дух хотел бы этого. Как и говорил Верховный, её духу плевать, сколько жизней и перерождений потребуется, чтобы обрести настоящую силу.

Комната Лекси и Перси потянулась к Ынбёль сама, словно какая-нибудь чёрная дыра. Ынбёль смогла различить тихие вздохи и всхлипы лишь у самой двери.

Она вошла, стараясь не создавать лишних звуков. Ощущение было отвратное. Будто бы она виновата просто в том, что существует.

Кровати были сдвинуты друг к дружке прямо посередине комнаты. Со стен стекало что-то вязкое и призрачное. От привычного светлого робкого уюта не осталось и следа.

Перси лежал на кровати. Лекси сжимала его руку и смотрел на него, отворачиваясь только чтобы смахнуть слёзы. Старалась быть сильнее, чем могла.

Её лицо больше не светилось. Оно посерело настолько, что напоминало туманное утро.

Ынбёль подошла к кроватям и наконец смогла рассмотреть Перси. У того была перемотана голова и половина лица. На открытой коже растекалось ожоговое месиво — страшно было представить, какой ужас скрывался под повязками. Перси был в сознании, но явно не в этой реальности. Здоровый глаз бездумно смотрел в потолок. Веко изредка и очень медленно опускалось.

— Живой, — тем не менее облегчённо вздохнула Ынбёль.

— Он ушёл, — отозвалась Лекси. — Наверно, потому что больно.

— Но он…

— Знаешь, — прервала Лекси. — Когда я говорила тебе о замысле, я имела в виду наш замысел. Общий.

Грудь Перси едва заметно поднималась и опускалась.

— Мне жаль, — соврала Ынбёль. — Я хотела с вами дружить, — призналась следом. — С тобой больше всех.

— Мне тоже жаль, — вздохнула Лекси. — Что я в тот день достала тебя из зеркала. Останься ты там, ничего бы этого не произошло.

— Лекси…

— Ты должна понимать, — снова перебила она. — Отныне ты жива только потому, что мёртвой опаснее. И когда Перси очнётся… — Лекси прижала его пальцы к губам. — Я убью Эллиота.

От девочки, что роптала о смерти Бао Мина, не осталось ничего. От подруги, наполненной любовью и искренним сожалением, тоже.

— Уверена, что Крис хочет не меньше, но это сделаю я. Я вырву ему глаза и буду бить так сильно, что он сам захочет умереть. Тебя мы посадим на цепь. Кормить не будем. А потом, когда ты обезумеешь от голода, я скормлю тебе его глаза. Перси это порадует после всего.

— Я не хотела, чтобы так вышло.

— Этот ковен был моей дружбой и любовью. Ты всё уничтожила, — и Лекси отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Ынбёль услышала в её словах то, что на тот момент осознать ещё не могла. Но не знала, как скоро всё поймет.

Она хотела сказать что-то ещё. Мысль металась в больной голове, но она никак не могла за неё ухватиться, чтобы озвучить. Там было что-то про любовь и дружбу, что-то о дорогих людях и благодарности. Большой благодарности и единственной дружбе. Но как Ынбёль ни старалась, сказать ничего он уже не могла. Всё было уничтожено.

— Позови его, — прохрипела она, зная, что это последнее, что она может сделать для Лекси. — Эллиот вернулся, когда я его позвала.

Дверь скрипнула, а затем Ынбёль резко дёрнули в коридор.

Крис был весь в синяках и ссадинах. Глаз заплыл. До него очередь исцеления ещё не дошла.

Он схватил Ынбёль за шкирку и потащил вниз, не давая даже толком подняться. Страха всё ещё не было. И, наверное, никогда больше не будет. Ынбёль отбила все колени о ступеньки так, что едва могла стоять, когда они спустились.

От гостиной остались обломки. Каждая стеклянная вещь была разбита, половицы вывернуты, а гарь и кусочки лиц смешались в одну слизь. С потолка капало.

Крис не останавливаясь прошёл по разномастным ошмёткам и толкнул Ынбёль в плечо — так сильно и беспощадно, что равновесие пошатнулось. Ынбёль упала на четвереньки рядом с угольком. Уголёк был размером с Эр-Джея и, в общем-то, не надо было гадать, что происходит.

Электрическая магия очень сильна и опасна. Она способна делать с ведьмами то, что обычный огонь делает с людьми. Уничтожать. Эр-Джей знал это наверняка, чувствовал бессознательно, потому так боялся своих сил.

Получается, не зря.

— Верни его. Сейчас же.

— Это ничего не решит, — неожиданно твёрдо сказала Ынбёль. Она и сама не понимала, откуда взялась эта уверенность. — Эр-Джей отдал душу духу, а дух отправился на перерождение. Ведьм нельзя вернуть, и ты это знаешь.

Для ковена нужны семеро. Поэтому Ынбёль пугали и мучили, но не давали убить себя. Умрёт один — баланс уже не вернуть. Умрёт один — ковен обезумеет.

Один умер.

— Верни его. Возьми мою силу.

— Думаешь, твоя жалкая энергия что-то решит? — голос всё меньше походил на голос Ынбёль и всё больше — на чей-то ещё. Ынбёль сама себя совсем не узнавала. Ей такая жестокость была совсем не свойственна. — Посмотри на него. Посмотри! Видишь? Магия прожгла его насквозь. Магия — не просто огонь. Душе будет не за что уцепиться, даже если каким-то образом её вернуть.

— Ты умеешь собирать тела.

— Это уже не тело, — абсолютно безжалостно. — Это уголь. К нему даже нити не тянутся, видишь? Эр-Джея больше нет. Совсем нет.

Крис её пнул. Ынбёль завалилась на спину и захохотала. Тени скакали по углам, отделялись, прыгали на живот, передавливая кишки, отскакивали и ныряли обратно в темноту.

— Ну же! — крикнула она. — К чему такие мучения, Верховный? Не этого ли ты хотел?

Крис снова пнул её. Здесь он был самой густой тенью.

— Эр-Джей овладел своей силой в высшей мере. Никто не будет так велик, как он, — Ынбёль с ужасом поняла, что снова хохочет.

Ей не было смешно — совсем. Эр-Джей, своевольный и наглый, был её другом. Эр-Джей умер из-за нелепой случайности, и теперь Ынбёль полагалось оплакивать его. Но инородное в ней не соглашалось. Оно трепетало, оно восхищалось. Оно сгорало от восторга, плескаясь в чужой боли. И Ынбёль никак не могла себя заткнуть.

— Ты предательница.

— Вы заставили меня убить Эллиота. Эр-Джей сделал это с собой сам.

Верховный потянулся к угольку, словно хотел его погладить, но вовремя себя одёрнул. Он вздрогнул и упал на колени рядом с некогда телом своей младшей ведьмы. Ынбёль вдруг с ужасающим наслаждением поняла, что Эр-Джей никогда не был просто младшей ведьмой. В душе Криса пряталось что-то ещё всё это время. Не совсем такое, как у Ынбёль к Эллиоту, но что-то бесконечно сильное.

Именно поэтому он так к нему цеплялся.

Именно поэтому так жестоко мстил каждому, кто вредил мелкому.

И именно поэтому его взгляд сейчас был совершенно пустым и потерянным. Это что-то было разрушено одним глупым заклинанием.

— Ты не сдохнешь, — поделилась Ынбёль. — Будет казаться, что умрёшь вот-вот, но этого не случится. Всю жизнь это помнить будешь.

Верховный не жил долю секунды, а затем вернулся, но уже не был прежним.

Он посмотрел на Ынбёль без злости и без сожаления. Все человеческое, всё, что они пытались вытравить в Ынбёль, всё, что уже убежало из Лекси, теперь исчезло и в нём.

— Эллиот умрёт. Снова. Ты дважды увидишь его смерть. И поверь мне — как только мы его найдём, я покажу тебе настоящий ужас.

За ним стояли ведьмы. Иллюзорно. За ним — значит за него. Перси с разожжённым от электричества лицом — почти как картина апокалипсиса. Лекси, милая Лекси без крупицы добра в глазах. Ледяной Эш, глиняный Джебедайя. Гневные, убитые яростью. Когда-то бывшие людьми, но обращённые в настоящих зверей. Они перешли в последнюю фазу. Заново переродились.

Сейчас это был не ковен.

Это стая.

Ведь метаморфозы, сполна познавшие концепт смерти, рассердились.

фаза 7

седьмая: я тебя люблю

В детстве мама, отмывающая окровавленные руки, устало сказала: «Ты всегда жертвуешь своим здоровьем, но не ради чего-то великого, а ради других жертв. Почему? Попробуй ответить, когда подрастёшь».

Мама…

Ынбёль вдруг откровенно рассмеялась где-то внутри себя.

Её тошнило от смеха. Внутренности ворочались, как полусъеденные котята в желудке пса.

Крис смотрел на неё. Если раньше во взгляде можно было нащупать хоть что-то живое, то сейчас в нём лишь горы трупов — старых и будущих, воскрешённых и обугленных. Там был Киан. Там были Бао, Клара, Лиам и Шон. Там был Эр-Джей.

Ынбёль хватало одного глаза, чтобы видеть их за спиной Верховного.

— Думаешь, как прикончить меня? — холодно поинтересовался Крис.

— Нет, — она впервые за долгое время позволила себе моргнуть. — Я постараюсь, боже, как я постараюсь, чтобы ты проиграл без смерти.

Крис оказался рядом — оказался чертовски близко. Взял за шею так, как не хватал никого раньше. Вдавил в пол, где было крошево от разбитых вещей, с лёгкостью размазал лицо по стеклу. Грубо и эффектно. Из щёк полилось.

— Верховный… — Ынбёль мрачно усмехнулась, выплёвывая кровь и кое-как поднимая голову. — Что, страшно всё терять с такой скоростью?

Крис вцепился в корни её волос. Рывком потянул наверх, снова обхватил за шею, намереваясь впечатать обратно в осколки с такой силой, чтобы зубы отлетели. Чисто для удовлетворения.

Ынбёль загорелась. По-настоящему. Праведно.

Она не поняла, как сделала это, но на шею перестало давить: кусок кожи сполз вместе с рукой.

— Ненормальная, — рыкнул Крис, стараясь сбить пламя с ладони. Под ноги посыпался пепел. — Конченая.

— До Эр-Джея мне далековато, — успела выкрикнуть Ынбёль.

А потом побежала.

В этом ей не было равных. В детстве она множество раз падала с крыш и неслась до дома, чтобы не умереть на улице. Когда ей было больно,она бежала. Сейчас стало просто невыносимо. Её преимущество — в извечных гонках с гибелью. В муках и воле. И если получалось у той болезненной девочки, в теле которой Ынбёль страдала семнадцать лет, то ведьма, натворившая ужасы, справится. Она обязана.

Её не выпустят из этих стен.

Значит, она их разрушит.

Ынбёль вырвалась в коридор, сочащийся слизью, покрытый язвами, волдырями и штриховкой ссадин. Огонь на коже погас. Организм тут же обледенел вплоть до мозга, но холод был таким чудовищным не от потери крови, а от магии. Пульс громко стучал. В голове стало тесно. Ынбёль вбежала в темноту и врезалась во что-то липкое, вылепленное из перьев и гнильцы.

— Иди за мной, — прохрипел Манок.

Какая честь. Одно страшное существо уводило за собой другое. Ынбёль чуть не схватила его за конечность, но пальцы тряслись так, что царапали лишь тьму. Может, Манок был тенью. Или ею была сама Ынбёль.

— Не боишься, что нас догонит Верховный?

— Нет. — Сущность шелестела оперением. — Его зрачки привыкли только к темноте.

— Но мы ведь в коридоре.

Здесь самым светлым были чьи-либо белки глаз, поблёскивающие от злости и страха. Остальные кошмары чувствовались лишь душой, а слякоть и кровавые вздутия — плечами, локтями и лодыжками.

Манок молчал. Это было сильно. Он надавил когтями на дверь, которая никуда не вела, подтолкнул её костью, торчавшей из лапы, и Ынбёль ослепа.

Обычный свет немыслимо резался.

— Что это за комната?

— Ты мне скажи. Это твоё видение.

— Моё видение?

— Ваши силы начали меняться местами. Мешать друг другу. Когда Верховный это осознает, то попробует воскресить младшую ведьму твоим даром.

— Попробует, — медленно повторила Ынбёль.

— Ты прожгла свою шею магией ведьмы огня.

— Ага…

— Ничего не происходит наоборот. Просто иначе.

Голова шла кругом и квадратом. Холодная и горячая. Нельзя было думать как прежде — по-человечески.

— Выходит, я сейчас типа Эш?

— Ведьма прорицаний есть ведьма прорицаний. Ты просто создала нестабильность. Воспользуйся ею. Взгляни на то, что не увидела бы ведьма прорицания.

И Ынбёль взглянула. Сначала сфокусировала целый глаз, потом расковыряла бинт и открыла второй, начисто выжженный, но всевидящий.

В белой расколотой комнате стоял гроб. Он не казался каким-то загадочным или странным. Самый обычный, наглухо закрытый. Никаких червей, разобранных по частям мумий и песнопений. Ынбёль больше интересовал Манок: высотой в два метра, он сливался с бельмом и угадывался только по бурым пятнам и клюву.

— Смотри на гроб.

— Смотрю.

— Как думаешь, что там?

— Потряси, а я предположу.

Манок не ответил.

— Ну а я не вижу сквозь вещи, — разозлилась Ынбёль. Нервное. — Слушай, если это шутка о том, что я скоро сдохну, то мне очень-очень смешно, спасибо…

И её череп пробило чем-то изощрённым. Удары Криса, разодранные об осколки щёки и нос, смерть Эллиота, — всё это ушло. Осталась пытка. Затупевшая от непонятных пророчеств, подвластная только Эшу.

Ынбёль удивлённо поняла:

— Там какая-то кукла.

Перья зашуршали. Манок кивнул.

— Подсказка на будущее?

Ещё один кивок. Какой-то… печальный.

— Почему ты мне помог?

— Я Манок. Я ем птиц и подражаю им. Я ем жертв ведьм и храню духов для перерождений. Я Манок. Я порождение ваших сил. Я тот, кто помогает достичь величия.

— Смерть Эллиота была важна для наших сил, но не его воскрешение.

— Я Манок. Я знаю, как хотят духи. Ты девочка. Ты не знаешь. Пока. Слушайся и слушай. Твоё время приближается.

Манок вытянул лапу. Прилепил к почерневшей глазнице Ынбёль моток пуха и мха, скрыв невидимое око. Время затишья иссякало.

— Что мне делать?

— Ты уже решила разрушить стены.

— Да, — Ынбёль шагнула назад, возвращаясь в темноту. — Прости. Можешь отсюда не выходить?

— Этого места нет. Никому не спрятаться.

— Есть маленький совет на прощание?

— Вернись домой. Сюда. Кое-что найдёшь.

Комнаты больше не было. Ни гроба, ни света, ни двери; Манок тоже исчез. Ынбёль тихонько вздохнула. Села на ковёр, тяжёлый от размытой крови, положила на него ладони, сгорбилась. В памяти крутились шестерёнки: «…14 мая 1938. Лунное затмение. Он сожрал половину Руби! Дура. Она вновь решила сжечь ковры, чтобы посмотреть на реакцию коридора. Мы еле вытащили её, но так и не нашли руку…» Древние обрывки прошлого ковена. Бешенство Эйприл. Ещё что-то про прыжок со второго этажа, про сломанное запястье.

Про гнев.

Ынбёль рассердилась и зажгла коридор.

У дома появился шанс стать звездой. Не на небе, а здесь, на земле. Горел ребёнок. Потусторонний призрак и извечный жилец. Старик, маг, человек. Самая главная ведьма. Сердце. Полыхал и трещал смертный дом.

Ынбёль, заворожённая огнём, расхохоталась, чтобы не заплакать.

Пламя взлетело вверх, проскользило по тайникам, бросилось в потолок с объятиями. Безумными и превосходными. Слева кто-то жалобно завопил, выпрыгнул прямо из обоев, завалив Ынбёль на спину, укусил в подбородок и умчался на копытцах. Из-под половиц повылезали маленькие рыдающие души.

— Ван! — заорал откуда-то Джебедайя. Ему легче всего вспыхнуть, он же весь сделан из дерева. — Ван, где ты?!

Они искали её. Всё это время, пока она нигде не была и смотрела на гроб с куклой.

Всюду разрасталась гарь, напоминающая об Эр-Джее. Было слышно и видно, как заклинания бились в стены, как они тонули под коврами. Кричали даже те, у кого никогда не было ртов. В какой-то момент лесное нутро Джебедайя треснуло. Разлом добирался до костей, впадая в ямку между ключицами и освобождая место для пламени.

Ынбёль вдруг потащили по коридору какие-то безликие сущности. Захотели уволочь и съесть. Она подожгла свои плечи, чтобы от неё отстали. Просто отстали наконец.

Снова вспомнилась мама.

Мама… как же ей больно.

— Ынбёль! — в глубинах коридорного огня продолжал рычать Джеб. — Что ты натворила? Что ты наделала?!

Им всем больно. На роду и в клятвах написано — мучайтесь.

Ынбёль с трудом поднялась, задыхаясь. В дыму почти было не разглядеть, какая остервенелая мясорубка запустилась, но вой не прекращался. Эша раздирали, и он крошился зеркалом. Любимую шляпу Лекси несла в пасти собака-призрак. Потолок слезился. Горелые следы от рук тянулись по стенке: они обрывались на середине, потому что сущность рухнула замертво. Кого-то вырвало, кого-то разорвало. Паника вываливалась из всех щелей. Под конец всего горка трупов в глазах Криса сильно

возрастёт.

— Ынбёль! — завопил кто-то с ярчайшей яростью.

Ынбёль обернулась.

Лекси кашляла и мчалась сломя голову с полупрозрачным топором наперевес. Она снова подчинила себе иллюзию. Это ли не радость? Ынбёль отшатнулась, и лезвие задело её ухо. Лекси целилась прямо в лицо — будто там не хватало засечек и свёртков крови. Она сумасшедше размахивала топором, крича о предательстве, а потом хрипло вздохнула. Во рту блеснуло красным. Половицы под ногами Лекси сломались пополам. Ынбёль успела броситься вперёд, смогла протянуть руку, но Лекси запнулась и сорвалась, провалившись в расщелину. Внизу хрустнули горячие доски и кости.

Ынбёль бросила её не раздумывая. Она сама падала со второго этажа — все благодарности Верховному, — и выжила. Лекси хотя бы помогут.

Обои прогрызали изнутри. Из них выбирались души и тонули, тонули, тонули в огне.

Ынбёль от мгновенной смерти отделяли только ужас и жажда мести. Ужас — потому что Эллиота опять убьют. Жажда мести — потому что он теперь был совершенно бесполезен. Ковен никогда не соберётся вновь, не вернёт свою силу и не станет великим. Жертва Эллиота теперь должна быть принесена не ради магии и дружбы. Только во имя боли и отчаяния.

У Ынбёль больше не было друзей. Она и раньше считала, что её здесь многие недолюбливают, но только сейчас поняла, как ошибалась.

Это висело в воздухе и меняло пространство — буквально. Дом бесконечно скрипел и изгибался. Пол начал вздуваться. Стены заворачивались новыми углами. Пространство закруглялось, давило сверху, подкидывало снизу.

Кто-то кинулся вперед, протягивая к Ынбёль цепкие пальцы. Хотели задержать, чуточку надломить, чтобы не брыкалась. Ынбёль отступила и тут же перестала понимать, где очутилась.

Дом выкинул её в другое помещение, деформированное до такой степени, что стало неузнаваемым.

Для ковена нужно семеро. Лекси всегда называла магию дружбой. Не стало дружбы, магии и ковена. Дом, существовавший где-то у границы реальности и неизвестности, потерял свою зыбкую стабильность. Неизвестность, возможно, была теперь ближе реальности.

Пол под ногами взбрыкнул. Ынбёль начала падать назад. Схватилась за вогнутую стену и почувствовала под пальцами мох. Ванная. Конечно. Считай, почки дома.

— На выброс меня отправил, — фыркнула Ынбёль и огляделась в поисках окна. То изогнулось в восьмёрку, но вылезти было можно. — Спасибо.

На обломках ванны сидел Тиран. Он прятался за разбросанными вещами, жался к плитке и злобно шипел. Ынбёль не стала его подманивать: просто схватила за шкирку, спрятала в ветровку, выбила ногой стекло и выпрыгнула на улицу. Снег на траве подтаял от огня. Тиран в ужасе карабкался наружу. Разодрал шею Ынбёль, прыгнул в капюшон и там притаился. Его обгоревший нос кровоточил.

— Не бойся, — сипло попросила Ынбёль, — а то я тоже начну.

Отбежав подальше, она не выдержала и на секунду развернулась.

Дом пылал издалека. Шторы сгорели: за ними кто-то ползал и паранормально вопил. Некоторые звери поумирали в оконных проёмах, некоторые послушно свернулись на пороге и перестали дышать. Чернота — не только дым — тянулась к небу, но ударялась в преграду. Крису, кажется, хватило сообразительности, чтобы не убирать купол. Из обоев падали конфеты, черепа, бусы, иголки, амулеты. Голова Манка лежала на подоконнике отдельно от туловища. Огонь ел всё, что ему попадалось, но её не трогал.

Дом, бывший одним сплошным тайником, заживо полыхал.

Ынбёль, не извиняясь перед ним, бросилась к Эллиоту.

Она не помнила дорогу. Не знала, сколько в ней осталось крови, какое сейчас время суток, чем всё обернётся и что делать дальше. У ведьм не было ни одной причины не причинять Эллиоту боль. Даже если не убьют, то не оставят рук и ног, а потом всё равно прикончат — любые нитки сводились к его гибели.

Ынбёль остановилась у двери. Позвонила, постучала. Ей не открыли, поэтому она вошла сама. На первом этаже никого не было. Отвыкнув от тишины, Ынбёль немного её испугалась, но Тиран своим ворчанием помог прийти в себя. Они оба пошли по лестнице, крепко цепляясь за перила: Ынбёль — ладонью, кот — взглядом, которым выискивал опасность. Потом успокоились.

— Хорошо тут, да?

Тиран согласно засопел.

Дверь в комнату была приоткрыта. За ней — невымытые кружки, сквозняк и матрас, на котором одеяльным клубком лежал Эллиот. Он не спал и смотрел прямо на Ынбёль. Будто все эти дни ждал, когда она за ним придёт. Его взгляд блуждал от мотка пуха в глазнице — к бинтам, от осколков в щеках — к углям в карманах. Он не был сильно удивлён. Может, просто сил не хватало. Ынбёль даже не сразу поняла, что неосознанно наложила на себя изменяющие чары, скрыв пустую глазницу, прогоревшую шею и чёрные плечи. Спрятала самое мерзкое, чтобы Эллиота не вырвало от отвращения. Чтобы он, возможно, прикоснулся.

— Простудишься, — Ынбёль кивнула на открытое окно.

— Это не самое худшее, — медленно сказал Эллиот. — Далеко не самое плохое. От тебя пахнет гарью.

Учуял всё же.

— Ага. Я кое-что натворила. Снова.

В какой-то момент Ынбёль перестала верить, что всё это происходит. Действительно происходит. Что трагедия неизбежна. Что под бусами, амулетами, ранами, иллюзией и кольцами-хамелеонами притаилась всего лишь обычная девочка-жертвенник. Что Эллиот жив. А Ынбёль — не совсем. Она не просто пожила достаточно. Она пережила. Изжила себя. Она ужасно, ужасно истощена.

— Ты сейчас упадёшь, — тихий голос Эллиота славно нарушил тишину. — Это кот?

— А? Да, Тиран. Настоящий кот.

Тиран выпрыгнул из капюшона. Заковылял к матрасу, по пути вынюхивая съедобные крошки. Эллиот вытянул руку и аккуратно погладил загривок. Кажется, проверял правдивость слов. Смог слабо улыбнуться.

— Ты не просто так пришла?

На душе стало пусто. Ынбёль поскребла щеку — под ногтями остались стеклянные искры от недавней злобы Криса.

— Эллиот?

— Я слушаю.

— Прогуляйся со мной.

— Забавно, — уже без смеха ответил Эллиот. — В парк потащишь? За яблоками в карамели?

— Эллиот, — снова попыталась она, лихорадочно думая, как признаться в любви. Как её выразить так, чтобы стало ясно: это навсегда. Это до смерти. — Я за тебя.

Не за ковен. Не за духов, что спасли Ынбёль, умершую на пороге. Не за магию и не за дружбу, а за человека.

Спустя вечность Эллиот ответил:

— Прогуляюсь. Подай куртку.

Облегчения не последовало. Время шло, вселенная бежала, и всё становилось только хуже. Необратимость следовала по пятам. Нельзя было лечь поспать. Даже подумать. Ынбёль нашла в комоде оранжевую неудобную куртку, положила её на матрас и подождала, пока Эллиот молча переоденется. Они вышли на улицу, не держась за руки и не глядя друг на друга. Это нестерпимо — столько испытать и не рискнуть обняться.

— Ты какой-то тихий, — заметила Ынбёль.

— Радуюсь, что мы не идём в парк. Иррационально.

Ынбёль резко затормозила и обернулась на Эллиота. Тот встретил её спокойным взглядом. Руками он обхватил свои локти, но Ынбёль не могла понять: от страха или холода. Не знай она обстоятельств, ни за что бы и не подумала, что с Эллиотом что-то не так.

— Ты больше не умрёшь, — твёрдо сказала Ынбёль. — Я этого не допущу.

— В прошлый раз ты была не слишком-то заинтересована в моём спасении.

— Ты меня мучаешь. Специально.

— Да.

— Хорошо. Но не отставай.

— Хорошо.

Странное состояние. Эллиот злился и был напуган, но снова шёл за Ынбёль. Знал, что бессилен? Надеялся, что в этот раз Ынбёль действительно не навредит? Что вообще заставило его выйти из дома?

— Вы хоть пробовали найти другую жертву? — спросил он блёкло.

Ынбёль не ответила, потому что понимала, что это породит ещё больше вопросов. Она сама с самого начала знала, что дело не в лени ведьм и не в том, что Эллиот им чем-то не понравился. Дело было в одной непокорной ведьме, которую таким образом надеялись придушить. Не вышло.

Шагали торопливо. Тиран ютился в оранжевом капюшоне, разглядывая небо.

— Мы на месте, — сказала Ынбёль, ступая на знакомый порог. В мозгу что-то стрельнуло. Захотелось присесть. Ынбёль глубоко вдохнула, задержала дыхание и позвонила. — Доброе утро.

— Доброе утро, — кивнули в ответ.

— Впусти нас.

— Заходите.

— Спасибо, — кивнула она и, сглотнув нервный ком, добавила: — Мам.

Женщина в ответ на обращение повернула голову. Во взгляде не было и тени понимания или узнавания. Её сейчас можно было назвать хоть тиранозавром — эффект был бы таким же. Лекси объясняла это Ынбёль не раз и не два, но ощущалось это всё равно странно.

Ынбёль жестом указала следовать за ней.

— Тут тебя искать не станут. Можешь поспать. Здесь осталась какая-то папина одежда, переоденься, если хочешь. И вообще пользуйся всем, что найдёшь. Хотя тут мало чего… Полезного. Или приятного.

Эллиот осмотрел неприхотливую комнату. Во взгляде мелькнуло любопытство, но он не решался даже войти, не то что нормально осмотреться. Всё, связанное с Ынбёль, пугало его.

— …если захочешь есть — придётся потерпеть. Мама плохо готовит.

— Мама, — повторил за ней Эллиот. Из его уст это слово звучало совсем иначе. Не так формально. Более тепло.

Для Ынбёль называть её мамой было всё равно, что обратиться к незнакомцу «господин» или «мистер». Эта женщина и во время её первой жизни вызывала в ней мало положительных эмоций. После воскрешения в ней и вовсе отпала всякая необходимость. Она была жива только потому, что Ынбёль была слишком милосердной, чтобы от неё избавиться. И потому что так было бы меньше вопросов.

— Да. Это моя мама, — подтвердила она, вспоминая, как её представили маме Эллиота. Совсем другая обстановка, совсем другие интонации. — Хотя в последний раз она ею была, когда принесла мне яблоко. Давно, короче.

— Она больна? — аккуратно уточнил Эллиот.

Ынбёль фыркнула.

— Околдована. Пьёт специальный чай. Можешь говорить с ней о чём угодно. Она всё расскажет, но ничего не вспомнит. Я для неё существую и не существую одновременно.

— Она тебе мешалась?

Ынбёль криво усмехнулась. Она и раньше не могла говорить о матери, к чему пытаться теперь?

— Как я и сказала, здесь тебя искать не будут. А мне надо вернуться и…

— Ынбёль.

— А?

— Твоё лицо, — Эллиот кивнул на зеркало.

Ынбёль, наконец, взглянула на себя. Увиденное не обрадовало, но за последние дни она натыкалась на вещи и похуже. Раздробленное тело Эллиота, например.

— Мелочи.

— Ты весь город перепугаешь, если сейчас так отсюда выйдешь. Вылечись хоть. Ты же можешь?

— Нет, — чуть резче, чем стоило бы, сказала Ынбёль. — Не могу. Больше нет.

Эллиот открыл рот, наверно, чтобы узнать причину, но затем только покачал головой и вздохнул.

— Акцио, аптечка, — сказал он.

— В Гарри Поттере всё — полнейший бред. Заклинания поиска сложнее, — цокнула Ынбёль.

Она открыла ящик в шкафу не глядя, по памяти. Оттуда сразу выскочило несколько пачек бинтов: аптечка Ынбёль всегда была забита под завязку. Им с мамой обоим не нравилось, когда все эти медицинские штуки лежали на виду. К тому же, мама не знала и о половине тех случаев, когда Ынбёль обо что-то разбивалась. Поэтому бинты, пластыри и безрецептурные таблетки Ынбёль покупала чаще, чем мороженое.

Она вернулась к зеркалу. Принялась пальцами выковыривать осколки стекла из щёк, морщась от боли.

— Прекрати, — не выдержал Эллиот и наконец подошёл к ней. — Ты их так раздробишь, и они останутся внутри. Надо аккуратно.

В ящике нашёлся и пинцет. Ынбёль села на пол. Эллиот — на стул. Он медлительно потянулся вперёд, придержал подбородок Ван двумя пальцами и принялся вытаскивать маленькие осколки. Почти нормальная ситуация. Чары изменения крепко держали ожоги и гарь. Ынбёль смотрела на Эллиота завороженно, напрочь позабыв о боли. Напрочь позабыв вообще обо всём, что с ней до этого приключилось. Ей было так приятно. Забота — это… здорово.

— Тебе разве не больно? — спросил Эллиот между делом. — Твой глаз…

— Глаза мне и одного хватит. А к боли я привыкла.

— Пока была ведьмой?

— Пока была человеком, — поправила Ынбёль.

Хотелось закрыть глаза. Пинцет, скользящий в щеках, ощущался не так сильно, как дыхание Эллиота. Мучения проигрывали. Внимание, пусть и до ужаса беспокойное, побеждало.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— И давно тебе семнадцать?

— Эм… С тех пор, как исполнилось?.. — Ынбёль не сразу поняла суть вопроса. — Я переродилась три месяца назад, если ты об этом. Мы с мамой оба были очень больны. Я — смертельно, она — божественно. Я умерла, она нет. Я воскресла ведьмой, она нет. Пришлось оставить её здесь. Я не скучаю, она тоже.

— А что насчёт ведьм?

— Нас семеро, — было, — и мы ковен. У каждого свой особый дар. Мой — воскрешать. Лекси творит иллюзии, Перси управляет огнём. Остальных ты не знаешь, но можешь передать спасибо Эшу. Он нас фактически свёл. А, нет, ты знаешь Криса. Это он запретил мне искать тебе замену. Наверное, вы не очень дружили. Раз в месяц мы должны убивать людей, иначе случится что-то более страшное. Мы не выбираем жертв, за нас всё решено. Я не знала, что это будешь ты. И узнала слишком поздно.

— До или после того, как мы…

— До, — стало почему-то совестно. — Прости.

— Спасибо, что рассказала, — кивнул Эллиот. — А что насчёт… Меня? Кто я?

— Человек. Скорее всего. Ну, если судить по Тирану. Он вот просто кот. Так что ты должен быть просто человеком.

— И когда ты сказала, что спасла кота, ты…

— Воскресила его, да. Он первый, с кем у меня так хорошо вышло. Ещё была Сцилла. Оса, — добавила она. — Но она быстренько разбилась.

Эллиот закончил с осколками и принялся обрабатывать порезы.

— Тут много всего, — заметил Эллиот.

— Я правда сильно болела. Магия спасла меня. Поэтому… Знаю, для тебя это никогда не будет звучать хорошо, но жертвы — достойная плата. Так мне казалось. Но ты… Это было слишком. Я не могла остановить твоё убийство, но смогла тебя вернуть. Тебя не скормили огромной магической птице.

— Вот это везение.

— Пока что, — предупредила Ынбёль. — Они попытаются найти тебя и убить. И меня заодно. Твоя смерть ничего уже не исправит, но они очень злы на меня, так что… Извини.

Эллиот оказался втянут во всю эту историю не по прихоти Ынбёль, но теперь Ынбёль была той, кто за всё несёт ответственность. Она могла принять другое решение в любой момент времени. Могла покончить с собой, могла поднять бунт. Могла не воскрешать Эллиота. В любом из этих вариантов всё не сложилось бы так, как сложилось теперь. Эр-Джей был бы жив, Перси был бы здоров. Дом бы не сгорел, а магии бы всё ещё было достаточно.

Из Ынбёль всем ковеном пытались вытравить человечность. И у них получилось.

— Мне надо идти, — сказала она, мягко убрав руки Эллиота от своего лица. Делать это было ужасно больно. Хотелось остаться так навсегда. Желай, не желай — а толку? — Спасибо.

Эллиот тихонько вздохнул.

— Что ты собираешься делать?

— Искать гроб с куклой. Не смотри так на меня, я сама не знаю. Но это что-то важное. Это поможет.

— Ты ведь вернёшься? — Эллиот удержал её за запястье холодными пальцами. Они всегда были такими или это последствия воскрешения?.. Жаль, что совсем нет времени разобраться.

— Я сделаю всё, чтобы они до тебя не добрались.

— Уклончивый ответ.

— Я решила, это то, что ты хочешь услышать на самом деле.

С чего бы ему теперь волноваться за Ынбёль? Кто она ему? Ни в одном человеческом языке нет подходящего слова. Она предательница, убийца. Пылко влюблённая, готовая отдать всё, чтобы хоть немного заглушить боль и страх, что причинила. Убийца, что нуждается в спасении, а потому спасает собственную жертву. Убийца, что не верит в прощение, но надеется на искупление. Не будь Ынбёль так занята мыслями о том, как не позволить ведьмам убить её возлюбленного, наверняка бы уже задохнулась от ненависти к себе. Но сейчас ненавидеть — значит жалеть. А жалеть ей себя было ни в коем случае нельзя.

— Не делай за меня выводов. Пока это ни к чему хорошему ни разу не привело, — попросил Эллиот. — И вернись. Я бы попросил тебя не уходить вообще, но…

— Тебе рядом со мной страшно?

— Страшно. Потому что бессилен. Я совершенно ничего не знаю о магии и, кажется, зря тебе не верил всё это время.

— Я сама себе не верила первое время, — улыбнулась Ынбёль. — Это уже неважно.

Повисла пауза. Ынбёль решалась.

Уходить не хотелось.

Мамин дом — нищанская халупа на окраине города. Её при большом желании можно и руками развалить, чего уж говорить о магии. От защиты здесь — разве что непредсказуемость. Эллиот не сможет здесь себя защитить. Ынбёль не сможет его здесь защитить.

Ынбёль это знала, но никак не мог задавить в себе наивную идею о том, что стоит тут просто затаиться и переждать. Что всё само образуется. Это глупое чувство, которое так и не вытравилось с ранних лет. С тех лет, когда папа ещё не пропал, а мама не стала такой религиозной. С тех пор, когда Ынбёль не понимала, что болеет, а весь дом был обшит одеялами и подушками, чтобы она не убилась. С тех пор, когда это место было её коконом, а не пыточной. С тех пор, когда это было её настоящим домом.

А может дело было и не в доме вовсе. Дом — это ведь не место. Так уж вышло, что Эллиот — её дом. Её лес, о котором говорил Джеб. Быть рядом с Эллиотом, несмотря на обстоятельства и риски, казалось самой правильной вещью на свете. Держаться ближе. Спать с ним в обнимку. Как бы Ынбёль сейчас хотела поспать…

— Позаботься о себе, пока меня не будет, — попросила Ынбёль. — Я вернусь. Обязательно.

Слова имеют огромную силу. Дала обещание — выполняй. Это она всегда понимала. А теперь правда хотела выполнить.

Эллиот поджал губы и кивнул. А больше ему ничего и не оставалось.

И Ынбёль побежала. Она не знала, сколько у неё времени, не знала, где сейчас бродят ведьмы. Наверно, пошли напрямую домой к Эллиоту — это на противоположной стороне города, так что времени было предостаточно. А если обгорели сильно — то ушли с Джебедайей в лес, где ему было бы проще их подлечить. До леса от дома ведьм ближе, так что нужно было поторапливаться, чтобы остаться незамеченной.

На улице совсем рассвело. Тут и там мелькали люди с газетами и кофе. Ынбёль неслась мимо них, едва успевая уворачиваться от острых плеч и горячих стаканчиков. Кто-то наверняка принял её, побитую, израненную и обессиленную, за сумасшедшую, но она об этом не думала. Ей просто нужно было попасть в дом раньше, чем ведьмы начнут соображать.

Домом это назвать получилось бы с трудом. Если раньше он скорее был, чем не был, то теперь всё обстояло ровно наоборот. Раньше его видели окружающие, но внутрь могли попасть только ведьмы. Он был у всех на виду, но скрыт для непосвящённых. Теперь же внутренности дома были обожжены и выпотрошены, выставлены на показ. Иногда что-то где-то щёлкало. Дерево стонало, грозясь обвалиться у опор. Скрываемое было раскрыто. Но людям было всё равно: они даже не заметили пожара. Для них это место осталось недосягаемым.

Что Ынбёль искала? Зачем пришла?

Манок просил вернуться. «Кое-что найдёшь, — так он прохрипел, прежде чем его голову оторвали.

Ынбёль бродила от подкошенной стены до обвалившегося пола. Обходила прогоревшие балки, заглядывала в пустые углы. Будто труп осматривала.

Немного хотелось плакать. Но больше выть.

Вот это — то, на что она способна. Разрушить одну, шесть, бесконечное множество жизней. Разрушить с целью, но по итогу так глупо. Потерять всё, не приобретя ничего. Спасла ли он Эллиота? Что ж, она пыталась, и никто не скажет иного. Получится ли у неё спасти его насовсем? Ынбёль сильно сомневалась. Знала, что должна, но не знала как.

Ответ, конечно, лежал на поверхности. Хочешь подарить жизнь — убей. Всего-то надо было убить шесть очень злых ведьм, и тогда Эллиот будет в безопасности до самой смерти Ынбёль.

Убить шестерых, чтобы спасти одного. Достойная плата? Ох, если бы Ынбёль знала.

Но ведь всё просто, да? Не убьёт она — убьют они. Не случится никакого чуда, магия не вернётся, не вернётся и дружба. Ковена нет. Друзей нет. Есть шесть обозлившихся против одной отчаявшейся.

Задачка та ещё, с какой стороны ни посмотри.

Что бы она сделала раньше? Пошла бы за советом к Эшу, очевидно. Эш многое знал, а что не знал — мог подглядеть в одно из своих сотен зеркал.

На стене, которая раньше примыкала к… ладно, Ынбёль понятия не имела, к чему, она ни разу не видела это место при свете дня. Но на разодранных обоях висел осколок зеркала. Висел на добром слове: казалось, его снесёт даже лёгкий порыв ветра. Кажется, кто-то в него врезался при побеге, а после потоптался сверху. А раньше оно показывало будущее. Прочие осколки были разбросаны вокруг мелкой сыпью.

Ынбёль провела пальцем по острому краю. Порезалась. Надавила посильнее, сдвинула кисть так, чтобы лезвие прошло по ладони. По зеркалу полились тонкие струйки крови.

Ынбёль не знала, откуда, но знала наверняка: оставлять вещи со своей кровью нельзя. В крови сила, в крови магия, в крови знания.

Знания.

Она чуть склонилась к отражению, ставшему кроваво-полосатым. Лицо словно было порезано на пять тонких слайсов. Неприятное зрелище. Завораживающее.

За спиной зажглись свечи.

Глупости, подумала Ынбёль, здесь и кирпичей-то целых нет, какие свечи. И всё же она отчётливо видела их в отражении. А отражение видело её. И оно не было Ван Ынбёль. Ынбёль не знала его имени, но знала наверняка — ближе него у неё никого нет.

И, стоило так подумать, как изображение дрогнуло. Улыбка исказила лицо. Но Ынбёль не улыбалась. Ынбёль хотела вопить.

Сила потянула её ближе к отражению, а потом она прошла сквозь него. Слилась с неизвестной сущностью, что жила в отражении. Или только там пряталась?..

Об этом она подумать не успела.

Чувство было такое, будто Ынбёль нырнула, не задержав дыхание. Резкая холодная волна окатила её с ног до головы, задержавшись у сердца. Надавила на горло, не давая возможности вздохнуть. Уронила на колени и придавила, мстя. Ынбёль не дышала, но и не умирала. Ынбёль была и не была, снова, как в первый раз, но теперь уже навсегда.

Ынбёль изменилась полностью и бесповоротно. Никаких мирных соглашений, никаких уступок. Только сделка. Его жизнь за её душу. Помощь духа за тело. Знания за силу.

Это не было похоже на смерть. Ынбёль все видела и чувствовала как и минуту назад, но в то же время совсем иначе.

Это было не больно.

А потом пришли воспоминания.

Белая комната. Гроб. Режущий свет. То, что показал Манок, было снаружи, а суть притаилась внутри — в той самой кукле, крошечной и тряпичной. Её не нужно было рассекречивать, она и была разгадкой.

Ынбёль вынырнула. Она ничего не выяснила, потому что знала изначально, что нужно делать.

Домой Ынбёль бежала так быстро, как только могла. Время заканчивалось, теперь уже в самом деле заканчивалось. У неё в запасе была от силы пара часов, а потом… Она не знала, что будет потом, но, что бы там ни было, оно тогда и кончится.

Два часа. Всё или ничего.

Она бежала, впервые возвращаясь домой так резво не из-за боли. Прежде она никогда не хотела туда идти. Её пугали скрипучие внутренности, её пугала мать. Пугали её вечные странные рисунки, чёрные мелки и отвратительные благовония. Пугали её молитвы, её странные запасы трав. Пугало, что она может сделать со всем этим. Но на самом деле она ничего не могла.

А Ынбёль — ещё как. Цикличность жизни вызывала приступ тошноты.

Эллиот встретил её на лестнице. В руках он держал фотоальбом.

— Здесь мало твоих фотографий, — заметил он.

Ещё бы, подумала Ынбёль. Мама любила её недостаточно долго, чтобы фотографировать.

— Это не я, — сказала она. — Вернее, не та я, которую ты знаешь.

— То есть человек?

— Всё чуточку сложнее, — Ынбёль уверенно протопала в комнату матери, выдёргивая ящики из столов, тумб и комодов по пути. Отовсюду лезли какие-то лоскуты, механизмы, соцветия, потёртые книги.

Мелки и чаши нашлись, естественно, у мамы в комнате. Прямо под её импровизированным алтарём.

— Спасибо, — сказала она человеку на картинке, — что хранил это для меня. Я потом всё уберу, мам, — это она равнодушной женщине в кресле. Выгнать бы её в церковь конечно, но здесь всё же безопаснее.

На кухне отыскались нужные травы и нож, а у Ынбёль под кроватью обнаружились старые игрушки. Самодельные. Эллиот ходил рядом. Не мешался, но не отставал. Терпеливо попросил:

— Объясни, что ты делаешь.

— Колдую твоё спасение.

— Ынбёль, хватит говорить загадками. Что бы ты ни делала, я хочу знать. Особенно если это касается меня.

Касается! Ха! Ынбёль с трудом сдержала хохот. Всего несколько часов, а насколько всё изменилось в её картине мира, при том что в его не поменялось ничего.

Эллиот Коди Моррисон не мог знать, что больше не является центром событий. Теперь Ынбёль в самой сердцевине, теперь на неё все будут смотреть и теперь она, а не мальчик-жертва, покажет всем настоящую магию. Магию, что сильнее смерти и дружбы… Но всё ещё тает под ореховым взглядом. Чёрт бы его побрал.

— Послушай, Эллиот Коди Моррисон. — устало выдохнула Ынбёль. — Я ведь уже сказала, я — не та, кого ты знал. И тем более не та, кого знала она, — неопределённый кивок на коридор. — Я выгляжу как она, думаю во многом как она, чувствую как она, но я не она. Сомневаюсь, что ты это поймёшь.

— Я хочу знать, — упрямо повторил Эллиот. — Это всё-таки моя жизнь.

— Я готовлю самую великую магию в своей жизни. Таких метаморфоз не было сотни лет.

— Но разве магия…

— Не ушла? — Ынбёль подмигнула пустой глазницей. — Нет, конечно. Я лишь сказала, что у меня нет над ней контроля. Связь разорвана. Но это не значит, что нельзя докричаться.

— И цена?

Ынбёль усмехнулась. Эллиот Коди Моррисон был очень проницательным парнем. Недостаточно, чтобы выжить в первый раз, но он явно быстро учился.

— Если бы я отвечала, как она, я бы сказала, что получу достаточно в случае победы. Я разделяю это мнение.

— Ты всё ещё хочешь меня спасти?

— Да.

— Но ты не Ынбёль?

— Я никогда не была Ван Ынбёль. Я всегда была тут. Я, а не она. Я с тобой познакомилась на ярмарке. Я с тобой смотрела диски. Это всегда была я. Ван Ынбёль умерла три месяца назад на пороге этого самого дома. Умерла довольно жалкой смертью, но весьма вовремя.

— Ты дух?

— Эллиот, — Ынбёль с трудом сдерживалась, чтобы не отослать его куда-нибудь. Времени было ужасно мало, а вопросы всё никак не кончались. — Это слишком сложно для человеческого двумерного восприятия. Чёрное и белое, лёд и пламя — вы так всё видите. Вы смотрите на мир сквозь призму законов природы. Магия существует над ними. И вне её. Я — существо над природой. Я не Ван Ынбёль, но никогда не перестану ей быть. Всё, что я делаю, я делаю для тебя, но лучше тебе мне не мешать.

Эллиот каким-то чудом её дослушал. Опустил взгляд, угрюмо спрашивая:

— И что прикажешь делать мне?

— Закопай этот кинжал в землю у порога, а потом собирайся и беги. Когда всё начнётся, тебе здесь будет не место.

— Ты говорила, они придут за мной.

— Глупости, — отмахнулась Ынбёль, обрывая соцветия. — Ты для них невидим, а я вот легко обнаруживаемая. Они думают, что найдут нас обоих. Давай не будем их радовать.

— Я не… Я не хочу тебя бросать.

— Мило. Но сначала мне надо тебя спасти.

— Ты убьёшь их?

Ынбёль замерла. Что-то внутри в очередной раз перевернулось и раскололось — сколько же в ней ещё целых костей? Чёртовы метаморфозы все никак не успокаивались.

— Я сделаю то, из-за чего они будут невыносимо страдать. А теперь, пожалуйста, возьми мой свитер и беги. Хватит разговоров.

Ну вот и всё. Ынбёль получила то, что хотела. Каждый из них. Оставалось только выполнить свою часть сделки — каждому из них. Но перед этим было ещё одно важное дело.

Ынбёль зашла в ванную, прикрыв за собой дверь. Она слабо помнила, как ей здесь было спокойно — только здесь, только в этом помещении. Эмалированная поверхность ванны, местами сильно покоцанная старостью, напоминала ракушку, прочную, безопасную, которая бы смогла защитить её от всего на свете. Ынбёль уже не питала таких иллюзий, но, сев на холодное дно, на секунду ощутила облегчение. Вздохнула глубоко, а затем достала тетрадь и карандаш.

— Ты молчишь двадцать минут, — тихо сказал Эллиот. Ынбёль и не заметила, как пролетело время — записать нужно было многое. — Мне точно нельзя остаться?

— Я считала тебя умным, — фыркнула Ынбёль. — Кто вообще так привязывается к тому, кто тебя убил?

— Это не привязанность.

— А что?

— Не скажу, пока не вернёшь мне прежнюю Ынбёль.

Неизменно упрямый и взрослый, но предельно понимающий, что от него совсем ничего не зависело. Ни спасение, ни решительность, ни собственное убийство.

— А что не так с этой?

— Ей я не доверяю.

— Очень жаль, — пожала затёкшими плечами Ынбёль. — Моё желание спасти тебя искреннее.

— Но ты ведь меня не любишь?

— С чего ты это взял? — удивилась Ынбёль. — Я тебя воскресила и разрушила шесть жизней ради тебя.

Семь, вообще-то, но мама учила не жаловаться.

— Это была не ты.

— Ох… — Ынбёль вздохнула. — Хотела бы я, чтобы был способ донести правду до твоего человеческого сознания. Но у меня самой ушло несколько месяцев, чтобы понять… А приняла только сегодня.

— То есть ты меня любишь?

— Опять эта двумерность, — Ынбёль закатила глаза и, кряхтя, вылезла из ванны. Взяла полотенце, завернула в него тетрадь и спрятала под ванну. — Заболтал ты меня. На что надеешься — непонятно.

Ынбёль вышла из ванной, но уйти далеко не успела. Эллиот дёрнул её за запястье, останавливая, и обнял со спины. Так крепко, что внутри что-то треснуло. Ему понадобилось несколько дней, чтобы на такое пойти. Чтобы не побояться остановить и прикоснуться. Эллиот уткнулся в шею — в самую гущу чар, которые прятали сожжённую кожу. Он наверняка учуял огонь, но не отстранился. Лишь обнял сильнее.

— То, что ты делаешь — опасно?

— Разумеется, — улыбнулась Ынбёль, накрыв ладонью ладонь, что сейчас стискивала её толстовку. — Иначе бы это не сработало.

— Прошлая Ынбёль не призналась бы. Спасибо, — Эллиот тепло выдохнул в шею. По коже пошли мурашки. — Кто-то умрёт?

— Нет, — сказала Ынбёль. — Я этого не хочу.

Эш видел в её будущем ложь и величие, но как-то так получилось, что теперь всё её настоящее состояло из сплошной лжи, а вот величие было под вопросом. Пойди разбери, так ли Эш хорош или же совсем ничего в предсказаниях не смыслит.

Они стояли молча ещё какое-то время. Эллиот отпускать не собирался, а Ынбёль не могла найти в себе сил об этом попросить. Она столько сделала уже ради этих объятий и столько была готова ещё сотворить. Она хотела положить к ногам Эллиота весь мир, и сейчас привыкала к этому чувству. Прошлая Ынбёль хотела просто быть счастливой, новая… Новая хотела всего. Новая была готова идти по головам, чтобы добиться своих целей.

Как жаль, что эти метаморфозы не случились раньше.

— Я сейчас уйду, — сказал Эллиот. — Через минутку.

— Поздно, — вздохнула Ынбёль. — Они уже здесь.

Чёрное небо. Ведьмино небо — как сгоревший пирог без масла и волшебства. И как дом. Когда же оно по-настоящему пустит на порог?

Ковен пришёл вместе с чернотой.

— Эллиот внутри? — спросил Крис.

— И тебе доброе утро. Как вам этот огненный рассвет? — улыбнулась Ынбёль.

— Вау, уровень сучности вырос, — заметил Эш, придерживающий обгоревшего Джебедайя. — Кто-то принял духа?

— Брось, — отмахнулась Ынбёль. — Я приняла его в тот момент, когда вы решили убить моего парня.

— Мне кажется, она колдует, — тихо заметила Лекси. Обмануть ведьму иллюзий во всех поколениях было не так-то просто. — Она точно колдует против нас.

— Она не может, — ответил Крис. — А даже если и может — наколдует искорку. С нынешним дисбалансом никто не сотворит сильной магии.

— И тем не менее, — заметила Ынбёль, — у вас для меня подарок?

Все, как по команде, расступились. Крис свалил наземь свой большой мешок. Тот тут же порвался по центру, а из него высунулась тёмная как смоль рука. Следом показалась другая. Затем плечи и, наконец, голова.

— Идиоты, — холодно сказала Ынбёль, но голос её дрогнул. — Решили пойти против законов магии?

— И преуспели, — ответил Крис. — Мы его воскресили. Без тебя. Но в сознание вернуть не можем. Вылечи его разум, и мы подарим Эллиоту лёгкую смерть. А затем снова станем ковеном.

— Интересно, — Ынбёль склонила голову набок. — И как ты себе это представляешь?

— Нам необязательно быть вместе, если все семеро живы. Ты пойдёшь своей дорогой, а мы — своей.

— Херовенький ковен.

— А кто в этом виноват?

Мешок тем временем опустел. Эр-Джей сидел на корточках, ковыряя прожжёнными пальцами землю. Он издавал странные звуки, что-то среднее между криками боли и шипением. Связок не было, как и горла — так бы он наверняка кричал. Но, кажется, Ынбёль была единственной, кто слышал в этих звуках нестерпимые муки. Она была единственной, кому было страшно из-за того, что сотворил Верховный.

— Идиоты, — выдохнула Ынбёль. — Ладно он, ваш Верховный, но вы-то книжки читали? Был разве хоть один случай удачного воскрешения ведьмы? Ещё и впятером, без ведьмы воскрешения? Вы что, настолько боитесь его?

— Мы боимся тебя, — сказала Лекси. — Ты ненормальная. Ты всё разрушила. А мы просто пытаемся это починить.

— Это. Не. Эр-Джей, — отрезала Ынбёль. — Вы никак не могли его вернуть, как вы не понимаете? И забрали с той стороны того, кого нельзя было забирать. Где Вёльва? Разве она не была бы с вами, сделай вы всё верно?

— Ты нам врёшь, — сказал Эш.

— Вот как?! — воскликнула Ынбёль, усмехнувшись. — Чем докажешь? Ты видел эту мою ложь? Ты видел удачное воскрешение Эр-Джея? Твои слова ничего не стоят без твоего дара. Ты не можешь ни видеть, ни создавать будущее. Пустышка. Прямо как это, — она кивнула на обгоревшее существо. — Оно страдает, как вы не видите? Оно даже встать не может, ему больно. Убейте его.

— Вылечи его.

— Убейте его! — заорала Ынбёль. — Как вы можете так поступать?! Как можете совершать такие ужасные вещи, а потом винить меня в том, что сделала я? Я хотя бы своего, — она выделила это слово, — парня вернула. Того, которого вы знали, и я знала. А это? Это не Эр-Джей. Почему вы не видите? Лекси? Эш? Скажите ему! — она продолжала кричать, физически начиная ощущать страдания существа. — Перси, ты ведь много времени проводил с мелким. Ты знаешь, что это не он. Вы все кичитесь тем, что вы семья, но посмотрите только, что вы устроили.

Изуродованный электричеством Перси засомневался первым — это было видно по тому, как метнулся его взгляд к Верховному. Джебедайя неотрывно смотрел в землю — кажется, ему эта идея не пришлась по вкусу изначально.

— Крис… — тихо позвал он.

— Нет.

— Крис, — строже сказал Джеб. — Она не врёт нам. Только не об этом. Ты ведь знаешь, что она права. Убей его. А затем прикончим этих двоих и пойдём домой. Здесь не будет победы.

Здесь не будет победы. Какие хорошие слова. Ынбёль тоже это чувствовала.

— Не сделаешь ты — сделаю я, — подал голос наконец Перси. — Всё кончено.

Ынбёль ждала, терпеливо складывая пальцы в узлы. Лекси смотрела за ней неотрывно, но уже чуть с меньшим подозрением — верила Верховному, а не себе. Жаль. Впрочем, другая её часть была этому рада.

Крис приблизился к существу и упал на колени рядом. Скривился от боли: наверняка обдало свежие раны чужим жаром. Ынбёль было даже немного жаль его.

— Эр-Джей, — позвал Крис тихо. Ынбёль открыла рот, чтобы повторить, но Перси так яростно посмотрел на неё, что тут же пришлось закрыть рот обратно. Существо не обратило на Криса никакого внимания. Оно, если и было способно отвечать на что-либо по задумке, сейчас пребывало в такой агонии, что и врагу не пожелаешь. Ему место в коридоре. А коридора больше нет. — Мне жаль.

Он крепко обнял существо. То взбрыкнуло, шевельнуло локтями и спустя мгновение обмякло. Крис переломил шею голыми руками. Страшная ведьма. Ужасающая мощь.

— Поколение за поколением, — вздохнула Ынбёль. — Я твердила тебе о том, что эти твои игры в семью до добра не доведут. Поколение за поколением мы дохли как мухи, потому что ты не мог принять нашу суть.

— Мы дохли,потому что ты психопатка, — процедил Крис. Он не стал возвращаться к своим, лишь встал на ноги. Ынбёль заметила. — Ты нас к этому приводила снова и снова. Своими экспериментами. Своими бунтами. Своей враждой со всеми и каждым.

— Мы — высшие существа, Верховный. Всё это… — она обвела взглядом сплотившихся ведьм, а затем обернулась на дом. — Тщетно. Мы рождены для великого, вы сами мне об этом твердили, помнишь, Лекси? Помнишь, как хотела стать моей подругой, чтобы я не разрушила твой любимый ковен?

Лекси поджала губы. Ынбёль фыркнула.

— Твоя доброта, твоё щенячье обожание были только для одного. Не допустить того, что было в прошлые разы. Ты помнишь больше, чем показываешь, да? Не можешь не помнить.

— Не все такие расчётливые, как ты, — ответила Лекси. — Я помню только то, что хочу помнить, и забываю остальное. Ты была моей подругой.

— Хм. Ну пусть так, — пожала плечами Ынбёль, игнорируя ноющее чувство в груди. Подруга. — В любом случае, винить вам надо не меня, а Верховного. Верховный. Одно название. Столько жизней, а как был маленьким бродячим ребёнком, так им и остался. Семья. Дружба, — она опустила взгляд на труп у ног Верховного. — Любовь. У вас могло быть всё, а вы выбрали это. Вы мне обещали всё. И что я получила? Вы смотрите на меня как дикие звери.

— Ты сама в этом виновата, — вставил Джебедайя, пытающийся незаметно приблизиться к Верховному.

Они собирались кинуться на Ынбёль вместе. Перси посматривал на дом: готовился бежать, когда Ынбёль обездвижат. Лекси продолжал гипнотизировать её взглядом. Эш нервно покусывал губы — чувствовал что-то.

— Как вы не понимаете, — покачала головой Ынбёль. — Это всё — для нас. Все жертвы, вся пролитая кровь. Эллиот — не случайная жертва. Метаморфозы всегда знают, что делать. Они выбрали его, потому что знали, что так мы приблизимся к могуществу. Я приближусь. Вам всего-то и надо было, что всё сделать правильно. Скормить его, и тогда бы я никогда его не нашла. Ты, Крис, мечтаешь о могуществе, но поколение за поколением теряешь его по глупым детским прихотям. Что. пожалел меня в итоге? Или не смог уговорить Манка пойти против меня?

— Если хотела его смерти — почему мешаешь нам сейчас?

Ынбёль злобно просияла, всем видом показывая, что ждала этого вопроса. Клацнула зубами:

— Много лет назад цикл перерождений сильно сбился. — Джебедайя подошёл к Крису. Ынбёль предупредительно сделала два шага назад. Под ногой оказалось что-то твёрдое и острое. Успеть бы схватить. — К тому же каким-то образом мы оказались на одной территории с другими ведьмами. Сейчас, может, других и нет, но тогда точно были. Ковены не ладили между собой. Мой дух переродился первым, так что к моменту, когда наш ковен был собран, я была сильнейшей, а вы… — Ынбёль хмыкнула. — Ну, как я сейчас. Как дети малые, в общем. Другой ковен увидел возможность нас уничтожить. В том перерождении мы были слабы, чтобы сражаться с ними на равных. Бежать было некуда. Тогда я придумала обряд Куклы. Вернее, подсмотрела идею. Я связала нас с ними. Пострадали бы мы — пострадали бы и они.

Пять неверящих пар глаз смотрели на неё.

— Это единственное, что я смогла сделать тогда. — Ынбёль развела руками. — Я никому не сказала об этом. И записей не оставила. Вы бы не простили, что решаю за вас.

Эш послал ей тревожный взгляд. Понял первым.

— Простите, что снова решаю сама, — закончила Ынбёль.

— Эта магия слишком сильна для тебя одной, особенно в таком состоянии, — Крис шёл к ней медленно, но уже не останавливаясь. Джеб тащился на полшага позади. Чудно. Они первыми и будут.

— Это и есть твоя главная ошибка, Верховный, — вздохнула Ынбёль. — Ты веришь, что у магии есть цена. Я верю, что она бесценна.

Разрушенный ковен — это, конечно, проблема. Но, глядя в зеркало в ванной утром, Ынбёль вдруг поняла: магия никуда не делась. Нарушены связи, баланс, но сама магия есть и всегда будет. Как она и сказала Эллиоту, до неё просто сложнее докричаться. Но, если орать во всё горло, она услышит. Если быть готовым отдать голос — она обязательно придёт.

Если быть готовым отдать всё — магия подчинится. Обязательно.

И в момент, когда Крис на неё наконец-то бросился, Ынбёль резко наклонилась, выхватывая из земли кинжал и куклу. Всего-то нужна была капля крови от всех собравшихся. Только ранить, едва-едва задеть. Всё, на чём есть кровь, обладает невероятной силой. Всё, на чём есть кровь, подчиняет владельца. Так у Бао Мина забрали жизнь и лицо. Так Эллиоту жизнь сохранят.

Крис успел выставить ладонь, прикрывая от удара глаза. Джебедайя напоролся сам — попытался остановить лезвие. Эш попятился, но, запнувшись, не успел отойти. Ынбёль на руку сыграло то, что никто не ожидал от неё такой проворности и никто не понимал, что именно она делает. Полоумная ведьма с ножичком и куклой. Даже ковен был в недоумении. Перси это, впрочем, не помешало схватить Ынбёль за волосы и оттащить от Эша. Ынбёль подняла руку и полоснула наугад. Попала по запястью. Кровь брызнула на затылок, Перси зашипел и инстинктивно разжал пальцы. Оставалась только Лекси.

— Беги! — крикнул ей Перси и попытался снова схватить Ынбёль. Та присела, уклонилась и кинулась вперёд. В голове крутилось лишь «её можно и проткнуть». На Лекси она теперь злилась больше всего.

Лекси то ли от страха и шока, то ли от излишней самоуверенности не послушала Перси. Стоило Ынбёль приблизиться, она выставила руки вперёд и ухватилась за куклу, отбирая её. Провернулась на скользкой земле и тогда только побежала. Ынбёль буквально прыгнула на неё и, недолго думая, пронзила ладонь и грудь куклы кинжалом. Лекси вскрикнула. Перси тоже закричал и бросился на Ынбёль сзади.

— Отойдите, идиоты! — завопила Ынбёль прежним голосом. Она отобрала куклу и теперь яростно пиналась, пытаясь выбраться из-под разгневанного Перси. Не вовремя. Как же он не вовремя! — Отстаньте от меня!

— Послушайте её! — крикнул Эш, но никто не отреагировал.

Все, как по команде, обернулись на скрип двери.

Эллиот в старом свитере Ынбёль стоял на пороге с ножом в руке.

— Дурак, — прошептала Ынбёль. Перси её мгновенно отпустил и двинулся к порогу. Остальные ведьмы последовали за ним. Эллиот смотрел на них с вызовом, но пальцы его дрожали — Ынбёль и отсюда видела. — Дурак!

Времени не осталось. Совсем не осталось. Ынбёль засуетилась, вытаскивая из рукава окровавленный платок. Обмотала им шею куклы и произнесла заклинательный шёпот.

Шёпот из нескольких рун, залитых кровью, вытащенных из памяти, ужасающих в своей лёгкости.

Шёпот, рвущийся прямиком из раны, что когда-то — недавно? давно? — была сердцем.

Шёпот из проклятых слов:

— Отныне кровавые конечности ведьм — конечности куклы. Куклу нарекаю именем Эллиот Коди Моррисон. Пусть будет так, — она улыбнулась. — Моё могущество.

Условия сделки были просты: жизнь за могущество. Прошлая Ынбёль невероятно сильно хотела спасти Эллиота. Новая хотела могущества. Прежняя форма симбиоза не дала им получить ни того, ни другого. Новая форма могла положить к их ногам весь мир.

Души — это нитки, цепи и канаты. Куклу ими почти задушило. Она до краёв наполнилась энергией, а затем лопнула, обжигая ладони Ынбёль. В этот же момент вскрикнуло шестеро: Эллиот, к которому кукла была привязана, и пять ведьм, которые привязались к Эллиоту.

Теперь уже все смотрели на Ынбёль.

— Сердце, — она указал на Лекси, — лёгкие, — на Перси, — ноги, — это Крису, — глаза, — провидцу, — и руки, — это Джебедайе. — Остановите его сердце — остановите сердце Лекси. Сломаете ноги — ползать будет и Крис. И далее по списку, если я ничего не перепутала, а я сто процентов всё спутала. Или нет? — она удовлетворённо улыбнулась и завалилась на колени. В голове знакомо горело. Тело стало слабым, и грудь выжигало изнутри. — Кое-кому идёт бонусом его рассудок. Запрёте Эллиота в подвале, и вам крышка. Вы ему ничего не сделаете, пока он жив. И освободитесь только после его смерти.

Ынбёль завалилась на землю. Рот вспенился. В глазах поплыло, будто от слёз. Рядом лежал Эр-Джей, бесцельно и одиноко глядящий в небо.

— Что с тобой? — побледнел Эллиот.

— Не подходи, — покачала головой Ынбёль. — Меня, кажется, сейчас разорвёт.

Если достаточно громко кричать — магия услышит. Если быть готовым сорвать ради неё голос — она откликнется на зов. Только вот магия никому не подчиняется, как бы ты не верил в обратное. Как ни посмотри, а метаморфозы рассердились на них. Ожидать, что они послушаются? Очень в стиле Ынбёль.

Джебедайя выбил у Эллиота нож, перехватил и, недолго думая, полоснул по его руке. Тут же сам зашипел от боли, демонстрируя всем аналогичный порез. Эллиот беспомощно моргал.

— А я предупредила, — довольно сказала Ынбёль.

— Не пускайте его к ней, — прошипел Крис. — Если её и правда разорвёт, Эллиота тоже заденет.

Неужели он о нём заботился? Печально, что при таких обстоятельствах, но цель однозначно была достигнута. Перси уверенно толкнул Эллиота обратно к крыльцу. Тот всё ещё смотрел на ведьм с вызовом.

А Ынбёль горела изнутри, потому что с неё стекали чары. Они шипели и пузырились на коже. В глазницу, забитую пухом, мхом и перьями, лез ветер, оттого хотелось плакать. Лицо без остановки разлагалось, и тело обращалось в одну крошечную щепку. Взгляд упал на зверя, неподвижно сидящего под деревом. Вёльва. Ждала её, чтобы сопроводить. Значит, конец.

Какая всё-таки глупость — эта цикличность.

Духи спасали несчастных детей. Тех, до которых не было никому дела, или же тех, кого кто-то очень сильно любил. Духи спасали добрых и злых, спасали тех, кто этого хотел и не хотел.

Потому что дело было не в спасении. Духи никого не спасали — лишь брали то, до чего могли дотянуться. В этот раз они взяли их семерых, совершенно не ожидая от них ничего, кроме послушания. Так было и в прошлые разы, так будет и в следующие. И Перси они выбрали не ради Лекси. И Эр-Джея им не было жалко. И вовсе они не смеялись над Верховным, вернув его сознание в петлю. До всего этого им не было ни малейшего дела.

В конечном итоге, думала Ынбёль, которая уже совсем не была Ынбёль, всё это пустое. Дружба, семья — это не имело уже никакого значения. Старой Ынбёль было от этого грустно, но новая…

Новая смотрела на Эллиота Коди Моррисона и чувствовала приятное тепло в груди. Новая Ынбёль чувствовала, как её разрывает от собственной силы, и испытывала наслаждение даже на пути к смерти. Новая Ынбёль была довольна своим ритуалом. Она всё смогла. Она всё сделала.

Только на один вопрос она всё же не ответила: магия или любовь? Есть ли способ отречься от одного во имя другого? Есть ли способ любить другого как себя и магию? Прежняя Ынбёль была слишком юна, чтобы разобраться в этом. Эта Ынбёль была уже слишком стара.

В детстве мама, отмывающая её окровавленные руки, устало сказала: «Ты всегда жертвуешь своим здоровьем, но не ради чего-то великого, а ради других жертв. Почему? Попробуй ответить, когда подрастёшь».

Мама…

Ынбёль откровенно рассмеялась где-то внутри себя: «Потому что моя последняя жертва очень красивая, и волосы у неё мягкие, словно подбрюшье ягнёнка».

Она душой чувствовала, что наконец-то умирает.

По-настоящему прощается с жизнью. Снова на своём пороге. Снова, но лишь частично — навсегда.

Она посмотрела на ведьм, и на секунду воспалённому мозгу почудилось, что все они улыбаются. Ынбёль знала, что это неправда, но иллюзия была слишком прекрасной, чтобы ей не поддаться.

И пока магия пожирала её изнутри, она вспоминала, как впервые шагнула в дом ведьм. Вспоминала лавку и Эша под стойкой. Раздвоенную лестницу и ужасно пугающего Верховного, который, как она теперь знала, всего-то хотел уберечь свою семью. Она вспомнила их совместные завтраки. Первый световой шар и воскрешённого Тирана. Весёлых Лекси и Перси, что прокололи ей уши. Потерянные возможности мелькали смутными картинками: в них и развитие даров, и совместное шумное колдовство, и крепнущая, искренняя дружба.

Видела она и будущее. То будущее, над которым был не властен даже Эш, потому как никогда то будущее не случится. Она видела ковен, весь их ковен вместе. Они завтракали, усевшись друг напротив друга, а над их головами заколдованные ложки нахлопывали мелодии. В том будущем они научились летать. Больше всего это, конечно же, понравилось Эр-Джею: он теперь хохотал как никогда. Его звонкий смех распугивал злые сущности и освещал дорогу в ночном небе. В том будущем совсем не было Эллиота, и это — единственное, что нарушало его идеальность. Но в том будущем Эллиота и не существовало никогда, так что та Ынбёль была вполне счастлива.

Ынбёль дышала медленно и тихо, а Эллиот, будто бы находившийся в концовке кошмара, наблюдал за ней. Бродил глазами по передавленной груди, по впавшим щекам, по смятой челюсти. Смотрел, как вместе с кровью из её рта вытекала лёгкость. Это был покой. Забытое, славное чувство.

В голове горело и другое будущее, которое было абсолютно недоступно ведьминским силам. В нём не было магии, не было ковена и друзей, зато именно там жил Эллиот. В том будущем врачи нашли какое-то удивительное лекарство, которое заставило тело Ынбёль работать нормально. В том будущем Ынбёль пришлось многому учиться заново. Не нужно было бояться упасть, убиться или даже получить удар в нос. В том будущем Эллиот был рядом, качал головой и тяжело вздыхал, обрабатывая разбитые коленки Ынбёль. Он понимал её одержимость всеми опасными вещами, но не одобрял. Он нежно целовал её в лоб и просил быть осторожнее. Поцелуй…

Ынбёль бы отдала за него так много сейчас, но у неё ничего не осталось. Даже тело уже, кажется, не очень ей принадлежало.

Эллиот потерянно шагнул к ней. Пошатнулся, протягивая ладони.

Ынбёль бы бросилась в его руки не задумываясь. Прошептала бы по-человечески, не касаясь заклинаний: «Если мне нужно умереть — всё нормально, но лишь бы тебя не трогали».

Она смогла только выдохнуть. Мышцы расслабилось — и сознание тоже. Уши заливала кровь, но даже сквозь неё Ынбёль могла бы услышать блеяние ягнёнка. Ягнёнка, что жил в комнате двух ведьм, которые первыми должны были лишиться жизни. Ягнёнка, который тоже исчез.

— Ынбёль, — позвал Эллиот. — Открой глаза. Давай же. Не оставляй меня с ними. Не оставляй меня… одного.

Душа слёту выскочила из костей. Стремглав бросилась к чёрному ведьминому небу. Буквально. Она, больше не имевшая смысла, уходила вслед за психопомпом так быстро, что невозможно было её ни разглядеть, ни почувствовать.

Эллиот даже не сразу понял, что Ынбёль умерла.

Оглавление

фаза 0

фаза 1

фаза 2

фаза 3

фаза 4

фаза 5

фаза 6

фаза 7