Старый рыцарь [Дилара Маратовна Александрова Крепкая Элья] (fb2) читать онлайн

Старый рыцарь

Глава 1 В храме

— Вставай, — Фолкмар тормошил Ницеля что есть мочи, но тот не желал разлеплять веки. — Вставай, старый дурак и пьяница!

«Дурак и пропойца… Ровно, как и я сам», — с грустью подумал Фолкмар, оттаскивая Ницеля за портки.

В храме было просторно и воздушно. Сквозь распахнутые настежь врата дышала рассветная прохлада весны. Близилось долгое лето, но отголоски зимы все еще морозили воздух.

Подмяв под себя потертый шерстяной кафтан, Ницель свернулся клубком на постаменте Отверженного. На нем, видно, должна была стоять какая-нибудь статуя — величественного бога, взирающего с высоты небес, но ничего такого не было. На плоский округлый мрамор давил только воздух да всякая мелкая всячина, промеж которой ловко уместился тощий старик. Люди сюда тащили лишнее добро, что находилось в карманах. По обыкновению, лишнего оказывалось не много, посему Отверженный довольствовался малой жертвой: дудки, свечки, склянки и несколько вареных яиц. Кидали сюда же, порой, и парочку стоптанных сапог. Они составляли добрую компанию сапогам мраморным, и мраморным сандалиям, а также отпечаткам детских ног, вбитых в холодный камень. Сапоги обрывались ровно на щиколотках, так и не показав своих хозяев. Здесь не возвышался Отверженный, по щедрому прозвищу «Бог, которого нет». Ведь никто не знал, каков его истинный лик. Постамент выглядел огромной дырой в стройном ряду величественных статуй. Ницель спокойно почивал, зацепившись сохлыми пальцами за чьи-то детские пяточки.

— Придется потратить целый серебряник на новые, — с досадой прошептал Фолкмар, заприметив у верного слуги отвалившуюся подошву сапога, — Ты, видно, не думал о сапогах, когда набивал свое брюхо, — (но ведь и сам он совершенно не думал об этом), — Должно быть, моча на обочине тебе дороже, чем крепкая кожа на ногах. Нужно было на обновку деньги пустить, а не выпивку. Да что с тебя взять…

Вокруг вилось множество стоп, обутых в прочные сапоги, сандалии и ботинки. У всех имелись крепкие каменные подошвы, никогда не знавшие износа. Холодный камень в них не нуждался, но одолжить новые не мог. «Бери покрепче, старина, такой пожар в глотке можно потушить только крепкой водой», — что ж, пили они с Ницелем вместе, так что сетования были пустые.

«Нужно чтить всю дюжину, но одного бога больше всех» — стройная надпись, выбитая над центральным алтарем, выглядела как насмешка.

— И что же ты тут забыл?

Накануне они надрались как свиньи и Ницель вновь изъявил желание наложить большую кучу в чашу Безумного в главном храме столицы. Утром он ушел на поиски пенного, ибо страдания его были невыносимы. Обмолвился он, что заскочит по пути навестить дюжину «каменных нахлебников». Верный слуга мстил за своего хозяина по-своему. Не думал Фолкмар, что тот действительно на это решится.

Постамент Отверженного располагался аккурат рядом со статуей Безумного с огромной чашей в руках. С него, видать, Ницель и решил подобраться к врагу. Воровато оглянувшись, старый рыцарь принюхался, стараясь уловить хоть какие-то нотки бесчинства. Но не пахло ничем, кроме гари от свечи Отца Огня. Горечь огненного плюща кусала ноздри.

Может, все-таки не успел? Последние трое суток они не ели ничего, кроме самодельной браги да дешевого кабацкого вина. Так что вряд ли живот Ницеля был способен на большее, чем пара хлипких ветров. С этой надеждой Фолкмар стал теребить спящего еще пуще: пора просыпаться, горизонт уже окрасился в багровый. Вот-вот храм начнет заполнять народ и появятся клирики. Храмовники тут же накличут городскую стражу, и межевой рыцарь со слугой отправятся в гротовые тюрьмы.

После ночной попойки Ницель выглядел так, будто готов вот-вот испустить дух.

— Ну и дурак ты, Ницель! Помереть в таком месте! — седая голова тряхнулась с досады. Так и есть, слуга его был совершенно мертв, от макушки до самых кончиков пальцев.

Оставив в покое потертые портки, Фолкмар замер над бездыханным телом. Что поделать, это неотступно приближалось с каждым новым рассветом. Думается, надо быть готовым, ведь слуге исполнилось уже семьдесят и век его подходил к концу. Фолкмар встретил его, когда тот был еще совсем мальчишкой. Странно, что он протянул рядом с ним так долго. Признаться, сам Фолкмар не протянул бы рядом с собой так долго. И все же, он не был готов к смерти близкого друга. Грусть посетила старое сердце.

А еще Ницель хотел помочиться в свечу Отцу Огня, но видимо, и этому не суждено было сбыться. Да и как бы он умудрился это сделать? Свеча — не чаша. Карабкаться по скользкому воску несподручно даже молодому. И все же, знатный богохульник был этот Ницель, но верный друг и слуга. Единственное, что у Фолкмара оставалось, кроме коня да ржавых доспехов. Теперь и этого нет.

Снять бы шлем с седых волос в знак скорби, но он потерял тот еще с полвесны назад где-то у Отвесных Скал. Фолкмар так и не сделал Ницеля своим оруженосцем и не посвятил в рыцари, хоть и обещал. Теперь дряхлую душу вечно будет грызть совесть.

«Вечно…»

— Я похороню тебя там, где гуляет ветер, — скорбно сказал Фолкмар. — Ты всегда любил ветер, я это знаю.

Но сначала предстояло незаметно утащить тело из храма. Несколько сонных алтарников проходились по рядам свечей у белоснежных помостов Жницы Смерти.

«И что они делают, что никогда не высыпаются», — думал Фолкмар каждый раз, когда бывал здесь. Сменялись лица, росли мальчишки, становясь все как один строгими клириками, но молодняк все так же спал на ступенях, у статуй и спрятавшись за колоннами, смахивая с утра на неопрятных птенцов.

«Вот бы какая-нибудь статуя сошла со своего чертового постамента и помогла мне донести мертвого друга до коня, хоть какая-то польза от этих богов».

Но те стояли неподвижно и взирали безразлично, как и всегда.

Головы их упирались в расписные своды, свет огибал их, словно бурная река скалы. Статуи двенадцати богов превышали рост любого взрослого мужчины вдвое. У распахнутых врат встречал Идущий по небу, протянув одну руку к свету входа, другой провожая в глубь храма. Рядом сжимала в руках лавровый венок та, что отдает. За ней обратила к небу ладони та, что забирает, скапливая в них материнские слезы. Глава ее была опущена, лицо скрыто под каменным капюшоном.

Отец Огня взирал на свечу у себя в руках, толщиной с колонну и ростом с нее же, воск был смешан с соком огненного плюща. Языки пламени тянулись к сводам, озаряя светом серые стены. Огромное пятно копоти чернотой пометило камень. Великий Воин поднял вверх широкий меч, на щите его отпечатался символ войны, а, может, символ защиты — меч, разрубающий зеленую звезду. Здесь собрались все, даже Безумный, выкрашенный в черный. Под плотной каменной парчой зияла пустота сбитого лика. В главном храме он навсегда был заключен в темницу.

Позади послышался тихий говор первых прихожан. Они не переставали обсуждать утренние вести, но делали это приглушенно из уважения к богам. Так, Фолкмар первым делом узнал, что булочник на центральной площади подал с утра вчерашнюю сдобу, но разогрел ее и посыпал тертым миндалем, чтобы скрыть обман. И чтобы леди Флоренсиа не вздумала ходить к нему, если только, конечно, она не без ума от миндаля.

Взвалив на плечи Ницеля, Фолкмар удивился его невесомости. Будто в старике не осталось ни мяса, ни костей — ничего, кроме любви к этому миру. Весило это совсем немного, ведь истинные чувства легки, узнать их непросто. Каждый раз Ницель удивлялся рассвету, словно ребенок, хоть тот озарял горизонт по утрам, как и всегда.

— Что ж, старина, когда-то ты тащил меня на своем хребте, видать, сейчас настала моя очередь, — сказал Фолкмар другу. Он еще не привык к его смерти и вел разговоры, как прежде.

В распахнутые врата впорхнула стайка шумных мальчишек. Их было чуть больше дюжины. Наглая шпана походила на рой галдящих галок, шумно смеялась, босые пятки стремительно шлепали по холодному мраморному полу. У некоторых обнаруживались сандалии на ногах, но на этом удача их заканчивалась. Кто помладше стянули пояса тугими веревками, рубахи из жесткой мешковины многим были велики. Заводилы постарше разжились шерстяными жилетами и льняными поясами, но штаны их все равно оставались драны.

— Ох, адова дюжина, опять они, — охнула одна из сплетниц, похлопав ладошкой по оскверненному ругательствами рту.

Тщетно дамы пытались уйти от столкновения с настырным ураганом оборвышей из Псового переулка, приподнимали атласные юбки тонкими пальчиками, соревнуясь с ними в проворности ног. Стихия все равно настигла их. Оборвыши надоедливыми мухами просочились сквозь свиту, леди Флоренсию неаккуратно толкнул один из мальчишек, чуть было не повалив ее на пол.

— Прошу прощения, миледи, — обернулся малец весен девяти с хитрыми карими глазами. Он снял с головы воображаемую шляпу и поклонился, — Сегодня я очень неуклюжий!

Не став дожидаться крика, паренек развернулся и дал деру, ведь леди Флоренсия уже открыла рот.

— Возмутительно! — своим громким ором она все-таки нарушила покой богов, — И как долго это будет продолжаться⁈

От многочисленной свиты, насчитывающей пятерых служанок, двух пажей и почему-то усатого конюха, (Фолкмар догадался об этом по его запаху) отделился тонкий высокий юноша в ярких чулках до колен. Если бы не полуторный меч на его бедре, такой же тонкий, как и он сам, парень вполне мог бы сойти за девушку. Пока конюх отгонял пару особо наглых галок, паж быстро скрылся за колоннами. Почуяв неладное, ребятня оставила в покое высоких леди. Стайка стремительно запорхала в сторону центрального алтаря. На его защиту уже встали вдруг проснувшиеся алтарники. Все как один выкатили грудь колесом, натянув блестящие, вышитые золотом облачения, а один даже развел руки. За ним виднелось сияние символов божественности. На каждой из двенадцати узких ступеней: от меча Великого Воина до нежного венка Той, что отдает.

Близился праздник пшеничный весны. Накануне город отмечал уход коротких, но все же суровых зимних ветров. Прихожане закидали центральный алтарь кучей монет, затерявшихся среди догоравших свечей. Забирать жертву милосердия Боги не запрещали, ежели нуждающийся веровал исключительно глубоко. И именно в это утро ребятня обнаруживала в себе великую тягу к молитве. Те ждали, когда откроются врата еще с самого вечера. Любые соперники нарывались на разъяренную стаю зверят, за плечами которых стояли звери покрупнее. К счастью или скорби, корона была милосердна к беспризорным детям. Хоть многие клирики и считали, что у тех гораздо больше конечностей, чем они того заслуживают.

Прошагав мимо служанок, леди и конюха, Фолкмар поспешил к выходу. За его спиной послышались ругательства. Не дожидаясь драки, он бодро перешагнул через порог. Этим утром в великом храме собрались противники примерно одного возраста, но по разные стороны судьбы.

— Уважаемый, вашему другу нездоровится? — перед носом замаячил улыбчивый парень с гладкой, словно яйцо, головой. Глядел рыцарь сверху, ибо был необычайно высок. За короткое знакомство Фолкмар успел разглядеть пару солнечных зайчиков, соскочивших с его макушки. От взора не ускользнули и стальные линии клинков, вышитые на облачении служителя Великого Воина. Клирик — с досадой догадался Фолкмар.

— Нет. Он просто спит, — сухо ответил рыцарь, не замедляя шага. Но потом, испугавшись своей грубости, все же добавил: — Молился всю ночь. На рассвете сморило, святой отец.

— Очень похвально, — улыбка не спадала с лица служителя веры, раздвигая полные щеки, — Нынче почти не встретишь столь стойких в молитве. Но вы назвали меня святым отцом. Служителей культа Воина называют оторнами. Вы не здешний?

— Да, мы в столице проездом.

— О… — у клирика подозрительно вспыхнул взгляд, — Я вижу, вы рыцарь, — конечно, подумал Фолкмар, рыцарь, больше смахивающий на бездомного. С ржавыми доспехами и рябой кольчугой, — Много путешествуете?

— Достаточно.

Всего одно слово, но Фолкмар сразу же пожалел о нем. Нет, этот точно не отстанет. Он знавал таких — любопытных, крайне любезных и не менее приставучих. Они просиживают всю жизнь в одном месте в надежде, что какой-нибудь заезжий странник поведает им о дальних берегах. Не думал он, что и среди клириков есть такие. По благополучной полноте священника он догадался, что тот не часто бывает в долгой дороге. Оторну бы податься в купцы, чтобы переплыть Агатовое море, попинать песок иного цвета на новых берегах, а не протирать дырки в шелке, стоя на коленях у алтарей.

— Вы не молод, простите уж мою бестактность… Но зрелость имеет склонность многое помнить. И, надеюсь, многое рассказывать… Такие доспехи уже давно не куют, вы знали? — (еще бы он не знал) — Но это искусная работа. Никогда не видел подобных в столице. Глаэкорская вороненая сталь. Вы из Глаэкора? Наш король тоже северянин.

Встряхнув на плечах почившего Ницеля, рыцарь порадовался, что уже на середине пути. Клирик был совсем не строг. Но, видать, Фолкмар слишком долго не бывал в столице, раз они оставили свистящие розги и обзавелись бесполезными разговорами. Но все лучше, чем нудные проповеди. И почему служитель Воина не охраняет алтарь? Мальчишки, наверное, уже набили голодные карманы медяками.

Со стороны врат послышался истошный женский вопль и задиристый смех шпаны. Они рассыпались по священным ступеням, словно бисер. Клирик едва успел увернуться от летящего на него паренька лет семи, а вот Фолкмар не успел. В него врезался мальчонка с хитрыми карими глазами, вальяжно развернувшись на лету.

— Прошу прощения, сир, — он снял изящным жестом несуществующую шляпу, совершенно не стесняясь ее отсутствия. — Сегодня я очень неуклюжий!

— Разбойники! Злодеи! Пошли отсюда! — закричал оторн вслед удаляющемуся урагану. Успокоив совесть, он тут же повернулся к рыцарю. Тот еле удержался на ногах, — Может, вам нужна помощь? Крепко же спит ваш друг.

— Нет, благодарю.

— Так откуда вы?

Неужто он хочет продолжать? Фолкмар ускорил шаг. Благо, конь был привязан совсем рядом, у доски объявлений рядом с храмом. Если бы он знал, что здесь творится, то пересек врата прямо на спине Чемпиона. Странно, что его никто не тронул.

— Я издалека, — Фолкмар перебросил Ницеля через седло. — Наверное, вы там никогда не были.

— Если верховный оторн назначит меня на миссионерскую миссию, Боги могут направить меня и в ваши края, — мечтательно улыбнулся клирик. — Я помолюсь за вас на родной земле.

— Хватит с меня молитв, — мрачно ответил Фолкмар. Ницель ожидаемо не проснулся, и он решил поскорее покинуть центр столицы. Кажется, в Теллостосе было запрещено таскать мертвецов по улицам городов, если, конечно, они не лежали в гробу. Наверное, не разрешалось это и в Аоэстреде, Фолкмар, право, не знал, только догадывался. Горечь Отца Огня уже не защищала нюх. От Ницеля начало смердить. Запах прогорклого сыра, сырых портянок и чего-то неизменно тухлого был хорошо знаком — от него так пахло всегда. Мылся Ницель по каким-то циклам небес, которые только ему одному были ведомы. Фолкмар подозревал, что тот просто отлынивал.

— Какой величественный конь… как его зовут?

— Чемпион, — ответил Фолкмар, пытаясь нащупать веревку у себя на поясе. Хорошо бы привязать Ницеля к седлу, чтобы тот не свалился.

— Надо же… Покойного коня нашего дражайшего короля звали так же. Невообразимой красоты был скакун. Впрочем, так говорят. Сам его я не видел, ведь он погиб в бою весен двадцать назад. Но у него была вороненая грива, точно, как и у вашего.

И что такого в этом короле, что люди готовы целовать ему зад? Двадцать весен назад Фолкмар был так далеко, что не слышал о Теллостосе даже от заезжих купцов. Не знал он и какие короли правили все это время страной, которую он давно покинул. И теперь рассказы о господский конях ему были совершенно не интересны.

Веревки на бедре Фолкмар не нащупал, как и мешочка с монетами.

— Паршивец! — в отчаянии вскричал Фолкмар, — Этот мальчишка сорвал мой кошель!

— Печально. С каждым днем они все наглее и наглее. Давно пора пообрубать им руки, да королева перед детьми слаба, запрещает. А что это у вас на седле? — оторн схватился за тонколистное огниво, висевшее на походной сумке. Походило оно на ивовый лист, по тонкому краю тянулась блестящая кайма начищенной стали. Когда-то искусные мастера Дальних Рубежей сточили каждую жилку, наделив огниво жизнью. Но время стачивало красоту, напоминая, что это всего лишь кусок металла.

«Видно, он сорока, раз хватается за все блестящее».

— Этим я счищаю грязь с сапог, — охотно ответил Фолкмар. С этого дня он разрешил себе говорить неправду, не испытывая угрызений совести. Раньше, бывало, она частенько его доставала.

Оторн одернул руку.

— Вы, случаем, не знаете, куда они могли отправиться? — спросил рыцарь, седлая коня. Ницель любезно подвинулся. Он был легок, словно мешок осенних листьев.

«Какой же ты, дружище, все-таки хлипкий. Наверное, и мне нужно почаще выбирать мясо вместо браги».

— В Псовый переулок, конечно. Где еще может утаиться подобное отродье? Эти улицы не перестают нести своих щенят.

— Благодарю, — кивнул рыцарь и натянул поводья, даже не спросив, где находится этот Псовый переулок.

— Если ваш друг все же умер, могу предложить отпевание, — оторн проводил гостя взглядом, его глянцевая макушка отразила солнце, — По указу короля Реборна для всех воинов оно совершенно бесплатно.

«Вот только он не воин, я так и не посвятил его в рыцари».

— Он не мертв.

— Да-да… конечно. Воины живут вечно, — лучезарно улыбнулся клирик.

Поджав седые усы, Фолкмар пришпорил коня.

Глава 2 Псовый переулок

За тридцать весен, что он не бывал в столице, все сильно изменилось. Выросли новые дома. Мостовые оделись в глянцевый камень, который не вспарывал подошвы сапог и не ранил пятки, как прежде. Улицы обзавелись крикливыми торговцами сладких булочек, сушеной рыбы, блестящих горшков и орущей живности. К слову, ни в одном городе Фолкмар не видел столько торговцев. Оно и не удивительно, ведь Аоэстред слыл портовым городом.

Несколько сотен лет после перемен Красного Моря Аоэстред сводил концы с концами, больше смахивая на захолустную деревеньку. Море бушевало и билось о скалы. Люди благодарили богов, если им удавалось поймать рыбу или вырастить пару пучков тощей морковки у себя на земле. Голод, нужда и смерть были нежелательными, но частыми гостями в холодных домах. Но как только кипящие потоки морских недр успокоились, высокие волны, внушающие ужас, страх и смерть отступили. В Аоэстред снова начали заходить корабли. По шелковой вене, соединяющей континенты, вновь полилась кровь изобилия. Небо больше не выплевывало ледяные глыбы. Голодные до смерти ураганы унялись до легкого, освежающего бриза. Столица расцвела.

Матеря на чем свет стоит, широкорукий каменотес рекомендовал подмастерьям устанавливать статую пышной молочницы более аккуратно. У нее были крутые бедра и полные груди, и совсем не много молока. Что-то не припоминал старый рыцарь, чтобы перед трактирами располагали подобные творения. Каменная парча прикрывала ровно столько, чтобы возбудить аппетит даже у сытого, но не нарваться на гнев вечно бдящих клириков. В нос ударил дурманящий запах тушеного мяса. Кто-то слева похвастался, насколько сочный у него в таверне гуляш. Цок-Цок. Чемпион отчеканивал шаг по гулкому камню, а Фолкмар пытался не обращать внимания на урчание в животе.

Краснощекий торговец специями отгонял перцовых мух от разноцветных пряностей. Весь город, как и эти специи, пестрел множеством цветов. Одежды мелькали перед глазами яркими пятнами, среди которых едва ли можно было уловить серый. Одно время Фолкмару показалось, что у него вот-вот закружится голова. Среди бесчисленного южного народу сновали высокорослые патрули северян. Много солдат, много людей. Сотни людей… Видимо, все эти годы они только и делали, что размножались.

Но там, куда направлялся Фолкмар, все обстояло совсем иначе. В этом он был просто уверен. Сколько бы не прошло времени, тридцать ли весен, сотня или даже тысяча, Псовый переулок останется также хмур и неприветлив. Там будет так же много псов, столько же оборванных, озверевших бездомышей, а может и больше. Стены будут пестреть морским оранжевым, смешанным с серой плесенью, люди жать правой рукой твою руку, а левой шарить по порткам. Если, конечно, решат проявить вежливость. Нередко случайный захожий возвращался с бедных кварталов с лезвием в боку. Здесь можно было найти то, что не продают торговцы даже на центральной площади Аоэстреда, но за это можно было попасть на плаху. Здесь можно было найти тех, кто может устроить плаху твоему врагу за определенную плату. Это была окраина окраин, раскинувшаяся далеко за пустырем. Псовый переулок. Когда-то он стал Фолкмару отцом и матерью, которых он никогда не видел. Он не знал, где родился, но знал, где вырос. Непривычно было возвращаться в родные стены. Память всегда сторонилась минувших воспоминаний.

— Эй, малец, иди-ка сюда, — Фолкмар подозвал босоногого мальчишку весен пяти, распинающего дохлую кошку на самодельном колесе. Он был слишком юн, поэтому делал это неправильно. — Знаешь, что у меня в руке?

— Это медяк, — мальчик посмотрел на рыцаря, как на дурака.

Фолкмар улыбнулся.

— Получишь его, если скажешь, где старшие собираются после дела.

Все дети Псового переулка рождались с ручками в чужих карманах. Фолкмар не был исключением. В пять весен он мог выдернуть перо из задницы гуся, а тот не раскрыл бы клюва. Все дети знали, куда нужно идти после удачной вылазки.

Проехав на вороном коне добрую половину квартала, Фолкмар так и не нашел того, кто мог рассказать ему это. Местные смотрели на чужака как на врага или добычу. Но добыча прихватила с собой меч, поэтому они просто отмалчивались. Пожимали плечами и указывали путь, петлявший среди бледно-рыжих стен, водивший по бесконечному кругу. Фолкмар решил, что ему нужен кто-то более наивный, а оттого жадный. Осталось у него три медяка, поэтому наивность должна закрыть глаза даже на его бедность. Что может быть наивней и жадней, чем нищая юность?

— Я не знаю, о чем вы, сир, — не сводя глаз с монеты, ответил мальчик.

— Ты сможешь купить на эту монету сладкую булочку, — Фолкмар наклонился к мальчишке, поднеся монету прямо к его носу, — Большую. Горячую. Тебе не нужно будет ни с кем делиться. Или фруктовых петушков. Целую дюжину.

Мальчик опасливо оглянулся.

— Не бойся, здесь никого нет. Никто не узнает, что мы с тобой разговаривали, — Фолкмар первым делом убедился, что в тупой конец улицы не заглянут.

«Скоро набегут те, кто захочет поиграть с твоей дохлой кошкой. Думай быстрее, малец, иначе нам обоим придется не сладко».

— Они на мокрых балках, — произнес мальчик.

Фолкмар вынул из кольчужной перчатки еще один медяк:

— А этот получишь, если скажешь правду.

Он уже бывал и на мокрых балках, и на блестящих прудах. Ни одно место из тех, что ему было знакомо, давно не служило местом сходок. Он не был в родном городе слишком долго.

Целых двадцать четыре фруктовых петушка. Но вряд ли мальчишка умел считать… в его воображении это было целым полчищем.

— Слева от солевых руин. Напротив Брюзги.

— Молодец, — Фолкмар разворошил светлые кудри, всучив монеты в раскрытую ладошку. — Мой тебе совет: спрячь их. Хорошо спрячь и ешь, чтобы никто не видел.

Из-за угла вывалился заспанный пес. Лениво оглядев окружающее, он начал чесать спину об угол дома. Фолкмар улыбнулся: так ничего и не поменялось.

Уезжая, он услышал, как погремело колесо по натоптанной каменной дороге и крики детей. Он знал, что кошка отвалится через пару домов и придется крепить заново.

Когда-то здесь была всего одна улица, глухой переулок. Но потом появились мелкие домишки, а за ними потянулась зыбучая сеть разрозненных улочек. Она смахивали на смертельную ловушку, в которой можно сгинуть, заблудившись. Местные жители, словно пауки, только заманивали глубже в окраину. Псовый переулок, давно переставший быть переулком, разросся настолько, что походил на отдельный город, разрушенный и унылый. Он отразился в зеркале прошлого, до сих пор преследовавшего Аоэстред. Такова столица была после перемен Красного моря. В напоминание об этом Переулок год за годом разрушал свои стены под натиском соленого бриза. Здесь осели те, чьи жизни были разрушены, только начавшись и те, кто уже не мог жить иначе. Не удивительно, что корона так и не смогла разогнать этот сброд. Здесь могла сгинуть даже королевская гвардия.

Когда Фолкмар выехал к руинам у моря, собак стало больше. Они попадались стаями, нехотя лая на вороного незнакомца. Чесаная об камень шерсть лезла клочьями, кое-где виднелись содранные до розовой кожи бока. Виной тому был коралловый песок, вымываемый на пляжи южного побережья столицы. Еще будучи ребенком, Фолкмар помнил, как, испачкавшись по локоть, смазывал им стены домов вместе с остальными детьми. Делали они это каждый год. Песок ложился плотно, надежно защищая от ветра, снега и дождя. Вот только сходил он уже к весне и все приходилось делать заново.

Неизвестно, что было в том рыжем, огненном песке, превращающим квартал в морскую пустыню… Но он притягивал псов, словно воров золотые дублоны. Те терлись об дома, грызли углы и выли, выли… Больше всего псов собиралось у побережья. Там, где руины старого замка утопали в коралловых обломках.

— Уууу! Гав! Гав! Рррр…

Никто из них не решался нападать. Чужака они чуяли сразу. Опасного чужака — за милю. Никогда еще Фолкмар не был так рад мечу у себя за спиной. Толпа лающих псов потащилась за Чемпионом, словно фата за невестой. Многие не утруждали себя лаем, приветственно маша хвостом.

Если кто и был в руинах этим огненным днем, он уже знал о приближении гостя. Фолкмар остановился.

— Выходи! — прокричал он, настороженно оглядевшись. — Выходи, я знаю, что ты здесь!

Эхо пролетело по руинам, запутавшись в каменных обломках. Здесь будто застыло время. Весенние травинки пробивались сквозь оранжевую пыль коралл, вокруг раскинулась пустыня, но запахи говорили совсем об обратном. Пахло морским дном, весной и забытым прошлым. Огромная покосившаяся колонна торчала из насыпной горы камней, за ней раскинулась обветшалая арка. Сточенные временем стены замка заросли осокой и походили на незатейливый лабиринт. Фолкмар не стал петлять по нему, хотя знал каждый закоулок. У входа в широкий коридор на сколотом постаменте возвышалась чья-то статуя. Огромный живот неизвестного короля давно зарос мхом, головы у монарха не было. Его до сих пор называли Брюзгой.

По спине Фолкмара прошлись мурашки. Все было точно, как и девяносто весен назад. В тот день он был в трущобах в последний раз. Исполнилось ему тогда десять. Старый рыцарь всей душой надеялся, что малец не обманул его дважды.

— Я не уйду без своего! Выходи!

Закованная в латы спина почуяла на себе изучающие взгляды. Они выжидали. Среди них не было взрослых, иначе шпана давно уже показала себя. Он заметил мелькание между каменных игл. В свое время это было его излюбленное место.

На арку взобрался мальчишка лет семи, подпоясанный веревкой от мешка с пшеницей. Ловко, словно корширская обезьянка. Беззаботно свесив чумазые пятки, он молча уставился на незнакомца. Слева появилось еще пятеро. Справа Фолкмар насчитал только троих. Их было больше, это ясно. Последним показался высокий подросток в шерстяном жилете и сандалиях. В его штанах даже имелись карманы: он спрятал в них руки сразу же, как только рыцарь заметил его. Во рту заводила зажал сочную мясистую былинку. Вальяжно оперевшись о полуразрушенную колонну, он надменно смерил взглядом чужака:

— Чего шумишь, дядя?

— Для тебя я сир, — Фолкмар не стал спешиваться. Чемпион нетерпеливо помялся на месте, мешая копытами песок. — Мне нужен мальчишка с хитрыми глазами, который воображает, что у него есть шляпа.

— Ты бредишь, дядя. Я не понимаю, о чем ты.

— Тебе было сказано, как надобно меня называть. Я не собираюсь повторять дважды.

— Хорошо, не повторяй, — пожал плечами подросток.

Кивком головы он дал знак своим парням и те мигом исчезли. Любопытные и испуганные, чумазые и сопливые лица попрятались за камень. Заводила выплюнул былинку изо рта, не вынимая рук из карманов оттолкнулся от колонны и повернулся спиной.

«Сейчас они уйдут. Уйдут все до единого, и я останусь ни с чем».

— Морские балки, блестящие пруды, солевые руины, нищий колодец, — громко произнес Фолкмар и заводила внезапно остановился, — Дом у причала, приют скорбящих… Я могу продолжать долго.

Подросток резко развернулся. Взгляд его стал острым, словно лезвие:

— Ты не местный.

— Ты слишком юн, чтобы знать наверняка, — холодно ответил Фолкмар, сжав поводья сильнее.

Из-за камней вновь стали видны бледные носы ребятни. Любопытные взгляды чувствовались даже сквозь толщу ржавой стали.

— Приюта скорбящих нет уже весен двадцать.

Фолкмар дал ему время. Испытующий взгляд молодости прошелся по седой бороде, по доспехам, по коню. Остановился на бездыханном Ницеле: рыцарь так и скитался со слугой по трущобам, перекинув того через седло. Рыцарь уловил сомнение в глазах паренька. Старший оценивал, насколько тот опасен. Глаза Фолкмара давно выцвели. Хватка закостеневших пальцев была не так крепка. Седая борода выдавала старость. Однако, она была достаточно густой, чтобы скрыть всю глубину его лет. Широкие доспехи, носимые Фолкмаром в более светлые времена, делали иссохшее тело гораздо больше, чем есть на самом деле. А конь… прав был оторн, он выглядел величественным. Только ржавчина на вороненой стали доспехов выдавала правду. Фолкмар вынул меч из ножен. Описав круг, лезвие со свистом прорезало воздух. Заводиле вовсе не нужно было знать, насколько сильно заболели сейчас его кости.

— Я же говорю — ты слишком юн, — после недолгой паузы ответил рыцарь. — Скажи, где мальчишка, иначе к вечеру городской патруль прочешет все места ваших сходок. Вы все еще храните награбленное в старых гротах?

По уязвленному взгляду старшего Фолкмар понял, что не промахнулся. Быть может, рука его не так тверда, и часто не может попасть мечом в цель, но его знание человеческой натуры не подводило, сколько бы весен ему не исполнилось.

В пещеры мог попасть только маленький и юркий. Опытный ребенок, знавший ходы, выходы и время, когда ревущие волны не заполняют раны холодных скал. Такой, каким в свое время был Фолкмар. Использовать лаз для хранения награбленного было разумным решением в любое время.

— Не смотри на меня так. Вы не сможете вынести все до вечера. Намечается прилив, а к утру вас встретят дозорные.

— Кто ты? — прошипел старший и глаза его стали узки.

— Для тебя я сир. Мне не нужно ничего из того, чем вы так дорожите. Мне нужен только этот мальчишка.

— Зачем он тебе?

— Он взял мое. Я хочу это вернуть. Но если он отдал украденное, ты сам вернешь мне это.

— Ха! Вот это? — парень отцепил с бедра знакомую перевязь, вытянув вперед руку, — Неужто ты приперся сюда ради веревки, сир? Или Дуг стянул что-то более ценное?

Значит, Дуг. Скорее всего, сокращенное от Дугмара или Дугласа. Впрочем, сейчас это было не важно.

— Нет, я пришел сюда не ради веревки.

— Это все, что он мне отдал.

На кону стояло слишком многое, чтобы заводила решился заигрывать. Напыщенная, беспечная наглость была слишком напыщенна и беспечна, чтобы сойти за правду. Десяток пар глаз, устремленные на главаря, не оставляли ему выбора.

Значит, Дуг все-таки оставил себе. Что ж, каждый хоть раз пытался присвоить то, что стянул незаметно от остальных.

— Стоит ли ваше добро вести о нахождении одного мальчишки? Я не сделаю ему ничего плохого. Только возьму свое.

Смерив Фолкмара презрительным взглядом, старший, видимо, гадал, сколько мечей потащится за странным стариком в их ночлежки. То, что одолеть они его не смогут, он уже давно понял.

Какой-то пес попытался напасть на зазевавшегося мальчика, но в него полетел камень. Выронив из рук тряпичную игрушку, мальчик весен семи вскарабкался на Брюзгу. Взгляд, полный печали, упал на потертого зайца без одного уха. Когда собаки начали драть игрушку, мальчишка спрятал лицо за влажный мох на пузе Брюзги. Наверняка, глаза его увлажнились так же, как этот мох.

— Дуг там, где блестит море, — главарь нагло ухмыльнулся уголком рта. — Он всегда идет туда, когда получает по шее.

Не сказав ни слова, Фолкмар развернул коня.

— Эй, дядя! — окликнул его главарь. — Когда найдете этого проныру, передайте, что жадность — самый худший из пороков.

Не пришлось даже пришпоривать налитые бока, чтобы Чемпион пустился в галоп. Он был рад расстаться с псами. Оставив в покое разодранную игрушку, собаки помчались за смоляным хвостом. Фолкмар услышал протяжный свист у себя за спиной. И все-таки пришпорил коня. Он должен был оказаться там, где блестит море раньше, чем они настигнут Дуга.

Глава 3 Там, где блестит море

Говорят, оно начало блестеть после великих Перемен. Когда жар далекого вулкана заставил кипеть море, когда дракон проснулся в вулкане, изрыгая лаву и огонь, когда с неба падал пепел, поглотив солнце на долгих три весны. Морские недра дрожали от взмаха драконьих крыльев, суша — от страха перед гневом Отца Огня. Тогда дно у южных скал покрылось блеском. Искатели жемчуга говорили, что дно стало бархатным и мягким, словно перина. Руки по локти утопали в мерцающем песке, так и не достигая дна, волны бились о скалы, о стены разрушенного замка, и блеск тянулся к поверхности. Играя лучами солнца, он одевал море в блестящие одежды. Так, что слепило глаза.

Дальнозоркий взгляд сразу уловил серое пятно на фоне белесых стен. На месте старого замка громоздились руины. От длинной старой стены, защищавшей город с юга до того, как часть скалы провалилась в море, остались лишь глыбы белого, словно снег, камня. Фолкмар остановился. В любой момент он был готов пришпорить коня, но пятно почему-то никуда не двинулось. Странно, ведь его уже давно заметили.

— Расскажешь, за что тебе надавали тумаков?

Чемпион недовольно заржал, отвернувшись от моря. Блеск кольнул глаза, он не был особым ценителем напыщенной яркости.

Вытерев сопливый нос, Дуг отвернулся, но мерцание моря успело выдать слезы на его щеках:

— Они обижали Томми.

Фолкмар успокоил коня.

— Почему не бежишь?

— Куда? — шмыгнул носом Дуг, — Если вы меня нашли, то и они найдут тоже.

— А ты смышленый.

Свесив босые ноги, мальчишка сидел на сточенной морскими ветрами глыбе. Через десяток футов вниз падал обрыв, из моря торчали сияющие острия скал. По легендам на них взбирались сирены, чтобы петь погребальные песни утонувшим морякам.

— Отдай то, что взял, и я уйду.

— Это мое.

— Нет, это не твое, — нахмурился Фолкмар, — И не мое тоже. Деньги принадлежат Отверженному.

— Я их взял, — мальчишка спрыгнул с глыбы, — Они мои! У каждого что-то есть, теперь и у меня тоже. Нужно следить за своим добром.

Кроме слез на щеках виднелись пара ссадин и добротный синяк под левым глазом. Дуг выглядел обиженным.

«Обидеться на то, что тебя поймали за руку, так могут только мальчишки с Псового переулка. Неужели он решил уговорить меня оставить кошелек ему? Какой же он балбес».

— Я мог бы разрубить тебя надвое, да не хочу. Видимо, ты получишь по шее еще раз.

Дуг оглядел рыцаря с ног до головы: ржавый доспех, седая борода, дряхлая шея упирается в воротник. Наверняка потому, что этот длинный старик сгорблен. Он не пробежит и сотни футов.

— У тебя болят колени, — сказал Дуг, отскочив на шаг назад, — Я знаю, как болят колени. Ты не сможешь догнать меня!

— Может, и не смогу, а вот мой конь затопчет тебя насмерть. Или я перерублю тебя надвое в галопе, я уже почти передумал.

Оглянувшись, Дуг примерил, сколько бежать до ближайшей скалы. Даже если он будет бежать очень быстро, Чемпион нагонит его. Издалека вдруг послышался лай собак. Его сразу унес ветер.

— Вы притащили за собой псов? — с подозрением спросил Дуг.

— Не тех, о которых ты подумал. Чемпион скакал быстро. Лохматые отстали на выезде из переулка, — Фолкмар огляделся. Так и есть: парочка вывалянных в рыжем песке кобелей лениво трусили между белых камней. Обнюхав, они разочарованно пометили их. Здесь не было и крупинки коралловых останков. — А вот другие, наверное, уже прячутся в скалах. Здесь есть короткая дорога?

— Твердостенье обвалилось прошлой весной.

— Понятно… свистнуть можешь?

Сам-то Фолкмар не имел двух передних зубов и быть громким у него уже давно не получалось.

— Зачем? Давайте мне по шее и уходите, кошелек я вам все равно не отдам.

Босые ноги, грубая рубаха, веревка, притворившаяся поясом… Интересно, куда он мог положить кошель? В руках-то у Дуга ничего не было. Неужто запихал за пазуху? Веревочные пояса очень ненадежны, эдак он мог бежать и все выронить. Балбес.

— Не отдашь мне — отдашь им. Для тебя невелика разница, — ответил рыцарь, вложив два пальца в рот, но воздух глухо прошипел между зубов и заглох, — Адова дюжина… Эй, там! — псы завыли. — Выходи из скал!

Победив ветер, послышался громкий, пронзительный свист. Он прошелся по скалам, поймав эхо. Дуг сделал это умело. Признаться, в его годы Фолкмар так не мог. Научился свистеть он только к пятнадцати и при этом искусал пальцы почти до костей.

Сначала показался старший. Показав острый нос из-за камней, он ловко прошмыгнул вниз. За ним показались остальные. Похожая на мелких блошек, ребятня разрозненно заскакала по крутым белым скалам. К тому времени, как главарь двинулся вперед, она уже собралась у него за спиной, словно притянутая невидимыми цепями. Старший шел походкой важной и нарочито беспечной, вновь накормив руками карманы. Карманы в штанах — признак превосходства, который никто не оспаривал.

— Опять шумишь, дядя, — паренек сплюнул в жесткую траву, не вынимая рук из штанов. — А ты быстрый, значит, все-таки местный… Нашел, что искал? Так иди своей дорогой.

— А чего ты такой дерзкий, малец? Неужто стали не пробовал ни разу? — десяток пар глаз так и не растерял своего любопытства. Парочка ребятишек снова заползла на глыбы, умостившись на корточках, словно горгульи. — Для тебя я все еще сир. К рыцарю нужно обращаться с почтением. Раз уж король не научил тебя вежливости, я, так уж и быть, сделаю это за него.

Ухмылка не спала с лица парня, но взгляд его выдавал настороженность. Старость незваного гостя придавала уверенности, но не настолько, чтобы лишить разума. Он прикидывал, в какой момент следует сделать шаг назад.

— Это наши дела. Только мы и Дуг. Мы вправо, ты влево. Или рыцарь из тех, кого радует вид крови на его мече?

— Каждого воина радует вид крови на его мече. Да и не любитель я ходить налево. Это путь трусов.

Левый путь — путь трусов, поговорка, ходившая с полвека назад. Паренек не мог этого знать, но юность была только его промахом. Он уже достаточно поиграл присущей ей наглостью, словно непонятливый кот, рвущийся в бочку с рыбой. Будь на месте Фолкмара любой другой, Псовый переулок похоронил бы дюжину своих щенков еще к обеду.

«Слишком гибкое сердце для старика. Твои колени давно скрипят, как несмазанная шестерёнка, а оно гнется, как только подует ветер», — говорил Ницель всегда, как только они напивались вусмерть.

— Томми, где твоя игрушка? — нарушил молчание Дуг, глядя на сопливого мальчишку за спиной старшего. В руках у него ничего не было, но он прижал их к груди, будто держал что-то. Так привычно, будто и не замечал пропажи, — Они отобрали ее? Курт, ты все-таки отобрал ее, да⁈

— Это сделали псы, — ответил Курт, — Мы лишь не стали мешать. Ему уже семь. Пора взрослеть. Слышишь, Дуг? Пора взрослеть!

Бледный и остроносый, словно рыба, главарь двинулся вперед. Горгульи спрыгнули с насиженных мест, окружая Дуга. Тот выставил кулаки вперед, готовясь обороняться.

— Я не хотел, Курт, я честно не хотел! — закричал Дуг.

Сквозь шепот ветра послышалось шуршание меча, вынимаемого из ножен.

— Назад, — громко произнес Фолкмар, преграждая путь Курту, — Если мои слова не научили вас вежливости, значит, научит сталь.

Отразив блеск моря, сточенный клинок вспыхнул мириадами слепящих искр. Они скользнули по лезвию, обратив железо в хрусталь. На одежде ребятни заиграли солнечные зайчики. В воздухе послышался свист разрезанного бриза. Неосторожный выпад в сторону Дуга мальчишке в черных штанах стоил не только пояса, но и правого рукава. Тот вскричал, схватившись за рану на ладони. Не слишком глубокую… и все же, слишком гибкое у меня сердце, подумал Фолкмар.

Он повернулся к Курту и прочитал страх в его глазах.

— Кто он тебе? — огрызнулся парень, дав знак остальным отойти подальше.

Однажды ему повезло попасть на торговый корабль с сиром Борелли. Когда ты растешь среди низких южан, высокий рост может дать тебе билет в лучшую жизнь. Как только Фолкмару исполнилось семь, из маленького, юркого мальчишки он начал превращаться в долговязого юношу, и перестал помещаться в узких гротах. Но поместился в месте получше. Много лет он охранял корабли, познавая рыцарское искусство. Дугу вряд ли так повезет. Он не вымахает даже до его груди.

— Он мой оруженосец. Теперь я за него в ответе. Тронете его — отведаете стали, — ответил Фолкмар, целясь острием в грудь задиристому Курту, — Поберегите руки, ведь это все, что у вас есть.

— Дуг, это правда? — голосом тихим, словно шелест травы, спросил Томми.

Повернувшись, Фолкмар взглянул на Дуга. И все-таки было в его взгляде еще что-то, помимо хитрости.

— Если тебя не убьют за эти монеты сейчас, сделают это позже, — сказал он испуганному мальчишке, — Когда будешь взрослый, ведь сердобольнаякоролева уже не пожалеет тебя. Городская стража перестанет цацкаться, отрубит и руки, и ноги, и еще какие-нибудь конечности, за все годы своего большого терпения. Так что выбирай.

Раздумывал Дуг не долго.

— Да, я оруженосец этого сира, — сказал мальчишка и задрал голову, — Сир, как вас зовут?

— Фолкмар Упрямый, — ответил старик.

— Значит, вот оно как, — холодно произнес Курт, бесстрашно вонзив руки в карманы, — Спер кошелек, закрысил его от самых близких, а теперь плюешь на нас, как только нарисовалось теплое местечко⁈ Забыл, сколько я для тебя сделал? Ну ты и проныра, Дуг, — он запрокинул голову, издав твердый, пронзительный свист. Мальчишки, словно бисер, собрались вокруг главаря, который уже пятился прочь, — Предатель. Надо было тебе оторвать голову, а не уши. Не появляйся на нашем пути. Никогда, понял⁈

Глядя им в спины, Дуг улыбался.

«Тебе еще будет грустно, мальчик, ты еще будешь сильно скучать. Ненавидеть эти улицы, эти тумаки, псов и этот голод, ненавидеть и скучать до боли под ребрами».

— Я буду скучать только по Томми, — будто прочитав мысли рыцаря, сказал Дуг, — Мы же вернемся сюда за Томми?

— Может, когда-нибудь, — старик навис сверху, протянув ладонь в кольчужной перчатке, — Раз уж ты теперь мой оруженосец, должен придерживаться правил. Первое — не воровать у своего сьера. Отдай что взял.

— Вы сделали это ради денег? — нахмурился Дуг.

— Вы сделали это ради денег, сьер, — поправил его Фолкмар, — Нет, не из-за денег. Брать к себе в оруженосцы ради мешка серебряников? Хех…Ты обойдешься мне гораздо дороже. Я мог бы забрать кошель и без таких подвигов.

— Так теперь я и вправду оруженосец, сир?

— Обращайся ко мне сьер, а не сир. У меня ведь нет ни земли, ни высокого титула.

Запустив руку за ворот, Дуг пошарил за пазухой. Ему пришлось пару раз подпрыгнуть, чтобы мешочек с деньгами попался ему в руки. Он протянул его Фолкмару.

— Я сказал слово, — ответил рыцарь, забирая кошель, — Кроме ветра его услышали еще двадцать ушей. Но если бы услышали только мои, я все равно бы не отказался. Потому что это слово рыцаря. Пошли.

Все это время Чемпион рыл копытом землю. Здесь она была рыхлой и податливой. Он не был зол, просто любил коренья. Фолкмар поправил на седле Ницеля, отметив, что тот держится молодцом.

— Фу! — Дуг отскочил на шаг назад, увидев бездыханное тело, тощее, словно жердь.

— Кстати, как тебя зовут? — вдруг вспомнил Фолкмар, — Я про полное имя.

— Дуглас…

— Без фамилии и прозвища?

— Да, просто имя.

— Значит, Дуглас, — кивнул Фолкмар, — А это Ницель. Тебе повезло познакомиться с моим прошлым слугой. К сожалению, он не совсем жив. Мы похороним его, но позже. Сейчас я бы хотел выпить.

— Не лучше ли будет сначала похоронить его, а потом искать кабак?

— Искать кабак не надо, я знаю дорогу. А чтобы похоронить его, нужны крепкие кости. Прости уж, тебе я это не доверю, и никому не доверю. Вот только колени и кисти у меня болят, поэтому сначала их нужно хорошенько смазать. Думаю, кружечка пива меня вполне устроит.

— Но у вас нет ни мула, ни какой-нибудь другой клячи. Я пойду рядом?

— Нет, ты поедешь со мной. Садись.

— Я не сяду туда, там мертвец!

— А по шее? Хорошо, садись сзади. Все равно эту вонь могу выдержать только я.

Они отправились обратно в город. Дуглас сел позади, обхватив его руками. Может, они успеют еще и перекусить. Кто бы мог подумать, что этот обед он будет делить уже совсем с другим помощником? Фолкмару стало интересно, успели ли установить статую у таверны, где так вкусно пахло гуляшом. И все-таки слишком маленькую крынку молока держала в руках та молочница.

Глава 4 Таверна

Статуя стояла у входа как надо. Каменщиков нигде рядом не было. Что она здесь делает, Фолкмар решительно не понимал. Нередко местные пьяницы поднимали бокалы за прелести прекрасных дам. За все прелести всех дам сразу. Однако, по обыкновению своему, на выходе из таверны они теряли способность различать прекрасное. Им бы дойти до постели, не упав в грязь лицом. Вряд ли за тридцать весен поменялось что-либо, вряд ли поменяется и еще через тридцать весен.

— Жди здесь. Смотри, чтобы никто не приставал к Ницелю, — говорил Фолкмар, привязывая скакуна на заднем дворе таверны. Здесь остановилось еще с дюжину странников. Кони лениво трясли мордами, отгоняя мух, — Вернусь, вынесу тебе похлебку. Ел сегодня?

— Я и вчера ничего не ел, — ответил Дуг и Фолкмар прочитал страх в его глазах. Паренек боялся, что он бросит его. Что ж, это правильно. Нельзя доверять первому встречному, даже если он дал слова рыцаря. — Мне просто стоять тут? А если спросят, почему здесь мертвец? — Дуг перешел почти на шепот, — В Аоэстреде нельзя ходить с покойниками по улицам. Недавно мы нашли дохлого бобра в блошиной заводи, и клирики отлупили нас за это.

— Так надо было положить его в гроб, — ответил Фолкмар.

— Гроб для бобра? Мы хотели его съесть.

— Нельзя есть дохлых животных, можно умереть от поноса.

Выудив шерстяную накидку из походной сумы на крупе Чемпиона, Фолкмар накинул ее на Ницеля. Теперь выглядело вполне сносно.

— Если выварить мясо в морской воде, поноса не будет. Только получается очень солоно, — босые ноги Дуга утопали в весенней грязи, вымешанной копытами лошадей. И все же не уберечь ему лишний серебряник, вздохнул Фолкмар, покупать сапоги все же придется.

— Если спросят, что под накидкой, скажи, он только что выполз из таверны и сильно притомился. И никуда я не денусь, я ведь оставляю тебе Чемпиона, — ответил рыцарь, проверяя крепление седла, — Эй! Парень! Ты конюх? Налей-ка моему коню чистой воды и насыпь овса. Держи! Как вернусь, получишь еще парочку.

Поймав медяк, толстощекий юноша привычно кивнул. Затем засунул монету за пазуху, отер руки о засаленный передник и продолжил заниматься привычным делом — натирать щеткой круглые крупы.

Уходя, Фолкмар чувствовал тревожный взгляд себе в спину.

Внутри таверны царил привычный полумрак. Еще снаружи Фолкмар заметил, что у нее появилась новая крыша, и она стала вроде как больше. Кое-где потолстели бревна, грубо отесанные столы теперь были сделаны из каменной лиственницы, взамен прошлых дубовых. На окнах пестрели витражи. Дневной свет пробивался в окна, и разноцветные стекляшки отражались размытыми пятнами на полу и стенах. Выглядело это совсем странно. Удивительно, что Фолкмар не заметил их снаружи.

До слуха донеслись звуки музыки. Кто-то лениво потренькал на лютне, начал петь тонким голосом. В нос ударил дурманящий запах говяжьего гуляша и свежего пшеничного пива.

— Две кружки пива и порцию похлебки с мясом, и мяса побольше, — Фолкмар не стал выбирать стол, пройдясь прямо до бочек.

Торча вверх пятой точкой, внизу копошилась какая-то толстая баба. Фолкмар понял это по обширной белой юбке, смахивающей на корабельный парус.

— Ха-ха! Фолкмар! — зашлась смехом женщина, как только показала свое раскрасневшееся лицо. Перевалившись рыхлым телом через стойку, она начала теребить рыцаря за бородатые щеки, словно ребенка, — Думаешь, не узнала тебя? Такая же старая бородатая рожа. Какими судьбами? Ты же помереть собирался, разве нет?

— Собирался, да пока не свезло, — сконфузился Фолкмар.

За минувшее время Хельга сильно изменилась. Когда он поселился у них в таверне, ей исполнилось всего пятнадцать. Целых пять весен он работал у них охранником, что было унизительно для рыцаря. Но тогда ему перевалило за шестьдесят и выбирать не приходилось. Когда он покидал таверну, Хельга уже выскочила замуж и обзавелась дитем — полнощеким капризным сынишкой, тянувшим ручки к флейтам и женским кружевным юбкам. Тогда она была тоненькой бойкой девчонкой, а теперь упирала в широкие бока большие белые руки.

— Куда путь держишь и как жил все это время? — Хельга отерла влажные руки. Отодвинула ведро с водой, чтобы не путалось под ногами и поставила перед Фолкмаром большую кружку пива.

— Еду туда же, куда и все. Под гору Перемен, на турнир. — Не стал Фолкмар рассказывать, что просиживал штаны в другой таверне, на окраине Дальних Рубежей. Больше никуда его и не брали. А в таверны принимали либо из жалости, либо из хвастовства. Мало кто мог позволить себя целого рыцаря, или даже половину. Совсем не потому, что стоили они дорого. Настоящий рыцарь не пойдет бить пьяные рожи, чтобы заработать на кусок хлеба. Даже межевые не опускались до такого. Уж лучше они подадутся в разбой, ежели совсем туго.

В последнее время Фолкмара не брали уже и в таверны. Слишком стар он был и немощен.

— На турнир? — прыснула розовощекая Хельга, — А не порубят ли тебя там на куски?

— Может, и порубят. Как мне узнать, если не попробую?

Хельга зашлась заливистым смехом. Закинув на плечо полотенце, она поставила перед ним еще одну кружку пива.

— Так уж и быть, по старому знакомству пиво по прошлой цене, — сказала Хельга.

— Но тогда было дороже, — удивился Фолкмар. Хельгу хоть и вздуло, что настоявшееся тесто, но она ничуть не изменилась. Все такая же добрая, пронырливая баба.

— Значит, прошелся уже по кабакам, а ко мне не заглянул, — укоризненно покачала тяжелой головой хозяйка таверны, — Да, сейчас много кто разливает, потому и дешевле.

— Вышел Торвальд в моорее… в море бушующее, в море пенистое… Взял горпун и меч, горпун и мееч… — затянул тонкий мелодичный голосок позади. Фолкмар обернулся.

Таверна как всегда была набита битком, несмотря на то, что солнце даже не клонилось к вечеру. Здесь отдыхали и солдаты, и путники, и местные пьяницы, и просто захожие, позарившиеся на запах вкусного гуляша. Аоэстред — большая столица. Сколько бы здесь не разливали, всегда будет мало.

У дальней стены широкого зала поставили небольшую сцену. На ней стояла деревянная рамка, закрытая синей тканью. Видимо, для кукольного представления. Но сейчас представления не было. В свете толстых свечей сидела девушка на высоком деревянном стуле с расписной лютней в руках. Одета она была пестро, в мужскую одежду. На голове у нее сидела шляпа с большим страусиным пером. Трубадурша тянула балладу.

— Это все мой Тодрик, — отвлекла Хельга от мелодичного голоса, — Муж-то у меня почил пару весен назад.

— Рубек умер? Сочувствую, — изъявил вежливость Фолкмар, хотя на самом деле завидовал ему.

— Его унесла весенняя хворь. С тех пор Тодрик тащит в таверну все, что ни попадя. Статую эту, еще с прошлого лета пригрел кукольников толпу. Окна выкрасил во что-то срамное. Глядишь, принесет какую-нибудь деревянную рыбу с титьками. Вчера уже договаривался с моряками за бочку вина, еле углядела. Смотри. Вон он там, стоит. Вымахал, да?

Тодрик действительно вымахал. Фолкмар помнил его мальчишкой весен четырех, а теперь в тени таверны стоял грузный бородатый мужчина в шитой рубахе и шелковых красных шароварах. В руках он держал резную трость, выдающееся пузо удерживал шелковый кушак. Тодрик довольно взирал на сцену, вальяжно отплясывая левой пяткой.

— Хватит уже про этого Торвальда, и так ясно, что убьёт он эту ящерицу! — крикнул кто-то из глубины таверны.

— Да! Каждый день одно и то же, давай что-нибудь новое! — поддержали его нетрезво.

— Ишь ты, другое им подавай, — проворчала Хельга, натирая полотенцем и без того чистую столешницу, — Раньше пили, морды друг другу били вот и вся потеха. Теперь и песня не та, и ноты не тянет, — Хельга понизила голос, — Скоро начнут замечать, что я им вино разбавляю.

— Ты разбавляешь, когда они совсем пьяны, — так же тихо ответил Фолкмар, — Но тогда уже совсем нет разницы. Хмельная голова перед сном не трезвеет.

— Да она всегда разбавляет, — громко пробасил кто-то из-за спины, а Хельга закатила глаза, — Не верьте ей, обманывает, гадюка!

— Слышал? Вот и жди от них благодарности.

Тодрик подошел к девушке. Пока он шептал ей что-то на ухо, завсегдатаи обсуждали Торвальда. Купец в длинном шерстяном халате сказал, что этих ящериц наловил в молодости столько, что можно солить в бочке. Только почему-то никто о нем не поет и баллады не слагает. Невысокий солдат в походной кольчуге добавил, что, видимо, ему и девки не дают, раз после стольких ящериц он так и не женился. Под дружный хохот таверны откинулась синяя ткань кукольного театра.

Девушка переместила стул к краю сцены, чтобы все увидели представление.

— Давай, Крепкая Элья! — поддержал ее невысокий солдат, — Спой покрепче, да чтоб не как эта моча, что Хельга по ночам подает!

— Аааа…. Аааа… вначале была тьмааа, — затянула девушка, а в театре закружили деревянные звезды, — Тьма вспыхнула, вспыхнула она… и в небе заплясали звезды, заплясали, пели, танцевали… все двенадцать заплясали… И Мать, и Жница, по небу скачущий Гонец… ай яй яй, скачущий на Жеребце Гонец… — на темно-синем тряпичном фоне стройным рядом шагали друг за другом звезды, но потом заняли привычные места на небе. Созвездие Жеребца пестрело серебряной звездой копыт, красной в груди, заменяющей сердце, синими на спине и хвосте, и яркой зеленой в глазницах, — Стоило копытами блеснуть, и вот, на небе Млечный Путь, ай яй яй, на небе Млечный Путь… Дева сшила небо-полотно, покрыто звездами оно… с тех пор покрыто звездами оно…

— Питались они нектаром Солнца, пили родники Луны у себя в чертогах и смотрели вниз на людей, — послышался мужской голос за кукольной ширмой. Бренькая на лютне, Крепкая Элья притихла, давая сказителю слово, — Но это рассказ совсем не о сытой жизни Богов, — звезды замерли и из созвездия исчезли три зведы: зеленая, красная и серебряная, — А вот о них! — На синее полотно выскочили три куклы. Одна со шитом и деревянным мечом, похожим на маленькую спичку, другая вся в черных одеждах и с зелеными пуговицами вместо глаз, и третья — в красной рубахе и с седой длинной бородой, — в зале послышалось оханье, так неожиданно куклы выскочили к зрителям, — Знаете их? Эти трое навели шороху на небе и земле!

В зале послышались смешки.

— Шороху на небе и земле, война на небе и земле, — пропела Элья, — Воин, Безумный и Мудрец, ай яй яй, Безумный и Мудрец…

Красная кукла перевалилась через деревянную рамку ширмы, посмотрев на затоптанную сцену, но потом перевела взгляд вглубь таверны.

— Квасите, бездельники? — спросил бородатый Мудрец в красных одеждах голосом надутым и строгим, — Вы делаете это неправильно. Я научу, как нужно!

На этот раз смех уверенно прошелся по головам.

Кукла в красном сделала большой прыжок на сцене и приземлилась на деревянную землю, тут же выросшую под ней. Вокруг высились фанерные деревья, под ними росли выкрашенные в коричневое грибы. Кукла шла и шла, а позади мелькали соломенные дома, трава и зеленые ели.

— И вот Мудрец покинул небо, чтоб дать народу хлеба, — пела Элья под бодрый шаг куклы, — Хлеба и огня, разум, имена… Да-да, снова имена… Сердце он с собой принес, что с Жеребца в себе унес, ооо… сердце с неба он принес…

— С тех пор стали строиться города, по морю начали ходить корабли, — произнес голос за ширмой, а по синему деревянному морю проплыл не менее деревянный корабль, — Еда вариться в котлах, сталь коваться в кузницах, бабы стали брюхатиться быстрее, — за пузатой пастушкой погнался какой-то мужичек без штанов и в одной шерстяной шляпе, а та спрятала вышитые румянцем щеки в тряпичные ладони на палках, — Ой, а в этом, кажется, виноват совсем не Мудрец!

Пока пропойцы занимали свои глотки хохотом, у Фолкмара болели его старые колени. Кроме коленей болели так же и старые раны, и шрамы от этих ран тоже. В кишках засело, он подозревал, острие стрелы, которое все время упиралось в бок. Со временем оно, видимо, сточилось или ему просто надоело одно и то же, и он ощущал колкость только когда чихал. Иногда Фолкмар ловил себя на мысли, что не любит чихать. Он столько раз умирал и воскресал, что уже потерял счет. Каждый раз смерть оставляла на его теле какой-нибудь шрам, а что еще хуже — воспоминание. От одного он отходил быстро, вставая почти сразу, от другого оправлялся долго, тяжело, проклиная все на свете. Особенно ту куклу в черном с зелеными пуговицами вместо глаз, которая и была повинна в его страданиях. Это она сделала так, чтобы, умирая, он каждый раз вставал. Иной раз он помрет совсем невинно, от старости, дряхлые кишки даже никто не пронзит копьем, глотка не захлебнется в соленой морской воде, но с утра он опять откроет глаза. Как же Фолкмар мечтал умереть навсегда, никогда больше не вставая. Тогда закончится эта бесконечная боль, он перестанет чувствовать свои раны, у него больше не будут ныть колени, ломить шею при первых же признаках грозы. В конце концов, кишки не захотят покинуть его каждый раз, когда он соберется гадить.

Свои раны он скрывал от всех, кроме Ницеля. Это он смазывал их мазями, когда Фолкмар стонал и просил пить. А потом, когда ему становилось лучше, они заливали шрамы в кабаках. Неизвестно, какие именно шрамы были у Ницеля, но Фолкмар подозревал, что душевные. Все-таки быть его слугой непросто. А оруженосцем, наверное, будет совсем невыносимо. Интересно, что там делает Дуг?

Было выпито уже две кружки пива. Первый хмель ударил в голову, отпуская страдания, полученные от пива накануне. Таяла так же и боль в костях, только так Фолкмар мог почувствовать, что еще живой. Мертвым он чувствовал себя все остальное время. Живой мертвец. С бьющимся сердцем, чувствующий боль, но все же мертвец. Который должен оставаться в могиле, а не ходить по земле.

«Если бы у меня были родители или хотя бы дети, я мог бы жить у них», — иногда думал Фолкмар. Но родителей у него никогда не было, а дети если и были, он никогда их не знал. Несколько раз объявлялись девицы, утверждающие, что были с ним и понесли от него ребенка. С ними он, конечно же, был, вот только ни один из детей не был на него похож. Особенно тот смуглый, с черными как смоль волосами, смахивающий на свинопаса с Кривой Пичуги. Фолкмар тогда посоветовал девице сходить к тому свинопасу, и она пошла. Чем окончилось дело, он узнавать не стал. В тот же вечер они с Ницелем уехали.

— Боги как люди, а люди как боги, где это видано, позор небесам…— пели боги голосом Крепкой Эльи, а темная кукла Безумного заметалась по небесной ткани, сверкая глазками-пуговицами. Она обошла каждую тряпичную куклу, сидящую на ватных небесах и те пооткрывали свои рты, — Лукавый яд влил в уши он другим богаам… мы не люди, мы не люди вопил Безумный, вернуться я Мудрецу на дам… ой-яй не дам… Спустившийся да не взойдет вновь, кричала дюжина вот и вся любоовь…

— Хельга, меня мучает жажда! — поднял пустую кружку заезжий странник с длинным усатым лицом, пока десять тряпичных кукол ломали лестницу в небо, по которой пытался взбираться Мудрец в красном, чтобы вернуться домой.

— Так помочись в кружку и выпей, или оторви свою задницу и подойди сам! — закричала Хельга и зрители засмеялись в самый трагичный момент представления, — Тайра-то умотала к горе Перемен, представляешь? — обратилась Хельга к Фолкмару, немного раздражившись, — Оставила меня совсем одну. Говорит, на турнире найду себе благодетеля. Потаскушка. Да ведь точно найдет, красивая как племенная кобыла. За ней многие здесь ходили, были и богатеи. Все перебирала, междуножьем своим, все не нравится. А от Тодрика помощи не жди, тряпку в жизнь в руки не возьмет. Правда, торгуется хорошо. У меня так не получается, давеча три бочки с элем выторговал за полцены. Еще пива? Так уж и быть, третья бесплатно, сколько уж не виделись, — Хельга наполнила кружку, рядом поставила большую тарелку горячей похлебки, — Больше мяса, как и просил. Но похлебка закончилась. Если захочешь добавки, могу подать гуляш… Погоди-ка…

Зоркий взгляд Хельги упал куда-то поверх плеч Фолкмара, она гневно кинула мокрое полотенце на широкое плечо и двинулась вперед. В проем двери робко просунул голову Дуг. Он обескураженно оглядывал таверну, видимо, в поисках своего наставника. Для этого ему пришлось просунуть еще и тело.

— А ну вон! — прогремела Хельга, решившая использовать мокрое полотенце в качестве оружия, уже наматывая его на кулак, — Не хватало мне еще тут щенков с Псового! С каких это пор вы суете свой нос в приличные заведения⁈

— Отверженный, Отверженный, Мудрец теперь Отверженный, гремели небесааа… — тянула Элья.

— Хельга! — поспешил за ней Фолкмар. Перепуганный Дуг дал было деру, но Хельга оказалась быстрее, тридцать весен в таверне научили ее стремительности, — Этот парень со мной. Он мой оруженосец.

— Правда? — Фолкмар никогда не видел таких круглых глаз, — А где же Ницель?

«Она даже не подумала, что я мог посвятить его в рыцари. Конечно, когда мы уходили, он был уже слишком стар, чтобы начинать. Эта вина будет всегда на моих плечах. Самая глубокая моя рана».

— Время его окончилось. Он умер, — Фолкмар не уточнил, когда именно.

— Жаль его. Хороший был мужчина, хоть и бесхарактерный, — ответила Хельга, разматывая оружие с кулака. Она окинула взглядом Дуга с ног до головы: босые ноги, грубая рубаха из мешковины, веревка вместо пояса, шерстяные штаны, ставшие ему уже давно малы… и он очень давно не стригся, — Ладно, раз уж оруженосец, пусть проходит. Только не натопчи мне здесь. Нанесешь с пяток песка, потом гони псов с таверны.

— Спасибо, Хельга, — и все-таки добрая она была женщина, подумал Фолкмар.

— Если будете садиться — выбирайте какой-нибудь дальний стол, не пугайте мне постояльцев. Тут одного барчука покусала молочная сука, он шарахается от всего, что напоминает ему о собаках, — бросила она, удаляясь.

— Тебе чего? — нахмурившись, спросил Фолкмар Дуга.

— Конюший спрашивает, нужно ли чистить Чемпиона. Говорит, если хотите чистого коня, нужен еще медяк. Иначе он к нему не притронется.

— Я тебе, кажется, ясно сказал — следи за Ницелем, или у тебя уши смолой заросли? Так я дам подзатыльник, и она вылетит.

— Чемпион просто стоит, к нему никто не подходит. А кто приезжает, сразу идет в таверну, — Дуг с обидой вытер сопливый нос. Там, где блестит море, дули холодные ветра, — К тому же господин Ницель так смердит, что к нему не подлетают даже мухи.

Это была чистая правда. Верный слуга и при жизни-то не отличался ароматами, а после смерти и вовсе дал себе волю.

В таверне было тепло, сухо и пахло вкусно. Дуг не спешил откланиваться, стараясь подольше погреться, но был начеку. Он пялился на разноцветный пол, на куклы, на сладкоречивую девушку с лютней, но больше его занимали запахи. Дуг принюхивался с момента, как только просунул голову в проем. Все-таки Ницель сильно отличался от гуляша.

«Он голоден, — со вздохом подумал Фолкмар, — он просто нищий мальчишка, который хочет есть. Не надо поступать с ним так же, как с беднягой Ницелем».

— Видишь вон тот стол в углу? Тащи туда тарелку с похлебкой и мое пиво, они у Хельги. Да смотри не пролей. Будем уходить, возьму еще орешков на вечер. Здесь их очень вкусно жарят.

Долго объяснять Дугу не пришлось. Детей с трущоб не напугать мокрыми полотенцами, когда они привыкли к подбитым сталью сапогам.

— Сьер Фолкмар отправил меня за похлебкой, — Дуг обхватил обжигающе-горячую тарелку, замерзшие пальцы впервые за несколько лун ощутили тепло. В ночлежки по весне пробиралась сырость, тогда мерзли даже кости.

Хельга схватила мальчишку за тонкое запястье, слегка склонившись над ним:

— Ты же знаешь, мальчишка, к кому в оруженосцы пошел? — спросила она тихим голосом.

Дуг посмотрел на нее счастливыми карими глазами:

— К человеку, который кормит меня похлебкой, госпожа, — ответил он.

— Так знай — он проклят, — Хельга совершенно не умела хранить секреты. Хотя она не считала своим долгом хранить то, что хранить не обещала. Фолкмар никогда не просил держать его тайну в секрете, потому как знал, что женщины, даже самые сознательные, обязательно когда-нибудь все разболтают. Окончательно он в этом убедился, когда одна немая прачка выдала тайну своего господина, ходившего к ее сестре на ночную побывку. Выдала она ее несколько раз, чтобы об этом уж точно узнала вся страна.

Когда Фолкмар нечаянно отдал концы и воскрес прямо на глазах у Хельги, та и сама не говорила некоторое время. Однажды она попросила его умереть на глазах у остальных, чтобы ей поверили. Но старик никогда не умирал нарочно, он все же считал, что смерть — сокровенное, священное действо, которое нельзя выставлять на потеху толпе. Особенно, когда это твоя собственная смерть. С тех пор прошло много времени, и все забыли и про него, и про ее рассказы.

— Он стар, госпожа. Но разве старость проклятье? — спросил Дуг, ожидая, что его отпустят и он наконец сможет утащить еду.

— Я видела, как он умирал и вставал вновь, — прошептала Хельга, — Его старость самое настоящее проклятье. Видят боги, они даровали людям возможность уйти, когда придет их час. А кто-то из них забрал у него такую возможность. Хлебнешь ты с ним горя, уж поверь мне. Уходи сразу, как только он посвятит тебя в рыцари. Если посвятит… Своего слугу-то он так и не удосужился.

— А сир Фолкмар заплатил за похлебку? — спросил Дуг.

— Заплатил, — опешила Хельга.

— Тогда отдайте мне ее, меня ждет сьер.

Хельга отпустила запястье мальчишки.

— Ишь, какой дерзкий, — проговорила она с недовольством, — Ницель-то был повежливей. Иди и делай что хочешь. Охота мне советы давать для таких, как ты.

В то время как Великий Воин вразумлял других богов, Дуг сосредоточенно поглощал кусочки мяса и овощей.

— Ты пропустил начало, — сказал Фолкмар, — Но это не беда. Эту байку можно послушать в первом попавшемся храме. Правда, там будет не так смешно. Обычно на этом моменте Воин не дает тумаков богам, а разговаривает чинно и грозно. От проповедей может свести зубы, и если это увидят клирики, то тумаков получит Хельга. И эти трубадуры тоже.

— Только Воин не послушал Безумного и сохранил ум, — запихивая похлебку за обе щеки, проговорил Дуг, — Это я знаю. И вразумил остальных.

— Видимо, часто вы воровали по храмам, раз отложилось в голове, — ответил Фолкмар, — Но не говори с набитым ртом, а то все вывалится. Покупать еще одну я не стану.

— Я пить хочу. Можно мне глоток пива?

— Эээ, нет, хватит с меня и одного пьяницы, — Фолкмар имел ввиду себя, — Похлебка и так мокрая, чего тебе еще надо? Но если хочешь пить, я возьму горячего чабреца.

Дуглас поморщился.

— Мы каждый день пили горячий чабрец, а иногда просто жевали и запивали холодным, когда не было щепы развести костер. Вокруг Аоэстреда полно чабреца, — Дуг с невероятной проворностью управлялся с ложкой, — А еще лаванда, от нее я чихаю. И еще листья с деревьев, от них только сильнее хочется есть. Это те, которые от вшей помогают.

— Тогда вам нужно жить в этих деревьях. В Псовом переулке сегодня выведешь, а завтра снова подхватишь, — ответил рыцарь, подумав, что Дуг, скорее всего, имеет ввиду бергамот.

В этот самый момент вразумленные боги вместе с посетителями таверны наблюдали, как Воин принялся гоняться за Безумным по небу. Тот убегал, получив хороший пинок под зад. Для того, чтобы заключить в темницу мятежного бога, он даже не использовал зубочистку-меч и своего деревянного щита. Обходился он исключительно маленьким кожаным сапогом, который то и дело встречал задницу Безумного. Такого успеха у зрителей Воин, наверное, не видывал очень давно. Они начали хохотать и хлопать в ладоши, не обошло веселье и Дуга. Он смеялся и смеялся, показывая на сцену пальцем.

«Таких представлений в Псовом переулке, наверное, и не было никогда. Может, он и глядел заезжих кукольников, да щенят гонят с площадей всякий раз, как только их заприметят», — подумал Фолкмар, отметив, что растет еще один богохульник.

— Смотрите, он лупит его по заднице, — хохотал Дуг.

— Не смейся, иначе похлебка пойдет носом, — почему-то строго сказал Фолкмар, хотя совсем не хотел быть строгим, — Что, тебя никогда по заднице не лупили? И что в этом смешного?

— Но это боги, сьер. Не люди. Это Воин.

Дуг пожал плечами, а Фолкмар пододвинул ему кружку пива. Робко заглянув внутрь, Дуг сделал глоток, потом еще один.

— Свой глоток ты сделал, — сказал старик, забирая кружку.

— Аааа! Помогите! Спасите! Оооо… мое мягкое местечко, смотрите, какое все красное! — голос за ширмой решил получить особенное одобрение зрителей, — Я не хочу, не хочу в темницу! — кричал Безумный, теряя зеленые глаза-пуговки.

Но ни расшитый оранжевыми нитками Отец огня, ни Спящий в звездном одеянии, ни брюхатая Плодоносная Мать, сильно смахивающая на пастушку, не откликнулись на отчаянные завывания мятежника. Он был заточен в небесную тюрьму, на тряпичной сцене — маленькую бочку, выкрашенную в коричневый.

— Возвращайся, Отверженный, станешь ты опять Мудрец, возвращайся братец наш, будешь жить на небе, и ссоре нашей навек конееец, — пропела Элья, когда десять богов кидали Отверженному лестницу, — Нееет, ответил он, о нееет… Теперь я хожу среди живых… Нет на небе место мне, а только на земле… Среди полей, озер и рек… И будет так вовеек… Я хочу дышать, бежать и умирааать… вновь дышать и вновь бежааать… Я рожусь, и я умру, но иного не решу…

Тряпичная кукла в красном шла и шла по деревянной земле, потряхивая седой длинной бородой. Дуг доел похлебку. Осторожно отодвинув от себя деревянную тарелку, он отер сопливый нос.

— Да, жалко этого старика, — глубокомысленно заявил длиннолицый солдат, залпом осушив кружку.

— Что, и тебе жалко этого старика? — спросил Фолкмар Дуга.

— Но ведь он сам это выбрал.

— Так-то оно так, но большая радость ходить по земле и дохнуть все время, — ответил Фолкмар.

Дуг пожал плечами:

— Многие говорят, что звезды на небе — это боги. Но ведь это просто звезды, и разговаривать они не умеют. Некоторые из них падают с неба, мы с ребятами каждую ночь это видим. У них большие хвосты и на звезды они совсем не похожи. Их нападало уже столько, что все вокруг должны быть богами. Только боги не лупят детей мокрыми полотенцами. Они точно не на небе.

Мерцающий океан звезд вокруг созвездия Жеребца был порожден Плодоносной Матерью, кто-то говорил, что это младшие боги, кто-то, что это блеск вершин небесных холмов, глянец озер, а кто-то — что на небе все время идет снег, боги все время мерзнут и оттого злые. Клирики ничего не говорили, кроме того, что это небесная красота. А это понятие могло означать что угодно.

— Больно ты понимаешь, — сказал Фолкмар, отбирая кружку у Дуга, начавшего тянуть к ней свои ручонки, — Лупят они или не лупят. От Безумного можно ожидать что угодно. Возьмет и напрудит тебе в кружку.

— Как вам? — спросил Дуг, — У этого пива совсем не такой запах, как у предыдущего. И на вкус как вымоченная в воде кожа. Наверное, это потому, что оно бесплатное.

— Если будешь вести такие речи, дам по затылку так, что вылетят зубы, — разозлился Фолкмар. А ведь Дуг был совершенно прав, Хельга разбавила-таки его пиво, — Это тебе не трущобы. Я твой наставник, рыцарь, и ты должен относиться ко мне почтительно, и думать, что говоришь.

На сцене осталась пузатая пастушка, за которой гонялся мужчина в шерстяной шляпе, а, может, это была Плодоносная Мать, и затянула прощальную песню. Некоторое время все смотрели на нее.

— Взошедший да не взойдет вновь, кричал из темницы он, не снимая окоов, — пела Мать голосом трубадурши.

— Слыхали? Королева опять непраздна, — сказал длиннолицый солдат, заедая пиво булкой с луковыми кольцами и сыром.

— Так сколько ей? Чай, не молода уже, — ответил его собутыльник с большими мускулистыми руками. Волосы его были сальными, рубаха тонкая и на лице была видна копоть, выдававшая в нем кузнеца.

— Просто король любит бывать промеж ног у королевы, — включился лысый мужичек с соседнего стола, — Никак не уймет свой хер, вот лезут и лезут.

— Молчи, балда! — не поленился повернуться к нему кузнец и дать деревянной ложкой по лбу, предварительно вынутой из гуляша, — Покуда он там, ты жуешь пшеницу, а не овес.

— А тебе что, завидно? — внезапно появилась Хельга, поставив перед лысым мужичком пиво, — У тебя-то, видать, давно в спячку ушел.

Расхохотались все, кто сидел вокруг.

— Да что в этом короле такого? — поинтересовался Фолкмар у Хельги.

— Как, ты не знаешь? У него самое большое достоинство на континенте, — сказала она, положив перед ним мешочек с жареной лещиной.

Из-за соседнего стола внезапно выскочил кузнец, подняв высоко над собой кружку:

— За короля Реборна, у которого самый большой хрен в мире! — прокричал он, призывая к всеобщей попойке.

— За короля! — охотно поддержали его, подняв вверх кружки с пенным, — Да! За Реборна «хрен до небес»! — кто-то даже захотел налить всем за его счет, но потом все же добавил, что только тем, кто пьет сегодня по первой.

Для Фолкмара это было уже слишком, и он, откланявшись, утащил за собой Дугласа. За такими попойками обычно следовал мордобой, и неважно, сколько песен спели до этого. Подобными развлечениями Фолкмар уже давно не баловался, да и слишком долго проработал вышибалой в таверне, чтобы получать от этого удовольствие, которое следовало. К тому же, он рыцарь, хоть и старый, а рыцарю не пристало лупить людей почем зря. Только ради дела.

Ницеля они нашли там же, где и оставили. Конюх так и не подошел к Чемпиону, оно и не удивительно, ведь Фолкмар ему не заплатил. Ну ничего, подумал он, теперь у него есть оруженосец, который должен начищать круп коня. Это дисциплинирует и учит порядку.

Проверив снаряжение, рыцарь не нашел сапог у Ницеля. Его портянки развязались с ног и упали в грязь. Голые пятки торчали из-под шерстяного пледа.

— Это не я, сьер, клянусь вам, — испуганно сказал Дуг. — Я не брал сапоги.

— Конечно не ты. Зачем они тебе? Они слишком большие для твоих ног, и ты никак их не продашь, чтобы я не заметил. К тому же, у правого сапога не было подошвы. Странно, что они взяли только сапоги и больше ничего не тронули, — Фолкмар проверил все, и действительно больше ничего не пропало. Походный рюкзак был на месте, на нем висело огниво на самом видном месте, совершенно не тронутое. Внутри лежали мази Ницеля, целый мешок вяленой говядины, жесткой, как подошва, по мешочку пшенки и овса для его слабых зубов, точило, несколько ножей, тряпки, пропитанные маслом и еще куча всякой всячины.

— Может, их отпугнул запах? — спросил Дуг.

Это было похоже на правду. Прикасаться к добру мертвеца была плохая примета. А от Ницеля начинало пахнуть совсем не тем, чем обычно, хоть пока и не так сильно.

— Сегодня был длинный день. Наверное, путь Ницеля на этой земле пора закончить, — тяжко вздохнув, сказал Фолкмар. На мгновение он оглядел свое добро и призадумался, — Дуг, сбегай-ка к Хельге в таверну и спроси, есть ли у нее лопата.

Глава 5 Ветра на холме

Фолкмар старался не думать, насколько ему грустно. Время скорбеть сейчас, чтобы проводить его, как следует — говорила ему совесть, но он не хотел слушать. Ницель заслуживал его грусть, черт побери, заслуживал как никто на свете, но душа старого рыцаря словно превратилась в камень.

Побудешь слугой, а потом станешь оруженосцем, а там и до рыцаря недалеко, так он говорил ему. Глупо и жестоко так поступать с человеком, хоть и простым. Он ведь и сам был когда-то прост, даже хуже, чем прост, он был щенком Псового переулка.

«Да, вы незатейлив и прям, сьер, но титул рыцаря дает завитушки к душе», — однажды сказал ему Ницель.

Может, он тоже хотел завитушки к своей душе? Во всяком случае, он никогда не говорил об этом и как будто смирился со своей судьбой. Одним богам было известно, почему он не покинул его. Следовало бы сбежать от нищего хозяина, когда он в третий раз сказал, что тот не готов стать оруженосцем. Тем холодным осенним утром Фолкмар просто испугался, что останется один. А ведь Ницелю исполнилось уже восемнадцать, он хорошо обращался с мечом, ладно сидел на коне и мог прокормить себя если не мечом, то руками. В походе ему не было цены, он чистил коня, варил похлебку, штопал одежду и умел расставлять силки. Почуяв его, а не почуять Ницеля мог разве что безносый, зайцы сразу прятались по кустам, будто знали, насколько он стремителен.

Однако, характера ему недоставало, это правда. Права была Хельга, может, поэтому он и не решился уйти. В любом случае, такого, как Ницель ему было не найти. Фолкмар тогда приближался к полувеку, и он уже умирал пару раз, поэтому знал, что ничего хорошего его не ждет. Кто согласится ходить со старым дураком, которому больше нужна нянька, чем ученик? Его страх обманул эту душу и сломал ее судьбу. А в итоге он все равно остался один. Фолкмар посмотрел на Дуга: этому характера точно хватит, чтобы бросить его, как только придет время. Вот только этого времени не настанет. Старый рыцарь решил окончить свой путь на этой земле до того, как его оруженосец сбежит. Он не хотел однажды проснуться, не обнаружив вокруг ничего, кроме своей старости.

Недавно прошел дождь, и в воздухе пахло сыростью ранней весны. Она вышли за пределы Аоэстреда, поднявшись к широким гротам. Туда, где зияющие рты скал ревели приливными волнами, а верхушки покатых холмов заросли густой шапкой травы, словно жесткими зелеными волосами. Высокие стебли гнулись в сторону городских стен от моря, повинуясь порывистому бризу. Здесь никто не бывал, кроме ветра и крика чаек.

Первые ямы давались с трудом — корни травы вцепились в землю, словно пес в добычу. Но Фолкмар обещал похоронить его там, где гуляет ветер. Потому что Ницель любил ветер.

Закутавшись в шерстяной плед, Дуг сидел рядом и догрызал орешки. Пару раз Фолкмар отбирал у него лещину, пока они держали путь из города, но он как-то умудрился их снова найти. У него был воистину бездонный желудок, он, наверное, съел бы и лечебные мази, что лежали в сумке на боку у Чемпиона, но очень уж они дурно пахли. У Фолкмара было совсем не то настроение, чтобы раздавать тумаки, и он махнул рукой, решив, что сделает это позже. Когда вернет Хельге лопату и возьмет еще пару мешочков жареной лещины. Тогда-то он спрячет ее получше.

— Вы устали, сир? — спросил Дуг, глядя на то, как вспотел старик, — Я могу помочь докопать могилу.

Без доспеха он выглядел совсем жалко, Фолкмар это знал. Снаряжение лежало рядом, снявшись с него вместе с титулом рыцаря. Ведь именно доспех, меч и конь делают из тебя воина, давшего клятвы, а без них ты просто человек, неспособный сдержать свои обещания. Хотя, Фолкмар даже с доспехом не мог их сдержать, он и доспех-то держал на себе с трудом, что же говорить о клятвах. Без него было легче копать, поэтому пришлось забыть, какое впечатление он производит на своего воспитанника.

Длинное, словно тесанная балка и худое, словно морской гарпун тело с трудом сгибалось и разгибалось, но лопату старик держал твердо. Теперь можно было горбиться без опаски — стальной ворот нагрудника не упирался с болью в шею.

— Я должен сделать это сам, — ответил Фолкмар, разогнувшись. Он решил немного передохнуть, — Нужно откопать еще примерно половину. Его кости не должны найти ни собаки, ни степные падальщики.

— Собаки ищут по запаху, но тут они его точно не учуют, — сказал Дуг, кутаясь в шерстяной плед. — Здесь очень сильный ветер.

— Да, сильный, — кивнул Фолкмар, — Именно так, как он и любил.

Слева стена столицы напоминала улыбчивую белую челюсть, без губ, которые бы прикрывали зубы, справа — серую змею, взявшую в кольцо чешуйчатого тела маленькие дома и высокий замок на скале. Тонкие струйки дыма курились над печными трубами домов, таверн и кузниц, продолжая жизнь. Стояла ранняя весна и близилось лето. Но на мгновение Фолкмару показалось, что пахнуло осенью.

«Нет, это не осень, — сказал он себе, — это смерть. Ведь природа тоже умеет умирать. Я точно знаю, как пахнет смерть, и эти запахи очень похожи». Запах смерти преследовал его уже очень давно, пора перестать грешить на осень.

— Там, в таверне, я видел, как Хельга схватила тебя за руку, — Фолкмар воткнул лопату в сочную землю без корней, уложил скрещенные запястья на черенок. Он рад был передохнуть. — Что она сказала тебе?

— Что вы прокляты.

Оранжевые лучи закатного солнца преодолели ветер, пролившись на белые стены города. Каменные зубы пожелтели, будто вмиг состарившись. Поговаривали, что до перемен Красного Моря, когда дракон проснулся в Горе Перемен, Аоэстред назывался костяным городом. Но как только белые стены разрушились вместе с белым замком, надобность в таком прозвище отпала. Каков в нем смысл, если остались только зубы? По кипящему морю не ходили корабли, а у столицы не нашлось золота, чтобы закупать белый камень у соседей. Однажды так сделал король Ульрик Прозорливый, углядевший в прибрежной столице большую выгоду, но за ним уже никто не повторил. И стены, и замок теперь походили на шахматные доски, перемежаясь серым и песочным камнем.

Что толку скрывать? Правда станет очевидна сразу, как только он умрет от старости. Вполне возможно, это случится уже завтра. Так чего тянуть?

— Это не проклятье, — ответил Фолкмар, глядя на ползущий к ним закатный свет, освободившийся от тисков тучи, — Это какая-то странность, которой одарил меня сам Безумный. Однажды я имел несчастие исполнить свою клятву, поборов этого непонятного бога на его же поле битвы, и поплатился за это. Я видел его, как тебя сейчас и эти полыхающие зеленым безумием глаза. Я слышал то, что он говорит, но только у себя в голове, а не ушами. И он был не на земле, а на небе. Такие как он не спускаются на землю. Сначала я думал, что меня тоже затянуло на небо, но ощущалось это так, будто находился я гораздо ниже. Скажем так, в подземном пекле. Перед тем, как его глаза потухли, а на небе исчезла зеленая звезда, он успел сказать свое последнее слово. Веришь мне?

— Вы теперь мой наставник, сьер. Мне нельзя не верить вам.

Фолкмар не совсем понял, насмехается ли он или проявляет должное послушание. Взглянув на Дуга, он проверил, не появилась ли в карих глазах знакомая ему хитрость. Хитрости он там не нашел, зато уловил усталую задумчивость. День был долгий. Он, наверняка, устал. И все-таки было в его взгляде что-то скрытое, словно Дуг старался отгородиться от этого мира. Щенок Псового переулка — иначе им было и не выжить.

— Молодец, сказал он мне, — выдохнул Фолкмар, продолжив и копать, — Ты победил меня. Воин твоими руками снова заточил меня в темницу. Зеленая звезда иногда появляется на небе, когда цепи не выдерживают реватьмы. Но потом снова тухнет, считается, что Великий Воин сражается с Безумным, снова загоняя его под замок. Ты же знаешь это? — Дуг кивнул. — Хорошо. Так вот. Не знаю я, зачем Воину мои руки и как они это сделали, но зеленая звезда действительно потухла к утру. За твое проворство я одарю тебя самым бесценным, что можно дать человеку, прошипел мне Безумный. Я дам тебе бессмертие, клянусь, что он шипел как гадюка, этот коварный козел. Это дар, мой бесценный дар, да, так он сказал… Он наградил меня вечной жизнью, а вот наградить вечной молодостью не догадался. Я состарился и болею все время, а иногда умираю, но воскресаю вновь. И все заново.

— Дурацкий тогда какой-то дар, — поморщился Дуг, пуще кутаясь в плед. С закатом солнца становилось холоднее, а ветра при этом не перестали дуть.

— Так же говорил и Ницель, мой слуга. Самый никчемный дар, что он видел.

— Но, если бы вы были молоды, сьер, было по-другому. И ничего не болело.

— Да зачем она нужна, эта вечная молодость? Одни и те же разговоры, одни и те же гримасы, хоть и лица разные. Все хотят только денег, да набить свои животы. Жить в этом вечно невелика радость. Другое дело смерть. Сон мой давно уже стал плох, я бы, конечно, выспался, — Фолкмар оглядел могилу. Она была уже достаточно глубокой, но он рыл еще глубже, желая оттянуть неизбежное, — Служительница храма Провидицы сказала мне, что то, что наложил один бог, может одолеть только равный ему. Жаль, что Ницель испустил дух и не узнал, что я решил идти к горе Перемен. Не знаю, завидую ли я ему. Я даже не знаю, грустно ли мне.

— К горе Перемен? Туда, где намечается турнир? — спросил Дуг.

— Да. Именно туда.

— А что будет на том турнире?

— Веселье, еда и вино, куча славных рыцарей, лордов и леди, и доблестные бои, — ответил Фолкмар, закончив копать могилу. Он отбросил лопату на густую траву, и та в ней утонула, — Но мне на все это плевать. Там будет Отверженный, и это самое главное.

— Отверженный будет там? — вскинул брови Дуг. — Но что ему делать на турнире?

— Мне приснился сон, — произнес Фолкмар, выбираясь из могилы. Вся одежда его была в земле. Она была влажная и на сапоги налипли комки тяжелой грязи, — Что он будет именно там. Где же еще ему быть? Король Реборн устраивает бои в честь годовщины своей победы над инаркхами, а это псы Безумного, если ты когда-нибудь о них слышал. По слухам, это было ровно двадцать весен назад. На турнире будут биться все воины. А где Воин, там и Отверженный, или наоборот, я не знаю. Говорят, клирики хотят поставить шатры для этих богов. У Отверженного нет ни одного храма, но во время турнира ему отведут один. Вот там он и будет.

«Наверное, он думает, каков же глупый старик, придумал себе невесть чего и теперь гоняется за богом, которого и не видел никто».

Фолкмар бы и рад не верить ни в богов, ни в пекло, ни в небо, но он слишком часто умирал, чтобы считать это все сказками. Сложно отрицать смерть, если она кричит тебе в лицо, сложно не замечать страшные чудеса, если они косят, словно чума. Безумный кричал сильнее всех. «Посмотрите на меня, вот он я, я есть, я могуч, силен, нет никого крепче меня. Посмотрите на мои черные одежды, взгляните в горящие зеленые глаза, вот он я, я существую. Вы видели других? Нет? Потому что их и нет никого кроме меня», — иногда Фолкмар представлял себе, что именно хочет сказать ему Безумный и в голову не приходило ничего, кроме этих слов. Признаться, он был единственный, кто показал свое лицо. Иногда старику казалось, что ни на небе, ни на земле действительно нет никого, только он один, а дюжина всего лишь выдумка.

— Так какой же это храм? — в недоумении спросил Дуг, — Они же не строят его из камня и не ставят свечи на ступеньки. Тогда этот храм больше походит на палатку.

— Что, думаешь, там и красть нечего? — усмехнулся Фолкмар, — Его поставят клирики, значит, это храм.

— Хм… — Дуг задумался, — Но стены все равно останутся тряпичными. Значит, их сдует ветер. Храм не может сдуть ветер, он прочнее всякого дома. И даже городской стены. Значит, это палатка.

— Будешь препинаться, получишь по уху, — спокойно ответил Фолкмар, поднимая невесомое тело Ницеля. Насупившись, Дуг отвернулся. Обиделся, понял старый рыцарь, надо бы пореже обещать ему наказание, или уж отодрать за уши, чтобы и обещать не пришлось. Но это нужно дойти до Хельги.

— А почему Отверженному не строят храмы? — шмыгнув носом, глухо проговорил Дуг.

— Покуда мне знать? Его называют богом, которого нет, видимо, люди решили, что и храм ему не нужен, — Фолкмар спрыгнул в яму и уложил Ницеля на дно. К счастью, не пришлось его туда сваливать, так как он был так легок, что справился даже старик.

— А почему вы решили найти именно его?

«Да потому что я глупый старик, который хватается за любую надежду. За надежду, которую сам себе и придумал».

— Провидица сказала. Одолеть этот дурацкий дар сможет только равный ему. И я молился, долгие годы молился. Но никто из богов не ответил на мои молитвы. Ницель всегда говорил, что боги глухи как тетерева и выполняют просьбы только тогда, когда им от тебя что-то нужно. Что им нужны подношения, и что это неправильно. Каменные нахлебники, не иначе, — Фолкмар смотрел на старое мертвое тело своего единственного друга и раненое сердце его кольнула слеза, — Видимо, небо так далеко, что они не слышат ни шепота, ни криков. А просьбы и подавно. Я подумал, что если встречу Отверженного, если он будет передо мной из плоти и крови, то хотя бы выслушает меня. И, может, не откажет. Я хочу посмотреть ему в глаза и попросить даровать мне смерть. Что ты смотришь на меня? Думаешь, я совсем выжал из ума?

— Я думаю, что вы слишком много ворчите, сьер, — ответил Дуг. Он встал, когда Фолкмар вылез из могилы и взглянул на нее сверху.

— Конечно, я же старик, — ответил рыцарь, бросив первую пригоршню земли на тело Ницеля, — Старики все ворчат, им по возрасту положено. Так что терпи, коли сделал свой выбор, — он повернулся к Дугу, — Не надумал еще уйти?

— Вы кормите меня горячей похлебкой и орешками. И сделаете меня рыцарем. Проклятье не мешает этому и мне все равно.

— Это не проклятье, — проворчал Фолкмар и замолк.

«Значит, он не верит, что я его найду. Или не поверил мне. Точно не поверил, иначе бы спросил, что ему делать дальше, когда он найдет Отверженного и отдаст концы. А на что ты рассчитывал, Фолкмар? Что твои россказни воспримут всерьез?»

Наверное, нужно было сказать прощальную речь, но слова застревали в горле. Молиться он не хотел. Толку от глупых слов.

— Вы ничего не скажете? — спросил Дуг, задрав вверх бурый, словно медвежий мех, голову. Он все еще кутался в шерстяное одеяло и ветер теребил его полы, открывая голые пятки.

— Ты сделал больше, чем все эти боги вместе взятые, друг, — со скрипом исторг из груди слова Фолкмар, — Помнишь, как я хотел утопиться в море, только мне стукнуло восемьдесят? И утопился. Ты вытащил меня и отнес на руках, а потом тащил на спине. Я умирал и воскресал, снова захлебывался водой и снова воскресал. Ума не приложу, что было бы, останься я на морском дне. Когда вода вышла из груди, ты намазал меня своими мазями. Не знаю, зачем. Я же говорил, что та красная слишком сильно жжется, — Фолкмар тяжко вздохнул, нагнулся, взял лопату в руки. Ницель свернулся в могиле, словно ребенок. За целый день он так и не окоченел и пятки его торчали из-под коротких штанов, — Спасибо тебе за это время. Спасибо, что не ушел, что терпел мое ворчание. За все спасибо… и прости, что без сапог.

Когда могила Ницеля почернела земляным холмом, солнце уже село. Далекие крики чаек немного угомонились, когда бледная полоска заката перестала цепляться за горизонт. Удивительно, в этот вечер Фолкмар не заметил сумерек. Обычно он всегда ждал, когда краски мира теряли свой цвет, делая похожим одно на другое. Он и сам становился сер и безлик, сливаясь в единое с миром. Тогда он не чувствовал себя уже таким другим, отдельным от него. На этот раз Фолкмар пропустил приятные мгновения, которых и не могло быть много. Сумерки всегда были стремительны. Теперь придется ждать до сонного рассвета, который мало отличался от заката, но ходил задом наперед. Странно, что природа начинала и заканчивала одинаково.

Фолкмар помог забраться Дугу на спину боевого коня, до последних мгновений набивавшего брюхо сочной травой. Видимо, ему понравилась зелень и не хватило овса. У Чемпиона был такой же бездонный желудок, как и у Дуга.

— Мы переночуем у Хельги, она обещала дать два тюфяка в конюшне на постоялом дворе, — произнес Фолкмар, пришпорив коня.

На небо выплыла огромная, полная луна. Настолько яркая, что залила серебром и холмы, и город, и белые стены. Теперь они казались стальными, и челюсть могла перекусить любого дракона, ни сломав при этом ни одного зуба. Старик и мальчик ехали по петлявшей проселочной дороге, вскоре влившейся в главную, ведущую к центральным воротам города, и Дуг смотрел на небо.

— Что-то быстро сегодня выглянула луна. Городские ворота скоро закроют, нам нужно спешить. Не хочется провести ночь на дороге, да и в городской тюрьме тоже, — произнес Фолкмар, снова надевший доспехи и не испытывавший озноба. На этот раз Дуглас сел впереди, ведь мертвеца уже не было, — Холодно тебе?

— За луной не видно звезд, — ответил Дуг, которому, видимо, совсем не было холодно.

Никогда он не видел еще такой огромной луны — Дуглас был прав, она была настолько большая, что могла упасть на землю и раздавить их. Фолкмар посчитал это знамением. Он еще не знал, каким именно, но наверняка очень важным. А раз оно важное, значит, обязательно поможет ему исполнить мечту. Дальше они ехали под тишину ночи и блеск звезд, только Чемпион изредка фыркал, напоминая, что всем уже давно пора спать.

Глава 6 В пути

Стоило отъехать от моря, как Теллостос тут же менялся. Вдали от морского бриза он становился спокойней, ветра не хлестали, заставляя зелень бороться за жизнь. Теплота плодородных земель дарила природе вычурность. Каменистые склоны скал стекали в пологие луга, они тянулись долго, пока не упирались в густые леса к востоку и югу. От согретого полуденным солнцем чернозема шел пахучий пар, воздух наполнялся суетливыми запахами весны. Навстречу свету тянулась трава, не такая остролистая, не такая жесткая, как на прибрежных холмистых склонах, но щеголявшая десятками оттенков зелени — от сочного зеленого до бесстыже-красного. Оставалось совсем немного времени, прежде чем она раскинет лепестки цветов, превратив луга в яркий ковер. Теллостос был гостеприимен до всякой растительности, приютив у себя мириады цветов, кишащие в лете, словно пчелы в улье. Некоторые из них заставляли ночь открывать глаза — сквозь непроглядную темень лесов холодным голубоватым блеском сверкали турмалиновые грузди и луговая морошка, толстозадые светляки заменяли звезды в пасмурные облачные вечера.

За наслаждение глаз нужно было платить, эта страна была не из тех, кто дарил красоту и не просил ничего взамен. Ведь там, вдали, в горе Перемен сидел дракон, и все вокруг имело драконий дух. Пламенного яда в этой красоте было столько же, сколько и красок. Обилие жизни желало укусить, задрать, напиться крови или, на худой конец, стащить провизию, опрометчиво оставленную путниками под навесом неба. Ближе к вулкану встречались горячие источники, кипучие и прозрачные, словно слеза, но источавшие такой смрад, что дорога предпочитала огибать их заведомо до приближения. От них шел густой пар, гладкие камни на дне пестрели оранжевыми и зелеными полосами, а те, кто решался искупаться в них, обваривался до костей.

Во времена молодости Фолкмара источники доходили до самой столицы, но за сотню лет дракон будто заснул крепче. Земля потихоньку остывала, и смрад отступал. Поговаривали, что у подножия горы есть вполне сносные, не столь горячие лужи. Фолкмар не прочь был погреть свои ветхие кости в парочке из них. Правда, не хотел, чтобы потом от него пахло, как он Ницеля. Хватит и того, что от него веяло тленом.

Большой тракт тянулся от самой столицы и до подножия горы Перемен. С тех пор, как там нашли алмазы, он становился все шире и шире. Слева и справа то и дело вливались тонкие дорожки с местных деревень. По тракту тянулись обозы, груженые вином и снедью, кричали козы, бабы и ржали лошади, в воздухе свистели кнуты. Бесчисленные колеса вымесили землю в грязь, оставив глубокие борозды.

Всадники налегке объезжали кибитки по обочине, не преминув выкрикнуть парочку крепких. Для таких случаев одна из телег намертво встала прямо посреди тракта, утонув правым колесом в грязи, левое было сломано. Над ней, прямо на куче мешков с репой, стоял бородатый торговец. Пока парочка крепких ребят мастерили колесо, он, уперев кулак в широкий бок, облаивал недовольных проезжих. Правда, далеко не всех. Мужчина давал себе передышку на знатных особах. Имея от природы отличное зрение, торговец хорошо различал наличие гербов и мечей.

Заходя на тракт, Фолкмар все боялся, что люди будут пялиться на него. Что ржавые доспехи и седая борода обернут на себя взгляды, что скука дальней дороги породит пересуды и осуждение. Старик, куда ты направляешься? Слава твоя, если она и была, давно в прошлом. А если ты хочешь вспомнить о ней, неминуемо встретишь смерть. У тебя есть конь, а, значит, и теплая постель. Вернуться бы тебе туда и встретить свой конец в окружении теплых стен. Что тебе делать на турнире?

«Мне не нужен турнир, только Отверженный, — повторял про себя Фолкмар без конца и ему становилось легче, — Баба с козой кричала, что у подножия видели старца в красном. Я знал, что он там, ведь он мне приснился».

Иногда Фолкмар надеялся, что он обрел душевную черствость, и ему должно быть все равно на пересуды и взгляды. Но, к сожалению, они ранили все так же, как и полвека назад. У тебя гибкое сердце, Фолкмар, оно всегда чувствует людей, со всем плохим и хорошим.

Пока тракт напоминал больше базарную площадь, чем дорогу, никому не было до них дела. Но они с Дугом провели в седле почти двое суток, сумев обогнать всех. Впереди шли единичные обозы, и чудные странники стали заметней. Да и Чемпион слегка подустал, перейдя с галопа на шаг.

Они прибились к телеге проезжих пекарей, и хозяйка спросила, как долго они в седле и не нужно ли мальчику отдохнуть. Дуг засыпал на ходу, а добрая женщина угостила Чемпиона яблоком. Марта, так она назвалась, предложила мальчику постель из мешков пшеницы. Фолкмар решил, что не будет ошибкой дать воспитаннику отдохнуть. Сон окончательно сморил мальчишку почти сразу.

Было пройдено уже больше половины, и оставалось не более пятидесяти миль. Полуденное солнце стояло высоко и жарило нещадно. Грязь чавкала под копытами. Совсем скоро она превратится в непробиваемые сухие комья. Слух не раздражал крик вечно вопящих чаек, зато доставали мухи.

— Мальчик — ваш внук? — спросила Марта. Женщина толкнула Дуга в плечо, чтоб тот не сполз с мешков, когда повернулся во сне. Она прикрыла его лицо от солнца мешковиной, небрежно и умело, как это умеют делать только матери.

Фолкмар вспомнил, что разрешил себе говорить неправду.

— Внук, — кивнул рыцарь. — Его зовут Дуглас.

Не нужны ему были лишние пересуды. Пусть он останется рыцарем, решившим тряхнуть стариной. Нацепившим доспехи, взявшим внука, чтобы тот посмотрел занятное зрелище. То, что это будет зрелище, Фолкмар не сомневался. Как же иначе? К горе Перемен тянулись все рыцари, лорды и просто баловни судьбы. Одни в надежде показать себя, другие — найти для себя лучшей доли. На турнире встретятся слава и поражение, позор и почтение, кто-то найдет себе покровителя, может даже и титул, и земли, а кто-то потеряет последнее.

— Хорошее имя, — ответила Марта, вороша пшеницу в открытом мешке, — Звучит, как имя видного сеньора.

Слегка стянув поводья, Фолкмар отвел морду Чемпиона от борта повозки. Он трусил рядом, и конь то и дело поглядывал на руки Марты, снова ожидая угощения.

За ее спиной, опустив взгляд, хихикнула румяная девица лет пятнадцати, в чепце и белом переднике. Сидя в углу телеги, она молола пшеницу на ручной мельнице. Трудно было пекарям в Теллостосе: вездесущий сорняк, люмпин, любил прорастать в муке, делая ее невыносимо горькой. Поэтому они мололи ее за сутки до замешивания теста. До подножия горы оставалось около одной луны, и Марта усадила дочь за работу, чтобы та меньше глазела на проезжающих мимо всадников. Но она все равно краснела каждый раз, когда рядом оказывался рыцарь.

«Лицо ее будет пунцовое все время, когда они доберутся до турнира, — думал Фолкмар, — Там будет столько рыцарей, что не хватит никаких булок, и взгляд ей придется держать все время опущенным».

— Мила сосватана за сына кузнеца, — вздохнула Марта. — Высокий парень, на хорошем счету, мельницу помогал нам строить прошлой весной. Но он не надевает эти железные штуки, которые кует. Стоить мужчине их напялить, он превращается в какого-то особенного. Но ведь от этого он не становится ни краше, ни богаче. И смог бы кто-нибудь из этих всадников поставить нам мельницу? Посмотри, Мила, этот сир тоже рыцарь. Чего же ты не смотришь на него? Неужто слишком стар? — задрав голову, Марта взглянула на Фолкмара, а тот улыбнулся в седую бороду, — Простите, сир, я не от гнева. Но у этой девчонки ветер в голове. Она все думает, что за латами прячется что-то необычайное, но они раздают тумаки так же, как и все прочие.

Поправив русые косички, торчавшие из-под белоснежного чепца, девчонка окончательно залилась румянцем и уставилась на мельницу. Скрыв шальную улыбку, она принялась молоть с особенным усердием, напрягая крепкие, но тонкие руки.

— Она не отойдет от лепешек и на пятьдесят футов, — пробурчал отец семейства, управлявший повозкой. Рядом с ним сидел паренек весен семнадцати. Как был представлен Фолкмару — взятый в помощники дальний родственник. Горячие лепешки на турнире придутся ко столу, даже если не будут посыпаны тертым миндалем и труда на них уйдет много. — Пусть какой рыцарь подойдет к ней со своими интересами, я огрею его вот этим кнутом и не посмотрю, что у него есть конь и каракули на щите.

Лицо мужчины было красным от природы. Он поворачивался пару раз и Фолкмар точно знал, что это не от вина, а от скверного характера. В лицах пьяниц он разбирался очень хорошо, и ни у одного из них не было такого, с каким ходил этот мельник.

— Не слушайте его, сир, — прыснула Марта, — У Иммеса вспыльчивый, но отходчивый характер. Он не хотел сказать то, что сказал. Он уважает рыцарей, мы будем продавать им лепешки.

— Уважаю, — кивнул Иммес, свиснув кнутом над головами лошадей. Их у него было запряжено двое, — Тех, кто не лезет бабам под юбки. Но таких еще найди, все норовят задрать повыше и схватить покрепче. Так дочерей не напасешься, а она у меня всего одна и сына нет.

По всей видимости, отец был настроен весьма воинственно. Наверное, очень уж хотел получить в зятья сына кузнеца, ведь оставить дело ему было некому.

— Но ведь сир Фолкмар именно такой, — поспешила загладить опрометчивость супруга Марта. — Кто не лезет под юбки. Уверена, он и не думает смотреть на женщин.

Только через мгновение до бедной женщины дошло, какую глупость она сморозила. Покрывшись пунцовостью под стать своей дочери, она попыталась спрятать взгляд. Смятение ее смешалось со страхом настолько сильно, что она не сразу заметила, как под ней заскрипело и телегу повело влево.

— Ай! — вскрикнула Мила, ручная мельница полетела вниз, а Иммес выругался.

— Адова дюжина. Колесо слетело, — спрыгнул он в грязь, — Бенти, посмотри, не треснуло ли чего. Какое месиво… Мешки с мукой разгружать не будем, иначе все перепачкаем. Я попробую так.

От внезапной тряски Дуг проснулся. Фолкмар спешился.

— Вставай, парень, — поторопил сонного Дуга рыцарь, — Эти колеса тебя дальше не повезут.

— Мне приснился жареный на вертеле кабан, — сползая с мешков, поделился мечтаниями оруженосец.

— Отличный сон, — похвалил Фолкмар, — Но единственное, что мы можем отведать из жареного — обгоревшая на солнце кожа. Сегодня безоблачное небо, так что отдохнем еще не скоро. Придется нам жариться под солнцем вместе.

— Мои сны правдивые, — еще не проснувшись, Дуг угодил по щиколотки в грязь, — Если мне приснился кабан, так и будет.

— Будь по-твоему. Но я посоветовал бы попросить у Марты яблоко, пока ты ждешь своего кабана. Может так статься, что это будет единственное угощение на сегодня.

Настала очередь повозки Иммеса встать намертво посреди тракта, но его раскрасневшееся злое лицо отпугивало даже самых отчаянных недовольных. Не боялась его разве что Марта, и Бенти, ведший себя, будто глухой. Когда Иммес попросил его посмотреть колесо, тот пнул его пару раз с такой силой, что оно треснуло. Иммес огрел кулаком дородного Бенти, а тот только почесал затылок. Ему просто необходим был в зятья сын кузнеца, в этом Фолкмар не сомневался.

— Эй, бабы, чего сидите⁈ Спрыгивайте с телеги! — Иммес засучил рукава, и руки у него оказались такими же красными, как и лицо.

Видимо, пора было распрощаться со случайными попутчиками, но Фолкмар спросил из вежливости:

— Может, вам помочь? — правда, он и понятия не имел, чем именно. Ни у него, ни у Дуга не хватит сил, чтобы справиться с телегой, а Чемпион все-таки боевой конь. Запрягать его как тяглового рыцарь совсем не хотел, хватит и того, что он ходит на нем верхом, а не использует только в бою.

— Да чем вы тут поможете, — развела руками Марта, тут же прикусив губу. Кажется, в голове ее не оказывалось ни одной фразы, за которую она не испытывала стыд. Она все раздумывала, как бы обойти вниманием почтенный возраст попутчика, но у нее все не получалось. Да и муж был хорош: за его злые речи можно было схлопотать по хребту. Пока Иммес занимался вразумлением дальнего родственника и не придумал Чемпиону какого другого занятия, она поспешила добавить: — Езжайте, мы тут справимся сами. До Перилеска сутки пути, вам бы успеть к началу турнира. Вот, держите яблоки. Эти слаще, чем я давала.

Она хочет побыстрей избавиться от них, понял Фолкмар, женщина просто боится, что за длинный язык мужа он может разгневаться. Но у него не было ни титула, ни земель и не осталось достаточной гордости, чтобы гневаться. Хорошо, что она этого не знала. Фолкмар подхватил Дуга, усадив в седло.

У них было две лошади и Бенти, который, наверняка, не уступал им по силе. Большой, рукастый и широкоплечий, он имел белые руки и белое лицо с длинными патлами, закрывавшими его мысли от всего мира. Наверняка, и от него самого. Как же еще можно было объяснить, что он дернул телегу на себя, когда ее, наоборот, надобно было держать крепко и не двигать? Недюжая сила наделала много вредного и для телеги, и для вспыльчивых нервов Иммеса. Наверняка, у них все получится, подумал Фолкмар, но не раньше, чем он найдет подход к этому пареньку.

Когда Фолкмар был моложе, Большой Тракт не назывался большим, а вместо широкой грязной дороги петляла сухая тропка. Иной раз и тропки-то не находилось, потеряйся она среди высокой травы. Редкие путники отправлялись к подножию вулкана, чтобы сразиться с огнедышащим драконом. Больше проку от каменной горы-то и не было. Брали они с собой то же, что и всегда — коня, мечи и жажду славы. Некоторые прихватывали еще и осторожность, но нередко забывали о ней после нескольких пинт крепкого эля. Дальняя дорога утопала в тумане хмеля, и храбрость воинов возрастала до небес.

В один из таких походов его попутчик разглагольствовал у костра, подняв вверх кружку, Фолкмар спокойно свежевал белую тушку кролика. Он уже тогда познал безразличное спокойствие, хоть умирал всего один раз. Храбрые рассказы воина слушали разве что звезды, ведь остальные были мертвецки пьяны. Он так и не нашел дракона, он даже не дошел до горы, его во сне укусила змея. Фолкмара она тоже укусила, и он умер тогда во второй раз. К счастью, все решили, что он спал и никто ничего не заметил. Ему даже показалось, что он выспался тогда.

Видимо, с тех пор люди перестали бояться драконов, а, может, поняли, что все это сказки. Жажда наживы быстро открывает глаза. Ей ничего не стоит назвать выдумки выдумками, если платят звонкой монетой. Пострадала только репутация рыцарей, утверждавших, что глядели дракону в глаза. «Рыцари мотыги и кирки», — Фолкмар слышал, как их называли в столице. Лучше бы им молчать в кабаках, а не пытаться снискать былую порцию славы.

«Горняки роют целые тоннели и рвы, и находят только драконьи слезы и никаких драконов. Если он и есть, то сидит так глубоко, что мечом не поковыряться даже в его заднице».

Чемпион остановился. Солнце уже хотело налиться красным и стало прохладней, но за долгий день доспехи успели накалиться. Не спасала даже ржавчина, разбавлявшая черный рыжим. Северные воины носили золотой поверх вороного, у Фолкмара пестрело свое золото, и узоры оно вычерчивало причудливей. Не важно, ведь он не был северянином. Только они сверх всякой меры заботятся о своем боевом добре, о добре Фолкмара заботилось время. Доспехи он приобрёл весен тридцать назад, отработав в таверне почти половину этого времени.

Слева, на обочине тракта, раскинулся величественный дуб. Его сложно было не заметить: мириады листьев перебирали ветер, походя на волны большой заводи. В толстый ствол врезались глубокие борозды, вытянутые временем. Он расцветал раньше, чем все прочие. Под кривыми, словно ломаными ветвями раскинулся толстый ковер прошлогодних листьев, смешанных с желудями. Надо же, он совсем не изменился.

— Видишь его? — спросил Фолкмар Дуга, — Там, дальше, таких еще больше. Как смотришь на то, чтобы передохнуть?

Дуг в который раз добрался до огрызка яблока, и хотел скормить остатки Чемпиону. Для этого необходимо покинуть седло, с непривычки натиравшее ему бедра.

— Там есть яблони? Чемпион обидится, если я скормлю ему только огрызки. Я видел, как он шевелил ушами, когда я хрустел, — Дуг знал, что у лошадей очень хороший нюх и очень долгая память.

— Это всего лишь мухи, они и меня достают, — Фолкмар знал, что это не так, хоть его действительно и доставали мухи. Чемпион был своенравный жеребец. Принимал он далеко не всех, а жадного мог и лягнуть. Фолкмар списывал это на молодость, ведь ему исполнилось от силы пять весен, — Там нет яблоней, зато полно дубов, сосен и осин. Хотя, насчет последних я не совсем уверен. Когда я бывал здесь в последний раз, оставалось их совсем немного. Сдается мне, они чахнут без солнца, ведь другие деревья не любят делиться. Прямо как ты, да, Дуг?

«Просто у остальных что-то есть, я хотел, чтобы и у меня что-то было», — хотел ответить Дуг, ведь понял, что Фолкмар говорил вовсе не о Чемпионе. Но он отдал ему кошелек. Теперь рыцарь его сьер, а Дуг больше не карманник. Он оруженосец. Воспоминания об обещанных тумаках заставили его вести себя скромнее:

— Как вам угодно, сьер Фолкмар. Я не знаю правил и не произносил клятвы, но обязательно буду делиться, когда стану рыцарем, — Дуг был научен, если долго обещают — бьют больно.

Фолкмар рассмеялся.

— Эдак ты никогда не научишься щедрости, — когда они въехали в дубовую рощу, прохлада сразу покрыла их мягким пологом, — Это доброе чувство, но в том мало пользы. Поэтому, наверное, его так мало употребляют. Доля рыцаря разная, и рыцари разные. Хорошо, если они исполнят хотя бы одну из своих клятв.

В нос ударил терпкий запах хвои и лиственного перегноя. Где-то наверху шуршали волны зелени, но до дна древесного моря доходили только глухие отголоски. Толстые стволы дубов стали еще толще, некоторые из них высохли и потрескались, проиграв в битве за жизнь своим братьям. Осины исчезли. Держались в строю только длинноствольные ели, растущие здесь на правах первых. Мухи, наконец-то, отступили. Их место заняли полчища комаров, которые сразу не понравились Чемпиону. Он хлестал хвостом по бокам, задевая сапоги Фолкмара.

«Надо будет прикупить яблок, как доберемся до Перилеска. Комары и огрызки, эдак я буду ходить пешком до будущей весны. С Чемпиона станется, возьмет и не пустит к себе на хребет».

Однако, все лучше, чем палящее полуденное солнце.

— Когда ребята болели, к нам однажды пришел серый сир, — произнес Дуг, гадая, чего это Фолкмар так вертит головой, будто выглядывает что-то, — В длинном сером плаще и с мехом, похожим на вороньи перья. Тоже сером. Он назвался сиром Хардроком и давал нам такой горький травяной отвар, просто отвратительный. Но ребята больше не болели той весной, а он сказал, что это не приятно, но полезно. И что обычно так и бывает. А еще он сказал, что давал клятву помогать нам, и исполняет ее.

— Это другое, — отвлеченно бросил Фолкмар, — Посмотрел бы я на этого Хардрока, если б у него попросили не парочку отваров, а монеты из его кошелька. От таких просьб и белая душа может стать черной, а серая и подавно. Ты что-нибудь слышишь, Дуг?

Дуг прислушался.

— Комары пищат и деревья шевелятся, — он ударил по щеке, прихлопнув сразу троих. Впрочем, это была совсем не удача. Комары почти облепили его.

— Где-то здесь должен быть родник. Странно, что следов совсем нет. Обычно около родника полно отпечатков копыт да сапог, а с таким трактом должно быть и подавно. Как многое здесь изменилось… Кажется, нам туда, — Фолкмар повернул морду Чемпиона, нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу, — Там должна быть поляна. Побольше птиц, хорошая тень, но почти нет комаров. Тише, мой хороший, скоро ты напьешься ключевой воды. Ты ведь любишь ее так же, как яблоки.

Если ему не изменяла память, нужно было свернуть влево у той кривой ели и спуститься немного вниз по колючей траве. Желуди впивались в толщу подошв, словно камни. Полвека назад в молодой роще едва ли можно было найти дюжину, а теперь ими была устлана вся земля. Фолкмар спешился, взяв Чемпиона под уздцы. Боевой конь то и дело вилял мордой, оттягивая ему руку.

«Желуди застряли у него в копытах вместе с грязью, надо будет вычистить их, как доберемся до места. Посмотрим, сколько смелости наберется у Дуга».

— Думаю, у меня есть для тебя работенка. Пора начинать справляться с обязанностями оруженосца. Хватит тебе воровать орешки из сумки — эдак ты никогда ничему не научишься.

Фолкмар улыбнулся: он уже наблюдал знакомый просвет поляны-проплешины.

Глава 7 Неожиданная встреча

Деревья росли и погибали, сменяя леса, но что-то в этом мире не менялось, как восход и закат. Родник журчал в том же месте, заросший липкой приставучей травой, над ним склонялись толстые ветви высокого дуба, даря тень и прохладу. Напившись ключевой воды, Чемпион отправился пастись на лугу, Дуг поспешил за ним. Удивительно, но Чемпион не разозлился, спокойно отнесясь к его жадности: конь съел все огрызки и не попытался лягнуть за Дуга за скудное угощение. Стоило Фолкмару показать мальчику, где лежит скребок, так он и помощи не попросил, и не испугался — взял и счистил грязь с копыт, выковыряв оттуда два желудя. Чемпион даже дал погладить себе шею и расчесать гриву.

— Надо же, он так хорошо принимает тебя, — озадачился Фолкмар, — Где ты научился ходить за конями?

— Все чувствуют, можешь ты дать тумака или нет, — деловито расчесывал черные кудри Дуг. Делал он это будто со знанием дела, но тут и не нужно особых навыков, только чесать сверху донизу и не драть колючки. Однако, мальчишка всем видом хотел показать, что хорош в деле, — Я никогда не натягивал кошек на колесо и не кидал в собак камнями. Я давал им кусочки, чтобы они меня не кусали, и они меня не кусали. Чемпион знает, что в следующий раз я обязательно дам ему целое яблоко.

— Наверное, ты и не воровал никогда, — рассмеялся Фолкрмар. Ему было приятно отдохнуть в прохладе тени.

«Вот у людей нет звериного чутья, — подумал рыцарь, — Но нам друг с другом проще. Достаточно помнить, что тумака могут дать все и не ошибешься».

Серебряные Фолкмар потратить все же пришлось. Не на сапоги Ницелю, а Дугу, помимо того еще на добротные штаны и рубаху. И на жилет, а вот на шляпу не хватило. Деньги хоть и предназначались Отверженному, но Фолкмар решил, что боги тоже должны уметь делиться. Может, получится взять шляпу за пару медяков на турнире? Тогда Дугу не придется все время воображать, что она у него есть. Все равно снимать ее здесь можно разве что перед деревьями, велика ли в этом радость? На турнире будет много высоких господ, торговцев, потешников и жонглеров, там-то можно размахивать своей соломой направо и налево.

Фолкмар наблюдал, как Дуг снимает шляпу перед Чемпионом. Как только у парня появились сапоги, он стал еще быстрее. Сон пошел ему не на пользу — мальчишка носился по лугу, пытаясь вовлечь в свою игру вечно голодного Чемпиона. Тот жевал траву, отдавая предпочтение более полезному занятию.

— Будешь так скакать — проголодаешься. У нас из припасов только солонина и пшено, — громко напомнил ему Фолкмар, — Можешь просить сколько угодно, до вечера все равно ничего не получишь.

«А орешки я хорошо припрятал».

Иногда он думал, что надо было оставить Дуга как есть, босиком, тогда не скрипели бы его старые кости. Хорошо, что сапоги он взял велики, чтобы не тратиться, когда нога подрастет, иначе от такой скорости у него закружилась бы голова. Фолкмар даже не пытался притворяться, что может угнаться за молодостью. Он предпочитал заниматься тем же, чем и всегда — ворчать. Равных ему в этом не стало, только он справил пятидесятые именины. Если измерять богатство словами назидательных наставлений, Фолкмар был бы весьма состоятелен.

«Эх, и все-таки гибкое у тебя сердце, Фолкмар».

Остался только Чемпион… Был еще мул, на котором ездил Ницель, но они продали его, чтобы накопить денег на турнир. В первый же вечер они с Ницелем надрались на вырученные серебряники, вспомнив всех коней, что у них были. Насчитывалось их не так много, ведь те жили долго и почти все умерли от старости. Рыцарь не мог позволить себе лишнего. Ницель с гордостью вспоминал, как выручил своего сеньора, когда у него пала Храбрая. Мать Чемпиона, Лакомку, Ницель выиграл в кости… это было странно, ведь он никогда в них не играл.

— Я копил удачу всю свою жизнь, — довольно воскликнул Ницель, загребая монеты со стола вместе с обещаниями одного видного лорда, — Новички используют ее только раз. И я использовал ее правильно!

Тот видный лорд дал ему тогда по морде сказав, что Лакомка — слишком породистая кобыла для нищего без имени. А Ницель ответил, что породистые лорды не играют в карты в грязных кабаках с нищими без имени, упившись вусмерть. Впервые Фолкмар видел его таким дерзким, видимо, он копил эту дерзость всю свою жизнь, как и удачу.

Лорд уже было достал меч, чтобы ответить кровью… и Фолкмар не смог бы его остановить, если только совсем ненадолго — до первой же своей смерти.

Однако, как только лорд занес над собой меч, сразу качнулся. Тяжесть хмеля победила тяжесть стали, мужчина завалился назад, потом на спину, и тут же заснул. Наутро он отдал поводья Ницелю, сказав, чтобы не видел его больше в том кабаке и желательно вообще никогда, а Ницель отдал поводья своему сеньору. Они покинули то место, где работал Фолкмар, но награда была несоизмеримо больше.

С тех пор минуло много весен, и Лакомке исполнилось четверть века. У нее уже не было всех зубов, кожа стала груба, шаг черствым, в морду и иссиня-черный хвост вплелась седина, а взгляд стал грустным. В тот день Лакомка, как обычно, щипала траву, спокойно доживая свои дни и ни на что особо не надеясь. Когда они с Ницелем встретили того лорда, уже пожилого, то сразу засобирались, а он громко рассмеялся. Он показал им своего молодого жеребца, той же величественной породы, как он любил, и сказал, что в кости на него играть не будет. Вечером они все вместе напились. Когда Ницель выходил проветриться, то на свежем лугу, где паслись лошади, узрел занятную картину. Наверное, старушка и сама удивилась, когда на нее залез чернокудрый красавец. Неизвестно, что привлекло его в ней, ведь она даже не оторвалась от сочной травы. Когда стало невозможно устоять на одном месте, она немного подалась вперед. Лакомка всегда была лакомкой. Эта черта Чемпиону передалась от матери — что бы не случилось, он не отказывался от угощения, а иной раз и требовал его. Когда Ницель узрел ее весть, стал тщательней натирать шерсть и носить больше яблок. Фолкмар перестал ездить на кобыле, она только паслась на лугу и жевала сочную траву. Когда родился Чемпион, она выкормила его, а потом умерла. Собственно, Чемпион никогда ничего не выигрывал на турнирах, да и не участвовал в них никогда. Просто Фолкмар решил, что он выиграл у судьбы жизнь, ведь родился и выжил вопреки всему. Поэтому и назвал его так.

За то время, что он отсутствовал, кто-то свалил огромный булыжник, покрывавший бивший из недр земли родник. Булыжник слегка откатился и встал прямо посреди журчащего ручья. Вода билась о камень, разбрызгивая вокруг прохладную влагу. Не раз Фолкмар омывал каплями вспотевшее лицо, проводя морщинистой ладонью по морщинистой коже — ему даже не пришлось наклоняться, чтобы ощутить прохладу. Блики играли на его лице. Он сел на пригорок прямо посреди заросли, обняв обнаженный меч — ему нравилось, как блики стекали по лезвию, заставляя сверкать сталь. Родник тянулся далеко вниз, теряясь в дубовой роще. Сколько Фолкмар здесь не бывал, никогда не доходил до конца. Каков в этом смысл, если вода смешивалась с землей, теряя всю свою чистоту? Но там, чуть ниже, трава была вытоптана. Пологий спуск, ведший к воде, казался почти лыс и были заметные тонкие ниточки тропок, переплетающихся между собой.

«Странно, путь от тракта лежит прямо у меня за спиной. Если бы путники захотели спуститься к роднику, тропы оказались бы с другой стороны».

Усталые глаза пытались разглядеть лошадиные следы, но зрение давно уже подводило Фолкмара.

— Сьер Фолкмар! — послышалось со стороны Дуга, а потом сразу затихло.

Мерзкий холодок мурашек прошелся по спине старика еще до того, как он повернул голову в сторону Дуга. Тот возвышался над землей, оседлав Чемпиона. Намертво схватившись за гриву коня, Дуг всем телом прижался к его спине и не дышал.

— Куда ты полез, Дуг, балбес! Ты же не умеешь ездить верхом. Чемпион понесет тебя, свалит и ты переломишь себе хребет! — крикнул Фолкмар, понимая, что ругань его напрасна и беспочвенна. Он понял это с того момента, как увидел вытоптанную тропу там, ниже по ручью. Но старая душа не хотела принимать того, что уже уловил его охотничий нюх…

Дуг не ответил, и не поднял головы. Чемпион нетерпеливо помотал мордой, сделав пару неосторожных шагов назад. Дрожащие пальцы крепко сжали теплую от солнца рукоять. Как только Фолкмар поднялся вверх, на него тут же уставились черные бусинки глаз.

Дурак, Фолкмар, какой же ты дурак! У тебя гибкое сердце, неужели стали гибкими и мозги? Старость совсем выела твой разум! Здесь везде дубы, здесь так много дубов, что желудями устлана вся земля. А где желуди, там и кабаны. Наверняка, их здесь такая полчища, что заходить сюда боятся даже охотники. Слишком поздно пришло понимание, почему никто не взял привычки спускаться к роднику. Это место уже давно занято. Но, может, все же окажется поблизости какой-нибудь охотник?

Он был огромным. Он был таким огромным, что мог вспороть клыками брюхо Чемпиону. Видят боги, каждый съеденный желудь пошел ему на пользу. Серо-полосатая шерсть шершавой щетиной покрывала обширную тушу, массивную голову оттягивал пятак, похожий на блюдце. Вепрь был сгорблен, и сквозь дырки в блюдце шумно входил воздух.

— Уходи, Дуг! Пришпорь Чемпиона и уезжай! — вскричал Фолкмар, выставив вперед меч.

Сейчас было совсем до его хребта, даже если он упадет с коня и переломает себе кости. Вепрь проворчал пару раз гортанно, с любопытством хрюкнул. Наверняка, он ни разу не встречал на своем пути охотника, раз с таким вниманием рассматривал блестящий на солнце меч.

— Уберите меч, сьер Фолкмар! — прокричал Дуг, справившись с оцепенением, — Уберите меч, и он вас не тронет, обещаю!

«Я дурак и Дуг не лучше, точно такой же балбес! Городской собаке до вепря до небес и обратно. Он не поведется на кусочки и отсутствия тумаков!»

Клинок блеснул на солнце, попав отражением в мелкие бусинки глаз. Легкая паутина любопытства тут же спала, взгрев ярость. Вепрь с ревом бросился вперед. Последнее, что Фолкмар увидел — бесконечно голубое небо, залитое теплотой солнца.

— Я устал… просто устал… — бормотал он, истекая кровью, — Мне нужно немного отдохнуть…

«Боги, как же я устал».

Глава 8 Награда

Он знал, что это сон. Разум его кричал, взывая о помощи, но был замкнут в жестких тисках тела, и члены его двигались так же, как раньше. Этот сон снился ему всякий раз, когда он умирал.

Тогда все краски были серы, но во сне в цвет правды примешался красный. Серые воды озарил закат, и они обратились в кровавые. Разум Фолкмара кричал, что не нужно туда идти, но руки все также держали меч, корабль летел по кровавым волнам к побережью Агатового моря. Ветер был остр и холоден, словно лезвие, и хлестал по щекам без жалости. За спиной стоял его отряд, отразивший нападение пиратов. Они пришли в их логово, чтобы вырвать сорняк с корнем.

— Хороший день, чтобы отрезать парочку ошалевших голов, — послышалось за спиной, — Если за это толстозадый Лакес не отвалит мне кучу серебряных, клянусь, я наложу ему в блюдо.

— Можешь не мучать свой зад, Зоркий. Здесь столько добра, что хватит на дюжину таких кошельков, каждому.

— За кровь на мече нужно платить.

Фолкмар обернулся.

Вместо лиц он увидел голые черепа, без кожи, без красных мышц и без глаз. На него смотрели червоточины глазниц и черепа скалились без губ.

«Ты мертв, Тодерик, неужели ты не помнишь это? И ты, Кайлон, иты, Зоркий…»

Но они не помнили. Они держали в руках мечи и были готовы к бою.

Невообразимая удача — променять Псовый переулок на крепкую команду. Служить богатой гильдии торговцев, всегда иметь кусок хлеба и уважение. Когда-то он помнил их лица, но теперь забыл. Так часто он видел во снах только кости, что живые лица, с плотью на черепах, влажными глазами и горячим дыханием казались обманом. Единственной правдой осталось мертвое настоящее. Иногда возникало желание прикоснуться к своему лицу, чтобы убедиться, что и там тоже кости, вложить в глазницы сухие пальцы, надавить и стянуть эту маску смерти… Разум его кричал, а тело двигалось, как раньше.

Сильные ноги напряглись, когда Фолкмар спрыгнул в воду, взбившую песок до алой пены. Он повел мертвый отряд в бой, чтобы умереть еще раз.

— Все побережье усыпано трупами, — разочарованно пропищал Зоркий, — Так может нам не достаться. Невелика радость ходить по гнили.

Королевская армия высадилась сюда раньше.

«Ты глупец, Зоркий. Неужели не видно, что здесь лежат не только пираты, но и королевская гвардия? Присмотрись зорче, видать, даром ты получил свое прозвище. Не важно, что здесь одни мертвые, важно, что здесь нет ни одного живого».

— Держаться вместе. Зоркий, ты замыкаешь. Смотри в оба, у меня нехорошее предчувствие, — Фолкмар подумал иное, отчаянное, но не мог сказать других слов, кроме этих.

Плотный туман наплывал на побережье, словно прилив, хороня погибших под густыми серыми клочьями. Сырой запах тлена проникал в ноздри, тек по венам, заставляя леденеть ребра, защищавшие теплое сердце. Здесь все было серым и промозглым — вот-вот, и мертвая плоть обратится в морозную соленую воду.

— Ничего не видно, хоть глаз выколи, — пустые глазницы Тодерика всматривались в туман и не видели ничего, — Все залито туманом, словно молоком. Я вижу только кусок шалаша и свой меч, а конец свой не вижу.

Смерть захохотала двенадцатью глотками. Да, их было двенадцать. Мирт, маленький и юркий, Кайлон, тощий, но крепкий, Тодерик, вечно отпускающий несмешные шутки, Бортас Прожорливый, получивший свое прозвище совершенно заслуженно, Зоркий, одноглазый юнга, видевший то, что не могут видеть другие, еще шестеро новобранцев, которых гильдия наняла совсем недавно и Фолкмар — их капитан.

Хохот не прекращался. Он звучал из тумана, справа, слева и даже сверху.

«Мне кажется, или смех слышен отовсюду? Скажите, что и вы это слышите!»

— Заблудились? — открыл глаза мертвец без туловища, лежавший рядом.

— Заблудились, — ответил ему Тодерик, будто не разглядел в разговоре с мертвецом ничего странного, — А что, ты знаешь дорогу?

— Знаю, — оскалилась голова.

— Будь у тебя тело, ты смог бы указать нам путь. Но у тебя есть только эта головешка, чем же ты нам поможешь? Языком?

Его шутка вновь не показалась Фолкмару смешной, но он снова засмеялся. Потому что иначе не мог — не покажи он оскал, утонет в бездне собственного страха.

— Здесь творится какая-то чертовщина, — наконец, прозрел Зоркий, но к ним уже подползали трупы.

Сначала один, потом второй, и наконец, их стало так много, что отрубленная голова разочарованно надула щеки.

— Мы покажем дорогу, — отозвался тот, у которого было туловище и поднял руку. Одной он оперся о песок, приподнимая отяжелевшее от смерти тело, другой — бледной, разорванной в клочья до серой плоти, показал куда-то вперед. Остальные сделали то же самое. Вскоре дюжина шла по коридору из бледных пальцев, указывающих им дорогу в последний путь. Серди них были и пираты и те, кто служил королю верой и правдой. Теперь они служили в одной армии, присягнув в верности одному богу.

«Посмотрите на них, — произнес внутри своего разума Фолкмар, — посмотрите на этих солдат. У них пурпурные плащи и литые доспехи. Это личная гвардия короля! Это лучшие из лучших и все они мертвы. Мы и вполовину не так искусны… и вполовину… Почему никто не замечает этого?»

«Потому что здесь все серое, а их пустой взор ничего не видит, — прокричал он себе же, словно глупцу, — боги, спасите нас». Он вопил и вопил, зная, что они не спасут.

Красная расцветшая роза на гербе Фаэрвиндов, королевском гербе, алела на плащах и рукоятях павших бойцов, но золотые монеты, плясавшие вокруг алой розы, оставались серыми. Серый и все оттенки крови — единственное, что мог различить глаз Фолкмара.

Туман расступился, открывая рваную рану на теле литой скалы, простиравшейся далеко вдоль побережья. Перед ним разверзся вход в пещеру. Туда указывал бледный частокол пальцев. Мрак поглотил их, как только они сделали шаг вперед, и туман сомкнулся за их спинами.

Они шли долго, шли и шли, сквозь мрак и сырость, ни разу не ошибившись в направлении. Окоченевшие воины за спинами все еще указывали им путь, хоть они уже и не видели их. Фолкмар находился посреди своих людей, и они уносили неудержимым потоком. Мертвые знали этот путь, ведь они проходили им уже множество раз. Неизвестно, помнили ли они его, но вот Фолкмар всегда забывал, и всегда надеялся, что его приведут в другое место.

Стены ожили от оранжевых отблесков пламени — еще одного оттенка крови. Пламя было таким же холодным и мокрым, как и песок на побережье. Фолкмар чувствовал это мерзлой кожей, от холодного жара пламени становившейся еще холодней.

— Множество жертв, или одна? — спросила она, распластав длинные руки по краю колодца. Взгляд ее устремился в серую глубину, на темном лике отразились отблески бездны, — Так уж и быть, я предоставлю тебе выбор, — Алчущая подняла голову, тряхнув густой шевелюрой жестких, словно проволока, волос. — Это будет приятный выбор. Не все удостаиваются такой чести. Лучше взять изысканное блюдо единожды, чем хлебать овес каждый день. Ему нужно изысканное блюдо.

«О каком блюде она говорит?»

Алчущая Жрица была прекрасна, и похожа на солнце. На черное солнце, манящее красотой, но не дававшее тепла. Кожа нежная, словно черный бархат, изгиб талии врезался в бедра, настолько крутые, что позавидовала бы любая ваза королевского дворца, тонкие руки, с еще более тонкими запястьями, а шея… Фолкмару захотелось ее сдавить, ведь он помнил, что произойдет дальше.

— Посмотри вокруг, и скажи, что тебе все равно! — прокричала она пухлыми губами, достойными целовать самих богов. Тёмную кожу Алчущей прорезали ядовитые зеленые полосы, складываясь в причудливые узоры. Волосы ее были совершенно серы, но блестели ослепительным светом турнепсового блеска. Он намертво прилип к ее прядям, шее и треугольнику между бедер. Шею венчал кровавый рубин, — Ты умер еще раз, Фолкмар! Сколько раз ты делал это за сотню лет? Тебе дали еще один шанс все изменить, просто сделай правильный выбор! Сделай то, что сделали все и твоя команда останется жива.

«Зеленый. Я вижу зеленый, — только и удивился Фолкмар, — Теперь я различаю три цвета».

Нет, он уже ничего не изменит. Ведь это произошло так давно, время вспять не повернуть, это все знают. Они остались там, в его воспоминаниях. Воспоминаниях, в которых он не помнит лиц.

С потолка пещеры свисали висельники. Их длинные тени трепыхались от тревожного огня, будто их обладатели еще живые. Вполне возможно, тени некоторых двигались не от отблесков суетливого пламени. Но это была не жизнь, а всего лишь агония.

— Хорошо, что мертвецы не умеют испражняться, — хохотнул Тодерик, задрав костяную голову. На месте его черепа появилось лицо и сразу исчезло. Но Фолкмару показалось, что на мгновение он вспомнил.

— Здесь и пираты, и королевская гвардия, — на выдохе произнес Фолкмар, — Их много, и они висят с потолка пещеры. Кто повесил их туда? Ведь здесь нет никого из живых, кроме тебя, Алчущая!

По улыбке Жрицы Фолкмар понял, что задал правильный вопрос. И сказал верные слова.

— Ты прав, — ответила она, оголив красивый хищный оскал, — Здесь нет никого из живых.

Некоторые висели тихо, не смея качнуться, некоторые цеплялись за жизнь последними всплесками агонии, но рыцарь понял, что Алчущая говорила вовсе не о висельниках.

Десять пар глазниц обернулись на Фолкмара, и еще одна, принадлежавшая Зоркому. Только сейчас рыцарь заметил, что его другая была забита грязным песком.

— Ну что, командир, думаешь я совсем потерял свой нюх? Мой оставшийся глаз перестал видеть? Нет, я все так же вижу и чую больше, поэтому и пойду первым, — произнес Зоркий.

«Острые чувства проклятье, когда нет воли, — пронеслось в голове у Фолкмара. — Он почувствовал ее раньше всех, и он сгинет первым».

— От нее пахнет бабой, такой, как надо, — Зоркий ответил на его мысли, будто он сказал их вслух, — Мой единственный глаз еще не видел такой красоты. И будь я проклят, если не пойду первым.

«Ты будешь проклят, Зоркий, будешь, даже если пойдешь первым», — ответил мыслью Фолкмар, ведь сил ворочать языком у него не было, он был тяжел как свинец и не слушался его. Зоркий и без того отвечал на его мысли, будто единственный глаз его научился зреть их.

Тени вытягивались и играли на серых сводах пещеры, превращаясь в темные призраки. У них вырастали когти и клыки, угрожая разодрать плоть. Появлялись черные крылья, отчаянно махавшие и заставлявшие пламя дрожать еще сильнее. Они будто принадлежали стае черных воронов, заключенных в скалу. Фолкмар боялся, что они покажут свой взгляд, ведь знал, что у этих воронов он окажется зеленым.

— Я не хочу быть проклятым, я хочу жить, — ответил Зоркий и у него вдруг появилось лицо. Фолкмар вспомнил его, и оно появилось. Оно все так же напоминало ему сморщенную лягушку, — Сделай, что она просит, и я буду жить. И Кайлан, и Прожорливый. И эти сопляки, хотя война имеет право забрать немного необтесанной крови, — шевелились лягушачьи губы Зоркого, но Фолкмар знал, что это не его слова. Ведь все это только мираж, и он даже не помнит, как все было на самом деле. Он знает только эти сны и зеленый ядовитый взгляд. У Зоркого даже не изменился глаз, плоть появилась, но дыра все так же была забита грязным песком, — Помнишь, я надрался как последняя свинья? Клянусь, я делал это так часто, что почти не помню мира без тумана в мозгах. Я напился и упал на штырь около причала. Прямо в глаз! Хотя говорили, что это проклятые торгарцы выдавили мне его в кабаке, да я этого не помню. Да и какая разница, да, капитан? Его уже не вернуть. Посмотрите мне в лицо! Я точно помню, что вы сказали мне тогда, ведь я был тогда трезв: «Зоркий, ты всегда видел вдесятеро лучше, чем самый глазастый из нас. Без одного глаза будешь видеть лучше всего впятеро, но все равно зорче, чем остальные. Я даю тебе только один шанс…»

«Зоркий, послушай меня, я ведь знаю, что ты слышишь… Тогда я дал тебе шанс, но сейчас я должен это сделать, я не могу иначе, я не хочу…»

— … дать мне второй шанс, — рассмотрев его мысли, закончил за него Зоркий, — Я иду первым.

Бросив меч, он отправился к ней. А она уже развела руки, чтобы принять в свои объятья.

Изнутри колодца посреди пещеры вырывался блеклый зеленый свет. Гладкие своды его стекали вниз, больше походя на бока вылупившегося яйца. Края колодца выглядели колотыми, как треснувшая скорлупа. Но Фолкмар не заметил чудовище, появившееся на свет из этого странного яйца… и логово это не походило на гнездо… Только сейчас он заметил, что в пещере было удивительно пусто. Разве таким может быть пиратское пристанище?

Серую тьму разгоняло пламя двух жаровен, стоявших по обе стороны от колодца. Но под ногами валялись только сырость, камни, да блестел песок, приставший к сапогам. Ни бочек, ни сетей, ни припасов… Над головой болтались алые королевские плащи и не менее алые пиратские жилеты. Только алыми они были от крови… Рядом упали пара сапог, погнутый клинок сабли, и треугольная шляпа, с которой скалился еще один череп.

Здесь не было ни одной отрезанной руки, ноги, даже пальца. По затылку Фолкмара прошлись мурашки.

«Потому что они умерли без боя, — с ужасом завопил он, глядя, как Зоркого седлает нагая, словно младенец, Алчущая Жрица, — Где же их мечи? Под каждым висельником должен валяться клинок, но я не вижу ни одного! Здесь везде сабли, но нет ни одного меча!»

— Ни одной выпрямленной стали не бывать в священном месте, — ответила на его вопль Жрица, не отрываясь от своего занятия, — И твоей тоже. Брось меч. Тебя просил Зоркий. Оглянись — другие уже сделали это.

И Фолкмар оглянулся. Ужас пробрал его до костей. Вот почему здесь не было боя, вот почему яйцо треснуло, ведь он уже видел, что вылупилось из него. Рыцарь остался в совершенном одиночестве — все его товарищи висли под сводами пещеры с раскрытыми костяными ртами, сдавленные щупальцами бесконечного спрута. Он подвесил их высоко, словно гирлянды. Фолкмар бросился вперед.

А Алчущая двигалась все быстрее и быстрее, обняв бархатной ладонью костяной затылок Зоркого. Округлые груди ее слегка колыхались, несмотря на быстроту движений, с прекрасных сосков ее полилось зеленое молоко. Оно стекало по округлостям, по животу, она дала попробовать молоко своему любовнику.

«Она окончательно его отравила», — Фолкмар оказался совсем рядом — к колодцу было не пройти, не минув сношающийся ужас.

Если бы не серость вокруг, глаза ее бы оказались черными, словно уголь. Словно самый прекрасный уголь на свете… Она не упускала его из виду, прицепившись взглядом, словно кобра:

— Ты считал, сколько раз ты уже ошибся? Тебе скоро сотня лет, Фолкмар, целая сотня лет! Ты думал, что будет дальше? Дальше будет только бесконечная боль. Она будет такой великой, что не утопить в океане. По сравнению с ней он покажется лужицей, — Алчущая, пристально вглядываясь в полные ужаса глаза Фолкмара, сжала пальцы на затылке Зоркого, ведь он уже был близок к концу, — Может, на этот раз ты сделаешь правильный выбор? Боль исчезнет навсегда, вместо тебя ее будут чувствовать другие. Займи свое место в его легионе и получи то, о чем даже не смел мечтать. Брось меч и иди ко мне. Бери мое тело, сколько захочешь и помни, — Алчущая оскалилась лучезарной улыбкой, самой прекрасной из существующих. — Ты — его изысканное блюдо.

Фолкмар яростно замотал головой, до боли в костяшках сжав рукоять меча. Он не бросит его, не бросит, даже если спрут стянет его горло и придушит до смерти. Он не бросит его даже тогда, когда истлеют его кости и время унесет его прах. И он сделает это… еще раз. Он будет делать это каждый раз, когда умрет.

Он бросился к колодцу. С потолка попадали висельники, преграждая путь и освобождая щупальца спрута.

Выпад влево, он рубанул клинком. Холодная сталь, словно раскаленная, прижгла морскую плоть, заставив пойти пар в свежем месте обрубка. Алчущая зашипела. Не дожидаясь, пока его обовьют щупальцами, словно удав жертву, Фолкмар навис над колодцем, и на него взглянула глянцевая поверхность зеркала. Она была подернута легкой зеленоватой дымкой, словно влажным туманом.

«Не смотреть ему в глаза, — звенело в голове рыцаря, а глянцевый колодец звал его, требовал распахнуть веки, — Не смотреть, вонзить меч! Только сталь клинка одолеет Безумного!»

В этот момент Фолкмар повторял заветные слова, каждый раз прячась за них, словно за последней стеной защиты. Ведь он помнил, что говорят оторны, и впервые в своей жизни верил в их слова от самого сердца. От отчаянья…

«Сталь клинка должна быть прямой, без кривизны и хитрых загибов. Воин всегда правдив и никогда не сомневается. Он прям, как его клинок, он не ходит окольными путями. Меч — продолжение его сердца. Единственная его правда».

— И моего тоже! — вскричал Фолкмар, взмахнув клинком, — Ведь у меня именно такой меч, прямой!

Пещера взвыла, когда холодная прямая сталь проткнула зеркало колодца и оно треснуло на тысячу осколков. Алчущая раскрыла рот в оглушительном вопле:

— Это ты убил его! — вскричала она, одним движением скрутив Зоркому шею.

Перед этим он успел излиться в нее, вместе с мужским семенем отдав и свою жизненную силу. Алчущая высосала из него соки, превратив крепкое тело в иссохшую мумию. Когда позвонки хрустнули, она нависла сверху, как самка богомола, оторвала его голову и отбросила прочь. Алчущая словно испытала неизбывную боль, она сползла с Зоркого, пытаясь подтянуть туловище на руках. Она поползла к колодцу, наполовину окоченев, но потом села посреди пещеры и закричала пронзительно, будто у нее вынули внутренности. Серые каменные стены задрожали от ее звенящего вопля.

Но Фолкмар не слушал, он распахнул взгляд. Колодец искрился остриями осколков, в нем не оказалось воды — только образы. Образы поднимались из бездны, разбиваясь в тысячах и тысячах осколков. Они резали взгляд, словно лезвие. До того жуткие, что к горлу Фолкмара подступило нутро. На дне его кишели змеи размером с горы, много змей, они сбивались в клубки, образуя живые моря. Щупальца тянулись вверх, пытаясь покинуть тюрьму через колодец, но уже не могли — выход был разбит, а их желания вновь обманул Воин. Темные образы сливались во взоре, отравляя разум.

«Это не небо, — в ужасе подумал Фолкмар, — Это не небо, клянусь, это пекло!»

Но он забыл, что мысли его слышимы, будто он говорил бы вслух.

— Ты прав, — послышалось из колодца и оттуда выскочила серая рука. Она схватила его за горло и потащила вниз.

— Ты убил нас! — взвыли черепа его товарищей позади, пока Фолкмар сопротивлялся, вцепившись в ломаные края колодца. — Для нас не выроют могилы. Кто сожжет нас в огне, как воинов? Мы не достойны даже морской бездны. Все потому, что ты не бросил меч!

Кто-то толкнул сзади, и Фолкмар полетел в колодец, в живое кишащее море из щупалец и змей. Он летел и летел, промозглый мрак становился жарче. Серость превращалось в мертвое пекло, в груди зардел ужас, быстро сменившейся на бескрайнюю тоску. Вместить ее не могло и самое большое озеро, ни бесконечное море живых змей, кишащих внизу. Как только Фолкмар подумал, что вот-вот разобьется, или его удавит одна из тех тварей, проносящихся мимо, все сразу сменилось. Появились краски. Промозглая серость превратилось в сочный коричневый, пламя начало греть. По вспотевшему лбу катились крупные капли влаги, Фолкмар стоял вначале долгого пути. Впереди простиралась каменная дорога, длинная, уходившая в столбы пламени. Он знал, он чувствовал, вверху бездна, и внизу бездна. У них нет ни дна, ни неба. Каждый шаг в них — тоска. Тоска была объята пламенем, он шел по каменной дороге вперед. Не хотел идти, но шел.

«Только не смотри по сторонам, Фолкмар, прошу тебя. Ты дурак, если повернешь голову!»

— Поверни голову, — загремели голоса слева и справа, прямо из пламени, и они были похожи на трубный звон, — Посмотри на нас. Ты знаешь, что мы здесь. Ты знаешь, что мы — это ты.

«Голоса ревут по-странному. Так звучит пустой дом, когда в нем заблудится ветер или пустой глиняный сосуд», — подумал Фолкмар, зная, что прав.

Ведь голоса принадлежали полым глиняным статуям. Рыцарь повернул голову. Справа и слева, оттуда, где доносились голоса, отныне и до горизонта простиралась бесчисленная глиняная армия, с погнутыми мечами и без щитов. Глотки открывались и закрывались, полыхая в огне.

Фолкмар хорошо видел их лица, он узнал их, ведь это были его собственные. Вот лицо молодого юноши, ему едва исполнилось пятнадцать весен, он кричал о войне. Рядом стоял старик, и это тоже было лицо. Но больше Фолкмара пугали младенцы, высокие воины с лицом молочного ребенка. Ему захотелось самому раскрыть глотку и закричать, только от ужаса. Но горло молчало, а глаза смотрели. Вот он — молодой и старый, его прошлое, настоящее и будущее, и все это полыхает в огне.

— Подними голову! — прокричала глиняная армия.

— Ты снова сделал свой выбор, — прогремело сверху и от слов этих полыхающая бездна дрогнула. От края до края, бесконечность сжалась в страхе перед этим голосом, тела бесчисленных змей тревожно засуетились, глиняный легион притих. Лица сомкнули рты, окаменев, двигались у них только глаза.

Фолкмар посмотрел вверх, над ним стояла фигура в темном плаще. Такая высокая, что упиралась черным капюшоном в верхнюю бесконечность. Плечи у фигуры были огромны, грудь твердая, что камень, лицо было скрыто под капюшоном, его не было видно, но горели холодным зеленым огнем глаза. По сравнению с ним Фолкмар был лишь песчинкой на сапоге. Одной из мириад, стоящих за спиной, слева и справа. От фигуры исходила такая сила, что леденело сердце.

— Ты кукла, — сказал Фолкмар, — И у тебя зеленые пуговки-глаза.

Он выставил вперед меч, который так и не бросил, ведь это продолжение его сердца. Оно заледенело от страха, но меч все еще был остр. Фигура расхохоталась, и Фолкмар подумал, что умрет сейчас.

— Молодец, — сказал Безумный, будто был доволен, — Ты снова одолел меня. Сегодня на небе исчезнет зеленая звезда.

— Она потухла еще когда мы подплывали, — тихо прошептал Фолкмар.

Безумный опустил капюшон с сумрачной головой, будто только сейчас заметил песчинку-рыцаря.

— Я разговариваю не с тобой, — ответил он и, задумавшись, произнес: — Нет. Ты — глупая кукла. Не я. Кукла получит награду. За мной.

Вопреки воле, Фолкмар подчинился приказу. Безумный развернулся и двинулся вперед, а рыцарь пошел за ним. Шаг, еще один, с каждым таким Безумный становился все меньше и меньше. Вслед двинулся весь глиняный легион, принося с собой жар, и вскоре Фолкмар встал в его главе, боясь, что окажется в строю. Поэтому старался идти быстрее, но силы его покидали. Фолкмар шел долго, очень долго, мышцы его заболели, ноги стерлись в кровь. Безумный все шел и все уменьшался, пока не стал ростом с него. Они пришли к побережью кишащего моря, где вместо воды неведомые гады, вместо заката — дождь из крови, вместо песка — раскаленные угли. Глиняная армия стояла за ними, повторяя лица Фолкмара, под натиском жара из их глоток вырывался трубный гул.

На берег наплывал черный дым вместо тумана, он дышал жаром, обжигая ноги и грудь. Гады кишели, раскаляя железную чешую. На этом берегу жила неизбывная тоска. Рядом стоял Безумный как старый враг, с которым они враждовали так долго, что успели стать закадычными друзьями.

— Воин берет в руки нечестных кукол, — произнес Безумный, и голос его уже не гремел, словно гром. Он был спокоен, даже грустен, — Посмотри на этот закат, — он поднял руку, указав на далекий горизонт, туда, где с неба лил кровавый дождь. Кожа его была тронута язвами и тленом, — Отныне твой закат не будет отличаться от рассвета. И так луна за луной, весна за весной. Достойная награда для плохого воина. Ты не умрешь, пока не станешь равным содеянному, — Безумный повернул зияющую бездну своего лица и зеленые глаза его полыхнули: — Мой дар — самое ценное, что можно дать человеку. Радуйся, я награждаю тебя бессмертием.

Глава 9 Правдивый сон

Фолкмар перевалился на бок. Прохладные капли влаги ударялись о разгоряченную сном кожу. Вода стекала по глубоким ущельям морщин, но брызги были совсем не похожи на кровавый дождь.

«Безумный сукин сын», — со временем Фолкмар набрался смелости с призрением думать о Безумном, хоть после таких снов его и охватывал ужас. Он так измучил его своей наградой, что рыцарь был готов думать о нем гораздо хуже.

«Дар, это мой дар», — эти слова летели вдогонку каждый раз, прежде чем он успевал открыть глаза после тягучих снов смерти.

«Радуйся… видно, от счастья я должен был выпрыгнуть из штанов. Шутник из Безумного никудышный. Надежный потешник сначала расстраивает, а потом дарит радость, оттого и бывает смешно. Но он, видимо, из тех, кто смеется над тем, как болтается висельник, — мысли Фолкмара устало шевелились в голове, на лице его играли солнечные зайчики, вокруг летали брызги воды, — Он сказал это так уверенно… видать, не верит в меня. Фолкмар Упрямый никогда не станет равным содеянному. Но ведь и Упрямым меня назвали не просто так… Эх, знать бы, куда это упрямство направить. Он бы, наверное, хотел, чтобы я бросил меч и залез на эту Жрицу. Стал бы я тогда в его глазах достойным? Все остальное-то я уже перепробовал. Поди узнай, что у этих богов в голове. Он просто водит меня за нос. Как трактирщик, который придумывает всякое, чтобы не давать сдачи, — Фолкмар тяжело вздохнул, ведь он никогда не угодит Безумному, что бы не делал. Брось он меч — займет свое место в той бесчисленной глиняной армии, и Безумный лишь снова посмеется над ним, — Слыхал я, он всегда оставляет в дураках. Все страдают, Безумный счастлив — такова жизнь».

— Я видел, вы как открыли глаза!

Дуг?

— Не закрывайте их, пожалуйста… — послышался взволнованный голос мальчика, — Но… если хотите еще немного отдохнуть, можно и закрыть. Я отойду. Только дорога до Перелеска совсем опустела — я проверял. Наверняка, все уже там.

Дуг… славный Дуг. Ты балбес, что не бросил меня… спасибо.

— Дай мне еще немного отдохнуть. И не кричи так над ухом. Я мертвый, а не глухой, — хрипло проворчал Фолкмар.

— Вы не мертвый, я проверял.

Говор бьющего из-под земли ключа был не так громок, как считал Дуг, пытавшийся перекричать его. Фолкмар лежал на большом плоском камне, закрывающем исток от посторонних глаз. Второй такой камень, свалившийся вниз и теперь торчавший почти у его носа, большим гребнем акулы встал посреди быстрого потока и разбрызгивал прохладные капли. Мокрота чувствовалась везде: на лице, слипшейся от влаги бороде, отсыревшем исподнем, но это была приятная мокрота в полуденный зной. Солнце стояло в зените. Соседнее дерево едва покрывало тенью, так что Фолкмар чувствовал, как накаляется сталь его лат.

— Как я здесь оказался? — старик попытался сесть, Дуг ему помог.

— На вас напал вепрь и сбил с ног, — мальчик держал его за плечо, чтобы тот не завалился назад. Рыцарь был еще очень слаб, — Он проткнул клыком ваш доспех и потащил по земле. Это было ужасно. Вы ударились головой о ель, сьер. Хорошо, что не дуб — у него древесина крепче. Я проверял. Вепрь мотал головой, потому что никак не мог вынуть клык из лат. Тогда Чемпион встал на дыбы и тот сильно испугался. Конь чуть не сбросил меня, но я вцепился в гриву, а кабан сломал клык и убежал. Я привязал вас веревками, чтобы вытащить из леса, но они прогнили и порвались. Мне пришлось скатить вас с пригорка на этот камень, чтобы вас не затоптали кабаны, когда они снова сюда придут. Вы чуть не упали в воду, сьер. Хорошо, что не упали, но я все равно испугался.

Дуг отер сопливый нос тыльной стороной ладони. В его хитрых глазах Фолкмар действительно прочитал тревогу. Чтением взглядов он начал заниматься, когда Ницель приноровился прятать от него выпивку. У того во взгляде тоже проскальзывали лукавые искорки, когда он хотел устроить ему день трезвости. К сожалению, кости Фолкмара всегда протестовали против подобных мероприятий. Иногда ему казалось, что и Дуг смотрит на него так же, но это было лишь воображение. Все рассеялось, как только рыцарь перепрятал бутылочку крепкого вместе с орешками.

— Ох… — простонал Фолкмар, увидев развороченную сталь на плече. Клык вошел, словно в мягкое масло там, где проржавела сталь. Он проломил ее, как трухлявый пень крепкий топор, но застрял, где она становилась толще и все еще хранила вороную черноту. Клыка в плече рыцарь не отыскал. Видимо, Дуг его вытащил. Фолкмар с болью созерцал вывороченные, рваные края стали вокруг большой дырки. Как долго он охранял это место — ржавчину на плече, ведь знал, что именно там доспех и прохудится первым, вместе с его давно проржавевшим титулом рыцаря… Злобный кабан будто чувствовал, куда бить. Как же болит плечо… но, с другой стороны, хорошо, что не в грудь. Иначе пришлось бы плеваться кровью еще неделю. Как в то время, когда его проткнули гарпуном при охоте на кракена.

«Конь, у меня еще остался конь и оруженосец, какой-никакой. Рыцарь никто без коня, он может ходить без шлема и с худым доспехом, но все равно будет рыцарем. А без коня он всего лишь бродяга в железяках. А у меня славный конь. Редкой, величественной породы. Настоящий боец. Чемпион».

Эти мысли успокаивали старика. Он любил размышлять об этом и ему становилось немного легче.

— Вам больно, сьер?

— Рыцарь обязан уметь терпеть боль, — слабо произнес Фолкмар, — Это мой второй урок. Так уж случилось, что он получился таким наглядным. Тебе будут ломать носы, будешь получать по голове, коленям… Иногда и мягкое будет побаливать, — Фолкмар вспомнил, как его однажды пырнули воры в левую ягодицу, когда он охранял виноград одного мелкого лорда, — Не было бы рыцарей, если б не было в них нужды. Кто-то должен терпеть боль за других. Такое уж наше ремесло.

— Я не люблю боль, — озадаченно ответил Дуг, — Но ради рыцарства готов потерпеть.

Фолкмар оглянулся: ничего не поменялось с тех пор, как он вошел во тьму. Природа слишком медленна, чтобы заметить чью-то смерть.

— Где же Чемпион?

— Он на пригорке у входа в рощу. Жует траву. Он постоянно это делает.

У Дуга были закатаны рукава по локоть, новые штаны перепачканы в земле и чьей-то засохшей крови. Фолкмар нахмурился.

— Разве кабаны больше не ходили здесь?

— Ходили. Целая толпа.

— Ох… — прыснул Фолкмар, — И как же… они не тронули тебя?

— Сначала мы с Чемпионом от них убегали. Вернее, он убегал, а я сидел сверху, — Дуг довольно улыбался, будто уже получил одобрение от наставника, что может держаться в седле, — Они и сюда хотели пробраться, но не смогли. Потом я начал спускаться к вам, и они уже не могли добраться до нас обоих. А потом Чемпион лягнул одному копытом прямо в лоб, когда он стал гоняться за ним, и тот сразу помер. С тех пор я не видел здесь кабанов.

Что ж, Чемпион это может. У него крутой нрав и тяжелые подковы. Характер коня был непростым, легкими у него были только бег да грива, веющая на ветру. Гибкое сердце Фолкмара часто не справлялось с таким жеребцом, ему нужен был хозяин с твердым характером, который усмирит его крутой нрав. Такой же боец, с железной рукой. Он должен знать, когда давать яблоки, а когда нет. Когда похвалить, когда показать, кто из них двоих главный. Но Фолкмар давал ему гостинцы сразу, как лишнее оказывалось в его ладонях, даже когда Чемпион кусал его за руку от нетерпения. Нельзя было так делать… ох, нельзя. Раньше он рубил кракенов и командовал отрядом, а сейчас… Старость сделала из рыцаря ребенка. Что же он сможет дать Дугу, кроме своего ворчания, да временами полного живота?

— А чем это пахнет? — тяжко вставая на ноги, спросил Фолкмар. Дуг хотел помочь, но был всего лишь десятилетним мальчишкой, и силы его не сильно поддерживали, — Не он ли?

Фолкмар уже догадался о дальнейшей участи кабана. Он старался не смотреть на дыру в доспехе. Дуг промыл сталь, но вид их все равно доставлял больше боли, чем разодранное плечо.

Дуг лучезарно улыбнулся.

— Я подумал, не стоит ему лежать долго на солнце, иначе он ничем не будет отличаться от дохлого бобра, а морской воды поблизости нет. Вы голодны, сьер?

— Я бы съел его всего, — ответил Фолкмар, поднимаясь по пригорку. За время его отсутствия Чемпион вытоптал липучую траву и поэтому идти стало гораздо легче, — Ох… надеюсь, это тот самый кабан?

— Нет, это другой. Тот больше не возвращался.

— Больно ты в кабанах разбираешься… — проворчал Фолкмар в белые усы. — Неужто тоже проверял?

— Зачем же его проверять? У меня есть глаза. У того нет клыка, а у этого все на месте. И тот был огромным, а этого я утащил на руках.

Ради воскрешения своего хозяина Чемпион оторвался от трапезы. Его объятья показались Фолкмару трепетными, все же, он любил такие моменты. Медленным шагом конь подошел к нему и склонил голову, тряхнув смоляной гривой. Обнимая иссиня-черную шею, он думал, что, оказывается, у Чемпиона тоже временами бывает гибкое сердце. Жаль только, что для этого нужно умереть.

Кабан оказался действительно небольшим. Он только вышел из отроческого возраста, так что Фолкмар надеялся, что мясо у него окажется нежным. На удивление, Дуг хорошо его освежевал, выпотрошив внутренности и аккуратно срезав шкуру. Мальчишки Псового переулка хорошо умели обращаться с ножами, но кабаны в Аоэстред забредали довольно редко и никто из них, наверняка, не знал беспризорного ножа. Этот покоился на толстой ветке, перекинутой через две такие же, похожие на рогатки и воткнутые в податливую землю. Под ним дымился костер из еловой коры и жир капал в огонь, еще больше его распаляя. В воздухе повис терпкий запах дыма и поджаристого мяса. Молодость всегда попадает во всякие передряги, и иногда это оканчивается вертелом над костром. Что ж, и это тоже жизнь — подумал Фолкмар, оттягивая нижний, потайной карман сумки на Чемпионе.

— Если вы ищите орешки, то я их съел.

«Все-таки нашел».

— Вы долго спали, сьер, я проголодался. Солонина была противная и от нее у меня болел живот.

Фолкмар нащупал твердое стекло бутылки и облегченно выдохнул. «Все-таки не нашел».

— Откуда вы ее вытащили, сьер? — нахмурился Дуг, вытягивая шею и пытаясь заглянуть за вставшего к нему спиной наставника.

— А этого тебе знать не положено. Иди-ка, сбегай за водой, или хочешь, чтобы мы жевали всухомятку?

Кабан оказался мягким. Слабые зубы Фолкмара были благодарны за такое мясо. Дым отгонял мух и комаров, нутро согревало бренди. Небо затянули тучи, в воздухе чувствовался застой. Так обычно бывало, когда к вечеру собирался дождь.

— Ты сказал, что сьел все орешки. Стало быть, этого кабана Чемпион наказал не сразу?

— Прошла целая ночь, потом день, потом еще одна ночь, а потом он получил копытом в лоб, — оторвавшись от сочного мяса, Дуг облизал жирные пальцы. Пусть он и не умел считать луны, зато прекрасно прикидывал монеты и одолженные у местных лоточников пирожки.

Значит, прошло почти две луны — заключил Фолкмар. К тому же, Дуг сказал, что тракт опустел. Наверное, турнир вот-вот начнется, и он уже не успеет к первому паломничеству в шатер Отверженного. Но, может, его пустят и позже?

— Я же говорил, что мои сны правдивые, — с довольством проговорил мальчишка, — Вот вертел, и вот кабан. А вы мне не поверили. Не поверили, так ведь?

— А больше тебе ничего не снилось? — почему-то с надеждой спросил Фолкмар, он и сам не знал, почему, — Может, что-то про турнир? Там случится что-нибудь?

Дуг отрицательно покачал головой.

— Нет, сьер, не снилось.

— А мне снилось, — с грустью ответил Фолкмар, залпом осушив бутылку. Плечо болело, но, удивительно, не так сильно, как он ожидал, — Это тоже в какой-то мере правдивый сон. Только не о будущем, а о прошлом. Мне он частенько снился и каждый раз бывает по-разному. Что-то меняется, что-то уходит… а что-то появляется. В этот раз я вспомнил куклы, — задумчивый старческий взгляд пытался вглядеться в дым, будто хотел разглядеть за ним нечто большее, чем горящие угли, — Но итог всегда один. И я не помню их лиц, ни одного из них…

Может, он все-таки вспомнил хотя бы Зоркого? Нет, он не был уверен, что это действительно его лицо, а не воспаленное воображение.

Фолкмар принялся снимать нагрудник, подсказал Дугу, как ему помочь. Оруженосец должен уметь такие вещи, не вечно же ему справляться одному. Без стали на груди стало легче дышать и боль как будто стала меньше.

— Иногда вы что-то говорили. Я склонялся ухом прямо к вашим губам, но почти ничего не разобрал. Вы шептали чьи-то имена, и еще звали Ницеля.

— Ах, да… старина Ницель. Нет, его не было в моем сне. Но сон о том, что случилось по-настоящему, и вот в настоящем он все же был. Это я уже помню хорошо, без всякой забывчивости. Я нашел паренька вместе с остальными, в пещере. Ему было столько же, сколько тебе сейчас. Не знаю, что с этими людьми хотели сделать, наверное, ничего хорошего. Мальчик не помнил ничего из прошлого, кроме своего имени. Ему некуда было пойти, и он пошел за мной.

— Значит, вы хороший человек, сьер. Вы и меня взяли.

— А молодость все спешит делать выводы, — покачал головой Фолкмар, — Я же был мертв, совершенно. Как же ты проверял, если не заметил?

— Вы были без сознания, сьер, но ваша кожа оставалась теплой, а потом стала горячей, как уголь. Появился жар, но под кожей текла кровь, потому что она дрожала. Кожа всегда дрожит, если бьется сердце. Я же говорил, что проверял.

«Какой упрямый мальчишка… ни за что не хочет верить в мое проклятье. Может, оно и к лучшему».

— Если и так… не боишься, что я умру от какой другой хвори или от старости?

— Вы крепкий, сьер, как эти дубы в роще. И дух у вас крепкий. Курт всегда говорил, что только крепкий духом переживает еще одну весну. Вы пережили так много весен, что и мне нечего бояться.

«В таком случае, ты бы боялся, что сам умрешь от старости, так и не сделавшись рыцарем, как Ницель. Эх, Дуг, такой доверчивый и такой упрямый. Вот только это прозвище уже занято мной. Подыщи себе что-нибудь другое».

— А ведь у меня скоро именины, — горько улыбнулся Фолкмар, — Сотня лет.

Дуг взглянул на Фолкмара задумчиво.

«Не верит мне. Моргает и не верит. Ну и пусть».

— Я рыцарь, а не шутник, — сказал Фолкмар, — Потешаться над тобой мне нет радости.

Старик забыл, что Дуг умеет считать только монеты.

— Сотня лет это, наверное, очень много. Я приготовлю для вас какой-нибудь хороший подарок, сьер. Только если вы купите мне шляпу.

Фолкмар рассмеялся.

— Получишь ты свою шляпу. Ох…

Резко кольнуло плечо. Старик схватился за него, бросив кусочек мяса в угли. Вскочив с места, Дуг кинулся к сумке и достал оттуда стеклянную баночку, перетянутую мешковиной. Внутри лежала белесая пахучая мазь. Смердела она почище Ницеля, но порой запах смягчался мятными нотками.

— Снимите поддоспешник, и то, что под ним тоже. Я намажу этим рану, — Дуг развернул мазь, открыл банку, закупоренную широкой пробкой, — У вас была шишка на лбу, я намазал ее, и она прошла. Но доспех снять не смог, потому растворял эту штуку в воде и заливал в дырку от клыка. Не знаю, помогло ли.

— Ты нашел мази Ницеля?

Дуг кивнул.

— Ты мазал меня белой? Почему не красной?

— Вы же сказали, что она жжется.

Хороший Дуг, смышленый мальчик. Бойкий и дерзкий, временами упрямый, временами доверчивый. И он не бросил старого дурака. Из него выйдет отличный рыцарь. Лучше, чем он сам.

Когда Фолкмар снял окровавленную рубаху, рваную на плече, взору предстала разодранная плоть. Только начавшая затягиваться, она была еще совсем свежа, но уже не сочилась кровью. Не чувствовалось того запаха, каков бывает, когда плоть загнивала. Пахло белой мазью и мятным маслом.

— Они всегда творили чудеса, — с довольством произнес Фолкмар, хоть все еще и побаливало, — Рецепт Ницель выудил у одного заклинателя змей к востоку от Теллостоса. Далеко к востоку. Коршир — знаешь, где это?

Дуг пожал плечами.

— Это далеко. Очень далеко. Некоторые называют это краем земли. Я всегда говорил, что такой край земли пусть и находится подальше, — Фолкмар скрипуче рассмеялся, — Говорят, в Теллостосе полно того, что хочет тебя убить. Так вот — это неправда. На востоке кусаются ядом даже люди. У гадюк востока ядовиты не только клыки, но и хвост, а к женщинам вообще лучше не приближаться. Если ты чужестранец, значит, уже заведомо в тебе течет отравленная кровь. Вообще, они мастера по всяким ядам, — Фолкмар поморщился, прикоснувшись к ране, — Но и по лекарству тоже. Странно, но эти дела как-то ходят вместе. Убивать они умеют хорошо, но и врачевать тоже. Целые гильдии занимаются и тем и другим… Там есть полосатые кошки размером с тебя и такие же полосатые кони с крыльями и двумя рогами. А купцы такие, что готовы торговаться день и ночь, пока ты не двинешь кони в стремлении выторговать у этих чертей пару лишних монет, — Фолкмар отодвинул руку Дуга, хотевшего намазать ему рану и забрал у него баночку с мазью, — Не надо… я сам… разговорился, старый дурак. Эх, хорошо отделала меня эта свинья, да?

Дуг отстранился.

— Вы не бросили меч.

Помолчав немного, Фолкмар обработал мазью рану. Ветер подул в их сторону, нагнав в глаза дым. Так всегда бывало — стоит развести костер, он обязательно начнет дуть в лицо, даже если до этого стремился в другую сторону.

— Ты прав, не бросил, — грустно улыбнулся Фолкмар, отдавая обратно баночку, — Наверное, я просто не умею этого делать. Ты осуждаешь меня?

Как глупо… спрашивать у мальчишки то, о чем он даже не имеет понятия. Что он ожидает услышать? Что надо было бросить меч, послушать Алчущую Жрицу, и, быть может, все случилось бы иначе? Нет, не для его товарищей — те давно уже в могилах, которых он никогда не видел. Для него иначе. Но откуда Дугу об этом знать? Он видел только кабана и то, что он не бросил меч, когда он его просил.

«Пусть Дуг думает, что я поверил ему. Что его слова имеют для меня значение, наверное, это важно для десятилетних мальчишек».

На лице Дуга можно было прочитать работу мысли. Он почесал затылок.

— Великий Воин тоже бы не бросил меч. Он всегда держит рукоять крепко.

— Ты считаешь меня воином — это хорошо. Так и нужно относиться к своему наставнику.

Тело Фолкмара выглядело сухим и дряблым, как и полагается мужчине в летах. Доспех определенно придавал ему видимой мощи, а когда он снял его, стал похож на сморщенную картофелину. Или засохшую морковь, ведь она была гораздо длинней картошки. Фолкмар был длинным, не менее шести футов росту. Когда-то на эту длину была наращена крепкая плоть, и он слыл действительно славным рыцарем. Все удивлялись и показывали на него пальцем, какой он был огромный. Раньше…

— Собирайся. Мы потеряли много времени, — Фолкмару надоем дым. Он встал, освободив глаза от его въедливости, — Не отправимся сейчас — пропустим турнир и в божьи палатки нас не пустят.

Глава 10 Бой

Они спешили как могли, но весну им обогнать все же не удалось.

— Не проще лидержаться дороги, сьер? — Дуг задрал голову, посмотрев на наставника. Острые края дыры в доспехе чесали его затылок, он уже схлопотал пару царапин.

— Она задубела и стала жёсткая, как солонина. Дорогу нужно размачивать не меньше суток, прежде чем она станет ласковей к копытам. Вот только дождь собирался-собирался, да так и не сподобился. Разве ты не видел? О такие камни Чемпион переломает ноги и не будет у нас больше коня, — когда они выехали из леса, Фолкмар спешился у большого тракта, щетинившегося рытвинами, словно дикобраз. Он проверил дорогу, склонившись над черной почвой, наполненной отпечатками копыт, выемками от колес и следами сапог. Стремительная весна Теллостоса уступила лету, за пару суток высушив жирную грязь до твердости камня. Непробиваемая корка все еще скрывала под собой мясистую жижу, там, где-то глубоко внутри, но снаружи уже была опасна. Не повезет тем, кто будет ехать за ними. Каменная грязь переломает не только ноги лошадей, но и колеса телег. А турнир ждать никого не будет. Умение являться вовремя всегда было вынужденной добродетелью юга.

— Тогда нам придется пройти по лесу, — Дуг указал на небольшой пролесок, вонзавшийся в изгиб дороги, словно долото. Поворот оказался настолько резким, что грязь ощерилась высокими волнами, прежде чем застыть. Еще до этого неизбежного события многие уходили с тракта, стараясь спасти ноги и копыта, поэтому все вокруг было вымешано и вытоптана трава. Продолжалось это вплоть до молодой дубовой рощицы. Фолкмар поморщился: кольнуло в плече.

— Видать, выхода у нас нет, нужно идти через эти проклятые дубы, — разочарованно произнес он, — Придется потерпеть. Но лесок, вроде, не большой. Мы быстро выйдем к дороге.

Чем ближе к горе Перемен, тем больше наступали леса. Радовало, что они резко обрывались на подходе к Перелеску, да и горный городок, наверняка, постарался, чтобы ему ничего не мешало. На памяти Фолкмара деревья отступали под натиском жара, исходящего из-под земли, теплолюбивая трава тянулась вверх — будет где разойтись Чемпиону. Растительность вулкана была совсем иной. Походила она больше на бурную причудливость заморских долин, чем сдержанное целомудрие континента. Хотя, отличный от прочих соседей клочок юга всегда был чужд холодности континентальных нравов. Здесь и персики были слаще, и дыни лопались с особым треском, а женщины… Сюда ехали аккурат за бесстыдством южных женщин. Жара оказалась доходчивей вечно бдящих клириков — ближе к лету плечи и груди южанок оставляли на себе все меньше и меньше ткани.

Иногда Фолкмар интересовался, почему юг назвали югом. Земля здесь была, несомненно, теплей и плодородней, но окружена она была по-прежнему холодным льдом континента. Картографы приводили доводы, а остальные лишь пожимали плечами — тепло, стало быть, юг. Со временем Фолкмар стал относить себя ко вторым и скучных ученых слушал с большой неохотой, да и то, когда случалось опрокинуть с ними рюмочку-другую.

— Сьер? — выдернул Дуг из тугой задумчивости. Везде летали комары и мухи и невесть еще что, вокруг простирался жиденький предсказуемый лес, к тому же стало припекать. Чемпиону приходилось огибать раскидистые кустарники, чтобы не ободрать бока. Он неистово размахивал хвостом, чтобы отогнать обезумевших насекомых.

— Видят боги, ближе к Перелеску начали летать чудовища. Они выпьют из тебя всю кровь и на сладкое сожрут еще и коня. Надеюсь, у тебя важная причина, чтобы отвлекать меня. Я спасаюсь от укусов в своих мыслях, — недовольно проворчал Фолкмар, — Что такое? Ты хочешь по насущным делам?

— Мне кажется кто-то кричал.

— Это ветер.

— Это не ветер, — обеспокоенно ответил Дуг. — Мы в лесу, откуда здесь быть такому ветру?

Недалеко, за лесом, раздался истошный женский вопль.

Грудь Фолкмар обдало жаром.

— Сдается мне, ты прав, — выдохнул рыцарь, пришпорив коня.

Пролесок быстро кончился, открыв хороший обзор на тракт.

— Дуг, слезай, — коротко приказал Фолкмар, тот подчинился беспрекословно. Когда ноги мальчика коснулись земли и под ним треснули ветки, Чемпион сделал несколько шагов вперед. Но вместо того, чтобы поскакать на помощь, рыцарь натянул поводья, заставив коня врасти копытами в землю.

Он сразу узнал их — небольшая семья, отчаянно нуждающаяся в зяте-кузнице. Предыдущая поломка надолго задержала их, видимо, отец семейства нашел подход к Бенти когда перепробовал все действенные методы. Наверняка, он уже махнул рукой и, по обыкновению, именно это и помогло. Случилось это не на их счастье. В забеге на перегонки с весной они проиграли так же, как и Фолкмар с Дугом, а посему засели посреди дороги сразу, как только минули крутой поворот.

Фолкмар не видел, сколько разбойников на них напало — старые глаза не успевали за мешаниной вдалеке. Отчетливо было разобрать только огромного, долговязого увальня, впавшего в панику. Бенти хватался за вихрастую голову, заблудившись между конями и телегой. В какой-то момент настала и его очередь, к нему подскочил мужик в зеленой рубахе, двинув большой дубиной по спине. Бенти повезло, что в его руках не оказался топор. Парень повернулся, скривившись от боли, словно большой ребенок, потянул руки вперед, схватился за дубину и начал ее отбирать. Делал он это неуклюже, но отобрал в самое короткое время. Вместо того, чтобы дать сдачи, Бенти вылупился на дубину в своих руках большими круглыми глазами и принялся на нее орать.

Фолкмар заметил двоих со щитами и мечами — он не разобрал гербов, но холодок по спине подсказал, что они все же были. Один разбойник сидел на коне, другой был пешим. Марта истошно закричала, когда ее повалили наземь двое, третий держал за ноги, разведя их в стороны. Мелькнул белый передник — Мила кинулась под телегу, стремясь скрыться от пешего в зеленой рубахе, но тот схватил ее за лодыжку. Иммес добыл откуда-то тесак, отбиваясь сразу от двоих. Он попытался прорваться к жене. Бывает, что природная вспыльчивость в передрягах обретает заячий нрав, но это было не про Иммеса. Его вспыльчивость вошла в ярость быстро, словно вспыхнувший хвост трантала — он зарубил одного, не заметив большой раны не плече. Когда его тесак воткнулся в спину того, кто держал за ноги его жену, всадник оказался прямо сверху, взмахнул мечом и перерубил череп Иммеса надвое. Кровь мужа брызнула на лицо Марты, она внезапно затихла.

Слишком быстро… «До них не менее сотни футов, я бы все равно не успел… не успел… не успел…» — твердил себе Фолкмар, глядя на побоище из леса. В руках холодела рукоять меча, но он не двинулся с места. Он так крепко сжал ее, что заболели пальцы.

«Это ты виноват», — трубила в голове оледенелая совесть.

Это все равно когда-нибудь бы случилось. Фолкмар уже давно стоял у черты, за которой зияла пропасть. Когда-нибудь его старость должна была сказать свое последнее слово. Лишившись всего, он больше не будет рыцарем, превратившись в нечто иное — проклятое и страшное. Просто мешок с плотью и костями, у которого нет будущего, а прошлое — лишь отрывки беспокойных снов.

Стоит ему пустить коня вперед, он потеряет его, и доспехи, и весь свой скудный скарб. Может, он и сможет поднять меч, но только раз. Тягаться с молодостью он давно уже не мастак. Очнувшись от очередной смерти, найдет вокруг себя только пустоту. Фолкмар давно понял, что смерть ходит за ним по пятам и забирает других, раз его жизнь ей неподвластна. Он порядком разозлил ее. На этот раз смерть найдет, как забрать свое. Хорошо, если ему оставят исподнее… но что же дальше? Дно океана, кишащего гадами, и бесконечный цикл воскрешений и смерти… его худший кошмар.

«Здесь меня никто не видит, будто и нет никого… Если уйти, развернуть Чемпиона и поскакать прочь… Взять Дуга и убраться отсюда. Без меня он пропадет», — крутилось в голове у Фолкмара, но гибкое сердце его отвечало иначе:

«У твоей черты две стороны, и по обе пропасть. Тебе не уйти, Фолкмар. Ты должен решать, рыцарь ты или уже стал чем-то иным. Эту пропасть не перепрыгнуть, не слукавить и не обмануть — либо ты сохраняешь свой скарб, плюнув на честь, либо соглашаешься на бездну. Думай, куда сделать шаг. Еще есть шанс сохранить ошметки достоинства, думай, но не долго, ибо оставшись на месте ты рухнешь в бездну без чести».

— Боги, пощадите… — в отчаянии взмолился Фолкмар, но его услышал только ветер. Он унес слова и развеял по воздуху.

— Сьер Фолкмар, вам нужно вперед! — где-то вдалеке кричал Дуглас, сквозь пелену забытья, — Пришпорьте Чемпиона, ну же! Они уже там, вы не успеете!

Подскочив сзади, мальчишка шлепнул по крупу коня найденной в листовом опаде веткой. Тот заржал и пустился в галоп. Фолкмар натянул поводья, но буйный нрав Чемпиона наплевал на приказ хозяина. Он поскакал вперед и Фолкмар увидел: с той стороны просеки мчались два всадника. Острые клинки блеснули на солнце, рыцарь на пегом коне стал рубить сверху, разбойники с тесаками кинулись в рассыпную. Другой, что седлал пятнистую белую кобылу, остановился ненадолго, дав спешиться мужчине в длинном холщовом балахоне. Тот был совершенно лыс и в руках тоже держал меч.

Натянув поводья что есть мочи, Фолкмар смерил пыл Чемпиона, но тот закружил сразу, как только остановился.

Рыцарь давно уже не матерился, но сегодня сделал это как никогда хорошо.

— Оторн! — послышался неистовый вопль позади.

Фолкмар обернулся.

Пешие против конных — неравный бой. Мужик в зеленом забрался под телегу, встретив там перепуганную Милу, остальные дали деру. Мимо пронеслась пегая кобыла с серебряным всадником, на щите его пестрел гогочущий гусь на зеленом фоне. Фолкмар заметил, что у бегущего грабителя был один глаз, но после того, как на него опустился меч, он остался без второго. Это не имело значения, ведь он остался и без головы тоже.

Оторн… кто-то кричал оторн… Взгляд старческих глаз остановился на сером балахоне. У него не было щита, коня и доспехов. Только меч. Кое-кто увидел в нем легкую добычу, а у Фолкмара заледенело сердце. Признавший в незнакомце оторна правильно припустил к лесу, хоть ему это и не помогло. Движения оторна походили на взмахи крыльев колибри. Меч не мелькал — он исчез, а вместо двух рук появилась тысяча. Глаз Фолкмара лишь раз кольнул мимолетный отблеск стального клинка. Он моргнул, чтобы стряхнуть его со своего взгляда, а когда распахнул веки, все трое нападавших на оторна были уже мертвы. Одна, вторая и третья — три раны на трех шеях раскрыли зияющие кровавые рты.

Увидев это, бежавший сразиться с оторном резко передумал, его замешательством воспользовался гогочущий гусь на пегой кобыле. Рыцарь рубанул с плеча сверху, но пеший задрал щит, приняв удар на дерево. Он успел убрать щит, схватив за руку рыцаря до того, как он ее убрал — и стащил того с седла. Рыцарь упал наземь, громко звякнув латами.

Все это время Бенти кричал на свою дубину, но отвлекся, услышав, как Мила громко ругается с грабителем под телегой. Та пинала его ногами, пытаясь выгнать из укрытия, которое она посчитала своим. Марта обессиленно лежала в грязи, не издавая ни звука.

Фолкмар не заметил, в какой момент второй рыцарь, на пятнистой белой кобыле, тоже оказался выбит из седла — он лишь услышал, как сталь ударилась о сталь и тот полетел вниз. Видать, ударился он знатно, раз так и не смог подняться.

Теперь он хорошо разглядел герб — черноперый пикирующий сокол на небесно-голубом фоне. Именно он лишил белую кобылу всадника. Разбойник был умел, Фолкмар чувствовал нутром, что еще и молод. Шлем скрывал его лицо, но выдавала лишь прямая, бодрая осанка. Шлем на его голове был гладок и прост, как и доспехи, и меч, и сильно отличались от латных узоров побежденного противника. Взор разбойника встретился со взором оторна. Несомненно, он был умел, но ведь и молод, а смелость молодости теряет зрение. Фолкмар хоть и был слегка подслеповат, но зрение осторожности имел великолепное.

«У тебя есть шанс спастись, дурак, — Фолкмар не знал, почему жалел его. Наверное, в том было повинно его гибкое сердце, ведь пикирующий сокол уже начал свой полет. И летел он вовсе не в сторону леса, — Ты единственный, кто на коне сейчас, а позади тебя деревья… Но видно ты заслужил эту участь».

Разбойник пронесся мимо оторна, со свистом разрезав воздух. Крылья колибри сделали еще несколько взмахов, и когда лошадь развернулась, всадник с удивлением обнаружил живого клирика, на том же самом месте, все еще сжимающего меч.

«Он быстр, слово луч солнца, но почему-то тоже медлит», — промелькнуло в голове Фолкмара.

Помявшись пару мгновений на месте, разбойник выставил вперед сокола и пришпорил коня.

Пеший против конного… неравный бой. У всадника не было и шанса.

Фолкмар подобное видел всего раз, когда волны высотой в городскую стену почти поглотили их корабль. Толстые щупальца кракена обвили судно, будто игрушку неряшливого мальчишки. Тогда он прощался с жизнью, упрямо сжимая в руках меч. Плывший на их корабле странствующий оторн сделал свой взгляд пламенным, и он встретился со огромными бусинами глаз кракена. Замутненные, железистые, они походили на едва застывший студень. Неизвестно, видели ли его глаза хоть что-нибудь, этого ужасного морского чудовища, но воздушную стрелу, вылетевшую из ладони клирика, чудовище почувствовало до самого нутра. Такого воя Фолкмар не слышал даже в своих снах. По мечу оторна прошлось холодное белое пламя, отсекшее толстое щупальце, будто тонкую травинку. До того ни одно лезвие не могло взять толстую шкуру монстра…

Фолкмар усиленно сглотнул, удерживая нутро — если в молодости его вывернуло, то сейчас и подавно. Живот напрягся, когда оторн вскинул ладонь.

Что-то твердое ударило в грудь, минуя сталь доспехов, будто воздух сжался в кулак. Фолкмара согнуло, содержимое желудка прорвалось наружу.

Встав на дыбы, неистово заржал конь под соколиным всадником. Послышался громкий женский вопль. Всадник пал наземь и не поднялся. Тому, кто стащил рыцаря с пегой кобылы, тоже не повезло — воздушный кулак ударил ему в спину, когда разбойник занес над головой лезвие. Он плюхнулся на рыцаря, готовившегося принять удар прямо между глаз.

Волна оторна заставила встать на дыбы Чемпиона, Фолкмара дернуло в сторону, словно тряпичного, сталь ржавых доспехов глухо скрипнула. Правая рука подалась назад, будто в размахе, старику чудом удалось удержать меч и удержаться в седле. Жилы в его теле натянулись, Фолкмар почувствовал боль, с головы до пят. Боль напомнила ему, как это — быть в настоящем бою. Слева подскочил грузный мужик с пикой, целясь в Фолкмара. Древко прошло рядом со щекой, чуть не задев рыцарю нос. Чемпион подался назад, неистово заржав. Он проскакал вперед, развернулся, уходя от пики, и чуть не задавил разбойника. Но тот отскочил, не оставляя надежды попасть старику в голову. Боевой конь уходил от уколов, уводя за собой всадника. А старик держался со всех сил, болтаясь в седле, ладонь сжимала меч. Так уж вышло, что случайно подавшаяся назад рука действительно замахнулась мечом. В тот момент, когда Фолкмар понял это, на сердце его пролилась радость. Старческой рукой он направил силу размаха прямо на голову держащего пику, чтобы он больше не смел колоть его и оставил в покое его нос. Меч опустился прямо на взлохмаченную макушку, в воздухе сразу почувствовался запах крови. Пика исчезла. Фолкмар заметил ее лежащей на земле, сразу после того, как заболели пальцы от соприкосновения меча с твердой костью разбойника.

Женские вопли не прекращались — это Мила молотила ногами под телегой, ведь мужчина в зеленом тыкал в нее длинным ножом, чтобы она заткнулась. Она попала ему пяткой в глаз, Бенти прекратил кричать и согнулся, схватив обидчика левой рукой за лодыжку. Хватило одного рывка, чтобы выдернуть разбойника, словно занозу из ладони. Тот рубанул наотмашь, пытаясь освободиться от мертвой хватки Бенти, ведь в другой руке парень держал дубину и выглядел опасным. Тот закричал, схватившись за разрубленную щеку, мужик дал деру. Радость в сердце не утихла, поэтому Фолкмар снова поднял меч.

Зря он бежал на него, не разбирая дороги. Вскинуть кривой тесак ему удалось только в самый последний момент, когда грабитель решил-таки посмотреть, куда бежит. Даже немощной руке старого рыцаря ничего не стоило рубануть его по запястью. Фолкмар рубил никудышно, как мог. Этого хватило, чтобы противник упал, а уж потом он спешился и заколол его до заслуженного. У этого была кираса из плотной вареной кожи, но не было воротника. Да и шлемом он не разжился, поэтому запачкал красным всю шею, смочив кровью и светлые волосы. Фолкмар проверил носком сапога, помер ли он, печально созерцая остатки кабана на земле рядом с телом.

Мимо, пошатываясь, прошла заляпанная грязью Марта. Она была тиха, словно листва на безветренном дереве.

— Стой! — оторн поднял ладонь, и в его глазах Фолкмар увидел белое пламя, — Опусти меч.

— Но он заслуживает смерти! — вскричал рыцарь, которому посчастливилось не схлопотать промеж глаз. Он не попал под воздушный кулак клирика и тут же встал. Его противник лежал на земле, но рыцарь жаждал справедливости, или отмщения. Фолкмар предполагал, что все-таки второго, ибо рыцарь тоже был весьма молод.

«А молодость она такая… бежит впереди ума».

— Этот муж не может дать достойный отпор, кем бы он ни был. Он даже не может открыть глаз. Истинный воин сражается только с равным, — проговорил оторн стальным тоном и взгляд его потух. — Опусти меч, или я подниму свой.

Глава 11 Посвящение в рыцари

Дуг глухо напевал что-то себе под нос, глядя, как двое копают могилу.

— Отправиться на большой тракт в таком почтенном возрасте, при полном снаряжении — заслуживает уважения, — важно произнес рыцарь с длинными усами, свисавшими по бокам рта, словно две задумчивые сосульки. Он сложил руки на рукоять меча, воткнутого в землю не менее важно, чем произносил свои речи. Смотреть на работу сверху ему не составляло труда.

— В нашем походе нет ничего полного. Уж снаряжения точно, — уныло усмехнулся Фолкмар, дернув Дуга за рукав. Все-таки, нечего было дразнить песнями смерть, хоть он и не разбирал слов, — Шлем куда-то запропастился, доспех прохудился, да и в походе не наесть лишнего жиру. Но если мой конь будет так же налегать на лакомства, пожалуй, ему это удастся. Но это все равно будет полнота, которая несет худое.

Фолкмар не знал, почему начинает ворчать перед людьми почти незнакомыми, наверное, эта душевная потребность пришла к нему вместе со старостью. Но он был благодарен усатому сиру за то, что тот вежливо восхитился дырой в его доспехе, услышав историю про кабана. Конечно, ту версию, где он остался жив.

Он представился сиром Ланноэлем Галераном, воинственный молодой юноша на пегой кобыле являлся его племянником и по совместительству оруженосцем. Они возвращались со столицы, сир Ланноэль Галеран к себе в поместье, ожидающее хозяина по ту сторону развилки, Маркус Галеран — на турнир, за славой, простым мальчишеским счастьем.

— Хо-хо! Это худое не помешало хорошенько отделать негодника, — на дно могилы полетели тела, ровно шестеро. Наверх кинули мужчину в зеленом, словно салатный лист на серую хлебную кучу, — Грабить на их месте было не умно, — сир Ланноэль покрутил левый ус, оттянув его книзу. Оттого все старания ветра растрепать его остались тщетны, он так и остался похожим на сосульку, — Следовало бы сделать это на обратном пути, когда их мука превратится в звонкую монету. Тогда и наживы больше, и мороки меньше. Но это я толкую последовательно, нехорошо так рассуждать достойному рыцарю.

— Может, им и не нужны были деньги, — глядя на мертвых, ответил Фолкмар, — Наверняка, эти из простых. У них нет ни толкового оружия, ни надобной одежды. Отличаются от них только эти двое, — рыцарь указал на тех, кто таскал тела, — Поэтому они и остались живы, мастерство спасло их. А, может, и мечи, или удача. Я слыхал, в этом году была длинная зима, это непривычно для Теллостоса. Им нужна была пшеница. Зачем брать деньги, чтобы взять пшеницу, когда можно взять сразу пшеницу? Да, мороки больше, но обоз отстал от остальных, для них это была удача. А что нужно было этим двоим, я не знаю. Они здесь чужие.

— Не важно, что им была нужно. Они заслуживают смерти! — задрал подбородок рядом стоящий Маркус. Он был выше Ланноэлея на полголовы и совсем без усов. На его лице едва проклевывался пушок, хотя он был достаточно взрослым и походил на мужчину, — Эти разбойники легли бы на дно этой могилы, которую вырыли сами, если бы вы, дядюшка, дали мне такую возможность. Клянусь, они вырыли бы ее для себя!

На его щите гоготал точно такой же гусь, как и у его дяди. Меч был точно таким же длинным, с гардой в виде перьев птицы (Фолкмар предполагал, что гусиных), шлем с острым концом и плотные поножи, как у его дяди. Мастера портные, сапожники и кузнецы не сильно заморачивались, получив плату в двойном размере. Впрочем, кузнецу казалось еще проще, ведь на стальном нагруднике Маркуса не было витиеватых узоров плюща с позолоченными листьями. Она была гладкая, словно поверхность талого льда, лишь изредка встречались неглубоки щербины. Похожим на дядюшку пареньку пока стать не удавалось, хоть он бережно ограждал пушок на лице от невзгод. Внутри пылкой груди рыцаря теплилась надежда когда-нибудь отрастить густую бороду. Вполне возможно, даже длинные усы по бокам рта, похожие на сосульки.

— Эти воины сложили мечи. Дело сделано. Они понесут наказание согласно своим деяниям, — строго одернул Маркуса оторн, бросив горсть земли на груду тел. Он уже прочитал молитву и теперь внимал разговорам рыцарей, далеких от таинств погребения, — Состоится суд. Но это случится не раньше, как мы достигнем Перелеска. Когда соберутся клирики, они примут решение. Уже давно под небом не собиралось столько рыцарей в одном месте, они обратят взор Великого Воина к себе. Под взором Воина суд будет справедлив.

По внимающему молчанию дяди Маркус догадался, что и ему следует помолчать.

Их закопали прямо на опушке, совсем недалеко от дороги. На свежий земляной холм не поставили погребальный камень, не прикатили пня, не воткнули палки. Вторую половину дня пленники таскали ветки для погребального костра. Марта с дочерью принесли с ближайшего родника воду, чтобы омыть лицо Иммеса перед сожжением. Однажды они сильно задержались в лесу, оторн послал Бенти за ними, отнесясь с надеждой к его недалекой натуре. Тот заблудился и его пришлось какое-то время искать. После он послал Дуга, и тот справился гораздо быстрее. Дуг сказал, что «бабы совсем голые и плескаются в ледяной воде, как они еще не скукожились от холода», и он не стал им ничего говорить. Маркус вызвался пойти сам. Дядюшка Ланноэль оставил его подле себя, сказав, что дамам нужно побыть наедине друг с другом и привести души и платья в порядок после потрясения.

— Сир Ланноэль прав, ледяная вода врачует горячие раны, — согласившись с ним, добавил оторн, окончательно разрушив надежды Маркуса о благородном путешествии.

Над молчаливыми пиками деревьев уже нависли сумерки, когда молочную серость воздуха рассекли длинные языки пламени. Оранжевые искры, на мгновение вспыхивая красным, отдавали свою последнюю яркость. Пламя било по небу большими рваными крыльями, заставляя воздух дрожать от жара. Дым клубился вверх. Фолкмару подумалось, что это странность: такой черный дым с такого большого костра ветру как раз бы загнать им в глотки, но воздух стоял, а костер вился к небу вместе со смогом.

Когда начали укладывать костер, Маркус возмутился, ведь Иммес не воин, и хоронить в огне его не полагается. Сир Ланноэль согласился с ним, несмотря на осторожность собственных высказываний. Фолкмар заметил, что Ланноэль не говорил и не делал того, что могло бы не понравиться оторну, отметив, что он молодец. Такого оторна рыцарь видал всего раз, и случилось это очень давно, поскольку насчитывалось их сущие единицы. Он, как и этот, странствовал по свету, встречая случайных путников, пользуясь их милостью, и вел проповеди. У него так же пылали глаза, он был быстр, словно порыв ледяного ветра, и ведал то, что не ведают другие. Многие боялись их, и не просто так. На шее огненноглазых висела печать Воина, дававшего им духовные привилегии. Они могли вершить суд и лишать рыцарства. Фолкмар не знал, знает ли об этом Маркус, но на его месте он бы молчал все время. Оторн Каллахан тоже не отличался многословием. Однако, проповеди он читал всем своим внешним видом и Фолкмар не хотел сойти в его глазах за еретика.

— Сиры верно говорят, — кивнула все еще тихая Марта. Мила выплакала все глаза, а ее были сухи, словно пустыня, — Мой Иммес не был воином. Он только пек хлеб и еще поставил мельницу.

— Я сказал, — спокойно отрезал оторн Каллахан, ему не нужно было огниво, чтобы сухие ветки вспыхнули. Белое пламя прошлось по лезвию его меча, заставив полыхать могилу Иммеса ярким пламенем. — Место этого мужа здесь. Я прочитаю молитву.

Огонь обьял тело Иммеса, пополз по рубахе, шерстяному жилету, сапогам из плотной дубленой кожи.

«Да разве это доспех? — озадаченно подумал Фолкмар, — У него и меча нет, а воина полагается хоронить с оружием. Но оторн посчитал, что этого достаточно».

Каллахан положил на грудь бледного пекаря нож, которым тот заколол обидчика Марты. От Иммеса остался только пепел, жаркое пламя Воина сожгло даже кости. Марта с дочерью бережно собрали пепел в глиняный кувшин, чтобы развеять с горы Перемен.

Пленников не допустили к погребению, их связали, оставив отдыхать у высоких елей. Они тоже оказались рыцарями. Наставник и оруженосец, только что посвященный в рыцари. Марта все время смотрела на Маркуса так, будто просила завершить начатое, ведь они заслуживали смерти… Бенти держался за запекшуюся рану на щеке, Мила все время плакала. Им все равно придется поехать на турнир, чтобы пройти суд и продать свои лепешки, ведь деньги понадобятся на свадьбу. Это будут самые горькие лепешки в ее жизни. Они вернутся в Аоэстред, Мила выйдет за сына кузнеца и никогда в жизни больше не посмотрит на рыцаря. Фолкмар тяжко вздохнул, глядя на остатки пепла.

«Три наставника, три воспитанника и оторн. Угораздило же, занятная картина», — обескураженно размышлял старый рыцарь.

Наутро следующего дня оторн объявил, что нужно починить телегу, и сир Ланноэль засобирался.

— Прошу великодушно простить меня, сиры, но меня ждут в поместье. Леди Галеран непременно наказала мне быть накануне, да и дела не ждут, — объявил Ланноэль, витиевато накручивая правый ус на толстый палец, — Я оставлю вам Маркуса, как бы грустно не смотрел на меня мой племянник. Понял, что я говорю тебе? Это будет моя последняя просьба для тебя в качестве оруженосца. Хо-хо! А вот теперь я вижу, что взгляд твой изменился. Да, мой дорогой мальчик, это именно то, о чем ты подумал. Господа! Этому отроку исполнилось семнадцать весен, мне нужно возвращаться в поместье, а ему попытать счастье на турнире. Уверен, теперь он справится и без меня. Ты же сможет добыть чуточку славы и для своего любимого дяди? Ха! Вижу, что сможешь. Не подведи меня, — Ланноэль обнажил меч, а у Маркуса надломились ноги и он, склонив пегую голову, рухнул наземь. Потом все же привстал на правую ногу, дабы выглядеть достойно. — Воин послал нам оторна, чтобы под его взглядом свершилось рождение нового рыцаря, — иногда витиеватость речей Ланноэля напоминала Фолкмару закорючки плюща на его доспехе. Ему впору было таскать на щите изящного лебедя, а не гуся, — Маркус Галеран, мой оруженосец, а через мгновение уже достойный рыцарь, прошу тебя помочь достопочтенному оторну Каллахану доставить нечестивцев к Перелеску и тем самым начать свой новый путь. Принимаешь ли ты мою просьбу?

— Принимаю и клянусь исполнить ее до конца, — на выдохе произнес Маркус, и некоторым показалось, что слезы вот-вот брызнут из его глаз.

— А теперь повторяй за мной, — сир Ланноэль коснулся лезвием меча правого плеча Маркуса, — Я — честь и доблесть, я — скала, защищающая людей от ветра зла. Клянусь не стремиться ни к славе, ни к почестям, ни к земле, а только к истине. Клянусь служить королю и стране, и отдать жизнь, если они попросят, — Маркус повторял слова с нетерпением, будто пытался проглотить их. Он знал их наизусть и проговаривал в мыслях своих не раз. Сир Ланноэль сменил плечо, теперь лезвие покоилась на левом, — Мать не заплачет, вдова не заскорбит, старик не испытает нужду. Мой меч защитит слабого, сердце успокоит вопиющего, карман накормит просящего. Клянусь жить искренне, идти праведно, а умереть как Воин. Клянусь.

— Клянусь.

— А теперь встань, рыцарь.

Юноша встал, и окружающее вроде как немного поменялось. В воздухе все еще пахло гарью, слабое рассветное солнце только зачиналось, но все почувствовали рождение чего-то живого, как родилось бы новое дитя. Только Мила ушла далеко, к телеге, взяв в руки прах отца. Отвернувшись ото всех, она долго сидела, смотря на острые верхушки елей.

— Не будет ли дерзостью с моей стороны попросить о помазании для моего воспитанника? — преисполнившись важности, спросил сир Ланноээль у оторна, — Видят боги, это достойный юноша. Получить такую привилегию от служителя Воину — честь для нас, а от огненноглазого — тысячекратная.

Вот уж действительно, дерзость…

«Помазанники клириков-воинов брали города, сидели на тронах, защищали в одиночку целые караваны, — с удивлением подумал Фолкмар. — Видать, эти двое забыли, что их выбили из седла тут же, как только они ринулись в бой. Но их, как будто, это совсем не заботит. Чудно».

Оторн смерил взглядом Маркуса, не слишком пристальным, но достаточным, чтобы тот задумался. Только что оперившийся птенчик, он мнил себя опытным стервятником. Но на его щите гоготал гусь, и, встретившись с соколом, по природе вещей он стал добычей.

— Близится лето, но все же оно еще не настало, — ответил клирик, — Пшеница должна дать плоды, чтобы накормить голодного, а ты идти достойно в новом пути, чтобы надеяться на такие просьбы. Склони голову, я дам тебе благословение. Не более. Как настанет лето, получишь желаемое.

Маркус послушно склонил голову, но Фолкмару показалось, что слова оторна его задели. Он весь покраснел, но все же не выразил недовольства. Рука оторна легла на пегую макушку, смяв мягкие волосы.

Маркус краснел, размышляя предсказуемое в своей голове. Фолкмар изучал взгляды, взгляд молодости в начале пути всегда отражал одинаковое. Душа хотела преодолеть путь длиною в жизнь в один взмах крыльев. Получить славу в одно мгновение, не отдав ни крови, ни боли, ни монет из кошелька. Но крылья бывают только у птиц, радости или нечестия. У последнего они черные, словно смола, и нередко несут в пекло.

«Не тебе судить выбор сира Ланноэля, он-то благородней, чем ты. Он взял Маркуса, стало быть, так надо, — одернул себя Фолкмар. — Ведь ты сам взял Дуга в оруженосцы, а он лищь щенок Псового переулка. Вряд ли из вора получится достойный рыцарь, или хотя какой-нибудь. Вот сейчас и узнаем».

— Оторн Каллахан, — обратился к клирику Фолкмар, ведь он изучал взгляды и в глазах Дуга он видел что-то дельное, хотя пока и не понимал, что. Такое же дельное он видел в глазах Ницеля, но его вина, что не дал этому ходу. Как же его это гложило… — Вы благословили Маркуса, может, благословите и моего воспитанника? Он, конечно, еще совсем юн, но уже имеет кое-какие навыки, — Фолкмар не уточнил, что навыки воровства, — Это дельный парень. Очень шустрый, скажу я вам, и смышленый. И не без характера…

«Совсем не похож на Ницеля, только взглядом».

Как-то уж очень быстро Дуг оказался рядом, подтверждая слова Фолкмара о шустрости, и, может быть даже, о смышлёности. До того он вертелся вокруг Маркуса, приобщаясь к духу рыцарства. Мальчишка задрал голову вверх, к пристально на него смотрящему оторну. Их взгляды встретились. Каллахан оценивал строго, но Фолкмар надеялся, что приговор его будет все же не столь суров, как для Маркуса.

— Мальчишке не нужно мое благословение, — строго ответил оторн, отводя взгляд и направился прочь, к телеге.

Как же так? Он не заслужил даже благословения?

— Погодите! — поплелся на ним Фолкмар, — Но почему же?

— Потому что он не воин.

Фолкмар обернулся к Дугу, но тот только пожал плечами, даже не залив краской лицо, как это сделал Маркус.

«Вот тебе и смышленый. Не понимает, что значит этот отказ. Хорошо, кабы никто не узнал об этом, — с тревогой подумал Фолкмар. — Если пронюхают, не отмахнуться ему от косых взглядов до конца жизни, а ведь он еще даже не начал свой путь. Хорошо, если Маркус не болтлив».

За сира Ланноэля он был спокоен, но вот за его племянника….

— Погоди здесь, Дуг, я скоро, — Фолкмар принялся догонять оторна на старческих ногах.

Дуг рассудил, что «здесь» — это «в пределах зрения», а старик был дальнозорок, так что весело ускакал к женщинам. Они разводили костер, чтобы испечь вкусные лепешки. Мила уже начала молоть муку.

— Достопочтенный оторн Каллахан, вам, несомненно, видней, — запыхался Фолкмар, внезапно ощутив всю тяжесть своего доспеха, — Говорят, огненноглазые зрят белым пламенем, наверное, огонь глядит глубже, правда, я не знаю… Но это всего лишь мальчишка, вы же его совсем не знаете, — (и я тоже), — Кто знает, каким он станет, когда вырастет? Ему всего девять, или с десяток, я уверен, из него получится хороший рыцарь.

Вот — и они уже у телеги.

— Как часто вы слушали проповеди, сир Фолкмар?

Фолкмару нравилось, что его называют сиром, только Дуг называл его как полагается. Только старик не слыхал, что мальчишка обращался к нему при остальных.

— Достаточно, чтобы что-нибудь запомнить, — честно ответил рыцарь.

— Что говорят оторны про воинов?

— Что меч — продолжение их сердца…

— Это значит очень многое, и часто не то, что кажется напервой, — ответил Каллахан, — Но вы слушали проповеди хорошо. Ваш воспитанник может взять в руки меч, и я скажу, что гнев ему не чужд. Но меч никогда не станет продолжением его сердца. Мое благословение ему не нужно.

— Но…

— Я сказал.

С комком в горле, на согнутых ногах Фолкмар направился туда, где виднелся дым. Чего бы этот оторн не разглядел в пламени своих глаз, для старика это не имело значения. Даже если у Дугласа с Псового переулка не найдется таланта настоящего воина, он обещал. Сначала Ницелю, а потом себе. Обещал! Дуг с таким восторгом ожидает посвящения, он чувствовал это. Или ему лишь кажется? Вбил себе в голову, и чувство вины его снедает… Пусть оторн ведет свои отвергающие речи, все же он исполнит обещанное.

— Я хотел попробовать лепешки, но Мила олько начала молоть муку, — Дуг разочарованно глядел на ручную мельницу, из которой так медленно вываливались его будущие лепешки. Увы, он не мог ускорить работу, — Так они провозятся до вечера. Может, мы можем ненадолго задержаться, чтобы поесть?

— Оставайтесь, — сир Ланноэль седлал коня, прощание с племянником, которое он пропустил, видимо, было жарким. Не в пример со сдержанным, чинным прощанием с клириком. Нос у дядюшки осопливел, глаза покраснели, — Я, увы, не могу остаться, леди Галеран… ну да ладно… Отметить посвящение как следует не получится, а по обычаю это событие обязательное. Составьте компанию молодой смене.

— Да, сир Фолкмар, оставайтесь. У меня припасена бутылка отличного полусухого и есть что покрепче, — оживился не менее растроганный племянник, — Мне будет неловко, если я буду пить один. Не думаю, что оторн составит мне компанию, да я и не уверен, что хочу этого, — последние слова он сказал с неподдельной уверенностью, — А этот… не помню, как его, высокий… Он не воин. Я хочу разделить радость с кем-то воистину достойным. Наверное, у вас много славных историй.

— Благодарю… но нам нужно ехать. Мы и так сильно задержались, можем не успеть к первому паломничеству, — предложение Маркуса оживило в Фолкмаре неподдельный интерес, но оставалось совсем немного, и он все же не мог позволить себе отвлекаться.

— Но вы уже опоздали. Первое паломничество продолжалось до вторго трезубова утра, а было это сегодня на рассвете. Теперь до конца турнира уже никого не пустят, — разочаровал его Маркус.

— Правда? Откуда же вы знаете?

— Оторн сказал.

— Надо же… как печально… — искренне расстроился Фолкмар.

— Не помню, когда в последний раз ел горячие лепешки, — искренне обрадовался Дуг, поняв, что спешить им уже никуда не нужно, — Я наберу чабреца и сделаю отличный навар. Он растет на повороте, я видел, когда мы проезжали вчера мимо скалы. Это будет настоящий пир.

Маркус вспомнил о своем обещании, только когда позади заскрипело. Все с удивлением услышали, как гневно кричит оторн. До этого момента он никогда не повышал голос, но Фолкмар не винил его за крик души. Мало кто мог найти подход к Бенти, легче было объяснить своенравному Чемпиону, почему нельзя есть желуди. По всей видимости, задержатся они здесь надолго и ничего не будет плохого в том, что старик немного скрасит их мучения своей компанией.

Клирик поменялся с Бенти, предпочтя самому поднимать телегу. Сделал он это с легкостью, будто поднял игрушечный кораблик, плывущий по ручью.

«Сколько же в нем силы», — у Фолкмара не было случая привыкнуть ко всем странностям огненноглазых, ведь встречал он их только второй раз в жизни. Силы было им не занимать, видимо, белое пламя даровало не только стремительность ветра. Теперь Каллахан стоял, отдавая приказы Бенти с занятыми руками. Увы, Бенти вновь ничего не внял, вытаращив на клирика глаза. К счастью, вовремя подоспел Маркус.

— Может, мой Дуг и не достоин благословления, но тебя стащил с седла пеший, — проворчал в белую седину усов Фолкмар, поправляя сумку на черных, как смоль боках Чемпиона.

Глава 12 На перепутье дорог

Как и предполагалось, провозились до вечера.

Снова пришлось прибегнуть к помощи пленников, после их привязали к толстому дереву. Сидели они тихо.

— Каких богов вы чтите? — спросил их оторн, убедившись, что последний узел крепок так же, как и остальные.

— Тех, кто отвечает на молитвы, — ответил длинноволосый рыцарь средних лет, сплюнув ему под ноги. — Но таких я еще не встречал.

Женщины напекли целую гору лепешек и улеглись в телегу. День для них выдался нелегкий. Перед отходом ко сну они отведали по глотку крепкой браги, припасенной Иммесом на худшие дни. Запасливость этого мужчины вызвала у всех уважение. Остатки, кои составляли целую бутыль, Марта пожертвовала на нужды храма. Маркус ошибся, предположив, что оторн откажется составить им компанию. Надо полагать, оторнам не было чуждо ничто человеческое. Как выяснилось, обет трезвости он не давал, а от милостыни отказываться не привык.

— Похоже, намечается огромная луна, — Маркус выглядел уставшим, но довольным. Починив телегу, они с оторном оттащили ее на обочину. На тракт до первых дождей она уже не вернется. — Я не против отметить посвящение в компании этой дамы. Дорога, славные воины и хорошее вино, что может быть лучше? Об этом и слагают баллады.

— Их слагают о подвигах, а за кострами травят байки, — глядя на вьющиеся языки пламени, поправил его Фолкмар, Маркусу было все равно, — Баллады подходят для турниров и кабаков, и там и там людей мало интересует правда.

— Большая луна к зеленой звезде, — добавил Каллахан, — Печальные события. Радость неуместна.

Его голая прямолинейность никак не задевала Фолкмара, но Маркуса она, похоже, раздражала.

Отведав кружку браги, Бенти улегся у костра и сразу заснул. Дородный детина оказался совсем не готов к мужским посиделкам. Правая щека его испачкалась в золе, пока он, сладко сопя во сне, подкладывал под нее ладони. Дуг выглядел довольным, без остановки пожевывая лепешки. Он сварил хороший отвар на ключевой воде в походном котелке, набрав чабреца у поворота.

На верхушки деревьев медленно спускалась ночь.

— Я не боюсь ни Безумного, ни его зеленых звезд, — выпятил грудь успевший захмелеть Маркус, — Пусть только попробует выкатиться на небо, я достану свой меч! — парень с воодушевлением схватился за рукоять клинка, почивавшего на толстом стволе дерева, на котором он сидел. Маркус потряс его немного, чтобы освободить от ножен, но ничего не получилось, и он оставил его в покое, ведь в другой руке чуть не расплескалась вещь поценнее — кружка браги, — Это будет мой первый турнир. Я начну свой путь на самом грандиозном событии, турнире в честь короля! Видят боги, это не просто так. Кто туда едет? Искатели славы и наживы, только и всего, а я хочу послужить рыцарству. Обо мне будут петь только правдивые баллады, вот увидите.

— Не бывает правдивых баллад. Трубадуры — хитрое, бесчестное племя. У этих бездельников нездоровая охота все переиначивать. Великое они делают никчемным, пустячное удивительным. Можно отловить какого-нибудь да надавать ему по ушам, чтоб нацарапал что-то дельное о тебе, да потом выйдет какая-нибудь потеха, где ты бегаешь с голым задом от дракона. А то и петуха, может и так статься, — своим ворчанием Фолкмар мог сбить спесь с кого угодно.

Дуг хихикнул, вспомнив историю про петушиного рыцаря.

— Вы хотите сказать, что они могут поднять на смех, даже если воин совершит какой-то великий подвиг?

— Да, и пройдутся по нему своей лютней, если будет у них на то настроение.

— И по мне тоже?

— По вам в первую очередь, если уж очень будете хотеть, чтобы о вас спели.

Для Маркуса, видимо, открылись удивительные истины. Пришлись они ему не по вкусу.

— В первую очередь⁈ — изумленно вскричал Маркус.

— Ага. Спросите петушиного рыцаря, — ухмыльнувшись, крякнул Дуг. Набив щеки горячим хлебом, он уткнулся в кружку с чабрецом, когда Фолкмар толкнул его в бок.

— Но достойные мужи достойны правдивых песен. Как же тогда мы узнаем, что случилось на самом деле? Если везде будет выдумка, как истина найдет дорогу во тьме? — Маркус будто осознал нечтоочень важное, — Погодите, а великие битвы? Тоже выдумка?

— Почему же? Вовсе нет. Некоторые действительно были. Может, на счастье, а может, и нет, но трубадурам сподручней больше приукрашивать. Главное, чтобы народ развесил уши, а правда, как водится, всегда пресна. С нее ссыпается немного монет. Вот, скажем, битва на кривой Пичуге с полвека назад…

— Великая битва! Десятитысячное войско храброго короля Острига Стремительного встало против ста тысяч ужасного Бендара Пучеглазого. У Острига не было шансов, десять тысяч против ста, подумать только! Они рубились день и ночь… но благодаря храбрости и доблести он одолел тирана и выиграл войну…

— Вот только при Пучеглазом росла пшеница и в кабаках люди ели досыта, и пиво стоило медяк и никто его тираном не считал. И что с того, что глаза у него выкатывались так, что хотелось насадить их на вилку? Каков в том прок простому народу? Бендар собрал сто тысяч, потому что люди и дальше хотели есть досыта, а Остриг собрал всего десятку, потому как по улицам его столицы бушевал кровавый понос от грязи и голода.

— Но битва…

— А что битва? Я был там, на стороне Бендара Пучеглазого, этого самого тирана. Два войска стояли по обе стороны реки. Чтобы сразиться, нужно было ее как-то перейти. Стояли много дней. Остриг так и не решился пойти первым, хотя ему было сподручней. Оно и не мудрено, на самом-то деле он был умным, а не храбрым. До того он поджег мост, чтобы не прослыть еще и мертвым. Когда наше войско пошло по реке, он приказал пиромантам взорвать плотину выше по течению. Кое-где вода была всего по колено, пустяковая переправа… но потом хлынуло отовсюду, пекловый поток. Моих людей унесло, словно щепки, — (и меня тоже) — Фолкмар помолчал немного, вспоминая свою вторую смерть, — Вода бушевала, она была везде, вышла из русла на наш берег и смела тысячи, а Остригу хоть бы хны — его-то войско стояло на возвышенности и смотрело, как мы дохнем как мухи. Так низко могут поступать разве что свинопасы, а он свинопас и есть. Как улеглось, он просто спустился и добил тех, кто лежал внизу. Не было никакой битвы, была просто бойня и нас забивали, как свиней.

— Но баллады…

— А что они должны петь? — Фолкмар опрокинул глиняную кружку, сморщившись от удовольствия, — За такую правду можно схлопотать топором по шее. При эдакой награде люд предпочитает не помнить правды. Через полвека это уже не имело никакого значения, как оказалось. Песенки поют и хорошо. А правда под тем, кто победил.

— Но как же истина, сир Фолкмар?

— Ну, частенько так бывает, что и королям достается. Только бренькают они свои песенки тихо и подальше от столицы. Не на потеху толпе.

— А я слышал на площади, как о короле пели, — встрял Дуг, — Про то, что у него что-то большое спереди. Не знаю, хорошо это или нет.

— Иди-ка ты спать.

— Я еще не наелся.

— Не стоит разочаровывать молодость, сир Фолкмар, — оторн слегка захмелел и чуть оттаял, став напоминать человека. Он встал, поправив оттопырившуюся мантию. В большом коробе рядом лежала еще целая стопка лепешек. — Вот, возьмите лучше лепешки и чай. Отнесите их пленникам. Они все же работали весь день и еще должны дожить до суда. Нехорошо, если мы привезем на турнир мертвецов. Некоторые посчитают это плохой приметой.

Каллахан выпил уже половину огромной бутыли, и от такого крепкого напитка не должен был стоять на ногах, но все же стоял, и будто совсем не был пьян.

— Кормить гнусных разбойников? — возмутился Маркус, — Но они не заслуживают и кусочка, ведь они…

— … заслуживают смерти, — вздохнув, закончил на него Фолкмар, принимая лепешки из рук Каллахана, — У меня давно бессонница. Все равно не спать целую ночь, хоть проведу с пользой это время. Сторожить пленников кому-то ведь надо.

До пленников едва доходил свет костра, но за него хорошо справлялся лунный свет. Оба сидели на земле, связанные по рукам и ногам и за одно к дереву — для пущей надежности. Правда, в том не было необходимости, рыцари настолько устали, что не пытались даже освободиться от пут. Тот, что постарше, откинул голову на кору дуба, собирая кольчугой остатки рыжих отблесков. Другой наполовину скрылся в темноте наступающего леса, с его рыжих волос стекало серебро лунного света, делая и без того белую, словно снег, кожу щек еще бледнее.

— А я думал, так и оставите тут подыхать, — поздоровался старший, уловив запах свежей выпечки, — Дело сделали, можно и в расход. Вот только конченные ублюдки не стали бы тратить на нас веревку. Лезвием по горлу и в могилу, которую мы же и вырыли. Стало быть, просто ублюдки. Чего у тебя там? Давай сюда.

На его щите красовалась огромная булава в окружении молний, меч имел украшенную янтарем рукоять, хоть в остальном был весьма прост. Щит и меч лежали в телеге, хозяин сидел под дубом. Поверх кольчуги тяжелела кираса из плотной вареной кожи, темные волосы спускались по плечам рыцаря. Их еще не тронула седина, только сало и грязь.

— Чего хотите с нами делать? — рыцарь, назвавшийся Сильвером Тяжелым, оторвал зубами большой кусок теста. От целой лепешки осталась только половина, — Запить есть чем? Вспотел так, что во рту слюны не осталось. Гляди, подавлюсь раньше, чем с нас спустят шкуру.

Носившие прозвища вместо фамилий рода делали это не от хорошей жизни, Фолкмар испытал это на своей шкуре. Они оба были из его племени — вечно в дороге, рыцари без дома, прошлого и будущего.

— Вас отвезут на турнир, чтобы предать суду, — честно ответил Фолкмар, устало сев рядом.

— Кто так решил? Законник? — поморщился Сильвер. Чай оказался слишком горяч, он недовольно сплюнул, ошпарив язык, — Эти клирики и не клирики вовсе. Святоши такими не бывают. Я встречал святош, у тех сопли вместо мозгов и совести нет. Хотя у этих ее тоже не много. Нам досталась игла в стоге сена, смешно, правда? Чего смотришь на меня, старик? Сам знаю, что не смешно. Встретить огненноглазого оторна, когда слышал о них только в кабацких байках — золото дураков. Следовало думать, что хоть один такой заявится на турнир, да вот только они все уже должны были быть там и опрокидывать вино рядом с королем. Таких ублюдков там встречают с почестями. Слыхал? Говорят, у них вместо крови течет белое пламя. Как думаешь, это Отец Огня одолжил свое пламя Воину? — Сильвер громко хохотнул, — Хотя для нас хоть так, хоть так — все без толку. Когда он спрыгнул на землю у этой чертовой телеги, я сразу смекнул, что дело дрянь.

— Крестьяне по весне голодают. Им нужна была пшеница, но вам какой с этого прок? Наверняка, вы тоже шли на турнир. Зачем пошли в разбой?

— А ты дай мне еще еды и расскажу.

Фолкмар не был жаден.

— Оглянись, старик, и посмотри хорошенько — видишь ли ты где-нибудь мою лошадь?

— Не бывает пеших рыцарей.

— Вот и я говорю, не бывает, — Сильвер снова принялся за еду. — Рыцарь без лошади как мужик без хера. Одно название. Я что, по-твоему, на турнире должен засунуть метлу промеж ног и скакать на ней, как на коне?

— Куда же делся твой конь?

— Сдохла, — Сильвер с досадой сплюнул в траву, — Взяла и сдохла. У меня была отличная кобыла, легкая на ногу, но дура, как все бабы. Как только вошли в дубовую рощу, унюхала желуди и все. Ест и ест, что обезумевшая, хоть по хребту бей. Чертовы желуди, хоть бы Безумный их побрал. Через две луны сдохла.

— И ты подумал, у пекарей с собой окажется достаточно денег, чтобы купить нового коня?

— А ты думаешь нет? За размещение палатки плати, за внесение в списки плати, за посещение храма плати, может, они еще придумают продавать воздух. По весне мука стоит дорого, эти пекари не отправились бы на турнир, не имея в карманах пары золотых. С их клячами хватило бы на неплохого боевого коня, хоть и не самого лучшего.

— И ты надумал взять с собой своего оруженосца, — догадался Фолкмар, вставая с земли. Пленный юноша даже не повернул головы и не взглянул на него, хотя запах горячего хлеба свел бы с ума любого голодного. А то, что он был голоден, Фолкмар не сомневался.

— Старик, чтобы срубить деньжат на турнире, нужно чуть больше чем один шанс. Скажем так, хотя бы два. Он и я. Он уже рыцарь.

— Рыцарь? Значит, должна быть своя голова на плечах. У него есть конь, ему незачем таскать пшеницу с телег.

— У мальца твердая рука и он не трус. Асгред был мне нужен.

Склонившись над пикирующим соколом, Фолкмар попытался взглянуть ему в глаза, но тот вновь спрятал лицо. Темнота ночи ему в этом помогла. У этого паренька действительно была твердая рука — он выбил из седла опытного рыцаря, хоть и не такого умелого, как он о себе мнил, и он был действительно храбр. Юноша выступил против оторна, видя, как мелькает лезвие его клинка, превращая воздух в кровь.

«Боги дали этому пареньку много, но только не дельного наставника. Наверняка, выбирать особо и не приходилось».

— Возьми, — Фолкмар протянул юноше лепешки, но тот не двинулся и только еще пуще затих. На вид ему было около пятнадцати, Фолкмар даже не заметил, что у него начала расти борода.

— Не возьмет, — с насмешкой в голосе произнес Сильвер, — Он хочет уморить себя голодом и сдохнуть, как моя кобыла.

— Твоя кобыла умерла, наевшись желудей, — подал юноша грустный голос.

— Для лошадей желуди — это яд, а для человека яд — это голод. Если бы ты мог помереть от желудей, так их под ногами полным-полно. Чего ж ты их не ешь?

— Асгред, что такое? — Фолкмар обратился к юноше по имени.

— Я убил того, кого должен был защищать, — голос юноши надломился. Он вовсе отвернулся, будто желал свернуть себе шею.

— Хочешь справедливости? Так она будет на суде. Если так желаешь умереть, у тебя, скорее всего, это прекрасно получится. Вас или повесят, или отрубят голову, если повезет. Могут и… кхм… Если не поешь, до справедливости не доживешь, — на первый взгляд, увещевания Фолкмара вовсе не внушали доверия, да и вовсе смахивали на насмешку, но Асгред обернулся и взял лепешки.

Сзади подбежал Дуг, притащив с собой шерстяное одеяло и еще лепешек. Он был весел. Фолкмар заметил, что у него всегда прекрасное настроение, когда он сыт.

— Ну что, ты наелся? — спросил он мальчишку.

— Я взял еще две, чтобы пожевать ночью.

— Скоро ты обгонишь Чемпиона, а ему в поедании всякого равных нет.

— Что, и желудями тоже балуется? — спросил Сильвер.

— Нет, эту дрянь он даже на зуб не берет.

— Говорю же, бабы дуры.

— Дуг, посиди-ка здесь, я отойду. Когда много пьешь, нужно много и отливать. Возьми чашку с чабрецом, напои вон того — он указал на Асгреда, — Смотри, как давится.

На самом деле Фолкмар не хотел в кусты. Несмотря на возраст, его мочевой пузырь, к счастью, никогда не подводил. У него болели кости, мучали раны, да и кишки были совсем не те, но он все еще мог носить доспех. Старик подозревал, что это все волшебные мази Ницеля, рецепт которых он выудил у заклинателя змей. После них тело становилось крепче, и, как ни странно, его пузырь тоже. Фолкмар даже не знал, что будет делать, когда они закончатся.

Луна как всегда стояла низко, норовя задавить любителей поглазеть на небо. Дальше он не пошел — у ног разверзся обрыв, зиявший чернотой. Встав посреди густых темных листьев, он прислушался к вечернему пению сверчков. Фолкмар хотел побыть один. Видимо, этому не суждено было сбыться. Позади послышался треск сухих веток.

— Прошу прощения, сир Фолкмар, не думал, что здесь кто-то есть, — извинился ставший человечным оторн, — Я тут по делам мирским. Наверно, мне нужно найти другое место.

А ведь он был почти трезв. Фолкмару было его в какой-то степени жаль. И того оторна, что он встречал ранее, тоже совсем не брало вино.

«Белое пламя попаляет весь хмель», — грустно пояснил он, когда ему перестали наливать.

«Нечего переводить добро попусту», — пожадничал тогда Кальвин, его друг, ведь в хмеле и заключался весь смысл.

— Ничего, я уже собирался, — ответил Фолкмар, желая уйти.

Оживившийся оторн нетерпеливо подошел к обрыву, поспешно задрав мешковатую мантию. Уходя, Фолкмар услышал звуки облегчения.

— Скажите, оторн Каллахан, — внезапно остановился Фолкмар, — Вы странствуете затем, чтобы читать проповеди, но я ни разу не слышал от вас ничего такого.

— Не совсем подходящее время для разговоров, господин Фолкмар.

— Простите, — извинился рыцарь, но все же не ушел, — Я подожду.

— Фолкмар Упрямый. Я думал, вам больше подойдет Высокий, но теперь вижу, что вы оправданно носите свое прозвище.

Казалось, из него вылилась целая бочка, ведь рыцарь так и не ушел, и слышал все. В тот вечер оторн перевел много добра, так и не захмелев как следует.

— Люди не большие охотники слушать проповеди. Что вы хотели узнать?

— Как угодить богам, если перепробовал уже все, что мог.

Освободившись, оторн не растерял своего душевного расположения. Видно, на то и была такая полная луна на небе. Освободившись от облачных пут, ее свет теперь заливал все, сделав серебряными и густые листья вокруг, и ржавый вороненый доспех. Даже глянцевая лысина клирика была похожа на идеальную морскую жемчужину, отражающую густой свет бархатным перламутром. Только обрыв зиял черной пастью, и неизвестно было что там, на дне.

— Ведите честную жизнь, кому-нибудь все равно угодите. Я не читаю проповеди, потому что люди не готовы слышать правду. Но бывает так, что они готовы видеть дела.

— По правде говоря, вы никому не нравитесь, — откровенно признался Фолкмар, без хмеля, ударившего в его голову, он так, быть может, и не смог, — Бенти боялся вас самого начала, сир Ланноэль был недоволен, что вы сожгли Иммеса как воина, Маркус питает к вам неприязнь потому, что вы не разрешили свершить суд, вдова и ее дочка, Мила, невзлюбили вас за то же самое. А вот пленники за то, что взяли их и теперь везете на турнир, где им отрубят голову. Может, до того еще и протащат лошадьми по полю с голой задницей. Быстрая смерть была бы добротней, чем ожидание. Наверное, в пекле вас не любят еще и убитые разбойники, да ведь у них сейчас не спросишь. Только мой Дуг вроде бы рад вам, вот только он совсем еще мальчишка. Мало что понимает.

— Я не должен нравиться людям. Я воин, а задача воина защищать Отверженного.

— Причем тут Отверженный?

— Отверженный — это мудрость, а где мудрость, там истина. Я защищаю истину, нравится это людям или нет.

— Какой же это бог, если он не может защитить сам себя?

— К чему вы решили, что не может? Нет ничего сильнее ни на земле, ни на небе, чем истина. Но во всем должен быть порядок. Воину — воиново. Некоторые вещи сокрыты от людских глаз.

— Что-то не видел я эту силу, о которой вы говорите, но зато видел другую. Вот она страшна. Так страшна, что леденеет душа. Она приходит иногда ко мне во снах, и наяву тоже.

— Все познается в сравнении, — голос оторна снова стал строже. Фолкмар догадался, что белое пламя испепеляет последние остатки добра в его крови, — Настанут времена, когда люди будут платить монеты за то, чтобы испытать ужас. Дикая радость души. Повозки будут летать по небу, стальные драконы достигнут звезд на небесах в поисках богов. Когда порвется ткань бытия, меня призовет туда Воин, и я не посмею отказать ему, — оторн замолчал, о чем-то задумавшись, а потом взглянул на лунный профиль Фолкмара. Его и без того седая борода казалась посеребрённой: — Я ведь и вам не нравлюсь, так, господин Фолкмар?

— Вы благословили того, кого из седла выбил пеший, а моего Дуга не захотели. А ведь он дельный мальчишка.

«Да, он еще и вор, но ведь и воровал он хорошо, стремительно и ловко, как ласка. И головой не дурак».

— Благословление — всего лишь надежда, а не обязанность. Это уже дело Маркуса, как он будет обращаться с его надеждой.

— Но вы сказали, что совершите ему помазание, — не без обиды в голосе проворчал Фолкмар, теперь уж точно собираясь уйти, — А его выбил из седла пеший…

— Я сказал, что совершу помазание, когда наступит лето, — строго ответил оторн, — Но ведь лето может и не наступить.

За спиной Каллахана треснули ветки — это старый рыцарь уходил, не откланявшись.

— Сир Фолкмар, — окликнул его оторн, подождав, когда тот остановится на мгновение, чтобы услышать, — Вы не угодите Безумному. Никогда.

Когда Фолкмар вернулся, Дуг сидел около пленников, развесив уши. Теперь на нем так же играли рыжие отблески, волосы его казались почти красными.

— … потому что все бабы шлюхи, а шлюхи находят тех, кто платит за их жизнь. У мужчин нет щели между ног, поэтому путь у них другой, — Сильвер нашел благодарные молодые уши, стараясь воспитать еще одного перед смертью. — Мы добываем себе хлеб потом и кровью. Нужно уметь бить, а когда нужно, еще и бегать.

— Не забивай Дугу голову, — осадил его Фолкмар, выплыв из тьмы, — Ты-то, видно, бегать не научился. Чего учишь тому, чего сам не умеешь?

— Ты забыл? У меня кобыла сдохла.

— Ну раз не можешь, нечего и начинать, — Фолкмар подошел к пленникам, проверив перед сном веревки, хотя особо и не надеялся уснуть. — Тебе лучше помолчать. Устал я сегодня от разговоров, да и башка твоя целее будет.

Правильно поняв совет старого рыцаря, Сильвер замолчал.

— Асгред съел все мои лепешки, — пожаловался Дуг, — И выпил весь чабрец.

— А ты что, опять голоден? — насторожился Фолкмар.

— Нет, я сыт.

— Ну тогда иди спать, — с облегчением ответил старик.

Несмотря на то, что он пытался прогнать мальчишку к костру, тот не захотел уходить.

«Здесь ему, видать, интересней. Ну и ладно, продрогнет, сам уползет к теплу».

Дуг улегся рядом с Фолкмаром, укутавшись в одеяла, макушка к макушке, и они смотрели на небо. Половину загораживали ветки дерева, но рыцарь не двигался с места, потому как и без того знал, какие звезды на остальном небе. За время своих скитаний он выучил ночное полотно наизусть.

— Когда вы будете меня посвящать, съер, я скажу те же слова, что и Маркус, — Дуг запрокинул руки за голову, мечтательно уставившись вверх, — У клятвы красивые слова… и у меня опять что-то будет. А еще вы купите мне шляпу, — вдруг мальчишка перевернулся, взглянув на прикрывшего веки Фолкмара, — Съер Фолкмар, скажите, а вы исполнили все, что обещали в своей клятве?

Он никогда не задумывался об этом. Может, как-то давно, по молодости, но потом все забылось. Жизнь и заботы поглотили все счастье от удачи стать рыцарем.

— Не знаю, — честно ответил старик, — В клятве слишком много обещают, чтобы совершить все за одну жизнь. Жизнь у меня была длинная, и даже так, наверняка, я пропустил что-то, — теперь Фолкмарн призадумался и обнаружил, что пропустил много, — Понятия не имею, что из обещанного можно считать исполненным. Я уже понял, что боги те еще привереды. Но я точно знаю, что не исполнил. Скажем так, вдов я встречал не часто, а если встречал, то проходил мимо, а посему они во мне не нуждались. У таких баб удивительная способность снова выскакивать замуж… И королю я не послужил. Полжизни проплавал, охраняя товары. Разве это служба? От нее прок только торговцам, у которых кошельки и без того полны. А потом скитался то там, то сям… Далеко от Теллостоса. Я даже не знаю, какие здесь были короли. Такие вот дела… и сиротам я не помогал, если только тебе. Только вот я собираюсь умереть, так что это не считается. Помогать тебе будет уже кто-то другой. Ты же это понимаешь, Дуг?

— Угу. Но до этого вы же посвятите меня в рыцари?

— Ты в этом не сомневайся. Я пообещал, значит, исполню. И без будущего тебя не оставлю. Тоже обещаю.

— А я думаю вы не умрете. Вы крепкий, я уже говорил. Мы будем путешествовать и видеть всякое. Это будет весело, — Дуг смотрел на небо и улыбался. Он был сыт, — Это уже я вам обещаю, вы в этом не сомневайтесь, — передразнил Дуг старого рыцаря, — Вдвоем же лучше, чем одному. Одному плохо…

Фолкмар рассмеялся.

— Ох… слышали бы тебя мои старые кости, — старик размял плечо. Рана почти зажила, отметив еще одно место на теле, где будет все время болеть, — Ты прав, одному плохо. Но ты теперь не будешь один, Дуг. Никто не заменит тебе ни отца, ни мать, но найдутся люди, кто скажет нужное слово и подаст корку хлеба, когда будешь голодать.

За свою долгую жизнь он встречал многих людей, и некоторые из них стали его друзьями. Сталось так, что парочка из них должны были ему. Фолкмар надеялся, нет, он точно знал, что все они будут на турнире. А если и не все, то один-два точно. Этот турнир притягивал к себе рыцарей, что распахнутый курятник голодную лису. Один из его должников возьмет к себе Дуга — это Фолкмар точно решил. Но сначала он посвятит его в рыцари. Бывают ли десятилетние рыцари? Фолкмар не знал, но для такого события, как своя смерть, постарается узнать. И ему было все равно, как будут гневаться остальные.

«Посвящение может отменить только мой лорд или король, да вот первый уже давно промер, а второму до того дела нет, — засыпая, думал Фолкмар. — Но ведь есть еще и оторн… который мочится, глядя на луну. Надеюсь, к тому времени он уберется куда подальше».

Он проснулся от слабой дремы, когда пятки его лизнул предрассветный холодок. Солнце еще не задумывалось о восходе, но тьма уже посветлела. Дуг лежал рядом. Свернувшись котенком в шерстяном одеяле, он так и не вернулся к костру. Пленники спали, уронив головы на грудь.

Каков бы ни был сильным пузырь Фолкмара, он все же был самым обычным, как и все остальные. На этот раз он пошел к обрыву с честными намерениями, поежившись от холода. Закончив дела, он услышал позади треск веток. Посетовал, что вновь находится не один.

— Да что такое, медом что ли тут намазано, — проворчал Фолкмар, понимая, что эта сторона рощи просто ближе всего. Когда припрет опорожнить лишнюю влагу, не до изысков, да и штаны хочется поберечь.

— Он против справедливости, — послышался глухой голос, будто кто-то бормотал себе под нос. — Он как будто насмехается надо мной! Разве так должно быть?

— Маркус? — удивился Фолкмар, — Да ты пьян, как свинья. Что, всю ночь сосал бутылку, как мамкину титьку? На рассвете в седло, а ты не стоишь на ногах.

— Вы что, не слышали меня? Он презирает меня! Этот оторн сам такой же разбойник, поэтому и заступается за них, — Маркус пошатнулся, сделав свое дело и кое-как завязав штаны, а потом взял меч, воткнутый в мягкость листового опада.

— Что это там такое? — Фолкмар только сейчас увидел клинок, освободившийся от пут зелени, — Ты обнажил меч? Зачем?

— Потому что они заслуживают смерти! — вскричал Маркус, подняв над головой меч.

— Эй, парень, полегче, — всполошился Фолкмар, — Совсем из ума выжал? Брага окончательно высушила тебе мозги. Не глупи, убери меч.

— Я не достоин, вот что он имел ввиду! Маркус Галеран, благородных кровей, наследник Виноградовых пурпурных земель, не достоин вершить справедливость, — молодой мужчина оперся о ближайший ствол осины, совершенно не в силах держаться на ногах, — Я покажу, и ему и им. Всем покажу! Я рыцарь, и я достоин!

Фолкмар преградил ему дорогу, схватив за запястье.

— Эти пленники связаны и спят. Хочешь убить безоружных? — пытался достучаться до туманного разума Фолкмар, понимая, что это пустая затея, — Хочешь для себя такой славы? Эй, да что тебе говорить! — старик навалился на Маркуса всем своим весом, толкнув назад, — Мне тоже не нравится этот поджигатель свечей, но он сказал суд, значит, суд. Нас тут не спросили.

— Они заслуживают…

Дальше Фолкмар не разобрал, хоть и без того прекрасно знал, что он хочет сказать. Свалившись в листья, Маркус сразу погрузился в хмельное забытье, наверняка, которое не отпустит до самого зенита.

— Вот дурак, — проворчал Фолкмар, нагибаясь за мечом.

Он забрал его с собой, оставив Маркуса отмечать свое рыцарство в одиночестве, лежа на толстом листовом опаде.

— Эй, Дуг, вставай, — старик растормошил мальчишку, тот нехотя разлепил глаза, оглянувшись вокруг.

— Что такое, сьер? Слишком холодно для утра.

— Нет, еще ночь и все спят. Нам пора, мы уезжаем.

— Уезжаем? Сейчас?

— Да, сейчас, или тебя надо повторять? Давно по уху не получал?

— Уж лучше я встану, — ответил сонный Дуг.

А вот Фолкмара доводила бессонница. Он и не помнил уже, когда засыпал глубоко, а не мучился полудремой. Дуг быстро собрался, хоть от Фолкмара по уху еще не получал.

Они остановились у развилки, Дуг клевал носом в седле. Фолкмару пришлось удерживать его, чтобы тот не свалился. К этому времени солнце уже озарило горизонт, первое тепло согрело озябшую кожу. Левая дорога вела в поместье лорда Галерана, правая — к Перелеску.

— Вы украли меч этого рыцаря, — потирая кулаком веки, старался проснуться Дуг, — Зачем? У вас же есть свой меч.

Дуг был прав, теперь у Фолкмара было два. Взятый без спросу покоился рядом со старым, в ножнах, которые старик обнаружил на выходе из рощи.

— Я его не крал, — возразил рыцарь, — Раз хозяин не может уследить за своим оружием, это должен сделать кто-то другой. Рыцарь защищает других, иногда так получается, что от самих себя. Я отдам его, когда Маркус достигнет Перелеска.

— Он, наверное, расстроится, когда увидит, что потерял.

— Еще как, — усмехнулся Фолкмар, — Все равно что лишиться руки.

— Но откуда вы знаете, что Маркус поедет на турнир, а не вернется к дяде?

— Такой не вернется, — теперь уж рассмеялся Фолкмар, — Он, скорее, провалится в пекло, чем уедет домой неудачником. Мечи пленников брать побрезгует, а оторн свой не отдаст, хотя тот и хорош, это правда, — Фолкмар вспомнил стального красавца из Глаэкорской стали с крестовой гардой в виде распростёртых рук, сжавших ладони в кулак, — Маркус не беден, а посему может позволить себе еще один, ведь на турнир он едет за славой, хоть и говорит, что ради рыцарства. Может, увидим его на кулачных боях, если ему не хватит монет на новый. На турнирах любят драть втридорога, а на боях можно подзаработать. Как увижу, сразу отдам этот меч.

— А что Маркус хотел сделать? — Дуг попытался задрать голову, имея дурную привычку смотреть на Фолкмара, но тот его одернул, ведь мальчишка опять чуть не задел затылком острые края пробитого доспеха.

— А сам как думаешь? — ответил вопросом Фолкмар, повернув морду Чемпиона вправо, на путь к Отверженному, — Ничего путного, Дуг. Ничего путного.

Глава 13 Вепрь на плаще

В воздухе чувствовался праздник.

— Пахнет так вкусно, съер, что у меня сводит живот, — с подозрительной радостью произнес Дуг, приподнявшись в седле. Таков уж он был — радовался, когда нужно опечалиться.

Ведь этот запах будет преследовать до самого Перелеска, а позволить они смогут себе разве что две свиные сосиски. То, что Дуг снова голоден, Фолкмара ничуть не удивило — рыцарь и не помнил толком, когда он был сыт. Скорее, больше озадачили тонкие ниточки костров, тянувшиеся со стороны Перелеска до самого неба. Их было такое количество, что высота походила на неаккуратное ткацкое полотно. Ветер сносил дым, заставляя нити клониться вправо, ясное небо растворяло копоть, делаясь менее яснее.

— Так много костров, видать, знатный будет турнир, — ответил Фолкмар.

Скоро они об этом узнают. Осталось не больше мили, а в воздухе уже витали радость и страсть, присущие только славным дуэлям. За них можно получить хорошую награду — иначе радости бы и не было. Радовались торговцы, что смогут продать свои товары, радовались зажиточные зеваки из городов, приехавшие поглазеть то тут, то там, радовались мелкие нахлебники, решившие поучаствовать в пустячных соревнованиях, за которые давали мешки с пшеницей или хорошие сапоги, радовались женщины, дети и, конечно же, радовались рыцари. Большинство последних считали себя очень славными. Остальные боялись потерять лошадь и снаряжение, и ума у них бывало побольше. По опыту своему Фолкмар знал, что таких бывало гораздо меньше, чем первых. Даже среди межевых частенько находились мечтатели попасть в королевскую гвардию, ведь разбой у них получался так же хорошо, как и служение дающему пищу сеньору. Все считали себя достойными, скольких Фолкмар не встречал. Сам он всегда считал, что ему крупно повезло, и рыцарь он, скорее, по названию, нежели по призванию. Когда он смотрел в чистые пруды, и, если придется, в зеркала, то не видел в отражении бравого взгляда, каким одаривает мужчину этот забавный титул.

«Стоит только какого-нибудь мужика назвать рыцарем и дать в руки меч, он будто заново рождается и вроде как становился совсем другим человеком, хоть и ходит все в тех же драных штанах. Чудеса».

«Титул рыцаря придает завитушки к твоей душе», — вспомнил слова Ницеля Фолкмар и невольно улыбнулся.

Предвкушение собственной смерти вселяло в него надежду, а надежда — всегда радость. Впрочем, может он просто поддался всеобщей атмосфере, что сейчас чувствовал себя гораздо моложе. Не на сотню лет, а, скажем так, всего лишь на восемьдесят.

— Сьер, кто-то скачет по дороге, — выдернул из радужного забытья Дуг, — Вон, видите пыль?

— Здесь прошло столько лошадей и колес, что даже рытвины сгладились и превратились в пыль. Могут позволить себе ехать быстро, — ответил Фолкмар, отведя поводья Чемпиона к обочине, — Ну-ка, сойдем с дороги. Уж точно не потешники едут, столькими копытами-то. Проблемы нам не нужны.

Вскоре мимо пронесся всадник на гнедом коне, намного обогнав строй позади. Он не был закован в доспех, зато носил богатые одежды. Плотно пошитый камзол молодого лорда блестел темно-фиолетовым шелком, расшитым желто-красными яблоками. Что это лорд Фолкмар понял еще и по шелковой попоне, покрывавшей всего коня. Скакун был таким же прекрасным и породистым, как и хозяин. Даже сыновья самых богатых купцов не решались так украшать коней, ведь нитки, которыми была вышита эта попона, блестели золотом.

Он пронесся, словно птица, разбрасывая золотые кудри по ветру, но сбавил скорость уже через несколько футов, вскоре совсем остановив коня. Когда лордик развернул удила, Фолкмар понял, что получит свою порцию нежелательного внимания. И правда — вот уже подъезжал ближе, трусцой.

— Кто вы такие? — сходу задал вопрос лорденыш, даже не успев подъехать достаточно близко.

— Я сир Фолкмар Упрямый, а это — мой оруженосец, — учтиво ответил рыцарь, кивнув на мальчишку, — С кем имею честь разговаривать?

Не любил он избалованных отпрысков избалованных лордов, ему хватило и Маркуса. Но у последнего хотя бы не блестели на солнце золотые кудри, и он хотел отрастить бороду. Этот был выбрит гладко, как восковое яблоко на его камзоле.

— Плохи дела у Воина, раз он берет в свою армию таких, как ты, — рассмеялся молодой мужчина. Видимо, он и не думал представляться, — Это твой щит? Я не вижу твоего герба.

Щит был у Фолкмара был старый, но добротный, видимо потому, что, мотаясь по трактирам, он совсем мало им пользовался. За пару десятилетий краска успела облезть, и от одинокой башни на голубом фоне, стоящей между солнцем и полумесяцем, почти ничего не осталось. У лорда щита он тоже нигде не нашел, а посему герб его дома был вышит только на коричневом бархатном плаще — кабан, вставший на дыбы в окружении трех яблок. Дальнозоркий Фолкмар успел узреть его, когда тот остановился.

— Да, это мой щит. Герб истерся, это правда, но я скоро обновлю его, как только мы доберемся до Перелеска, — Фолкмар не знал, говорит ли он правду, — Наверняка, там найдется много красильщиков, которые умеют малевать картинки.

— Плевать на герб. Что у вас с доспехом? В нем огромная дыра.

— Мне не повезло встретиться с кабаном, — «С еще одним кабаном», — подумал Фолкмар, вспомнив герб на плаще не в меру любопытного лорда. Но лорды бывают любопытны, как и все люди, вот только они могут позволить себе задать парочку неуместных вопросов.

— С кабаном? Вы хотите сказать, что остались живы после того, как он проткнул вам доспех? Быть может, это случилось весен тридцать… нет… пятьдесят назад?

— Нет, это случилось несколько лун назад. Столько весен назад он не смог бы проткнуть клыком мой доспех. Вороненая сталь очень тверда.

— Хм… действительно, только такой ржавый, истлевший в труху доспех могут взять чьи-то зубы. Ваше снаряжение такое же дряхлое, как и вы сами, — любопытство в таких глазах часто смешивалось с брезгливой надменностью, и этот случай не был исключением, — И пусть даже так. Выжить после встречи с вепрем… вепри — гордые, грозные животные. На гербе нашего дома вепрь, уж я-то знаю. Быть может, это случилось все же пятьдесят весен назад, а вспомнили вы об этом только сейчас?

И чего он прицепился?

К этому времени остановившихся уже догнала многочисленная свита молодого лорда, и, казалось ей не было конца. Под копытами лошадей множества всадников, нескольких рыцарей, их оруженосцев, слуг, поваров, пажей, а также солдат вздыбилась вверх пыль, и в горле Фолкмара засвербило. Процессия шла мимо, совершенно не останавливаясь. Видимо, все уже привыкли к подвижности молодого лорда. Он обгонял так же ловко, как и отставал.

— У моего сьера плохи глаза, но он в состоянии понять, где у него болит. А болит у него плечо, потому что его ранил кабан. Я там был. Можете не верить, нам до этого дела нет, — спокойно проговорил Дуг, и Фолкмар изумился.

Ай-да Дуг, вот молодец. Характер у него что надо, он бы смог уйти от него, когда тому бы пришло время…

— Какой дерзкий мальчишка, — гневно скривился лорд-незнакомец, — Неужели ты не видишь, кто перед тобой?

— Если вы считаете, что моего сьера подводит память, значит, меня подводят глаза. А вы не представились. Я не знаю, кто вы.

— Прошу нас простить, но ведь вы действительно не представились, — поспешил вставить слово Фолкмар, глядя, как наливаются кровью глаза гордого лорда с вепрем на плаще, — Мы не можем знать, с кем разговариваем. По всем приличиям должно знать друг друга. На то указы короля. Я привык их соблюдать.

Гнев, копившийся в молодом теле, тут же был удержан. От этого глаза лорда напряглись и казалось, что вот-вот лопнут.

— Оруженосец, говорите? — в брезгливой гримасе сморщился лордик, — У него нет даже мула. Что он может нести, если приходится носить его самого?

— Опять резвишь, Дамиан, — произнес пожилой мужчина на крепкой рыжей кобыле, протрусивший к спонтанной беседе. Полноватый и коренастый, с легкой проплешиной на голове. Его алый дублет окаймлялся золотым бархатом, на атласном плаще красовался такой же кабан. Он и сам был похож на кабана — такой же приземистый и крепкий, — Почему ты остановился? Нужно разместить шатры до заката, иначе опять будем трапезничать под открытым небом. Хочешь снова отведать дождя в своем бокале?

— С кем имею честь разговаривать? — сделал вторую попытку Фолкмар.

— Что? — заливисто рассмеялся приземистый мужчина, — Мой сын снова не представился? Прошу простить его, сир. Он пребывает в уверенности, что может брать все, что ему вздумается. Даже если это чужое внимание, и не давать ничего взамен. Перед вами скромные отец и сын, хранители центральных земель и дубовых рощ, Уолгот Бордовей и его сын, Дамиан Бордовей.

Заливистый смех явно не смягчал напряжения. Как и все отцы, Уолгот относился к поведению сына как к шалости, а между тем он уже был достаточно взрослый, чтобы и шалости его тоже выросли.

— Что ж, приятно знать друг друга, — соврал Фолкмар, но так полагалось, — Я — сир Фолкмар Упрямый, а это мой оруженосец, Дуглас.

— Упрямый? — прыснул лорд Бордовей-старший, — У упрямых должно быть большое терпение, да я вижу, что это правда — иначе кто бы мог вынести моего сына дольше, чем пару фраз?

Не став дослушивать отца, Дориан развернул коня и помчался прочь. Даже молчание он умудрился превратить в шалость.

— Он умчался, чтобы я не стал просить его извиниться перед вами, — и снова смех, — Не держите зла. Чувствуете, как в воздухе пахнет весной и чем-то действительно великим? Это будет прекрасное время! Жаль, никто из моих сыновей, кроме Дамиана, не пошел в рыцари. Им больше нравится управление. А я уже слишком стар, — (и толст), — чтобы сражаться с бравым молодняком на турнирах. Но все мы здесь ради великолепных зрелищ, чего таить? Эх, хорошо! Удачи вам, Фолкмар Упрямый!

— Я вспомнил, где видел этого кабана, — подал голос Дуг, глядя на удаляющуюся процессию. Вдали осталось только облако пыли. Фолкмар решил подождать немного, пока оно не исчезнет — он опоздал на несколько лун, не страшно, если опоздает и еще на малое время, — Прошлой весной на празднике пшеницы. В тот день был сильный ураган, и кучу добра унесло в море. На побережье собирались богачи, и у них много чего пропало. Но в этом был виноват не только ураган, — невольно сознался Дуг, — Но все подумали, что он. Ребята тогда добыли хороший улов… море само принесло его к нам, — (Хорошо, я поверю тебе, Дуг, пусть будет море), — И там валялась тряпка с этим кабаном. Они рассказывали, что когда-то на этом гербе была свинья, и она делала очень срамные вещи с дыней. А потом она превратилась в кабана, а еще они говорили, что предки этих лордов шуты и все их титулы сначала были только шуткой. Не помню какой. Мне не интересны лорды, просто тряпка была красивая. Шелковая, я еще никогда не трогал шелк.

— Что ж, от этого кое-что становится ясным, — понятливо ответил Фолкмар, наконец, пришпорив начавшего скучать Чемпиона, — Бесполезных лордов пруд пруди, а хороших потешников по пальцам пересчитать. Оставались бы они шутами, раз хотят шутить свои шутки. Проку от них было бы больше.

Глава 14 Старые долги

Если на месте Перелеска раньше и стоял какой-нибудь небольшой горный городок, то сейчас он преобразился, сделавшись огромной шелковой столицей из пышных шатров, шатров поскромнее и совсем маленьких, больше похожих на палатки. Народу сновало столько, что позавидовала бы любая столица в разгар главного праздника года — весенней пшеницы. Казалось, Аоэстред полностью переехал к подножию огромной горы, возвышающейся над городом густым хвойным лесом. Десятки торговцев встали рядами на пологом склоне у добывающих шахт, прервавших работу на время проведения праздника. По мнению строгих клириков, работа в такое время не приветствовалась, и они ее запретили — наверное, это был первый запрет, пришедший народу по душе. Фолкмар не нашел вещей, которые здесь бы не продавали. Таких товаров он и в столице не видел — горы разноцветных пряностей, сапоги и башмаки, прекрасные заморские ткани, овощи и фрукты, вяленое и свежее мясо, живой скот, ленты и платья, рубины и янтарь, булки, лепешки, пирожные и прочую снедь. Приехали даже торговцы с восточных государств, чтобы выставить разноцветных попугаев, по большему счету говорящих. Фолкмар встречал таких и знал, что сквернословить при них нельзя, иначе товар будет испорчен. Больно уж хорошая память бывала у птиц и отвратительный характер…

Толпу распугивали пироманты, жонглирующие подоженными факелами, фокусники показывали занятные причуды пока карманники орудовали в толпе. Стоял смех, гогот и гвалт. Слышались громкие крики со стороны торговых рядов — это кто-то опять не сторговался и начал спор заново.

— Держи руки в своих карманах, Дуг, — строго наказал ему Фолкмар, заметив, как у того зажглись глаза. Так зажигались глаза только у карманников, а Дуг им, несомненно, и был.

— Я и не думал, что вы, сьер…

— Не думал воровать или не думал держать руки в карманах?

— Не думал ничего плохого, — ответил Дуг, правда, не уточнив, что по его мнению плохое и хорошее, — А почему турнир решили провести именно здесь?

— Я слыхал, что место выбрали клирики по просьбе королевы Исбэль Блэквуд. Те решили, что гора Перемен как нельзя лучше подойдет для этого замечательного события. Мол, вулкан есть воплощение Отца Огня, а тот делится огоньком с Великим Воином, чтобы он зажигал свои мечи. Видимо, им было все равно, что она находится так далеко от столицы, — проворчал Фолкмар.

— Но вроде всем хорошо, — у Дуга вертелась голова, ведь он хотел увидеть сразу все, а глаз не хватало.

Нужно было найти доску объявлений со списками участвующих в турнире. Фолкмар надеялся увидеть там знакомые фамилии, ведь Дуга он все еще не пристроил, а по окончании турнира нужно будет отправляться к Отверженному. Он не хотел опоздать ко второму паломничеству.

Они прошли мимо нищих, просящих милостыню. Те обросли язвами и лохмотьями, как и полагается нищим. Клирики их тоже разрешили, объяснив, что Отверженному они по душе. Все же, это был и его праздник тоже, деваться храмовникам было некуда.

— Они проделали такой путь, — глядя на почти голого мальчишку, произнес Дуг.

— Потому что людей тут больше и деньжата у их водятся, — объяснил Фолкмар, — Найдется довольно народу, который захочет задобрить какого-нибудь бога, вон, смотри, и я такой же. Думаешь, зачем я так берегу свой кошель? Потому что монеты не мои. Некоторые из них уйдут отсюда побогаче, чем ты и я. Ради этого стоит пройти хоть половину страны, а то и больше.

— Не уйдут, — тихо произнес Дуг, в нос, — Все равно заставят делиться.

Прежде чем найти объявления, они встретили по пути еще деревянную таверну, стоявшую тут еще с основания городка и народный суд над какой-то шлюхой, к слову, довольно красивой. Неясно, почему выбор пал на нее, ведь дающих свои услуги тут ходило довольно много. Блудницу окружила толпа, над ней возвышался читающий проповедь клирик. Кое-кто ему поддакивал, но большинство жевало булки, ведь совсем рядом стоял прилавок со сдобой. Фолкмар поразился, сколько же все-таки тут болталось много клириков. Видимо, оттого они и занимаются всякой ерундой. Куда же им всем деваться?

Кто-то сказал, что никакая она не развратница, а вполне честная женщина. Это может подтвердить много его друзей, если она сделает им скидку. Кто-то призвал сжечь ведьму, но, видимо, пришел совсем недавно и еще не разобрался, в чем обстоит дело. Кто-то предложил выпороть ее плетьми. Полноватый мужичок в коричневом шерстяном плаще поведал, что клирикам стоит обратить внимание еще и на темных магов, оскверняющих этот праздник. Подозрительные незнакомцы продавали сапоги мертвеца, а это, как известно, мощный заклинательный элемент. Кому именно, кроме него это известно мужчина не уточнил, но объяснил, что у этих сапог отвалилась правая подошва, а посему к носкеони непригодны. Стало быть, нужны только для всяких волшебных непотребств.

— Дуг, не отставай, тут легко потеряться, — предостерег Фолкмар, — Тесновато тут для Чемпиона. Надо оставить его на постоялом.

Он читал списки с замиранием сердца. Причудливые фамилии пестрели перед глазами, сзади напирали любопытные, выискивающие хоть что-то знакомое. Кто-то громко прокричал имя своего любимчика, вполне возможно, зная о нем только по слухам.

— Дарлос Коньеро, — с облегчением выдохнул Фолкмар, — Тут, шельмец! Двадцать лет назад я спас его шкуру, когда ему было ровно столько же. Надеюсь, он не забыл свой должок, — Эй, знает кто-нибудь где протирают свои штаны рыцари из этих списков, — обратился он к толпе позади, не без труда пытаясь из нее выбраться.

— Воинские шатры на поле позади таверны, — ответил полноватый мужичок в шапке с пером, — Ага, присосались к бочкам, чтобы далеко не ходить, — уточнил другой зевака, и все согласились смехом.

С замиранием сердца Фолкмар шел на воинское поле. Он хотел было оставить Чемпиона в таверне на постоялом, но ему сказали, что мест давно нет. Чтобы нашлось хотя бы одно, нужно не меньше трех серебряных. Фолкмар взял Чемпиона с собой.

Шатер Дарлоса Коньеро находился на левой стороне поля, где по вытоптанной земле стелился пар от горячих источников. Он был высокий, из серебряно-голубоватого атласа. Вокруг сновало много слуг и трезвый конюх. Фолкмара пропустили когда слуга доложил сеньору о странном путнике с пробитым доспехом, очень старом и с мальчишкой-оруженосцем. Фолкмар оставил Дуга снаружи, с Чемпионом. Все оказалось гораздо проще, чем ожидал старый рыцарь. Ему нравилось, когда все идет легко, но оно и настораживало. По обыкновению, после удачи идет долгая полоса печали.

Он попал прямо к обеду.

— Глазам своим не верю, — Дарлос поразительно изменился. Из стройного жилистого юноши он превратился в обрюзгшего лорда с начавшей седеть бородой, — Когда мне сказали, что это ты, я и не поверил. Но это действительно ты. Садись, я уж не встану, колени… Да что говорить, сам знаешь.

— Я нашел тебя в списках, — ответил Фолкмар, присаживаясь за набитой снедью стол.

Из облачных пут вырвалось солнце, полотняные стены шатра пожелтели, лучи искрились, стекая с пологой ткани. Внутри стояла кровать, несколько больших комодов, два доспеха: один вороненый, гладкий, похожий на северный, а другой блестящий, с узорами на груди и пузе, из чистой глянцевой стали. Стол расположился посреди. Кроме бутылок вина, двух запеченных карасей, жареного цыпленка и салата из летних трав на нем покоился еще вычурный канделябр, больше походивший на оружие, чем на обиталище свечей.

Дарлос Коньеро был частым посетителем таверны, в которой Фолкмар служил когда-то. Посетителем он был непростым — тайным. Ходил Карлос на верхние этажи с юной девицей пятнадцати лет от роду, дочкой местного лорда. Родители не благословили их брак, ведь Карлос был третьим от роду сыном весьма небогатого помещика. Но, видимо, молодую кровь это не смутило. Девчонка зачастила прогулками на природе в окружении молчаливых служанок, у которых потом появились атласные ленты и яшмовые украшения.

«Дело молодое», — говорил Фолкмар каждый раз, когда караулил дверь во время господских утех.

Девка обрюхатилась, и, как это обычно бывает, заметили это когда ее чрево вздулось.

Отец ее смекнул, что это вовсе не от булок, на которые она начала налегать в последнее время, а брат пришел в ярость. Под строгим взором родителей девушка во всем созналась. Брат отправился в таверну вместо нее, когда пришло время очередной порочной встречи. Там он и встретил Дарлоса, обнажив свой меч. Последний не имел привычки носить оружие на любовные утехи, рискуя пасть замертво от первого же удара. Фолкмар принял его на себя. Узрев пролитую кровь старика, ярость брата на время угасла. Тут уж прибыл и отец. Деваться было некуда, свадьба состоялась. Дарлос сказал Фолкмару, что за ним теперь долг неискупляемый, и он может обратиться к нему в нужде, когда посчитает нужным. Наверное, он совсем не ожидал, что старик доживет до того часа.

— В списках? — удивился Дарлос, поднося к налитым, словно вишни, губам бокал красного летнего вина, — В этих списках не я, а мой сын. Беатрис назвала его в честь папки, мне ли быть против? Знать бы тогда, что у нее такой скверный характер… Нас частенько здесь путают, вижу, что и ты тоже, — улыбнулся в бороду Дарлос, вытерев тыльной стороной ладони губы, — Хотя, как видят не того Дарлоса, сразу смекают, что он не залезет без помощи на коня. Посмотри на меня, я уже не тот, что раньше. Я бы, конечно, мог тряхнуть стариной… да, наверное, это все, чем я мог тряхнуть, — Дарлос залился смехом, — Но ты-то искал того самого Дарлоса. Зачем ты пришел ко мне?

— Я пришел вернуть долг, — не стал юлить Фолкмар, предпочитавший во всем простоту и ясность.

— А я и забыл, насколько ты прям, — еще сильнее рассмеялся Дарлос, сделав и без того красные щеки еще краснее. Он потянулся к бутылке, чтобы налить Фолкмару, и тот не отказался. Сделал он это просто, по-свойски, а до того отпустил все любопытные уши. В шатре не было слуг, только они вдвоем, — Прямой, как клинок Великого Воина, так же в народе говорят? Так, так… Ладно, выкладывай. Помогу, чем смогу. Северяне клеймят южан за то, что мы не держим свое слово, но к Дарлосу Коньеро это не относится.

— Я взял к себе мальчишку, оруженосца. Но, боюсь, дни мои подходят к концу, — нет, Фолкмар не боялся, он был рад, но Дарлосу не обязательно было знать об этом.

— Взял мальчишку? Ты был стар, когда мы повстречались в первый раз, и с тех пор ничуть не помолодел. Не проще ли вообще никого не брать в воспитанники, зная об этом?

— Так получилось, — сконфузился Фолкмар, — После моей смерти ему некуда будет пойти, я хотел попросить за него. Сможешь ли ты принять его у себя?

— Взять мальчишку? И всего то? — прыснул Дарлос, — Ты тянул с долгом двадцать весен, я думал, услышу что-то вовсе неподъемное. Я возьму твоего мальчишку, у меня полно поварят, да и конюших не меньше. Не будет страшно, если появится еще один.

— Нет, Дарлос, я хочу, чтобы ты взял его своим оруженосцем. Не только у тебя есть долги, — вздохнул Фолкмар, отщипнув от цыплёнка, лежащего на тарелке, — Вот и мне приходится их отдавать. Я оставлю Дуга, это неизбежно, но до того посвящу в рыцари.

— В рыцари, — мохнатые, словно две жирные гусеницы, брови Дарлоса взлетели вверх, — Сколько, говоришь, твоему мальчишке весен?

— Девять, или десять… кто ж его знает.

— Десять весен! — прыснул Дарлос, на мгновение потеряв дар речи, — И ты хочешь посвятить в рыцари? Он меч-то хоть держать умеет?

— Он чистил его пару раз, и хорошо ходит за конем. Но не в этом дело, Дарлос. Это мое обещание, которое я не выполнил ранее, но обязан сейчас. Времени у меня не много.

— В твои годы давно уже пора разучиться спешить, — нахмурился вмиг посерьёзневший Дарлос, — Так как ты хочешь, чтобы я взял его оруженосцем, если ты уже надумал посвятить его?

— Он произнесет клятву, но станет рыцарем только когда научится всему.

— Я могу взять мальчишку на кухню или конюшню, боги с тобой, могу взять оруженосцем, — лорд откинулся на спинку высокого стула, положив руки на внушительное чрево и скрестив пальцы, — Но я не могу взять его рыцарем. Если мы будем разбрасываться титулами, что станет? Его надо заслужить, так многие думают. Не я, мне-то все равно, но эти многие могут наделать знатного шуму. Уверен, что хочешь сделать это?

— Уверен, я сделаю это уже в скором времени. Я решил.

— Может, сделаешь это тайно? — с хитрецой взглянул Дарлос, но тут же махнул рукой, поняв, что такие методы не по нутру старика.

— При посвящении должно быть три свидетеля, либо один оторн. Тут полно и того, и другого. Я хочу сделать все по правилам. Мой долг слишком большой, чтобы лукавить.

— Прямой, как клинок Воина, — разочарованно произнес Дарлос, — Ты знаешь, ее отец все еще припоминает мне тот случай, а ведь старик уже одной ногой в могиле. У него такой же скверный характер, как и у дочери. Надо полагать, это у них семейное. Братец ее вовсе был невыносим, да, к счастью, помер, когда мои колени еще не болели. Осталась только моя Беатрис и Люция, сестрица ее. Старик раздумывает, кому отдать больше наследства, хм… или кому не отдать. Он как раз из этих, — Дарлос махнул головой в сторону доспехов, — Кому не все равно. Посадил моего сына на коня в четыре года. В четыре! Я бегал за ним, чтобы тот не упал. Настоял, чтобы Дарлос стал рыцарем, что еще хуже, первенец пошел в деда. А я ведь был против. Каньеро всегда возделывали земли, но Торклены помешаны на войне. Совсем не обычно для юга, мы не любители драться. Но старый маразматик стоит на своем. Узнай он, что я пригрел зеленого юнца, без права получившего статус рыцаря, эта фокусная история может выйти мне боком.

— Сложная загадка, — Фолкмар тяжело вздохнул, до того он ел цыпленка, а сейчас аппетит совсем пропал, — Но такова моя просьба. Я должен устроить Дуга до второго паломничества.

— Разве ты собираешься участвовать в турнире? — удивился Дарлос, невольно взглянув на дыру в доспехе Фолкмара. Южная вежливость уже второй раз избавила его от стыда, ведь сир Ланноэль тоже не высказал ничего по этому поводу.

Дарлос не без труда покинул стол, и, сцепив руки за спиной, задумчиво прошелся до доспехов. Он действительно изменился — стал рыхлым и нежным, это неизбежно настигало всех, кто не любил драться.

— В турнире? Нет, — покачал головой Фолкмар, — Я слишком стар для этого. Мои хрупкие кости может разрезать даже бравый молодецкий взгляд. Обычно в этом возрасте они очень гордые, а у гордости взгляд острый, словно лезвие.

— В последнее паломничество допускаются только воины, разве ты не знал?

— Воины? — Фолкмару показалось, что сердце его упало в желудок.

— Сначала прошел народ, но закрывать турнир будут воины. В шатры войдут только те, кто участвовал в турнире, — ответил Дарлос, — Кто знает, что у этих клириков в голове, но таковы правила. Не участвуешь в турнире — не попадаешь внутрь.

— А ты? Ты был там? — с надеждой спросил Фолкмар, и взгляд его сделался таким беззащитным, — Может ты видел кого-нибудь в красном, с длинной бородой?

— Отверженного, — вновь повеселел Дарлос, грузно опустив ладонь на плечо черного доспеха и тот звякнул, — Этих Отверженных там с дюжину, если не больше. Все только и говорят, что видели его то тут, то там, да вот только никто не знает, настоящий ли он. Да и народу было столько, что не протолкнуться — если бы там и был Отверженный, он бы утонул в этом потоке, или сбежал. Я бы так и сделал — кому нужны толпа нахлебников? Вечно чего-то хотят.

Да, он был там — Фолкмар чувствовал это нутром. Ведь ему приснился сон. Не о сером море с кровавым горизонтом, не о мертвецах, каждый раз идущих на смерть, не о Безумном — кошмар, вытеснивший все остальные грезы… о светлом храме, в котором стоит Отверженный. Совсем другой сон, впервые с тех пор, как он умер в первый раз. А, значит, он был вещим. Эта была еще одна призрачная надежда, выдумка, в которую Фолкмар вцепился мертвой хваткой. Он знал, просто знал — Отверженный будет в храме.

— Эх, Фолкмар, долг-то у меня все-таки есть. Его надо отдавать, а то нехорошо это как-то, — выдернул из задумчивого забытья Дарлос, — Я подумаю над тем, что ты сказал. Хорошо подумаю, и решу что-нибудь. Я пришлю к тебе слугу, когда обмозгую все.

— Хорошо. Спасибо, Дарлос. Но мне нужно получить ответ до окончания турнира.

— Ты его получишь. Я не привык тянуть, хоть северяне и утверждают, что южные люди вечно опаздывают…

Фолкмар встал. Хорошо, что Дарлос не заметил, как тот стащил пару яблок со стола. Одно для Чемпиона, другое — для Дугласа. Ведь оба они любили яблоки и оба были одинаково прожорливы.

— Что сказал лорд Коньеро, сьер? — впервые Дуг показался Фолкмару обеспокоенным. Неужели не хочет уходить? Нет… скорее, боится упустить свое будущее, ведь Дарлос мог его дать.

— Все, вроде, неплохо. Мы получим окончательный ответ позже, — успокоил его старый рыцарь, — А теперь нам надо найти какого-нибудь клирика, и кое-что спросить. Их, наверняка, много здесь шляется.

Они оставили коня на постоялом дворе таверны, воспользовавшись протекцией Дарлоса, и заплатили всего один серебряный вместо трех. Они прошли к тому месту, где судили блудницу, но там никого не оказалось. На том же самом месте ходили уже другие, и вроде бы ничего не поменялось. Потом снова встретились нищие, начавшие собирать свои пожитки — время клонилось к вечеру. Ночью они, скорее, отхватят пару пинков в темноте, чем получат монету в ладонь, или их самих ограбят. Удивительное дело — как только солнце скрывалось за горизонтом и лагерь начинал жить ночной жизнью, доброта людей тут же улетучивалось. Наверное, они считали, что ночью их не видят боги.

Клириков нигде не оказалось. Раньше их можно было встретить на каждом шагу, а сейчас они все куда-то запропастились.

— Куда все идут? — недоуменно спросил Дуг, оглядываясь по сторонам.

Все, кто находился вокруг, двинулись куда-то в правую сторону лагеря, туда, где находились турнирные линии. Странно, подумал Фолкмар, еще не время для первый боев, ведь списки еще не заполнены.

— Эй, парень, куда все идут? — Фолкмар поймал какого-то запыхавшегося паренька в соломенной шляпе, видимо, спешившего больше всех, — Неужто турнир начался?

— Не турнир, черный рыцарь приехал в Перелеск! — свиные глазки паренька горели, — Представляете? Он будет биться с Беккетом. Всех зовут!

Байки о черном рыцаре… о нем все слышали, но это были всего лишь байки. В каждой стране есть такие. Народу нужно иметь призрачного кумира, который, хлебом не корми, стремится решить все их проблемы. Черный рыцарь был из той же стези — доблестный воин, защищающий простой люд от врагов и невзгод. Вот только кому нужно было превратить эту байку в реальность? Фолкмар озадачился.

— Пойдем-ка и мы, — сказал Фолкмар Дугу, — Раз там все соберутся, значит, и клирики объявятся. Авось, поймаем какого-нибудь.

— Может, пройдем сразу к храму? — предложил сообразительный Дуг, но Фолкмар поморщился.

Наверное, он просто не хотел прибыть туда раньше времени и не увидеть того, чего бы хотел увидеть.

— Нет, пойдем к турнирный линиям, — воспротивился Фолкмар Упрямый, — Там все узнаем. Заодно и глянем, каков этот черный рыцарь. Чует мое нутро, что тут какой-то подвох.

Очевидно, что это был обман. Люди и сами это знали, но им было все равно. Праздник и радость витали в воздухе, они охотно поверили сейчас бы даже в то, что дракон проснулся в горе Перемен.

Народ напирал отовсюду, Фолкмар предпочел остаться на пологой возвышенности, у самого турнирного поля. Место для турнира было выбрано просто замечательное — перед обширным гладким полем начинался подъем на гору. Народ мог удобно расположиться, не запрыгивая друг другу на головы, чтобы наблюдать происходящее. Весь склон был обсыпан людьми, словно собака блохами. Внизу находились места для господ, расположившиеся вдоль поля, посреди встала большая трибуна с королевской семьей. Сверху она закрывалась шелковой аркой-палантином, чтобы защитить дам от солнца, отчего было плохо видать, что творится внутри.

Приветственную часть Фолкмар пропустил. Король с сыновьями уже устроился на своем месте, слишком мелком и далеком, чтобы его можно было разглядеть. А вот королева, покинув семью, прилипла к парапету ярким рыжим пятнышком и внимательно наблюдала за полем. Фолкмар поразился, насколько яркое было это рыжее пятно — не знал он, что волосы могут так полыхать. А больше он ничего не видел.

На правую сторону поля протрусил черный рыцарь — в простых, но блестящих на солнце черной смолой доспехах, с копьем в руках. Фолкмар отметил, что оно все же было турнирное.

«Стало быть, действительно обман, взаправдашний черный рыцарь взял бы настоящее».

Конь под рыцарем был хорош — черен, как смоль, и крепок.

— Но до моего Чемпиона ему далеко, — довольно проговорил Фолкмар, — Слышишь, Дуг? Этот конь правда хорош, но с моим никто не сравнится. Даже у черного рыцаря не такой, как у меня. А, знаешь, почему? Потому что Чемпион лучший.

Пока толпа приветствовала соперника черного рыцаря — высокого и крепкого, в блестящих сталью доспехах с устрашающими шипами, плотным шлемом с решетчатым забралом, по форме смахивающее на ведро, Фолкмар услышал много лишнего. Казалось, сплетни ходили так же хорошо, как и вино в тавернах.

Так, Фолкмар первым делом узнал, что «тот рыжий, который был в самом начале» — сын короля, Лорел, и он поразительно похож на папку. Только не черненький, а с абсолютной рыжей макушкой. А еще, что фамилия его не Блэквуд, а Фаэрвинд, в честь девичьей фамилии матери, и это вроде как подарок жене. Вот только старший его сын убег к деду, и теперь наследник второй сын, а посему после смерти короля на троне снова будут Фаэрвинды. Что отец короля тот еще старый хрыч, сидит в своем Глаэкоре и никак не может издохнуть на стальном троне, и внука он домой, в Теллостос, не пускает и сына своего, Реборна, невзлюбил ужасно.

Почему все твердили о большом достоинстве короля, Фолкмар так и не узнал, впрочем, убеждал себя, что ему это совсем не интересно.

Бой начался.

За мгновение до того, как толпа взревела, всадники двинулись навстречу друг другу. Разгон случился быстрым, треск копий отметил первый бой праздника, хоть турнир еще и не начался. Оба рыцаря сломали копья, всадники качнулись в седлах, черный рыцарь отклонился так глубоко, что, казалось, вот-вот упадет. Каким-то чудом ему удалось удержать равновесие, к нему подбежал оруженосец — грузный пожилой мужчина, великого росту и подал еще одно копье. По головам прошел удивленный ропот: а действительно ли черный рыцарь настолько черный? В сознании люда он был непобедим, и должен был в одно мгновение выбить соперника из седла.

Фолкмар оглянулся, выискивая в толпе клирика, хоть какого-нибудь, не обязательно, чтобы то был оторн. Но сидящие на пологом склоне простонародье так возбудилось, что повыскакивало с мест и ничего стало не разобрать.

— Пойдем-ка отсюда, — сказал Фолкмар, — Большая охота нюхать чужие гузна.

— Но я хочу посмотреть, чем все окончится!

— Нам нужно найти…

Толпа взревела. Голос старика потонул в неистовых воплях. Кто-то болел за стального рыцаря, но основная масса желала ему смерти. Где это видано, чтобы черный рыцарь проиграл?

— Оба крепкие и оба сидят хорошо. И у них турнирные копья, — Фолкмар наклонился, чтобы вложить разумность прямо в детские уши, — Эти обычно хрупкие, словно трухлявые пни. Если кто и свалится с седла, то исключительно по собственной охоте.

Будто в подтверждении этих слов рыцари снова сошлись, и с диким треском дерева о щит стальной рыцарь свалился с седла. Радости толпы не было предела. Но ровно до тех пор, пока стальной рыцарь не начал вставать. Неизвестно, чего именно желал народ, но по головам прошелся искренние вздохи удивления, когда черный рыцарь спешился, встав в один рост с выбитым из седла противником.

«Что ж, это справедливо», — пронеслось в голове у Фолкмара, но, остальные сотни, видимо, с тем согласны не были.

Подбежали оруженосцы, подав меч черному рыцарю, стальному — кистень, шипастая гиря болталась на гибкой цепи. Когда они начали биться, Фолкмар потащил за собой Дуга. Они оставили Чемпиона на постоялом только до ночи, а эдаким образом они провозятся до следующего утра. Ночевать им все равно придется у пролеска за городком, Фолкмар не хотел потерять еще один серебряный.

— Не скачи так, на плечи я тебя все равно не посажу, — проворчал Фолкмар, глядя, как Дуг вертится, словно юла, пытаясь разглядеть сквозь непроходимый лес ног и спин.

— А ну-ка, малец, иди сюда! — прокричал крепкий мужик рядом, подхватив Дугласа, словно пушинку. Тот пискнул от восторга, почувствовав невесомость в воздухе и радостно закричал, когда ему там, сверху, стало все видно.

Вздохнув, Фолкмар обратил взгляд на турнирное поле — больше-то ему ничего не оставалось, да и рост вполне позволял, чтобы его никто не брал на плечи.

Рыцари бились и бились, стальной наступал, ударяя кистенью по щиту черного рыцаря, но тот выдерживал удар за ударом, а потом шел в наступление. Все это выглядело не совсем так, как хотелось бы, подумалось Фолкмару, потому как рыцари были неуклюжи, для таких танцев полагалось одеться полегче. Но толпа, похоже, не уставала развлекать сама себя, если бы на поле они и вовсе стояли.

«Так они выдохнутся совсем скоро и нам можно будет уйти, — с надеждой подумал Фолкмар, — Только бы они чего не учудили, чтобы не пришлось задерживаться».

И в этот момент стальной рыцарь занес над головой кистень, она взметнулась в воздух и обрушилась на черного рыцаря, не успевшего прикрыться щитом. Цепь намоталась на клинок, рывок, и меч был выдернут из руки, оставив черного рыцаря безоружным. Толпа ахнула.

«Ну, вот и все, — удовлетворенно подумал Фолкмар, — Вот тебе и черный рыцарь. Хорошо, что все закончилось».

Мгновение, когда стальной рыцарь отклонился назад, черный не стал растрачивать впустую, выставил перед собой щит и ринулся вперед. Навалившись всем телом на соперника, они свалились вниз вместе.

От крика толпы у Фолкмара разболелась голова. Захотелось горячего отвара из чабреца и красной мази на колени, той, которая жжется. Все были заняты борьбой, а старик наблюдал, как слуги поддерживали за руки обессилевшую королеву, еле стоявшую у парапета.

Черный рыцарь занес над головой щит, ведь меча у него уже не было, и его стальным краем обрушил на шлем стального рыцаря. Тот, который очень уж смахивал на ведро. Толпа ревела. Черный рыцарь бил и бил, пока стальной не поднял руку, из последних сил ударив соперника ладонью по боку. Только тогда тот остановился, а королева чуть не хлопнулась в обморок, к парапету подвинули кресло, и она упала в него.

К удивлению толпы, стальной рыцарь нашел в себе силы подняться. Это удивило и самого Фолкмара — не встречал еще он на своем веку человека с такой прочной головой. Черный рыцарь подал ему руку, и тот встал, будто это был его друг. За мгновение до того, как черный рыцарь снял шлем, Фолкмар догадался, кто под ним. Мог бы и раньше.

— Король! — закричала толпа, будто это было какое-то великое откровение, — Это же король! Реборн Блэквуд! — скандировала толпа, королю подали коня и помогли его оседлать. Пока он трусил победный круг почтения по полю, из глубины королевской трибуны поднялся Лорел, сидевший на месте отца. Палантин, скрывший его от солнца, сделал рыжие волосы черными, под пологом тени молодость превратилась в зрелость. Восторг толпы притупил внимательность — сын был так похож на отца, что выдал себя за него.

Сделав почетный круг, король, сверкая сединой и улыбаясь, словно пьяный, подъехал к королеве и склонил перед ней свое копье, которое ему тоже подали оруженосцы. Видно, он требовал особого знака внимания. Королева не заставила себя ждать, сердито бросив на копье венок кроваво-алых роз.

— Ну что, доволен? — не менее сердито проворчал Фолкмар. Дуг довольно кивнул, — Пошли тогда. Я, кажется, заприметил того, кто нам нужен.

Не став глазеть на торжественную часть, они с Дугом удалились, чтобы снова не попасть в бурный людской поток. Нагнали служителя Отверженного на выходе с поля.

— Святой отец! Стойте! — прокричал ему вслед Фолкмар.

— День добрый, — улыбнулся молодой мужчина с копной черных волос, стриженых под горшок и серой холщовой рубахе до самого полу, мало чем отличающейся от мешка из-под репы. Он был подпоясан простой хлопковой веревкой, на ногах из обувки только собственная кожа, не защищающая ни от камней, ни от грязи, ни от холода, — Служителей Отверженного называют ихсанами, — уточнил мужчина.

Фолкмар не мог запомнить все названия, ведь их было ровно двенадцать, и какой-то из них точно был «святой отец», но он не стал спрашивать, какой именно.

— Скажите, уважаемый… ихсан, — обратился Фолкмар как положено, — допустят ли простых паломников к Отверженному после турнира?

— Боюсь, что нет, — покачал головой священнослужитель, — Все, кто хотел попасть к Отверженному, сделали это в самом начале. Он принял всех страждущих, теперь очередь воинов.

— Как же так? — второй раз за день сердце Фолкмара побывало в желудке, но теперь, казалось, оно устремилось еще ниже.

— Не обязательно одержать победу в бою, чтобы вас посчитали воином, — будто прочитал мысли старого рыцаря ихсан. — У Отверженного нет опоздавших, все приходят вовремя.

Ихсан откланялся, Фолкмар остался стоять. Вокруг сновали люди, толпа поплыла с поля к торговым лоткам, питейным и кукольным повозкам, а старик все стоял и стоял, и кости его ныли, и сердце его ныло. Он уселся прямо на землю и обхватил голову руками. Так ему было плохо.

— Вы забыли спросить его про старика, — послышался сверху голос Дуга, — Про длинного, в красных одеждах и длинной бородой. Вы же у всех про него спрашиваете.

Наверное, так он просидел вечность. Вокруг перестали сновать люди, возмущающиеся, что тот перегородил им дорогу. Дуг отвечал им что-то, так уверенно и браво, что Фолкмару не пришлось отвлекаться от своего горя. Когда на горизонте забрезжили сумерки, он вдруг оттаял:

— А ты ведь прав, Дуг. Я всех про него спрашиваю. Пора точно убедиться, что он там, — он поднял на него уставший старческий взгляд, — Может, в толпе Отверженного и не заметить, но в пустом храме он либо есть, либо его нет совсем. Меня не пропустят туда, и никого не пропустят. Но ведь ты вор, можешь пробраться в любое место. Сделаешь это для меня?

— Но, сьер, вход, наверняка, охраняют.

— Скоро ночь, а стены этого храма сделаны из полотна — закрытые двери для тебя не помеха. Можешь не отпираться, я знаю — сам таким был, — пристыдил Фолкмар мальчишку, — И не говори, что не можешь прошмыгнуть мимо охраны.

Дуг опустил глаза, Фолкмар понял — может, еще как может. До этого момента он был прилежен и послушен, но сейчас ему нужно было от Дуга совсем не это. Не думал он, что ему когда-нибудь понадобится его воровская ловкость.

— Мне идти прямо сейчас, съер? — спросил Дуг.

— Да, сейчас. Я буду ждать тебя в таверне, — Фолкмар знал, что, быть может, поступает совсем не правильно, но просто не мог иначе, — Я буду готов к любому ответу, ты не бойся. Даже если тебя выкинут за шкирку.

Когда Дуг начал пятиться, и уже успел повернуться спиной, он крикнул:

— Погоди! Иди-ка сюда. На вот, возьми, — Фолкмар достал из-за пазухи мешочек с монетами, раскрыл его и выудил оттуда три серебряных и несколько медяков. Он оставил их себе, остальные — ровно дюжина серебряных, как и полагалось, хорошо завязал в мешочке и вложил в ладонь мальчишки, — Посмотри хорошенько там, внутри, все по закоулкам. Ежели надо будет, загляни и под алтарь. Боги хорошо прячутся, еще никто их не находил. Но тебе это удастся, я верю в это. Там должен быть…

— Высокий старик в красном, с длинной седой бородой, я знаю, — вздохнув, произнес Дуг.

— Именно, так и есть. Мне снился сон, — кивнул Фолкмар, — Отдай это Отверженному. И скажи, что от меня.

А потом он явится сам. Может, и времени тогда у Отверженного окажется поболее, чем секундочка на бесконечный поток лиц и просьб… Как рассказать все за считанные минуты? Фолкмар не знал, как рассказать даже малую часть того, что у него на душе. Но от Отверженного ему нужна была только смерть, а боги в этом были мастера.

Он поднялся с земли, только когда Дуг исчез в толпе.

Глава 15 На турнир

С приходом ночи Перелеск менял лицо, зажигались мириады факелов, то тут, то там слышался смех и пение. Народ перестал сновать туда-сюда, закрылись лавки, все засели на своих местах, чтобы напиться и рассказать то, чего не было. Стоило только повернуть голову, чтобы увидеть усеянный огоньками пологий склон горы Перемен, начинавший подниматься в долгую высь. К ночи она затянулась облаками, напрочь скрыв полную луну. Факелы виднелись и у горячих источников, которые банники сдавали в аренду за половину дублона. Днем там почти никого не было, и можно было арендовать теплую лужу за пару медяков. Однако, все предпочитали дожидаться ночи, когда бдительные клирики устанут от своего бдения и можно будет взять с собой шлюх. По пути к распорядителю турнира Фолкмар заприметил парочку солдат с хихикающими блудницами, именно тех, которых ловили днем. Видимо, солдаты поймали их только к вечеру, когда суровые сердца смягчились.

— Что? Что вы хотели? Повторите, — бросил рассеянный распорядитель турнира, приводя в порядок бумаги на столе. Звали его Бакли и это было одно из тех имен, которые Фолкмару не нравились. Особенно сейчас, когда в нем зрела злость на все вокруг. Низенький полноватый мужичонка в расшитом по краям коричневом жилете то и дело предпринимал попытки застегнуть его на внушительном животе, но каждый раз неудачно. Каждая попытка оставляла на белоснежной рубашке темное пятно от чернил, которые перешли на его руки от бумаг и неуклюжего обращения с чернильницей.

Шатер для принятия заявок на турнир был большим, здесь в основном стояли столы. Все они были завалены книгами и пергаментами, и еще высилась клетка с канарейкой, которая уже давно заснула.

— Он хочет записаться на турнир, где твои уши, Бакли? — не без удовольствия осадил распорядителя высокий плечистый мужчина с русыми волосами. По всей видимости, северянин, и, по всей видимости, тоже распорядитель турнира, — Понимаете, эти южане вечно глухие, вечно опаздывают и любят есть тогда, когда нужно голодать.

«Тогда мой Чемпион тоже южанин, — подумал Фолкмар, — он тоже любит есть, когда нужно голодать, хоть и родился далеко от Теллостоса».

— А северяне не видят дальше своего носа, — не остался без ответа Бакли.

Фолкмар подозревал, что двое распорядителей понадобилось только потому, чтобы обе стороны не выказывали недовольств, и каждому досталось поровну. Впрочем, эти двое справлялись за всех, выказывая недовольство друг другу.

— С тех пор, как север пришел на юг, все вокруг кувырком, я даже не могу найти свои бумаги, — Бакли снова попытался застегнуть пуговицу на животе, прижав чернильную руку к рубашке, и так же разочарованно ее одернул.

— Ты не можешь найти свои бумаги, потому что рассеян и неряха, — ответил рослый северянин, — А знаешь, почему ты неряха?

Фолкмар подозревал, потому что Бакли южанин, но тот парировал вопрос молчанием, подняв лицо:

— Как же вас зовут, сир? Откуда вы?

— Зовут меня Фолкмар Упрямый. Я приехал из столицы, и рыцарь уже сколько себя помню. Хотел бы записаться на бои.

— На бои? — взлетели брови Бакли, — Но… вы стар, простите… Зачем вам это? Боюсь, вы можете отправиться на тот свет при первом же ударе. Не сочтите за дерзость.

И все-таки, какими бы не были южане, Фолкмар был благодарен им за вежливость.

— Можете ли вы подтвердить, что вы рыцарь? Обычно при себе бывает печать, или бумага… Но обычно печать, бумаги они ведь хрупкие и быстро мокнут, — почему-то засуетился Бакли, непонятно почему, и бумаги вокруг него превратились в хаос, — Я не слышал никогда о Фолкмаре Упрямом, где вы служили?

— Я служил на торговом судне много лет назад, охранял торговые корабли, да уж много лет на покое…

— … Упрямый… а я, кажется, что-то такое слышал, — прервал Бакли северянин, как только тот открыл рот, демонстративно застегнув на крепкой талии пуговицу дублета, — Вы были капитаном на судне Олгреда Торонда, он после перешел в распорядители галер.

— Точно, у Олгреда Торонда, — удивился Фолкмар. Откуда северянин мог знать то, что происходило на юге, да еще так много лет назад? — Я служил у него более тридцати весен.

— Да, видимо, это было очень давно… не помню, когда. Но стабильность — воинское отличие, нехарактерное для южанина. Поэтому особенно похвально. О ком только не услышишь в казармах… Там я тоже успел побывать, и получил свое место не за умение играть цифрами.

— Поэтому просиживаешь тут штаны, и только знаешь, что чешешь языком, — раздражился Баркли, — Болтливость тоже достоинство северянина, Грегор?

— Южане очень обидчивые там, где нужно извлечь урок, — довольно ответил Грегор, откинувшись на спинку стула, — Мужчины здесь мягкотелые и изнеженные, и у многих нет подбородка. Вы знали, что те, у кого нет подбородка — ужасные трусы? Никчемные мужчины. Северяне остались на юге только из-за здешних баб, увязли в них, как пчела в меду.

— Конечно, у вас-то в Глаэкоре трудно найти женщину краше медведя.

Грэгор презрительно фыркнул.

— Сир, вы хоть меч-то держать способны? — спросил Бакли.

— Могу.

— Хорошо… а поднять вы его сможете?

— Я зарубил разбойника по пути сюда… двоих. Душегубы напали на повозку пекарей. Это может подтвердить оторн Каллахан, он был там.

— Это, конечно, похвально… но видите ли, вы слишком стар… Я, кажется, уже говорил об этом.

— Разве на турнире есть ограничение по возрасту?

— Нет, конечно же, нет. Но еще никто не приходил сюда в столь почтенном возрасте. В честь праздника на турнир рыцари допускаются без взноса, но если вы проиграете… — (конечно же проиграете, по всему виду Баркли было понятно, что именно так он и думает), — Если вы проиграете, то лишитесь и доспехов, и коня, и должны будете уплатить мзду победившему. Я не вижу причин, чтобы так рисковать…

— Погоди, Бакли, — осадил его Грегор, его темно-карие глаза остановились на Фолкмаре, вглядываясь в танцующие блики горящих свечей, тонувших в его глубоких, словно ущелья, морщинах, — Каждому воину нужен шанс. Может, этот рыцарь хочет умереть как мужчина.

— Вы хотите умереть, как мужчина? — растерялся Баркли.

— Думаю, каждый мужчина желает умереть, как мужчина, — ответил Фолкмар.

— Ваша правда, — согласно кивнув головой, улыбнулся Грегор, и его улыбка походила на кривой оскал пса, — Но на турнире много северян. Они не согласятся выйти против старика. Может случиться скандал — таков уж наш характер. Воин должен сражаться с равным, а вы не равный. Найдите того, кто согласится с вами сразиться, и мы занесём вас в списки.

— Грегор, но так нельзя, — слабо возмутился Баркли.

— Не выйдет ничего путного, если всего бояться. На сегодня мы закончили, но до закрытия списков еще целая луна, — Грегор совершенно не обратил внимание на слабые южные возражения, — Приходите оба, чтоб наверняка. Я поставлю вас в соперники.

— Благодарю вас, — с облегчением ответил Фолкмар, — Я обязательно найду кого-нибудь до завтра.

— Тут неподалеку есть кабак, там найдется достаточно бравурных пьяниц, которые захотят получить простую победу, — довольно сказал Грегор Фолкмару в спину, когда тот уже откланялся, — Там их будет полно, уж поверьте. Советую найти вам южанина!

«Не обязательно побеждать, чтобы стать воином, нужно только принять участие в турнире, и меня допустят к Отверженному».

Отдышавшись, Фолкмар поплелся в таверну — хотелось выпить. Свербело в горле так, что было больно глотать.

Скорее всего, там находилась половина города, и он питал мало надежды, что получится прикупить пару кружек пенного всего за медяк. Он оставит там серебряный — не менее. За этими думами он не сразу заметил, как кто-то окрикнул его:

— Сир Фолкмар! — послышался знакомый голос, — Вот вы где! Я стал искать вас везде, как только прибыл.

— Зачем же я тебе нужен? — спросил Фолкмар запыхавшегося Маркуса. Видимо, на рассвете он все-таки сел в седло, иначе как можно было объяснить его помятый вид? Он выглядел так, будто его разжевал дракон и освободился от него с другой стороны, — Ты что, не просыхал все это время?

— Я лорд, попрошу называть меня по статусу…

— Ты выглядишь как переваренный в гузне завтрак, — у Фолкмар было совсем не то настроение, чтобы раздавать почести. Он двинулся к цели, не имея желания ни с кем разговаривать.

— Простите, сир Фолкмар, я ведь действительно по серьезному делу, — тут же потерял спесь Маркус, видно, дело действительно было серьезное, — Дело в том, что я потерял свой меч. Ужасное событие, для меня это беда… Это ведь подарок моего дядюшки. Признаюсь, что непозволительно напился тогда. Радость от посвящения меня слишком развеселила… а наутро я не досчитался своего оружия… — задумчиво произнес Маркус, пристально взглянув на Фолкмара, — И вас наутро тоже не было. Не видели ли вы его?

— Дядюшка научил тебя не винить без причины? — впрочем, Фолкмар был рад, что тот не накинулся на него сразу же, — Что ж, это хорошо. Видел я твой меч. Пойдем.

Они зашли на постоялый двор, где Чемпион уже дремал, стоя в стойле. Изо рта у него торчал пучок сена, который он, просыпаясь, то и дело пытался жевать. Фолкмар не знал, наестся ли он когда-нибудь. Откладывал-то кучи он будь здоров.

— На, держи, и больше не теряй, — Фолкмар отцепил стройный и красивый, словно девушка, меч и отдал его Маркусу.

Вокруг стоял полумрак. Конюший отмахнулся от них еще на входе, не успевая принять коней без конца прибывающих посетителей. Таверна гудела, горя огнями, в воздухе чувствовался запах хмеля, перебивающего даже запах навоза. Но в глубине конюшни разлилась темнота, и слышалось глухое лошадиное похрапывание. Было тихо и спокойно, сквозь щели на потолке просвечивало лунное серебро. Фолкмар увидел, как под натиском серебра искажается в злой гримасе лицо Маркуса:

— Вы украли его? — вскричал он, — Вы вор, сир, недостойный носить звание рыцаря, вы… вы…

— … заслуживаю смерти? — Фолкмар посмотрел на него взглядом уставшим и безразличным.

— Нет… нет же, почему? — опешил Маркус.

— Дурак! — разозлился Фолкмар, — Хотел убить безоружных, приговоренных к суду? Так поступают только трусы! — распалялся старик, — А знаешь, кто их приговорил? Оторн! Если бы ты действительно понимал это, то не стал бы размахивать своей железякой направо и налево, крича, что ты рыцарь. Огненноглазый имеет право забрать у тебя этот титул, безвозвратно! И даже король тебе не поможет! Не видел я еще мягких, словно перина, оторнов. Все они были жесткими, как железо. О таких говорят, что вместо их сердца клинок — и глазом не моргнут, отберут статус воина. А за непослушание могут придумать чего и похуже. Я спас твой зад, и не прошу благодарности. Хотя мог отдать меч оторну, чтобы он точно спустил с тебя шкуру за такие кренделя. Ведь знал я, что ты объявишься и обвинишь меня вором. Но пожалел тебя, дурака. А теперь отойди, я спешу надраться до беспамятства.

Маркус так и не кинулся за ним, но Фолкмар ощущал взгляд на своей спине. От этого в горле засвербело пуще.

Глава 16 Достойный соперник

Таверна была доверху набита народом. В эту ночь старались допить все, что не успели днем. Строгие правила столицы не распространялись на праздничное время, и по ночам на улицах было почти так же людно, как и днем. В тавернах стоял спертый воздух хмельных паров. Порой, он казался настолько густым, протяни ладонь — выжмешь из воздуха пару капель пенного. Фолкмар оглянулся. Такое количество пьяных лиц вселяло в него надежду. Он мог поклясться, что здесь нет ни одного северянина, собравшегося на турнир или же состоявшего в армии. Те строго блюли режим, и, если не развлекались с блудницами, обязательно видели десятый сон в своих кроватях. К первым боям они готовились с прилежностью.

Фолкмар прошел к стойке, заняв свою очередь рядом с четырьмя повесами.

— Жаркая ночка, — улыбнулся он собеседнику, нетерпеливо положив ладони на мокрое от пива дерево.

— Ааааа! — прокричал тот, размахивая мокрыми от пота патлами.

Рубаха на его груди разошлась. Видимо, ему стало жарко, но свежему воздуху снаружи он предпочел радостный смрад хмеля и удушливую жару. Мужчина ничего внятного не сказал, поднял над головой кружку с пивом и еще покричал что-то, затем ноги унесли его куда-то.

Подождав, когда угомонится взрыв хохота справа, Фолкмар произнес громче:

— Кружечку крепкого эля, — уставший, молчаливый трактирщик кивнул, быстро начав наливать хмельное. Ему помогала молодая девушка с красивыми грустными глазами, вся одетая в черное — от макушки до пяток. Черный платок, аккуратно собравший светлые волосы, черное простенькое платье. Только передник у нее был совершенно обычный — из серой холщовой ткани.

— Красавица, не поможешь старику? — с улыбкой спросил Фолкмар, ибо никакие надежды на мрачного трактирщика не питал, — Знаешь, кто из здешних собирается на турнир?

Парочка шустрых ребят бегало с кувшинами, тарелками и кружками между столов, но рук не хватало. Все перлись прямо к бочкам, к тому же в таверне стоял шум. Все было так знакомо Фолкмару, и вместе с тем чуждо. Ведь после корабля он нашел свою гавань именно в таком месте. На множество лет, быть может, даже больше, чем был настоящим рыцарем и делал хоть какое-то полезное дело.

Камин давно затушили — стены нагрел жар потных тел. Вяло тлели только свечи на столах и пара факелов на стенах, но полумрак никого не смущал.

— Не скажу за всех, — приветливо ответила девушка голосом таким же грустным, как и ее взгляд, — Но турнир обсуждали господа вон с того стола, — она указала на группу мужчин за добротным столом у потухшего камина. По их довольному виду Фолкмар догадался, что те травят байки, — Они хвастались у кого какой доспех и какие кони. Наверное, они пойдут на бои. Вы ищите кого-нибудь?

— Уже нашел, спасибо, красавица, — нутром своим Фолкмар почувствовал в ней нечто родное, такое же острое, засевшее колкой занозой. Ведь в его душе тоже не проходила грусть. Наверное, поэтому он был к ней так приветлив.

— А я проткну ее своим мечом! Так она не только потухнет, так еще и закричит, — кто-то дошел до такого хмеля, что бросал вызов зеленой звезде.Фолкмар заметил ее впервые, когда они с Дугом стояли на развилке. Оторн Каллахан оказался прав — полная луна к зеленой звезде. Наверняка, в лагере это посчитали дурным предзнаменованием, но у него не было времени обращать внимание на настроение окружающих.

— Не к добру это, — ответил мужичок весен сорока, сидевший ближе всех к камину. Он казался задумчивым и напряженным, оттого прикладывался к кружке чаще остальных, — Будто Безумный смеется над нами…

— А пусть смеется, да только это будет его последний смех!

— Давно ты проверял свою кобылу? — засмеялся третий, одетый вполне прилично, в синем камзоле из плотной шерсти, — Она у тебя сморщенная, как мошонка козла. До соперника не доскачет, не то что до неба.

— Моя Грета еще ого-го! — возмутился рыжеволосый мужчина средних лет, со средним качества пошивом рубахи и штанов, — В ней отваги больше, чем в твоих гончих псах.

— На отваге далеко не убежишь, если копыта старые.

— А ты что, мастер рассматривать козлиные мошонки? — спросил тот, кто поближе к камину и у его соседа за мгновение налились красным глаза.

— Господа, — обратился к ним Фолкмар, пока их не отвлекла дружественная драка. Он сделал большой глоток пива, чтобы показать, что свой. С пьяницами обращаться он привык и знал, что о чем бы он не договорился сейчас, к утру это сойдет вместе с хмелем. А посему готов был потратить еще серебряный до утра, чтобы хмель этот не улетучился, и согласившийся встал в списки напротив него. Но, по правде говоря, Фолкмар и сам не знал, на что рассчитывал. Все его поступки, начиная со смерти верного Ницеля, пахли отчаянием.

— Чего тебе, старик? — рявкнул тот, что настроился на драку.

— Я рыцарь, такой же, как и вы, — ответил Фолкмар, решив добавить немного лести: — Доблесть не меряется ни старостью кобыл, ни мошонками козлов. Я вот тоже хотел бы поучаствовать в турнире, да вот только меня никто не берет, и присесть мне негде.

— Садись! — хлопнул рукой по столу рыжий и подвинулся, — А почему вас не берут на турнир, достопочтенный сир?

— Потому что он старый, ясно же, — проворчал сосед, раздумывая, стоит ли ему настаивать на драке.

— Старый? Да разве для рыцаря старость — это помеха? Моя Грета тоже стара, но она еще ого-го!

— Да и я тоже еще ого-го, — грустно соврал Фолкмар, — Вот только распорядитель не захотел вносить меня в списки. Требует, чтобы я нашел соперника.

— Соперника! Здесь собрались самые достойные соперники во всем Перилеске, поверьте, сир Фолкмар. Храбрее вы никого не найдете. Пусть господа дерутся с господами, но умения это им не прибавляет.

— У господ и мечи крепче, и кони породистей. Они щелкают нас на остатки.

— Глупости, Густав, нацепи хоть десять доспехов с бабскими узорами, умения это не прибавит. Меня звать Торленд, а как вас, сир?

— Фолкмар, и я очень желаю участвовать в турнире.

В таверну вошли несколько рослых мужчин, и, не став подыскивать себе мест, сразу подошли к бочкам. Таковы уж они были — северяне, сразу принимались за дело.

— Сейчас возьмут с собой по бутылке и сделают вид, что не квасят по ночам, — усмехнулся Густав, встряхнув длинной черной челкой, — А вечером зайди — за уши от горла не оттащишь. Всегда думают, что лучше нас.

— Да, хватит тебе, Густав, смотри какой вечер! — улыбнулся Торленд и повернулся хорошенькой девушке в черном, подошедшей забрать пустые кружки, — Бриджит, милая, будь добра, еще по одной.

Та слабо улыбнулась и, кивнув головой на тонкой шейке, сразу же удалилась.

— Хорошенькая, правда? — Торленд наклонился к Фолкмару, будто знал его много лет, — Муж ее умер пару весен назад, с тех пор она не снимает траур. Ходит всегда грустная. Чудная… Я бы хотел, чтобы она улыбнулась, да она отказала. Эх! Кружки будет мало! Сир, а зачем вам турнир? Вы что ли не знаете, что придется отдать коня?

«Отдать коня, если проиграю», — но всем и так ясен был исход, поэтому в вежливости никто не упражнялся.

— У меня прекрасный конь, черный как смола, крепкий и молодой, — скрипя сердце, выдавил из себя Фолкмар, — Он стоит здесь, в конюшне.

— А не тот ли это черный красавец, что жевал все время сено? — спросил Густав, прищурив большие, как блюдца, глаза.

— Он самый.

— О, это великолепный боевой конь, — облизнул губы Торленд, и у него блеснул хмельной взгляд.

— Я знаю, что, быть может, придется расстаться с ним. Но мне нужен этот турнир. Распорядитель Грегор сказал, что каждый воин имеет право умереть, как мужчина.

— Вы что, собираетесь умереть? — спросил возбужденно Торленд.

— Может быть, не сразу, но тряхнув стариной.

— Это достойно сойти за тост! — вскричал Торленд и поднял кружку высоко над головой, — За старого сира Фолкмара, пожелавшего умереть, как мужчина!

Все обратили к нему взоры. Тот поднял кружку еще выше, но ему не хватило этой высоты. Тогда он вскочил на лавку, и, размахивая руками, кричал:

— Мой священный долг помочь этому господину в его стремлении! Я сражусь с вами, сир Фолкмар, чтобы вы могли осыпать свою голову славой. Но не ждите, что это будет неравный бой, я не буду жалеть вас!

— Я этого и не жду, — голос Фолкмара дрогнул. У него забрезжила надежда, что не придется поить Торленда до самого утра, ведь ему нужен был конь, а причина всегда найдется, — Пусть он будет на равных, и не важно, чем окончится.

«Пусть я проиграю, но меня допустят к Отверженному».

В таверне повисла любопытная тишина. Все глядели не на Торленда, а на трех северян, забиравших свои бутылки с прилавка.

— Южане выбирают себе достойных соперников, — больше презрительно, чем насмешливо кинул высокий северянин с иссиня-черной бородой, затем опрокинул бутылку, сделав большой глоток, — Ох, и пойло тут такое же слабое.

Их провожали десятки пар глаз, те громко хлопнули дверью.

— Пожалуй, ничего не получится, сир Фолкмар, — Торленд слез с лавки, спокойно вернувшись на место, будто и не случилось ничего. Мгновение славы ушло так же быстро, как и пришло — все снова занялись своими делами, — Неприятно, знаете ли, когда на тебя вешают клеймо слабака и неудачника. Я выступлю против вас, и житья мне не будет. Эти северные псы постараются устроить мне вечную славу.

И будут правы. Фолкмар чувствовал, как в нем закипает злость. Порой ему казалось, что все до единого предубеждения о южанах совершенная правда. В том числе и самые нелепые, к примеру, что те любители надевать портки наизнанку. Впрочем, он и сам порой так делал, ведь в дороге не часто приходилось стирать.

Опрокинув в себя остатки эля, он резко встал. Ему нужен был свежий воздух.

Сверху зеленым глазом глядела зеленая звезда. Луна на время отступила, перестав быть такой огромной, можно было различить то, что творилось на небе. Созвездие дюжины скакало по темному полотну черным жеребцом, в глазах его блестел ядовитый зеленый огонь. Фолкмар выдохнул: воздух заклубился влажным дыханием, весенняя ночь выдалась прохладной. Еще парочка кружек эля, и, быть может, ему станет все равно. Он уже дошел до той степени отчаяния, что готов был отдать Чемпиона, лишь бы получить желаемое.

Во двор таверны прибыли три всадника. В темноте Фолкмар не разобрал, кто это, но конюх оказался рядом с ними на удивление быстро. Принял коней, получив пару монет и еще парочку надменных приказов. По обыкновению, он предпочел сойти с порога, чтобы дать пройти господам. То, что это были господа, он не сомневался. Когда те вышли из темноты двора в свет наружных факелов, Фолкмар заметил еще одно неприятное: на груди одного лордика красовалась вышивка — золотой кабан, вставший на дыбы в окружении трех яблок. На этот раз лорд Дориан Бордовей был одет в голубую шелковую рубаху, с его плеч струился шерстяной золотой плащ с голубой подбивкой. Фолкмар не сомневался и в том, что на его плаще изображён еще один кабан, поэтому даже не обернулся, когда они прошли мимо него.

«Кабан или вепрь, свинья есть свинья, и не важно, насколько она опасна, — с презрением подумал Фолкмар, — А ты и есть свинья, и клеймишь себя правильно».

Давненько он не был таким злым. Мыслями своими, он, казалось, мог разнести всю эту таверну вместе с пьяницами внутри. Но его никто не заметил в темноте двора, лорд прошел со спутниками внутрь, весело обсуждая предстоящий праздник. Фолкмар сделал шаг назад — злость злостью, а неприятностей ему в этот вечер хватило, и на все последующие вечера тоже.

Дверь захлопнулась, и он снова остался один.

— Сир Фолкмар? — услышал он робкий голос в темноте ночи.

Что опять?

— Сир Фолкмар, я видел, как вы вышли, — из двери высунул голову растрепанный Маркус, пытаясь вглядеться в спокойствие ночи. Затем он выглянул весь, спрыгнул с порога в грязь. Где-то вдали, в конюшне, заржали лошади.

— Ты что, следил за мной? — рассердился Фолкмар.

— Вот вы где…

— Иди своей дорогой, мальчик. Мы все с тобой решили, и больше я не собираюсь ничего обсуждать.

— Погодите, сир Фолкмар! Я вовсе не о том… — Маркус не потерял своего возбуждения, но голос его уже не казался гневным. Он подошел к Фолкмару в ночи, — Я, право, виноват перед вами. Несправедливое обвинение хуже несдержанного слова. Я вел себя ужасно, мой дядюшка бы осудил это… но так получилось. Простите меня.

— Правда? — густые брови Фолкмара приподнялись, — Ну, раз так, хорошо. Я тебя прощаю. Можешь идти, я не держу тебя.

— Мне хотелось бы искупить свою вину, — такие как Маркус не отстанут, пока их доблесть не получит желаемое, устало подумал Фолкмар, — Я слышал, вы хотите попасть на турнир?

— Хочу. Что тебе до этого?

— Я могу выступить против вас, если вы позволите мне…

— Выступить? — вот уж, действительно, чудной вечер, — Ты? Против меня? Ты же понимаешь, какая слава будет потом тебя преследовать, мальчик?

— Знаю, — Маркус выкатил грудь колесом, — Но долг сильнее пересудов. Ведь благородство рыцаря внутри его сердца, а не в людских языках, — Маркус ненадолго задумался, — К тому же, я не возьму у вас ни коня, ни доспехов, ни денег, когда одержу победу. Все поймут, что делал я это не ради собственной выгоды.

— Что ж, разумно, — на мгновение Фолкмар даже проникся уважением, — Но, надеюсь, ты не будешь кричать об этом на каждом углу? Этого добра хватает и по кабакам, трепаться каждый горазд.

— Нет, что вы, сир, я буду нем, и только мои поступки будут говорить за меня!

Фолкмар вышел в свет факелов. Задумчивость его морщин заставила сердце Мракуса биться чаще, а грудь вздыматься сильнее. Когда старик протянул ему руку, парень схватил ее без раздумий:

— Смотри, не передумай, мальчик. Ты дал слово, помни о нем, — рукопожатие оказалось крепким. С неба глядела зеленая звезда, будто засвидетельствовав свершившейся договор, — Я буду ждать тебя в полдень у распорядителей турнира. Приходи ко времени.

— Я буду там, клянусь, или я не рыцарь, — кивнул Маркус, — Благодарю вас, сир Фолкмар.

Когда он ушел, Фолкмар почувствовать слабость во всем теле. Не напившись кружкой эля, старые кости снова начали болеть. Они подождут немного — впереди целая ночь, а его снова мучала бессонница. С приходом дорогих гостей в таверне, казалось, добавилось шума. Глухие крики прорывались сквозь деревянный стены, где-то там, далеко, в прошлой его жизни, текла жизнь. Старый рыцарь задрал голову в темноте, окинув небосвод усталым взглядом. Сумасшедший день. Давненько ему не выдавалось пережить столько событий за одну луну. Но все, вроде, шло неплохо.

Глава 17 В поисках Отверженного

До цели можно было добраться только под покровом ночи. Темное полотно покроет землю, скрыв от глаз лишнее. И сумерки могли стать друзьями, если бы заковыристые закоулки зданий давали убежище — здесь же все лежало как на ладони. Пришлось дожидаться, когда солнце окончательно скроется за горизонтом. Дуг задрал голову. Звезды мерцали на своих привычных местах. Порою это походило на трепыхание, как если бы мотылек пытался вырваться из мертвой хватки булавки, пригвоздившей его к дереву каким-нибудь злым мальчишкой. Но это было не так. Дуг знал, звезды — это только звезды.

Сьер Фолкмар сказал ему идти, и он пошел. Он был так расстроен, что Дуг совсем не хотел расстраивать его еще больше, сказав, что придется дождаться ночи. Ничего — подождать он может и в кустах, а вот старый рыцарь никуда не денется. Съер пробудет в таверне до самого утра, все равно Дугу там не много пользы. От эля у него болела голова, и по запаху оно напоминало ослиную мочу. Мальчишка предполагал, что и по вкусу тоже. Наверняка, в этой таверне разводили похуже, чем Хельга. Ведь приезжим было все равно что пить, многие приехали на турнир уже в хмельном угаре. Он бы знал точно, если бы пробовал ослиную мочу, но в точности об этом мог поведать только Барт, очень любопытный подросток с тягой ко всякому виду спорам. Правда, в тавернах бывало тепло и вкусно пахло похлебкой, но в той, в которую пошел сьер, не найдешь мясистого гуляша. Дуг был в этом просто уверен.

С приходом темноты зажглись факелы. Земля повторила небо, словно отразив его в водах неспокойного озера. Дрожание пламени напоминало мерцание, но зависело от ветра. Иногда он превращал огонь в рваные оранжевые тряпки, источающие дым. Но чем дальше находились от глаз факелы, тем больше они напоминали маленькие звездочки. Только не такие холодные, ведь зажигали их человеческие руки.

«Зачем здесь столько огня, если внутрь все равно никого не пропускают? — с досадой думал Дуг, сидя в кустах. Он был тих, словно завидевший кота мышонок, — Если пробраться со стороны пригорка, можно будет прошмыгнуть мимо. Там, вроде, темнее».

У самых кустов несли службу два солдата из оцепления, здесь их стояло по одному через каждые пару футов, от скуки они подмечали каждый шорох. К грусти своей Дуг отметил, что никто из них не отличался болтливостью, предпочитая смотреть вдаль, чем чесать языком. Оранжевые пятна пламени играли на их лицах, очерчивая крепкие скулы и тяжелые подбородки. Наверное, это были северяне, но Дуг не был в этом уверен.

Найти шатры не представилось такой уж большой сложностью. Здесь напрочь была вытоптана трава, и, если бы не жаркое полуденное солнце, боги бы утонули в грязи. Тот, что походил на длинный стальной клинок, с пологими боками, из блестящей шелковой ткани, наверняка, принадлежал Великому Воину. Он будто смотрел острием ввысь, напоминая богам об их ошибке, и то, что он всегда начеку. Другой стоял совсем рядом, едва ли не прикасаясь тканью к ткани — приземистый и круглый, с выпуклой крышей, трепещущей на ветру. Храм стоял ближе к утесу, разгоняющего воздух с моря, когда далекий бриз обретал утраченную силу. Трепыхание ткани слышалось даже издалека. Дуг улыбнулся, настолько понравилась ему эта палатка.

«Хорошая и красивая. Это не палатка, и быть может, даже не шатер, а целый храм. У него плотные стены и на них есть красивые узоры. А ветер под куполом — это очень даже хорошо, — Дугу нравился ветер, ведь он напоминал ему свободу. Что и говорить, ветер и был воплощением свободы, — Вот только пробраться внутрь будет тяжело. У хорошего храма плохие стены — их непросто преодолеть».

Чтобы ветер не снес крышу шатра, стены Отверженного пригвоздили к земле большими булыжниками — в горном городке этого добра найти не сложно. Видимо, он так стремился в небо, что люди решили поумерить его пыл. Дуг покинул кусты серым мышонком, решив зайти со стороны пригорка, быстро врастающего в утес. Придется не пробираться вором, а пройти через центральный вход, как честный человек. Это было ясно и так. Оставалось надеяться, что его не заметят до того, как он обретет честность у самых врат.

Вечерняя роса неприятно промочила штаны, поэтому Дуг позволил тьме поглотить себя раньше, чем она дойдет до чувствительных мест. Он двигался так, как привык, как умел — тихо и незаметно. Пару раз перед его носом вырастали ветки деревьев, и он едва успевал уклониться от них. Когда те закончились, появился враг позабористей — свет. Мальчишка стоял под тенью нависающего большого утеса, такой четкой, будто на земле прочертили линию чернилами. Один шаг — ночь превратится в день, а его молчание в оглушительный крик. Нет хуже врага для вора, чем свет. Для плохого вора — тем паче. Дуг считал себя хорошим вором, но местность была открытая, и через каждые пару футов стояла охрана. Он давно следил, не захочет ли кто-нибудь со стороны пригорка по насущным делам, но у северян, по всей видимости, были очень крепкие пузыри. Уж лучше бы они были похожи на южан, тогда и ворам было бы легче.

Дуг придержал мешочек с монетами на поясе. Те звякнули, глухо, ерундово, но мыши ведь не звенят монетами. Впервые в жизни своей он шел на дело с полными карманами, а возвратиться должен был с пустыми.

«Какой же я тогда вор? Видел бы меня Курт, отодрал бы за уши, — весело подумал Дуг, — И на мне черная тень, защищает меня так же как доспех. Я похож на черного рыцаря — храбр, и несу благо».

Эти мысли придали уверенности. В конце концов, можно ли назвать грабителем того, кто пришел отдать деньги, да еще и не краденые?

Далекий морской бриз прогудел в щели утеса, принеся с собой слабый запах соли, скатился по пологому спуску, прямо к шатру. Купол его вздулся, натянув тряпичные бока.

«Что-то случится», — подумал Дуг.

— Холод кусает нос и дерет горло. От этого ветра он становится еще более колким, Гаред, — впервые кто-то из стражников подал голос, высокий, похожий на жердь, напялившую на себя железо. Тряхнуть его — наверняка загромыхает. Дуг сидел тихо, он не хотел узнать, как громыхает его железо, — Давненько я не помню весной такого мороза.

— Да, хорошо, — довольно ответил его напарник. Все-таки это были северяне. Северяне любили холод.

Стальные пластины на груди солдат ловили блики огня, плавясь и застывая вновь. Стражники дышали паром и редко переговаривались о всякой ерунде, чтобы совсем не отдаться скуке. Лица их были обращены во тьму. Факелы горели далеко, но никто даже не думал подойти к одному из них, прижаться, подставить ладони, чтобы согреться. Каким бы ни был холодным ветер, как бы не превращал холод в еще более лютый, они стояли на своих местах. Даже если бы пошел снег — уверен был Дуг, они бы остались стоять, где стояли. Наверное, там, в Глаэкоре, на их родине, мороз был таким суровым, что здесь, в Теллостосе, казался лишь игрушкой. Чем-то похожим, но совсем несерьезным. В словах солдата слышалось столько довольства, что Дуг понял — дождаться, когда у них ослабеет пузырь он не сможет.

«Они смотрят на меня, но не видят. Если повернут голову, ослепнут от огня. Ненадолго, но ослепнут. Они совсем как котята. Что-то случится».

Резко подул ветер, растянув пламя факелов по чреву ночи. Пламя треснуло и порвалось, оставив рваные оранжевые крылья бить о воздух черными клубами дыма. Полотняной купол храма Отверженного натянулся и вспух, будто живот беременной женщины. Послышался натужный скрип деревянных балок. Утес вновь вздохнул в звездной черноте ночи и выдохнул — резко, гулко, запах морской соли остался на его скалах. Дуг подождал еще немного, схватившись за холодный влажный камень летящего вверх пригорка — и приготовился.

— Сюда! — закричал кто-то вдали, — Все сюда!

Тряпичные стены шатра оказались прочней пригвоздивших их к земле камней. Те с грохотом откатились, кое-где заставив шатер приподнять блестящую юбку стен. Камни считались воплощением земли — они были единственным, что должно было удерживать спустившегося бога в мире людей, поэтому его стены больше ничем не крепились. Солдаты сорвались с места, пока ветер окончательно не унес шатер вместе с Отверженным.

Как только взгляд стражников сменил тьму на свет, Дуг тихой тенью прошел вдоль стены, а как они оказались еще дальше, оторвался от холодного камня, окончательно лишившись его защиты. Он бежал быстро, пока суматоха превращала вора в мышь. Ненадолго задержался у потухшего факела, слившись с мимолетной тьмой, затем прошмыгнул за спиной рослого, как и все они, солдата с непозволительно модными штанами под кольчугой из мелких колец. Большой булыжник стал его следующим убежищем, но ровно до того момента, как им решили заняться двое. Тогда Дугу пришлось быстро отступить — не во тьму и не в свет, зацепившись за край взмывшего вверх шатра. Словно тень или призрак, он будто взлетел вместе с ним, и померещился одному из солдат. Но рядом с храмами что только не мерещится, а посему тот сморгнул пару раз наваждение и как всегда промолчал.

Он мог скользнуть снизу, словно гладкая рыбка под волну и сразу оказаться внутри, но не стал. Дуг захотел войти во врата как честный человек.

«Я несу кошелек с монетами и меня послал сьер, я не вор и не разбойник. Я войду спереди, а не сзади».

Шатер махал крыльями, словно шелковая птица в отблесках огня, а рядом стоял спокойный сребристый клинок Великого Воина — его защитил от ветра Отверженный, хотя должно было быть наоборот. Но его спокойствие вселяло уверенность, что так и должно быть. Дуг оказался у центральных врат, чувствуя дыхания благовоний. И вот перед ним приоткрылись деревянный ставни, внутри блеснули мелкие глазки свечей, половина из них потухла от резкого порыва ветра. Но другая половина так и осталась гореть, и мальчик хотел узнать, какой у них запах. В свечи Отверженного добавляли масло лаванды, вербены и черемухи, ему натерпелось приложить нос к воску. Но за шаг до спасительной тени его повело назад, что-то крепкое и стальное схватило за шкирку. Так сильно, что треснула ткань рубахи. Дуг соскочил в воздух, словно стрела с тетивы.

— Эй, малец, ты что здесь делаешь? — перед носом оказалось злющее лицо с красным от мороза носом и бровями, похожими на вздыбленные рытвины грязи, которые встречались на тракте, — Забыл, где находится харчевня? Так это тебе не раздаточная, но я могу отвесить тебе пару тумаков, раз тебе так не терпится!

— Я не вор! — истошно закричал Дуг, хоть никто его за вора и не принял. Одет мальчишка был не богато, но вполне сносно — да и что здесь было брать? После первого паломничества все добро убрали в закрома клирики. Разве что только свечи — да этого добра хватало и на базарах. Любой вор, даже не очень хороший, набьет ими карманы и не пробираясь в храмы.

— Что, на Отверженного пришел поглазеть? — прогремел стражник, громыхнув-таки своими доспехами, и потащил мальчишку к выходу — деревянным воротам без забора, неизвестно зачем тут стоящим. Ведь забора и правда не было, вместо него мялась преграда из солдат — живого железа. Наверное, клирики и в этом нашли какой-то сакральный смысл, — Ходит вас тут, как прыщей на жопе. А ну пшел вон отсюдова!

Под безразличные взгляды стражник протащил Дуга прямо до деревянных врат, добротно сколоченных плотниками, отворил те сапогом, и точно так же дал пинка ему под зад, мальчишка полетел вниз. Вокруг начали собираться люди, неизвестно откуда взявшиеся. Но рядом с шатрами ходило немало зевак — они всегда где-то ходят.

Над головой послышался недовольный ропот, в основном, люди возмущались, что мальчишка захотел проникнуть в храм, когда паломничество уже закончилось.

— Надо же, какой наглец! Темень хоть глаз выколи, а все туда же, — просто сами они были не так ловки, как Дуглас, и глазели на храм только издали, — Каждый раз кого-нибудь выкидывают, если бы отрубали руки, то и не ходили бы.

— Для этого нужно отрубать ноги, — сделал разумное замечание кто-то.

Вокруг сновали ноги, но Дуглас не спешил поднимать головы — он вдруг ощутил стыд, и не хотел показывать лица. Когда крадешься во тьме, испытываешь совсем другие чувства. В основном, уверенность и смелость. Без них и выходить не стоит. Но как только на уверенность проливается свет факела, она тут же тает, как весенний лед под полуденным солнцем. Нельзя никому попадаться на глаза.

«Любой, кто взглянет на тебя, должен смотреть, но не видеть», — всегда говорил задиристый Курт, и всегда оказывался прав.

Здесь и видеть было нечего — достаточно было того, что все смотрели. И так ясно, зачем он здесь оказался. Перед носом засуетились сапоги, ботинки и сандалии — разные, кто уходившие в штанину, кто под юбку, но Дуглас заметил только то, что их было очень много. Он только успел приподняться на руки, как прямо перед ним остановились совсем простые сапоги, с налипшей грязью, успевшей уже порядком подсохнуть. Эти сапоги видели много дорог, потому стерлись наполовину, и Дуглас их узнал.

— Мальчик, который не воин, — услышал он над головой голос оторна Каллахана, склонившего к нему голову, — Ты пришел в храм, — озвучил он очевидное, поднял голову, оглядел всех и добавил громко: — Наступила ночь, солнце скрылось за горизонтом. В такое время полагается уже спать. Особенно честным женщинам, которых я вижу среди вас. Пусть послабления праздника не избалуют вас, и вы сейчас же отправитесь в свои постели, — Каллахан снова опустил лысую голову: — А те, кому скучно, могут сходить на представление фокусников, они развернулись у турнирной гряды. Там есть пироманты, они крутят факелы и изрыгают пламя. Если пойдете сейчас, успеете.

Последняя часть проповеди воодушевила народ гораздо больше, и он потихоньку начал расходиться. Все тут же забыли об отрубленных конечностях и заговорили о конечностях обожжённых, которые пироманты получили на празднике пшеницы в этом году, когда у одного из них в руках лопнул кувшин с маслом.

— Меня послал сьер Фолкмар, у меня есть мешок с монетами, — вставая, с обидой в голосе произнес Дуг. Он отряхнулся от грязи, но на одежде все равно остались налипшие комочки и пятна. Ночная роса успела промочить его одежду. Дуг чувствовал, как пристально на него смотрит оторн, — Он сказал отыскать старика в красных одеждах и длинной бородой.

— А где же сам сир Фолкмар?

— Сам он не пришел. Никого не пускают, он решил, что ему будет грустно идти сюда. Сьер ушел в таверну, чтобы немного развеселиться.

— Но ты здесь, мальчик-не-воин.

Дуг кивнул.

— Так чего же ты ждешь?

— Никого же не пускают…

— Прошмыгнул, когда ветер стены унес, — подошел высокий рыцарь в вороненых доспехах, с большим серебряным месяцем на груди. Он неуклюже поправил и без того ладно сидящий шлем. Он признал в Каллахане оторна, хоть тот и стоял в пыльной одежде, только с дороги, — Вердан Карриган, начальник стражи, — представился мужчина, — Насилу поймали, шустрый малец. Верховный оторн приказал никого не трогать, вот и ходят толпами тут, но этот самый наглый оказался. Прикажете высечь?

Все бреши в стенах храма сладили, стража начала занимать свои места, выстраивая забор из живой стали, обнимающей два временных храма. Под натиском ветра те казались живыми, будто дышали, вздымая шелковую грудь.

— Они просто делают, что должны. Не стоит винить их, — Каллахан ответил не начальнику стражи. Оторн задумчиво рассматривал живую преграду, молчаливую и строгую. Несколько солдатов обходили маршрут, так внимательно, будто вокруг развернулась осада, а не праздник, — Пропустите его.

— Пропустить? — поразился строгий начальник, у которого было настолько строгое лицо, что, казалось, его лоб вот-вот лопнет от напряжения, — Но верховный оторн отдал четкий приказ — никого не пускать. Внутрь смогут войти только воины, которые участвовали в турнире, а до того на территории храма не должно быть никого, кроме стражи и бдящих клириков. В храме отверженного потухли свечи, скоро придет ихсан, чтобы зажечь их. Его я пропущу, а мальчишку не пропущу.

— Дети отличаются от взрослых, от молодых и старых, — оторн Каллахан спрятал ладонь в запахнутый на груди серый плащ, вернулась она с печатью в пальцах. В этот самый момент его глаза начали светиться слабым белесым светом, маленькие языки пламени заполнили глазницы. Вердан Карриган сделал шаг назад, ведь у него закружилась голова. Насилу удержав равновесие, он сглотнул нутро, подступившее к горлу, — В их глазах отражается истина, вы слышали это от верховного оторна? Ведь это его слова. Пропустите дитя, от него не будет никакого вреда, — не став дожидаться, пока Вердан обретет снова ясность ума, Каллахан взглянул на Дуга, — Иди.

Тот тут же дал деру. Бьют палками — уворачивайся, глядят в упор — подожди, не бери, возьмешь, когда отвернутся, а если дают дорогу — беги. Этим правилам Дугласа научили улицы Псового Переулка. Сейчас он бежал со всех ног, и не важно, что происходило позади.

— Для оторнов найдется и другая работа, кроме того, чтобы все время запрещать. Со мной пленники, совершившие дурное. Сейчас ночь, но солнце взойдет, и на рассвете состоится суд.

Вердан смотрел на оторна, будто видит его в первый раз. Медленно кивнув, заторможено, будто не совсем понимая, что происходит, он спросил:

— До рассвета еще много времени, прикажете позвать подкрепление? Преступники нуждаются в охране.

Каллахан обернулся, взглянув на двух спешившихся рыцарей рядом с красивой пегой кобылкой:

— Нет, — ответил он, — В этом нет нужды.

А Дуг бежал. Сбоку хлопнул пологий палантин двери, дунув в лицо свечным воздухом. Волосы на голове Дуга взлетели вверх, став похожими на взъерошенное сено. Он прошел внутрь. Округлый хлам приглушенно шелестел стенами, воздух вился под куполом. Свечи вытягивали пламя. От резкого порыва ветра половина из них потухло. Дугу это не понравилось.

Посреди стоял постамент, окруженный свечами без пламени. Подойдя, Дуг взял одну, которая еще горела, и поджег потухшую от нее. Потом другую, и еще одну. Он шел по цепочке пустоты, заполняя ее теплотой пламени. Прилежно, и не пропустил не одной. Ему нравилось, как зажигаются огоньки, как от них исходит тепло. Ведь на улице было так холодно, и он весь промок, а от свечного огня, делавшего мрак волшебными мерцающим светом, исходило тепло и в храме было жарко. Даже ледяной ветер сверху не разогнал теплоты внутри, и лавандового запаха тоже. После того, как зажглась последняя свеча, он взглянул на свою работу и улыбнулся: перед ним светилось маленькое небо. Дуглас подошел к широкому округлому постаменту — без статуи на нем, как и всегда. В столице, Аоэстреде, был такой же, с каменной обувью на ней и отпечатками голых пяток. На этом помосте всегда валялась какая-нибудь снедь и всякая всячина, какая находилась в карманах у людей. Здесь было точно так же, только сапоги были не каменными, а совсем настоящими, и многие совсем не новые. В столице клирики гоняли их, когда он с ребятней пытался стащить что-то с постамента, или, смеясь, забраться на него. А здесь он находился один, и никто его не прогонит. Дуг подпрыгнул, забравшись на мраморную плиту. Отбросив в сторону какой-то старый сапог, он лег на спину, распластавшись на мраморе. Теплый воздух свечей окутывал замерзшее тело и стало хорошо. Он взглянул вверх — на куполе зияла большая дыра, оттуда заходил ветер. Дуг смотрел на темное полотно небес, окруженный пламенными звездами. Он ощущал себя в утробе огромного кита, где море — это небо. Мальчишка улыбнулся, а потом засмеялся.

Так он лежал и смеялся, в окружении старых сапог и всякой всячины, пока не вспомнил, зачем старик послал его сюда. Тогда он сел и оглянулся: не было здесь никаких лавок. Постамент, на котором он сидел, сделали литым, и под него заглядывать Дуг не собирался. Как и под стены шатра — снаружи-то он уже был. Кое-где свисали длинные веревки со стальными перьями на концах, кое-где встречались и деревянные шарики, и даже камни — символы, ведомые только немногим, они раскачивались туда-сюда, но совсем не задевали друг друга.

Отцепив от бедра мешочек с монетами, Дуглас открыл его и задумчиво глянул внутрь. Серебряные монеты ловили слабые отблески оранжевого пламени, превращаясь в золотые. Если бы все было так просто, можно было в одночасье стать богачами — достаточно поднести монету к пламени, чтобы сделать ее дороже. Но в кошельке лежали только эти двенадцать монет. Дуглас вынул одну. Повертел в руках, почувствовав холод металла, затем положил на такой же холодный мрамор, рядом с оторванной подошвой башмака.

На остальные монеты — ровно одиннадцать — он посмотрел так, будто нашел для них более полезное применение. Снаружи послышался какой-то говор, и он испугался. Мгновенно спрыгнул с постамента и направился к выходу. Он оглянулся напоследок, отметив, что все на своих местах и ни одна свеча не потухла. На выходе встретился исхан, пришедший зажигать свечи.

— Для вас работы нет, я уже все зажег! — весело произнес Дуг, снимая перед озадаченным клириком воображаемую шляпу.

Он вышел вальяжно, спрятав руки в карманы, будто одержал какую-то победу в этой жизни.

Дуглас долго гулял по оживленному ночному Перелеску. Без шатров и временных построек, базарных площадей, кибиток кукольников и потешников, турнирной площади и всего прочего это был совсем маленький городок, но сейчас тут было легко заблудиться. Впрочем, он знал, где находится таверна, и не важно, как далеко он забрался — старик все равно останется там. Опыт показывал, что хмель словно гиря приковывает к себе, бывая слаще побед и крепче доблести.

Дуглас купил себе пару жарких свиных сосисок и сьел, ведь он голодал с самого утра и не успел ничего бросить в желудок. По пути мальчишка встретил тех самых пиромантов с визжащей толпой вокруг них, среди которых находились и честные женщины. К утру некоторые из них окажутся не совсем честными, но Дуглас был слишком мал, чтобы задумываться об этом. Потом он прошел мимо нищих, предпочитавших не тянуть к людям руки ночью, те просто сидели и тихо переговаривались друг с другом. Дуглас позвал к себе какого-то чумазого мальчика, младше, чем он. Сказал ему пару слов, и они побежали вместе — как будто бывали давно знакомы.

Между такими детьми создавалось меньше преград, ежели бы они знали родителей, или хотя бы какой-нибудь дом. Дуглас поглазел с ним на кукольников, затем они пробежались до ночных кибиток с выпечкой и взяли себе по две, с начинкой из толченых фруктов и козьего сыра, еще теплых и с глянцевой коричневой корочкой сверху. Дуглас нашел, где можно раздобыть сосисок, и себе за одно тоже — он много мог сьесть. Взял он этому мальчишке так же и соломенную шляпу, а себе не взял — ее обещал сьер Фолкмар, и он хотел, чтобы он сдержал свое обещание.

Когда пришла пора уходить, Дуглас завел мальчишку в толпу, а вынырнули они уже с другой стороны молочной кибитки.

— Держи, — тихо сказал Дуглас, протягивая мальчишке мешочек с оставшимися монетами — ровно десятью, — Спрячь их где-нибудь на дереве, чтобы не пришлось делиться. Будешь покупать себе сосиски и леденцы.

— Я хорошо их спрячу, что даже сам не найду, — кивнул мальчик, помня, что иногда так делают белки. Прячут добытое добро везде, а потом забывают и не могут найти. Так однажды вырос орешник рядом с их ночлежкой, — Но зачем ты отдаешь мне их?

— Мой сьер сказал отдать — и я отдаю, — ответил Дуг и широко улыбнулся, растягивая веснушки на лице, — Теперь и у тебя что-то есть.

Глава 18 Призрак лунного света

Он передумал напиваться вусмерть — теперь уж только смочить ноющие кости. Слова Маркуса заставили воспрянуть духом, а воодушевление, как известно, притупляет боль. Нужно еще дождаться Дуга — какие вести он принесет, этот проворный мальчишка? Фолкмар надеялся, что хорошие. Беда не приходит одна, цепляя вереницу неприятностей, но счастье, бывало, поступало точно так же — тянуло за собой цепочку удачи. Быть может, ему удалось схватить ее за хвост. Быть может…

В таверне распахнули окна и зажгли еще пару факелов, но пьяницы все равно утопали во мраке. Прохлада делала воздух менее тягучим, пока свет пытался рыхлить тьму. Под ее защитой Фолкмар прошел до бочек, спрятавшихся от посетителей за длинной стойкой и купил себе еще пару кружек. Он не боялся, что его заметит высокородная компания, но решил вести себя осторожней — удача, в отличие от неприятностей, очень пугливая девица. Она не станет липнуть, как продажная шлюха, стоит тебе только взглянуть на нее.

— Чего опять удумала? — проворчал старый трактирщик, прокручивая вентель у бочки с крепким вином. Последняя капля соскользнула с носика, взволновав полную до краев кружку, — Просто берешь и несешь им. Эти не из тех, от кого можно воротить нос.

— Мне не нравятся, как они смотрят на меня, — тихо прошептала вдова, Бриджит. Она опустила лицо, не желая взглянуть в лицо свекру, но все же строго нахмурилась, — Мне не нравится, что они тянут ко мне руки.

— Будто никогда к тебе руки не тянули, — свекр твердо поставил перед ней большую кружку, но не пролил ни капли, — Здесь только и занимаются, что хватаются за все подряд. Но по-настоящему их интересует только крепкое. Кто успел раньше остальных — тот первым лицом в грязь. Помоги им почистить свои камзолы, уж не знаю, что они тут забыли.

Тот же вопрос посетил и Фолкмара. Задорный хохот таверны, веселящий воздух, сменился на сдержанный шепот. Вояки стали отмечать скромнее, но жажда оказалась все равно была сильнее, чем настороженность. Лорд Бордовей со спутниками занял место у потухшего камина, который тут же зажгли, разворошив для начала угли, а потом открыли окна. Огонь освещал их, играя светлыми пятнами на дорогих одеждах и не менее дорогих лицах — такие выражения лиц могли позволить себе только богачи.

У Фолкмара заныло плечо, когда Дамиан откинулся на спинку стула — дальнозоркий глаз уловил кабана на его груди, в дрожании пламени он казался живым. Старый рыцарь будто снова стоял в лесу, он вспомнил все, что происходило и поежился. Они не выглядели трезвыми. Рыжий, тот, что сидел слева от лорда Бордовея — низкорослый и коренастый, в бархатном дублете из бордового атласа и синего плаща, закрепленного на плече серебряной булавкой-бабочкой, рассказывал что-то громко и язык его заплетался. Но, быть может, Фолкмару только показалось, что он говорил громко — просто таверна стала лучше слышать. Так, все услышали, что нет ничего лучше после битвы, чем сладкая женщина в постели. Впрочем, все это знали и без поучительных речей. У этого болтался меч на поясе, хотя у других Фолкмар оружия не заметил. Он оглядел Бордовея и его спутников, когда те проходили мимо него снаружи. Тогда Фолкмар спрятался в темноте и дал волю своим глазам — темнота придавала смелости даже тем, кто предпочитал не нарываться на неприятности.

— Они тянут руки не к кружкам, а к моему подолу, — возразила Бриджит, но все-таки взяла ношу. Когда она отошла от стойки, отошел и Фолкмар.

Он занял место в темном углу, на месте для одного. Здесь никого не было, и старик обрадовался, что нашел его. Фолкмар переступил через лежащего на полу вояку. Мужик свалился прямо с того места, которое он занял, сразившись в неравном бою с бутылкой крепкой браги. Быть может, со временем он ляжет рядом — Фолкмар обещал себе подумать над этим.

Наблюдать из тихой темноты оказалось не такой уж непосильной задачей — в конце концов, этот навык он оттачивал много лет. Будто ничего и не поменялось. Рыцарь снова оглядывал таверну, пропуская мимо ушей обрывистые разговоры, только сейчас за эту работу ему не платили и медяка. Фолкмару повезло, что он столько лет провозился в кабаках. Последний владелец даже не скрывал, что взял его из жалости.

— Дорена Кусаку поставили против Кайла, а Прейт пойдет с Иветтом биться, — мельтешило на обочине его слуха, — У Иветта тяжелая рука, но и живот такой же тяжелый. Сомневаюсь, что он одолеет Прейта, если тот примется скакать вокруг него.

— Для этого сначала выбить его из седла, а это сделать не так-то легко. Прежде чем Прейт начнет порхать, у него поотрывают крылышки. Видели, какой он тощий? Я могу зажать одну ноздрю и сбить его соплей на ходу.

На последних словах мужчина с засаленными от пота русыми волосами важно поднял кружку и так же важно сделал большой глоток. Такие преувеличивали свои заслуги и так же преувеличивали чужие промахи. На веку Фолкмара это оказывалось оправданным лишь единожды. Но этот знаток дел совсем не был похож на Вейдаля Трудягу — рыцаря, имевшего на своем языке столько же хвастовства, сколько и пышных побед.

В компании за ближайшим столом сидел только один, кто не вел речей. Он молча сидел и набивал щеки горячей яичницей с кусочками репы и пучками петрушки сверху. Фолкмару он показался самым мудрым из компании, быть может, и во всей таверне.

— Зеленая звезда… не к добру… — доносилось из глубины.

— Не вижу ничего плохого, — отвечали ему, — Каждому нужны глаза, чтобы знать, куда идти. Коней это тоже касается, они тоже должны видеть, куда переставлять копыта…

Он сидел так далеко, что не видел, что делают лордики, следить за ними он совсем не хотел, даже из любопытства. А посему предпочел простое — если не видит он, значит, не видят и его. Но он подозревал, почему они оставили свои шелковые шатры и дорогих шлюх на бархатных кроватях — свиней всегда тянет в грязь, даже если вокруг них вертятся золотые яблоки. Даже если они называют себя вепрями и надевают дорогие шелка. Хотя, и вепрь бы не отказался от прохладной лужи, что потопит его жирных блох.

— Рудники закрыты, но вчера Мотыга спускался в шахты и сказал, что они сверкают, как днем.

— Потому что в пещерах застыли драконьи слезы.

— Не бывает ни драконов, ни их слез… — Фолкмар допивал свою кружку и ему становилось отчего-то волнительно, он начинал слушать, — и пещеры от них не светятся. Это грибы светятся. И эти шахты не просто так закрыли. От этих грибов потом голова кругом и жрать хочется.

— Я пробовал их однажды — правду говоришь. Больно уж хочется сырого мяса после этих грибочков. Там и не разбираешь, чьего. И, главное, чувствуешь себя, как…

— Как? — обернулись к рассказчику любопытные взгляды.

— Будто можешь перейти море, не замочив конец.

— Мне мяса не хотелось, — перенял инициативу приземистый, но дородный мужчина с проплешиной, взгляды в мгновение переметнулись к нему, — Мне молока хотелось. Мог взять коровьего, но потянуло меня к бабе с ребенком. В тот день ребенок так и не поел.

— Нодобыл, значит, все-таки мясца, — глубокомысленно заключил кто-то и стол взорвался хохотом семи глоток.

За праздными разговорами Фолкмар не заметил возни на обочине слуха. Только когда на пол грузно свалился трактирщик, он понял, что что-то неладно. Послышался истошный женский крик. Потом показался лордик в синем плаще и с заколкой-бабочкой на плече, он поднял короткий тонкий клинок, протыкая воздух.

— Кто хочет сразиться? — спросил он голосом, который и не надеялся получить ответ, — Что? Ты хочешь? Чего молчишь, или язык проглотил?

Торленд, до этого браво вскочивший на лавку, схватился за рукоять меча на бедре, глаза его блестели решимостью. Но после града вопросов блеск погас, он отнял ладонь от холода оружия и вернулся на место. Уже второй раз за этот вечер. Фолкмар встал, с удивлением приметив, что все оставались сидеть.

Дамиан Бордовей держал за талию Бриджит, та сначала кричала, потом голос стал глуше. Теперь она просто пищала. Он потащил ее к выходу, упирающуюся и просящую помощи, его спутники направились за ним. Бабочка на синем плаще взмахнула крыльями, когда лордик возвращал клинок в ножны. Фолкмар понял, что все они пришли для того, чтобы пристроить свои клинки во вдовьи ножны. Неизвестно, как они заприметили ее, но девчонка действительно была красива. Запретный плод бывает сладок, они захотели того, что скрывалось под черным пологом траура. Трактирщик так и остался лежать на полу, он ударился о край табурета и лишился чувств.

Фолкмар медленным шагом вышел в гробовую тишину таверны. Говор утих, стало слышно, как трещат факелы на стенах и огонь в камине. Все сидели на своих местах, сначала они провожали лордов взглядами, а теперь смотрели на старика. Фолкмар оглянулся — двое мальчишек, что разносили пенное, застали в ужасе. Один под столом, забившись туда сразу, как упал хозяин таверны, другой — в углу, прямо под факелом. Дрожание пламени оставляло на его лице неровные пятна света, делая его похожим на испуганного призрака.

— Что же это? — непонимающе окинул взглядом окружающих Фолкмар, — Никто из вас не встал, даже не попытался остановить их. Как же так?

— Что тебе до этого, старик? — спросил у него крупный мужик с гнилыми зубами. Вероятно, у него была такая же гнилая душа — подумал Фолкмар.

Он стоял один посреди таверны, полной людей, но был совсем одинок. Уголь пару раз лопнул в камине, вместе с ним лопнуло терпение Фолкмара.

— Неужели среди вас нет ни одного настоящего рыцаря? — спросил он отчаянно, хватаясь взглядом хоть за кого-нибудь, кто оторвет свой зад от деревянной лавки.

Не дождавшись этого, Фолкмар решительно направился к двери.

Напоследок один все же удосужился оторвать свой зад, но это оказался Торвальд — любитель скакать по лавкам без видимой на то причины:

— Оставь это, старик, — он быстро оказался рядом с Фолкмаром, взяв его за запястье. Хмель чувствовался в его дыхании, но не в его словах, они веяли ледяным холодом правды: — Это лорд Бордовей со своими дружками. Он в родстве с самими Антрантесами и Вемдами. Богаче и влиятельней только корона. Не чуди, думай, что ты хочешь сейчас сделать. Послушай меня — оставь это, и, может, все-таки умрешь в теплой постели, если хватит твоих старческих мозгов. А если нет, ляжешь где-нибудь на плацу без головы, с пустыми карманами. Мне помнится, ты хотел умереть как мужчина, а не разбойник.

Но у Фолкмара не было времени на пустые разговоры. Однажды он уже обронил свою честь на опушке леса, но случай поднял ее и вернул ему. На этот раз он не собирался повторять той же ошибки — тот случай уже не будет проходить мимо, на пути не встретятся ни огненноглазый оторн, ни бравый сир Ланноэль, а второй чести у него не было. Когда Фолкмар покидал таверну под напряженные взгляды в спину, уже знал, что потерял все.

Они потащили ее в конюшню — к большим стогам сена, утрамбованным вечно сонным конюхом. Когда Фолкмар шел, словно во сне, он слышал звуки борьбы, но криков уже не слышал. Ветер прошелся по темным крышам. Лошади проснулись от вялого переполоха, кто-то из них заржал. Фолкмару не пришлось искать свой меч — он был здесь, закрепленный на боку Чемпиона. Он по привычке не таскал его с собой, хоть тот был совсем легкий: сточенный и ржавый — легкий вдвойне.

— Ставлю мешок золотых с Дорвудовой мордой, что она не такая скромница, как о ней думают, — Фолкмар узнал голос Дамиана Бордовея, пожелавшего быть первым.

— Хочешь быть первым, Дамиан? — а этот был синеплащий, — Уступи хоть раз.

— Да, это будет справедливо, — голос третьего Фолкмар слышал впервые. Чемпион тревожно дернулся, попытавшись преградить путь хозяину, но тот робко положил ладонь на его шею, и тот все понял. Конь отступил, пропуская Фолкмара к своей судьбе, — Пусть идет Корин, или я. А я, так уж и быть, признаю, что у тебя самый большой.

— Я рад, что ты наконец-то это признал. Все говорят, что самый большой у короля, но я бы с ним померился концами, — в голосе Дамиана улавливалось польщенное самолюбие, — Тогда выбирайте сами. Жаль, здесь темно, чтобы рассудить по-настоящему. Но посмотрим, как сильно она будет визжать.

Фолкмар показался в лунном свете, когда ей задирали юбку, Бриджит повалили животом на сено, когда она совсем обмякла.

— Лучше выберите, кто из вас первым сразится со мной, — лорды были так увлечены своим занятием, что не услышали шаркающих шагов среди взволнованного ржания лошадей.

Он стоял, словно призрак, в полутьме — его бледное лицо, белые волосы и борода искрились жидким лунным серебром. В руках он сжимал меч, Фолкмар не испытывал страх, когда на него обратили взоры.

— Ты кто? — раздраженно спросил лорд Бордовей, с ходу не признав в нем знакомого.

— Я рыцарь.

— Ха! Я помню тебя, — лорд Дамиан Бордовей подтянул штаны, затолкав обратно то, что из них выпадало, — Старик у обочины. Что ты здесь забыл? Ищешь свой доспех? Так его впору выкинуть — все равно в нем огромная дыра. Мы заняты — разве не видишь? Иди лучше туда, откуда пришел. Видимо, ты один из здешних пьяниц, которые днем и ночью ошиваются рядом с кружкой. На вот, держи. Пара Дорвудов тебе не помешает — выпьешь за мое здоровье. Как меня звать ты уже знаешь.

В сумраке звякнуло золото, шлепнувшись в грязь прямо у ног старика. Тот опустил голову, посмотрев на монеты. Он глядел на них, наполовину утопающих в жидкой грязи и навозе, но не видел. Когда он отрывал подошву сапога, словно примороженную к земле, грязь чмокнула. Сделав шаг вперед, он наступил прямо на золото.

— Видимо, приятель настроен серьезно, — язык синеплащего так и не расплелся, говоря это, он качнулся влево.

Фолкмар ожидал, что над ним посмеются, но ничего такого не произошло. В последующем Дамиан оказался не так красноречив, он подскочил к приятелю, схватился за рукоять меча, висевшего у него на поясе, и сделал рывок. Послышалось шуршание меча, вынимаемого из ножен. Почти сразу послышался лязг. Дориан напал первым, занеся над головой клинок. Вдова закричала, начав отчаянно биться в руках Корина. Она трепыхалась и била ногами, отчаянно и сильно, нога угодила Корину в живот, хмель подступил к его горлу. Он сделал шаг назад, нога его встретилась с большой кучей лошадиного навоза, оставленного без внимания вечно сонным конюхом. Корин полетел вниз. Когда он приземлился на бок, нутро его покинуло желудок, испачкав белые щеки и белоснежную рубашку с кружевным воротником.

Первый удар Фолкмар встретил стойко — он даже увернулся от второго, хотя уже много весен был не так скор. Дамиан все же был достаточно пьян и не так умел, чтобы делать промахи, которые не сделал бы никто другой, называвший себя воином. Когда Фолкмар принялся принять третий удар, Бриджит пробежала мимо него, задрав подол испачкавшегося в грязи платья. Третий удар отозвался резкой болью в костях. Фолкмар не мог наступать. После первого же удара он понял, что не в силах больше поднять меч как следует, зато пока что мог стоять, а это уже была большая удача. Но удача быстро покинула его, как и всегда. Как только судьба давала ему что-то одной рукой, другой тут же забирала. В этот раз она забрала свое не рукой, а сапогом — Дамиан двинулся вперед и вскинул ногу, толкнув старика прямо в живот. Фолкмар завалился назад. Резкая боль пронзила тело, когда спина его встретились с землей. Меч выскользнул из пальцев, глухо ударившись о деревянную дверь ближайшего загона. Лошадь внутри заржала, попытавшись встать на дыбы, но загон оказался слишком узок, и она ударила передними копытами в дерево.

— А все-таки я оказался прав. У воина очень плохи дела, — в голосе Дамиана чувствовалось столько злости, что, казалось, зеленая звезда на небе победно сверкнула, — Запомни мое лицо, старик. Я бы сказал, не переходи мне дорогу в следующий раз, но следующего раза не будет. Посмотри на меня и запомни мое лицо. Не следует лезть на того, кто тебе не по зубам. Это была последняя ошибка в твоей жизни.

Фолкмар видел, как он навис сверху, зажав рукоять меча в обеих ладонях, как занёс клинок над головой. В лунном свете его длинные светлые волосы свисали мелкими паклями, облепив красивый овал бледного лица. Кабан на его груди смялся, яблоки спрятались в складках бархатной рубахи. Где-то внутри пронзила резкая боль. Она пришла внезапно, он не был готов. Он никогда не бывал к ней готов… Утопая во тьме, Фолкмар уже чувствовал под ногами деревянную палубу корабля, плывущего по серому морю под флагами кровавого горизонта.

— Она убежала, — отозвался Корин позади, отиравший рот от содержимого своего нутра.

— Ну и черт с ней, — брезгливо произнес Дамиан, отряхивая кровь с клинка, — Эта мразь отбила мне всю охоту. Что ж, после этого кабана он уже точно не встанет.

Они возвышались втроем над бездыханным телом старика, с кровавым пятном на груди. Он весь перепачкался в грязи, но волосы и борода его все еще собирали лунный свет. Лицо Фолкмара казалось по-живому тревожным.

— Отвратная ночь, — произнес синеплащий, принимая обратно свой клинок, он вложил в его в ножны, и тот не издал ни звука. Кровь смочила сталь, он напился крови и потому замолчал, — Мой слуга договорился с Вертиго банником, изумрудный источник на сегодня наш. К нему прилагаются первоклассные шлюхи. Я бы отправился прямо сейчас. И тебе, Корин, советую. От тебя ужасно несет.

Корин был не прочь окунуться в теплую водичку, нежно пускающую пузыри прямо в причинное место.

— А с ним-то что делать? — кивнул он на Фолкмара.

— Что заслуживает, — ответил Дамиан, и голос его был колким, словно влажный зимний бриз, — Место его в канаве.

Глава 19 Суд

Бледный туман клубился по земле. Первые рассветные лучи пронзали его, делая золотым и под натиском тепла превращая в капли росы. Вода промокала землю и одежды.

— Так, все мы уже знаем, в чем обстоит дело, — верховный оторн расположился на грубом деревянном стуле, несмотря на мучающую его подагру, — Эти люди, имена которых Сильвер и Асгред, наплевали на данную ими клятву, совершили дерзкое нападение на мирных пекарей, собиравшихся кормить всех нас на этом турнире. Считаю это недопустимым. Их судьба решится здесь и сейчас, по всей строгости священного кодекса. Учтите, они называют себя рыцарями, а, значит, и отвечать должны как рыцари, — верховный оторн Бельтрес схватился за полы плаща, дабы закутаться в него, но лицо его тут же скривилось, сделавшись недовольным. Он с раздражением откинул ткань на плечо, будто она не достойна сохранить для него кусочек тепла, — Оторн Каллахан счел нужным поднять нас на рассвете, чтобы свершилась справедливость. Оторн Каллахан решил, что этот случай достоин нашего внимания. Оторн Каллахан… ох… Что ж, значит, так хочет Воин, — казалось, старческое лицо не могло сморщиться сильнее, но Бельтресу это удалось. Он окинул присутствующих сварливым, не выспавшимся взглядом из-под бледных бровей, — Страдание плоти закаляет дух. Это всем известно. Помните, что для Воина не существует титулов и оправданий. Его не подкупить, не разжалобить, не обмануть и уж точно не запугать. Пусть наши решения окажутся справедливыми. Ох… моя подагра… начнем суд и покончим с этим быстрей.

Напротив храмов-шатров, прямо за живым забором из солдат, расположился загон для кулачных боев. Они собрались именно там, чтобы Воин видел, и Воина видели. Верховный оторн посчитал, что обоюдоострое зрение сделает суд более верным, но, если быть честным, надеялся, что таким образом он закончится быстрее. Драки на кулаках развлекали не только толпу, но и скучающих солдат, ведших круглосуточную караульную службу. Поглазеть на то, что творится за спинами возбужденной толпы стражникам удавалось не всегда, но зато они всегда знали, чем окончился бой. Находилось достаточно доброжелателей, рассказывающих в красках о том, что творилось за настоящими деревянными заграждениями, хотели те этого или нет. Иной раз краснощекий зевака с булкой в руках в красках ведал стоящему без движения уже несколько часов кряду стражнику о том, почему бить кулаком снизу плохая идея, когда нужно бить кулаком сверху. Булка за пухлыми щеками выдавала в нем человека знающего, хотя бы потому, что он рассмотрел все вблизи. Ну, а стальная макушка шелкового шатра всегда видела то, что творится внизу. Воину — воиново.

Песок бойцовской площади был мелким и легким на подъем, но на рассвете отяжелел от влаги. С десяток бледных и загорелых, хрупких и коренастых, маленьких и больших ладоней обхватили деревянные древки ограждений. Заспанные, но любопытные взгляды устремились на двоих пленных, стоящих на коленях перед собранием клириков-оторнов. Рассветных холодок согревался паром горячих дыханий. Здесь собрались те, кто не засыпал ночью и те, кто привык вставать с первыми лучами солнца. Клирики не звали никого специально — на турнире каждая ерунда собирала толпу, сколько бы света не лилось с неба. В толпе можно было заметить и тех, у кого на бедрах висели мечи. Рыцари частенько болтались около храма, раздумывая, какими по счету зайдут внутрь после окончания турнира. Удостоившийся войти в числах первых мог рассчитывать на большую сумму, привилегии и место в королевской страже.

Верховный оторн сидел на грубом стуле, но только потому, что был верховным, и его мучала болезнь. В ином случае остался бы стоять ровно так же, как и остальные оторны — любители поистязать собственную плоть и помахать мечами, не в пример остальным клирикам. Многие сомневались, клирики ли они вообще, но с возражениями никто не лез. Бельтрес был одет в серую сутану с двумя ровными стрелками на груди — стальными, идущими до самого подола и ещё более серый шерстяной плащ с булавкой на плече в виде руки, держащей меч. На груди у него висела печать, точно такая же, как и у оторна Каллахана — высшая степень отличия оторнов и духовной власти. Такая была только у него и у огненноглазых, имевших не меньше полномочий, чем он сам. Благо, таковых в церковных свитках зафиксировано не много, и на его веку жив был только один — Каллахан. Обычно огненноглазые ходили по свету и доставляли мало неудобств, но не в это утро.

— За пролитую кровь принято расплачиваться пролитой кровью, — Бельтрес зарыл носки сапог из мягкой кожи в мокрый песок вместе со своей подагрой. Судьи расположились прямо на кулачном поле, без всяких изысков, в гуще будущей битвы. Пара стражников стояли позади, но, случись чего, клирики справились бы сами — вместе с регалиями они носили на поясах мечи, прямые, как и завещал Воин. Однако, брат Ольхрест, длинный и всегда задумчивый, любил с собой таскать еще и булаву, — Стоило бы отрубить тебе голову, — верховный поднял морщинистый палец на дрожащего не от холода Асгреда, — Но, тогда, боюсь, оторн Каллахан не будет удовлетворен, — Бельтрес подумал, стоит ли помянуть свою подагру, ведь она свербила каждый раз, когда он думал о Каллахане, — Справедливость будет решаться боем. Раз уж все мы здесь собрались… пусть суд пройдет не так скучно, как все остальные, — Бельтрес помялся на стуле, приподняв затекший зад. По головам собравшихся прошелся одобрительный ропот. Заспанные лица начали оживляться, — Согласно закону, бой совершается меч к мечу, с добавлением по одному мечу за каждую загубленную невинную душу. Отрок Асгред, именующий себя рыцарем, загубил одного пекаря, отсюда следует, что он вступит в бой с одним воином, с добавлением еще одного за каждую загубленную душу. Итого… две супротив одного. Первого воина предоставит суд, другой может находиться среди вас, — Бельтрес ткнул морщинистым пальцем толпу, как делал уже это с Асгредом, — Кто посчитает справедливым, может предложить свою кандидатуру. Воин это оценит, не сомневайтесь… не сомневайтесь… — Бельтрес задумался, взглянув на Сильвера, не в пример Асгреду свирепо взиравшему на него. Рыцарь все порывался встать на ноги, отчего уже пару раз получал по хребту. Он все время озирался, размышляя, получится ли у него бежать. Глядя на него, Бельтрес все время покачивал головой — и как такой умудрился угодить в рыцари? Мозгов у него было явно меньше, чем дерзости, — А с этим что делать, ума не приложу, — палец сместился на Сильвера, — Оторн Каллахан, может, подскажите? Есть у меня пара мыслишек, но, боюсь, вы потом снова поднимите меня посреди ночи.

Настроение верховного оторна не располагало к подсказкам, Каллахан слышал это по недовольному тону. Быть может, следовало подождать пару часов, пока взойдет солнце, подумалось ему.

— Поступайте так, как считаете нужным, — произнес он, слегка кивнув лысой головой.

За ночь Каллахан преобразился, сменив сукно на плотный хлопок и тафту, короткие прямые узоры покрывали свободные одеяния. С плеч свисал все тот же старый, поношенный плащ. На груди висела печать, на этот раз он ее не спрятал.

— Пекарь был убит руками юного Асгреда, Сильвер же не принимал участие в расправе, — оторн Кирлиан склонился над Бельтресом, прижав к груди руки под широкими рукавами. Одет он был попроще, только в длинный холщовый балахон, перепоясанный широким пурпурным кушаком, но был так же лыс, как и остальные. Лысину он предпочел не щадить, спрятав под длинный капюшон, тянувшийся по спине сзади. Холод лизал кожу, заставляя морщиться кожу ушей, — Для него следует избрать другой способ. Может быть, выкуп, быть может, удары плетьми. Но я предлагаю сослать его на рудники — скажем так, на десять весен, за тарелку похлебки и кусок сала. С живого больше пользы, чем с мертвого. На рудниках не хватает рук. Ну, а если куска сала будет мало, правосудие его настигнет, рано или поздно… Могилы всегда готовы принять своих постояльцев.

— Почтенный Кирлиан заделался торговцем, — снисходительно улыбнулся Таролли, полноватый и грузный, но это не помешало ему нависнуть над Бельтресом, как и остальным пяти судьям, не считая Каллахана. Оторны походили на стальных ворон, гогочущих над ухом верховного оторна, каждая свое, — Торговля, несомненно, приносит свои плоды. В основном, золотые. А некоторым хозяйственникам еще и почтение… Но где золото — там всегда жажда наживы. Где жажда наживы — там обман. Где обман — там ложь, а где ложь, справедливо предположить, что нет истины. Воин поклялся защищать истину. Золото и Воин никогда не пойдут рука об руку. Предлагаю его утопить.

— А мне сдается, Кирлиан прав, — произнес молчавший до того Оривва — оторн возраста такого же почтенного, что и верховный. Как только последнее слово сорвалось с его сухих, тонких и обветренных губ, трое клириков за его спиной тут же закивали — по обыкновению своему, они всегда соглашались с ним, — Этот рыцарь не отнял ничьей невинной души. Судить его наравне с душегубом не справедливо. Следует выпороть его, назначить мзду за грабеж и, быть может, прогнать голышом по полю. Только и всего. Ах, да. Прежде чем снимать с него портки, надобно лишить его титула рыцаря. Нехорошо, когда воин трясет своим концом на всеобщее обозрение…

— Все может быть не так, как кажется, — решил все-таки выразить свое мнение Каллахан, — Сильвер наставник Асгреда, тот еще совсем юн. Каждый из нас привык видеть в своем наставнике пример, не поддающийся сомнению. Идея разбоя принадлежала не Асгреду. Он пошел, куда позвали. Его вина лишь в том, что юнец оказался молод и доверчив. И, если эта вина не равноценна провинности Сильвера, то точно не больше его.

— Каждый, кто взял в руки меч, несет ответственность, доверчив он или нет, — колыхнул щеками Таролли, суровость которого совсем не соответствовала его внешности — добродушного, сытого булочника, — Ему пятнадцать, вполне сознательный возраст, чтобы понимать, если режешь острым концом клинка — режешь до смерти.

За прошедшие минуты солнце окончательно озолотило туман, прижав его к земле. Тот прятался в траве, плача кристальными слезами росы. Толпа притихла, вслушиваясь в разрозненные споры, но могла уловить лишь громкие возгласы, знаменующие спор. Людей прибавилось — быть может, на турнире будет и побольше железа, коней и причудливых зверей на шлемах и щитах, зато зрелище здесь намечалось поинтересней. Здесь пахло безысходностью и смертью.

Каллахан взглянул на верховного оторна. Он сам сказал, чтобы тот поступал так, как считает нужным. Лицо Бельтреса имело такое выражение, будто он уже знал, как нужно.

— Хватит бесполезный разговоров, — прервала жаркие споры Бельтресова подагра, верховный скривился, почувствовав резкую боль в левой щиколотке. На лицо оторна выступило страдание, — Наставник и ученик, а теперь уже и рыцарь, встаньте, — Сильвер и Асгред встали, один смотрел как зверь, другой не поднял головы, — Каковы бы ни были ваши намерения — а они все как один мерзкие, отвечать вы будете одинаково. Оба выступите против двоих, каждый… — Бельтрес ткнул в воздух, — … каждый против двоих. В бою решится ваша судьба. Из оружия у вас будут только прямые мечи. Из защиты только милость Великого Воина. Если он рассудит, что вы достойны жизни, даст вам силы, умение и удачу. Ну, а если нет… — Бельтрес кивнул оторну Кильриану, и тот засуетился, отправившись к начальнику храмовой стражи — они выбрали лучших воинов, которые и должны были сразиться с подсудимыми, — Что ж, деритесь доблестно, чтобы суд свершился как должно.

— Я отказываюсь драться, — подал голос Асгред, не поднимая головы.

— Что? — вскинул бледные брови верховный оторн, — Юный отрок отказывается драться? Он трус? Если ты не поднимешь меч, тебе просто отрубят голову.

— Я знаю, — отозвался Асгред, — Я больше не рыцарь, ведь я нарушил клятву, которую давал.

Скривившись, оторн ударил о деревянный подлокотник морщинистым кулаком:

— Это я решаю, кто рыцарь, а кто нет! Великий Воин не говорил, что рыцарства лишаются из-за нарушения клятвы. Он говорил об искуплении кровью. Как ты смеешь бросаться оскорблениями суду⁈ — верховный был зол, он тряс кукишем на вытянутой руке, — Отказаться от поединка⁈ Негодник! Если ты не возьмешь в руки меч, твое имя вырежут на позорном столбе, и оно будет висеть, пока тот не сгниет! И тебя повесят там же, пока и ты не сгниешь. Имя твое висеть будет дольше, это точно!

На этот раз Асгред поднял бледное лицо, в его глазах читались и печаль, и страх, и гнев.

— Будешь сражаться или нет⁈ — взревел верховный, выплюнув добротную порцию слюны.

Асгред медленно кивнул, смешивая печаль с гневом.

— Хорошо, — мгновенно остыл оторн, оглянув довольную толпу сердитым взором из-под густых бледных бровей, — Есть ли среди вас тот, кто хочет взять часть справедливости на себя?

— Есть! — мгновенно отозвался на зов чей-то решительный голос.

— Кто ты, назовись.

— Я — Маркус Галеран, и я рыцарь.

— Кто может доказать, что ты рыцарь?

— Мой дядя — Ланноэль Галеран, мой герб гордый гогочущий гусь, мой род владеет поместьем Виноградных лоз, и я посвящен в рыцари в свидетельстве оторна Каллахана.

— Это так? — прищурив один глаз, с интересом повернулся к Каллахану Бельтрес.

— Так, — лицо Каллахана стало непроницаемо, словно каменная маска, — Он Маркус Галеран и он рыцарь. А завтра первый день лета.

— Ну, что ж, раз так… — Бельтрес занял свое прежнее положение, не без усилий повернувшись к возбужденному Маркусу, — Почему ты хочешь сразиться на стороне суда?

Маркус пригнулся, нырнув под деревянное заграждение и тут же оказался в тисках мягкого, но мокрого песка. Он выпрямил спину, сделав взгляд гордым:

— Потому что они заслуживают смерти!

Глава 20 Закрытые двери

«…радуйся… я награждаю тебя бессмертием….»

В ушах звенели холодные, бесстрастные слова, вынесшие ему приговор. Подошвы чувствовали огненный песок, по которому прошлась сотнетысячная глиняная армия, раскаленная жаром изнутри. На этот раз он — за ней, прожигая пятки насквозь. Фолкмар устало влачил ноги, гадая, дойдет ли пламя до его костей. Радуйся… это награда…

На прикрытых веках, дрожащих, словно испуганный цыпленок, все еще отражался плачущий кровавыми слезами горизонт. Под ним кишел бескрайний океан змей и неведомых гадов, таких огромных, что те могли одним вздохом поглотить самого большого кракена Агатового моря. Сквозь сон он чувствовал рану на груди, огромную и больную. Рана пульсировала, напоминая о бескрайней муке, ждущей его, как только он поднимет веки. Ликуй, бессмертный, ты недостоин…

Впервые Фолкмар не захотел променять кошмар на реальность, в которой его ждал еще больший кошмар. К боли нельзя было привыкнуть. Он научился жить с малой болью, но большая была невыносима. Когда он поднял над головой клинок — прямой, словно стрела — он приготовился к большой боли, но не изменил своего решения. Радуйся, Фолкмар Упрямый…. Фолкмар Упрямый пронзил глянец Безумного. Крича истошным звоном, колодец раскололся на тысячу осколков. В них отразились картины несуществующего. Прямо в лицо вспорхнула испуганная чайка, застряв в глазах осколком раскаленного льда. Она была черная, словно смола, и взгляд ее был настолько же черен. Крик походил на скрип мачты, которую вот-вот сорвет шторм. В осколках, в тысячах больших и малых, словно крупицы пыли, показалось его настоящее, прошлое и будущее. Настолько ужасное, что он зажмурился от страха, но это не помогло — глаза продолжали видеть сквозь веки. Ты снова сделал неверный выбор… Это не закончится никогда. А потом он упал, и все повторилось вновь.

Его сердце обливалось кровавыми слезами, когда утренняя прохлада летнего ветра нежно лизнула его разгоряченную ладонь. Боль нахлынула внезапно, колким саваном опутывая тело. Фолкмар простонал. Если бы пришлось выбирать между прожжёнными до костей стопами и этой болью, он бы выбрал первое. Глаза Безумного видели в нем только куклу. Куклы никогда не удостаиваются того, чтобы оторваться от рук кукольника.

Вслед за ветром Фолкмар ощутил тонкую детскую ладонь, осторожно сжавшую его грубую руку. Он так и не решился открыть глаз. Вокруг было удивительно тихо.

— Сьер Фолкмар? Вы снова дышите. Как вы? — услышал он встревоженный голос Дуга. В детском горле застряли слезы. Наверняка, открой он глаза, тут же увидит красные глаза и вспухший нос. Дуг… славный Дуг… хороший мальчишка. Фолкмар долго изучал взгляды, но он все-таки в нем ошибся. Дуг его не бросил.

Фолкмар шевельнул пальцами, пытаясь ответить на тревожное прикосновение, но был еще слишком слаб. Его силы не превосходили мальчишеские.

— Теперь-то веришь мне? — прохрипел он, язык его не слушался. Рыцарь не был уверен, что Дуг его понял.

— Я всегда вам верил, сьер, — услышал он ответ.

— Всегда…

Фолкмар открыл глаза. Наступило лето. Это чувствовалось в воздухе, сквозь боль. Удивительное дело — солнце все так же светило, и сегодня было не холоднее и не жарче, чем вчера, птицы не стали петь как-то иначе, мухи не стали менее надоедливыми, но было сразу понятно — лето. За такое короткое время весна отступила, отбросив и последние отголоски зимы.

Он сидел под одинокой осиной, росшей далеко от остального пролеска. Прямо как одинокая башня на его щите, которого у него не было. Местность здесь была не ровная, осина росла на небольшом пригорке, но зато трава была мягкой, словно шерсть зимнего животного. Слабые пальцы утопали в зелени, прохладной и сочной. Где-то там, вдали, шумел праздничный город. За городом возвышалась гора Перемен, но здесь, вокруг, никого не было. Только деревья и холмы, сплошь покрытые молодой порослью и колючими кустарниками. У ног валялся котелок, наполненный прозрачной водой. Фолкмар уловил слабый запах серы, сквозь свежесть первых летних дней. Значит, Дуг таскал воду, пока он лежал здесь. Небо проваливалось в безупречную голубизну, без единого облачка. Тишина оглушала.

— Пить…

Дуг отнял ладонь. Юркое тельце взвилось, вскочив на ноги. Он провозился совсем недолго, притащив откуда-то кружку. Мальчик зачерпнул воды из котелка и поднес ее к иссушенным губам старика:

— Вот, сделайте глоток. Не слишком противно?

— Нет, в самый раз, — у Фолкмара не получилось улыбнуться, хотя он и не хотел.

— Я искал везде, но нашел только в дальнем источнике, он не так сильно похож на лужу. Остальные уже заняты банниками. Они всегда прогоняют, а в их источниках постоянно валяются голые люди, и мужчины, и женщины. Но чаще все вместе. А другие так воняют, будто стадо баранов наелось бобов и напустило прямо в воду.

Дуглас отнял кружку от губ, и снова пропал. Вернулся он уже с куском ткани, который смочил в оставшейся в котелке воде. Он начал протирать Фолкмару вспотевший лоб, шею, грудь… Больно. Старик почувствовал прохладу мази, легшей на свежую рану. Боль почти сразу начала утихать, но только снаружи. Внутри она была настолько огромна, что вылечить ее могла только… Фолкмар не знал, что могло ее вылечить. Она жила с ним много весен, и появилась далеко не прошлой смертью. Но рядом был Дуг, и ему на удивление становилось легче. И не важно, сколько мази осталось в этой чертовой стеклянной банке. Главное, что сейчас он был не один.

— Чемпион… — выдохнул Фолкмар, и больше ничего не смог произнести — легкие пронзила боль.

— Я забрал его еще той ночью, — и все же, плакал мальчишка. И говорил так, будто его распирает тревога. Фолкмар увидел красные глаза, хоть Дуглас и храбрился. Он был из тех, кто не привык показывать свой страх, — Я пришел в таверну, но вас нигде не было. Тогда мне сказали, что вы ушли во двор, и чтобы я забрал коня. У трактирщика была огромная шишка на лбу, и он был очень злой. Я забрал Чемпиона, но вас все равно не нашел. Когда я выезжал со двора, то встретил того богатея… помните, мы встретили его по дороге в Перилеск? Он был со своими друзьями и почти не стоял на ногах. Они смеялись, и надо мной смеялись и над Чемпионом. Один сказал, чтобы я поискал вас в канаве, авось и найду. А еще сказали, чтобы я поторопился, потому что вы можете превратиться в крысу. Потому что такие как вы никогда не станут львами. Я так не считаю, сьер Фолкмар. Это очень обидно. Я пошел, куда они сказали и в самом деле нашел вас. Чемпион помог вас вытащить. Но я не смог поднять вас на седло, поэтому перевязал веревками и тащил. Простите меня. У вас не болит спина после этого?

— У меня все болит, — грустно усмехнулся Фолкмар. — Спина не самая большая забота.

Где-то позади заржал Чемпион, Фолкмар знал, что он опять жует траву. Здесь ее было много. Весенняя трава вобрала первые соки лета, и еще не успела стать жесткой. Наверняка, такая ему пришлась по вкусу. У уха он почувствовал горячее дыхание, пахшее сеном и немного серой.

— Чемпион… — прошептал старик, ему удалось поднять руку, и положить ее на иссиня-черную морду коня, — Хорошо, что ты уделил мне минутку… и все же, трава лучше, чем я, — Он погладил бархат лоснящихся волосков, гладких и плотных. Удивительно, ведь конь совсем не знал изысков, а уродился таким прекрасным. Чемпион легонько ткнулся мордой в щеку Фолкмара, сделав дыхание совсем горячим, а потом отстранился, — Вот так… хорошо… Пойди погуляй.

Подняв голову к безоблачному небу, рыцарь нахмурился, будто вспоминая что-то.

— А доспехи?… Меч? Все на месте? — спросил он.

— Все на месте! — с готовностью закивал мальчишка, — Я сейчас, все на месте, сьер!

Дуглас опять-куда-то запропастился, и опять совсем ненадолго. В руках он держал склянку с красной мазью, шерстяное одеяло, мешочек с орешками, в другой волочил меч.

— Этой не мажь, — предостерег его Фолкмар, — Красная жжется.

— Я помню, — ответил Дуглас, бросая скарб ему под ноги. Меч он положил рядом с Фолкмаром, у его руки — так, что пальцы касались холодной рукояти.

Быть может, так ему будет легче, подумалось Дугу.

— Хватит, не таскай больше… Потом придется запихивать обратно… Чемпион не любит, когда долго возишься у него на боку. Я понял, все на месте… А ты славно справился, — на выдохе произнес Фолкмар, и дыхание вдруг у него сбилось. Прошло лишь мгновение, — Маркус… — прохрипел он, и попытался встать. Боль прошила от груди, прострелила плечо и обосновалась в воспаленных кишках, — Маркус… я должен… он ждет, он ждет меня…

— Лежите, раны еще долго не заживут, — Дуглас положил руку на плечо Фолкмара, но ему совсем не нужно было останавливать старика. Если бы даже захотел, тот все равно не смог бы подняться, — Вам не нужно к Маркусу… Уже лето, сьер, турнир начался.

— Как же так… — Фолкмар сглотнул ком, застрявший в горле, — Быть может, еще не поздно… Быть может… распорядитель вроде как шел мне навстречу… он внесет меня в списки… а Маркус…

Дуглас опустил глаза и отвернулся. Фолкмар нахмурил и без того хмурый лоб. За болью он совсем не ощутил предчувствие, которое уже и предчувствием назвать было нельзя — он уже все знал, хоть уши его еще и не услышали.

— Говори, — потеряв силы, сказал Фолкмар, откинулся на шершавый ствол дерева и окончательно обмяк.

Дуглас вытер рукавом сопливый нос.

— В ту ночь вы совсем не дышали, я испугался, что вы совсем плохи. А потом вы задышали и у вас началась горячка. Вы хватали меня за руки и все время бормотали что-то о Маркусе. К рассвету я вывез вас из города, но вы все просили и просили, чтобы я его нашел. Мне пришлось оставить вас, сьер, чтобы отыскать этого рыцаря…

— И что же? Ты нашел его?

— Да, — кивнул Дуглас, — Он вызвался на дуэль с Асгредом, вы же его помните? Оторн Каллахан созвал суд и верховный оторн решил устроить поединок. Он сидел очень недовольный, будто его на кол посадили. С таким лицом ничего хорошего не жди, особенно от суда, — Дуглас почесал затылок, а потом сбегал за кружкой, в которой еще осталась вода. Фолкмар с жадностью приложился к глиняной кайме, а Дуглас продолжил: — Асгред и его наставник… не помню, как его звали, каждый вышел против двоих. Наставника убили сразу — какой-то рыцарь, весь в железе с головы до ног проломил ему голову. Кровища хлестала во все стороны, а людям это понравилось. А мне не понравилось, я не люблю кровь, съер, от нее у меня кружится голова.

— Быть может, потому что ты не воин? — спросил Фолкмар и губ его коснулась добрая улыбка.

— Я не знаю, — пожал плечами Дуглас, — Но ведь воины тоже могут не любить кровь. А я хочу стать рыцарем.

— Твоя правда, — кивнул старик, он уже смирился со всем и совсем не волновался, — Продолжай.

— Он сказал, что они достойны смерти…

— Сказал бы он что-нибудь другое, я бы удивился.

— Асгред тоже вышел против двоих. Там был еще один в железе, в черном. Наверное, оно было очень тяжелое, но рыцарь был таким огромным… и сильным, и двигался быстро. И Маркус тоже. А у Асгреда был только меч и больше ничего.

— Он хотя бы умер как воин, — вздохнул старик, — Хоть и не заслуживал этого. А, может, и заслуживал, нам ли это знать?

— Как воин, — кивнул Дуглас, — Но он бился хорошо, все это кричали. Что он хорошо дерется. А потом Асгред проткнул его мечом в живот, и он умер.

— Асгред убил его? — Фолкмар не понимал, почему удивляется. Ведь он ожидал что-то подобное, просто услышав это, ему стало не по себе, — Но ведь и мальчишка тоже не вышел с поля, так?

— Его только ранили, совсем немного. В плечо, и больше ничего.

— Как же так? — Фолкмар был поражен.

— Он был быстрый, как ветер, сир. Я никогда не видел, чтобы люди так быстро двигались. Верховный оторн сказал, что ему помогал сам Безумный, или все-таки Воин. Но Воин сильнее Безумного, поэтому все все-таки сошлись на втором.

— Погоди, а как же второй рыцарь, тот, что в доспехах? Он тоже его одолел?

Дуглас кивнул.

— Быть такого не может! — поразился Фолкмар, — Ему же всего пятнадцать!

— Он нашел зазор между плечами и головой и ранил того в шею. Говорят, что он вроде как жив, но тогда, на рассвете, весь песок пропитался кровью. Все клялись, что он умер. А Асгред вонзил перед верховным оторном кровавый меч в песок и сказал, что уважил суд.

— Вот так чудеса… — Фолкмар был настолько поражен, что даже забыл посетовать о Маркусе. — И что же потом решили?

— Он выиграл поединок. Верховный объявил, что все справедливо. Оторн Каллахан поручился за Асгреда и сказал, что теперь его наставник он. Они ушли вместе, как только солнце стало в зените.

— Сир Ланноэль расстроится, — грустно сказал Фолкмар, — Не передать словами, как. Я бы тоже расстроился, если бы у меня остались на это силы. Не скажу, что Маркус был славным рыцарем, да что вообще рыцарем тоже. Единственное благородное дело, что он успел сделать после того, как произнес клятву — это починка телеги.

Фолкмар вздохнул и замолк.

К вечеру боль немного улеглась. Вздохи уже не приносили такой боли, иглы не вонзались в грудь и нутро. От подарка Безумного была и польза, Фолкмар болел сильно, но никогда — бесконечно. Да и мази делали свое дело, белая впитывалась глубоко, сбивая жар и рубцуя раны. Дуглас все таскал и таскал воду, часто приходя недовольный. Он говорил, что его все время допытываются о чем-то прохожие. И откуда им знать, что тут произошло? Он отвечал всем, что его сьер жив, и, если они не верят, могут сходить и посмотреть. Но никто так и не пришел, хоть все очень удивлялись и даже жалели. А когда на землю начали опускаться сумерки, Дуглас и Фолкмар, все так же сидевший у дерева, услышали топот копыт.

— Меня зовут Мерринт Дайлер, я оруженосец сира Дарлоса Коньеро, и меня послал его отец, лорд Дарлос Коньеро старший, — представился гонец, высокий стройный юноша в расшитом зеленой нитью камзоле, — Он просил передать вам ответ, который вы ждали.

— А что же он не явился сам? — спросил Фолкмар, но потом задумался, — А, впрочем… Что ему до меня. Говори, чего у тебя там.

Юноша сделал пару шагов вперед, стройные ноги утонули в сочной траве, приготовившейся ко сну. Он посмотрел на Фолкмара, видимо, подбирал слова.

— Господин Дарлос сказал, что намерен сдержать свое обещание. Но для этого есть условие. Он хочет, чтобы вы отказались от посвящения мальчика в рыцари, тогда он возьмет его к себе.

— А потом? — с надеждой спросил Фолкмар, — Потом он посвятит его в рыцари, когда он подрастет и придет время? Я знаю, у него есть сын, быть может, он, или кто другой? Твой сеньор говорил что-нибудь об этом?

— Нет, сир. Он передал только то, что я сказал. И еще передал, что, если вы откажетесь, он посчитает свой долг исчерпанным. Потому что за ваши решения ответственности не несет, — в глазах Мерринта можно было прочитать столько вопросов, но юноша был смышленым и смекнул, что сейчас не время для его любопытства, — Так что вы решили? Что мне передать?

Фолкмар посмотрел на Дуга, и тот опустил взгляд. Не поднимая светлой головы, мальчик пробурчал:

— Я не хочу уходить.

Он вложил свою ладонь в старческую, и Фолкмар нашел в себе силы, чтобы сжать ее.

— В моих обещаниях нет никаких условий, — грустно улыбнулся он, голос его дрожал, — Я дал их однажды, и сдержу. Это и передайте лорду Коньеро.

Но Мерринт не ушел, он еще несколько мгновений постоял в сумеречной тишине, которую пронзило стрекотание сверчка:

— Подумайте хорошо, сир, — жалость — вот что прочитал Фолкмар в глазах Мерринта. Он ненавидел жалость по отношению к себе. Быть может, он принимал сочувствие — ощущение благородное, но было ничего унизительней, чем жалость, — Откажитесь от посвящения, это все решит. Какое у мальчишки будущее?

— Достойное! — вспылил Фолкмар из последних сил, — Или лорд Коньеро приказал тебе еще и мести своим языком? Ты пришел, чтобы исполнить сказанное, так делай это! Мой ответ — нет! — упрямо ответил Фолкмар Упрямый, — Другого ответа пусть не ждет. И передайте ему, что все, что северяне говорят о южанах — правда.

Алая краска залила лицо Мерринта в одно мгновение, будто его ошпарило кипятком. Поджав губы, он развернулся гордо и прытко. И если бы Фолкмар передумал в эту секунду, в это мгновение — не остановился бы. Южане еще и очень горды — это Фолкмар уже знал по себе.

Дуг вскочил на ноги, когда Мерринт седлал коня, в его движениях он уловил раздражение и обиду. Когда растешь в трущобах, быстро учишься различать языки тела и выражения лиц. Когда конь пустился в галоп, мальчишка смотрел ему в след. Пегий конь поднял бы столб пыли, если бы сейчас была середина лета. Но земля еще оставалась сырой, и ничего, кроме пустого раздражения и резвых копыт Дуг не увидел.

— Скажи, Дуг, тебе удалось побывать в храме? — услышал он позади.

— Я был там, — ответил мальчишка.

— Ты… ты видел его?

— Высокого старца в синем и с длинной бородой?

— Да… да… его, — в голосе Фолкмара не чувствовалось надежды, только немощь. Ведь если бы Дуг встретил его, неужто бы не сказал?

— Нет, сьер, простите, но я не видел никакого старика.

— Кроме меня, — грустно улыбнулся Фолкмар, — Ну а деньги? Куда ты дел их?

— Я отдал их Отверженному.

— Да, да… конечно же. Ты сделал все, о чем я тебя попросил, — кивнулФолкмар, — Но лучше бы ты отдал их прямо в его руки… Но раз уж так… Эх, Дуглас, Дуглас… Везде закрытые двери. Судьба любит посмеяться над нами. Интересно, что она чувствует, когда затевает свою игру? Она так любит давать надежду и сразу отбирать ее. Открывается одна дверь, потом еще… и тут же закрывается. Чтобы открыть еще одну, приходится приложить так много сил… А потом она снова захлопывается, прямо у твоего носа. Наверное, в этом есть какая-то забава, вот только мне совсем не смешно. Когда видишь открытую дверь и что за ней… в них всегда надежда, очень часто единственная твоя надежда. Был бы другой выход, чтобы не гоняться за этими дверьми… и не думать о них вовсе, чтобы все было легко и просто… но этого выхода нет. И мне бы подняться и идти к Маркусу, я бы приложил великие усилия, но Маркус мертв… Это моя последняя закрытая дверь. Легче уже не будет.

— Не говорите так, сьер, — обескураженно ответил Дуг, вглядываясь в даль, — Все обязательно наладится… может, нужно еще немного потерпеть?

— Разве у меня есть выбор?

— Сьер…

— Что такое?

— Там какие-то всадники. Их очень много, и они вроде как едут сюда.

— Кого еще принесла там нелёгкая? — Фолкмар приподнялся, но не смог встать, он опустился на остывшую сумеречную землю, больная спина его вновь почувствовала под собой жесткое дерево, — Дуглас… уйди оттуда, иди сюда. Где… где мой меч?

— Он у вас прямо под рукой, сьер. Но зачем он вам? Может, это добрые всадники.

— Я лежу под этой осиной уже не первый день, с раной в груди — всадники, которых я встретил, оказались не добрыми. Я не доверяю судьбе. Иди сюда и не отходи далеко.

Они окружили их со всех сторон, после того как спешились со своих крепких скакунов. Высокие рыцари в вороненых латах, черных, как наступающая ночь. Кожа их была бела, ведь северяне так и не научились загорать. На них смотрели с десяток пар голубых, зеленых, карих и серых глаз. Что бы они не видели, Фолкмару это было не важно. Его разгоряченная рука слабо сжала холодную рукоять клинка, вздох удался ему трудно:

— Не подходите, — прохрипел он, свободной рукой удерживая плечо Дугласа, чтобы тот не вздумал делать глупости, — Не подходите, или я…

Наступила могильная тишина. Сильное волнение отобрало последние силы, Фолкмар закрыл глаза. К вечеру ветер стал холодным, только пение сверчков напоминало, что наступило лето. Но сейчас они притихли, будто боялись перечить высоким незнакомцам. Даже крепкие кони не смели издать звука без приказа своего всадника. Тишина стала такой глубокой, что Фолкмар мог видеть ее сквозь веки.

«Пожалуйста, все что угодно, лишь бы не слышать эту тишину».

— Каковы бы ни были храбрыми мои воины, им есть чему у вас поучиться, — словно лезвие, разрезал тишину твердый грубый голос.

Фолкмар распахнул глаза.

Он вышел вперед и стоял отдельно от остальных. Длинный черный бархатный камзол, высокие кожаные сапоги — тоже черные, черные, как смоль волосы, в которых уже поселилась седина, бледная кожа и ярко-голубые, словно сапфиры, глаза северянина. Глаза, которые скучали по холоду и северным льдам. Эти глаза уже много весен не видели родных мест, высоких льдов, хрустящих сугробов, черноствольных осин и щеристых волков размером с половину добротной лошади. Это был Черный Рыцарь — Фолкмар сразу узнал его. Дорогие одежды имели простой и строгий крой, но золотая нить, проходящая тонкой каймой по черноте бархата, выдавала в нем короля. Старый рыцарь очень захотел удивиться, но Реборн Блэквуд не дал ему это сделать, ответив на вопрос прежде, чем он задал его:

— Иногда ходят слухи такие необычные, что хочется взглянуть своими глазами, — ответил молчанию король Реборн, — А если речь идет о воине… Теперь я вижу.

— Я не могу встать и поклониться вам, Ваше Величество, уж простите…

— В этом нет нужды. Есть случаи, когда доблесть стоит выше условностей.

— Ну, что? Правда эти слухи?

— Я не вижу живого мертвеца. У вас не красные глаза, и не острые зубы. Самые обычные глаза, и, могу предположить, самые обычные зубы. Быть может, даже не такие крепкие как у других… И на руках у вас не звериные когти. Вы самый обычный человек. Старый, раненый человек.

Фолкмар возразил бы ему, насколько он ошибается, да что толку? Даже если бы это был и король… Фолкмар ощущал, что, возможно, ему и удастся ему что-то доказать, потому что вновь чувствовал дыхание смерти.

— Это серый сир, сьер Фолкмар! — Дуглас склонился к самому уху старика, чтобы никто его не услышал, но оказался настолько полон восторга, что все же сделался громким, — Он помогал нам в Псовом Переулке, когда мальчишки болели, и я болел. Он и вам поможет! Он вылечит вас!

С королем поравнялся мрачный сгорбленный северянин, уже вошедший в свои преклонные годы. Лицо его было морщинисто и сурово, словно сухое дерево, посреди него торчал горбатый вороний нос. Он и сам был похож на ворону — плащ на его плечах закрывал плечи и грудь, из-под него торчали только сапоги, а мех на плаще походил на мокрые вороньи перья и выражение лица у серого сира было такое, будто по нему хлестал дождь. Он сливался с сумерками, растворяясь в них.

— Если Его Величество пожелает, я позабочусь о вас, — разрезал воздух скрипучий голос.

— Турун Хардрок вылечит вас, — согласился с мальчишкой Реборн Блэквуд, — Хотите вы этого или нет. Наравне с красными глазами, зубами, как у бешеного льва и длинными когтями ходили слухи и о том, что вы очень упрям. Кажется, и имя у вас такое же?

— Надо же, — прыснул Фолкмар и закашлялся, — Некоторые слухи действительно оказываются правдой. Да, меня зовут Фолкмар Упрямый и думаю, я действительно очень упрям.

— Так вы принимаете помощь?

— Я поклялся служить королю и должен выполнить все, чего бы он не пожелал.

— Разумное решение.

Послышалось тревожное ржание Чемпиона. Фолкмар узнал бы его среди тысяч других звуков — конь волновался. На удивление, его пропустили к хозяину, когда он подошел ближе. Стража расступилась, пропуская Чемпиона вперед. Фолкмар вновь опустил ладонь на твердую щетину, благодарный, что тот оторвался от сочной травы. Ведь он чувствовал запах свежего лиственного сока в горячем дыхании у себя над ухом.

Король Реборн Блэквуд наблюдал взглядом немигающим, казалось, ровное добродушие его сменилось на строгость.

— Он ваш? — строго спросил он, — Это ваш конь?

— Да, мой. Уже весен пять как мой. Он еще совсем молод и немного своенравен. Некоторые говорят, что он бывает глуп, но они просто не знают к нему подхода.

— Подведите его ко мне, — приказал король.

Ладони Фолкмара опустели, он глядел, как Чемпиона уводят к королю, и тот смотрит на него внимательно. Чемпион казался таким спокойным, склонил голову и стоял тихо, свесив смоляную гриву к земле.

— Он не очень жалует незнакомцев, — предупредил Фолкмар, — он и Дуга-то принял не сразу…

— Да, он два раза пытался сбросить меня с седла и один раз чуть не лягнул, — встрял бойкий мальчишка, — Но потом подобрел, потому что я дал ему яблоко. У вас есть яблоки?

— У меня нет яблок, — улыбнулся уголком рта Реборн Блэквуд. Он положил ладонь на морду Чемпиона, прошелся ею до гривы и задержался у него между ушей. Фолкмар с удивлением наблюдал, как Чемпион смотрит на короля взглядом умным, и совсем не пытается его укусить.

— Когда-то у меня был конь, — с грустью в голосе произнес король, — Он был удивительно похож на вашего. Удивительно… и смотрел точно так же. Он был со мной почти всю мою жизнь, и его жизнь, до самой старости. Не помню, чтобы мы расставались хотя бы на день. У него был сложный характер. Нужно было постараться, чтобы найти к нему подход. Он никого к себе не подпускал, кроме меня и своего любимого конюха. И ел все, что ни попадя. Удивительно любил угощения. Это было очень давно, он погиб в бою. С тех пор у меня сменилось множество скакунов. Но ни один из них не задерживался надолго, и ни одного я не угощал со своих рук. Наверное, я просто не смог принять никого другого, слишком привязался к Чемпиону. Да, его звали Чемпион, а как зовут вашего коня?

— Чемпион, мой король, — без тени насмешки ответил Фолкмар.

— Чемпион? — нахмурился Реборн, сделавшись недовольным и строгим, — Ты, должно быть, шутишь надо мной, старик?

— Это работа шутов, а я рыцарь, — возразил Фолкмар, пытаясь найти удобную позу. Больно уж закололо у него в боку, — Да и не в том я настроении, чтобы потешничать.

— Ты хочешь сказать, что это совпадение? — Реборн нехотя отнял руку от хохолка Чемпиона, и тот повел ушами. Пару рак фыркнув, он поглядел на раскрытые ладони короля. Чемпион затряс головой, недовольный пустотой рук человека, которого он видел в первый раз жизни.

— Совпадение, мой король. Удивительное совпадение. Но я, скажу вам, давно уже привык, что судьба любит посмеяться над нами.

— Я верю вам. Это действительно Чемпион. Прости, парень, у меня нет для тебя угощения. Но обещаю, ты недолго будешь держать на меня обиду. Скоро мои руки накормят тебя целым мешком яблок, — Чемпион снова дался, королевская ладонь пару раз скользнула по его морде, — Мой конь был очень обидчив, мне кажется, и этот тоже. Но это не беда… А почему вы так назвали его? Мой Чемпион одержал много побед, прежде чем добился этого имени. Несколько весен он был просто Смогом.

— Мой ничего не выигрывал, — ответил Фолкмар, — Ни всяких там турниров, ни каких-нибудь заездов… Но он выиграл эту жизнь.

Реборн Блэквуд понимающе кивнул, и ничего не ответил. Взгляд его задержался на мальчишке, стоявшем позади Фолкмара и не смевшем отойти от него — ровно так, как и приказал наставник.

— Мой король… — простонал Фолкмар, — Вы уж простите… я… я, кажется, умираю. Мне придется ненадолго покинуть вас… всех…

Когда голова Фолкмара опала на грудь, Реборн отдал приказ:

— Сир Хардрок, помогите ему. Отвезите в ваш лазарет. Постарайтесь, чтобы этот достойный рыцарь выжил, или умер, по возможности, без мучений.

Глава 21 Кружево судеб

Он чувствовал запах роз. Он очнулся в этом аромате, когда в очередной раз сделал не правильный выбор. Он всегда был равнодушен и к розам, и к их символам, но сейчас аромат показался родным. Фолкмар открыл глаза. Красное и белое слепило взгляд, что заболела голова. В следующий раз он распахнул взгляд только после того, как подготовился к красоте, что его окружала. Никогда он еще не просыпался от смерти в таком месте. Может, я наконец-то умер? — подумалось ему, — и попал в лучшее место? Но также болели кости, и так же болело нутро, и душа его скорбела во тьме. Нет… Это все было лишь внешнее. Невероятно теплое и прекрасное, но совершенно не принадлежащее его миру. Это был чей-то чужой, чуждый ему мир.

— Никогда не видел человека, обретшего дыхание после смерти, — услышал Фолкмар у себя над головой, — Люди называют это чудом.

Серый сир выплыл из огненно-алых роз, так любимых сердобольной королевой. Они облепили его лицо, легли на серые вороньи плечи, обняли за талию, скрытую под длинным плащом. Наверное, он тоже все время мерзнет, раз кутается в этот шерстяной плащ, подумалось Фолкмару.

Белоснежные скаты круглого королевского шатра собирали дневной свет. Цветов здесь было великое множество — больших и малых, пышных и только собирающихся распустить бархатные лепестки. Но все они были неизменно алыми, и пахли нежностью и хрупкой красотой. Росли розы в огромных кадках, внутри шатра чувствовалась духота и влажность, но Фолкмара положили на мягкую кровать прямо под большим вырезом в куполе шатра, и на него спускался сухой летний воздух. Розы алели пятнами крови, красное на белом, Фолкмар еще больше почувствовал себя здесь чужим. Он стар, а они молоды, он неказист, а они прекрасны. Почему он оказался здесь?

— Королева Исбэль Блэквуд решила, что они пойдут вам на пользу, — будто прочитал мысли Фолкмара мрачный Турун Хардрок, он осторожно зажал в пальцах одну из роз, она с недовольством скуксилась, — Женщины считают, что их красота способна исцелять. Как врачеватель могу сказать, что это действительно так. Но только откуда они это знают?

— Я был свидетелем некоторых чудес, не только хороших, — прохрипел Фолкмар. Он не чувствовал ни жара, ни лихорадки. Видно, этот серый сир действительно был врачевателем. На груди Фолкмара белела плотная повязка, стягивающая грудь. И он видел свои пятки — без сапог, чистые, — Но к красоте я давно равнодушен.

— Нет такого человека, кто был бы совсем равнодушен к красоте. Иначе бы это был совсем не человек, — ответил сир Хардрок, нависнув над больным сверху. Его длинные когтистые пальцы вцепились в край высокой кровати, глаза его были тоже серыми, прозрачными, и казались совсем пустыми. — Вас одолевают призраки, я видел их. И они видели меня. Это злые призраки. Такие бывают у разных людей, которые сбиты с пути. Но тем не менее, они люди. Как и вы. Вы перестали дышать, а потом ваша грудь снова начала вздыматься. Кто-то скажет, что такое под силу только злому духу. Но ваши духи вокруг вас, а не внутри. Люди не смогут понять это, они поймут так, как привыкли. Вас будут бояться и ненавидеть. Не бойтесь — я никому не скажу. Вам повезло, и вы выжили. А я хороший лекарь.

У Фолкмар не было желания возражать.

— Дуг… — прошептал он.

— Мальчишка в хорошем месте, — ответил ему Турун Хардрок, — И ваш скакун тоже. И оба они едят одинаково хорошо.

Воздух без боли вошел в легкие, когда Фолкмара посетил смех.

— Это неплохие новости, — ответил он, пытаясь сесть на кровать. На удивление, удалось это ему довольно легко. На нем оставались холщовые штаны, но старик чувствовал себя голым, — Если у этих двоих есть аппетит, значит, все у них прекрасно.

Значит, все-таки его выходили. Фолкмар сидел посреди красоты и думал, что никогда не видел серых людей, выращивающих розы и людей, одевающих черное, но с белыми душами.

— Вы снова выращиваете свою плесень в розарии королевы, сир Хардрок? — король вошел в шатер уверенным шагом, принюхиваясь к окружающему.

Как он смог уловить горький запах плесени, Фолкмару было невдомек. Сам он не ощущал ничего, кроме аромата роз, но, видимо, острый нюх короля ловил ускользающие запахи. Получил же он свое прозвище за какие-то особые заслуги.

Он встал в черном, посреди белого и красного. Неизменно в черном, но старый рыцарь не боялся темноты его одежд. Он давно привык к тому, что внутри бывает далеко не то, что снаружи.

— Она растет только среди роз, мой король, — Турун Хардрок опустил лик с вороньим носом, показывая смущение, — Такая уж у нее прихоть. Если была бы другая возможность… Врачует только свежая плесень. На турнире всегда собираются люди, которые не прочь схватить лихорадку.

— Помнится, ты лечил меня другой. Она была не такая привередливая.

— Это другая. От нее не бывает поноса.

— Хм… — нахмурился Реборн Блэквуд, сдвинув наполовину седые брови, — Оставь нас. И убери ее до окончания турнира, Исбэль может это не понравиться.

— Ее Величество сама разрешила мне выращивать плесень, — Турун Хардрок поклонился, направившись к выходу из шатра, — Королева сказала, то, что врачует раны, не испортит ее роз.

Король остановился у письменного стола, задумчиво откупорив графин со сладким летним вином. Совсем не похоже было, что он сам выбирал мебель — низкий, с вычурными резными ножками, заваленный книгами с засушенными цветами, он явно не поддерживал строгость хозяина. Наверное, его выбирала королева, подумалось Фолкмару, когда он почувствовал сладкий запах перебродившего винограда. Высокие глиняные кадки сверкали глянцем боков, с них ревели медведи, порхали пышные птицы, раскрыв длинные крылья, бегали лисицы с пушистыми хвостами. Широкая кровать, на которой почивал Фолкмар, пестрела шелковыми алыми простынями. Он сразу догадался, что появилась она тут не затем, чтобы ему было удобно. Стояла она тут уже давно, и, судя по количеству королевских детей, без дела не стыла. Как еще можно было объяснить, что король-северянин, строгий ко всяким излишкам, позволил жене везти кучу громоздкой и хрупкой, бесполезной утвари, не несущей никакой практической пользы? Очевидно, король Реборн Блэквуд какую-нибудь пользу, да все-таки нашел.

В свои неполные пятьдесят он был высок, крепок, и все еще не обзавелся большим мешком спереди, который появлялся у всяких мужчин, пересекших гораздо меньшую черту своего возраста. Но лицо выдавало годы, седина превратила смоляные виски в белые, кудри уже не чернели, срываясь с хмурого лба — они стали тоньше, и посерели. У короля был сломан нос и тонкой ниточкой алела длинная рана, идущая через всю правую щеку поверх других шрамов, уже давно заживших. Реборн почувствовал, как пристально его рассматривает старик.

— Порой доблесть и верность моих рыцарей идет впереди ума, — пояснил Реборн, прикоснувшись к еще болевшей ране на лице, — Беккет так и не научился проявлять гибкость в королевских приказах. Если бы я сказал убить меня на том поле, он бы так и поступил. У него всегда была крепкая голова. Но в толстом черепе не остается достаточно места для мозгов.

— Ну и что с того, что он не совсем умен? Он верен своему королю, это самое главное.

— Южанин, у которого северный нрав, — сказал король, опрокинув в себя стопку летнего вина. Видимо, Фолкмар ошибся, приняв крепкое за легкое вино. Странно, обычно нюх никогда его не подводил, — Знаете, это заслуживает уважения. Учитывая ваш возраст.

— Я часто это слышу. Так часто, что иногда устают уши.

— Примите это за похвалу. Не знал ни одного человека, который бы отказывался от похвалы. А в ваших заслугах я не сомневаюсь. Уверен, таковых наберется достаточно, — в голосе короля Фолкмар не уловил ничего такого, что могло бы насторожить его. Скорее, он казался довольным и вполне спокойным.

— А теперь… вы верите в слухи? — осторожно спросил Фолкмар.

— Что вы монстр, чудовище? Или что прокляты? Я верю в своего лекаря, он может поднять мертвого. Еще верю в вашу удачу, — усмехнулся король, не позволив дрогнуть уголкам губ, — Мы чтим Воина, и я чту. Человек должен чем-то руководствоваться, верить во что-то великое. Не обязательно настоящее. Иначе не было бы не чести, ни доблести, ни порядка. А рассказы во всякие проклятья, в приметы, все эти суеверия… знаете, я встречал одного бога, который вел себя так, будто и вправду существовал, — Реборн Блэквуд воспользовался углом стола, чтобы сесть, потому что он был достаточно низок. Удобный стул, стоявший рядом, он вежливо проигнорировал. Сцепив длинные бледные пальцы, он спокойно взглянул на сморщенное тело больного: — С тех пор прошло так много времени, что я уже и сомневаюсь, было это все на самом деле или лишь игра моего воображения. Тогда погибло много моих друзей и мой боевой конь. Чемпион… Я решил, что мое воображение оправдывает все эти смерти. Мы умерли в борьбе за что-то великое против чего-то ужасного… Хочется думать, боги делают хорошего больше, чем вредного, ведь так? Иначе зачем мы молимся?

«Ты не молишься, Реборн Блэквуд, — подумал Фолкмар, — Ведь в них совсем не веришь». Король скрывал, что не верит в богов. Рыцарь уже понял, что тот строг и осторожен. Он никогда не скажет лишнего даже перед тем, кто ничего не значит для него.

— Вы помогли мне, Ваше Величество. Я хочу поблагодарить вас…

— Честно скажу, к вам я отправился по просьбе своей жены. Она очень… чувствительна ко всяким душещипательным историям, — задумчиво произнес король, и потом добавил: — Скандал с лордом Бордовеем порядком попортил мне нервы.

Фолкмар выдохнул так, что у него заболело в груди.

— Скандал? — обескураженно спросил он.

— Вы выжили. Это не принесло кое-кому удовлетворения, — пожал плечами Реборн, — Знаете, в чем особенность крупных феодалов? С ними очень много проблем. Некоторые из них настолько богаты и влиятельны, что корона вынуждена с ними считаться. Все мы в одной лодке, и иногда королевской лодке требуются весла, которые есть только у тех, кто присягнул тебе в верности.

— Вы — король, разве вы должны с кем-то считаться? — осекся Фолкмар, ведь он так и не выразил почтение тому, кому поклялся служить. Немощь сделала его слишком безразличным, — Простите… я…

— Хотите выпить, — ответил за него Реборн, покинул край стола, налил прозрачную рюмку красного, подошел к Фолкмару и протянул руку, — Возьмите. Вам не будет лишним, а я в очередной раз не послушаю рекомендации сира Хардрока.

— Благодарю вас…

Теплота потекла по нутру Фолкмара. Он закрыл глаза от удовольствия. Да, это было гораздо лучше, чем всякие полезные горечи и жгучие мази. Нет ничего лучше, чем крепкая ароматная настойка, прикинувшаяся вином.

— Лорд Дориан Бордовей сказал, что вызвал вас на дуэль, — продолжил король, — По правилам турнира любые драки вне поля запрещены. И если в ходе такой кто-то умрет, нарушителя ждет суд и виселица. Правила одинаковы для всех.

— Я думаю, в этой истории все-таки есть свое «но», — Фолкмар поднял морщинистые веки, и взгляд его был грустным.

— Но если эта была дуэль по обоюдному согласию, по всем правилам, то посчитается за достойный бой, и может быть зачислена на турнире, — закончил Реборн.

— Не помню, чтобы это была дуэль. Достопочтенный лорд Бордовей едва успел спрятать свой хрен, прежде чем схватился за рукоять меча, — ответил ему Фолкмар. — Это был не его меч.

— Случилось это на заднем дворе кабака, в конюшне, без свидетелей и еще бог весть при каких обстоятельствах, — махнул рукой Реборн.

— Там находилось еще два его друга. Не знаю уж, кто они…

— Это тот самый случай, когда все всё знают и никто не знает ровным счетом ничего, — ответил Реборн, — Впрочем, это не важно. Найдется достаточно свидетелей, чтобы подтвердить нужное лорду Бордовею.

— Это уж ясное дело… — вздохнул Фолкмар, — И что же он хочет от меня?

— Просит убить вас.

— Еще раз? — искренне удивился Фолкмар.

— Не просто убить, а вздернуть на виселице, — спокойно ответил король, все же примостившись в низком, не по-северному роскошном и мягком кресле, — Какое неудобное кресло… никогда не понимал пристрастие южан пристроить свой зад на мягкое место. Они в этом мастера, думаю, вы прекрасно об этом осведомлены. Лорд Бордовей просит вздернуть вас на виселице за оскорбление его достоинства.

— Но вы сами сказали, что это была дуэль. Это и есть искупление за оскорбленное достоинство, если и было такое.

— Именно так.

Фолкмар вздохнул.

— Южане плохо ориентируются в понятиях доблести, — пожал плечами король, — От этого еще хуже понимают справедливость. Они требуют для себя почестей там, где стоило бы опустить глаза в пол.

— Ладно, — ответил Фолкмар.

— Что — ладно?

— Если этот лорд такой высокий, как о нем говорят, куда мне с ним тягаться? Пусть казнит. Можно раз, можно и два. Оно, конечно, можно и три. Для меня-то оно нет разницы. Только вряд-ли его это удовлетворит.

«Это к лучшему. Все увидят, что я не могу умереть и что-нибудь да подумают. Во всяком случае, они оставят меня в покое».

— Не знаю, удивляться мне или нет, — удивился король, — В любом случае, я отклонил его требование. Насколько бы не были влиятельными мои феодалы, они не вправе выставлять мне ультиматумы. Знаете, прошло двадцать лет, а я так до конца и не усмирил нравы южан. Очень своенравные люди. Они слишком капризны, и не имеют понятия чести. Долгое лето сделало их тела рыхлыми и лишило характера. А их женщины… — вздохнул король, — Дуэль была обоюдна, раз уж лорд Бордовей на том настаивает, значит, вы ее приняли. С вашей стороны все просто и понятно, и никаких правил вы не нарушали.

— Неужели в этой истории есть еще одно «но»? — обескураженно спросил он.

— Вы рыцарь, скажите мне, — Реборн жестом дал ему слово, взгляд его оставался спокойным и твердым.

— По правилам дуэлей разница в возрасте дуэлянтов не должна превышать тридцати весен, — дрожащим голосом ответил Фолкмар, — Иначе она будет считаться недостойной… и недействительной.

— Для того, чей возраст моложе, — кивнув, закончил за него король, — Отважность зрелости не считается за порок. Таковы правила. А вот самоуверенность молодости… Лорд Дамиан Бордовей видел, что перед ним старик, он знал, что одержит победу. Он был слишком самоуверен. Какая же в этом доблесть? Конечно, это не может считать дуэлью с его стороны. Если, конечно, вам не пятьдесят, — впервые на лице короля Фолкмар заметил улыбку и невольно улыбнулся сам, — Но почему-то я не верю, что мы с вами ровесники… Лорд Бордовей исключен из списков турнира и предстанет перед справедливым судом Воина.

— Что? — изумился Фолкмар.

— По окончании дуэли принято хоронить воина в огне, а он кинул вас в канаву — это грубейшее нарушение священных законов. Оторнам это не понравилось, — пожал плечами король, разведя в сторону руки, — Кто я такой, чтобы спорить с волей богов?

— Его будут судить оторны?

— Конечно. Воину — воиново, так ведь говорят? Верховный оторн со своим советом будет судить лорда Бордовея. Но, признаться, в последнее время он любит принимать решения один, — пояснил король, — Он прибыл из моего родного Глаэкора и порядком не любит нравы южан… да и самих южан тоже. Мы полностью сходимся в своих взглядах на их характеры. К тому же, верховный оторн стар и его мучает подагра. Она его так доконала, что он решил, что она должна доконать и других. Милосердия ему это не прибавляет, знаете ли.

Фолкмар видел перед собой человека, прибывшего издалека, из северной страны в другую страну, совершенно чуждую ему. Он сел в Теллостосе на трон, среди высоких людей, которые всю жизнь ненавидели его. Он правит народом, который всю жизнь ненавидел его. Ведь всем известны, мягко говоря, натянутые отношения севера и юга. За двадцать весен этот человек смог завоевать благосклонность народа и править клубком змей, которых, Фолкмар не сомневался, среди вельмож Теллостоса было немало. Фолкмар видел перед собой очень умного и рассудительного человека. Он смог выдержать справедливость, и при этом лорды не могли ничего возразить ему. Ведь кто они, чтобы спорить с волей богов?

— Может, и правда, что о вас говорят, — вырвалось у Фолкмара прежде, чем он успел об этом пожалеть.

— Что говорят?

— Про ваше прозвище…

— Вы про «Крепкое семя»?

— Нет, я слышал другое…

Сверху рывком спустился летний воздух. Вдруг Фолкмар почувствовал новые ароматы — лаванды и вербены.

— Почему мне никто не доложил, что он уже очнулся? — тряпичные двери шатра колыхнулись, впустив внутрь еще один яркий цветок. Такой прекрасный, что он мог затмить все розы вокруг.

— Я не хотел тебя беспокоить по пустякам, дорогая, — король встал. Спокойно, как и всегда, но Фолкмар уловил перемену в его взгляде. Ведь он изучал их, и знал, как смотрят влюбленные. Удивительно, что король, строгий и в годах, не растерял умения смотреть так.

— Разве это пустяки? — расстроенно произнесла Исбэль Блэквуд, и пышная грудь, стиснутая алым шелком, возмущенно вдохнула воздух, — Ты же знаешь, для меня это очень важно.

— Это всего лишь слухи.

— Я всю жизнь живу со слухами, — отмахнулась рыже-огненная женщина, — Они не возникают на пустом месте. Боги… вы все еще слабы… как вы себя чувствуете, сир Фолкмар?

Вблизи он видел ее в первый раз. До сего момента он лишь представлял Исбэль по слухам, и представление это было совсем нелицеприятным. Сердобольные королевы обычно не видели дальше собственного носа, и вредили своей милостью больше, чем делали дельное. Но в изумрудно-зеленых глазах Фолкмар увидел столько сострадания и тепла, что понял — они похожи. Оба шли дорогой боли, и оба не дошли до конца.

Историю пшеничной вдовы не слышал разве что ленивый. Проклятая невеста, похоронившая всех своих женихов и мужей… Исбэль Фаэрвинд, первая кровь, дочь короля Дорвуда Фаэрвинда, умерщвленного Реборном Блэквудом ровно так же, как оба ее брата и все родственники мужеского пола ближе третьего колена. Судьба любит смеяться над нами, пока плетет свои кружева.

— Мне гораздо лучше. Благодарю вас, Ваше Величество, — ответил Фолкмар, натягивая на себя шелковое одеяло, чтобы прикрыть свою неполную наготу. Он попытался было встать, чтобы поклониться, но не смог.

— Нет, что вы. Сидите. Простите, что заставила вас волноваться, — Исбэль Блэквуд проплыла к его кровати и осторожно села на край.

Боги, как она была красива. Южные женщины… В свои неполные сорок три весны она смогла сохранить свежесть лица и белоснежность кожи. Огненно-рыжие волосы спадали с плеч, на макушке покоилась тиара из драконьих слез — бриллиантов, запутавшихся в зеленой атласной ленте. Она ныряла в шелковые локоны и показывалась вновь, завязавшись огромным бантом на затылке. У нее была все еще тонкая талия, несмотря на бремя и маленькие острые пальчики. Фолкмар поднял голову и взглянул прямо в глаза королеве, без страха и стыда — что ему было терять?

— А вы верите мне, Ваше Величество? — спросил он, и впервые знал ответ на свой вопрос.

— Я не могу не верить вам, — ответила Исбэль, протянув белую ручку к морщинистой коже Фолкмара. Оставалось лишь мгновение, в которое мог поместиться разве что один рваный вздох, и она бы коснулась своей рукой грубой кожи рыцаря… но Исбэль одернула ладонь, опустив печальный взгляд, — Грустно, когда слухи оказываются правдой. Я чувствую в вас что-то… похожее. Я бы могла прикоснуться к вам, чтобы утешить, но, боюсь вы бы умерли на восьмом вздохе. Это все проклятье… любой, прикоснувшийся ко мне дольше, чем на семь вздохов, обречен. Наверняка, вы слышали историю бедовой принцессы, у которой умерли все женихи и мужья. Это все про меня… так грустно.

— Но ведь ваша беда покинула вас, разве нет? — спросил ее Фолкмар.

— О, нет, что вы, — затрясла милой головкой королева, — Она не покинула меня. Я могу прикоснуться разве что к мужу и детям, а остальные… приходится сторониться людей даже на праздниках и никому не подавать руки. Было бы ужасно неловко, если бы королева вырывала ладонь у всякого, кто хотел бы почтить ее своим вниманием, — Исбэль тяжело вздохнула, — Я бы рада избавить вас от страданий… но наша беда из темного колодца. Боюсь, я лишь добавлю мучений. Вы снова очнетесь, даже если перестанете дышать на седьмом вздохе.

Исбэль посмотрела на него так, будто он понимал что-то в проклятьях. Увы, он знал толк только в никудышных дарах.

— Ну, раз так, стало быть, ничего не поделать, — слабо улыбнулся старик, не желая расстраивать королеву, которой поклялся служить.

— Женщины очень чувствительны, когда носят дитя, — тяжко вздохнув, король встал, — У моей жены всегда было мягкое сердце, а сейчас в особенности. Я не верю в проклятья, не верю и в суеверия. Но некоторые объясняют так всякие случайности.

— Какой ты жестокий, — поджала губки Исбэль, глядя, как Реборн с удовольствием наливает себе вторую рюмку крепкого вина из прозрачного графина, — Что это? Ты же сказал, что пьешь вино, а не наливку. Ты ранен. Сир Хардрок запретил пить крепкое еще несколько дней.

— Сир Хардрок слишком заботится там, где нужно немного отдохнуть, — король опрокинул в себя наливку, но вторую наливать все же не стал.

— Иногда запретное бывает лекарством, — признался Фолкмар, словив на себе благодарный взгляд короля, — От одной рюмки не станет худо. Наливка разгоняет кровь, а в этом нет ничего, кроме пользы. Уж я-то знаю.

— Хм… Быть может, вы правы… — королева задумалась, — Сир Фолкмар, куда вы отправитесь дальше?

— Если честно, я совсем не знаю.

— Вы можете попросить, что хотите. Можете поселиться в замке, там будет спокойная жизнь. Не нужно будет заботиться, что есть завтра, и где найти теплую постель. У вас останутся доспехи и меч, а еще ждет почтение и спокойное будущее.

А что, если… Все останется позади, в кошмаре, который сотрется со временем. Он осядет в спокойном месте. Дорога его завершится, и он, наконец, обретет покой. Высокие башни шахматного замка сулили все то, о чем он мечтал долгие годы… кроме самого главного. Это будет еще один обман, ведь внутри него ничего не поменяется. Сколько не меняй обертку, слаще его жизнь все равно не станет. Самый тяжелый выбор всегда начинался с вопроса «а что, если»? Вот только Фолкмар всегда знал ответ на этот вопрос.

— Благодарю вас, моя королева, — ответил он голосом твердым и спокойным, — Но я рыцарь, и путь мой с мечом в руках. Пусть даже я и годен на то, чтобы только держать его. Спокойная старость, это, конечно, хорошо… но ведь я не умру, и это ничего не решит. Я помню много людей, у которых были молодые лица, потом они становились старыми, а потом они уходили. Какое будущее ждет меня в замке? Я только принесу дурное в королевские стены. Да и слухи лишние ни к чему. Наверняка, вам хватает и собственных. Оставьте, дом мой дорога.

— Неужели… неужели вы ничего хотите? У вас совсем нет никаких желаний?

— Есть, — улыбнулся Фолкмар, раздвинув сухую кожу губ, — У меня есть воспитанник, Дуг.

— Конечно, — закивала Исбэль, — Такой милый мальчик. Только худенький… ему бы есть побольше, но у него совсем плохой аппетит.

Фолкмар с удивлением посмотрел на королеву. Наверняка, она что-то напутала. Дуглас мог съесть больше, чем Чемпион и еще попросить добавки. Только если у королевы было такое большое сердце, что она желала отдать больше, чем Дуглас мог принять…

— Мне бы хотелось, чтобы он стал рыцарем, — задумчиво продолжил Фолкмар, вглядываясь во внимающее лицо Исбэль, — Я обещал ему. Посвятить в рыцари… но на дороге у него совсем нет будущего. Вот ему замок пришелся бы как раз в пору. Если бы вы дали место…

— Конечно! Он станет рыцарем, сир Фолкмар. И будет служить в королевской гвардии. Да ведь, любимый? — Исбэль взглянула на короля, и тот спокойно кивнул.

— Вот видите, как хорошо, — улыбнулась королева, счастливая и сияющая, словно рассветное утреннее солнышко.

И снова у короля изменился взгляд. Да, Фолкмар видел это слепыми дальнозоркими глазами. Радость королевы доставила ему большое удовольствие. Он любил ее. Любил так жарко, что ни годы, ни прозвища не смогли затушить этот пожар. Фолкмар задумался на мгновение.

«Сердобольная королева слаба перед детьми», — вспомнилось ему. Что, если… Королева носит дитя под сердцем, которое и без того было мягкое, а сейчас стало податливое, словно воск под натиском жаркого пламени. Старый рыцарь понял, что это, быть может, его единственный шанс. Говорили, что у короля самый большой член в мире. Но каким бы большим тот ни был, он держал его под юбкой собственной жены.

— И еще я бы хотел попросить игрушку, — голос Фолкмара стал таким грустным, что впору было хоронить его прямо тут.

— Какую игрушку вы хотите, сир Фолкмар? — Исбэль распахнула большие малахитовые глаза, она ничего не понимала.

— Не важно, какую, — ответил рыцарь, — У той не было лапы, я даже не знаю, кто это был. Помню только длинные грязные уши, когда ее рвали собаки.

— Какие собаки? — ахнула королева.

— Что плодятся в псовом переулке. Я же нашел своего Дуга там, в трущобах. Не хотели его отпускать просто так. Мне пришлось повоевать, скажу я вам. В этой битве, правда, полегла только одна игрушка, но она была очень дорога одному мальчику.

— Какому мальчику?

— Дуг сказал, что его зовут Томми. Так же я знаю, что ему семь, — вздохнув, ответил Фолкмар, — Согласен, он уже совсем взрослый, чтобы играть с игрушками… но это все, что у него было.

— Как… было… — обескураженно прошептала Исбэль, — Неужели больше ничего не было?

— Совсем ничего. Рубаха да штаны, и пояс из веревки. И игрушка. Я прошу только о маленькой радости этому мальчику. Быть может, он не доживет до следующего лета.

— Как… не доживет… — не слыша себя, шептала королева. Глаза ее увлажнились, она смотрела неподвижно, не моргая.

— Не все переживают зиму. Не мудрено, что и он может не пережить. У этих ребят нет ни родителей, ни крова. Псовый переулок ведь он такой… Вроде и много кого там ошивается, а на самом деле нет никого. Переулок рожает детей из тумана и слякоти. Их бросают и уходят. Они ошибки, а от ошибок предпочитают избавляться. Я тоже был чьей-то ошибкой. Хорошо, что меня не выбросили в канаву. Видно, мать пожалела меня, отдав в руки трущоб. Меня выходила старая Клэр, нас у нее было много. Она выкормила меня молоком дойной козы и титькой молочной соседки, а потом померла. Нас у нее было много. Мне было тогда пять. Моя история не единственная. Не знаю, если ли сейчас своя Клэр у этого Переулка, но таких, как я там не убавляется. Стало быть, так суждено.

Слезы брызнули из глаз Исбэль. Королева уронила лицо в раскрытые ладони, грудь ее сотрясалась в рыданиях. Слишком быстро радость сменилась на грусть, король не был готов к такой смене настроений.

— О боги, — помянул король тех, в кого не верил. Взгляд его стал резким, словно лезвие, — Что вы сделали? Довели до слез мою жену из-за какой-то никчемной игрушки!

— Я же просила тебя! — отчаянно прокричала королева, отняв мокрое лицо от ладоней, — Я просила тебя и весну, и две назад, и даже три! Эти дети голодают, но ты никогда не слушал меня!

— Котенок… — Реборн подошел к жене, опустив ладонь на ее огненно-рыжую голову, — Мы уже обсуждали это, и не раз. Этих детей слишком много. Они неуправляемы, не обучены, не воспитаны. Это просто зверята. Что я должен делать с такой оравой?

Королева мотнула головой, сбрасывая ладонь. Подняла голову и взглянула взглядом сердитым и обиженным.

— Зачем тебе еще одно здание счетной палаты у причала? Тебе не хватает одного? С каких пор ты заделался торговцем и перестал быть воином? — с упреком выплюнула она.

Король нахмурился. Ему это не нравилось. Ни то, что испортилось настроение его жены, ни то, что она усомнилась в его воинственности.

— Ну поселю я их там, и что они будут там делать?

— Учиться быть воинами, — отозвался Фолкмар, — Из Курта, их заводилы, выйдет отличный командир. Уж я-то знаю. Поверьте, вы не найдете лучших солдат, чем эти зверята. Они привыкли воевать с жизнью, научатся воевать и со всем остальным. Эти парни пойдут на край света за тем, кто подарит им пару добротных сапог. Что и говорить, они сотрут подошвы в пути, по которому вы их отправите. Дети Псового Переулка отдадут за короля жизнь, которую бы отдали зимней хвори на несколько весен раньше.

— Зачем мне такая большая армия? У меня достаточно людей. Северяне слишком хорошо плодятся на изнеженных землях Теллостоса. Видимо, здесь делать больше нечего, ведь им не нужно выживать, как в холодных землях Глаэкора, — недовольный тон короля дал трещину, ведь Исбэль так и не перестала источать слезы, несмотря на недовольное выражение лица.

Король Реборн был из тех мужчин, что спокойны в пылу битвы, но теряются при виде женских слез.

— Моя любовь к тебе глубока, как небо. У нее нет дна. Но ты разбиваешь мне сердце, — сказала королева, задышав нервно и часто, — Как ты можешь быть таким чёрствым? Я устала бороться. Устала… я…

— Тише, котенок, — Реборн склонился к жене, оказавшись прямо у ее уха, — Будет так, как ты захочешь. Армия так армия. Дети так дети. Только не плачь.

Улыбка озарило лицо королевы.

«И все же, как же быстро меняется женское настроение. Оно похоже на шторм, а потом сразу на штиль. Только море не так стремительно, как их характеры», — подумал Фолкмар, отметив, что все-таки не зря остался холостым.

Пару раз шмыгнув носом, Исбэль довольно кивнула, и подарила веселый взгляд Фолкмару.

— Может быть, и в шатер Отверженного мне будет дозволено войти? — робко спросил Фолкмар, гадая, не слишком ли он дерзок.

— А вы хотите войти в храм? — спросил король, подходя к столу. Он налил себе третью рюмку, и жена ничего не сказала по этому поводу.

— Да, я хотел бы взглянуть на Отверженного. Дуг, конечно, уже был там и никого не видел. Но ведь боги они такие… могут показаться, а могут и не показаться, — ответил Фолкмар, будто разбирался в богах, — Я верю, что Отверженный может подарить мне смерть. Я просил уже всех богов, кроме него. Ведь все они на небе, а он бродит где-то по земле. Я хочу попросить его… сам.

— Я уже говорил, что не верю в проклятья, — Реборн выдохнул, будто испытал какое-то большое облегчение. Фолкмар не видел его лица, но готов был поклясться, что тот порядком разнервничался, — Вы не записаны на турнир, и не проведете ни одного боя. Значит, не сможете пройти в храм. Исключений быть не может. Не нужно на меня так смотреть, дорогая, правила одинаковы для всех. Тут мое слово твердо. Во всем должен быть порядок. Если вы хотите справедливости для лорда Бордовея, имейте мужество терпеть справедливость и в отношении себя.

— К сожалению, это так, сир Фолкмар, — повернулась к нему королева. Она была тиха, как море после шторма, а глаза ее веселились, — Лорд Бордовей предстанет перед судом. Если король сделает для вас исключение, это не пойдет на пользу ни стране, ни вам.

— Посещение храма не принесет вам никакой пользы. Тут ваши двери закрыты. Боги слишком часто не отвечают на молитвы, а может, вовсе не отвечают, и все благо — простая случайность. Вы знали, что Отверженного зовут «Бог, которого нет»? Он не просит даров, его звезды нет на небе, для него не строят храмы. Все, что он отнимает у народа — слова из их глоток и ничего больше. А для этого не нужно много жертв, скорее, народ это даже развлекает. Да, и он тоже не отвечает на молитвы. Но все же я его уважаю, — король запрокинул голову, опрокинув в себя рюмку терпкой наливки, — Он хотя бы не скрывает, что его нет.

Глава 22 Ключ

Верховный оторн Бельтрес встал рано на рассвете. Под отдаленную перекличку караульных он отбросил грубое шерстяное одеяло, позволив неласковой прохладе утра лизнуть вспухшую кожу его подагры. В нос ударил бесславный запах гниения, каждый день отнимающий у него все больше и больше достоинства. Скоро его останется так мало, что ему будет впору встать в строй нищих прокаженных, сложив с себя сан. Постыдный конец — умереть от мирной болезни, сидя на стуле судьи. Бельтрес кривился каждый раз, когда представлял, что ему придется посрамить почетное место верховного оторна — честь и совесть самогоВоина.

«Верховный оторн Бельтрес помер от подагры. Видимо, он пил так много вина и ел так много мяса, что боги решили покарать его за это», — Бельтрес каждый раз представлял, что о нем будут говорить в народе, когда он отдаст концы. А, судя по быстроте распространения болезни, было это не за горами. У него бы зашевелились волосы на затылке от страха бесславного конца, если бы они у него были. Бельтрес был так же лыс, как и все прочие оторны. Он всегда считал, что поборол многие страхи: не боялся пустого желудка, стойко переносил боль до каленого железа, не меняя своего вечно недовольного выражения лица, не страшился он и смерти, ежели она ждала его с мечом в руках. Но смерть подбиралась к нему не со стороны стали, а со стороны больной ноги — ползла по мясу и коже, норовя сожрать мягким гниением. Из уважения к сану его, без сомнения, сожгут как воина, вложив в руки меч, давно не знавший крови, но с людских губ все равно будет срываться ядовитое.

Славная память лучшая награда для защитника, а оторн был заведомо лишен ее за какие-то неведомые ему проступки. Было бы не столь обидно, если бы он действительно испивал много вина и ел много мяса, но Бельтрес всю жизнь тренировался в мере и стойкости, заняв свое место, как он считал, совершенно по праву. Видно, боги были о нем иного мнения.

Сверху свисала веревка, которую Бельтрес хватал всякий раз, когда собирался приподняться с кровати. Он перевалился на левый бок, тяжко вздохнул и сел, руками поддерживая больную ногу. Она свесилась с края кровати, как нечто чужое, когда он столкнул ее с грубой холщовой ткани. Из-под ночной сорочки торчала красная плоть, тронутая гнойными язвами.

— Приветствую вас этим славным утром, — поприветствовал Бельтреса Турун Хардрок, считавший уместной помпезность с утра. Бельтрес никак не мог отучить его от излишней почтительности к нему, — Сегодня вы встали слишком рано, нога будет болеть. Я принес сок огненного плюща. Это притупит боль.

Турун Хардрок втиснулся в узкий вырез шатра высоким плечистым вороном. Серая шерсть неизвестного животного, сильно смахивающая на перья, задела тряпичные створки входа. Плечи взъерошились, стали еще больше, Турун Хардрок их пригладил, чтобы не смущать высушенного постоянными болями оторна. Лекарь навис над печального вида походным столиком, на котором стоял только стакан воды и краюшка хлеба. Турун нахмурился: Бельтрес пропускал мимо ушей его рекомендации по лечению.

«Чем выше забралась душа, тем хуже у нее становится слух», — печально подумал Хардрок, припомнив ещё и короля.

— Раньше я вставал, когда враг ещё не ложился спать, — лицо у оторна было таким, будто он сам стал себе врагом. Он проковылял к столику, взял пузырек с соком плюща, повертел темную склянку перед глазами, откупорил и выпил залпом, — Ну, лекарь, что там говорят твои духи?

— Духи бывают разными, и речи их отличаются друг от друга, — покорно ответил Хардрок, спрятав длинные костлявые пальцы в рукава, — Бывают добрые, бывают злые, бывают без памяти, без злости и без доброты. Они зрят прошлое, а ты зришь их. Такие не разговаривают, но могут рассказать очень многое. Сегодня судебный день, вам, наверное, любопытно будущее. От таких оно скрыто.

— А от других, стало быть, нет? — оторн Бельтрес развалился на жёстком, неудобном стуле, снова нарушив рекомендации лекаря.

— Знающие больше просят высокую цену, — Турун проводил взглядом задумчивых бесцветных глаз двух служек, пришедших одевать верховного к началу суда, — Иногда эта цена не стоит полученных знаний. Но люди всегда преувеличивают значимость желаемого, поэтому готовы платить любую.

— Ааа! Ерунда это все, — оторн махнул рукой на Туруна и на его духов. Служки начали порхать над его ногой, облачная в мягкие носки и поножи, — Гнаться за будущим — значит, бояться его. Боятся только трусы. Оставь эти знания для южан, им, пожалуй, не помешало бы взглянуть и на настоящее. Ох… да осторожней ты! — оторн дал юнцу лет десяти от роду ложкой по кучной макушке, тот потёр ее, взъерошив густые рыжие волосы, — Ужасная боль, когда так тянут за ногу… Твой плющ не помогает, лекарь. Хоть с головы до ног им вымажись, ничего путного, кроме горящего гузна после того, как погадишь.

— Нужно, чтобы прошло время. Всякому лекарству свой час, — терпеливо ответил Хардрок. Своей серостью и сдержанностью он не нарушал скудный вид шатра, поэтому Бельтрес находил его присутствие уместным, и был рад, когда лекарь заходил к нему, — Но для ложки следует завести и тарелку. А к тарелке не помешали бы овощи и птица.

— Ложка напоминает мне о соблазнах, — возразил Бельтрес, который как раз избегал всего того, что к ней прилагается, — Я пообещал Воину не поддаваться им, пока он меня не исцелит.

— Вы не исцелитесь, если им не поддадитесь, — хмуро ответил хмурый Хардрок, — Телу нужна пища, как земле — солнце. Воину подвластна борьба, но в лекарских делах он бессилен. Нужно положиться на Врачевателя.

— Ох уж эти лекари, которые говорят верховному оторну, в каких делах бессильны его боги, — покачал головой Бельтрес, не забывая следить за осторожными движениями мальчишек. Он встал, готовый принять верхнее облачение. Развел руки в стороны, взглянув на себя в длинное зеркало, подвергнутое дымкой сошедшего серебра, — Как-то на охоте, вёсен пять назад, мне на ногу упал топор. Черенком, он даже не разрубил мне сапог, просто упал, вогнав ноготь в палец. Не рана, смех. Но тогда мой палец покраснел и никак не мог зажить. Лекарь сказал, что это малая болезнь, для Врачевателя это пустяк. Я пил всякие травы и мазал какую-то грязь, которую, статься мне, лекари тащили из-под конских хвостов. Потом краснота перешла на стопу, а потом пустяк окольцевал щиколотку. И тогда лекари говорили, что Врачеватель исцелял и не такое. Когда появился гной и плоти моей коснулось гниение, Врачеватель для них все еще был силен. Я уже понял тогда, что нечего мотаться от бога к богу, раз выбрал почитание Воину. Вот, моя подагра уже подобралась к колену, я с трудом хожу и весь высох. Наверное, Врачеватель будет силен и тогда, когда она подберется к моему горлу. Для кого-нибудь, но не для меня.

— Но Воин не делает того, что надобно. Вас не исцелит меч в руках, почтеннейший. У меня есть мысли, — мягко возразил Хардрок, с грустью разглядывая жёсткую постель оторна.

— Оставьте свои мысли для духов, — оторн плюхнулся на стул, тяжело дыша, — Сдается мне, вам есть о чем с ними поговорить. А меня, видимо, излечит только смерть. У Воина других лекарств не припасено. Неплохое начало, но конец меня совсем не радует, — оторн задумчиво посмотрел на Хардрока, — Вы знаете, сколько мне вёсен?

— Нет, почтеннейший. Но могу предположить, вёсен шестьдесят, не больше, — Хардрок был честен.

— Когда-то я был молод и скор, — выдохнул горечь Бельтрес, — Вот эти руки держали сразу и топор, и меч, — Бельтрес растопырив сухие пальцы, и они стали похожими на вилы для сена, — Крепко держали, увидев их, враги боялись и думали, проснуться ли они после того, как я усыплю их своим топором. А сейчас люди гадают, сколько вина я выпил за свою жизнь. Для них я бездельник и пьяница!

— Вы слишком строги к себе, почтеннейший.

— Ааа! — Бельтрес снова махнул рукой на Хардрока, уже второй раз за утро. Значит, у него было совсем скверное настроение, рассудил лекарь. Если он махнет и в третий раз, в это утро полетит лишняя голова. Хардрок не хотел гадать, чья именно, — Не нужно украшать настоящее, лекарь. От этого столько же толку, как от твоего Врачевателя. Бесславная смерть от подагры — вот что меня ждёт, хоть я съем всю морковку, которую привезли мои повара к подножию этой чертовой горы! Гора Перемен… что она может изменить? Однажды она взволновала море, так, что вокруг все померкло. Так это было больше четырехсот вёсен назад, теперь она спит, словно младенец, вместе с драконом в своем чреве. Никакие горы не способны повернуть время вспять и сделать что-то доброе для человека, кроме как нести голод и болезни раз в несколько сотен весен. Твои духи говорили об этом, лекарь?

— Не говорили, почтеннейший.

— Тогда каков от них прок? Лучше беседовать с живыми, толку от этого больше. Глядишь, узнаешь что-то о настоящем, не пропадая в прошлом и будущем.

— Без прошлого не бывает настоящего, без настоящего — будущего, — задумчиво произнес серый сир.

— Ааа! — в третий раз махнул рукой Бельтрес, и Турун Хардрок поджал и без того обескровленные губы. Теперь он предстал и вовсе без губ, морщинистыми складками теряясь во прорези рта под крючковатым носом, — Горе Перемен куча лет, и она в свое время несла только смерть. Мне пятьдесят пять весен, и я не несу ничего. Ни смерти, ни жизни, только гниющую плоть. Старику, которого проткнул этот проклятый южный кабан должно быть восемьдесят, а то и больше. Этот рыцарь ни на что не способен, но он принес справедливость, несмотря на немощь плоти. Старик! Посмотри на меня, лекарь, и скажи, что Верховный Оторн Бельтрес хуже восьмидесятилетнего старика, который не может должным образом поднять меч! Вот мои руки, — Бельтрес растопырив пальцы, всё ещё цепкие, но костлявые, — Эти руки всё ещё крепки, в свои пятьдесят пять я выгляжу на шестьдесят, если ты не сделал одолжение и не умолил мой возраст в своих глазах. Я бы дал себе семьдесят, не меньше. Но в этих руках ещё есть сила, хоть и в ногах уже нет. Пять лет назад я мог разорвать пасть горному барсу голыми руками, пока меня не начала пожирать эта подагра. Видят боги, и сейчас бы разорвал, если он бы оказался поблизости! Сам до него я уже не дойду.

— Не мне судить вас, почтеннейший, но вам следует быть добрее. Хотя бы к барсам. Это благородные животные, их почитает Та, что отдает.

— Я стану добрее, когда Воин меня излечит, — вечно недовольное лицо Бельтреса скривилось, рот на его лице стал похож на трещину в сухом дереве, — То бишь в чертогах небесных, после своей смерти. Надеюсь, моя больная нога позволит мне до них дойти. А теперь иди, лекарь, мне нужно готовиться к долгому пути. Пропускают туда только с мечом в руках — острие клинка отворяет врата Воина, но из гниющей плоти получится плохой ключ. Мне нужно сковать новый.

Глава 23 Взгляд Воина

Он шел медленной хромой походкой, мерзлый рассветный ветер теребил полы грубого плаща. В это утро Бельтрес кутался в шерстяную ткань, будто забыл о данных обетах лишений плоти. Наверняка, оторн Каллахан был бы доволен, что он встал так рано, вот только тот находился уже далеко и не почтит суд своим присутствием, второй по счету за турнир. Каллахан и Асгред теперь странники, отправившиеся на край света — туда, где море впадает в бездну.

Высокий титул требовал пышности окружающего. На этот раз для суда было выбрано турнирное поле, вместившее в себя остальные высокие титулы, любопытно взирающие на стражников, втыкающих факелы в окропленную росой землю. Пологую возвышенность, плавно стекающую с подмостков горы Перемен, усыпали неравнодушные зеваки. Те встали задолго до начала суда, а некоторые и не ложились вовсе. В эту ночь в зияющие глотки рассказчиков пролилось много вина и крепкого эля. Вино рассказывало людям, что вепрь свиреп и умел, и это будет знатный бой. То, что состоится суд поединком, стало известно накануне — это был праздник Воина, могло ли быть иначе? Не часто доводилось видеть алую кровь на доспехах знатных кабанов, как и доспехах шипящих змей, падающих звезд, рыб в пенящихся волнах морей и всех остальных знатных и не очень особ. В это утро народ в очередной раз показал любопытство до чужой крови.

Мягкий песок расходился под ногами, но не мешал ходьбе: земля под ним оставалась тверда, как и всегда. Лошадиные копыта знали толк в хорошем беге, их знания пригодятся и человеческим стопам. Турнирное поле оцепили стражники. Все гадали, кто из них разобьёт стройную цепь вороненых стальных жемчужин, подняв прямой меч на противника. Каждый из них казался высок, статен и непобедим. Северная скала против южного вепря — шеи тянулись к небу, превращаясь в гусиные.

Глубокие ложи, раскрыв свои рты, усадили лордов, леди и их наследников в удобные стулья с мягкими обивками, и те походили на пестрые зубы в улыбке задорного шута. На ветру трепыхались палантины, призванные защищать от солнца и озноба. Но в это утро прохлада пробиралась не со стороны ветра, и зябли все. Рассвет только зачинался, в сумерках просыпающегося дня многие не могли разглядеть друг друга. Этого и не требовалось — то, что имело значение, было освещено как нельзя хорошо. Высокие факелы оцепляли бойцовую площадь, призванные пролить свет на справедливость суда. Факельное пламя шкварчило, выплевывая искры. Оранжевый свет разрезал сумерки, отплясывая весёлый танец на заспанных лицах. Лорд Уолгот Бордовый сидел ближе к полю, прямо над ложами, находящимися ниже соли. Он все время менял положение тела, и его внушительный живот ходил ходуном, словно желе.

После того, как прибыл Верховный оторн, проковыляв к твердому стулу, находящемуся на бойцовой площади, затрубили трубы. Бельтрес встал, а за ним все остальные. Король Реборн Блэквуд занял свое место после того, как старательный герольд назвал все чины и титулы. Королева своим присутствием суд не почтила. Вид крови пугал монаршую особу, и никто даже не удивился, что Исбэль Блэквуд отсутствовала.

Наступила гнетущая тишина. Под любопытные взгляды толпы король оглядел присутствующих, задумчиво уперевшись локтем о трон и положив седеющий подбородок на крепкие пальцы. На него смотрели лорды и леди, их дети, пажи и слуги, трезвеющие подданные и только набирающие хмель повесы, его стража, оторны, собравшиеся вокруг верховного и даже факелы, глядящие оранжевым пламенем прямо ему в лицо.

Король Реборн Блэквуд кивнул, не нарушая тишины. Толпа оживилась, прошел ропот. Оторн Бельтрес сделал хромой шаг вперёд, оставив позади своих помощников. Плащ свисал с его плеч, казавшихся больше, чем обычно.

На площадь ввели подсудимого. Желе на животе лорда Уолгота Бордовея вовсе потеряло свой покой. Зрители стали перешёптываться, закрывая ладонями уши слышащих, будто это скрывало то, о чем они говорят. На самом деле слова эти были не для кого секретом — говорили-то все одно и то же. О вдове и старике, которого затоптал дикий вепрь. А ещё говорили, что Фолкмар этот — чудовище. С огромными клыками, красными глазами и когтями, роющими землю. Потому и выжил. Кто же уйдет живым от кабана? Другие утверждали, что никакое он не чудовище, а просто дряхлый старик, не забывший своих обетов. А выжил он потому, что вепрь оказался не кабаном, а свиньёй. А такая даже если и собьёт, то никакого проку от того не будет. Свинью оседлать может и старик, и даром, что ему стукнуло восемьдесят.

Но все сошлись в едином мнении — ежели северная скала побьет вепря, вестимо, не вепрь это, а свинья. А рыцарь не чудовище вовсе, а просто тот, которому повезло получить мечом в плечо. Ведь находились умники, которые утверждали, что меткая свинья попала прямо в прореху в ржавом вороненом доспехе. Хотя другие спорили, что Фолкмар был и вовсе без доспехов. Но всё решит Воин: его суд зорок, он-то точно видел сверху, как сталь прорезала лунный свет, просочившийся в щели давно не латаной конюшни. Его последнее слово ответит на все вопросы, хоть сказано оно будет кровью.

— Лорд Дамиан Бордовей, первый крови почтенного дома Бордовеев, хранителей центральных земель и дубовых рощ, признаешь ли ты свою вину — нарушение клятвы, данной при посвящении в рыцари — защищать вдовиц? — проскрипел Бельтрес, сжимая цепкими пальцами полы плаща, чтобы их не унес ветер.

— Не признаю. Я не нарушал никакой клятвы, девушка согласилась сама. Таков уж мир, женщины любят золото и красивые одежды. В том нет ничьей вины, так рассудила судьба. Вдовицы те же самые женщины, хоть и носят черные одежды. Но любят золото так же, как все.

По головам прошёлся ропот, и, если кто посмотрел на отца молодого мужчины в прекрасном стальном доспехе, то заметил бы, что он усиленно кивает, в такт тряске своего живота.

Молодой лорд Дамиан Бордовей был прекрасен в отблесках пламени: его доспех, от плеча до плеча прорезанный сдержанной узорчатой ковкой сиял, словно слезы дракона после умелой огранки ювелира. Оранжевые тени отплясывали на стали, на его золотых локонах, на крепких ногах в стальных поножах и на прямом стальном мече, вычищенном до глянца и заточенным до крови на глазах при взгляде на него. В другой руке Дамиан держал шлем, рядом было воткнуто копьё. Оторны рассудили, что, помимо меча, будет уместно ещё одно оружие.

— Признаешь ли ты вступление в поединок с воином возраста на тридцать вёсен более почтенного, чем дозволено кодексом? — задал второй вопрос Бельтрес, услышав ожидаемый ответ на первый, — Признаешь ли ты и то, что осквернил тело павшего, сбросив в канаву, а не предав огню?

Кто знает, что произошло там, под худой крышей? На стороне Бордовея его друзья-лорды и золото, на стороне вдовы — полуслепой старик да спящие стоя кони, которые смотрят большими умными глазами, а говорить не умеют. Да и женщины, вестимо, любили золото. Для Бельтреса это не было удивительным, он и сам не гнушался брать любовь за золото, когда ещё был молод, силен и не задумывался о священном сане. Очевидно, судить лордика за это никто не собирался.

— Дуэль была честна, — Дамиан отвел руку, сжимающую меч в подтверждении своих слов, — Он поднял свой меч, я поднял в свой — точно так же, как сейчас. Возраста его я не спрашивал, — (лорд Бордовей усиленно избегал имён, хотя правильно было бы произнести имя старого рыцаря полностью, вместе с прозвищем), — Очевидно, он стар. Но что делать тому, в чье брюхо тычат остриё клинка? — лордик теперь развел обеими руками, будто произносил очевидные истины непонятливым слушателям. Он повернулся, оглянув зрителей высоких и зрителей пониже, как по росту так и по статусу, — Послушайте! Видят Боги, этот старик чудовище! Иначе как объяснить, что этот рыцарь, хоть моя душа и сопротивляется этому названию, выжил после того, как я пронзил его грудь клинком? Прямо в грудь! Насквозь! После такого не выживет и молодой, полный сил муж. Что и говорить, я бы сам не выжил после такого. Чудовищу не место на погребальном костре. Его место в канаве. И в том тоже нет моей вины.

В толпе простолюдинов послышался сдержанный ропот. Бельтрес повернул голову — вельможи тоже шептались. Только делали они это чинно склонив головы.

«Какая разница, с каким приличиями разносятся сплетни, ежели итог один?» — подумалось Бельтресу, у него возникло острое желание сбросить с себя плащ раньше времени.

— Лорд Дамиан Бордовей, старший сын почтенного лорда Уолгота Бордовея, хранителя центральных земель и дубовых рощ, утверждаешь ли ты, что очи королевского лекаря сира Туруна Хардрока подвели, когда тот не нашел под доспехами Фолкмара Упрямого того, что полагается иметь чудовищу?

— Некоторые чудовища искусно притворяются людьми. Так вещают метрополы Идущего по Небу.

— Утверждаешь ли ты, что очи нашего светлейшего Величества Реборна Блэквуда и ее Величества Исбэль Блэквуд их подвели?

На этот раз Дориан Бордовей не сказал ничего, нервно поджав тонкие губы. Лицо Его Величества оставалось невозмутимым под натиском отблесков пламени. Ни единого члена тела не двинулось у короля Реборна Блэквуда, даже не дрогнуло веко, когда сотни пар глаз вперились в него.

— Наш король прозорлив, — громко объявил Верховный оторн, — Двадцать вёсен назад он одолел Безумного и его чудовищ. Не поэтому ли мы все собрались здесь? Если взгляд сира Туруна Хардрока мог его подвести, то взгляд Его Величества остр и не совершает ошибок. Он зрел чудовищ, прежде чем уничтожить их, узрел бы и сейчас. Но этого не случилось. Это всего лишь старик.

Реборн Блэквуд легонько кивнул, соглашаясь со словами верховного оторна.

— Последнее слово за Воином, — объявил Бельтрес, — Тебе назначен соперник. Если он одержит победу, ты либо попросишь пощады, лишившись титула рыцаря, либо умрешь с почестями. Ежели одержишь победу, услышав слова мольбы, сохранишь и титул, и жизнь. Считаешь ли ты это справедливым?

— Считаю, — с готовностью подтвердил Дамиан, вздернув подбородок.

Бельтрес смотрел на Дамиана бесцветными глазами из-под дряблых век: тот вел себя нагло и уверенно, как и полагается избалованным смельчакам. А ведь он мог лишиться титула рыцаря, если проиграет. Но его будто бы это не заботило. Бельтрес испытал гнев при этой мысли. Только южане не держатся за то, за что следовало бы держаться в первую очередь. Для Дамиана все это было показушничеством, демонстрацией блестящих доспехов, которые никто бы и не надел в настоящем бою. Где это видано — узоры на стали? Видать, он пришел сюда танцевать, а не биться на мечах.

«Нет, просто жизнь ему дороже, чём титул рыцаря», — при этой мысли в оторне вскипела ярость. Дамиан знал, что не одолеет того, кто выбран ему в соперники. Трудно победить опытного вороненого рыцаря северных земель, для которого меч — вся его жизнь.

Он заранее решил сдаться. А эти разукрашенные доспехи, дерзкий взгляд и гордо выпяченная грудь… Дамиан всем своим видом показывал, что стоит на своем.

Южный дурак.

«А я дурак северный», — решил Бельтрес.

Дамиан зарубит его, зарубит, видят боги, но перед своей смертью верховный оторн Бельтрес хорошенько отделает этого задиру. Так, что он не сможет сесть на коня, чтобы ездишь к распутным девкам пристраивать свой хрен. Не много чести быть зарубленным южаниным, но этот Дамиан дышал на тридцать вёсен меньше, и ноги его были крепки, и бегали, а не ковыляли. Бельтрес отдаст ему победу и сохранит титул рыцаря, а Дамиан подарит ему славную смерть. Справедливый обмен.

«Верховный оторн всю жизнь пил вино, допившись до подагры, но умер как истинный воин. С мечом и топором в руках, защищая справедливый суд», — от этих мыслей у Бельтреса сердце билось чаще и нога, вроде как, болела меньше. Он уже чувствовал жар погребального костра, что объял его тело на закате дня, и в костях его потеплело. Больная нога сделала уверенный шаг вперёд.

— Прими своего соперника, — твердо объявил верховный оторн, скидывая с плеч грубый шерстяной плащ. Взорам простонародья, рыцарям, лордам и леди, страже и королю предстала плотная кираса из вареной кожи со стальными вставками, защищающую грудь. На толстом кожаном поясе Бельтреса висело оружие: прямой меч по правую руку и топор по левую, с лезвием острым, что мог до костей разрезать сам воздух и обухом таким тяжёлым, что мог эти самые кости раздробить. Ноги оторна были защищены сталью, но левая только наполовину. Ниже колена сталь причиняла невыносимую боль его подагре, так что болезнь позволила натянуть только сапог из мягкой кожи и штанину лёгкой ткани.

Толпа ахнула, ропот нарастал пчелиным жужжанием, готовый лопнуть упавшим наземь ульем, окончательно выпустив гулкий рой. Только король не поменял своего положения, как не поменял и выражения лица. Но если бы кто подобрался к Реборну Блэквуду, так близко, как это могла сделать только королева, уловил бы на его лице лёгкую улыбку, с едва приподнятыми уголками губ. Король одобрительно кивнул.

— Дуэль допускается только между соперниками тридцати вёсен разницы, не более. Мне пятьдесят пять, Дамиану Бордовею — двадцать пять. Через четырнадцать лун мы не сможем быть соперниками, но сейчас чисты перед взором богов. Шлем мне! — приказал оторн и молодой оруженосец подал ему шлем.

Вогнав голову в сталь одним непримиримым движением, оторн все же нашел мгновение, чтобы поправить сбившуюся ткань подшлемника:

— Бой проходит до смерти либо до мольбы о пощаде. Но ежели какой соперник принимает только один исход, его право оставить за собой смерть. Таковы правила, таковы слова Воина, — произнес оторн громко, чтобы слышали все, — Другой обязан подчиниться этому решению. Я отвергаю мольбы о жизни, сражение будет проходить до смерти. Моей, — Бельтрес ударил в грудь топором, — Либо твоей, — оторн указал оружием на Дамиана, — Другого не дано. Согласен ли ты с решением твоего противника?

С огромным удовлетворением, сравнимым раз что с радостью дракона, поглотившего надоедливого странника, Бельтрес наблюдал метания в надменном взгляде лордика.

«Знает, что не может не согласиться и трясется, как загнанная хозяином курятника лиса, хоть и старается не подавать виду. Откажись, и сразу пойдешь на виселицу. Согласись — получишь шанс жить. Таковы правила», — пронеслась мысль в голове оторна, прежде чем он услышал долгожданное «согласен» от Дамиана, не без дрожи в голосе.

— Да будет так, — Бельтрес выудил топор из-под пояса и вогнал его в податливую землю, прорезав острым лезвием мягкий песок, — Взяться за второе оружие можно когда ладонь лишится рукояти меча. Я оставляю свой топор, ты — свое копьё. Да будет суд прямой, как клинок Воина!

Толпа взревела. Простанородье поднимало руки и кричало, прославляя Воина, даже те, кто почитали иных богов и те, кто вовсе в них не верил и пришел поглазеть сюда на драку великих господ.

Только Бельтрес произнес имя своего бога, тут же вынул меч из ножен, отразив начищенной сталью блеск огня и возбужденных душ. Казалось, крики отражались от поверхности клинка, заставляя его звенеть. Но на самом деле это звенел сок огненного плюща в его голове всякий раз, когда медленно подбирался к гузну. Оторн попытался сосредоточиться, чуя монотонное биение в висках.

Дамиан несколько помедлил, наблюдая за тем, как движется Бельтрес. Насколько неспешно, не слишком проворно и как сильно волочит больную ногу по песку. Созерцал он эту картину недолго, даже не имея зоркого глаза нетрудно было догадаться, что происходящее лишь бравурный фарс отчаявшегося в своей болезни калеки.

Дамиан атаковал первым, заставив Бельтреса защищаться. Тот вскинул меч, звякнула сталь о сталь, послышалось возмущенное трение мечей-соперников, будто неистовый спор заядлых врагов, не желавших примириться. Когда мечи разошлись, Дамиан невольно откинулся назад, удивленный, что старик оказался не так немощен, как выглядел все это время. Бельтрес вскинул ногу, ударив Дамиана в живот, и тот удивился ещё раз, повалившись на песок.

Для смелого маневра оторну пришлось опереться на больную ногу, воздух разрезал крик боли.

«Чертов огненный плющ! Он так же бесполезен, как и Врачеватель», — с досадой подумал Бельтрес, боль пронизывала ногу, прошлась по мышцам, проникла в кости. Теперь Дамиан не станет совершать ошибок, присущих глупым глазам, его рука почувствовала соперника, его нутро отведало сапога, теперь-то бой начнется по-настоящему.

Дамиан медленно встал, осторожно, словно торширский кот, прокрался по песку мимо соперника. Ладони его крепко сжимали меч — он так и не выронил его, звякая сталью о землю.

«Этот избалованный лордик не так прост».

«Эта старая развалина крепче, чем кажется».

Для быстрой атаки у Бельтреса недоставало проворности, Дамиан кружил вокруг него, словно хищник, выискивающий слабое место у равной ему добычи. В пламени факелов нескорого рассвета это походило на танец, в котором он походил не кабана на своем гербе, а на гибкую кобру.

— Ну же, чего ждёшь⁈ — ударил мечом себе в грудь Бельтрес, поклявшийся себе атаковать в следующее мгновение, если Дориан будет продолжать отплясывать свои танцы.

К счастью, Дориан освободил его от исполнения клятвы, подскочив прямо в упор, а потом ловко ушел влево, туда, где больная нога Бельтреса не давала быстро повернуться. Оторн успел вскинуть меч, чтобы защититься от косого выпада, коже его доспехов досталась рана, не дошедшая до кожи под ним. Уворачиваясь от второго удара, Бельтрес провернул в песке горящую подагру. Крутнувшись вокруг себя, оторн показал, что тоже умеет танцевать. Только его танец походил на попятную северного медведя, вставшего на дыбы. И сила в его руках на мгновение стала такой же — Бельтрес сжал рукоять меча до боли в костяшках пальцев, опустив на шлем Дориана меч, ставший быстрым от неуклюжего танца. Удар пришелся на крепкую сталь шлема, лезвие стекло по глянцевому металлу, так и не испив крови. Слегка пошатнувшись, лордик все же удержался на ногах, ошалело мотнув в воздухе головой. И дальше ждать не стал. Поступил он правильно, используя свое самое большое преимущество — молодость. Он нападал и нападал, отплясывая свои то ли кошачьи, то ли змеиные танцы, приводя в восторг и зрителей, и самого оторна.

«Неплох, этот избалованный повеса, ох неплох!» — довольно думал Бельтрес, предвкушая пересуды после своей смерти.

«Верховный оторн лег от кошачьего танца. Видит Воин, старику было не уйти от острых когтей этого вепря. Но он умер, как надо».

Бельтрес едва успевал отражать стремительные атаки, ран на его доспехе становилось все больше. Какая-нибудь окажется так глубока, что дойдет до сердца.

Цепкие пальцы оторна держали меч, пару раз встреча клинков высекла искры на потеху осмелевшей толпы. Она ахала и охала, не стесняясь болеть то за верховного, то за лордика, в зависимости от того, кто в очередной выпад находился поближе к смерти.

«Хватит стоять, как мешок с соломой, который служит тренировкой для семилетних мальчишек», — подумал оторн перед тем, как напасть. Два больших шага вперёд не прошли бесследно для его подагры, но боль уже не имела значения. Сталь его клинка проткнула воздух, когда Дориан увернулся, а потом вернул свой должок: пнул Бельтреса сапогом, вот только не в грудь, а в самый центр гузна. Оторн сделал пару неуклюжих шагов и упал ничком на песок.

Послышались разрозненные смешки, которые все же отличались сдержанностью и почти сразу прекратились: народу было весело, но смеяться над верховным, вроде как, считалось не совсем приличным, да и безопасным тоже.

Опыт ему подсказал: не поворачивается лицом, сразу уходи в сторону. Вправо, влево — не имеет значения, Бельтрес ещё раз убедился в этом, когда меч разрезал песок в том месте, где он лежал ещё мгновение назад. Уйдя от удара, оторн встал на одну ногу, согнув колено, до которого ещё не дошла болезнь, боги пощадили его в этом. Дамиан оказался так близко, что Бельтрес рубанул мечом по его ладони, кровавой раной выбив из его рук меч.

Тот упал на песок, смешивая металл, землю и кровь, Бельтрес звуком стали о сталь подвинул клинок прямо к себе, нависнув над вражеским оружием, словно коршун.

— Твой меч теперь мой! — вскричал верховный.

— Воля твоя, старик! — прокричал молодой Дамиан, держась за порезанную ладонь. Он отошёл недалеко, вернувшись не со своим оружием — топором, способным порезать пёрышко на лету, — Забирай меч, — выдохнул лордик, — А я, пожалуй, заберу твою голову.

Пару раз мотнув головой от залившей глаза крови, струйкой стекавшей по лбу, Дамиан замахнулся топором, Бельтрес преградил его путь мечом. От удара топора о лезвие зубы Бельтреса клацнули, чуть не откусив язык.

«Силен, шельмец!» — в восхищенном отчаянии подумал Бельтрес.

Второй замах и второй удар. Оторн отскочил назад, оставив без присмотра свой трофей — вражеский меч. Но вместо того, чтобы поднять его, Дамиан продолжал наступать, вероятно, стараясь исполнить свое обещание — отрубить голову. Редкое качество для южанина — с таким рвением стараться выполнить обещанное. В один из таких выпадов рука Бельтреса дрогнула, пальцы не выдержали силы удара, разница в тридцать вёсен заставила разжать ладонь. Меч выскочил из руки, отлетев на добрые пару метров. Даже дальше чем копье, воткнутое неподалеку в песок. До того оторн уже упал на песок, пятясь от противника на пятой точке. Когда Дориан настиг его и навис грозной скалой, сияющей сталью доспехов в отблесках пламени, Бельтрес пытался дотянуться до копья, шаря пятерней по воздуху.

Удар — Бельтрес завалился на бок, уйдя от топора, прямо в сторону копья. Когда он схватил его, поменявшись с соперником должным оружием, ткнул Дамиана в грудь, поцарапав его стальной доспех. Но он целился не в грудь — в голову. Второй раз он чуть не проткнул Дамиану глаз, когда тот пытался приблизиться к его голове.

— Не хочешь отдавать голову, старик⁈ — зло выкрикнул Дамиан, поняв, что не одолеет оторна на расстоянии длины копья, — Тогда ты отдашь мне не только ее!

Не став подходить ближе, Дориан замахнулся топором и со всей дури опустил его на ногу верховного оторна, прямо туда, где она не была защищена. В этот момент настала внезапная тишина такой глубины, что народ услышал треск перерубаемой кости. Сталь вонзилась в плоть, порвав кожу, словно старую пергаментную бумагу в древней библиотеке. Она разошлась, уступая лезвию путь до мышц, дальше — до кости, жил и крови. Дамиан взмахнул ещё раз, чтобы взять то, что не смог взять в первый удар.

Оторн закричал от боли. В толпе закричала какая-то женщина. В ложе длиннолицего лорда Торкуада лишилась чувств молодая девица.

Руки Бельтреса затряслись, он весь побледнел и выронил из руки копьё в окропленный кровью песок.

— Что, теперь-то ты готов отдать мне голову? — довольно спросил Дамиан, стряхивая с топора кровь.

Он в одно мгновение преодолел расстояние копья, которого теперь не было. Мотнул еще раз головой — кровь снова мешала его взгляду. Нырнув пальцами под стальную защиту носа и глаз, Дамиан тщетно пытался протереть глаза.

— Аааа! Чертов шлем! — вскричал молодой лордик, движением руки сбросив с себя ненавистную сталь.

Шлем упал на песок, с обратной его стороны алела когда-то белоснежная ткань подшлемника.

Дориан занёс над головой топор и качнулся.

— Что-то голова кружится, — пробормотал он вдруг, чувствуя, как по его волосам струйками течет кровь. Она уже залила ему уши, липкой мокротой пробралась за шиворот. До сего момента золотые кудри, лёгкими волнами обрамляющие голову Дамиана, словно корона, теперь слиплись и осели, превратившись в сплошное месиво плоти, крови и осколков черепа. Отблески пламени украшали страшную рану россыпью рубинов.

Топор перевесил вдруг исчезнувшие силы молодого юноши. Но перед тем, как она упал наземь, словно мешок с мукой, он выронил его, умерев без оружия в руках.

Не проходящую тишину, залившую турнирное поле плотной смолой сумерек, пересекла высокая плечистая фигура серого сира. Раскинув полы шерстяного плаща то ли с меховым, то ли перьевым воротником, Турун Хардрок плыл по песку, будто у него нет ног. Когда он оказался рядом с Бельтресом, в его руках уже чернел кожаный пояс, Турун склонился над оторном.

— А ну прочь с поля! — еле выдохнул бледный, обессиленный оторн, — Тут… тут бой…

— Бой окончен, — ответил Хардрок, перетянув болтающуюся кровавую культю ноги Бельтреса. Король дал знак страже, чтобы не вмешивалась, — Вот так. Кровь остановится, и вы, быть может, останетесь жить.

— Это тебе твои духи сказали, лекарь?

— Это видят мои глаза.

Дамиан так и не встал. Его обступили оторны, по всем правилам узрев смерть.

— Мертв! — вскричал обезумевший от горя Уолгот Бордовей.

— Мертв! — вскричала радостная толпа, получившая невероятное зрелище.

— Свинья выдавала себя за кабана — ново ли, нищее духом рядится в великое! — донесся до слуха Бельтреса крик какого-то басистого мужика из толпы простанородья.

«Жив», — не мог поверить самому себе Бельтрес, глядя на малую жертву, лежащую рядом.

— Что ж, суд свершился, — говорил серый сир, затягивая ремень на ноге Бельтреса туже — выше колена, — Воин сказал свое последнее слово. Сир Фолкмар теперь не чудовище, а Дамиан Бордовей — не рыцарь. Вы довольны?

— Я буду доволен, если ты не станешь докучать мне своими запретами и правилами, — проворочал бледный Бельтрес.

Потеря ноги, делавшей его скверным, казалось, ничуть не повлияла на его характер. Отсеченная конечность лежала тут же, прямо перед носом верховного, как нечто чужое и одновременно родное.

— Нога отсечена выше колена. Ваша подагра даже не подобралась к месту среза. Воин действовал наверняка, с большим заделом, — поджал тонкие ниточки губ Хардрок, — Врачеватель против отсечения мирных болезней. Подагра мирная болезнь. Нехорошо это. Миру — мир. Воину — воиново. Таковы правила.

— Аааа! — махнул рукой Бельтрес и Хардрок понял, что не хочет, чтобы он произносил это во второй раз, и третий тоже, — Твой Врачеватель ничего не смыслит. Отдай ногу. Она всё-таки ещё моя, надо сжечь, как полагается. И все же согреет погребальный костер сегодня мои кости.

Бельтрес смеялся, отбирая свое добро у лекаря, который хотел, наверняка, утащить ногу к себе в шатер. Ходили слухи, что он разрезал плоть и изучал ее, словно алхимик свои камни и зелья. Верховный прижимал ногу к груди, как ребенка, когда его начали обступать оторны и его помощники.

— Что ж, Великий Воин все же исцелил вас, — мрачно произнес Хардрок, возвысившись над Бельтресом и взглянув в его повеселевшие глаза, — Надеюсь, и вы исполните свои обещания, заведете тарелку к ложке и отныне будете добрее.

Глава 24 Долгая дорога

Солнце уже давно взошло над горизонтом, когда Фолкмар вывел Чемпиона с конюшни. На нем чернели вороненые доспехи, в благодарность королю. Ведь он был северянин, а северяне, как известно, носили вороненую сталь. Простую и без прикрас, такую Фолкмар и выбрал. Он мог бы попросить красивые узоры на груди, или, быть может, тонкую полоску золота на поясе, ведь в бой вступать ему вряд ли доведётся. Но черная сталь была прочнее, да и хвастаться Фолкмару было бы больше нечем, поэтому он решил оставить все, как есть. Ржавые доспехи с прорехой на груди помолодели, обещая ещё тридцать вёсен рыцарских скитаний, прежде чем они снова заржавеют. Этого было не избежать, как бы он их не берег: солнце будет нагревать сталь от рассвета до заката, влага смачивать, как только пойдет дождь или ему не удастся найти постель на ночь, трескучие морозы покроют их инеем, если Фолкмару доведётся покинуть теплые земли Теллостоса. Старик раздумывал, любит ли прохладу больше, чем удушливую жару. Он казался себе тощим в новых доспехах, но кости были благодарны за лёгкость.

На поясе болтался мешок серебряных монет. Там лежало ровно столько, сколько взял Отверженный — двенадцать. От золота Фолкмар отказался — он стар, в дороге могут повстречаться разные попутчики, и золото терять было бы обидней.

И всё-таки, как была щедра королева, а ее сердце пылало, словно солнце над горизонтом, которое сейчас слепило глаза. Фолкмар был искренне уверен, что его просьба исполнится.

Прошло больше двух недель, раны затянулись, турнир подходил к концу. В последней схватке южанин Дарлос Коньеро-младший выбил соперника из седла, сломав до этого пять копий. Говорили, это был славный бой. Дарлос одержал победу на турнире, потеряв один зуб. Наверняка, дед будет гордиться внуком, а отец только покачает головой. О таком-то барды точно сложат длинные баллады, хорошенько приукрасив, чтобы позлить северян.

Фолкмар вывел Чемпиона на дорогу, в одной ладони держа поводья, в другой — соломенную шляпу. На нее он потратил целый серебряник, под конец турнира торговцы драли звонкую монету уже без стеснения, особенно те, кто продавал горячие лепешки и вино. Без того и другого обойтись было никак нельзя, а столица находилась далеко. Все чаще на пути встречались трезвые солдаты, а, значит, скоро все отправятся домой. Фолкмар решил покинуть турнир до того, как вдогонку ему постучат копыта нежелательных попутчиков. Он хотел побыть один. Пора начинать привыкать к одиночеству, хоть бы и сейчас.

Прощаться ему было не с кем, разве что с Дугом, которого решил оставить при королевском замке. Но оставалась ещё шляпа, которую он обещал, и посвящение в рыцари. Этим утром он наконец-то извинится перед Ницелем и обретёт покой.

Мягкая солома блестела на солнце, заставляя переливаться золотом широкие края шляпы. Сточенный наполовину меч, вряд ли снова познающий бой, висел на боку Чемпиона. Бывалый во всяких передрягах, он больше подходил для посвящения, чем новый и невинный, не познавший крови и от которого Фолкмар отказался.

«Надеюсь, шляпа не сильно будет велика Дугу, — с досадой думал Фолкмар, — Эти проныры содрали втридорога за то, что мне не подходило. Шляпа для взрослого, а Дуг совсем ещё мальчишка. Но я обещал, а другой не было. Никто же не говорил, что она должна быть по размеру. Быть может, Дуг вспомнит обо мне, когда его голова немного подрастет и станет ей впору».

Когда он вел коня по дороге, мимо королевских стражников, мимо торговцев и потешников, мимо торгующихся зевак, а потом и мимо шелковых шатров, все думал, может, остановиться ещё ненадолго, проверить снаряжение, вдохнуть воздух уходящего праздника жизни. Теперь-то он чувствовал его, ведь раны почти не болели, и он не гнался за недостижимым, не замечая ничего вокруг.

«Нет, тебе просто грустно расставаться с мальчишкой, — понял Фолкмар. — Ведь у тебя гибкое сердце, и ты уже успел привязаться к нему».

На выезде из Перелеска собрался народ. Странно, ведь здесь не было ни торговых лотков, ни шатров, где разливали крепкое и подавали горячую еду. Потешников он тоже нигде не заметил — разве что на него собрались поглазеть? И правда, на Фолкмара обернулась добрая дюжина любопытных глаз.

Проклятый рыцарь, старый до седин и боли в костях — весть о нем разнеслась быстро, и за пару недель обросла мхом домыслов. Не удивительно, что на него все оборачивались, пока он совершал свой путь от конюшни.

Ходили слухи, что он покинет Перелеск с утра, Фолкмар сам это слышал, когда квасил в таверне вместе с пьяными рассказчиками. Сам он не представился, не хотел расстраивать веселую компанию отсутствием у себя длинных клыков и красных глаз. Хотя, после четырех кружек крепкого эля краснота глаз все же проявилась, так что хоть какая-то истина вбайках была.

Интересно, сколько зевак стоят на других выездах? Ведь эта дорога была не единственной, где можно попрощаться с логового дракона. Что ж, многие останутся с носом — им-то точно не повезет увидеть старое чудовище, рыхлящее твердую землю длинными когтями на ногах. Снова придется слушать всякие рассказы. Право, слушать там будет нечего, если только самые брехливые ещё чего-нибудь не придумают.

Перелеск под ясным небом раскинулся пестрым пятном. Грузная гора Перемен взирала на него с высоты, на живого и кишащего людьми, обнимая мохнатыми лапами лесов. Словно матерь-волчица, терпеливо следящая за неугомонными щенятами. Фолкмар выбрал неприметную тропку, которая, как оказалось не такая уж неприметная. Она вела вдаль, теряясь в гуще зелёной листвы, потом долго спускалась с пологого склона, петляла между прибрежными камнями, которые постепенно из серых превращались в кораллово-красные. Миль через десять он достигнет побережья, длинного, гладкого и блестящего, словно скользкий угорь. Там-то его и настигнет столетие, под взором чаек и вечно шуршащего моря. Голубого, с алым горизонтом, переходящим в белесо-желтое, а потом в синее. В свою сотню лет Фолкмар хотел увидеть настоящее море, настоящий рассвет, не как в его кошмарном сне. Слишком много серого — хватит с него кроваво-бесцветных видений.

А они стояли и смотрели. Фолкмар насчитал шесть мужиков, четыре бабы и парочку детей, держащихся за юбки своих мамок. Взгляды детей ему показались разочарованными — да, ребята, я всего лишь старик, подумал рыцарь. Наверняка, они засыпали с кошмарами, выпросив у матерей страшную историю этой ночью. На парочке любопытных голов красовались шляпы нужного размера. Вздохнув, Фолкмар с грустью посмотрел на шляпу у себя в руках — совсем взрослую. Даже здесь Дуг был лишён детства, но ничего, в замке ему будет гораздо веселей.

Зеваки обзавелись праздничными побрякушками — бусами из клыков «воющих вепрей», на самом деле обычными собачьими зубами. Но это их не больно заботило, ведь чтобы отобрать у собаки зубы, нужно немало постараться. Турнир превратил горожан в украшенных весельчаков, пестрящих алыми, желтыми и оранжевыми накидками корширских берегов. На востоке нет ничего дешевле турульской хны, стоила она от силы несколько медяков, для Теллостоса же это было в новинку. За долгий путь из Коршира ткань, выкрашенная хной дорожала ещё на несколько медяков, но расходилась сразу же, как только ловила первые лучи солнца на торговых лотках.

— Ну, чего уставились? — громко спросил Фолкмар, заскучав стоять рядом с толпой без всякого прока. — Страшный я?

Послышался невнятный шепот, некоторым достало совести потупить взгляд. Другие глядели на довольного Чемпиона, сделавшегося от своего довольства ещё прекрасней. Две недели король Реборн Блэквуд кормил его с собственных рук сочными яблоками, ушел целый мешок. С тех пор Чемпион вел себя удивительно покладисто, это до тех пор, пока он снова не заскучает по яблокам, знал Фолкмар.

Толпа почему-то не расходилась. Фолкмар смотрел на них, а они — на Фолкмара. Оно и хорошо — не придется искать троих свидетелей, чтобы начать посвящение. Но где же Дуг? Ещё с вечера они договорились встретиться на дороге перед расставанием, на этом самом месте. Старик не хотел долгих прощаний, чтобы не ныло его гибкое сердце. После посвящения он бы сразу оседлал коня и уехал, не оборачиваясь. Благо, Дуг этого ещё не знал.

В какой-то момент рыцарю стало неловко, столько внимания, а дельного ничего так и не происходило. Он старался смотреть вдаль, выглядывая маленькую фигурку на дороге и не думая о прожигающих его спину взорах. Мул у Дуга так и не появился, так что он, скорее всего, придет пешком. Чемпион, пару раз фыркнув, тряхнул головой, отгоняя мух, ударил копытом о землю, выказывая свое недовольство.

— Давай, иди, — услышал Фолкмар громкий шепот позади, — Ты же хотела. Остынет, сама будешь трескать холодные.

Рыцарь обернулся.

Из-за спины широкоплечего мужчины с лицом плоским и блестящим, словно начищенное серебряное блюдо, вышла робкая худенькая девушка с холщовым свёртком в руках. Он сразу узнал ее — та самая вдова, ради которой он посмотрел ещё один сон. Она скинула с себя траурные одежды, представ в простеньком платье цвета летней росы на мокрых камнях. Темные кудри слегка выбивались из-под чепца, с аккуратностью посаженного на маленькие уши. Походка Беатрис была такой же робкой, как и ее характер. Фолкмар с терпением, присущим медленной старости ожидал, пока она дойдет до него.

— Доброе утро, сир, — обратилась к нему девушка, прижимающая к груди свёрток, словно ребенка, — Или просто здравствуйте, ведь солнце уже почти в зените… — волновалась она.

— Что ж, пожелания здравствовать я всегда приму, — охотно кивнул Фолкмар, — Сколько ни живи, крепкого нутра всегда недостает.

— Вот, — Беатрис отняла от груди ребенка-сверток, — Это вам, возьмите. Они ещё теплые. Я грела их, чтобы они совсем не остыли. Когда я пришла сюда, пирожки были очень горячие. Мы долго ждали.

— Пирожки? — удивился Фолкмар, принимая свёрток. Он развернул его, в нос ударил домашний запах хлеба и печёных яблок. Сдобное тесто сверкало пузатым блюдцем, еле умещаясь в руках.

«Дугу понравится, — сразу подумал старик, — Он любит тащить в рот все вкусное, да и невкусное тоже. Правда, в последнее время невкусное не вызывает у него сильного интереса. Наверное, потому что он перестал голодать».

— Вот эти с яйцом, остальные с ежевикой, — Фолкмар ошибся насчет печёных яблок, но это хорошо — с ежевикой ему нравилось больше, — Вам нравится? — в глазах Беатрис он углядел робкую надежду, — У меня нет ничего, кроме рук и умения стряпать…

— Нравится, — улыбнулся Фолкмар, испытывая странное чувство.

У него появилось подозрение, что зеваки здесь собрались вовсе не для того, чтобы посмотреть на чудовище. Но надежда в нем так и не расцвела, ведь он не любил разочаровываться.

— Я так и не поблагодарила вас, сир, — сказала Беатрис, снова сложив руки на груди, будто там всё ещё находилась теплота свертка, — К королевским шатрам нельзя было даже приблизиться. Но мальчик, ваш оруженосец, сказал, где вас найти. Позвольте сделать это сейчас, пока вы ещё не уехали.

— Я выполнил свою клятву, — ответил Фолкмар, — Это для меня лучшая благодарность, только от пирожков я все равно не откажусь. Думаю, они придутся по вкусу не только моим слабым зубам. Я вижу, ты полюбила ещё кое-какие цвета, кроме черного?

Робко улыбнувшись, Беатрис опустила взгляд. Кажется, она немного покраснела.

— Свекор сказал мне, что вдове опасно ходить одной, без мужа, а он слишком стар, чтобы защитить меня. А больше у меня никого нет, — ответила Бетти, — Два года слишком долгий срок для скорби.

— Это тоже твой свекор сказал?

Беатрис кивнула.

— Это он правильно, — согласился с мудрым зятем рыцарь, — Надеюсь, твой избранник будет не южанин.

— Северянин, — Беатрис покраснела пуще прежнего.

И всё-таки, у вдов удивительная способность снова выскакивать замуж, рассудил Фолкмар. Они справляются скорее, чем кошки по весне в поисках бродячего кота. Не прошло и двух недель, как он получил клинком в грудь, а Беатрис уже нашла того, кто будет отпугивать настырных постояльцев.

— Скажи мне, зачем здесь все собрались? Не поглазеть ли на старого чудовище с красными глазами? — спросил Фолкмар у Беатрис и сердце его пропустило удар.

— О, нет, что вы, сир, — Беатрис будто бы испугалась, — Мы и не думали ни о каком чудовище. Эти рассказы уже все забыли.

— Так зачем же вы пришли сюда?

— Чтобы посмотреть на настоящего воина, — послышался весёлый голос Дуга за спиной, — Потому что вы истинный рыцарь, сьер Фолкмар. Я всем рассказал, что было. Я долго рассказывал и везде. Люди любят слушать, а мне, оказывается, нравится рассказывать.

— Дуг! — мальчишка выглядел таким же довольным, как Чемпион, которого две недели кормили яблоками. На спине его висел небольшой мешок с пожитками из коричневой мешковины, на ногах красовались новые сапоги на размер меньше, чем покупал ему рыцарь — совсем впору, — А я тебя жду, негодник. Где ты был? Оруженосец не должен опаздывать и всегда приходит вовремя, — начал отчитывать его Фолкмар.

— Простите сьер, меня задержала королева, — Дуг горделиво выпятил грудь, хвастаясь своим важным делом, — Она спрашивала у меня о Курте, и о Томми, и о Дилане тоже. Обо всех. Мне кажется, она слишком много плачет, съер.

— Да, действительно так, — согласился Фолкмар, — Но ведь это неспроста, она ждёт ребенка. В такое время у всех женщин мягкое сердце. У меня есть кое-что для тебя.

Фолкмар еле достал шляпу из-под свертка, при этом уронив один пирожок. Дуг ловко поймал его на лету, с такой же ловкостью засунув в рот. Он жевал, пока Фолкмар водружал на его голову соломенную шляпу.

— Да ведь она мне большая, — сказал Дуг, с трудом выглядывая из-под широких полов шляпы, — Я ничего не вижу. Ни солнца, ни вас, ни почтенную вдову.

— Ничего, подрастешь немного, будет впору. У тебя большие уши, она и сейчас держится совсем неплохо, — примерился взглядом Фолкамр. Рыцарю подумалось, что он перестал бы покупать мальчишке вещи, которые велики, если бы они отправились дальше вместе, — У меня есть для тебя подарок получше. Погоди немного.

Он прошел до Чемпиона, спасая свёрток с пирожками от вечно голодного мальчишки, аккуратно завязал на нем узел и поместил в походую сумку. Пока он отцеплял меч и освобождал его от ножен, Дуг уже успел справиться со сдобой. По запаху ему в руки упала с яйцом.

— Помнишь, я обещал? — спросил Фолкмар, остановившись напротив Дуга с обнаженным мечом, — Вот, посвящу тебя в рыцари. Прямо сейчас. Да, ты не ослышался, именно в это мгновение. Я тянул с этим почти пятьдесят лет, не думаю, что имеет смысл продолжать. Встань на одно колено, Дуглас. И сними шляпу. Она щас ни к чему.

С головы мальчишки шляпа слетела быстро, как по дуновению ветерка. Дуглас зажал ее в пальцах, словно хотел сломать, или держался за нее, словно за щит. Он встал на одно колено и склонил голову. В воздухе витало величие и запах свежих варёных яиц.

Оглядев толпу, Фолкмар высмотрел высокого рыцаря, и тот вышел вперед. Без просьб, и даже без всяких слов — это был обязательный свидетель, он заприметил его с самого начала. Это хорошо, иначе пришлось бы возвращаться в город и ловить какого-нибудь.

— Я засвидетельствую посвящение, — послышался грубый бас, закованный в щербатую сталь, — Торвальд Годива. Рыцарь Серебряных Земель.

Благодарно кивнув, Фолкмар обратил взор к Дугу:

— Повторяй за мной, только медленно, — сказал Фолкмар, положив меч на плечо мальчишки.

— Я знаю слова клятвы, — ответил Дуг, — Наизусть, сьер Фолкмар. Я выучил их ещё по дороге сюда.

— Не спорь со мной, — осадил его рыцарь, — Повторяй, так полагается.

Беатрис поспешила отойти, по головам свидетелей прошел шепот. Кое-кто улыбался, мамки одергивали детей, решивших посмотреть поближе.

— Я — честь и доблесть, я — скала, защищающая людей от ветра зла. Клянусь не стремиться ни к славе, ни к почестям, ни к земле, а только к истине. Клянусь служить королю и стране, и отдать жизнь, если они попросят, — повторял Дуглас прилежно, как и наказывал ему наставник, — Мать не заплачет, вдова не заскорбит, старик не испытает нужду. Мой меч защитит слабого, сердце успокоит вопиющего, карман накормит просящего. Клянусь жить искренне, идти праведно, а умереть как Воин. Клянусь.

Вот и все. Так просто… ничего ведь не случилось, не разверзлась земля в преисподнюю, не завыл смертельный ураган, не вымерли люди вокруг. Они так же стояли и смотрели, улыбались и перешептывались, кое-кто выкрикивал слова поздравления, и Дуг счастливо всем махал. А один Фолкмар останется и без посвящения воспитанника в рыцари. Да, действительно, не стоило ему тянуть.

— А теперь встань, с сего момента и поныне ты — рыцарь, — с облегчением выдохнул Фолкмар, чувствуя, как скала покидает его плечи, — Можешь одеть шляпу, сейчас уж она не помешает. Видели все⁈ — повернулся Фолкмар к свидетелям, призванным разнести весть по закоулкам столицы. Рыцарь был уверен, что они справятся, — Теперь этот мальчишка рыцарь. Ему девять вёсен и на его плечи лег клинок Фолкмара Упрямого!

— А что мне делать, если теперь я рыцарь? — спросил Дуг, — Я должен буду так же ходить за Чемпионом и чистить вам доспехи, или уже можно идти на врагов?

— На врагов, — рассмеялся Фолкмар, — Сначала научись не воровать орешки из сумок и держать меч. Пройдет немало времени, прежде чем ты станешь хорошим воином. Но я уверен, у тебя это получится. Вот только ходить за Чемпионом ты больше не будешь, да и чистить мои доспехи тоже. Мы должны расстаться, Дуг. Прямо здесь, на этом месте. Я пойду своей дорогой, а ты своей. Так будет лучше.

В глазах Дуга отразилось удивление и печаль. Да, именно так, ведь Фолкмар изучал взгляды, и ничем другим это быть не могло.

— Но я думал мы будем ходить вместе, сьер, и видеть разное, и вы меня всему научите. Разному! Разве не для этого вы меня взяли с собой?

— А я тебе говорил, что вместе мы ненадолго, и что я тебе обязательно найду место получше. Какая радость ходить по миру вместе со стариком? Иной раз придётся спать и на земле. Да что и говорить, так делать придется почти всегда. Пустое небо и холодный дождь — вот что тебя ожидает, пойди ты со мной. В королевском замке совсем другая жизнь, и будущее другое. Там ты станешь настоящим рыцарем, и будешь есть досыта, не довольствуясь объедками со стола. Неужто забыл, как живётся в Псовом переулке? Так вот — со мной невелика разница, — нахмурившись, строго ответил Фолкмар, — Да и чему я могу тебя научить? Меня не боятся даже чайки.

— Чайки никого не боятся! — упёрся Дуг, голос его дрогнул, — И меня, и Курта, и даже Барнобу, а у него огромные ладони и он отрывает им головы голыми руками! — мальчишка шмыгнул носом, — Вы же меня взяли, вы обещали!

— Если ты сейчас уйдешь со мной, то можешь никогда не вернуться обратно, да и не проснуться следующим утром тоже. Оставайся, и, быть может, снова увидишь Томми. Ты же хотел с ним повидаться, так? Так используй эту возможность.

— Нет, я хочу с вами, — Дуглас упрямо, под стать своему наставнику шлёпнул на свою голову огромную шляпу и с готовностью поправил мешок с пожитками у себя на плече, — Стать рыцарем может научить только настоящий рыцарь, а вы такой и есть.

— Глупый мальчишка! — вспылил Фолкмар, резко развернувшись к коню.

Он решил уйти быстро, не оборачиваясь, как и хотел. Должного расставания не получилось — да он на это и не надеялся. Что-то, да все равно треснуло бы.

— Просто скажите «да» и я пойду с вами, — слышал Фолкмар вдогонку, когда седлал Чемпиона, — Буду готовить еду и чистить вам латы и оружие. Я умею варить похлёбку, серый сир научил меня этому!

Мальчишка ещё кричал что-то, но Фолкмар не позволил себе слышать, заткнув уши ветром. Он пришпорил коня и поскакал, убеждая себя, что крики — всего лишь свист далёкого бриза. А Дуг бежал и бежал за ним, что есть сил, соломенная шляпа слетела с каштановых волос, которые вспотели и растрепались. Конечно, он не догнал его — куда мальчишке угнаться за таким быстрым конем?

Дуглас остановился, сбросив с плеча мешок с пожитками и сел на землю. Он уставился вниз, глядя, как несколько муравьев тащат на своих глянцевых спинах огромного жука. Делали они это с великим усердием, несмотря на свои крошечные размеры. Жук безжизненно обратил черные лапки к небу, доказывая, что важный вид уступает усердию и сплочённости. С носа Дуга капали слезы, он пару раз провел по нему, только размазав сопли. Влага застилала ему глаза. За мальчишеским горем он не заметил, как звук удаляющихся копыт вдруг превратился в звук копыт приближающихся.

— Если будешь так распускать сопли, я соглашусь с оторном, что этот мальчик всё-таки не воин, — услышал Дуг у себя над головой, когда черные стройные ноги Чемпиона поравнялись с ним. Дуг задрал голову, вытер ещё раз сопли и улыбнулся. Он поднимался с земли, пока Фолкмар спешивался.

— Вот что мне с тобой делать? — спросил Фолкмар, коря себя за гибкое сердце, которое согнулась донельзя, когда он уезжал.

«И кто ещё распускает сопли, — подумал рыцарь, — У тебя они свисают с носа пуще, чем у Дуга. До самой земли, хоть их и не видно».

Фолкмар положил руку на каштановую голову, пальцы его утонули в густых жёстких волосах глупого мальчишки:

— Дурак ты, Дуг. А когда вырастешь, наверняка, станешь ещё и пьяницей. Но раз уж на то пошло, пить мы будем вместе, — Фолкмар разворошил волосы паренька, сделав их вовсе похожими на гнездо, — Беги, бери свою шляпу и едем. Путь не долгий, но заковыристый. К ночи я хочу попасть на побережье, а с утра встретить столетие у моря.

В глазах мальчика он прочитал недоверие и страх.

— Я вернулся, чего тебе ещё надо? Теперь уж без тебя не уеду. Беги за шляпой и возвращайся. Не пристало разбрасываться добром.

Дуг сиганул за шляпой, вернувшись очень быстро — запыхавшийся и счастливый. Фолкмар посадил его впереди, как и всегда.

— А у меня тоже есть для вас подарок, — сказал Дуг, — Помните, я обещал вам на именины?

— Я люблю подарки, — ответил Фолкмар, тряхнув поводьями, — Особенно, если они совершенно бесплатны. А где он у тебя? В карманах или мешке? Неужто припрятал?

— А я вам не скажу, — важно надулся Дуг, — Иначе это будет совсем не подарок!

— Ладно. Хочешь, говори, хочешь, не говори. Но, надеюсь, ты взял с собой сапоги, которые я тебе купил? На размер больше? Думаю, на нашем пути уже не встретится ни одной сердобольной королевы.

— Ага, — улыбаясь, ответил Дуг, — Взял.

Глава 25 Заключительная. Рассвет

Тонкая полоска алых губ рассвета выступила на горизонте, подарив ночному небу робкий поцелуй. Под натиском любви нового дня тьма отступала, обесцвечивалась, превращаясь в глубокую синеву. Но там, высоко в небе, еще царствовала ночь, и по воздушному полотну скакал вороной жеребец. Ещё было слишком рано, чтобы он завершил свой очередной путь и встал в конюшне небесного дома. До этого события оставалось совсем немного — вороной скакун сверкал серебряными звездами-подковами Воина, оставляя далеко позади всех, кто возносил ему молитвы.

Ходили сказания, что очень давно, у самого начала времен, когда в груди Жеребца еще сияла красная звезда Отверженного, он посещал землю и иногда скакал по ней. Но с тех пор, как его сердце опустело, он больше не спускается на землю.

Накануне путники расположились у моря, аккуратно сложив вещи и снаряжение на песке, который казался посуше. Ближе к морю песок блестел влагой приливного моря и не годился для ночлега. Фолкмар снял новые доспехи, поставил небольшую палатку, которой разжился с помощью Туруна Хардрока, Дуг ему помогал. Мальчишка никогда не ставил палатки и первое время только мешал. Но когда он забрался внутрь и встал, расставив в стороны руки, то стал похож на большое привидение и дело пошло быстрее. Фолкмар закрепил края жёсткой ткани, надеясь, что место выбрал вполне удачно — песок смешивался с землёй, где пляж обрывался у подъема в гору, и казался довольно прочным. К тому же, в этих местах бриз не так сильно дул, и рыцарь не опасался, что они останутся без крыши над головой посреди ночи. Внутрь побросали пожитки, развели костер из поломанных, засохших деревьев, зачахнувших на каменистой почве. Странники ужинали пирожками Беатрис, успевшими давно остыть, посему их пришлось греть на углях. Кое-какие подогрели, став жёсткими для слабых зубов Фолкмара, и их съел Дуг. Сыр и копчёную ветчину Фолкмар припас на потом, ведь завтра от пирожков не будет никакого проку, а добро не должно пропадать. Дуглас просил добавки, но рыцарь убедил его, пообещав дать по уху, что разумное воздержание в пище — обязательная рыцарская благодетель. И что так благодетельствовать ему придется довольно часто, ведь голод — вечный спутник межевого рыцаря. Потом они долго смотрели на закат, играя с приливными волнами в догонялки пыльными носками сапог. Дуг сидел рядом с Фолкмаром, обняв руками колени. Он проиграл последнюю игру — прилив оказался проворней, и теперь его сапоги были наполовину замочены солёной водой. Он о чем-то думал, разглядывая на мокрой коже сапог водоросли и остатки пены, что принесло с собой море. Фолкмар не набрался смелости спросить его, о чем тот думает, ведь не хотел нарушать спокойную тишину. Такая выдаётся только на закате, когда мир устал от прожитого дня и устало радуется предстоящей ночи.

Странно, но Фолкмар уснул почти сразу, привязав коня к прочной коряге, торчащей из-под земли рядом с огромным валуном, и бессонница ему совсем не помешала. Чемпион уже похрапывал стоя, получив свое яблоко.

Старик находился в глубоком, спокойном сне, когда сквозь сладкое забытье услышал голос Дуга:

— Сьер, вставайте. Уже рассвет, — мальчишка тряс его за плечо, совсем не заботясь об отдыхе наставника, — Солнце скоро взойдет, нужно спешить!

— Что такое? — сонно протянул Фолкмар, неохотно возвращаясь в этот мир. Внезапная тревога ещё не разогнала ласковый туман отдохновения, рыцарь с трудом сел, — Разбойники? Они украли Чемпиона?

— Чемпиона? — на мгновение задумался Дуг, — Нет, он выпросил у меня яблоко и тоже встречает рассвет. Вставайте, сегодня ваши именины!

— И ради этого ты меня разбудил? — нахмурился Фолкмар, — Экая невидаль, ещё одни именины. Я их повидал уже сотню, сон для меня сейчас дороже. Знаешь, как сладко я спал? Чудо чудное. Отстань, праздник подождёт, новый день тоже. Да и не праздник это вовсе.

— Нет, праздник! Большой праздник, — упёрся Дуг, — Сотня лет, такое бывает только раз в жизни.

— Как и пятьдесят, и семьдесят, — Фолкмар лег обратно, поджав под себя худые ноги, словно ребенок, — Каждые именины бывают раз в жизни…

Фолкмар ещё немного поворчал, натягивая на себя шерстяное одеяло, где-то вдалеке послышалось ржание Чемпиона. Конь скакал по рассветному побережью, радуясь приходу нового дня. Молодая кровь кипела в нем, и он жаждал размять ноги после сна.

Дуг снова начал тормошить старика.

— Я приготовил вам подарок, съер. Надо идти прямо сейчас. Я долго его готовил, я же обещал.

— Ты что, отвязал Чемпиона? — сквозь накатывающую дрёму спросил рыцарь.

— Отвязал, — кивнул Дуг, — Пусть у него тоже будет праздник. Ему нравится носиться по пляжу.

— Эх, Дуг, прав был Курт, ты тот ещё проныра! — посетовал Фолкмар, скидывая с себя одеяло, — Без присмотру Чемпион может ускакать куда подальше. Давай, показывай свой подарок. Но потом ты получишь по уху, а я лягу спать. Если разбудишь меня до обеда, получишь ещё раз.

Старик нехотя встал на четвереньки и выполз из палатки. Морщинистые ладони запачкались о мокрый песок, Фолкмар отряхнул их о штаны, когда встал и разогнул затекшую спину. Красная нитка рассвета раздобрела, словно гусеница, начав с усилием пожирать ночь. Еще несколько минут, и она распахнет широкие крылья солнечных лучей, превратив небо в сияющее полотно.

Дуг вылез вслед, в руках своих он держал меч наставника.

— Держите! — мальчишка радостно всучил меч удивленному старику в руки, — Это нужно для моего подарка, без меча не получится! Идите за мной, сьер Фолкмар, он лежит там, на пляже.

— Ох, моя спина… не юли так, я ещё не проснулся, — посетовал Фолкмар, чувствуя, что ноги его ещё не начали слушаться. Он волочился по мокрому песку, сжимая в руках меч.

«Понятия не имею, зачем для подарка нужен меч. Этот мальчишка решил шутить свои шутки. Если ради этого он разбудил меня спозаранку, Дуг почувствует на своей шкуре добротную взбучку».

Фолкмар высмотрел Чемпиона, спокойно трусившего у приливных волн — конь, вроде, не думал убегать. Он просто радовался новому дню.

— Сьер Фолкмар, посмотрите на небо, — Дуг на мгновение остановился, указав пальцем далеко ввысь, туда, где ещё сохранялись клочки тьмы, — У жеребца потух взгляд. Зелёная звезда исчезла!

Фолкмар задрал голову: надо же, действительно, зелёная звезда исчезла. Вороной жеребец небесного чертога снова ослеп. Этой ночью Безумный был заключён в темницу Великим Воином, созвездие дюжины вступило в новый, безмолвный цикл небес.

— Что, это твой подарок? — спросил Фолкмар, тут же поняв, какая эта глупость.

Откуда мальчишке было знать, когда потухнет зелёная звезда?

— За мной, сьер Фолкмар, вон там! — Дуг указал куда-то вдаль, но Фолкмар не увидел ничего кроме мокрого пляжа и редких камней, разбросанных по песку. Гладких и блестящих, словно лысина странствующего оторна.

— Ох, мои кости… — ворчал Фолкмар и шел, оставляя на песке глубокие следы от мокрых сапог, — Да не скачи ты так, мне не угнаться за тобой, Дуг!

— Подарок! Подарок! — Дуглас вскинул к небу руки, задорно улыбаясь, как это умеют делать только девятилетние мальчишки. Он все бежал, размахивая руками и кричал. — Подарок! У меня для вас подарок!

В какой-то момент мальчишка остановился, и Фолкмар понял, что он, слава богам, наконец-то дошел. Он остановился напротив Дугласа, внезапно переставшего улыбаться. Мальчик смотрел на старика добрыми, грустными глазами, в которых за мгновение улетучился весь смех. Так на него Дуг ещё не смотрел никогда, ведь Фолкмар изучал взгляды, и знал.

Фолкмар опустил взгляд на песок. У его ног образовалась простая, незамысловатая фигура из камней — гладких, глянцевых и мокрых от рассветной росы. Она стекала по гладким бокам, песок впитывал капли безвозвратно. Фигура вытянулась в шесть с половиной футов, она была длинная, как Фолкмар. Это был простой долговязый овал, пустой, с песком внутри. Песок внутри и песок снаружи — Дуглас просто выложил камни непрерывной цепочкой, образовав замкнутый контур.

Сжав до боли в костяшках рукоять сточенного меча, Фалкмар спросил:

— Что это, Дуг?

— Твоя могила.

Фолкмар поглядел немного на камни, прошёлся по их краю, словно изучая невиданную диковинку. Мокрый песок поймал первые белесые лучи солнца, гусеница превращалась в бабочку, яркий блеск заставил контур искриться светом. Рыцарь переступил невидимый порог, оказавшись внутри каменной цепи. Он опустился на песок, не выпуская из рук меч, примерился. Хорошие камни, и размер ему впору — шесть с половиной футов. Когда-то он был выше, почти семь, но старость отобрала у него всю высоту, и теперь хватало и этого. У Дугласа хороший глаз, у Ницеля был такой же.

Мальчишка подошёл ближе, сев на песок рядом с рыцарем.

— Это что, шутка? — голос у Фолкмара дрогнул. — Не смей шутить надо мной, Дуг! По уху дам…

Вдруг Фолкмар понял, что именно читал в его взгляде и что не мог понять. Дуглас не старался отгородиться от этого мира и забыть жизнь в Псовом переулке. Не поэтому в его глазах плескалось спокойствие за блеском хитрости и жизни, словно мальчишка глядел на мир сквозь толщу мутного стекла. Просто он жил в другом мире, хоть и ходил по земле. Он жил во всех мирах. В его глазах была скрыта мудрость.

— Я смотрел на тебя глазами ребенка, — ответил Дуглас мальчишеским голосом, как и всегда, — Пора посмотреть глазами старика.

— Но почему так долго? — Фолкмар сглотнул ком, застрявший в его горле, — Я ждал тебя всю свою жизнь.

— Я всегда был рядом, — ответил Дуглас, — Я был с тобой с самого начала.

— Ницель? — поразился Фолкмар, поняв и то, почему взгляд Дугласа напоминал ему взгляд старого друга. Ведь он изучал взгляды… — Это действительно ты?

— Теперь я рыцарь, съер, — улыбнулся Дуглас, облачившись в красное с синим кушаком, как только Фолкмар закрыл глаза, чтобы убедиться, что это не сон, а потом вновь открыл их, — Я так и не наложил в чашу Безумного, тебя же терзает этот вопрос?

— Но ты же пришел в храм именно за этим, — с сомнением произнес Фолкмар, так Ницель рвался к справедливости. Признаться, рыцарь искренне надеялся, что ему это удалось.

— Люди не строят мне храмы, и часто я заканчиваю жизнь в дороге. Но на нашем пути появился Аоэстред, единственный, где мне отведено место. Я пришел домой, чтобы умереть, — улыбнувшись, ответил Ницель. А, может быть Дуг, а может быть, Отверженный или любой, кто когда-либо ходил в каменных сапогах и оставлял каменные следы на холодной земле. Ведь никто не знал на самом деле, как выглядит Отверженный. Он пал на землю звездой с множеством судеб и лиц. Но Фолкмар глядел на своего почившего слугу и не сомневался, что это и есть его старый друг, которого он похоронил на холме, где дули ветра. Старик, в красных одеждах, с синим кушаком и длинной нечесаной бородой. Ницель, его верный спутник — Отверженный.

— У меня столько вопросов… — сказал Фолкмар, невольно обернувшись на Чемпиона, переставшего скакать по пляжу. Он остановился, выбивая мокрые искры из песка. Его шерсть начинала блестеть на солнце, но ещё совсем робко, ведь макушка светила только-только показалась из-за горизонта.

— Я отвечу на все, но спешить некуда. Не торопись. Впереди — вечность.

— Позволь задать хотя бы один, — Фолкмару было непривычно просить старого друга, которому привык приказывать, — Я ждал тебя так долго, почему ты медлил?

— Чтобы уйти как истинный воин, ты должен был исполнить все свои клятвы, — ответил Отверженный, — Задумывался ли ты куда пойдешь, когда покинешь этот мир?

— Не знаю, — обескураженно ответил Фолкмар, — Я так хотел умереть, что совсем не думал об этом.

— Ты бродил по земле сотню лет, а выполнил все свои клятвы за несколько лун. И теперь пойдешь со мной. Одному же плохо, так, Фолкмар? — повторил Отверженный слова Дуга, которые он ему сказал звездной ночью под сенью дуба.

— А куда мы пойдем?

— Жить — ты достаточно умирал. В этом мире ты больше не откроешь глаз. Сегодня Фолкмар Упрямый умрет в последний раз как друг Отверженого, а завтра его сожгут как воина, прямо на этом месте. Твое тело сгорит, пламя дойдет до самого неба. Ты больше никогда не узнаешь, что такое боль, Фолкмар. Снова вспомнишь лица своих друзей, они пойдут рядом, как и просил.

— Друзей… — выдохнул Фолкмар, не удержав слезу, выскользнувшую из красных оттянутых век, — Хорошо… но… но как же Чемпион? Он останется совсем один.

— А какой бы судьбы ты для него хотел?

— Чтобы он достался хорошему хозяину, который бы смог усмирить его крутой нрав и любил его, как любил я. И кормил его яблоками, и гладил иногда между ушами, — сказал Фолкмар и вдруг понял, — Я хочу, чтобы он достался королю.

Ницель улыбнулся, будто ни на мгновение не сомневался в своем хозяине.

Стоящий до этого вдали Чемпион неожиданно оказался позади, ткнувшись мордой в затылок Фолкмара, как когда-то прежде. Старик почувствовал его горячее сильное дыхание, пахнущее свежими яблоками и травой. Его ладонь прикоснулась к вороной морде и слегка ее погладила. Старик не сказал ничего на прощание своему коню — он был уверен, что не прощается с ним. Ведь Отверженный обещал, что они пойдут жить, значит, быть может, они ещё встретятся вновь. Казалось, и Чемпион совсем не грустил. Ладонь потеряла прикосновение к гладкой шерсти, когда конь отвёл морду и подошёл к Ницелю, давно знакомому другу. Ведь благодаря ему он появился на свет, Ницель ходил за его матерью и знал его с самого детства. Нечесаный старик в красных одеждах, синим кушаком и длинной бородой прикоснулся лбом ко лбу коня, и Чемпион понял все без слов. Он поскакал по глянцевому пляжу, и у самого холма, ведущего вверх, напоследок встал на дыбы. Вороной конь припустил по тропе вверх, откуда рыцарь и его маленький оруженосец прибыли сюда.

— Он знает обратную дорогу, — сказал Ницель, — Как только Чемпион достигнет Перелеска, королевская стража тебя найдет.

Отверженный освободил ладонь от широких красных рукавов.

— Что ж, Фолкмар Упрямый послужил королю. Теперь ты исполнил все свои клятвы. Пора уходить, — Отверженный улыбнулся, показав почти беззубый рот. У него осталось ровно три, это Фолкмар точно знал, ведь они с Ницелем считали каждый, когда тот выпадал, — Смотри, этот рассвет для тебя.

В то же мгновение над дрожащей толщей воды, сквозь рассветную дымку и порозовевшие алые губы выплыло огромное жаркое солнце, ослепительные лучи хлынули бурным потоком, озарив и горизонт, и небо, и море, и песок.

Фолкмар лег на песок, обрадовавшись, что камни обнимают его аккуратно и самую впору. Он подтянул меч на грудь, сжав обеими ладонями стертую гарду.

Отверженный положил свою ладонь на его морщинистую ладонь, и металл под кожей рыцаря потеплел. Годами Фолкмара преследовал запах смерти, но в эту секунду он растворился под натиском рассветного бриза, как и его боль. Кости больше не ныли, тоска, стягивающая грудь, растворилась. Она исчезла без следа, уступив место теплому спокойствию. Он ушел тихо, без боли, но как настоящий воин, с мечом в руках.

Горизонт окончательно озарил рассвет, прогнав ночь и вороного жеребца с неба, отметив начало нового дня и долгой дороги. Заблудившись в глубоких морщинах, рассветный свет ласкал лик старого рыцаря. Он умер. Он улыбался.

Над Фолкмаром встал дряхлый старик в красных одеждах и синим кушаком с живым взглядом мальчишки. Молодой и старый, грустный и радостный, ворчливый и добрый, мудрый Отверженный. Бог, которого нет.

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Старый рыцарь

Оглавление

Глава 1 В храме

Глава 2 Псовый переулок

Глава 3 Там, где блестит море

Глава 4 Таверна

Глава 5 Ветра на холме

Глава 6 В пути

Глава 7 Неожиданная встреча

Глава 8 Награда

Глава 9 Правдивый сон

Глава 10 Бой

Глава 11 Посвящение в рыцари

Глава 12 На перепутье дорог

Глава 13 Вепрь на плаще

Глава 14 Старые долги

Глава 15 На турнир

Глава 16 Достойный соперник

Глава 17 В поисках Отверженного

Глава 18 Призрак лунного света

Глава 19 Суд

Глава 20 Закрытые двери

Глава 21 Кружево судеб

Глава 22 Ключ

Глава 23 Взгляд Воина

Глава 24 Долгая дорога

Глава 25 Заключительная. Рассвет

Nota bene