Грифон [Николай Иванович Коротеев] (fb2) читать постранично, страница - 2

посмотрит, а тому, на кого он посмотрел, яснее ясного становится, что надо делать. И он делает. И так, словно это не приказ, не распоряжение мастера, а его собственная догадка, которая необходима для дела именно сейчас, сию минуту. Ведь так чаще всего бывает в жизни, что человеку стоит не подсказать, а только намекнуть, и он уже понял, как нужно поступить в том или ином случае. Конечно, если он знает дело. А тому, кто понятия не имеет, о чем идет речь, тому ни намеки, ни подсказки не помогут. Учиться ему надо. И вероятно, очень долго.

Работа поэтому в бригаде спорилась. Иные лишь третью скважину с января бурить начали, а парни Михалыча — пятую. А ведь молодой мастер еще и года не работал. Но уж, право, ловко все у них в бригаде получалось. Словно и долота у них другие, более прочные и хорошие, и раствор — люкс, и дизели трудятся, не нуждаясь вроде в отдыхе.

Ну и заработки в бригаде такие, что в остальных лишь головами качали да прищелкивали языком. Может, от восхищения, а может, от зависти. Про зависть дядька Остап говорил.

Вот он стоит. Сверху, с полатей, только соломенная шляпа с широкими полями видна. Брыль — так он ее называет. А из-под полей шляпы виден краешек брюшка. Пузат дядька Остап. Словно очень-очень сытый верблюд. Не в обиду такое сказано. Но не вслух. Дядька Остап рассердиться может. Он обидчив. И не всегда понимает шутки. Тогда его лицо наливается кровью. Тяжелой, фиолетовой. Ругается он длинно и запутанно, забываешь, с чего начал. Голос у дядьки Остапа не по толщине и не по росту пискляв.

Алты любил верблюдов, и сравнение с ними ничем не хуже, чем сравнение с львом или тигром, на которое дядька Остап вряд ли обиделся бы. Но Третяк этого, видимо, не хотел понимать. Во всяком случае, когда Михалыч назвал его «тигром проходки», дядя Остап расцвел, будто роза, и стал нежен, словно лилия долин, как писали древние поэты.

Когда мастер бывал на буровой, Алты раз пять в день лазал на полати. Михалыч и глазом не моргнет, Алты сам по времени чувствует — пора. И взбирается посмотреть, не выехала ли из поселка машина. «Газик» участкового геолога Гюльнары. Из поселка до вышки добрых полтора часа езды. Увидит Алты пыльный столб на дороге, спустится, подойдет к мастеру и покажет большим пальцем через плечо в ту сторону.

Все в смене понимали Михалыча. Радовались за него. Только не дядька Остап. И почему в нем укоренилась какая-то недоверчивость к Гюльнаре? Молода, мол, чтоб буровиками командовать, да и баба, хоть в брюках строченых ходит. Но поскольку в отсутствие своей жены он о женщинах был невысокого мнения, то никто не слушал его ворчания. А ворчать дядька Остап любил.

Мастер по улыбке Алты догадывался, кто едет, подмигнет ребятам, проведет ладонью по щекам. Но это так, излишняя проверка. У Михалыча в бригаде не только он сам, но и остальные бреются каждый день. Уж таков порядок.

— На буровой — как на корабле! — сказал однажды мастер.

Правда, Алты знал точно, Михалыч на флоте не служил. Однако этому никто не придавал значения. О порядках на кораблях и Алты, и другие рабочие смены знали по книгам. Но это тоже неважно. Теперь в бригаде говорили: «У нас на буровой — как на корабле!» И понимали значение этих слов. А это самое главное.

Единственно, кто составлял исключение в бритье, это Алты. Борода у него еще просто не росла. Ну никак не росла… Сначала Алты все-таки брился. Намыливал гладкие, с девичьим пушком щеки, водил по ним бритвой.

Но Михалыч сказал:

— Еще намучаешься. Не спеши.

Алты перестал спешить. Однако по субботам он все-таки брился.

Помощник бурильщика — тоже хороший человек. Мухамед. Роста небольшого, жилистый, кажется, одни кости, но он мог приподнять за край десятидюймовую бурильную трубу. Щеки впалые, лоб с залысинами, хотя Мухамеду всего двадцать шестой год. И была у Мухамеда, как он считал, слабость, с которой все мирились. Даже подшучивали над ней. Он писал стихи и зачитывался Омаром Хайямом и Мирзо Турсун-заде.

А месяц тому назад в республиканской газете были напечатаны стихи Мухамеда. На буровой сердечно поздравили его. Мухамед посмотрел на товарищей очень радостными и грустными глазами, — они у него были такие крупные, что могли выражать несколько чувств сразу, — посмотрел, улыбнулся так, будто про себя, и сказал:

— Я, ребята, еще лучше напишу.

— Дума за горами, а смерть за плечами, — тихо проговорил Саша, буррабочий. Его понизили в должности полгода назад, после того, как на буровой, где он был мастером, произошла авария — упал в скважину инструмент. Саша очень тяжело переживал свою оплошность.

Чувствительный к людям и их взаимоотношениям, Алты замечал: Саша понимал свое неловкое положение. Однако Алты в нем кое-чего не понимал. Почему, признавая свою доказанную вину, сам, будучи убежден в собственной виновности, Саша в душе, в глубине сердца, находил сотни отговорок, десятки причин, которые якобы в чем-то оправдывали его, облегчали его погрешность. Даже приговорка такая у него появилась: «Вот и у