Хроника событий, свершившихся в Чехии в бурный 1547 год [Сикст из Оттерсдорфа] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Сикст из Оттерсдорфа Хроника событий, свершившихся в Чехии в бурный 1547 год
ЧЕШСКОЕ ВОССТАНИЕ 1547 г. И СИКСТ ИЗ ОТТЕРСДОРФА КАК ЕГО ХРОНИСТ
В настоящем издании публикуется важнейшая часть хроники Сикста из Оттерсдорфа, посвященной чешскому восстанию 1547 г., которое было результатом нарушения того сложившегося в Чехии на протяжении XIV — первой трети XVI в. соотношения сил, которое принято называть дуализмом власти[1]. Оно заключалось в существовании наряду с королевской властью значительной политической силы сословий и сословно-представительных учреждений, которые ограничивали королевскую власть, используя при этом свои права и привилегии, а также традиции страны. Сословная монархия в Чешском государстве сложилась в первой половине XIV в. Реальная политическая власть сословий в XV в. существенно упрочилась благодаря гуситскому движению, росту государственно-правового сознания и самосознания чешской феодальной народности, ослаблению королевской власти во время правления в Чехии династии Ягеллонов. Однако в силу целого комплекса исторических причин она не достигла той силы и не приобрела таких законченных правовых форм, как в соседних с Чехией Польше и Венгрии. В отличие от этих стран в структуре чешской сословной монархии значительное место принадлежало королевским городам. Гуситское движение способствовало консолидации городского сословия и росту его политической силы, а внутриполитическая обстановка в государстве во второй половине XV—начале XVI в. позволила городам играть видную роль во всех важнейших областях жизни страны. Городское сословие Чехии получило право третьего голоса на сейме — основном органе сословной монархии. В системе дуализма власти оно выступало как главный инструмент сословной оппозиции и являлось партнером первого и второго сословий — панов и рыцарей, т. е. дворянства, — в решении государственных дел. (Духовенство в Чехии после гуситского движения не составляло единого сословия и было лишено представительства на сейме.) Такое изменение в расстановке сил внутри сословий, а также экономические противоречия привели к резкому обострению отношений между городами и дворянством. Этому способствовал рост привилегий, амбиций, реальной политической и военной силы городского сословия при слабой королевской власти Ягеллонов. Города добились фактической автономии и невмешательства королевской власти в свои внутренние дела. В городах отсутствовал представитель монарха, вся полнота власти там принадлежала городскому совету. На общем собрании членов городской коммуны, собиравшемся в особо важных случаях, принимались решения, обязательные для всех жителей. Города не были обязаны платить королю какие-либо налоги. Общегосударственный специальный налог — берну — они выплачивали лишь в соответствии с постановлениями земских сеймов. Однако в борьбе с дворянством городам пришлось поступиться рядом экономических привилегий ради усиления своей юридической независимости (Святовацлавское соглашение 1517 г.), которая привела в первой четверти XVI в. к чрезвычайному росту престижа городского сословия. Этой цели было подчинено и стремление городов, в первую очередь Праги, увеличить свои земельные владения, которые, несмотря на убыточность, укрепляли политическое положение городов как владельцев значительной феодальной земельной собственности[2]. Апогей политической силы послегуситских чешских городов, не имевшей аналогов в Восточной и Центральной Европе, приходится на 1520-е годы — начало правления в Чехии Фердинанда I Габсбурга. Поэтому первым столкновением новой королевской власти со сложившимися в стране порядками стал конфликт с городами. Тем самым была как бы предопределена оппозиция королю со стороны городов, нашедшая свое завершение в восстании 1547 г. Баланс сил в системе сословной монархии в Чехии был нарушен избранием в 1526 г. на чешский трон Фердинанда Габсбурга. Теперь сословиям противостоял нарождавшийся габсбургский абсолютизм с иной концепцией власти. Власть монарха понималась Габсбургами как абсолютная, стоящая над интересами отдельных земель, составлявших их огромные владения, а поэтому как космополитическая и универсалистская. Реакционной чертой их абсолютизма была опора на наиболее консервативную часть уже выполнившего свою прогрессивную историческую миссию класса феодалов. Однако для Европы XVI в. габсбургская политическая концепция была новой и противостояла средневековому партикуляризму. Из абсолютистской концепции Габсбургов в реальной политической жизни проистекала необходимость централизации и унификации, что, в свою очередь, противоречило национально-государственной самобытности отдельных стран и земель и вызывало сопротивление в самых различных формах, включая открытые восстания. При этом противодействие оживляло и негативные (партикуляристские, изоляционистские) тенденции средневековых сословий, что в итоге создавало очень сложную картину политической жизни. Стремление к унификации толкало Габсбургов на поддержку наиболее широко распространенной в Европе религии, составлявшей основу духовной жизни средневекового человека, — католицизма. В условиях распространения идей Реформации это вело к активной поддержке Контрреформации. В Чешском королевстве новой концепции королевской власти Габсбургов, которая формировалась постепенно на всем протяжении XVI в., противостояли старые сословные права и привилегии. Их отстаивали представители сословий на сеймах. В Чехии в первое время правления Фердинанда I зарождавшийся абсолютизм проявлял себя и осознавался обществом как укрепление института королевской власти — явление, привычное для средневековья. В сильном короле в итоге были заинтересованы и сословия, которые в результате антагонизма между городами и дворянством в начале XVI в. поставили страну на грань междоусобицы. Для Чехии также не ново было избрание королем представителя иноземной династии; возникавшие в результате этого персональные унии с другими государствами не влекли за собой изменений в сфере государственного устройства и функционирования учреждений. К тому же в 1526 г. при избрании на чешский трон Фердинанд Габсбург подписал коронационные капитуляции, в которых обязывался сохранять в неприкосновенности свободы, права и привилегии чешских сословий и соблюдать законы страны[3]. За 20 лет правления Фердинанда в Чехии новые тенденции габсбургского абсолютизма проявили себя в достаточной степени. Наибольшее недовольство чешских сословий вызывала политика централизации, выражавшаяся в создании верховных органов, которым король стремился подчинить органы земского управления. В 1527 г. были созданы тайный совет, придворные канцелярия и комора. Эти центральные органы имели право вмешиваться в дела отдельных земель и их учреждений. Однако из-за сопротивления сословной оппозиции эти нововведения имели скорее теоретическое, чем практическое значение. Широкое недовольство вызывал финансовый гнет[4], когда Чехию путем сбора берны принуждали финансировать политику Габсбургов, не всегда учитывавших интересы страны и ее экономические возможности. В Чехии не существовало постоянного государственного налога. Каждый раз королю приходилось просить у сословий финансовой помощи, которую они ему оказывали «добровольно», принимая соответствующее решение на сейме. Именно поэтому основной ареной столкновений короля и сословий стали заседания сеймов. В тех случаях, когда сейм не мог прямо отвергнуть финансовые требования короля, сословиями избиралась тактика проволочек в сборе налога. Иногда сбор берны и вовсе срывался. Финансовая зависимость короля от сословий была почти полной, так как в Чехии отсутствовал королевский домен. Большую часть земель и замков, принадлежавших королевской коморе, заложили, доходы королевской казны от добычи драгоценных металлов и чеканки монеты («регал») в то время значительно сократились из-за упадка чешских рудников. Король не имел своего постоянного войска и был вынужден, согласно законам страны, просить сейм о созыве ополчения или же вербовать наемное войско на свой счет или на средства, выделенные сословиями. Наряду с этими факторами, ослаблявшими позиции королевской власти в Чехии на протяжении значительного исторического периода, существовали и противоположные. У Фердинанда I была солидная внешняя поддержка в лице его брата императора Карла V, имелся опыт конфликта с австрийскими сословиями и успешной антигородской политики по отношению к Вене, существовала опора внутри Чехии на часть дворянства. Сословная оппозиция состояла из двух течений: дворянской и городской[5]. К возникновению первой привело стремление Фердинанда I поставить королевскую власть над сословными земскими органами, ущемляя права дворянства. Внешне это выражалось в нарушении королем комплекса земских законов и традиций, нашедших свое последнее юридическое выражение в коронационных капитуляциях, подписанных Фердинандом в 1526 г. Недовольство чешского дворянства вызывало желание короля подчинить себе сейм посредством своих ставленников, занимавших высшие земские должности, или игнорировать его, опираясь на новые учреждения в Вене и формировавшуюся королевскую бюрократию. Сильным ударом по вольностям дворянства, особенно рыцарства, были запреты краевых съездов — собраний среднего и мелкого дворянства. Однако дворянскую оппозицию значительно ослабляли конфессиональные противоречия в ее среде. На левом крыле оппозиции стояла Община чешских братьев. Эта некогда весьма радикально настроенная секта, представлявшая собой один из толков чешской реформации XV в., прошла сложный путь развития и к середине XVI в. была довольно противоречивым явлением. В учении чешских братьев сочетались принципы евангельской этики, равенства, непризнания властей с проповедью непротивления. Часть чешского дворянства покровительствовала общине или же была ее членами. Теологический и социальный радикализм ранней общины сделал ее опасной в глазах королевской власти, что вызвало ряд гонений и законодательных актов против чешских братьев, которые официально считались еретиками («пикартами»). Борьба общины за свою легализацию обусловила ее положение в расстановке политических сил в стране. Городская оппозиция стремилась избежать увеличения налогового бремени и сохранить не только свои прежние свободы и привилегии, но и то положение автономного и сильного сословия, которое города приобрели в предшествовавший исторический период. Именно городская оппозиция была наиболее решительной, что диктовалось и антигородской политикой Габсбургов, которая была составной частью их общих устремлений во всех подвластных им странах. В этом убеждают исследования городских восстаний в Вене и Генте[6]. Попытки короля подчинить себе органы городского самоуправления натолкнулись на решительный отпор бюргерства. Недовольство основной массы горожан вызвал запрет Фердинандом I общих собраний членов городских коммун как слишком демократичного института, не поддающегося контролю со стороны королевской власти. Бюргерство увидело в этом ущемление своих традиционных прав и свобод. Особую ненависть вызвали экономические мероприятия Фердинанда I в 1534 г. Введение налога с купли-продажи было сорвано в результате сильных волнений в большинстве крупных чешских городов и протестов городского сословия на сейме[7]. Все это выдвигало именно городское сословие на первое место в сословной оппозиции. Сословная оппозиция в Чехии в середине 1540-х годов не обладала единством, поскольку столкновение интересов сословий образовало сложный клубок внутренних противоречий. Не имела оппозиция и своей программы, поэтому формировавшемуся габсбургскому абсолютизму сословия могли противопоставить лишь борьбу за старые свободы, вольности, права и привилегии. Все это в конечном итоге обусловило внутреннюю слабость оппозиции и ее пассивную тактику обороны во время восстания 1547 г. Однако, несмотря на отсутствие сплоченности в рядах оппозиции, противоречия между сословиями и королем достигли такой степени напряженности, что конфликт между ними стал неизбежен. В 1543 г. чешский сейм самораспустился, отказав Фердинанду I в налоге. В Праге начались волнения. Открытый конфликт был ускорен событиями в «Священной Римской империи германской нации», которые отвлекли основные силы Габсбургов и тем самым ослабили их позиции в Чехии. Используя благоприятную международную обстановку (перерыв в войнах с османами, мир с Францией 1544 г.), император Карл V начал войну в империи с протестантской Шмалькальденской лигой, рассчитывая на помощь своего брата Фердинанда I. Шмалькальденская лига представляла собой военно-политическое объединение немецких протестантов, возникшее в 1531 г. в целях защиты протестантизма. В лигу входили саксонский курфюрст Иоганн Фридрих, ландграф Филипп Гессенский, другие князья, а также многие города. К 1546 г. политический перевес в империи оказался на стороне лиги, что побудило Карла V начать с ней войну. Шмалькальденская война (1546—1547) благодаря военному превосходству Габсбургов, распрям между протестантскими князьями, переходу Морица Саксонского на сторону императора закончилась сокрушительным поражением протестантов. По Аугсбургскому религиозному компромиссу 1548 г. во всей Германии восстанавливался католицизм, правда несколько реформированный. Впоследствии война протестантов с Габсбургами вспыхнула с новой силой и на этот раз завершилась победой протестантских князей, закрепленной Аугсбургским религиозным миром в 1555 г. Необходимо отметить, что стоявшая во главе Шмалькальденской лиги протестантская Саксония была связана с Чехией договором о совместной обороне от 1459 г., поэтому саксонский курфюрст Иоганн Фридрих попытался привлечь Чехию в свою антигабсбургскую коалицию. Это стремление отвечало интересам широких некатолических масс, прежде всего горожан Чешского королевства, симпатизировавших протестантам в империи. Еще в 1535 г. Иоганну Фридриху, проезжавшему через Прагу, горожанами была оказана особо торжественная встреча[8]. Однако чешский сейм вслед за Силезией[9] и Лужицами[10] отказал курфюрсту в союзе и помощи, выставив к тому же ряд претензий к Саксонии[11]. Используя создавшееся положение, Фердинанду I удалось, минуя заседания сейма, посредством избранных дворянских делегатов, которым специально толком не объяснили, в чем дело, обновить договор с Саксонией, но не в лице ее законного курфюрста Иоганна Фридриха, а в лице его племянника Морица Саксонского — сторонника Габсбургов. Обострение Шмалькальденской войны в декабре 1546 г., когда в Саксонии Иоганн Фридрих начал активные действия против Морица Саксонского, потребовало безотлагательного вмешательства Габсбургов. Поскольку войска Карла V зимовали на Дунае, то выступить должен был Фердинанд I с чешскими войсками. Зная о нежелании чехов вести войну, в которой они не были заинтересованы, и опасаясь оттяжек в случае рассмотрения королевской просьбы о помощи на сейме, Фердинанд 1 издал 12 января 1547 г. мандат, созывавший чешское ополчение для похода в Саксонию. Тем самым король нарушил один из основных земских законов, запрещавший ведение войн за границами государства без общего одобрения сословий на сейме. Вряд ли правомерно усматривать в этом умысел Фердинанда I, использовавшего благоприятный момент для наступления на сословную оппозицию, мандат скорее свидетельствовал о трудном положении Габсбургов[12]. Король также исходил из габсбургской концепции интересов династии, стоявших выше законов отдельных стран. Эту концепцию Карл V достаточно четко сформулировал в 1540 г.: «В чрезвычайных обстоятельствах, когда враг вторгся в пределы страны, любые дарованные вольности и привилегии, если они вступают в противоречие с задачами обороны государства, не должны приниматься во внимание»[13]. Юридическая правомочность мандата современными исследователями оценивается как весьма сомнительная[14], чешское же общество XVI в. расценило его как попрание сословных прав. Поэтому мандат вызвал всеобщее недовольство, наиболее резко проявившееся в Праге. 27 января 1547 г. в связи с кончиной супруги Фердинанда I королевы Анны Ягеллонской здесь стали распространяться слухи о том, что альянс с Фердинандом не может больше продолжаться и что место последнего должен занять его сын эрцгерцог Максимилиан[15]. В начале февраля король ожидал войска в лагере у г. Литомержице, однако взамен войска он получил от Праги письменный протест против своего мандата. Из многих краев Чехии войска также не пришли. Большинство дворян явились лично без своих дружин и начали с королем переговоры об отмене мандата. В итоге король отменил мандат и признал военную помощь сословий добровольной, не войском, а в денежной форме. Кроме наемных поиск, вместе с королем отправились воевать за границы государства лишь маленькие отряды 70 дворян и королевских городов Пльзень, Чешские Будейовицы, Усти-над-Лабой[16], которые традиционно на протяжении XV— начала XVI в. поддерживали королевскую политику. Однако еще во время переговоров в Литомержице ситуация изменилась. Копившееся в чешском обществе недовольство Фердинандом I внезапно прорвалось и вышло далеко за рамки легальных форм сопротивления. 9 февраля в Праге состоялось общее собрание членов городской коммуны (ранее Фердинанд I запретил подобные собрания), которое приняло решение сопротивляться мандату короля и обязало городских должностных лиц отказаться воевать со своими «друзьями и единоверцами». Следует отметить, что радикальную позицию городские власти заняли под сильным давлением широких масс городского населения. Прага, отказав королю первой и столь решительно, оказалась, таким образом, на переднем крае борьбы оппозиционных сословий за свои права. Был образован союз трех самостоятельных городов, составлявших Прагу (Старое Место, Новое Место, Малая Страна), что прямо нарушало королевский запрет подобного объединения. Вскоре к союзу присоединилась часть дворянства, в основном сторонники Общины чешских братьев, а также некоторые королевские города. Образовавшийся блок городов и дворянства, получивший название «Дружественное соглашение» сословий, потребовал отмены январского мандата короля и созыва земского сейма. Пражане перестали снабжать короля порохом и запретили в городе вербовку наемников в королевское войско. В начале марта 1547 г. Иоганн Фридрих разбил войско союзника Габсбургов Альбрехта Бранденбургского. Ему открылся путь в Чехию, но он предпочел подождать окончательного решения сословий. В середине марта в Праге, несмотря на запрет Фердинанда I, был открыт сейм. На него прибыло много панов и рыцарей, которые еще не стали членами оппозиционного союза. На сейме они в отличие от высших земских должностных лиц присоединились к оппозиции. Сейм обсудил вопрос о нарушении королем земских свобод, сформулировал требования сословий и принял «Дружественное соглашение» — важный программный документ восстания и своеобразное организационное оформление сословной оппозиции в виде союзного договора между сословиями. Этот документ излагал программу отстаивания свобод и привилегий и их расширения в легальных рамках, отражал политическое мышление чешских сословий середины XVI в.[17] Именно поэтому мы сочли необходимым опубликовать в настоящем издании его полный перевод. В документе существовавшее положение вещей последовательно противопоставлялось тому порядку, который был «при предшествующих славной памяти королях». Он призывал сословия преодолеть разногласия в своих рядах, причиной которых были конфессиональные споры в среде гуситско-протестантской оппозиции, и сплотиться в борьбе против наступающего католицизма. «Дружественное соглашение» в конечном счете представляло собой программу борьбы за сохранение власти сословий в системе сословной монархии в условиях наступления габсбургского абсолютизма. В противовес устремлениям короля сословия выдвинули ряд новых требований об увеличении своих свобод и привилегий. Среди сословной оппозиции наиболее активную роль играли Прага и дворяне — члены Общины чешских братьев. Однако, как справедливо считает известный чехословацкий историк И. Яначек, они, будучи «радикальным крылом», «представляли в сословном союзе меньшинство, тогда как большинство довольствовалось тем, что поддерживало сопротивление без значительного личного участия»[18]. Единение оппозиционных сословий на основе христианской любви и борьбы за сохранение своих привилегий и свобод, декларированное в «Дружественном соглашении», не отвечало действительности. В ходе заседаний сейма вновь проявились трения и разногласия между городами и дворянством. Последнее отказалось обсуждать требования и жалобы городов. Далеко не все дворянство примкнуло к «Дружественному соглашению», что побудило принять воззвание, призывавшее всех членов сословий присоединиться к «Соглашению». На мартовском сейме, принявшем «Дружественное соглашение», был создан постоянный комитет восставших сословий, состоявший из четырех панов, четырех рыцарей и коншелов (городских старейшин) Праги. Такой состав комитета говорит не только о паритете сословий, но и о возросшем в ходе восстания политическом значении Праги, так как в традиционных сословных органах города или вовсе не были представлены, или же довольствовались меньшинством мест. Из восьми дворян, вошедших в комитет (паны — Арношт Крайирж, Вилем Кржинецкий, Дивиш Славата, Борживой из Донина, рыцари — Гинек Крабице из Вейтмиле, Здислав Тлукса из Раби, Бернарт Барханец из Бархова, Мелихар Рор из Ророва), шесть являлись членами Общины чешских братьев. Канцлером комитета стал Сикст из Оттерсдорфа[19]. Сейм постановил собрать в свою пользу берну и созвать войско «прежде всего для безопасности своей родины и всех нас, так по-христиански договорившихся»[20]. С самого начала это войско, на наш взгляд, предназначалось скорее для демонстрации силы сословий и их независимости от короля, чем действительно для военных действий. На послания Иоганна Фридриха с просьбой о союзе и помощи сословия 22 марта ответили ни к чему не обязывавшим набором любезных фраз, по существу отклонив его предложения[21], очевидно опасаясь заходить слишком далеко. Мартовский сейм юридически был незаконным, так как его не признал король. Все мероприятия сословий с точки зрения земского права также являлись незаконными. Однако первым нарушил законы страны сам Фердинанд I, издав январский мандат, что не было предусмотрено законом. В результате оставалось неясным, каким образом должны поступать сословия, ведь король нарушил законы страны и земские привилегии. Поэтому вопрос о легальности сопротивления сословий, несмотря на его кажущуюся простоту, не мог быть решен однозначно. Особенно актуальным он стал во время восстания и после его поражения, когда участники понесли наказание. Король рассматривал выступление сословий как восстание, сословия же настаивали на том, что их действия направлены не против короля, а в защиту законов и привилегий страны. Точка зрения сословий наиболее полно изложена Сикстом из Оттерсдорфа в его хронике. Впоследствии мнения историков также разделились в зависимости от их общественно-политических взглядов. Новейшие исследователи исходят из отсутствия среди земских законов такого, который позволял бы сословиям создавать союзы и оказывать вооруженное сопротивление монарху, как, например, позднее это имело место в привилегиях шляхты Речи Посполитой. Они считают, что восстание вышло за рамки законов страны, хотя сами стремления сословий признаются конституционными[22]. Интересно отметить, что в глазах современников, принадлежавших к католическому лагерю, события в Чехии в 1547 г. с самого начала расценивались как восстание против короля. Именно так выразился еще 7 марта папский нуций Вералло в своем донесении в Рим[23]. В марте вновь изменился ход Шмалькальденской войны, которая теперь затронула территорию Западной Чехии. Авангард войска Иоганна Фридриха подверг осаде чешский город Яхимов, в то время как Карл V со своим войском шел из Южной Германии к чешскому городу Хеб, где он планировал соединиться с войсками Фердинанда I и Морица Саксонского, которые двигались по чешской земле из Дрездена. Вступление габсбургских войск в Чехию вызвало всеобщую панику, так как сословия опасались, как бы эти войска не были брошены на усмирение восставших в Праге. Комитет восстания предпринял ряд решительных мер: было созвано военное ополчение под командованием верховного гетмана Кашпара Пфлуга из Рабштейна, для военных целей надлежало собрать берну, которая хранилась бы в староместской ратуше Праги (распоряжаться деньгами мог лишь верховный гетман). Сословия обратились с просьбой о помощи к Иоганну Фридриху, не пообещав, однако, со своей стороны никакой поддержки Шмалькальденской лиге. Сбор берны и выход войск сословий в поле затягивались. Сословия, фактически отказав Шмалькальденской лиге в помощи, рассчитывали на поддержку с ее стороны. Создалась весьма любопытная ситуация. К. Пфлуг со своим войском стоял на месте у Бечова и буквально забросал письмами руководство восстанием о необходимости решительных действий (они приводятся в хронике Сикста). Руководство же проявляло значительные колебания, вело себя крайне нерешительно, хотя в нескольких километрах от войск Пфлуга стояли отряды Иоганна Фридриха. Уходя из Западной Чехии, он оставил там часть войска, ожидая выяснения позиции руководства чешских сословий, что ослабило его и без того небольшую армию. В это время комитет восставших чешских сословий обратился с призывами о помощи к сословиям «окрестных» земель Чешского государства[24]. В тот решающий момент напряженные отношения между землями чешской короны проявились наиболее очевидно: ни одна из «окрестных» земель не поддержала чешского восстания. Моравия традиционно осталась на стороне короля. Это в первую очередь следует объяснять тем, что наступление габсбургской власти на свободы и привилегии моравского дворянства не было таким сильным, как в Чехии. Кроме того, моравское городское сословие было слабым, а позиции католического духовенства сильными. Последнее, в отличие от духовенства Чехии, было представлено в моравском сейме и вместе с городами составляло третью курию. Более сложная ситуация возникла в протестантских Силезии, Верхней и Нижней Лужицах. В 1546 г. во время чешско-силезско-бранденбургского спора по поводу долей наследства (он описан в хронике Сикста[25]) Фердинанду I удалось серьезно поссорить чешские сословия с силезскими князьями. Поэтому ни один из князей Силезии не откликнулся на призыв присоединиться к «Дружественному соглашению». Силезское дворянство и г. Вроцлав по причинам политического порядка (споры с Саксонией, отсутствие конфликта с Габсбургами) также не присоединились к Шмалькальденскому союзу, хотя и выразили симпатии своим единоверцам[26]. Таким образом, Силезия осталась, по сути дела, нейтральной в разразившемся конфликте, поскольку он не затрагивал ее интересов. Положение в Верхней Лужице в 1540-х годах напоминало развитие Чехии. Лужицкие города были сильны экономическим потенциалом и политически активны, в особенности в борьбе с дворянством. Фердинанд I в Лужице, как и в Чехии, проводил не только антигородскую политику, но и ущемлял привилегии лужицкого дворянства. Так, король стремился сам, в обход сословий, назначать высших должностных лиц в Лужицком маркграфстве, пытался свободно распоряжаться городскими финансами и ополчением городов. Поэтому в Лужице Реформация выступала силой, противодействующей католическому королю, который хотел ограничить привилегии лужичан. Лужицкое маркграфство в системе Чешского государства имело прочное автономное положение и обладало самоуправлением, поэтому у него не было веских причин присоединяться к Шмалькальденскому союзу. Лужицкие сословия избрали путь компромисса: не выступая против Габсбургов, они поддерживали протестантскую «партию», оказывая королю лишь пассивное сопротивление. Лужицкие сословия сидели между двумя стульями: с одной стороны, король был разгневан отсутствием действенной помощи, а с другой стороны, народные массы требовали решительного сопротивления королю. Их гнев вылился в ряд волнений в городах и в солдатское восстание против сословного руководства. План города Праги середины XVI в. I — Старое Место; 2 — Новое Место; 3 — Вышеград; 4 — Малая Страна; 5 — Пражский Град; 6 — Градчаны; 7 — Обора; 8 — Страговский монастырь; 9 — Карлов мост; 10 — Уезд; 11 — Стржелецкий остров; 12 — Слованский остров; 13 — Поржичи; 14 — Поржичские ворота; 15 — Шпитальное поле; 16 — остров Штванице; 17 — Летна; 18 — Бубны; 19 — Овенец; 20 — Голешовице; 21 — Либень; 22 — Здераз; 23 — Градек; 24 — ПодскалиВ феврале-марте 1547 г., после перенесения военных действий на территорию Лужиц и Западной Чехии, лужицкий ландтаг наконец решил предоставить королю 50 всадников и отряд пехоты. Это войско собиралось в Бауцене очень медленно. Среди солдат раздавались угрозы перестрелять командиров, начались волнения, а затем разразилось восстание, охватившее около 400 человек. Это было спонтанным выражением нежелания широких масс защищать интересы Габсбургов. Однако сословия боялись Фердинанда I и сделали все, чтобы усмирить восстание. В марте, когда их поведение в глазах короля казалось почти нелояльным, они получили призыв чешских сословий присоединиться к «Дружественному соглашению». Сословия Верхней Лужицы на него не ответили, продолжая свою прежнюю линию поведения. В итоге внутренних споров между сословиями лужицкое дворянство за день до окончания войны все же послало королю отряд своей конницы, а городской отряд так и не выступил[27]. Одной из причин отказа лужицких сословий присоединиться к чешскому восстанию, по мнению современного историка Г. Гертеля, являлись ненадежность и непоследовательность поведения самих чешских сословий[28], так окончательно и не определивших своего отношения к Шмалькальденской войне. В чем причины половинчатости, нерешительности, непоследовательности восставших сословий? Чешский историк К. Тифтрунк, автор первого монографического исследования восстания, видел главную беду восставших в отсутствии решительных и волевых лидеров[29]. И. Яначек считает причиной поражения восстания тот факт, что оппозиция в среде сословий составляла меньшинство. Радикально настроенные города и протестантское дворянство не обладали большинством, его имели умеренные староутраквистские и католические дворяне, боявшиеся открытого выступления против короля. (Тем более что руководство восстанием, стремясь придать ему характер всеобщей сословной оппозиции, пыталось вовлечь в союз нейтральное дворянство, которое, естественно, хотело лишь мирных переговоров с королем о восстановлении своих привилегий). Сыграли свою негативную роль и провинциализм политики чешских сословий, и их неспособность понять общеевропейскую политическую ситуацию[30]. Однако, как нам представляется, могла быть еще одна причина: сословия хотели запугать Фердинанда I силой и независимым поведением, показать ему, что могут сделать сословия, если он не пойдет на уступки[31]. Такая тактика проистекала из замысла самого восстания, направленного не на свержение Габсбургов, не на присоединение к имперской протестантской оппозиции[32], а на оказание давления на короля в целях восстановления и дальнейшего расширения сословных привилегий. Отсюда становится ясен весьма мирный характер последующего, апрельского сейма. Как ни парадоксально, но это был легальный, формально по воле короля созванный сейм восставших сословий, которые собрали свое войско против «неприятеля» (специально не раскрывалось, кто это). Апрельский сейм закончился безрезультатно, так как на требование представителей короля распустить сословное ополчение сословия ответили решительным отказом. Более того, руководители оппозиции добились присоединения к своему союзу большинства членов сословий, а также крупнейшего чешского протестантского магната Яна из Пернштейна, который был одной из самых влиятельных политических фигур рассматриваемого времени. Оппозицию поддержали и лица, занимавшие крупные государственные должности. (Лишь гофмистр Здислав Берка и судья Ян Попел из Лобковиц отказались присоединиться к «Дружественному соглашению»[33].) Это, с одной стороны, численно увеличило оппозицию и придало ей определенный политический вес, а с другой стороны, сделало ее еще более рыхлой изнутри и в еще большей степени склонной к пассивности и мирным переговорам с королем, к которому предполагалось направить посольство. Близорукость такой позиции сословий в полной мере стала ясна в конце апреля, после сокрушительного поражения войск Шмалькальденской лиги в битве у Мюльберга 24 апреля 1547 г. Саксонский курфюрст Иоганн Фридрих был взят в плен. 19 июня другой вождь лиги — ландграф Филипп Гессенский сдался «на милость и немилость» императора. Поражение у Мюльберга вызвало сильное замешательство среди восставших чешских сословий. Было решено отложить сейм до 20 мая, распустить ополчение, но оставить в силе «Дружественное соглашение», а также послать к Фердинанду I новое посольство с целью искать пути к примирению с королем. Известие об этом взбудоражило широкие массы пражского населения. Около 200 человек собрались перед домом Сикста из Оттерсдорфа, который являлся участником посольства, и потребовали не изменять инструкций послам. Того же пожелало и многолюдное общее собрание всех городских коммун Праги. Народ разошелся лишь после того, как один из руководителей восстания — Вилем Кржинецкий пообещал не распускать войска до возвращения посольства[34]. Однако сословное ополчение, узнав о поражении Иоганна Фридриха, само начало расходиться по домам. Майский сейм не изменил ни соотношения сил, ни избранной тактики. На очередное требование представителей Фердинанда I денонсировать «Дружественное соглашение» сословия ответили отказом и вновь решили послать к королю посольство. Очевидно, у короля еще недоставало сил для решительных действий против сословий, а сословная оппозиция, со своей стороны, надеялась путем переговоров направить свои взаимоотношения с королем в мирное русло. В связи с окончанием Шмалькальденской войны у нее исчезли надежды на помощь извне, а своих сил для решительной схватки с королем, только что одержавшим победу над своими врагами в империи, у сословий, как они считали, не было. (К тому же в сложившейся ситуации открытый конфликт с Фердинандом представлялся бессмысленным и заранее обреченным на неудачу.) Вероятно, этими соображениями можно объяснить относительно спокойное течение событий в мае и выжидательную тактику обеих сторон. Сословия искали почетного примирения с королем. С одной стороны, они отказались от военного противоборства с ним, а с другой стороны, не желали ликвидировать «Дружественное соглашение». В обращениях к королю сословия отстаивали свое право объединяться в союзы для защиты имевшихся привилегий. Относительное затишье было нарушено Фердинандом I в начале июня. Король решил действовать осторожно, чтобы не вызвать всеобщего возмущения в Чехии. Очевидно, это диктовалось незначительными военными силами короля (при нем находились лишь отряд наемников и небольшие отряды саксонских князей Морица и Августа[35]) и невозможностью в данный момент получить помощь от Карла V. Понимая, что сломить сразу всю сословную оппозицию невозможно, Фердинанд I направил свои усилия на разрушение единства и без того непрочной сословной оппозиции. Дифференцированный подход к различным составным частям оппозиции в целях ее общего ослабления был не естественной тактикой Фердинанда I[36], а вынужденной мерой из-за отсутствия необходимых военных и финансовых сил у Габсбургов[37] и боязни нового крупного конфликта в Европе, к которому могло бы привести выступление Фердинанда I против чешской сословной оппозиции в целом. Поэтому король сделал лишь то, что мог осуществить быстро и успешно[38]. В первую очередь перед ним встала задача лишить политического значения наиболее радикальные группы дворянства, в основном сторонников Общины чешских братьев, активно выступавших против Габсбургов, не вступая при этом в конфликт с основной массой дворянства. Кроме того, король максимально использовал исторически сложившиеся враждебные отношения между дворянством и городами, стремление дворянства лишить города их привилегий. Он верно рассчитал, что ради сохранения единства сословной оппозиции (впрочем, весьма слабого) дворянство не станет защищать интересы городов. Наоборот, нанесенный королем по городам удар будет отвечать интересам дворянства в целом, и города, таким образом, не смогут получить поддержки. Они будут вынуждены покориться королю. Поэтому Фердинанд I решил помиловать дворянство, наказав для примера лишь некоторых наиболее активных и опасных для себя деятелей восстания (об этом он написал 5 июня Карлу V[39]), и сурово покарать королевские города во главе с Прагой. О предательстве дворянства много и справедливо говорится в хронике Сикста из Оттерсдорфа. Однако более важно уяснить, почему основной и в итоге сокрушительный удар королевской власти обрушился именно на города. Представляется, что это произошло в силу целого комплекса причин. Королевские города не обладали такой совокупностью свобод, прав и привилегий, какой обладало дворянство, и в отличие от него не имели длительной исторической традиции «политического» сословия. В первой половине XVI в. города не были достаточно сильны экономически и не могли противостоять экономическому натиску дворянства, находившемуся на пути к созданию крупнопоместного хозяйства[40]. Это нашло свое выражение в статьях Святовацлавского договора 1517 г., посвященных экономическим вопросам. Города были вынуждены пойти на серьезные уступки, означавшие сокращение прежних экономических привилегий[41]. В противоречии с экономическим развитием городов находились их политические амбиции (особенно Праги) и стремление к активному участию в политической жизни страны, что, очевидно, следует рассматривать как продолжение традиции гуситского движения. Указанные факторы превращали города в наиболее слабое, хотя и самое радикальное звено сословной оппозиции[42], которое королю не представляло труда ликвидировать в создавшейся обстановке, тем более что дворянство было заинтересовано в ослаблении городов. Необходимо также учитывать и общегабсбургскую реакционную антигородскую политику, проистекавшую из классовой сущности габсбургского абсолютизма. Следствием антигородской политики явился ряд конфликтов Фердинанда I с Прагой — главой всех чешских городов. На протяжении 1526—1546 гг. происходило резкое обострение отношений между королем и Прагой, а также с лужицкими городами. Расправе Фердинанда I в 1547 г. с Прагой и другими городами Чешских земель предшествовало подавление в 1540 г. Карлом V восстания в Генте. Совпадали даже детали поведения двух монархов[43]. 3 июня 1547 г. Фердинанд I прибыл в г. Литомержице. В тот же день королем был издан мандат, объявлявший действия сословий незаконными. Король требовал отмены «Дружественного соглашения», роспуска сословного оппозиционного союза и предлагал заявить о своей верности письменно или приехать лично[44]. Копии мандата были разосланы дворянству и нескольким оставшимся верными королю городам. В Прагу мандат не послали. Намерения Фердинанда в отношении городов стали ясны. С приезда короля в Литомержице начался наиболее драматический период чешского восстания. Поскольку публикуемый в данном издании фрагмент хроники Сикста из Оттерсдорфа посвящен именно этому периоду (события излагаются довольно подробно), то нет нужды их пересказывать. Ограничимся лишь указанием их последовательности и выскажем некоторые соображения о причинах и последствиях поражения восстания. К королю в Литомержице съехалось более 200 дворян во главе г Яном из Пернштейна. Прага также послала своих представителей для переговоров с королем, чтобы заверить его в своей лояльности и выяснить намерения Фердинанда. Однако он отказался принять пражских послов, что вызвало волнения в Праге. Будучи оставленными союзниками по оппозиции, пражане колебались: какой путь избрать? Вопреки требованиям широких городских масс, прежде всего ремесленников, подготовиться к вооруженной обороне города (такую же радикальную позицию заняли и городские массы Кутной Горы и Жатца[45]), верх взяли умеренно настроенные члены магистрата, искавшие мира с королем. В ответ на новую смиренную петицию пражан, в которой, однако, содержался тезис о том, что оппозиционный союз можно распустить только с согласия всех сословий, Фердинанд I попросил у Карла V военную помощь[46]. По этому вопросу мнения исследователей расходятся. В. Томск, а за ним И. Яначек полагали, что это был лишь жест, имевший целью напугать пражан и принудить их к повиновению[47]. По мнению К. Тифтрунка, Фердинанд I ожидал продолжения восстания, считая, что Прага действительно способна оказать ему эффективное вооруженноесопротивление[48]. Это подтверждается наличием больших запасов оружия и пороха в Праге, о чем свидетельствует Сикст из Оттерсдорфа. С другой стороны, как убеждают факты, приводимые Сикстом, Фердинанд I сам провоцировал вооруженное восстание в Праге, отменив 1 июля при вступлении в пражские предместья традиционную в таких случаях торжественную встречу, означавшую проявление лояльности со стороны города. 2 июля, вступив в Пражский Град, король позволил своему наемному войску, состоявшему из иноземцев, вести себя в Праге как во вражеском городе. Й. Яначек считает, что это было ошибочной тактикой Фердинанда I, хотевшего запугать пражан[49]. Можно предположить, что, заняв войсками несколько ключевых стратегических позиций в городе и чувствуя мирный настрой, но все же не полную покорность городских верхов, Фердинанд I был заинтересован в небольших вооруженных стычках с пражским населением. Он хотел быстрее принудить городской магистрат к сговорчивости под угрозой вооруженной расправы с городом и иметь больше формальных оснований для осуществления намеченной им расправы с чешскими городами. Именно подобной тактикой можно объяснить то, что король затягивал в течение нескольких дней переговоры с городским советом, одновременно позволяя своим солдатам чинить насилия. Бесчинства наемников, как и следовало ожидать, вызвали возмущение городских масс и привели к мелким стычкам. Магистрат вынужден был лавировать между двух огней: коншелы пытались договориться с королем и в то же время, опасаясь широкого народного возмущения и под давлением собраний всех членов городской коммуны, не решались на безоговорочную капитуляцию, как того требовал Фердинанд I. В ежедневно проводимых переговорах с представителями короля коншелы вновь и вновь делали оговорку, что не могут выйти из «Дружественного соглашения» без решения всех сословий на сейме, и стремились доказать, что они не восставали против короля, а действовали в рамках законов страны. Бесчинства и насилия королевских наемников, а также слухи о суровой судебной расправе над пражанами, подготовленной королем, привели к тому, что в Праге 5—6 июля произошло вооруженное восстание, которое подробно описывает Сикст. Было организовано городское войско во главе с дворянином Вацлавом Петипеским. По мнению И. Яначека, оно успешно могло не только сопротивляться королевским отрядам, но и изгнать их из города[50]. Однако, видя нерешительность городских властей и поверив заверениям королевских послов о том, что король сожалеет о разорении города и накажет виновных наемников, народные массы успокоились. Причины неудачи вооруженного выступления пражских народных масс 5—6 июля заключались в его стихийности, отсутствии настоящего руководства и контактов с массами крестьян, которые, узнав о восстании, бросились на помощь Праге. Нерешительно вела себя городская верхушка, боявшаяся полностью лишиться привилегий и богатства. Наиболее радикальной силой июльского выступления были цеховые ремесленники (это отмечают и Сикст из Оттерсдорфа, и Фердинанд I), очевидно, из-за того, что они несли основную тяжесть все возраставшего налогового бремени. События 5—6 июля в Праге свидетельствовали о большой социальной напряженности внутри города. Их значение состояло в том, что они показали те потенциальные возможности, которыми обладали восставшие. Однако в намерения короля не входило превращение пражского конфликта в войну, которая легко могла перейти в вооруженную конфронтацию со всей сословной оппозицией, тем более что в ответ на послания восставшей Праги некоторые дворяне поспешили отправить ей воинскую подмогу[51]. 7 июля восстание было окончено. Пражане сдались на «милость и немилость» короля. Необходимо особо отметить эту необычную формулировку, ибо было принято сдаваться на милость победителя, даже если таковой ждать не приходилось. Новая формулировка, кстати введенная Габсбургами сразу после победы под Мюльбергом, должна была означать априорное, еще до решения королевского суда, признание восставшими своей виновности. Такая трактовка вызвала длительное препирательство между представителями короля и пражским магистратом, не признававшим себя виновным и готовым сдаться только на «милость». 8 июля состоялся королевский суд над Прагой. Важно отметить, что вызванные на суд «лучшие люди» Праги пытались оправдать свои действия и вынуждены были пойти на роковые для положения чешских городов уступки лишь под грубым давлением. Прага, а затем еще 25 городов, принимавших участие в восстании, были лишены всех своих прав и привилегий, на них налагались огромные штрафы, конфисковывались земельные владения, о чем очень подробно говорится в хронике Сикста[52]. Определенные королем наказания городам нанесли сильный удар по их экономическому положению. Города были лишены не только своих земельных владений, но и многих финансовых и торговых привилегий, таможенных пошлин, торговых сборов. Эти платежи, а также судебные штрафы и выплаты, связанные с наследованием имущества, теперь стали взиматься в пользу короля. Ему же стало принадлежать выморочное имущество горожан, которое ранее отходило к городской коммуне. О первом использовании Фердинандом I права «мертвой руки» в Праге ярко рассказывает Сикст. Но наиболее сокрушительным был удар по политическому положению городов. Все органы городского самоуправления отныне были подчинены особым королевским чиновникам — рихтаржам и гетманам. Выдав королю все грамоты со своими правами и привилегиями, т. е. фактически их лишившись, города оказались в полной зависимости от королевской власти. Очевидно, не желая коренной ломки сложившейся социально-экономической структуры страны, Фердинанд I постепенно возвращал горожанам их привилегии, используя это для еще большего подчинения их своей власти и для обогащения казны (привилегии возвращались за большой выкуп). На отдельных пражских горожан были наложены значительные денежные штрафы, причем, как показал И. Яначек, размер штрафа определялся не степенью участия горожанина в восстании, а размерами его богатства, ибо король стремился использовать любую возможность для пополнения казны[53]. Среди городского населения, как уже отмечалось, наиболее радикальную позицию занимали цеховые ремесленники. Это подтверждается приводимым Сикстом перечнем горожан, подвергшихся телесным наказаниям и изгнанию. Поскольку ремесленники были организованы в цехи, то Фердинанд I решил осуществить меру, получившую название «ликвидация цехов»[54]. Ремесленные цехи в первой половине XVI в. представляли собой городские организации с определенными производственными и политическими правомочиями, поэтому королевская политика диктовала необходимость добиться полного подчинения себе городских ремесленников[55]. Теперь по указу короля цехи лишались своих привилегий. Теоретически эти меры могли привести к полной ликвидации цеховой системы и установлению принципа свободного занятия ремеслом. Однако подобной трансформации не произошло, что следует объяснять как неразвитостью внецехового ремесла в Праге, отсутствием необходимой степени развития ремесленного производства в Чехии в целом, так и определенной непоследовательностью короля в «ликвидации цехов»[56]. В 1527 г. Фердинанд сделал попытку распустить ремесленные цехи в Вене и Нижней Австрии и создать новые организации, основанные на принципе свободы занятия ремеслом, но это привело к экономическому хаосу. Мероприятия Фердинанда I потерпели полный провал, и к середине 1540-х годов австрийская цеховая система была полностью восстановлена[57]. Австрийский опыт, очевидно, убедил короля в невозможности проведения в жизнь нового принципа организации ремесленного производства, поэтому в 1547 г., лишив в Чехии цехи их привилегий и самостоятельности в политике цен, он сохранил за ними важнейшие социально-экономические функции — регулирование процесса производства и прием новых членов. Сами ремесленники настойчиво добивались восстановления цеховых организаций, выкупая за большие деньги былые привилегии. В итоге к 1560-м годам цеховая система в своем прежнем социально-экономическом значении была полностью восстановлена. «Ликвидация цехов» преследовала прежде всего цель нанести непоправимый удар по политической активности ремесленников. Эта мера сыграла значительную роль в серии королевских мероприятий, направленных на ликвидацию политической силы городов и подчинение всех городских институтов королевской власти. Были ограничены права городских судов и высшей инстанции по городским судебным делам — суда пражского Старого Места. Отныне верховной инстанцией становился специально созданный апелляционный суд по городским делам, подчиненный королю[58]. Последний угрожал лишить города права голоса на сейме, однако в документе от 28 сентября 1547 г. он «из милости» сохранил за ними это право «до тех пор, пока на то будет его воля»[59]. На сеймах города становились послушным орудием короля, что было ему на руку при столкновении с дворянской оппозицией. Вместе с тем города не превратились в политическую силу, активно поддерживавшую королевскую власть, и чешское бюргерство не стало источником пополнения кадров для государственного аппарата формировавшегося абсолютизма, как это было в некоторых наиболее развитых странах Западной Европы. Сделав города всецело зависящими от королевской власти, Фердинанд I тем самым разрушил единство сословной дворянско-бюргерской оппозиции[60]. И хотя принципы дуализма власти в Чешском государстве оставались пока незатронутыми[61], поражение восстания 1547 г. означало изменение в развитии сословной монархии в Чехии. Из политической жизни страны полностью исключалось бюргерство, которое до тех пор в силу гуситских исторических традиций занимало важное и наиболее оппозиционное место в сложившейся в Чехии системе сословной монархии. Удар, полученный городами в 1547 г., стал в итоге причиной их малой активности в чешском антигабсбургском восстании 1618— 1620 гг. Дворянство понесло несравненно меньшие наказания, чем города. Были наказаны лишь 36 дворян[62]. Король использовал сложившуюся ситуацию для того, чтобы поставить чешское дворянство в большую зависимость от королевской власти и обогатить королевскую казну: у многих дворян, подписавших «Дружественное соглашение», король конфисковал свободные земельные владения, часть из которых возвратил им же как ленное держание. По стоимости все земельные конфискации составляли примерно четверть всех феодальных земельных держании в стране[63]. Необходимость подавить самую активную группу дворянской оппозиции вызвала ряд крутых мер против Общины чешских братьев, так как многие наиболее радикальные деятели сословного восстания или были членами общины, или тайно покровительствовали ей, что дало основания известному чешскому историку церкви Ф. Грейсе назвать общину «движущей силой всего движения» в 1547 г.[64] 5 октября 1547 г. Фердинанд I сначала переиздал «Владиславский мандат против пикартов», под которыми подразумевались члены общины, а затем подписал еще два мандата, запрещавшие деятельность общины. Началась полоса жестоких гонений и преследований. Были назначены специальные королевские комиссары, конфисковывавшие у местных организаций общины их имущество и закрывавшие их молитвенные дома. Епископа Общины чешских братьев Яна Аугусту бросили в тюрьму, многие члены общины вынуждены были эмигрировать из Чехии в протестантскую Пруссию. Фердинанд I использовал победу над восставшими чешскими сословиями не только для усиления королевской власти, но и для укрепления централизации власти в чешской части своей многонациональной монархии. Он запретил все сословные союзы как «незаконные объединения», подтвердил свою прерогативу созывать сеймы, назначать состав земского суда и других земских учреждений без консультаций с сословиями. Благодаря создавшимся возможностям король укрепил власть династии Габсбургов в Чехии: он добился от сейма согласия на коронацию наследника престола еще при жизни правящее монарха, хотя формально соглашения 1526 г. отменены не были. Тем самым сословия Чехии, хотя и в нечетко выраженной юридической форме, лишались права на свободное избрание короля, права, которое они отстаивали в 1526 г. и которому Фердинанд в то время подчинился, отказавшись от претензий на наследственные права на чешский трон. Таким образом, в 1547 г. Фердинанд I взял реванш за подписанные им в 1526 г. коронационные капитуляции. Король использовал положение победителя также для того, чтобы полностью подчинить себе города «окрестных» земель чешской короны, которые, как уже отмечалось, не примкнули к чешскому восстанию. Момент был слишком благоприятен, чтобы им не воспользоваться, поэтому Фердинанд, не стесняясь, ложно обвинил города Верхней Лужицы и Силезии в участии войском или денежными взносами в войне на стороне Шмалькальденской лиги (по отношению к Лужице было справедливо лишь обвинение в невыполнении королевских приказов). В сентябре 1547 г. состоялась расправа над лужицкими городами. Из каждого из них король вызвал на свой суд в покоренную и униженную Прагу бургомистров, рихтеров, весь магистрат и даже по десять цеховых старейшин со всеми их привилегиями и свободами. Позднее количество вызываемых на суд было сокращено наполовину, а все привилегии были привезены отдельно. Процесс над лужицкими городами проходил совершенно так же, как и описанный Сикстом процесс над чешскими городами. Лужицкие города были принуждены сдаться королю «на милость и немилость» (вызванных на суд преставителей городов запирали в подвале). Города отдавали королю все свои привилегии, т. е. фактически их лишались; у них отбирались все земельные владения (числом более 100) и военные припасы; в городах вводился налог с пива, столь ненавидимый простыми горожанами. Ряд наказаний совершенно не зависел от событий 1546—1547 гг. Так, города должны были сдать королю все церковные сокровища, поступившие в городскую казну после распространения в Лужице Реформации, а за уже проданные сокровища им следовало уплатить штраф в размере 100 тыс. флоринов. Поскольку институт королевского рихтера в лужицких городах, в отличие от чешских (там он назывался рихтарж), сохранялся, то для усиления подчиненного положения лужицких городов в них были направлены специальные королевские комиссары, а бургомистры стали считаться королевскими чиновниками. Таким образом, лужицкие города полностью потеряли свою самостоятельность. Из-за конфискации земель, служивших одним из основных источников дохода, они так и не смогли восстановить свое экономическое положение[65]. Укрепив свою власть и видя покорность наказуемых городов, Фердинанд I в 1549 г. покарал неповинный г. Вроцлав, который еще осенью 1546 г. дал королю на войну со Шмалькальденской лигой 30 тыс. толаров. Ныне Вроцлав должен был заплатить 50 тыс. гульденов штрафа; король аннулировал все свои долги, взятые у этого города; в нем вводился столь любимый Фердинандом I налог с пива. Также было сильно ограничено городское самоуправление. Все это нанесло сокрушительный удар по политическим амбициям Вроцлава, который в первой половине XVI в. представлял нечто вроде городской республики в рамках Вроцлавского княжества[66]. Победу Фердинанда I над сословной оппозицией, однако, нельзя считать полной: королю не удалось превратить города, а тем более все сословия в послушное орудие своей политики. Сословия не отказались от оппозиционного отношения к политике двора и от своих политических амбиций. Борьба между королем и дворянской оппозицией составила содержание политической истории Чехии во второй половине XVI в. Типологически требования чешских сословий, в особенности признания за ними права на свободное избрание короля и на создание союзов для защиты своих сословных прав, привилегий и традиций, имеют много общего с требованиями и правами Речи Посполитой и Венгерского королевства. Очевидно, развитие сословных органов, политического мышления сословий и в конечном итоге форм государственности в регионе Центральной Европы шло в принципе по единому пути[67]. Столкновение с концепцией габсбургского абсолютизма в связи с включением Чешского и Венгерского королевств в состав многонациональной монархии Габсбургов деформировало течение общего процесса эмансипации сословий и осознания ими себя высшей государственной властью в странах региона (шляхетская республика). Наличие в Венгрии длительное время антикороля и другие факторы задержали победу габсбургского абсолютизма в этой стране. Наиболее отчетливо столкновение с габсбургским абсолютизмом и принципом централизации проявилось в Чехии. Это в некоторой степени сближает развитие Чехии во второй четверти XVI в. с положением других стран Европы, находившихся под скипетром Габсбургов. Новая концепция габсбургского абсолютизма противоречила традиционному историческому развитию этих стран (Испания, Фландрия) и привела к восстаниям против Габсбургов. Первым из них было восстание «комунерос» в Испании в 1520—1522 гг.[68] Оно объединяло дворянство, города и даже крестьянство для «защиты вольностей средневековой Испании против притязаний современного абсолютизма»[69]. Вторым было Гентское восстание 1540 г., в ходе которого нарождавшаяся фламандская буржуазия боролась за еще вполне средневековые по форме городские свободы и привилегии[70]. Третьим стало чешское восстание 1547 г. При всем различии этих восстаний причины их были идентичны — становление габсбургского абсолютизма, игнорировавшего в своем стремлении к универсализму исторически сложившиеся традиции отдельных стран. Это же диктовало и сходные линии поведения Габсбургов в подавлении восстаний. Вопрос о типологии ранних антигабсбургских восстаний в Европе практически не поднимался и не изучен, тем не менее уже сейчас можно констатировать, что чешское восстание 1547 г., несмотря на его сравнительно малую известность, было значительным звеном в этой цепи.
* * *
Основным источником наших сведений о чешском восстании 1547 г. служит хроника Сикста из Оттерсдорфа — очевидца и участника восстания. Хроника представляет собой повествование о событиях с включением чрезвычайно большого числа документов и прямой авторской оценки событий. Таким образом, чистота жанра оказывается нарушенной, отдельные части хроники сближаются то со сборником документов, то с общественно-политической публицистикой. Автор этого сочинения — одна из примечательнейших фигур в культурной и политической жизни Чехии XVI в. К сожалению, до сих пор отсутствует его подробная биография. Сикст из Оттерсдорфа родился в начале XVI в. (более точная дата неизвестна) в городе Раковник в зажиточной семье[71]. Он учился сначала в Пражском университете, где окончил философский факультет, а затем год — в протестантском университете г. Виттенберга. В 1534 г. Сикст стал бакалавром свободных искусств. Интерес к гуманистическим штудиям сочетался у него до стремлением сделать карьеру в системе городского самоуправления. Он определяется писарем староместского магистрата Праги. Сикст достаточно выгодно женился на богатой вдове Дороте, торговавшей сукном, и в 1538 г. получил права староместского горожанина Праги[72]. В 1540 г. Сикст вместе с братом получил от Фердинанда I герб и стал именоваться «из Оттерсдорфа» за посвящение детям Фердинанда I публикации своего перевода книги известного итальянского гуманиста Паоло Джовио (1483— 1552) «О делах и образе жизни турок». Подобное посвящение было не только данью моде. Сикст был в дружбе с Яном Гораком, воспитателем детей Фердинанда I, который входил в «королевскую партию» чешского дворянства, возглавлявшуюся крупным магнатом Здиславом Беркой из Дубе[73]. Благодаря покровительству Фердинанда I Сикст в 1542 г. становится коншелом Старого Места Праги. Однако уже в следующем году он впал в немилость: за симпатии к новоутраквизму он был исключен из состава городского совета и обвинен в связях с «пикартами» — еретиками, под которыми в Чехии подразумевались члены Общины чешских братьев. Это не было недоразумением или случайностью, ибо Сикст дружил с видными членами сословной оппозиции Арноштом Крайиржем из Крайка и Яном Лесковцем, которые покровительствовали Общине чешских братьев[74]. Таким образом, уже в начале своей деятельности Сикст был связан узами личной дружбы как с сословной оппозицией, так и со сторонниками короля. Сикста обвинили в том, что он ездил к Арношту Крайиржу в г. Брандыс — один из центров Общины чешских братьев — и присутствовал там на строго запрещенных королем молитвенных собраниях общины. Сикст сам объяснял это так: он ездил в Брандыс по городским делам, а на собрание общины зашел «из любопытства»[75]. Такие объяснения вряд ли могли быть восприняты всерьез. Скорее здесь сыграло свою роль заступничество покровителей Сикста из «королевской партии». В итоге Сиксту удалось оправдаться, и он вновь вошел в состав городского совета, где занимал различные магистратуры: являлся членом комиссии по ревизии городских доходов и расходов, управляющим городскими доходами, куратором приюта для нищих, членом налоговых комиссий. Его карьера была типичной для представителей городской верхушки того времени. 1546 год застает его на посту канцлера Старого Места[76]. Этот пост имел большое значение для всего городского сословия Чехии. Канцлер был официальным дипломатическим представителем городского сословия, от его усилий часто зависело решение важных вопросов. Он был «млувчим» (спикером) городского сословия на сейме, а также на переговорах с королем и его представителями. О деятельности и роли Сикста из Оттерсдорфа в восстании 1547 г. мы знаем лишь из его хроники, где он говорит о себе в третьем лице. С момента начала переговоров сословий с королем и до капитуляции Праги Сикст, как представитель Старого Места, был членом сословного комитета восставших и его канцлером, так что все документы комитета прошли через его руки. Сикст был также участником посольств восставших сословий к Фердинанду I. Менее ясна подлинная роль Сикста из Оттерсдорфа в восстании 1547 г. Если одни исследователи считали, что он играл важную роль в восстании[77], то другие не рассматривали его как значительную политическую фигуру[78]. При этом основой для столь противоположных суждений служил единственный источник — хроника Сикста. На наш взгляд, по причине собственной безопасности Сикст менее всего был склонен писать о своей действительной роли во время восстания. По отдельным высказываниям в его хронике можно заключить, что во время восстания он занимал как бы центристскую позицию внутри городской оппозиции, не соглашаясь с радикализмом широких городских слоев, требовавших открытого и более решительного сопротивления королю, но и осуждая двуличное поведение некоторых лидеров городской оппозиции. Роль Сикста из Оттерсдорфа в выработке и осуществлении городской политики во время восстания была, без сомнения, далеко не последней. На это косвенно указывает то место хроники, где говорится о собрании пражан перед домом Сикста с целью выразить свое мнение и оказать влияние на ход городской политики[79]. Естественно, современникам лучше, чем последующим историкам, было известно о том весе, которым реально обладал Сикст из Оттерсдорфа среди руководителей восстания. Как явствует из хроники Сикста, после поражения восстания Фердинанд I намеревался сурово его покарать. Королю также хотелось узнать, не вели ли сословия каких-либо тайных переговоров, о которых Сикст должен был знать как канцлер комитета восставших, поэтому над ним нависла угроза пытки. Однако Сикст отделался не очень долгим тюремным заключением, и его имя не фигурировало среди имен наиболее активных участников восстания из среды городской оппозиции, которые были жестоко наказаны. Очевидно, именно на этом основании И. Тайге считал роль Сикста в восстании незначительной и пассивной. Однако участь Сикста могло облегчить заступничество близких к королю должностных лиц, которые в событиях 1547 г. показали себя преданными сторонниками короля. Напомним, что в начале 1540-х годов Сикст был близок к окружению верховного гофмистра Здислава Берки из Дубе и тогда же оправдался от обвинений в близости к еретикам. Другим покровителем Сикста мог быть верховный канцлер Чешского королевства Индржих из Плавна. Именно ему посвятил Сикст две свои литературные работы: одну как раз в 1547 г., другую в 1549 г. Не были ли эти посвящения выражением благодарности?[80] Сиксту также покровительствовал верховный писарь Вольф из Вршесовиц, которому он в 1553 г. посвятил одну из своих литературных работ. В 1563 г. Сикст издал снабженный собственным предисловием перевод сочинения Эразма Роттердамского, сделанный Яном Попелом из Лобковиц. В предисловии Сикст восхваляет его как крупного гуманиста[81]. Как мы помним, в 1547 г. Ян Попел, будучи верховным судьей, отказался подписать «Дружественное соглашение» сословий. После поражения восстания он был назначен исполнителем королевского приговора над чешскими городами. Таким образом, все люди, которым Сикст посвящал свои труды, начиная с 1547 г., входили в узкий круг «королевской партии», принимали деятельное участие в усмирении восставших сословий в 1547 г. и были наиболее близки к королю. Они вполне могли выхлопотать Сиксту помилование. После поражения восстания Сикст вынужден был отойти от политических дел и заняться торговлей сукном и переводами с латыни. В мае 1556 г. по королевской амнистии участникам восстания он был освобожден из-под домашнего ареста. Провести амнистию Фердинанда I вынудила необходимость просить у сословного сейма очень большую денежную сумму для укрепления своего положения в Венгрии[82]. В 1557 г. Сикст женится во второй раз и возобновляет свою общественную деятельность: становится членом комиссии по пересмотру земского уложения, а около 1570 г. — советником в суде верховного пражского бургграфа. Наиболее активная деятельность Сикста в последние годы его жизни была связана с выработкой в 1575 г. Чешской конфессии — договора о религиозной толерантности и веротерпимости в Чехии, но которому за евангелическими сословиями признавалось бы право свободы вероисповедания собственного и своих подданных (крестьян и населения частновладельческих городов и местечек) В политическом отношении Чешская конфессия была оппозиционным актом, так как решение религиозных дел предоставлялось самим сословиям, а не королю. Поэтому борьба за признание королем Чешской конфессии превратилась в главный пункт программы сословной оппозиции. Участвуя в выработке конфессии, Сикст из Оттерсдорфа вновь проявил себя как деятель оппозиции, представляя в ней наряду с другими видными деятелями бюргерского сословия городскую политику[83]. В 1575 г. он вновь занял пост канцлера Старого Места и был «млувчим» городского сословия на сейме, где проводил активную политическую линию[84]. Сикст, не будучи сторонником Аугсбург-ской конфессии, заявил на сейме, что новое церковное уложение в Чехии нужно выработать на основе старых чешских, т. е. гуситских, традиций и решений сеймов[85]. Он составил диариум (дневник) сейма 1575 г., на котором обсуждалась конфессия, где привел речи выступавших на сейме, которые он, по свидетельству современников, конспектировал во время заседаний[86]. Сикст вошел в комитет, которому было поручено составить новое церковное уложение в качестве дополнения к основному тексту Чешской конфессии. Он участвовал в одной из депутаций сейма к императору. Когда сословия по приказу императора выбрали из своей среды доверенных лиц для длительных переговоров с ним, Сикст был в их числе. По принятому сеймом новому церковному уложению сословия сами, без одобрения императора, избрали 15 дефензоров утраквистской консистории, среди которых находился и Сикст из Оттерсдорфа[87]. Умер он глубоким стариком в 1583 г[88]. На протяжении всей своей жизни Сикст являлся богатым пражским горожанином[89]. В 1567 г. он купил один из известнейших в Праге домов, ранее принадлежавший патрицианскому семейству Пикартов, и перестроил его в ренессансном стиле. Дом с тех пор стал называться Сикстовым[90]. Судя по завещанию, составленному в 1579 г., в конце жизни Сикст имел два дома, три суконных лавки и несколько виноградников[91]. Антигабсбургская оппозиция стала традицией в семье Сикста из Оттерсдорфа. Его старший сын Ян Теодор был образованным и всеми уважаемым горожанином, с 1609 г. — дефензором консистории. Он принял активное участие в антигабсбургском восстании 1618—1620 гг., входил от городского сословия в директорию восставших и являлся советником по апелляциям. За участие в восстании император приговорил его к конфискации имущества и смертной казни, но по ходатайству друзей он был помилован, уже находясь на эшафоте. В 1627 г. Ян Теодор эмигрировал в Саксонию. Его дети были названы в честь деда Вратиславом Сикстом и Вацлавом Сикстом. Сикст из Оттерсдорфа был представителем чешского гуманизма. Его взгляды, к сожалению, изучены чрезвычайно мало и поверхностно, хотя заслуживают большего внимания, тем более что полный текст его хроники может дать интересный материал. Сикст увлекался гуманистическими штудиями. В состав его обширной личной библиотеки, помимо церковных и юридических книг, входили сочинения Платона, Эразма Роттердамского, чешского гуманиста Яна Дубравиуса[92]. Примеры из античных авторов Сикст использует в тех местах хроники, которые повествуют о наиболее драматических событиях 1547 г., а также в тех случаях, когда с помощью античного писателя хотел выразить свое возмущение поступками Фердинанда I. В 1540-е годы Сикст из Оттерсдорфа входил в кружок чешских гуманистов, сформировавшийся вокруг известного мецената, заместителя судьи Чешского королевства Яна Старшего Годейовского из Годейова. В этом кружке были сконцентрированы лучшие силы чешского гуманизма середины XVI в. Он отличался большой веротерпимостью: в него входили католики, утраквисты и лютеране. «Их литературной целью оставался чешский гуманистический идеал, проникнутый христианством» — так охарактеризовал кружок крупнейший историк чешской литературы Я. Влчек[93]. Ближайшими друзьями Сикста стали такие известные чешские гуманисты, как Вацлав Гаек из Либочан, Брикци из Лицка, Павел Быджовский. Наиболее активная литературная деятельность Сикста началась с 1547 г. Очевидно, в конце этого года, после поражения восстания (ранее Сикст был, как мы знаем, чрезвычайно занят), он перевел на чешский язык сочинение Аммония Александрийского «Жизнь господа нашего Иисуса Христа». В 1549 г., наиболее плодотворном году литературной деятельности Сикста, он исправил по греческому оригиналу чешский перевод Нового завета и перевел с латыни Третью книгу Маккавейскую для издания Чешской библии, осуществленного в этом же году известным чешским книгоиздателем Мелантрихом. Тогда же он перевел сочинение св. Исидора Севильского «Книга утешительная и полезная всем огорченным в этом мире людям, или Разговор разума с человеком». В 1553 г. Сикст заново перевел на чешский язык и издал средневековые народные латинские романы «Солфернус» и «Белиал», имевшие общее название «Процесс Сатаны» и попавшие в Чехию еще в начале XV в. Эти романы представляли собой сатирическое описание судебного процесса чертей с богом из-за того, что тот вывел согрешившего Адама из ада. Таким образом, романы были не чем иным, как сатирой на средневековые суды и их порядки. Сикст в предисловии к своему переводу особо оговорил то, что он приспособил текст к обычаям и нравам, царившим в чешских судах[94], которые снискали всеобщее осуждение, так что даже в «Дружественное соглашение» восставших в 1547 г. сословий было включено несколько пунктов, направленных на улучшение судебных процедур. Очевидно, участие в восстании оставило глубокий след во взглядах Сикста. Как видно из репертуара его переводов, он сохранил критическое отношение к действительности и находил утешение в богословских сочинениях. Интересно, что из библейских книг для чешского перевода Сикст избрал именно одну из Книг Маккавейских, повествующих о народном восстании в Иудее против иноземной власти сирийской династии Селевкидов. Более того, материал Книг Маккавейских мог натолкнуть Сикста на близкие аналогии с чешскими событиями. Оба восстания, как иудейское 167 г. до н. э., так и чешское 1547 г. н. э., были направлены против монарха иноземной династии, и во главе их стояли «лучшие люди» страны. В обоих восстаниях определенную роль играли мотивы защиты национальной религии. Но восстание Маккавеев было широким народным выступлением, закончившимся победой и восстановлением Иудейского государства. Переведя сразу же после поражения чешского восстания третью, последнюю из Книг Маккавейских, повествующую о победе восстания, Сикст из Оттерсдорфа, хотя и в косвенной форме, выразил, на наш взгляд, весьма недвусмысленно свои политические чаяния. Последующие годы ознаменованы сближением Сикста с Мелантрихом[95], совместно с которым он занялся книгоиздательской деятельностью, не оставляя и торговлю сукном[96]. По своим религиозным взглядам Сикст из Оттерсдорфа был новоутраквистом, симпатизировавшим Общине чешских братьев[97]. Правда, в тексте его хроники симпатии автора к общине не подчеркнуты. Очевидно, сближение Сикста с Общиной чешских братьев началось после восстания 1547 г. и было связано с влиянием его семьи. Вторая жена Сикста — Катержина и его зять врач Адам Лехнар из Коубы, по сообщению одного из руководителей общины — Бартоломея Немчанского, были сторонниками «чешских братьев». Возможно поэтому и самого Сикста Немчанский в частном письме от 1585 г. назвал «чешским братом»[98]. История создания основного сочинения Сикста из Оттерсдорфа такова. После августовского сейма 1547 г., закрепившего победу Фердинанда I, покаравшего восставших и официально денонсировавшего «Дружественное соглашение» сословий, король почувствовал необходимость оправдать свои столь решительные действия в глазах общественного мнения не только Чехии, но и всей империи. По его указанию был составлен и 8 октября 1547 г. издан в Праге на чешском и немецком языках сборник документов под заглавием «Akta vsech tech veci» («Акты всех тех дел»)[99]. Как сказано в преамбуле, «в этой книге находятся все документы», начиная с королевского мандата от 12 января 1547 г. Однако подбор документов осуществлялся тенденциозно, и сборник был неполным. Король стремился доказать, что сословия вели себя противозаконно, восстав против него, ибо, как уже отмечалось, вопрос о легальности сопротивления сословий был в той обстановке чрезвычайно актуальным. Фердинанд также пытался показать, что против него выступила лишь горстка «бунтовщиков», умалив тем самым значение и масштаб сопротивления своей власти. Документы сословий, противоречившие этой концепции, в «Акты» включены не были. Тем самым, несмотря на якобы объективное издание документов, искажалось истинное положение. Как ответ на тенденциозную подборку документов в «Актах» Фердинанда I было задумано сочинение Сикста из Оттерсдорфа, озаглавленное «Akta rerum gestarum to jest dennopis za naseho casu v Cechach bourlivych let 1546 a 1547» («Акты деяний, или Дневник событий, при нас в Чехии в бурные 1546 и 1547 годы свершившихся»). Будучи канцлером комитета восставших сословий, Сикст хранил дома оригиналы и копии многих документов. Судя по заглавию его труда — парафразе названия издания Фердинанда I, Сикст намеревался, очевидно, противопоставить «Актам» короля свои «Акты». Он считал издание Фердинанда I «великим посрамлением чешского народа и старых и знаменитых родов». Сборник короля, по мнению Сикста, не содержал и четверти всех документов и представлял события 1547 г. в искаженном свете. Поэтому Сикст сравнивает Фердинанда I — составителя и инициатора издания «Актов» — с «хитрым мясником», обманывающим народ[100]. «Акты» самого Сикста задуманы также в виде подборки документов, но подборки более полной. «Я .. сохраняю во всем искренность, прямоту и справедливость» и пишу о том, что и как было на самом деле, не склоняясь ни к одной из сторон, декларирует он[101]. Тенденциозность Сикста проявилась скорее не в подборе документов, а в интерпретации им политики Габсбургов и событий 1547 г. в тех местах его труда, где превалирует авторская речь. Впрочем, подбор документов тоже был односторонним. Поскольку издание Фердинанда I было широко доступным, Сикст не счел нужным переписывать документы, помещенные там, отсылая в соответствующих случаях к этой публикации. Одних только документов Сиксту было недостаточно, поэтому для раскрытия событий он дает собственную интерпретацию, а также приводит речи деятелей сословной оппозиции, которые он, как позднее на сейме 1575 г., или конспектировал, или записывал по памяти. Произведение Сикста, таким образом, стало хроникой событий 1546—1547 гг. Чем ближе подходил он в своем повествовании к драматическому концу описываемых событий, тем более проявлялся публицистический пафос сочинения, направленный на обличение королевского деспотизма. Поэтому хронику как литературное произведение следует оценивать весьма высоко, учитывая исторические обстоятельства ее возникновения и цели ее создателя и не абстрагируясь от них, как это встречается в некоторых литературоведческих трудах, ограничивающихся критикой стиля Сикста.[102] Сикст начал работать над хроникой, находясь под домашним арестом. Через некоторое время он вынужден был прервать на полуслове переписывание очередного документа. Как рассказывает сам Сикст, этот и все другие документы прежде, чем они были им переписаны, по приказу короля Фердинанда у пражан изъяли. Сикст сохранил лишь небольшую часть бумаг, поэтому, как он пишет, у него не было возможности основательно изложить все обиды, нанесенные Чешскому королевству и народу. «Однако, то, что можно было выхватить, как говорится, из огня все будет здесь приведено», — обещает читателю Сикст[103]. Из этого свидетельства автора следует, что некоторое время Сикст еще мог пользоваться городскими деловыми бумагами (неясно, однако, хранились ли они в ратуше или же у него дома как у бывшего канцлера). Несмотря на грозившую опасность, ему, вероятно, удалось спасти некоторые важные документы, которые он и приводит в хронике. Недостаток документов, а самое главное, бурный ход событий на завершающей стадии восстания (в деловых бумагах он не нашел достаточно полного отражения) привели к тому, что в последней части хроники, которая и предлагается вниманию читателей, основным становится авторское повествование о событиях. Документы же служат как дополнение к свидетельству очевидца и участника событий. Среди немногочисленных исследователей нет единого мнения о датировке хроники Сикста из Оттерсдорфа. И. Тайге делит хронику на две части, усматривая в этом два этапа работы Сикста: первая представляет собой собственно сборник документов и была написана сразу же после восстания в конце 1547—1548 гг., вторая, где превалирует авторский текст и которая является ядром всего сочинения, подготовлена после длительного перерыва, вызванного как конфискацией у Сикста документов, так и боязнью несвоевременного яркого публицистического обличения короля. Поэтому вторая часть могла быть написана только после смерти Фердинанда I в 1564 г.[104] И. Рисс считал хронику незавершенной[105], хотя, как может убедиться читатель, ее заключительные слова подводят итог всему сказанному. И. Яначек выдвинул другую датировку. Он считает, что хроника Сикста как ответ на «Акты» Фердинанда I была начата сразу же после опубликования последних в октябре 1547 г. и завершена, несмотря на большой объем, к середине 1548 г.[106] На это, по мнению И. Яначека, указывает тот факт, что последним по времени событием, упоминаемым в хронике, является арест Буриана Простиборского 11 января 1548 г. О том, что он вскоре умер, Сикст не говорит. Однако Буриан Простиборский умер под пыткой, находясь в заключении в замке Кршивоклат, и его смерть могла оставаться в тайне долгое время. К тому же в 1547—1549 гг. Сикст выполнил, как уже указывалось, четыре крупных перевода. Учитывая политическую актуальность хроники Сикста и ее полемическую направленность, а также потребность городской оппозиции противопоставить официальной свою точку зрения на события, можно принять датировку И. Яначека. Вместе с тем ввиду занятости Сикста другими литературными трудами и большого объема хроники она потребовала для написания, вероятно, несколько большего времени и могла быть окончена несколько позднее. Как нам представляется, основной целью хроники Сикста было доказательство несправедливости жестоких наказаний, которым подверглось городское сословие. Отсюда обилие приводимых полностью документов, исходивших от сословий. Для автора важно было, чтобы читатель, знавший «Акты» Фердинанда I, смог составить объективное представление о действительной вине городов, не соответствовавшей степени их наказания. В задачи автора входило также обличениедворянства, предавшего своих городских союзников по оппозиции, короля и его политики. Хроника Сикста из Оттерсдорфа дает некоторый материал для анализа его общественно-политических взглядов. Своего политического идеала Сикст прямо не высказывает, однако из контекста и некоторых высказываний видно, что он был не только патриотом, но и сторонником сословий в их борьбе за первенствующее место в системе дуализма власти в сословной монархии. «Ибо как я обязан повиноваться королю, так же, и даже более, я обязан своей милой и дорогой Родине, то есть Чешскому королевству, по естественному праву и присяге», — пишет Сикст[107]. Из этого можно заключить, что права и привилегии сословий, являвшиеся неотъемлемой частью законов страны, Сикст считал первостепенными в системе иерархии власти. Земские сословные органы он ставил на первое место в государственном управлении. И. Гейниц даже считает, что Сикст рассматривал эти органы как священные институты власти[108]. Будучи ревностным противником сильной королевской власти, он трактовал абсолютизм как нарушающую законы и традиции страны тиранию. Страстно обличая политику Габсбургов в Чехии, Сикст полагал, что она противоречит интересам страны и в конечном итоге губит ее. Король, по его мнению, не сделал для Чехии ничего полезного. Все сеймы созывались лишь для удовлетворения королевских финансовых нужд, а не на благо государства. Сикст упрекает монарха в том, что тот нарочно затягивал сеймовые заседания на пять-шесть недель с тем, чтобы большинство участников сейма разъехались. Тогда король мог закрыть сейм. Таким образом, Сикст из Оттерсдорфа обвиняет Фердинанда I в принижении и деструкции важнейшего сословного органа — сейма, на которой перестали ездить заботившиеся о благе государства «разумные и добрые люди». Они стали опасаться, что, если по необходимости будут возражать королю, их обвинят в измене и казнят. Когда речь шла о влиятельном человеке, то ему могли «какой-либо должностью заткнуть рот», чтобы он не перечил правителю[109]. Поскольку чешские сословия не проявляли необходимого послушания, Фердинанд I давно стал вынашивать замысел покорить их, в частности города но главе с Прагой[110]. Целью его было, по мнению Сикста, не только подчинение сословий своей воле, но и «жестокая жажда христианской крови, а также чужого имущества»[111]. Здесь у Сикста Фердинанд I приобретает черты беззаконного насильника и врага-иноверца, так как в XVI в. слова «жаждущий христианской крови» были постоянным эпитетом турок-османов, завоевавших к тому времени почти весь Балканский полуостров и угрожавших Центральной Европе. В своей хронике Сикст выступает и как моралист, осуждающий мародерство войск Габсбургов, особенно испанских и итальянских отрядов, около Виттенберга, а также моральный упадок и разврат, царивший среди солдат[112]. Сикст записал и с удовольствием приводит в своей хронике пражские уличные песенки, в которых подвергался осмеянию и позору Фердинанд I[113]. Главной причиной сопротивления чешских сословий королю в 1547 г. Сикст считает нежелание чехов идти вместе с ним против Саксонии проливать христианскую кровь[114]. В этом тезисе Сикста можно видеть проявление солидарности чехов-утраквистов с протестантами в империи, хотя, скорее всего, Сикст здесь имел в виду принципиальное нежелание чешских сословий участвовать в габсбургских войнах в империи. Он протестует не против войны с единоверцами, а с общегуманистических позиций против пролития христианской крови вообще. Руководствуясь этими благородными соображениями, чешские сословия оказали сопротивление королю, но в легальных формах. По словам Сикста, «все добрые, честные, благородные люди и те, кто любит справедливость, хорошо знают, что никакого бунта против короля не было»[115]. Сикст поддерживает жалобы городского населения на ограничение свободы городского пивоварения, на тяжесть королевских налогов. С симпатией пишет он о народных волнениях в Праге в начале 1547 г., когда вылились обиды горожан и их недовольство несправедливостями не только короля и его людей, но и земских судей. Это еще раз показало серьезные противоречия между городами и дворянством. Сикст дифференцированно подходил к действиям разных групп населения Праги во время восстания. Так, он без симпатии описывает требования простого народа к пражским коншелам, особенно угрозы их свергнуть, если те не вышлют военных подкреплений сословному ополчению во главе с К. Пфлугом. Сикст также осуждал вооруженное сопротивление простых пражан войскам Фердинанда I, считая «разумными» тех, кто советовал не противиться, так как иначе всем будет хуже[116] и король обойдется с Прагой как с захваченным вражеским городом[117]. Сам бог, как говорит Сикст, отвратил пражан от войны с королем, из-за которой могли бы начаться кровопролитные войны между христианами[118]. Таким образом, автор хроники полностью разделял политику городских верхов в восстании, лишь однажды, приведя латинское изречение «собаки, которые много лают, редко кусают», он выразил сожаление, что ничего серьезного против Фердинанда I сословия так и не сделали[119]. Сикст указывал на одиночество городов в системе внутриполитических отношений в стране и сложное положение руководителей городской политики, вынужденных лавировать. «Несчастные города, — восклицал Сикст — они всегда опасались и сословий высших, и сословий низших, и своих внутренних врагов! На каждом сейме, будучи как бы между двух жерновов — королем, с одной стороны, сословиями и своими коммунами — с другой, что бы ни делали, они всегда имели только неприятности: ибо если не согласятся, то впадут в немилость у короля, если же согласятся, то им следует опасаться простого народа»[120]. Из этих наблюдений Сикста видно, что политика городской верхушки не пользовалась поддержкой более радикально настроенных городских масс. Это сказалось и в ходе восстания 1547 г. Помимо приводимого в настоящем издании описания Сикстом вооруженного сопротивления пражан войскам короля, в хронике есть одно интересное свидетельство о более раннем периоде восстания, когда городская верхушка должна была уступить давлению народных масс. Сикст приводит речь ремесленника Вацлава из Елениго на общем собрании городской коммуны Праги. Он заявил, что в Праге нет ни одного человека, который мог бы дать совет «бедным людям» в сложившейся обстановке. Вацлав обвинил «отцов города» в том, что они участвуют в работе сейма, не совещаясь со своей коммуной. Более того, они возложили на простых горожан тяжелое бремя налогов и вели себя весьма надменно. «Поскольку мы, слава богу, справедливо вступились за свободы наши и этого королевства, — заключил ремесленник, обращаясь к городским верхам, — то больше спускать вам этого не будем». Здесь очень примечательно слово «мы» применительно к основной массе членов коммуны — ремесленникам. Вероятно, инициатива сопротивления королю исходила не только сверху, но и снизу, причем во втором случае она исходила в наиболее радикальной форме. Речь ремесленника была поддержана собранием, которое постановило, чтобы коншелы ничего не делали без согласия коммуны[121]. (Впоследствии Вацлав за активность в восстании был казнен по приказу короля.) Причины поражения восстания Сикст видел в отсутствии единства сословий, проявившегося в предательстве дворянства. Сикст жалуется на то, что дворянство, в большинстве своем примкнув к «Дружественному соглашению», не имело решимости защищать его до конца. «Из-за перемены мыслей» дворяне, по словам Сикста, «полезли назад как раки»[122]. Автор хроники обвиняет дворянство в том, что оно с выгодой для себя использовало поворот событий, вступив в сговор с королем против городов, и взвалило всю вину за сопротивление монарху именно на них[123]. Сикст приводит список всех дворян, подписавших «Дружественное соглашение». Он делает это умышленно: во-первых, чтобы укорить в измене и пассивности дворян, а во-вторых, чтобы доказать, что большая и лучшая часть дворянства была на стороне восставшей оппозиции, а не короля. (Тем самым подтверждается несостоятельность утверждения Фердинанда I о небольшой горстке бунтовщиков.) В-третьих, чтобы показать несправедливость наказаний, наложенных королем. (Многие из подписавших соглашение за взятку избежали наказаний, и их имена отсутствуют в приводимых Сикстом сведениях о наказаниях.) Объясняется предательство дворянства, как и явная антидворянская направленность хроники Сикста, прежде всего исторически сложившейся в Чехии враждой между городами и дворянством. Поскольку Сикст считал, что события 1547 г. в Чехии не вышли за рамки легальности, то все наказания, наложенные Фердинандом I, были незаслуженными[124]. События 1547 г. и поражение сословной оппозиции, в особенности городов, Сикст расценивает как страшную катастрофу, как «мор». Он пишет, что даже дети хотели бы скорее умереть, чем видеть все это, ибо «никогда таких дел не бывало»[125]. Говоря о Фердинанде I, одержавшем победу над сословиями, он прямо называет его тираном, ограбившим пражан, сравнивает его с чертом, забирающим последнее добро и ничего не оставляющим даже малым детям[126]. Тем самым облик Фердинанда I у Сикста к концу повествования предстает в самых темных тонах. Сикст издевается над Фердинандом I и его новыми порядками в Чехии, пародируя принятые этикетом по отношению к королю выражения; «Вот так король Фердинанд изволил держать милостивую свою руку над порядком и правом, чтобы никому ни в чем не было обид, и воистину был в это время в Чешском королевстве такой идеальный порядок, что в аду, и то лучше бывает»[127]. Для кого писал Сикст свою хронику? Сам он считал свой труд началом пражской городской хроники, призывая своих преемников в должности канцлера продолжать хронику пражских дел, указывая на латинских гуманистов как на образец. Поэтому писал он свою хронику прежде всего для образованных кругов городского сословия, чувствуя необходимость защитить города перед историей от обвинений Фердинанда I. Поскольку из-за содержащихся в хронике обличении короля он не мог рассчитывать на ее публикацию, она с самого начала была, как верно отметил Я. Влчек, «ответом частного характера, сделанным в форме дневника»[128], и должна была предназначаться для узкого круга читателей, к тому же настроенных благосклонно по отношению к городам. Таким узким и благожелательным кругом могли быть только друзья Сикста из образованной верхушки городского сословия, к которой принадлежал и он сам, а также антигабсбургски настроенные, подвергшиеся репрессиям дворяне из Общины чешских братьев. Поэтому хроника Сикста из Оттерсдорфа осталась малоизвестной его современникам. Лишь знаменитый книгопечатник Даниэль Адам из Велеславина[129], ученик и помощник Мелантриха, друга Сикста, использовал ее в своем «Историческом календаре», изданном в 1578 г. и вторым дополненным изданием в 1590 г. На наш взгляд, хронику Сикста использовал и автор не предназначавшейся к печати компилятивной хроники событий XVI в., написанной в 1597 г. — университетский профессор Марек Быджовский из Флорентина, давший как бы конспект основной части сочинения Сикста[130]. Вместе с тем Сикст писал свою хронику не только для современников. Он во многом апеллировал к суду потомков[131], рассматривая, очевидно, свое произведение как обвинительный материал против Габсбургов. Действительно, потомки внимательно отнеслись к его хронике. Все имеющиеся и известные лишь по упоминанию списки хроники возникли в конце XVI в.[132] Это было время острой борьбы сословной оппозиции и габсбургского абсолютизма в Чехии, поэтому хроника Сикста вновь стала актуальной, и ее начали переписывать. Хроника была хорошо знакома деятелям чешского сословного антигабсбургского восстания 1618—1620 гг., может быть благодаря тому, что сын Сикста Ян Теодор из Оттерсдорфа был активным участником оппозиции. Произведение Сикста послужило образцом для одного из вождей восстания — Вацлава Будовца при написании им «Актов и событий» за 1608—1610 гг. (сочинение осталось в рукописи)[133]. Знали хронику Сикста и вожди «королевской партии». Один из них, Вилем Славата, использовал ее сведения для исторической ретроспекции осуждавшейся им антикоролевской политики чешских сословий в своих знаменитых «Мемуарах»[134]. Оригинал хроники не сохранился. Точное количество списков исследователями не указывается[135]. Из списков лучшими считаются два, вышедшие из семьи Сикста. Первый из них, 1593 года, не сохранился, но дошла его копия, выполненная в 1775 г.[136] По ней осуществлено издание И. Тайге в 1918 г. Второй список был выполнен в 1595 г.[137] Он послужил основой издания И. Яначека в 1950 г. Необходимо отметить, что в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде хранится рукописный сборник, в состав которого входит датированный 1596 г. список хроники Сикста[138]. Рукопись нуждается в детальном исследовании. Особенно интересно определить ее происхождение, а также принципы составления самого сборника, куда попала хроника Сикста. В состав сборника входят «Credo» Петра Каниша — известного радикального таборитского проповедника, документы о преследовании Общины чешских братьев и жалобы членов общины по этому поводу, список привилегий Чешского королевства, описание сеймовых заседаний, связанных с Чешской конфессией, и, наконец, хроника Сикста (причем отсутствует ее заглавие и указание авторства). Такой состав сборника говорит о том, что он вышел из среды сословной оппозиции, очевидно из дворянских кругов Общины чешских братьев, на рубеже XVI-XVII вв. Целиком хроника Сикста до сих пор не издана. Издание И. Тайге носит популярный характер. Эта вышедшая в 1918 г. в серии «Всемирная библиотека», издававшейся известным пражским издателем Я. Отто, публикация преследовала прежде всего актуальную для 1918 г., года возникновения независимой Чехословацкой республики, цель — показать враждебный Чехии характер правления Габсбургов, обратить внимание на сравнительно малоизвестное широкому читателю сопротивление чешских сословий в 1547 г. В связи с этим не могли быть осуществлены научные принципы издания источников. И. Тайге опустил значительную часть документов, приводимых Сикстом, а также сообщения о тех событиях, которые, по мнению издателя, мало касались Чехии. Громоздкие для читателя XX в. фразы Сикста были в ряде случаев разбиты на более короткие, кое-где осовременена лексика. Издание И. Яначека осуществлено по всем научным правилам, но из-за чрезвычайно большого объема хроники в него вошла лишь наиболее ценная заключительная ее часть. Это издание послужило основой для настоящего русского издания хроники Сикста из Оттерсдорфа. Значение публикуемого фрагмента, как и всей хроники, чрезвычайно велико. Хроника Сикста из Оттерсдорфа представляет собой единственный источник, подробно повествующий о чешском восстании 1547 г. Особо важно описание Сикстом как очевидцем пражского восстания в июле 1547 г. Многие документы восставших сословий, и прежде всего «Дружественное соглашение», имелись только у Сикста. Часть этих документов опубликована в издании «Чешские сеймы». Кроме хроники Сикста, источниками о событиях 1547 г. служат упоминавшиеся «Акты всех тех дел», записки ректоров Пражского университета[139], священника В. Росы[140] и несколько памфлетов[141], но ни один из этих источников не дает того полного описания событий, которое приводит Сикст. Для всех историков, писавших о восстании 1547 г., хроника Сикста была важнейшим источником, откуда они черпали сведения. В немецкой историографии хроника Сикста известна мало по причине языкового барьера. Сведения о чешских событиях 1547 г., взятые у Сикста, перешли в немецкую историографию посредством написанных на немецком языке работы чешского историка А. Резека о Фердинанде I[142] и труда но истории Чехии жившего в Чехословакии немца Б. Бретхольца[143]. На большое значение хроники указывалось и в советской историографии[144]. Остается вопросом, насколько правдиво интерпретировал Сикст события и факты. В литературе отмечалась тенденциозность Сикста в его оценках, проистекавшая из его политической ориентации[145]. Но сказалась ли она на изложении фактического материала, мы не можем установить из-за скудности других источников. Однако некоторые коррективы в данные Сикста внести удалось[146]. Сама тенденциозность Сикста также может служить источником для изучения позиции городов в восстании 1547 г. и их отношения к последствиям его поражения. Таким образом, хроника Сикста из Оттерсдорфа служит основным собранием сведений о важном этапе истории Чешского государства — первом прямом столкновении с габсбургской властью, вылившимся в сословное восстание 1547 г. Труд Сикста из Оттерсдорфа интересен и как историческое сочинение особого жанра. Это свидетельство участника событий, включающее в себя множество документов и открытой политической полемики. Этим обусловливается исключительное место хроники Сикста из Оттерсдорфа в чешской гуманистической исторической литературе XVI в.СИКСТ ИЗ ОТТЕРСДОРФА ХРОНИКА СОБЫТИЙ, СВЕРШИВШИХСЯ В ЧЕХИИ В БУРНЫЙ 1547 ГОД
Для того чтобы с войском без шума пробраться в Чехию через горы и неожиданно напасть на нее, король отправил в Литомержице своих конных послов. Приехав в Литомержице в три утра [7 час.] в четверг в день св. Марцеллина, то есть после славного праздника Сошествия Святого Духа [2 июня], они, спешившись, направились к бургомистру и потребовали от него в помощь тех горожан, которые в первый приезд короля помогали подыскивать трактиры, сообщив, что вслед за ними завтра изволит прибыть король. Вызванные бургомистром по такому случаю коншелы[147] спросили послов, с каким количеством людей король изволит прибыть в их город. Послы ответили, что нет нужды заботиться о фураже для лошадей, а следует позаботиться лишь о самой королевской особе, ибо король изволит прибыть лишь со своим двором, числом весьма скромным, и с сыном Фердинандом, и они останутся здесь, в Литомержице, только на одну ночь. Назавтра, в пятницу, около четырех часов на день[148] [8 час.] в город, не спеша, вошла вооруженная конница, а за ней около полудня приехал король с сыном своим в сопровождении большого числа хорошо вооруженных всадников и остановился в ратуше. Однако прежде чем он въехал в город, коншелы по старому обычаю вышли ему навстречу аж за мост, приветствовали его и хотели вручить печати и ключи. Король послал к ним Иржика Жабку[149], который сказал: насколько понимает Его Королевская Милость, вы хотели бы приветствовать его по своему старому обычаю, поэтому он изволил через меня передать вам, чтобы вы возвращались домой, ибо сейчас у него нет возможности принять от вас такого приветствия по следующим причинам: во-первых, очень жарко, во-вторых, время уже позднее, а король еще не изволил есть, в-третьих, он изволит иметь при себе большое число народу конного и пешего и не желает более задерживаться с ним здесь перед городом. Сразу же по приезде короля в город вошли четыре отряда наемников и расположились в Новом Месте, Дубине и пробстве, затем привезли 17 полевых орудий, заряженных и готовых к бою. Заряженные и повернутые в сторону Радобылой горы, они оставались на рыночной площади перед ратушей до тех пор, пока король не уехал из Литомержице. Гусары же расположились за мостом, на лугах около Лабы, а также в обеих Копистах, Чешских и Немецких, в Боушовицах и в других окрестных деревнях до самого монастыря Доксаны. После королевского обеда, в час, назначенный Жабкой, — около 19 часов [15 час.], — коншелы пришли в ратушу и, приветствовав короля на латинском языке, выразили ему почтение как королю и господину своему. При короле в это время, кроме сына его Фердинанда, Гендриха из Плавна, канцлера, Здислава Берки, гофмистра, Ладислава Попела, маршалка, и Иржика Жабки, никого не было. Король через гофмистра ответил, что он с благодарностью принимает приветствие и изволит требовать, чтобы ему выдали ключи от тех ворот и башен, которые король изволит взять на свое попечение по следующим причинам. Во-первых, император, Его Милости брат, куда бы он ни изволил приехать, соблюдает данный обычай. Во-вторых, король изволит держать при себе разный народ и если вдруг среди этих людей что-либо произойдет, а такое часто бывает, то он был бы в большей безопасности, поскольку люди эти не хотят подчиняться городским властям. И в-третьих, из-за опасности пожара, а подобное с королем случалось не раз: однажды в Жебраке, а теперь вот приключилось недалеко от Виттенберга, где у короля сгорел один известный пан и много лошадей. Так они и сделали, отдав все ключи Ладиславу, маршалку, который в сопровождении двух приданных ему лиц ходил ко всем воротам, чтобы по утрам открывать их, а по вечерам закрывать, пока возле них не поставили стражу. И такой порядок сохранялся до тех пор, пока король не уехал от них и не направился к Праге со своими людьми. Однако прежде чем король приехал в Литомержице, он составил следующее послание к тем лицам панского и рыцарского сословия, которые ему казались надежными, и вызвал их к себе: «Фердинанд и т. д. Благородный, верный наш, милый, даем тебе знать, что в ближайшие дни мы намереваемся прибыть в наше Чешское королевство, поскольку мы изволим уже быть на пути к Чехии. Поэтому приказываем, чтобы ты без промедления, как только дойдет до тебя наше послание, оставил все свои дела и приехал к нам в Литомержице. Мы не сомневаемся, что, зная милостивую волю нашу, ты так и поступишь, и к нам, как выше указано, не замедлишь приехать. Когда приедешь, поймешь причины, по которым мы соизволили тебя вызвать. Дано в Дрездене во вторник на Троицын день лета XLVII, а королевств наших римского XIII и остальных XXI» [31 мая]. Несмотря на скрепленное печатями обязательство[150], многие по этому вызову приехали в Литомержице. О чем они там с королем говорили и что порешили сделать с городским сословием и с некоторыми лицами, ты узнаешь после, когда внимательно будешь читать дальше. Из ответа, в инструкциях ему данного[151], король понял, что I предшествующим своим мандатом он сильно ущемил свободы Чешского королевства и что сословия больше всего гневаются на этот мандат. Желая настоять на своем (предусмотрев заранее, какой город в Чехии, не из самых последних, занять со своим войском) и надеясь на помощь императора, брата своего, который с войском шатался почти что у самых границ Чешского королевства, понимая, что этот вызов привлечет к нему многих из панского и рыцарского сословия и тем самым нарушит их «Дружественное соглашение» (главное, чтобы всегда и всё было по воле его и тех, кто посоветовал ему эти дела, а в особенности мандат, с тем чтобы потом похваляться: мы всегда правы, а все остальные лживы), король разослал нижеприводимый мандат во все края Чешского королевства, сознательно обойдя пражан. Из коморы был только послан Кашпар из Гранова[152], чтобы прочесть его бургомистру в присутствии некоторых из коншелов, не допуская при этом, чтобы они переписали мандат, что Кашпар с превеликой радостью выполнил. Этот мандат был напечатан спустя два-три дня и содержал в себе следующее.[153] После вызова и рассылки мандата многие поехали в Литомержице; каждый желал выразить этим верность своему господину, переложив все трудности на других. Многие дали заверения в своей преданности письменно. Будучи всеми покинутыми после оглашения мандата и видя, что Ян из Пернштейна[154] и почти все остальные, никто никому ничего не говоря, едут в Литомержице, пражане не знали, что делать. Простые же люди, предвидя, что король может укрыться в замке, хотели этот замок, Страгов и другие важные места взять, а также занять Белую Гору. Однако уверовав в свою невиновность, они от таких помыслов и дел были удержаны некоторыми лицами, например магистром Олдржихом, в то время писарем Чешского королевства, уроженцем Праги[155] (впрочем, он не очень был с ними откровенен), и некоторыми другими, с которыми простые люди искренне советовались, что им делать. Для того чтобы королю, своему господину, не давать никакого повода, в четверг на Божье Тело [9 июня] они отправили из своей среды, из всех трех пражских городов[156], к королю с посольством в Литомержице несколько человек, а именно магистра Томаша из Яворжице, магистра Вацлава Медека из Крымлова и Иржика из Плосковиц. В том городе в тот день перед королем прошла большая процессия. И когда значительное количество земских судей и других лиц из панского и рыцарского сословий съехалось в Литомержице, все они, представ перед королем, вручили ему следующий документ: «Лета XLVII, в понедельник, перед святым Витом [13 июня], Е.К.М.[157] перед нами — некоторыми особами из панского и рыцарского сословия, которые по вызову и без вызова приехали в Литомержице к Е.К.М., — изволил произнести большую речь, напомнив нам о милостивых письмах, просьбах и посольствах Его Императорской Милости, а также Е.К.М. к сословиям Чешского королевства. Эта речь сводится к трем следующим артикулам. Во-первых, поскольку некоторые из нас с определенными оговорками поставили свои печати и вступили в тот союз[158], то ради блага Е.К.М., сохранения спокойствия и защиты порядка, прав и свобод наших мы не должны предпринимать ничего, что могло бы быть направлено против Е.К.М. Во-вторых, нам не следует покидать своего короля и господина. В-третьих, поскольку съезд, который Е.К.М. изволит называть сеймом, назначен на день святого Вита [15 июня], то без разрешения Е.К.М. и его комиссаров никто из нас не должен ехать на съезд к тому дню. Мы же отвечаем Е. К. М., что, заключая тот союз, мы не имели в виду ничего, кроме блага Е. К. М. и сохранения спокойствия, порядка, прав, свобод и привилегий наших и королевства; на этом мы стоим и будем стоять. Однако мы ничего не знали о том, что потом из этого вышло, пока нам не соизволил сообщить Е. К. М. Поэтому просим Е. К. М. поверить, что мы никогда не давали на это своего разрешения, не помышляли и сейчас не помышляем о том, чтобы относиться к Е. К. М. не иначе, как положено верноподданным. Для того, чтобы мы могли выйти из союза, что сейчас нам можно и надлежало бы сделать, то сие не в нашей власти. Впрочем, если Е. К. М. соизволит сообщить нам, что он все это[159] разрешит внести и вписать в земские доски, и подтвердит, что будет держать милостивую руку свою над порядком и правом, оставит каждого в его правах и станет их охранять, то на следующем сейме мы обсудим это и потребуем, чтобы нам возвратили печати, если это не нанесет ущерба нашим обычаям, правам и чести. Мы не поедем на съезд в день св. Вита, разве что только кто-нибудь из нас по делам поедет в Прагу, поэтому Е. К. М. пусть не изволит никого подозревать. А если вдруг случится, что кто-то задумает или захочет сделать что-либо неподобающее против Е. К. М., то мы не оставим Е. К. М. и будем вести себя так, как надлежит его верноподданным». Король с благодарностью принял данный ответ (ибо даже не надеялся, что они так мало помнят о своих печатях и чести) и, поблагодарив их, приказал всех, главным образом тех, кто сейчас при нем находился, переписать. При этом король извинился, сказав, что поскольку он многих не знает лично, то делает это только для того, чтобы установить, кто ему остался верен. И эти верные подходили, называли свои имена и сообщали, где находятся их владения, совсем так, как при императоре Августе исполнилось предсказание, что каждый с родом своим будет идти и присягать. Послы пражан, видя, что происходит и что все другие имеют доступ к королю, а они не могут добиться аудиенции для своего посольства, послали письмо коншелам, чтобы те, принимая во внимание мандат и то, что высшие сословия так неподобающе открыто показывают свою верноподданность королю, также направили бы королю послание. Так и было сделано: «Светлейший король, сообщаем Вашей Королевской Милости, что в прошлый понедельник [13 июня], поздно вечером, Кашпар из Гранова, показав некоторым из коншелов пражских городов мандат Вашей Королевской Милости, скрепленный печатью и адресованный в Подбрдский край, быстро прочитал его, сказав при этом, что делает это по поручению В. К. М. Сегодня же (получив мандат от тех, кому он был передан для напечатания), мы приказали прочесть его и внимательно в нем разобрались и хорошо поняли все то, что В. К. М. изволит считать для себя обидным. Глубоко сожалея об этом, мы между собой поразмыслили и вспомнили, что уже во второй раз, сначала к Его Императорской Светлости, а потом и к В. К. М., по обычаю этого королевства, было послано несколько лиц с инструкциями и покорными просьбами. На эти просьбы мы ожидали и до сих пор ожидаем любезного и милостивого ответа. Однако вопреки нашей надежде теперь издан и разослан во все края Чешского королевства мандат В. К. М. А поскольку он обращен ко всем сословиям Чешского королевства, нам по этой причине одним, без участия других сословий, не подобает давать на него какой-либо ответ. Именно поэтому данным письмом мы сейчас покорно и смиренно просим В. К. М., чтобы В. К. М. соизволили смилостивиться и отложить это дело до следующей встречи сословий чешского королевства с нами. Ибо мы, верноподданные В. К. М., ни по какой другой причине не шлем В. К. М. это письмо, кроме как желая В. К. М., господину своему, всех благ и молим Господа Бога о том, чтобы в Чешском королевстве сохранялись спокойствие, любовь и доброе согласие, чтобы В. К. М., как милостивый король и господин наш, в добром спокойствии, счастливо и долго изволили править нами, своими подданными. Мы надеемся на любезный и милостивый ответ. Дано в Праге в среду после св. Вита [22 июня] лета XLVII. В. К. М. верноподданные бургомистр и коншелы, городские старейшины и общины всех трех пражских городов». Однако послы так и не смогли дождаться и допроситься какого-либо ответа на приведенное выше послание. В то же время к королю по реке Лабе и по суше прибывали войска и артиллерия. По королевскому вызову толпами съезжались мораване, силезцы, лужичане, а также приехали епископы оломоуцкий и вратиславский[160] и моравский гетман; каменотесы и каменщики непрерывно делали каменные ядра для больших пушек. Также явился князь Август, брат князя Маурициуса[161], приведя с собой около 1000 хорошо вооруженных конников. Он расположился за Лабой в деревне, называемой Ловосице; к нему подошли семь отрядов пехоты, чинившей вокруг себя на все стороны большой и невосполнимый ущерб и вред бедным людям. И везде они открыто заявляли, что король обещал им Чехию в награду, то есть, как говорили латиняне, отдать в виде добычи или на разграбление. Бедные города, в том числе и пражане, в то время не могли добиться какого-либо ответа, и лишь через много дней, понеся значительные расходы, когда король уже собирался на следующий день отправиться из Литомержице в Прагу, они получили на свои устные и письменные обращения следующий ответ: «Е. К. М. соизволил выслушать то, что город N. сообщил ему через своих послов. Е. К. М. не сомневается, что жители N. знают, как им поступать в соответствии с мандатом Е. К. М. Дано в Литомержице в четверг после св. Петра и Павла, апостолов Божьих [30 июня], лета MDXLVII. Генрих, бургграф Майссенский; верховный канцлер королевства Богемии Георгиус Жиабка». В течение более чем четырех недель, пока король находился в Литомержице, те люди, которым подле него было хорошо и которые много добра себе награбили, днем и ночью пировали и веселились, жестоко обращались с несчастными и бедными людьми, совершая различные насилия: вышвыривали несчастных горожан из домов и захватывали их имущество. А если кто и оказывал им сопротивление, то бывал тяжело ранен или позорным образом убит. Они повсюду грабили и разоряли дворы и амбары, нанесли вред садам и виноградникам, сорвав незрелый виноград и наделав из него молодого вина. Потом они порубили лозы. Так что, summa summarum, в Литомержице не нашлось бы ни одного человека, который мог сказать, что ему не нанесли никакого вреда. А горожанин Мартин Носидло, имевший двор в предместье, видя, что люди короля наносят ему большой ущерб, просил их не чинить беды ему и другим горожанам, поскольку они не неприятели и не турки, а королевские служилые люди христианского господина и чешского короля. За эти слова, что имущество его разорили, он по королевскому приказу был посажен в башню, где провел много дней и чуть не умер. Но видя, что он человек дряхлый и находится в тяжелом состоянии, его отпустили под залог в 4000 коп гр.ч.[162] с условием, что он обязан явиться в указанное место, когда ему за две недели сообщат об этом. Однако вскоре он был отослан в Прагу и посажен в Белую башню, откуда его не выпускали до тех пор, пока за свое прегрешение он не заплатил 2000 коп гр. ч. штрафа. И хотя люди короля говорили о народе чешском самое оскорбительное, им все сходило с рук, и никого не наказывали ни за проступки, ни за оскорбления, хотя должностные и другие лица сообщали об этом королю и его советникам. В пятницу, в день св. Яна Крестителя [24 июня], послы, возвращавшиеся домой без ответа от императора (король хорошо постарался, чтобы им не было дано никакого ответа), по предшествующему королевскому распоряжению заехали сначала в Литомержице, а оттуда уже отправились домой, чуть-чуть, было, не вернувшись вместе с королем. Это и есть та искренность господ христианских, которой они выучились у императоров турецких, кои послов держат при себе до тех пор, пока все не сделают по-своему. Послы пражан, которые были направлены к королю в Литомержице, через несколько недель получили следующий ответ, написанный на простой бумаге (ибо король вообще не хотел передавать им послания): «Его Королевская Милость соизволил ознакомиться с посланием всех трех городов пражских, которое было передано Е. К. М. их послами. Поскольку Е. К. М., если Бог даст, в ближайшие дни намерен прибыть в Пражский Град, как в Е. К. М. резиденцию, то Е. К. М. по счастливом прибытии своем, если сочтет нужным, соизволит дать ответ пражанам в следующую субботу. Что касается служилого народа, который Е. К. М. изволит иметь при себе для своих нужд и служб, то ему приказано так себя вести, чтобы не чинить людям ущерба. Однако Его Милость приказывает, чтобы этому служилому народу подвозились и за приличествующую цену продавались провиант, фураж и другие необходимые вещи. Дано в Литомержице, в четверг после святых Петра и Павла, апостолов Божьих, [30 июня] лета XLVII. Генрих, бургграф Майссенский; верховный канцлер королевства Богемии Георгиус Жиабка». До того как вышеуказанные послы от сословий Чешского королевства, отправленные к императору и королю, а также другие, специально посланные пражанами к королю в Литомержице, вернулись домой с вышеприведенными ответами, в пятницу после святых Петра и Павла [1 июля] около полуночи Кашпар из Гранова, сын скорняка Якуба с Целетной улицы, нашего горожанина, провел в пражский замок по мосту из Новой Оборы (он сам перед некоторыми хвастался этим) значительное количество конного и пешего люда. Поначалу о случившемся никто ничего не знал и только утром горожане, поехавшие по своим делам в замок, увидели, что все башни заняты наемниками и немцами и что наемники не хотят никого пускать в замок, особенно горожан. Народ немало удивлялся происходящему (в мирной-то стране), ибо до того, как император и король дали ответ и послы еще не вернулись домой, замок и Пражский Град уже был занят чужеземцами. Многие никак не хотели верить рассказам, но, пойдя в замок, увидели собственными глазами оборванных висельников и вшивцев этих, немецких солдат, которые везде и даже во дворце валялись словно голодные псы. В тот день они, нарушая старинные чешские обычаи и порядки, что очень удивило чехов, варили и жарили мясо в замке, который является твердыней папской веры, и свободно, никого не стесняясь, они жрали его, пока находились на Малой Стране, Градчанах и в упомянутом пражском замке[163]. Никто из пражан не мог предугадать и не предполагал тогда, какие беды обрушатся вскоре на людей, а ведь недавно, всего несколько дней назад, людям были даны никогда доселе неслыханные пророчества и грозные знаменья. Точно известно, что в субботу, в день святого Барнабаша [11 июня], в деревне, называемой Грушованы, лежащей за городом Жатцем, по дороге к Хомутову, одна крестьянка, взяв топор, убила шестерых своих детей, отрубив каждому голову, двум мальчикам и четырем девочкам. Когда она это сделала, то, положив убитых одного подле другого, позвала своего мужа, сказав ему, чтобы он подошел и посмотрел, как она хорошо позаботилась о детях. Муж, увидя жену в крови (старший сын, который был повзрослее, пытался сопротивляться и запачкал ее кровью) и не понимая того, что она говорит, пошел в указанное ею место и обнаружил убитых и обезглавленных детей. Грозное знаменье и воистину никогда невиданное и неслыханное дело! Всемогущий Господи Боже, ради неизмеримой доброты своей обрати ее на путь истинный! В этот же день, то есть в пятницу после св. Петра и Павла, рано утром вернулись домой послы пражан, принесшие вместе с послами из других городов приводившиеся выше ответы. Король с князем Фердинандом, сыном своим, с князем Августом, с князем Вацлавом Тешинским, с тремя епископами — оломоуцким, вратиславским и эгерским из Венгрии, с мораванами, силезцами и лужичанами, которых за несколько дней перед тем вызвал к себе в Литомержице, выехал из этого города под звуки труб и литавр с превеликой помпой и направился в местечко Вельвары, где и заночевал, тайно выслав вперед к Праге конницу и пехоту. Когда назавтра, в субботу [2 июля], он должен был приблизиться с оставшейся конницей и пехотой к Праге, верховный пражский бургграф[164] около 14 часов [10 час.] послал к пражанам своего слугу, требуя, чтобы по приказу Е. К. М. к нему были посланы несколько лиц из всех трех пражских городов. По прибытии их он, держа в руке королевскую грамоту, сказал: король из Вельвар послал мне грамоту, приказав сообщить пражанам следующее: Во-первых, если вы хотите приветствовать короля по стародавнему обычаю, то не делайте этого, ибо очень жарко и королю не хотелось бы задерживаться на дороге. Во-вторых, войску, которое уже пришло и еще, наверное, придет, не чинить никаких препятствий и не противиться тому, какое место укажут гетманы для расположения войск. Надобно прилежно позаботиться о том, чтобы от войска никому не было никаких бед, а для этого следует везти пиво, хлеб, мясо, овес и другие припасы на Малую Страну, Градчаны и в замок, за все каждому будет сполна заплачено. И наконец, староместским горожанам, имеющим надзор за всеми малостранскими башнями и воротами, приказано отдать ключи от них, а также от башен Саксонского дома[165], находящегося на Малой Стране, в руки Е. К. М., когда он соизволит приехать, ибо Е. К. М. лично позаботится о том, чтобы служилый люд не выходил ночью в сады и виноградники и не чинил вреда людям. И делается все это для блага пражских городов. Хотя указанные артикулы вызвали всеобщее удивление, пражане, чтобы не давать королю и господину своему никакого повода, сообщив об этом другим, ответили, что при въезде Е. К. М. они поступят так, как требуется. В то же время, чтобы рассеять в народе нехорошие подозрения, был пущен слух, что при короле нет иного служилого народа, кроме гусар и тех солдат, которые осенью прошлого года прошли через пражские города, сопровождая артиллерию в походе на город Звиков[166]. Теперь якобы этот служилый народ направляется в Комарно, и гусары хотят без опаски вернуться домой. Поэтому, дескать, они все будут держаться вместе, и побыв у Праги дней пять-шесть, самое большее — неделю, уйдут домой. Между тем около 19 часов [15 ч.] разнеслась весть, будто король с большим количеством конницы и пехоты въезжает в пражский замок. А на самом деле восемь отрядов императорских солдат спустились от Страгова на Малую Страну, быстро пересекли малостранский рынок и расположились на Уезде в домах и в садах, а также на виноградниках около воды и реки Влтавы. При этом они выгнали на улицу несчастных горожан с детьми и женами из их домов, отняв у них одежду, белье и все, что им попадалось. И разнеслись повсюду великий плач и жалобы несчастных людей. Через полчаса солдаты захватили башню у моста около Саксонского дома. Они не только поставили много пушек на мосту, обратив их против другой мостовой башни и Старого Места, но и заняли почти половину моста дубльжолднерами[167] с длинными пиками и солдатами с мортирами. Закрыв ворота этой башни, они никого не хотели пускать из пражских городов на Малую Страну. В то же время гусары расположились около монастыря святой девы Маргариты. Конница князя Маурициуса и та, которую привел князь Август, брат его, расположилась вместе с пехотой на Летне на всех возвышенностях, в Бубнах, Голешовицах и Овенце, а под пражским замком в садах, называемых Еднорожцовиц, и во всех других расположилось несколько отрядов солдат. Только расположившись, они стали наносить людям большой урон не только тем, что порубили все лозы и разметали ограды, но и начали стрелять по людям, которые вышли на другой берег реки только лишь затем, чтобы на нихпосмотреть. Простой народ в пражских городах, услышав о таком поведении солдат, начал возмущаться, и около 22 часов [18 час.] большое количество вооруженного люда сбежалось к ратушам и оттуда стало подходить к мостовой башне. Видя, как под прикрытием красивых слов обходятся с ними и с их друзьями, эти люди ворвались на пражский мост[168], отогнали немцев от пик и мортир, а также от всех пушек, обращенных к пражским городам, ибо, увидев, что на них бежит вооруженный народ, немцы бросились врассыпную и попрятались по домам на Малой Стране. И не будь в то время гетмана моравского[169], а также разумных людей среди пражан, которые отговаривали и просили, чтобы они этого не делали, говоря, что во всех своих посланиях сообщили об этом, и короля, господина своего, осведомили, поэтому не следует делать ничего такого, что могло быть поставлено пражанам в вину, то устроили бы всем этим немцам и тому хваленому войску, которым король потом похвалялся, что с его помощью захватил Прагу, кровавую мессу и всех бы перебили. Хотели даже увезти в пражские города те пушки, которые были направлены против них и брошены солдатами. Тем временем всемогущий Господь Бог, зная, что королевское сердце чрезмерно жаждет пролития христианской крови и что из-за этого потом должны были бы народу чешскому грозить еще большие войны и еще большее пролитие невинной христианской крови, соизволил сам, по милости своей, все это прекратить. Тогда же, чтобы передать ключи королю и сделать краткое приветствие, а также сообщить о причиненном наемниками вреде, в замок были посланы три особы. Когда они хотели пожать королю руку, он отвернулся и пошел прочь. Когда же он остановился, посланцы сказали Его Милости, чтобы он милостиво соизволил это прекратить, потому что пражские города и все жители этих городов вместе с другими сословиями нижайше просят Е. К. М., чтобы он соизволил прибыть к ним мирно, что они, как верноподданные своего господина, будут рады его видеть и будут мирно относиться к Е. К. М. и к служилому народу. Однако этот служилый народ не только приносит значительный ущерб и большой вред им и их товарищам, он направляет на них артиллерию и из мортир без нужды стреляет через реку. Из-за этого простой народ начал сильно волноваться, и, если бы не помощь всемогущего Господа Бога, коей народ уже приведен к некоторому успокоению, произошло бы нечто, о чем Е. К. М. мог бы очень пожалеть. Поэтому посланцы по поручению всех горожан смиренно и покорно молят и просят Е. К. М. о том, чтобы пушки, обращенные к пражским городам, он соизволил приказать повернуть в другую сторону, успокоив тем самым простой народ. Если же подобного не случится и не будут ограничены вольности солдат, то коншелы заявляют Е. К. М., что они будут неповинны, если из-за этих солдат возникнут новые волнения. Король, выслушав их, побледнел от гнева или злости и ничего не сказал тем послам, кроме слов: «Я не начну и мои люди не начнут, но если начнут ваши, то увидите, что это плохо кончится». Тогда королю сказали: «Первыми начали воины Вашей Милости, они не только причинили большой вред жителям Уезда, но и стреляли из малых пушек ядрами по тем людям и нашим согражданам, кои живут за рекой на другой стороне. Один из них был ядром из пушки так тяжело ранен, что еле жив остался». Король в ответ на это лишь сказал: «Вы, коншелы, сдерживайте своих людей, чтобы они не причинили никакого зла мне и моим людям, а я постараюсь, чтобы мои люди вели себя спокойно»[170] И выславши затем к коншелам вторично своего канцлера и гетмана Пражского Града[171], он напомнил им о своем требовании, заявив, что спросит с них за это. Таким образом, несчастные городские должностные лица постоянно терпели лишения и находились в большой опасности. Когда они приказывали своим людям сохранять спокойствие, те в ответ жаловались, что коншелы призывают к спокойствию, но не хотят знать, что с ними делают. Они не могут даже здраво рассудить, что, как бы ни ответил им король, устно или письменно, никогда не было и не будет по их воле. Поэтому, имея явные и очевидные доказательства насилий, которые были учинены и еще будут делаться, люди собирались, как и раньше, дать отпор и не допустить, чтобы им был злоумышленно причинен вред. Вот в такой опасности, как со стороны короля, так и со стороны своих, словно бы между двумя жерновами, почти что каждую минуту должны были находиться бедные должностные лица, и за верную их службу и непрестанный труд король (как у него водится в обычае) их потом уж отблагодарил. В воскресенье [3 июля] утром состоящие при земских досках два секретаря, придя к бургомистрам, от имени короля потребовали без промедления созвать старших членов магистратов, чтобы по поручению короля сделать им сообщение. Когда после утренней проповеди в Тынском храме собрался совет в староместской ратуше, эти два секретаря, обратившись к нему, показали королевский вызов на суд. Городские писари хотели взять его, но секретари не отдали вызов, сказав, что у них имеется от Е. К. М. инструкция не давать его в руки никому, кроме трех пражских бургомистров в присутствии всех коншелов и старейшин. Этот вызов на суд был написан в Литомержице еще до того, как пражане и их послы получили так называемый ответ. Это ты поймешь из самого этого вызова. Кем он был составлен, об этом я также ниже упомяну. После того как секретари ушли, хотели читать вызов, но затем решили отложить чтение на утро в понедельник, поскольку был праздничный день и в народе могло возникнуть какое-либо возмущение, а кроме того, не все старейшины были в сборе. Когда в понедельник [4 июля] утром тот вызов был перед всеми прочтен, пражане послали в замок магистра Томаша из Яворжице и Сикста из Оттерсдорфа, канцлера своего, поручив им на аудиенции сказать королю, что они очень хотят по старому доброму обычаю предстать перед Е. К. М. и приветствовать его, поскольку они не имели возможности сделать этого в прошлую субботу по причинам, которые по поручению Е. К. М. им изложил верховный пражский бургграф, и вчера, когда по приказу Е. К. М. они должны были собраться для получения вызова от него. Король спросил тех лиц, что в данное время они хотели бы ему сказать? Они ответили, что хотят лишь кратко приветствовать Е. К. М., пожелать ему от Господа Бога счастья, здоровья и всего доброго. Что касается вызова, который был им вручен вчера, но только сегодня прочтен, в коем они вызываются на суд в ближайшую среду, то они желали бы с Е. К. М. как с королем и милостивым господином своим доверительно поговорить. Король, выслушав их и немного подумав, сказал, чтобы они передали другим: завтра утром в XI часов по полным курантам [7 час.][172] он соизволит дать аудиенцию и выслушать их. С таким поручением они вернулись домой к своим и сообщили всем, о чем договорились с королем. В тот же день по королевскому приказу плотники начали делать во дворце как раз напротив зала суда под большим окном, обращенным на восток[173], возвышение, которое огородили, а вокруг него сделали скамьи. Позднее на них сидели по порядку епископы, мораване, силезцы и лужичане, когда король во всем своем величии с сыном своим Фердинандом, коего он посадил подле себя по правую руку, вершил суд над пражанами и другими городами, а также над некоторыми лицами из всех сословий, как ты об этом потом узнаешь подробнее. Во вторник, перед праздником св. магистра Яна из Гусинца, мученика Христова[174] [5 июля], бургомистры и коншелы всех трех пражских городов пошли в пражский замок к назначенному им королем времени, желая приветствовать своего господина и поговорить с Е. К. М. о том слишком строгом вызове на суд. В тот момент, когда они собрались во дворце, чтобы подняться в королевские покои, кто-то из врагов королевских городов, должно быть, убедил короля не допускать к себе пражан. Во дворец к ним был послан Вольф из Вршесовиц, бывший тогда гетманом Пражского Града. По поручению короля он сказал им, чтобы они шли в зеленую комнату и там ожидали дальнейших указаний Е. К. М. Примерно через час к пражанам от короля были посланы гетман маркграфства Моравского с некоторыми другими лицами из того же маркграфства. Они сказали пражанам следующее: «Е. К. М. изволил, господа пражане, увидеть из своих покоев ваше многочисленное посольство и велел передать вам, что он не изволит помнить, чтобы назначал или устанавливал вам какое-либо время и час для приветствия. Те, кто от вас был послан к Его Милости, должно быть, ослышались и поэтому ошиблись. Поскольку вы не приветствовали короля сразу же по его приезде, о чем Е. К. М. очень сожалеет, он изволит вам приказать, чтобы вы отложили свои намерения до ближайшей пятницы. Именно на пятницу Е. К. М. изволит перенести разбирательство вашего дела, которое, согласно вызову, должно было состояться завтра, однако без всякого ущерба для королевских прав. Вот тогда в присутствии советников Е. К. М., если вы захотите приветствовать короля или сказать ему что-нибудь, Е. К. М. соизволит вас выслушать». На эту речь тут же отозвался Сикст из Оттерсдорфа, который перед всеми, в присутствии тех же господ мораван, сказал, что не ослышался и не ошибся, но вместе с магистром Томашем, с коим был послан к Е. К. М., своими ушами слышал из уст Е. К. М. такие слова: «Завтра в 11 часов по полным курантам пусть ко мне придут пражане, и поскольку вы сказали, что хотите по обычаю приветствовать и поздравить меня и поговорить со мной о чем-то, касающемся того вызова, то я вас выслушаю. Вы поняли? В 11 часов»[175]. Переведя эти слова на чешский язык, он далее сказал о том, что в субботу они не приветствовали короля потому, что в присутствии его самого и некоторых других лиц (на которых Сикст сослался, и те перед всеми подтвердили, что действительно все вместе были посланы к верховному бургграфу) верховный пражский бургграф от имени короля приказал отложить в тот день приветствие по причинам, им тогда же указанным. В доказательство он сослался на того же пана верховного бургграфа, который, как человек чести, не откажется от своих слов. Пражане попросили господ мораван сообщить Е. К. М. об этих двух пунктах и ходатайствовать перед Е. К. М., чтобы он соизволил принять их и выслушать. Когда они с этим пошли к королю и потом вернулись, то сказали пражанам, что Е. К. М. ничего более, как только то, что уже было сказано, не изволит помнить. Поэтому пражане должны вести себя соответствующе. Из этого ответа каждый разумный человек легко может заключить, что названные причины вымышленны. Ведь если он не назначал пражанам время для аудиенции, то как же он сразу, без каких-либо вопросов, смог догадаться о приветствии и заявить, что в этом послы ошиблись, а он ничего такого не помнит? Я же собственными ушами слышал, правдиво обо всем сообщил и сейчас правду пишу. Как гласит старая пословица: кто захочет побить собаку, всегда найдет для этого палку. А кто задумает отступиться от друга, может выдумать и представить любые причины. Но в этом деле более, чем отсутствие приветствия, короля рассердило то, что пражане, как об этом он узнал от своих приспешников, во время этого приветствия хотели перед ним оправдаться: они, дескать, никак не могут предстать по тому вызову на суд, поскольку не сами приняли решение, а вместе с другими сословиями Чешского королевства, поэтому просят Е. К. М. не изволить сердиться на них и считать это нескромностью. Король опасался, как бы по примеру пражан не начали сопротивление другие, ибо он хорошо понимал, что если это удастся пражанам, то в ту же дыру и в те же двери полезут все остальные. Поэтому, с одной стороны, он устрашал людей, разместив пушки в пражском замке и нацелив их на Старое и Новое Место Пражское, особенно на мостовую башню, а кроме того, он стал распространять слух, что тринадцать пушек с зажигательными ядрами нацелено на большую крышу св. Ильи, крытую дранкой, и на другие места, где много дерева, так, чтобы одним выстрелом из тех пушек вызвать пожар в сорока местах. С другой стороны, он так настроил верховного пражского бургграфа, верховного канцлера и Олдржиха из Простиборже, заместителя писаря Чешского королевства, к которым пражане в то время и раньше обращались за советами по всем своим делам и нуждам, что они должны были убеждать их не оказывать никакого сопротивления Е. К.М., особенно в связи с тем вызовом, ибо если они будут королю и господину своему покорны и послушны, то увидят, что король отнесется к ним любезно и милостиво, ведь Е. К. М. изволит понимать, что начали не пражане, а лица из высших сословий, о чем мы дальше скажем. Вызов пражан на суд был следующий: «Фердинанд честным и благоразумным» и т. д.[176] В тот же день, то есть, как уже было сказано, во вторник перед св. Яном Гусом, около XVI часов [12 час.] в пражских городах восстал весь народ, и звон колоколов в некоторых храмах призвал к восстанию. Вся артиллерия, малая и большая, была поставлена у городской башни, на площади перед госпиталем и таможней, на берегу у костела св. Валентина, напротив дома палача и в других местах. Ее развернули в направление замка и тех немцев, которые находились по другую сторону моста у башни Саксонского дома и рядом, на берегу реки Влтавы. Это восстание возникло по следующей причине. Немцы, которые разместились на Уезде, то есть восемь отрядов, называвшихся императорскими солдатами, не только на Уезде около реки, но и по всей округе причиняли большой вред садам и виноградникам. Они не давали возможности никому, не только хозяину, но и слуге, заглянуть на свои участки. Солдаты вели себя развязно и обращались с людьми таким образом, что в конце концов произошло вот что. Ян, хозяин мельницы, называемой Спалена, не захотел, чтобы ему причиняли вред и оказал сопротивление. Вместе с челядью он заперся на своей мельнице, солдаты же начали ломиться и все вокруг крушить. Когда множество немцев, собравшихся у той мельницы, подняли крик и стали стрелять из мортир, этот Ян с товарищем попытался переплыть реку на маленькой лодчонке. Несмотря на то что немцы со всех сторон с берегов стреляли по ней из мортир, Ян, что весьма удивительно, невредимым переплыл на другую сторону. Там он рассказал, что с ним и его соседями творили и продолжают творить солдаты. Услышав это известие, жители Нового Места и те, кто проживал в Подскали под Здеразом и под Слованами, сразу же начали сбегаться и делать шанцы у воды, здесь же, напротив мельницы. Поставив несколько пушек на этом месте, а также на винограднике у Градка на Здеразе, они открыли огонь по немцам и отогнали их от той мельницы, а некоторых так же и убили. Немцы в ответ также стреляли и попадали в крыши в Новом Месте. Когда стрельба с обеих сторон стала беспрестанной, ее услышали и другие жители. Они ударили в набат, вооружились, заняв ратуши и другие башни, и велели зажигать большие пушки, стоявшие на берегу напротив пражского замка, считая необходимым раньше немцев установить спокойствие, разрушить пражский замок и победить насилие насилием. Так оно и случилось бы, если всемогущий Господь Бог вновь не соизволил чудесным образом прекратить это. В то время люди открыто говорили, что король хочет тайно лишить их жизни и имущества. Вчера король через определенных лиц, специально посланных к пражанам, велел сообщить им, что он будто бы хочет устроить развлечение и поэтому через город будут провезены несколько новых пушек, которые он привез с собой из Майссена. Поэтому, если жители услышат стрельбу, пусть не боятся и ничего плохого не думают. Однако под этим предлогом он приказал вокруг замка сделать шанцы и направить в сторону пражских городов большие пушки. Сегодня же король, считая, что он кое-что уже предусмотрел, даже слышать нас не захотел. Поэтому пражане, не желая позорно и обманным путем отдать свою жизнь и имущество, решили, что лучше с честью умереть, сопротивляясь и защищаясь как добрые люди. Когда сельский люд в окрестных деревнях услышал набат, то и он начал бить в него, давая знать другим. Таким образом, через несколько часов ты мог видеть, как со всей округи к Праге бежало несколько тысяч сельского люда. Вскоре всем прибывшим пражане роздали железные цепы и гаковницы[177], чтобы в случае, если дело дойдет до битвы, они, как более простые люди, сражались с неприятелем более простым оружием. Король, услышав о том и поняв, что происходит, быстро послал одного за другим послов в пражские города, чтобы они успокоили народ, и, опасаясь, как бы не набежало в пражские города еще больше чужого люда, приказал гусарам переправиться на другую сторону реки недалеко от Либни и, поскакав в разные стороны, возвращать назад всех, кто двигался к Праге, и никоим образом не допускать их к пражским городам. Весь день и всю ночь, а также на следующий день король со своими приближенными постоянно имел наготове оседланных лошадей и находился в Новой Оборе, чтобы в случае серьезной опасности ударить по пражанам с тыла. В день св. мученика магистра Яна из Гусинца, то есть в среду утром [6 июля], гетманы и люди, разбиравшиеся в военном деле, заняли вместе с вооруженным народом Шпитальные ворота, а также Горские, ибо гусары сновали туда-сюда по Шпитальному полю и часто приближались к этим воротам, желая, судя по всему, ворваться в город через них и учинить нападение. Но когда здесь поставили несколько пушек и они об этом узнали, то были вынуждены отойти и гарцевать уже подалее от того места. Я еще должен упомянуть то, что слышал не от одного, а от многих добрых людей, видевших собственными глазами, позже слышал о том же и от пражского пушкаря. Когда из тех малых полевых пушек, которые были посланы к тем воротам гетманом Иржиком Комедкой[178], выстрелили, желая сначала их прочистить, то обнаружилось, что они забиты осколками и какими-то кусками дерева. А тот пушкарь впоследствии считал эту подлость и предательство делом рук самого Иржика Комедки, говоря, что хочет сказать ему в глаза, что и в другие пушки, которые он в то время осматривал, тот напихал эти осколки и черепки. Если люди во время бунта узнали бы о том, о чем позднее им было сообщено, то воздали бы этому гетману по заслугам и устроили бы такое представление, какое некогда устроил король Тулл с Метием Фуфетием, о чем рассказывает Ливии в первых книгах своей хроники[179]. Размещавшиеся в Бубнах и других окрестных деревнях немцы, спустившись вниз к воде, подожгли общинный пороховой склад, построенный возле плотины мельницы Каменского, и хотели также захватить большой остров напротив той мельницы. Узнав об этом, пражане приказали отправить на тот остров значительное количество вооруженного народа. Разместив орудия за большими деревьями, тополями, они открыли по немцам такой огонь, что отогнали их и оттуда, и от Бубен. Целый день беспрерывно шла перестрелка, однако тем, кто был на острове, наемники не могли причинить большого вреда из-за густых деревьев и земляных укреплений, их же самих немало перестреляли. Когда гусары по своему обычаю подъехали ближе к воротам, чтобы им было легче выманить и вывести за собой людей из города, некто Крупый из рыцарского сословия (несколько лет назад он был причиной казни своего родного отца) присоединился с приятелем к пражанам, сказав им, что гусаров якобы там не более сотни и большая их часть по распоряжению короля послана на другой конец города. Поэтому конным и пешим надо выйти с ним за ворота и ударить по тем гусарам, чтобы всех их поубивать, а коней захватить. Люди попроще, которые никогда не бывали на войне, не поняв того, что заключалось в словах Крупого, вышли вслед за ним из Горских и Поржичских ворот в весьма большом количестве, как конные, так и пешие, и кинулись на гусаров. Гусары, видя, что на них нападает много народу, начали отступать все дальше и дальше. И когда довольно далеко отвели их от ворот, то набросились на них из укрытия в огромном количестве. Конные, заметив это и поняв, что такому числу они никак не могут противостоять, отступили, захватив с собой и Крупого, который хотел убежать к гусарам, как это сделал его приятель. Таким образом, пешие оказались брошенными всадниками, им не было оказано никакой помощи и артиллерией. Окружив и отрезав их от города, гусары тут же в садах и виноградниках убили человек 70 (большинство были крестьяне). Все они похоронены у св. Индржиха и у св. Петра и в других местах у костелов. Когда большинство народа приблизилось к городским воротам, и некоторые узнали тут предателя Крупого, то стащили его с коня и изрубили на мелкие части. Так он за свое предательство народа и языка чешского получил справедливое возмездие. О, если бы можно было отплатить так же всем предателям! В суматохе убили и некоего Эвана, хорошего человека, потому что он был одет в платье, сшитое по-гусарски. В Новом Месте также был убит сын доктора Яна Коппа из Раументаля[180]. Так что начали убивать и невинных. После этого трагического случая простой народ велел пушкарям зажигать осадные пушки, обращенные к пражскому замку. Однако более разумные, понимая, какое зло может произойти из-за этого, и не желая пролития невинной крови жен своих и детей, всячески отговаривали их. Именем всемогущего Господа Бога они просили не делать задуманное и в конце концов с помощью Господа Бога уговорили их. Тем временем бургомистры и коншелы вновь отправили к королю в пражский замок из своей среды Сикста из Оттерсдорфа, магистра Томаша из Яворжице, а также некоторых старейшин, чтобы сообщить Его Милости то, что с ними творят, и просить Его Милость, чтобы он соизволил действовать другими средствами и выразил бы сожаление о пролитии христианской крови. Король принял тех послов. Рядом с ним в тот момент были сын его князь Фердинанд, а также епископы оломоуцкий и вратиславский, князь тешинский, господа мораване, силезцы и лужичане, верховный пражский бургграф и верховный канцлер и многие другие. Тогда вышеназванный Сикст жалостливо и пространно по-чешски изложил Е.К.М., что с пражанами делали и делают из-за проволочек и неоднократных милостивых ответов Е.К.М. В заключение Сикст просил Е.К.М., как христианского короля и господина, соизволить сжалиться и не допустить погибели христианской, которая распространилась бы и на много тысяч невинных деток, кои еще не различают правого и неправого и не знают много другого. Некоторые из присутствовавших королевских советников, услышав сей рассказ, прослезились. Однако король, словно Марпесская скала[181], оставался тверд и, допустив их к себе, ответил на латинском языке (сказав, что делает это для того, чтобы все присутствующие поняли): «Вчера через гетмана маркграфства Моравского вам был дан весьма милостивый ответ, что я отложил до следующей пятницы вызов на суд, который должен был состояться сегодня, без ущерба моему праву и справедливости, и просил, чтобы ваши люди вели себя спокойно по отношению ко мне и моим людям. Вы сами знаете, что произошло вчера. Ваши люди стреляли по моим из больших пушек железными ядрами и очень многих убили. Не удовлетворившись этим злым делом, они велели привезти на берега реки еще большие осадные пушки и направить их против меня, своего короля и господина. И это называется послушанием? За тем, что делалось, я наблюдал собственными глазами и многие мои люди вместе со мной. О, если бы я захотел использовать свое право, что по справедливости вполне мог сделать, я сокрушил бы вас, уничтожив город огнем. Посланные мною солдаты разгромили бы вас всех за один час. Но поскольку я христианский государь, то я пока сдерживаюсь и пощажу вас. Итак, как я уже говорил вам ранее, я и мои люди не начнем первыми. Я буду со своими гетманами следить за тем, чтобы все мои воины вели себя спокойно. Вы же потрудитесь, чтобы ваши люди сложили оружие и отвезли домой те пушки с берега и со всех других мест, а ремесленники пусть лучше работают. А в следующую пятницу явитесь ко мне от каждого города в том количестве, какое указано в вызове, в 11 часов [7 час.]. И сообщите от моего имени, чтобы пришедшие соблюдали спокойствие. Я гарантирую всем свободный вход и возвращение домой. Никто не будет отягощен тюремным заключением или другим насилием. Когда, согласно вызову, вы предстанете передо мной в том количестве, какое я указал, можете, если захотите, свободно повторить то, что вы сейчас мне сказали, или сообщить что-либо другое. В заключение скажу следующее: какова будет ваша просьба, таков будет и мой ответ. Если она будет покорной и верноподданной, то и ответ мой будет милостивым. Но, как я уже говорил, не забудьте напомнить, чтобы все пришли и никто не боялся. Перед князьями и всеми советниками честью доброго государя клянусь, что никого не хочу обижать какой-либо несправедливостью и насилием». Выслушав короля, послы попросили, чтобы он изволил послать вместе с ними в город некоторых своих советников. Будет лучше, если советники сами сообщат о воле и обещании Е. К.М. Вместе с послами были отправлены Иржик Жабка, Пршемек — под-коморжий маркграфства Моравского и еще две особы — из маркграфства Моравского и из княжества Силезского, все они отлично знали чешский язык. Прибыв в староместскую ратушу и собрав тех, кто в тот момент вооруженным находился около ратуши, люди короля сообщили причину, по которой они были посланы к ним Е. К. М. О том, что еще было поручено сказать от имени Е. К. М., сообщение сделал Сикст из Оттерсдорфа. Собравшимся сообщили, что Е. К. М. счел для себя обидными вчерашние и сегодняшние волнения и перестрелку, но что напоследок он милостиво обещал позаботиться о том, чтобы военный народ Е. К. М. не чинил ущерба и не создавал причин для недовольства или волнений. Его Милость приказывает сообщить об этом милостивом ответе и обещании. Что касается вызова на суд, то, как и было сказано, явка отложена до ближайшей пятницы. Все указанные в том вызове лица должны предстать перед Е. К. М. в определенное время. При этом никто, даже самый последний, ничего не должен бояться, ибо Е. К. М. всем и каждому изволил обещать, что ни на кого намеренно и ни по какому праву не будут посягать. Каждому в отдельности королем были обещаны свободный вход к Е. К. М., а также свободное возвращение домой. Все это в присутствии данных господ, сейчас по нашей просьбе к вам посланных, Е. К. М. обещал и приказал сообщить. Указанные господа, выслушав, заявили, что все сказанное верно и что такие слова и обещания Е. К. М. были произнесены в их присутствии. Однако перед тем, как те послы[182] вернулись от короля в город, городской люд, узнав, что натворили гусары, опять прибежал к ратушам и заставил староместского бургомистра Ондржея Клатовского из Дальмангорста и других коншелов, находившихся в зале ратуши, разослать во все края следующее послание: «Мы, бургомистр» и т. д.[183] Несколько грамот с этим посланием успели разослать еще до возвращения послов. Но позднее, после сделанного сообщения, во все стороны были отправлены конные гонцы, и множество грамот возвратили назад. Тем не менее одна грамота, которая шла в Коуржимский край, попала в руки Адама Ржичанского, который хотя и состоял в «Дружественном соглашении», тотчас же отослал ее королю, чтобы войти к нему в доверие. Поэтому король во время суда над пражанами велел всем зачитать и эту грамоту, о чем ты узнаешь немного позже. В тот же день, примерно во время вечерни была подожжена деревня под названием Бубны, и в город пришло известие, что гусары окружили и схватили Арношта Крайиржа из Крайка, который со своими людьми направлялся на помощь пражанам[184]. Услышав об этом и увидев дым, народ вновь пришел в сильное волнение. Люди стали говорить, что нельзя больше верить красивым словам и обещаниям короля, ибо он никогда и ни в чем их не выполняет. Поскольку войска его уже явно начали предавать страну огню и схватили одного из жителей, далеко не последнего, люди решили на основе земского уложения выступить против него, как против разорителя страны, жалея друзей своих, а также народ и язык свой. Король, узнав о том, вновь послал вниз, в пражские города, верховного пражского бургграфа и Иржика Жабку. Прибыв вниз, они рассказали, что Е. К. М. тяжело переживает поджог той деревни и что им отдан приказ весьма тщательно расследовать обстоятельства дела. Король хочет подвергнуть смертной казни виновников, кем бы они ни были, и изволит обещать сполна возместить нанесенный ущерб тем бедным людям. А поскольку случившееся было против королевской воли и без его ведома, то не нужно жаловаться, а следует успокоиться. Они еще много о чем говорили и ясно, чтобы все слышали, сказали, что король, возложив руку свою на корону на голове, изволил дать королевское слово: если пражане сохранят спокойствие и ничего плохого не сделают, то он изволит быть не только их господином и милостивым королем, но и соизволит простить виновных ради невинных. Этим весьма многочисленным королевским обещаниям и заверениям, которые он сделал в присутствии князей и советников и поручил известным, почти что первым лицам в государстве, передать всем, люди поверили, как Священному писанию, сразу успокоились и пошли по домам. А назавтра, в четверг утром, в большом количестве собравшись в староместской ратуше, они стали между собой обсуждать, что дальше делать с тем вызовом на суд. Между ними возникли разногласия. Одни не считали возможным решать вопрос без ведома сословий и являться в пражский замок в таком большом количестве, включая известнейших в пражских городах лиц. Ведь многие статьи этого вызова содержали для них тяжелые обвинения по многим пунктам, о которых они не имели никакого, а в некоторых случаях даже малейшего понятия. Другие же, состоявшие в близких отношениях с друзьями господина бургграфа, господина канцлера и магистра Олдржиха из Простиборже, то есть с теми, кто предал их и все Чешское королевство, поскольку все другие в это время их покинули, предлагали обсудить это дело с ними, тем более что Е. К. М. так милостиво и даже с клятвой дает им обещания и заверения. Так случилось, что совета искали и просили у тех, кто еще в Литомержице составил вызов пражан и остальных на суд. Ибо тот же Олдржих Гумполец, разузнав обо всем, вместе с Яном Кольским по прозванию Тругличка[185] и другими был вызван королем в Литомержице, и они с усердием занимались всеми этими делами, составляли вызов на суд, а также проекты, в какой форме и каким способом записать в земские доски переход владений в руки короля. Итак, в чем они королю совет давали, в том ему усердно помогали. Именно поэтому в тот период, когда пражане нуждались в совете, их было легче обмануть или, как говорится, задурить им головы. Упомянутый Олдржих, составляя для них грамоту, давал совет, с какими словами обратиться к королю. В зачитанной всем грамоте говорилось, что пражане отдают себя королю на милость и немилость за все свои проступки. Они возразили, говоря, что достаточно того, что они отдают себя на милость. И сколько они живут, никогда не слыхали, чтобы кто-то отдавал себя на милость и немилость, одни лишь грешники отдают себя Господу Богу и создателю своему на милость и немилость. Когда об этом сообщили Олдржиху, тот через некоторое время ответил, что якобы был у верховного канцлера, а также у пражского бургграфа и получил от них указание: пражанам не следует этому противиться, и тогда все для них будет хорошо. Ведь король с императором под присягой дали обязательство, что они соизволят принять не иначе, как сдавшегося на милость и немилость. Ведь и ландграф Гессенский со многими другими князьями, графами и известными господами на днях так сделал, показав тем самым верноподданность своему господину и получив в результате от императора большие милости[186]. Поэтому и вы не стыдитесь покориться королю и господину своему и сдаться Его Милости, чтобы ни в чем не быть виноватыми. Все делается не для того, чтобы вас унизить, а для вашей же чести. Пражане поверили всему, что им было сказано, надеясь, что все это уляжется и придет к хорошему концу. Послушавшись советов Олдржиха и других, они согласились с тем, чтобы именно в таких словах, какие содержались в составленной для них грамоте, выразить свою покорность королю на суде. По поводу той грамоты нужно еще сказать следующее. Король Фердинанд имел много детей. Желая быть известным как славный король, он тратил много средств. Однако, кроме Кршивоклата и Подебрад (за них ему, однако, в удивительной форме должен был выплатить вместе со своими владениями Кашпар Пфлуг[187]), никакой собственности в Чешском королевстве он не имел, ибо все до последнего доходы в этом королевстве предшествующие короли и он сам различным образом заложили. В результате многие годы он не знал, как и откуда получить какие-либо доходы, на которые можно жить с детьми и воспитывать их. В других наследственных землях у короля также было не очень много доходов, потому что он те земли истощил слишком частыми налогами. Несколько ранее в Чешском королевстве ему сопутствовала большая удача, когда под видом наведения порядка и установления права он отнял у Кашпара Пфлуга и Шликов Иохимсталь, Пршисечницы и другие серебряные горы и присвоил их себе в наследственную собственность[188]. Ему очень нравился брандысский замок, куда он часто ездил на охоту. И он часто хвастался императору (об этом точно известно), что в Чехии у него есть такое приспособленное для охоты место, что у императора во всем христианском мире не сыскать лучшего. То, что брандысский замок очень нравится королю, он подтвердил сам, когда неоднократно просил, чтобы сословия Чешского королевства купили его вместе во всем, что к нему относится. Сословия обещали это сделать, о чем записано в решениях одного из сеймов[189]. Однако из-за того, что Арношт Крайирж, владелец и господин брандысского замка, требовал за него очень высокую цену, а под руками не было никаких денег, дело это тянулось до сих пор[190]. Королю также нравился и Пршеров со всем, что этому замку давно принадлежало и коим раздельно владели пражане староместские и новоместские. Замок граничил с брандысским панством и лежал как раз посередине между Брандысом и Подебрадами, куда король довольно часто наезжал. И люди в то время так говорили: когда бы король ни ехал в Брандыс или в Подебрады, он всегда, сидя на коне, зацепляет шпорой за Пршеров. А о богатом панстве литомышльском, жегушицком и многих других я сейчас и говорить не хочу. Если бы мне захотелось об этом обо всем подробно написать, то пришлось бы сразу начать новую книгу. Поэтому я хочу ограничиться лишь тем, что уже сказал. Эти и многие другие владения, очень нравившиеся королю, он не в состоянии был купить, и силой завладеть ими он также не смел (ведь каждый лучше даром возьмет, чем купит за деньги). Посему он долго размышлял над тем, как бы эти владения легче всего заполучить, себя и детей своих обеспечить. Ведь он мечтал и добивался того, чтобы превратить Чешское королевство в свое наследственное владение. При этом он хорошо понимал, что не всегда все случается по его воле, особенно войны (по натуре своей он был большим их любителем, но был в них неудачлив, поэтому чехи с трудом давали согласие на то, чтобы чаще оказывать ему помощь). Король также понимал, что почти вся власть и сила Чешского королевства заключается в городском сословии. Если бы он смог каким-либо образом ее уменьшить или присвоить себе, то ему было бы проще достигнуть задуманного и делать все согласно своей воле, то есть то, что ему нравится и хочется. Города имеют много незаложенных, доходных, прекрасных и огромных земельных владений, и, если бы король присвоил их себе и своей коморе (что он и сделал), он смог бы легче проложить дорожку к будущим доходам и добыть себе палицу, которой он позднее мог бы побить панское и рыцарское сословие. Он не мог найти и придумать никакой другой более приличной и законной причины, кроме как в нарушение прав и свобод Чешского королевства призвать сословия Чешского королевства совершить такое, что чехи считали бы невозможным сделать. Он прекрасно знал, что наиболее искренние и любящие свободу Чешского королевства окажут ему сопротивление, а должностные лица и его приспешники будут ему помогать против других. И он сделал так, что всего лишь своим мандатом принудил сословия Чешского королевства без одобрения общего сейма совершить военный поход против саксонского курфюрста сначала к Кадани, а во второй раз к Литомержице, что было нарушением порядка, прав и всех свобод Чешского королевства. Однако многие члены сословий помнили об обязательствах своих предков, их союзах и договорах — так называемых эрбанунках, заключенных между Чешским королевством и саксонским домом и скрепленных печатями[191]. Они воспротивились этим двум походам на невинных христиан и затем отвергли нехристианский и несправедливый мандат короля. Курфюрсту же члены сословий напомнили о том, что они не могут оставить своего господина и короля, поэтому просят его не враждовать с императором и уйти от монастыря Добролуки[192]. У короля имелись большие подозрения по поводу этого послания, однако все было сделано по его же инициативе и приказу. Я сам при этом был и слышал своими ушами, будучи в то время послан к королю вместе с другими представителями от городского сословия. Король тогда много жаловался на курфюрста, который якобы засыпал пруды, принадлежащие названному монастырю, и разорил все хозяйство только для того, чтобы унизить и оскорбить Чешское королевство, поэтому на сейме следует поставить и обсудить и этот вопрос. Так по королевской воле и стало. Король, написав грамоту, отослал ее сословиям. Они, хотя и не желали возобновлять договор именно с Маурициусом, вынуждены были его утвердить. Между тем король ни должностным лицам, ни сословиям Чешского королевства не сообщил тогда, что вышеназванный монастырь он отдал в заклад курфюрсту за определенную денежную сумму, взятую в долг. И если он не вернет в установленное время тех денег, то курфюрст может монастырем этим владеть и пользоваться. Король не сообщил потом, что он заключил договор с курфюрстом в Кадани[193] и обещал выдать свою дочку за старшего сына курфюрста (он обязался сделать это в грамоте, скрепленной печатью, выписку оттуда я видел своими глазами)[194]. Так это или не так (все говорят, что именно так), но король много лет хотел отомстить саксонскому курфюрсту за то, что тот долгие годы не хотел его признавать римским королем. Кроме того, король всегда хотел помочь брату своему императору, в то время воевавшему с курфюрстом. А чтобы кто-нибудь не подумал, будто король выступает против курфюрста без справедливого повода, он выдумал разные причины и настроил сословия, вернее сказать, некоторых особ из сословий Чешского королевства так, чтобы на сейме они записали то, о чем он с Маурициусом, предателем своего родного дяди, уже давно заключил договор. Поэтому, когда он вместе с императором, как и хотел того, победил курфюрста, то по причине того, что сословия Чешского королевства, особенно пражане и городское сословие, не захотели по мандату выступить в поход, желая осуществить то, что он давно замышлял и о чем уже много лет думал, а именно присвоить себе в наследственное владение и присовокупить в домениальную собственность владения сословий, он раньше, чем кто-либо этого ожидал, еще до того, как послы вернулись домой от него и от императора, тайно и насильно вторгся вместе с войском в Чешское королевство. Находясь в Литомержице, он секретно вызывал к себе некоторых лиц и добился того, что в случае какого-либо сопротивления они готовы были встать на его сторону и помогать ему уничтожать тех, кто как истинный поборник общественного блага вступился за свободы Чешского королевства. А чтобы не казалось, будто он использует насилие, король действовал под благовидным покровом порядка и законности, ведь если бы он сразу посягнул своей властью на чужие владения, то все окрестные страны и народы увидели бы несправедливость короля. Для того чтобы обелить себя и представить это дело, много лет назад задуманное, как справедливое, он приказал написать вызов на суд, сочинил чрезмерно преувеличенные жалобы на пражан и другие города, а также на некоторых лиц из панского и рыцарского сословий, к которым он уже давно питал большую неприязнь и ненависть, ибо они были защитниками права и общественного блага. При этом он, однако, опасался, как бы пражане не воспротивились, а они так и думали сделать и не явиться по этому вызову, подав тем самым пример всем остальным не подчиняться королю. Если бы ему не удалось доказать то, в чем он обвинял пражан и других, которым по его приказу были представлены обвинения и вызовы на суд, то могли возникнуть не только препятствия в задуманном им деле, но и насмешки. Для доказательства своей правоты и подчинения пражан своей воле, он не только много чего им наобещал и посулил золотые горы, но и побуждал некоторых лиц из панского и рыцарского сословий в те тревожные дни приезжать в город и говорить пражанам, что они якобы к ним специально посланы королем с тем, чтобы успокоить их во всем этом деле и дать пражанам совет, беря это на свою душу, честь и христианскую веру, что если они покорятся королю, то у них не только не будет никаких трудностей, но и, более того, король с ними будет милостив и ласков. И этими хитрыми, обманными речами, и особенно итальянскими и испанскими методами, король со своими помощниками, о которых я уже упоминал, сумел добиться того, что сначала пражане, а потом и все остальные положились на твердые заверения его и других. Надеясь на короля как на господина своего, чьи слова никогда не должны браться назад, они отдали себя на милость и немилость в соответствии с той грамотой, приводимой ниже, которую написал им магистр Олдржих. У меня есть эта грамота, им сочиненная и написанная его собственной рукой, и я хочу сохранить ее для памяти. Король же, добившись того, что они во всем том, что он придумал, сознались и сдались ему на милость и немилость, тот час же использовал свою власть и прежде всего отобрал у них все имущество, затем лишил всех их чести, а некоторых даже жизни. Он приказал напечатать для их вечного позора и унижения «Акты» на чешском и немецком языках, включив туда все обвинения, однако не велел помещать там своих обещаний и присяги, чтобыокрестные народы и те из наших, кто не знал, каким образом все это произошло, не могли раскрыть обмана, но, видя и слыша, как читают обвинения и вызовы на суд, а потом наблюдая, как обвиняемые признаются и сдаются на милость и немилость, должны были тому удивляться и подумать: если бы осужденные не были виновны, то они не сдались бы ему на милость и немилость. Поскольку всемогущий Господь Бог не изволит оставлять добро без награды, а зло без отмщения, и мало кому, как свидетельствуют Священное писание и языческие сочинения, шло на пользу насилием приобретенное имущество, то я верю, что сам всемогущий Господь Бог будет справедливым мстителем за совершенное королем жестокое насилие над многими неповинными и в гневе своем когда-нибудь явится перед ним, отплатив ему за чрезмерную жестокость. Теперь, однако, вернемся к тому месту, где я прервал рассказ. Утром в пятницу, в день св. Килиана [8 июля], Олдржих из Простиборже от имени верховного канцлера тайно послал слугу в город к Сиксту из Оттерсдорфа, пражскому канцлеру, прося сообщить, не были ли изменены некоторые слова в грамоте, которую он составил и дал пражанам, поскольку в таком случае будет плохо. Это лишь подтверждает то, о чем я ранее говорил, а именно, чтобы во всем была исполнена королевская воля и чтобы могло одно с другим сойтись то, что они сочинили. А когда в старомест-ской ратуше собрались те из лучших людей пражских городов, кто был выбран в соответствии с вызовом на суд, пришло следующее письмо к магистру Томашу: «Пан Томаш, дорогой мой друг! Во-первых, мне приказано Е. К. М. позаботиться о том, чтобы солдаты не чинили никаких препятствий на мосту вызванным на суд Е. К. М. и те смогли в замке предстать перед королем. Никто, кроме них, не должен ходить ни в замок, ни по мосту. Во-вторых, мне приказано сообщить вам, что Его Милость изволит устроить смотр тому военному люду, что на днях пришел сюда, поэтому вам не следует думать ничего плохого. Сообщите об этом городской общине и скажите им, чтобы они знали, как себя вести. Кроме того, всем необходимо идти в замок без какого-либо оружия. Передайте это бургомистрам обоих городов и покажите им это письмо с тем, чтобы было сделано так, как я пишу. Дано в Пражском Граде в пятницу после св. Прокопа лета. XVII. Вольф Старший из Крайка собственноручно». Когда люди по вызову на суд пришли в пражский замок, а многие престарелые приехали, король приказал большому количеству своих людей занять пражский мост. Как только пробило XI часов [7 час.], он во всей своей славе и блеске спустился во дворец из своих покоев и, оглядевшись по сторонам, очень скверно посмотрел на пражан. И сев во всем своем величии на то дощатое возвышение, о котором я раньше упоминал, король посадил около себя по правую руку своего сына, далее моравского гетмана, чешского маршалка, Гануша из Лихтенштейна, Етржиха из Куновиц, Вацлава Тетаура, Пршемека из Вицкова, Яна Кропача из Неведоми, бургграфа Криштофа из Донина, Олдржиха из Ностиц, Гануша из Шлибен, Микулаша Мецерода, Ганку из Максен, по левую же руку других особ. Оба же епископа, оломоуцкий и вратиславский, сели ниже князя Фердинанда. Ладислав Попел держал перед королем меч[195]. Как только по требованию верховного пражского бургграфа все успокоились, король через гетмана моравского передал, что вначале будет зачитан вызов пражан на суд, и, если те захотят доказать свою невиновность, король соизволит их выслушать. Когда Ян Кольский читал вызов, о котором я уже говорил, король впустил в пражский замок тот самый военный народ, о котором верховный пражский бургграф писал, что ему будет учинен смотр, и приказал занять все башни и важные места и запереть все ворота замка. Тотчас же императору было послано сообщение, что он поймал пражан, как птицу в клетку. В то время, когда этот военный люд через ворота входил в пражский замок, чудесным образом с божьей помощью бежал Ян Татоус, коего, схваченного ночью, Иржик Комедка стерег в староместской ратуше, имея строгий приказ доставить его в пражский замок. Переплыв через реку, Ян Татоус отправился в чужие края, счастливо избежав насилия, которое в тот день легко могло с ним случиться. После прочтения вызова на суд гетман моравский вновь по приказу короля напомнил пражанам о том, как сильно они провинились перед своим королем и господином и что если они хотят оправдаться, то пусть сразу же начинают. И как было заранее условлено (скорее подстроено), для этого сразу же было отведено место, рядом с которым стоял князь Август с гофмистром, верховным судьей и некоторыми должностными лицами[196]. Кивком головы король дал знак пражанам, и Сикст из Оттерсдорфа, их канцлер, произнес те слова, которые были для пражан написаны магистром Олдржихом. А для того, чтобы не был изменен текст, по приказу верховного канцлера читалось по бумаге, и Иржик Жабка каждую фразу переводил королю на латынь: «Светлейший король и господин, милостивейший господин наш! В прошлое воскресенье два секретаря, состоящие при земских досках, принесли письмо от В. К. М. Поскольку оно было адресовано не только примасу, бургомистрам и коншелам, мы на следующий же день, собрав всех городских старейшин, приказали прочесть его. Из письма В. К. М. мы хорошо поняли все то, в чем В. К. М. изволили счесть себя глубоко оскорбленными пражскими городами. В том же письме Ваша Королевская Милость изволили назначить время на прошлую среду, а потом по нашей просьбе оно было перенесено на сегодняшний день с тем, чтобы мы в определенном количестве от каждого города безо всяких отговорок предстали перед В. К. М., их милостями князьями и советниками В. К. М. и выполнили все, что содержится в пунктах того письма В. К. М., как об этом сказано в В. К. М. вызове нас на суд. Милостивейший король, согласно приказу В. К. М., мы здесь склоняемся перед В. К. М. в полной покорности как верные и послушные подданные. Во время счастливого правления нами В. К. М. мы всегда знали В. К. М. как милостивого короля и нашего господина. А сейчас видим, что В. К. М. по многим причинам, изложенным в В. К. М. вызове на суд, изволит быть недоволен нами и гневаться на нас. Поэтому, милостивейший король, за все то, что случилось за все это время, и за то, что нами было сделано по причине принуждения со стороны некоторых из членов чешских сословий, мы В. К. М. как королю и милостивейшему господину нашему за все это, что пражские города сделали против В. К. М., за что В. К. М. изволит на нас гневаться, отдаем себя на милость и немилость и смиренно и верноподданно со всей покорностью просим Вашу Королевскую Милость, чтобы соизволили быть нашим королем и милостивым господином ныне и в будущем. В соответствии с этой смиренной просьбой и покорностью мы надеемся, что В. К. М. изволит милостиво простить нас и принять под свое покровительство. Наша самая большая просьба заключается в том, чтобы не вступать ни в какой судебный спор с В. К. М. как с господином своим. Мы, Бог даст, всегда в будущем будем верны и послушны В. К. М. как королю и милостивейшему господину нашему, и своим потомкам накажем, чтобы В. К. М. как господину своему всегда были послушны, верны и преданы ныне и в будущем. В соответствии с нашей смиренной просьбой и покорностью во всем полагаемся на В. К. М. Мы также просим его эрцгерцогскую милость светлейшего князя Августа, других князей, всех сидящих и предстоящих милостивых господ и советников Е. К. М. о ходатайстве перед Е. К. М., милостивейшим нашим господином, чтобы Е. К. М. по нашей смиренной просьбе соизволил принять нас на милость и немилость. А мы вашей эрцгерцогской милости, вашей княжеской милости и вашим милостям господам и советникам Е. К. М. за это всегда будем рады служить». По окончании этой речи пражане встали на колени, как им ранее было приказано, а когда король велел им подняться, гетман моравский вновь произнес большую речь о том, что Его Королевская Милость предпочел бы, чтобы пражане доказывали свою невиновность и если имеют что-либо против этого справедливого вызова на суд, то сказали бы. Король приказал зачитать тот вызов на суд, чтобы все могли понять, чем они, пражане, оскорбили Его Королевскую Милость. И еще по причине тяжести их проступка он изволит приказать, чтобы зачитали также и некоторые статьи обвинения. Когда Сикст из Оттерсдорфа от имени пражан хотел возразить королю и просить, чтобы более ничего не зачитывали, король сделал знак рукой, показывая, чтобы он молчал, и приказал огласить следующее[197]. По прочтении статей, что само по себе необычно для ведения судебного процесса, гетман моравский обратился к пражанам. Он сказал, что они слышали о том, как они сильно провинились перед королем и господином своим, поэтому им в первый, второй и третий раз предлагается оправдаться. Сикст же, их канцлер, вновь заявил, что ни в какой судебный процесс с Его Милостью, господином своим, они не вступают и вступать не собираются. И поскольку они с доверием сдались на милость и немилость Его Королевской Милости, то верят, что король соизволит также проявить к ним свою милость. После этого король подал присутствующим судьям знак рукой, чтобы они собрались вместе, и достаточно громко, даже крикливо почти полчаса с ними разговаривал. Все прочие, стоя около него, должны были молчать. Именно в этом новом порядке ведения суда полностью проявился весь непорядок, который в то время существовал в этом и во всех других его судах, где король единолично судил, обвинял и выносил приговоры, о чем свидетельствуют его собственные «Акты», изданные в посрамление и оскорбление чешского народа. Когда судьи разошлись, гетман по поручению короля вновь обратился к пражанам. Король видел покорность пражан и слышал их просьбу, а также ходатайства за них князей и других лиц, здесь присутствующих. Поэтому на некоторое время им следует пройти в судебную комнату, поскольку король будет держать совет и иметь небольшой разговор со своими судьями. Когда же их вновь впустят, то они услышат дальнейшую волю Е. К. М., которую должны будут исполнить. И пражане пошли в указанную им судебную комнату. Как только закрылась дверь за последним, король взмахнул рукой и рассмеялся, давая понять, что дело сделано и он загнал пражан туда, куда хотел. Встав со своего судебного места, он тотчас же удалился в свои верхние покои, приказав страже караулить возле дверей судебной комнаты. Тем временем гетман Пражского Града Вольф с Доубравской Горы спросил о Яне Татоусе. Узнав, что тот сбежал, он послал Иржика Комедку вниз в город с тем, чтобы повсюду разыскивали беглеца. Он также спросил о гофрихтарже Якубе[198] и, когда услышал, что тот с подкоморжим поехал по другим городам, сообщил об этом королю. Король сразу же отправил грамоту, чтобы подкоморжий без промедления привез Якуба из Врата, гофрихтаржа, в Прагу и доставил в пражский замок. Позднее, около семнадцати часов [13 час.], король, чтобы показать свою истинную милость и благосклонность к чешскому народу (чем раньше он всегда похвалялся и о чем не забыл сказать в своем вызове на суд) и подтвердить на деле то, что о нем говорилось и писалось во время того бунта, забыв о своих обещаниях, которые сам устно давал пражанам и передавал через других лиц, к ним посылавшихся, направил к пражанам в судебную комнату того же гетмана моравского с семью другими лицами, приказав Зигмунду Гельду[199] зачитать следующие статьи: «Его Милость король римский, венгерский и чешский и т. д. соизволил по нижайшим просьбам милостиво и окончательно решить, что Е. К. М. по природной королевской доброте и милости изволит милостиво простить и помиловать своих подданных из всех трех пражских городов за их провинности и проступки и прочее, что они сделали против Его Милости и за что впали у него в немилость и навлекли на себя гнев Его Милости при условии, что они на деле покорно и без промедления выполнят все нижеуказанные пункты, а Е. К. М. изволит предписать то, что будет необходимо для спокойствия, блага и пользы Е. К. М. подданных: Во-первых, чтобы полностью отступились от тех обязательств и решении, которые были сделаны в прошлый день св. Валентина, и немедленно дали Е. К. М. письменное обязательство на ближайшем общем сейме первыми потребовать и забрать назад печати всех трех пражских городов, приложенные к указанным обязательствам и решениям. Во-вторых, чтобы в руки Е. К. М. безо всякого промедления были выданы все и всяческие послания, сочинения, записки и документы, составленные во время принятия пражанами тех обязательств, переписка между ними и их союзниками по обязательствам, а также все письма и грамоты Гануша[200] Фридриха, бывшего курфюрста саксонского, и других сословий или же отдельных особ из этого королевства или же из других Е. К. М. земель, касающиеся Е. К. М. В-третьих, чтобы все свободы и привилегии, которые имеют указанные три города пражских (ничего, разумеется, не исключая) и которые были получены ими от предшествующих императоров и чешских королей и от Е. К. М., были переданы в руки и во власть Е. К. М. без ущерба, однако, общим свободам и привилегиям сословий Чешского королевства. Пражане должны ограничиться теми свободами, которые Е. К. М. соизволит им вернуть и дать, и удовлетвориться тем порядком, который Е. К. М. в дальнейшем соизволит им установить. Цехи всех трех пражских городов также должны отдать в руки Его Милости свои свободы. Далее, чтобы немедленно выдали Его Королевской Милости всю артиллерию со всеми принадлежностями из всех трех пражских городов. Далее, чтобы все пражские горожане и проживающие в городе отдали ружья, доспехи и другое оружие, кроме мечей и иного мелкого оружия, и принесли все это в ратуши в каждом пражском городе, где кто живет, до дальнейших распоряжений Е. К. М. Далее, чтобы коммунальные земельные владения всех трех пражских городов, Его Королевской Милости подданных, наследственные или же приобретенные, вместе со всеми правами и долговыми обязательствами, к ним относящимися, были переданы во власть Е. К. М. с соответствующей записью в земских досках. Далее, чтобы Е. К. М. передали все пошлины, правом сбора которых обладают все три пражских города. Пражане также письменно должны взять обязательство на будущее и на вечные времена давать Е. К. М., его наследникам и последующим чешским королям белый грош с каждой бочки пива и с каждой меры солода, который они повезут из города на продажу. При этом Е. К. М. изволит оставить за собой право наказать по заслугам и за провинности тех лиц из Его Милости пражских городов, которые действительно совершили проступки против Его Королевской Милости могущества, власти и достоинства. Поскольку Его Королевская Милость имеет права на имущество купца Арнольта, недавно в Старом Месте Пражском ушедшего из этого мира и не оставившего наследников, староместские горожане безо всяких возражений и оговорок должны выдать Е. К. М. оставшееся от того Арнольта имущество[201]. Кроме вышеуказанных пунктов Его Королевская Милость не изволит более наказывать и милует своих подданных пражан и жителей всех трех пражских городов за проступки и провинности, совершенные против Е. К. М. Его Милость берет под свою охрану и покровительство пражан с их женами, детьми и всем имуществом, изволит освободить от других наказаний и от королевской немилости и быть их милостивым королем и господином. Дано в Пражском Граде в пятницу после св. Прокопа [8 июля] лета 1547». Заключенные, которых из всех трех пражских городов было свыше шестисот лучших людей[202], услышав это тяжелое и несправедливое решение, тотчас поняли, что красивыми словами и обещаниями их заманили в ловушку. Они начали просить посланцев короля дать им в этих больших и серьезных делах небольшую отсрочку для того, чтобы сообщить о решении и посоветоваться с другими горожанами и своими соседями, оставшимися в пражских городах, но ничего не смогли допроситься. Посланцы ответили, что они посланы королем лишь затем, чтобы передать его решение, и что если пражане сразу же не согласятся с этими пунктами, король хорошо знает, как ему с ними в таком случае поступить. Поэтому пражане должны без промедления передать через них четкий и ясный ответ Его Милости. И они дали такой ответ, какой могли дать узники, будучи принуждены к этому заключением и насилием, несмотря на все королевские обещания. Пражане ответили, что принимают и подчиняются тому решению. Что же касается пункта, в котором король оставляет за собой право наказать в будущем некоторых лиц, то они просят и умоляют, поскольку доверились Е. К. М., всем всё простить и никого больше не наказывать. В тот же день около 21 часа [17 час.] для исполнения тех пунктов несколько лиц из всех трех пражских городов было выпущено под залог утраты чести с одним условием: если они не выполнят всего того, что содержится в вышеизложенных пунктах к завтрашнему дню, а именно к 18 часам по полным курантам [14 час.], то должны вернуться в место заключения. Остальные были разделены на две части. Гетман Пражского Града, пришедший ночью с вооруженными людьми, приказал отправить половину узников в подвал дворца, где, как говорят, раньше находилась прислуга королевы, и запереть их там в сводчатых помещениях. И тех, кто находился в заключении в судебной комнате, и тех, кто был отправлен в подвал, зорко охраняли немцы, заставляли их ночью бодрствовать, чтобы они не могли убежать. В субботу [9 июля] утром король послал в пражские города несколько сот коней, которые несколько дней подряд непрерывно свозили в пражский замок артиллерию, большую и малую, ядра, порох и другие всевозможные приспособления. Этого вооружения, особенно пороха и снарядов, было так много, что служилые люди короля не переставали удивляться, говоря, что они много повидали подобного и раньше в других местах, но такого множества еще не видывали. Да и сами пражане, особенно староместские, не знали о существовании этого клада до тех пор, пока какие-то предатели из горожан же не выдали его королевским пушкарям и те не повезли его в пражский замок. Однако другие пункты никак не могли быть выполнены, особенно те, которые касались привилегий и документов, находившихся у Сикста из Оттерсдорфа, ибо король, будучи к нему не расположен, не велел отпускать его из заключения, поэтому отпущенные из заключения лица должны были вернуться в место своего заключения, согласно данным ими обязательствам, и их продержали там весь субботний день до самого вечера. Ближе к ночи к ним были посланы королем некоторые лица, в том числе Иржик Жабка, который, когда в судебную комнату привели всех узников из подвалов под дворцом и они встретились с остальными, передал королевский приказ. Те, которых выпустят, будут особо поименованы. Все они должны поклясться честью и верой, что никуда в это время из Праги не уедут и постоянно будут находиться в городе. Как только им всем вместе или кому-нибудь отдельно за день или два дадут знать, то все и каждый, согласно своей клятве, должны будут явиться туда, куда укажет Его Королевская Милость. Первым был назван Кашпар Стрнад[203], затем другие. Когда они снова спустились в подвалы под дворцом, их рассадили порознь. Вскоре стали выпускать по списку, и освобождавшиеся клялись честью и верой Вольфу из Вршесовиц, в то время бывшему гетманом Пражского Града. Тех, кто дал клятву, стражники и алебардники, запрудившие все вокруг, отпускали на волю. В это время поднялся сильный ветер, воздух стал ужасен и такая большая пыль поднялась над пражскими городами, что никто во дворце из-за этой большой пыли не мог различить ни малейших очертаний пражских городов. Всемогущий Господь Бог соизволил явить свое чудо и этим знамением дал понять людям, какую несправедливость своим насилием король совершил над пражанами. В это же время те, которые угодничали и имели больше друзей, были выпущены, а остальные, также невиновные, должны были оставаться в заключении. В воскресенье [10 июля] утром князь Август, оставив в городе свой служилый народ, на повозках вернулся в Майссен. Оставшиеся в заключении пражане жаловались на тех, кто был выпущен, говоря, что они медлят с выполнением тех королевских пунктов и из-за этого им приходится находиться в заключении. Королевские ловчие и охотники снова пообещали, что, как только будут выполнены все пункты, их сразу же отпустят из заключения. Для того чтобы освободиться, многие давали письменные гарантии, скрепленные своими печатями, и клялись, что все исполнят, лишь бы их выпустили. Ибо уж более не могли они сидеть в таком смраде, от которого многие теряли сознание, а некоторые умерли после того, как их выпустили. Ведь там, где они ели, там же и спали, где спали, там же и нужду справляли. А в те дни стояла сильная жара, и из-за этого с непривычки людей мучил смрад, а потом началась зараза, и никто не мог помочь им. В коморе и королевской канцелярии им под различными предлогами отказывали выдать грамоты с привилегиями на посудное[204], на пошлины и другие доходы, говоря, что еще не готовы. В конце концов люди вынуждены были давать письменное обязательство, занесенное в земские доски, и почти под страхом смерти брали на себя нижеследующее обязательство: «В памятную книгу[205] в лето XLVII. Во вторник после святого Килиана [12 июля] бургомистры и городские советы и все общины Старого, Нового и Малого пражских городов, и прежде всего Старого Места, послали к земским доскам от своего имени с полномочными грамотами, скрепленными печатями, лучших людей, известных и рассудительных: Ондржея Клатовского из Дальмангорста, Мартина Смиля из Стоешиц, Мартина из Влканова и Иржика Комедку из Ровин — от коншелов; Беньямина из Влканова, Духека Хмелержа из Семехова — от городских старейшин; Шимона из Тишнёва, Зикмунда Пикарта из Зеленого Удола, Михала Карыка из Ржезна и Блажека из Перефта — от общины[206], и из Нового Места также известных и рассудительных Яна Срну из Карповой Горы[207], Мартина Дивишовского из Прошовиц, Иржика Швика и Ондржея Зоубека — от коншелов; Микулаша Караса, Иржика, бакалавра, от Белых Орлов[208], Шимона Шпрынцле и Ондржея Корженичека — от городских старейшин; Яна Кыдлина из Шонова, Штепана Ептишку, Яна Франту, кузнеца, и Павла Бартовица, мясника, — от общины; и из Малого Места пражского Иржика из Плосковиц, Яна Шимунека. Прокопа, пекаря, — от коншелов; Яна Срну, Вита Круша, Бартоломея, иначе Барту, мясника, — от городских старейшин; Мартина Словака, Бонавентуру, мечника, и Клемента, скорняка, — от общины. Эти люди заявили пражским должностным лицам следующее. Поскольку светлейший князь и господин пан Фердинанд, король римский, во все времена радетель империи, король венгерский, чешский, далматинский, хорватский и т. д., инфант в Испании, эрцгерцог австрийский и маркграф моравский и т. д., соизволил дать этим пражанам известные пункты для исполнения (о чем подробнее говорится в самих пунктах), то все они обещали Е. К. М. и настоящим документом подтверждают, что в соответствии с теми пунктами выполнят то, что содержится в следующих 4-х пунктах: Во-первых, они должны на ближайшем сейме отказаться от союзов и обязательств, которые были заключены ими между собой и с некоторыми другими лицами из сословий, взять свои печати и отныне в этих союзах не состоять. Во-вторых, им следует все городские пошлины передать Его Королевской Милости и его наследникам и подтвердить это письменно, как им будет указано Его Королевской Милостью. В-третьих, они должны и будут обязаны от своего и своих потомков имени дать такое письменное обязательство королю, наследникам Его Милости и будущим чешским королям, какое им будет указано. Они также должны королю, наследникам Его Королевской Милости и будущим чешским королям в будущем без возражений давать посудное с каждой четверти пива ячменного или же белого домашнего, которое варится, продается или же привозится, а также с каждой четверти и с каждого стрыха[209] солода, продаваемого или же обмениваемого, по одному чешскому грошу. В-четвертых, они обещали и настоящей грамотой подтверждают, что по доброй воле отдадут Его Королевской Милости все грамоты, маестаты и дарения, которые имеют и которые относятся к земельным владениям, а также и регистры доходов от всех этих владений и имущества наследственного и долгового. Все вышеуказанное им надлежит выполнить до ближайшей субботы после составления данной грамоты. Составлено в вышеназванные год и день». В тот же день и в тот же час вышепоименованные лица записью в земские доски обязались передать королю все земельные владения, ренты и прочие доходы и должны были сделать письменное заявление от себя и своих потомков о том, что они ему и его наследникам и будущим чешским королям добровольно отдают эти владения, о чем и свидетельствуют перед пражскими должностными лицами. В начале данной грамоты почти повторяются все те слова, которые содержались в королевском вьиове пражан на суд, а также в тех измышлениях на судебном процессе, будто пражане сильно провинились перед королем. И лишь в заключении говорится, что они, стоя перед младшими пражскими должностными лицами при земских досках, по доброй воле об этом свидетельствуют. Для свидетельствования из заключения были выпущены вышеназванные лица, как то Ондржей Клатовский, тогдашний бургомистр, и другие. Сразу же после этого они вновь были ввергнуты в страшное и смрадное узилище. Вместе с тем ни король, ни должностные лица не стыдились утверждать, будто пражане сделали это добровольно. А ведь все, что тогда происходило, было тиранством, несправедливостью и насилием. У меня нет копии документов о передаче этих приобретенных или наследственных владений, поэтому те из потомков, кто захочет лучше понять эти хитросплетения, должны будут приказать сделать себе выписку из земских досок. Я не счел нужным приводить здесь слово в слово копии обязательств, которые взяли на себя пражане согласно образцу, данному им коморой относительно пошлин и других вещей. Ибо, как хорошо сказал Теренций, «если знаешь одну, то знаешь их всех». По одной грамоте можно судить и обо всех других. Они имеют одно и то же начало: «Поскольку мы перед Е. К. М., господином нашим милостивейшим, провинились, и он соизволил по многочисленным ходатайствам эрцгерцога, мораван и других простить нам это, то...» и т. д. В итоге во всех своих делах, а потом и в маестатах, которые были возвращены пражанам (хотя и в скромном количестве), король стремился лишить пражан, как провинившихся, чести на все времена и вообще всячески навредить им и ограбить их. Когда он по своей воле так обошелся с пражанами, то вновь приказал отпустить несколько узников, оставив для будущего наказания более 40 человек. А Якуба, гофрихтаржа, не допустив до себя и даже не видя его и не выслушав, король сразу же во вторник перед святой Маргаритой [12 июля] приказал посадить в Белую башню. Его и других заключенных стерегли и внимательно за ними следили. Женам, детям и приятелям узников не разрешили посещать их и говорить с ними. Однако тогда еще никто не был отдан палачу по той причине, что составлялись вызовы на суд другим городам и лицам панского и рыцарского сословий. А для того, чтобы прочие не воспротивились, следовало сделать послабление заключенным пражанам. Тогда можно было бы всех остальных скорее принудить предстать перед Е. К. М. Что касается вызовов на суд городам и лицам из панского и рыцарского сословия, то я не считаю нужным переписывать их сюда слово в слово, поскольку почти все они одинаковы и мало чем отличались от вызова на суд пражским городам. Просто тому или иному городу приписывались большие или меньшие провинности. То же самое касалось и лиц или лица из панского и рыцарского сословия. Не имея никакой достойной и справедливой причины, по которой король мог кого-либо судить, он таковую придумывал. Взять, к примеру, Вацлава из Вартмберка, который почти ничего, что другим ставилось в вину, не делал и одним из самых последних грамотой своей присоединился к «Дружественному соглашению». Однако король знал, что у него много наличных денег, а главное, он должен был ему несколько тысяч. Поэтому в вызове на суд в вину Вацлаву было поставлено то, что он не приехал к королю в Литомержице[210]. Между прочим, тысячи других из панского и рыцарского сословия также не приехали, но они были беднее, ничего не могли дать, и их оставили в покое. Те же, у кого были большие владения, как, например, у пражан и других городов, приехав к королю в Литомержице, не смогли допроситься и получить какого-либо ответа. Именно поэтому я не привожу здесь вызовы на суд. Упомяну только о городах, вызванных на суд и осужденных так же, как и пражане. Эти города должны были отдать королю свои маестаты, артиллерию, оружие и земельные владения, записав все это в земские доски, а также отказаться от пошлин и других доходов. Король возился с городами до тех пор, пока они не сделали все так, как он хотел, оформив передачу ему земельных владений. И пока они не передали лицам, посланным им в каждый город, своих крестьян, они мучались в тяжком и смрадном узилище, где одни лишились разума, а другие, как только были выпущены, сразу умерли. Воистину в то время пражский замок был не чем иным, как застенком для чешского народа. Уже не хватало тюрем, такое великое множество было тех, кого подвергали заключению и насилию. Еще я приведу мандат, разосланный по краям Чешского королевства, который был издан королем перед вызовом на суд и разбирательством. «Фердинанд и т. д. Верные, милые и т. д.»[211] Следующие послания необходимо было привести ранее: «Я к вашим услугам, благородные и честные господа пражане, дорогие друзья мои. Да ниспошлет вам Господь Бог всякие блага. Я намеревался отправиться в Прагу по делам пана Арношта Крайиржа, моего родственника, и поехал сначала в Чешский Брод. Пан Арношт Крайирж сообщил мне сюда в Брод, что на пути в Прагу он узнал о волнениях и несогласиях, которые происходили там, и повернул домой. Я хочу сделать то же самое. Когда стало известно о тех волнениях и несогласиях, горожане Брода послали ко мне несколько лиц из своей среды, прося у меня совета, что им предпринять. Я в ответ спросил их, было ли к ним от вас какое-либо посольство или письмо, и они ответили, что не было. Тогда я дал им такой ответ: поскольку они от вас не получали никакого письма или посольства, а сообщения противоречивы и не совпадают одно с другим, то им следует послать к вам людей и все выяснить. Судя по тому, что они услышат, они примут решение, как им себя вести. А Ян Выскитенский[212] приехал ко мне в два часа на ночь [23 час.] и немного рассказал о том, что у вас сейчас происходит. Сегодня сюда в Брод приехали также два человека из Старого и Нового Места, и у меня с ними был разговор. Они сообщили, что у них нет никаких ваших грамот, и просили меня посоветовать, что делать и можно ли им ехать дальше. И дал я им такой ответ: я не знаю, что вы им поручили, но думаю, что в соответствии с данным вами поручением они должны знать, как себя вести. С этим они от меня и ушли, но куда потом направились, не знаю. Господа и дорогие друзья мои, меня совершенно расстроили эти волнения, несогласия и беспорядки, ведь если они не прекратятся и не будет что-то сделано, то я не предвижу ничего, кроме падения и гибели Чешского королевства, да спасет нас от этого Господь Бог. Поэтому, наверное, было бы во благо, если бы вы нашли путь, чтобы все эти дела, так начатые, могли прийти к доброму умиротворению. А если все останется без изменения, из этого ничего хорошего не выйдет. Дай Господь Бог, чтобы Его Милость король с вами и вы с Его Королевской Милостью обращались иначе, чем сейчас, чтобы было за что благодарить Господа Бога. Поэтому я посылаю вам это письмо с добрыми намерениями, как человек, который с радостью увидел бы спокойствие этого королевства. Дано в Броде после св. Прокопа [5 июля] лета 1547. Ян из Пернштейна на Гельфенштейне». «Благородным и славным, дорогим господам бургомистру и совету Старого Места Пражского, господам, ко мне благосклонным, и милым друзьям моим. Я к вашим услугам. Господа и дорогие друзья мои, вы мне сообщили, что Его Милость король, милостивейший господин наш, соизволил послать двух коморников с грамотой Е. К. М. ко всем трем городам. Эта грамота, как вы сообщаете, занимает несколько страниц и касается многих важных и серьезных вещей. Вы просите, чтобы я направился к вам сразу же, как только получу ваше письмо, и вместе с вами обсудил ответ Его Королевской Милости. Можете мне поверить, дорогие мои друзья, что, зная не только о вашей просьбе, но и как бы читая ваши мысли, я с радостью сейчас же так и сделал бы. Но вы хорошо знаете, что в этой поездке я не по своей воле, и перед отъездом я вам сказал, что его милость господин подкоморжий лично изволит совершать поездку по городам, на что есть особые причины и нужды[213]. Поэтому я прошу вас не держать на меня зла и не считать мои действия какой-то прихотью. В эти дни возьмите на себя это большое и серьезное дело, посидите и подумайте. А я, если даст всемогущий Господь Бог, через неделю в ближайшую среду буду дома и с радостью помогу во всем, что идет во благо Е. К. М., милостивого господина нашего, и вам. Я очень прошу вас, остерегайтесь того, чтобы по какой-либо причине не случились бесчинства. Ибо Его Королевская Милость изволит думать только о том, чтобы сохранить спокойствие. В этих краях люди просят о спокойствии, стоят и будут стоять на стороне Е. К. М., милостивого господина нашего. Если кто-то захочет склонить вас к чему-нибудь, ради всемогущего Бога, не отдаляйтесь от Его Королевской Милости. Как вы всегда поступали, поступайте и теперь, это будет во благо. Не надейтесь ни на кого, кроме Господа Бога и своего господина Е. К. М. Ибо все добрые люди, осознав злые дела, прибегают к Его Королевской Милости. Здесь, в воскресенье в Зеленой Горе состоялся съезд, и клянусь вам, что более 250 лиц панского и рыцарского сословия письменно заверили Е. К. М. в своей верности и присягнули Е. К. М. как милостивому своему господину. Дано в Клатовы, лета 47, во вторник, перед праздником и днем памяти магистра Яна из Гусинца, чеха, верного Богу и людям [5 июля]. Якуб Фикар из Врата, гофрихтарж». Нижеследующие города, как и пражане, о чем говорилось выше, явились к королю по вызову на суд в указанном составе, то есть примас, бургомистр, все коншелы, городские старейшины и лица от городской общины, одни в большем, другие в меньшем количестве. Как далее будет указано, они лишились всего, ибо держались Христова Евангелия и принимали тело и кровь Господа нашего Христа под двумя видами и не хотели проливать невинную христианскую кровь, как Пльзень, Будейовицы и Усти[214], и убивать неповинных детей. Поэтому они воспротивились жестокому, несправедливому и нехристианскому, деспотическому королевскому мандату и вместе с другими, как верные и добрые люди, решились дать отпор.Указанные суммы штрафа должен был уплатить каждый из городов согласно наложенной на них разверстке. Если в течение двух недель лучшие люди не сделали бы этого и не сдали в комору данные суммы, то им вновь следовало явиться в места заключения. Они сами могли лишиться жизни, а их дети и жены могли быть изгнаны из страны. Вот она, милостивая королевская защита невинных бедных людей, вот они, королевские слова, которые не должны браться назад, о том, что никого по тому вызову на суд не будут мучить и подвергать заключению. Указанная разверстка по королевскому приказу налагалась подкоморжим, гетманом Пражского Града, королевским прокуратором и неким Гобурком[216] в третий день от праздника вознесения св. Девы Марии [15 августа] лета 1547, а также в другие дни перед сеймом. Причем городам был отдан приказ не сообщать о происходящем другим, как будто король стыдился милости, оказываемой им Чешскому королевству. Узнав, какой порядок король установил на том своем суде и как неподобающим образом он обманывает и грабит людей, некоторые лица из панского и рыцарского сословия не захотели явиться на королевский суд и предпочли, все бросив, бежать вон из страны. Это были из панского сословия Кашпар Пфлуг из Рабштейна, Вилем Кршинецкий из Ронова, Альбин Шлик из Голейча граф Пасаун; из рыцарского сословия Хендрих Вид-пах из Видпаха, Мелихар Рор из Ророва, Петр Велемитский из Хогенсдорфа. Представителей городов король сначала вызвал на суд и затем на этом своем замечательном суде, как и в случае с пражанами, приказал прочесть свое обвинение. Для наказания же вышеуказанных лиц король велел составить по-немецки и разослать по Чешскому королевству и по всем другим своим землям такие грамоты: «Фердинанд и т. д. Верные, милые» и т. д.[217] Нижепоименованные лица явились по королевскому вызову на суд, были взяты под стражу и содержались там до тех пор, пока все свои свободные владения не перевели в ленную зависимость. Причем некоторые из них свои наследственные владения (если те очень нравились королю) вынуждены были оставить вовсе. За это им было дано такое, что и выеденного яйца не стоило по сравнению с их владениями. Из панского сословия на суд явились Арношт Крайирж из Крайка, Дивиш Славата из Хлума и Кошумберка, бургграф Борживой из Донина, Кашпар Шлик из Голейча граф Пасаун, Хендрих Шлик оттуда же, Мориц Шлик оттуда же, Адам из Вартмберка, Богуш Костка из Поступиц, Шебештиан Гасиштейнский из Лобковиц, Вольф Младший из Крайка, Вилем из Вальдштейна на Рихмбурке, Иржик из Вальдштейна, Вацлав из Вартмберка на Линем и Крупце, Иржик Шпетле из Яновиц. Из рыцарского сословия явились Здислав Врабский, Бернард Барханец, Гинек Крабице из Вейтмиле, Вацлав Жегушицкий из Нестайова, Вацлав Петипеский из Красного Двора, Иржик Вхинский из Вхиниц, Ян Чейка из Олбрамовиц, Вацлав Доуповец (его сочли больным), Ян Врабский, Вацлав Валкоун из Адлара, Петр Маловец из Хейнова, Давид Борень из Льготы, Зикмунд Андел из Роновца. Когда все перечисленные лица уже находились в заключении, король решил жестоко отомстить им еще до того, как в понедельник перед св. Бартоломеем [22 сентября] соберется созванный им сейм. Очевидно, он опасался, как бы на этом сейме не возникло ходатайство за них, которое могло бы помешать его жестоким планам. Дня 22 месяца июля, то есть в пятницу перед днем святой Марии Магдалины, король приказал перевести Сикста из Оттерсдорфа из подвала во дворце в смрадное подземелье Черной башни и строго стеречь его там. Многие моравские паны ходатайствовали за него, и король, поняв, что Сикст может в том смрадном подвале умереть, повелел перевести его в тот же день, поздно вечером, в маленькую комнатку в доме земского писаря в пражском замке. Десяти или двадцати солдатам днем и ночью было приказано караулить узника. Король надеялся узнать от него важные и секретные сведения. И пока его держали там до следующего понедельника, многие его часто навещали по причине его известности, а также любви, которую многие к нему питали, зная, что он терпит это заключение безвинно. Как сказал Вольф из Вршесовиц, который отправил Сикста и других заключенных в узилище, вечером в понедельник, накануне дня св. Якуба-апостола [25 июля], король приказал посадить Сикста в тот же подвал в Черной башне, где его всю ночь и весь следующий день держали в жутком и мерзком зловонии и только поздно вечером по многочисленным просьбам вновь перевели в ту комнатку. О том, чего добивались от Сикста, пока он находился в заключении, и как с ним обращались, я расскажу в конце особо и подробно, ничего не прибавляя и не убавляя. В понедельник, первый день месяца августа, то есть перед днем св. Петра в веригах, Вацлав Петипеский из Красного Двора был доставлен в глубокое подземелье под дворцом, где хранятся королевские вина, и подвергнут там жестоким пыткам орудием, состоящим из каких-то прессов и струн, которое по-латински называют фидикулой[218]. После него пытали Бернарда Барханца из Баршова, а во вторник и среду Гинека Крабицу из Вейтмиле, мужа доброго и разумного, многие годы бывшего заместителем писаря Чешского королевства. Королевские профосы[219] троекратно водили его в то подземелье: два раза привязывали на ржебржик[220], а в третий раз растянули и страшно мучили. В четвертый день месяца августа, то есть в четверг перед днем св. Сикста, в одиннадцать часов [7 час.] пришел королевский профос и повел Сикста из Оттерсдорфа в то подземелье под дворцом, где его уже ждали палачи, «кровавый» писарь и были приготовлены ржебржик и другие орудия пыток. Однако всемогущий и вечный Господь Бог, да будет прославлено имя его с тех пор и во веки веков, по своему безграничному милосердию соизволил чудесным и удивительным образом избавить невиновного Сикста от мучений. Об этом я напишу подробно, слово в слово[221]. В тот же день Вацлав из Елениго, горожанин Нового Места Пражского, около 12 часов по полным курантам [8 час.] был приведен в то подземелье, где еще находился Сикст, и там его жестоко мучили не менее трех часов. Когда Вацлава начали пытать, Сиксту приказано было подняться наверх по ведущим к выходу четырем лестницам. В это время лица, которых король назначил проводить пытку, а их было человек восемь из маркграфства Моравского и княжества Силезского и с ними гетман Пражского Града, заперлись в подземелье и приказали страшно пытать Вацлава из Елениго. Так что упоминавшемуся Сиксту пришлось простоять наверху и прождать почти добрых четыре часа. И только после окончания пытки ему ведено было вернуться в ту комнатку, где его держали в заключении и куда его вновь препроводили профос и несколько стражников. Вацлава из Елениго после пытки заковали в колодки, и он весь день и всю ночь пролежал закованный. Лишь в пятницу утром,когда во второй раз пытали Барханца, его привели наверх и оставили вместе с вышеназванными мучениками в коморке под лестницей, ведущей со двора во дворец пражского замка. Там их держали и стерегли до тех пор, пока не увели всех на смерть[222]. В это время, в воскресенье после св. Сикста [7 августа], военные люди князя Майссенского, о которых говорилось ранее, тронулись в путь и вернулись домой. Однако через два-три дня вместо них пришли другие, которых послал к королю баварский князь. Тогда же император объявил вне закона город Магдебург, и грамота об этом, написанная по-немецки и изданная 30 июля в Аугсбурге, была вывешена на дверях по всему Чешскому королевству. В двадцатый день месяца августа, то есть в субботу после св. Агапита, Якуб Фикар из Врата, гофрихтарж Чешского королевства и примас Старого Места Пражского, которому исполнилось почти семьдесят лет, муж добрый, разумный и красноречивый, был утром профосами приведен в то же подземелье и там жестоко пытан. Под пыткой от него хотели узнать, нет ли у пражан каких-нибудь денежных кладов. Когда же несчастный и невинный старец ни в чем не признался, ибо он не знал ничего о том, о чем его спрашивали и никогда в жизни о том не помышлял, он был брошен в подвал к тем, кого уже пытали. Король почти беспрестанно посылал к заключенным из панского и рыцарского сословий с тем, чтобы они письменно отказались от своих владений в его пользу согласно грамоте, которую дадут каждому из них. А если кто-то не захочет так сделать, с ним поступят, как с некоторыми другими, то есть лишат жизни. После того как король запугал узников, они были вынуждены согласиться на всё и подписали бумаги, которые им дали. Однако им отказали в просьбе дать хотя бы на четверть часа те грамоты, которые каждый из них должен был подписать от своего и своих наследников имени. Все они должны были лишь скрепить личной печатью написанное на пергаменте. Те, кто понуждал их к этому, всегда были наготове; им хотелось сделать это побыстрее и без каких-либо проволочек. Один лишь Шебестиан Гасиштейнский воспротивился этой несправедливости и этим грамотам. Когда король послал к нему, как и к другим, определенных лиц, чтобы добиться от него отказа от серебряных рудников и скрепить это грамотой (если он так не сделает, то будет жестоко наказан), Шебестиан ответил послам следующее. На разработку тех серебряных рудников, желая их улучшить, он взял в долг у своих хороших друзей значительные суммы и до сих пор не вернул их. Если он передаст рудники королю, то подведет тем самым своих друзей, поэтому он скорее лишится жизни, чем так отплатит им за добро. Шебестиан просил передать Его Милости, что поскольку он сдался королю на милость и немилость, то король, обладая властью, если хочет, легко может отнять у него имущество и жизнь, ведь он находится в его власти и в его темнице. Однако он не намерен передавать рудники королю. Последний, ничего не получив от Шебестиана и видя его непоколебимость, вынужден был отступиться. Все остальные, будучи различными угрозами загнаны как бы в мешок, подписались под следующими бумагами.Число лучших людей от общины — — Размер суммы штрафа
50 — Жатец — 8000 коп гр. чеш.[215] 50 — Литомержице — 6000 50 — Табор — 8000 50 — Градец Кралове — 8000 50 — Клатовы — 6000 30 — Коуржим — 2000 30 — Чешский брод — 2000 30 — Лоуны — 5000 30 — Кадань — 3000 20 — Сланы — 2500 30 — Домажлице — 3000 20 — Стршибро — 2000 20 — Бероун — 2000 30 — Писек — 4000 10 — Водняны — 1000 30 — Колин — 1500 30 — Часлав — 2500 30 — Нимбурк — 4000 10 — Сушице — 1500 30 — Хрудим — 1000 30 — Яромерж — 2000 20 — Мельник — 2000 30 — Высокое Мыто — 2000 20 — Крашув Двур — 1500 10 — Поличка — 1000
Последние комментарии
18 часов 45 минут назад
23 часов 48 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 10 часов назад
2 дней 21 часов назад