Это нужно живым. Психология и педагогика военно-поисковой работы [Олег Всеволодович Лишин] (fb2) читать онлайн

Олег Всеволодович Лишин, Аркадия Константиновна Лишина ЭТО НУЖНО ЖИВЫМ. Психология и педагогика военно-поисковой работы

Лишин О.В., Лишина А.К. Это нужно живым. Психология и педагогика военно-поисковой работы. — М. : Педагогика, 1990. — 208 с. — (Педагогический поиск: опыт, проблемы, находки). — ISBN 5-7115-0289-6

К ЧИТАТЕЛЯМ ЭТОЙ КНИГИ

Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!

Юлиус Фучик, коммунист, казненный фашистами

С 1974 г. мы руководим отрядом школьников и студентов "Дозор", который строит свою работу на основе коммунарской методики Игоря Петровича Иванова. Как известно, коммунары — это союз единомышленников, объединенных общим выбором социально важного для всех дела, которое позволяет каждому реализовать себя как личность и в то же время жить в атмосфере уважения окружающих. Последние 8 лет таким главным делом для отряда стали поиск забытых солдатских могил времен Великой Отечественной войны и захоронение погибших красноармейцев и командиров.

Останки десятков тысяч воинов еще лежат не погребенные от Баренцева до Черного моря под тонким покровом дерна в светлых и тихих лесах, где сегодня собирают грибы и землянику. А ведь еще А.В. Суворов говорил, что воина не окончится, пока не будет похоронен последний погибший солдат.

Мы начали свою скорбную работу еще в 1963 г. с дворовой командой из подмосковного поселка Петрово-Дальнее. И оказалось, что это нужно. Нужно для родственников "без вести пропавших" солдат Великой Отечественной. Узнав, где погибли их деды, отцы, сыновья, мужья, люди могут теперь туда приехать, положить цветы на могилу, поплакать, повспоминать... Но это нужно и для каждого из нас, потому что не может, не должен бесследно исчезнуть, пропасть ни один человек, не оставив по себе памяти. Мы все — наследники тех, кто был до нас, и продолжатели завещанной нам жизни. А еще это нужно для того, чтобы узнать себя, чтобы задуматься над главными вопросами бытия: кто ты, что ты, каков ты человек? Зачем, откуда и куда ты идешь? Что ты для людей и что люди тебе те, кто были, те, кто есть, и те, кто будут?

КАКИМИ ОНИ БЫЛИ?

Сколько бы ни прошло лет после войны, наше поколение осталось в ней. Вам это, хотя вы еще очень юны, понятно. Вы соприкоснулись с самой ее трагической стороной — насильственной смертью и горем тех, кто потерял самых близких людей.

Р. В. Дударова, сестра погибшего под Волоколамском 20-летнего лейтенанта Бориса Ёлкина (из письма школьникам и студентам военно-поискового педагогического отряда "Дозор", 29 марта 1989 г.)

Первое, что мы увидели, снимая толстый моховой ковер, это оплетенную корнями деревьев винтовку. Хорошо сохранившаяся, хотя древесина ложа выглядела черной и трухлявой, а ствол сплошь запекся ржавчиной, она лежала штыком к дороге, как большинство винтовок в этом лесу, узкой лентой протянувшемся вдоль окраины Замошского болота. В военную зиму 1942 г. здесь, под Новгородом, у Мясного Бора, держалась какая-то красноармейская часть. Лес был посечен артиллерийским обстрелом, в земле и теперь полно осколков. Окопов не было и, по всей видимости, быть не могло: мерзлую землю, пронизанную корнями деревьев, не брали лопаты. Поэтому под огнем врага солдаты были практически беззащитны. Одного из них мы нашли неподалеку от той самой трехлинейки, вросшей в корни дерева. Кости его почти все уже растворились в торфяной почве — можно было только догадываться, что человек упал ничком, охватив руками голову. На месте черепа росла ольха, сантиметров тридцати в диаметре. Работая несколько дней в этом мокром, болотистом лесу, мы не сразу поняли, что здесь почему-то за прошедшие почти полстолетия кости солдат в большинстве своем превратились в землю. С подобным за много лет поисковой работы мы столкнулись впервые: обычно солдатские костяки из-под дерна, из окопов и воронок, из забытых захоронений мы доставали целиком, а в условиях повышенной влажности сохранялись иногда даже мягкие ткани. Тут почему-то было совсем не так, и мы даже подумали вначале, что лес "пустой", убитых в нем нет. И только потом поняли, как надо искать здесь. Оказалось, что деревья в этом лесу растут из голов убитых. И таких деревьев здесь набралось бы на целую рощу. Может быть, древесному росточку легче проклюнуться из семечка и окрепнуть в убежище, под защитой костного свода и с хорошей органической подкормкой. Как бы там ни было, мы старались не рубить такие деревья, не повреждать их корней, хотя без этого иногда было невозможно извлечь из земли то, ради чего мы пришли в эти леса, — останки погибших и всё, что может подсказать их имена.

В поисковой работе каждый из нас проходит по грани, отделяющей живое от неживого. "Как мне казалось, — пишет в 1986 г. девушка 16 лет, — я с самого начала понимала, что мы будем делать, но как-то отстраненно. В самый последний день раскопа я вдруг осознала, что обмываю в озере кости людей, которые не намного меня старше, которые жили на земле, но которых сейчас уже нет. Это был момент прозрения. Я сидела, задумавшись, не больше трех минут, но эти три минуты показались мне очень длинными".

Вот еще два впечатления, 18-летняя студентка: "Иногда было жутко. Когда представляла, что эти руки и ноги болели, что этим мозгом человек думал... О чем думали и вспоминали парни в последние минуты жизни?"

17-летний школьник: "Заметил, неприятные ощущения проходят, если отключить себя от мысли, что перед тобой человеческие останки. Пришлось воспринимать их как исследовательский материал... Считаю, что в этом, при данных условиях, ничего кощунственного не было..."

Мы понимали, что подобные потрясения испытывал каждый, но они же и возвращали нас к жизни, к желанию узнать, представить, какими были те, кто здесь погиб. И совсем другими глазами рассматривали мы находки, обнаруженные в раскопах: старинную артиллерийскую пуговицу на гимнастерке убитого; мундштук, сделанный из половинки пластмассового смертного медальона; фаянсовую кружку с надписью "20 лет РККА"; посеребренную ложку фирмы "Фраже"; старательно обмотанные ветошью запалы для гранат; проржавевшую капсулу с адресом — смертный медальон старого образца, зажатый в истлевшей руке; ключи от дома в кармане красноармейца, убитого под Волоколамском; оболочку индивидуального пакета, тщательно заколотого булавкой, а в нем горсть чернозема, так непохожего на рыжую песчаную почву Ржева, в которой мы обнаружили погибшего... Как, наверное, любил пошутить солдат, пришивший на свою гимнастерку необычную пуговицу с горящими фитилями. Показывал другим и посмеивался: артиллерист — так артиллерист! А может, это была семейная реликвия, которую передала бабушка уходящему на фронт внуку в надежде, что он вернется домой, как вернулся когда-то его дед или прадед... А мундштук из смертного медальона — лихой вызов смерти или наивная вера в свою счастливую судьбу? Каждый такой предмет высвечивал характер, привычки, пристрастия человека, обстоятельства его гибели.

Что наиболее часто находим мы в осыпавшихся окопах, в истлевших карманах гимнастерок и шинелей убитых? Гильзы, патроны, гранаты и запалы к ним, котелки, кружки и ложки, карманные ножи, пуговицы, довоенные монеты, обрывки обмундирования, остатки противогазов и поясных ремней, иногда с пряжками, каски, изрешеченные пулями коробки из-под патронов, пулеметные ленты, диски, осколки, ржавеющие в земле, остатки оружия. А еще свидетельства фронтового быта: зеркальца, "зажигательные" стекла, часы, зубные щетки, расчески, карандаши, цепочки из немецких шомполов, катушки для ниток. Почему-то особенно поражают находки таких вещей, как очки или целехонькая фаянсовая кружка. Может быть, потому, что жизнь человеческая оказалась более хрупкой, чем эти легко бьющиеся предметы.

Все найденное мы тщательно изучаем: нет ли где фамилий, инициалов, имен? Иногда попадаются остатки документов, бумаг, смертные медальоны. Такие находки вынимаются вместе с комком почвы, чтобы сохранилась привычная для них среда, запаиваются в полиэтиленовые пакеты и передаются специалистам для расшифровки. Редкая удача — найти награды с номерами, по которым можно восстановить имена их владельцев. А бывает, увидишь такое, от чего невольно начинает щемить сердце. В старом окопе на берегу Волги возле убитого в гильзе винтовочного патрона обнаружили записку с адресом: человек спрятал последнюю свою надежду не сгинуть безвестно в патрон, которых тысячи валяются вокруг, — попробуй, отыщи тот, заветный! И ведь нашли — через 46 лет.

В военном захоронении у исчезающей подмосковной деревушки Вашурино мы обнаружили останки тех, кто 23 октября 1941 г. встретил прорвавшуюся к штабу 1073-го полка панфиловской дивизии немецкую часть. Среди погибших был командир химвзвода лейтенант Михаил Афанасьевич Стишков. С нами был его сын, художник из Каунаса Анатолий Михайлович, долгие годы разыскивавший место гибели своего отца. Среди вещей, найденных в захоронении, оказался маленький перочинный ножик с перламутровой отделкой. После мать Анатолия признала ножик: тот самый, который, уходя на сборный пункт военкомата в г. Фрунзе, Михаил Афанасьевич забыл дома и за которым она бегала домой. Муж ждал ее на улице с маленьким сыном на руках... "А все-таки, что ни толкуй, факт остается фактом — природа производит людей поштучно", — заметил фронтовик, поэт и писатель Юрий Семенович Белаш. Это означает, что такого, как ты, он, я, никогда не было и не будет во Вселенной. Не будет и той девушки, чьи туго заплетенные русые косички нашли поисковики в новгородской земле в бомбовой воронке весной 1989 г. Сорок семь лет назад девушка была убита. Ее единственный шанс передать свою личность будущим поколениям через своих или чужих детей, через труд и творчество был перечеркнут осколком или пулей немецкого автомата МП-38, который часто называют "шмайссер". Это ошибка. Немецкий конструктор Шмайссер не был автором этой модели, изобретенной для парашютистов, а уж затем поступившей на вооружение всех родов войск гитлеровского вермахта.

Неповторимый человек оставляет свой неповторимый след на земле: написанную книгу, созданную вещь, выращенное дерево, память о себе в сознании людей. А может быть, и событие в истории, участником которого он стал. С этой точки зрения победа над гитлеровским фашизмом стала общим памятником всем погибшим на войне и из-за войны. Только нам, их потомкам, недостаточно этой общей памяти. Нам важно представить и почувствовать их человеческую особость, неповторимость каждого. Только так можем мы соотнести их с собой, воспринять их как самих себя, понять, о чем они думали, во что верили, как чувствовали, как видели мир.

Во время раскопок в районе реки Кересть под Новгородом был найден череп, в котором мы увидели сжавшиеся до плотности школьной резинки, законсервированные болотом полушария человеческого мозга. "Послушайте, — спросила девушка из нашего поискового отряда, — а можно ли узнать, что этот человек думал в последние секунды жизни?" Наверное, не случайно снова и снова разным людям, в разных местах и в разное время приходит в голову эта мысль. Какими они были? О чем думали? Как это узнать?

В БОЮ И ДО БОЯ

В мире есть такие раны,

Для которых нет бальзама,

Для которых нет повязки,

Кроме панциря стального...

Леся Украинка

"Не жалейте, товарищ Шилов, людей до боя, а в бою берегите, берегите солдата в бою" — этот завет Ивана Васильевича Панфилова дошел до нас в пересказе командира батальона 316-й стрелковой дивизии Баурджана Момыш-Улы и писателя Александра Бека. Мы считаем, что это завет не только для командира, но и для педагога, воспитателя — для всего нашего общества. Генерал Панфилов воевал в самое трудное время, с самым сильным врагом. Связь с подчиненными ему частями была сплошь и рядом оборвана. Немецкие войска рвали и кромсали фронт дивизии. Весь Волоколамский район, где панфиловцы встретили наступавшие гитлеровские войска, можно считать большим Бородинским полем. Памятники там надо ставить на безымянных братских могилах, где на несколько сотен захороненных известно, дай бог, несколько фамилий погибших, как в Бородине, целым частям. Уцепившись за свои позиции, остатки батальонов, рот, взводов, отделений дрались, казалось бы, безо всякого управления, вроде бы предоставленные сами себе. И все-таки управление было. Оно готовилось заранее, исподволь, через создание атмосферы доверия старших к младшим, рядовых — к командирам, бойцов — друг к другу. Оно формировалось через понимание общей задачи и твердое решение эту задачу выполнить...

Психологи говорят в таком случае о ясности в постановке цели. Если люди взялись за действительно необходимое им общее дело, оно сразу же оборачивается постановкой для себя цели, и тогда сама цель заставляет каждого человека думать, как ее достичь. Так начинается совместный поиск решения. Именно потому, что все усилия генерала Панфилова сводились прежде всего к тому, чтобы военный труд был осмыслен, была принята цель, ясна задача, каждая потерявшая всякую связь со своими группа бойцов не переставала быть опорной точкой общей борьбы.

Не то же ли происходит в нашей воспитательной работе? То же, только наоборот! В школе и дома мы кормим подростка и юношу манной кашей педагогических поучений, словесной трухой так называемой комсомольской и пионерской работы. В одном многомудром педагогическом трактате, посвященном воспитанию, перечислен, как выражаются авторы, "широкий арсенал собственно комсомольских средств" работы с молодежью. Это 22 (!) чисто словесные формы, полностью игнорирующие ленинскую идею "отрядов молодых людей", "которые будут действовать на пользу всего общества, правильно распределяя силы и показывая, что труд должен быть организованным трудом" (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 318.) Взамен реального дела — слова на диспуте, слова на конференции, слова на заседании клуба, слова на дискуссии, на пресс-конференции, на экскурсии, на политическом спектакле, в группе докладчиков... Поневоле вспомнишь Людвига Фейербаха: "...речь — это не мышление, иначе величайшие болтуны должны были быть величайшими мыслителями". Словесная эйфория, в которой пребывает школьный комсомол, имеет прямое отношение к замыканию всех и всяческих "комсомольских дел" на учебе в школярском ее понимании. Такая учеба — это та платформа, где увереннее всего чувствует себя стародавняя учительская диктатура, допускающая из всех видов активности молодежи лишь одну — словесную, легко контролируемую как вне урока, так и на уроке теми же предметниками, ими же оцениваемую и пресекаемую, когда нужно. Формализм стал неотъемлемой, органической частью деятельности идущих по "словесному" пути школ не случайно: это единственный доступный школьнику способ сопротивления диктатуре взрослых, не вызывающий немедленных репрессий. Больше того: устраивающий обе стороны и обеими сторонами культивируемый. Младшее поколение прячет за этой ширмой свои истинные взгляды и интересы, старшее пользуется ею же для оформления благополучного фасада.

Так обстоит дело "до боя". Всякая попытка выйти на живое, нужное людям дело вызывает во взрослом мире активное неприятие.

Вот один лишь пример. В "Собеседнике" (№24 за 1989 г.) помещена проиллюстрированная цветными фотографиями статья К. Пушилова "Живые и мертвые" — о вахте Памяти, которую провели в мае 1989 г. несколько организаций во главе с ЦК ВЛКСМ на базе новгородской поисковой экспедиции "Долина". Это была практически вторая операция в новгородских лесах, когда помощь энтузиастам-поисковикам оказала армия. Отдав должное упорству и мужеству многих поколений добровольцев — студентов, школьников, рабочих, интеллигентов, которые многие годы "приезжали в отпуска, уходили в лес на выходные, тащили на себе по невообразимым лесным дорогам и утонувшим в болотах гатям палатки и провизию, вычерпывали воронки ведрами и котелками" (и вытаскивали на себе к братским могилам у шоссе мешки с найденными останками, добавим мы), автор вдруг спохватывается. "Картина тем не менее все еще выглядит так: поисковики ведут работу, все остальные им помогают. Но, — делает он многозначительную паузу, — детское ли это дело собирать кости? В конце концов только в дни Вахты в Мясном Бору уничтожено 2645 взрывоопасных предметов. А в 1980–1985 гг. от боеприпасов Великой Отечественной войны, до сих пор лежащих на нашей земле, ежегодно погибали и получали ранения около 100 человек. Большинство из них дети..."

Что и говорить, абзац впечатляет. Не отмечено только, что в 1980–1985 гг. подрывались и гибли дети, не имевшие отношения к военно-поисковой работе.

Утаено также, что везде, где прошла война, местные и приезжие мальчишки десятилетиями лазают по старым окопам, не спрашивая на то разрешения ни у саперов, ни у ЦК ВЛКСМ, ни лично у т. Путилова. Кости они действительно не собирают. Собирают патроны, гранаты и жгут их на кострах. А кости выбрасывают. Многие возмущаются и негодуют по этому поводу, но немногие действуют. Так, житель поселка Оборонное под Севастополем Владимир Сергиенко создал много лет назад сеть поисковых отрядов и поселковый военный музей, где даже самые маленькие мальчишки могут подержать в руках любой взрывоопасный предмет, начиная со времен обороны Севастополя и кончая Великой Отечественной. Только разряженный. И не случайно в зоне деятельности поисковиков Сергиенко не взрываются ни маленькие, ни взрослые, хотя поселок стоит прямо под Сапун-горой. На вопрос вызванных для обезвреживания очередной мины саперов: "А откуда ты узнал, что мина такого-то калибра, ты ж там не был?" — Сергиенко спокойно отвечает: "Зато мальчишки там были, они и сказали". При этом мальчишкам совсем не интересно вытаскивать этот самый "калибр" из земли: они, сколько себя помнят, знают его по музею, в котором все можно трогать, а что в земле этого трогать не надо, они знают на примере "дяди Володи", которого покалечило взрывом в детстве.

Такой же центр поисковой работы, как у Сергиенко, создан недавно отрядом "Искатель" в подмосковном Красногорске. Там под руководством опытных ребят-инструкторов, своими руками собравших музей, новички из поисковых отрядов Москвы и Подмосковья проходят курс по технике безопасности при встрече со взрывоопасными предметами, каждый из которых можно подержать в руках и хорошо запомнить "в лицо". Представляя себе технические данные и убойную силу теперь уже хорошо знакомых "железок", никто из ребят не захочет "играться" с ними "в поле", тем более что есть четкая задача: искать останки солдат и медальоны, чтобы найти родственников погибших и по-человечески похоронить бойцов.

Так детское ли дело собирать кости? Смотря кого считать "дитем". В последние годы уже наши внуки вместе со своими родителями выезжают в военно-поисковые экспедиции. Ребятишки живут в лагере, играя в свои игры и посильно помогая по хозяйству. Но в 8 лет старший Тимоша сам захотел ежедневно выходить с одним из отрядов в лес. Поиск шел с девяти утра до семи вечера с небольшим перерывом на еду. И так с первого и до последнего дня десятидневной экспедиции. Тимоша работал наравне со всеми, не отсиживался в тенечке и на провокационные попытки взрослых оставить его хотя бы на один день в лагере для отдыха так и не поддался. Младшие еще не дозрели. А может быть, и не дозреют. Дело-то добровольное. Если примут цели поисковой работы как личные, займутся ею, нет — найдут для себя что-то другое. Но шалопаями вряд ли вырастут. Ну, ладно, таких, как Тимофей, мало, это, как правило, дети родителей-поисковиков. Но можно ли считать детьми 14-18-летних школьников, учащихся ПТУ, студентов техникумов и вузов? Такие "детишки" на "ихнем Западе" самостоятельно деньги зарабатывают, а у нас им, конечно, надежнее всего сидеть летом в пионерском лагере, слушать на уроках мужества рассказы ветеранов и писать поздравительные открыточки по поручению совета школьного музея боевой славы. Это можно, а поиск... Лучше пусть армия. Правда, там те же наши мальчишки, которых мы или на манной каше держали, или на полууголовщине... Ждать, пока армия проведет захоронение всех павших, значит оставить все, как было. И вовсе не потому, что армия этого не хочет делать. Просто она не может. Для поиска останков погибших нужен профессионализм, произрастающий из осознанного желания выполнить эту задачу как свой долг. Нужна ясность цели. У армейцев нет ни того, ни другого, ни третьего, ибо солдат работает в рамках приказа, не всегда становящегося личным мотивом, импульсом к действию. Попросту говоря, нельзя это святое дело выполнять как любую работу, по приказу начальства, а не своей совести.

А что же происходит "в бою"? А "в бою", уйдя из школьного более или менее розового с голубым детства, вчерашние мальчишки попадают в звериный мир "дедовщины" и мафии, в мир, требующий умения выбирать свой путь и бороться за поставленные цели. Они выходят в мир, где существуют "команды", делящие между собою сферы влияния и источники доходов: кафе, бары, парки, кинотеатры, торговые центры — места, где собирается молодежь. Они выходят в мир, где нередко правит "зона", где прав только сильный и не стесняющийся в средствах или тот, у кого больше прав. И это вовсе не "отдельные нетипичные случаи". Еще совсем недавно страшным погромным огнем пылали Фергана, Андижан, Коканд. Стоит перелистать подшивки газет: "В 1987 г. в Узбекистане не смогли поступить на работу и продолжить учебу более восьми тысяч юношей и девушек. Все чаще случаи, когда девушка, приехавшая из села поступать в городское училище, в итоге поступает в подпольный бордель, а парень, оказавшийся в такой же безвыходной ситуации (не возвращаться же в село, где заведомо нет работы!), запускает пальцы в чужой карман... Каждый день кто-то делает шаг к преступлению: становится игроком, подручным у дельца, кем угодно — но профессионалом. Осмотрится — примкнет к группе. Повезет — поднимется выше..." (ЛГ. 1989. 17 авг.).

Но помимо Узбекистана есть еще и Казань, и Набережные Челны, и Дзержинск, и Ульяновск, и Воркута, и Йошкар-Ола, и Джезказган, и Комсомольск-на-Амуре, и Ленинск-Кузнецкий... Вот что такое "бой". В сущности, наше общество оставляет подростка и юношу не подготовленными к разрешению важнейших жизненных проблем нашего времени. Назовем только одну из них: человек—общество.

Мы до сих пор не разобрались, а в последнее время и окончательно запутались в понятии "коллективизм". В массовом сознании прочно запечатлелось, что основная черта коллективизма – это подавление интересов личности. Такое убеждение дает моральное право, например, критику Ю. Богомолову рассматривать перестройку прежде всего как попытку "освободиться от коллективного диктата... не от коллективизма вообще, а от тиранической власти коллективизма, не от власти "мы" над "я" в какой бы то ни было форме, а от диктатуры "мы" над "я" в каком бы то ни было облике" (ЛГ. 1989. 14 июня). Выяснилось к тому же, что мы не умеем быть индивидуалистами: "...индивидуализм, который всегда был проклятием, скверной и проказой по меркам еще недавнего нашего общежития, сегодня оказался непосильным крестом".

Яснее о понимании проблемы "человек—общество" современным советским интеллигентом не скажешь. И понятно почему. Когда в общественном сознании утвердилось представление о том, что сталинская идеологическая обработка умов была построена на лжи и провокации, оно, это сознание, поспешно отбросило все, что могло быть так или иначе связано с этим временем и этим именем. Коллективизм — прежде всего, ибо он провозглашался едва ли не стержнем всей нашей общественной жизни (хотя на деле, особенно в воспитании, он так и остался вывеской, прикрывающей реальную жизнь и политику, которая проводилась в стране). К тому же само слово "коллективизм" слишком живо ассоциируется с насильственной "коллективизацией" и "принципом коллективности" в "период борьбы пашей партии и народа за победу и упрочение социализма" в 30-е гг. Освобождаясь от гнета идеологического абсолютизма, общественное сознание оказалось в высшей степени благосклонно к тезису о "духовной автономии", "духовной деколлективизации" и обнаружило готовность списать на "коллективное подсознание" не только националистические выходки, но даже и корпоративизм и бандократию. "Коллективное подсознание" в глазах многих людей оказывается равнозначным массовому сознанию и противостоит духовной автономии личности. Все это логично, если верна исходная позиция. Однако она-то и сомнительна.

В советской социальной психологии утвердилось понимание коллектива как группы, сплоченной прежде всего общественно ценным и личностно значимым содержанием совместной деятельности. Опыт русских дореволюционных и советских педагогов позволяет развернуть это сухое определение в реальный жизненный образ. И тогда окажется, что коллектив, во-первых, добр к каждому из своих членов и, во-вторых, доброжелателен к людям за его пределами. Отношения в нем построены прежде всего на принципах диалога, а совсем не на команде. Любимое изречение школьных учителей (и не только их) "коллектив всегда прав" никакого отношения к коллективу и к отношениям в нем не имеет: всякий человек в коллективе обладает реальным правом на развитие своей личности и на полное раскрытие своей индивидуальности, потому что как раз здесь и возникают все возможности и условия для этого. Другими словами, коллектив человечен, ибо человечны его цели и честны средства их достижения. Там, где эти условия нарушены, коллектива нет и быть не может. Поэтому, например, выражение "коллектив сотрудников Карлага" полностью лишено смысла, равно как и выражение "коллектив сотрудников Освенцима". Палачи и их сподручные не могут стремиться к созданию атмосферы человечности и к достижению человечных целей.

Однако на протяжении долгих 30-х, 40-х, 50-х и более поздних трудных годов термин "коллектив" применялся к делу и не к делу. Чаще не к делу. Так как в нашей социальной реальности вполне сформированный коллектив — явление достаточно редкое. Можно даже сказать, что миллионы людей рождаются, живут и умирают, не увидев в глаза ничего подобного. И все же коллективы есть. Авторам ближе область, связанная с педагогикой, и они берут на себя смелость заявить, что с конца 50-х гг. в стране начали появляться "коммунарские коллективы", преимущественно среди подростков и молодежи, которые создавались и жили чаще всего по принципам, предложенным ленинградским педагогом Игорем Петровичем Ивановым. Не случайно их бурное распространение совпало с политической "оттепелью": психологически коллективность, коллективизм меньше всего способны произрастать в атмосфере чьей бы то ни было диктатуры; это две вещи несовместимые. Возникли такого рода социальные явления и во взрослой среде 60-х: вспомните замечательный опыт Калужского турбинного завода, описанный А.И. Левиковым в его книге "Калужский вариант" (М., 1980).

Не будем сейчас вдаваться в анализ этого явления, приведем только высказывание десятиклассника, выросшего в "коммунарском" отряде 70-х гг.: "Что же, собственно, так меняет человека в отряде? Попробую на себе разобраться. Наверное, прежде всего сам принцип, дух самоуправления, развитие личной инициативы, творчества, организаторских качеств. Потом, конечно, отношения между ребятами и взрослыми, высокий уровень доброжелательности, стремление понять каждого, помочь каждому. Потом, конечно, работа, и физическая и умственная, главное — "для других". Общая цель — сделать жизнь окружающих тебя людей прекрасной..." Видите, товарищи апологеты индивидуализма, человечность и коллективность гораздо ближе, чем вы думаете, соседствуют с личной инициативой и самостоятельностью...

Более того, во времена сталинизма и его прямых наследников подлинный коллективизм преследовался и изгонялся очень последовательно, где бы он ни заявлял о себе — в толстовской коммуне, в комсомольской организации или научно-исследовательском институте. Зато процветали конформизм — соглашательство и тот самый индивидуализм, ставший, оказывается, сегодня "непосильным крестом" для нашего "отечественного советского индивидуалиста", который "не готов к подвигам индивидуалистической жизни". Бросьте, товарищи! Подвиги индивидуализма уже состоялись. Они — в массовом отступничестве, доносительстве, предательстве друзей и близких в 30-е, а равно и во все прочие годы. Они — в биографиях миллионов мелких и крупных государственных функционеров, в том числе сталинских приближенных. Немыслимо быть более индивидуалистами, нежели, к примеру, Маленков или Молотов, заботившиеся прежде всего о собственной "непотопляемости".

О самом "вожде и учителе" нечего и говорить — в нем нашел свое выражение крайний индивидуализм фашистского толка, когда люди рассматриваются лишь как объекты манипулирования и, если понадобится, уничтожения. Это качество логично сосуществовало в этой личности с сильнейшей мстительностью и тягой к провокациям. Недаром в наше время его назвали величайшим предателем всех времен и народов. Он не только предал самые светлые идеи и идеалы человечества и энтузиазм миллионов людей, поверивших ему, но и ухитрился обрасти при этом массой сторонников и защитников:

Казалось бы, достаточно. Но нет. В ситуации Чернобыля, в трагедии шествия по земле чумы нашего времени — СПИДа, в уничтожении малых народностей вместе со средой их обитания и экологических драмах века индивидуализм буквально "правит бал". "Индивидуалисту по самому его званию полагается быть эгоистом", — писал еще Г.В. Плеханов. А эгоизм бывает разный. Л. Фейербах выделял эгоизм не только одиночный или индивидуальный, но также и "эгоизм социальный, эгоизм семейный, корпоративный, общинный, патриотический". Расцвет его в наши дни и в нашем обществе понятен. Об этом можно прочесть у того же Плеханова: "Объясняется это крупными событиями, пережитыми Россией в течение последних лет. Под влиянием этих событий у многих и многих... исчезла вера в близкое торжество более или менее передового общественного идеала. А это уже известное дело: когда у людей пропадает вера в торжество общественного идеала, тогда у них выступают на первый план "заботы" о своей собственной драгоценной личности". Написано это в 1909 г. Воистину, ничто не ново под луною.

Психологически "полный" коллективизм и его антипод — "полный" индивидуализм лежат на крайних точках шкалы, отображающей важнейшие смыслообразующие, как говорят психологи, побуждения человека. В сущности, речь идет о том, чем являются для человека другие люди и чем становится он сам для себя и других: где — цель и где — средство. В крайних точках: "или — или". Или весь мир может стать для меня средством, или я — средством для человечества. В реальности в экстремальных условиях это "или — или" иногда стоит человеку жизни. Гораздо чаще, однако, события бывают пусть и не столь драматичные, но четко определяющие, на что способна личность. Бескорыстно прийти на помощь кому-либо, не чувствуя себя при этом благодетелем и не требуя ответной благодарности, — на это способны далеко не все. Но даже простая порядочность предполагает наличие у человека изрядной доли коллективизма. Нередко в этих случаях говорят о гуманизме или человечности. Мы скажем только, что расположенность к человечеству мудрено вырастить в собственной душе, не имея опыта расположенности к какой-либо человеческой группе – большой или малой, но при этом непременно отличающейся доброжелательностью к людям вне ее. А это и есть коллективизм.

Сегодня наше общество свыклось с таким положением дел, когда почти любой работник, почитая себя самого высшей целью, относит других людей и даже человечество к категории "средства". И тонут корабли, взрываются реакторы и газопроводы, сохнут моря, реки становятся сточными, вонючими канавами, наконец, гибнут люди... "Средства" растрачены, зато "цель" достигнута: престижная должность, высокие доходы, премии, награды и в заключение — персональная пенсия. Конечно же, морализированием тут ничего не поправишь, поскольку решают дело социальные обстоятельства, а при определенных обстоятельствах, писали К. Маркс и Ф. Энгельс еще в 1846 г., "как эгоизм, так и самоотверженность есть... необходимая форма самоутверждения индивидов" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 236.) Однако мы с вами, читатель, тоже социальное обстоятельство, особенно сильно заявляющее о себе на поворотных этапах истории. И если каждый из нас сделает все необходимое, чтобы пять, десять, сто мальчишек и девчонок сделали свой выбор в пользу человечности и коллективизма, то, наверное, это укрепит позиции добра и справедливости в нашей общей жизни и истории. Только как это сделать?

Реальность школьной действительности сегодня такова, что цели воспитания, во-первых, неясны самим педагогам, а во-вторых, их достижение не обеспечено ни материально, ни людьми, ни средствами. Практически в любой учительской аудитории вопрос, как говорится, "на засыпку": так что же нам нужно от детей? — ведет к общему смущению. Воспитатели не знают своих воспитательных задач. Педагогу мало что говорят задачи типа: обеспечить всестороннее (или гармоническое) развитие личности, так как на деле он больше озабочен проблемой: что делать с данным Витькой или Мариной, которым угрожает постановка на учет в детской комнате милиции и у которых пьет мать и дома им просто нестерпимо жить? В самом деле, по последним данным, в одной только Москве кончают самоубийством за год более тысячи детей (См.: Козлова Т. В моей смерти прошу винить... // УГ. 1989. 17 июня.) Тут уж, так сказать, не до гармонии. И тем не менее задачу воспитательного характера ставить надо. Исследования психологов на Украине показали, что вопрос об идеале воспитанности решается большинством педагогов очень просто: за идеал воспитанности каждый из них принимает сам себя...

С точки зрения ряда советских психологов и педагогов, вопрос о цели воспитания — это прежде всего вопрос формирования отношений: к людям и к знаниям, к труду, вопрос формирования важнейших потребностей и побуждений. Сформировать эти отношения и потребности по старым, привычным педагогическим рецептам — дело безнадежное, хотя эти отжившие воспитательные методы по-прежнему все еще активно пропагандируются во множестве ученых трудов. Суть деятельности учителя сводится к 9 глаголам, определяющим, что он должен: излагать, раскрывать, давать, вскрывать, показывать, подводить, осуществлять, помогать, содействовать... Собственные цели, интересы, потребности, стремления, активность ученика при этом в расчет не принимаются, тем более такая нравственная категория, как совесть. Имея в виду эталонную с точки зрения установленных норм личность, такой специалист, пользуясь различными приемами, подводит поведение подопечных к эталону. Так подачей топлива и смазкой регулируют работу мотора, так вожжами и кнутом управляют лошадью. И ведь желаемое достигается — иначе подобная система просто не прижилась бы. Беда только в том, что для такого "воспитания" необходимо, чтобы "воспитанник" был навечно привязан к своему "воспитателю" и не мыслил себя отдельной, тем более свободной в своих решениях личностью. Куда этот подход к людям способен завести общество, дает представление наша история. Уже перед войной немецкое командование констатировало неумение многих командиров Красной Армии самостоятельно принимать решения, их тягу к шаблонам, боязнь ответственности. От этих слабостей наша армия в ходе войны избавилась, но народ заплатил за такие уроки весьма дорогую цену.

Если же целью воспитания ставить способность личности делать самостоятельный выбор, принимать решения и отвечать за последствия своих действий, т.е. как за успех, так и за неудачу, то задачей педагога станет создание условий для развития самосознания, всех внутренних сил ребенка, независимости и свободомыслия в его отношениях с людьми и миром. Только свободный в своем выборе человек может быть ответствен за свои действия и их последствия. Нужно только, чтобы он был в состоянии трезво оценить свои возможности, сильные и слабые стороны, а также требования, которые предъявляет жизнь. Это то, может быть, и есть самое трудное: познать себя. Замечательный американский психолог и педагог Карл Роджерс, основатель течения "гуманистической психологии", считал, что движущей силой и главной причиной, определяющей поведение человека, является его представление о самом себе. Соответствие этого представления и реального опыта — важнейшее для личности обстоятельство, а опыт, нарушающий уже сформированное представление о себе, к сознанию сплошь и рядом не допускается. Можно долго и доказательно убеждать человека, что он несостоятелен в каких-то жизненных вопросах, однако он упорно не видит всем вокруг очевидное: для него признать эту очевидность нестерпимо. У большинства людей есть собственный "скелет в шкафу", о котором с трогательным старанием пытаются забыть, устраивая в своем сознании у дверей этого шкафа целую баррикаду из старых и новых проблем. Эту баррикаду, считает Роджерс, надо разобрать, шкаф открыть, "скелет" устроить поудобнее, чтобы он не мешал работать и жить, или ликвидировать его совсем.

"Полная открытость опыту", предложенная Роджерсом как позиция личности, означает: трезвый взгляд в лицо жизненным обстоятельствам, психологически четкая самооценка, умение отличить подлинные ценности от мнимых, ясное представление о своем предназначении, т.е. верность себе. При этом человеку совсем не гарантируется легкая жизнь. На наш взгляд, именно этому подходу соответствует известное киплинговское послание сыну:

Могут сказать: это — для сильных людей, но не все могут быть сильными. Однако быть сильным никому не заказано, особенно если такую возможность открывают человеку с детства. Человек, занявший эту жизненную позицию, не боится изменить собственное поведение, свои взгляды, потому что смотрит на жизнь как на процесс, а на себя как на меняющуюся, преображающуюся личность. Признание уникальности других людей логично следует из задачи сохранения верности своим жизненным целям и из готовности меняться, когда того требует реальность, во всем, что не затрагивает основных нравственных ценностей.

ШАГИ ПЕРВЫЕ И ШАГИ ПОСЛЕДУЮЩИЕ

Пушки к бою едут задом.

А.Твардовский

Ради чего мы, педагоги, работаем? Иначе говоря, где он, критерий успешной воспитательной работы? Наша цель — помочь становлению людей, активных в утверждении добра и человечности. Энергичных людей много, однако для педагога требуется уточнение: во имя чего активен человек? Ведь может существовать и определять поведение активная заинтересованность в достижении эгоистических целей, даже антиобщественная активность стяжателя, карьериста, преступника...

В жизни не всегда легко обнаружить те или иные мотивы активности. Далеко не каждый день жизненные обстоятельства высвечивают побуждения человека. Подросток может быть отличником учебы, послушным ребенком, исполнительным по отношению ко взрослым, активистом в общественной работе. Но воспитатель не имеет права успокаиваться, пока для него неясен ответ: во имя чего послушание, отличная учеба, активность? Для педагогов-исследователей, которые начали изучать мотивы школьников, пионеров и комсомольцев из числа так называемого актива, оказалось неожиданным, что эгоистов, "людей для себя", выявилось среди них едва ли не больше, чем среди их "рядовых" одноклассников. Одни из этих активистов любят покомандовать, другим важна похвала учителя, третьим нужно выделиться на общем фоне... Психологически точное выявление ведущих мотивов — дело сложное. Должно быть, поэтому в практический критерий оценки нашей воспитательной работы пока что не входит процент воспитанных намиколлективистов, хотя воспитание коллективиста — главная задача любого нашего воспитывающего учреждения. Во всяком случае, именно так определили задачу советской педагогики В.И. Ленин и Н.К. Крупская. Мы же упорно стираем грань между воспитанием и обучением. Полагая, что знания решают всё, мы стараемся как можно больше сообщить молодежи. Существует даже весьма наивное, но очень распространенное мнение, что высокая компетентность специалистов есть главная гарантия благоденствия общества. Однако почему-то сторонники этого мнения не видят очевидного: любые знания — всего лишь средства достижения цели, которую носитель знаний считает для себя самой важной. Так что знания можно использовать в разных целях.

Понимание того, что воспитание — это гораздо более глубокое преобразование личности, нежели простое приобретение информации, обычно приходит к педагогу с опытом, если не впиталось в плоть и кровь еще со студенческой скамьи. Отдали и мы дань такому заблуждению.

Работая в 60-е гг. в североуральской школе-интернате, мы вполне искренне считали, что главная наша задача — просветить ребят, т.е. сообщить им как можно больше нового, раскрыть для них неизвестное. Жизнь тайги, подземных дворцов-пещер, старинных штолен времен Демидова, походную романтику с кострами, военными играми. Будь мы оба постарше и поопытнее, возможно, дело и ограничилось бы более или менее увлекательными "внеклассными мероприятиями". Но, включившись в нами же предложенные занятия, мы сами увлеклись ими и, еще не осознавая, начали строить вместе с ребятами нашу общую жизнь-деятельность — как раз то единственное, без чего невозможно создать коллектив, а следовательно, воспитать коллективистов.

Увлечь ребят интересными делами нам было легко. Во-первых, мы как руководители неплохо знали те виды деятельности, те ее "объекты" и "предметы", которые предложили ребятам. Во-вторых, были для этого и условия, и возможности. В самом центре городка под старинной церковью находилась пещера длиной более полукилометра, с многометровыми залами, переходами и перелазами, обросшая за столетия несколькими отличными легендами и вдобавок скрывающая в себе залежи ископаемых звериных костей. Главное же, она была относительно безопасна и близка. Последнее обстоятельство и определило выбор. В течение целого года юные спелеологи делали подземные съемки, зарисовки, фотографии, потом, связавшись со специалистами, и археологические раскопки. Логическим продолжением обследования первой пещеры стали походы и экспедиции по окрестным лесам в поисках новых подземных загадок. Так, нам удалось открыть и описать труднодоступную пещеру у озера Светлого, в районе старинного села Всеволодо-Благодатское. Другой находкой оказалась древняя, демидовских времен, шахта с вбитыми в стены железными клиньями, где зимой образовывался чудесный хрустальный грот, потому что стены подземного зала покрывались толстым слоем искрящегося инея, а с пола и с потолка тянулись навстречу друг другу ледяные сосульки сталагмиты и сталактиты.

Позже один из нас стал военным руководителем школы и получил в свое распоряжение кабинет с двумя десятками учебных винтовок. Начались походы с ночными маршами, тревогами, засадами, караулами и атаками на крутые заснеженные склоны. Со временем возник даже "кружок разведчиков", выходивший на свои занятия обыкновенно близко к полуночи, когда под лыжами скрипел снег, а на стволах учебных винтовок дробился отраженный свет луны.

В отличие от воспитателей, видящих в военно-патриотическом, как это принято говорить, воспитании прежде всего соревновательность и азарт борьбы, мы считали главной своей задачей сплотить детей, научить их самоорганизации, упорству в достижении общей цели. Опыт приходил постепенно. Летом 1962 г. наша туристская группа старшеклассников совершила 300-километровый кольцевой поход по уральским лесам, во время которого мы собирали в старинных шахтах горный хрусталь, высматривали лосей на затерянных в тайге болотах, снимали браконьерские петли и собирали прошлогоднюю бруснику, сохранившуюся с осени в невиданно крупном ягеле, как яблоки в стружках. А главное, мы не только постигали секреты таежной жизни уральских промысловых охотников, начинали понимать и любить лес, но и учились дружбе. Все североуральские школьные туристские группы в то лето сошли со своих маршрутов из-за крайне тяжелых погодных условий. Нашим ребятам даже в голову не пришло такое, хотя месяц мы путешествовали по глухим ненаселенным местам, прокладывая путь по азимуту.

Сплотившаяся за время похода группа, состоявшая из 11 девочек и 4 мальчиков 8-9 классов и нас, двух учителей, собралась после возвращения в город на "откровенный разговор" по образцу альпинистов, и тогда мы впервые увидели педагогическую мощь этого средства, использованного в правильно выбранный момент. На этом сборе мы предложили говорить о нас, взрослых, так же откровенно, как и о любом члене группы, и услышали от ребят очень полезные для себя вещи.

Логика развития коллективной деятельности, как это и должно быть, подчинила себе и воспитателей, и воспитуемых. С какого-то момента нас уже не устраивала просто интересная жизнь для себя, и мы активно искали общественно полезные дела, которые были бы нужны не только ближайшему окружению — школе, но и другим, "чужим" людям. Так, стали выезжать по заданию лесхоза на таежные вырубки для посадки леса. Возникла идея создать на базе школьного исторического музея городской, и все всерьез занялись краеведением. В этом мы тоже оказались для ребят руководителями, так как оба были учениками старейших советских краеведов — московского учителя Михаила Михайловича Шмелева и кольского педагога Александра Михайловича Чарыгина.

Только теперь, спустя десятилетия, мы понимаем, что дела, предлагаемые ребятам взрослыми, должны быть не только знакомы руководителям, не только обеспечены местными условиями, но и иметь общественно значимую перспективу. В то время мы действовали еще интуитивно.

А в конце 60-х гг. под Москвой мы решили собрать отряд из мальчишек небольшого поселка городского типа. Это были люди по-своему серьезные, но достаточно своеобразные, чтобы местная школа некоторых из них со спокойной душой передала в ведение инспектора детской комнаты милиции. Попробовали предложить им походы. Не вышло. Ребята выросли в окружении полей, лесов, у реки, а подмосковный лес — это не тайга, куда без взрослых на прогулку не очень-то пойдешь. Тогда мы вспомнили североуральские ночные игры разведчиков. На первое же занятие, назначенное на 12 часов ночи у водонапорной башни, явилось около 30 человек. Ребят не испугали ни ночь, ни крепкий мороз.

Однако очень скоро оказалось необходимым расширить фронт занятий и углубить гражданскую значимость наших дел. Тогда и начались экспедиции на места боев московских ополченцев Бауманского района Москвы на 242-м километре Минского шоссе, где в октябре 1941 г. героическое сопротивление окруженных в районе Вязьмы 19, 20, 24 и 32-й армий позволило выиграть время для создания Можайского рубежа. Наши мальчишки из "команды юных бауманцев", как мы себя назвали, выступали перед жителями ближайшей деревни Чепчугово с концертами, собирали материалы по заданию Музея истории и реконструкции Москвы, играли в военные игры и совершали дальние походы. Большую роль в нашей походной жизни играли не только марш-броски и тревоги, но и ночные караулы у обелиска 7-й Бауманской дивизии народного ополчения Москвы и другим сражавшимся здесь воинам. По инициативе отряда этот обелиск был поставлен в 1967 г. на трассе Москва—Минск с помощью Г.В. Зотовой, организатора воспитательной работы школы поселка Петрово-Дальнее, где учились наши ребята, и ее мужа, инженера шефского предприятия НИИ вакцин и сывороток им. И.И. Мечникова. Много внимания уделяли мы тогда трудовым делам, на которые ребята шли очень охотно.

И все же главным во всей этой деятельности было для ребят реальное коллективное самоуправление с дежурными командирами, общим сбором, атмосферой требовательного и доброго товарищества, которая утоляла потребность подростков в общении со сверстниками и взрослыми. Именно действию механизма самоуправления мы обязаны тем, что никто из "кадровых" членов команды не попал в неприятную историю уголовного свойства, тогда как в близком окружении наших ребят, даже среди непостоянных участников некоторых наших операций и дел, такие финалы были совсем не редкостью.

Опыт команды научил нас, что практически нет детей, которые не отозвались бы на отвечающее их потребностям дело и не увлеклись бы им. Дальнейшее — в руках воспитателя, если он, опираясь на ребячье самоуправление, сумеет создать общественное мнение и построить отношения в коллективе на принципах демократии и взаимоуважения.

Это ребячье объединение могло бы вырасти со временем в зональный подростковый клуб по месту жительства, если бы... В частности, если бы школьные работники поняли, что цель такого клуба — работа в тылу "улицы", и не стремились во что бы то ни стало сделать нас кружком при школе. Такая реорганизация означала бы смену состава подростков, так как доступ контингента "трудных" в такой школьный кружок был бы сильно затруднен даже чисто психологически. "Сломал замок — в поход не пойдешь!", "Что? Тебе рюкзаки под расписку?! Да никогда! Мало ли что ты дежурный командир..." И в общем-то ничего не возразишь: для этого школьного работника наш уполномоченный — никакой не дежурный командир, а школьный хулиган Вася, всем давно известный. Смена контингента означала бы смену ведущих занятий и изменение смысла нашей работы, т.е. мы должны были бы перейти от достаточно специфической работы с "трудными" к кружковой работе с обычными школьниками. Жаль было оставлять успешно начатое дело, которое казалось нам более важным — работу с неблагополучными ребятами. Тем более, что к тому времени мы уже достаточно ясно понимали, что важно не столько то, что ребята узнали, сколько то, что они сделали сами. А еще важнее — увлечь подростков идеей заботы о людях, органически соединенной в их сознании с непосредственным интересом к делу.

Споры со школой осложнили нашу и без того непростую жизнь, насторожили шефов, вставших на сторону школы, т.е. на сторону профессиональных педагогов, которые, как нам разъяснили, не могут не знать, что лучше для детей.

Жизнь потом подтвердила нашу правоту, но это спустя 7 лет, когда организованный нами в московской школе отряд "Дозор" вышел на опорный пункт микрорайона. Созданный по тем же коммунарским законам коллективной творческой деятельности и самоуправления, этот "школьный" отряд сумел привлечь в свой состав только единицы "трудных", а с задачей создания братского отряда типа нашей прежней "команды" не справился именно из-за разнородности интересов обычных школьников и ребят "улицы".

В то время в поселке под Москвой мы не смогли убедить своих оппонентов. И это не было случайностью. Принципиальные разногласия во взглядах на современное воспитание возникали не только у нас. Большинство общественных воспитателей, развивающих в новых условиях идеи А.С. Макаренка, С.Т. Шацкого, С.А. Калабалина, И.П. Иванова, встречали непонимание и сопротивление людей, казалось бы, своей профессией призванных продолжать дело педагогов-новаторов. Спорить в таких случаях без специальной подготовки бывает трудно, а именно психологических и педагогических знаний, которые обеспечили бы ясность задач и средств их решения, нам в то время не хватало. Борьба была неравной, и спустя три года после возникновения команду юных бауманцев пришлось расформировать. Для нас же, взрослых ее руководителей, этот этап завершился появлением острого интереса к опыту других внешкольных объединений.

Обстоятельства вскоре помогли нам — мы познакомились и подружились с несколькими отрядами и клубами ребят по месту жительства. Назовем лишь некоторые из них:

• знаменитая "Каравелла" в Свердловске под руководством писателя В.П. Крапивина. Он собрал в отряд младших подростков, предложив им на выбор занятия фехтованием, парусным спортом, киносъемкой, журналистикой. Законы этого отряда послужили основой при создании устава нашего нового отряда "Дозор". А песня "Каравеллы" "Барабанщики" стала широко известной во многих пионерских и комсомольских школьных штабах страны, коммунарских объединениях;

• псковский народный ТЮЗ, выросший из дворового драмкружка семьи Вершининых;

• театральный отряд им. Михаила Светлова при клубе газеты "Известия" под руководством Светланы Шехтер. Этот отряд вырос из группы ребят, поставивших свой первый спектакль в пионерском лагере. В походах ребята сами искали сюжеты и героев своих пьес, сами писали сценарии и ставили по ним спектакли;

• комсомольский отряд в Киевском районе Москвы, созданный студентом Андреем Будогосским на основе футбольной команды;

• клуб "Жильвинас" в одном из районов старого Каунаса под руководством Пранаса Маяускаса;

• тульский "Искатель", возглавляемый журналистом Евгением Волковым;

• клуб "Пилигрим" Гали и Володи Черноволов в Туапсе...

Везде прослеживалась единая схема. На первом этапе — заманчивый для подростков и старшеклассников предмет занятий. На втором этапе — формирование отношений равенства перед лицом общей цели, отношений уважения, товарищества, коллективной ответственности и требовательности и уже на этой основе — рост ответственности и гражданственности каждого из членов отряда, клуба, бригады.

В центре неизменно стоит дело — занятие, нужное людям. Поворот к такому делу от первоначального интереса к предмету занятий — решающий момент в жизни объединения. Он совершается в обстановке коллективной, дружной и заинтересованной работы. Сам факт такого поворота — убедительное свидетельство развития коллектива, хотя нередко педагоги действуют интуитивно, без ясного представления о психологических законах происходящего.

Различия в конкретных деталях зависят от возрастной и социальной специфики состава объединения, от особенностей самого дела, от количества занятых этим делом ребят. Если тульский "Искатель" в 60-е годы собирал под свои знамена до полутора тысяч подростков и юношей, то обычный максимум "Каравеллы" — 50-60 подростков, а в нашем "Дозоре" ядро редко составляло более 30 человек.

Из своего и чужого опыта для нас стало ясным одно обстоятельство: каким бы ни было дело, вокруг которого объединились ребята, оно должно развиваться, расти, усложняться. Без этого неминуемы потери наиболее опытных, кадровых членов отряда, без этого рано или поздно коллектив станет лихорадить, наступает то, что мы назвали в шутку "кризис жанра".

Вот, собственно, и все основные заповеди, с которыми мы пришли к началу 70-х гг., ко времени создания "Дозора". В августе 1973 г. в Москве, когда у нас обоих окончательно созрело решение после значительного перерыва вернуться на работу в школу, мы встретились с Игорем Петровичем Ивановым и группой его помощников, студентов и молодых преподавателей из Ленинграда. Эта встреча произошла на базе форпоста, руководимого тогда Ричардом Соколовым, при жэке в микрорайоне МГПИ им. В.И. Ленина. Там мы получили возможность наблюдать практическую работу И.П. Иванова с молодежью по разработанной им методике, известной сегодня под названием "орлятская", "ивановская", "коммунарская".

Мы уже знали из печати о созданной им и руководимой в дальнейшем Ф.Я. Шапиро коммуне юных фрунзенцев в Ленинграде, о том, что коммунарская методика была привезена фрунзенцами в "Орленок", лагерь ЦК ВЛКСМ, и не просто прижилась там, а стала творчески обогащаться коллективом вожатых вместе с начальником лагеря О.С. Газманом. Воспринимая работу всех этих педагогов как оригинальную и уникальную, мы не осознавали, что в основе их деятельности — общие закономерности и принципы. Поэтому, создавая в школе новый отряд, мы решили не отказываться от интересного, на наш взгляд, опыта И. П. Иванова и охотно стали использовать отдельные его приемы, принесенные нам М. Бойцовым из "Орленка", К. Хилтунен из Петрозаводска и Перми, В. Поляковым от фрунзенцев. Ясное понимание того, что мы имеем дело с целостной методикой, точнее — с детально разработанной системой организации жизни детского коллектива, пришло позднее.

Этот процесс ускорила поездка в Петрозаводск, в коммунарский лагерь пионерского и комсомольского актива. С тех пор мы стали самыми горячими сторонниками и пропагандистами педагогики коллективного творчества и до сих пор отдаем ей должное, хотя и понимаем, что возможности ее использования могут быть и сужены, и расширены. Сужены — если подходить к коммунарской педагогической системе как к завершенному целому. Расширены — если видеть не столько приемы, сколько принципы, на которых эта система строится, и использовать прежде всего принципы, а уже потом и постольку — приемы, ею отработанные. Первый путь предопределяет полный успех в отдельных случаях и стойкое педагогическое бессилие во множестве других ситуаций, второй сулит долгую цепь проб и ошибок, надежд и разочарований, потерь и находок, но именно этот процесс и есть творчество, педагогический поиск.

Одной из находок стала для нас военно-поисковая работа, причем в то самое время, когда многие учителя, годами занимавшиеся с ребятами на базе школьных музеев боевой славы, стали в ней разочаровываться, считая, что она исчерпала себя. Оказалось, что изжили себя традиционные формы, схемы и методы.

НАШИ ПРОВОДНИКИ

Подать бы друг другу весть. Позвать бы вас, огоньки, разбросанные в полях, — может быть, иные и отзовутся.

Антуан де Сент-Экзюпери

Как и в коммунарской методике, в военном поиске мы не были первыми. Почти за 10 лет до нас, в 1958 г., вышла в маршрут московская экспедиция под руководством Юрия Робертовича Барановского, учителя, фронтовика, в юности воевавшего в рядах 2-й ударной армии. Путь экспедиции лежал в новгородские леса.

Ю.Р. Барановский одним из первых в стране начал военно-поисковую работу, и, если даже сейчас нам приходится слышать от очень уважаемых людей: "Дети не должны заниматься такими делами!", можно представить, каково было ему, первому. Людей, ревниво оберегающих "золотое детство" от тяжелых впечатлений и несомненных опасностей военного поиска, можно понять. Они просто традиционно, по-куриному, заботливы, они не диалектики и не педагоги, ибо не понимают, что сознательность, чувство долга, благодарное отношение к ветеранам и прочие хорошие вещи не одуванчики, а потому не произрастают на любом пустыре, сами собой, безо всякого о том беспокойства. Мы уже пожинаем плоды этой "педагогики".

"Если бы хоть одна газета попыталась изучить то, что ныне называется воспитательной работой, — пишет учительница ленинградской школы Т. Служевская, — что требуется от учителя официально! Повторяю: беда приходит не там, где не работают, а там, где работают слишком много!

Как-то самое лучшее, самое активное звено повезла в награду в Павловск. Случайно вышли к братской могиле. И тут мои «активисты» у меня на глазах разыграли... пародию на возложение венков! С хохотом подбежали, кто-то бросил охапку грязных листьев, остальные, давясь от хохота, изображали кто плачущих, кто траурную музыку. «Мальчишки, шапки снимайте!» — радостно взвизгнула крошечная звеньевая, «чудо с бантиками», умница, отличница! Всё описывать нет смысла. Я остолбенела. Молча стала уходить от ребят, они заметили, побежали вдогонку. Только там попробовала объясниться. Говорила о погибших, о долге, о памяти — всё, что положено, — и увидела, что поняли они только одно: значит, при мне тоже так нельзя...

На следующий день рассказала обо всем их первой учительнице. Она поняла это как обвинение в недостаточной патриотической работе, начала с жаром перечислять: мы были на Пискаревском кладбище, на Марсовом поле, ходили на возложение венков, у нас была «Зарница», мы встречались с ветеранами... И вот тут я поняла, почему дети устроили это кощунство. Это была бессознательная реакция детей на то, что их заставляли участвовать в ритуалах, которые им не понятны. Как вы думаете, что в это время происходит в их душах? А бесконечные и однообразные «патриотические» игры напоказ, сводимые к конкурсам политических песен, стихов, плакатов, к «игрушечным» митингам? Надо ли удивляться после этого, когда ученик спрашивает о своем сочинении: «У меня уже все хорошо или еще патриотизма подпустить?»

...Им нужна настоящая жизнь — с настоящими опасностями, трудностями.» (Комсомольская правда. 1985. 4 дек.)

Ю.Р. Барановский уже более 30 лет назад видел опасность "куриного" воспитания и, понимая, что оно несет с собой безверие и цинизм при самых добродетельных намерениях педагогов, противопоставил ему свою модель настоящей жизни, с настоящими трудностями и опасностями. В его отряде подготовка к походу начиналась со штудирования литературы. В 1958 г. в Новгороде оказалось, что ученики Ю.Р. Барановского лучше знают историю Любаньской операции, чем сотрудники местного музея. Принципы подготовки к походу в отряде Юрия Робертовича брали свое начало в законах боевой подготовки. Нагрузка в тренировочных походах рассчитывалась так, чтобы усталость была не шуточной: тяжело в ученье — легко в бою! В отряде действовали "7 заповедей".

Первая из них — о "первых мыслях" члена отряда: "Первая мысль — об отряде, вторая мысль о товарище, третья мысль — о себе!" Скажем, идет посадка в поезд, народу много. Сначала подумай о погрузке отрядных вещей, потом — о вещах товарища, потом уже — о своих. Идет дождь, налетела непогода. Сначала подумай о том, чтобы укрыть отряд, потом — позаботься о товарище, после этого — думай о себе. То же — о свертывании лагеря. Туристские руководители знают, как трудно бывает, когда, собираясь домой, все участники разбирают свое, теряя половину, а общественное имущество тащит наиболее сознательный или наименее удачливый, что почти одно и то же. В походах Юрия Робертовича действовали иные законы и традиции.

Вторая заповедь: "Работай до трех "хватит". Это означает, что, собирая хворост для костра, надо работать, пока дежурный командир третий раз не скажет: "Хватит!" То же — при любых общих работах.

Третья заповедь: "Без материалов не возвращаться". Дело в том, что система поисковой работы Юрия Робертовича включала в себя возможность и необходимость "автономного плавания". Прекрасно зная, что за любое ЧП отвечает руководитель отряда, этот учитель тем не менее понимал, что доверие, ответственность и риск в работе с подростками неразделимы. Поэтому его система подготовки включала тренировку ребят по выполнению задачи в составе небольшой группы, действующей самостоятельно. "Отрыв от штаба" иногда составлял несколько суток, на протяжении которых группа на свой риск и на свою ответственность решала поставленную штабом поиска задачу. Типичные задачи: узнать, что происходило в годы войны на участке такой-то деревни, такого-то села. Юрий Робертович считал, что исторически и психологически интересен любой рассказ местного жителя, пережившего войну. Ребята вели опрос, осматривали окрестности села, разгадывая стертые временем письмена окопов и траншей, картировали местность. Здесь-то и работала третья заповедь отряда.

Четвертая заповедь гласила: "Иди на рюкзак". Смысл ее состоял в том, что уважающий себя поисковик имеет в рюкзаке все необходимое для себя плюс то, что он должен нести для отряда. Вес рюкзака может быть таков, чтобы с ним можно было встать и пройти хотя бы 1,5 километра. Всем руководителям походов с детьми знакома ситуация, когда раздача по рюкзакам общественного имущества превращается в проблему: идет борьба на шкурных началах "за самый легкий рюкзак". В практике работы Юрия Робертовича была принята иная система ценностей: все боролись за право взять лишний груз друг у друга, нести больший вес. Барановский наблюдал, но приказывал перераспределить вес только в самых крайних случаях. Дело облегчалось тем, что работа отряда не включала в себя, как правило, больших переходов. "Юробич", как звали его ребята, и сам не мог из-за ранения много ходить под грузом. Поэтому широко использовали попутный транспорт и нести тяжелые рюкзаки надо было только до ближайшего шоссе.

Особенно заботился Юрий Робертович о том, чтобы его ребята умели собираться в поход и без подсказок брать все необходимое. Но и здесь он предпочитал не злоупотреблять наставлениями: "Не буду я, как папа, приставать с советами. Ребята не любят подсказок. Я это заметил и запомнил". В тренировочном походе маршрут прокладывался через болото, чтобы беззаботные его участники промокли и впредь не забывали взять запасную одежду. Лагерь ставился в низине, чтобы ночь была прохладной: для озябших это хороший повод вспомнить, что обязательный набор теплых вещей не прихоть руководителя.

Пятая заповедь утверждала правило: "Чем грязнее работа, тем шире улыбка". В отряде было принято, чтобы дежурная смена после ужина до блеска начищала закопченные на костре ведра, сдавала новым дежурным полную поленницу дров, обеспечивала идеальный порядок в лагере. Хорошим тоном считалось радоваться самой грязной и неприятной, но необходимой работе. "Чистишь ведро и должен, стервец, улыбаться, как будто тебе приятно", — шутил Юрий Робертович. Но мысль за этим стояла вполне серьезная: любой труд не несчастье, не обуза, если его делаешь для людей.

Шестая заповедь обязывала сделать все, чтобы создать в условиях полевого лагеря наибольший комфорт при наименьших к тому возможностях, ну, скажем, устроить где-нибудь недалеко от костра удобный диван для всех желающих. В этом направлении работала мысль, шло веселое состязание выдумки и инициативы.

Седьмая заповедь звучала так: «Не заболей». Считалось, что каждый должен заботиться о том, чтобы не заболеть: не простудиться, не стереть ноги и, значит, не отвлекать отряд от дела.

Самые неприятные, рутинные стороны туристского быта Юрий Робертович умел облечь в форму озорной и веселой игры. Вводился, например, "подъем с построением": по сигналу необходимо в чем есть вылететь на построение. Каждый день придумывались веселые розыгрыши, мистификации.

Учебный год начинался в отряде Ю.Р. Барановского с отчета о летней экспедиции. Это был не просто монтаж, а музыкально-поэтическое театрализованное выступление отряда «О трудностях наших, о трудностях тех людей, по следам которых мы шли, об их мужестве и героизме и о том, что удалось сделать за летний сезон». Подготовка к выступлению шла 2–3 месяца. Затем начинали готовиться к новому полевому сезону. Принимали в отряд новичков, устраивали для них тренировочные походы в осенние каникулы. Зимой отправлялись в лыжный поход для опроса населения. И здесь Юрий Робертович был верен себе: переходы делать побольше, еды и денег брать поменьше, по утрам — "подъем с построением". Это была сознательная организация трудностей для физической и психической закалки. А летом были экспедиции.

В самый первый выезд 1958 г. они вышли на поле боя. На проволочных заграждениях вокруг немецкого дзота и под ними обнаружили останки 19 красноармейцев и сержанта: кости, выбеленные солнцем и дождями, клочки одежды. Юрий Робертович знал, что трагедия произошла здесь в 43-м при прорыве фашистской обороны. Режиссер телевидения Ф.Ф. Надеждин пишет о Барановском: "Никогда он не говорил "немцы", всегда — "фашисты". Для него минувшая война была прежде всего войной с фашизмом, и школьникам он хотел передать это свое восприятие". Изучение поля боя, захоронение останков и восстановление имен погибших стало первым шагом в длинном — в 25 лет! — пути отряда. Тогда удалось установить 15 имен из 19. Сегодня это редкая удача для поисковиков.

За четверть века интенсивной работы отряд Барановского прошел всю линию фронта — от Баренцева моря до Черного, создал в разных школах 4 музея, сотни ребят получили опыт поисковой работы. Об отряде сняты фильмы. Но самое ценное, на наш взгляд, — это поисковая методика, созданная замечательным педагогом и, к сожалению, до сих пор мало кому известная. Именно Ю.Р. Барановский предложил и начал творчески осмыслять проделанную поисковую работу и познавать прошлое через искусство. Им была блестяще разработана технология коллективного походного самоуправления, включающая как свое высшее достижение идею автономного поиска. Он же применил циклическую организацию военно-поисковой работы. Каждый цикл включает научно-теоретическое, практическое, исследовательское и духовно-практическое звенья (этапы) коллективной деятельности. Подобно многим талантливым воспитателям, Юрий Робертович мало задумывался над описанием своего опыта, его теоретическим осмыслением: работать с ребятами было для него важнее всего другого.

Юрий Робертович Барановский умер 11 мая 1984 г. в московском госпитале от осложнения фронтовых ран. Тропа военного поиска, которую он прокладывал одним из первых, стала сейчас торной дорогой для его последователей, порой и не знающих о том, кто прошел по ней раньше них.

По-разному люди приобщаются к поисковой деятельности. Московская учительница истории Евгения Андреевна Иванова стала убежденным военным поисковиком после знакомства с Владимиром Емельяновичем Сергиенко, который помог найти место гибели ее дяди, А. Киселева, одного из защитников Севастополя. В.Е. Сергиенко удалось установить, что в последние часы севастопольской трагедии, в конце июня 1942 г., боевой расчет зенитной батареи, где служил дядя Е.А. Ивановой, вел огонь по противнику в районе мыса Херсонес. Командиру орудия сержанту Алеше Киселеву было тогда 23 года.

С 1982 г. школьный отряд Е.А. Ивановой работает в Волоколамском районе Московской области, да и не только там. В полевой сезон 1989 г. ее ребята вместе с поисковой группой педагога Семена Юсфина воздвигли у села Ивановского под Волоколамском памятник на найденном ими захоронении панфиловцев, державших здесь оборону осенью 41-го, и краснофлотцев 64-й Тихоокеанской морской бригады, погибших при наступлении зимой 42-го. Хоронили их весной, собирая останки на обтаявших полях. Занимались этим горестным делом, как обычно, женщины, старики и дети, которым было тогда не до поиска документов и смертных медальонов у погибших. По этой причине в таких военных захоронениях нередко попадаются медальоны и личные вещи, по которым иногда можно установить имена убитых. Именно поэтому Евгения Андреевна всегда настаивает на тщательной переборке таких захоронений в надежде вернуть людям из небытия имена павших.

Ставить памятники своими силами начали по примеру еще одного московского учителя — Павла Анатольевича Савельева. Его отряд "Горящие сердца" уже много лет строит памятники "от проекта до открытия". В отряде готовят своих плотников, бетонщиков, каменщиков...

Своим путем пришли к поисковой работе братья Орловы — родоначальники военного поиска в Долине смерти под Новгородом. Здесь в 1959 г. прошел со своим отрядом Ю.Р. Барановский. Но для Николая Орлова и его брата Александра Долина смерти была домом, куда вернулась их семья: мать, братья, сестра — в первом послевоенном 1946-м из эвакуации. Николаю Орлову было тогда девятнадцать. За железной дорогой лежал лес, темный, пахнущий гибелью, смертельно опасный. Здесь, в этих лесах, полегла окруженная в долине рек Керести и Полисти 2-я ударная и 52-я армии.

В январе 1942 г. здесь начато было наступление в направлении на Любань, в тылы немецких войск, осаждавших Ленинград. Южнее станции Спасская Полисть 2-я ударная прорвалась на 70-75 километров к северо-западу. Но... не хватало патронов, горючего, продовольствия. Наступление выдохлось, а 19 марта гитлеровские войска подбросили подкрепление, перекрыли коридор. Вместе со 2-й ударной в окружение попали части 52-й и 59-й армий. Горловина, связывавшая окруженных с фронтом, то открывалась на несколько сотен метров, то вновь захлопывалась. Да и слишком узка она была, чтобы через нее наладить снабжение. В апреле 1942-го командующий Волховским фронтом К.А. Мерецков доложил Ставке: "Вторая ударная армия совершенно выдохлась. В имеющемся составе она не может ни наступать, ни обороняться. Если ничего не предпринять, то катастрофа неизбежна". Ставка не поддержала командующего. Армия тем временем вымирала от голода. 24 июня практически оставшаяся без командования армия получила приказ фронта на уничтожение техники и выход из окружения — кто как может. 25 июня горловина была окончательно перекрыта гитлеровцами... А 12 июля скрывавшийся три недели в лесах и болотах от своих и чужих командующий армией генерал Власов сдался генералу Линдеману...

Первые выходы в лес были делом суровой экономической необходимости. Семья обходчика Николая Ивановича Орлова нуждалась в самом насущном. В лесу было всё: цветной металл на сдачу государству, инструменты, одежда, обувь и... смерть на каждом шагу. На мине подорвался один из братьев, Валерий. Раненный в ногу, он умер от гангрены. Николай тоже не избежал подрыва, но выжил — спасла толстая подошва американского ботинка. Однажды во время очередного выхода Николай Орлов увидел тело убитого советского офицера. Карманы гимнастерки были расстегнуты, из них торчали бумаги. До тех пор Николая не интересовали останки убитых: их было слишком много, чтобы обращать на них внимание. Но здесь что-то остановило его. Бумаги он взял. Это оказались письма от семьи офицера. Николай Иванович написал по найденному адресу, сообщил, где похоронил лейтенанта. Пришел ответ. Оказалось, семья офицера бедствовала, потому что он числился пропавшим без вести. Присланная Николаем Ивановичем горькая весть принесла семье право на пенсию за погибшего отца. Спустя некоторое время вдова лейтенанта с детьми приехала на могилу мужа, побывала в семье Орловых, которые стали для нее родными. Эта история, видимо, произвела переворот в душе Николая: поиск имен погибших в Долине стал главным делом его жизни.

Шесть лет было Саше Орлову, когда брат взял его с собой в лес. Первое, самое сильное впечатление: на лесной поляне — десятки скелетов людей. Хрящи на ребрах тогда, в 40-е, еще не распались, и грудные клетки убитых поднимались над травой. Это запомнилось навсегда. Для Александра Орлова его вхождение в военный поиск по стопам старшего брата было делом естественным, как и участие в основанном Николаем в 1968 г. поисковом клубе новгородской молодежи "Сокол". Сын Николая Ивановича, Валерий, тоже поисковик, знающий Долину, как свой родной дом. А сам Николай Иванович умер от астмы в 1980 г., в 54 года. Этот человек сделал все, что может сделать Идущий Первым, — повел по своей тропе других людей.

«Сырой туман стелется над болотистой низиной, — пишет сегодня руководитель поисковой экспедиции "Долина" Александр Иванович Орлов. — Кочки, лужи да порыжелая трава. Стоит ткнуть щупом или настроить миноискатель, и тут же даст знать о себе военное железо. И не только оно. Если щуп упирается в препятствие с глухим, обрывающим сердце стуком, — значит, под травой погибший. Этот стук преследует нас на каждом шагу. И мы начинаем работу.

Темная вода воронки отражает деревья, стоящие над ней. Воронка полна костей. Это мы проверили. Ведро за ведром начинаем черпать воду. Работа на несколько часов — предстоит выплеснуть из огромной чащи несколько тонн. А потом по пояс в грязи руками перебирать жижу, ощупывая каждый комочек: а вдруг медальон? И так с утра до вечера. Сутками. По нескольку недель в году. Пять, десять, двадцать лет... Два года мы работаем на одной и той же поляне. Длиной она километра три и с километр шириной. Ничем на вид не отличается от обычной лесной поляны. Только вот очень часты на ней зеркальца воды. Это воронки от мин и снарядов. А под слоем дерна — останки тысяч наших солдат. Во многих местах люди лежат прямо друг на друге. Поле боя. Сколько еще их в наших лесах? За два года на этой поляне нам удалось собрать останки восьми сотен человек. Каждого пришлось буквально выдирать из проросшей корнями земли — богатую травяную поросль дали человеческие жизни. Или это трава забвения?» (Комсомольская правда. 1989. 9 мая.)

В начале 80-х, приехав в эти места в поисках следов Мусы Джалиля, который, как и Всеволод Багрицкий, был военным журналистом в рядах 2-й ударной армии, студенты Казанского университета были потрясены не только тем, что сотни и тысячи солдат Советской Армии лежат на своей земле уже пятый десяток лет непохороненными, но и тем, с какой легкостью их назвали предателями — «армией Власова». Ведь ни малейших оснований к тому не было, элементарный анализ позволил выяснить, что армия была поставлена в безвыходное положение главным образом благодаря ошибкам командования и упорству Верховного Главнокомандующего. Однако на доказательство безвинности честно выполнивших свой долг красноармейцев ушли многие годы.

В 1969 г. писатель Сергей Сергеевич Смирнов создал сценарий о Николае Ивановиче Орлове — «Комендант Долины смерти». Фильм был снят, и показан на просмотре в обкоме партии. Копию его затребовало Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота. Больше его никто и никогда не увидел. Политуправление прислало к Николаю Ивановичу двух офицеров — уличить его в подделке снятых в фильме человеческих останков. Офицеры увидели только одну из воронок с костями — вопросов у них больше не было. Но до последних лет проблема поиска в Долине смерти оставалась делом казанского "Снежного десанта" и новгородского "Сокола", только в последние годы к ним присоединились сотни ребят и девушек из разных городов страны. Центром и душой всей этой работы остаются "Сокол" и "Снежный десант" — ныне это основа Всесоюзной экспедиции. Кроме Александра и Валеры Орловых Михаил Черепанов и Володя Ерхов, казанцы, оказались для нашего отряда теми людьми, через которых нам открывалась Долина тяжелой работой на воронках, поиском на местности и главной песней Долины, написанной журналистом Володей Ерховым:

ЧТО МЫ ИЩЕМ И ЧТО НАХОДИМ

В силу железного закона войны на фронте всегда собирается значительно лучшее общество, чем в тылу.

С.А. Колбасьев, морской офицер и писатель, убитый сталинским режимом

Когда вглядываешься в знакомые и незнакомые лица солдат, не вернувшихся с войны, редко в котором из них не прочтется вопрос, обращенный к нам: а вы, те, что уцелели и так долго живете после нашей кровавой войны, вы нынче — какие? Он самый существенный из всего, что может связать во времени мертвых с живыми.

Василь Быков, фронтовик, писатель

Одним из самых трудных поисковых предприятий нашего отряда была, конечно, работа в Ондозере. На северо-западном берегу большого, даже по карельским меркам, Ондозера прилепился небольшой поселок под таким же названием. Возле него — еще одно небольшое озерко — Лаезеро, отделенное от Ондозера узкой полоской суши. Здесь в сентябре 1942-го произошла трагедия Ондозерского десанта 85-й морской стрелковой бригады.

Десант был послан с целью разгрома фашистского гарнизона поселка, уничтожения батареи противника и освобождения лагеря военнопленных, строивших шоссейную дорогу Ругозеро — Паданы. Трудно сегодня говорить о военной целесообразности этой операции, но одно ее слабое место бросается в глаза: нельзя было высаживать десант в узком межозерном пространстве, где его легко было подавить с двух сторон даже не очень крупными силами. Так и произошло. После быстрого разгрома нашими моряками слабого гарнизона противника в поселке финские егеря минометным огнем разбили лодки десантников, стоявшие у берега, а затем прочно заперли десант в узкой межозерной горловине. Ни поддержки огнем, ни поддержки авиацией со своего берега десантники не дождались. Все 137 или 140 человек полегли там, отбиваясь до последнего на болоте, прижатые к заросшему осокой берегу небольшого озерка. Бой продолжался от момента высадки чуть более 12 часов. В живых остались единицы. Один, матрос Мочихин, с простреленными руками, ушел на рыбацкой лодке. Кто-то, по слухам — раненый, оказался в плену.

Когда мы появились в этих местах, с той давней трагедии прошло уже 44 года. Еще в 1965 г. местные жители Ф. Никкоев, И. Пономарев, Г. Макаров, М. Луценко обследовали место боя и обнаружили на болоте, недалеко от озера, холм диаметром около 15 метров. На холме росли молодые березки. Здесь же было найдено захоронение. "Погибшие оказались наши, советские, — вспоминали ондозерцы. — Сразу же у первого нашли карту, она слежалась, но ее высушили — на ней была вся эта местность... Карту отдали военкому... Нашли две ложки, на них были фамилии. Из одежды нашли бушлаты, телогрейки, ватные брюки, нижнее белье... В каждом черепе — дырка. Останки семерых десантников были похоронены в селе Надвоицы.

Можно только пожалеть, что карта попала в военкомат, — и не потому что там работают равнодушные люди. Просто военные комиссариаты чаще всего хранение боевых реликвий не считают своей обязанностью. Естественно, и карта, и ложки с подписаннымифамилиями пропали бесследно. Еще одна попытка извлечь останки была предпринята за год до нас — местной учительницей Л.Ю. Ганевой и группой школьниц. Достали останки еще семерых участников десанта и сложили их в ящиках в сарае. Остальные погибшие продолжали лежать в болоте — для своих родных и близких они были «пропавшими без вести».

«...Поначалу в раскопе могли работать только двое. Яму заливало, воду надо было непрерывно вычерпывать. Грунт — песок, перемешанный с глиной и болотным илом. На глубине примерно 60 см на стенках раскопа четко обозначилась темная полоса сгнивших мха и травы. Но едва раскоп углубился до 90 см, была найдена берцовая кость человека. Потом — череп, лежащий лицевой стороной на север, теменем — на восток. На черепе сохранились волосы» (из дневника экспедиции).

«Мама, почему нет от Вас долго писем? Я очень соскучился. Пишу Вам в теплый, солнечный день. Мама, наступают самые решительные дни войны. Если это придется пережить, до 1 июня, будет немного легче. До 1 июня мы вряд ли скинем лыжи, потому что солнце греет, а снег лежит — конца и края нет, не хочет таять, а в июне будет вода, болота — ни пройти, ни проехать. Если буду жив, то буду писать обо всем. Мама, кормят пока ничего, обижаться не приходится, сама знаешь, где я нахожусь... Напишите, сколько Вам за Вашу рассеянность прислали штрафа за электричество. Еще прошу — напишите мне, получили ли Вы мои деньги, которые я Вам выслал в начале марта 1942 года. Мам, пишите про всех родных как можно больше, про то, как питаетесь. Толя» (из письма домой Анатолия Полякова, краснофлотца, москвича, участника десанта).

"В 16 ч. 30 мин. Игорь Зайцев раскопал родник. Из него в яму ключом била вода. Яма уже расширена, ребята начали ее углублять.

Там же, где череп лежал и где отчерпывали воду, оказалась грудная клетка. Через правое плечо — портупея. Судя по состоянию зубов, человек не так уж молод. Кто это? Военком Языков? Старший батальонный комиссар Барков? Они были, что называется, в возрасте — оба 1906 г. рождения, обоим — к сорока. Капитан-лейтенант Шипенков? Старший лейтенант Леонид Сапов? Вряд ли это командир десанта Николай Ковалев, карта, скорее всего, была у него; наверное, его и нашли в 65-м и тогда же увезли в Надвоицы. А до конца нам всего этого никогда не узнать.

...Из воды показался кусок мягких тканей человеческого тела, видимо, часть бедра. Болото ведь.. Мышечная ткань химически изменяется, но с виду остается прежней, пока не высохнет. А высохнет — рассыпается белым веществом вроде мела.

В 17.00 — рукав с костями руки. Мелкие кости кисти. Череп, пробитый в правый висок, выходное отверстие в темени... Сам стрелялся? Сапоги, ребра, ключица... клочки шинельного сукна, обрывок черной ткани, — может быть, морская форма? Рассказывают, моряки шли в десант в черных бушлатах, клешах и в тельняшках, для маскировки — плащ-палатки. Обойма трехлинейных патронов. "Рубашка" от гранаты РГД-33, рубчатая. Пробита осколком, наверное минным — от миномета осколки стригут по самой земле. А "рубашку" снимают с гранаты в ближнем бою.

...В этот день мы достали семь черепов" (из дневника экспедиции).

Счет найденным людям было удобнее вести по черепам — остальные кости труднее поддаются подсчету.

"Родная мама, за меня не беспокойся, у некоторых ребят-москвичей есть мой адрес — в случае чего напишут. Маня, самое основное — береги себя и особенно маму, чтобы она меньше болела. Маня, неужели нельзя нигде купить дров? А мне эти леса уже надоедают. Целую крепко" (из письма Анатолия Полякова).

"Здравствуйте, уважаемая редакция! Вам пишет сестра Андрея Романовича Рыжихина, останки которого найдены в районе Ондозера отрядом московских студентов и школьников "Дозор".

Военная судьба брата в наших сердцах ныла незатухающей болью. Что мы знали о его последнем бое? Сразу после 3 сентября 1942 г. нам в разные концы страны (две из его сестер и два брата так же, как и он, сражались за Родину) о его судьбе написал его товарищ. Мы узнали, что 1 сентября через Ондозеро на западный его берег был направлен десант морской пехоты, с ним в бой шел и наш брат. Что сталось с десантом, неизвестно. Другой десант, высадившийся после первого на западный берег, не обнаружил каких-либо следов первого. "Светлые воды Ондозера приняли Вашего брата" — так писал его товарищ. Семье сообщили, что он пропал без вести. Но мы поняли, что в живых его нет.

Если бы вы знали, кем был для нас Андрей! Мы все, оставшиеся сейчас в живых, моложе его по рождению. Отца у нас рано не стало. Младшей из нас было три года. Андрей был для нас и защитник, и воспитатель, и пример в жизни. Честный, бесстрашный, справедливый. Была я маленькой, слабой физически, а школа на другом конце села, и в наши снежные, морозные зимы мне тяжело было ходить с сумкой в школу. Андрей возил меня на санках на занятия. Сам он учился в четвертом классе. Никто не смел нас обидеть, все озорники побаивались, да и уважали брата. Он рано научился ответственности за чужие судьбы" (из письма М. Рыжихиной в "Московский комсомолец").

"В 10 ч 45 мин. приступили к работе. Яма полна воды, до края осталось полметра. Место раскопа расширили на восток, и теперь оно достигло в длину 2,5 метра. Копать начали в одиннадцать, но все еще приходилось откачивать воду. В яме работали Миша Каструлев и Эля Чернякова, на западной стороне — Ира Гущина и Саша Дудырев. С увеличением глубины раскопа сохранность мягких тканей увеличивается" (из дневника экспедиции).

"Он нам читал. Читал он прекрасно. Был сам влюблен в Сорви Голову, завидовал его боевым успехам. Даже игры с товарищами проводил под знаменем Сорви Головы. Конечно же, он сам был Сорви Голова. Тогда мы еще не знали о Чапаеве и других героях. Шли 1930–1932 года. Душа Андрея и в войну осталась, как прежде, — сначала подумай о людях, потом о себе. Как же он мог не пойти с десантом, зная, на что они шли? Ему жаль было тех молодых, здоровых парней. Кажется, он и там хотел их защитить, наш Запевай, — такое прозвище у него было среди друзей детства и юности.

Вот и всё! М. Рыжихина".

Из дневника экспедиции.

"29 июля 1986 г.

В 11 ч. 30 мин. одному из работающих в яме стало плохо. Это первый случай.

В 11 ч. 50 мин. найдена пряжка от ремня. Грунт изменился за счет остатков мягких тканей тела. Глубина — 1 м 20 см от поверхности.

В 12 ч. 30 мин. — магазин от автомата ППШ.

В 12 ч. 50 мин. — термитный шар...

В 13 ч. 45 мин. на северной стороне в полуметре от поверхности найдены позвонки и куски ткани гимнастерки. Ткань заплесневела, но сравнительной хорошо сохранилась. Тут же найдены портупея и граната РГД-33. К настоящему моменту в яме с неровными краями найдены и подняты останки 35 человек.

30 июля 1986 г. Утренняя смена раскопала 20 человек. К вечеру больше откачивали воду, чем копали. Всего за день вынули останки 28 человек. Уже несколько раз обваливались стенки раскопа. В этот день обвалился булыжник около метра длиной. Хорошо, никого не задел: работали осторожно. Самое важное было то, что нашли ложку с фамилией владельца: Малеванчук. (В списке потерь бригады значится: Кирилл Малеванчук, главстаршина, призван из г. Фрунзе. 1922 г.р.)

31 июля 1986 г. В 10 ч. 15 мин. начала работать леспромхозовская помпа, через 15 мин поломалась, пришлось опять откачивать воду вручную. Девочки пошли мыть кости.

На островок постоянно приплывают местные — посмотреть на раскоп. Они рассказали, что в леске за болотом, в яме, тоже находили кости, патроны, бушлаты. Наши ребята ходили смотреть. По словам местных, у убитых, найденных там, были такие же ботинки, американские.

Нашли в нашем раскопе череп с длинными волосами. Офицер? Нашли ремень с петлей, — видимо, людей стаскивали сюда с помощью ремней. Можно предположить, что на месте раскопа была траншея: здесь осталось особенно много убитых и поэтому финнам проще было всех с болота стащить сюда, чем хоронить отдельно".

Из рассказа Виктора Васильевича Марченкова, брата погибшего десантника:

"Один из погибших москвичей-краснофлотцев — мой брат, Николай Марченков. У меня сохранилась его фотография, которую нам из Карелии прислали вместе с извещением о том, что он пропал без вести.

Каким он был? Обыкновенным, как и все ребята в нашем дворе. Зимой ходил на каток, летом гонял голубей, играл в лапту, в "отмеряла", в "12 палочек". Вы, наверное, и не знаете таких игр, а наше поколение на них выросло.

Жили мы на Карачаровом поле, в поселке завода "Стальмост". Двор был большим, дружным и шумным. По вечерам откуда-то притаскивали киноаппарат и прямо на стене показывали фильмы. А после кино до полуночи крутили патефон и танцевали под "Утомленное солнце"... Душными летними ночами мальчишки спали в сарае, а то и прямо на крыше, под звездами. Коля был весельчак, балагур, смешно копировал людей, мог спародировать любого из нас, словом, был душой компании. Ребята его очень любили.

В семье было шестеро детей, жили трудно, и, закончив семилетку, брат пошел на "Стальмост" делать мостовые краны и эскалаторы для метро. Работал и одновременно учился в инструментальном техникуме.

Младшие братишки и сестренки каждый вечер с нетерпением ждали Николая с работы, поминутно спрашивали, когда же придет дядя Коля (так его называли не только дети, но и многие товарищи, сверстники, выражая таким образом свое особенное уважение). Он приходил домой, сажал детей на колени, рассказывал им сказки, разные смешные истории.

А потом — война. У брата как у квалифицированного слесаря-лекальщика была "бронь": нужно было быстро обучить профессии таких же молодых, как он сам, ребят. Но Коля от "брони" категорически отказался. Пошел добровольцем на фронт. Ему тогда шел двадцатый год, только начал с девушкой дружить, Олей звали" ("Московский комсомолец". 1987. 14 окт.).

"Черепа лежали двумя группами, одна против другой. Может быть, людей укладывали в траншею "валетом"? По номерам: 1. Лицом вниз и вбок. 2. Лицом вниз. 3. Таз и бедро. 4. Череп на боку, пробит висок. 5. Лицом вниз, пулевая пробоина в лобовой кости. 6. На боку, лицом немного вниз. 7. Расколотый череп. 8. Череп на боку, стальные зубы. 9. Расколотый череп. 10. Лицом вверх. 11. Лицо разбито. 12. Лицом вниз. 13. Череп на боку. 14. На боку. 15. Лицом вниз. 16. Лицом вниз. ... 20. Разбитый череп. 21. Разбитый череп.

В последний день работы во второй смене девочки в основном обмывали кости. Потом разложили ботинки вдоль места раскопа, стараясь подобрать, чтобы они подходили друг к другу. Поставили так, будто их владельцы выстроились в ряд, а затем по одному ботинку стали передавать в яму. Каждый ботинок проходил через все руки. Потом их обложили камнями и засыпали землей. И каждый взял в руки лопату и со всех сторон стали кидать землю. Когда камни были засыпаны землей, все оставили лопаты и почтили память павших минутой молчания.

Всего на месте раскопа нами было найдено 85 погибших. Четырнадцать было поднято до нас, следовательно, всего 99 человек. Остальные, видимо, погибли в других местах побережья" (из дневника экспедиции).

Мы эту грязь помнили, недаром неделю шарили в ней руками, доставая то, что осталось от тех, кто когда-то рухнул в нее.

У нас было право прочесть эти строки Павла Шубина как свои и от имени людей, чьи кости, бережно передавая друг другу, обмывали чистой озерной водой как великую драгоценность. Мы это право заработали.

Стихи легко ложились в наши души, там оставалось место как раз для них. Мы понимали человека, их написавшего, и понимали тех, о ком они были написаны.

Эти строки были нам как откровение, может быть, и впрямь воскресала в нас душа молодого десантника из 85-го МСБ. Так сливались прошлое и настоящее. Мы чувствовали, что пережили те, наши ребята, уже зажатые в смертном кольце и понимающие, что только минуты отделяют их от небытия.

Все это так и было. Юрий Белаш знал, о чем писал. Иначе не мог бы донести до нас лихорадочное биение мысли десантника в тесном окопе, у самого Лаезера ожидающего последней атаки егерей.

И все-таки не только кости десантников нашли мы в этой экспедиции. Мы нашли себя.

С самого первого дня работы в болотном раскопе определилось отношение жителей к нашим ребятам, делающим, по их мнению, "святое дело". С участниками экспедиции незнакомые люди здоровались на улице, нам в подарок несли рыбу, ягоды. В магазине ежедневно, без очереди, давали два ведра молока, и ни одного раздраженного или обиженного взгляда из группы женщин у прилавка не было брошено в нашу сторону. А ведь эти женщины стояли в очереди за тем же молоком, которое сюда привозили...

Мы, в свою очередь, старались не оставаться в долгу. Специально выделяемые отрядом группы оформляли местную школу, помогали на сенокосе. В свободное время наши художники, студенты Московского художественно- промышленного училища, ходили на этюды, а потом устроили выставку своих рисунков в поселковом клубе. После окончания раскопок и захоронения десантников отряд подготовил для местных жителей большой концерт. Наши ребята во главе со студентом МХПУ Женей Паком вырезали из огромного ствола старой сосны скульптурное изображение матроса и вкопали этот памятный знак в каменистый берег Ондозера на месте высадки десанта.

"Все время думаю, каких хороших людей мы здесь встречаем", — писала об этом времени студентка педвуза Жанна Малашенко. На годы запомнятся всем участникам экспедиции песни у костра на берегу ночного озера, когда приходила к нам местная молодежь, ясные солнечные дни, запах свежей смолы и большой воды. Очень светлые и чистые отношения связывали всех участников экспедиции, а это были очень разные люди. Так что главным оказались не масштабы работы, а то, как в эти трудные дни высветились для ребят отношения друг к другу, отношения с окружающими людьми, отношение к делу ради этих других людей, вчера еще не знакомых.

Ради них, живых и мертвых, мы здесь жили, ради них, а не ради своего отряда мы здесь работали. Оказалось, что для большинства из нас из всего этого родилось ощущение счастья. "Меня поразило, как нас встречали: все были нам рады, все приглашали в гости", — рассказывала потом Юля Иванова.

Н.К. Крупская, приводя слова В.И. Ленина, писала, что важнейшим принципом взаимоотношений при социализме должен быть принцип заинтересованности каждого человека в благополучии других людей и что в этой формуле "уже дается ясная установка всей воспитательной работы нашего времени. Надо из ребят воспитывать коллективистов". Из этого ленинского положения следует, что смысл общей жизни и работы любого детского подросткового и юношеского коллектива заключается в формировании коллективистических взаимоотношений, которые и станут главным средством воспитания человека. Из этой же мысли следует, что педагог с помощью коллектива и коллективной деятельности должен создать условия для формирования у ребят такого соотношения мотивов, потребностей, установок, при котором коллективистические тенденции возобладали бы над узкогрупповыми и индивидуалистическими. Преобладающие тенденции представляют собой как бы вектор личности и в психологии носят название смысловой структуры личности, определяя в конечном счете ее нравственный облик.

Как же строится смысловая структура личности? Потребности, мотивы и установки, слагающие основу личности и достаточно многообразные, располагаются, как правило, в порядке определенного старшинства. Одни из них, наиболее мощные, подчиняют себе другие, эти другие имеют в своем подчинении третьи, более слабые, и т.д. Иногда взаимоисключающие, но одинаково сильные мотивы ставят человека в драматическое положение нелегкого для него выбора. Наконец, бывают случаи, когда личность не успела или не сумела выработать стойкого преобладания одних мотивов над другими. В этом случае, по словам выдающегося советского психолога А.И. Леонтьева, "малое в жизни человек принимает за великое, а великое не видит совсем". Такое состояние человека А.Н. Леонтьев называет нищетой личности. Часто педагогу приходится сталкиваться и с таким явлением: человек правильно усвоил определенные нормы морали, например он знает, что жить и трудиться для общества хорошо, однако на деле он далеко не всегда готов исходить в своих поступках из этого принципа. Если теоретическое знание не подкреплено реальным желанием и умением, то мотив так и остается всего лишь мотивом "знаемым". Реально движущим он может стать только в результате целенаправленного воспитания в процессе педагогически правильно организованной общественно полезной деятельности.

При всей сложности внутреннего мира человека его ведущие, наиболее сильные и значимые мотивы располагаются относительно оси "я — общество". С этой точки зрения можно выделить несколько основных направлений "вектора личности". Например, если поступки человека определяются главным образом интересами и потребностями общества, чужих, "дальних", по выражению В.И. Ленина, людей, можно говорить о коллективистической или общественной направленности личности. Если в побуждениях человека преобладают мотивы собственного благополучия, индивидуального самоутверждения, узколичных достижений, то говорят о его индивидуалистической направленности. При этом в сферу личных интересов индивидуалиста может быть включен узкий круг самых близких ему людей.

Следует, видимо, выделить еще и групповую направленность интересов. Она наблюдается в тех случаях, когда человек все свои стремления и надежды связывает с определенной группой и поэтому мотивы благополучия группы преобладают у него над всеми остальными. Такая направленность может быть временной, относительной, связанной с формированием коллективизма. В том же случае, когда групповые мотивы резко преобладают над интересами общества (людей, не входящих в данную группу) и сочетаются с сильными индивидуалистическими мотивами, формируется корпоративная направленность — групповой эгоизм, свойственный корпорации — антиколлективу.

Конечно, направленность личности не просвечивает сквозь форменную куртку школьника. Единственный указатель побуждений человека — это его поведение, но и поведение еще надо уметь разгадать. Эгоцентрист и себялюбец склоняется над тетрадью, работает на субботнике рядом с коллективистом, и практически отличить одного от другого сразу невозможно. Потому неопытный воспитатель берется иногда за голову от "неожиданного" поступка воспитанника, что, видя лишь внешний рисунок его поведения, он не сумел проникнуть в подтекст, в мотивы подростка, в его духовный мир.

Основная трудность воспитательной работы в том и состоит, что мотивы, потребности, установки сами собой у человека не изменяются ни под влиянием одних только слов воспитателя, ни в результате прямого принуждения. Можно заставить школьника сидеть тихо, можно принудить выучить урок, но заставить захотеть сидеть тихо, заставить захотеть учить уроки — невозможно. Нельзя даже потребовать: захоти! Руководить желаниями, стремлениями, т.е. активно влиять на духовный мир, гораздо труднее, чем руководить внешним поведением человека. Умение формировать духовный мир человека — это и есть искусство воспитания. Послушание, вежливость, правдивость и любые другие самые хорошие качества не цель воспитания, а лишь средство достижения цели: научить жить с людьми и для людей. Именно эта цель определяет средства ее достижения (определяет, но никогда не оправдывает).

Эгоисту или карьеристу, например, невозможно или очень трудно оставаться честным, лицемерие и уклончивость ему насущно необходимы для достижения его генеральной цели — личного благополучия за счет других. Коллективист, наоборот, очень быстро усваивает из практики, что честность, прямота и доброжелательность, как правило, наилучший способ общения с людьми. Вежливость, безусловно, необходима, она облегчает общение. Но вежливость недоброго человека вынужденна, а потому и ненатуральна, и только у доброжелательного она непринужденна и естественна. Сами по себе нормы вежливости могут сильно различаться в городе, в деревне Средней России, в горном кишлаке и в степном ауле. Человек эгоцентричный, не развитый нравственно, не обладающий духовной культурой, хотя и обученный нормам поведения, вдруг начинает терять их в непривычной обстановке, при общении с посторонними или зависимыми от него людьми. И в этом примере на первый план выступает главная задача воспитания: не словесное назидание, а действенное практическое формирование отношения ребенка к "другим людям" — сначала ближним, а потом к "дальним", незнакомым.

Лежащие в основе личности побуждения, мотивы нередко проявляют себя до того, как человек успевает осмыслить свое поведение. Решение советских летчиков Б. Капустина и Ю. Янова, чей самолет загорелся над кварталами Берлина, не катапультироваться, чтобы не обрушить горящую машину на жилые дома, не могло быть принято рассудочным путем холодных выкладок. Для этого не было времени. Человек готовится к решительному моменту выбора задолго до того, когда этот миг наступит, готовится незаметно для себя, когда, усталый, уступает место в метро другому человеку или, не жалея своего времени, переводит старика через дорогу, потому что не может поступить иначе. Н.Г. Чернышевский недаром считал, что жертвенность — это "сапоги всмятку", другими словами — отрицал ее. Свободно отдающий свои силы и даже жизнь другим людям следует велению своих внутренних побуждений и потребностей. Он делает это без насилия над собой и поэтому способен ощущать жизнь полнее, чем эгоцентричный невротик, раздираемый противоречиями между старанием "быть" и "казаться", чем индивидуалист, втайне чувствующий свою нравственную ущербность и оттого вдвойне агрессивный. Формирование такой личности, которая заинтересована в благополучии других людей, и есть задача советского педагога-воспитателя, который должен помочь юному человеку, во-первых, выработать систему своих жизненных ценностей и целей и, во-вторых, найти средства их достижения. Эти цели — работа и жизнь для людей и для дела, которое служит людям, эти средства — умение общаться, умение учиться и работать с людьми, умение искать и находить радость и в учебе, и в труде, и в общении.

На рубеже XX в. русская революционерка Н.В. Кончевская, воспитанница революционера и ученого 60-х гг. XIX в. Л.И. Мечникова, писала А.П. Чехову: "...мне сорок пять лет, и жизнь моя была не легкая, а я счастлива, т.к. никогда не утрачивала смысла жизни и всегда находила, что пока есть кого любить — то и жить стоит, и глубоко убеждена, что интенсивная любовь к людям дает именно то счастье, которое никто и ничто отнять не может... Самые счастливые люди, и именно человечно счастливые, которых мне приходилось встречать, были те, в которых надо всем остальным парила любовь к людям, — будь то старая няня, как в "Дяде Ване" или Кропоткин и Реклю..."

Итак, главная задача педагога, как мы считаем, — воспитание коллективиста, живущего для других людей свободно и естественно. Человека, естественной средой которого становится коллектив. А что же такое коллектив?

Иные полагают, что коллектив — это институт, создаваемый для подавления личности, орудие тоталитарного государства. На самом же деле коллектив — это одно из наиболее необходимых условий человеческого счастья. К сожалению, в наши дни слово "коллектив", само это понятие стали употребляться не в своем подлинном значении. Сплошь и рядом звучит: "коллектив такого-то стройуправления, учреждения, школы, класса..." Дело в том, что не всякая группа, формально объединенная общей целью, может называться коллективом. Создание его — дело долгое, требующее условий, усилий, умения. Зато созданный коллектив — это помимо прочего, еще и драгоценный инструмент воспитания. Забытым на практике оказалось и то, что коллектив — основное понятие педагогики в том смысле, что создание его должно быть первой заботой воспитателя, предпосылкой и наиболее важным условием любых других воспитательных шагов и усилий. Но из аксиомы педагогики это понятие превратилось в общее место. Почему-то молчаливо принято считать, что каждый класс, годами сидящий в одних и тех же стенах, автоматически является коллективом. А уж хорошим или плохим — это другой вопрос. Возникли даже парадоксальные словосочетания: "наш коллектив сплоченный" или "наш коллектив недружный". Как будто бывает холодной или горячей кипящая сталь!

Ясность в этот вопрос вносит психология. В ее понимании коллектив — это высший этап развития группы, когда отношения между людьми в ней определяются не только общественно ценным смыслом их коллективной деятельности, но и личной значимостью для каждого этого общественно ценного смысла, т.е. когда общественные цели принимаются каждым как личные. Коллектив не может быть сплоченным или разобщенным, не может быть "хорошим" или "плохим". Он обязательно един — это его свойство. Люди в нем работают для общества (естественно считая эту работу работой и для себя) — это тоже его свойство. Людям этим хорошо вместе, они верят друг другу и друг на друга надеются — это тоже непременное качество коллектива. Коллектив добр не только к своим членам, но и к людям вне его (ради которых он и трудится). Недобрым к отдельному человеку коллектив быть не может, так как смысл его существования — благо каждого человека. Но коллектив и требователен — смысл его жизни заключается в деле для людей. Коллектив нуждается в каждом своем члене и во всех, потому что дело, которым он занят, нельзя разделить на ломтики и раздать каждому, так как результат труда каждого зависит от всех и общий успех — от каждого. Все эти качества возникают в группе взрослых людей или детей не сразу, но коль скоро они проявились — возник коллектив. К нему ведет длинный путь, долгая лестница, где нижняя площадка — "номинальная" или "диффузная" группа (например, только что сформированный класс), отношения в которой определяются личными симпатиями или антипатиями по принципу "Вася мне нравится, а Соня — нет".

Подъем ко второй площадке, т.е. первый этап развития коллективной деятельности, в процессе которой только и может идти работа по созданию коллектива, характеризуется тем, что цель деятельности у людей в группе уже общая, но их интересы, мотивы, по которым они принимают участие в этой общей деятельности, пока еще раздельны, и каждый охотно обошелся бы без других, да не может. Типичный пример такой группы — компания соседей на улице дачного поселка, сообща закладывающая тяжелую бетонную плиту перед въездом в одну из дач. Скрытый мотив каждого: "Я помогу — помогут и мне потом; я откажусь — и у каждого найдется причина, когда дело дойдет до моих ворот". Это группа-ассоциация.

Второй этап развития деятельности от группы-ассоциации вверх — это когда и цель общая, и интерес уже общий, но "праздник общения" от осознания людьми своего единства и могущества и этом единстве настолько ярок, что сам общественно ценный смысл общего дела как бы уходит на второй план: "Что бы ни делать, лишь бы вместе!" Так и представляется счастливая своей организованной силой орда первобытных охотников: они и мамонта загонят, и курган насыпят, и соседнее стойбище сотрут в порошок — знай наших! Такой предколлектив (группа-кооперация) добр к своим и лишь более или менее — к "чужим". Противостояние "мы—они" осознается достаточно четко. Чтобы стать "своим", надо пройти психологический барьер в сознании группы, стать "посвященным". Высота и неприступность этого барьера резко возрастают в группе-корпорации (лжеколлективе), враждебной к внешнему миру и суровой, даже жестокой по отношению к "своим", нарушающим внутренние заповеди группы, посмевшим усомниться в правоте ее лидеров.

Минуя этот опасный корпоративный тупик, наша лестница поднимается от группы-кооперации к коллективу, где, по выражению одного из советских психологов — Л.И. Уманского, "мотивы отношений и дела сливаются с мотивами цели: важно и "для чего делать", и "что делать", и "с кем делать". Создание коллектива и его сохранение А.С. Макаренко считал основой своей воспитательной системы и "самым трудным делом в нашей педагогической работе".

Почему же трудным? Во-первых, путь по всем ступенькам лестницы достаточно долог и сложен для педагога — руководителя детского коллектива, хотя и щедро вознаграждает его своей и ребячьей радостью. Во-вторых, и это особенно важно помнить, принимаясь за дело создания коллектива, необходимо перейти от главной заботы о необходимом цикле "мероприятий", их сценичности, массовости, организованности к заботе о том, чтобы каждый день формировал в детях класса, отряда, кружка новые отношения к делу и друг к другу.

Приняться за создание коллектива означает необходимость определить и, быть может, изменить свое отношение к детской самостоятельности, к самоуправлению, к стилю общения детей и взрослых, к трудовому воспитанию и, наконец, к вековечной проблеме соотношения воспитания и обучения. Это означает изменение режима самого педагогического труда. Дело в том, что "методика мероприятий" в большинстве случаев требует значительной отдачи сил и нервов воспитателя в те часы, когда он находится с ребятами, зато не требует от него повседневного напряжения мысли, не заставляет думать о "своих детях" постоянно, не делает необходимой дополнительную трату времени — все то, что сопровождает жизнь педагога, работающего над созданием детского коллектива. Вся эта "дополнительная" работа, не требуемая, кстати, сегодня от классного руководителя и воспитателя Уставом школы, пока еще практически ничем, кроме личного удовлетворения, не вознаграждается. Зато личное удовлетворение от такой работы возрастает резко.

В Тамбове горком партии провел и содружестве с учеными эксперимент: за критерии оценки работы классного руководителя стал приниматься уровень развития классного коллектива. При стабильном составе учителей в ряде школ удовлетворенность их своей работой возросла с 30% в начале эксперимента до 90% и более через несколько лет. В обычной жизни нашей школы коллеги и руководство относятся к работе по созданию коллектива, с одной стороны, как к чему-то сверхнормативному, необязательному, с другой — как к само собой разумеющемуся. Сложности положения способствует и еще одно обстоятельство, подмеченное почти полвека назад А.С. Макаренко: "Первый риск, первая опасность заключается в том, что, если вы решили так вести работу с коллективом, вы обязательно через четыре месяца встретитесь с контролером, который вас спросит: "А что вы сделали? А покажите готовые коммунистические характеры, которые вы создали". А вы не можете показать, они у вас будут созданы через пять лет. "Как через пять лет! Сейчас в отчете показать нужно, что вы создали".

Объективно все трудности имеют общую причину: коллектив не формируется под воздействием одних, самых искренних и продуманных речей наставника. Коллектив возникает лишь в процессе и на основе человеческой деятельности, причем деятельности не всякой, а коллективной и общественно полезной.

А деятельность — это не обязательно все то, что делают люди. Глядя на фотографию школьников, вскапывающих участок, мы не можем сказать, заняты они общественно полезной деятельностью или нет. Если деятельностью, значит, они взялись за лопаты, чтобы достичь цели: вскопать, посадить вырастить, благоустроить, чтобы людям здесь было приятно находиться. Они хотят этого. Одно звено работы неизбежно влечет за собой другое, третье: мало захотеть, надо все продумать, надо самим так организовать работу, чтобы сделать ее эффективнее... Но если ребят заставили работать и, работая, они думают лишь о том, как бы скорее отделаться от навязанного им задания и сбежать, то в этом тоже заключается цель, только цель антипедагогическая. И они ее достигнут при первом удобном случае, постараясь сделать это таким образом, чтобы взрослые их не особенно ругали. Такая работа не деятельность, а действие, которое надо отбыть. Оно будет забыто, как только жизнь подбросит новые впечатления.

Одно и то же (внешне) занятие в одном случае несет большой педагогический заряд, в другом случае с воспитательной точки зрения не только безрезультатно, но и просто вредно. Но можно ли отличить холостой выстрел от настоящего, не вдаваясь в суть дела?

На практике, провозгласив, что "деятельность", или "труд", или "общественная работа" необходимы и полезны, мы сплошь и рядом заменяем их действием или суммой действий (мероприятий), не скрепленных смыслом и рассыпающихся, едва лишь отводится в сторону воспитательное око. Век с четвертью назад Н.А. Добролюбов писал: "Желания ... имеют всегда какой-нибудь предмет, какую-нибудь цель. Значит, для желания нужно, чтобы предмет произвел сначала впечатление на наш мозг, потому что нельзя же желать того, о чем не имеешь никакого представления".

Значит, дело заключается вот в чем: чтобы занятие было воспитывающим, ребенок должен заниматься им добровольно, должен стремиться к результату, хотеть достичь цели. Значит, мало приказать, мало заставить. Именно здесь пролегает грань между макаренковскими понятиями "труд-работа" и "труд-забота". Первое — действие, второе — общественно полезная деятельность. Побудить ребенка к первому сравнительно просто. Надо только отдать соответствующее распоряжение. Организовать второе — трудно: это уже педагогика.

Следовательно, если мы хотим понять, насколько педагогически эффективно то дело, которым заняты ребята, прежде всего надо уяснить, что этими ребятами движет — какой мотив. Если этот мотив связан с целью работы, соответствует ей, значит, в работе есть воспитательный смысл, значит, работа — деятельность. Если мотив участия в деле не имеет отношения к цели, которая преследуется этим делом, то это всего лишь действие и предполагаемый взрослыми воспитательный смысл в нем отсутствует.

Заслуга И.П. Иванова в разработке воспитательной системы, получившей название "коммунарская", состоит прежде всего в том, что он сумел найти виды коллективной деятельности сегодня, в условиях нашей действительности, которые отвечают реальным потребностям учащейся молодежи, школьников, нашел формы организации этой деятельности, оптимальные варианты руководства ею, обеспечивающие перестройку мотивов и потребностей молодежи в направлении коллективизма. Трудовая деятельность, организаторская работа и творческая коллективная ролевая игра в его методике в равной мере отвечают этой цели и, взаимно дополняя друг друга, способствуют формированию личности коллективиста.

Было бы ошибкой считать, что формирование коллективистической направленности гарантировано, коль скоро подросток оказался в сфере влияния общественно полезной коллективной деятельности, в том числе и в области воздействия коммунарской воспитательной системы. А.С. Макаренко был прав, говоря, что для этого нужны годы в обстановке коллективной жизни. И все-таки уже сейчас, оказавшись в этой обстановке хотя бы на недолгий срок, молодежь может отдать себе отчет, в каком направлении идет ее собственное развитие, куда направлен ее "вектор личности". Может сознательно сделать выбор, когда обстоятельства потребуют этого.

Когда-то, в начале 70-х, в первые годы существования "Дозора", мы выехали во время зимних каникул в небольшое подмосковное село Каменское. Это был коммунарский трудовой лагерь, где взрослые работали рядом с ребятами, не претендуя на авторитарное руководство, таская со старшими парнями мешки с удобрениями или перебирая негнущимися пальцами мерзлую свеклу в буртах, и где закладывалась прочная основа второго — "кооперативного" уровня развития деятельности на пути к коллективу. Сам по себе труд в этом лагере не был привлекателен. От платы за него мы отказались сами. Следовательно, мотив к добровольному и добросовестному участию в нем надо искать не здесь. Он был в отношениях, складывавшихся в нашем небольшом трудовом отряде. Вот что писали девятиклассники из соседней московской школы, чей лыжный маршрут прошел в те дни через Каменское:

"Все было необычно: и тускло освещенная, жарко натопленная комната, и оживленные лица ребят, одетых в тулупы и валенки, и два ведра горячей воды в углу. И еще две огромные собаки: черная и волчьего окраса. В первую минуту нам показалось, что мы попали к каким-то сказочным лесным разбойникам, да так и застыли у порога в клубах морозного пара с объемистыми рюкзаками за плечами. Но уже в следующую минуту раздались приветствия, ребята протянули руки. Кто-то помог снять рюкзаки, кто-то поинтересовался, не замерзли ли мы, кто-то сунул теплые валенки. Таинственные разбойники превратились в самых настоящих парней и девчонок.

Первое, что нас поразило, — это дружба. И это не просто красное слово. Каждый стремился помочь рядом стоящему. Между мальчишками и девочками такие отношения, о которых говорится так много, которым завидуют, но достичь которых в школе нам пока не удается.

Нас сразу втянули в бурную жизнь отряда. Мы и чай кипятили, и бутерброды делали на первый наш "дозоровский" ужин. Мы почувствовали себя более свободно, просто. И через час могли уже называть себя тоже дозоровцами. К сожалению, нам не пришлось поработать вместе с ребятами на уборке сена и укладке мешков с удобрениями, но мы не расстраиваемся: ведь нам предстоит еще не раз встретиться и на работе в совхозе, и в общих походах".

На смену непосредственной заинтересованности самим делом, на смену интересу узколичному, индивидуалистическому, свойственному первому этапу деятельности подростков, пришел интерес к отношениям, групповой мотив. Эта смена мотивов на пути к коллективу закономерна: ее нельзя ни обойти, ни перешагнуть. Развиваясь, групповой мотив с той же закономерностью приведет к коллективизму, если не будет нарушен принцип коллективной организации деятельности группы и если цель деятельности группы не замкнется на ее групповых интересах, на ее групповом благополучии.

Несомненно, что от первого проявления группового мотива до создания коллектива — достаточно долгий путь развития, однако первый шаг на этом пути очень важен. Мы сделали его в каменском лагере. Этот момент развития нашей деятельности ознаменовался, с одной стороны, проявлением умения ребят самоорганизоваться и готовностью включаться в тяжелую и не всегда приятную для них работу без расчета на личное вознаграждение и, с другой стороны, возникновением движущего мотива, источником которого стали межличностные отношения сплоченной общей деятельностью группы. Конечно, наши занятия в этом лагере не исчерпывались трудом. Были встречи с ветеранами совхоза, старыми солдатами, бывшим пограничником В.Е. Коноваловым, учительницей военных и послевоенных лет С.В. Зайцевой, были общие вечера с местной молодежью, в которые мы активно включали ролевые игры для всех участников, были походы в окрестные леса, записи воспоминаний жителей села о войне и довоенном времени, были беседы и споры, песни у гудящей печки, катание с горки зимними вечерами, общие сборы, где обсуждался прожитый день и выбирался новый "дежком" на завтра. В то же время участники всех этих разнообразных дел ясно понимали, как показывает высказывание одного из них: "Как всегда, основной вопрос — работа".

То же самое происходило и в нашей ондозерской экспедиции.

О ЧЕМ ОНИ НАМ РАССКАЗЫВАЮТ

Здравствуй, мой любимый! Что-то давно от тебя ни слуху ни духу. Я слышала, что вас должны скоро куда-то перебросить. У меня дела неважно, чувствую себя плохо, еще не работаю... Высылаю тебе теплые вещи, шерстяные носки и шарф...

Из письма, найденного при останках убитого подо Ржевом красноармейца. Его нашли ребята из поисковой группы Игоря Рослякова летом 1989 г.

Для того чтобы услышать, что рассказывают убитые на Великой Отечественной, мало прочесть их письма и письма к ним. Мало увидеть постаревшие лица их родных и друзей. Мало всмотреться в забитые окопной глиной глазницы их черепов в низко надвинутых ржавых касках. Все это необходимо, но этого — мало.

Сверстники погибших, люди из того поколения, сегодня чаще всего нам в этом не помощники: они плывут с нами в одной реке времени, в одной волне, и сами они уже другие, живущие заботами нашего дня, а не того, прежнего. Редкий человек может воскресить для нас неповторимые запахи и звуки давнего пережитого. И всякий раз у него будет для этого только одно средство — искусство.

Из огромного числапоэтов-фронтовиков нашу, необходимую нам волну мы отыскали в творчестве Юрия Семеновича Белаша. Первые стихи он написал только в 1967 г., публиковать их начали в 80-е гг. В 80-е же вышли два сборника его стихов — "Оглохшая пехота" и "Окопная земля". Умер он в июле 1988 г. Третья книжка его стихов выйдет уже посмертно. И очень многое останется пока не опубликованным. Белаш начал писать стихи уже далеко не молодым человеком, хотя в основу его поэзии легли впечатления юности, проведенной в окопах переднего края. Его стихи, так непохожие на стихи поэтов 40-х гг., вероятно, и не могли быть созданы раньше 60-х. В них редкостный сплав терпкой военной повседневности и никакими шорами эпохи не стиснутой широты взгляда нашего современника, свидетеля времени осмысления горькой диалектики истории.

Замечательно поэтическое чутье молодежи, безотказно принимающей мудрые, безжалостные и честные строки этого поэта, верящей им, несмотря на всю инфляцию слов нашего времени! Вот и сейчас, когда нам нужно протянуть руку военному поколению, мы говорим с ним по прямому проводу стихов Ю. Белаша.

В практике военно-поисковой работы нет ничего важнее восприятия человека человеком через время и пространство. Многолетний опыт поисковой работы со школьниками и студентами показал нам, что одни только исторические и военно-исторические сведении сами по себе еще не формируют отношения к событиям и людям. Восприятие исторических сведении бывает отстраненным, чисто логическим: было то-то и то-то, а мне какое дело? Так, в сущности, и происходит при традиционном школьном изучении истории. Даже выход отряда в поисковый поход мало меняет дело: люди могут побывать на местах былых сражений поглазеть на памятники и экспонаты, послушать экскурсовода и остаться холодными, как собачий нос, к человеческой сути происходивших событий, к их смыслу.

Несколько меняет дело личное участие в работе по восстановлению исторической правды: в раскопках, в реставрации памятников, в работе общества "Мемориал". Но не вполне. Личное участие в работе приближает современного школьника или студента к минувшим событиям ровно настолько, насколько их к этому подталкивают условия. Петр Иванович Лукоянов, один из старейших инструкторов лыжного туризма в стране, вел группу школьников зимой по пути своего лыжного батальона, которым он командовал в войну. Там, где батальон сутки пролежал в снегу под обстрелом противника, сделали привал на несколько часов без костров. Это было на Угре, где на одном из памятников среди имен погибших товарищей есть фамилия Петра Ивановича.

Такие книги о войне, как "За чертой милосердия" Дмитрия Гусарова, "Селижаровский тракт", "Сашка" Вячеслава Кондратьева, "Волоколамское шоссе" Александра Бека, совсем по-иному воспринимаются ребятами и взрослыми, если их читать не в теплой комнате, а на местах событий, да еще едва передохнув после хорошего марша с полной туристской выкладкой. А если в военно-поисковом лагере по вечерам гремит по динамику современная музыка, работает передвижной буфет, тогда воспринимается главным образом чисто техническая сторона дела: нужно пойти за пять или семь километров в лес, куда укажут инструкторы, в течение нескольких часов вычерпать воронку, залитую грунтовыми водами, отыскать все, что лежит на дне в липкой глине, и принести находки в лагерь. Кости, найденные в воронке, сложить отдельно, в отведенном для этого месте, а "железо" — обломки оружия — растащить по палаткам для школьного музея, а вообще-то — кому что понравится. В этом случае находки вызывают одно только любопытство, может быть, отчасти даже корыстного толка. Дело в том, что кости все одинаковы, а "железо" дает некоторую пищу воображению. Отсюда причудливые формы примитивной игры, основанной на таком же примитивном, "операциональном" отождествлении себя с действующими лицами давно минувших событий. В безобидных случаях милая девочка-семиклассница Женя позирует перед объективом фотоаппарата в пробитой каске и с пустой гранатой в руке. Это не от молодости. И очень солидные люди, бывалые поисковики, любят позировать с боевым оружием в руках, не ставя перед собой других задач, кроме улыбки зрителей. Но тогда не стоит сетовать, что находятся шалые мальчишки, надевающие гитлеровские каски перед фотоаппаратом: ведь тоже не всерьез! Конечно, привкус здесь дурной, от некоторой нравственной дремучести, от жажды оригинальности и от простой педагогической незатронутости этих мальчишек. В конечном счете дело сводится все к тому же историческому беспамятству:

Совсем иное восприятие возникает, когда поисковик примерит на себя не каску, а судьбу человека, чей вымокший в болотной воде череп он достал из воронки. Тогда и к останкам солдата, и к остаткам его оружия отношение иное: бережное и сочувственное. Характерная деталь: в нашем отряде уже несколько лет живет традиция: все найденные кости наших бойцов перед укладкой на последний покой обмывать в чистой воде. Работа, всякому понятно, не очень приятная. Но характерно, что обычай этот родился, как говорится, "снизу", его ввели сами ребята еще в начале 80-х, когда во время раскопок на пустоши Васильевское под Волоколамском по указанию местного жителя, в войну мальчишки, бульдозером был вскрыт подпол сгоревшего во время войны дома и в нем почти вровень с краями ямы стояла густая глинистая жижа. В ней, в этой черной сметане, можно было с трудом нащупать и достать человеческие кости, залепленные гипсом, обмотанные бинтами — все, что осталось от замерзших в подмосковном лесу осенью 41-го раненых красноармейцев-панфиловцев.

Поисковые работы в ту осень под Волоколамском происходили во второй половине ноября. Мела метель, дул пронизывающий ветер. Поиски подпола заняли весь световой день, обнаружить его удалось уже при свете фар. Доставая кости из ямы, ребята (это были студенты МГУ, МОПИ и Коломенского пединститута) мыли каждую в талой воде, которую грели тут же, на кострах, и складывали и подготовленные ящики.

Шесть лет спустя, под Новгородом, перед лицом суровой необходимости обмыть кости едва ли не 700 человек за самый короткий срок прозвучала чья-то "светлая" идея: механизировать процесс с помощью сетки и пожарного насоса. На это был ответ бойца нашего отряда Инны Королевой: "А почему бы и покойника не пропускать через стиральную машину?" За своеобразным мрачным юмором этих слов очевидна вполне гуманная мысль: когда обмывают кости погибших солдат, к ним в последний раз прикасаются теплые человеческие руки, и в этом бережном прикосновении — последняя признательность живых к ушедшим. Уже говорилось, что дело это достаточно трудное психологически: "Шла на раскоп мойщиком костей, а мыть не смогла, — писала одна из наших девушек, думала, что трудней находиться в яме, а вышло наоборот". И тем не менее наша работа не допускает чисто утилитарного подхода, необходим подход духовный. Иначе — зачем собирать в земле старые кости? Чтобы снова уложить их в землю, только в другом месте?

Навести мост понимания между людьми трудно. Если этот мост через время — особенно трудно. А если он должен связать живых и мертвых? Если нас должны услышать и понять разные поколения и увидеть в нас не только поисковиков 80-х, но и тех, кто навеки остался в траншеях и воронках? Как сделать, чтобы в одну и ту же минуту нас видели, слышали и понимали как своих и наши ровесники, и те, кто на полстолетья старше нас? Что нам поможет добиться этого?

Только искусство. Однако мало взять подборку стихов погибших и здравствующих поэтов, составить из них литературный монтаж и прочесть его со сцены. Надо, во-первых, обязательно учесть и использовать не только весь свой наработанный опыт, но и новые наблюдения, впечатления, знания. Нельзя, чтобы впечатления покрывались "пылью веков", потому что то, что ново сегодня, завтра уже безнадежно устаревает в восприятии. Во-вторых, необходимо постоянно думать о том, как ярче передать свои чувства людям, как достигнуть соответствия, взаимопереклички стихов, песен и прозы, звукового и зрительного ряда.

Наша агитбригада за годы работы выступала в самом разном составе и в самой разнообразной обстановке: на сцене крохотного сельского клуба, на деревенском пятачке пыльной улицы, в огромном зале городского Дворца пионеров и на опушке леса, на открытой сцене турбазы, в спортзале профтехучилища и у громадного пылающего костра на слете поисковиков, перед аудиторией когда в пятьсот, а когда и в пять человек. Но всегда и везде ребята эмоционально выкладывались так, как будто выступали в последний раз в жизни. Слушатели обычно безошибочно улавливают этот настрой. Вспоминается, как в ноябрьскую метельную ночь под Волоколамском, у села Новлянского, на обдутом ветрами холме наши ребята вместе с сельскими старухами, помнящими войну, ждали машину с останками бойцов из Васильевского. Кости солдат и офицера, поднятые в самом Новлянском, уже были готовы к опусканию в братскую могилу. Шли долгие минуты и часы. Холодно было страшно. Бабки не уходили. И мы начали наше выступление. Ветер забивал глотки, надо было кричать, люди кутались в старые платки и ватники, но никто не ушел. Многие плакали. На дороге — свет фар. Подошла машина из Васильевского сообщить: только что вскрыт подпол, начали доставать кости из воды, раньше утра их не привезут. При свете ручных фонариков мы стали опускать в могилу останки старшего лейтенанта Коли Смирнова и пятнадцати его бойцов. Могут бросить упрек, что это было сделано недостаточно торжественно. Мы помним и другие захоронения — с почетными караулами и орудийными салютами. Но более острого ощущения народного горя и народной памяти, чем ночью у села Новлянского, нам испытывать не приходилось.

Сейчас в традициях отряда подготовка новой программы по результатам и впечатлениям последней экспедиции дважды в году. О сложности подбора поэтического и изобразительного материала и говорить нечего: это одна из ключевых проблем. Созвучие того, что читают ребята, и того, что они чувствуют, должно быть полным. Поиски такого созвучия и привели нас к поэзии Ю. Белаша.

Этап духовно-практического осмысления поисковой работы мы ощущаем как насущную потребность, необходимость. Иначе нам не вырваться из плена впечатлений от липкой грязи воронок, от траншейной глины, от черных и мокрых или, наоборот, желтовато-белых и сухих костей, от того простого и страшного, во что превращается "мыслящий тростник". Мы должны понять и жизнь, и смерть, следы которых видим и изучаем с трезвостью патологоанатомов. От первичного знания о войне к людям, свидетелям событий, от них — к земле, к поиску самых неопровержимых свидетельств истории, от них — к осмыслению сделанного через искусство и творчество, и снова — к людям. Таков, на наш взгляд, полный цикл поисковой работы.

"Концерт я не скоро забуду, — пишет девятиклассница после экспедиции в Ондозеро. — Тогда, на генеральной репетиции, я вдруг поняла, что эти кости раньше были людьми, которые любили и ненавидели, смеялись и плакали и мало чем отличались от нас. Я и раньше это знала, даже пыталась представить, но не получалось. А там... вдруг поняла, почувствовала, почти увидела их, как будто бы открылась какая-то дверца в прошлое". Юноша того же возраста тоже считает, что "без концерта раскоп не оставил бы такого глубокого следа. Концерт — это как бы кульминация всей нашей работы". В то же лето, после работ в Ондозере и тяжелого маршрута, специально проложенного нами по бездорожью и труднопроходимым болотам к высоте 195,1 по следам 1-й партизанской бригады Ивана Григорьева, трое наших старших поисковиков — Миша Шевченко, Аня Беляева и Жанна Малашенко — сложили песню, которую включили в выступление перед местными жителями:

Познание через творчество — очень важное заключительное звено поисковой работы. Фридрих Энгельс когда-то сказал, что произведения Оноре де Бальзака дают более глубокое понимание описываемой им эпохи, чем специальные работы историков. Сходная мысль есть и у Гегеля в его "Лекциях по истории философии". Любые страницы человеческой истории наиболее справедливо анализировать не только и не столько через абстрактные идеи, описания, через цифры и сухие факты, сколько через судьбы людей. Известна и мысль В.И. Ленина, что поисков истины без человеческих эмоций не бывает. Точно так же не воспринимается без эмоции и научная мысль, тем более история, которая, в сущности, как известно, есть не что иное, как описание деятельности преследующих свои цели людей. По-своему пришел к этому "наш" поэт Юрий Белаш. По его словам, он понял, что поэзия должна быть познавательна, как добротная проза. Не это ли нас и сблизило?

Познать и понять человеческую судьбу можно, только напрочь отказавшись от "картонно-исторического" подхода к истории и к людям, при котором, по Марксу, "последняя по времени форма рассматривает все предыдущие формы как ступени к самой себе и всегда понимает их односторонне, ибо лишь весьма редко и при определенных условиях она бывает способна к самокритике" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.46. Ч.1. С.42-43.) На практике это означает, что надо отказаться от принципа "хэппи энд" в описании человеческих судеб и судеб народов, надо не прятаться от острейших, а на войне непременно трагических противоречий времени, которыми напичкана наша история. Надо быть верными и тому, что советский философ Э.В. Ильенков называл "критически-революционным отношением к настоящему, к сложившемуся исторически положению вещей... без которого и не может быть подлинно объективного исторического подхода также и к прошлому" (Ильенков Э.В. Диалектическая логика. М., 1984. С.256.)

Нельзя уходить от рассказов деревенских стариков о том, как подо Ржевом маршевые роты шли к передовым без винтовок, от рассказов крымских поисковиков о том, как при уходе наших из Севастополя были брошены на произвол врага тысячи моряков, его защитников, как были взорваны вместе с госпиталями и мирными жителями Инкерманские каменоломни. Поэтому песня военных лет о том, как "последний матрос Севастополь покинул", не более чем красивая ложь. И это тоже надо принять, так же как драму совести командующего обороной Севастополя генерал-майора Ивана Ефимовича Петрова, пытавшегося покончить с собой на борту увозившей его подводной лодки из-за сознания, что он не в состоянии был эвакуировать всех защитников города, как он это сделал после обороны Одессы. Надо запомнить одинокую могилу пулеметчика Дмитриченко, который был убит 2 мая 1942 г., когда прикрывал отход детей, женщин и раненых на том же Инкерманском плато. И это тоже надо принять как правду войны.

Школьная наука преподносит нам сегодня участников сражений как шахматные фигуры с жестко заданными свойствами. Все они любят Родину, ненавидят врага, все отважны и презирают смерть, а если и умирают, то красиво и героически. Вся эта информация тысячи раз звучала с экранов плохих фильмов о войне, со страниц плохих книг, из неумелых выступлений говорящих казенными словами ветеранов, с плакатов и трибун, тоже не лучших в своем роде. Но история не шахматная доска для великих мира сего. Она живет в реальных людях, в их реальных целях и интересах, в их индивидуальных характерах и судьбах. В том числе в судьбах бойцов и командиров Красной Армии, мужчин и женщин, живших в условиях, которые нам сегодня трудно представить, и занимавшихся делом, представить которое сегодня нам тоже трудно, — войной занимавшихся.

Гегель высказал справедливейшую мысль о том, что противоречие есть критерий истины в той же мере, в какой отсутствие противоречия является критерием заблуждения. Несколько лет назад в студенческом лагере был предложен конкурс импровизаций на темы, связанные с Великой Отечественной войной. Поражала даже не неумелость исполнения, поражала скудость сюжетов, их схематизм и однотипность, стандартность. Из богатейшей палитры жизненных противоречий военного студенты отбирали две-три многократно обыгранные ситуации и еще, и еще раз их конструировали, как из кубиков. Это был подход, освященный многолетними усилиями идеологических практиков и ставший традицией общественного сознания.

Можно сказать, что уровень отображения жизненных противоречий в произведениях о войне и есть, по-видимому, уровень правдивости ее изображения вообще. С этой точки зрения, "Трилогия о генерале Панфилове" А. Бека есть, на наш взгляд, произведение более правдивое, чем, скажем, роман М. Бубеннова "Белая береза", а роман "Люди с чистой совестью" П. Вершигоры более правдив, чем "Молодая гвардия" А. Фадеева, независимо от степени литературного мастерства их авторов. Истоки этой тенденции достаточно глубоки. Литература военных и первых послевоенных лет знала почти исключительно лишь одно противоречие: между своими и врагами, причем и решала их в традициях политического схематизма военного времени — противник рисовался одной только черной краской, не оставлявшей места для психологического анализа. И. Эренбург писал по этому поводу: "У войны есть свои законы, она неизменно обкрадывает духовный мир человека, упрощает его суждения, превращает своего в святого, а врага — в плакатное чудовище".

Эта логика приносила в жертву важнейшей цели — победе над фашизмом — всю остальную сложность жизни. Такой двухмерный подход был выгоден правящим кругам в нашей стране и после победы, поскольку облегчал манипулирование людьми и в мирное время. Поэтому даже в 60-е гг. еще был невозможен литературный сюжет с положительным героем, который отказался выполнить приказ на войне по принципиальным соображениям. Но пришло время, и старейший военный писатель К. Симонов приветствовал появление образа "советского солдата, действующего в самых тяжелых условиях войны и не теряющего на ней ни своих принципов, ни своей человечности". Вместе с героем повести Вячеслава Кондратьева "Сашка" у К. Симонова появился, по его словам, еще один вдруг полюбившийся ему человек.

Напомним сюжет книги, лишь одну его линию. Герой повести, рядовой солдат Сашка, в рукопашном бою берет в плен молодого немца. "Был он вроде бы Сашкин одногодок, лет двадцати-двадцати двух, курносый и веснушчатый, на вид прямо русский". На допросе у командира роты немец отказывается говорить о своей части. По дороге в штаб пленный опасается, что конвоир его застрелит. "И тут понял Сашка, какая у него сейчас страшная власть над немцем. Ведь тот от каждого его слова или жеста то обмирает, то в надежду входит. Он, Сашка, сейчас над жизнью и смертью другого человека волен. Захочет — доведет до штаба живым, захочет — хлопнет по дороге! Сашке даже как-то не по себе стало... от свалившейся на него почти неограниченной власти над другим человеком. "Ладно уж, — сказал он, — кури спокойно. Раухен".

В штабе батальона командир, потерявший накануне при бомбежке любимую девушку, продолжает допрос. Немец отказывается отвечать и здесь. Капитан приказывает Сашке расстрелять немца. Начальство Сашка уважал. И не только потому, что большинство командиров были старше его по возрасту, но и потому, что понял он за два года кадровой: в армии без этого нельзя. Понимал он и ненавидящий взгляд комбата, сверливший немца, хотя у самого Сашки ненависть к фашистам почему-то не переносилась на этого вот пленного. "Вот когда поднялись они из-под взгорка — серые, страшные, нелюди какие-то — это были враги! Их-то Сашка готов был давить и уничтожать безжалостно. Но когда брал он этого фрица, дрался с ним, ощущая тепло его тела, силу мышц, показался он Сашке обыкновенным человеком, таким же солдатом, как и он, только одетым в другую форму, только одураченным и обманутым... Потому и мог разговаривать с ним по-человечески, принимать сигареты, курить вместе..."

Сашка тянет с выполнением приказа, откупается от штабного ординарца, который должен проследить за выполнением приказа, часами пленного, понявшего все и закаменевшего в ожидании неминуемого. Отделавшись от настырного присутствия Толика, Сашка ведет "своего" немца все дальше и дальше в поле, надеясь на чудо, на встречу более высокого, чем капитан, начальства, которое вдруг возьмет да отменит приказ. Но чуда не происходило. Поле оставалось пустынным. И вдруг послышался крик со стороны деревни. "Обернулся Сашка и обмер — маячила вдалеке высокая фигура комбата, шедшего ровным, неспешным шагом прямиком к ним, а рядом ординарец Толик, то забегавший поперек капитана, то равнявшийся с ним. Он-то и кричал что-то, наверно, Сашку звал. Побледнел Сашка, съежился, облило тело ледяным потом, сдавилось сердце — идет комбат, конечно, проверять, исполнен ли приказ его! И что будет-то?.. И секундной вспышкой мелькнуло — ну, а если... хлопнуть сейчас немца и бегом к капитану: "Ваше приказание выполнено..." И снята с души вся путань... И, не тронув автомата даже, только повернувшись чуть к немцу, увидел Сашка, прочел тот мысль эту секундную, смертной пеленой зашлись глаза, заходил кадык... Нет, не могу... Такая слабость охватила, но в душе нарастало: не буду, не буду! Пусть сам комбат стреляет. Или своему Толику прикажет. "Не буду!" И когда решил так бесповоротно, вроде спокойней стало, только покой этот — покойницкий... Лишь бы скорей подходил комбат, лишь бы скорей все это кончалось. И немцу маета эта невпроворот, и Сашке... Только минуты перед атакой бывали для Сашки такими же маетными, такими же мытарными... И тихо бывало так же". К счастью, комбата хватило на то, чтобы понять солдата и отменить свой приказ.

О том, что настало время открыто взглянуть и на такие противоречия жизни, свидетельствует трагедия военных событий в Афганистане. В прессе описана ситуация, когда солдаты стояли перед выбором: выполнить приказ командира об уничтожении не просто военнопленных, но гражданских лиц, женщин и детей, в отношении которых даже не было улик об их принадлежности к душманам, или отказаться от этого. Приказ был выполнен, и за это солдат, его исполнитель, впоследствии получил по суду срок: 5 лет заключения в колонии строгого режима. Ситуация противоречива. С одной стороны, "преступление против нравственности —м есть преступление", с другой стороны, "приказ есть приказ" (отдавший его человек по ранению перестал быть дееспособным). Когда-то, до 1924 г. в Красной Армии рядовой мог отказаться выполнить приказ командира, если считал его преступным. Со временем установки изменились и приблизились к той морали, которой защищались от обвинений в преступлениях против человечности деятели гитлеровского рейха: "Я солдат, я выполнял приказ!" В разных странах мира существуют различные подходы к этой проблеме: где-то приказ свят, где-то у подчиненного остается право на критическое к нему отношение, вплоть до отказа его выполнения. Похоже, что наше правосознание находится сегодня на распутье. Во всяком случае противоречие между традицией армейской дисциплины и решением суда — налицо. (ЛГ. 1989. 15 февр.)

Еще один сюжет той же проблемы — судьба генерал-лейтенанта М.К. Шапошникова. В 1962 г. он отказался выполнить приказ генерала И.А. Плиева танками атаковать колонну рабочих-демонстрантов, шедших из поселка в Новочеркасск. В этом случае погибли бы тысячи людей. Расстрелу мирных жителей на площади перед горкомом партии он помешать не успел и позже писал, обращаясь к XXVII съезду партии: "Что же касается меня самого, то я и тогда и поныне продолжаю себя казнить за то, что в июне 1962 г. не сумел помешать кровавой акции".

Поисковики, разыскивающие в лесах, полях, горах и болотах останки воинов Красной Армии, самим ходом событий сталкиваются с последствиями острейших противоречий военного времени, связанных с гибелью людей. Важнейшим из этих противоречий мы считаем проблему использования людей в качестве средства для достижения какой-либо цели, поставленной не ими, а кем-то за них. Такого рода использование человека советский психолог и философ С.Л. Рубинштейн считал основным нарушением этической, нравственной жизни. С этой точки зрения вся война представляется грандиозной безнравственной ситуацией, поскольку человеческая жизнь в условиях войны есть главным образом средство решения самых разнообразных задач, в том числе и средство выиграть время, произвести наиболее сильное впечатление на противника и т.п. На войне солдата не спрашивают, согласен ли он рискнуть жизнью для достижения цели, поставленной командованием, ему просто приказывают. Более того, на этом пути возможны, как и везде, трагические ошибки, карьеристские соображения и просто человеческая недобросовестность. Какое-то число людей гибнет неоправданно, и к этому на войне тоже приходится привыкать, как и к "случайной" гибели от огня противника. Очень много удачи и мужества нужно человеку, чтобы стать средством не только в руках командования, но и в своих собственных — средством решить боевую задачу, средством помочь своим товарищам, средством спасти чужую жизнь ценой своей...

За все на войне платят человеческими жизнями: от этого не уйти. Но и в этом мире есть свои проблемы. Для одного командира в этом противоречии — главная трагедия войны. Б.А. Бялик приводит случай, когда боевой комбат, старший лейтенант И.И. Леонов, после того как ему пришлось, окруженному, отстреливаться с чердака дома, записал в дневнике: "Вот было только что пять живых людей. Они уже никогда не увидят неба, будут лежать, пока их не зароет наша похоронная команда. А родным сообщат, что они пропали без вести, и те будут долго ждать их... Война!" Пятеро убитых были немецкими солдатами, но для него они были еще и людьми.

Другой командир не жалеет ни своих, ни врагов: для него все люди — пешки в кровавой шахматной игре. Свидетельства такого подхода особенно ярко проявились в историях выживших после легендарного боя у Дубосекова панфиловцев, и прежде всего в истории Даниила Кожубергенова, связного политрука В. Клочкова. Тяжело контуженный Даниил был подобран после боя путевым обходчиком, пытался перейти линию фронта, был взят в плен немецким патрулем, бежал и вскоре примкнул к одному из отрядов кавалерийского корпуса генерала Доватора. Весной 1942 г. кавалеристы были отведены из немецких тылов на отдых и переформировку. Из газет Кожубергенов впервые узнал о том, что он — один из 28 героев-панфиловцев. Но вскоре, а именно 18 мая того же года, в высокие сферы поступила бумага из его бывшей дивизии, информирующая о том, что Даниила среди награжденных не было, а был Аскар Кожубергенов... Самого же Даниила арестовали и в Таганской тюрьме различными методами долго "убеждали", что он не участвовал в бою у Дубосекова. Наконец "убедили". Снова фронт подо Ржевом в штрафном батальоне, тяжелое ранение, инвалидность и долгие годы после войны в попытках доказать, что не Аскар, а именно он — Даниил участвовал в бою у Дубосекова. Однополчане его признали, командир взвода героев-панфиловцев Иван Добробабин тоже свидетельствовал в пользу Даниила, о нем писала "Комсомольская правда" 20 апреля 1966 г., о нем рассказывало Алма-атинское и Центральное телевидение. Но все было тщетно. Министерство обороны Союза в этой своей бесславной обороне стояло до конца. И выстояло. Даниил Александрович несколько лет назад умер, так и не добившись признания. После 1966 г. об этой истории вновь рассказала газета "Московская правда", уже в 1989 г. (7 мая).

Не исключено, что в истории с солдатом Кожубергеновым определенную роль сыграло еще и то обстоятельство, что именно в мае 1942 г. панфиловскую дивизию принял пятый по счету командир генерал-майор С.С. Чертогов. Если верить воспоминаниям знаменитого панфиловца, комбата-1 Баурджана Момыш-Улы (см.: Нуршаихов А. Истина и легенда. Алма-Ата, 1980), генерал не любил "панфиловщину" с ее "демократическими правами", относился без уважения к старым боевым заслугам воинов дивизии, не понимал и не ценил ее традиций и национальных особенностей. Вполне вероятно, что на такой психологической почве легко могла произойти история "солдата Киже" XX в. — мифического Аскара, вытеснившего в бумажном бою реального бойца панфиловской дивизии с его кровью завоеванных позиции. Во всяком случае, все происшедшее стало возможным только потому, что военные чиновники (какие же это офицеры!) видели в живом человеке только средство, условную фигуру, если хотите — вещь, которой можно пользоваться в своих целях, а можно и сбросить ее с доски. И уж никак не целью был для них человек Д.А. Кожубергенов. Какое-то значение в происшедшем имело, по-видимому, чье-то стремление оставить самовольно оживающих солдат в рамках легенды, т.е. мертвыми, а не живыми. От мертвого неожиданностей ждать не приходится. Живой непредсказуем. Мертвый идеально предсказуем. Он — символ, он не попадет в плен, не может, голодный и оборванный, пробираться к своим через заснеженные леса. Он — послушная художнику фигура на плакате, не подлежащая анализу.

Познание кровавой диалектики войны приводит нас к анализу и пониманию очень суровых страниц нашей истории. Речь пойдет о войне в Карелии, о походе 1-й партизанской бригады И.А. Григорьева. В июле 1942 г. бригада в составе шести отрядов вышла в рейд по тылам противника. За 57 дней она прошла 650 километров по лесному бездорожью, приняла 26 боев, пять раз прорывалась через вражеские заслоны, сражаясь против противника вчетверо, впятеро, а то и в 10 раз более сильного. Из 597 партизан, ушедших в рейд, назад вернулось немногим более 120 человек. Партизаны сражались умно и героически, в условиях лесной войны они вновь и вновь ставили в тупик таких ее признанных мастеров, как финские солдаты. "Партизаны, — говорилось в одном из оперативных документов финской армии, — не обычные фронтовики. Это хорошо обученные, отборные люди. По их действиям можно предполагать, что каждое задание ими хорошо проработано перед его выполнением. Документов у убитых ни разу не найдено. Особенно надо отметить хорошую подготовку при преодолении препятствий, применение к местности. Они хорошо избегают возможности быть обстрелянными даже в тех случаях, когда они обнаружены и по ним открыт огонь. Партизаны действуют чаше всего дерзко. Офицеры находятся почти всегда впереди".

Эти же солдаты, вернувшись из дальнего похода, могли самозабвенно петь под гармонь. "В полусвете мягко и ласково поблескивали счастливые глаза, — пишет партизанский писатель и летописец бригадного похода Д.Я. Гусаров, — на потных, растроганных лицах — блуждающая улыбка, то ли гордости, то ли стеснения, давно отставлены в сторону котелки и кружки, и не было для нас важнее дела, чем складно и дружно довести песню до конца" (Гусаров Д.Я. Партизанская музыка. М., 1988. С.175)

А война испытывала их по самому большому счету. В бригадном походе некоторые даты стали для партизан трагическими. Прорыв из окружения на высоте 264,9 стоил жизни больше чем 100 бойцам, тогда же погиб командир бригады Иван Григорьев; при прорыве через дорогу Паданы—Кузнаволок погибло около 60 человек, на высоте 195,1, о которой наши поисковики в 1987 г. сложили песню, было убито больше 110 партизан, в их числе практически весь отряд "Мстители" со своим командиром Александром Поповым и его женой санинструктором Машей Сидоровой, которая ждала ребенка. Народ в бригаде был молодой, в основном 19-, 18- и даже 17-летние ребята. Немногим было больше 24, самым старшим — 36 и 38 лет.

Среди бойцов бригады было 46 девушек-сандружинниц. Мужчины-партизаны берегли их, насколько это было возможно в боевых условиях. "Все они пользовались одинаково теплым вниманием с нашей стороны, вспоминает Д.Я. Гусаров, — о них заботились, им угождали, их оберегали даже от заглазного дурного слова. Но малейший знак их ответного внимания молодые парни воспринимали по-особому". После похода в живых осталось меньше 20 девушек. Когда наш отряд работал на высоте 195,1, на ребят произвело огромное впечатление, что среди груды партизанской обуви, лежащей на местах, где было собрано больше всего останков, попадались ботинки и сапоги 35-36-го размера. "Надо же, совсем, как у нас", — говорили наши девчата, прикладывая военную обувь к своим кедам, и в этом тоже звучало сопоставление судеб.

В 70-е гг. при разработке карьера неподалеку от "Смерть-горы" — высоты 264,9 — случайно нашли останки одной из участниц бригадного похода рядом с разбитой рацией... "Как и мужчины, они погибали в боях, умирали от голода и ран, но было в их гибели что-то особенно обидное и несправедливое, ибо каждая из них шла в поход не для того, чтобы убивать, — у многих не было даже оружия, — прежде всего, чтобы помогать и облегчать страдания. Сами они считали себя вспомогательной силой и свое назначение видели в том, чтобы служить другим. Может быть, поэтому они и умирали по-особому — мужественно и спокойно, сами борясь с постигшей их бедой и как бы стесняясь привлекать к себе внимание" (Гусаров Д.Я. За чертой милосердия. Петрозаводск, 1983. С.294)

В 60-е жители редких лесных поселков, разбросанных вдоль Западно-Карельской железной дороги, построенной уже после войны, стали иногда находить в лесу останки людей и обломки оружия. Местные, в основном работники новых леспромхозов, послевоенные мигранты из Белоруссии, толком ничего не знали о партизанской бригаде. Но здесь же, неподалеку, жили и бывшие партизаны — один из них был даже директором леспромхоза в нескольких десятках километров от мест боев бригады. Может показаться непонятным, почему они не пошли туда, хотя бы для того, чтобы похоронить своих боевых товарищей. Попробуем объяснить это несколько позже.

Вскоре после выхода книги Д.Я. Гусарова "За чертой милосердия" в поселке Суккозеро начала работать поисковая группа Сергея Симоняна. Ее главной задачей сразу же стал поиск в районе действия бригады. За годы поисков были найдены останки нескольких десятков партизан (О работе группы Симоняна рассказано в повести Д.Я. Гусарова "История незаконченного поиска" в книге "Партизанская музыка" (М.: Современник, 1988.)

Читателей книги Д.Я. Гусарова "За чертой милосердия", а потом и тех, кто начинал вести поиск по следам бригады, помогая группе Симоняна, рано или поздно потрясало одно и то же: оказывается, партизаны гибли не только от голода или в бою, но и от пули "своих". Среди партизан были те, кому было поручено выполнять приказ, гласивший, что ни один живой партизан не должен попасть в руки врага. Началось это, по-видимому, с отхода бригады из окружения на высоте 264,9, когда беспощадной проблемой встала судьба тяжелораненых: у живых бойцов не было сил нести их, они сами еле двигались от голода и усталости. Очевидно, тогда впервые были совершены убийства раненых, сначала — самых тяжелых. Позже те, кому это было поручено, "втянулись" в свою кровавую задачу и, идя в конце бригадной колонны, "убирали" тех, кто, по их мнению, шел слишком медленно. По имеющимся данным, для этого у одного из палачей был малокалиберный пистолет. Постепенно четверо убийц вошли во вкус, и началась охота за наиболее слабыми и больными людьми. Иногда обреченным удавалось отогнать приближающуюся смерть, взяв оружие наизготовку. Порой это делал товарищ раненого.

Командование бригады, и в первую очередь ее комиссар, а после гибели Григорьева и командир Н.П. Аристов, конечно же знало о происходящем, но, по-видимому, оно их устраивало, так как решало вопрос о беспомощных людях, которые становились тяжелой обузой для измученной бригады. Где здесь кончалась страшная необходимость и начиналась бесчеловечность? Конечно же были случаи, когда раненый оказывался в полностью безнадежном состоянии — нести его было нельзя, оставлять тоже. Некоторые добровольно оставались в заслоне, как Леша Кочерыгин, и отбивались до последнего патрона или подрывали себя гранатой. Другие, как Д.И. Востряков или И.А. Прошин, стрелялись сами, не желая затруднять жизнь товарищам и терпеть лишние муки при транспортировке.

Оставить раненого в лесу живым? Есть основания думать, что существовал прямой приказ, строго запрещающий такую практику. При этом определяющую роль играло желание спасти раненых от фашистских зверств — лучше пуля, чем издевательства и пытки. Прецедентов было достаточно. Б.А. Бялик видел летом 1943 г. близ деревни Коровитчино в лесу место пыток советских военнопленных: "На аккуратно обструганных столбах блестели тщательно начищенные скобы (к ним привязывали истязуемых). От столбов к канаве вели столь же аккуратно сделанные желоба для оттока крови. Вокруг валялись разнообразные орудия пыток — они тоже были начищены до блеска. Гестаповцы бежали, не успев уничтожить следы преступлений. Около столбов лежали трупы замученных красноармейцев. Их пытали долго и изощрённо..."

Александр Бек, рассказывая со слов Баурджана Момыш-Улы о бое, который вел в окружении первый батальон Талгарского 1073-го полка 316-й стрелковой дивизии И.В. Панфилова, приводит мысли командира батальона по поводу судьбы раненых: "Когда вплотную подойдет конец, когда останется одна пулеметная лента, я войду с пулеметом сюда. Низко поклонюсь и скажу:

— Все бойцы дрались до предпоследнего патрона, все мертвы. Простите меня, товарищи. Эвакуировать вас я не имел возможности, сдавать вас немцам на муки я не имею нрава. Будем умирать, как советские солдаты.

Я последним приму смерть. Сначала приведу пулемет в негодность, потом убью себя.

Могу ли я так поступить? А как иначе? Сдать раненых врагу? На пытки? Как иначе, отвечайте же мне?"

Насколько это известно сегодня, финские войска на "русском фронте" вели себя по-разному. Отборные шюцкоровские части, укомплектованные фашистами, воевали под Москвой, подо Ржевом — и везде показали себя зверьем по отношению к местному населению и к военнопленным. Иное дело — простые армейцы. Здесь если бесчеловечные акции и совершались, то чаше всего они происходили в бою, сразу после боя, иногда во время этапирования пленного. К слову сказать, при опросе местного населения в Подмосковье, подо Ржевом, под Вязьмой выявилась, наверное, вполне естественная закономерность: фронтовые передовые части вели себя, как правило, более человечно. По-видимому, сознание близости смерти, тяжелая жизнь на передовой обостряют у большинства людей человеческие чувства. Но чем дальше уходил фронт, тем суровее становилась действительность. И здесь все зависело от того, какие части стояли, какие люди были среди солдат вражеской армии. Были такие, кто пытался помогать, иногда спасать. Но тем сильнее врезались в память эти солдаты, чем мрачнее был общий фон отношения оккупантов к мирному населению, особенно страшно слушать, как умирали от голода маленькие дети, а их матери, теперь старенькие бабушки, ничем не могли им помочь.

В первый год войны в финском плену погибло очень много наших военнопленных: 17 тысяч. От голода, холода и жестокого обращения. Но лагерей смерти финны не устраивали. На основании мемуаров и печатных сведений мы узнаем, что в Финляндии после первого года войны сложилась целая система лагерей для военнопленных: пересыльно-распределительные, трудовые, инвалидные, штрафные, женские, лагеря для карелов, которых финны называли "соплеменники". Был большой госпиталь для военнопленных в Медвежьегорске, который обслуживали тоже военнопленные. Условия содержания и внутренний режим в лагерях имелиопределенные различия, начиная с самых льготных, где содержались "соплеменники", не пожелавшие служить в финской армии, и кончая самыми тяжкими штрафными, которые неспроста среди пленных звались каторжными (см.: Гусаров Д.И. Партизанская музыка. С.313-314). Во всяком случае, верной смерти финский плен на Карельском фронте не означал, хотя, понятно, что военная ситуация в этом отношении далека от гарантий. И все-таки расстрел раненого, который не в состоянии идти достаточно быстро, есть преступление против человечности.

В кругах поисковиков, занимающихся историей бригадного похода, знают, что палачи убивали даже женщин. Так, рассказывают, что почти перед выходом к своим у Елмозера была застрелена из "костинского" (по измененной Д.Я. Гусаровым фамилии одного из палачей) пистолета военфельдшер Оля Пахомова 23 лет. Это произошло между 12 августа, когда она была ранена в бедро и шла с этим ранением, и 15 августа, когда ее уже не было в живых. Раненую Олю неотлучно сопровождали две сандружинницы. Но был момент, когда обеих куда-то услали по приказу — ненадолго. Вернувшись, они нашли свою подругу уже мертвой.

Об этих преступлениях и о том, что они санкционированы свыше, знали практически все партизаны. Знали — и молчали. Хотя никто не был застрахован от такого конца. Отзвуки этой трагедии можно уловить в повести "Партизанская музыка". Отряд провожает своего комиссара Григория Малюка в Москву на учебу. На память командир отряда Суровцев дарит уезжающему бельгийский пистолет. В разговоре выясняется, что один из командиров "знает" это оружие.

"Командир, я знаю, откуда эта штука. Другие тоже знают. В прошлом году, когда мы громили гарнизон в Сенной Губе, Миша Ярошенко захватил этот пистолет. Потом вот Ане подарил. Потом в бригадном походе эта штука Колчину понадобилась. А зачем? Да затем, что пуляет тихо, как бичом хлестнет... Вот ты, командир, говорил, что в бою она навряд ли гожа... Правда твоя, в бою она не сгодилась, а свое дело нашла...

— Николаев, не вспоминай! — с болью выкрикнул Малюк. — Не время и не место!

— Прости, комиссар! И ты, командир, прости! Может, ты всего и не знаешь... Это и лучше не знать... Вот уж не думал, что начхоз сохранит эту штуку! Думал, ее выбросит в первое же болото, как только мы на свою сторону выйдем... А она, оказывается, цела...

— Оружие-то чем виновато, Николаев? — примирительно сказал Суровцев, но сам с неприязнью покосился на лежавший между ним и Малюком пистолет. — Будем, командир, виноватых искать — далеко зайдем. А нам еще воевать и воевать..."

Теперь понятно, почему бывшие партизаны не шли после войны на поиски останков своих боевых товарищей. Их память, скорее всего, была отравлена сознанием причастности к темному, позорному делу, которому помешать никто из них не мог. Писатель Александр Крон высказал однажды такую мысль: "чистая совесть при поражениях — что то же самое, что стерильность при операциях". Так вот, здесь в память людей о своей боевой юности была занесена инфекция. И может быть, только прямые, честные книги Дмитрия Гусарова, который попал в карельские партизаны уже после бригадного похода, могут послужить в этом случае искуплением и покаянием. Но само преступление стало возможным благодаря подходу к людям исключительно как к средству ведения войны, как к боевым единицам, а если назвать вещи своими именами — как к "пушечному мясу". Такой подход был типичен для руководителей сталинской формации, как военных, так и штатских.

Несколько лет назад поисковая группа С.М. Симоняна нашла на бригадной тропе останки партизана. Все снаряжение было при нем: от карабина до вещмешка с личным имуществом. Когда останки подняли, оказалось, что они были заминированы. Партизанской миной. В грудной клетке убитого нашли пулю от русской винтовки... На остатках гимнастерки — значок с изображением Ленина. Не очередная ли это жертва тех самых "товарищей", которые неукоснительно выполняли приказ? А ведь были и другие. Оставшийся в живых пулеметчик одного из отрядов получил приказ "убрать" одного из тех, кто не мог идти дальше. Он отвел его в сторону и сказал: "Прости, брат, ничем я тебе помочь не могу — только оставить здесь, может, повезет и выживешь". И выстрелил в воздух. Были случаи, когда выживали...

Еще раз повторим, что поисковая работа сегодня в чем-то напоминает работу честных патологоанатомов войны. Идя по ее страшным следам, поисковики видят и узнают многое, скрытое даже от современников событий. Эту свою задачу молодежь — а именно молодежи ее и необходимо решать — может выполнить полно и честно, если будет следовать принципу духовно-практического подхода, вживаясь во внутренний мир тех, чьи кости поисковики находят в осыпавшихся воронках и траншеях. Это только кажется, что убитые безгласны. Они рассказывают много, но только тем, кто хочет их услышать.

ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ ВОСПИТАНИЯ И ВОСПИТАНИЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

Но те, кто только и жаждет любой ценой выжить, заслуживают ли они хотя бы одной отданной за них жизни?

В. Быков

Истина вчерашняя мертва, истину завтрашнего дня надо еще создать. Единого решения, приемлемого для всех, пока не видно, в руках у каждого из нас лишь малая толика истины.

Антуан де Сент-Экзюпери

В редком сосновом лесу на пологом склоне широким ковром отвернут дерн. На обнажившейся почве — груда ржавого железа: консервные упаковки, простреленные котелки, кружки и кучи полуистлевших кожаных ботинок, сапог, обрывков ткани, поясов. Почему-то из одежды убитых на войне дольше всего сопротивляется времени обувь. Это все, что уцелело от того полудня 8 августа 1942 г., когда от переправы на Сидре партизаны услышали стрельбу и взрывы гранат. Взвод Мурахина пошел на выручку, но стрельба на высоте 195,1 внезапно стихла, а на болоте партизанский взвод встретила финская цепь.

Теперь, годы спустя, понятно, что разгром отряда "Мстители" на высоте 195,1 был стремительным. Финны скрытно подтянули туда силы до двух егерских рот и напали, судя по всему, когда партизаны отдыхали после изнурительного марша. Останки примерно сотни партизан были найдены на пятачке диаметром около ста метров. Здесь они были зажаты в кольцо и перебиты. Одиночки прорвались за пределы окружения и тоже были убиты. Кости одного из таких бойцов вместе с ручным пулеметом нашли поисковики Сергея Симоняна из поселка Суккозеро. Останки другого партизана мы обнаружили под плотным слоем дерна и кустиками черники в 1986 г. Рядом с ним лежала в земле взведенная граната РГД-33 без запала. Запал валялся тут же. Видимо, боец собирался метнуть гранату, взвел ее, но был убит, прежде чем успел вставить взрыватель.

Ребята из отряда Симоняна подняли на этой высотке больше 30 человек. В 1970 г., когда место последнего боя отряда "Мстители" обнаружил лесник из Ахвенламби Николай Довбыш, отсюда увезли останки примерно 70 партизан. Одиночные находки продолжаются до сих пор. Для них в глубине леса сооружена братская могила. Здесь лежат те, кого еще не перевезли в поселок, где уже обрели последний покой их товарищи. Сюда и мы опустили найденные во время краткого пребывания на высоте останки. Поисковый отряд выстроился в каре вокруг захоронения. По традиции спели песню "Ровесники" Арика Круппа, которая давно стала нашей отрядной. О ровесниках, которые теперь уже не "на четверть века", а "на полстолетья старше нас". А потом прозвучали слова о том, что опустили сейчас в землю останки восьми неизвестных бойцов 1-й партизанской карельской бригады. Имен их мы не знаем и никогда не узнаем. Но мы знаем точно, что здесь погиб Александр Ш. — один из палачей бригады, выполнявший эту роль с момента отхода с высоты 264,9. Всего их было четверо... Забудем их имена, ребята, и пусть они будут прокляты!

Наш отряд пробыл тогда на высоте недолго. Вместе с ребятами из Суккозера, из Петрозаводской детской колонии, из далекого Кызыла мы разбирали завалы стволов и сучьев, брошенных на лесосеке, вплотную подступившей к лесному острову, скрывшему трагедию 1942 г. "Порубочные остатки", в число которых входили и целые бревна, сложили в гигантский костер и подожгли. Несколько часов полыхало пламя — благо лето в ту пору было дождливое и пожара можно было не бояться. На следующий год на очищенной от хлама высоте были высажены саженцы сибирского кедра, присланные из Новосибирска Николаем Кузьменко и его ребятами из отряда "Эдельвейс". В то же лето мемориальную кедровую рощу на высоте 264,9 высадили краснопресненские коммунары Семена Юсфина.

Месяц спустя в городе у нас был разговор с немолодым литератором-фронтовиком. Сидя в его маленьком кабинете, мы как на духу рассказали ему о нашей работе, о мыслях и сомнениях. Рассказали и о похоронах на высоте 195,1, и о словах, прозвучавших над могилой. Нам важно было знать мнение этого умного и честного человека. Он долго молчал. Наконец поднял голову: "Со всем согласен, ребята. Со всем, а с проклятием не согласен". И рассказал, как пришедшие в отряды партизаны перед походом проходили собеседование на "высоком уровне" не о том, конечно, что их в случае ранения пристрелят, но что при всех обстоятельствах в руки врага они живыми попасть не должны. Приказ действовал, и многое сходится на том, что для его выполнения были назначены определенные люди... "Скажите, а разве можно им простить Олю Пахомову?" — спросил один из нас. Писатель-фронтовик снова долго молчал, а потом сказал: "Нет, Олю Пахомову им простить нельзя..."

В человеческом сознании есть два понятия, близких по своему смыслу, но не тождественных. Это "мораль" и "нравственность". Оба представляют собой систему норм и правил, способ регулирования поведения людей через общественное мнение. Но мораль есть система норм и правил определенной социальной группы или эпохи, направленная на сохранение данного положения вещей. Бывает мораль корпоративная: классовая, национальная, партийная, профессиональная, мораль военных, чиновников, тюремщиков, дуэлянтов, воров, актеров, дворянского общества середины XIX в. или ненцев-оленеводов начала XX в. Фазиль Искандер хорошо передал мысль о сложных соотношениях древних и новых заповедей и вечных истин:

Мораль всегда конечна и предписывается человеку как готовый свод обычаев, правил, которым можно пользоваться в определенных целях. В свое время В.И. Ленин категорически заявил, что коммунисты отрицают нравственность, взятую вне человеческого общества: "Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата" (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.41. С.298.) Этот подход человека того времени и той исторической ситуации, когда перспектива победы социальной справедливости для большинства была связана с победой или поражением пролетарской революции. Это была пропаганда определенной морали, оправданная определенной исторической ситуацией. В ней был "золотой запас" нравственности, направленный на то, чтобы "отдельные лица не наживались за счет остальных", чтобы сытые не богатели за счет голодных, чтобы был отменен принцип "либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб" (Там же. С. 298-318). В.И. Ленина глубоко возмущали попытки не видеть жесткой обусловленности морали общественными условиями, социальным строем общества. Для него они означали лицемерное стремление за деревьями не видеть леса и за частными симпатиями — беспощадной правды классовых отношений. Вообще же моральных кодексов чрезвычайно много.

Мир малолетних преступников, например, живет по системе правил, рассчитанных на сохранение жестких иерархических отношений между членами преступного сообщества, привилегированное положение одних и бесправие других. Во время войн почти всех времен — наша Отечественная не исключение — известны случаи негласного соглашения между воюющими сторонами не стрелять в идущих за водой солдат противника. Но надо сказать, что война 1941–1945 гг. на советско-германском фронте отличалась крайним ожесточением и бесчеловечностью, заданными с самого начала гитлеровской стороной.

А вот какую историю описывает Антуан де Сент-Экзюпери из времен колониальных войн французов с арабскими племенами в начале XX в. в Африке: "Офицер с юга во время боев с риффами (арабское племя. — Авт.) командовал постом, зажатым между двух горных хребтов, где находились повстанцы. Однажды вечером он принимал парламентеров с западных гор. Как полагается, пили чай, и вдруг началась ружейная пальба. На пост напали племена с восточных гор. Капитан хотел спровадить парламентеров и принять бой, но они возразили: "Сегодня мы твои гости. Бог не позволяет нам тебя покинуть..." И они присоединились к его солдатам, помогли отстоять пост и тогда лишь вернулись в свое орлиное гнездо. А потом они в свою очередь собрались атаковать пост — и накануне отрядили к капитану послов:

" — В тот вечер мы тебе помогли...

— Это верно...

— Ради тебя мы извели три сотни патронов...

— Это верно...

— По справедливости, ты должен их нам вернуть.

Нет, капитан благороден, он не станет извлекать выгоду из их великодушия. И он отдаст патроны, зная, что стрелять будут в него".

Перед нами типичный пример "рыцарственной" морали воинственных кочевников. Л.И. Гумилев в своих книгах описывает очень интересный психологический феномен, когда две морали, исходящее из противоположных систем ценностей кочевых племен хунну и древних китайцев, слившись в единой культуре, породили общество, не способное существовать из-за своего полного аморализма.

Если мораль бывает очень разная, то нравственность едина и неделима всегда, потому что она касается норм и смысловых ценностей, направленных на сохранение человечества на Земле. Поэтому нравственно все то, что способствует сохранению рода человеческого, и безнравственно все то, что этому мешает. Подобно золотому запасу, нравственность обеспечивает "бумажные деньги" морали, всегда в ней присутствуя, но никогда не совпадая полностью. Противоречие между моралью и нравственностью можно увидеть и в такой детали: награда за моральный поступок естественна, наше общество предусмотрело для этого целый набор средств от почетных грамот, памятных значков и денежных премий до орденов, медалей и золотого оружия. Наградить за нравственный поступок, конечно, тоже можно, но всегда будет ощущаться противоречие, несоизмеримость поступка и награды. Единственно достойная благодарность за нравственный поступок целиком лежит в сфере человеческих отношений и самосознания человека. Готовый свод правил здесь невозможен, потому что в основе нравственности лежит потребность общества в человечности, т.е. в отношении к людям как к равным себе. Значит, нравственно все, что помогает человечеству, и безнравственно все, что вредит ему. Нравственность требует бережного отношения к чужой беззащитной жизни, верности слову, мужества мужчины ради спасения женщины и ребенка, прощения побежденному. Требует человечности.

"Уважение к человеку! Уважение к человеку!.. Вот он, пробный камень! — обращается к потомкам Антуан де Сент-Экзюпери в "Письме заложнику". —Нацист уважает лишь себе подобных, а значит, он уважает только самого себя. Он отвергает противоречие — основу созидания, а стало быть, разрушает всякую надежду на движение к совершенству и взамен человека на тысячу лет утверждает муравейник роботов".

В основе нравственности лежит выбор поступка, потому что противоречие исходно сопутствует нашему современнику: или поступить так, как требует мораль твоего круга или данного общества и заслужить тем самым одобрение окружающих или твоего времени, но этот твой выбор на деле может оказаться бесчеловечным, или поступить по высшему нравственному счету и принять на себя все последствия такого решения. Ответ непрост, и, насколько он не прост, свидетельствует хотя бы беседа с бывшим партизаном. Помните, он внутренне воспротивился стопроцентному осуждению и проклятию людей, убивавших раненых и делавших это по приказу. Человек своего времени, он не мог сбросить со счетов приказ, святыню для солдата 40-х. Но убийство женщины оскорбило в нем самую основу его человеческой сущности: "Нет, Олю Пахомову простить им нельзя..."

Поступок требует выбора позиции, жизнь иногда режет по живому, но это и есть нравственность в действии. Воспитание человечности предполагает развитие в человеке способности ощущать внутреннее противоречие между общечеловеческими ценностями, ценностями социально-групповыми и эгоистическими — ощущать и, страдая, совершать свой единственный выбор.

Жизнь постоянно предлагает людям нестандартные ситуации, такое уж у нее свойство. Подготовить людей к выбору своего поведения в этих сложных обстоятельствах на уровне моральных рецептов невозможно. Попробуйте подобрать рецепт к такой вот описанной тем же Ю. Белашом фронтовой ситуации.

Поведение человека в непредвиденной ситуации направляется сплошь и рядом не столько моральными рецептами (они хороши для стандартных случаев), сколько системой нравственных координат человека — того, что он для себя считает возможным и доступным и, наоборот, невозможным и недоступным. Формирование такой системы нравственных смыслов входит в понятие становления личности и является, в сущности, основой воспитания. У психологов существует полушутливая, но полная смысла формула: бывает хороший человек с плохим характером и, наоборот, плохой человек с хорошим характером. Сказанное означает, что в первом случае имеется в виду добрый, сильный, справедливый и мужественный человек, исполненный желания облегчить жизнь окружающих, однако он слишком вспыльчив, или, наоборот, медлителен, или не уверен в себе. И эти качества характера мешают ему проявить себя, встретить понимание людей, добиться их доверия. Во втором случае возможен обаятельный, открытый к общению эгоист и приспособленец, беспринципный карьерист, который все щедро отпущенные ему природой свойства характера направляет к одной цели: преуспеть за счет окружающих, использовать их и затем отбросить с дороги. На ту или другую личностную основу в реальной жизни накладывается моральное клише: готовый свод правил для типичных жизненных ситуаций. Но бывает ситуация нетипичная, когда личностная основа проступает сквозь условные черты клише, она-то и решает дело.

Психологи довольно давно сошлись на том, что эффективное воспитание возможно только через деятельность, причем только добровольную деятельность самого человека. Исследования Д.Б. Эльконина, В.В. Давыдова, Д.И. Фельдштейна выявили, что в жизни человека — в детстве, отрочестве и юности — чередуются между собой два основных вида активности. В первую группу входит деятельность по овладению законами и правилами "мира людей" — освоение смысла человеческой деятельности, человеческих побуждений, норм отношений между людьми. Во вторую группу входит разнообразная деятельность, в процессе которой человек овладевает законами "мира вещей" — общественно закрепленными способами действий с предметами и понятиями. Это деление не абсолютно: в деятельности каждой из групп есть и техническая, и эмоционально-мотивационная сторона. Но в деятельности первой группы большое значение имеют цели, так или иначе связанные со смыслом жизни и общением, а в деятельности второй группы — с овладением средствами, с помощью которых можно решать жизненные задачи.

У подростка примерно с 10 до 14-15 лет свой подход к области человеческих отношений. Главное для него — это проблема самоуважения, самооценки, личностного самоопределения. Подростку надо понять, какое отношение он имеет к миру людей и что мир людей от него ждет. Критерий здесь только один — уважение окружающих. Каких? Тех, кто в твоих глазах имеет вес. А кто имеет вес? Тот, кто отнесется к тебе с интересом и проявит понимание. Средство же для этой цели мыслимо только одно — социальная активность, т.е. такая деятельность, чтобы тебя, подростка, при всех условиях нельзя было бы не заметить. Отсюда сильнейшая тяга подростка и юноши к острой социальной клоунаде: хиппи-панк-металлист-любер. Нельзя не заметить поднятых дыбом или ярко окрашенных волос, серег в ухе, порванной одежды, цветочка, нарисованного на щеке...

— поют хиппи.

Но не только такая клоунада обеспечивает заметность. Коммунары 70-х и 60-х — последователи И.П. Иванова — очень любили яркие значки на зеленой рубашке-коммунарке, нашивки, красный пионерский галстук (это 16-17-летние!), буденовку из серого шинельного сукна. Один из авторов этих строк, будучи в полной коммунарской форме руководимого им отряда, вылез из рейсового катера на пристани в Кронштадте. Это происходило во время экскурсионной поездки "Дозора" в Ленинград. Автору было за сорок, его облик коммунара удачно дополняла окладистая рыжая борода, и был он, что называется, "в пузе плечист". В тот момент пристань была пустынна, и потому мы сразу заметили на ней очень странную, на наш взгляд, фигуру. Это был немолодой человек, поджарый, с черной, как смоль, бородой, одетый в черную форму, напоминающую морскую, но с таким обилием ярких — красных, золотых, белых и серебряных — нашивок, значков и знаков, позументов и лампас, что при взгляде на них в глазах вспыхивал фейерверк. Добавьте еще огромные золотые эполеты на его невысокой фигуре. Надо было видеть, как вытаращились друг на друга два солидных человека. Приличия повелевали не слишком притормаживать друг против друга, поэтому оба представителя карнавальных традиций XX в. бочком проследовали один мимо другого. Отряд наблюдал эту картину, корчась от беззвучного смеха. Как мы догадались несколько позже, человек с черной бородой был индийским адмиралом. А вот кто был с нашей стороны — индийскому адмиралу вовек не догадаться. Коротко внутренний монолог каждого такого персонажа, независимо от возраста и социального положения, можно, наверное, передать так: "Попробуйте только меня не заметить!"

Хорошо, если потребность в самоуважении удовлетворяется только через внешние атрибуты "карнавальной культуры". Хуже, если в поисках этого подростки объединяются в стаи, наводящие страх на окружающих и утверждающие право силы. В таких группах каждый должен добиться уважения в глазах "своих", нередко еще более жестоких и циничных. И добиваются этого за счет самых слабых — за счет "мужиков" и "фраеров", которых и за людей-то не считают. Так рождается уголовная или фашистская мораль. Между безобидной клоунадой и откровенной агрессией есть целый ряд переходов, управляемых психологическими механизмами получения сильных ощущений. Один из них — сознательная постановка себя в опасное положение. То самое "упоение в бою и бездны мрачной на краю" становится самоцелью и мерилом степени самоуважения. В приемлемом социальном варианте — это альпинизм, скалолазание, спидвей, дельтаплан, прыжки с трамплина, спуск на байдарке по горной реке, парашютный спорт, работа каскадеров, бокс и многое другое. У неформалов — это мир бритоголовых, фанатов, рокеров на тяжелых мотоциклах, черных металлистов, играющих в опасности, подлинные или мнимые. "Страх — вот сильнейшая страсть человека. Играйте страхом, если вы хотите испытать острейшее наслаждение жизнью" — эта мысль мистера Мальтуса, персонажа "Клуба самоубийц" Р.Л. Стивенсона, могла бы стать их девизом. Но и здесь в цене не просто риск, а риск прежде всего на глазах у зрителей.

По-видимому, наиболее острая проблема подростков — это проблема самооценки. Исследования психолога Д.И. Фельдштейна и его сотрудников показали, что в 10-11 лет, на первом этапе подросткового возраста, у трети мальчиков и четверти девочек самооценка крайне низкая. Себе они дают почти исключительно отрицательные характеристики. У остальных ребят этого же возраста положительные оценки встречаются, но отрицательных все-таки больше. Ребята в этом возрасте видят идеал в конкретном знакомом, живом человеке.

У старших подростков недовольство собой сопровождается большей потребностью в самоуважении, поэтому они ищут те условия, в которых можно было бы его добиться. Идеал становится более обобщенным, менее жестко заданным. Самооценку очень резко "качает", она неустойчива: сегодня человеку представляется, что он неплох, завтра решительное неприятие себя такого, каков ты есть. Это сильно изматывает, порождает психическую усталость. Не отсюда ли сильная потребность подростка в доброте и доброжелательности со стороны окружающих, и спокойных домашних "тылах", эмоциональном комфорте? В этом же "букете" — стремление поделить мир на "своих" и "чужих", на тех, кто заслуживает помощи и поддержки, и на тех, кто заслуживает критики и разоблачения. Здесь же — жажда быть принципиальным, твердым, оригинальным и неповторимым. В результате возникает то контрастное восприятие мира, которое может основательно раздражать забывших о своей молодости взрослых.

Вот как видел мир и окружающих людей школьник 70-х гг., член коммунарского отряда: "Для меня лично с "Дозором" связано все самое лучшее. Наверное, поэтому многим друзьям, товарищам, просто хорошим людям рассказывал об отряде, пытался привлечь их к делу. И если человек понимает тебя, ну, просто органически воспринимает все дозоровское, то такими людьми гордишься, думаешь: что наш человек. А есть люди, которые меряют мир своими сволочными мерками. Это — враги, и враги отряда, и мои лично". "Дозор" в ту пору был межшкольным педагогическим отрядом. Жизнь ребят в нем была действительно осмысленной и дружной, человечность отношений — неизменной. И все же в резкую, контрастную формулировку, приведенную выше, можно подставить вместо "Дозора" рокеровскую группировку или любую другую "крутую" группу. Просто дело в том, что делить мир на своих и чужих — возрастная черта. Уровень культуры и мораль каждой группы диктуют способы разрешения этого противоречия, что выражается в поведении группировок. Поэтому, видимо, надо принять как реальность, что пестрота и яркость, взгляды, идеалы, мораль неформальных молодежных объединений нашего времени — это прежде всего гипертрофированное отражение всех тех течений, которые есть в нашем обществе. То, о чем взрослые говорят вполголоса, подростки выкрикивают, делая из какой-то мысли или сомнения кричащий лозунг.

Деление на своих и чужих со временем потеряет для этих ребят свою остроту, если, конечно, с помощью "заинтересованных" взрослых не приведет к драматическим поворотам их судьбы. Серьезнее другое. Весь психологический смысл происходящего — это выработка подростками собственного отношения к людям. Полемическая острота с годами схлынет, а личностная основа обретенной позиции останется. К слову сказать, дозоровец Алеша, автор приведенных выше слов, не стал ни левым экстремистом, ни разочарованным прагматиком. Жизнь привела его к позиции добросовестного, способного, высококвалифицированного специалиста, порядочного в личном плане человека, не перестающего заботиться о нуждах общества.

Есть все основания полагать, что у большинства школьников, прошедших через "систему хиппи", остается в душе осадок одиночества, непременного спутника индивидуализма. А те подростки, чьи отроческие годы прошли в группах "мажоров", выработают жесткую основу энергичного дельца, потому что их деятельность была связана с тем, чтобы доставать и носить вещи, от носков и нижнего белья и верхней зимней одежды, только одной какой-либо западной державы, а для этого надо доставать деньги и обладать навыками общения с иностранцами, освоить язык, овладеть приемами делового человека — бизнесмена. Было бы странно ожидать человечности от тех, кто прошел школу в объединениях рокеров, правоэкстремистских группировок или панков. Таким образом, возраст между 10 и 15 годами — это последний рубеж, на котором личность выбирает и закрепляет свое отношение к людям. Отсюда и социальная задача общества, которое хочет увидеть в своих гражданах определенный спектр нравственных качеств — способствовать развитию тех форм подростковых объединений, где эти нравственные качества с наибольшей вероятностью будут вырабатываться и закрепляться. С нашей точки зрения, таким требованиям отвечает коммунарская методика как способ организации коллективной жизни молодежи. Ее мы и старались применять в самых разных условиях и обстоятельствах. Нормы коллективной жизни всегда были основой в деятельности "Дозора" и до его участия в военном поиске, и после того, как он начал эту работу.

Задачи оставались прежними: так организовать коллективную жизнь и деятельность, чтобы ребята захотели участвовать в ней.

"Лесной лагерь у деревни Трубицыно. Лето 1976 г. 22 июня.

Проснулась от резкого звука — били чем-то железным по пиле: "Тревога, тревога!"

Быстро встала. Кто-то уже снует туда-сюда, кто-то недовольно бурчит спросонок:

— Сколько времени?

— Три часа утра.

Небо еще темное, и только вдалеке, над деревней, розовеют облака.

"Всем на поляну!" — слышится приказ. И вот все отряды стоят на линейке.

"Сегодня мы чтим память тех, кто 35 лет назад ушел из дому и не вернулся, — звучат слова нашего командира. — Мы находимся в Калужской области. Здесь во время войны действовали партизаны. Недалеко отсюда была стоянка партизанского отряда, в нем были и вчерашние школьники".

Тихо и торжественно становится на поляне. И вот мы идем к партизанским землянкам напрямик через поле, по мокрой траве, вязкой земле, под серым предутренним небом, оставляя позади, на пригорке, черную деревеньку с недымящимися трубами. Нам невольно казалось, что время отступило на 35 лет назад.

"Здесь", — говорят ребята. Черный старый лес, кое-где лежат срубленные, замшелые стволы деревьев. Может быть, 35 лет назад их срубили наши ровесники. Вот старая береза. Какой она была тогда? И вот впереди — яма. Нет, не просто яма — по стенам уложены трухлявые, когда-то очень крепкие бревна. Я никогда не видела такой большой землянки. Невольно представляешь эту землянку с нарами, людей с серьезными, усталыми лицами. Невольно сравниваешь их жизнь со своей жизнью в лесу.

Те, кто в этом году вступает в комсомол, произнесли у этой землянки клятву. Это было наше первое комсомольское крещение. И не забудем никогда ту клятву мы. Никогда" (из дневника Оли Филипповой).

Как ни удобно для руководителей и педагогов многих лагерей занимать время ребят кинофильмами, танцами, лекциями, концертами самодеятельности, дозоровцы предпочитали этим занятиям пусть не очень умелую, но зато массовую коллективную деятельность, в которой активно участвовали бы все ребята лагеря. Организации такой деятельности, трудовой или учебной, ее планированию и обсуждению мы в каждом лагере подчиняли свою работу. Особенное предпочтение при этом отдавалось общественно полезной работе для людей вне коллектива лагеря: для местных жителей, их детей, вообще незнакомых. Во время своих экспедиций наши оперативные "тимуровские" группы приводили в порядок памятники советским воинам, помогали сельским библиотекам, клубам, школам, работникам почты... В агитконцертах для населения у нас участвовали, как правило, практически все ребята лагеря. Например, при подготовке вечера памяти односельчан, павших на фронтах Великой Отечественной войны, совет дела распределяет между отрядами окрестные деревни, улицы и дома так, чтобы весь лагерь мог выйти в разведку для сбора рассказов об участниках войны, погибших и живых, и не только о солдатах, но и о мирных жителях. Эти рассказы служат основой для сценария, в котором ребята посвящают свои выступления конкретным людям, называя их поименно. Для каждой семьи готовят письменное приглашение на вечер.

В один из дней июня сельский клуб села Ильинского в Дмитровском районе Подмосковья переполнен. Дозоровцы и ребята из интерната, члены нашего лагеря "Дмитровский", встречают и рассаживают приглашенных стариков на самые удобные места. У сцены замирают часовые в буденовках. На крохотном помосте — в три ряда участники выступления.

Начинается вечер памяти младшего сержанта Василия Стрелкова, майора Михаила Малышева, Сергея Захарова, Дмитрия Кириллова, Николая Грудцова, его брата Петра Грудцова, Вити Французова и Саши Чекунина, Владимира Мокрова, Михаила Стогова и их товарищей, вынесших тяжесть отступления в 41-м... Звучат стихи Олега Шестинского:

Нас слушают деревенские старики и старухи в темных платках, пожилые мужчины и женщины, оторвавшиеся ради этой встречи от своих многочисленных дел и забот, сонливые мальчишки и девчонки в первых рядах и даже подвыпившие "ради праздника" растерянно молчаливые парни в последних рядах у стен. При этом мы готовы смириться, что не у всех наших чтецов отработана дикция и сами участники выступления явно непрофессиональны. Зато они искренни, и зал со сценой связывает единое чувство.

Однажды в конце лета в наш лагерь пришел человек из соседнего учебно-производственного комбината с просьбой помочь на засыпке фундамента в цехе, где к 1 сентября должны быть установлены станки. Перед отрядами лагеря встала задача: использовать избыток рабочей силы при недостатке инструментов, обеспечить выполнение задания в максимально сжатые сроки. Совет дела выехал на место, составил план работ. Ребята поставили два живых конвейера с ведрами от куч засыпного материала к котловану внутри здания. На работе с лопатами и носилками менялись через 10-12 минут, работали в быстром темпе, почти бегом. Лопаты и носилки выхватывались из рук при малейших признаках усталости. Стоявшие на конвейере непрерывно пели, благо песен в лагере было не занимать. Работа по 3-4 часа в день под дождем, под песню шла, не прекращаясь ни на минуту. Если в первый день взрослые работали наравне с ребятами, то на второй день их начали деликатно отстранять от лопат и носилок, а на третий — оставили им только должность фотографа — одну на всех. За три дня весь объем земляных работ был выполнен. В одних рядах с дозоровцами и ребятами нашего лагеря работали "трудные" местные, вовлеченные в этот мощный водоворот труда. Такова притягательная сила коллектива.

Если трудовая или учебная деятельность зависела от условий, конкретных целей и задач каждого сбора, то творческие дела-импровизации сопровождали нас постоянно, они были неотъемлемой частью нашей жизни. День оценивался сбором как неудачный и пустой, если их не было, даже в условиях лесного трудового лагеря, где все сильно уставали от физической работы. "Их было много, — пишет из армии бывший дозоровец Коля Германов, — эмоциональных, веселых, лирических, нужных, но больше всего врезались в память те, после которых ты становишься немного другим человеком...

"Зимовка-77". Фактически три действующих героя: два гарибальдийских партизана и эдельвейс. Я несу раненую девушку, выходим на поляну, я дарю ей цветок любви, цветок жизни, уверяю ее, что мы обязательно выживем и обязательно вернемся в отряд. Но она умирает, тяжело повиснув на моих руках. Меня бросает в дрожь, судорожно хватаю ее ладони и выкрикиваю ее настоящее имя. Помню, у меня мелькнула мысль взять Таньку на руки и показать О.В., — может, можно еще спасти. Но в зале стояла такая тишина, что казалось, я один с мертвой гарибальдийкой на руках... После такой роли, после такого переживания на всю жизнь остается в тебе хоть маленькая частичка созданного образа. А за три-четыре года сколько их! Правда, не каждый так ярок, но каждый чуть-чуть делает человека богаче...

Вечер поэзии. Один раз был очень своеобразный вечер поэзии — Чюрленис. Тогда отряды были маленькие. Отрядом мы пошли в лес, набрали сосновых веток: сосна — любимое дерево Чюрлениса. На стене — лист ватмана, на нем — портрет художника, под ним — сосновая хвоя. Фактически наш отряд о Чюрленисе ничего не рассказывал. Читали только стихи к его картинам — Межелайтиса и, главное, смотрели диапозитивы его картин. Вот тут самое интересное. Картины Чюрлениса — это сказка, и мы всем сбором старались читать эти сказки. Говорили вслух, кто что думает. Если бы их рассматривал каждый по отдельности, мы бы не заметили (не буду врать) 90% того, что увидели вместе. Кто-то сказал, что творчество требует одного ума, — вранье! Ведь среди нас были и те, кто отлично знал Чюрлениса, и те, кто его видел впервые. И как помогли первые вторым в открытии нового для них мира! Помогать открывать новых поэтов, новую музыку, вообще открывать что-то новое — вот смысл, который я всегда вкладывал в вечера поэзии и музыки. Главное, здесь всё без насилия. Когда парень берет книгу (дома ее, может, и видеть не мог), а здесь он ищет понятное ему стихотворение, чтобы рассказать на кругу, чтобы поняли и другие, — ведь это самовоспитание! Да еще какое!.."

Говоря сегодня о социализме и коммунизме, коммунистическом воспитании, следует учитывать, что эти понятия в общественном сознании основательнейшим образом скомпрометированы более чем полувековыми политическими спекуляциями, предательской и провокаторской деятельностью государственных чиновников сталинской формации. Тем более важно понятиям этим возвратить их истинный смысл, так как свято место пусто не бывает. Там, где скомпрометирован коллективизм как общественное и социальное направление развития общества, особенно свободно начинают себя чувствовать индивидуализм и корпоративность, от которых за все эти десятилетия мы уже настрадались. В.И. Ленин начинал с того, что бросил вызов "проклятому правилу" — "каждый за себя — один бог за всех", которым "каждый из нас в большей или меньшей степени заражен и развращен". Психологически это означает только одно: противопоставление коллективизма индивидуализму, человечности — бесчеловечности.

История показала, что, в сущности, он был прав: торжество крайнего индивидуализма привело к власти тоталитарные системы фашистского толка и в нашей стране, и на Западе. Сорок два года спустя советский литератор Александр Крон, переживший и 30-е гг., и войну, и XXII съезд КПСС, напишет: "Уверяю вас, из хорошего человека гораздо легче сделать коммуниста, чем из плохого коммуниста — человека. И когда мне говорят, что фашизм есть не что иное, как диктатура наиболее агрессивных слоев империалистической буржуазии, я отвечаю: нет, это еще и душевный склад, фашизм не мог бы существовать, если бы не опирался на все низменное в человеческой душе, у фашизма есть не только классовые корни, но и духовные предшественники". Еще раньше такую же мысль высказал писатель, которого трудно заподозрить в конформизме и конъюнктурности, — Илья Эренбург: "Конечно, доброта — прирожденное свойство. И, наверное, процент добрых и злых тот же среди людей разных убеждений, но мне думается, что доброта среди фашистов была б скорее недостатком, чем добродетелью. Как должен был себя чувствовать добрый эсэсовец в Освенциме? Никого не удивит, что капиталист, попирающий своих конкурентов, человек злой. Но слова "он был злым коммунистом" не только режут слух, они оскорбляют совесть". Совсем в том же духе в те же 60-е гг. размышлял военный писатель, фронтовик-разведчик Э.Г. Казакевич: "Я думаю, что скупой, жадный, корыстный человек не может быть социалистом, какие бы красивые слова он ни говорил на любых собраниях".

Для этих разных писателей человек мог быть коммунистом лишь постольку, поскольку он был коллективистом, т.е. человечным и бескорыстным. Нравственная сторона дела для них прочно связывалась с политической, и противоречие между реальной моралью и нравственностью ощущалось ими достаточно остро. Вряд ли они одиноки в своем ощущении этого противоречия. Так думали многие. Решал же это противоречие каждый по-своему. Кто, сжав зубы, делал свое дело, стараясь быть самим собой, хотя бы в отпущенных ему пределах. Кто, подобно М.Н. Рютину, самоубийственно протестовал. Кто, отчаявшись, кончал с собой, кто кровью писал на стене камеры свой последний крик живым: "Честный человек должен убить Сталина!!!" Это на одной стороне нравственной шкалы. А на другой люди безоговорочно принимали предписываемую им мораль, еще болеесужали ее и действовали, откровенно попирая нравственность. По вине этих последних и созданных ими традиций сегодня рушится экономика страны, взорвались много лет глушившиеся социальные и национальные проблемы разных народов, набирает силу организованная преступность, приведены в негодность целые регионы нашей страны. Но в своем кругу и в своей системе понятий эти люди живут совсем неплохо. Совесть их не гложет. Они не собираются отдавать своих особых прав кем-то руководить и что-то организовывать.

На этом социальном фоне более очевидными сегодня становятся психолого-педагогические и политические задачи воспитания, а точнее — помощь в выборе пути самовоспитания тем, кто хочет встать на путь человечности и социальной справедливости. Их не так уж мало даже в среде тех, кому наше общество деятельно помогает в наши дни стать преступником. Ведь, в сущности, места заключения до сих пор — это власть "законов зоны", фабрика преступной психологии.

Один из наиболее ехидных вопросов в кругу современных специалистов о воспитательной роли подростковых объединений звучит примерно так: каков смысл общественно полезной деятельности самого распрекрасного объединения в глазах самих подростков? Если этот смысл сводится к тому, чтобы подростки восторгались, когда их воспитывают, ситуация выглядит нелепо. Если же они видят смысл деятельности лишь в решении групповой задачи, которая выдвинута перед ними жизнью, и объективное воспитывающее значение событий для них закрыто, встает проблема манипуляции чужим сознанием. Внимательное изучение материалов по истории нашего отряда "Дозор", насчитывающего от роду уже 16 лет, и других подобных коллективов позволяет предположить, что для подростка 13-15 лет и тем более для старшеклассника 15-18 лет воспитание, отделенное от самовоспитания, вообще невозможно. Подросток примет участие в деятельности только в том случае, когда он согласен с ее целями, с ее смыслом, наконец, если его устраивают складывающиеся в деятельности отношения.

Начиная с 14 лет интересы подростка все больше перемещаются на проблемы становления собственной личности: он живет постоянно как бы в двух планах — в настоящем и будущем, видит настоящее через будущее, как это отметила советский психолог Л.И. Божович. Вот интересный в этом смысле рассказ десятиклассницы о ее жизни в коммунарском отряде: "Впервые я увидела "Дозор" в 1975 г. на "зимовке-75". Мои первые впечатления были очень поверхностны. Мне было просто весело и интересно в этом лагере, ни о чем другом я тогда не думала, да и много ли мне было нужно в пятом классе?! Конечно, если бы не дружба с Ж.Л., я бы не осталась в "Дозоре", как многие ребята нашего класса. Жила бы прежней жизнью, ездила бы в пионерские лагеря и, возможно, считала бы, что ничего больше мне не нужно.

Теперь я, конечно, не могу себе представить, как бы я прожила эти годы без "Дозора", каким бы я сейчас была человеком. В первых лагерях я видела просто очень интересную жизнь, прекрасные творческие дела, доброжелательные отношения между людьми. Раньше я никогда этого не видела, и, конечно, мне было очень интересно, и все очень нравилось. Тогда я еще не понимала до конца, ни что такое "Дозор", ни то, для чего он существует. Я видела перед собой просто группу людей, которые умеют интересно жить и которым хорошо вместе. Сейчас, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю все сборы, на которых я бывала, я понимаю, что открыла я для себя "Дозор" в год работы с ребятами из интерната. Только тогда я впервые увидела свое место в отряде, почувствовала, что "Дозор" необходим этим ребятам, и поняла, что для "Дозора" это начало какой-то другой жизни, гораздо более серьезной и нужной, чем прежняя, и, несмотря на то, что последние лагерные сборы были очень трудными для дозоровцев, я всегда вспоминаю о них как о самом важном и дорогом для меня времени. И когда я сейчас с ужасом думаю, что больше не будет сборов, мне становится страшно не только от того, что никогда больше не будет "зимовки" в Маклакове, а оттого, что никогда больше не повторится лагерь в Ильинском. Я часто думаю: отчего это? Ведь на "зимовке" было так интересно, были такие прекрасные люди, замечательные творческие дела. А что было в Ильинском? Сплошные истерики и переживания, бесконечные ЧП и срочные СК (советы командиров и комиссаров. — Авт.), на которых только и думали, кого выгонять из лагеря. Может быть, оттого, что работе с этими ребятами было отдано столько сил, было вложено столько труда, чтобы научить их элементарным человеческим отношениям, чтобы показать им, как можно и как нужно жить, может быть, поэтому эти ребята и лагерь так памятны и дороги мне. Только тогда я до конца поняла, как необходим "Дозор", какое большое дело мы делаем, как нужны мы этим ребятам, ребятам, которые так несправедливо обижены судьбой. Возможно, если бы не было последних сборов, "Дозор" остался бы для меня просто приятным и легким воспоминанием, теперь все это гораздо серьезнее и глубже" (В 1978 г. дозоровцы взяли на себя трудовой лагерь школы-интерната и вели его в течение двух месяцев, выполняя обязанности отрядных вожатых-комиссаров, бригадиров и рядовых политбойцов. Состав воспитанников, как и во всех учреждениях подобного рода, был, естественно, педагогически сложным, поэтому работа в лагере потребовала от дозоровцев самоотверженности.)

Мы привели эти записки, потому что в них четко прослеживается периодизация восприятия девочкой своей жизни в отряде. В младшем подростковом возрасте — непосредственный интерес к происходящему и дружеские связи, то главное, что привлекает человека в этом возрасте к объединению. В дальнейшем характер занятий отряда и общий строй взаимоотношений между его членами становятся тем, что удерживает человека в коллективе. И наконец, в последний год старшеклассница приходит к пониманию смысла работы отряда для нее самой и для тех ребят, с которыми вместе работают дозоровцы. Это понимание становится самым сильным мотивом участия в делах отряда и основой светлых воспоминаний о нем.

Весь наш опыт говорит о том, что, в сущности, воспитания как обработки педагогом некоего материала в подростковом возрасте не существует. Воспитывать в этом смысле подростка невозможно. Можно лишь создать те или другие условия для его самовоспитания в той деятельности и в системе тех отношений, которые его устраивают. Важно только, чтобы эти условия были человечными. Может случиться и так, что на рубеже старшего подросткового и юношеского возраста, а может быть, и раньше человек поймет, что ему не по пути с его товарищами и воспитателями, что данная программа самовоспитания ему не подходит.

В сознании подростка, участника воспитывающей деятельности, с самого начала сосуществуют субъективный и объективный смыслы происходящего. Субъективный смысл связан с непосредственными предметными целями деятельности, объективный — с ее реальной ролью в формировании личности подростка. Например, участник военно-поисковой работы, младший подросток, доволен прежде всего тем, что вместе с друзьями ходит в походы, занимается делом, которое ему интересно, ему нравятся руководитель и товарищеские отношения в группе. Старшеклассник прежде всего понимает, что его отряд делает очень нужное для людей дело и что каждый сам себя строит таким, каким хотел бы быть, и делает это при помощи отряда. По мере взросления человека на первое место все больше выдвигается объективный смысл воспитывающей деятельности, и на рубеже младшего юношеского возраста, лет в 15-16, именно он начинает определять позицию теперь уже старшеклассника.

Из сказанного следует, что психологически "формировать личность" как объект воспитания невозможно. Можно лишь помочь человеку самому сформировать свою личность, создав для этого соответствующие условия. Не потому ли работа многих наших воспитателей малоуспешна, что они не учитывают этого обстоятельства и видят в подопечном в основном объект своей деятельности?

Начиная с 1980 г. отряд "Дозор" все последовательнее ставил в центр своих интересов военно-поисковую работу на местности: поиск останков красноармейцев и командиров, оказавшихся на поле боя незахороненными или наспех засыпанными в окопах, воронках и подвалах сгоревших домов. Самым главным, что заставило нас остановить свой выбор на этой работе, был, во-первых, ее острый социальный смысл и, во-вторых, ее экстремальный характер, обеспечивающий всем участникам заведомые психические и физические перегрузки. Это туристский полевой быт с палатками и кострами, тяжелые земляные работы при любой погоде, работа в лесу со щупами тоже при любой погоде, возможная встреча со взрывоопасными предметами и соприкосновение с человеческими останками, ради захоронения которых и переносятся все эти трудности.

По нашим наблюдениям и по мнению хорошо знакомого с нашей деятельностью доктора психологических наук Б.С. Братуся, для успеха работы с подростками и молодежью нужны экстремальные обстоятельства, дела на пределе человеческих возможностей. Опыт работы под Волоколамском, а затем тяжелые дни у маленького карельского поселка Ондозеро показали, что экстремальные условия очень интенсивно формируют отношения в отряде. Можно даже сказать, что экстремальность прямо пропорциональна психологическому эффекту: там, где люди добровольно работают на пределе своих физических и психических сил, быстро смывается все случайное, проходящее, временное в отношениях и остается главное — человеческая суть.

На раскопе в Ондозере была экстремальная ситуация со знаком плюс. Все здесь было позитивным: отношение к погибшим морякам, отношения с местными жителями, считавшими, что ребята делают святое дело, отношения внутри группы. Работа в Ондозере заставила участников экспедиции посмотреть на себя другими глазами, ощутить самоуважение. Вероятно, этому способствовала, как ни странным может показаться, естественная для военных поисковиков близость к смерти. В обычных условиях наша молодежь отгорожена от всего, что связано со смертью, мы интуитивно, насколько возможно, оберегаем наших детей даже от мыслей о смерти. И тем трагичнее оказывается столкновение со смертью в реальной жизни. "Дух серьезности, — писал крупнейший советский психолог С.Л. Рубинштейн, — серьезное, т.е. ответственное, отношение к жизни, есть реалистическое отношение к жизни, соответствующее всей ее исторической и личной конкретности. Чувство трагического, или дух серьезности, связано прежде всего с отношением к бытию и небытию, к жизни и смерти. Чтобы понять истоки этого чувства, нужно понять вначале реальную диалектику жизни и смерти, которая и порождает затем отношение к ним человека. Факт смерти превращает жизнь человека не только в нечто конечное, но и окончательное. В силу смерти жизнь есть нечто, в чем с известного момента ничего нельзя изменить. Смерть превращает жизнь в нечто внешне завершенное и ставит, таким образом, вопрос о ее внутренней содержательности. Она снимает жизнь как процесс и превращает его в нечто, что на веки вечные должно остаться неизменным. Жизнь человека в силу факта смерти превращается в нечто, чему подводится итог. В смерти этот итог фиксируется. Отсюда и серьезное, ответственное отношение к жизни в силу наличия смерти. Для меня самого моя смерть —м это не только конец, но и завершенность, т.е. жизнь есть нечто, что должно не только окончиться, но и завершиться, получить в моей жизни свое завершение. ... Смерть есть также конец моих возможностей дать еще что-то людям, позаботиться о них. Она в силу этого превращает жизнь в обязанность, обязательство сделать это в меру моих возможностей, пока я могу это сделать. Таким образом, наличие смерти превращает жизнь в нечто серьезное, ответственное, в срочное обязательство, в обязательство, срок выполнения которого может истечь в любой момент. Это и есть закономерно серьезное отношение к жизни, которое в известной степени является этической нормой".

В мыслях С.Л. Рубинштейна содержится, на наш взгляд, ответ на тревожный вопрос родителей и педагогов: не травмирует ли близость к останкам, к чужой смерти психику школьников? Нет, не травмирует, а только укрепляет. "Помните ли вы нас, товарищи потомки, знаете ли о наших свершениях, догадываетесь ли о наших страданиях?" Смысл этой фразы, написанной писателем-фронтовиком Э.Г. Казакевичем на обложке его "Звезды", знаменитой книги о разведчиках, за год до смерти, глубоко созвучен мыслям наших ребят-поисковиков о тех, кого они ищут. Для них близость к останкам людей, выполнивших свой долг перед людьми, означает еще и толчок к размышлению о смысле собственной жизни и об отношении ко всему живущему как к ценности. Именно от них исходила идея: не рубить деревья, выросшие над останками бойцов 2-й ударной армии.

О ПРАВЕ И ДРАМЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ВЫБОРА

Я думаю, что вменять человеку в нравственную обязанность страдание — безнравственно. От человека можно требовать выполнения своих обязательств, соблюдения приличий, уважения к правам другого человека. Но нельзя кощунственно вступать в ту... область, где каждый расплачивается своей жизнеспособностью и своим рассудком.

Л. Гинзбург

Зима сорок первого года, как совесть, приходит ко мне...

К. Симонов

Недалеко от подмосковного города Волоколамска есть село Владычино. Когда-то большое и богатое, оно сегодня усохло, населено в основном дачниками и стариками и хоть числится отделением совхоза-техникума "Холмогорка", но работать там, по существу, некому. Совхозный бригадир Анна Ивановна не мытьем, так катаньем добивается от стариков и старух участия в сельскохозяйственных работах. Кому-то поставит условием: не выйдешь на отработку задания, не выпишу молока, кому-то не выделит трактор вспахать участок... А ведь речь идет о беспомощных людях, которые доярками, полеводами всю долгую войну и в тяжелые послевоенные годы кормили города! Сейчас же — можешь не можешь, болен или здоров, хоть тебе 80 лет — изволь, не ленись, выходи на работу. Так требуют Анна Ивановна, бригадир, и те, кто повыше нее. Бабки, их больше, чем дедов, — деды умирают раньше — выходят в поле. Куда денешься? Анна Ивановна — местная власть. Она и народный депутат, она и представитель правящей партии, она и администратор. Правда, был случай, когда старушка, идя с работ, умерла по пути к дому. Ну, да пойди доказывай, отчего она умерла! А Анна Ивановна — хорошая хозяйка. Дом у нее — один из красивейших и — издали видно — богатейших в деревне, и мораль у нее четко соответствует ее положению и интересам: не будет "давать план", может лишиться хлебного места, поэтому план нужен любой ценой; но пусть никто не подумает, что бригадир держится за должность, нет — план нужен совхозу, план нужен народу. Только так. И потому — никаких угрызений совести ни по какому поводу с ее стороны не заметно. Их не заметно было и тогда, когда на подведомственной ей территории начали сваливать навоз и довольно быстро вырос там целый навозный курган.

И все бы ничего, навоз ведь тоже надо где-то складывать, да только свозить его начали на то место, где весной 42-го жители только что освобожденного села похоронили в двух старых картофелехранилищах больше 700 красноармейцев, морских пехотинцев и мирных жителей. Одни отстаивали Владычино в 41-м, другие штурмовали его в 42-м, третьи погибли от бомб и снарядов. Всех их собрали с полей свои же владычинские женщины и старики. Две огромные ямы — по 12 метров длиной, шесть шириной и два глубиной — были заполнены убитыми до краев. Похоронами руководил списанный по ранению с фронта А.А. Виноградов.

Раненный на ближних подступах к Москве, под Рузой, Александр Александрович прожил большую трудную жизнь, восстанавливал разоренное хозяйство Волоколамского района. С возрастом ранение дало себя знать — стали сохнуть руки, но к моменту нашего знакомства с ним он все еще не мог добиться установления инвалидности, хотя практически давно уже был инвалидом войны. Вернувшись через несколько лет в родное село, Александр Александрович обнаружил, что памятник погибшим, который был поставлен не на самом захоронении, а при дороге у околицы, недалеко от его дома, снесен, а на месте захоронения — пустошь. Не раз пытался старый солдат обратить внимание властей на забытую могилу, но толку не было. И вдруг какая-то московская организация получает разрешение на строительство своего пансионата как раз на той самой пустоши. Место почти на самом берегу речки Ламы, для пансионата вполне подходящее. Про захороненных там людей предпочли не вспоминать. Провели изыскательные работы, составили проекты, сметы, затратили деньги. Но когда ковш экскаватора поднял вместе с землей солдатские останки, прораб заявил: "На костях строить не буду!" Нормальным, порядочным человеком оказался прораб. Руководство организации, от которой он работал, поддержало его, от строительства на этом месте отказались. Прошло совсем немного времени — и возникло там вместо пансионата навозохранилище. И все это неподалеку от дома Анны Ивановны, на ее глазах, с ее, конечно, ведома и благословения. А как же, ведь она здесь единственная власть! О чем же она, бригадир, думала, куда же она, член КПСС, смотрела? Как-то уж явно противоречит ее поведение всем ее должностям и званиям.

Мы вышли на историю с этим заброшенным захоронением после опроса местных жителей, после беседы с А.А. Виноградовым. Позже, наблюдая яростные попытки Анны Ивановны "не пущать" всяких там следопытов к пробной шурфовке для установления точного места захоронения, потому что так приказало ей ее начальство перед нашим приездом, мы попытались понять: что же это за явление такое, что за "феномен" — Анна Ивановна? В беседах со стариками мы узнали много горького об их жизни, о "крепостном праве", установленном в селе для них. Мы поняли, что эту женщину здесь боятся потому, что в ее руках вся экономическая класть, потому она и творит, что хочет. И вот старые крестьянки, в большинстве своем вдовы, у которых в ящиках комодов хранятся рядом с боевыми наградами мужей свои грамоты и медали за бессменный труд в тяжелейшие для страны годы, много лет живут под страхом, что не выпишет им "хозяйка" литр молока, если поперечат ей в чем-нибудь, а еще того хуже — отберет удобный покос, отрежет по закону излишки усадьбы — пусть лучше земля пустует... А когда солдатская вдова пожаловалась на самоуправство бригадира ее прямому начальнику и просила его оставить ей дополнительный надел под картошку, ссылаясь на большую семью и погибшего под Ленинградом мужа, этот ответственный руководитель ответил ей в том смысле, чтобы она ехала получать землю и "садить картошку" туда, где погиб ее муж, а здесь будет так, как сказала Анна Ивановна.

Словом, при ближайшем рассмотрении оказалось, что никакого противоречия в "феномене" Анны Ивановны нет. Ее поведение — это поведение, может быть, и члена партии, но не коммуниста в том смысле, который вкладывали в это понятие В.И. Ленин, И.Г. Эренбург, А.А. Крон, Э.Г. Казакевич. Это поведение обывателя, т.е. субъекта, не обремененного человечностью, нравственностью, мораль которого — своя рубашка ближе к телу. Характерно, что для Анны Ивановны и тех, кто ею руководит и ее защищает (на всех уровнях), нет противоречия в отношении к живым ветеранам войны и труда и их погибшим одногодкам: и те и другие для них — всего лишь средство. В одном случае — средство любой ценой (за счет других, естественно) выполнить определенные сельхозработы, в другом — разместить органические удобрения на удобном для них месте. Безнравственное отношение к старикам на всех уровнях, вплоть до районного, воспринималось как нечто само собой разумеющееся, естественное: а как же может быть по-другому, ведь надо же кому-то работать? На этом просто никто не задержал своего внимания.

В безнравственном отношении к погибшим тоже так до конца и не признались, правдами и неправдами сопротивляясь предложению поисковиков найти захоронение. Видимо, очень боялись огласки, если погибшие окажутся под навозом, как будто навозохранилище, устроенное в двух или десяти метрах от братской могилы, — это вполне нравственно и полностью реабилитирует Анну Ивановну и ее покровителей. "Если захоронение окажется не под навозом, как вы посмотрите в глаза этой честной труженице?" — патетически спросил нас один из участников представительного районного совещания, так ничего и не поняв. А может быть, и не мог понять. Ведь мораль людей, использующих других против их воли, трудно стыкуется с моралью людей, используемых в качестве средства. Так что неудивительно, что весь конфликт во Владычине в глазах районного руководства — это всего лишь затянувшаяся склока односельчан, в которой и разбираться-то неловко...

Сегодня вопрос о "навозном кургане" снят с повестки дня во всех высоких кабинетах. И во многом благодаря энергичному вмешательству представителя Всесоюзного совета ветеранов журналиста С.С. Кашурко. На могиле стоит памятник, насыпан курган Славы. В газетах напечатаны статьи, которые напоминают о том, что произошло и как была восстановлена справедливость. Но только вполне ли она восстановлена? Наши ребята помнят, как сотрудник районного военкомата, ныне отвечающий за поисковую работу в районе, бросил А.А. Виноградову, думая, что его не слышат посторонние: "Зачем указал могилу? Инвалидность себе зарабатываешь? Думаешь, скорее дадут?" Мы помним, как сам военный комиссар, уходивший на повышение в область в самый разгар скандала, возмущенно воскликнул: "Это надо еще проверить, что это за ветеран такой Виноградов!" — в ответ на нашу просьбу защитить стариков от произвола Сухаревой. Мы знаем, что, например, та же Анна Ивановна оказалась "непотопляемой", как и предполагали старожилы села: она осталась и бригадиром, и депутатом, и членом партии коммунистов. "И никуда не уйду с бригадиров, пока вас всех на кладбище не уложу". Вот так вот. А уж как она выражает свою "глубокую благодарность" А.А. Виноградову и тем, кто его в какой-то момент поддержал, можно себе представить. Это ли называется социальной справедливостью? И так ли уж велика наша победа, достигнутая у села Владычина?..

На фоне этих событии и других, схожих с ними, логично рассматривать мемориалы, мраморные плиты и склоненные знамена как своего рода пышные поминки по не очень любимому родственнику.

...А могилы Юрия Семеновича Белаша нет. По его завещанию прах его развеян с Ленинских гор, и нам остались только воспоминания о единственной встрече с этим человеком осенним вечером 1986 г. и его стихи. Собственно, встречи-то у нас и не было. Получив наше письмо о впечатлениях от ондозерской экспедиции и от встречи с его стихами, Юрий Семенович пришел к нам домой вечером в ноябре 1986-го. Нас обоих не было. Было только "молодое поколение" — Женя и Миша Кравчуки, наша дочь и ее муж, оба — участники дозоровских военно-поисковых экспедиций. Миша — геолог. И именно этим мы объясняем, что он со свойственной работникам экспедиций быстротой ориентировки и непосредственностью восприятия узнал в незнакомце Юрия Семеновича, и не только узнал, но и усадил его пить чай с медом. Разговор с Белашом Михаил записал потом по памяти.

Речь шла о том, почему лишь немногие люди, прошедшие войну, рассказывают о ней правду.

" — Ветераны... С одной стороны, верно, они во многом зациклились на ритуалах. Но, во-первых, кто эти ветераны? Как сказал Горький, герои погибают на войне. А если человек говорит, что он был на войне, то большая разница, сидел ли он на переднем крае или пил за два километра от него чай. Поэтому если они на переднем крае не были, то они ничего о войне не знают. И если начинают писать, то эту брешь заполняют выдуманными вещами. Например, медсестра тащит раненого до санбата. Так это же 8 километров!? Они не знают, что есть приемный пункт раненых на переднем крае и есть санрота, которая отвозит раненых до санбата. Я вначале двигался из тылов потихоньку на передний край. По собственной инициативе: хотел увидеть, что такое настоящая война. Потом уж я думал: дурак, ты увидишь ее, и через пять минут тебя не станет! К тому времени, как я попал на передний край, я стал сержантом. А офицеров мы презирали.

— Почему?

— Посуди сам, дорогой Миша, ведь когда Сталин убрал верхушку армии, начиная с Тухачевского и Блюхера, то он ведь убрал всех лучших командиров вплоть до младшего офицерского состава. И как мы должны были к ним относиться, когда сплошь и рядом гибли люди по их прямой вине?

Например, нам дали приказ: наступать с минимальным боеприпасом. И когда мы подошли уже к окопам немцев, то у нас кончились патроны и немцы погнали нас обратно. И гнать-то им было нечем — одна самоходка!.. Как сказал Наполеон, лучше пусть один лев командует полком баранов, чем один баран — полком львов...

— А как у вас рождались стихи?

— Я никогда не испытывал мук творчества при создании стихотворений. Стихи возникали внезапно. Вот как я написал стихотворение.

Первая строчка "Рукопашная схватка внезапно затихла..." — и дальше стихи не пошли. Я забросил их и через три года за 15 минут набросал остальное:

Вообще, для стихов нужна обстановка спокойная, тихая. Вот, например, Пушкин. Казалось бы, Болдино — деревня, он рвется домой, к невесте, его не пускают — карантин, но какие стихи он пишет! Я не понимаю, какие же это поэты, писатели, которые разъезжают по совещаниям, встречам и т.д. Я сейчас пишу стихопрозу, рифмованные стихи я забросил. В жизни бесчисленное количество ритмов... Почему же мы пользуемся только пятью — как пятью струнами? Вот, например:

Есть ритм? Есть. Значит, стихи?! Но многие говорят, что это проза. Например, Винокуров — редактор "Современника" — поместил эти стихи в строчку, хотя я ему написал по строфам. Совсем получился другой эффект. Вообще, лучшие стихи проходят испытание временем. Вот, например, что нам сейчас досталось о войне — "Атака" Шубина и "Перед атакой" Гудзенко. Для того чтобы остаться в истории, нужно написать 2-3 настоящих стихотворения..."

Мы его так и не увидели. На письма он больше не отвечал, ребята ездили к нему домой — квартира была заперта. Человек работал, сохраняя свою внутреннюю свободу для творчества. Нам осталась надпись на книжке, оставленной в нашем доме:

"Супругам Лишиным — читателям, ради которых и стоит писать стихи, во всяком случае — о войне. 2 ноября 1986 г. Москва. Юрий Белаш".

Согласитесь — лучшего подарка от поэта, которого любишь, еще не придумано.

ВАШИ ДЕЙСТВИЯ, ТОВАРИЩИ ПЕДАГОГИ!

Нерискованное действие — самый большой риск.

А. С. Макаренко

Рост индивидуализма в условиях, когда у миллионов людей отсутствует стойкая система нравственных ориентиров, сломанная потрясениями эпохи, таит в наше время грозную опасность. Очень уж велико число наших современников, живущих только сегодняшним днем и сиюминутными настроениями, легко подхватывающих чужой азарт недоброго свойства. Многие из них в соответствующей обстановке могут, как выразился один социолог, встать в ряды идеологической пехоты крайних правых сил, имеющей достаточно мощное прикрытие сверху. Примером тому — ферганская трагедия. Уже осенью того же года, как сообщает пресса, в Узбекистане высокая комиссия решительно затрудняется отыскать авторитетных организаторов и покровителей кровавых событий недавнего прошлого.

За будущее страны каждый борется своим оружием, и педагогам-воспитателям ныне прямой смысл сосредоточить внимание и силы на главной задаче: помочь становлению социально зрелой и устойчивой личности, способной не только сопротивляться шквалам массовых настроений, но и держать свой курс, опираясь на твердые нравственные ориентиры. Путь здесь один — предложить юному человеку возможность выбора в момент, когда предыдущая деятельность, захватившая его на каком-то этапе, исчерпала себя, а новую он еще не нашел. Такие моменты выбора деятельности, а значит, в какой-то мере и себя рано или поздно настают для каждого. Их человек обязательно переживает в переломных возрастах своей жизни, когда его возможности резко изменяются, расширяясь в молодости и, наоборот, сужаясь к старости. В соответствии с этим приходят в действие и вечные двигатели внутренней жизни — "хочу" и "могу". Так происходит, когда, развиваясь, личность сегодня может то, чего не могла совершить еще вчера. Новые возможности, а с ними и новые, еще неясно осознанные потребности налицо, но что с ними делать, пока непонятно.

Возникшая потребность побуждает к поиску, вначале малоосознанному, своего "предмета", в котором она, эта потребность, найдет удовлетворение. Для педагога существенно, что, зная потребность или догадываясь о ней, можно сознательно предложить подростку "предмет" приложения сил. Только будем точны: "предмет" должен быть именно предложен, причем так, чтобы он мог быть добровольно выбран из числа других возможностей, а не навязан.

Мальчишка мечтает быть взрослым и сильным. Возрастная особенность его психики — потребность во взрослости, в самоуважении, он ищет свой "предмет". И вот воображение мальчишки поразил мотоциклист в шлеме — человек с мощной, стремительной машиной. Мальчишка использует малейшую возможность хотя бы дотронуться до лакированного металла, вдохнуть запах масла и бензина. Верх его мечтаний — самому сесть в седло и крепко взяться за рукоятки управления. Мотоцикл может стать тем "предметом", который замкнет возрастную потребность. Встреча потребности с "предметом" создаст мотив деятельности, которая может пойти по разным направлениям. Случай может сделать из мальчишки угонщика. В опытных руках воспитателя деятельность по овладению машиной может послужить началом трудовой и даже героической биографии. Так влюблялись в самолеты и становились конструкторами, летчиками и космонавтами. Так влюблялись в яркие купола парашютов, в запах рабочей спецовки отца, в морскую форму и в доброго детского доктора. Так становились и становятся пограничниками, моряками, рабочими, артистами, учеными, земледельцами по призванию. Именно тогда возникает самое прочное и непререкаемое "надо", когда оно опирается не на внешнее принуждение, а на прочный фундамент внутреннего "хочу". Это "надо", слившееся с "хочу", годами ведет человека к намеченной цели, подчиняясь логике развития деятельности.

Но вот мотив сформирован и подросток начал свои первые действия в определенном направлении. Кто-то вышел на лесную делянку, явились на первую тренировку юные футболисты, пришли на свои первые занятия члены автомотоклуба, поисковики выехали в экспедицию. Может ли успокоиться на этом воспитатель и уступить место "чистому" преподавателю-предметнику, тренеру, механику? Ни в коем случае! Воспитатель должен сделать так, чтобы подросток остался, закрепился в "поле деятельности". Ведь момент первого увлечения так или иначе может пройти, повседневность вступит в свои права, и что-то новое должно сменить остроту первого впечатления. Этим новым могут быть на этом этапе только привлекательные для подростка человеческие отношения, которые тоже отвечали бы его возрастным потребностям в самоутверждении, уважении со стороны ребят и взрослых, защищенности. Эти отношения внутри группы определяются разными факторами, среди которых одним из главных можно назвать стиль руководства и взаимоотношений, предложенный взрослым.

"Нравилось отношение взрослых к ребятам, — пишет Наташа Кольцова о времени своего прихода в "Дозор". Тогда она была семиклассницей, сейчас художник. — Здесь все построено на доверии. Я чувствовала себя равной среди равных, и это придавало мне уверенности в себе, в своих возможностях. Любое творческое дело, разговор о жизни, откровенный разговор, песни, "огонек", общий сбор, трудовой десант, встречи с интересными людьми каждый раз обогащали нас. Мы думали, оценивали, открывали для себя окружающий мир заново. И всем этим мы обязаны были нашим старшим товарищам, комиссарам отряда, которые не мешали нам, а помогали и участвовали во всем наравне с ребятами".

"Мне было 11 лет, когда я попал в отряд, — вспоминает Володя Полетаев. — Я учился тогда в IV классе. Моя сестра Марина рассказывала про "Дозор" много интересного: про походы, про законы отряда. Я слушал и не верил тому, что может быть так здорово. Я думал, что там, как и во многих кружках, начнут обзывать и т.п. Но когда я попал на сбор "Дозора", меня приняли как старого знакомого, как будто мы знали друг друга сто лет".

Одного равенства и доброжелательности, конечно, мало. Ребятами надо руководить так, как того требует деятельность, которая им предложена и ими выбрана. И руководить надо именно деятельностью, а не просто одним футболом или вождением мотоцикла. Не случайно психолог академик А.В. Петровский, исследуя коллектив и коллективные отношения, подчеркнул, что, если в группе не ладятся взаимоотношения между людьми, исправлять их надо не прямым вмешательством в сферу общения, а отлаживанием, корректировкой деятельности, которой занимается эта группа.

Если решена задача включения и прочного закрепления подростка в "поле деятельности", если в будущем коллективе сформирован тон ровной и доброжелательной требовательности в общении, основное внимание руководителя должно быть направлено на развитие деятельности. Допустим, вступив в отряд, школьник остается в нем только потому, что занятия в отряде ему нравятся и все хорошо относятся друг к другу. К деятельности в отряде на этом этапе его побуждают мотивы личного плана. Со временем обязанности дежурного командира или члена совета дела, которые он имеет возможность брать на себя достаточно часто, участие в самоуправлении: в отрядных "огоньках", общих сборах, советах командиров — приобретают для него самостоятельное значение. Ему нравится быть заботливым по отношению к людям отряда и лагеря, обеспечивать отличное выполнение общих дел, нравится выслушивать сдержанную похвалу от имени товарищей на общем сборе. Однако постепенно коллективные заботы и общественные мотивы начинают выдвигаться вперед и повышаться в ранге, так как именно по этому поводу подросток получает наибольшее одобрение или неодобрение товарищей. То, что прежде было "действием", — участие в работе самоуправления, в творческих делах, в трудовых десантах — становится "деятельностью", обретая свой мотив и свой личностный смысл. Сначала это работа ради себя, затем — ради своего коллектива, ближайших товарищей, потом — ради людей. Перемены возникают в глубине деятельности, и в результате происходит процесс, который психологи называют "сдвиг мотива на цель". В отличие от первичного мотивообразования, связанного со становлением мотива на пороге новой деятельности, мы называем этот процесс вторичным мотивообразованием, а его место в процессе деятельности — зоной вторичного мотивообразования. Процесс вторичного мотивообразования требует иногда значительного времени.

Совсем иная картина развития личности возникнет, если центром внимания педагога станут не коллективизм и общественные интересы, а точность удара футболиста, мастерство водителя или любой другой навык и умение. Педагогическая слабость многих профильных клубов, секций и кружков заключается в том, что, преследуя частные цели (частные с точки зрения развития личности), они дают подросткам лишь спортивные или профессиональные навыки, не формируя их личность в целом.

Для эффективного управления воспитательным процессом педагог должен активно влиять на организацию и руководство деятельностью в зонах первичного и вторичного мотивообразования. В зоне первичного мотивообразования — предложением "предметов", отвечающих интересам подростков для включения их в коллективную общественно полезную деятельность; в зоне вторичного мотивообразования — через постановку вместе с ребятами новых целей, усложнение задач, обеспечивающих развитие деятельности, придающих ей все более общественный, коллективистический смысл. Организацию управления деятельностью следует, в сущности, выделить в особую область, где роль воспитателя чрезвычайно велика. Здесь именно от него зависит, станет ли управление самоуправлением и будет ли самоуправление организовано как коллективное, т.е. будут ли в нем участвовать все члены коллектива без исключения.

Поскольку выбор подростками предложенных "предметов" должен быть реальностью и сделан добровольно, то, чем шире состав подростков, которых надо вовлечь в деятельность, тем внимательнее надо быть к обеспечению многообразия "предметов" и многогранности самой деятельности. Надо помнить, что попытка навязать подростку "предмет" и тем самым занятие, которое представляется воспитателю целесообразным и хорошим, равнозначна отказу от развертывания деятельности. Недостаточно широкий набор "предметов" оставит за бортом определенное число подростков. Непродуманная взаимосвязь "предметов" усложнит для организатора-воспитателя управление развитием деятельности. Поэтому, например, при прочих равных условиях правильнее основать клуб, чем независимую друг от друга серию кружков. В клубе все направления работы связаны и взаимосвязаны, в клубе есть где развернуться самоуправлению, клуб легче повернуть на все большую самоотдачу людям, обществу. Серия же не связанных друг с другом кружков практически слабо управляема и подчиняет педагога своей "ведомственной" логике развития, когда каждый кружок преследует свои собственные цели.

От воспитателя зависит также, какой будет деятельность: коллективной или совместно-индивидуальной. Если подростки работают из-за зарплаты, которая достаточно велика для них и каждому нет дела до соседа, а важно лишь "дать выработку" и тем самым добиться и денег, и уважения, коллективизм не возникнет даже в отдалении. Не помогут ни речи на собраниях, ни попытки воздействовать на "сознательность", ибо каждый знает, что личный успех и неуспех — дело каждого, время — деньги, и, следовательно, сомнительно, чтобы один помог другому, роняя в то же самое время минуты-монеты из собственного кармана. В этих условиях возможна и самоорганизация и даже самодисциплина группы, но корпоративная замкнутость обязательно сгубит дело: мотивом становится только узколичный интерес. Этому интересу подчиняется всё.

В практике трудовых сборов "Дозора" мы всячески избегали подобной "сдельщины". На работе в поле бригада получала грядку, шла по ней "перекатами", так, чтобы ребята работали бок о бок, постоянно меняясь местами: прополол свой участок грядки — прошел вперед и взял новый, став на какое-то время ведущим. В этом случае возникали более тесное сотрудничество и взаимопомощь, взаимоконтроль и общение с меняющимися соседями. Потеря времени на переходы компенсировалась не только этими факторами, но и отдыхом при переходах. Впрочем, этот способ не был единственным. Бригады или отряды отрабатывали порученный им участок, получая свой бригадный фонд зарплаты. Распределение внутри своего состава происходило по КТУ — коэффициенту трудового участия. Он подсчитывался на основании тех оценок, которые на ежевечерних "огоньках" выводили по общему решению друг другу и сами себе ребята. В оценку входила не количественная сторона работы, а ее качество и прежде всего старание, готовность сделать свое и помочь другому. Случалось, что физически слабый подросток оказывался по этим нравственным показателям далеко впереди ленивого богатыря.

Признаки коллективной деятельности следующие: для ее возникновения необходимо, чтобы цель деятельности осознавалась всеми как единая, чтобы ее достижение требовало коллективной организации и разделения труда, чтобы в ходе работы между членами труппы складывались деловые отношения взаимной зависимости и взаимной ответственности и, наконец, чтобы контроль над деятельностью и ее результатами частично принадлежал самому коллективу, а частично обществу.

Коллективная организация возможна и нужна не только в трудовых делах. Почти любое занятие подростков, юношей, как, впрочем, и взрослых людей, может быть построено и как коллективное, и как совместно-индивидуальное, даже если люди находятся под одной крышей или вроде бы заняты общим делом. Даже такая деятельность, как туристская, совсем не обязательно коллективна. Каждый из участников похода может быть внутренне очень независим от своих товарищей и не нуждаться в них. Его цель — испытать свои силы, получить впечатления, закрепить походныенавыки и т.п. Все это цели индивидуальные, и, по мере того как юный турист приобретает навыки и становится все более независимым "ветераном", в советах которого нуждаются новички, в нем закрепляется индивидуалистическая психология. В группах, где не ведется целеустремленная воспитательная работа, формируется довольно типичная в туризме фигура опытного ходока, умеющего обеспечить себе комфорт в любых условиях и скептически посматривающего на неопытных спутников. Распространенное мнение, что походы автоматически рождают дружбу, товарищество, коллективизм, далеко не всегда справедливо. Во время внезапного похолодания со снегом и ветром на Кавказе в середине 70-х гг. "опытные" туристы такого типа предпочли спасать собственную голову, оставив на произвол судьбы слабых и женщин. В качестве оправдания на суде они высказались так: "Кто хотел выжить, тот выжил... Если бы мы всем помогали — трупов было бы больше..."

Совершенно иные отношения и другой тип личности складываются, если туризм организуется воспитателем как коллективная общественно полезная деятельность, если увлечение походами сопровождается коллективной работой для незнакомых людей, дающей внутреннее удовлетворение всем ее участникам. Вот что говорит об этом Коля Германов, пришедший к нам в "Дозор" из школьной туристской группы:

"О смысле походов. Здесь никогда не набивался километраж, это всегда оставалось самым последним. Первый мой дозоровский поход был к Гиляровскому в Картино. В музее мы слушали лектора совсем не так, как, допустим, слушали бы с моей туристской группой. Не могу сказать, как именно, но слушали так, что хозяева даже разрешили нам попить чай в комнате писателя. Потом работали: перебрасывали и складывали дрова для библиотеки. Это тоже для спортивного туризма было непривычно. На мартовской земле еще лежал снег, поэтому все, естественно, были мокрыми: с каким наслаждением я разжигал костры на местах стоянок! Это у меня хорошо получалось, и этим я приносил людям настоящее тепло".

Школьные годы, пока человек еще не обременен заботами о семье, заработке, специальности и квартире, — самое походящее время для закладки потребностей нести людям тепло и радость. "Забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, — советовал юным Н.В. Гоголь, — не поднимете потом!" "Забрать с собою" доброту и человечность можно, только вложив их с юности в любимое дело, в дружбу, в привычку и умение отдавать людям свой труд и свои способности.

Без самоуправления, как мы уже говорили, не может возникнуть самоорганизация, а без коллективного самоуправления не может развиваться коллективная деятельность, не может возникнуть коллектив, не рождается чувство ответственности за порученное дело. В нашем отряде с первых дней его возникновения использовалась система самоуправления, разработанная И.П. Ивановым и его последователями для подростковых коллективов. В основе ее лежит участие всех, без исключения, членов группы в планировании, организации и оценке сделанного. Это достигается использованием трех неравнозначных каналов прямой и обратной связи, несущих информацию от руководителей к исполнителям и наоборот — от рядовых членов коллектива к руководству. Но тем-то и отличается коллективное самоуправление от любого другого, что оно организовано так, чтобы обязательно учитывать мнение каждого, и все это твердо знают. Руководство осуществляет сменный актив, в составе которого — на посту дежурного командира и в советах дел — побывает непременно каждый.

По сравнению с самоуправлением макаренковского типа здесь мы видим новое: 1) опору на микроколлективы, малые группы, каждая из которых имеет своего дежкома (дежурного командира); 2) разработанную технологию общих сборов для обсуждения итогов дня или проведенного дела сначала малой группой ("огоньки", "свечки"), а затем через дежурных командиров в присутствии всех малых групп на общем кругу; 3) институт комиссаров, которые, в отличие от командиров, имеют свои автономные задачи.

Первый из каналов обратной связи — "огонек", т.е. деловой сбор звездочек, звена, бригады в классе, отряда в трудовом лагере или лагере актива, иными словами — "огонек" микроколлектива. На таком совещании, сидя в кругу, члены группы поочередно, обычно по часовой стрелке, или, как говорят ребята, "по солнышку" от ведущего, делятся соображениями по схеме; "Что было хорошо? Что — плохо? Как будем делать дальше? Что делать, с кем и для кого?" Представитель группы выступит от ее имени на общем сборе всего коллектива, суммируя мнение товарищей по этим вопросам. Обычно на общем сборе от имени микроколлектива выступает дежурный командир. На "огоньке" вожатый, комиссар, педагог или любой взрослый, почему-либо там находящийся, по традиции, должен выступать последним, после "дежкома". Этим достигается двойная цель: во-первых, невмешательство взрослых в высказывание мнений, а во-вторых, знание воспитателем всех точек зрения ребят к тому моменту, когда ему придется говорить. При этом подчеркивается, что мнение взрослого или комиссара из ребят, как это практикуется в нашем варианте, на мнение отряда, с которым выступит дежком на общем сборе, не влияет, хотя может быть им учтено. Мнение комиссара или взрослого педагога может не совпасть с мнением отряда, тогда они имеют возможность защитить свою позицию не только на "огоньке", но и на общем сборе, но после выступления дежкома и других членов отряда.

Вот как оценивает "огонек" в анкете одна из участниц коммунарского сбора: "Мне нравились "огоньки". Мне они очень многое дали. В первый раз я даже не могла языка повернуть на "огоньке". Потом у меня стало появляться собственное мнение. Как это важно для человека! А еще вопрос: почему мы так быстро подружились? Опять-таки благодаря "огоньку". На "огоньках" мы узнавали людей по их мнению".

В методике проведения "огонька" есть свои педагогические и психологические тонкости. Мы остановимся здесь только на двух моментах, которые иногда вызывают вопросы и даже недоумение. Почему обязательно ребят на сборах надо сажать в круг? Не все ли равно, как они будут располагаться, лишь бы был порядок! Оказывается, не все равно. Веками отработанное общение в кругу (старинный "войсковой круг", круги в массовом танце, вплоть до тех "кружков", которые вначале ведь были просто группой ребят, собравшихся вокруг книжки или модели), как признали современные психологи, и наши, и зарубежные, максимально облегчает общение всех собравшихся. "Круговой интерьер" помогает коллективному разговору, тогда как традиционный классный или лекторский — рядами, лицом к выступающему — обеспечивает общение одного со всеми или всех — с одним. Поэтому один из законов коммунарского сбора гласит: "Сбор, совет, песня — в кругу. В кругу все равны, каждый видит глаза каждого, чувствует плечо друга. В кругу нет первых и нет последних. В круг вступают и из круга выходят по доброй воле".

Почему в центре коммунарского круга так часто горит если не костер, так свеча? В школе и даже в пионерских лагерях на смену огню, живому и своевольному, пришел псевдокостер с вентилятором и тряпочками-лоскутками. Для сцены — прекрасно! По попробуйте сесть вокруг него тесным кружком и задуматься о своем и общем. Проще уж тогда собраться вокруг электроплитки — этот агрегат по крайней мере не претендует на театральность, а просто греет. Вот почему в центре ребячьего круга, если нет костра, можно увидеть огонек свечи. Отсюда и название отрядных сборов: у нас — "огонек", у некоторых отрядов, штабов, клубов — "свечка". Психологически, особенно для новичков, этот живой огонек — центр круга, его душа, его средоточие. Не свет важен, важно трепетное, непредсказуемое мерцание. Существует даже "закон свечки", трогать ее никому, кроме дежкома или комиссара, нельзя; если она погаснет, то в этот вечер зажигать ее отряд больше не имеет права. Этим достигается бережное отношение к огню в центре круга и ненавязчиво выполняются правила техники безопасности.

Вторая линия обратной связи в самоуправлении — это общий сбор, где формируется и находит свое выражение общественное мнение всего коллектива. По очень давней традиции общий сбор, который в условиях лагерей и десантов обычно проводится в конце дня после отрядных "огоньков" и посвящен его итогам, начинается песней "Вечер бродит". Затем сбор выслушивает каждый отряд "по солнышку". Сначала от имени своего отряда с итоговой оценкой прожитого времени и предложениями ребят выступает дежурный командир. Свое выступление он заканчивает представлением сбору нового дежурного командира, выбранного на отрядном "огоньке". В условиях лагеря это обычно "дежком на завтра". После этого ведущий сбор (в нашем варианте — комиссар или дежком дежурного отряда) предлагает высказаться любому члену отряда, если у него есть что добавить к выступлению дежкома или если он хочет высказать свое особое мнение, не совпадающее с мнением отряда. Затем ведущий предлагает высказаться комиссару отряда, если он желает. На общем сборе выясняются принципиальные вопросы жизни коллектива, ставится на обсуждение новая или спорная информация. Именно там, иногда в дискуссиях, рождается общественное мнение. На таком сборе педагог осознает состояние коллектива, настроение всех и каждого, уровень восприятия ребятами новой информации. Очень важно, чтобы на общем сборе сохранялся положительный эмоциональный настрой — доброжелательный и деловой.

В частности, традиция, сложившаяся в "Дозоре", не разрешает называть на общем сборе фамилию человека в связи с его проступком. Речь может идти только о названии отряда и о самом проступке. Таким образом формируется общественное мнение об отрицательном явлении, но никогда — в связи с ним — о человеке. Назвать фамилию на общем сборе можно и даже необходимо только в связи с хорошим поступком человека. Тогда можно выразить ему благодарность словами, спеть песню по его заявке или подарить ему песню от общего сбора. Так формируется общественное мнение о положительных явлениях и об отдельных людях.

Третья линия обратной связи — это СК: совет командиров, а в нашем варианте еще и комиссаров, где на основании информации, полученной на "огоньках", на общем сборе и непосредственно от дежкомов и комиссаров на самом совете, обсуждаются ближайшие планы, решаются текущие задачи, еще раз анализируются выполненные дела, состояние отрядных коллективов, положение отдельных людей, принимаются общие решения. Наш опыт показывает, что особенно успешно справляется с делами совет командиров, в котором представлены все категории участников данного коллектива. СК лагерного сбора состоит у нас обычно из представителей постоянного для этого лагеря актива (комиссаров), представителей временного сменного актива (дежкомов) и взрослых. Постоянный для данного лагеря состав СК (комиссары и педагоги) несет при этом основную рабочую нагрузку; временный служит как бы контролем: к нему обращаются, чтобы избежать односторонности и несправедливости в суждениях и решениях. Представители временного сменного актива на заседаниях СК говорят о делах своего отряда всегда раньше комиссара, а комиссар — раньше взрослого педагога. В сущности, СК у нас — это педсовет коллектива.

Вот что пишет об СК своего первого дозоровского сбора восьмиклассница Лариса Хуторенкова: "Первое время мне было очень тоскливо, несмотря на то что жить было довольно интересно. И скучать я перестала, наверное, тогда, когда стала дежкомом лагеря. Оказалось сразу много дел: за многим присмотреть, многое предусмотреть, следя за режимом дня и порядком в лагере. В первый раз я побывала на СК как "дежком на завтра". И попросила тогда у комиссара разрешения ходить туда каждый день. На СК шли разговоры об отрядах, об отдельных людях: как их увлечь, как помочь им исправить недостатки, сделать хорошими членами коллектива. А меня всегда интересовали люди, причины их поступков, к тому времени я уже давно хотела стать учителем. После каждого СК появлялось в мыслях что-то новое, и даже в своем отряде СК учил правильно строить отношения с товарищами".

Лариса отметила важнейшую черту самоуправления: это не только руководство деятельностью, но и педагогическое управление. Являясь руководящим органом, совет командиров стоит как бы на стыке двух систем: системы отношений в коллективе и системы общественно полезной деятельности, которой коллектив занят. Совет связывает обе эти системы воедино. Он руководит деятельностью и сам испытывает на себе ее влияние. Он рождает своей работой господствующие в коллективе отношения и сам испытывает их воздействие. Поэтому все особенности жизни детского коллектива, как бы концентрируясь, сгущаясь, отражаются в работе СК. Если коллектив в напряжении, в напряжении и СК, и это сразу бросается в глаза. Коллектив испытывает чувство подъема и радости, все спорится в его руках — мажорный тон звучит и в СК. Уверенность и неуверенность, усталость и бодрость, искренность и фальшь, доверие и недоверие среди ребят и взрослых, формализм отношений или его отсутствие, авторитаризм или диалогичность, господство общественного мнения или корпоративной морали отдельных группировок — все, вплоть до индивидуального "почерка" комиссара (воспитателя), в каждом из отрядов отражается в деятельности СК и фокусируется им как линзой.

Самоуправление в коммунарском коллективе олицетворяет дежурный командир — дежком или ДК. Как и многое в реальной педагогической жизни, фигура дежкома не есть незыблемая часть системы коллективного самоуправления. В практике военно-поисковой работы, в сложных туристских походах очередной дежурный командир не всегда может обладать необходимым опытом для четкой организации жизни и работы отряда. Поэтому нужен постоянный (на время экспедиции или похода) командир, владеющий ситуацией и обладающий авторитетом у новичков. Но и здесь, особенно в стационарном лагере экспедиции, может найтись дело и для дежкома: организация ребят на хозработы, обеспечение нормальной жизни отряда. Полнота демократии в самоуправлении достигается именно институтом дежурных командиров, так же как и "огоньком" микроколлектива с его традицией выслушивать и учитывать мнение каждого. Частая (в пределах разумного) смена дежурного командира гарантирует каждому возможность участия в управлении на правах организатора общей жизни. Один из важнейших коммунарских законов охраняет права выборного представителя коллектива в такой формулировке: "Слово дежкома — железный закон". Конечно, на практике эта "железность", особенно поначалу, соблюдается далеко не всегда. Каждый дежком сначала бывает новеньким в своем деле человеком, неопытным, иногда просто слабеньким организатором, да и ребята не сразу делаются сознательными. Тем не менее и сам дежком, и его отряд понимают, что от командира зависит в их жизни многое. Он отвечает за режим дня, за четкость его организации, за выполнение всего, что намечено.

Мы разделяем мнение, что суть самоуправления не в системе органов, а в системе отношений, складывающихся в коллективе. Поэтому приходится повторить вслед за А.С. Макаренко, что не каждый взрослый, профессионально работающий с детьми, может и должен включаться в детское самоуправление. От жесткого, привычно властного педагога будет больше вреда, чем пользы, вплоть до полного срыва всякой возможности работы. Поэтому такому воспитателю лучше остаться на другом участке педагогической деятельности. Не годится здесь и всеуступчивый, равнодушный человек, ищущий возможности самоустраниться от решения. Не годится и неискренний с детьми учитель, в глубине души не уважающий их. Недаром В.А. Караковский, директор школы, много лет последовательно и успешно применявший близкий к описанному вариант коммунарской методики, видит в самоуправлении высшую форму педагогического руководства детским коллективом. При этом, отмечал он, педагогические действия, открытая воспитательная позиция уступают место влиянию в самих органах самоуправления, а это требует более тонкой педагогической техники: "Здесь главное — не подменять, а учить, не приказывать, а советовать, не бояться, а доверять".

Участие взрослых в органах коммунарского самоуправления характеризует принцип: как можно меньше замечаний на месте событий и вообще по ходу дня — как можно больше конкретного анализа поведения ребят на "огоньке". Разумеется, это не значит, что на попытку устроить пожар нужно реагировать с суточным запозданием. В экстренных случаях мы собирали СК по тревоге. Применение такого принципа бережет от инфляции советы и предложения взрослого, снимает излишнюю запальчивость и гримасы самолюбия с обеих сторон, приучает к неторопливости и наблюдательности, к анализу.

Работая в военно-поисковой экспедиции, приходится постоянно сталкиваться с большими и малыми проблемами, требующими решения — личного или коллегиального, но всегда самостоятельного. Проблемы подбрасывает в изобилии сама жизнь, начиная от простейшего обеспечения лагеря всем необходимым и кончая собственно поиском: что, где и как искать? Решать их чаще всего приходится рабочей группе — 4-5 ребятам и девушкам. В экспедиции о человеке судят по тому, что он реально делает для людей и для дела, ради которого все здесь собрались, как в песне Володи Ерхова о поисковиках: "Здесь ясно, кто ты, ясно — для чего ты..."

Летом 1989 г. в базовом лагере нашей поисковой экспедиции подо Ржевом оставалось очень мало народу: все разошлись по разным участкам, работы шли на большой территории на обоих берегах Волги. Были сумерки, моросил мелкий дождь. Группа девочек под началом студентки педучилища Иры Гущиной только что пришла с речки Кокши, где уже два дня они мыли солдатские кости, собранные за несколько дней в окрестных лесах и принесенные в мешках в лагерь. Не успели они помыться и переодеться, как в сосновом бору, где стояли наши палатки, появился юркий газик и из него вышел человек в военной форме. Оказалось, что это офицер из военкомата. Приехал просить о помощи. За Волгой, у пустоши Ерзово, ржевская поисковая группа Игоря Рослякова достала из болота останки примерно 200 красноармейцев. Вывезти их к ближайшей деревне на тракторном прицепе, обмыть и уложить в гробы некому, так как группа Рослякова, а это молодые парни, работающие на производстве, должна вернуться в город. А буквально через два-три дня будет массовое захоронение солдат, найденных за летний сезон по всему району. К этому дню военкомат Ржева готовит массивные дощатые гробы для всех 600 бойцов, поднятых в четырех точках района, готовит транспорт и воинские группы обеспечения похорон.

По всему выходило, что выручить наших товарищей по поиску необходимо, и меры здесь нужны героические. Тут же послали связного за 15 километров в бывшую деревню Дегтяри за петрозаводчанами, которые вместе с нашими ребятами искали забытое захоронение бойцов, умерших от ран в санроте. Естественно, что группа могла попасть в Ерзово только на следующий день. Ира Гущина и три девочки из Свердловского коммунарского отряда "Содружество" вызвались ехать немедленно. В дождь, на ночь глядя, в незнакомое место, где надо еще разбивать лагерь, и это после целого рабочего дня на мойке костей! Когда останки 200 человек были вывезены с болота к деревне Брехово, петрозаводчанам пришлось уехать домой (напомним, что кончался срок их экспедиции), а четыре девчонки продолжали готовить павших к захоронению и всё сделали вовремя. Потом, когда подвезли к солдатским костям последнюю их "домовину" и уложили их туда, девочки успели подготовить ко дню захоронения выступление своей маленькой агитбригады. Послать им подмогу мы так и не сумели: нас разделяли Волга и размытые дождями ржевские проселки.

Уже в конце нашего пребывания в Ржевском районе вдоль Селижаровского тракта, в 15 километрах от города, прошла наша разведка — Сережа Шполянский, Алеша Коржов и Леша Хомяков. Среди других находок ребята обнаружили скелет солдата. Он лежал на боку, поджав ноги, и держал в откинутой, руке саперную лопатку. Сквозь его кости давно проросла трава, скрыв останки убитого, так что уже в наши дни кто-то прямо над погибшим развел костер. Пастухи ли готовили себе чай, проезжие шоферы останавливались отдохнуть или просто мальчишкам захотелось посидеть у огня в летний вечер, но костер оказался как раз на том месте, где лежал солдат. На черном фоне кострища ярко выделялась лежащая с краю человеческая челюсть. Невдалеке, в осыпавшихся окопах, валялись стреляные гильзы и человеческие кости, перемешанные с мусором, с пустыми консервными банками и битыми бутылками. Понятное дело — проезжая дорога, и все-таки...

И все-таки для большинства идущих и едущих вдоль Селижаровского тракта и многих других дорог страны человеческие кости давно уже стали не людскими останками, а скорее чем то вроде придорожных камней. Были люди, стали камни... Когда произошел этот сдвиг в сознании? Может быть, в ту пору, когда деды и бабки нынешних мальчишек по нарядам возами возили с полей эти самые человеческие кости? Или когда под тракторами во время пахоты хрустели черепа? Или когда на местах массовых захоронений и расстрелов строили стадионы, микрорайоны жилых домов, дачи?.. А может, еще раньше, когда на поездах, идущих от Москвы к станции Ржев, нельзя было открыть окна — таким смрадом несло из лесов по обе стороны железной дороги? А может быть, этот сдвиг в сознании целого народа произошел оттого, что живые люди сами признали себя винтиками в сталинской государственной машине, так что уж там говорить о мертвых? Тем более — их было так много. И на войне погибших и в мирное время. Где уж тут оплакивать каждого... Вот так и превратились они в вещи, в мусор при дороге.

Собранные, обмытые руками ребят, уложенные и гробы, кости советских солдат накануне дня захоронения были поставлены в сельском клубе совхоза "Победа". Мы приехали туда дождливым утром. В маленьком зале пахло свежеокрашенным деревом. На гробах лежали астры. К одному из них вдруг припала головой 80-летняя женщина, вдова солдата, и, причитая, стала поминать их, давно ушедших из жизни, как своих родных. И только тут стало понятно: они вернулись к нам, к людям. Вернулись как люди. Их ведь убили дважды: сначала фашистскими пулями и осколками, а потом — равнодушием правителей, постепенно ставшим и равнодушием народа. Разбудить людскую совесть можно, только сопротивляясь этому двойному убийству. И вот плачет бабка над солдатским гробом, а старый лесник Виктор Иванович Попов, постояв у груды костей, подготовленных к укладке в ящики, глядя на черепа со следами ран от пуль и осколков, от ударов прикладом, произнес: "Теперь по ночам сниться будут".

То, что делает в поисковых экспедициях наша молодежь, не покаяние. Нам не в чем каяться — пусть каются те, кто виноват. Это искупление чужой вины в том самом, древнем, евангельском смысле, вины преступивших человечность.

ОБЯЗАННОСТЬ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ

Обязанность быть человеком не кончится вместе с теперешней войной, и для выполнения этой обязанности потребуется героическое сердце, пока все люди не станут людьми.

Юлиус Фучик

Опрос населения — один из самых трудоемких видов поисковой работы. Опросами надо охватить все населенные пункты — от малых хуторов до больших поселков городского типа. Нужно обойти все дома, иногда заходить по два раза: где-то нет на месте хозяев, где-то в отъезде особенно интересный для нас человек, а вернется через день-два. И главное — нужно записать все, что старшее поколение помнит о войне. "Разговорить" людей и точно записать их рассказ — целая наука. Ребят IV–VI классов на это задание не пошлешь. Старших, если они не общительны и медлительны, тоже нельзя посылать на такое задание. Беседу лучше вести втроем: один беседует, двое записывают по возможности дословно, но делают это попеременно, чтобы успевать за разговором.

Если местный житель во время войны жил не здесь, его рассказом все равно не следует пренебрегать — информация о войне лишней не будет. И надо торопиться: еще лет 5-10, и свидетели грозной поры уйдут. Уже сейчас среди них больше всего тех, кому в военные годы было 10-12 лет. Зато того, что от этих людей здесь можно услышать, не прочтешь ни в одной книжке. Однажды мы услышали о том, как в маленькой деревушке Клетки немцы "с гарантией" расстреливали окруженцев. Наших выстраивали в шеренгу, и все солдаты стреляли сначала в одного, разрывными, в голову... Потом — в следующего. При такой "организации" не могло быть случайно оставшихся в живых жертв. Среди расстрелянных было двое молодых нерусских ребят из Казахстана или Киргизии. В дни, когда фронт приближался к линии обороны панфиловской дивизии по левому берегу реки Рузы, они были посланы на другой берег минировать "предполье" — подступы к реке. Выполнив задание, они пытались вернуться к своим, но наши позиции были заняты прорвавшимися в другом месте гитлеровцами. Идти неизвестно куда, по снегам и лесным болотам, они, степняки, видно, не решились. Несколько дней парни скрывались около деревни, приходили в крайний дом за хлебом и картошкой. В селе пряталось еще несколько человек. Какое-то время немцы делали вид, что этого не замечают. Затем, видимо, последовало распоряжение — и все окруженцы были быстро выловлены и расстреляны.

Еще одна группа, отставшая от своей части (16 человек), пряталась в пустом овощехранилище за деревней, на берегу реки. Женщины носили им туда еду. Но после одной очень холодной ночи всех шестнадцать обнаружили замерзшими там же, в погребе, возле крохотного потухшего костерка. Это место стало их братской могилой, которую пока что нам обнаружить не удалось, хотя, по указанию тех самых женщин, мы накопали там уйму шурфов.

В другой деревне нам рассказали, как фашисты допрашивали пленного, молодого раненого лыжника. Перед расстрелом он отказался разуваться: "Вам нужны сапоги — вы и снимайте". А очень старая женщина, для которой, видно, самым большим потрясением в годы оккупации было несколько случаев предательства в ее родной деревне, сказала нашим ребятам: "Сколько угодно ругайте власти, порядки, но не предавайте людей, хуже предательства ничего нет".

В небольшом селе Чепчугово, что западнее Вязьмы, мы узнали, как в темную октябрьскую ночь после завершившейся трагедии пяти советских армий, героически сражавшихся в окружении, небольшая группа красноармейцев прорвалась через захваченное оккупантами Чепчугово, разгромила штаб немецкого батальона и, посеяв у гитлеровцев панику, ушла на юго-восток, в сторону реки Угры. Тактически это было безукоризненно умное и смелое решение, невозможное без толкового командира и хорошей разведки. Именно удар по штабу дал нашим бойцам возможность не только осуществить прорыв, но и оторваться в ночных лесах от преследования. Местный житель, немолодой железнодорожник, показал нам место на выгоне, где после ночного боя они с матерью и прохожим человеком похоронили погибшего бойца. "Про документы не помню, но, когда хоронили, мать называла его шофер Витя из Москвы". На месте карманов Витиной шинели мы нашли две обоймы, зажигательное стекло, две катушки с черными и белыми нитками, спекшимися как бы в глиняную корку, несколько довоенных монет, а еще в захоронении обнаружили две пули: одну в черепе, другую в костях таза.

Нашли мы шофера Витю из Москвы в тот день, когда из братской могилы в Крюкове торжественно переносили прах Неизвестного солдата для погребения у Кремлевской стены. Витю мы похоронили у памятника, поставленного за год до этого нашим отрядом на высоком берегу речки между 241-м и 242-м километрами Минского шоссе, недалеко от Чепчугова. Памятник был более чем скромным: пирамидка со звездой, какие ставили во время войны на солдатских могилах, только наша была не фанерной, а из нержавейки. Поставили мы ее над старым дотом, настороженно глядящим на запад черной прорезью амбразуры. Привязка к 242-му километру была сделана неслучайно. Сюда привез нас московский ополченец Александр Михайлович Гольдман и рассказал, как дивизию подняли по тревоге в Дорогобуже, один полк, госпиталь и музыкантский взвод отправили на Спасск-Деменск, а два полка — на Вязьму. Большинство ополченцев, направлявшихся в Спасск-Деменск, были убиты возле села Знаменка на Марфиной горе при встрече с танками Гудериана, оставшиеся в живых вышли из окружения и вернулись в Москву. Судьба двух других полков была не менее трагична. По замыслу командования, они должны были выйти к Вязьме, чтобы оборонять город от наступавшего врага, но когда они вышли на шоссе Москва—Минск западнее Вязьмы, то оказались в тылу у немцев, уже занявших город. Тогда дивизия "оседлала" примерно шесть километров Минского шоссе, парализовав движение немецкой техники и на шесть дней задержала наступление фашистов на Москву. До Москвы немцам оставалось четыре часа езды на машинах, дорога была практически в эти шесть дней начала октября открыта для них, но именно эти отчаянно сражавшиеся части у них в тылах не позволили развить дальнейшее наступление. Только в первые сутки, говорят, они семь раз ходили в атаку на Вязьму, даже один раз зацепились за окраину, но сил не хватило удержаться...

Наверное, памятник надо было ставить ближе к городу, у Относова, на берегу реки Вязьмы. Где-то в том месте произошла легендарная история, когда какая-то отчаянная легковушка заставила повернуть обратно к Вязьме колонну танков. На полном ходу водитель подвел машину к голове колонны, из нее выскочил напарник водителя, бросил под танк гранату, вскочил на ходу в развернувшийся автомобиль. Наши успели уйти из-под взрыва, загоревшийся танк перегородил дорогу, немцы повернули. А может быть, совсем неважно, на каком именно месте ставить памятник. Вся земля там после бомбежек и обстрелов перемешана с прахом людей. И держали эти шесть километров все проходившие мимо части. Сейчас вместо нашего скромного обелиска на 242-м километре Минского шоссе сооружен мемориал 7-й Бауманской дивизии народного ополчения Москвы: бронзовая фигура раненого солдата, в последнем порыве бросающего гранату.

Конечно, ополченцы-бауманцы заслужили такой памятник, но было бы справедливо рядом с посвящением бауманцам поместить еще два. Одно — бойцам 16, 19, 20, 21 и 32-й армий, которые вместе с ополченцами сковали здесь 28 немецких дивизий (в том числе 7 танковых и моторизованных) — одну треть войск, двигавшихся на Москву, и привести слова маршала И.С. Конева о том, что эти воины — герои, перед которыми все мы склоняем головы. Второе — шоферу Вите из Москвы, который здесь похоронен 2 мая 1965 г., а погиб в ночном бою в октябре 1941-го у деревни Чепчугово при прорыве группы красноармейцев из окружения.

Рассказ местных жителей о ночном бое у Чепчугова мы вспомнили в Карелии через 20 лет на высоте 264,9, где 31 августа 1942 г. при прорыве кольца окружения сходным тактическим приемом воспользовались карельские партизаны. В суматохе боя ночью с осажденной высоты спустился один из взводов, он обошел финские позиции и атаковал с фланга не ожидавшего такого нахальства врага. Был разгромлен ротный командный пункт финнов, убито несколько старших офицеров. Началась паника, партизанская бригада смогла оторваться от противника на рассвете прежде, чем он пришел в себя, и ушла на север.

Кроме "военных" рассказов бывают и другие, "бытовые", иногда жутковатые. Так, в селе Новлянском, южнее Волоколамска, зимой 1942 г., когда советские подразделения вступили в село, трое немецких солдат проспали их приход. Вероятно, они сменились с ночного дежурства и проснулись слишком поздно. Двое пытались уйти через огороды, но были убиты, а одного поймали местные мальчишки, зарезали, раздели и уже мертвого, как салазки, спускали с ледяной горки... Это ведь тоже война: всеобщее озверение, общая ненависть до потери человеческого облика... В глазах этих мальчишек, которые видели, наверное, в сарае у церкви нашего обезглавленного пулеметчика, немецкий солдат не заслужил права считаться человеком, но и сами они перешагнули рубеж человечности, еще не успев повзрослеть. Но, спрашивается, кто сделал первый шаг в этом направлении? Не те ли, кто пришел с убийствами в их село или вывешивал объявления у колонок: "Вода только для немецких солдат. Русские, берущие воду, будут расстреляны"?

Вывезенная в Германию как "остарбайтер", а затем попавшая в Освенцим Александра Касьяненко рассказывает: "Нам перевели разговор между охраной. "Неужели вам не жалко, ведь это же люди?" — спросил один охранник. Второй ответил: "Если бы я хоть на минуту представил, что это люди, я бы с ума сошел". (Труд. 1989. 21 февр.). Есть черная шутка: "Что такое собака Баскервилей? — Это Муму, которая выплыла..." Бесчеловечность заразительна — в этом смысл сказанного. Инфекция эта в нашем обществе идет не только и, мы думаем, не столько от войны. По самым приблизительным подсчетам, с 1927 по 1953 г. в нашей стране было арестовано и отправлено в лагеря более 50 млн. человек. Около 40 млн. из них погибли. В это число не входят "любимые дети существовавшего режима" — уголовники. На них в первую очередь опиралась администрация лагерей, создавая нечеловеческие условия жизни для "политических". Не входят и миллионы служивших в охране, "вольнонаемные", непосредственные исполнители и носители бесчеловечных "законов зоны". В целом благодаря режиму, созданному палаческой системой Сталина и его подручных, к "нравам зоны" приобщилась практически вся страна, и в первую очередь правящая верхушка государства, основу которой составляли люди с психологией преступников "паханов".

Ю. Белаш писал в одном из своих последних стихотворений, имея в виду Сталина:

Естественно, что при этих условиях нравственные нормы всего нашего общества в последующие десятилетия заметно понизились. Да и как им было не понизиться, если целые поколения прошли жестокий отбор на невмешательство в преступления, нагло вершившиеся на глазах у всех?

В 1988 г. жители деревни Мыканино под Волоколамском М.А. Глазова, Б.С. Крутова, М.Л. Сухотина, А.А. Ратникова, Л.А. Платонова рассказали дозоровцам историю о том, как весной 1942 г. они, тогда еще совсем молодые, похоронили 42 красноармейца 2-го батальона 19-го полка панфиловской дивизии. Через пять лет, в 1947 г., молодежь села поставила на их могиле временный памятник, который в 60-е гг. заменили постоянным. В книге А.С. Трефилова "У ворот Москвы" (Алма-Ата, 1982) об этом памятнике сказано так: "На крутом склоне на окраине Мыканина, где похоронены наши бойцы, комсомольцы деревни вскоре после боев возвели кирпичный памятник героям, обнесли его железной оградкой и сделали надпись". Автор был помощником начальника штаба 19-го полка, в своей работе он стремится быть точным.

Но напрасно сейчас искать памятник возле Мыканина. Еще в 1973 г. руководители Аннинского сельсовета с благословения властей предержащих сочли, что захоронение удобнее перенести в Аннино. О том, как сделан был "перенос", и сейчас рассказывают обломки бетонной фигуры солдата, разбитой бульдозером, и металлическая арматура, валяющаяся на "крутом склоне на окраине Мыканина". Местные жители о решении не знали, а "перенос" был организован тогда, когда многих жителей дома не было. "Переносили" останки с помощью экскаватора, сделали это, естественно, грубо и поверхностно. Оно, может быть, и к лучшему, что останки взяли только с поверхности: по словам жителей, на дне могилы лежит вырубленный изо льда речушки, протекающей рядом, погибший боец с взведенной противотанковой гранатой в руке. Запалы от этих гранат в глинистой почве неплохо сохраняются, а они — мгновенного действия... Не надо трогать эту могилу.

А восстановить памятник необходимо. Обломки его на том месте, где 16 лет назад стоял простенький монумент, поставленный народными силами, — почти что символ административного хамства по отношению к памяти о войне, по отношению к мертвым и к живым. Ведь на могилу до последнего времени приезжали родные погибших из Средней Азии. Практически в любом человеческом обществе такое поведение властей должно квалифицироваться как осквернение могилы. Поисковики, кстати, с такими фактами сталкивались не один раз, как и со случаями, когда официально считается, что захоронение перенесено в другое место, обычно к памятнику где-нибудь на центральной усадьбе совхоза или колхоза, но на деле это сделано не было. И часто власти, вместо того чтобы поблагодарить за помощь в исправлении ошибки, яростно сопротивляются вопреки очевидному, не давая сделать действительное перезахоронение. Вот и еще одно доказательство падения нравов...

Во всяком обществе движение молодежи —м это обостренное отражение интересов и тревог всех его членов, не только молодых. Мы не согласны с мнением Юрия Полякова, высказанным им в диалоге с Николаем Шмелевым (ЛГ, 1989. 26 июля), относительно "мнимого могущества классового подхода" и того, что юноша от старика отличается гораздо больше, чем буржуа от пролетария. Не знаем, как насчет буржуа, а вот дети высокопоставленного чиновничества по своим интересам и взглядам гораздо ближе к чиновникам-пенсионерам, чем, скажем, к детям кузбасских шахтеров. Что же касается шахтеров-пенсионеров, то их просто мало: коротка жизнь шахтера после выхода на пенсию, не в пример жизни персонального функционера республиканского или союзного значения.

В широкой волне молодежного неформального движения сегодня нашли себе место самые разные течения: от "карнавальных культур" панков, металлистов, брейкеров, фанатов до людей "системы" — хиппи, пацифистов, попперов, мажоров — и объединений с резко выраженной социальной и политической направленностью. Одни из них основаны на стремлении к общению, эмоциональной компенсации, другие живут только сегодняшним днем, третьи стремятся к достижению духовного и физического совершенства, четвертые — к социальным преобразованиям со знаком плюс или со знаком минус. Активность молодых проявляется прежде всего в "горячих точках" жизни нашего общества, где скопилось более всего нерешенных проблем: это и сохранение культурного наследия, и экология, и саморазвитие личности, и эстетическое воспитание, и правовые вопросы, и будущее нашего общества... Военный поиск на местности с задачей захоронения забытых останков советских солдат возник вскоре после окончания войны и стал массовым неформальным движением в 70-80-е гг.

Среди неформальных объединений подростков, вызывающих особое беспокойство в самых широких общественных кругах, следует назвать правоэкстремистские группы, в первую очередь "фашиков", или фашистов, и уголовные команды типа казанских или дзержинских. Появление их подвело как бы черту под хроническим неумением наших общественных и государственных воспитателей вести сколько-нибудь эффективную массовую работу с молодежью. Неумение этих воспитателей, за редким исключением, быть организаторами социально значимой деятельности подростков и юношества, практически полное отсутствие государственной и общественной поддержки тем людям, которые вопреки всем препятствиям эту работу ведут, в конце концов не могли не привести к закономерным результатам: дело формирования мировоззрения подростков оказалось в значительной степени в руках уголовников и экстремистов. Достаточно сказать, что в нашей стране сегодня нет ни одного высшего учебного заведения, где готовили бы педагогов-воспитателей. Единственное в стране отделение в Коломенском пединституте, где готовили специалистов по работе с подростками-правонарушителями, было не так давно закрыто. Видимо, эти специалисты тоже не нужны. А страну захлестывает неуправляемая стихия подростковой преступности. Общеизвестен "казанский феномен", о котором мы расскажем ниже. Гораздо важнее, наверное, понять, как он возник.

В этом отношении любопытную модель представляет собой город химиков Дзержинск, неподалеку от г. Горького. В самом начале 70-х гг. ЦК ВЛКСМ проводил здесь конференцию, посвященную организации работы с детьми и подростками по месту жительства. Дзержинск рассматривался как эталонный город. Дело в том, что в этом небольшом городе всего один хозяин — ведомство химической промышленности. Поэтому тут не было проблемы помещений, ставок, кадров, оборудования и снаряжения для детских клубов. К началу 70-х практически все подростки в возрасте 10-13 лет были охвачены работой по месту жительства. Отсюда и уверенность, что воспитательный успех достигнут, раз практически все подростки состояли в кружках, клубах, спортивных секциях. В этой возрастной группе резко снизилось число правонарушений.

Действительность, как ей и полагается, грубо разрушила иллюзии. Уже в середине 70-х секретарь ГК ВЛКСМ Дзержинска в беседе с журналистом бросил фразу: "Если бы я знал, что делать, я бы вошел в историю нашего города... все плюсы, которые были в начале 70-х, плюсами и остались, а положение с каждым днем осложняется". Положение действительно осложнялось: подростки, которые провели 2-3 года в кружках, футбольных и хоккейных секциях, внутренне не изменились и вышли из этих объединений с тем же нравственным багажом, с которым пришли туда. Почему же так произошло? Потому, что у организаторов детского и подросткового досуга была одна цель — занять свободное время ребят, других не было.

Между тем в психологии есть очень важное, но трудноуловимое понятие«смысл». В каждом человеческом действии, тем более в деятельности, скрывается ответ на вопрос, ради чего совершается то или другое действие, та или другая деятельность. В этом "ради чего" и заключается их смысл. Если смысл осознан человеком и принят им, то он становится ценностью этого человека, этой личности. Ценность, т.е. смысл, нельзя навязать человеку со стороны, ведь сколько не говори "халва, халва", во рту сладко не станет... Беда командной педагогики в том, что она не дает человеку самому выработать свою систему ценностей, а пытается навязать их, совершенно не заботясь о том, чтобы они были обеспечены реальным "золотым запасом" отношений к людям, к жизни.

Ничто не волнует человека в 15-20 лет больше, чем поиск своего собственного смысла жизни. Письма молодежи в газеты полны вопросов на эту тему. В этом возрасте человек строит свою, глубоко личную, только ему принадлежащую систему нравственных координат, чтобы потом, в течение всей своей жизни, с ее помощью определять, куда же он движется в своих поступках, каким его видят люди и он сам себя. Потому и тянутся подростки к социальной активности, что она дает им строительный материал для сооружения системы нравственных координат, т.е. оценку со стороны и самооценку. Но как порой реагирует наше общество на такие попытки, видно хотя бы из событий в городе Щучинске Кокчетавской области. Намерение школьников города возложить венки на заброшенную могилу Героя Советского Союза полковника Н.Я. Клыпина было расценено председателем городского совета ветеранов и даже горкомом КПСС как "проведение несанкционированного митинга". Вместо того чтобы помочь его "санкционировать", срочно собрали заседание идеологического отдела горкома, после чего школьников шести школ города заблокировали в собственных классах, так сказать "прищучили" (Комсомольская правда. 1989. 13 июля). Вся эта паника была бы просто смешна, если бы за ней не стояла боязнь администрации любого проявления несанкционированной социальной активности молодежи.

Но вернемся в город Дзержинск. Что же произошло с подростками, когда они стали старше? В детских дворовых командах они играть не могли — выросли. Кружки мягкой игрушки уже не привлекали. Возраст же требовал действий, активности настоящего дела, возможности испытать себя на взрослость. Вот характерное признание: "Мы сами тянемся к старшим, и, как правило, каждый находит себе друга и покровителя. Авторитет старшего огромен: кто защитил тебя в трудную минуту, когда сам ты не умел еще как следует драться; кто научил тебя "качаться", ездить на мотоцикле; из чьих рук ты получил первую сигарету, первую женщину? Кто дал тебе приют, когда ты поссорился с родителями и решил бежать из дому?"

Обратите внимание, перечислены ценности, смысловые знаки взрослости, "того самого мира": драка, сила, мотоцикл, сигарета, рюмка, женщина... Это уже основа "системы координат", реальной жизненной позиции.

"И когда такой друг обращается к тебе, как к взрослому (выручи, мол, одолжи пятнашку на недельку), тебе и в голову не придет отказать — разобьешься, но достанешь эти пятнадцать рублей, — рассказывает журналисту "Московского комсомольца" (2 февр. 1989 г.) мальчишка. — Берут не слишком часто, тут подход индивидуальный, но уж если к тебе обратились, попробуй не принеси! Наложат штраф... Мне нужно было набрать 75 рублей и заплатить "штраф", иначе меня бы сделали педерастом. Был у нас один парень, который категорически отказывался платить дань. Его часто били, причем били жестоко — ни в какую. Скорее всего, его били не из-за каких-то паршивых "пятнашек", а из-за того, что он был не такой, как все, никого не боялся и ни перед кем не "шестерил". Тогда напоили и изнасиловали его девчонку... Не выдержал, выбросился из окна... Других таких "строптивых" я не знаю".

В этой исповеди — всё: и психологический механизм "залавливания душ", и "метод подсечки", чтобы пойманная жертва не сошла с крючка, и даже система эксплуатации и подавления непокорных. Что же пытались противопоставить этой злой силе в Дзержинске? Кружки "мягкой игрушки" да "Золотую шайбу"... Наивные люди, эти общественные воспитатели.

К концу 70-х — началу 80-х гг. стало ясно, что подростковые группировки в Дзержинске неуправляемы. Они начали делить между собой жизненную территорию — занятие древнее и весьма выгодное вожакам. Оно укрепляет ряды и придает известную пикантность житейской прозе. К числу его "достоинств" можно отнести и такое: оно не оставляет места нейтралитету, каждый ведь где-то живет. Оттого-то и дает основание кому-то себя бить. Если он не примкнет к местной группировке и не станет в свою очередь лупить "иноземельцев", ни в чем, кроме иного места жительства, не виноватых, то, хочет он того или не хочет, поставит себя в очень уязвимое положение. Среди трагедий этого времени в Дзержинске помнится одна: мальчик жалуется дома, что путь в школу — это дорога на Голгофу, она лежит между двумя враждующими группировками. Вскоре он исчезает. Труп его позже находят в одном из городских подвалов.

В первой половине 80-х группа матерей из Дзержинска написала письмо в местные правоохранительные органы. Матери требовали одного: "Сделайте наши улицы безопасными для наших детей!" Ответа органов внутренних дел мы не знаем, но нетрудно предугадать — он никого не мог обнадежить, поскольку милиция, как и школа, была в очень затруднительном положении. Дальнейшее развитие событий показывает нам "казанский феномен". Чем дальше, тем больше территориальные группировки подпадают под власть организованной преступности; подростки становятся функционерами мафии. Их основная задача — сбор дани с подотчетной территории в пользу вышестоящих "инстанций". Сумма отступного с семей, чтобы не трогали их детей, возрастает до 200-250 рублей в год. Для "разрядки" высшие чины мафиози сталкивают подростковые банды в заранее запланированных стычках. В некоторых драках участвуют сотни ребят школьного возраста. Начинают формироваться также и "рейдовые бригады" подростков для разбойного промысла за пределами своей области. О них сообщала пресса, когда они появлялись в московском регионе.

Одним из вариантов все той же схемы становится вербовка кадров "фашиками" и другими правоэкстремистскими группами. И здесь часть подростков вначале демонстрирует приверженность объединению через одежду, прически, татуировку, демонстративное поведение. Однако уже посвящение в члены фашистской группировки требует от новичка взноса кровью в подтверждение своей жестокости, твердости и прочих "мужских" качеств. Этот прием тоже не оригинален: им издавна пользовались уголовники, обрабатывая новичков. Лидеры при этом выигрывают дважды: новичок не только зарекомендовывает себя, но и убеждается, что путь в нормальное общество ему отрезан. В то же время жестокости совершаются сравнительно малоценными новичками, ядро группы формально не имеет к ним отношения. Пресса последних лет свидетельствует, что "фашики" в доказательство своих "истинно арийских склонностей" способны идти довольно далеко: "Шили нацистскую форму. Ночами ходили по городу, кричали "Хайль Гитлер!" и прохожих заставляли кричать, — рассказывает девушка, два года состоявшая в фашистской организации в городе-герое Ленинграде. — А если они отказывались? Ставили на колени, били..." (Крокодил, 1988. 18 июня). Садистские издевательства над женщинами, избиения коммунистов и комсомольцев, глумление над стариками и беспомощными людьми носят у фашистов подчеркнуто идейный, принципиальный характер. Известен случай: группа "фашиков" затащила в пустующий дом 40-летнего мужчину и устроила ему пытку с применением электронагревательного прибора. Мужчина терял сознание — его окатывали водой и продолжали пытать. В обожженные места втирали соль. 17-летний учащийся техникума П. (кстати, сын офицера, члена КПСС. — Авт.) вломился в комнату женского студенческого общежития, душил девушку, заливал ей в глаза лак для волос, ткнул другой девушке окурком в лицо. Несколько лет назад "фашик" А.З., одетый в черную форму эсэсовца и вооруженный добытым в местах боев немецким карабином, убил в лесу под Ленинградом грибника. "Фашики" с кличками Пауль и Борман, отбыв сроки за квартирные кражи и разбойные нападения, изнасиловали в извращенных формах двух девчонок и начали вырезать на спине у одной из них свастику. Ножом получилось не так хорошо, как хотелось изуверам. И они принялись улучшать рисунок с помощью бритвы. Резали и приговаривали: "Скажи, что любишь фашистов" (Неделя. 1989. с 15).

Самым интересным в ситуации с "фашиками" является то обстоятельство, что власти, официальное законодательство и правоохранительные органы, похоже, твердо решили их не замечать. Если "фашиков" и судят, то только за хулиганство, но уж никак не за то, что они носят свастику или срывают комсомольские значки у студентов. Отсутствие прямого и четкого указания в законодательстве, что принадлежность к группировкам, исповедующим фашистскую идеологию, демонстрация и пропаганда этой идеологии караются по закону, должно быть оценено как самый сильный провоцирующий фактор. Думается, что отсутствие такого закона в нашей стране имеет в своей основе уже описанное психологическое явление, типичное для нашего общества, а именно упорное нежелание определенных административных кругов назвать опасность своим именем и сделать из этого трезвые выводы.

"Над колыбелью фашизма, — писал 16 июня 1945 г. Илья Эренбург, — стояли не только ведьмы, но и глупые феи. Они надеялись обучить новорожденных людоедов хорошим манерам... Русские тогда считались варварами... а фашисты — шаловливыми, но благородными юношами... Нужно помнить, что путь в Освенцим лежал через Мюнхен... Нельзя уничтожить эпидемию снисходительностью к микробам". В мае 1946 г. Эренбург продолжает свою мысль: "Фашизм — это идеология, при помощи которой один человек хочет поставить ногу на шею другого человека и сделать этого другого человека рабом. Неужели кто-нибудь думает, что вся эта идеология зачеркнута в мировом масштабе одним росчерком пера генерала, подписавшего капитуляцию германской армии? Фашизм существует до сих пор, существует в разных формах, открытых и скрытых, и эта болезнь не из тех, которые излечиваются просто солнцем и свежим воздухом... Фашизм — не насморк! Фашизм — гангрена! Гангрену не лечат свежим воздухом, с гангреной борются при помощи хирургического вмешательства".

По нашему убеждению, нельзя путать задачи работы с "трудными подростками", несовершеннолетними правонарушителями и пресечение деяний активных участников преступных организаций. Надевающий фашистский значок должен знать, что он совершает преступление, участвующий в фашистской акции должен знать, что он преступник, а если акция связана еще и с бесчинством или жестокостью — тем хуже для него. Попытка бездействовать, как это не раз уже бывало в нашей истории, способна привести общество лишь к худшему: к вариантам Нагорного Карабаха, Ферганы и т.п. А это жизни, жизни, жизни... Напомним, что в ситуациях, подобных вспышкам мятежей в Коканде, Андижане, Маргелане, Сумгаите, в начале беспорядков, как правило, возникали умело спровоцированные мелкие драки между подростками разных национальностей, и только потом на арену выходили взрослые и проливалась кровь.

На самом деле в отношении профилактики преступных группировок молодежи дело обстоит не так уж фатально. Феномены Дзержинска, Казани, Алма-Аты, Кемерова, Воркуты и других "горячих точек" уже давно показали, что помимо того, что для решения вопросов воспитания подростков необходимы средства, которых не хватает (зато они в избытке у мафиози), нам не хватает прежде всего воспитателей-педагогов, умеющих возглавить "просоциальную" активность подростков. А еще в наших условиях в дефиците социально ценные виды деятельности, которыми могли бы заняться подростки. Напомним, что варка манной каши, игра в куличики или в "третий лишний" в виде объектов социально значимой деятельности подростков себя решительно скомпрометировали, как, впрочем, и большинство других школьно-пионерских вариантов.

В последнее время оказались "в моде" военно-патриотические объединения, клубы и отряды, возглавляемые молодыми людьми, прошедшими Афганистан. Это прекрасно при одном только условии: если в каждом таком клубе помимо тренера будет еще и воспитатель, носитель "педагогического смысла" работы. При всем нашем огромном уважении к людям, прошедшим Афганистан, опрометчиво считать, что эта война обучила их еще и педагогике, и педагогической психологии. Факты говорят, что увлечение "военно-патриотическим воспитанием" при неясности, что же следует включить в это понятие, способно дать нам не столько дисциплинированное пополнение Советской Армии, сколько новые кадры "дедов" и вообще что угодно. Напомним, что в Ленинграде группа юных "фашиков", взалкавшая целенаправленной военно-спортивной подготовки, нашла ее именно в таком объединении... Было бы неверно возлагать на прекрасных ребят-"афганцев" ответственность за результаты деятельности военно-патриотических объединений, где, по существу, есть всё, кроме сознательно организуемой воспитательной работы — и политической тоже. Бывших солдат просто надо готовить к их новой социальной роли. Выше мы уже говорили об отсутствии в нашей стране системы профессиональной подготовки воспитательских кадров. Бывшие военнослужащие могут составить значительную — и не худшую — часть ее абитуриентов.

Подросток, повторим еще раз, нуждается в трудной и даже в известной мере в рискованной деятельности, позволяющей ему без натяжки уважать себя. Если мы не предложим ему такой деятельности, он найдет себе ее сам. И тогда, как говорится, не плачьте, товарищи воспитатели, и родители тоже.

Казалось бы, обнаружив, что в нашей стране уже более 30 лет существует движение поисковиков на местности, требующее от его участников не только хороших туристских навыков и выносливости, но и твердости характера, дисциплины, бескорыстной самоотверженности, озабоченные судьбами молодежи люди должны бы только радоваться, что в него все больше вовлекается подростков, и всячески помогать или хотя бы не мешать тем, кто такой работой занимается. Так нет же! Мы уже приводили беспокойство Путилова, тиражированное "Собеседником". Недавно подобное же опасение высказал человек, вроде бы достаточно сведущий в поисковом деле. Это уже упоминавшийся нами в связи с историей во Владычице С.С. Кашурко. Давая 9 июля 1989 г. интервью "Московской правде", он сказал: "Главное — это активные действия Министерства обороны СССР. Не любителей, не энтузиастов, а специализированных подразделений, отрядов. Пора уже государству взяться за это дело!" Выразив таким образом свою общую позицию, С.С. Кашурко продолжает: "Для ребят в пионерских галстуках немало других дел. Работа в архиве, например, переписка с родственниками героев... Захоронением должны заниматься взрослые, к тому же специально обученные люди. Ведь опасность велика. Земля наша еще далеко не всюду залечена — мины, снаряды... В местах непогребенных останков скапливаются опасные болезнетворные микробы. Нет, поиск и захоронение — занятие не для подростков, и решать его нужно на государственном уровне".

Зная Степана Савельевича Кашурко как серьезного человека, мы не можем допустить мысли, что его интервью ставит целью восстановить общественное мнение против подростковых групп, занятых военно-поисковой работой и зарегистрированных во Всесоюзном координационном совете поисковых отрядов при ЦК ВЛКСМ. Конечно же нет! Но тогда придется предъявить ему упрек в непозволительной для серьезного человека наивности, граничащей с безответственностью. На самом деле все не так просто, как ему кажется. Управление инженерных войск Московского военного округа сообщает: "В Московском военном округе специалистов-саперов можно пересчитать по пальцам, и то в пределах знаменитых Таманской и Кантемировской дивизий. В других частях штатных саперов нет вообще. Как не существует и должности ответственного за разминирование специалиста по боеприпасам в облвоенкоматах... В марте прошлого года на всесоюзном слете поисковых отрядов было предложено создать при облвоенкоматах специальные военизированные отряды. Но присутствовавшие на слете представители Министерства обороны никак не откликнулись на это предложение" (Труд. 1989, 1 июля).

Работая бок о бок с саперами в мае 1989 г. на новгородской земле во время операции "Вахта Памяти", мы убедились, что саперы современной армии не имеют ясного представления о боеприпасах второй мировой войны. Это касается и солдат, и офицеров. Безусловно, они в состоянии собрать подозрительные на взрывоопасность предметы, с тем чтобы потом подорвать их толовой шашкой. Но не более того. Задача создания саперных подразделений, проинструктированных на предмет работы с боеприпасами второй мировой, окончательное обезвреживание огромных территорий в Калужской, Смоленской, Новгородской, Ленинградской, Калининской, Мурманской областях, на Украине, в Белоруссии, на Кавказе, в Крыму — дай бог, чтобы эта задача оказалась по плечу нашему Министерству обороны. А уж кости искать... Давайте будем реалистами! Солдаты, замученные "дедовщиной", и даже офицеры сегодня смотрят на юношу-поисковика чаще всего как на "малахольного", которому делать нечего. Рассчитывать, что такие солдаты станут со знанием дела, а главное — добросовестно отыскивать останки павших почти 50 лет назад воинов, по меньшей мере легкомысленно.

Немного об опасности болезнетворных микробов. Консультация с микробиологами показала, что это опасение лишено всякого основания, поскольку солдаты Великой Отечественной гибли от пуль и осколков, а не от сибирской язвы и других спорообразуюших микробов. Их останки чисты настолько, насколько может быть чиста земля. Работа с ними опасна не больше, чем любая работа с землей: конечно, лучше работать в перчатках, следить за целостью кожи, быть аккуратным, чтобы не поранить руку об острые предметы в земле — осколки стекла и металла. Напарываться на ржавый гвоздь тоже не рекомендуется. В случае даже небольшого ранения и загрязнения ранки землей, как это положено по технике безопасности сельхозработ, следует сделать прививку против столбняка. Даже в тех случаях, когда болотистая почва консервирует мягкие ткани тела, они практически стерильны (потому и сохранились). Что же касается проблемы встреч со взрывоопасными предметами, то об этом мы уже говорили, полемизируя с Путиловым.

Но допустим, что беспокойство С.С. Кашурко услышали и разделили московские и немосковские педагоги, администраторы, работники руно, комсомольских комитетов, сотрудники военного ведомства и МВД и, наконец, родители? Услышали, разделили и оставили подросткам "переписку с родственниками героев" (в архивы "ребят в пионерских галстуках", естественно, не пустят, да и усидчивость для архивной работы нужна не подростковая). Что мы будем иметь? Неуправляемую стихию пацанов, шарящих по старым окопам, не менее неуправляемые группы "черных следопытов" (появился и такой страшноватый термин в нашей общественной жизни, но о них позже), разбросанные по лесам и полям кости солдат и никак не меньшее число трагедий от встреч со взрывоопасными предметами. В деле военного поиска точно лучше не станет, а вот в деле воспитания станет гораздо хуже, потому что убавится число серьезных дел для наших ребят.

У Ю. Белаша есть горькое и мужественное стихотворение о его поколении. Оно так и называется — "Ровесникам":

В нашу эпоху переоценки многих ценностей самая грозная опасность, стоящая перед обществом, — это потеря ценностей нравственных, общечеловеческих. На наш взгляд, угроза эта идет с двух направлений. Одно из них — стремление обывателя к наживе. Популярная мысль К. Маркса, что определенная прибыль побуждает капиталиста попирать ногами все человеческие законы, совершенно напрасно забыта сегодня. Разве не сверхприбыль побуждала Министерство мелиорации губить целые регионы плодородных земель? Как выясняется, гибель Арала планировалась чиновниками заранее. Разве не сверхприбыль дает соответственным ведомствам продажа сырья в виде северной нефти, среднеазиатского хлопка, сибирских лесов или сбыт населению налитых нитратами овощей? Прибыль породила мафию, прибыль рождает продажность чиновника и дерзость преступника.

Вторая опасность — фашизм, узаконенное насилие, организованная жестокость, разделение труда во имя подавления одних людей другими. Не надо строить иллюзий: между Сталиным и Гитлером гораздо больше общего, чем между каждым из них и человеческим обществом. Оба они — фашисты по своей деятельности и мировоззрению, и едва ли попытка строить социализм на одной шестой части земного шара сама по себе была виной тому, что в обеих, полярных по своей политической структуре частях человечества почти в одно и то же время возникли тоталитарные политические государственные монстры. С этой точки зрения остается констатировать некоторую непоследовательность в действиях наших идеологических служб. Негодуя, в прессе и устно, по поводу того, что в странах Запада нацистские военные преступники: эсэсовские палачи концлагерей, надсмотрщики и каратели не преследуются по закону, мы молчим о наших палачах наших лагерей, о сталинских подручных, творивших не меньшие беззакония и зверства. Применительно к "своим" партийным и беспартийным преступникам мы не требуем уголовного наказания, поскольку истек срок давности, равный 15 годам. Однако возмущаемся, когда военный трибунал города Бари (Италия) принимает решение об освобождении нацистского преступника, приговоренного к пожизненному заключению, бывшего эсэсовца Вальтера Редера, палача Марцаботто, горного селения близ Болоньи.

Создается впечатление, что для нашего общественного сознания преступления сталинских палачей — это внутренняя, интимная проблема нашего общества, не сравнимая с международными проблемами. Однако в сталинских концлагерях гибли коммунисты всех стран, за исключением, пожалуй, тех из них, кого Сталин, в порядке сотрудничества двух систем, выдавал гестаповцам. Но мы еще не готовы осуществить суд над системой Сталина и над ним самим, призвать к ответу исполнителей его кровавых замыслов. Это свидетельствует о том, что нам свойственно недооценивать опасность политической оппозиции справа. По существу, рост политического самосознания наших соотечественников и современников сопровождается прежде всего процессом поляризации с выделением на одном из полюсов общественно-политического сознания коллективистического и демократического типа, на другом — авторитарно-индивидуалистического, а в крайнем своем выражении авторитарно-фашистского. Все остальные варианты общественно-политического самосознания, по-видимому, будут тяготеть к тому или другому полюсу. Естественно, эта поляризация происходит прежде всего в сознании каждого из нас.

Именно поэтому проблема общественно-политического самоопределения есть проблема нравственная, проблема педагогическая прежде всего. Политику и педагогику тут разделить практически невозможно. Существуют же "черные следопыты" (не будем путать их с мародерами, роющимися в поисках ценностей на местах погребения жертв массовых расстрелов), которые ищут в траншеях второй мировой главным образом исправное оружие и гитлеровские "цацки" — пряжки, значки, знаки различия. И то и другое — для нужд черного рынка, где покупателей более чем достаточно, и все они экстремистского или уголовного толка. Солдатские кости для них — шлак, отходы, и они их выбрасывают. По имеющимся сведениям, именно "черные следопыты" прекрасно снаряжены и экипированы: у них есть и металлоискатели, и мотопомпы, и гидрокостюмы, и нередко транспорт. Часто они бывают вооружены, ходят в лесу в одежде гитлеровского вермахта и, таким образом, по стилю поведения сливаются с "фашиками".

Здесь мы должны высказать недвусмысленный упрек в адрес организаторов и руководителей массовых военно-поисковых акций. В мае 1989 г. в этой роли выступил ЦК ВЛКСМ. Огромная масса молодежи, на две трети неопытной, необученной, а главное, морально не подготовленной к выполнению новой для нее, трудной и суровой работы, хлынула в три военно-поисковых лагеря "Вахты Памяти" под Новгородом. Политическая работа, а в сущности нравственно-психологическая подготовка по отношению к этой массе практически не велась, так как силы опытных, кадровых, убежденных поисковиков были поглощены своими прямыми обязанностями — работой на местности. При соотношении массы новичков и опытных поисковиков примерно 3 к 1 влияние общественного мнения было сильно подорвано, так как для руководителя группы новичков какой-то там казанский "Снежный десант" ни в чем не указ и даже объект для нападок: почему не подготовили нам "перспективный" участок работы, где бы мы без особых хлопот могли отыскать десяток-другой медальонов? В такой мутной воде совсем неплохо чувствовали себя люди вроде тех двоих, которые пришли в избу местной жительницы, пережившей здесь войну, и допытывались у нес: не знает ли она в округе немецкие военные кладбища? Ребята эти были, как оказалось, из Ленинграда. Впрочем, ленинградская группа их практически не знала, появились они в ней перед самым отъездом в Новгород по объявлению в газете. Случайность? Возможно. Но зачем тогда такие объявления?

В день нашего отъезда на станции Чудово дозоровцы с возмущением обнаружили, что на штормовках их попутчиков-горьковчан во всю спину красовалась надпись: "Готт мит унс!" Последовал длинный и тяжелый разговор с руководителями группы, педагогами (!). Те никак не могли взять в толк, почему не уместно было являться в Долину смерти с надписями, 47 лет назад украшавшими пряжки поясов гитлеровских солдат. Боимся, что только численный перевес и решительный тон наших ребят избавили нас от хорошей драки. Уходя на поезд, горьковские поисковики обещали снять свои расписанные штормовки.

Вот она, политика! Анализируя эту встречу, мы вспомнили, что именно эта горьковская группа при работе на воронке оставила после себя целую груду солдатских костей неубранными. Горьковчане сочли неудобным для себя доставать кости из остатков солдатской обуви.

По лагерю ходили слухи, что ребята из какой-то приехавшей группы фотографировались в гитлеровских касках и с соответствующей жестикуляцией. Что за группа — узнать не удалось. И это тоже политика, она же воспитательная работа.

Хотим мы или не хотим, политика без спроса входит в наш дом с утренней почтой, с телевизионной передачей, с голосом диктора радио, с беседой с соседом, сослуживцем, женой, сыном или дочерью. Будни требуют от нас выбора своей позиции, своего отношения к событиям. Можно не хотеть ничего знать, ничего решать, но отказ решать — это тоже решение, только с завязанными глазами. В жизни народа, как и в жизни человека, мгновения выбора, определяющего дальнейшее течение событий, чередуются с отрезками пути, когда всем приходится в известной мере плыть по течению, и изменить при этом что-либо уже трудно. Как и в жизни отдельной личности, в жизни социума нет на перекрестке регулировщика или знака, предупреждающего: "Внимание, опасный поворот!" Чаще всего выбор народа складывается из сотен тысяч и миллионов поступков людей. Каждый из нас — из прошлого, слеплен этим прошлым, и каждый, отталкиваясь от себя самого, уходит в будущее — в себя завтрашнего. Рассчитывать, что на крутом переломе истории такой переход в будущее для миллионов произойдет без борьбы, подчас принимающей жестокие формы, было бы наивно. Важно в такие эпохи отдавать себе отчет, с кем ты и против чего выступаешь. "Образ врага" — это, может быть, и плохая фантазия, но еще хуже, если враг возникает перед тобой безо всякого образа, внезапно, в черной яви Коканда или Сумгаита. Нашим детям необходимо знать, во имя чего им стоит рискнуть жизнью. Важно только, чтобы им не выпала страшная участь быть преданными своими учителями и своими руководителями.

Дописывая 9 июня 1943 г. последний листок своей последней, созданной в фашистской тюрьме книги "Репортаж с петлей на шее", один из самых человечных людей нашей эпохи Юлиус Фучик, как нам кажется, думал о том же самом: "Люди, я любил Вас! Будьте бдительны!"

Оглавление

К ЧИТАТЕЛЯМ ЭТОЙ КНИГИ

КАКИМИ ОНИ БЫЛИ?

В БОЮ И ДО БОЯ

ШАГИ ПЕРВЫЕ И ШАГИ ПОСЛЕДУЮЩИЕ

НАШИ ПРОВОДНИКИ

ЧТО МЫ ИЩЕМ И ЧТО НАХОДИМ

О ЧЕМ ОНИ НАМ РАССКАЗЫВАЮТ

ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ ВОСПИТАНИЯ И ВОСПИТАНИЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

О ПРАВЕ И ДРАМЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ВЫБОРА

ВАШИ ДЕЙСТВИЯ, ТОВАРИЩИ ПЕДАГОГИ!

ОБЯЗАННОСТЬ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ