Досуговый центр доктора Рима [Евгения Симакова] (fb2) читать онлайн

Евгения Симакова Досуговый центр доктора Рима

Книга написана для отца. Его болезнь долго не давала мне покоя, поэтому она теперь живёт здесь и больше никого не трогает.

Мы со всем справимся и всегда будем вместе,

твоя дочь Женечка.

1. Денис

Лес сгущается, мы продолжаем идти. В голове играет немного тревожная музыка, вроде той заставки из вчерашнего сериала. Спускаемся с невысокой горки: деревья окружили нас, будто и впрямь затеяли что-то недоброе. Солнце не может просочиться сквозь листву, и всё приобретает тёмно-зелёный цвет.

Моя тёмно-зелёная собака замирает и принюхивается. Мой семилетний сын поводит носом, повторяя за собакой.

— Парни, не пугайте меня.

Даже музыка в голове замирает на мгновение. Костя смеётся: показывает мне свою руку, измазанную этим угрожающим светом, и снова смеётся. Рим виляет хвостом и нетерпеливо ждёт, когда мы снова двинемся в путь. Я мысленно выдыхаю.

— Папа, смотри! — Костя больше не смеётся, он в замешательстве. Я тоже.

Никогда не видел ничего подобного: с десяток разных сумок.

Небольшая поляна посреди леса напоминает музей под открытым небом. Сумки выглядят так, будто их только-только разбросали. Оглядываюсь и ищу хозяев, уже понимая, что это бесполезно. Так бросают вещи, только если случилось неладное.

— Тут есть паспорт, — Костя без зазрения совести уже обшаривает одну из сумок.

— Перестань, сколько раз говорить? Нельзя трогать чужие вещи! Вдруг сейчас вернется их хозяин? — В такие моменты чувствую себя редкостным занудой.

Выдавливаю беззаботную улыбку и ощущаю затылком, как страх подползает ко мне со спины. Вот-вот накроет. Хочется развернуться и убежать, но я стою. Рим оживлённо нюхает каждую из сумок, будто поисковая собака. Давно не видел его таким серьёзным.

— И что? Тут фотография… Имя стёрто! Пап, никто не вернётся за вещами! — Костя бросает паспорт рядом с сумкой и смело вытряхивает на землю всё её содержимое. Нетронутые сумки и стёртая фотография в документе, какого чёрта?

Подхожу к следующей сумке — сразу же вижу набор гуашевых красок. Открываю коробку: все баночки полные, словно только из магазина, достаю синюю — густая, но не засохшая. Нет кистей и бумаги. На чём собирался рисовать этот человек в лесу?

— А в этой сумке гаечные ключи! — Костя чувствует себя как рыба в воде, обшаривая чужие вещи. Интересно, кем он станет, когда вырастет?

Рим скрылся за деревьями. Без собаки чувство опасности становится сильнее. Явного повода переживать пока что нет. Только брошенные сумки со странными и абсолютно не связанными с лесом вещами.

Когда внезапный порыв ветра шелестит листвой, я вздрагиваю. Мне хочется оказаться дома под одеялом. Но если я сейчас именно так и сделаю, то мой сын наверняка вырастет таким же тюфяком, как я. Заведёт собаку и будет бояться каждого шороха.

«Всё в порядке, никакой опасности», — успокаиваю самого себя.

В голове снова играет тревожная музыка, стараюсь её не замечать. Но с триллерами по первому каналу явно пора завязывать.

— Смотри, какой крутой! — сын протягивает мне мягкую игрушку для оценки: нелепый монстр с длинными конечностями. Я сразу понимаю, что этот монстр поедет с нами, ведь Костя ближайшие несколько дней просто не выпустит его из рук.

Ох уж эти его горящие глаза: и как после этого сказать ребёнку «нет»? Мне кажется, что где-то я уже видел этого монстра. Такое ощущение, что подобный остался на прошлой квартире при переезде. Но я не помню, чтобы Костя его так уж любил, иначе мы бы развернули машину и под его фирменные вопли вернулись за игрушкой.

Рим выбегает из леса. Тоже что-то нашёл. Когда он выплёвывает свою находку, меня мутит. Нижняя челюсть! И она явно не принадлежит волку или лисе. Я пару лет не доучился в медицинском. Вот только тут не нужно быть учёным — животным не ставят пломбы.

— Костя, я только что вспомнил, что сегодня футбол, нужно успеть купить чипсов и газировку.

Сын обожает футбол, даже повторы трансляций, и это самый верный способ заманить его домой. У меня нет времени ждать, пока с нами случится ужасное и наши сумки останутся здесь, а моя фотография в паспорте выцветет и никто не узнает, что это был я. А наши челюсти не должны валяться в кустах! Вспоминаю, что нужно записаться к стоматологу. Да, Дэн, самое время.

— А можно монстра забрать? — Костя уже ждёт отказ. Каждый раз я говорю ему, что нельзя подобранные на улице вещи приносить домой. И сейчас, чтобы не чувствовать себя страшным занудой, отвечаю:

— Да, можно, пошли отсюда.

Не быть занудой — это круто. Ещё круче будет, когда мы окажемся дома под одеялом, закинем дурацкого монстра в стирку и будем обсуждать в перерывах между таймами эту странную прогулку.

А Риму я на всякий случай почищу зубы.

2. Костя

Опухоль выросла в голове отца и сначала лишила его возможности переносить громкие звуки. Он начал носить беруши. Потом стало хуже и с остальным: Костя приезжал и видел, как весь дом погружался в темноту, забронированный изнутри плотными шторами. Отец больше не мог без острой боли смотреть на яркий свет. Он выходил на улицу только по вечерам, когда солнце уже зашло.

Боль не давала ему есть и спать, поэтому он скинул около пятнадцати килограммов и превратился в ходячий скелет. При каждом движении его лицо сморщивалось всё сильнее и через несколько недель превратилось в засохшую апельсиновую кожуру с глазками.

Решение было сложным, но Костя отвёз его туда, куда должен был отвезти. Досуговый центр доктора Рима. В этом центре человек продолжал жить и получать питательные вещества, но только выглядела эта жизнь уже по-другому: пациента погружали в истории, их создавали по рассказам близких людей. Это не кома, скорее жанровые сны и особо яркие воспоминания.

Главное, чтобы человеку было знакомо двадцать процентов информации, всё остальное подстраивал его мозг. Костя сам выбрал музыку, на фоне которой происходили остальные действия, взял темы из сериала по первому каналу — его папа так и не смог досмотреть, потому что практически не снимал беруши.

Он любил вспоминать, каким хорошим пацаном Костя был в детстве. Немного поразмыслив, Костя попросил создать историю про своё детство. Жанр? Папа обожал ужасы. У него скопилась целая коллекция ужастиков, записанных на диски. Папа единственный в окружении Кости записывал фильмы на диски, полностью игнорируя Интернет. «Нужно будет обязательно их пересмотреть перед следующим визитом в Досуговый центр», — пролетело в голове у Кости.

Доктор Рим поставил только одно условие перед запуском программы — что-то должно ассоциироваться с его именем, в целях рекламной акции.

— А это ваше настоящее имя? — Косте на самом деле было не особо интересно, он лишь хотел поддержать разговор.

— Дедушка мечтал назвать отца Римом, в честь революции: Революция и Мир! Но отца пронесло, а имя досталось мне. Дедуля до последнего не унимался, мне кажется, даже нарочно дожил до моего появления, — Рим засмеялся, но даже без тени улыбки.

— Я думал в честь города, — замялся Костя.

— Все так думают. Но да ладно, подумайте про рекламу, и начнём.

Костя так и не понял, для кого эта реклама, зато точно понял, что Рим очень любит и свою клинику, и свои изобретения для пациентов. Доктор уверял, что, когда отец погрузится в сон, он практически всё примет за правду, даже если этого никогда не существовало. Рим рассказывал тонкости программы с таким удовольствием, что стало понятно: рекламу он сделал тоже для себя.

Костя вспомнил, что отец всегда хотел завести собаку: мешала только мамина аллергия, а после смерти мамы отец перестал говорить о том, чего хочет.

— Доктор, давайте собаку будут звать Рим.

На экране Костя мог наблюдать движение сюжета и реакции отца в ситуациях, которые он сам же себе и придумывал. Даже доктор сказал, что за отцом наблюдать интереснее, чем за остальными пациентами. Интересно, он всем это говорит?

А Костя смотрел на экран: на себя маленького, на доктора Рима в образе собаки, на отца, гуляющего по лесу. На все эти сумки, баночки, гаечные ключ, на монстра явно нервирующего отца…

И никак не мог понять, как это всё выросло в его голове.

3. Денис

Каждый раз, проходя очередной поворот, я спрашиваю себя, точно ли мы идём той дорогой? Может, мы заблудились и сейчас на нас нападут? Костя прижимает к себе нового мягкого друга, а Рим прижимает уши, будто напроказничал. Наверное, он думает, что виноват в своей находке. Чешу его за ухом, чтобы приободрить. Шерсть такая необычная на ощупь, кусочки грязи и катышки её абсолютно не испортили.

— Хороший пёс! — Стараюсь говорить уверенно, но слышу свой дрожащий голос. Главное без паники.

Перестаю смотреть под ноги, поднимаю голову и вижу нашу красную машину, мне кажется, что стало светлее. Да, действительно, стало светлее без деревьев, именно они всю дорогу нависали и создавали благоприятную атмосферу для моих страхов. Нужно меньше смотреть фильмы ужасов. Сегодня перед сном в последний раз гляну.

Костя радостно запрыгивает на заднее сидение и ждёт обещанных чипсов.

— И газировку! — кричит он, будто читая мои мысли, когда мы подъезжаем к магазину.

Костя удивительный ребёнок — не любит ходить по магазинам. Любит заказать то, чего он хочет, и ждать. А ведь он всегда знает, чего хочет! А вот я не могу этим похвастаться. Минут пять выбираю, с каким вкусом взять чипсы. И как они умудряются продавать столько всего в маленьких придорожных заправках?!

На кассе как обычно набираю жвачек с наклейками. Если я иду в магазин, то без жвачек не возвращаюсь. Костя думает, что нашёл надёжное место для своих наклеек — на внутренней стенке шкафа (снаружи я клеить не разрешил, потому что снова был занудой). Про мебель внутри я не говорил ничего.

Когда сын уходит в школу, я порой захожу в его комнату, открываю шкаф, раздвигаю наскоро развешанные вещи и вижу святая святых — всю его коллекцию. Он даже разделил наклейки на разные категории: в правом верхнем углу породы собак, в левом — машины, а посередине — самолёты с названиями моделей. Нижний ряд сплошь заклеен футболистами, а в единственном свободном углу недавно появилось несколько кораблей. Интересно, как долго он ещё будет их собирать? У меня в детстве была коллекция этикеток от спичек — это сейчас считается коллекцией?

В машине Костя снова говорит, что это не его любимые чипсы. Он всегда так говорит, а я никак не могу угадать его любимый вкус. Это у нас игра такая. Не исключено, что он просто хочет перепробовать все существующие.

Он продолжает выделываться ровно до поворота на Красноярск, потом машин становится больше, и они, наконец, занимают всё его внимание.

***

Дома непривычно тихо — обычно Линда, оставшись одна, включает музыку на всю громкость. И благо у нас свой дом на окраине города, а не квартира, как у большинства, иначе соседи бы нас ненавидели. У Линды сейчас тот самый подростковый возраст. А я вообще никак не привыкну, что у меня есть дочь. Поэтому свой возраст тоже считаю сложным. С сыном мы всегда находим, чем заняться и что посмотреть по телеку, а вот с Линдой не получается беззаботных вечеров.

Я честно пытался наладить контакт с дочкой, но футбол ей неинтересен, на рыбалке её пытаются сожрать комары, как она сама говорит, а чипсы она не ест, потому что: «Фу, это же химия и сплошные углеводы».

С мамой они постоянно шушукаются про школьных подружек и мальчиков. Но когда я её спрашиваю, дружит ли она с кем-то, вижу крайне недовольное лицо, будто мой вопрос неприличный и совсем не в тему. И эта её любимая фраза: «Пап, ну ты опять?». Линда чаще всего использует только несколько фраз в нашем общении: «Пап, утро добрым не бывает», «Пап, ну это тупо», «Купи что-нибудь сладкое» и «Пап, ну ты опять?».

А с подарками — это вообще катастрофа. Вся купленная одежда идёт в утиль: для Линды она либо слишком детская, либо чересчур розовая. Когда я заранее беру в магазине новую модель телефона, после её дня рождения компания сразу же выпускает новую. Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять: они реально выпускают свои телефоны по расписанию в один и тот же день. А деньгами дарить, это значит, что я не заморачиваюсь и вообще сына люблю больше. Это уже реплика Нины, моей жены.

Она почему-то считает, что с Костей мы проводим больше времени и мне плевать на воспитание дочери. А мне не плевать, просто мне с ней сложно и непонятно. А с Костей мы можем часами смотреть мультики или спортивный канал, пинать мяч во дворе, пока гуляем с Римом, ну или съесть по пачке чипсов и не бояться, что это химия.

Пока я разбираю на кухне продукты, а Костя клеит очередную порцию жвачных наклеек в свой шкаф, входная дверь хлопает и на кухню заходит Линда со своим фирменным недовольным лицом.

— Чипсы будешь? Сейчас футбол начнётся. — Говорю я, чтобы хоть что-то сказать, и сразу же об этом жалею.

— Пап, ну ты опять? Про рак желудка вообще ничего не слышал? А футбол тупая игра. Лучше бы морды друг другу били как в боксе, тогда бы посмотрела. — Линда берёт яблоко, я его только что помыл, кусает, и на её лице появляется что-то вроде улыбки. Половина улыбки.

Я всегда стараюсь захватить для неё пару яблок в магазине — дома их больше никто не ест. Да и Линда никогда не признается, что любит яблоки: это даст мне джокер в рукаве.

— Может, тогда бокс посмотрим? — хожу по минному полю, сейчас точно рванёт.

— Пап, ну это тоже тупо, а вот яблоки вкусные. — Линда берёт второе яблоко и отправляется в свою комнату, сразу надевая наушники. У нас действует правило: когда семья находится дома, музыку слушать на всю громкость нельзя. Да, я мистер-зануда.

Но зато я мистер-зануда, который победил: яблоки вкусные.

4. Линда

Когда Линда приезжает в центр доктора Рима, её слышно с порога. Высоченные, громко стукающие каблуки и повседневный недоброжелательный голос:

— В какой палате лежит мой отец? — Линда смотрит на администратора и нервно стучит пальцами по стойке, давая понять, что времени у неё немного.

— Доброе утро, вы к Денису… — Администратор не успевает договорить, зато выдавливает самую дружелюбную улыбку.

— Утро добрым не бывает. Я к отцу. — Линда крутит пальцем в воздухе, стараясь ускорить процесс.

— Ваш отец в сто пятнадцатой, — медсестра старается не затягивать и так неприятный разговор.

Ступени на второй этаж кажутся слишком большими и длинными. Дверь тяжело закрывается за спиной Линды, будто разделяя общую усталость. Садиться на стул не хочется, край кровати выглядит уютнее и теплее.

— Ну как ты, разбойник? — Линда снимает маску суровости и берёт отца за руку. Она всегда мечтала держать его за руку, но у них в семье это было непринято, а теперь она может это делать, не спрашивая разрешения.

Он ей не отвечает. Как же хочется услышать, что всё у него там хорошо!

Линда, не отпуская его руку, достаёт из сумки яблоко и кладёт на тумбочку.

5. Денис

Перед сном я думаю о том, что наша с Костей команда проиграла, что нужно явно заморочиться, чтобы собрать столько сумок в кучу, и что мой сон стал крепче. Раньше я мог проснуться за ночь несколько раз, постоянно меняя позу, и лежать несколько часов, глядя в потолок, считать звёзды, наклеенные Линдой для мамы.

Линда вообще много чего делает для мамы: собирает на улице букеты цветов, находит камни необычного цвета и причудливой формы, клеит звёзды на потолочную плитку, чтобы маме было не страшно. Костя, в свою очередь, отдаёт мне жвачную наклейку, если такая у него уже есть.

Никто не знает, но звёзды я забрал себе. Я считаю их в такие бессонные ночи, я и сегодня считаю их перед тем, как уснуть. На пятой мне кажется, что подушка стала прохладнее и мягче, будто кто-то включил специальную функцию. На седьмой одеяло обнимает меня уютным коконом. На десятой уже нет необходимости считать.

***

Раньше мне приходилось вставать на работу, идти в наши старые гаражи и до вечера чинить машины. Понадобилось немало времени, чтобы открыть свой автосалон и руководить процессом из дома.

Мой лучший друг Стас проводит на работе семь дней в неделю. Его жена думает, что я скинул на него всю свою работу и запрещаю уходить домой пораньше даже в выходные. Ей проще верить в такую версию, чем в то, что её муж чувствует себя на работе нужнее, спокойнее и счастливее.

Сегодня ночью он прислал мне сообщение: «Дэн, не успеваю доделать коробку, останусь на ночь». Он всегда называет машины коробками (до сих пор не знаю, почему). Стас думает: я не догадаюсь, что они с Ларисой поцапались. Нина называет её ласково Лорик, Стас сокращает до короткого Ло.

Ло всегда связывает его задержки на работе с изменами. Постоянно твердит, что он не любит ни её, ни детей. Постоянно. А Стас говорит, что если бы Ло не была такой пилой, то мне пришлось бы искать нового работника года.

Я иду в наш автосалон, прихватив кофе.

— Погорячее. — Прошу на кассе, прикидывая, что за пять минут напитки немного остынут, а Стас любит кипяток. — И один покрепче. — Добавляю я, представив, как он там ночевал на этом неудобном диване.

Его длинные ноги вряд ли предназначены для такого спального места. Надо бы купить ему новый диван, раз уж ситуация с Ло не решается.

— Встречай свою заботливую любовницу. — Захожу в сервис и вижу длинные ноги Стаса, торчащие из-под красной, наполовину разобранной машины. Как он может изменять жене, если единственные, с кем он общается — машины и я? Ну, и Глеб, конечно.

— А где, кстати, Глеб? — озвучиваю я свои мысли.

Обожаю за это наш сервис — тут можно говорить всё, что думаешь, ковыряться в машинах, есть еду на заказ и пить по утрам кофе с друзьями. А также искать старого пройдоху Глебку — он вечно куда-то пропадает.

— Опять, наверное, вчера употребил, а сегодня забыл дорогу домой. — Стас вылезает из-под машины весь в свежих чёрных пятнах, усмехаясь сквозь зевоту, и я понимаю, что сегодня ночью он не ложился.

— Дружище, тебе бы отсыпной. — Протягиваю ему стакан, понимаю, что забыл, в каком кофе крепче. — Я сам тут повожусь.

— Ло уехала к маме, поэтому соглашусь. Глеб, кстати, забегал ночью, но явно не ожидал меня тут увидеть. Забрал инструмент и вылетел пулей. Натоптал ещё, пришлось полы мыть. Где он только нашёл столько грязищи? Сумку свою оставил, она на диване если что. — Стас зачёсывает рукой свои взлохмаченные волосы, достаёт из кармана очки.

С сумками у меня теперь не лучшие ассоциации. Стас ещё раз широко зевает, и залпом выпивает весь свой кофе, будто это стакан воды. Мы не прощаемся, потому что оба знаем, что вечером он всё равно придёт в сервис: ещё ни разу он не выдержал сутки дома.

Когда он уходит, подхожу к дивану. Перекладываю сумку — она невероятно тяжелая. Глеб что там, кирпичи таскает? Мы со Стасом подарили ему эту сумку на день рождения вместе с золотой пряжкой. Но пряжка не может столько весить!

Меня подмывает проверить содержимое сумки. Вот только я сам учил сына не лазать по вещам. Тем более, по вещам друга. Хотя… В лесу его это не остановило. Провожу пальцами по внешней стороне сумки, пытаясь угадать, что внутри. Кожа отдаёт холодом, я автоматически одёргиваю руку. Из бокового кармана выглядывает маленький продолговатый предмет. Закрываю глаза, вытаскиваю практически невесомый пластик — если я не вижу, значит, этого не происходит в действительности. Тем более, вовнутрь я не стал залазить.

Открываю глаза — вижу ручку. На ней надпись: «Досуговый центр доктора Рима». Рим — это моя собака. Забавное совпадение.

Делаю глоток кофе — выплёвываю обратно в кружку. Чертовски крепкий.

6. Стас

Впервые в жизни Стасу отвратительна тишина. Она его старый добрый друг, но сегодня пришла так не вовремя. С Денисом они бок о бок уже лет сто. Обсуждать коробки, футбол и новую игру, вышедшую на приставке, они могли часами. И вот, находясь в одной комнате, один из них непривычно молчит. Глеб обязательно пришёл бы, если бы не пропал много лет назад.

Стас до сих пор может вспомнить противный вкус кофе — это вкус потери. Потери Глеба. Той ночью он видел друга в последний раз. Когда Глеб залетел ночью в гараж, они даже словом не успели перекинуться. Если выпить или съесть что-то накануне плохого события, этот вкус привязывается к несчастью.

— Ты всё ещё переживаешь? — Стас слышит свой голос, и ему хочется забрать слова обратно, но они слишком быстро впитываются в стены. Ему хочется попросить Дениса открыть сумку с пряжкой, а ведь полицейские её так и не нашли… Дэн, ну открой же эту сумку хотя бы во сне!

— А я ведь и правда изменяю Ло. Я не мог тебе этого сказать: боялся, что ты перестанешь приходить ко мне по утрам с кофе. Перестанешь разговаривать со мной, осудишь, и… какая же это всё ерунда! Я должен был тебе сказать. Ты мой единственный друг. На днях моя коробка сломалась. Представляешь? А ведь ты говорил, что нужно её как-нибудь вместе перебрать. — Стас с силой приглаживает волосы пальцами и снимает очки. Он всегда крутит их в руках — так легче сосредоточиться.

— Мне тогда казалось, что с ней ничего никогда не случится. Мне всегда казалось, что с тобой тоже. Её зовут Ли. Представляешь, поменял Ло на Ли. Она обожает машины, мы часто зависаем в старом сервисе, рассказываю ей всякое про нашу дружбу и всё такое, да ты и сам всё знаешь. — Стас надевает очки, и картинка становится чётче. Но он не хочет чётко видеть эту картинку. Он не хочет запоминать палату, мониторы, капельницы и друга, бездвижно лежащего на кровати.

— О, яблоко. Я, кажется, знаю, кто его принёс. Как же она любит яблоки.

Стас кусает яблоко так, будто оно и есть та самая раковая опухоль, забравшая у него Дэна. Яблоко — причина, по которой пропал Глеб. Яблоко — вся боль и всё одиночество, накопившиеся за столько лет. Когда в руках остаётся только небольшой огрызок, Стасу кажется, что от него, в конце концов, останется тоже никому ненужный, успевший почернеть огрызок.

— Да, я всё ещё переживаю.

7. Денис

Как и следовало ожидать, Стас сменил меня ближе к ночи. Глеб так и не объявился. Ну, ничего, завтра придёт и будет смотреть своими виноватыми глазами, как нашкодивший кот. Интересно, он знает, что мы никогда на него всерьёз не злимся? Да потому что всерьёз он никогда нас не подводил. Да, немного лентяй, совсем много раздолбай, но шутки у него смешные.

Работу делает качественно, хоть и в самый последний момент. Но со Стасом они всё равно идеальная команда. Со Стасом вообще хоть кто может быть идеальной командой: он всегда поможет, подправит, подскажет. Ему просто необходим такой, как Глеб: всегда есть, кого научить, немного поругать и похвалить. У нас свои дочки-матери в гараже.

— Папа, а когда мы снова поедем в лес? — Костя вытаскивает меня из мыслей и погружает в реальный мир с голодной собакой, грязными вещами на стиралке и ребёнком, отчаянно желающим гулять. У этого ребёнка в руках ещё одна грязная вещь — плюшевый монстр. И кто придумывает такие дурацкие игрушки? Тот же, кто и сумки разбрасывает по лесу, это же очевидно.

— Давай разделимся: ты гуляешь с Римом, а я занимаюсь стиркой? — предлагаю я недолго думая. Убью двух зайцев — и Костя устанет, и дела будут сделаны.

— А потом поедем в лес? — сын прижимает к себе игрушку и смотрит на меня глазами ребёнка, ив этот момент ему нельзя отказать.

— А потом поедем в лес, — соглашаюсь с уверенностью. Да потому что знаю, что после Рима ни в какой лес он не захочет. — Давай сюда своё чудовище, а то мама убьёт нас, если узнает, что мы притащили его с улицы.

Костя ещё с минуту решает, отдать мне свою игрушку или нет, в итоге неохотно протягивает монстра и зовёт Рима на улицу. Я выдыхаю: ещё одно выигранное сражение с ребёнком. Теперь нужно выиграть сражение с монстром. Закинуть его в машинку или постирать на руках? Монстр, выбирай оружие!

Замачиваю его в тёплой воде с порошком. Начинаю тереть правую лапу, потом левую. Твёрдый сгусток грязи скребёт по руке. Или не грязи… Тогда что это? В лапе зашит твёрдый кусок. На ткани вижу неаккуратные стежки, могу сказать, что шили наспех. Нина, моя жена, часто шьёт, уж я-то знаю, как выглядит идеальный шов.

Насколько ребёнок был бы в шоке по шкале от одного до десяти, если бы увидел, как отец вспарывает его любимую мокрую игрушку первыми попавшимися под руку тупыми ножницами?

— Пап, тебе помочь?

Вздрагиваю от неожиданности. Линда всегда бесшумно подкрадывается сзади и говорит абсолютно бесстрастным голосом. Если Костю можно найти в любом углу дома по топоту и громкому крику, то Линда в прошлой жизни явно служила в разведке.

— Только не рассказывай Косте, — говорит она.

Об этом можно даже не говорить: они с Костей не в самых лучших отношениях. Когда один из них плачет, другой обязательно смеётся. Я, кажется, упустил момент, когда между ними пробежала чёрная кошка. В моей голове это выглядело так, будто Линда стала старше и откололась от нашей семьи, замкнулась и ушла в свой мир с громкой музыкой и рок-звёздами.

Протягиваю дочери синюю бесформенную ткань, обтягивающую поролон, на пол капает вода, и я боюсь, что Линда безжалостно добьёт монстра. Вместо этого она уходит в комнату и через несколько минут возвращается с аккуратно зашитой игрушкой.

— Что было внутри? — стараюсь делать тон менее требовательным.

Линда редко со мной разговаривает, зато, когда её спрашивает Нина — я слышу больше слов за минуту, чем она мне сказала за всю жизнь. Возможно, есть книга, которая учит правильно задавать вопросы своим детям?

— Ничего, — спокойно отвечает дочь и уходит в свою комнату, будто ничего только что не происходило.

А я стою с мокрым монстром над тазиком с водой и понимаю, что это сражение мне никогда не выиграть.

8. Линда

Что, если вашу жизнь запустить на плёнке? Как ощущения? Заставить заново пережить часть своего детства глазами отца — интересный эксперимент.

Линда видит, как отец неловко отвечает ей в своём сне, будто боится каждого сказанного слова. Линда видит, как отец её боится. Ей не кажется, что это круто, ей никогда не казалось, что к их общению можно подобрать прилагательное или наречие. Сейчас ей кажется, что это и общением назвать тяжело.

Отцу она сказала, что в лапе монстра ничего не было. Ей было приятно сначала распарывать любимую игрушку брата, а потом заново сшивать. Костя так и не узнал, что она вытащила маленькую флэшку из его монстра, высушила её на подоконнике за большим денежным деревом и по сей день носит на шее.

Костя никогда этого не узнает, потому что они до сих пор не разговаривают друг с другом.

Линда поняла, что она больше не в команде, когда Костя стал достаточно взрослым, чтобы смотреть с отцом футбол, чтобы пинать во дворе мяч и стрелять из рогатки. Отец нашёл друга в лице сына и так сильно загорелся маленькой копией себя, что перестал обращать внимание на дочь. Скорее всего, в голове отца этот промежуток пролетел, как одно мгновение, но Линда помнит каждый день. Она часто сидела на подоконнике и наблюдала за идиллией во дворе.

Костя знал по именам всех черепашек ниндзя, они с папой даже заказывали пиццу, как в мультике, и использовали палки, как мечи, играя во дворе. Линда не любила ни черепашек, ни пиццу, ни палки. Она перестала любить брата, ведь украл у неё отца. Ситуацию осложнял один факт — Костя абсолютно об этом не догадывался.

***

Дни для посещения Досугового центра Линда тоже разделила: специально вырвала один листок из своего планера и поставила буквы «К» и «Л», они чередуются через день. Воскресенье — выходной. Теперь Костя приходит в свои дни, а Линда в свои, нет необходимости пересекаться.

Вот только вырванная страница как бельмо в глазу — нужно купить новый планер. Линда записывает очередной пункт в список дел — он не сократится ни к вечеру, ни к концу недели. А завтра будет новый список, ещё больше предыдущего. И так без конца.

Как ни странно, но только тут — у кровати отца, она может отдохнуть. Посмотреть в окно, где ветер заставляет деревья выгнуться, закрыть глаза и подставить лицо, проникающим в палату солнечным лучам. Линде кажется, что сегодня солнце светит ярче обычного. Белые стены успокаивают, хочется принести кровать и тоже лечь рядом, распустив волосы, собранные в тугой хвост. Но ещё рано: слишком много дел.

— Чуть не забыла, — говорит Линда и осекается: она никак не привыкнет, что ей нужно начинать разговор с отцом первой.

И никак не привыкнет к осознанию, что всегда могла это сделать. Ведь отца никто у неё не крал, и он был всё это время рядом. Она сама решила отдалиться. Свободной рукой, достав из сумки яблоко, она думает: «Кто постоянно их забирает? Доктор?» Почерневший огрызок в мусорном ведре говорит о том, что вряд ли это был доктор.

Костя не любит яблоки. Но кто ещё может приходить к её отцу?

9. Денис

Утром всё кажется немного проще. Утром всегда всё чудесным образом становится лучше. Сейчас позвоню Стасу, чтобы убедиться, что они с Глебом на работе. Несколько пропущенных: Стас всегда на шаг впереди, наверное, хотел сам сказать про Глеба.

— Доброго утречка! Ну как там, работа кипит? — Стараюсь, чтобы мой голос не звучал так, будто я только что встал с кровати.

Раньше я чувствовал себя неловко, когда мои друзья работали, а я отдыхал, но к хорошему быстро привыкаешь.

— Глеба нигде нет! Я звонил ему со вчерашнего вечера уже сотню раз. Он никогда так надолго не пропадал, — Стас говорит на удивление быстро, его беспокойство тут же передаётся мне.

Перед глазами возникают страшные картины: Глеба сбила машина, когда он навеселе выходил из бара. Или он лежит сейчас дома, потому что поскользнулся в ванной, и никто ему не может помочь, так как он живёт один. Либо он подрался с футбольными фанатами, которых недолюбливает точно так же, как и они его.

— Я был у него дома, он оставил мне ключ на всякий случай. Глеба там нет. — Будто читая мои мысли, Стас отсекает одну из версий. На слове «ключ» он запинается.

Странно, почему Глеб оставил ему ключ на всякий случай? Он считает, что я не такой близкий друг? На какой всякий случай — тоже непонятно. Коты и цветы в его квартире явно не водятся.

— Позвони в участок и скажи, что у нас есть его сумка…

Понимаю, что до приезда сотрудников нужно проверить сумку на наличие всего запрещенного — у каждого свои скелеты в шкафу. Глеб только кажется простым парнем: он не любит распространяться про своё военное прошлое и умеет делать глупый или незаинтересованный вид.

— Сумки нет, я думал, ты её забрал. Участковый начнёт поиски через два дня, у Глеба не лучшая репутация в нашем районе. Я объеду все бары в центре, где он любит выпить. Сможешь сгонять туда, где мы обычно рыбачим?

Стас будет хорошим руководителем, если я пропаду также как Глеб. Теперь плохие мысли залезли и в мою голову: тот самый тёмный лес находится недалеко от нашего места рыбалки. Мы частенько выезжали за город подышать свежим воздухом и послушать тишину. Но сейчас с трудом признаюсь сам себе, что не хочу туда возвращаться. В трубку отвечаю:

— Конечно, смогу.

***

Когда Костя узнаёт, что ему не нужно идти в школу, потому что мы с ним едем на рыбалку, он в красках представляет, как одноклассники лопнут от зависти, когда узнают.

— Только в школе об этом никому, а то больше не отпустят. Пусть учительница думает, что у тебя действительно температура, — говорю я на всякий случай.

Один раз я уже отпросил сына с уроков, и мы поехали в аквапарк. Когда на следующий день он рассказал об этой поездке всем друзьям, мне позвонила его классная. Я не придумал ничего лучше, чем сказать: «А что, это разве не уважительная причина?».

После этого случая меня считают немного с прибабахом. Но есть и свои плюсы: не дёргают по мелочам, не заставляют в срочном порядке вступать в родительские группы и участвовать в обсуждении школьной формы и выбирать цвет занавесок в классе. Не люблю бесцельный трёп, предоставляю такую бесценную возможность Нине. Она всегда знает, кому и что сказать. Думаю, что её тоже считают не совсем нормальной, раз уж она живёт со мной…

— Луча поедет с нами! — кричит Костя и убегает в свою комнату, чтобы собрать вещи.

— Куртку не забудь! — напоминаю я, как приличный отец.

Вот только я часто не понимаю, о чём говорит мой ребёнок, и чувствую себя умственно отсталым: из-за этого некоторые фразы стараюсь не переспрашивать. С женой я чувствую себя таким ещё чаще, поэтому просто киваю на, как мне кажется, безобидные реплики.

— Я сейчас чего-то не поняла. — Линда входит на кухню со своим обычным выражением лица, то есть с крайне недовольным. — А меня со школы отпросить никто не забыл?

— Костя температурит. — Пытаюсь протолкнуть оригинальную версию. Отмазываюсь перед своей же дочерью. И кто тут из нас родитель?

— Ага, в обнимку с удочками. Пусть расскажет это своей училке. Я тоже не иду в школу. — Линда демонстративно бросает рюкзак в кресло и уходит в свою комнату.

Ну, и что я скажу Нине? Что сына я забрал со школы на рыбалку, а Линду оставил дома, потому что так будет честно? А ещё у меня пропал друг (по совместительству работник автосервиса), и у меня нет времени на все эти объяснения.

— Ну что, поехали? — Линда выходит в рваных джинсах и в своей любимой синей куртке.

В школу она никогда её не надевает: носит только по выходным. Без школьной формы Линда выглядит старше своих лет. И сегодня кажется особенно расстроенной: с припухшими веками и полным отсутствием косметики. Но я никогда не спрошу, плакала ли она. Линда ни за что в подобном не сознается. Видимо, я впервые случайно смог вытащить дочь на прогулку?

Костя вываливается из кладовки в болотных сапогах и с удочками наперевес. Ну и конспиратор! Линда нетерпеливо стучит пальцами по дверной ручке. Я сразу же понимаю, что она торопится скорее уехать из дома. Просто так эта девочка даже пальцем не пошевелит — с моей дочкой явно происходит какая-то ерунда.

10. Линда

Воскресенье может быть двух видов: либо внезапная поездка с любимым человеком на Столбы для прогулки среди гор и ужина в красивейшем ресторане на другом конце города, либо серое и абсолютно бессмысленное — в компании мелодрам и бутылки вина. Линда достаёт бутылку вина, ищет фильм на вечер и выбирает бокал побольше.

«Сегодня не смогу, заеду завтра после работы. Целую», — она готова прочитать это сообщение ещё полсотни раз, и мысленно умолять, чтобы ниже пришло ещё одно, где он напишет, что сможет. Сможет приехать, сможет уйти от своей жены, сможет избавить её от бессмысленности происходящего.

Линда понимает, что влюбиться в женатого — означает выкинуть своё сердце на заброшенный вокзал. Там поезда не приходят в обещанное время. Там вообще не ходят поезда. И её сердце сидит на одной из холодных лавок, смотрит на часы и понимает, что ничего не происходит. От этого оно становится чёрствым и сжимается, а заслышав звук поезда, покрывается льдом. Когда-нибудь сердце разобьётся о первый попавшийся поезд. Когда-нибудь Линда поймёт, что она и есть тот самый поезд, в который нужно посадить сердце и увезти подальше от этого вокзала.

Интересно, что бы сказал папа? Линда понимает, что не знает о своём отце ничего. Смог бы он защитить её, объяснить, что нужно делать в такой ситуации? Изменял ли он маме? А если изменял, то было ли ему стыдно?

Линда оставляет неоткрытую бутылку на столе, выбирает самые высокие каблуки, ярко красит губы, завязывает волосы в высокий хвост, садится за руль и едет в центр доктора Рима. Сегодня воскресенье, а значит, Кости там быть не должно: она ведь составила расписание и все должны его придерживаться. Линда напрасно проверяет телефон: там нет новых сообщений. Она решает, что на обратном пути нужно будет заехать за второй бутылкой вина.

***

В палате Линда чувствует себя в безопасности: она снимает каблуки, и ноги тянутся к невесомым одноразовым тапочкам, администратор выдаёт их на входе. Даже администратор такого странного места понимает, что невозможно быть постоянно на высоте, и, что даже самым железным леди иногда нужна передышка.

Отец смотрит один и тот же сон уже несколько недель. Его мозг отказывается обрабатывать информацию быстрее. Он слабеет из-за опухоли. Линда перематывает на начало. Она всегда перематывает на начало, боясь, что могла упустить важные мелочи.

Отвлечься от реальной жизни и вернуться в детство, вспомнить, как жили все вместе, когда мама была жива.

Отец всюду старается добавить образ мамы. В одном варианте сна она есть, в другом — нет. Её не стало раньше, он всё ещё не хочет в это верить. Родной образ рано или поздно проходит через каждый сон. И Линда мысленно благодарит отца. Мама как привидение, как фон его жизни. Линда тоже очень скучает по матери.

Она хорошо помнит тот день, когда поехала с отцом и Костей на рыбалку. Это был особенный день — день рождения её любимого человека, её туда не позвали. Она приготовила альбом с их общими фотографиями, сшила подушку и вышила его имя в правом нижнем углу. Она планировала прогулять школу. Утром он написал, что появились срочные дела по работе, и больше не отвечал на сообщения. У него часто появлялись срочные дела по работе, и это сводило Линду с ума.

Она не могла поделиться своими переживаниями с подругами, потому что их не было. Маме сказать она тоже не могла, потому что знала: маму обязательно насторожит возраст парня. Отец… он бы и вовсе не понял — в лучшем случае. В худшем — даже не хочется представлять.

— Привет!

Дверь за спиной Линды хлопает, и она отдёргивает руку. Ей странно делать вид, будто всё это время она не держала запястье отца. Когда под пальцами пульсирует жизнь, становится спокойнее. Кажется, отец пытается сказать этими ударами что-то важное.

— Я уже ухожу! — Линда подскакивает и чувствует себя крайне неловко в одноразовых тапочках, она торопится сменить их на туфли. Без каблуков она чувствует себя уязвимой и слабой.

— Мы можем вместе посмотреть, что ему приснилось. — Костя наступает на минное поле и сразу же взрывается на словах:

— Я уже посмотрела, воскресенье — выходной, я помню, — говорит Линда полушёпотом.

Она бежит, но не понимает, куда или от кого. Почему Костя приехал в воскресенье? Почему она нарушила своё же правило? И есть ли смысл в этих правилах?

Им с братом больше не за что бороться. Тем более всю жизнь борется только она.

Стук каблуков по лестничным ступеням отдаётся болью в голове. Ей хочется обнять близкого человека, но отец в режиме ожидания смерти, а у любимого мужчины другая семья, ему снова не до неё. Дома никто не ждёт. Определенно нужно ехать в магазин.

В машине Линда понимает, что забыла выложить из сумки яблоко.

11. Костя

Костя просыпается в воскресенье под звуки суеты на кухне. Обычно завтрак готовил он: несколько яиц и тосты с арахисовым маслом. Теперь каждый день его будит запах кофе и жужжание миксера: Маришка встаёт пораньше, заводит тесто на блины, либо печёт булочки с сыром. Токсикоз не даёт ей понежиться в кровати подольше.

Она уверяет, что запах теста успокаивает тошноту и ей становится легче. Теперь вес они набирают вместе: вот только Марина родит ребёнка, а Косте придётся покупать абонемент в фитнес-центр.

— Когда ты познакомишь меня со своим папой? — Марина уже научилась печь блины как настоящий профессионал и даже не смотрит на сковороду, когда их необходимо перевернуть.

Костя хочет сказать ей правду, но вместо этого получается:

— Думаю, на следующей неделе ему станет лучше, и мы его навестим.

Почему ложь так ловко наслаивается на другую ложь? Почему каждый раз он старается сделать как лучше, а получается как всегда?

Костя боится, что Марина не поймёт, почему он поместил отца в центр доктора Рима. Она так много раз говорила, что люди издеваются над своими родственниками, искусственно сохраняя им жизнь, что нет ничего хорошего в том, чтобы лежать овощем на кровати и не иметь возможности встать. Костя не хочет, чтобы жена считала его плохим человеком, но он очень хочет познакомить её со своей семьёй.

Про сестру он тоже ничего не мог сказать: постоянно задерживается на работе — универсальный ответ. Марина всегда всех понимала, поэтому просто кивала головой и делала грустные глаза. Костя и сам не понимал, почему ему так стыдно рассказать правду.

Он не знает, по каким дням в палату приходит Линда, они, не сговариваясь, выбирают разное время. Периодически он замечает яблоко, оставленное на тумбочке.

После завтрака Костя надевает свой спортивный костюм, только он помогает сохранить желание заняться спортом, и едет в Досуговый центр, чтобы спросить врачей, можно ли на несколько дней вернуть отца в реальный мир.

***

Костя заходит в палату и с минуту наблюдает, как его сестра сидит на кровати в белых тонких тапочках, держит отца за запястье и выглядит совсем беззащитной. Неужели это та самая бойкая девчонка, которой палец в рот не клади?

Косте хочется подойти и обнять её опущенные плечи, погладить по рыжим волосам (во сколько лет она начала краситься и какой её натуральный цвет?), сказать, что скоро у него родится сын, что произошло столько всего. Ему хочется спросить, чем живёт Линда, кто готовит ей дома завтрак, хочет ли она прийти к ним в гости? И самое главное: Маришка приготовит пирог с яблоками.

— Привет, — вместо этого говорит Костя, специально закрывая дверь с хлопком.

Он предлагает Линде посмотреть глазами отца их детство. А ведь мог бы придумать что-то получше! Линда говорит, что сегодня выходной. Костя знает, что сегодня выходной, и не понимает, что с того? Когда сестра буквально выбегает из палаты, он смотрит ей вслед, хотя на языке вертится столько несказанных слов.

После ухода Линды он идёт разговаривать с врачом. Доктор Рим объясняет, что отключать человека от снов, во-первых, очень опасно, во-вторых, конкретно его отца — смертельно. Минут через десять после того, как он очнётся, вместо сна придёт боль. Ему сделают укол, и он умрёт уже насовсем. Костя не готов к такому раскладу. К тому же, в бланке согласия на процедуру нужны подписи двух родственников. Линда такое не подпишет. Костя тоже.

— Ваша сестра, кажется, оставила вам записку. — Доктор Рим смотрит уставшими глазами, Костя видит в них своё отражение. Доктору Риму пора отдохнуть.

Записка — это расписание. Дата двухнедельной давности. Его дни — понедельник, среда и пятница. Почему доктор Рим так долго держал записку у себя? Неужели хотел таким образом их помирить? Вряд ли.

Воскресенье — выходной.

Вот про какойвыходной говорила Линда.

12. Денис

В машине так тихо, что слышно шум колёс и сигнал светофора, который помогает слабовидящим пешеходам перейти дорогу.

— Вообще-то рыбалка — это мужское занятие. — Костя всегда считал, что мама общается с Линдой, потому что у женщин свои женские дела, а у них с папой серьёзные и мужские.

Я сам виноват: когда разделение труда вступало в силу, девочки отправлялись на кухню, а мальчики чинили старый шкаф или шли разбирать балкон. Ну, и какой адекватный ребёнок захочет разбирать балкон? В таких случаях я всегда говорил: «Костик, иди сюда, сейчас мы займёмся по-настоящему интересным делом! Хочешь, покажу тебе ружьё? Надо только добраться до него через весь этот мусор на балконе». Косте было важно, что у нас есть свои секреты и свои мужские дела без мамы и Линды. А я радовался каждой возможности увлечь сына.

— Вообще-то рыбалка — это тупо. Я не собираюсь сидеть весь день на одном месте и смотреть на воду, — Линда как обычно передразнивает брата, а я думаю, что лучше было, когда мы все ехали молча.

— Тупо говорить «тупо»! — Костя сжимает своего монстра крепко, будто боится, что тот убежит и оставит его одного.

— Тупо ездить с мягкой игрушкой, когда называешь себя мужиком! — Линда чувствует, как именно нужно надавить на больное.

Она всегда подмечает слабые места, и знает, по каким лучше ударить. Особенно, когда сама чувствует себя уязвимой. Бьёт один раз, но с такой силой, чтобы бить больше не пришлось.

У Кости трясётся нижняя губа, и, если он сейчас заплачет, это будет официальное поражение. Замечаю, что неосознанно болею за сына. «Пожалуйста, только не заплачь, я куплю тебе все жвачки в мире», — думаю про себя. Мне кажется, если сломается Костя — я тоже сломаюсь.

— Мы оставим машину здесь и немного пройдёмся пешком. Линда, когда ты вырастешь, обязательно поймёшь, что брат — это здорово. — Стараюсь немедленно взять ситуацию в свои руки, не подорваться на минах, которые расставляет моя дочь и не оставить сына в беде. Но Костя всем видом показывает, что он обижен: демонстративно берёт монстра и вылезает из машины.

— Когда я вырасту, постараюсь вообще его больше никогда не видеть. — Линда отворачивается в сторону реки, обозначая, что говорить она больше не собирается.

— Её просто парень не любит, поэтому она такая злая. Он написал, что сегодня не хочет её видеть, — Костя закусывает губу. Он всегда закусывает губу, когда понимает, что сказал лишнее.

Из этого следует, что у Линды есть парень, и, что Костя шарится в её телефоне. Непонятно, что хуже. Слёзы предательски выкатываются из его глаз, делаю вид, что не заметил.

Я не успеваю сказать ничего поучительного по поводу телефона, успеваю только удивиться, как Костя приберёг такое оружие. Он мог растоптать свою сестру здесь и сейчас. Мне и не нужно говорить ему, что брать чужие вещи нехорошо: он сам всё знает. Костя пытается хоть так участвовать в жизни своей сестры. Я так боюсь, что он всю жизнь будет искать к ней подход, как делаю это я. Надеюсь, что хоть один из нас в этом преуспеет.

***

Около берега реки я делаю глубокий вдох. Костя уже вовсю занимается своей удочкой, Линда ищет красивый камень, чтобы привезти его маме. А я так и не придумал, как объясню Нине нашу внезапную поездку.

«Дорогая, я боюсь этого зловещего леса, поэтому ещё и детей с собой прихватил?»

Отец года.

— Я схожу, соберу дров, разожжём костёр, сосиски пожарим, — оправдываюсь перед своими детьми перед тем как пойти за дровами.

Направляюсь к лесу и через некоторое время слышу шелест шагов сзади, мне становится не по себе. Может быть Глеб так и пропал? Может быть в этом странном лесу постоянно пропадают люди, орудуют маньяки и психи, отбирают сумки, а тела сжигают или топят в реке? В новостях недавно показывали, что у сумасшедших началось обострение. Ускоряюсь и не оборачиваюсь, шаги сзади переходят на бег.

— Пап, ну ты нормальный? — Линда обгоняет меня.

Не знаю, что в этот момент в её голове. Не знаю, что в этот момент в голове у меня. Я оглядываюсь по сторонам: вокруг только тёмно-зелёный лес: он смыкается над нашими головами. Мне хочется вернуться к реке и подышать. Тревога не пошла на спад, когда я увидел Линду, она усилилась. Что, если мы оба в опасности?

— А ты почему не осталась с Костей? — спрашиваю так, будто ничего не произошло.

Но на самом деле у меня нет оправданий: я только что убегал от собственной дочери и с горем пополам стараюсь сохранять спокойный вид. Собираю сухие ветки, чтобы показать, что всё так и задумано.

— С ним остался Луча. А почему мы не взяли с собой Рима?

Тут я понимаю, что Луча — это имя монстра и даже Линда в курсе, как его зовут. Странно, что она к этому почти нормально относится. Вот только не знаю, как объяснить, что я забыл про Рима. Наверное, он спал в углу одной из комнат. Хотя он всегда провожает нас, либо едет с нами. Я просто много думал про Глеб, вот и забыл! Этими мыслями успокаиваю сам себя.

— Боюсь, что он нахватает клещей, тогда нам придётся ехать в клинику для собак, ставить уколы, — придумываю на ходу правдоподобную версию и понимаю, что мы разговариваем. Мы с Линдой говорим о всяком, и ведь это оказалось не так трудно! Почему мы раньше не разговаривали о всякой ерунде?

Дорога кажется достаточно знакомой, будто недавно я уже ходил по ней. Дерево с двумя стволами, поляна, сумки. Музей под открытым небом, снова мы тут. Если бы Костя был тут — он бы снова радостно залез в ближайшую сумку.

— Пап, а ты куда нас привёл? — Линда думает, что это было спланировано. Я думаю, что нужно развернуться и уйти.

Сумок стало больше. Золотая пряжка со львом отражает листья, и она определенно сделана на заказ. Это сумка Глеба.

— Нам нужно кое-что проверить, только не рассказывай Косте, — на всякий случай озвучиваю я и чувствую, что Линда это ценит.

Если Костя узнает, что мы были на поляне с сумками без него — мне конец. У нас с Линдой появляется очередная тайна: ещё парочка таких секретов от Кости, и мы можем стать друзьями. Линда поправляет на шее кулон и прячет его под кофту. Наверное, Нина купила очередную безделушку.

— Что это за вещи? Где все эти люди?

Вокруг становится почти темно. Мы находимся под куполом, я чувствую пульсацию в горле, будто подавился собственным сердцем.

— Нам нужна только одна сумка, остальные тоже заберут, это такая игра. Знаешь, автомобильный квест? — говорю я первое, что приходит в голову.

Линда приподнимает брови, и определённо мне верит. Где я научился нести всякий правдоподобный бред? Я готов сделать сальто. Но не умею.

— Не думала, что ты вообще про такое знаешь. Круто! Что нам нужно найти? Где карта? — Линда оживлённо ходит вокруг сумок, не прикасаясь ни к одной, осматривает территорию.

Она подозрительно много знает о подобных мероприятиях. Я, конечно, в курсе про её любовь к машинам, но на авто-квест вряд ли бы отпустил. Но, зная Линду, могу с уверенностью сказать: она вряд ли спрашивала бы разрешение.

— Нам не нужна карта, нам просто нужно забрать нашу сумку. — Берусь за кожаные ручки, и понимаю, что не могу её поднять. Глеб, чёрт бы тебя побрал! И сумку твою! И лес этот!

Голова сильно кружится. Издалека доносится взволнованный голос:

— Пап, пошли к реке, дай мне руку.

13. Линда

Они ужинают в самом красивом ресторане в городе. И окна можно увидеть замечательный вид на ночной Красноярск и местный Биг Бен. Линда не любит часы: ей всегда мало времени. Когда Стас приезжает, она знает заранее: у них не более двух часов. Изредка он приезжает на пять часов, тогда приходится с грустью отмерять каждый час.

Почему нельзя разбить все часы в городе? И Биг Бен, и эти его дорогущие часы — подарок жены. Зачем он надел их сегодня? Ещё раз напомнить, что свой день рождения он провёл с семьёй? Линда представляет, как жена дарит маленькую коробочку, а Стас прижимает жену к себе и благодарно целует в щеку.

Линда не рассказывает о том, что встретилась в центре с братом, она не рассказывает о том, что нарушила своё же правило, приехав в воскресенье. Она также молчит о том, что уже ненавидит его часы. Она молчит, но больше всего на свете ей хочется закричать. Закричать и проснуться. А ещё, чтобы время остановилось.

— Мне нужно тебе кое-что сказать. — Его голос кажется таким далёким, но всё ещё родным.

Глаза нисколько не изменились с их первой встречи, через стёкла очков они кажутся чуть больше. И смотрят с такой же заботой и нежностью. Во только теперь этого мало. Как долго придётся терпеть все эти бесконечные разговоры? Сколько праздников ещё нужно справить в одиночестве? За все эти годы накопилась обида, размером с океан: огромный, шумный, разбивающийся обо всех, кто к нему подходит. Линда тоже готова разбиться обо всех, кто к ней подойдёт.

— Хочешь уйти от меня? — Линда думает, что Стас специально надел часы, чтобы всё стало понятно без слов.

Линда чувствует, как время тонкой струйкой песка утекает, пока она продолжает сидеть в ресторане. Продолжает сидеть и накручивать — а что ещё ей остаётся? Жить в постоянной неопределенности и страхе потерять. А ведь она и без того постоянно теряет Стаса, каждый божий день. Каждый раз, когда он уходит к своей настоящей семье — она его теряет. Она так скоро потеряет и себя тоже.

— Нет, другое, — Стас говорит спокойно.

Иногда кажется, что его невозможно вывести из равновесия. Но его руки говорят больше, чем нужно. Он и правда не на шутку разволновался.

Как же Линде хочется взять, бегающие по столу, пальцы в свою руку, чтобы они остановились. Чтобы остановиться вместе с ними. Как же хочется взять его всего себе.

— Неужели решил бросить свою жену? — Линда делает акцент на слове «свою».

Она сама хочет принадлежать ему. Сколько можно быть на втором месте?

Линде не нравится, что у него есть вторая жизнь. Вторая женщина. Она быстро допивает стакан с водой, но во рту сухо как при сильнейшем похмелье. Зачем он бегает из одного дома в другой и никак не найдёт покоя? А как Линде найти покой, если всё постоянно в подвешенном состоянии? Как ей найти покой, если сердце укутывают в тёплое одеяло на несколько часов, а потом оставляют нагишом на морозе. Попробуй, выживи.

— Нет, я хотел поговорить о твоём…

Линда встаёт и надевает пальто. Дома у неё весит синяя куртка, похожая на потерянную в детстве, в тот день они ездили на рыбалку с отцом. Ей хочется надеть эту куртку и устроить себе выходной. Выходной от вокзала, выходной от вечной зимы.

Линда никогда не позволяла себе уходить посреди разговора. Она не хочет больше оставлять своё сердце и ждать, пока его укроют. Ей неважно, о чём Стас хочет поговорить. Её любимый человек принадлежит другой женщине, а Линда не принадлежит никому. Если бы она могла сейчас хоть кому-то позвонить, она бы плакала в трубку. Она бы кричала, била по приборной панели и выпускала злость. Если бы она могла… Линда никогда не плакала в телефонную трубку.

Ехать за рулём, давясь слезами — плохая идея. Как же долго она привыкала водить машину на каблуках. Стас за ней не пошёл, значит, нет ничего важнее, чем уехать отсюда.

Нет ничего важнее педали газа. Нет ничего важнее пустоты, съедающей изнутри. Линда чувствует, как её сердце не доходит до поезда и падает на рельсы. Она чувствует, как всё внутри разбивается на маленькие кусочки. Внутри происходит страшное — снаружи тоже.

Линда никогда до этого не попадала в аварию.

14. Георгий

— Да. Я буду через десять минут, всё мы успеем.

Георгий опаздывает больше, чем на час; все его друзья знают, что он приедет последним, но всё равно продолжают названивать каждые пятнадцать минут.

Кожаная куртка после тренировки кажется тесной, Георгий расстёгивает её и выпивает залпом полбутылки воды. Хорошо, что в машине всегда лежит полная бутылка на всякий случай. Он надевает солнечные очки и чувствует себя свободным и счастливым. Прикуривает сигарету и не чувствует вкуса. Друзья по команде удивляются, когда после плотной тренировки Георгий выходит на улицу и первым делом достаёт сигарету. Все только дыхание с горем пополам восстановили, а он уже курит.

«Надо по пути ещё заехать за кофе», — думает он.

Телефон снова звонит. Георгий не обращает на него внимание. А какой в этом смысл? Если торопить человека подобным образом, можно получить разве что обратный эффект. На рингтоне хорошая песня: они с другом однажды затеяли в баре драку под неё. Хороший был вечерок!

Георгий тушит окурок в машинной пепельнице и выжимает педаль газа на трассе, но не потому что опаздывает, а потому что любит скорость. Машину он чувствует, как свою третью руку. Машина безопаснее и комфортнее, чем любой другой транспорт. Георгий любит держать ситуацию в своих руках. То же самое он чувствует на льду, получая шайбу — контроль. Разгоняясь на коньках, он хочет остаться в скорости, застрять в моменте.

«Если бы можно было останавливать время», — думает Георгий, проводя рукой по щетине.

«Надо побриться», — последние мысли перед тем, как ему придётся резко выкрутить руль.

Красная ауди вылетает навстречу так стремительно, что на раздумья остаётся меньше трёх секунд. Обычно именно столько хватает хорошему водителю, чтобы избежать любой аварии. Георгий жмёт тормоз и берёт левее, ауди пролетает в сантиметре. Главное, на полной скорости не съезжать на обочину — занесёт.

В зеркало заднего вида Георгий видит, как ауди зарывается в огромную гору песка, сваленную на обочине. Эту гору специально отсыпали, чтобы спасти неопытного водителя? Таких гор несколько, они и правда гасят скорость лучше любого столба. И безопаснее. Возможно, в машине даже кто-то остался жив.

Георгий достаёт аптечку, ставит свою машину на аварийку, по пути сбрасывает звонок друга и набирает телефон скорой помощи.

15. Линда

Линда открывает глаза. Ей кажется, что она в белом платье. Во сне она выходила замуж за мужчину и видела его впервые. Он нёс её на руках. Корсет сдавливал грудную клетку, Линда не могла дышать. Туфли были безумно неудобными и не по размеру. Ноги онемели, воздух перестал попадать в лёгкие. Когда мужчина поднял её над землёй, Линда задышала и заплакала от счастья.

Потом ей кажется, что она в палате отца. Вокруг светлые стены, деревья стучат в окно, голова откликается болью на каждый удар веток. Или сердца. Пахнет спиртом и чем-то горелым.

Манная каша? Линда терпеть не может каши. Она пытается сесть, но лучше бы этого не делала. Сгустки боли взрываются в каждой части её тела, кроме ног. Тело в синяках и ссадинах, на левую руку, похоже, наложили гипс. Правая рука слабая, будто на ней лежало по меньшей мере килограммов сто. Кулак сжимается, и по спине разбегаются мурашки. Когда одеяло оказывается в стороне, в горле застревает крик, Линда кашляет. Кашель разносит боль по всему телу. Кроме ног.

— Очнулась, умница. Парнишка твой уехал вчера, не дождался. — Медсестра бегает по палате, поправляет шторы, забирает нетронутую манную кашу.

«Бутафория, а не еда», — думает Линда, кривясь от боли.

— Я тебе попозже борща принесу, уже начали варить. Тебе сейчас силы нужны.

Линда готова обнять добродушную женщину, но вместо этого продолжает лежать. Она не помнит, чтобы с ней в машине был её парень. Она помнит тот вечер отчётливей, чем хотелось бы. Она помнит всё, но не помнит, как попала в больницу. Наверное, Стас всё-таки поехал следом, потому что переживал. Эта мысль согревает сердце. Линда не хочет, чтобы мысли о нём согревали, она хочет, чтобы он сидел возле её кровати и держал за руку.

— Он забыл свои очки, обещал заехать. — Медсестра кладёт на тумбочку солнечные очки.

Линда знает, что её парень не носит солнечные очки.

Значит, в больницу её привез другой человек.

Она ждёт этого человека до вечера. Она ждёт хоть какого-нибудь человека до вечера, не решаясь спрашивать, что у неё с ногами. И так понятно, что всё плохо.

Всё становится ещё хуже, когда к ней абсолютно никто не приезжает.

***

Всю неделю Линде запрещают вставать с кровати. Чувствительность возвращается по сантиметру, но это приносит больше боли, чем радости. Ей приходится ходить в туалет в мешочек, он висит возле кровати. И становится не по себе, когда его слишком долго не меняют. В такие моменты Линда рада, что никто не приезжает.

Каждое утро доктор делает обход, выписывает конскую дозу обезбола и говорит, что ещё немножко — и она у него бегать будет. Линда не верит ни одному слову. Ей невыносимо больно даже пальцами шевелить. Зато она может сама себя кормить — это единственное, что она делает сама, помимо чтения книг.

В один пасмурный день Линда не выдерживает и расспрашивает медсестру о том, как выглядел человек, во сколько он её привёз и почему он не оставил своих контактов. Да, она подписала бумаги, что сама не справилась с управлением, и что кроме неё никого в машине не было, но это не повод не искать человека, который держал её, всю переломанную, на руках. Или всё-таки повод?

16. Георгий

Телефон Линды в первый день после аварии разрывается от звонков. Линда их не слышит, потому что телефон остался в покорёженной машине. Когда Георгий сидит на водительском сидении, выставив ноги на улицу, и ждёт инспектора, он слышит звонок.

Повернувшись на звук, он видит, как на экране высвечивается «Любимый». Георгий не собирается брать трубку, чтобы не вводить парня в ступор. Любимым людям звонят из больницы — и они приезжают, чтобы держать за руку и говорить слова поддержки. Георгий делает вывод, что он лишний в этой истории. Пусть доктора сообщают неприятные новости.

Его никогда не раздражали звуки звонков, но этот почему-то раздражает. Он переводит телефон в режим вибрации и кидает в сторону пассажирского сидения.

Пожилой инспектор довольно быстро оформляет все бумаги, некоторые из них даёт подписать Георгию. Заплатив сумму большую, чем стоит вызов, Георгий просит инспектора не связываться с владелицей. Он поясняет, что у его подруги и так сильный стресс из-за аварии на пустом месте. Инспектор пересчитывает купюры и говорит:

— Я вам верю.

Судя по его спокойному лицу, он часто верит в чужие стрессы. Георгий вызывает эвакуатор и контролирует доставку машину к знакомым в автосервис. Он в двух словах объясняет ситуацию и оставляет номер «любимого». Георгий не понимает, почему ему так грустно. Он заезжает в первый попавшийся бар, не перезванивает друзьям и уезжает домой только под утро. Алкоголь его давно уже не берёт.

В голове не укладывается, что он сегодня спас человека, хотя спасать людей ему уже приходилось. По ходу дела судьба у него такая. Георгий трогает языком губы, они занемели от холода. Ещё рано ходить в одной футболке по улице. Куртку он наверняка оставил в своей машине. Но всё, что нас не убивает — нас не убивает. Он всегда так говорил: когда выбил шайбой передний зуб, когда упал с огромной высоты и чудом остался жив, когда нёс на руках Линду, понимая, что держит в руках своё будущее счастье, а потом увидел на экране телефона надпись «любимый».

Уже в кровати он вспоминает, что не курил сегодня с того самого момента как произошла авария. Он всегда знал, что курение — это психологическая зависимость. Давно пора бросить — вот только ради чего?

17. Стас

Когда звонит товарищ, чтобы узнать у Стаса про запчасти от красной ауди года рождения его второй дочери, ему становится не по себе. Когда товарищ говорит, что её привезли в непригодном состоянии, Стаса накрывает волна паники. Товарищ говорит, что машина человеку ещё долго не понадобится.

Стас советует знакомого оптовика, тот по дружбе за копейки продаст всё, что нужно. В голове появляются одна за другой картины страшной аварии. А если с Линдой действительно случилась беда? Почему ему никто не позвонил, почему она не позвонила? Он не является близким родственником. По факту — он для Линды вообще никто. Весь их романтический мир только в его голове.

Вчера, когда они с Ларисой ужинали, на телефоне уже были пропущенные. Стас никогда не берёт трубку за столом, иначе скандала не избежать. Вопросы в стиле «Кто звонил и почему так поздно?» аппетита не прибавляют. Обычно всё продолжается придирками по поводу его работы по вечерам и выходным, обвинениями в холодном отношении к семье, и пошло-поехало…

Единственное, что Стас может вставить в разгар ссоры:

— Ло, ты снова начинаешь?

После этого он садится в свою коробку и уезжает в гараж. Там его никто не трогает и не пилит. Работа позволяет отвлечься от тревожных мыслей.

Перезванивать на пропущенные звонки он зачастую забывает.

***

Товарищ из автосервиса говорит, что ребята не могут дозвониться хозяину. Стас переспрашивает. Они сделали вывод, что хозяин именно мужчина, потому что на кресле осталась кожаная куртка довольно больших размеров. Стас наконец может дышать — это не машина Линды.

Он не спрашивает номер машины, советует позвонить хозяину через недельку, когда он немного придет в себя. Стасу хватает информации о чёрной куртке, он цепляется за неё так крепко, что, положив трубку, убеждает сам себя: Линда обиделась и сняла комнату в отеле, чтобы он не нашёл её дома. Она ведёт себя как ребёнок, чтобы обратить на себя внимание. Стас мысленно дает и ей недельку, чтобы прийти в себя.

Через неделю ему звонят из автосервиса, чтобы он забрал красную ауди.

18. Костя

Самый большой объём работы выпадает на конец месяца. Костя зашивается в офисе: обед ему готовит жена, на улицу он выходит только ближе к ночи. Звонки, переговоры, отчёты по его фирме: в голове только наименования и цифры.

Когда папа в детстве спрашивал, кем он хочет стать, Костя каждый месяц предлагал всё новые варианты, начиная от футболиста, заканчивая просто хорошим человеком. Костя считает, что он стал кем-то посередине. Под его ответственностью проведение всех футбольных матчей в городе: начиная от школьников, заканчивая профессионалами. Вся бухгалтерия и расходы на рекламу проходят через него. Суды — частая практика в спорте, Костя — юрист по спортивным делам города, он знает о футболе всё. Спортивные директоры просят совета и помощи, пресса и журналы идут за свежим материалом в колонку «Спорт».

Костя знает всех футболистов по именам, включая скамейку запасных. Он знает, какая команда хочет перекупить нападающего и что предложить, чтобы нападающий даже думать забыл про команду соперников. Не взятки, а моральная компенсация. Не моральное давление, а голос разума. Не столь важно, что ты делаешь, важнее, как ты это называешь. Косте чуждо подобное мнение, но работа — есть работа.

В детстве папа покупал жвачки с наклейками, а Костя заклеивал ими весь свой шкаф. Он залазил внутрь деревянного убежища, включал фонарик и принимался за дело. Когда все новые наклейки были на местах, Костя представлял, что он разводчик собак или капитан всех-всех кораблей. Машины его почти не интересовали, но как назло, чаще всего попадались именно они.

Нижний ряд занимали футболисты: они единственные были наклеены в один ряд, ближе к полу. Костя был уверен, что будь у него своя футбольная команда, он был бы по-настоящему счастлив. Ему хотелось сто, нет, тысячу футболистов! Костя закрывал глаза и мысленно управлял своими командами: говорил, кто с кем будет играть, кто забьёт гол, а кому нужно дать красную карточку.

Во взрослой жизни всё получилось немного иначе.

В конце недели сил всё меньше, а работы не убавляется: на столе лежит дело из суда. Если в двух словах, то парень из соседнего города требует компенсацию за сломанную ногу, хотя сам не футболист и повреждение получил, хоть и вовремя матча, но стоя на трибуне! Костя убирает дело на полку — подождёт понедельника. Как же ему хочется самому залезть на полку в свой детский шкаф и пролежать там до лучших дней! Перебирать бумаги — неблагодарное занятие, только пыль поднимать, а пользы — ноль.

На одной из визиток наклеен липкий стикер: «Позвонить доктору Куцу по поводу пищевых добавок». Костя помнит, как в его кабинет ввалились сразу несколько тренеров и начали рассказывать про новое чудо-средство, оно позволит выиграть любые соревнования. Тренеры перебивали друг друга и наперебой просили оформить заявку на крупную партию, так как добавки только вышли на рынок и вроде бы прошли первые испытания, но оптом не продаются. Костя закрыл глаза, набрал побольше воздуха и представил, как он лично выдаёт каждом тренеру по красной карточке и больше не видит их до конца следующего месяца.

Он молча взял визитку этого Куца, попросил выйти из кабинета весь шумный сброд и только после этого выдохнул. «Ну и фамилия — Куц! Поди очередная финансовая пирамида», — думал Костя и находил всё новые причины, чтобы отложить звонок.

Костя — скептик и мало доверяет добавкам. Комплексы витаминов и корзины с фруктами он частенько сам привозит на соревнования и оставляет в раздевалках, но добавки…

Этому вопросу стоит посвятить больше времени: проверить на сайте запрещённых веществ, почитать отзывы, связаться со спортсменами, уже употребивших их в пищу. Но времени сейчас позарез не хватает. Визитку он убирает в нижний ящик к несрочным делам. Всё-таки победа — это результат многочасовых тренировок, а не каких-то там порошков.

Костя даже не подозревает, как сильно он прав.

В пятницу он выходит практически без сил, но нужно ехать к отцу — и так слишком долго не был. То одно, то второе. Возле Досугового центра Костя даёт себе целых две минуты, чтобы закрыть глаза, посидеть в тишине и прийти в себя.

***

Доктор Рим спрашивает, почему их с сестрой не было целую неделю. Он спрашивает, не нужна ли им помощь, если что-то случилось. Костя смотрит в глаза доктору Риму и не видит своего отражения, они чёрные-чёрные, но ничего не выражают.

Если что-то случится, Линда позвонит. Позвонит, но точно не ему. Он набирает телефон сестры несколько раз — автоответчик. Могла ли она сменить номер?

— Может она в больнице? Позвоните, там по базе последних несчастных случаев пробьют. Так, на всякий случай. — Доктор Рим, не прощаясь, уходит в свой кабинет.

Костя трясущимися пальцами набирает телефон ближайшей больницы. Больше всего на свете ему хочется оказаться в своём шкафу с наклейками и представлять, как он станет кем угодно, только не взрослым.

19. Денис

В спичечном коробке около пятидесяти иголок. Иголки с узкими, длинными ушками. Я не могу их все сосчитать, просто читаю информацию на внешней стороне упаковки. Буквы плывут перед глазами и наскакивают друг на друга. Я высыпаю на руку несколько штук, засовываю в рот и жую.

Иголки на вкус как холодный металл, как все эти причудливые штуковины в стоматологических клиниках. Когда рот сводит, и появляется привкус крови, высыпаю все оставшиеся в коробке иголки на руку, все отправляю в рот. При этом несколько роняю на пол, не планирую их поднимать.

Мне нужно пережевать весь этот огромный кусок раздробленного металла. Иголки втыкаются во внутреннюю сторону щёк, цепляются за язык, мне нельзя останавливаться. Куча маленьких ёжиков затеяли вечеринку в моём рту. Чем быстрее я закончу, тем быстрее избавлюсь от боли. Вкус железа — сплошная кровь и ушки, эти узкие, длинные ушки.

***

— Пап, проснись. — Слышу беспокойный детский голос.

— Так не получится. — Ещё один, более взрослый.

Прихожу в себя, когда со стороны более взрослого голоса прилетает несколько пощёчин со словами:

— Не переживай, так в кино делают.

Тут же чувствую, что на меня выливается целая бутылка ледяной воды.

— Всё в порядке, — стараюсь сделать голос твёрдым, получается не очень хорошо. Примерно также нехорошо, как если бы я вышел из комы и попытался сразу же встать с кровати.

Мне одновременно жарко внутри и холодно снаружи, с волос стекает речная вода. Пахнет тиной и… сосисками? Пытаюсь встать на ноги, но даже не могу пошевелиться.

— Пап, тебе снилась еда? — Костя выглядит растерянным.

Он ещё не знает, что в нашем случае скорую не вызовешь. Со связью в лесу проблемы, а вертолёт человеку, упавшему в обморок, вызывать не станут. И если произошло то, что произошло, необходимо садиться в машину и везти человека в город, даже если у тебя нет водительского удостоверения.

— Мне снились иголки. — От осознания того, что полсотни иголок в моём рту — это всего лишь сон, становится легче. Челюсть, впрочем, болит так, будто они были реальны.

Я сплёвываю, чтобы избавиться от привкуса крови, и не могу поверить, что кошмар кончился. Или только начинается?

— Пап, у тебя кровь, — Костя озвучивает происходящее, как комментатор моей безысходности, пока слюни вперемешку с кровью растекаются по зелёным травинкам.

Вокруг снова становится темно, деревья бегают по поляне, будто им приделали ноги. Лучше закрыть глаза. Наверное, я слишком сжал зубы, пока был в отключке, от таких-то снов! Сбоку несётся огромный поток воды — ощущение, будто Енисей вот-вот выйдет из берегов…

Линда приносит мокрую тряпку и кладёт на мой лоб. И где она этого насмотрелась? Резкая боль превращается в волны и расходится по всему телу, становится немного легче. Деревья остановились. В моих ногах синяя куртка: Линда заметила, как ноги дрожат и укутала их своей любимой вещью. Я улыбаюсь от осознания, что у меня лучшие дети в мире.

Енисей не вышел из берегов, а Костя дожаривает сосиски, так как Линда сказала не беспокоиться и заняться полезным делом. Она, скорее всего, ещё много чего сказала, а он безоговорочно ей поверил. Умница дочка.

— Думаю, нужно поесть и возвращаться домой. По пути заедем в больницу. — Линда выглядит уставшей, но довольной собой. Она знает свои сильные стороны и что ориентироваться в сложных ситуациях — её сильная сторона тоже знает.

— Не надо в больницу, я в порядке.

После мгновенно съеденных сосисок, мы подходим к машине, и Линда предлагает поменяться местами: я буду в роли пассажира, она в роли водителя. Её аргументы весомее, чем мои: у неё деревья не бегают как ошалелые, она внезапно не отключается и она, самое главное, не плюётся кровью.

Когда я узнаю от Линды, что мама на выходных учит её водить машину, мне становится стыдно. Ведь это я обещал Нине подготовить дочь к экзаменам по вождению: научить парковаться и кричать из окна на всяких идиотов с купленными правами. А самое странное, что Нина даже словом об этих занятиях не обмолвилась, просто сделала всё сама.

Я постоянно думал, что у меня ещё вагон и маленькая тележка времени, чтобы собраться с мыслями и предложить Линде вместе доехать до магазина. По факту у меня была просто тележка времени, а я этой тележкой не смог воспользоваться.

Разрешаю Линде сесть за руль, хотя после еды мне становится значительно лучше. Кровь перестаёт примешиваться к слюне, оставив лёгкое железное послевкусие. Ещё долго не смогу спокойно смотреть на иголки.

Линда ведёт машину аккуратно, прибавляя газ только на свободных участках трассы. Мне за всю дорогу даже не представляется шанса ей подсказать. К моему удивлению, она идеально паркуется возле дома между двумя другими машинами и, самое удивительное: ни разу не спрашивает про сумки в лесу. Надо будет поблагодарить Нину — из неё вышел отличный учитель. Или лучше не касаться этой темы, чтобы не складывалось впечатление, что она одна занимается с Линдой?

Мы никогда не обсуждаем этот момент, но в воздухе всегда витает: «Сын — твой, дочь — моя», а я действительно практически не принимаю в обучении Линды никакого участия.

Плохие мысли уходят, когда я вижу, как Костя в обнимку со своим монстром сладко спит на заднем сидении после нашего небольшого приключения. Мне приходится его разбудить. Раньше я просто поднимал его на руках, и относил в комнату, но сегодня лучше не рисковать.

— Пап, ты забыл закрыть дверь! — Линда с укором поворачивается на крыльце и ждёт моих объяснений. И кто всё-таки из нас родитель?

— Наверное, мама пришла домой пораньше, не будем ей рассказывать о нашей прогулке.

Захожу домой, но, кроме спёртого воздуха и грязных следов от лап Рима — ничего. Открываю окна на проветривание, чтобы свежий воздух унёс накатившую тревогу.

— Рим! Ко мне, мальчик! — Искусственно делаю доброжелательный тон.

На полном серьёзе готовлюсь читать лекцию собаке. Хотя лекцию следует прочитать самому себе — ведь это я забыл его дома, и бедный пёс захотел в туалет. Тут же смягчаюсь.

Рим выходит из спальни Линды, подволакивая заднюю лапу. Может, отлежал? Когда он подходит ближе, понимаю, что лапа вывернута. Рим поскуливает, подтверждая мои опасения. Нужно срочно ехать в ветеринарную клинику. На всякий случай обхожу комнаты: недоброе предчувствие не покидает ни на минуту.

— Я сейчас съезжу с Римом в клинику, он повредил лапу. — Поднимаю собаку и несу в машину.

— Пап, почему он такой грязный? — Костя, едва разлепив глаза, смотрит на всю эту картину и ничего не может понять спросонья.

— Потому что он в прошлой жизни был поросёнком. Помоги Линде помыть полы до прихода мамы! — Стараюсь не замечать, как дочь закатывает глаза.

— Я поеду с тобой: ещё вырубишься где-нибудь. Костя сам справится, — отзывается Линда командным тоном.

Понимаю, что с Линдой спорить нет смысла. Костя стоит возле машины и не понимает, как так получилось, что только что он спал, а на него уже свалилось мытьё полов.

— Я тоже с вами! — Сын прыгает на заднее сидение, и усаживает рядом монстра. Справедливо. — Мы готовы!

Костя обнимает скулящего Рима за шею, зарываясь в его густую шерсть, и я понимаю, что мыть мне придётся теперь не только полы и собаку.

20. Линда

Линде никогда не снились кошмары. Когда Костя в детстве рассказывал, что ему приснился страшный сон — Линда не верила. Ей казалось, что дети таким образом привлекают внимание родителей. Она всегда говорила, что с его фантазией только книжки писать. Как вообще сон может быть страшным, если это не по-настоящему? Он не может сломать тебе шею или убить родственников. Сон никогда не станет реальностью.

Линда считает, что любую проблему можно решить, и, если во сне ты это понимаешь, тебе не страшно. Кошмары — для слабохарактерных людей.

Линда открывает глаза и понимает, что вот он её кошмар — вокруг, в этой самой палате. И эту проблему она не может решить. Ужас спит под её подушкой и — как только она пытается встать, — хватает её и прижимает обратно к кровати.

Доктор каждое утро повторяет свою дежурную фразу: «Скоро начнём занятия», но сегодня он добавляет: «Будь готова после обеда, тебя заберут».

Ужас под подушкой шевелится и шепчет, что она никогда не сможет ходить.

***

Когда в палату заходят два человека в форме, Линда не понимает, почему эти люди первые, кто решил её навестить. Когда они просят назвать имя и дату рождения, Линде хочется отвернуться и попросить их уйти. Когда они просят рассказать всё, что она помнит о моменте аварии, ей хочется уйти самой, но она не может.

— А что стало с той собакой? Я сбила её? — Линда понимает, что всё-таки задаёт вопрос вслух. Она несколько дней прокручивала этот момент в памяти.

— Не понимаю, о чём вы, — спокойно говорит один из людей в форме.

— Привиделось, наверное, — равнодушно отвечает второй и нервно смеётся.

Линда его уже практически ненавидит. Она опирается на руки, чтобы сесть на кровати ровнее: её привычка быть на высоте не даёт покоя.

— В этот вечер произошло несколько странных случаев. И мы предполагаем, что всё случилось примерно в одно время. — Первый делает серьёзный вид.

— Вы считаете, что я имею отношение к этим случаям? — удивляется Линда.

Она часто видела в кино, как полицейские обвиняют абсолютно невинных людей, чтобы закрыть висяки. Вроде так они называют долгоиграющие дела? Линда боится угодить в ловушку.

— Нет-нет, мы просто собираем информацию по каждому случаю, — второй пытается улыбнуться, но улыбка выходит кривой и неправдоподобной.

У первого звонит телефон и он выходит из палаты.

— Расскажите, что произошло? — Линда тянется здоровой рукой за бутылкой воды, но та всё равно стоит слишком далеко.

Второй помогает ей открыть воду и с минуту раздумывает, словно выбирая, что можно говорить, а что нет.

— Мы не имеем права разглашать информацию, но всё равно увидите по новостям. Вы назвали примерное время аварии, в это же время в психиатрические стационары поступило несколько десятков экстренных пациентов. Все они кричали, что их насильно удерживают в больнице. Им вкололи снотворное, некоторых пытались расспросить, прицепив к кровати ремнями. Это было похоже на массовый психоз или паническую атаку…

Первый заходит в палату, погружённый в телефон. Второй резко замолкает, Линда подносит бутылку воды к губам, чтобы тишина не казалась подозрительной.

— Нам надо ехать, я с вами ещё свяжусь, — говорит первый и трёт лоб, будто у него ничего не укладывается в голове.

Люди в форме покидают её палату так стремительно, словно их здесь никогда и не было. Линда не понимает, как она связана с сумасшедшими в клиниках. Второй явно не успел договорить. У неё тоже не укладывается происходящее в голове: мало ей беспомощности и одиночества, не хватало ещё странных полицейских с их странными вопросами.

Линда запускает руки под подушку и позволяет ужасу забрать все её силы, чтобы немного поспать до обеда.

21. Денис

— Это механическое повреждение. Собака не могла сама так сломать ногу. — Ветеринар смотрит на Дениса, потом на Рима.

— Мы его ни разу не били! — вырывается у меня.

Хочется оправдаться. Мне важно быть в глазах других людей хорошим хозяином своей собаки, хорошим отцом, но сегодня не выходит ни первое, ни второе.

— Да уж, не похожи на садистов. Корсет не трогать до следующего приёма, даже если будет выть ночами. Гипс наложим, но он его всё равно снимет, так что при ухудшении приедете на операцию. — Доктор без капли подозрения продолжает заниматься собакой.

Его сбила машина? Не верю свои ушам, продолжаю винить себя за то, что забыл Рима дома.

В голове сгущается туман, сквозь него я слышу про машину, памперсы для собак и красную краску. Прошу Линду сесть за руль, а Костю последить за Римом, чтобы тот не трогал гипс. На пассажирском сидении позволяю себе на минутку закрыть глаза.

***

Нина и Линда долго разговаривают на кухне. Рим в памперсах лежит в углу и абсолютно не проявляет интереса к забинтованной лапе. А говорят: собаки ничего не понимают. Хочется пить, но не хочется отвечать на вопросы, они тотчас посыпятся на меня, войди я сейчас на кухню. Продолжаю лежать в кровати и прислушиваться к телу. Состояние болезненное, похоже на инфекцию или отравление. Угораздило же.

Рим не мог попасть под машину: у нас ведь даже дороги рядом нет. Да какие дороги? Забор без единой дырки! Решаю, что завтра проверю подкопы: собаки таким частенько промышляют.

А сумка Глеба? Как она оказалась в лесу? Мне явно выдали предупреждение, что трогать её опасно. Могло мне всё привидеться? Нужно будет в следующий раз захватить с собой Стаса. Одна голова хорошо, две — надёжнее.

Кстати, что там Стас? На мобильнике несколько пропущенных. Завтра разберусь.

Нина заходит в комнату и долго не ложится в кровать. Слышу, как она расчёсывает волосы, надевает футболку для сна, переставляет цветы на подоконнике, идёт в комнату Линды.

У дочери на тумбочке стоит денежное дерево, его нам отдали соседи при переезде. Нина тогда сказала, что мы специально поставим его в комнату к Линде, чтобы приучить ребёнка заботиться не только о себе. Я понимал, что идея бесполезная, но спорить не стал.

Линда заявила, что не собирается ухаживать за чужим растением, и если захочет, то вырастит своё. Её не смущали засыхающие листья и упрёки матери. Нина не выдержала и сама стала поливать дерево. С тех пор горшок так и остался у Линды, но она к нему ни разу не притронулась. На всё своё мнение.

Нина тихо возвращается в комнату, ложится рядом и тяжело втягивает воздух. Да, у меня тоже не укладывается это всё в голове. Стараюсь не шевелиться, пусть думает, что уже сплю.

22. Рим

Он помнит себя мальчишкой, и как родители со школы заставляли его ровняться на брата. Самое обидное — на младшего брата. «Ты должен заниматься спортом как Георгий», — родители в один голос настаивали на хоккее, потому что брат был лучшим нападающим в школьной сборной, когда Рим перешёл в старшие классы.

Дни соревнований были сравнимы разве что с праздниками. Покупали много еды, мама готовила праздничный ужин, папа отпрашивался с работы, чтобы не пропустить ни одной шайбы.

Рисование плакатов, здоровое питание, кубки и медали, развешанные и расставленные на полках как на выставке. Фотографии, где папа стоит вместе с Георгием на пьедестале. Фотографии, где мама обнимает Георгия и держит его первый кубок лучшего нападающего.

Рим чувствовал себя даже не тенью своего брата, а тенью тени своего брата: обыкновенным пустым местом. Его достижения в научном клубе никого не интересовали. Его заявления о том, что он хочет продлевать людям жизнь, воспринимались с недоверчивой улыбкой или насмешкой.

— Невозможно изобрести рецепт вечной жизни. Люди будут стареть и продолжат умирать, — отец разговаривал с ним, как с пятилетним, хотя Рим уже учился в институте.

— Я и не говорю о волшебной таблетке! Есть шанс притупить предсмертные мучения, люди смогут дольше оставаться с родными и не чувствовать боли! — Рим безнадёжно пытался объяснить отцу идею, он работал над ней с первого курса.

— Чтобы не умирать в мучениях и быть в форме, нужно просто заниматься спортом. Вот Гоша забил три шайбы в последнем матче! Мы с мамой на следующий день проснулись охрипшими, так болели! — не унимался отец.

После перехода Георгия из детской команды в юниоры, родители ещё больше помешались на соревнованиях: ставили ставки, носили кепки и шарфы с названием команды, рассказывали всем родственникам, как им повезло с сыном. Будто он был у них единственный.

И пока один сын сидел ночами в институтской лаборатории, второй махал клюшкой и собирал все лавры.

Рим не понимал, как так вышло: первую часть сознательной жизни он жил нормально, а потом всё начало рушиться. С того самого момента, когда принесли маленький свёрток домой. Мама не ходила с животиком, как остальные мамы, не пила витамины для беременных, не сидела на диетах. Просто в какой-то день принесли свёрток и назвали его Георгием.

Риму не объясняли, почему он внезапно начал делить комнату с этим постоянно орущим свёртком. Почему приходилось качать кроватку, делать смесии рассказывать свёртку о своих планах и мечтах — он под них лучше всего засыпал.

Рим не понимал, почему его игрушки теперь были общими, почему его любимые футболки нужно делить с кареглазым мальчуганом, и почему при разнице в несколько лет, он был такого же размера как сам Рим.

Когда Георгий переломал все игрушки, которые смог сломать — новые не купили. Но когда он посмотрел с папой хоккей, а на следующий день попросил коньки — родители тут же поехали за ними в магазин и через день отдали Георгия на секцию. С этого момента братцу стоило щёлкнуть пальцами, и ему покупали всё, что угодно: новую клюшку, форму, даже новенькие кроссовки, чтобы ходить на тренировки!

Рим просил всего несколько вещей: убрать чужака из его комнаты, вернуть хотя бы парочку любимых футболок и оплатить обеды на продлёнке в школе, чтобы он смог посещать химию со старшеклассниками. Из всего этого родители оплатили только обеды.

Георгий в первый класс так и не пошёл: к тому моменту он уже стоял на коньках большую часть времени в сутках. После утренней тренировки он принимал душ, кушал, занимался с репетитором и шёл на школьный каток. И так каждый день. Рим спрашивал родителей, как можно совсем не ходить в школу? Отец постоянно говорил, что профессионалы не должны тратить время на зубрёжку. Мама согласно кивала.

Прозрачный купол находился недалеко от входа в школу и очень хорошо просматривался из кабинета, где занимался Рим. Под этим самым куполом Георгий катался всё время, пока не заканчивались занятия.

Ребята увлеченно за ним наблюдали, когда учитель отворачивался к доске. Одноклассники спрашивали Рима, что нужно сделать, чтобы тоже прогуливать школу и кататься на коньках вместо унылой геометрии и английского. Рим не отвечал, он сам до конца не понимал.

В старших классах Рим часто попадал в больницы. Он задыхался, поднимаясь по лестницам, не мог нормально дышать даже лёжа на кровати. Мокрота ночами затекала в горло, и он просыпался от сильного кашля. Часами сидя с платками и полотенцами, он ждал, пока приступ кончится.

В больнице сказали, что у него аллергия. И так как в школе ему становилось легче, означало, что аллерген находится дома. Рим считал, что у него аллергия на братца. Рим также прочитал, что в редких случаях бывает аллергия на волосы или пот другого человека. Георгий после тренировок развешивал свою мокрую одежду по всей комнате. Казалось, что его потом пропитался весь дом. Лёжа под очередной капельницей, Рим не понимал, как ему избавиться от аллергена и, почему кровати в больнице такие твёрдые.

Рим сменил школу на колледж, и надобность в больницах отпала сама собой. Он догадывался, что астматические приступы происходили скорее на нервной почве (иначе зачем были эти вечные походы к психологу?), чем от аллергии, но проверять и возвращаться домой не стал. Год, проведенный под капельницами, давал о себе знать: тело казалось тряпичным и плохо управляемым. Рим чётко решил, что у него будет своя больница, и первым делом он закупит в неё ортопедические матрасы. Два года он пронёс эту мечту за собой.

В институте Рим нашёл единомышленников. Два профессора несколько месяцев присматривались к нему, потом пригласили в свою лабораторию. Маленькие компьютеры, пробирки, крысы — всё оказалось, как в кино. Рим практически в тот же день выложил свою задумку и принёс весь найденный материал, перерыв десятки книг по психологии, химии и компьютерным технологиям за последние годы.

Он не любил рассказывать, чем именно они с профессорами занимались в лаборатории, да и рассказывать было некому. Рим быстро понял, что ему нужны деньги, много денег. Он писал статьи на заказ, делал домашние задания, занимался репетиторством, иногда подрабатывал охранником в ближайшем супермаркете. Этого было мало.

После института наступило затишье. Все накопленные деньги оказались бесполезными, их не хватало на оборудование и персонал. Рим не просто пытался изобрести эликсир вечной жизни, как думал отец: он пытался придумать проект самого настоящего лечебного центра. Но потихоньку свыкался с мыслью, что мечты так и останутся мечтами.

Когда пришёл чек на огромную сумму, Рим пошёл разбираться в банк. Он понимал, что собственными руками сдаёт свою мечту в кассу, но забирать чужое не хотел. Когда стало ясно, что эти деньги теперь принадлежат ему, Рим начал щипать свою руку, потом бить этой рукой об стену, потом истерически засмеялся и, выйдя, на крыльцо банка издал крик, не похожий на человеческий.

Один из профессоров завещал ему всё своё состояние. Более того, в завещании он указал, что после его смерти необходимо продать дом и направить все деньги на счёт молодого учёного.

Рим знал, что самому пожилому профессору оставалось недолго, он лишь жалел, что не успел положить его в свой лечебный центр, чтобы показать, что смерть тоже чего-то стоит. А часы перед смертью могут превратиться в ещё одну жизнь.

Когда Рим позвонил отцу, чтобы объявить об открытии Досугового центра, он впервые в жизни чувствовал себя лучше и способнее брата. Никто не видел, как он шёл к цели маленькими шагами, и теперь его время праздновать победу.

Он не успел набрать номер, он даже не успел сказать ни одного слова. Отец позвонил сам. Он кричал в трубку сорванным голосом про высшую хоккейную лигу. Он столько раз повторил слово «высшая», что у Рима зазвенело в ушах. Он решил, что у его отца шайба вместо мозгов. Он также решил, что отец не поймёт, если ему на словах рассказать про свой центр. Рим пригласил его встретиться лично и посмотреть, как всё работает, Рим сказал взять с собой маму.

Прошло уже почти пятнадцать лет, как его собственные родители стали первыми пациентами Досугового центра. Он каждый день неизменно заходит к ним в палату. Молчаливые лица ему нравятся намного больше, чем искаженные от адреналина рты, кричащие на стадионе «Шайбу-шайбу!».

Пытался ли Георгий ему помешать? Да что Георгий… Рим до сих пор не может понять, почему приёмный орущий свёрток заменил его родителям настоящего сына.

***

В Досуговый центр можно было попасть разными дорогами: прийти самому, либо быть привезённым родственниками добровольно или насильно. Родственники документально подтверждали, что их «любимая» тётушка или дядюшка мучается от боли, подписывали согласие на госпитализацию и раз в неделю заботливо приходили навещать тело.

Упрятать человека в центр Рима было не так просто, как кажется. Решающее слово оставалось за доктором. Он назначал месячный курс психотерапии родственнику, который требовал избавления и сам сидел на приёме. Один день в неделю он полностью выделял на такие визиты. И если истории родственников не казались ему убедительными, либо он не находил родства с будущим пациентом, он смело ставил отказ в госпитализации.

По его собственной статистике в возрасте до шестидесяти лет отцов привозили сдавать чаще, чем матерей. После шестидесяти львиная доля привезённых — женщины, бабушки и «старые мрази», как назвал своих обеих бабушек один клиент.

— Говорят, они познакомились на свадьбе родителей, и тут же спелись. Каждую неделю моего детства собирались на нашей кухне вместе, пили водку или пиво, ели вонючую рыбу. Когда им становилось скучно, обычно ближе к полуночи, они звали нас с сестрой. Мы должны были их развлекать. Меня заставляли стоять на руках, а сестра в это время пела, один раз даже с ангиной. Как-то ночью, они про меня забыли, и я стоял на руках, пока не потерял сознание. Эти старые мрази даже скорую не вызвали, я просто проснулся утром в своей кровати с дикой головной болью.

Я пошёл и вывалил всю шелуху от рыбы им в сумки, залил остатками пива, перемешал ложкой. Эти старые мрази кричали так, будто их режут. Надеюсь, у них с похмелья голова болела не меньше, чем у меня.

Они до сих пор собираются в той же квартире, названивают мне после полуночи пьяными и кричат, что я маленький ублюдок. Припоминают мне историю с рыбой и ещё с десяток, как при каждой возможности я старался им насолить. Мне очень хотелось, чтобы они ушли навсегда.

Иногда они приезжают ко мне домой, стучат в двери, угрожают. Но когда я вызываю полицию, превращаются в божьи одуванчики. Делают невинные глаза, рассказывают, как их внук сначала выпивает со своими бабулями, а потом ему срывает крышу, и он их лупит. А почему полицию вызывает сам? Так потому что знает себя и беспокоится, что случайно убьёт одну из них. В конце концов, полиция перестала выезжать на мои вызовы.

— А как же родители? — спрашивал доктор Рим. — Почему они за вас не заступались?

— А родители сами в это время пили в не самом ближайшем баре. Мама говорила, что они с папой много работают, и имеют право отдохнуть хоть раз в неделю. Одна из бабушек всегда соглашалась с нами посидеть. Когда родители уезжали, звала вторую, и начиналось путешествие в ад.

— Я думаю, мы можем их принять. Нужно только принести справки о болезнях, их наверняка в таком возрасте мучают всякие боли. — Рим после четвёртого сеанса с абсолютной уверенностью был готов принять новых пациенток.

— Доктор, только можно распределить моих родственниц в разные палаты? Не могу видеть их вместе. — Клиент вытер со щеки каплю и не нашёл в себе сил на улыбку.

«Как же допекли его старухи», — подумал Рим.

23. Георгий

Музыку в машине сделать громче, чтобы заглушить мысли. Сегодня Георгий услышал от тренера фразу, он боялся услышать подобное последние несколько лет: «Не хочешь пополнить наш тренерский состав? Не думай, это не конец жизни, это только начало».

«Конечно, это не конец жизни», — подумал Георгий. Это просто конец спортивной карьере.

Его и так тянули до последнего. Но иногда, даже стараясь изо всех сил, он понимал: этого недостаточно. Когда команда заменяет семью, а лёд заменяет стены дома — по-другому ты уже не хочешь и не умеешь.

Георгий прибавил громкость.

Отец бы сейчас сказал что-нибудь в духе: «Да они локти будут кусать, когда не найдут нового нападающего. Кто забил последнюю решающую шайбу в последнем периоде? Кто душа команды? Так вот, сдохнет твоя команда без души, Георгий».

Георгий после перехода в высшую хоккейную лигу часто представлял в голове реакции отца. Он никогда не забудет, как отец ликовал, что они дошли до «вышки», что они теперь надерут задницы Кузнецким медведям» и «Свирепые Рыси», наконец-таки, займут первое место.

Отец всегда говорил «мы». «Мы им покажем!», «Они у нас ещё попляшут» и коронное: «Георгий, мы ещё повоюем». Отец воспринимал игру на льду как войну, а себя и Георгия как того самого солдата, который всем покажет. Он не отрицал наличие команды и других игроков, но считал их не более, чем второстепенными звеньями.

Что случилось с отцом и матерью — до сих пор остаётся загадкой. Когда Георгий приехал праздновать переход в «вышку», дома никого не было. Только огромные неразобранные пакеты с продуктами, оставленные на полу. Мама всегда разбирала продукты после магазина.

Георгий ждал до вечера, заказал четыре разных пиццы, засунул в духовку курицу и сварил картошку. После очередного гудка в трубке он встревожился не на шутку. Ему стало казаться, что случилась беда. Чувство праздника встало в горле комом, срочно захотелось сплюнуть. В дверь позвонили.

Георгий подскочил с дивана, опрокинув одну из коробок с пиццей: он потихоньку ел в перерывах между попытками дозвониться одному из родителей. За дверью, как ни странно, оказался Рим.

Увидеть брата в этот день он никак не планировал, как и в любой другой. Отношения у них были натянутые. В детстве Рим не подпускал Георгия к своим игрушкам. Но Георгий был любопытным ребёнком: дождавшись, пока никого не будет в комнате, он доставал с полки самого большого робота и проверял, что у него внутри. Откуда же ему было знать, что, отвинтив голову, обратно её уже никак не приделаешь. Он также не понимал, почему внутри мягких игрушек вата, и как Рим разговаривает с ними, если игрушки не живые.

Когда Рим возвращался, у всех игрушек были повреждения: оторванные лапы, порезанные уши, обломленные хвосты. Рим втыкал в них иголки с нитками и говорил, что теперь им не больно. Он старался их вылечить. Покупал клей, чтобы вернуть роботам жизнь, нитками поначалу неумело пришивал хвосты и уши.

Родители видели, что новые игрушки сразу превращались в мешанину оторванных конечностей и поломанных деталей, но на каждый праздник всё равно покупали новые, Рим старался прятать их, но тем самым только подогревал интерес брата. Родители объясняли, что Георгий ещё маленький и он таким способом познаёт мир. Рим отвечал, что он просто пытается вылечить все испорченные игрушки и братцу не обязательно их ломать, чтобы познать мир.

Георгий становился старше и всё чаще проводил свободное время на катке. Возвращаться в комнату к брату ему совсем не хотелось. Единственный хороший год выдался, когда Рима положили в больницу. Больше никто не просыпался ночью от кошмаров и не кричал. Никто не кричал до тех пор, пока не начинал задыхаться и кашлять.

Георгий помнит, как Рима отвели к врачу-аллергологу, а после приёма родители долго разговаривали на кухне на повышенных тонах.

Георгий так и не узнал, что приступы у Рима появились вследствие стресса: в теле накопилось напряжение и непонимание ситуации, так обычно случается, когда умирает близкий родственник. Мама сказала, что никто у них не умирал, а, наоборот, появился новый член семьи. Молодая девушка-доктор пожала плечами, мол, вот вам и ответ, выписала направление к психологу, и посоветовала не затягивать.

Риму, вердикт врачей тоже сообщать не стали — решили, что он только сделает ситуацию хуже. Обошлись диагнозом «Аллергия», пусть и непонятно на что.

После консультаций с психологом, Рима надолго положили в больницу. Его несколько раз навещали всей семьёй, но завидев Георгия, он задыхался. Возможно, ложь про аллергию всё-таки имела под собой долю истины, пусть и крылась причина скорее в голове и душе, чем в организме. Поездки к брату прекратились, у Георгия появились новые конструкторы и целые роботы, поэтому по брату он не скучал. Отец продолжал тщательно следить за тренировками сына, много разговаривал с ним перед сном о хоккее.

Без Рима они стали ещё ближе.

***

— А где мама с папой? — сразу же выпалил Георгий. — Я уже миллион раз им звонил. Что случилось?

— Привет. — Рим выдержал паузу, будто наслаждаясь его беспокойством, а потом перевёл взгляд на брюки Георгия (пятно от пиццы ещё с кусочками курицы: он даже не успел потереть его салфеткой) и сделал загадочный вид. Он всю жизнь вёл себя так, будто знает огромную тайну. — А чего мне не позвонил?

Георгий растерялся, не зная, что ответить. Он действительно ни разу не набрал брата, потому что привык, что семья общается с Римом только от случая к случаю.

— Да ладно, выдохни, родители улетели сразу после обеда, у матери срочная командировка по её благотворительному фонду по спасению каких-то там животных. — Рим посмотрел в лицо Георгию своими ничего не выражающими глазами.

— Если это так, то она позвонит сразу же, как приземлится.

Георгий не поверил. Он никогда не верил Риму. Рим только обещал вылечить игрушки, в итоге они все оказывались в помойке. Свою спортивную форму он часто находил на улице, Рим утверждал, что хотел помочь её высушить. В историю про родителей он тоже не хотел верить.

— Конечно, позвонит. — Рим прошёл в дом, не дожидаясь приглашения.

На полу перевёрнутая пицца. Рим аккуратно присел с противоположного конца дивана и взял целую коробку. Георгий так и стоял у открытой двери. У него в голове роился миллион вопросов: почему мама не позвонила ему? Почему отец не оставил хотя бы одного сообщения? Почему командировка так внезапно выпала на день, который они с отцом ждали буквально с первых тренировок?

— Проверь почту, братец, они мне тоже не лично сообщили, не переживай, — Рим усмехнулся, засунув кусок пиццы в рот целиком.

Георгий понимал, что не проверил почту, но ведь можно было позвонить! Когда он открыл приложение и увидел голосовое сообщение, огромный камень упал с его спины — теперь он смог выпрямиться.

«Сыночек. — Мама всегда так ласково его называла. — Не успеваю тебе позвонить, меня срочно направили в командировку, папа как обычно полетел со мной! Свяжусь с тобой сразу же, как прилетим. Целую, обнимаю!», — щебетал Мамин голос. Но Георгий чувствовал её слёзы — мама плакала.

«Мы ещё повоюем!» — на заднем плане папа прокричал свою фирменную фразу, его перебил ветер, но Георгий почти успокоился и поднял пиццу с пола.

***

Георгий целую неделю получал голосовые и текстовые сообщения от родителей, было даже несколько коротких звонков. Периодически связь терялась на несколько дней.

Когда в интернете в местных новостях появилась заметка, что двое туристов госпитализированы из-за укусов змеи и попадания в кровь малоизвестного Георгию яда, внутри что-то натянулось. Он сразу же набрал Рима. Опасения оказались не напрасными: Рим сбивчиво объяснил, что забрал родителей в свою клинику, их привезли на вертолёте. В крови обнаружен опасный токсин, и если он разойдётся по организму, то придётся заказывать два гроба.

Георгий не планировал хоронить родителей. Он приехал в клинику и смотрел на их спокойные лица и тела, подсоединенные к капельницам. Он подписал все бумаги о госпитализации, чтобы иметь возможность посещать их в любое время.

Рим зашёл шатающейся походкой, с покрасневшими глазами и ничего не выражающим взглядом. Он включил на мониторе запись и сказал, что из мозга отца удалось вытащить несколько последних моментов их с мамой жизни и парочку воспоминаний.

Георгий увидел и нападение змеи возле дверей номера, и последний ужин матери и отца. За небольшим столом с идеально белой скатертью они обсуждали, как им повезло, что их сыновья такие успешные. Папа постоянно говорил, что они ещё покажут долбаным «Рысям», кто хозяин, а мама пила шампанское и смеялась.

Рим выключил монитор и вышел из палаты. Георгий уронил голову на руки и заплакал, как никогда не плакал в детстве. Он не понимал, почему это происходит именно с ним, ему казалось, что мир сошёл с ума. Сложно было уместить все события в голове, он не знал, сможет ли поговорить со своими родителями снова.

Папа выглядел за ужином таким счастливым. Точно такое же лицо было у него, когда Георгий перешёл в юниоры. И борода была так же пострижена. А вот мама: что на неё нашло?

Она ведь терпеть не могла шампанское.

24. Денис

Между двумя занавесками проскальзывает солнечный луч. Он перемещается от левого глаза к правому и обратно. Такое ощущение, словно невидимка играет лазерной указкой с котом. Переворачиваюсь лицом в подушку, но уснуть так и не получается.

Телефон выключен, наверное, села батарейка. Ставлю на зарядку и иду на кухню. Комнату заливает солнечный свет, будто уже давным-давно день. Смотрю на часы — так и есть. Сколько часов я проспал?

За дверью слышатся звуки: скребущие, царапающие.

— Рим, ты как опять оказался на улице?

Открываю дверь, чтобы впустить собаку. За дверью никого. Кусты шевелятся сами по себе, захлопываю дверь. Нет уж, в фильмах ужасов такие ситуации добром не заканчиваются, уж я-то знаю! Делаю несколько бутербродов, наливаю чай и направляюсь снова в постель.

Поле с сумками явно имеет аномалию и оно точно связано с Глебом. Как иначе объяснить его сумку среди остальных? Если рассказать историю полиции — сочтут сумасшедшим. Нужно сначала побольше разузнать самому. Жую бутерброд и мысленно составляю план действий.

В коридоре снова шорох и стук. Подпираю дверь стулом. Точно! Тот, кто похитил Глеба, пришёл и за мной. Может, он уже и Стаса схватил? Нужно вылезти в окно и бежать в сервис.

Оставляю недоеденный бутерброд на тарелке, ставлю к двери ещё и пылесос (может, хоть так выиграю время), залезаю на подоконник, смотрю вниз и не могу спрыгнуть. И как мы в детстве бесстрашно скакали по стройкам?

Шаги раздаются из комнаты Линды, потом приближаются к спальне. Останавливаются… Ручка двигается вниз. Считаю до трёх и точно прыгаю! Раз, два…

— Пап, ты нормальный? — Линда открывает дверь на себя, стул падает на пол, она смотрит на пылесос, на меня и в обратном порядке.

Дверь открывается в коридор — надо же. Я стою босиком на подоконнике перед открытым окном, готовлюсь к прыжку.

— Я тут просто решил окно починить, — говорю первые пришедшие в голову слова и прикусываю язык, чтобы не сморозить ещё одну глупость.

— Без инструментов? Ну, ясно. У нас там, в кустах, голубь крыло сломал, можно его домой занести? — спокойно спрашивает Линда.

Голубь. Крыло. Шуршание в кустах. Чувствую себя идиотом. Наверное, поле с сумками тоже плод моего воображения — теперь ничему не удивлюсь. Надо точно завязывать с ужасами.

— Нет, голубя мы забирать не будем. Кстати, когда мы были с тобой в лесу, было ничего необычного? — Стараюсь зайти издалека.

— Ты про авто-квест? Не переживай. Проиграл да проиграл, будут ещё. Но поле с сумками — это, конечно, бомба. Надо же было так заморочиться. — Линда толкает пылесос ногой и хмыкает, будто пытается сложить в голове паззл. Ну, либо дуется из-за голубя.

Дверь в её комнату закрывается, спускаюсь с подоконника.

Звонит телефон. Кажется, утром он был отключен.

25. Линда

От огромного количества таблеток у Линды во рту ужасная сухость. Когда у неё кончается вторая бутылка с водой, она вызывает медсестру. Медсестры не торопятся к пациентам на реабилитации: они, в отличие от «тяжёлых», за пятнадцать минут не умрут. Приходится нажимать кнопку вызова несколько раз.

Линда не ругается, когда заспанная женщина заходит к ней с недовольным лицом: во-первых, сейчас шесть утра, во-вторых, ей и так оставляют лишнюю бутылку воды на ночь. Из-за тянущей боли в ногах Линда просыпается рано, обезболивающие будут по расписанию только в семь утра. За взрослой женщиной резво вбегает совсем молоденькая — судя по поведению, практикантка.

— Полночи откачивали двоих, оба в реанимации. Привезли в одно время, первый гонщик непутёвый, второго толпой избили. И что им дома не сидится? — Молодая медсестра тараторит слишком быстро, сна ни в одном глазу, рассказывает о «ночных» пациентах, но та, что постарше не реагирует, только зевает. — Тяжело, наверное, смотреть каждую ночь на подобное. — Ещё одна попытка вывести старшую на разговор.

— Привыкли уже, в психиатрическом вчера хуже было: шквал новеньких, коек не хватало, не пойми, что там у них произошло. — Старшая отвечает только из вежливости, у неё раздражённо дёргаются уголки губ. В больнице многое делается сугубо из вежливости.

Когда дверь за старшей захлопывается, молодая понимает, что разговор окончен. Ей так хочется поделиться впечатлениями: они словно застревают у неё во рту, сестра сглатывает. Огонёк в глазах гаснет, и она тоже выходит из палаты.

Днём молодые медсёстры заходят чаще обычного, порхают вокруг, спрашивают, не нужно ли чего, открывают окно на проветривание, занавешивают шторами, когда солнечные лучи нагревают комнату. Одна краше другой: все с косметикой на лице, многие на каблуках. Каблуки. Как дорого Линда готова заплатить, чтобы снова надеть одни из своих туфель. Хотя бы те леопардовые, она ведь хотела их выбросить, когда разбирала шкаф!

— Сегодня снова будем ходить. — Доктор появляется раньше обеда, его лицо задумчивое. Линде кажется, что доктор думает, как бы ей сказать, что теперь коляска — её вечное транспортное средство.

— Сегодня ночью болело сильнее, чем обычно. Может, сегодня пропустим? — Линда смотрит на доктора умоляющими глазами, старается не показывать своего отчаяния.

— Ты тут не в школе, чтобы уроки пропускать. Конечно, болело, а как ты хотела? Вчера впервые на ноги нагрузку дали. Сегодня ещё немного, и каждый день будем прибавлять. Даже слышать не хочу, вставай.

Они перешли на «ты» только вчера, а сегодня он уже общается с ней как брат или даже как отец. «Брат» и «отец» колются иголками изнутри, некоторые слова всё ещё сложно воспринимать спокойно.

Доктор снова просит Линду встать: строго, но голос приятный и мягкий. Линда собирается с силами и садится на кровати, доктор помогает ей спустить ноги.

***

После занятия в палату приносят разнос с обедом и горстью таблеток. Есть Линде абсолютно не хочется: ноги превратились в миллион маленьких узелков, каждый из них затянут изо всех сил.

— Нужно покушать, таблетки пьются после еды. Вот, у нас одна женщина пила обезбол, а еду оставляла нетронутой, рука у неё болела сильно после операции. Ночью приступ гастрита случился, пришлось ей желудок прочищать от остатков съеденных таблеток. Кушать как миленькая начала.

Линда не понимает, кто прибавил сегодня уровень заботы медсестёр.

Ковырять вилкой ещё тёплую еду, подносить к губам и дуть — все ритуалы из детства. Линда всё чаще ловит себя на мысли, что дует даже на холодную еду, чтобы не обжечься. На некоторых людей тоже хочется подуть, чтобы не обжечься. Линда снова считает дни: сколько она провела здесь? Почему ни одна душа её не навестила?

Стас вообще в курсе, что она не может встать с кровати? И если в курсе, то почему не приехал? Он не мог её оставить. Не мог. Или?..

Медсестра спрашивает: «Нужно ли ещё чего?». Линда отрицательно мотает головой. Рот медсестры растягивается в вымученной улыбке, словно её снимает скрытая камера, она торопится выйти из палаты. Окно закрыть забывает. Линда думает про себя: «И кто их так дрессирует?».

26. Денис

Звоню Стасу и договариваюсь о встрече. Стас несколько раз спрашивает, не случилось ли чего, ведь уже несколько дней прошло, как мы не созванивались.

— Нина сказала, что ты приболел.

Дальше Стас рассказывает, как ему на днях продуло спину и говорит, что не нужно со здоровьем шутки шутить.

Мне хочется ответить: «Ещё как приболел». Но иногда лучший друг ведёт себя как мамочка: заставляет надевать на улице шапку, если сильный ветер, привозит в разгар гриппа фрукты в сервис и дуется, если ему не перезванивать несколько дней. Стараюсь скорее положить трубку:

— Уже порядок, зайду за кофе и скоро буду у тебя.

Не помню, когда приходил к Стасу домой в последний раз. Мы перестали собираться как раньше: постоянно у всех дела и полное отсутствие времени. Надо бы позвать их с Ло на ужин в эти выходные.

— Я уже в сервисе, мне покрепче! — подавляя зевоту, едва понятно говорит Стас.

Снова с самого утра поцапались с Ло — об этом можно даже не спрашивать.

***

Стас развалился на кресле, и даже не пытается догадаться, куда мы едем.

— Хороший ты начальник, Дэн: можешь просто вот так взять и увезти с работы! Но ты меня потом обязательно закинь в сервис. Я одной старушке пообещал, что её коробка летать будет к вечеру. Ещё поколупаюсь, но в принципе понял, в чём проблема, плюс масло старое — надо поменять. — Мозги Стаса всегда находятся на работе: он говорит о работе и живёт работой.

— Приходите с Ло в субботу к нам на ужин, посидим, выпьем, а после рванём в кино или в боулинг? — стараюсь отвлечь его от сервисных дел. Сам напрягаюсь каждой мышцей, потому что знаю, куда мы едем.

— Я за. Не знаю, как Ло.

Стас ни разу не приводил жену с детьми к нам в гости. У неё то болел живот, то появлялись срочные встречи, иногда он просто говорил, что Ло не может, даже не называя причину. Мы с Ниной даже начали думать, что она нас недолюбливает. Потом стали догадываться, что Стас просто не хочет проводить с ней время. Когда мы сами приезжали к ним в гости, обязательно случалась семейная ссора, и Лариса сначала краснела, как помидор, а потом говорила фразу, после неё вечер для всех считался оконченным: «Ты даже на людях не можешь сделать вид, что любишь меня». Не удивительно, что Стас начал приходить один.

— И в следующий раз за кофе захожу я, надо бы объяснить им значение слова «крепкий». — Стас кидает смятый стакан на коврик заднего сидения.

Он всегда так делает, если мы едем куда-то вдвоём. И говорит, что хоть где-то можно разбрасывать мусор и не слушать вопли. Эта его привычка аж подбрасывает меня над сидением. Нет ведь ничего сложного в том, чтобы выкинуть стаканчик в урну? Но ради лучшего друга я терплю.

Вспоминаю про свой кофе: за всю дорогу я не сделал ни глотка. И лучше бы не делал — такое ощущение, что зёрна помололи прямо у меня во рту. Неужели я снова перепутал стаканы?

***

Стас молча стоит на поле и оглядывает сумки. Он выбирает вопрос, с которого будет уместно начать. Я выбираю начать сразу с ответов:

— Это поле с сумками, да. Вон там сумка Глеба, но лучше её не трогать, мне в прошлый раз стало не по себе. Предлагаю осмотреть другие. Я не знаю, кому они принадлежат, вижу их третий раз в жизни и мне страшно.

Стас с пониманием кивает. Или делает вид, что с пониманием. Он только спрашивает, почему я не рассказал ему в первые два раза. Я пожимаю плечами и подхожу к самой маленькой сумочке. Стас присаживается возле неё, будто выражая уважение, открывает замок.

— Там пачка бумаг, но я не могу их достать.

Когда Стас не может что-то достать, он всё равно находит способ это сделать, но не в этот раз.

— Давай посмотрю. Может, это карманная библия или рецепты пирогов?

Сумка на ощупь холодная, как и та, что принадлежала Глебу. Мне хочется бросить её на траву и со всех ног побежать к машине. Я продолжаю улыбаться, чтобы показать, что у меня всё под контролем.

Страницы и правда будто приклеены ко дну сумки. Хочу вывернуть её, но чувствую на руках шевеление маленьких жучков. Наверное, заползли внутрь, пока сумка тут лежит. Достаю руки и вскрикиваю: все они покрыты опарышами. Белые червяки извиваются, словно их поджаривают на костре.

Меня трясёт. Снимаю куртку, чтобы они не заползли в рукава. Стас пропадает из вида. Я больше не могу находиться на этом чертовом поле, нужно срочно бежать. Пальцы на руках — больше не пальцы: они полностью состоят из маленьких червячков, цепляюсь за деревья, пытаясь отодрать червей вместе с кожей, только бы кончились эти проклятые шевеления.

На руках краснеют царапины, червяки пытаются проникнуть внутрь меня. Они раздвигают кожу и заползают под неё. Когда я чувствую шевеление на шее, сразу перестаю дышать, изо всех сил зажмуриваю глаза, чтобы в них никто не заполз и продолжаю бежать. Тупой удар в лоб заставляет меня остановиться. Я не могу пошевелиться.

Теперь они точно меня съедят.

***

Просыпаюсь, и перед тем как открыть глаза, трогаю то, на чём лежу. Простынь. Это самое приятное ощущение — проснуться от кошмара. Теперь можно смело открыть глаза — и никаких больше белых червяков.

Это не моя спальня. Спальня Стаса. Мы что, не дождавшись выходных, решили напиться? Бедная старушка. Наверное, ждала у сервиса: так и не полетает на своей коробке.

Руки до сих пор чувствуют боль и фантомные движения червяков на пальцах после сна. Хочу потереть их о кровать, чтобы отделаться от ощущения, что они по мне ползают, но становится только больнее. Откидываю одеяло и вижу, что весь в синяках и царапинах. На некоторых участках кожи и вовсе запеклась кровь. Движение — и на простынь попадает капля. Отодрал корочку. Ну и ну.

Я всё ещё сплю?

27. Георгий

Очнуться в незнакомом месте, где пахнет спиртом и хлоркой. Попытаться пошевелиться и сразу же об этом пожалеть. Голова весит тонну, перемотана бинтом, бинт пропитан влагой. Тело при малейшем шевелении начинает гореть. Не болеть, а именно гореть.

Георгий хорошо знает на ощупь бинты — после льда с ними приходилось сталкиваться чаще, чем хотелось бы. Георгий помнит, как катался без защиты возле школы. Каждый хоккеист в своей жизни в определённый момент выходит на лёд без защиты. Когда ты стоишь на коньках чаще, чем ешь, спишь и ходишь в кино — тяжело помнить, что лёд всё ещё представляет опасность. Особенно если на него выходит увалень на несколько лет старше и предлагает сыграть. За хоккейной коробкой собирается группа поддержки, но они пришли поболеть не за Георгия.

Когда в учебное время ты катаешься на коньках, а остальные вынуждены учиться, поддержки ждать не приходится. Георгий понял, что его пришли наказать за его решение стать хоккеистом.

Увалень смеется, когда Георгий направляется за шлемом и наколенниками. Парень из группы поддержки кидает на лёд перчатки, никто не торопится их поднимать. Увалень, думает, что Георгий боится, но он сильно ошибается. Они по очереди встают на ворота, играют до пяти забитых шайб.

Георгий уже тогда видел, что хоккей — жестокая игра и хоккею неважно, сколько человек пришли за тебя поболеть. За несколько минут в воротах оказываются все пять шайб. Лицо увальня становится красным от злости. Он намерен исправить ситуацию. Самая высокая девчонка возле хоккейной коробки держит в руках секундомер. Георгий встаёт на ворота. Высокая поднимает руку с секундомером вверх и кричит: «Давай!». Вряд ли она кричит Георгию.

Проходит больше пяти минут, когда первая шайба, отскакивая от борта хоккейной коробки, прилетает ему в голову. Увалень принимается гоготать, вся его банда тоже. Когда на льду появляются капли крови, увалень перестаёт смеяться, он старается быстрее сбежать… и от собственного страха бросает новенькую клюшку, исчезая в неизвестном направлении. Вся его свита чудесным образом испаряется.

«Хоть бы телефон дали позвонить», — думает Георгий и с трудом добирается до скамейки.

Он не знает, сколько просидел на этой лавке до приезда отца. Хорошо, что за ним всегда приезжал отец после работы, если Георгий не приходил со школьного катка домой пораньше. А он редко приходил раньше.

В травмпункте ему дали таблетку и перемотали голову бинтами, запретив играть в хоккей целый месяц. Первый день после травмы Георгий ответственно сидел дома, на следующий — уже вышел на лёд. Да, голова болела, ноги не слушались, бинты под шлемом приходилось часто менять — голова зверски потела. Но сё это такая ерунда, если знать, ради чего ты находишься на льду.

А каким ещё могло быть последнее воспоминание в голове хоккеиста?

***

Ещё раз повернуть шею. Вокруг всё плывёт, в комнату вбегают люди в белом. Толпа людей. Где он уже видел такую толпу? Георгий хочет сжаться и закрыть лицо руками. Глаза закрываются сами, тело перестаёт гореть. Нет жжения, нет боли, нет ощущения потерянности, всё становится максимально понятно. Сдохнет его команда без души.

«Мы его теряем! Ну чего стоите, бегите за хирургом!» — Последнее, что он успевает услышать.

28. Линда

Линда работала в тюрьме. Не в прямом смысле слова: в её тюрьме не было клеток и заключённых, а также озлобленных надзирателей. Хотя, нет, последние были повсюду. Начальник орал круглыми сутками, и было неважно, что он при этом делал: разговаривал по телефону, с Линдой или другим начальником. Рот не закрывался, повышенные интонации заставляли нервничать весь отдел. Ходили слухи, что он употребляет вещества, ибо в любом другом случае он бы уже сгорел при таком положении дел.

И ведь ничего вокруг не рушилось, ради чего было разводить панику каждый божий день? Руководители поменьше пропитывались этой злостью и внутренней несправедливостью и вели себя соответственно. Если целыми днями слушать крик, сам невольно начинаешь на него переходить. Недовольство, как перекати-поле, каталось от одного человека к другому, пока в конечном итоге не задевало абсолютно всех.

Кабинет становился тюрьмой, пропитанной агрессией. Нельзя было встать по окончании рабочего дня и выйти, всегда было слишком много работы — больше, чем можно выполнить за день. Рабочий день для офиса заканчивался ночью, когда времени хватало только на пять часов сна. В таком ритме невозможно было вести личную жизнь, не говоря уже о детях.

Почему люди не вставали и не уходили? Стабильная зарплата выше среднего и расширенная страховка. Большие компании так и заманивают в свои сети. Линда работала на автопилоте, без желания стать кем-то другим. В таких офисах убивают весь потенциал, оставляя лишь человека, выполняющего свою работу чётко с утра и до ночи. Удобные люди.

Линда перестала быть удобной сразу же, как попала в аварию — ей открыли больничный лист. В компанию направили уведомление, а сотовый телефон остался в машине. Линда перестала бояться увольнения, она в принципе перестала бояться того, что может случиться с её работой. Лёжа в тихой палате, она наслаждалась шелестом листвы за окном, пением птиц и спокойными разговорами врачей на одном из балконов.

Иногда нужно остановиться и прислушаться к окружающему миру, к самой себе. Линда прислушалась и практически сразу поняла, что после больницы она не вернётся в офисную тюрьму. Линда вместе с аварией потеряла возможность нормально передвигаться, но получила шанс на настоящую жизнь. Никаких больше невыполнимых заданий на работе, криков, всеобщей злости. Ей не нужно больше задерживаться до ночи. Ей вообще больше не нужно задерживаться.

В открытую форточку влетела маленькая птичка, сделала буквально пару беспокойных кругов по палате и снова вылетела.

Линда такая же маленькая птичка, и она больше не хочет летать по кругу.

29. Рим

В клинике с самого утра стоит гул. Рим не любит, когда на входе спорят или ругаются с администратором. Он не любит вступать в конфликты, и в таких случаях включает классическую музыку, надевая наушники, благо, они не пропускают посторонний шум.

Когда он в детстве лежал под капельницами, каждую неделю к нему приходила женщина-психолог. Он иногда пытается вспомнить её черты лица или хотя бы одежду. Женщина-психолог ничем не отличалась от всех остальных серо-бежевых женщин в своих костюмах — с невзрачными прическами, без капли макияжа.

Женщина спрашивала его о любимых уроках в школе, об увлечениях, ей были интересны имена всех игрушек. Рим с упоением рассказывал, как хочет, чтобы игрушки перестали ломаться, он говорил о страхе смерти, мечтал о человеческой неуязвимости.

Женщина-психолог спрашивала, знаком ли он со смертью? Умирал ли кто-то из его близких родственников? Рим такого не помнил.

Зато он помнил, как родители подарили ему джунгарского хомяка. Клетка была достаточно просторная, но Рим всё равно выпускал его побегать в комнате, хомяк всегда возвращался к нему в руки. Рим назвал его Глазик. Хомяк смешно щурил один глаз, когда брал в лапки семечку или орешек и уплетал своё лакомство за обе щеки.

Рим заменил пластмассовую кормушку тяжёлой керамической, чтобы Глазик её не перевернул. Поилку закрепил на прутьях клетки, а также рвал и подкладывал хомяку газеты, чтобы был материал для построения гнезда.

Через несколько недель соседства с новым другом Рим зашёл в комнату и не увидел клетки на своём месте. Она стояла на батарее: без порванных газет и остатков корма в углу, их Глазик запасал себе на всякий случай. Хомяк забился в свой домик без окон и сутки оттуда не выходил.

Рим узнал, что братец решил помочь ему в уходе (конечно же, его обязала мама), и сделал уборку в жилище хомяка без него, нарушив все правила. Он даже не понял, что разорил гнездо Глазика, забрав весь накопленный корм и газеты. А как можно было догадаться поставить клетку на батарею, а миску в другой угол? Рим не стал ничего объяснять, просто запретил трогать клетку и мыл её каждую неделю самостоятельно.

Хомяк присутствовал на всех воображаемых операциях, которые Рим проводил игрушкам — он был так рад, что у него появился настоящий живой помощник. Они часами вместе сидели в комнате, пока не приходило время делать уроки или ложиться спать.

Ровно через год Рим хотел отпраздновать день рождения Глазика, даже смастерил ему маленький праздничный колпачок на голову. Он долго ждал, пока хомяк выйдет из своего домика, Рим никогда не вытаскивал его насильно. Глазик не вышел и на следующий день.

Родители поняли, что хомяк умер только спустя трое суток, они привыкли, что к клетке подходить нельзя. Рим перестал часами сидеть в комнате, ходил, опустив голову, и ни с кем не разговаривал. Он не смог наладить хомяка, пришлось его так и похоронить в домике без окон.

Когда на следующей неделе Рим пришёл в комнату и увидел другого хомяка в клетке Глазика, он выставил её за дверь комнаты, поместив обратно пластмассовую миску вместо керамической. Родителям пришлось вернуть нового хомяка в магазин. Рим познакомился со смертью, и ему этого хватило на всю жизнь, он больше не хотел никого хоронить.

Женщина-психолог задавала вопросы про братца, но Рим отвечал на них с явной неохотой, и не более чем на один за сеанс. Он уже прекрасно понимал, что Георгий — приёмный ребёнок, но он также понимал, что родители сами должны ему об этом сказать. Рим не вмешивался в дела родителей, также как и они не вмешивались в его дела.

30. Денис

Сны с каждой ночью становятся всё реальнее. Как вообще можно быть уверенным, что я сейчас не сплю? Тело болит, точнее, болит кожа, обтягивающая это самое тело: царапины расползаются от локтей до запястий. Стараюсь не вспоминать, как они появились. Заворачиваюсь в одеяло, чтобы по мне перестали ползать призрачные червяки.

Между домом Стаса и ударом об дерево было что-то ещё: закрываю глаза и снова ясно вижу лес, кроны деревьев, чувствую листья и ветки под головой. Пытаюсь моргнуть, в глаза ярко светит солнце и надо мной стоит монашка. Самая настоящая монашка: на её голове скуфья, пальцы больше похожи на рыбьи кости — только слегка обтянуты прозрачной кожей. Она не улыбается, скорее скалится. Зубы острые и тоже прозрачные: вот-вот исчезнут. Она тянется своими костлявыми пальцами, рисует в воздухе крест. Ещё один крест. Пальцы двигаются с огромной скоростью, кожа осыпается с них как чешуя…

Когда мне наконец удаётся проморгаться, монашки уже нет, птицы не поют. Кстати, сколько раз мы приезжали в этот лес — ни одного звука, кроме… Вожу руками по земле — листья не шуршат: я сажусь и собираю в руки целую горсть. Дело к осени — листья рассыпаются и падают мёртвой шелухой, но при этом ни звука.

Беру камень и кидаю в ближайшее дерево. Он ударяется — это я вижу, но звуков всё так же нет. Кидаю второй, просто кидаю: это как дёргать ручку кабинета в любом офисном здании — первый раз дёргаю, чтобы убедиться, что закрыто. Второй раз дёргаю, чтобы точно убедиться, что дверь закрыта. Точно убеждаюсь — звуков нет.

— Ну, и чертовщина, — говорю я.

Губы шевелятся, воздух выходит, на этом всё. Пытаюсь крикнуть и стою, открыв рот. Ни звука дыхания, ни звука крови, бегущей по венам — значит, уши не заложены. Я что ли оглох?

31. Линда

Линда наблюдает за молодой медсестрой и за тем огоньком вглазах, который она увидела в её первые дежурства. От огонька практически не осталось следа, но улыбка и каблуки всё ещё на месте. Цоканье напоминает Линде о собственной неспособности сделать несколько шагов безболезненно, не говоря о возможности ходить на каблуках. Костя называл её цаплей, когда они учились в школе. Он так сильно смеялся, когда Линда впервые надела мамины туфли.

Интересно, как там Костя? Ходит ли он к отцу, задаётся вопросом, где она? Или даже брат не заметил, что Линда испарилась? Хотя, если любимый человек её до сих пор не ищет, то чего она хочет от других?

Пока медсестра поправляет причёску и говорит по телефону, Линда накрывается одеялом с головой, чтобы никого не видеть. Она всегда так делала в детстве, хотя в её комнату никто и не заходил лишний раз. Под одеялом безопаснее. Пока медсестра рассказывает мобильнику про рекламу невероятной клиники, про сохранение жизни и прочие неинтересные факты, Линда переворачивается на живот и зажимает кулаки под подушкой. За пределами одеяла происходит жизнь, под одеялом жизни нет. Линда слышит, что прошлой ночью один из пациентов умер. Он сейчас тоже под одеялом. Никого не интересуют чужие проблемы, Линда раз за разом прокручивает в голове занятия с доктором. Мысленно переступает с ноги на ногу, стараясь при этом не закусить щеку до крови.

Когда она была ещё ребёнком, падала на асфальт, больно разбив ногу, сразу же закусывала щеку, чтобы не расплакаться. Вся боль уходила в тот уголок, где зубы сжимали кожу (колено при этом чудесным образом переставало болеть). Так Линда научилась терпеть любую физическую боль.

Шаги по палате и трёп по телефону прекращаются. По палате расползается тишина. Линда этого даже не замечает: она проводит языком по внутренней стороне щеки — сплошной синяк. Линда думает, что сегодня, вместо того, чтобы терпеть боль она всё-таки заплачет.

32. Стас

Стас приходит забирать машину Линды. Вся работа оплачена: может, её брат занялся этим делом? Бывает, родственники сначала не общаются всю жизнь, а потом сходятся после подобных происшествий. Никогда не знаешь, насколько дорог человек, пока его жизни не угрожает опасность. Сразу понимаешь, как много нужно сказать (и ещё больше — сделать).

Стас думает, что Линда своим исчезновением провоцирует его на развод. Показывает, что он не сможет без неё жить. А он и правда еле терпит всю эту неделю. Продолжает ездить каждый день к её дому, в надежде, что она вернётся за вещами. Он не открывает дверь своим ключом — ждёт конца недели. Вдруг Линда вернётся и всё будет как прежде? Только сейчас Стас понимает, насколько Линда ему доверяла.

Он приходил в любое время, бывало, даже без предупреждения, забыв перед этим скинуть сообщение. Не задумывался, что она может вести личную жизнь или банально быть занята домашними делами. Все дела откладывались, Стас всегда был центром её вселенной. Она и правда вращалась только вокруг него. Теперь ему постоянно не хватает… Внимания? Разговоров?

Когда он после недели тишины решается открыть квартиру своим ключом — там пусто. Он пытается понять, что Линда взяла с собой? Вместо этого понимает, что знает каждую её вещь. Кто из родителей подарил картину на стену, какие джинсы она покупала, когда скидывала фотографии из примерочной, а вот это платье он подарил ей на день рождения. Ни одной незнакомой тарелки, мягкой игрушки, даже полотенца. Кажется, что они жили вместе. Как же, на самом деле, он этого хотел!

Просыпаться вместе, засыпать вместе. Выходные, отпуск, каждый вечер после работы с дорогим человеком — она думала: Стас не понимает. Всё он прекрасно понимал. Он даже несколько раз заикался о разводе, но Лариса давала понять: уедет вместе с детьми и не вернётся. И как тут разорваться? Шантаж — дело тонкое. А если она не шутит, если заберёт его малышек и больше он их не увидит. А встречи раз в год на другом конце России его не устраивали. Стас жертвовал любовью ради любви. Линда не понимала, почему он боится, никто не понимал.

Все её любимые толстовки и обувь — на месте. В холодильнике осталась приготовленная еда, и это очень странно: обычно Линда не забывала очистить холодильник перед долгим отъездом. Их общая фотография стоит на тумбе. Счастливые глаза Линды смотрят на него из рамки. Обычно при ссорах она отворачивала её к стене. Складывается ощущение, что до дома она так и не доехала. Они часто ссорились, но то, что было в ресторане — другое. Стас чувствовал, как Линда отстраняется, как хочет избавиться от него. Только поэтому он не поехал следом. Разум вопил: «Оставь её». Сердце отбивало: «да-да-да». Тогда он понял, чего он хочет.

Стас садится в машину и вдыхает запах: всё ещё чувствуются нотки туалетной воды — этот аромат он подарил ей на восьмое марта. Они вместе выбрали его в магазине, Линда спрашивала, какой Стасу нравится больше. Она всегда его обо всём спрашивала и старалась угодить. И у неё это получалось… Кроме того вечера, в день аварии.

Ло по праздникам всегда ждала дома и уже готовила очередную речь о том, что Стас совсем её не знает и не любит. В эти моменты он молчал и думал о Линде. Вспоминал её мягкие волосы, нежные руки, и как она улыбалась ему в шею.

Стас не понимает, как отпустил Линду в таком состоянии. Ему было не по себе, что он пришел с важной новостью, а она заладила, как маленькая девочка: разведись, будь со мной. Его раздражали такие манипуляции, но только сейчас он понимает, что Линда таким образом боролась за него. С ним же, за него. Сердце упрямо отбивало: «да-да-да».

Машина едет как новая. В сервисе сказали, что пришлось полностью её перебрать. Стас видел, где и что они поменяли: быстрым взглядом мастера глянул под капот, проверил покраску. Он бы сделал лучше, но и так сойдёт. Сейчас главное узнать, в какой больнице находится Линда.

Стас набирает номер, зная, что ответа, скорее всего, не последует: она игнорирует его звонки всю неделю. Гудок, ещё один гудок. Вибрация? С машиной что-то не так? Стас съезжает на обочину, глушит двигатель — треск не прекращается. Звук издаёт пассажирское кресло, точнее, то, что находится под ним. Засунув руку под кресло, Стас обнаруживает мобильный телефон. Вся рука в песке, телефон тоже, такое ощущение, что Линда накануне побывала в пустыне.

Стас просматривает пропущенные вызовы на её телефоне от самого себя. Ему одновременно и радостно, и грустно. Линда не игнорировала его звонки — это, определенно, плюс. Но и не вернулась за своим телефоном — а это уже тревожный звоночек. «Хоть бы она была жива», — думает Стас.

Он заезжает за огромным букетом цветов: покупает розы на длинной ножке, все нежно белые, и, когда укладывает их на заднее сидение машины, находит черную кожаную куртку. Неужели Костя оставил? Когда они виделись с ним в последний раз (это было в автомобильном магазине), он не был таким широким. Мастера вряд ли раздевались в чужой машине. Он сам, как мастер, так никогда не делал.

А может Линда завела любовника, и, поэтому повела себя в тот вечер так, словно они взрослые люди и им срочно нужно что-то решать? Может, потому что она для себя всё решила? Устала ждать, уехала, сбежала… Стас старается отбросить эти мысли подальше.

Самое тяжелое — не черная куртка на заднем сидении, самое тяжелое — это обзванивать больницы и слышать, что Линды там нет. Морги он обзвонит позже.

Стас проезжает кучи песка и вспоминает, как заказал их назло жене. Она ведь ни с того, ни с сего начала пилить его из-за детской песочницы. Можно выносить претензии дома, можно спокойно терпеть их на улице, но не за рулём же, в конце концов!

Ло терпеть не могла, когда он молчит. Она начинала ещё больше заводиться и кричать:

— Да если бы ты нас любил, мне бы не пришлось в сотый раз тебя упрашивать!

Стас остановил машину, вышел на обочину, позвонил приятелю, и уже через двадцать минут рядом с их машиной возвышались горы песка. Ло так ошалела, что на обратном пути не сказала ни слова: а песок никто не убирал, кому он вообще нужен?

Одна из куч выглядит так, будто в ней пытались прорыть туннель, песок будто вдавили вовнутрь.

Стас смотрит на кучи, на песок в салоне машины, в трубке отвечают, что Линда находится у них в клинике. Дорогу перебегает собака, Стас пытается затормозить, но у него это плохо получается: всё-таки дерьмово сделали эту коробку в сервисе. Машина вылетает с дороги.

33. Денис

Прохладный ветер обдувает лицо. Трогаю руками землю, но земли нет. Только прохладная мягкая ткань. В глазах двоится, уши болят, вспоминаю свой сон. Скидываю с тумбочки книгу, она с грохотом падает и раскрывается примерно на середине. Уши реагируют очередным наплывом боли, но я рад, что снова могу слышать.

Меня кидает из сна в реальность и обратно. А если я сейчас нахожусь в лесу и мне снится комната Стаса? Что если на самом деле я оглох и по мне ползают черви? Как понять, что из этого — сон? Все ощущения как настоящие: провожу пальцами по царапинам, кожа отзывается болью. Нет, я определённо жив.

Аккуратно встаю с кровати, стараюсь придерживать себя одной рукой. Комната больше не плывёт, поднимаю с пола книгу. Внутри длинные размытые полосы, как телевизионные помехи. Переворачиваю книгу обложкой — цвета расплываются яркими пятнами, ни одного слова.

Открываю тумбочку. Думаю, Стас на меня не обидится, если я возьму всего одну вещь. Всё ради того, чтобы убедиться, что я не сошёл с ума. Книга с полосами внутри — это розыгрыш, всё вокруг похоже на злой розыгрыш. Достаю из тумбочки коробочку с таблетками — не могу прочитать название, кладу обратно. Чувствую себя маленьким мальчиком, не умеющим читать. Должно быть, у меня что-то с глазами и нужно поспать.

А может на нас напали? Почему Глеб так и не вернулся? Почему я лежу тут в непонятном состоянии? И где вообще Стас?

Нахожу ручку, и на всякий случай ещё раз заглядываю в книгу — буквы не появились. Закрываю глаза, открываю, пытаюсь вспомнить, какую книгу читает Стас: вряд ли мы об этом говорили. Совершенно точно, я не спрашивал своего лучшего друга, какую книгу он читает. А зря. Сам я не любитель книг, но сейчас готов отдать, что угодно, чтобы прочитать хоть строчку.

Я помню, как выглядят буквы, как они пишутся. Подхожу к подоконнику, облокачиваюсь, в раскрытой книге пишу слова на страницах с помехами. Каждое слово — новая синяя помеха, всё перемешивается с черными. Вывожу большую букву «А» на белом подоконнике — большая синяя размазанная линия. Черчу на подоконнике всё новые буквы — синий фон и больше ничего. Сейчас у меня начнётся истерика: нужно остановиться. Ложусь в кровать, откидывая ручку, как ядовитую змею. Слышу, как она упала. Ну, хоть что-то.

34. Линда

Утро начинается как обычно, только уколы уже не ставят. Доктор заходит после обеда, Линда садится на кровати и настраивается ходить. Она уже может продержаться на ногах, опираясь на костыли около получаса. Чуть меньше, конечно, но стрелки на секундомере доктора приближаются к этой цифре.

— Завтра уже будете самостоятельно передвигаться по дому. Есть родственники, смогут забрать? — Доктор делает пометки в своей тетради и кладёт ручку за ухо.

Линда замирает и не может произнести ни слова. На немой вопрос: «Как завтра?» доктор кивает головой. Паника накрывает волной. За всё время к Линде не заглянула ни одна живая душа: она одна в этом мире.

— У меня нет с собой сотового телефона, да и попросить некого.

Доктор не смотрит на Линду, он достаёт карандаш из нагрудного кармана и снова делает пометки. Передаёт администратору бумажки, тычет в них пальцем, его голос сухой и незаинтересованный:

— Костыли купите в магазине в соседнем доме, назовёте свой рост, там подберут. Телефоном воспользуетесь на первом этаже, завтра утром готовьтесь к выписке.

Линда удивляется, что доктор не спрашивает, как она столько времени провела в больнице без телефона, почему у неё никого нет и сможет ли она самостоятельно добраться до дома. Это уже не его забота. Такой внимательный вовремя лечения и первых физических нагрузок ста абсолютно чужим. Да и чего Линда себе вообразила? Никто не будет с ней нянькаться.

Она чувствует себя маленькой девочкой, и признает, что не привыкла быть одна, но зачем-то так усердно к этому стремилась. Когда мамы не стало, Линда спряталась внутри себя от всей семьи. Ей казалось, что они все вместе не уберегли мать, но осознаёт это она одна. Горе поглотило весь её мир, она не понимала, как папа и Костя могут смеяться. Мамы больше нет — тут не до смеха. Они совсем что ли? Линда перестала подходить к отцу и здороваться с братом. Ей показалось, они даже не заметили.

Костя, наоборот, прилип к отцу с большей силой. Казалось, он теперь требует внимание за двоих, а Линде не оставляет ничего. Отец почувствовал себя важным и быстрее начал приходить в себя. Они начали чаще ездить на природу вдвоём с Костей, Линда оставалась дома и слушала музыку на той громкости, на которой ей хотелось.

Когда Костя с отцом смеялись над очередным вечерним фильмом и ели чипсы, Линда сидела в своей комнате в наушниках и рисовала. В её палитре были только тёмные цвета, в палитре папы и Кости — смех и шутки.

Она не понимала, как они могут чувствовать радость в то время, когда в её груди разрастается чёрное пятно. Чернота облепляла органы и застывала комом в горле. Разговаривать Линда не хотела, даже в телефоне не сидела.

Всё изменилось в тот вечер, когда в гости к её отцу пришёл Стас. За ужином Линда не проронила ни слова, старательно отводила взгляд. Да, возможно так она привлекала внимание. Но в этом доме её давно не замечают! Только Стас понял, что внутри у неё всё переломалось и перегорело. Он увидел ту маленькую девочку, и почувствовал, что она больше не может бороться. Перед уходом Стас подошёл и сказал:

— Я тоже потерял мать, когда учился в школе. Никто так и не смог её заменить. Зато она мне часто снилась, давала советы и обнимала. Если захочешь поговорить, приходи в сервис. Ну, или вдруг просто будет невыносимо одной. — Стас подмигнул и положил руку на стол рядом с рукой Линды.

Ей захотелось прикоснуться к нему. Сказать спасибо или просто что-то сказать. Комок в горле зашевелился, будто живой. Линда кивнула.

В эту же ночь ей приснилась мама.

***

После школы Линда не торопилась идти домой. Обычно она ходила кругами вокруг школы, либо сидела во дворе на качелях. Папа поставил качели с задней стороны дома — специально для Кости, но он ими так и не заинтересовался. Линда приходила на задний двор, когда думала, что её никто там не видит.

После приглашения Стаса ей не пришлось долго думать, она даже пропустила последний урок, чтобы раньше прийти в сервис. Она молча смотрела, как он занимается машинами: достаёт грязные детали, протирает, выкладывает на стол, выкручивает длинные запчасти, выкидывает, вкручивает другие. Вот бы можно было вытащить сердце из человека, починить, почистить и вернуть обратно!

— Иди сюда, покажу, как менять свечи, — Стас говорил с таким выражением, словно возражения не принимались.

Отец Линды никогда не разговаривал так твёрдо. Он вообще боялся лишнее слово сказать: не знал, как правильно. Если бы он только попытался. А может пытался, но Линда не видела? Она подошла к машине.

— В каждой коробке свои нюансы, но менять свечи и проверять масло я тебя научу, — Стас говорил медленно и смотрел Линде прямо в глаза.

Отец Линды всю жизнь проработал автомехаником, но они ни разу вместе не занимались машиной. Стас объяснил ей, как проверить масло, как правильно залить новое, где смотреть необходимую марку, в каком магазине продают детали. Он не задавался вопросом, зачем её это, просто говорил серьёзно: «Учись, пригодится».

— Я уже умею водить машину, меня мама научила. — Линда хотела сказать умную фразу и стать взрослой в глазах Стаса.

Ей хотелось казаться ровней или хотя бы не быть маленькой девочкой. Но голос стал дрожащим и неожиданно писклявым.

— Тогда заводи, добросишь меня до ближайшего магазина автозапчастей, а потом купим большую бутылку колы и бургеры, — сказал Стас.

Он открыл водительскую дверь своей машины и жестом пригласил Линду сесть. Она не стала говорить, что это всё сплошная химия, и что с такими перекусами рак желудка не за горами. Ей захотелось и колы, и бургеров, и Стаса, чтобы он был рядом и разговаривал. Он первый человек после смерти матери, который заметил, что Линда существует и закрыл рукой эту черноту внутри. Облегчение разлилось в уже голодном желудке.

— Хочешь, научу тебя параллельной парковке? — Стас заговорщицки глянул на Линду, словно в его предложении было что-то криминальное.

Он, не дождавшись ответа, показал, как до упора выворачивать руль, как возвращать его на место и как смотреть в боковые зеркала, чтобы не задеть машину сзади. Но когда он задел рукой её мизинец, лежавший на руле, Линда не дёрнулась. Она крепче вцепилась в руль, чтобы самой случайно не отодвинуть руку.

— Мама говорит, что мне рано самой парковаться. — Линда никак не могла привыкнуть, что про маму надо теперь говорить в прошедшем времени.

Кому надо, пусть говорят. Стас не поправил её. Более того, он добавил:

— Мама волнуется за тебя, это нормально. Мы ей покажем, что в параллельной парковке нет ничего страшного.

Линде было странно говорить о маме, будто с ней ничего не случилось и, вообще, говорить о ней. Дома все делали вид, будто её никогда не существовало. Будто она не умирала и с ними до этого не жила. Все боялись залезать пальцами в открытую рану.

— Я, кажется, хочу сдать на права, — Линда впервые произнесла вслух давнее желание.

— С радостью тебе в этом помогу. — Стас улыбнулся, и Линда ему поверила.

Стас ел бургер и поправлял очки тыльной стороной ладони: они постоянно скатывались на кончик носа.

— А ты всегда ходишь в очках? — Линда задала вопрос, и ей показалось, что «ты» прозвучало крайне невежливо.

— Только когда за рулём или ковыряюсь в коробках, — Стас отвечал мягко.

Он с аппетитом откусывал большие куски булки. Кетчуп остался на губах и подбородке. Линда подала ему салфетку, но вместо этого Стас подставил ей подбородок. Линда еле-еле успела поймать салфеткой огромную каплю кетчупа, перемешанного с горчицей, они засмеялись. Смеялись так, будто ничего плохого не происходило. Будто мама не умирала.

Линда поняла, почему Костя и папа смеялись: она почувствовала, как её собственная рана внутри немного стянулась и стала меньше.

— То есть очки ты не снимаешь? — Линда будто пробовала на вкус второе «ты», ей уже не резало ухо. Они вместе рассмеялись. Опять.

Линда не прикасалась к своему бургеру, потому что не хотела вывозиться во всех этих соусах. Стас помыл руки и забрал её булку с котлетой и соусами.

Линда подумала, что Стас решил, будто она не голодная. Она посмотрела на время, а потом увидела два пропущенных звонка от Кости. Папа всегда просил брата позвонить ей, когда волновался (будто у него у самого руки отсохнут набрать две кнопки!). Линда злилась. Она стала чаще злиться на отца: ей не хватало от него внимания. Но она абсолютно не знала, как себя вести, когда он пытался дать ей это внимание. Линда грубила, хлопала дверями, чтобы показать, что она здесь и тоже чувствует боль.

— Принцесса, извольте отобедать. — Стас поставил перед Линдой тарелку, на ней кусочками лежал разрезанный бургер. Рядом положил нож и вилку. Ещё через мгновение принёс кружку.

Линда не сказала «спасибо», вместо этого она уплетала кусочки со скоростью света и пила колу чуть ли ни залпом. Ей казалось, что она не ела целую вечность. Скорее всего, так оно и есть. Рядом со Стасом она начала говорить. Рядом со Стасом она снова вспомнила вкус еды. Линда рассматривала кружку: чёрно-жёлтые цвета флага, голова Рыси, животное скалилось и смотрело злыми глазами.

— Только не говори, что ты не знаешь, кто такие «Рыси»! — Стас театрально поднял брови и покачал головой, мол «ай-яй-яй».

— Животные такие, — огрызнулась Линда.

Она всегда язвила и огрызалась, когда чего-то не знала.

— Мы на следующих выходных с твоим отцом и Костей идём на хоккей — тебе понравится, пойдём, я покажу тебе настоящих «Рысей». — У Стаса горели глаза.

Линда некоторое время думала, как объяснить отцу свой внезапный интерес к спорту. «Неважно», — решила она и согласно кивнула.

Пришло время собираться домой.

Отец встретил её на пороге явно встревоженный. Он предложил ей ужин, но не спрашивал, где Линда весь день пропадала. Линду страшно бесило, когда отец делал вид, будто всё понимает и поэтому не лезет. Лучше бы залез. Лучше бы накричал. Ударил бы кулаком по столу и сказал приходить домой вовремя!

— Где ты была? — Костя не отец, он мог задавать такие вопросы — вот и задавал. Больше из любопытства, чем от волнения.

— Какая разница? — Линда хлопнула дверью в свою комнату, но легче от этого не стало.

Ей хотелось оставить что-то на память об этом дне. Она взяла скрепку и начала царапать кожу на запястье: физическая боль приносила облегчение внутри. Душевные терзания отошли на второй план. Физическая боль забирала на себя всё плохое, вытягивала изнутри, словно гной.

Линда больше не чувствовала тревогу. Наконец, она могла сосредоточиться.

***

Линда сказала, что хочет пойти на хоккей. Отец не задавал вопросов, не спрашивал, почему вдруг Линда заинтересовалась этим событием, он просто сразу же купил еще один билет.

— Я не хочу оставаться одна, не надо так смотреть, — оправдывалась она.

Отец с пониманием кивнул и дернулся вперед, будто в порыве обнять, но тут же сделал шаг назад и ушёл в спальню. Как сломанный робот. Как мужчина, потерявший жену и теперь живущий со страхом потерять дочь, выверяющий каждое своё слово и каждое движение.

Несколько дней Линда специально игнорировала мысли об автосервисе. Или делала вид, что игнорировала. Доходила до дверей автосервиса, прислушивалась и представляла, как работает Стас, и ждала, что он выйдет в магазин и они случайно встретятся. Но такие схемы работают только в кино. На третий день она решила дернуть дверь автосервиса до занятий в школе и успокоиться. Но она никак не ожидала, что дверь в такую рань окажется открытой, и, когда увидела Стаса без майки, поняла, что совсем забыла постучать.

Стас вытер пот только что снятой чёрной футболкой и кинул её на диван: там всё ещё неопрятно лежала простынь и не взбитым комком ютилась подушка. «Он что, живёт тут? А как же его семья? Неужели они его тоже не замечают?», — Линде было приятно сравнивать их жизни. А вдруг так и есть — они остались одни против всего мира?

— Какие люди и без охраны! — Стас абсолютно не смутился, вместо этого он поправил очки и улыбнулся.

Он свернул простынь и отложил подушку в угол, налил две кружки чая и сел на диван. Линда села рядом. Около минуты они просто смотрели друг на друга, будто пытались запомнить.

— Я иду на хоккей, — единственное, что она могла сказать, чтобы избежать неловкого молчания.

Чай был горячий, обычно Линда такой не пьёт. Машинально закатав рукава кофты, обжигая губы, она сделала ещё один глоток.

— Это же замечательно… Не понял. — Стас рванул на себя кисть Линды с такой силой, что весь кипяток чуть не оказался у неё на коленях. — Чтобы я больше этого не видел! Если плохо, приходи сюда, а не глупостями занимайся, большая девица уже. Завтра будем учиться заезжать в гараж, а сейчас быстро на уроки!

Линда не могла ответить ровным счётом ничего. Она чувствовала, как лицо заливает краска. Она превратилась в помидор, но в довольный помидор. Внутри у неё разрасталась радость — наконец её заметили. Она уже забыла об этих царапинах скрепкой на внутренней стороне запястья поверх синих венок. Гнойник рванул, боль ушла. И, самое главное: Стас считает её взрослой девицей. И они завтра увидятся. Линда стояла, как вкопанная и не могла пошевелиться. Стыд вперемешку с удовольствием, его рука на её запястье.

Стас подошёл и обнял её с такой силой, что у Линды перехватило дыхание. Потом она почувствовала, как он одной рукой поправил очки.

— Иди уже, — одними губами сказал Стас.

35. Денис

— Что тут у тебя происходит? — Стас входит в комнату, как ни в чём ни бывало, вытирая полотенцем мокрые волосы.

— Ты видел поле с сумками? Где ты был? Как я попал к тебе домой? — Я задаю сразу много вопросов, мне хочется скорее выяснить, что происходило со Стасом. Сложить два плюс два никак не получается.

— Стой-стой-стой, притормози. Мы так никуда и не доехали, тебе плохо стало в машине, пришлось развернуться и ехать домой. Ты вырубился, а потом начал мычать во сне и размахивать руками. У тебя явное переутомление. — Стас смотрит на подоконник, потом на меня.

Я не могу ему объяснить, зачем рисовал синие линии, они так и не сложились ни в какую букву. Мне хочется спрятать глаза. Беру книгу с тумбочки, чтобы проверить, появились ли в ней строки. Открываю — она тоже в чернилах. Но буквы читаются. Стоп, это же книга Линды! Я ей покупал совсем недавно.

— О, я увидел у вас дома эту книгу, Нина сказала, что Линда будет не против, если я прочитаю и верну. Тем более она вроде как уже читала её. — Стас уходит в ванну, я слышу звук льющейся из-под крана воды.

Линда никому никогда не позволяет брать свои вещи, и Нина об этом прекрасно знает.

***

Стас довозит меня до дома ближе к ужину. Линда выглядывает в окно. Неужели волновалась? Ей обычно без разницы, кто ушёл, кто пришёл.

— Дочь, ты чего это, потеряла меня? Сладкое дома закончилось? — Я стараюсь выглядеть беззаботно, будто вернулся от лучшего друга и ничего со мной вовсе не происходило. Линда не должна узнать, что у папы подтекает крыша.

— Я просто была на кухне, решила перекусить, и услышала машину, дома никого, вот и решила проверить…

Странно. Обычно дочь никогда не отчитывается о своих действиях, ещё и в подробностях.

— Я видел твою книгу у Стаса… — Не успеваю договорить, Линда резко выпаливает:

— Дала ему почитать, он сам попросил, ничего такого! — Линда оставляет половину бутерброда и чай на столе, быстро уходит в свою комнату. Почти убегает.

Стас сказал, что книгу дала Нина. Линда никогда не ела колбасу — это же рак желудка! Что на неё нашло? Сажусь за стол и доедаю оставленный бутерброд. Такое ощущение, что не ел сутки, надо бы приготовить ужин, пока Нина на работе, вот только прилягу на пару минут.

***

Я снова в лесу, но сумок вокруг нет. Есть только узкая тропинка вдоль плотно растущих деревьев. Я иду по ней до тех пор, пока не слышу рычание. Скорее даже недовольное урчание. Тропинка резко уходит влево, и за поворотом я вижу двух волков, они уплетают пойманное животное. Большое животное, размером с человека.

Волки слышат меня, но вместо того, чтобы кинуться, убегают, как трусливые собаки. Наверное, сытые — мне явно везёт. Ещё несколько минут я боюсь пошевелиться. Смотрю, на какое дерево будет сподручнее забраться, если волки вернутся.

Потихоньку подхожу к добыче, чтобы рассмотреть, кого они уплетали с таким аппетитом. В траве виднеется ткань — она вся в крови. Ткань обтягивает ноги. Это брюки! На брюках розы мешаются с пятнами крови. Всё-таки это человек, лицо съедено. Блузка порвана, обглоданы плечи и пальцы на руках. Но мне не нужно видеть лицо — на теле брюки моей жены.

Мне не хочется присесть рядом, как это показывают в фильмах, я не кричу во весь голос, проклиная и Бога и дьявола. Я шаг за шагом отдаляюсь от тела — мне нужно найти выход из леса. Бежать опасно, поэтому я крадусь по тропинке в обратном направлении. На развилке я сворачиваю направо.

Деревья вокруг ходят ходуном, я слышу, как ломаются ветки, как ко мне приближается животное: большое, но медлительное. Я присаживаюсь на корточки, продолжая смотреть в сторону звука, подбираю большой заострённый камень.

На меня вываливается шатающееся тело. И если бы оно не издавало таких нечеловеческих звуков, я бы подумал, что это заблудившийся пьяница. Переваливаясь с одной ноги на другую, тело приближается ко мне. Если достать мертвеца из могилы, он будет выглядеть не лучше: длинные волосы превратились в паклю, руки в чёрных и бурых пятнах, пятна в принципе занимают всю открытую поверхность, открытый рот забит зубами или тем, что от них осталось.

Зловонный зелёный рот приближается, шелушащиеся губы произносят невнятные слова. Тело не успевает дойти до меня, оно разлагается на глазах. Шаг — отваливается рука, второй шаг — нога, тело ползёт, цепляясь за землю одной оставшейся рукой. Резкий порыв ветра превращает останки человека в зелёную пыль, вся она летит на меня и забивается в нос и глаза.

Я стараюсь справиться с рвотными позывами, держась за живот. Пытаюсь стряхнуть частицы гнили с одежды, вытащить из волос и хоть каким-то образом избавиться от кисло-сладкого мерзкого запаха. Становится душно, и чтобы втянуть в себя воздух, приходится приложить много усилий.

Я падаю на колени. Я словно животное: наелся своей шерсти и теперь пытаюсь её из себя изгнать. Не могу подобрать другого слова, только «изгнание», потому что мои лёгкие в попытках получить воздух делают с моим телом невероятное. Спина трясётся в конвульсиях, подскакивая как от ударов, пока силы не покидают меня полностью.

Лёжа на том месте, где недочеловек делал свои последние шаги, я уже не чувствую никакого запаха. Воздух покинул это мёртвое место. Зато я вижу чёрно-зелёный сгорбленный палец, на нём кольцо. Точно такое кольцо я подарил Нине в день нашей свадьбы.

***

Я долго лежу и смотрю на палец и на кольцо. Вспоминаю тот день, когда выбирал его из десятков других вариантов. Маленькая буква «Н» из белого золота показалась мне хорошим знаком, Нина позже оценила и букву, и кольцо, и моё предложение. Слезы капают на траву, и я перестаю видеть, я перестаю понимать, как мог оказаться посреди этого кошмара. Под рукой растекается холод, он притягивает меня к себе.

Я вырываюсь из этих объятий, смахиваю капли с глаз и моргаю, моргаю, пока глаза не начинают болеть. На земле возле меня лежит кукла. Щёки ярко намазаны румянами, губы красные, глаза закрыты. Свадебное платье смотрится на ней нелепо: оно всё порвано, вымазано в траве, земле и я не хочу знать, в чём ещё.

Розовый бант туго завязан на талии, но его будто пытались поджечь: шёлковая ткань выглядит подпаленной с этой черной окантовкой. Туфли под цвет банта точно пережили больше моего: их явно носили все куклы, предшественницы этой. Но кукла в человеческий рост — это фантастика. Если её отмыть и переодеть — будет настоящий шик.

Фата выглядит нетронутой — белоснежная, она выбивается из образа. Под прозрачной тканью видно и румяные щёки, и угольно-чёрные ресницы, и пухлые губы. Мне хочется рассмотреть лицо куклы ближе. Мне могло показаться, что кукла меня трогала. Посреди этого леса может показаться всё, что угодно.

Я на всякий случай беру толстую ветку и проверяю карманы на наличие вещей, подходящих для обороны. В левом кармане ничего, в правом — коробочка.

Розовый бархат под цвет банта. Он приятен на ощупь, несколько мгновений я просто глажу коробку. Когда я её открываю — не верю своим глазам. Кольцо с буквой «Н» из белого золота. Непонятно как оно оказалось в кармане, не могло же оно исчезнуть с того зелёного пальца и телепортироваться?

Сомнения заполняют мою голову, но кукла работает как магнит: я не могу стоять на месте. Подхожу к ней ближе и откидываю фату с лица. Глаза открываются, я вздрагиваю от неожиданности, но тут же приходит спокойствие — это глаза Нины. Она смотрит так нежно, что хочется лечь рядом, и пролежать так целую жизнь. А потом ещё одну.

Нина поднимает правую руку, и слегка выставляет безымянный палец, как в день нашей свадьбы. Единственное отличие — она не лежала на земле. Я надеваю кольцо, оно нагревается, едва коснувшись её кожи. Кукла вспыхивает в одно мгновение. Сгорают и розовый бант, и щёки, вымазанные в румянах, и столетние туфли, и нежные глаза Нины. Мне кажется, я тоже горю в этот момент, но внутри себя. Я не могу смотреть на эту картину, но и отвернуться не получается.

Смех разрывает тишину. Я не понимаю, кто смеётся, но этот голос заполняет уши, забивает изнутри всю голову. Огонь становится живым, он становится человеком, встаёт с земли и бросается на меня.

***

Смех — это Костя, он смотрит мультики, огонь — это Рим: запрыгнул на кровать и лижет сначала руки, потом лицо. У него на лапе нет гипса — странно, когда он успел его снять? Рим спрыгивает на пол и даже не хромает. Правду говорят — заживает как на собаке.

Линда сидит на диване и тоже смеётся: они разложили с Костей карточную игру и воюют друг с другом. Если дети играют в игры, то только в те, где можно растоптать противника. Показать, кто из них умнее, продуманнее и быстрее. Я стою недалеко от дивана и не хочу прерывать этот редкий процесс.

— А где мама?

Мой голос как гром, как разряд молнии, попавший прямиком между детьми. Они вздрагивают и замолкают. Они вместе смотрят в одну точку на полу, будто там что-то есть. Линда вскакивает с дивана. Сейчас будет хлопок дверью.

Костя беззвучно открывает и закрывает рот в попытке сказать хоть слово. Сажусь рядом с ним на диван и не понимаю, как я смог одним своим появлением разрушить идиллию.

— Пап, мама умерла. — почти шепотом говорит Костя.

Мне кажется, кошмар из леса перекинулся на мою семью. Я жду, когда зазвонит будильник. Или когда мусоровоз недалеко от дома с характерным звуком примется за своё дело и разбудит меня и всех соседей. Но ничего подобного не происходит. Я читаю бегущую строку по телевизору. Буквы на месте.

Я не могу спрашивать сына о случившемся. Язык не поворачивается, ничего не могу сказать: решительно ничего не помню.

Если человек умер — должно остаться свидетельство о смерти. Жду, пока Костя уйдёт на улицу, подхожу к тумбочке, стоящей под телевизором. Нина приучила хранить все документы в одном месте. Верхний ящик — документы детей, наш — нижний.

Красный лист — (я раньше его не видел) лежит сверху. Когда я читаю текст, напечатанный чёрными толстыми буквами, мне хочется бросить читать. Мне хочется закричать, что не верю. Я не хоронил Нину, я не набирал в ладонь землю и не бросал её на гроб. Не плакал и не покупал венок. Не стоял возле креста на свежей могиле с ощущением, что у меня отобрали самое важное.

Когда взгляд падает на дату смерти — я не сразу могу поверить. Дата месячной давности. Два вопроса не дают мне покоя: что случилось с Ниной и где в это время был я? Помню, что мы собирались идти на хоккейный матч, посидеть на выходных у нас, и похороны Нины в этот список точно никак не входили.

Нужно срочно позвонить Стасу и позвать его в гости: он должен был принимать участие в похоронах, походе на матч (был ли он?), во всём, что произошло за месяц! — Вот всё мне и расскажет.

Нельзя поддаваться усталости и ложиться спать, нужно до последнего бодрствовать. Кажется, что я пропускаю жизнь кусками, когда засыпаю. Как будто все мои приключения в лесу происходят в другом мире, но не останавливают время в этом.

Стас соглашается приехать вечером, я мысленно выдыхаю. Усталость падает на меня с ближайшего шкафа, стены становятся ближе, в окнах пропадает свет. Слишком часто мне хотелось прилечь. Но не сегодня! Сегодня нельзя. Я бью ладонями по щекам, нужно прийти в себя. Решаю ждать вечера, не присаживаясь даже на диван.

Выхожу на задний двор, чтобы подышать воздухом, но ожидаемой прохлады не чувствуется. Нет даже самого слабого порыва ветра. Линда качается на качелях, а ведь я когда-то поставил их для Кости. Точнее, он попросил, а я просто купил и установил.

Линда забрала их себе точно так же, как я забрал звёзды на потолке спальни, которые она клеила для Нины. Где теперь Нина? Почему я вынужден считать звёзды и при этом не держать её за руку?

Линда думает, что никто её не видит. Я тоже думаю, что меня никто не видит, когда я перед сном считаю звёзды. Один-один, дочка.

36. Костя

Как только Костя узнаёт, что Линда в больнице и, больше того: у неё скоро выписка, он чувствует себя ужасным братом. Он понимает, что мог потерять Линду. Сначала маму, потом папу, теперь Линду.

Несколько недель сестра пролежала в больнице совсем одна и даже не подала знак. Почему сердце не ёкнуло? Хоть разочек бы. Неужели у них такая слабая связь? Или сестра настолько не хочет его видеть? После смерти мамы их разделило огромное и необъятное: выросла стена: ни обойти, ни сломать. Костя приходил к отцу, чтобы не чувствовать отсутствия матери так явно. Линда ни к кому не приходила. Как она справлялась?

Костя видел, как сестра пропадает в телефоне и задерживается после школы. Он знал, что Линда общается с парнем, скорее, даже с мужчиной. Он постоянно читал переписку в телефоне Линды. Из сообщений Костя понял, что друг сестры на порядок старше, а она по уши влюблена. Ещё были моменты, он в силу возраста их не понимал, а сейчас просто хотел закрыть на них глаза.

Линда показывала свою самостоятельность, отказываясь от ужинов и иногда от завтраков. Все домашние дела она поделила на троих, список обновляла каждую неделю и вывешивала на холодильник. Самой последней строчкой Линда писала большими буквами «СПАСИБО!». Костя считал, что лучше говорить такие слова вслух.

Деньги на карманные расходы отец оставлял в банке на том же холодильнике. Таким образом, холодильник стал единственным местом общего пересечения, помимо ванной.

***

В день выписки Костя собирается с мыслями и думает, какую тактику поведения выбрать при общении с сестрой. Если она скажет что-нибудь грубое или вовсе проигнорирует его присутствие? Как предложить свою помощь так, чтобы это не выглядело одолжением?

Телефон звонит, когда Костя гладит рубашку. У него в запасе ещё пара часов, чтобы настроиться на встречу. Когда в трубке доктор Рим твёрдым спокойным голосом просит приехать как можно скорее, пол уходит у Кости из-под ног. Он одной рукой берётся за гладильную доску: так он чувствует себя безопаснее.

Он не помнит, как ехать до Досугового центра, не помнит, выключен ли утюг и закрыта ли входная дверь. Когда доктор просит приехать как можно скорее, ни к чему хорошему готовиться не следует.

Дорога свободна и смотреть на спидометр не обязательно. Костя вбегает в палату отца и так сильно боится не увидеть его там, что на долю минуты закрывает глаза.

— Спасибо, что так быстро приехали, нам нужно обсудить одну деталь. — Доктор Рим подходит сзади.

У Кости возникает ощущение, что они вместе стоят на краю обрыва. Ему хочется взять Рима за руку и попросить сказать, что всё будет хорошо. Так говорят врачи в фильмах. Но Рим молчит.

Белые стены палаты выглядят так безобидно, будто никто здесь не умирал. А если именно в таких стенах сообщают самые страшные новости? Всё ясно: стены — психологический ход, чтобы новость казалась не такой ужасной.

— Опухоль хоть и замедлила свой рост, но продолжает влиять на участки головного мозга. Могу наглядно объяснить. Подходите к экрану, покопаемся немного в памяти вашего отца. — Рим вставляет флэшку в один из блоков.

— Скажите, насколько это серьёзно? — Косте кажется, что всё происходит в кино.

Он знает, что на такие вопросы не отвечают ничем радостным. Максимум — обнадёживают ещё на время.

— Сейчас объясню. Мы формируем сны, там человек обычно чувствует время, ощущает запахи, различает холод и тепло. Но если заблокировать определённые участки мозга, могут пропадать некоторые ощущения. Звучит не так страшно. Ваш отец сейчас немного дезориентирован. Его сознание начало генерировать в памяти мысли о смерти жены, мы старались переключить его, остановить воспоминания…

— Не получилось? — Костя понимает: когда получается — не просят быстрее приехать и не пытаются объяснить сложные вещи.

— Почти. Он в своей голове потерял месяц. Вот только его мозг это заметил и отказался спокойно идти дальше, проще говоря, он почувствовал вмешательство извне.

— То есть отец догадывается, что он спит? — Костя напрягается всем телом, сжимает и разжимает пальцы, чтобы сосредоточиться на словах доктора.

— Он догадывается о том, что как только закрывает глаза — происходят необъяснимые вещи. Он переживает свои страхи в ночных кошмарах, поэтому старается совсем не спать. Если Денис откажется спать в виртуальном мире… — Доктор Рим указывает сначала на экран, потом на голову папы. — Мы потеряем над ним контроль, его мозг перегрузится и начнёт представлять реальную угрозу.

— Я думал, у вас всё схвачено. — Костя не обвиняет, он боится.

Он так долго не мог поверить, что всё получилось: отец сможет лежать в центре без ущерба здоровью. Так хотелось дождаться момента, когда изобретут лекарство от рака, от старения: вдруг в скором времени появится таблетка вечной жизни? Видеть живое тело на кровати, с настоящими мыслями и почти настоящей жизнью лучше, чем приходить к холодному камню.

— Пока вы трудитесь на работе, рак трудится в голове вашего отца. Костя, только представьте, что компьютер тоже можно обыграть, но это в идеале. Сейчас Денис играет на сложном уровне, и у него нет шансов перед нашей техникой. Но он приближается к среднему уровню, и я об этом вас предупреждаю. Болезнь сильно осложняет дело. Он должен двигаться вверх, но движется вниз. Чем меньше мы нагружаем его мозг различными задачами — тем быстрее он слабеет. Со сложными он уже не справляется, приходится понижать планку. Вы понимаете?

— Но ему хотя бы не больно? — Костя не понимает, но пытается.

Он изо всех сил старается убедить самого себя, что не зря держит отца под этими трубками, капельницами и мониторами с картинками. Не зря же клиника открылась именно в Красноярске? Столько удачных совпадений — уже закономерность. Значит всё должно быть хорошо.

— Ему не больно, но ему страшно. Не тот адреналин в разумной форме, который он привык получать при просмотре ужасов, ему по-настоящему страшно. Страх стимулирует мозг, тем самым не даёт ему ослабеть. Поэтому нам нужен его страх. Вот только любой орган при перегрузке рано или поздно даст сбой. — Доктор Рим замолкает, и ждёт, ждёт до тех пор, пока Костя не предлагает:

— Мы можем на какое-то время прекратить показ снов? — Костя не знает, как работает генератор сновидений, но понимает, что любую технику можно на время выключить.

— Можем, вот только каждый раз при прерывании снов будут образовываться «слепые» зоны, и, если в нашем времени такой промежуток составит один день, в виртуальном мире Дениса день превратится в год. А опасно это тем, что сойти с ума можно не только в нашем мире. — Доктор Рим не выглядит расстроенным: ему словно нравится каждое слово, произнесённое вслух.

Доктор подходит к окну и потирает руки, Косте кажется, что именно в такие моментызарождаются гениальные идеи. После следующих слов Рима, он перестаёт сомневаться:

— У меня есть предложение поинтереснее.

«Сумасшедший!», — думает Костя и утвердительно кивает. Конечно же, он согласен на всё.

37. Линда

В день выписки Линда разговаривает с администратором. Она просит выписать её раньше и разрешить дойти до соседнего здания на больничных костылях.

— Попросите родственников или друзей купить перед выпиской. — Администратор жуёт жвачку и говорит так, будто априори к каждому человеку родственники и друзья идут бесплатным приложением.

— Девушка, вы не понимаете, мне некого попросить, и я должна сама купить себе костыли, но без этих я не дойду до магазина! — Линда старается не переходить крик.

Она понимает, что без каблуков и на двух палках ругаться абсолютно невыгодно: она будто стала неудачницей, и её перестали воспринимать всерьёз. Линда также понимает, что сейчас ей придётся задержаться на ближайшем диване, ведь стоять более получаса становится физически больно.

— Девушка, это вы не понимаете. На выписку — в своё время. — Администратор демонстративно отворачивается, и берёт документы, чтобы сделать копии.

— Я купил на метр семьдесят, подойдут? — Рядом с Линдой вырастает мужская фигура, в руках костыли, на лице волнение… Костя?

Он никогда не умел делать вид, что ничего не происходит. Здесь и сейчас Линде хочется, чтобы он помог избавиться ей от больничных костылей, посадил её в машину и увёз подальше от больницы. Линде надоела больничная еда. Она хочет домашней, Линда хочет, чтобы Костя отвёз её хоть куда и просто был рядом.

Вместо этого она выпрямляется, насколько это возможно и невозмутимым голосом говорит:

— Спасибо! Но я сама.

На глаза наворачиваются слёзы, ноги ноют. Хорошо, что с руки сняли гипс, и это оказался не перелом, а всего лишь растяжение. Но растяжения тоже болят.

До дивана около десяти шагов…

Линда закусывает щеку.

Она теперь все расстояния измеряет шагами. Линда планирует все свои передвижения на ближайшие полчаса. И на следующие. Между каждым передвижением перерыв не меньше часа.

— Да конечно сама, только костыли давай поменяем, и я поднимусь за твоими вещами. Девушка, какая палата? — Костя невозмутимо смотрит сначала на администратора, потом на Линду.

Он стал таким… взрослым?

Администратор перестаёт делать ртом жевательные движения и улыбается самой милой улыбкой. Линде хочется её ударить. Прямо сейчас заигрывают с её младшим братом — просто немыслимо!

Пока Костя поднимается за немногочисленными вещами Линды, она успевает только дойти до дивана, сесть и вытянуть ноги. Он держит в руках пакет с её грязными вещами: в больнице она ходила в форме. Костя платит за неё и забирает все рекомендации по лечению, а после сидит рядом с Линдой ровно столько, сколько нужно, чтобы она могла набраться сил и снова встать.

— Спасибо, Костя. — Линда говорит без сарказма.

Она понимает, что на самом деле рада видеть брата и он только что решил все её проблемы. И ему это ничего не стоило. Впервые другой человек решил все проблемы и остался рядом. Не побежал к другой семье, не оставил её одну. Вспоминать Стаса больно. Не приехал — значит всё кончено. Он всё для себя решил. Линда не хочет в это верить.

— Поехали, познакомлю тебя с женой, — Костя улыбается.

Линде интересно, как он представлял их встречу? Что прокручивал всё утро в своей голове? И почему рубашка так и осталась наполовину мятой…

***

У Кости огромная квартира, почти не заставлена шкафами и прочей мебелью. Запах выпечки заставляет чаще сглатывать слюну. Линда понимает, как давно она не ела настоящей домашней еды: вечные перекусы на работе и полуфабрикаты по вечерам, больничная еда. У неё дома небольшая кухня, и там не очень хочется проводить время.

Коридор просторный, и Линда мысленно благодарит проектировщика квартиры за то, что может свободно развернуться на костылях и даже присесть на пуф (как удачно его поставили у дверей!). Осталось привыкнуть переводить дыхание после каждой прогулки.

Из коридора можно рассмотреть большую комнату с диваном и телевизором. Широкий подоконник, весь в комнатных цветах. Линда всегда хотела иметь в квартире широкие подоконники, чтобы сидеть на них, читать книги, пить кофе, но никаких цветов! Она мало интересовалась комнатными растениями, но её взгляд притянул горшок с камнями, из них тянулась веточка с крупными фиолетовыми бутонами.

— Это орхидея, я её недавно пересадила, а она сразу зацвела! — Девушка в домашнем платье, под ним — округлившийся живот, протягивает руку. — Я Марина. Так рада, что у тебя появилось время к нам заехать! Жаль, что при таких обстоятельствах. — Марина кивает на костыли и выжидающе смотрит на Костю.

— Присаживайся. — Костя, опомнившись, указывает на светлый кожаный диван и отодвигает стол так, чтобы Линда могла без проблем вытянуть ноги.

Марина так старательно расставляет возле Линды тарелки, приносит ей вкусный кофе и улыбается такой добродушной улыбкой, что Линда сразу жалеет, что столько времени не приезжала к брату. Она уже и забыла, как выглядит уютная атмосфера дома и заботы.

Стас, конечно, заботился о ней в те часы, когда не торчал на работе: привозил фрукты, когда Линда болела, заказывал доставку еды, забирал её с работы, если позволяло время. Но он ни разу не готовил ей завтрак, ни разу не варил кофе и не стоял спокойно у окна, разговаривая о всяком, никуда при этом не торопясь. Он не спрашивал, сколько ложек сахара положить ей в чай, не приносил ночью таблетки, когда поднималась высокая температура и плыло перед глазами. Стас говорил надеть шапку или обуться теплее, но когда Линду съедало одиночество — рядом не было никого.

Иногда он приезжал ближе к ночи и уезжал рано утром… Жена была уверена, что ночами он работает. Линда была уверена, что ей не нравится такая жизнь.

Его не было рядом, когда отца положили в Досуговый центр, когда Линда приезжала после каждого посещения и плакала, сидя в коридоре, только войдя в дом. Стаса не было рядом, когда Линда попала в аварию, Стаса нет рядом даже сейчас. Интересно, где он?

— Я, если честно, уже грешным делом подумала, что семья Кости меня не принимает и не хочет знакомиться. — Марина приносит тарелки до тех пор, пока на столе не заканчивается место и снова уходит на кухню. Костя умоляюще складывает ладони и мотает головой из стороны в сторону, когда Линда собирается ответить.

— Она ничего не знает, — произносит он шепотом.

— Марина, это я виновата, постоянно летаю в командировки, и свободного времени хватает разве что на поспать и привести себя в порядок. — Линда раньше часто бывала в командировках, поэтому ей даже не приходится ничего выдумывать.

— Костя говорил, что ты задерживаешься в офисе допоздна!

Договориться об одинаковой версии, брат с сестрой не догадались. Костя ёжится, как от сквозняка. Линде кажется, что он вот-вот расскажет правду. Что он наговорил ей про отца в таком случае? Линда берёт ситуацию в свои руки.

— Я боюсь летать, поэтому о командировках никогда никому не говорю, даже брату, чтобы не сглазить. — Линда смущенно опускает глаза: ей непривычно говорить слово «брат» вслух. — Впредь я обещаю бывать у вас как можно чаще, тем более, командировки мне теперь долго не светят!

Костя выглядит удивлённым: он точно не ожидал, что сестра, с которой он сегодня впервые за много лет нормально заговорил, тут же начнёт прикрывать его перед женой.

— Как там ваш отец? Ему лучше? — Марина изо всех сил старается быть вежливой и участливой. Она меняет использованные салфетки на новые с прытью официантки.

Линда ждёт объяснений и выглядит, как старшая сестра, потерявшая контроль над ситуацией. Она не понимает, как отцу может стать лучше? Больше того, она не уверена, жив ли он.

— Всё так же, — Линде приходится подбирать слова.

Она делает вид, что это не самая любимая её тема, Марина всё понимает и больше не задаёт вопросов. Она рассказывает о будущем ребёнке, о том, как начала печь булки, чтобы её не мучал токсикоз и как теперь её невозможно выгнать с кухни.

После обеда Марина уходит мыть посуду, а Линда поворачивается к брату. Она старается не выглядеть раздражённой, но, кажется, у неё это не получается.

— Ты не сказал своей жене, что мы не общаемся? А о том, что папа находится в чертовой коме? — Плевать, что Костю могут напугать её интонации, но чего он хотел? — семья в сборе. Иногда даже выяснения отношений в семье лучше, чем полное её отсутствие.

— Я не знаю, как так вышло. Одно за другое зацепилось. Маришка говорит, что только изверги отправляют своих родителей в эти центры. А ещё Маришка обязательно постаралась бы нас помирить, если бы узнала, что мы сто лет не общались. — Костя будто сам не верит в свои слова. Либо Линде хочется так думать. И в это же время ей безумно приятно слышать, с какой нежностью он говорит о жене.

Он строил эту гору лжи, чтобы что? Доказать Марине, что он лучше, чем есть на самом деле? Костя не учёл одного — один небольшой порыв ветра может разрушить и гору и доверие в семье.

Линда — и есть порыв ветра. Она сдерживает себя изо всех сил. Каждый день Линда жила во лжи: слышала, как Стас отзванивается жене из ванной, видела в окно, как он убирает детское кресло из салона в багажник. И как хорошо у него получалось делать вид, что нет кресла в машине, а значит, нет никаких детей и семьи! Ей хотелось сказать: «Стас, так не работает». Линда хочет сказать брату то же самое. Она сама убеждала себя, что всё в порядке. И, оказавшись на больничной койке, поняла, что она совсем не в порядке. Ей хочется вытащить Марину из этой лжи.

— Я так и не поняла, ты ради Марины стараешься или ради себя? Костя, а если бы я не попала в больницу, она бы всю жизнь думала, что я не хочу её видеть?! Но она замечательная и не должна так думать. Что на самом деле с нашим отцом? — Линда чувствует, как в ней закипает злость.

Злость на ту ложь, в которой она сама живёт. Линда врывается со своим мнением в незнакомую семью, ей кажется, это не совсем правильно. Но если учесть, что она желает только добра своему брату, по-другому поступить не может.

— Давай я расскажу тебе чуть позже. Я поговорю с Маришкой, как только представится удобный случай. — Костя выглядит уставшим: словно разгрузил целую машину тяжеленых мешков.

Линда замечает, что его рубашка намокла от пота и прилипла к телу.

— Просто, когда она сама узнает, будет поздно, ты же понимаешь. — Линда хочет угадать его самую страшную мысль.

Их теперь связывает ложь, и теперь они понесут её вместе. Как быстро: прошло всего полдня, а у них с братом уже общая тайна и общие страхи.

— Можешь пока расположиться в детской! Я помогу тебе принять душ, как будешь готова, — голос Марины теряется в звуках включённой воды, и Линде это кажется тоже очень уютным. Но она никак не думала оставаться у Кости дольше, чем до вечера.

— Спасибо, Линда. Мне бы хотелось, чтобы ты осталась у нас, сколько захочешь, — Искренне говорит Костя.

Линда не умеет принимать помощь: она колеблется и уже практически открывает рот, чтобы отказаться.

— Я настаиваю, — с уверенностью добавляет Костя.

***

Уже в кровати, после ванной, Линда чувствует, что у неё нет сил даже на лишний шаг. Мышцы в горячей воде расслабляются, и вся она расслабляется после дней, проведенных в больнице. Марина заботливо рассказывает, где какие шампуни и скрабы, а после помогает вылезти и высушить волосы.

Костя заглядывает в её комнату перед сном. Он спрашивает, как самочувствие, и приносит стакан воды. Линда чувствует себя дома. Она просит принести сотовый телефон, чтобы позвонить Стасу. Все обиды отступают на второй план, и Линде просто хочется услышать родной голос, сообщить, что она в порядке. Костя говорит, что заберет телефон утром и она может не торопиться.

Как только дверь за братом закрывается, Линда набирает номер. Она не заучивала его специально: за столько лет цифры запомнились сами. И сейчас она этому рада.

Трубку берёт женщина.

38. Рим

Рим подключает себя к компьютерам, на всякий случай втыкает трубку с питательными веществами в вену и включает таймер. Мозг генерирует один сон максимум девяносто минут (и это уже со всеми стадиями). В первую стадию Рим входит самостоятельно: набирает привычную комбинацию, выставляет параметры. Загорается зелёная лампочка — можно засыпать.

Если открыть глаза и понять, что находишься не в клинике, значит, вторая стадия, более глубокого сна, началась. В реальном времени она занимает не более двадцати минут, в виртуальном мире можно пройти за это время целую жизнь. Перед тем как входить самостоятельно во вторую стадию, Рим научился быстрому переходу в третью.

***

Трава мокрая, бежать приходится быстро. Никогда не знаешь, в каком месте ты окажешься. Риму удалось разделить карту на локации по несколько кварталов. В периметре одного города это оказалось довольно просто. Но сделать локациями каждый дом — задача не из лёгких. Пространственные перемещения во сне — та ещё задача. В этот раз не особо повезло — приходится добираться с соседнего квартала.

Через несколько минут Рим проскальзывает в полуоткрытую дверь уже хорошо знакомого дома. Проникнуть в спальню получается не сразу, приходится поддевать дверь снизу, чтобы открыть. Рим разбегается и прыгает на кровать, лижет руки и лицо человеку. На языке чувствуется соль, щетина царапается, человек шевелится.

Денис выглядит растерянным, он берет Рима на руки и спускает его на пол, осматривает здоровую лапу. Собака не в первый раз будит его от кошмаров.

Рим периодически приходит сюда — поддержать мозг Дениса и снять лишнее напряжение. Нейроны при чрезмерной нагрузке становятся менее чувствительными и перестают воспринимать часть направляемой им информации. Эксперимент становится опасным, но от этого не менее интересным. Приходится контролировать процесс в формате «живого» общения.

На самом деле, Риму просто нравится проникать в чужой сон. Он знает, что никто кроме него на такое не способен, эта информация заставляет адреналин выплёскиваться, а тело покрываться мурашками. Рим переживает, что мозг Дениса не выдержит поставленных задач.

Мозг, в принципе, берёт на себя много энергетических затрат. Рим высчитал, что одна пятая всей энергии организма уходит на нужды мозга, даже если он ничем не занят. Почему так происходит? Потому что передача сигнала от нейрона к нейрону происходит круглосуточно. Тело получает импульсы, в том числе и во сне.

Опухоль играет Риму на руку: она блокирует некоторые импульсы, посылаемые генератором снов. Если изучить блокируемые участки мозга, преобразовать импульс или при необходимости создать искусственный, Рим уверен, что, в конце концов, используя свои технологии, он сможет убрать опухоль без хирургического вмешательства. Но сейчас они с опухолью играют в игру «Кто хитрее?». Впервые чей-то мозг хочет выйти из виртуального мира: партия обещает быть интересной.

«За что ты борешься, Денис? Что пытаешься узнать?» — думает Рим.

Он подбегает к миске с водой, в ней плавают кусочки корма. Почему никто не удосужится её сменить? Все заняты только собой. Придётся терпеть жажду.

Рим бежит в лес, шерсть на спине мокрая — мелкие дождевые капли падают всё чаще и быстрее, Рим тоже набирает скорость. Лапы скользят, шерсть в грязи. На поле с сумками капли испаряются в воздухе, не долетая до земли. Поле защищается от всех погодных невзгод. Рим находит свою сумку и тыкается в неё носом, пока края не расходятся. Он засовывает голову внутрь — а вот и третья стадия сна.

В третьей стадии проснуться самому невозможно. Если человека попытаются разбудить — тоже вряд ли получится. Самый крепкий сон необходимо просто пережить. Полчаса в третьей стадии и полчаса в четвёртой. Пробуждение должно случиться само собой. В эти моменты дыхание замедляется, сердце тоже бьётся медленно, происходит полное расслабление мышц. А вот действие мозга, наоборот, активизируется.

В этой стадии люди обычно смотрят сны, но как увидеть красочные картинки, если ты уже во сне? Именно — никак.

Рим чувствует себя запертым в чёрной картонной коробке. Ему кажется, что стоит ткнуть пальцем в одну из стен этой коробки — и она развалится. Самый большой риск — остаться в третьей стадии сна и не перейти в четвёртую. Рим не боится рисковать, но каждый раз, когда ему кажется, что прошло более сорока минут, он считает вслух до ста. Потом до двухсот. И так, пока не наступает четвертая стадия.

Если проснуться в третьей стадии, можно попасть в сонный паралич. Невозможность двигаться, галлюцинации и чувство страха — всего лишь риски. Рим готов рисковать.

Если третья стадия — это чёрная пустая коробка, то четвёртая — длинный коридор с полупрозрачными стенами. Можно ходить и не бояться запнуться, поприседать, в конце концов. Когда видишь собственные руки и ноги — уже не так страшно. Рим идёт по узкому коридору до тех пор, пока не выходит в клинику, в свой собственный кабинет.

Рим ставит таймер на стоп — восемьдесят семь минут (на полминуты быстрее, чем в прошлый раз). Незначительно. Нужно научиться проскакивать последние две стадии. Во-первых, они пугают, во-вторых, они скучные. Рим не изменяет традициям: меряет температуру и давление. Последнее понижено. Если заканчивать стадии раньше времени — организм впадает в стресс.

С этим Риму ещё предстоит поработать.

***

В палате родителей полумрак. Рим сам обслуживает палату без посторонней помощи, он не берёт выходные и сам наводит генеральную уборку каждую неделю. Рим старается поместить отца и мать в общий сон.

Коллективные сновидения — ещё один его опыт. Осознанное взаимодействие друг с другом во сне даст огромную гору возможностей. Любые эмоции можно будет пережить вместе: от прыжка с самолёта, до полёта в космос. Компании смогут тестировать людей перед приёмом на работу, помещая будущих работников в любые ситуации.

Сложно представить, но обучиться катанию на лыжах или игре в большой теннис можно будет в собственной комнате! Сначала, конечно же, в клиниках по всему миру, но сократив некоторые стадии сна до нескольких минут, возможности будут только расти.

А как много инвалидов сможет вести нормальный образ жизни: ходить на двух ногах, есть двумя руками, иметь идеальный слух и зрение. Для этого всего лишь нужно внести несколько коррективов в участок мозга, отвечающий за воспоминания. У таких людей хотя бы появится выбор: жить полноценной жизнью или нет. Сейчас выбор им никто не дает.

Рим берёт маму за руку: кожа мягкая и тёплая. Он мажет кремом сначала левую руку, потом правую. Питательных веществ не хватает, чтобы сделать кожу такой же эластичной, как при настоящей жизни. Рим разминает мышцы родителям каждый день, в надежде, что однажды снова увидит их в этом мире.

Меньше всего Рим хочет видеть их на этих кроватях. Но у него не было выбора. В день, когда он открывал клинику, а Георгий перешёл в высшую лигу, отец приехал изрядно пьяный. Мама забежала за ним в палату и начала жаловаться, что не успела даже начать готовить. Отец редко выпивал, только по праздникам. Но выход сына в вышку — это круче, чем новый год: этого дня отец ждал с самого рождения первенца.

— Хорошая клиника, Рим молодец. Мама, поехали отмечать настоящий праздник! — Отец шатался, и цеплялся за столы и тумбы в этой самой палате. Он кричал, что если бы Рим имел мозги, давно бы порадовал отца на хоккейном поле, а не занимался бы ерундой и девчачьими экспериментами.

Для отца всё, что не было связано со спортом, являлось девчачьим: стань Рим экономистом, учителем, юристом, он бы всё равно ему не угодил.

— Сын, не слушай его, мы сейчас поедем домой, мне ещё ужин готовить. Кстати, приезжай вечером на ужин, надеюсь, твой папа проспится к этому времени. — Мама тщетно старалась увести огромное двухметровое тело от стола.

— А тебе вообще неинтересно, чем я тут занимаюсь? Или хоккей все мозги сожрал? — Рим не понимал, почему в честь него не устраивали праздников.

Да, его достижения нельзя было потрогать: грамоты и благодарности — просто бумаги, эксперименты — всего лишь слова. Но клиника — её можно и увидеть и потрогать.

— Да как ты с отцом разговариваешь? С девками будешь такой базар вести! — Отец шагал вперёд тяжелыми шагами, язык заплетался.

Рим не любил, когда отец выпивал: он становился злым и готов был ругаться по каждому поводу. Рим понимал, что ещё шаг — и он сорвётся, ещё шаг — и всё негодование хлынет водопадом.

— Лучше не подходи. — Рим пятился до тех пор, пока не упёрся в компьютеры возле кровати.

Отец как танк — уже выбрал направление и не собирался его менять.

— Надо было тебя ремнём в детстве пороть! — Отец снял ремень.

Мать зажалась в угол. Риму показалось, что она даже отвернулась и прикрылась рукой. Неужели он начал позволять себе подобное дома?

Когда отец запнулся о лежащий толстый провод, Рим успел отскочить. Глухой удар головы о железную спинку кровати. Глухие удары сердца в груди Рима. Крик матери. Рим проверил пульс отца и без лишних раздумий передвинул его ближе к компьютерам. Он воткнул провода, включил один из экранов.

— Главное успеть до второй стадии, — Рим говорил вслух слова, как молитву.

Спасать чужих родственников не так страшно как своих. Рим чувствовал, что в его руках больше, чем жизнь.

Он загрузил первое попавшееся сновидение. И первое попавшееся воспоминание у отца покарябало изнутри — он держал на руках ребёнка, плотно упрятанного в одеяла.

— Вот увидишь, мамка, хоккеистом будет! Зуб даю, будет. — Отец улыбался и заглядывал внутрь свернутого одеяла, на экране невозможно было разглядеть лицо малыша.

На улице весна — первая зелёная трава под недавно выпавшим снегом. День рождения Рима весной. Свёрток с Георгием принесли примерно в то же время. Рим не знал, кто из них должен был по мнению отца стать хоккеистом. Но он стал врачом, и поэтому, в данную минуту спасал отцу жизнь.

— Пульс в норме, кризис миновал. — Рим поправил трубки, нажал кнопки на клавиатуре, замигали лампочки.

Мама после крика не издала больше ни единого звука, Рим не удивится, если она всё это время дышать забывала. Он и сам забывал.

— Сколько ему так нужно лежать? — На выдохе произнесла мама, она будто стала меньше в размерах: сжалась, сгорбилась, потухла.

— Я не знаю, мам. Он может и не проснётся больше.

Говорить о чужих родственниках — ерунда. Говорить те же самые слова о своих родных — совсем другое дело. У Рима тряслись руки, он подошел к шкафчику и вытащил пару таблеток, одну дал матери.

— А ты можешь меня с ним положить? — Мама смотрела сквозь Рима.

Всю жизнь Рим был уверен, что мать обожает Георгия. На самом деле она обожала папу и всё то, что обожает папа: хоккей, вкусную еду, своего младшего сына.

— Мам, а что я скажу всем остальным? А как же Георгий и его праздник? — Рим давил на больное, давил на адекватность, но видел в глазах матери, что она всё решила.

— Придумай что-нибудь, ты же у нас умный, — проговорила мама одними губами.

На щеках мамы — крупные капли, она их даже не смахнула, её руки были опущены, голос хриплый. Она помогла Риму уложить отца на кровать, прикатить на тележке вторую. Она терпеливо ждала, пока Рим установит всё необходимое оборудование. Они записали голосовые сообщения для Георгия, мама оставила все пороли от социальных сетей и почты. Видео-сообщение Рим потом выдернет из воспоминаний отца.

Перед тем как подключить маму к генератору, он на всякий случай ещё раз уточнил, точно ли она решила.

— Точно. А я правда его там снова встречу?

Рим кивнул в ответ, не в силах сказать ни слова. Они не обменялись прощальными словами, не сказали друг другу, что любят. Рим понимал, что следующие несколько лет будет работать над тем, чтобы отец и мать осознанно встретились в виртуальном мире.

На столе лежала стопка бумаг на добровольную госпитализацию и матери и отца. Рим уже прикидывал, сколько будут стоить услуги юристов, чтобы бесследно выкрасть из настоящего мира двух людей. Рим продумает всё до мелочей, к документам не подкопаются.

Все воспоминания, написанные мамой, касались только отца и Рима. Она замечала все его выигранные олимпиады, все его стремления и успехи. Почему она никогда не говорила этого вслух? В самом низу страницы она пишет: «Гоша папин сын, ты — мой».

Рим так и не понял, что она имела в виду.

39. Денис

Громкий стук заставляет вздрогнуть. Всё-таки закимарил. С минуту я не понимаю, раздаётся этот стук снаружи или внутри моей головы. Стук раздаётся с кухни, иду, чтобы проверить. Замираю в проёме и не верю своим глазам: Линда готовит.

— На ужин будут отбивные. — Дочь не получает наслаждения от готовки, но и истиной ненависти я не наблюдаю.

Раньше всегда готовила Нина. Сколько понадобится времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что её больше нет? Скорее бы Стас уже доехал. Ожидаю, что генеральная уборка в моей голове наведётся сама собой.

Прямо сейчас моя голова — комната со шкафами: дверки выломаны, ящики валяются на полу. Содержимое шкафов разбросано и размазано по всей внутренней стороне черепушки. Стас поможет поднять ящики и вставить их на место. Выдвижной механизм заработает, тогда я смогу сложить туда все вещи Нины и задвинуть ящик.

Телевизор работает без звука — рты на экране открываются и закрываются. Смотрю как в аквариум и думаю, что было бы неплохо выключать звук в настоящем мире. Чтобы не было громких стуков и неприятных голосов. Подскакиваю с дивана, когда понимаю, что снова чуть не уснул. Нужно сходить умыться холодной водой — хороший способ потянуть время.

Спускаю воду, держу под краном руку, пока не чувствую, как сводит пальцы. Из зеркала на меня смотрят настолько не выспавшиеся глаза, будто я снова вернулся в те времена, когда Костя был малышом и кричал сутки напролёт в своей кроватке. Но как только я подходил — сразу же замолкал. Я даже не брал его на руки, Костя просто чувствовал, что я рядом и становился эталоном спокойствия.

«И как у тебя это получается?», — удивлялась Нина, когда подходила со спины и обнимала меня за шею.

Так я просидел возле колыбели несчитанное количество часов, чтобы Нина с Линдой могли выспаться. Когда утром я подходил к зеркалу, на меня смотрели точно такие же глаза как сейчас.

Складываю ладони, чтобы набрать больше воды и погрузить в неё лицо. Долгожданного облегчения не наступает, зато по моим щекам, по моему лбу и подбородку стекает жидкая масса. Такое ощущение, что я только что погрузил своё лицо не в воду, а в желе.

Когда на краях ванной я вижу чёрные волосы, мне становится немного не по себе. Нина всегда говорила, что нужно пить витамины для волос. Залысин у меня никогда не было, да и не в кого мне быть лысым. Количество мелких волос на дне раковины увеличивается. Провожу рукой по лицу — новая порция, смываю её струёй воды из-под крана.

Беру в руки клочки коротких волос, рассматриваю их белые толстые корни. На веках налип колючий слой — мешает смотреть. Ещё раз хорошенько умываюсь и поднимаю голову, смотрю в зеркало, чтобы убрать мусор, попавший в глаз. Мусор я так и не вытаскиваю, потому что на меня смотрит лицо без бровей и без ресниц: только редкие островки растительности уже выпавших волос, размазанных по лицу.

Мне хочется, чтобы это был просто злой розыгрыш. Хочется закричать, что это совсем не смешно. Вместо этого я тщательно смываю свои ресницы и брови в раковину. Мне не страшно: я злюсь.

Захожу на кухню и вижу, как Линда составляет грязную посуду в раковину и, не глядя на меня, говорит:

— А тебе так лучше. — Специальными щипцами берёт кусок мяса — с него капает кровь. Я не очень хорош в готовке, но точно знаю, что отбивные так не выглядят.

— За что ты так со мной? — Смотрю на спину дочери, она, кажется, изменилась в размерах.

Когда спина поворачивается к плите, на меня смотрит не моя дочь, на меня смотрит лицо с пустыми глазницами. На голове — что это? Небольшие рожки. Вместо привычных босых ног в тапочках — копыта. Рот с чавканьем открывается и закрывается.

В кармане я чувствую предмет. Так уже было в лесу, когда я нашёл кольцо, оно так и осталось на кукле. На этот раз в кармане пульт. Я навожу этот пульт на пустые глазницы и прибавляю звук. Голос, как из усилителя звучит неестественно громко:

— Это ты не уберёг маму! Ненавижу тебя. — Мне кажется, что эту фразу я уже слышал.

Я слышал её в другой жизни от собственной дочери. Пустые глазницы — это сон, собственные брови и ресницы по краям раковины — тоже. В жизни невозможно прибавить звук. Кидаю пульт на пол и стараюсь проснуться.

Если бы любой момент жизни можно было прекратить, бросив пульт на пол. Линда приближается ко мне на своих новых ногах-копытах. Такое ощущение, что чувствует она себя в них не очень удобно, будто надела каблуки не по размеру. Я в свою очередь пячусь до тех пор, пока не натыкаюсь на стол. На автомате шарю руками и нахожу большой нож для мяса.

Дочь кидается на меня — её руки тоже превратились в копытца, пустые глазницы горят. Но меня так просто не напугать! Отскакиваю от стола и вытаскиваю нож из-за спины.

— Ну, что ты теперь сделаешь? — обращаюсь не к дочери, а к демону.

Нож держу на вытянутой руке. Линда останавливается, будто продумывает план действий. Отходит назад, разбегается, и со всей силы налетает на нож. Она упирается копытами в мои плечи, стараясь слезть с ножа, я и сам не хочу продолжать. Вытаскивать нож из тела совсем нетрудно, такое ощущение, что я только что разрезал масло.

Я не успеваю ничего сообразить. Линда снова и снова протыкает себя ножом, кровь течёт по моим пальцам и капает на пол, она сочится с такой силой, будто невидимая рука открыла кран, а потом прибавила напор. Я отпрыгиваю к плите, кастрюля с непонятным варевом падает на пол рядом с телом демона. Всё содержимое заливает пол, кипяток повсюду. Грохот от падения кастрюли я слышу не сразу — уже после её падения.

Грохот отдаётся эхом.

***

Грохот в голове. Голова на диванной подушке, телевизор молчит. Прислушиваюсь и понимаю, что вокруг идеальная тишина. Из кухни не доносится ни единого звука — встаю, чтобы проверить. Неужели никого нет дома? Эти кошмары меня доконают. Нужен стакан воды.

Когда я захожу на кухню — стакан воды мне уже не нужен: везде вода. Под столом, стульями, кухонным гарнитуром. И под Линдой тоже. Вернее, под её телом. Линда лежит в воде с ножом в груди, истекающая кровью. Никаких копыт и рожек, никаких пустых глазниц. Я только что убил собственную дочь.

Проверяю карманы — пусто. Если меня проверить на наличие сердца — там тоже окажется пусто. Моё сердце собирается и убегает, когда видит эту картину. Я сошёл с ума: неведомым способом потерял Нину, а теперь и Линду. Вот почему я ничего не помню. Я — убийца.

Капли воды с плиты и с ящиков продолжают капать на пол, звук падающих капель слишком громкий. Кровь бежит по венам и врезается в голову: кап-кап. Стук капель становится быстрее, потом ещё быстрее и громче, я закрываю уши руками.

***

— Пап, ну ты откроешь или нет? У меня руки грязные! — Линда заглядывает в зал, живая и здоровая: с глазами, руками и босыми ногами в тапочках. Сон во сне, ну, спасибочки.

Снова проверяю карманы — это уже традиция. Руками нащупываю пульт, лежащий в углу дивана. Трогаю сначала брови, потом ресницы — на месте. Может ли это быть третьим сном? Прибавляю и убавляю звук на телевизоре.

Линда снова кричит из кухни, чтобы я открыл дверь.

За дверью Стас. Он выглядит растерянным и задумчивым. Создаётся впечатление, что он догадывается, о чём будет наш разговор. Мы молча пожимаем руки и также молча проходим на кухню. Я постоянно проверяю его ноги на наличие копыт.

— А у тебя годно получается! — Стас уплетает мясо с овощами так быстро, что догнать его нет никаких шансов.

Линда смущается, опускает голову и смотрит в пол. Водит ногой и произносит еле-еле слышное «спасибо» или что-то вроде того. Берёт свою тарелку и исчезает в спальне. Никогда не видел её такой… такой милой.

— А ты неплохо на неё влияешь! — Хочу подбодрить друга, но вместо этого за столом наступает гробовая тишина.

Линда и Стас ведут себя странно, определённо они знают больше, чем я. Что Вы от меня скрываете? Что я сделал с Ниной?

Стас битый час рассказывает мне подробности похорон Нины. Мы достаём из холодильника весь запас пива, и я чувствую холод банки в руке. Такая ледяная рука была у куклы в лесу. Не пальцы, а лёд. У Нины сейчас, я уверен, такая же — Нина и есть та кукла.

Линда выходит, когда Стас собирается домой. Они смотрят друг на друга, и я чувствую себя лишним. Мне кажется, что она молча благодарит его за тяжёлый разговор, и что эти объяснения не свалились на её голову. Но меня всё ещё не покидает мысль о том, что от меня скрывают часть моей жизни.

И если это очередной сон, то когда я проснусь?

40. Линда

Услышать голос его жены Линда в этой жизни не планировала. В любой другой жизни тоже. Линда невольно представляет, какие у Ларисы губы, волосы, большая или маленькая грудь. Как именно он её обнимает, а как целует: с языком или без? Когда они занимаются сексом, представляет ли он Линду? Хочется ли ему поскорее закончить и уснуть?

Глаза щиплет, Линда уверяет себя, что это от яркого телефонного света в темноте. Она никогда до этого не заходила в социальные сети его жены. Она не горела желанием увидеть картинку идеальной семьи: дети, улыбки, красивые места, родственники и друзья. А в перерывах — измены и слова любви, красивые места и признания, но не жене, а ей — Линде.

Она до последнего хочет верить, что улыбки и объятия на фотографиях не будут ничего значить. Когда страничка загружается, с многочисленных фотографий на Линду действительно смотрят его дети. Их с женой дети. Но жена не выглядит счастливой, да и несчастной её не назовёшь. Не накрашенные глаза, мелкие кудряшки обесцвеченных волос, джинсы, водолазки, футболки с незамысловатым принтом.

Линда называет таких женщин «серой массой». Они без проблем смешиваются с десятком таких же. Никакой индивидуальности, интересных хобби или хотя бы чёрного юмора в подписях. Одним словом — скукотища. Линда демонстративно зевает, будто жена Стаса сейчас действительно смотрит на неё через экран. Может быть в молодости она была ничего?

Последняя размещённая фотография заставляет Линду остановиться. Это фотография Стаса, единственная на странице жены. Одно единственное доказательство, что они связаны. Линда не ревнует, ей просто хочется вытащить фотографию из экрана и унести с собой, положить под подушку и больше никогда никому не показывать. Стас — её мужчина, и она не понимает, что заставило его жену разместить эту фотку.

Одно прикосновение к экрану и причина становится понятна. Линда молча читает, и последняя точка уверяет её, что всё это не какая-то злая шутка. Комментарии друзей, соболезнования. Стас разбился на машине два дня назад, ровно за один день до выписки Линды. Буквы плывут. Никто не знает, что было в его голове перед смертью. Если бы Линде дали возможность сказать последние слова, она бы попросила его не умирать.

А если страницу взломали мошенники? Ни номера карты, ни телефона. Линда открывает сайт, где публикуются все крупные происшествия в городе, быстро пролистывает, но не находит на фотографиях машину Стаса. Ей становится легче. Точно проделки мошенников. Они любят играть на чужих нервах. Те, для кого лучшая плата — страх. Линда заплатила сполна.

На всякий случай, чтобы перепроверить, она читает каждую публикацию на страничке. Когда доходит до той, где красная машина валяется в карьере с разбитыми стеклами и открытой дверью — моргает чаще. Номер — слегка помятый, но хорошо читаемый. Номер её машины.

Стас разбился за двоих. Он забрал машину и, скорее всего, ехал в больницу… Но что произошло? Линда не верит в несчастные случаи. Она не верит, что Стас ушёл из жизни и ничего перед этим ей не сказал.

Похороны завтра.

Голова становится тяжёлой, телефон тоже становится тяжёлым. Линда снова заходит на страницу его жены и читает её имя по слогам: «Ло-рик». Так её называла мама. Её мама. Звучит как последнее, что он видел перед выходом из дома каждый день. Звучит как мерзкий звук тормозов и удар об землю.

Лорик теперь точно знает, с кем он ей изменял.

***

Линда просыпается в слезах: ей снится как машина разбивается на сотни маленьких частей. Линда пытается собрать эти части в одну кучу, слепить из них машину, слепить обратно Стаса, но у неё ничего не получается.

Ноги тянет с такой силой, будто за них схватился невидимый великан и отказывается отпускать. Линда цепляется руками за одеяло и сжимает его до тех пор, пока костяшки на руках не белеют. Она не кричит, потому что стесняется: не хочется волновать брата и его беременную жену. Не хочется объяснять, что у неё умер любимый человек и теперь ей нужно собираться на похороны.

Когда умерла мама, она тоже просыпалась от того, что ноги сводило. Боль поселилась под одеялом и ночами грызла и царапала, как внутри, так и снаружи. Линда откидывает одеяло, чтобы убедиться, что никто её не грызёт и не тянет. Она по очереди шевелит то левой, то правой ногой и наоборот.

Она не понимает, смогла ли перестать плакать: трогает лицо руками, чтобы убедиться. Кожа сухая после многочисленных таблеток и уколов с антибиотиками. Жаль, что не всё можно вылечить уколами: от смерти нет лекарства. Мама так и не вернулась домой, значит, Стас тоже не вернётся.

Линда помнит, как кричала после похорон матери, что отец виноват, что она его ненавидит. Кричала до тех пор, пока не уснула. А наутро встала как ни в чём ни бывало и приготовила завтрак — молча переняла обязанности матери на себя. Начертила три колонки в своём ежедневнике и разделила все домашние дела на троих. Ей больше не хотелось разговаривать.

Первый, с кем Линда заговорила после смерти матери — был Стас. Первый, с кем Линда заговорила после смерти Стаса — вошёл в комнату без стука.

— Я после завтрака поеду на работу, может тебя довезти за вещами домой? — Костя выглядит растерянным, у него не было старшей сестры уже много лет.

— Довезёшь меня до церкви? — Линда не хочет говорить про кладбище: ей не хочется отвечать на вопрос «к кому?», от церкви она просто перейдёт дорогу и окажется на месте.

***

Линда с Костей болтают без умолку всю дорогу. Костя рассказывает про детские вещи, он втайне от Марины накупил в детском магазине огромный пакет, Линда вспоминает, какие смешные комбинезоны ему покупали родители. Мир перевернулся с ног на голову и снова встал на место.

Костя с Мариной решили не узнавать пол ребёнка, потому что так интереснее. Марина хочет девочку, Костя хочет, как минимум, двоих детей и чтобы его семья была дружной. Линда хочет обнять брата за то, какой он замечательный (особенно когда, выйдя из машины, он помогает ей с костылями), но вместо этого она спрашивает, не остаться ли ей сегодня ночевать у себя дома.

Костя обнимает её одной рукой, и говорит, что она совершит преступление, если пропустит сегодняшний фирменный пирог с бананами от Маришки. Завтра она, конечно же, испечет что-то ещё. Линда смотрит на сверкающий на солнце купол церкви и на стаю ворон, кружащую над кладбищем через дорогу.

— Говорят, вороны чувствуют смерть. — Костя трёт двумя пальцами уголки губ.

Линда не удивится, если вокруг неё сейчас будет кружить стая чёрных птиц — она чувствует себя причастной к смерти. Если бы она разбилась на той машине, Стас никогда не сел бы в неё снова. Если бы она не уехала из ресторана, если бы позвонила ему раньше… Если бы.

Костя уезжает и Линда переходит дорогу. Ну, как переходит, перескакивает на костылях. Она засекает полчаса. Ровно столько сил у неё есть, чтобы найти пока что пустую могилу Стаса. Ровно столько времени у неё есть, чтобы успеть попрощаться и увидеть его в последний раз. Линда опирается на костыли и с трудом перепрыгивает небольшую лужу. Путь будет не лёгким.

***

У Линды замирает сердце, когда она замечает толпу людей. Их так много, будто на кладбище собралась добрая половина города. Линда представляла похороны Стаса иначе: несколько дальних родственников, парочка друзей и Лариса с детьми. Линда ищет её глазами, но не находит. Наверное, стоит у гроба. Гроб закрытый, из тёмного дерева, рядом венки разных размеров с лентами и искусственными цветами. Только сейчас Линда замечает красные капли роз у некоторых гостей в руках. Гостей ведь? Как называют людей на похоронах?

Линда понимает, что она даже не подумала про цветы. Сколько букетов подарил ей Стас — не сосчитать. У неё был шанс сказать ему спасибо ответным жестом, но она этот шанс упустила. Линда обещает сама себе приехать в следующий раз на могилу с цветами.

— Не знал, что вы знакомы. — Доктор Рим появляется, словно из-под земли. Его морщинки около глаз на солнце становятся заметнее и кажутся тоненькой паутиной.

— Были знакомы. — Линда долго вглядывается в чёрные глаза Рима и немного тянет с ответом. Она не понимает, почему поправляет Рима, это происходит само собой.

— Я хочу попросить открыть гроб для близких, вы со мной? — Рим разговаривает твёрдым и уверенным голосом, как в клинике. Линда не ожидала, что они со Стасом знакомы. «Были знакомы», — поправляет она себя в мыслях.

— Разве это вежливо по отношению к остальным? — Линда готовится к встрече с Ларисой, с детьми и со всеми, кто входит в понятие близких родственников.

Линда готова вытерпеть миллион ненавидящих взглядов ради одной единственной возможности увидеть Стаса. Вопрос остаётся без ответа.

Когда возле гроба они остаются вдвоём, Линда не понимает, что происходит. Крышка гроба открывается — внутри тело высокого бритого мужчины, в плечах шире Стаса раза в два. Лицо рассмотреть не удаётся — на месте лица сплошная гематома. Линда вскрикивает и отпускает один костыль. Она чувствует, что Риму приходится поддержать её за талию.

— Извините, я совсем не подумал, что вас это может испугать, — говорит Рим.

Он усаживает Линду на ближайшую скамейку, сам возвращается к гробу и кладёт в него небольшую вещицу. Через минуту крышку закрывают. Линда сидит рядом с Римом и не понимает, как могла пропустить похороны Стаса. Она не знает, как теперь найти его могилу и принести на неё цветы.

Когда Рим обнимает её за плечи, Линда проводит рукой по лицу и понимает, что плачет.

Плачет рядом с могилой, в ней нет Стаса.

***

Рим довозит Линду до дома. Возле подъезда стоит полицейская машина. К ним приближаются уже знакомые мужчины в форме.

— А мы вас тут уже три дня ждём. —Первый не здоровается и улыбается так, словно у него только что закончился рабочий день. А, может, и закончился, раз у них задание — встретить Линду.

— Добрый день, мы не обнаружили вас в больнице, дома тоже не появляетесь, пройдёмте в квартиру? — Второй и здоровается, и объясняет обстоятельства их встречи, даже бегло показывает корочки, но выглядит более сурово.

Рим, как ни странно, не уезжает, он придерживает все двери в подъезде, в том числе и квартирную, чтобы Линда вошла (она и не подозревала, что в их доме столько дверей!). В коридоре Рим снимает пиджак и приносит с кухни табурет, чтобы Линде было удобнее разуваться, при этом они не говорят друг другу ни слова.

Квартира у Линды небольшая, можно сказать, совсем крошечная, особенно, если сравнивать с квартирой Кости. Она не такая солнечная, не такая просторная и вся заставлена бесполезными предметами: начиная от рамок с фотографиями, заканчивая сувенирами, привезёнными с отдыха. Каждый квадратный метр напоминает о Стасе.

— Я полагаю, вы были в близких отношениях. — Второй, более суровый, берёт фотографию Линды и Стасаа в руки, демонстративно её рассматривает и, выдержав небольшую паузу, добавляет. — Раз Стас спокойно мог пользоваться вашей машиной.

— Почему вы не вернулись после больницы домой? — Первый смотрит лукаво, и в его взгляде нет ничего доброго.

— Я осталась у брата. — Линда, сидя на стуле разводит руками, показывая костыли. — Мне не очень удобно обслуживать себя самостоятельно.

— Вас не было на похоронах. Вы знали, что случилось с вашим… — Первый не может подобрать слово, он явно уже разговаривал с Ларисой, а назвать Линду и Стаса любовниками у него не поворачивается язык. — Вашим другом?

— Да, я узнала только вчера в Интернете. Я не попала на похороны потому что…

Линда запинается: она понимает, как глупо будет звучать версия о том, что она потерялась на кладбище.

— Потому что она поддерживала меня, три дня назад у меня умер брат. Берегите живых, как говорится. — Рим, будто понимает, почему Линда замялась.

Он пододвигает стул чуть ближе и снова слегка обнимает за плечи, как около часа назад, когда они сидели возле гроба с абсолютно чужим для Линды человеком. Брат Рима. Теперь она хотя бы знает, кого хоронила вместо Стаса.

— Интересненько. Линда сейчас живёт у вас? — Второй старается подловить Рима. Либо он плохо слушал, когда Линда говорила, куда поехала после больницы.

— Она живёт у брата, я только приезжаю в гости. — А вот Рим явно слушал Линду очень хорошо.

Она тоже не собирается молчать:

— Мы приехали забрать необходимые вещи, я планирую задержаться у брата ещё на время. — Линда ёрзает на стуле, ей некомфортно слушать вопросы, ей некомфортно отвечать на всё, что напрямую связано со Стасом.

— Вы знали, что у Стаса есть семья? — Первый избегает слова «жена», смягчает его словом более мягким и светлым.

— Знала. Но мы уже не виделись около двух недель, я не понимаю, почему ко мне столько вопросов. — Линда заметно нервничает. Ей хочется открыть все окна в квартире и дышать. Или хотя бы выкинуть надоедливых полицейских в эти самые окна.

— Стас разбился на вашей машине. У вас были близкие отношения, а значит и мотив. История сложная, но мы в ней обязательно разберёмся. От вас нужна подписка о невыезде. — Второй снова всё объясняет, перестаёт ходить вокруг, да около.

И только тут Линда понимает, что её приехали обвинить в смерти Стаса.

— Не знаю, почему он оказался в моей машине, я была в больнице. Мы с ним так долго не общались… Я потеряла сознание в той аварии, не помню, что случилось с машиной, ключи явно остались внутри. Может он увидел её на трассе? Он работает в автосервисе, понимает в машинах. — Линда оправдывается, тараторит, сама того не понимая. Голос переходит на тон выше.

— Дорогая, перестань. Этот человек не имеет к нам никакого отношения. Сначала нужно выяснить, на каких основаниях он взял не принадлежащую ему машину. И без адвоката Линда больше не скажет ни слова. А сейчас я попрошу вас удалиться, подписку о невыезде мы дадим. — Рим разговаривает как юрист, как человек тесно связанный с Линдой. Он часто употребляет слова «мы» и «нас».

Когда полицейские уходят, Линда долго плачет. Рим обнимает её за плечи.

— Мы всё решим. — Он произносит каждое слово с теплотой и участием, Линда без сомнений готова на него положиться.

Она выпивает несколько стаканов воды и собирает сумку с вещами, Рим помогает. Всю дорогу до Костиной квартиры в её голове крутится фраза: «Мы всё решим».

41. Георгий

Всё началось с того, что Георгий собирался напиться. После того как он доставил красную машину в автосервис, в его голове появился план — заехать в бар. Он не собирался весь вечер пить пиво, лучше сразу взять бутылку крепкого и не закусывать. Но для начала нужно было навестить родителей, чтобы отметить сразу два грустных повода.

В Досуговом центре, в палате родителей, он застал брата. Георгий зашёл и назвал его по имени, Рим даже не вздрогнул. Георгию всегда казалось, что брат если и не видит будущее, то точно его чувствует. Как иначе объяснить его спокойную реакцию на все события: от любимого хомяка, Рим похоронил его сам и ни с кем не пожелал это обсудить, до комы родителей, с которыми случилось несчастье? Они с Римом об этом тоже особо не разговаривали, а друзей у брата Георгий никогда не наблюдал.

— Мм, братец, оставлю вас, пообщайтесь. Можешь посмотреть их сны, папа как раз переживает твой первый кубок нападающего, — безучастно сообщил Рим.

— Может, ты посидишь с нами? — Георгий хочет, чтобы они хоть раз собрались всей семьёй. И пусть половина из них не имеет возможности выйти из комнаты.

Рим не отвечает, но выключает экран монитора и разворачивается спиной к Георгию. Он поправляет одеяло матери. Георгий замечает тазик с водой за тумбой и смягчающий крем у кровати. Возможно, Рим проводит здесь больше времени, чем все думают.

Почему он до сих пор не завёл семью? Наверное, по той же причине, почему у Георгия никого нет. Просто нет и всё. Когда посвящаешь себя целиком любимому делу, кажется, что мало кто сможет тебя принять.

— Был рад видеть, — Рим говорит таким дежурным тоном, словно его брат — это надоедливый пациент или чужой беспокойный родитель, досаждающий вопросами при каждом удобном случае.

Рим встаёт и не оборачиваясь выходит из палаты.

Георгий злится. Нет, Георгий в ярости от того, что даже общее несчастье не смогло сплотить эту семью. Ещё один повод, чтобы напиться сегодня.

По дороге к бару он видит несколько странных людей, они бродят, как лунатики. Один из них стоит на крыше, остальные его не замечают. Георгий не смотрит, правильно ли паркуется, он выскакивает из машины прямиком к пожарной лестнице.

Лестница скрипит и сильно откланяется от стены под весом Георгия. Благо, что лезть приходится невысоко — верх крыши находится максимум на уровне второго этажа. У края крыши Георгий валит человека на живот и заворачивает ему руку, чтобы лучше контролировать ситуацию.

Разговаривать с самоубийцами он не умеет, а упасть неудачно можно с любой высоты. Ну, а если человек просто залез и гулял по крыше — неповадно будет.

— Они держат нас в больнице! Кормят из капельниц! В больнице! Перемещают во времени! — Человек выплёвывает слова и кашляет под тяжестью тела Георгия.

Георгий переворачивает человека на спину, придавливает его ноги собственным весом. Парень перестает вырываться, кашлять тоже перестает. Он смотрит на Георгия пустыми, не моргающими глазами и повторяет ещё раз слова про больницу и капельницы. Как робот.

— Как ваше имя? — Георгий пытается одной рукой достать из кармана телефон, чтобы позвонить в полицию или в скорую. А лучше и туда и туда, вдруг это припадок.

— В больницу! Во времени! — снова повторяет парень.

Люди внизу ходят как под гипнозом, все повторяют одинаковые слова. Георгию кажется, что это массовый психоз или реакция на наркотики: он читал об этом в одной из медицинских книг своего брата.

Пока Георгий набирает номер, парень взбрыкивает и дёргается по направлению к краю крыши. Георгий не понимает, как в таком небольшом теле помещается столько силы, старается придавить его сильнее.

В конце концов, парню удаётся добиться желаемого: в очередной раз он взбрыкивает и кидается с крыши, Георгий падает вместе с ним вниз — на землю.

Он дышит, а, значит, высота его не убила. Несколько человек налетают на Георгия с разных сторон и бьют в живот, пинают ногами, куда попадают, самые страшные удары приходятся по лицу. Если, упав с крыши, он сломал всего несколько рёбер, то нападение сумасшедших он пережить даже не мечтает.

Георгий продолжает слышать реплики про больницу и про время, в общем, ничего нового. Ему кажется, что парень, столкнувший их с крыши, легко поднимается и присоединяется к толпе, и они, все вместе, безжалостно лупят его ногами.

Иногда падение с крыши — не страшно, страшнее то, куда ты с неё упал.

42. Рим

Рим не думает о Линде каждые полчаса, как влюблённый мальчишка. Он думает о ней чаще, а, значит, он хуже, чем влюбленный мальчишка. Он не спросил у неё номер телефона, потому что в отличие от всех людей на похоронах, Линда ни разу не держала в руках сотовый: не переписывалась и даже время проверяла по наручным часам.

Рим не любит влезать в чужое пространство без приглашения. Он боится всё испортить и поэтому первые полдня после их встречи бездействует. До обеда он думает: «Не поехать ли к её дому?», но понимает, что это бессмыслица, ведь Линда живёт у брата. А ехать к Косте — ещё большая бессмыслица: кто его там ждёт?

Да и кто он для неё? Человек с похорон? Врач, который «лечит» её отца? Он тот, кто приютил Дениса в клинике и тратит достаточно времени, чтобы изучить его подсознание. Никто так хорошо теперь не знает Дениса, как Рим. Они могли бы дружить с её отцом, будь опухоль в его голове не такой агрессивной. Рим улыбается своей фантазии.

Когда в коридоре слышится шум, Рим нервничает: он только что нашёл способ не думать о собственной ненужности и бессилии. Он выходит за дверь с полной готовностью сказать несколько резких словечек, ведь Рим никогда не кричит: абсолютное спокойствие и умиротворение для окружающих. Но иногда подчинённые думают: лучше бы он кричал.

— Тут девушка пришла навестить своего отца, а я объясняю, что у нас санитарный час. Предложила вот чай, кофе, но она отказывается, — администратор жалуется на гостью и ищет поддержки доктора. Она понимает, что наделала шуму, пока объясняла правила центра.

Вместо серьёзного внушения либо в одну, либо в другую сторону, администратор видит, как рот доктора Рима расплывается в теплейшей улыбке. Когда он нервничает, его нижняя губа слегка дрожит, сейчас его глаза лучатся нежностью, и нужно быть слепой, чтобы не понять, что между ним и девушкой на костылях что-то есть.

Девушка, несколько минут назад развязывала войну в холле больницы, а теперь скромно берёт отставленные в сторону костыли и становится беззащитной. Она улыбается как старая подруга Рима, но при этом краснеет. Хотя, нет, друзьям так не улыбаются.

Администратор внимательно наблюдает немую картину. Она не говорит ни слова, когда Рим жестом приглашает Линду сесть в кресло-каталку, чтобы не ходить лишний раз на костылях. Она не говорит ни слова, когда Рим за спиной Линды показывает руки крестом, мол, их не беспокоить. Администратор звонит и отменяет уборку в одной из палат, как только двери лифта за спиной Рима закрываются.

***

— Он перестал чувствовать время, — Рим выдыхает эту фразу, как дым. Ему хочется втянуть её обратно.

Он так долго представлял, как увидит Линду, и совсем забыл придумать, что он ей скажет при встрече. Первая фраза повисает в воздухе, будто никто в палате не ожидал услышать ничего подобного.

— Я бы хотела сесть на его постель. — Линда с уверенностью опирается на руку Рима, словно они давние знакомые. Нет неловкости в движениях, вся неловкость скопилась в словах Рима.

— Его мозг хорошо справляется, учитывая ситуацию, но подсознание затуманено. Я пытаюсь провести, так сказать, шоковую терапию, чтобы стабилизировать время в его сне. Проще говоря: я очищаю его подкорку от лишних страхов, но в последнее время он справляется немного хуже. Всё время держится за образ вашей мамы, даже во сне отрицает её смерть… — Рим пытается замолчать после каждого сказанного слова. Его губа предательски дрожит, а радость внутри гаснет. Он наверняка всё испортил.

— Как ваши дела? — Линда не задаёт вопросов о состоянии отца. Она всё прекрасно понимает и смотрит на Рима с тревогой и нежностью.

— Меня обычно об этом не спрашивают. — Рим не знает, что сказать, поэтому говорит правду.

Все интересуются исключительно пациентами. Никто никогда не обращал внимания на его мешки под глазами от недосыпа. Никто не спрашивал, как его дела уже лет сто. Только банальное: «держись» или «всё будет хорошо» после смерти брата. Только как держись? И за что? — Никого не волнует.

— Я планирую услышать ответ. — Линда пододвигается на кровати, приглашая Рима сесть рядом с отцом и с ней.

Обычно он садится в своё кресло на колёсиках возле кровати каждого пациента, сейчас он с радостью нарушает эту традицию.

— Мы не были близки с братом. Не скажу, что скучаю, но между тем мне было бы спокойнее, если бы я иногда наблюдал его по телеку с его любимой клюшкой. Мне нравилось переключать спортивный канал, как только он выходил на лёд. — Рим не думает, что Линда его осудит.

Как только он сел на кровать — сразу вошёл в её личное пространство. Лучше: его пригласили войти. И он точно решил отплатить взаимностью. Линда смеётся. Она смеётся таким добродушным и заразительным смехом, что Рим неосознанно смеётся вместе с ней. Линда и правда не округляет в ужасе глаза от его признания: она всё понимает. Локоть Линды всё это время касается его локтя, и они оба стараются не шевелиться. Или Риму кажется, что Линда тоже старается не шевелиться?

— Я бы хотел кое-что показать, — говорит Рим.

Он придвигает кресло-каталку и достаёт плед из шкафа — так обычно делают в кино. Рим делает это, потому что в санитарный час повсюду сквозняк. Он хочет показать Линде палату своих родителей (раз уж она так близко подпустила его к своей семье), но вместо этого направляет кресло-каталку в свой кабинет.

Последний, кто был в его кабинете — парнишка, капавшийся в бумагах. Парнишка, без разрешения сел за стол Рима и достал истории болезни его родителей. Именно он нашёл в них несоответствия и заявил, что его знакомый упёк сюда своих бабушек и теперь рассказывает об этом на каждом углу. Парень считал, что так нельзя. Чей это был засланный казачок и как он проник в Досуговый центр — загадка. Не зря после этого Рим сменил администратора.

В тот момент Рим был в бешенстве, но не позволил себе кричать. Он спросил, не хочет ли парень сам попробовать погрузиться в сон хотя бы на час и понять, что в этом нет ничего страшного? Рим также объяснил, что люди при желании легко могут оттуда выйти. Конечно же, парень отказался. Рим пообещал полный контроль ситуации, но и это не сработало.

Когда Рим пообещал всего за пятнадцать минут вернуть парня в любой момент его жизни, тот спросил: «А можно создать жизнь, которой на самом деле не было?».

Рим кивнул, и дал лежащему на кушетке парню пульт с одной кнопкой. Иногда люди только делают вид, что довольны своей жизнью. Иногда хватает одного малейшего колебания, чтобы понять — не всё так гладко.

Никакой документации, ни одной заполненной бумажки, только одетый человек на кушетке и пульт в его руках для отвода глаз. Неужели, тот действительно поверил, что может в отключке нажать кнопку? Перед тем, как погрузить в сон человека, ворвавшегося в кабинет без разрешения, Рим спросил его имя, чтобы назвать файл в системе. После того, как человек на кушетке назвал имя и нажал бесполезную кнопку, Рим запустил программу, и указал период: двадцать лет.

***

В кабинете пахнет деревом и лосьоном после бритья. Рим умывается и бреется на работе, завтракает в кофейне по дороге, если не ночует в больнице. Ему всё реже хочется возвращаться домой. Линда вдыхает воздух и поправляет цепочку на шее. Риму интересно: какой кулон у неё под кофтой? Теперь это его новая фантазия.

— Тут так просторно. — Линда оглядывается и ей определённо нравится.

Кабинет Рима, кажется, чуть больше всей её квартиры. Рим чувствует одновременно гордость и неловкость. Гордость, потому что он смог построить всё это. Неловкость, потому что у него в голове возникает точно такое же сравнение с квартирой Линды.

— Я хотел показать одну вещь. — Рим достаёт с полки игрушку.

Линда замирает и прижимает руку к груди — к тому месту, где висит кулон. В её глазах разрастается удивление и что-то ещё. Ужас. Рим не понимает, где оступился. Он лихорадочно вспоминает каждое своё слово.

Он усаживает плюшевого монстра поверх пледа — на колени Линды. Вытянутые фиолетовые конечности беспомощно свисают и вот-вот перевесят игрушку. Линда не пытается придержать монстра, словно он — труп крысы или ещё что похуже.

— Я, кажется, с цветом прогадал, а так он очень сильно похож на того монстра Кости из воспоминаний твоего отца. Подумал тебе понравится. — Рим смущается и замечает, как Линда выдыхает, будто всё это время задерживала дыхание. Может и задерживала?

— Так это подарок? — Линда выглядит растерянной.

Рим хочет ответить, что это не подарок: что её улыбка — это настоящий подарок, но вместо этого он неуверенно кивает. Когда Линда протягивает руки навстречу, он обнимает её.

— Прости, я не так поняла. — Линда утыкается подбородком в его плечо.

Рим чувствует кожей, как она улыбается, он также чувствует, что сердце Линды бьётся быстрее, чем должно биться. Может это его сердце? Ему неважно, что Линда поняла не так, ему важно, получилось ли удивить её?

Судя, по разнообразию реакций — ещё как получилось.

43. Денис

Когда просыпаешься и понимаешь, что полон сил; когда луч, проникающий в комнату через щель между занавесок, не раздражает; когда каждый вдох приносит удовольствие. Когда такое было в последний раз?

Сегодня просыпаюсь не таким разбитым, но всё же. Говорят, что люди по утрам должны чувствовать бодрость после восьмичасового здорового сна. Видимо, я не человек. Видимо мне придётся сварить кофе в пол литровой турке.

В доме тишина. Заглядываю в комнату Линды — растрепанные волосы разметались по подушке, босые ноги торчат из-под одеяла. Как же приятно видеть ноги, а не копыта. Нужно купить одеяло побольше: дети растут быстрее, чем я себе представлял.

В комнате Кости душно, игрушки разбросаны по полу. Я пробираюсь между ними, как опытный сапёр и открываю форточку. На обратном пути к двери всё-таки подрываюсь на одной из мин: одна из машинок издаёт звук ломающейся пластмассы. Чёрт, теперь к одеялу нужна новая машинка.

— Ты чего так рано? — Костя даже глаза не открывает, будто у него в голове встроены часы. У меня не встроены, поэтому смотрю на прикроватные часы, и понимаю, что сегодня выходной, и что ещё даже нет восьми часов.

Не отвечаю и как можно тише прикрываю дверь. Мне и правда значительно лучше, если я встаю в такую рань. Если начну заниматься завтраком сейчас, возможно, успею накормить детей. Завтраки теперь готовит Линда, я подхожу к плите разве что положить уже готовую еду в тарелку.

В подтверждение моих мыслей, кофе закипает и с характерным звуком шипящей воды, и тут же предательски убегает на конфорку. Белое покрытие выглядит как стихийное бедствие. Я пытаюсь убрать причину аварии, но обжигаюсь, роняю турку на пол и наблюдаю, как капли кофе растекаются по всем дверкам, плите и полу.

— Пап, ну не умеешь, не берись. — Линда выходит из своей комнаты, и мне кажется, она ждала за дверью, когда я облажаюсь.

Я не успеваю убрать следы моего провала. Она говорит, чтобы я ушёл с кухни и, что сама всё уберёт. В этот момент она так напоминает Нину. Её тон мягче, чем обычно, будто она одновременно чувствует своё превосходство и пытается помочь.

За завтраком мы болтаем о всяком: Линда напекла блинов, и залила их сгущенкой. Нина всегда ставила общую тарелку с блинами и отдельно наливала сгущёнку, Линда делает с точностью наоборот: у каждого своя тарелка, блины уже политы тонким слоем сгущёнки. У Линды всегда на всё своя точка зрения: чтобы всем всего хватило, и было поровну.

Когда дочь в десятый раз с улыбкой берёт телефон и строчит сообщение, моё любопытство не выдерживает:

— Ну, и кто этот счастливчик? — вкрадчиво спрашиваю я.

Нина всегда ругалась, если за столом один из нас брал телефон, я же считал, что каждый пользуется им на своё усмотрение. И если смс-ки вызывают всё утро бесконечную улыбку дочери — я этому буду только рад.

— Папа, ты чего? Мы с подружкой. Сам говорил, что мой характер выдержит только психопат. — Линда не проколется. Зуб даю — не проколется.

Вспоминаю, как на эмоциях громко сказал Нине, что мы никогда не выдадим такими темпами дочку замуж, с таким-то характером! И, да, я сказал, что не знаю, какой психопат под это подпишется. Я был уверен, что наша спальня полностью герметичное место. И что слова впитываются в стены.

Линда тогда была в восьмом классе и нагрубила сначала учителю, он заставил весь класс писать сочинение «Как я провел лето», а потом и директору, со словами: «Я не обязана разглашать личную информацию». Я тогда ещё подумал, что у всех дети как дети, а наша с личной информацией. А сейчас даже рад этому.

Про историю с подружкой я, конечно, не верю: у Линды отродясь не было подруг. Я скорее поверю, что нашёлся тот самый психопат, но выпытывать — бесполезно. Захочет, расскажет. А так — личная информация.

— Костя, с тебя посуда! Я ушла, — сообщает крик из коридора. Затем хлопает дверь.

Линда никогда не говорила, насколько и куда уходит. Но возвращалась не позднее одиннадцати часов вечера, поэтому все были довольны таким положением дел. Я никогда не обрывал телефон своими звонками, Линда не влипала в ситуации, которые пришлось бы разгребать. Либо влипала, но разгребала сама.

***

Когда я ближе к вечеру решил нагрянуть в сервис, чтобы обсудить со Стасом планы по новому сотруднику на место Глеба, то никого там не застал. Только коробка пиццы с одним единственным куском и практически пустая бутылка колы. Стас совсем перестал есть дома? Я взял последний кусок: он был достаточно мягкий, чтобы назвать его вчерашним. Наверное, Стас плотно завтракает.

— Дружище, ты сейчас где? — говорю в телефонную трубку.

Стас отвечает только после четвертого гудка.

— В сервисе, как обычно, хочешь заехать? — Он говорит с такой уверенностью, что я на всякий случай заглядываю в туалет и в яму для ремонта машины — единственные два места, где может находиться Стас.

— Так я уже тут. — Пытаюсь сконцентрировать взгляд на одной точке, напрягаюсь всем телом в преддверье очередного страшного сна. Сейчас в любую минуту может появиться Стас в виде монстра или зомби.

Нет ощущения, что это ловушка. Но если это хорошая ловушка — то ощущения и не будет.

— Да я отъехал на пару минут по семейным делам, сейчас буду, никуда не уходи. — Стас бросает трубку — и это на него не похоже.

В голову закрадываются сомнения: точно ли всё происходит на самом деле? Почему Стас сказал, что находится в сервисе? Я ему плачу за работу по факту, а не за время, проведенное в помещении мастерской. Нет смысла скрывать свои отлучки.

Я не успеваю до конца разобраться в происходящем, в дверь стучат. Я по привычке закрыл её изнутри. Наверное, Стас был где-то неподалеку. Мне становится неловко, что пришлось отвлечь его от таких редких семейных дел. Когда я открываю дверь, мне хочется либо закрыть её обратно, либо кинуться на встречу пришедшему. Я стою в замешательстве.

— Глеб? — только и могу проговорить я.

Человек напротив больше похож на отца Глеба, хоть я никогда его и не видел: кожа возле глаз сплошь покрыта морщинами, седина проредила волосы, их стало значительно меньше. Ссутулившийся и с трясущимися руками мужчина заходит в сервис как к себе домой и замыкает оба замка на двери. При чём, когда пользуешься верхним замком, на ключ приходится надавливать чуть сильнее обычного, а дверь тянуть на себя. Он и это знает.

— Дэн, ты должен поехать со мной. Мы выйдем через чёрный ход в ремонтной яме. — Глаза мужчины выпучены, он тянет меня к яме за руку.

Точно, ещё один дурацкий сон: Глеб не похож на Глеба: во-первых, он не мог так быстро постареть, а, во-вторых, Глеб пропал без вести. Да, и откуда этот чудак знает моё имя?

— Ты не Глеб, уходи из моей головы, это всё сон. — Отмахиваюсь от призрака как от навязчивой мухи.

Если сопротивляться своему подсознанию, то можно выпасть в реальность: мне кажется эта идея гениальной, я изо всех сил зажмуриваю глаза и выдираю свою кисть из руки мужчины.

— Дэн, ты не спишь! Точнее, спишь. Погоди, ты должен мне поверить. Я знаю как тебя вытащить отсюда! — не унимается старый двойник Глеба.

Не хочу открывать глаза: я слишком устал бороться с монстрами и переживать несуществующие события.

— Докажи мне, что ты настоящий! — продолжаю кричать с закрытыми глазами.

Сколько раз я слышал эту фразу в фильмах, столько раз думал, что скажу каждому из своих друзей, если они будут сомневаться, кто напротив них. Теперь я сам сомневаюсь в одном из друзей. Ситуация в целом звучит глупо, но я не двигаюсь с места и жду.

— Ладно, сейчас, погоди. Помнишь, ты всегда хотел собаку? Мы с тобой даже в питомник ездили, а ты каждому псу давал своё имя. Не все эти Бобики и Шарики, а человеческие. В итоге ты так прикипел к слюнявому лабрадору, назвал его Стас, и начал возить ему корм и игрушки. А потом его забрали. Ты постоянно рассказывал нам обо всём в сервисе. А наш Стас обиделся, что ассоциируется у тебя с собакой. — Глеб вытирает пот со лба рукавом кофты, будто только что перетащил пару мешков с цементом.

Если это игры моего подсознания, то оно явно знает абсолютно всё, что бы Глеб мне не рассказал. Про собаку я уже и позабыл. Пытаюсь вспомнить, как мы завели Рима. И не могу — вспомнить не получается.

— У нас есть собака — Рим. — Смотрю на Глеба, и не верю ему. Стоит мне довериться — и он превратится в черта или в самого дьявола, я уверен.

— Так вот оно что! Собака. Я-то думал, как он меня видит? Дэн, нам надо торопиться. — Глеб снова делает попытку схватить меня за руку, но я успеваю её одернуть.

— Расскажи мне то, чего я не знаю про тебя? — Спрашиваю и боюсь услышать, что скажет двойник.

Мне кажется, если Глеб сейчас расскажет правдоподобную историю — я смогу отличить ложь от правды. Если он ненастоящий — вырублю его тем, что попадётся под руку. Любую систему можно обыграть.

— Что конкретно ты хочешь узнать? — Глеб становится строже, он перестаёт торопиться, только сжимает и разжимает кулаки.

— Почему ты отдал ключи Стасу, а не мне? — Задаю вопрос, о котором думал уже целую кучу дней, с того самого момента, когда Стас сказал: «Я отдал ключи Глебу на всякий случай».

— Ключи? Какие ключи? — Несколько минут Глеб лихорадочно вспоминает, а я поглядываю на молоток, лежащий на столе. Стараюсь подойти к нему как можно ближе. — Аа, от квартиры? Ну, не поливать же цветы, у меня их нет. У Стаса была любовница, они там встречались.

Я уже мысленно схватил молоток, чтобы ударить лже-Глеба по голове, но такое ощущение, что молотком ударили меня. Всё становится на свои места: ночевки на работе, ужасные отношения с Ларисой и даже съеденная целиком пицца. Как я сам не догадался?

— Почему он не рассказал мне? — открываю глаза и часто моргаю.

Чувствую, как мои друзья отдаляются от меня. Один хранил тайну, второй покрывал эту тайну своим молчанием. С другой стороны, во сне всё звучит складно. Я не могу поверить, что Стас изменял Ло.

— На то есть причины, Дэн. Мы частенько заходили в бар после работы, потрепаться за жизнь.

— Вы ходили в бар без меня? — Тут я теряю дар речи. Мне становится не обидно: мне становится страшно обидно. Теперь ещё больше надеюсь, что это сон.

— Ты был нашим другом, просто не всё можно было обсудить втроём. Пожалуйста, давай потом устроим разбор полётов, когда выберемся отсюда.

Глебу удаётся схватить меня за руку, я поддаюсь, мы спускаемся в яму для ремонта, разбираем заваленную хламом дверь, всё происходит как в тумане. Мне всё ещё сложно поверить, что единственные люди, я считал их друзьями, ничего мне не говорили. Я обманывался тем, что между нами самые доверительные в мире отношения, и, что нам вместе всё можно.

44. Линда

В квартире Кости всегда уютно и спокойно, а также пахнет печёным или жареным тестом. Линда чувствует себя здесь как дома, даже лучше, чем дома. Марина помогает Линде принимать ванну и доставать тарелки для ужина с верхних полок. Линда в свою очередь накрывает на стол и моет посуду.

Линда решает помочь и полить многочисленные цветы в домашнем саду на подоконнике. Она даже выбрала себе любимчика из этого царства цветов — небольшое денежное дерево. Запомнить название было несложно — листики похожи на монетки. Линда поливает маленькое дерево и думает о маме: как бы она обрадовалась, если бы увидела Костю, его суетливую беременную жену и Линду, с лейкой и цветами. Кажется, она поливает цветы впервые в жизни.

У Марины на подоконнике несколько леек с жидкостями, в каждой свой цвет. Линде интересно, что это такое: она опускает голову к лейке с красной жидкостью, чтобы понюхать.

— Это удобрение, типа витамины. — Марина так неожиданно появляется в комнате, Линда резко распрямляется.

— У меня росло такое в комнате, но я никогда не умела ухаживать за цветами. Прости, мне так захотелось полить, я не должна была. — Осознание приходит слишком поздно.

Линда считает, что у цветов должен быть один хозяин, как и на кухне. Мама говорила, что тяга завести комнатное растение проснулась у неё только после рождения Кости. Тогда она поняла, что хочет большую и дружную семью, а раз ей нельзя иметь животных, то самое время завести растения. Денежное дерево было первым зелёным жителем в их квартире. Куда оно пропало после смерти мамы — Линда не знает.

— Перестань! Ты можешь забрать его себе. Тем более особый уход не требуется, только поливай раз в неделю и все дела. Его ещё называют деревом удачи. Очень полезное, кстати! Обеззараживает воздух, а соком этого дерева можно лечить ангину или артрит. Ой, меня сейчас снова понесёт, я могу вечно разговаривать о цветах. Если появятся вопросы, просто позвонишь мне! — Марина дружелюбно улыбается.

Линде становится одновременно радостно и грустно от этих слов. Радостно потому что Марина так легко дарит одно из своих растений, а грустно, потому что она говорит фразу, напоминающую Линде, что скоро ей предстоит вернуться в свою маленькую квартирку.

***

Линда разрабатывает ноги в тёплой воде и думает сначала про Стаса: ей бесконечно обидно, что с ним так и не удалось проститься; про двух полицейских, они явно настроены враждебно и про Рима. Он был так любезен в их последнюю встречу, сделал ей такой удивительный подарок! Линда, вспоминает о фиолетовом монстре и крепко сжимает флэшку. Интересно, что Рим положил в гроб брату? Что вообще люди кладут в гроб родственникам?

Линда знает, что монстра нужно отдать Косте, но этот подарок ей так дорог, что она лежит в своих сомнениях больше часа, пока не раздаётся стук в дверь.

— Тебе помочь? — В ванную сначала заглядывает голова Марины, потом появляется синее полотенце, она держит его возле живота.

Пока Линда вытирает капли с распаренного тела, Марина наводит в ванной порядок. Линде кажется, что под домашним платьем Марины определенно есть моторчик. Не может человек делать столько всего каждую минуту. Хотя, мама Линды тоже без остановки утюжила, готовила, и убиралась. Неужели появление детей так влияет на способность делать миллион дел за день? Хотя, папа никогда не торопился починить ручку шкафа и не горел желанием заняться уборкой.

Папа там борется с опухолью, Линда здесь борется с собственными ногами, её мама ни с кем уже не борется. А что сейчас делает Рим? Линде хочется взять телефон и написать ему банальную смс-ку с текстом: «Как дела?», но даже если бы она попросила телефон у Кости, то это выглядело бы крайне странно. И с чего она вообще взяла, что может ни с того ни с сего написать Риму? Он, в конце концов, просто врач её папы.

Линда заходит в свою комнату и видит денежное дерево, стоящее у окна. Рядом лейка с водой. «Поливать раз в неделю», — Линда вспоминает слова Марины. Значит, она может ещё как минимум неделю жить у Кости и Марины. Она ощущает их одним целым. Она и себя ощущает целой, ведь её никто не гонит и не торопит.

Линда решает, что завтра поедет к Риму и позовёт его на обед. Нет ничего плохого в том, чтобы позвать человека на обед.

Определенно, в этом нет ничего плохого.

45. Денис

Глеб постоянно оглядывается, пока мы идём до дома, чтобы забрать машину. Поднимает камень — он едва умещается в руке, снова оглядывается. Создаётся впечатление, что за ним гонятся. Или за нами? Я ничего не спрашиваю, в голове не умещаются все события разом: возвращение пропавшего Глеба, исчезновение понятия дружбы, как таковой, измены Стаса. Что из этого всего правда?

Когда нам навстречу выбегает Рим, я присаживаюсь и по привычке вытягиваю руки. Когда Глеб со всей силы кидает в собаку камень (а что самое главное — попадает!), я всё-таки нахожу силы его ударить. Рим с визгом убегает в обратную сторону от дома, Глеб потирает ту сторону лица, на которую пришёлся удар.

— Всё, выпустил пар? — Глеб выглядит злым и встревоженным. Он вытирает тыльной стороной руки кровь с губы. — А теперь пошли, у нас мало времени, если я ему не сломал ногу, он нас быстро догонит, он всегда догоняет. Не было у тебя никогда собаки, Дэн. Не было.

«Не было» — продолжает звучать в моей голове. Поэтому я не могу вспомнить, откуда у нас появился Рим? Я не помню его щенком, мы ни разу не фотографировались с ним, и, может быть, поэтому я забыл о его существовании и не взял тогда с собой в лес?

Глеб садится за руль, я пытаюсь понять, когда этот кошмар кончится, а в голове всё встанет на свои места. Ни один кошмар ещё так не затягивался. Когда мы подъезжаем к лесу, мне становится ещё спокойнее. Всё, что связано с этим чёртовым лесом — почти всегда сон. После этого я обычно просыпаюсь в кровати.

— Ищи свою сумку, Дэн. Скорее ищи свою сумку! — Глеб бегает между сумок, но не прикасается ни к одной из них. Что он ищет?

Я подхожу к своему старенькому рюкзаку, мне становится смешно. Из него торчит молоток и складной нож. Я с детства верил, что нет ничего важнее в дороге, чем нож и молоток. Самое забавное, что ножом мы пользовались часто, а молоток мне так никогда и не пригодился. Наверное, стоило чаще выбираться всей семьёй на природу?

Когда я прикасаюсь к рюкзаку, чтобы проверить, что ещё интересного есть внутри, меня откидывает, словно разрядом тока. Ударившись о ближайшее дерево, я замечаю, что лес плывёт перед глазами, хотя удар был не такой сильный. На поле будто выпустили дым, и он становится всё гуще. Мне трудно дышать и я задерживаю дыхание. Меня парализовало.

В дыму борются два силуэта — один человеческий, второй волчий. Или собачий? Выглядит страшно: челюсти раз за разом смыкаются на руке, человек будто вслепую хлещет противника ногами и руками. Мне определенно всё это снится. Я даже чувствую, как дым, расстилающийся вокруг, меня усыпляет. За секунду до того, как закрыть глаза, я вижу, как человек в обнимку с собакой валятся на землю и буквально отлетают друг от друга.

46. Рим

Рим терпеть не может любое отклонение от плана. Он привык контролировать каждого пациента в своём центре. Он просматривает сны, добавляет или убирает события, а также знает, что через сон можно лечить болезни. Страх стабилизирует работу мозга: физическая активность во сне помогает в лечении костных заболеваний, а благоприятные и спокойные условия нормализуют работу сердца и помогают восстановить нервные клетки.

Когда Рим работал над проектом совместных сновидений, он даже представить себе не мог, насколько был близок к успеху. Ему казалось, что всё идёт именно так, как он запрограммировал. Не зря же он провел столько дней и ночей в своей клинике! Когда появилась Линда, он всё меньше стал прибегать к работе, чтобы отвлечься. Ему, наоборот, впервые захотелось отвлечься от работы.

Он начал читать на улице, ходить по набережной и даже сочинять стихи. Записи по привычке вёл в своём старом кожаном блокноте. Теперь каждый день он начинал с пробежки, а заканчивал чашкой кофе на одной из летних террас, ему всё больше не хватало общества своей новой знакомой. Заявиться в дом её брата Рим так и не решился, но твёрдо определился в намерении укрепить их отношения.

Придя после пробежки в свою лабораторию, он механически начал проверять сны пациентов. Рим больше не чувствовал ту страсть, с которой работал раньше. Но когда он дошёл до парнишки, он пролежал в его клинике добрых семнадцать лет, Рим не поверил своим глазам: получилось! Совместные сны стали реальностью.

Парень всегда походил на рыбку в аквариуме Глупая, глупая рыбка…Бьётся о стекло и не может выбраться. Но сегодня она оказалась за пределами аквариума. Больше того — рыбка почти нашла море.

Рим предвкушал, как изучит весь путь парня и расскажет о своём открытии миру. День, когда сбылась его мечта, настал. Парень оказался смышленым (без подсказок не обошлось), но дорогу в сон другого человека он проделал самостоятельно. Рим должен срочно переместиться в этот сон. Впервые ещё один человек, кроме него самого гуляет по чужой вселенной!

***

Рим может подключить себя к генератору снов с закрытыми глазами. Сейчас важно добраться до Глеба и не позволить ему выйти из собственного сна. Он узнал о виртуальном мире настолько много, что его придётся либо убить, либо взять в напарники. Вот только Рим привык работать один, и напарник ему не нужен.

Зелёная лампочка загорается — можно засыпать. Сначала притупить волнение, потом закрыть глаза и не успеть досчитать до десяти. Рим засыпает меньше, чем за десять секунд: он развил в себе эту супер-способность. Люди не знают, на что способен их организм. Рим знает.

Он открывает глаза и чувствует землю под ногами, а точнее, под лапами. Если бежать не останавливаясь, можно успеть добежать к тому моменту, как Глеб постучит в мастерскую Дениса. Он не должен вселить в него сомнения и поставить реальность мира под удар. Глеб уже давно догадался, что сны — это искаженная проекция реальных и уже случившихся с человеком событий.

И когда Глеб понял, что он может выбраться… Когда он понял, что в этом мире застряло с десяток, а то и с сотню людей — он начал их искать. Лес с сумками он нашёл в первые три года (в то время как Денис был специально помещён в тот самый лес и ни о чём не догадался). И если Глеб много лет изучал мир, в котором оказался: восстанавливал фрагменты стёртой памяти, периодически выходил из сна, то Денис просто каждый раз убегал.

Рим видел Глеба на экране своих мониторов и понимал, что воспитал абсолютно бесстрашного солдата. С такой бешеной регенерацией нервных клеток он ещё никого не встречал. Глебу не страшна болезнь Альцгеймера и амнезия. Ему вообще не страшны болезни. Рим запускал всё новые и новые сны для него, а тот всё быстрее приходил в себя, понимал, что всё ненастоящее и начинал искать выход.

Рим понял, что игра затянулась, когда настал момент реальной угрозы: Глеб научился обходить все ловушки и добирался до леса за сутки, успевая восстановить в своей голове практически всю цепочку событий. Он нашёл код, он позволил ему переместиться в сон Дениса и теперь пытался его разбудить.

Всё происходит с каждым разом быстрее и быстрее. Глеб — мышь, бегущая из лабиринта. Мышь, выучившая лабиринт практически наизусть, и теперь её остановит разве что смерть.

Рим начал перебирать лапами быстрее.

***

Как собаки ощущают вкус чужой крови в своём рту, на своём шершавом языке? Как они сглатывают мутно-розовую жидкость и размыкают зубы только для того, чтобы вцепиться крепче? Рим чувствует привкус железа и ему хочется ещё. В его голове не появляется вопрос, чей это инстинкт: его или собаки? Он сжимает челюсть на руке Глеба.

Рим знает, что сила укуса измеряется в килограммах. У человека сжатие челюстей при жевании может достичь восьмидесяти килограммов на квадратный сантиметр. Сила сжатия челюстей у двухлетней немецкой овчарки, весом до тридцати фунтов составляет от ста восьмидесяти до трёхсот пятнадцати килограммов на квадратный сантиметр. Крокодил кусает с силой около трех с половиной тысяч килограммов на квадратный сантиметр.

Рим не немецкая овчарка, не крокодил, но и не человек. Он не может измерить силу своего укуса, но в глазах Глеба видит боль и злость. Даже когда Глеб со всей силы лупит его ногами и свободной рукой по рёбрам, Рим не размыкает челюсти. Он знает, чем ему грозят эти удары. Он так же знает, чем грозит ему освобождение Глеба.

Рим размыкает челюсти только, когда они с противником оба выбиваются из сил. Шерсть намокла. И если учесть тот факт, что собаки не потеют телом, как люди, то это означает только одно — на шерсти кровь Глеба.

Когда хромая собака наполовину скрывается в огромном рюкзаке, на траве остаются следы крови. Солнце, проникающее сквозь листву, играет в тёмно-красных, почти бордовых лужицах.

В этой схватке досталось не только Глебу.

47. Линда

Линда долго смотрит в зеркало на свою ногу. Для свидания она выбирает платье нежно-голубого цвета: на его фоне глаза кажутся ещё выразительнее. Ей постоянно приходится обувать уже зашнурованные кроссовки (а хотелось бы туфли!), чтобы было удобнее передвигаться на костылях. Линда делает зарядку для ног чаще, чем ей рекомендовал врач. Она разминает ноги даже сидя за ужином: сначала — слабые движения большим пальцем, после — лёгкие покачивания в коленном суставе.

Руки привыкли к постоянным нагрузкам, и теперь Линда держится на костылях уже почти полных два часа. Скоро она сможет ходить на полноценные прогулки, а потом и вовсе бросить ужасные палки.

До Досугового центра Линда добирается на одном дыхании. Такси подъезжает к самому входу: ей остаётся только дойти до администратора.

— Добрый день, можно мне поговорить с доктором Римом? — Линда чувствует, как её сердце в предвкушении набирает скорость.

Она представляет, как Рим приобнимет её за талию, поможет сесть в кресло иснова отвезёт в свой кабинет. Линда подбирает слова для приглашения пообедать, чтобы они звучали уверенно и в то же время мило.

— Доктор Рим сейчас занят. — Администратор выглядит встревоженной, перебирает бумажки со скоростью света и даже забывает поздороваться.

— Скажите, что пришла Линда, возможно, он найдёт минутку. — Линда чувствует себя максимально жалко.

Костыли не придают уверенности, администратор даже не смотрит в её сторону.

— Доктор занят, зайдите через несколько дней. — Линде кажется, что слова тоже могут бить.

Несколько дней? Она не понимает, чем можно заниматься несколько дней без перерыва. Доктора тоже отдыхают. Возможно, у него есть семья, как и у Стаса? Может быть, он поехал с ними в отпуск или просто пообещал провести выходные вместе? Линда вспоминает Стаса, и в горле появляется ком: ей хочется его проглотить и сделать вид, что она сегодня никуда не собиралась приезжать. Она никого не собиралась звать на обед.

— К отцу-то я могу пройти? — раздражённо бросает Линда.

Ноги перестают слушаться и подкашиваются. Линда хватается за костыли и чувствует, как впивается в них ногтями.

— Да, конечно, не забудьте записаться в журнале и надеть бахилы. — Администратор вытаскивает несколько бумажек, набирает номер телефона и отходит в сторону.

Линда заходит в лифт. Она закрывает глаза и ждёт звук открывающихся дверей, чтобы выдохнуть и выйти на нужном этаже. Линда проходит мимо палаты отца.

Дверь в кабинет доктора Рима приоткрыта, и Линда уже не может развернуться и уйти. Она тихонько стучит. Ждёт, и снова стучит в дверь. Не выдержав тишины, она нарушает все правила приличия и входит в кабинет. Рим уже приводил её сюда. Запах спирта и … крови?

Когда Линда замечает кучу окровавленных бинтов в мусорном ведре, ей становится не по себе. Капли крови на полу совсем свежие, ещё не успели высохнуть. Что здесь произошло? Светлые джинсы на диване с огромным пятном тёмного цвета подтверждают догадки Линды. Она отшатывается от двери кабинета, и та с грохотом захлопывается. Наверное, сквозняк.

Внутри у Линды сердце тоже с грохотом хлопает о рёбра: ей сразу становится холодно.

Прийти в себя удаётся не сразу. Она на одном дыхании добирается до палаты отца и садится на кровать, чтобы отдышаться. Ноги не ноют, как это обычно бывает после торопливых прогулок. Линда сидит и пытается успокоить себя до тех пор, пока не замечает на тумбочке коробку.

Руки дрожат, но все окна закрыты. Из коробки Линда достаёт телефон — на экране плёнка. Телефон уже включен, и, судя по делениям связи сверху, внутри уже есть сим-карта.

Линда нажимает на иконку зелёной трубки в углу, чтобы позвонить Косте на домашний (его запомнить было намного проще). Она хочет услышать голос Марины. Линда хочет услышать любой голос. Она добровольно отказалась от сотового, аргументируя это тем, что начнут донимать с работы: туда возвращаться она точно не торопится. Свой старый телефон забрать Линда не может: он проходит уликой в деле смерти Стаса, да ей особо и не хочется. Без телефона вокруг неё образовался купол тишины, и Линду он устраивает. В этом куполе не хватает только Рима.

Рим. Единственный исходящий вызов с телефона. Неужели, он специально оставил ей телефон в палате отца? Линда недолго думает перед тем как нажать на кнопку вызова. Каждый гудок в трубке кажется маленькой вечностью. Когда на другом конце провода отвечает уставший голос, Линда подскакивает на кровати от неожиданности. Ноги отзываются резкой болью: чувствительность возвращается.

— Я рад, что мы, наконец, на связи, — сообщает голос.

Линде кажется, что она разбудила Рима, ей становится немного неловко, но она старается не подавать виду:

— В больнице сказали, что вас не будет несколько дней… Я подумала, может быть, в перерывах между делами вы сходите со мной на обед?

— С удовольствием, дайте мне час, встретимся у меня в кабинете. — Рим кладёт трубку, не дожидаясь ответа. Он явно торопится.

До встречи целый час, Линда включает монитор возле кровати отца. Она слишком давно не заглядывала в его сны. Ей хочется перемотать все сны отца, она многое пропустила, пока она лежала в больнице. Возможно, ей нужно ещё хоть раз посмотреть на Стаса. Ей жаль, что они не простились.

Тоска волной захлёстывает внутренности. Дышать становится сложнее. Линда уже теряла мать, но тут — совсем другое ощущение. Ей слишком много хочется сказать Стасу. Недопонимания между ними образовали огромную коллекцию: одно ярче другого. Но самым большим недопониманием оказалась его смерть.

Линда вытирает слёзы и уже готова увидеть Стаса, но экран монитора остаётся тёмным. Может быть, она сбила настройки? Отец дышит, пульс в норме. Целый час Линда смотрит в неработающий монитор и пытается уложить в своей голове все события последнего месяца. Свою аварию, костыли, смерть Стаса, полицейских, встречу с Римом и появление в её жизни самого родного человека — Кости.

Косте, кстати, она так и не позвонила. Она и так принесла в их дом слишком много суеты. Чувство вины обнимает за плечи, Линда старается выбраться из неприятных объятий.

Через час она стоит около кабинета Рима, и по её ногам бегут мурашки. Холодно становится независимо от открытых окон.

Рим открывает кабинет, будто знает, что она подошла. Минута в минуту. А может и знает? А что если по всему коридору установлены камеры? А что если он знает, что Линда зашла в кабинет, пока его там не было?

Все догадки Линды сразу же разбиваются об улыбку Рима: он смотрит на неё, не отводя взгляд. Мешки под глазами указывают на отсутствие сна в его жизни. Линда так радуется, когда видит его, и не сразу понимает, что кинулась Риму на шею.

Когда он в воздухе перехватывает её руки и не позволяет себя обнять, Линде кажется, что она позволила лишнее.

— Я очень рад тебя видеть. — Рим сам, еле касаясь, обнимает её за талию. — Не простил бы себя, если бы пропустил обед с такой голубоглазой девочкой.

Девочкой. Линду со старших классов никто не называл девочкой. Как только она купила свои первые красные туфли на каблуке — она сразу же превратилась в девушку, при чем, для всех. С Римом она чувствует себя старшеклассницей, ей больше не нужны туфли. Только с Римом она абсолютно спокойна без каблуков: ей нравится смотреть на него снизу вверх.

Они стоят на входе в кабинет, дверь открыта, и Линда больше не видит окровавленных бинтов в мусорном ведре. Капли крови на полу и грязная одежда тоже исчезли. Кабинет полностью чистый, а на столе громоздятся пакеты из доставки еды. Могло ли это всё ей привидеться?

— Я подумал, мы можем пообедать здесь… Тогда у нас будет чуть больше времени на общение.

Линда ловит каждое «нас» и каждое «мы» в предложениях Рима. Он говорит, а она вытаскивает из его предложений слова, как ниточки. Он не уехал никуда с семьёй, потому что нет у него никакой семьи, вместо этого заморочился с обедом и продолжает держать её руку. Не все такие как Стас. Не все живут двумя жизнями. Хотя…

Когда Линда замечает, что Рим хромает, она не задаёт никаких вопросов. Если захочет — расскажет сам, зачем лезть к человеку в душу? Пока он улыбается, она готова смотреть на него до вечера, а потом до следующего вечера.

— Я заказал все виды гарниров и все виды мяса, не знал, что ты любишь. — Рим медленно распаковывает пакеты, видно, что каждое действие причиняет ему боль.

Судя по всему, действительно случилась неприятность, поэтому Рим сказал не беспокоить его несколько дней. Расскажет сам. Линда бьёт по рукам своё любопытство и как ни в чём ни бывало помогает Риму с пакетами.

— Позволь мне хотя бы накрыть на стол. — Линда ставит чайник, достаёт многочисленные контейнеры, раскладывает салфетки.

Именно об этом она мечтала всю жизнь: чтобы её мужчина сидел напротив, а она ухаживала за ним. Линде очень хочется, чтобы Рим был её мужчиной.

— Обычно я в это время сплю, и мне кажется, что сегодня мне снится самый лучший мой сон, — сообщает Рим и не отрывает взгляд от Линды.

Он не притрагивается ни к одному из контейнеров: только пьёт чай, разговаривает и, когда Линда рассказывает про Костю и Марину, слушает так внимательно, будто от этого зависит его жизнь.

Возможно, Линда просто очень хочет, чтобы так оно и было.

48. Рим

Обезболивающие таблетки — ерунда, спасающая только от головной боли. Рим пользуется уколами и старается не концентрироваться на травмах. Несколько сломанных рёбер и синяки по всему телу — не повод отказываться от обеда с девушкой, в глаза которой он хочет смотреть всю свою жизнь.

Глеб порядком ему навалял. Рим знает, что из виртуального мира можно не вернуться, если получить травмы, не совместимые с жизнью. Нарочно во снах никто не причинит тебе вред, если только ты не запер там человека практически на два десятка лет. Глеб бил с таким ожесточением, что Риму показалось: он может не вернуться в свой кабинет.

Он рад, что Линда не задаёт вопросов, делает вид, что не замечает очевидного. Рим знает — Линда всё замечает: и как он перехватывает её руки, чтобы она не опёрлась на его плечи, и как ему больно переставлять контейнеры, и как он морщится при каждом резком движении. Она уходит ровно через час, а Рим сразу же подключает себя к мониторам, вставляет капельницу и погружается в сон до вечера. Там у него снова четыре лапы, влажная от крови шерсть и хвост. Рим ищет укромное место, чтобы восстановиться и переждать.

Ведь это не миф: на собаках и правда всё заживает быстрее.

***

Вечером состояние улучшается, и по подсчётам Рима, в режиме сна он будет полностью здоров через пару-тройку дней. На телефоне уже несколько сообщений от Линды. Совсем скоро Рим пригласит её на прогулку и заверит, что ничего страшного с ним не произошло. Но сначала уладит оставшиеся дела с Глебом.

Включив все мониторы, Рим не находит Глеба ни на одном. Ни в одном запущенном сне его нет. Это может означать только два возможных варианта: либо, пока они с Линдой обедали, Глеб умер, либо… Рим встаёт настолько быстро, насколько ему позволяет тело, покрытое ушибами, он заходит в палату, где оставил Глеба в последний раз.

Пустая кровать аккуратно заправлена, окно открыто. Вот только ушёл он явно не через него. Глеб насмехается: он нарочно заправил кровать и оставил окно открытым. Рим отсутствовал слишком долго.

Возле палаты Дениса, Риму кажется, что он проиграл. Когда он заходит в палату и видит, что монитор включен, но экран абсолютно чёрный, паника набирает обороты. Денис лежит на кровати, но больше не участвует в своём сне. Глеб спрятал его на просторах виртуальной реальности. В это сложно поверить, но Глеб изнутри узнал за столько лет больше, чем Рим смог изучить отсюда — из реального мира.

Рим не может просто взять и отключить Дениса — это тоже самое, что подписать ему смертельный приговор. Теперь ему нужно найти виртуальный тайник Глеба. По расчётам, у Рима уйдёт на это не один год. Легче найти живого человека в реальном мире.

Рим ещё несколько минут смотрит в пустой монитор. Ему предстоит неспокойная неделька.

49. Денис

— Дэн, очнись, надо идти. — Голос Глеба звучит твёрдо, его рука подхватывает меня подмышкой, пока я пытаюсь встать.

— У тебя кровь. Кто это был? — Мой вопрос улетает в пустоту, никто не отвечает.

Я иду за Глебом и пытаюсь понять, что происходит в этом чёртовом лесу. Чувствую себя пьяным товарищем, через силу держу голову прямо и поочередно передвигаю ногами.

— Он заблокировал тебе выход, поэтому не получается выбраться. Я спрячу тебя в надёжном месте. Главное, ни при каких обстоятельствах не выходи оттуда!

Глеб несёт околесицу. Хорошенько он ударился! Рукав его рубашки пропитался кровью — нужно обратиться к врачу. А если это укусы? Нужен укол от бешенства.

— Глеб, поехали домой, вызовем врача, полицию, расскажем, что ты жив. Что ты натворил? Мы со Стасом поможем разобраться. — Я снова родитель, не способный найти подход к своему ребёнку — очень знакомое ощущение.

— Стас нам уже не поможет. Сейчас главное отсидеться: пусть поищет, раз уж он такой гений. Знаешь, в чём он просчитался? В нашем городе нет метро и подземных переходов. Он не видит всего того, что происходит под землёй. Я знал, что невозможно предусмотреть всё, но иногда самые ненужные функции играют самую важную роль. — Глеб выглядит довольным, будто только что выиграл в лотерею.

Я понятия не имею, о ком он говорит, и существует ли этот кто-то. Глеб улыбается, словно сумасшедший. Мне становится жутко от его улыбки. Кто знает, чем он занимался всё это время, пока мы искали его по всему городу?

— Давай мы спрячемся, и ты мне расскажешь, что произошло? — Стараюсь использовать всё своё дружелюбие, чтобы Глеб думал, что всё в порядке.

Сам в голове строю план побега: рассчитываю, в какой момент рвануть вглубь леса и попытаться оторваться от старого друга. Люди сходят с ума, такое случается: мне нужно добраться до города, чтобы найти помощь.

— Дэн, я обязательно всё тебе расскажу, только позже. — Глеб раздражается, и ускоряет шаг.

Я не понимаю, кому верить: другу или своему внутреннему голосу, он подсказывает бежать? Но Глеб в чём-то прав. Со мной в последнее время происходит много странного… Факт остаётся фактом: один из нас явно поехал крышей.

Когда мы подходим к краю дороги, и Глеб достаёт кусок асфальта, будто это обычная доска, я мотаю головой. Наконец стало понятно, кто из нас тронулся — видимо, я.

— Дэн, этот мир такой же ненастоящий, как картошка в твоих любимых чипсах, помнишь их на вкус?

Конечно я помню свои любимые чипсы. Мы всегда покупали сразу несколько пачек на вечер и съедали их под бутылочку пива между заказами. Линда сказала бы, что это «сплошная химия». Ещё один плюс работать в сервисе — никто не придёт к тебе в гараж и не проверит, насколько ты трезвый в конце рабочего дня. Клиенты уже не приедут, а работу можно делать не торопясь. Чувство ностальгии берёт верх.

— Нет в этом мире твоих любимых чипсов, никто не подумал, что ты захочешь ими перекусить, — не унимается Глеб

Он достаёт ещё несколько кусков асфальта: под ними — самодельная лестница. Кроме лестницы, уходящей в темноту больше ничего не видно. Я стою не просто на краю неизвестной ямы — я стою перед выбором, кому же всё-таки поверить?

— Ну, что ты мнёшься? Залезай быстрее! Зря что ли для тебя всё это готовил? Пять минут у меня есть — залезу с тобой. — Глеб уже на половину слез в темноту.

Вряд ли это ловушка, если он готов лезть вместе со мной. Но где гарантия, что из этой ямы не вылезет чудовище и не сожрёт меня? Гарантий нет никаких. Медлю ещё несколько секунд и поворачиваюсь лицом к лестнице, чтобы покрепче схватиться.

Лезть приходится недолго: почти сразу нащупываю под ногами землю. Глеб спрыгивает передо мной и тут же достаёт фонарь. В тусклом свете он выглядит пожилым мужчиной. Если поставить нас рядом, на вид будет весомая разница в лет пятнадцать.

— Электричество провести не успел, уж извини, зато есть туалет и вода в умывальнике. Я натаскал приличное количество цистерн на всякий случай. Вон в том углу консервы, если захочешь почувствовать вкус еды, а вон там тёплые вещи. Но это всё, чтобы в первое время ты не поддался панике и не убежал. На самом деле есть тебе не обязательно, как и ходить в туалет.

Для досуга принёс несколько книг и раскраски анти-стресс. Время будет тянуться долго, сразу предупреждаю, тут всё по-другому. Но умоляю, не выходи из укрытия, иначе он тебя сразу же найдёт. — Глеб достаёт кучу батареек для фонаря, стряхивает пыль с матраса и оглядывает пещеру. — Неплохо получилось, а? Ладно, мне пора идти. Главное никуда не выходи.

— Кто он? Что ему от меня надо? — кричу вслед и никак не успеваю прийти в себя.

Глеб уже поставил одну ногу на лестницу, а у меня остался миллион незаданных вопросов.

— Рим. Он чокнутый гений: пытается показать людям жизнь после смерти. Неужели этот болван думает, что мёртвая оболочка прекращает жизнь? Кто знает, может после смерти там ещё интереснее? Мы сейчас находимся в твоём сне: это всё не по-настоящему, как в компьютерной игре. Если ты подумаешь об этом несколько недель — сам найдёшь многие ответы на вопросы. Тем более тут он не сможет тебя отвлечь своими ужастиками.

— Несколько недель? Откуда ты знаешь про ужастики? Ты хочешь сказать, мне придется тут торчать несколько недель? — Я еле сдерживаюсь, чтобы не закричать.

Больше двух дней я тут сидеть не планировал. Два дня, не больше и не меньше. Нет уж, с меня довольно.

— Намного дольше, дружище. Я постараюсь поработать со временем в твоём сне: замедлить его что ли. Когда этого козла посадят, я сразу же тебя вытащу, обещаю. — Глеб уже добрался до самого верха, вылез и начал закладывать потолок кусками асфальта.

С потолка не сыпется земля, стены ничем не укреплены. Но как они при этом не осыпаются? Я сижу в земляной яме и не понимаю, кто меня сюда посадил: мой спаситель и друг или человек, сошедший с ума?

Я сажусь на матрас и вспоминаю, когда в последний раз ел. Аппетита нет, как и желания оставаться в этом месте. Глеб сказал, что еда мне не нужна. Ходить в туалет: а когда я в последний раз ходил в туалет? Не может быть, что со мной случилось столько всего, а естественную нужду я не испытывал.

Глеб сказал: если я начну думать об этом — всё встанет на свои места. Может быть, некоторые вещи мы делаем на автомате, а на самом деле можем обойтись и без них? Но естественная нужда, еда и сон — это главное. Я спал? Конечно, я спал. В этой яме на сон как назло не тянет. Интересно, как я узнаю, сколько времени прошло? Посмотрю, какие вещи ещё оставил мне Глеб: не могу сказать, что его слова бред, пока во всём не разберусь.

Решаю сам для себя: выйду отсюда, как только кончится еда. Если она мне вообще понадобится. На всякий случай открываю консервы и нюхаю — запах тот ещё.

Я не нашёл часы, не нашёл календарь, зато в коробке с тёплыми вещами оказался секундомер, тетради, раскраски и фломастеры. Проделав небольшое отверстие в крышке одной из бутылок, я перевернул её и подставил такую же пустую под низ. Высчитав, сколько воды стекает за час, отметил на бумаге прошедшие часы. Аппетит не появился, спать не клонило, слова Глеба с каждым часом всё больше стали походить на правду.

50. Линда

Непонятно, зачем дарить телефон, а потом не отвечать на сообщения. Линда знает, что вечно можно ссылаться только на одну вещь — много работы. «Много работы» — идеальная отговорка на все случаи жизни. Линда всегда её использовала, когда не хотела идти на свидание с очередным ухажером. В оправдание себе она говорит, что у неё и правда много работы. Она понимала, что оставаться со Стасом — пустая трата времени, но ничего не могла с собой поделать — или не хотела. Очень удобная тактика: сидеть всю жизнь на попе ровно и ждать чуда.

Если бы Стас не попал в аварию, Линда никогда не начала бы так близко общаться с Римом. Или ей только кажется, что они близко общаются? В данный момент она гипнотизирует экран телефона и боится быть навязчивой. Не более двух сообщений — это её собственное правило. Первое можно не заметить, второе — нельзя не заметить. Если Стас не отвечал ей после второго сообщения больше часа, она ложилась спать. Это означало, что он не ответит до утра.

Рим тоже так и не ответил на сообщение — он позвонил. Сказал, что ему срочно нужно уехать из города, что он постарается вернуться как можно быстрее. Кажется, Линда всё это слышала уже миллион раз. Она даже не стала скрывать своего огорчения. Привычка не спрашивать, куда и зачем едет её мужчина, начала ей досаждать.

— Мне срочно нужно найти одного человека. — Рим столько раз за время разговора повторил слово «срочно», что Линде захотелось стать тоже для кого-то срочным человеком. Она не сдерживает напряжение в голосе, не пытается забить словами неловкие паузы. А Линда — тот самый человек, она умеет молчать громче, чем говорить.

— Линда, я бы взял тебя с собой, но это совсем не романтическое путешествие. Оно может быть опасным. Я не прощу себя, если с тобой что-то случится. Придётся много времени провести в дороге и обойтись без долгих сборов и удобств. — Рим без особого удовольствия объясняет условия. Но она слишком долго в своей жизни ждала с моря погоды, ей без разницы, что он там объясняет.

— Когда нужно выезжать? — Линда прерывает Рима на вдохе.

— Сейчас.

— Подъезжай к дому моего брата. Помнишь, где высаживал меня в прошлый раз? — Линда берёт сумку и закидывает в неё вещи, опираясь на один костыль.

Она ещё не знает, как расскажет Косте о своей поездке, в каких отношениях они будут с Римом по возвращению.

Но это всё лучше, чем сидеть и целыми вечерами ждать от него сообщений.

***

Костя провожает Линду до машины, закидывает сумку в багажник, аккуратно складывает костыли на заднее сидение и машет Риму, так как выходить водитель явно не собирается. По взгляду Рима видно, что он уже очень давно не спал и сильно нервничает.

Костыли соскальзывают с заднего сидения сразу же, как только машина двигается с места, поднимать их никто не торопится.

Чем дольше Рим и Линда едут в полном молчании, тем более расслабленным становится лицо Рима. Линда не спрашивает направление, не просит включить музыку и при этом не чувствует себя лишней — сейчас она явно на своём месте. В подтверждение её мыслей, Рим кладёт правую руку на её кресло, Линда аккуратно накрывает его пальцы своими.

***

— Давай я поведу. — Первое, что говорит Линда после нескольких часов пути, когда машина съезжает на заправку.

На улице довольно быстро темнеет, а Риму явно следует отдохнуть.

— Я справлюсь. — Рим оплачивает бензин и возвращается к машине — Линда уже перебралась и сидит на водительском сидении.

Он садится на пассажирское сидение и смотрит на неё толи с нежностью, толи с упрёком.

— Это был не вопрос. По навигатору я тоже умею ездить. — Линда выезжает на трассу и чувствует лёгкую неуверенность: она впервые после аварии едет за рулём.

Из-за непривычной позы сводит правую ногу. Навигатор показывает ещё десять часов пути. Интересно, как Рим собирался проехать весь путь самостоятельно? Неужели настолько срочно нужно приехать к этому человеку?

Первый час Рим не сводит взгляд с дороги. Потом достаёт газету, купленную на заправке, и долго изучает её содержимое, периодически вздёргивая бровь. Никаких перекусов, никакой воды и даже слов. Рим засыпает, и Линда вдавливает педаль газа в пол, чтобы на рассвете, когда он её сменит, им осталось ехать меньше половины.

***

— Как долго я спал? — Рим просыпается, в голосе тревога.

Линда невольно вздрагивает, возвращаясь из своих мыслей в машину.

— Несколько часов. Мы заедем на заправку, умоемся, и купим завтрак. Я сэкономила тебе некоторое время, надеюсь, ты не будешь с этим спорить. — Линда терпит боль в правой ноге из последних сил, но она принципиально не будила Рима. Ей хочется доказать, что она не случайно оказалась в машине, что с неё тоже может быть толк.

— Не буду. — Рим помогает Линде вылезти из машины, подаёт ей костыли, заправляет машину. Он уже не торопится и возвращает свой спокойный и невозмутимый вид.

Иногда человеку просто нужно поспать несколько часов, чтобы прийти в себя.

Не сговариваясь, Линда с Римом меняются местами. Рим заметно прихрамывает. Линда сама кладёт костыли на сидение, и уже может сделать пару шагов без них, опираясь на машину. Она долго разминает руками мышцы, они затекли вовремя поездки, потом достаёт контейнер с едой.

— Возьму газету? — спрашивает Линда.

В детстве папа всегда учил Линду кушать в машине только над газетой. У него всегда на заднем сидении лежала стопка старых газет и несколько пачек салфеток. Некоторые детские привычки идут с нами через всю жизнь. Первое время Линда не понимала, в чём проблема, если крошки или соус упадут на сидение или на коврик в машине? Сидения кожаные — их можно протереть, а коврики — вытрясти. Но чем чаще отец говорил ей взять газету, тем реже она возвращалась к вопросу целесообразности этого.

Рим удивлённо кивает. Складывается ощущение, что он бережёт энергию и не тратит её даже на разговоры. Линда берёт хот-дог и вспоминает про Стаса: как они ели пиццу и бургеры, сидя в гараже или машине. Как они запивали это всё из двухлитровой бутылки кока-колой. Линда не торопится запивать газировкой, кто знает, через сколько они остановятся в следующий раз?

Линде становится скучно смотреть на проплывающие в окнах деревья и она принимается листать газету, лежащую на коленях (всё ещё без единой крошки). Статья на первой странице сразу привлекает внимание Линды:

«Стали известны предварительные причины массового помешательства населения. Пищевые биодобавки RK-800, быстро набравшие популярность, признаны сильным галлюциногеном. Спортсмены, принимавшие их в пищу с белком, были определены в психиатрические клиники. Создателем добавок оказался доктор Куц — один из партнёров Досугового центра. От комментариев доктор воздержался. Ведётся расследование».

— Кто такой этот Куц? — Линда слышала про массовый психоз, когда в палату приезжали полицейские, но никак не ожидала, что к этому причастен центр Рима.

— Мой напарник по клинике, работали вместе. — Глаза Рима темнеют, на лбу пульсирует вена, скорость машины увеличивается.

— Ты знаешь, что происходит с этими людьми? — Линда прощупывает почву для дальнейших вопросов.

Рим не торопится отвечать, Линда не торопится прекращать разговор: они и так всю дорогу ехали молча.

— Куц был хорошим исполнительным учёным, но у него напрочь отсутствует фантазия. Плюс он считает, что многочисленные эксперименты — пустая трата времени. Таблетки находились на начальной стадии разработки, когда он вынес их из клиники. Я хотел создать капсулу, заменяющую сон на день-два. Иногда людям необходимо мобилизовать все силы, но при этом они тратят здоровье и получают откаты, как мы их называем.

— Он украл твоё изобретение? — Линда чувствует себя маленькой девочкой, которая пытается говорить со взрослым человеком.

— Он украл наше изобретение, не довёл его до ума и выпустил в свет. Куц умный мужик, но я никак не пойму, зачем он вечно торопится. Из-за добавки люди находятся между второй и третьей фазой сна, представляешь? А какая это нагрузка на мозг? Люди в промежуточной стадии могут терять контроль над собой, становятся либо очень слабыми, либо агрессивными.

Линда не представляет. Она смотрит на Рима, пока он наливается злостью, но у него есть на это право. Когда он говорит последнее предложение перед очередным многочасовым молчанием, Линда ещё раз в этом убеждается.

— Группа таких людей столкнула моего брата с крыши и запинала до смерти.

51. Рим

Машина резко тормозит и съезжает с трассы в густой лес, колёса буксуют по заросшей тропинке. Скорость могла бы быть ниже. Рим понимает, что не ошибся, взяв с собой девушку, за всю дорогу она открыла рот всего несколько раз, а сейчас сидит, вцепившись в подлокотник, и не просит остановиться.

Рим не любит опаздывать, он никак не может отвлечься от мыслей про Глеба. Всю дорогу, продумывая в голове план до самых мелочей, Рим не понимает самого главного: куда пропал Денис? В лесу он останавливается только когда деревья перегораживают дорогу.

— Жди меня здесь.

Рим понимает, что лес — не самое удобное место, чтобы скакать на костылях. Он также понимает, что у Линды возникнет ещё больше вопросов. Ему кажется, что они и так подходят к крайней точке, и, когда всё закончится, ему придётся дать ответы. Рим верит, что всё закончится в его пользу.

Когда Рим слышит шелест листвы (или штанины трутся друг о друга?), он останавливается. Дальше приходится продвигаться длинными, но медленными шагами. Первый ход Глеба — полностью разгадан. Если бы это была партия в шахматы, Рим бы уже предвкушал момент, где ставит мат. Всё идёт по его плану.

Куда мог направиться человек, только что вернувшийся из многолетнего сна? В единственное знакомое место, связь двух миров — на поле с сумками. Единственное место, неизменно существующее и там и там. Жаль, что Денис испугался, когда Рим привёл его на это поле. Жаль, что он сбежал как испуганная собачонка. Глеб не из таких. Вот он живой и настоящий — ходит среди сумок и складывает в голове свой паззл.

— Я предлагаю тебе партию в шахматы. — Рим выходит из-за дерева, тем самым заставляет Глеба врасплох. Нельзя давать сопернику думать дольше одной минуты. — Ну, так что?

Глеб молча щурится и без особого доверия смотрит в сторону Рима.

— Проигрываешь — пьёшь таблетку и отправляешься обратно в клинику, выигрываешь — я выпиваю капсулу и остаюсь на этом поле. Сможешь распорядиться моим телом как захочешь: сдать в полицию, сжечь, закопать заживо. — Рим умеет предлагать заманчивые условия, но он не азартный человек. Рим не начинает никакой спор до тех пор, пока не будет полностью уверен в своей победе.

Он достаёт из кармана таблетки. Те самые таблетки, про них спрашивала Линда. Доработанные, проверенные, с безотказным эффектом.

После того как Глеб, немного колеблясь, соглашается, Рим достаёт из чужой сумки доску и вложенные в неё шахматы. Доску раскрывает и ставит на траву, таблетки размещает рядом. Тут Глебу нужно было задуматься, откуда Рим знает, в какой именно сумке лежит доска.

И почему Рим предложил именно партию в шахматы, а не в камень-ножницы-бумага, где вероятность победить одинакова?

***

Глеб сидит на земле и постоянно ёрзает, Рим — само спокойствие. Он будто знает каждый свой ход.

— Ну, и что будешь делать, если выиграешь? — Рим насмехается, пытаясь отвлечь Глеба.

— Я ещё не думал. — Глеб берёт пешку, держит в воздухе, и ставит на место. Каждый ход может привести к смертельной ошибке.

— Напомни, у тебя же нет ни семьи, ни детей? — спрашивает Рим вовремя своего хода. Ему важно, чтобы Глеб мог немного подумать.

— У меня есть друг, ты упрятал его в своей клинике, — сквозь зубы цедит Глеб.

Они сидят на траве, становится холоднее, поднимается ветер. Погода проникается ситуацией и старается ей соответствовать.

— Не упрятал — его привезли дети и попросили взять в клинику. У Дениса в голове опухоль размером с куриное яйцо, хочешь вытащить его, чтобы что? — Рим делает свой ход.

— Чтобы он перестал обманываться. Он же всё равно умрёт. — Глеб с силой сбивает одну из фигур Рима. Он явно торопится с нападением. То, что нужно!

— Но только он умрёт, когда все будут готовы. И, кстати, он неплохо справлялся с болезнью до недавних пор. Что тебя ждёт после клиники? Что ты умеешь, кем будешь работать? Слышал про смерть Стаса? — Рим не нападает, не обороняется, он убегает. Если дать человеку чуть больше свободы — он закопает себя сам.

— Слышал. — Глеб опускает голову, листва шумит от порывов ветра: надвигается нехилая гроза.

— Я смотрю, суставы уже не те? — Рим сразу же замечает, как Глеб ёжится при движениях, растирает колени — они ноют на погоду в этом мире. Глеб, не раздумывая, отдаёт слона и пытается заманить Рима в ловушку. Но попадает в неё сам.

— Там твой мир, Глеб. Всё знакомо, всё известно. Там все живы-здоровы, а ты сможешь стать на десяток лет моложе. У тебя хоть раз болела там голова? Именно. Если посмотреть правде в глаза, то ты заключенный, вышедший из камеры. Ты на нуле. Как быстро ты сопьёшься, когда поймешь, что уже совсем не молод и одинок? Друзей у тебя не осталось, да и здоровье тут явно не играет за тебя. Можешь не отвечать, я так, рассуждаю.

Глеб не отвечает. Он молча открывает пластмассовую баночку, вытряхивает одну капсулу в ладонь и глотает, хотя партия ещё далеко не закончена.

— Шах и мат, Глеб. — Рим не наслаждается победой, для него не было другого исхода. Для Глеба, судя по всему, тоже.

52. Денис

Что если Глеб не вернётся? Что если на самом деле не нужно сидеть в этой земляной пещере, листать раскраски и смотреть в раскрытую книгу при этом только глубже погружаясь в свои мысли?

Я вскакиваю с матраса, на нём прошёл мой последний час. Судя по пустой бутылке с водой — даже больше часа. Я больше не буду переворачивать бутылку и считать часы. Никогда не любил ждать: нет ничего хуже, чем ждать неизвестно чего.

Поднявшись по лестнице — толкаю потолок. Никаких звуков, никаких движений: он глухо запечатан. Неужели, я так легко угодил в ловушку, просидел тут почти несколько дней и даже не знал, что заперт? Изо всех сил бью руками по доскам сверху.

Когда одна из них поддаётся, и в пещеру проникает солнечный свет, выдыхаю весь воздух, всё, что до этого момента держал в лёгких. Отодвигаю остальные доски в виде асфальта и щурюсь от яркого солнца. Быстро вылезаю, возвращаю доски на место и сажусь под ближайшее дерево, чтобы глаза привыкли к слепящей яркости.

Я что, даже не был заперт?

***

Машина стоит там же, где мы её оставили. Глеб явно сумасшедший, если решил передвигаться пешком. Хотя, было в его словах здравое зерно. Но на что он рассчитывал, оставляя человека одного в тёмной земляной пещере?

Что я теперь скажу детям? Где я пропадал несколько дней? Они там, наверное, себе места не находят. Завожу мотор и стараюсь не думать о том, что произойдёт, если Глеб всё же окажется прав. Ехать по дороге приятно: колёса шуршат по покрытию, асфальт или грунтовка — тут всё одно.

Подъехав к дому, продолжаю сидеть в машине и не могу придумать, что сказать, и чем оправдать своё отсутствие. Сейчас не тот случай, где нужно говорить правду: меня похитил старый друг и упрятал под асфальт, где я послушно просидел около двух дней. После таких заявлений считать сумасшедшим будут меня.

Ни разу в жизни я ещё не уходил из дома на ночь от семьи. Если нужно было ехать за город, мы отправлялись все вместе. Линда спрашивала, зачем мы корчим счастливое семейство перед всякими родственниками, но я уверен: мы не корчили. Я также уверен, что Костя обожал подобные вылазки, ведь он всю дорогу не отводил взгляд от проезжающих мимо машин. Он первый бежал за хот-догами на заправке. Пока я заправлял машину, Костя стоял рядом, вдыхал пары бензина и с аппетитом уплетал своё лакомство.

Линда всю остановку обычно сидела в машине с недовольным лицом: она не любила дальние дороги. Наушники и редкие издёвки в сторону Кости — её обычный багаж на любую поездку. На заправке я покупал ей пару батончиков мюсли. Она их съедала только, когда мы доезжали до родственников. Думаю, её не радовала перспектива есть над газетой, хотя я списываю это на банальную вредность. Нет ничего сложного, чтобы перед едой расстелить на коленях газету, а потом аккуратно её свернуть и вынести в урну.

Ещё я уверен, что все эти поездки шли нам на пользу. Нина переставала убираться и готовить, Костя просто всегда любил новые места, а Линда проводила редкие часы в кругу семьи. Да кого я пытаюсь обмануть? Ни в чём я не уверен. Кроме того, что Нина была хорошей матерью, а я не смогу её заменить. Да ладно бы заменить, я хорошим отцом быть не могу: верю в байки своих друзей, сижу неизвестно где, может это вообще был глупый розыгрыш? Да я даже не уверен, что психически здоров.

Что случится, когда дети вырастут? Смогут ли они принять меня со всеми недостатками и ошибками, которые я допустил в их воспитании? Скоро моя дочь-старшеклассница будет выпускаться из школы, а ей даже не с кем посоветоваться по поводу платья: подруг у Линды нет, а я далеко не эксперт по модным вещам. А что если…

В памяти всплывет выпускной Линды — там она была единственная в чёрном платье. И красные шпильки тоже помню. Как не приедешь к ней в гости — она в туфлях. Даже дома не позволяет себе расслабиться. Мы пьём чай из маленьких кружек за небольшим столом, её квартирка больше походит на кукольный домик. Линда постоянно говорит про работу. Семьи у неё нет. Значит, Линда давно уже выросла?

А вот и выпускной Кости: он прошёл действительно весело, Костя тогда впервые напился и подходил ко всем со словами: «Я вас всех так люблю». У Кости просторная квартира, но он в основном приезжает сам, привозит продукты и помогает по мелочам. Мы разговариваем о спорте: он теперь лучший собеседник в этой теме. Постоянно рассказывает про соревнования. И с семьёй у него всё благополучно — он явно с кем-то встречается: его рубашки выглажены, а от волос пахнет выпечкой. Костя больше не маленький мальчик. Мы больше не собираемся всей семьёй и общаемся с Линдой и Костей по отдельности.

Я остался в этом доме один и у меня рак.

Я всё вспомнил.

Выхожу и хлопаю дверью машины громче, чем ожидал. Судя по всему, пришло время зайти в абсолютно пустой дом, где не нужно ни перед кем отчитываться, где я пропадал все эти дни. Дети выросли. Спасибо, Глеб, что позволил мне вернуться в реальность. Но если бы я мог выбирать — то никогда бы этого не сделал.

53. Рим

Действие таблеток практически моментальное. Ноги Глеба становятся ватными, но он продолжает ходить между сумок на полусогнутых. Рим ухмыляется и не понимает, чему рад больше: что доработал таблетки и теперь может смело отправлять их на испытание и выступить с защитой проекта, или тому, что Глеб больше не угрожает его опытам. А проект, между прочим, пророчит им с Линдой безбедную старость

Рим не перестаёт удивляться, как придумал в своей голове идеальную жизнь с Линдой. И почему он так уверен, что она останется? Где гарантии, что она после поездки не плюнет и не исчезнет из его жизни? Гарантий нет. Сейчас она слепо следует за ним, сидит в машине, пока Рим ловит своего пациента и лучшего подопытного. Вряд ли правда придётся ей по вкусу. Но рассказать основные моменты всё равно придётся: никто не станет жить с человеком, состоящим из тайн на все сто процентов.

Глеб выглядит как практически здоровый человек, если не брать во внимание прикрытые веки и неуверенную походку. Рим берёт под руку своего лучшего солдата, и осторожно обходя пни и торчащие ветки, ведёт его к машине. На лице Глеба расплывается улыбка: он выглядит, как ребёнок, попавший в Диснейленд. Возможно, сейчас ему снится его лучшая жизнь. Рим обязательно полюбопытствует, как только доедет до клиники.

Дверь машины шкрябает о торчащие полусухие ветки и издаёт отвратительный звук. Рим придерживает голову Глеба и усаживает его на заднее сидение. Рим сразу понимает: нет костылей. Ладно бы просто не было костылей, но Линды тоже нет. Рим никак не мог предположить, что потеряет её на том этапе, где даже не попытался ничего ей объяснить.

Как давно она ушла? Ключ остался в зажигании, а вот её ветровка исчезла, хотя на улице довольно тепло. Рим достаёт свой сотовый телефон и подключается к телефону Линды. Если бы она узнала про жучок, то вопросов стало бы ещё на порядок больше. Рим признаётся сам себе, что на всякий случай оставил возможность отслеживать местоположение Линды. На всякий случай.

Да, он думал только о себе в этот момент. И во все остальные моменты, Линда тоже думала о его комфорте и не терзала вопросами. Но если человек не задаёт вопросов — это не значит, что они его не волнуют каждый божий день. Всю дорогу до леса они молчали. Риму было максимально комфортно. Но он ни разу не задумался, насколько комфортно в этом молчании чувствовала себя Линда.

Когда телефон показывает точную локацию Линды, Рим чувствует, как дыхание останавливается, а пульс слабеет. Рим опирается на машину и ещё раз убеждается — телефон Линды за ближайшими кустами. Это значит, что она его просто выбросила и ушла, куда глаза глядят? Выбросила также, как и Рима из своей жизни. Как она доберётся до дома? Автостопом? Что будет делать, если ноги устанут?

Рим идёт через точку, куда был выброшен телефон. Как только он заходит чуть глубже в лес, за деревья — ему хочется провалиться под землю.

— О, ты уже вернулся? Смотри, какой красивый родник! Я набрала нам воды в дорогу. — Линда сидит на своей ветровке живая и здоровая.

— Я думал, что потерял тебя. — Рим выглядит растерянным. Линда смеётся так, будто он шутит.

— А чего не позвонил?

Очевидно, что он накрутил в своей голове всевозможные ситуации, а сделать банальный звонок не догадался.

— Если честно, подумал, что ты сбежала, — Рим проговаривает свои страхи вслух и ему тоже становится смешно. Человек на костылях сбежал через густой лес по непонятной причине?

— Плюс ко всему без вещей. — Линда дополняет его мысли, и он понимает, что не проверил багажник. Сумка с вещами Линды должна быть там, а значит, она действительно всё это время сидела у ручья.

Рим продолжает смеяться, он помогает Линде встать с земли, поднимает её ветровку и саму Линду на руки.

— Так я точно буду уверен, что ты от меня не убежишь! — Рим чувствует себя счастливым.

Заберите у человека то, к чему он привык, а потом верните, как было. Рим помнит это чувство: в детстве каждое лето у них отключали на месяц горячую воду. Папа решил, что бойлер — пустая трата денег, потому что у них есть чайник и тазики. Так вот, когда воду включали через месяц и два дня, Рим чувствовал примерно такое же счастье. Линда — его горячая вода.

Только если всё это не сон.

Когда Рим опускает Линду на землю возле машины, всё счастье, висящее в воздухе, испаряется, как по щелчку пальцев. Если это всё это не сон. Мог ли Рим использовать на себе свои препараты и совершенно об этом забыть? Вдруг это проказы его разума, а Линда — плод воображения?

— Поехали, нам нужно отвезти человека в клинику. — Рим, который смеялся несколько минут назад, стал темнее тучи.

Наверняка, Линда надеялась, что на обратном пути он будет более разговорчив, но Рим думает, как доказать самому себе, что он находится не во сне. Как победить профессиональную деформацию и просто хоть раз насладиться жизнью?

Линда послушно садится в машину, а Рим так и не проверяет багажник на наличие в нём вещей. Возможно, сделай он это вовремя, большинство вопросов в голове перестали бы его донимать.

***

— Почему мы не можем поспать в гостинице, а потом вернуться в город? Ты же вроде всё сделал? — Линда впервые не выдерживает.

Эти скачки настроения Рима, тяжёлая дорога, затянувшееся молчание: никто никому ничего не говорит. С другой стороны, её предупреждали, что ехать не стоит, и, что путешествие не будет романтичным.

— Поверь, я бы сам сейчас с удовольствием поспал, но вот этот человек сзади нуждается в госпитализации. Он не может самостоятельно кушать и ходить в туалет. Мы, конечно, можем менять ему памперсы, но вряд ли тебе это понравится. Кстати, на заправке надо бы ими обзавестись на всякий случай.

— Но мы можем взять хотя бы горячий ужин! Не эту заправскую «кухню», а нормальную! Короче, я позвоню в ресторан недалеко от дороги. Мы как раз будем проезжатьего через час. — Линда повышает голос.

Рим удивляется, как Линда управляет ситуацией, её поведение при этом не раздражает. Обычно он настороженно относится к командующим женщинам.

— Нужно посмотреть, что сейчас происходит в его голове — это ключевая часть исследования. Я обвинял Куца в том, что он торопится, хотя сам недалеко от него ушёл. Наука, как видишь, забирает всё время, да и тем более твоего отца… — Рим осекается. Он кладёт вторую руку на руль, и становится не серьезным, а скорее злым. — Твоего отца тоже нужно проверить как можно быстрее.

— Ему угрожает опасность? — Линда откладывает телефон, и поворачивается в сторону водителя. Ей очень хочется, чтобы Рим сказал, что всё обойдётся.

— Не думаю. Самая большая опасность растёт в его голове. Мне просто нужно убедиться, что всё в порядке. — Рим лукавит, он не знает, что происходит с Денисом, и находится ли тот в опасности. Но смысл пугать Линду, если они всё равно сейчас ничего не могут решить?

Когда Рим входит вместе с Глебом в гипермаркет на заправке, покупает упаковку памперсов и пару банок пива, оборачиваясь и пожимая плечами перед туалетом, никто не задаёт вопросов. Набрался, бывает.

Мужчины сочувственно кивают: они явно попадали в ситуации, когда их дружки пачкали салон автомобиля. Женщины стыдливо отворачиваются: у них явно свои воспоминания по этому поводу. Но когда Рим выходит с открытой пачкой памперсов и пивом в пакете, мужчины смотрят на него, как на героя.

— И пакеты целлофановые, пожалуйста. — На кассе он завершает свою легенду с пьяным другом и чуть ли не под аплодисменты покидает магазин.

Он, как и все остальные, надеется, что памперсы на Глебе так и не пригодятся. Но что поделаешь, если организм — штука непредсказуемая.

54. Линда

Тяжело продолжать делать вид, что всё хорошо, когда на заднем сидении сидит полуживое тело в памперсах, непонятно почему вывезенное из леса. Линда твёрдо решает, что задаст все вопросы, как только они с Римом хорошенько отдохнут. Но напряжение от долгой дороги и молчания сказывается:

— Что мы будем делать по приезду в город? Ты снова будешь несколько дней недоступен? — Линда не хочет, чтобы её слова выглядели как претензия, но именно так они и выглядят.

Она продолжает уплетать свой ужин с придорожного ресторана, подложив оставшуюся часть газеты под контейнер.

— Мы закончим дела в клинике и поедем к нам домой. — Впервые за всю дорогу Рим расслабляет лицо.

Мы закончим. К нам домой. Линде кажется, что она ослышалась — это всё слишком неожиданно.

— А как же правило трёх свиданий? — Самое сложное — сохранять спокойствие.

Линде кажется, что это всё не взаправду, что это злой розыгрыш и на самом деле она умрёт в одиночестве. Или сейчас подавится куриной косточкой и отправится прямиком к Стасу. Линда старается отогнать от себя эти мысли. Особенно мысли про Стаса — совсем не время для них.

— Всё верно. Первое свидание — на похоронах, второе — в моём кабинете, если ты помнишь было много еды, а третье — вчера и сегодня. — Рим смотрит на Линду, она кивает на дорогу. Не хватало ещё разбиться в такой момент.

Последние несколько часов Линда проводит за рулём, Рим не спорит и засыпает сразу же, как она съезжает с обочины. Линда периодически поглядывает в зеркало заднего вида на незнакомца: ей становится жутко. Что если он начнёт буянить? Пока всё спокойно, но расслабляться рано.

На въезде в город Линда замечает несколько патрульных машин с мигалками. Она сразу же будит Рима — прямо сейчас она едет в его машине и понятия не имеет, что у них с документами на машину. Рим практически сразу приходит в себя и на удивление резко просит съехать как раз туда, где стоят полицейские.

Рим выходит из машины и поочередно здоровается за руку со всеми мужчинами в форме. Линда открывает дверь, чтобы размять ноги. Она видит, как ведут человека в наручниках: он кажется ей достаточно знакомым.

Человек в наручниках смотрит на Рима, словно тот может его спасти, но Рим молча провожает его взглядом.

— Сколько ему грозит? — Рим не выглядит серьёзным, но Линда замечает, как всё его тело напрягается, будто он вот-вот сорвётся и побежит.

— Достаточно. Из-за него погиб не один человек. Будем разбираться. — Полицейский заправляет рубашку в штаны и делается таким важным, будто поймал голыми руками опасного преступника.

Последние слова Линда уже не слышит: мимо проезжает большой грузовик. Линда опускает лицо в ладони, чтобы фары не светили в глаза. Когда она снова распрямляется и хочет закрыть дверь машины, перед ней вырастают два знакомых полицейских.

— Вы давали подписку о невыезде из города, если мне помнится. — Первый не здоровается и выглядит в темноте довольно устрашающе.

— Так я и не нахожусь за чертой города. — Линда пугается и зрительно ищет Рима — он как сквозь землю провалился.

— А если мы проверим камеры на дорогах? — первый продолжает давить.

— Это не моя машина, проверяйте. — Линду пробирает крупная дрожь, но она не подаёт виду. Скорее всего, на камерах будет чётко видно её лицо.

— Ландо, не пугай девушку! Разобрались мы с вашим другом. Его жена дала показания, с вас снимаются обвинения, подойдёте завтра, подпишем бумаги. — Второй улыбается, и потирает виски. Видно, ночь у них выдалась неспокойная. Он больше не стесняется называть Ларису женой.

— Какие показания? — Внутри у Линды образуется айсберг. Неужели всё это время жена Стаса знала про них?

— Они поругались в то утро: развод или вроде того, Стас ехал на нервах, жена писала ему сообщения, он отвечал на них за рулём. По видео регистратору видно, как он отвлёкся на телефон и сам выкрутил руль. Возможно, ему показалась встречная машина или зверёк какой.

— Я поняла, подойду завтра. — Линда смотрит на удаляющихся полицейских, и не понимает, почему Лариса дала такие показания.

Когда Рим возвращается в машину и спрашивает, всё ли хорошо, Линда кивает. Она понимает, что жена Стаса просто не перенесла бы встречи с ней на заседаниях суда.

Она спасает не Линду — Лариса спасает себя.

***

В клинику они заходят рано утром. Линда выбрасывает пустые контейнеры из-под еды, Рим придерживает незнакомца, тело послушно идёт вперёд. Памперсы, судя по отсутствию неприятных запахов, так и не пригодились.

Подключив человека с закрытыми глазами ко всем аппаратам, Рим прикатывает кресло-каталку, и Линда ему безмерно благодарна — после сидения за рулём ноги гудят. Судя по всему, сейчас они поедут в палату к её отцу. На счёт пять — откроется дверь в палату, на счёт семь — Линда сядет на кровать и возьмёт отца за руку, на счёт десять — она спросит:

— С ним всё в порядке?

— Звони Косте, у нас осталось мало времени. — Скажет Рим, и Линда послушно наберёт номер брата, не обращая внимания на слёзы, они будут капать на платье и оставлять большие влажные пятна.

55. Костя

Раз в полгода Костя берёт выходной среди недели, чтобы провести его с женой. Обычно они ходят на шоппинг, катаются на каруселях, едят сладкую вату и гуляют по парку. В этот раз после короткого телефонного разговора Костя говорит:

— Собирайся, поедем к отцу. — Его тон не ласковый и нежный, к которому привыкла Марина, а скорее горестный и печальный.

— Ему стало лучше? Ой, я так рада. Сейчас только голову помою. — Марина бежит к ванной, схватив с сушилки чистое полотенце.

— Нет, любимая, голову мыть не обязательно, нам нужно выезжать сейчас. — Костя берёт ключи от машины и открывает дверь, пропуская Марину вперёд.

— Но не поеду же я в домашнем платье! — Жена пытается по реакциям мужа понять, что происходит.

И как только понимает, быстро обувается и спускается с ним к машине. Больше вопросов она не задаёт.

***

Администратор не просит надеть бахилы и расписаться в журнале, значит, уже предупреждена. Костя вызывает лифт, чтобы хоть немного оттянуть момент, которого так боится, да и Марине уже тяжеловато забираться по лестницам из-за позднего срока, хотя она отказывается это признавать.

Пока лифт поднимается на второй этаж, Костя успевает отряхнуть муку с платья Марины и поцеловать её в висок. Она берёт его за руку. Костя ценит, что жена не кричит, какой он кретин, что засунул отца в этот центр. Она не обижается, что узнаёт об этом только сейчас, а берёт все свои гормоны за шкирку и поднимает над полом, как поднимают котят, и продолжает держать их в таком состоянии до возвращения домой.

В палате появилось ещё несколько дополнительных пустых кроватей, Линда и Рим стоят рядом.

— Но я хотела, чтобы ты пошёл с нами. — Вместо приветствия, Линда поворачивается к Риму, и её лицо искажает горе.

— Слишком опасно: вчетвером нам будет сложнее туда попасть, а мозг вашего отца перенёс слишком большую нагрузку за последнее время. Он меня и так практически знает, я, можно сказать, спал у него под боком. — Рим снова говорит загадками, и кивает на кровати, рядом с ними уже стоят компьютеры. — Не время спорить, прошу всех занять свои позиции.

— А это не опасно для ребёнка? — Марина выглядит испуганной и не совсем понимающей, что будет происходить.

— В двух словах: мы сейчас перенесёмся в сон Дениса, точнее, вы перенесётесь. Я буду всё контролировать, но времени у нас мало. И чем дольше я говорю, тем его меньше.

— Подключай. — Костя первым ложится на кровать, закатывая рукава кофты, чтобы подключить необходимые приборы.

Конечно же, он уже разговаривал об этой ситуации с Римом, но сроки были названы другие. Отец ещё мог быть в таком состоянии несколько лет, а значит, произошёл форс-мажор. Но об этом можно узнать после.

Все ложатся на кровати, Рим подключает каждого к монитору и раздаёт капсулы из пластмассовой баночки. Когда Марина и Линда глотают таблетки, Костя подносит ко рту свою, но продолжает смотреть на Марину. Всего минутку — чтобы убедиться, что она в порядке. Но за эту минуту он успевает увидеть, как Рим ложится на пол и подключает к себе такие же трубки.

После этого Костя глотает таблетку.

56. Линда

Линда обнимает отца сразу, как он заходит в квартиру. В его удивлённых глазах стоят слёзы. Он постарел буквально на глазах: уголки губ опустились, кожа обтянула кости и высохла, волосы поредели. Многие говорят, что седина украшает мужчин, но Линда так не считает. Она бы с удовольствием наблюдала за отцом на экране возле кровати: молодым, энергичным, с огоньком в глазах.

Приходит момент в жизни, когда понимаешь: вот этот старик напротив — твой отец. Человек, который без особых усилий раньше поднимал тебя маленькую и сажал к себе на шею, сейчас трясущимися руками поправляет воротник и заправляет футболку в брюки. Человек, всю жизнь искавший к тебе подход, стоит напротив и понимает, что тратил время впустую. Не нужно искать тот самый конкретный подход, когда можно просто находиться рядом, когда можно не искать нужных слов, а просто молча обнять свою семью.

— Я жена Кости, у вас скоро родится внук. — Марина не из тех, кто будет искать подход молча. Она хлюпает носом, и придерживает живот, будто это и не живот вовсе, а арбуз, бережно спрятанный под платьем, чтобы с ним не дай Бог чего не случилось.

«У вас скоро родится внук». Слова повисают в воздухе, и все замирают, будто дослушивают несуществующее эхо. Марина могла бы сказать: «У нас скоро родится сын». Она будто пришла с подарком, и сейчас придерживает его руками.

— Костя уже собрал кроватку и купил коляску. Да там не коляска, а полноценный дом! Такое счастье, что можно сейчас найти всё, что душе угодно… — Марина единственная, кто говорит в комнате, но это никого не напрягает, как телевизор, призванный разрядить обстановку после долгой работы.

Четыре человека плачут, стоя в комнате и ни один из них не может подобрать слов прощания. Слишком большая ответственность — выбрать последние слова. Эти слова ты будешь вспоминать все оставшиеся дни.

Линда первая нарушает молчание и говорит то, чего никто не ожидает услышать:

— Если к тебе придёт человек, не знаю, как он будет выглядеть, позовёт тебя с собой, не верь ему. Он закроет тебя в подвале. Думаю, он опасен.

Отец вопросительно смотрит на Линду, Костя оглядывает квартиру, будто этот человек уже здесь, а Марина отпрыгивает, когда за шкафом раздаётся шорох.

— Откуда ты знаешь про подвал? Ты про Глеба сейчас говоришь? — Отец повышает голос, не замечая этого, а Линда хватается за предмет, всегда висящий у неё на шее. Она всегда так делает, когда волнуется. Флэшки на шее нет.

— Я не знаю. — Выдавливает Линда из себя, и комната уходит из-под ног. Из-за шкафа выскальзывает тень небольшого животного. Линда не успевает увидеть, кому принадлежит эта тень.

57. Рим

Всё внимание родственников приковано друг к другу. Никто не замечает собаку, сидящую за шкафом. Конечно же, Рим контролирует процесс. Не сказать, что он сделал этот эксперимент ради Линды и позволил нескольким людям проникнуть в один и тот же сон. Он, скорее, сделал это ради себя.

Мужчина, девушка и беременная женщина — все стоят тут, всех удалось поместить в одну вселенную. Это значит, что можно выдумать мир и перенести в него сколько угодно людей. А когда сын Марины немного подрастёт, можно залезть к нему в голову и увидеть, запомнил ли он своё первое путешествие, находясь в утробе матери. Рим ликует. Он понимает, что чувствовал его братец, выигрывая очередной матч. Победу. Высшую точку.

Но за победой приходит отчаяние. Такое явное и такое настоящее, что всё происходящее резко теряет смысл. Рим чувствует сердце внутри грудной клетки — собачье сердце. Оно маленькое, как мотылёк, бьётся часто-часто. Если сконцентрироваться на дыхании — паника отступит. Рим считает вдохи и выдохи.

Всю свою жизнь он бежал к своим целям. Не оглядывался, не задумывался. Рим чувствовал своё влияние всё острее, ему хотелось добиться больше, чем у него есть в данную минуту, даже подумать о том, чтобы остановиться было неприемлемо. Цели становились всё сложнее, победы весомее, но весомее только для Рима. Он растил своё эго в тайне ото всех. А что ещё ему оставалось?! И когда он, казалось бы, нашёл своё место в мире, осознал предназначение и открыл центр, всё начало рушиться. Цикл завершился — Рим пошёл по ступенькам вниз, мир начал сужаться. Он потерял родителей, брата и остался один на один с собственным эго. Скоро его тело начнёт слабеть, а влияние на внешний мир снижаться.

И если раньше Рим разрастался, как снежный ком, который катят и катят по пухлому снегу, то теперь от него отдирали куски. Рим чувствует, что теряет концентрацию и перестаёт владеть ситуацией. Его сознание переживает закат, а физическая форма грозит истощиться и исчезнуть всего за несколько десятков лет! Рим однажды исчезнет.

Это открытие поражает его. Кто продолжит его эксперименты? Сможет ли он запереть свой мозг в банку, чтобы и после смерти руководить процессом? Сможет ли его сознание жить вечно, пусть и во сне? Если никому не передать дело своей жизни, то от него не останется ровным счётом ничего.

Что останется от Рима? Пустое кресло в кабинете? Каково возвращаться туда, откуда пришёл? В неизвестность, в пустоту? Со смертью Рима умрёт и его мир.

Когда голос Линды нарушает молчание, Рим бросает свои размышления в дальний угол подсознания и слышит, как она старается предупредить своего отца, чтобы тот не ходил за Глебом. Она явно что-то знает. Главный вопрос — что именно?

Рим слышит, что недалеко от дома заводится двигатель автомобиля: жизнь в этом мире идёт своим чередом. Хорошо, что собаки могут слышать передвижения даже за закрытыми дверями. Рим встаёт на задние лапы, выглядывает в окно и видит машину Стаса: внутри явно сидит маленькая копия Линды. Мотылёк бьёт крыльями, рёбра раздуваются. Собаки тоже испытывают стресс, никто не безупречен. Рим тоже не безупречен.

Когда Стас выходит и хлопает дверью, лапы Рима с шумом соскальзывают с подоконника. Вот только этого не хватало. Пока Рим тонул в своих размышлениях, он пропустил шайбу, угодившую в ворота.

Реагировать приходится немедленно: выскочив из своего укрытия, он бежит в лес. Две Линды не должны встретиться в одном мире. Нужно срочно выбираться. Двадцать виртуальных минут, именно на это время рассчитана таблетка, должны вот-вот подойти к концу.

58. Денис

Я никогда всерьёз не задумывался о смерти. Казалось, что времени на это всегда хватит. Самое смешное: чем дольше ты живёшь — тем сильнее влюбляешься в эту жизнь. По крайней мере, у меня получилось именно так. Я слишком сильно любил своего сына и хотел хотя бы маленький кусочек от этой любви оторвать и подарить дочери.

В итоге я подарил ей свободу и отсутствие контроля. Конечно, я слышал по шуму мотора подъезжавший автомобиль Стаса раз в несколько дней. Линда заходила домой ровно через столько времени, сколько требуется двум влюблённым на прощальные поцелуи. Я не выглядывал в окно и не хотел этого признавать.

Я никогда не спрашивал Линду, где она была. И, вообще, не задавал вопросы, если знал на них ответы. Нет смысла читать лекции подростку, у которого на всё есть своё мнение. Что я мог исправить?

Сегодня всё встало на свои места. Я подошёл к окну и увидел машину, стоящую на другой стороне дороги. И могло показаться, что два влюблённых подростка обнимаются в полумраке. Я знал, что один из них — не подросток.

Когда в дверь вошла взрослая дочь — я ошалел. Она стала такой… женственной. Костя так и остался мальчишкой. Его жена стояла чуть поодаль и постоянно что-то бормотала. Все были напуганы. Все, кроме меня. Я понял, что приближаются мои последние минуты, но именно в эти последние минуты я был самым счастливым человеком на свете.

Стоило мне моргнуть — в комнате никого не стало. Я не сказал никаких напутственных слов детям, не напомнил, что очень их люблю. Даже с женой Кости не поздоровался как следует. Могу ли я себя оправдать тем, что не был готов к своим последним минутам? Не могу. Ведь при жизни я тоже абсолютно ничего не сделал. Так странно уходить с чувством незавершенности. Никто из нас не готов к смерти, так же как никто никогда не будет готов к жизни.

— Денис, нам пора ехать. — На пороге стоит Нина в чёрном платье в горох, в ногах у неё собранный рюкзак.

Говорят, если встретишь во сне мертвеца — не смей за ним идти. Я во сне? Всё так. Нина мертва? Тоже верно. У меня складывается впечатление, что мы направляемся в большое путешествие, длинной ни в один год.

— А как же Линда и Костя?

Мне изо всех сил хочется обнять детей. Кажется, мы уже миллион лет не собирались все вместе. После смерти Нины всё стало по-другому: из дома ушёл уют и вся нежность, раньше каждый из нас был окутан ими как в кокон. Без неё кокон с каждым днём истощался: мы не знали, откуда бралась та безграничная забота и любовь. И сейчас я представляю, что дети вот-вот забегут домой и всё будет как раньше.

— Им ещё рано, мы поедем вдвоём. — Нина протягивает мне руку, я нерешительно даю ей свою, и думаю, что сейчас почувствую холод.

Пальцы жены такие же тёплые, а кожа такая же бархатная, как и каждый раз, когда мы брались за руки. Я закидываю на спину неожиданно тяжёлый рюкзак (и что она в него положила?!), мы идём к машине, не расцепляя пальцев. Я не знаю, куда мы поедем, но мне в принципе — всё равно. Коснувшись родной руки, все сомнения растворяются, а переживания становятся невесомыми.

В машину я сажусь с предвкушением долгожданного отпуска.

59. Рим

Марина просыпается первой: скорее всего, её отрезвили боли внизу живота. Рим вызывает скорую. Он объясняет, что Марина, скорее всего, немного перенервничала и ребёнку ничего не угрожает. Возможно, ей предстоит родить немного раньше срока. Марина хочет дождаться, когда очнётся Костя и поехать в больницу вместе с ним, но Рим говорит, что в таких делах ожидание — не лучший друг. Рим умеет уговаривать, а Марина хочет быть разумной женщиной. Поэтому, если доктор говорит ехать в больницу — надо ехать в больницу.

Линда в полусне держится на ногах, но управлять костылями явно не получается. Рим усаживает её в кресло-каталку, персонал к нему уже давно привык. Администратор даже не спрашивает для каких целей необходимо кресло, все вокруг знают, что Рим ухаживает за Линдой. Он без лишних вопросов довозит её до машины и помогает сесть на заднее сидение — туда, где совсем недавно сидел Глеб.

Он просит присмотреть за Костей одну из медсестер и, как только он очнётся, измерить давление и температуру, а после сказать, в какой родильный дом ехать. И ни в коем случае не перепутать порядок. Медсестра кивает и торопится в палату наверху.

Денис остаётся на попечительство двух санитаров: они знают, что делать с пациентами, которым уже не нужно быть подключенными к генератору снов и инвазивному питанию. Клиника Рима всегда берёт залог для кремации и организовывает похороны самостоятельно. Все вопросы с документами и прощанием решает прикреплённая к центру нотариальная контора.

Рим обязательно поговорит с Линдой о похоронах её отца, но немного позже. Сейчас он отвезёт её домой, как и обещал.

Линда приходит в себя раньше, чем запланировано. Она трогает руками шею в поисках предмета, который всегда находился у неё на шее. Рим знает, что она ищет. Глядя в зеркало заднего вида он спрашивает её самым спокойным тоном:

— Милая, ты проснулась?

Линда трогает голову и разминает виски: должно быть у неё сейчас состояние, как после сильного похмелья, Рим нарочно дал ей увеличенную дозу и немного изменил состав препарата.

— Что произошло, куда мы едем? Где мой кулон? — Линда не пытается убежать, не кричит, а значит, у неё абсолютно нормальная реакция: именно такую ожидал Рим.

— Ты моя невеста, мы только что попрощались с твоим отцом и провели похороны, сейчас мы соберём вещи и поедем отдыхать на остров: ты сама его выбрала. Я уже купил билеты, как ты и попросила, чтобы отвлечься от всех этих событий. — Рим выглядит как родитель, объясняющий своему ребёнку банальные вещи, вроде как, где право, и, где лево.

Рим протягивает Линде кулон в виде золотой флэшки — Линда отрицательно мотает головой. Когда Линда говорит, что флэшка была настоящая, Рим уверяет, что всё это ей приснилось. Она так сильно переживала, что отец больше не с ними… Риму пришлось дать ей сильнодействующую таблетку, после этого Линда уснула. Когда принимаешь подобного рода таблетки, сны могут быть непривычно яркими и походить на правду.

Линда надевает золотую флэшку на шею, с шумом выдыхает, и Рим видит, как только что избавил её от тайны, она носила её с собой с самого детства, с тех пор, как нашла флэшку в лесу.

Когда в квартире Линда видит свои вещи, небрежно разбросанные то там, то сям — она практически верит. Не мог же Рим просто перевезти из её дома всё, что там было. Или мог? Линда крутит на безымянном пальце абсолютно чужеродное кольцо. К этому предстоит привыкнуть.

— Когда я переехала? А предложение? Я не помню, как ты сделал мне предложение! — Линда очень старается вспомнить.

— Милая, твоя квартира уже сдана, в ней живут люди, не переживай, память постепенно вернётся к тебе, это стресс. Ты сказала мне да, это же самое главное. Я покажу тебе видео! У нас через несколько часов самолёт, ты обязательно всё вспомнишь, милая. — Рим называет её этим непривычным словом.

Он настолько ласков, что хочется накричать, чтобы он перестал быть таким. Да, он умеет быть обходительным, но не настолько же! Линда собирает вещи и пытается уместить всё необходимое в чемодан, а потом и в свою голову.

— Если ты передумала и больше не хочешь, давай я всё отменю, останемся дома. — Рим ловит в глазах Линды сомнение буквально на пару секунд.

— Я не передумала. Наверное, я и правда слишком впечатлительная. — Линда снова трогает кольцо на безымянном пальце.

Рим догадывается, что лишил её самого лучшего момента в жизни, но рисковать наукой он не мог. Нельзя всю жизнь посвятить своему делу, а потом оступиться.

Рим полюбил Линду — это правда. Но работа — это его жизнь. И чтобы оставаться в безопасности, необходимо перестраховываться. Чтобы Линда сказала «да», чтобы Дениса убрали без лишнего шума в прессе, чтобы Глеб остался никому неизвестным человеком. А флэшка? Где Глеб хранил все свои расследования и планы? Кто мог подумать, что Линда её найдёт? Подросток никогда не догадается отдать информацию правильным людям, вместо того, чтобы носить её на шее.

Линда явно прочитала, что родители Рима находятся в Досуговом центре, что над людьми проводятся опыты против их воли. Его Линда никому ни слова об этом не сказала. Но сегодня женщина молча любит тебя, а завтра она обижается, и весь мир узнаёт, что ты — сумасшедший учёный, тестирующий препараты и программы на запертых людях. Люди заперты в своей же голове — это, считай, как в клетке.

Рим подумал об этом, когда увидел Куца в наручниках. Он мог оказаться на его месте и потерять драгоценные годы, просидев за решеткой.

Рим не считает себя сумасшедшим и не считает, что он поступил неправильно. Хотелось бы ему поступить иначе, если бы у него был выбор? Хотелось бы. Но выбора ему не давали.

По пути в аэропорт Рим почти не нервничает, его план точно выверен. Когда у Линды звонит телефон, он даже не обращает на него внимания.

— Что с Мариной? А с ребенком? Какой ужас! Он жив? Ну, слава Богу. Давай мы приедем. Позвони мне, как станет ясно. Давай, держись. — На Линде нет лица.

Рим съезжает на обочину и глушит двигатель.

— Ребёнок родился не совсем здоровый. Марина в реанимации, Костю к ней не пускают. Я не знаю, что делать. — Линда вжимается в плечо Рима и плачет навзрыд. Это в его планы не входило.

— Поехали, я поговорю с врачами, выясним, сможем ли мы помочь. — Рим видит, что ситуация становится похожа на огромный запутанный клубок. Он думает, за какую нитку необходимо потянуть.

Линда перестаёт плакать сразу же, как они разворачиваются в сторону больницы. Рим держит её за руку всю дорогу, на поворотах притормаживая сильнее обычного, чтобы не потерять управление.

Контроль ситуации — это замечательно, но когда возникает любовь — контроль теряется. Хочется нажать все аварийные кнопки сразу и вызвать людей, которые свяжут руки и ноги чувствам и уведут любовь подальше, спрячут там, где её не найдёт другой человек. Рим хочет, чтобы его любовь нашли. Он точно знает, что родство душ — не выдумки. Существует паззл, состоящий из двух частей, и если они с Линдой два подходящих друг другу кусочка — он ничем не рискует. А если нет?

Чтобы проверить ему придётся стать уязвимым. Уязвимым, как никогда. Позволить другому человеку подойти к твоей душе — это сумасшествие. Когда Линда узнает всю правду, когда она поймёт настоящие мотивы, что она будет делать? Никто не знает.

Готов ли Рим поставить на кон все его достижения и знания? Под угрозой не только его душа, но и будущее. Будущее его мира. Линда может разрушить его по щелчку пальцев, а может подавать кирпичи и помогать месить цемент, пока Рим отстраивает целую вселенную.

Чтобы открыться человеку нужно стать бесстрашным, нужно иметь стержень. Рим задаёт себе всего два вопроса. Действительно ли он рисковал в своей жизни? И готов ли он потерять всё?

Рим оставляет Линду в машине, просит никуда не уходить, говорит, что вернётся, как только всё уладит с врачами. Больница большая, и он не хочет, чтобы Линда прыгала по этажам с костылями и искала своего брата. Он обещает, что встретив Костю, отправит его на улицу.

В кабинете врача Рим уточняет, что именно он вызвал скорую помощь беременной. Когда его спросили, подвергалась ли она какому-либо облучению накануне, Рим твёрдо говорит: «нет». Он лихорадочно соображает, где мог совершить просчёт, почему был настолько уверен, что подверг опасности жизни сразу двух людей. Он спрашивает, чем может помочь, врач только разводит руками, и говорит, что будут наблюдать и мать и малыша.

Ребёнок родился с отклонениями. В институте ему всегда говорили, что неудачный опыт — тоже опыт. Но Риму не нужны такие жертвы. Он возвращается в машину и становится похож на беззащитного котёнка. Он потянул за одну из ниток, чтобы распутать клубок, а в итоге затянул узлы ещё туже.

60. Линда

Время тянется дольше, чем в детстве: когда весь день ждёшь празднование нового года и подарков. Линда мысленно наряжает ёлку — и почему её это успокаивает? Она представляет в голове старые стеклянные игрушки, разноцветные шары и мишуру. Они с папой вместе наряжали ёлку, пока мама ходила вокруг и показывала пустые места. Костя в это время подъедал запас найденных шоколадных конфет.

Линда думала, что они с папой ничем вместе не занимались, но сидя в машине, она вспоминает, как он учил стрелять её из лука, кататься на велосипеде и смотреть фильмы ужасов с открытыми глазами. Он научил её любить новый год и дальние поездки на машине, и дождливую погоду. Линда представила как папа посадит её на шею, а мама подаст звезду, чтобы Линда закрепила её на верхушке.

Рим садится в машину, хлопает дверью, и Линда возвращается из своего маленького мира — в мир побольше.

— Я всё испортил. — Рим сидит, сгорбившись, будто хочет превратиться в незаметное пятно на кресле.

Линда разворачивается к нему и берёт за руки, он отводит взгляд.

— Вы действительно прощались с отцом во сне. Всё, что ты помнишь — это правда. Эксперименты на флэшке — тоже правда. Ты ко мне не переезжала, я не делал тебе предложение. Я боялся, что ты мне откажешь, и всё рухнет. Марина родила нездорового ребёнка из-за меня. Можешь сдать меня в полицию или ненавидеть, я не знаю, что делать дальше. — Рим склоняет голову ещё ниже.

Когда руки Линды с двух сторон обхватывают его лицо и поднимают вверх, он не видит ненависти. Линда целует его в губы так бережно, будто боится сделать больно. Рим чувствует на губах солёный вкус своих слёзы. Или это слёзы Линды?

— Слава Богу, я не сошла с ума! Марина родила здорового ребёнка, но с некоторыми трудностями: пуповина передавила горло — так Костя сказал по телефону, ты тут не мог быть виноват. Я с радостью к тебе перееду и скажу да, если ты меня спросишь, конечно. А про флэшку — я не знаю, что были на ней за файлы, ведь она была с паролем. — Линда улыбается, и её глаза хитро блестят.

Рим взял на себя слишком большую ответственность: он так искренне старался помочь миру, что был готов платить за свои ошибки любую цену.

Иногда сложно поверить, что всё в твоей жизни идёт действительно гладко.

Оглавление

1. Денис

2. Костя

3. Денис

4. Линда

5. Денис

6. Стас

7. Денис

8. Линда

9. Денис

10. Линда

11. Костя

12. Денис

13. Линда

14. Георгий

15. Линда

16. Георгий

17. Стас

18. Костя

19. Денис

20. Линда

21. Денис

22. Рим

23. Георгий

24. Денис

25. Линда

26. Денис

27. Георгий

28. Линда

29. Рим

30. Денис

31. Линда

32. Стас

33. Денис

34. Линда

35. Денис

36. Костя

37. Линда

38. Рим

39. Денис

40. Линда

41. Георгий

42. Рим

43. Денис

44. Линда

45. Денис

46. Рим

47. Линда

48. Рим

49. Денис

50. Линда

51. Рим

52. Денис

53. Рим

54. Линда

55. Костя

56. Линда

57. Рим

58. Денис

59. Рим

60. Линда