Рассказы [Bagul Atayeva] (doc) читать онлайн

Рассказы
Помни меня
(рассказ)
У многих знаменитостей спрашивают о том, что такое любовь, как они её понимают. Каждый отвечает по-своему. Но, объединяет их лишь то, что никто не в силах дать окончательный ответ, и до сих пор не поставлены точки над i. Меня радует то, что, хотя я простая смертная, нашла тот самый долгожданный ответ. Я нашла его, сжимая руку на груди, когда по комнате ходила как древнегреческие философы, и ничто не смогло заставить меня бросить эту привычку; ни слова очень пекущихся о моем здоровье людей, ни слова соседей, якобы девушки не должны так себя вести, им надо побольше заниматься домашними делами и создать домашний уют. Несмотря ни на что, я, всё равно, оставалась сама собой и продолжала наполнять свой постоянно действующий мозг разными интересными мыслями.
В своём дневнике на вопрос: «Что такое любовь, и как вы её понимаете?», я с огромным удовольствием написала: «Любовь есть только для тех, кто создан творить историю любви. Так много разочарований в жизни людей происходят только потому, что они выдают желаемое за реальное. И та любовь, о которой они так мечтают, даётся тем, кто специально рожден за неё» Не думайте, что прийти к такому заключению далось легко. Справедливости ради, нужно сказать о том, сколько я пролила невинных слёз. Мне пришлось научиться смеяться сквозь слёзы, прощаться не забывая, простившись, молча продолжать любить. Со временем жестокая жизнь сжалилась надо мной, и я в девятнадцать лет достигла той правды, которая простым смертным даже не снится. Мне начало казаться смешным, когда другие девочки рыдали из-за любви. И я успокаивала их теми же словами, что успокоили меня когда-то. «Все будет хорошо с тобой… или без тебя» А те бедняжки умоляли меня, чтобы, я утешала их словами, что следующий будет намного лучше. Поскольку, только истина спасает человека, я говорила им простую правду: «Нет такой истины, что следующий бывает лучше предыдущего. Бывают только хорошие» Я с сочувствием вытирала горькие слезы, сочувствием погладила их длинные волосы. До сих пор удивляюсь той гордости, которую, я испытывала за них все больше осознавая, что женщина любит сильнее мужчин, и что она намного благороднее в любви. Поэтому, я люблю женскую природу. Её немую, благородную природу. И вам хочу рассказать историю несостоявшейся любви. Мой дорогой читатель, ты уже, наверное, кое-что знаешь о моем характере, но, для того чтобы, ты не считал меня такой с рождения, я расскажу тебе, как ею стала.
Это было, когда я училась в восьмом классе. Я была из тех, что знала себе цену, считающей себя открытием для общества и не по годам развитой. Подражая самым сентиментальным героям книг, я с торжественностью повторяла: «Любви нет». Но, чем больше я внушала себе эти мысли, тем больше хотела, чтобы они оказались фальшивками, и чтобы, как в ясный день появился тот самый парень, появления которого я жду с ложной ненавистью. Так и случилось. Но я, поглощённая собой, кажется, забыла, что он тоже должен любить меня. Ты, наверное, мой любезный читатель, подумал об истории безответной, или по крайней мере, о платонической любви. А что, если я скажу тебе, не то, и не другое?!
Наша школа считалась лучшей в этрапе, потому что, из её стен вышло много полезных обществу личностей. То ли, действительно, обиталище знаний место сокровенное, а все что сокровенное действует на человека, то ли от похвалы, что я слышала, почти, на каждый день в свой адрес, я любила школу больше, чем свой родной очаг. В школе, где многие чувствуют себя как пленники одной крепости, я чувствовала свободу. Возможно, это было и потому, что я перелистала много страниц книг, предназначенных не для учеников, а для учителей. Однажды в мой «двухэтажный Оксфорд» пришёл неизвестный мне парень. Он в короткий срок стал самым популярным среди нас, таким популярным, что по сравнению с ним меркли даже голливудские звезды. Девушки с таким восторгом и трепетом отнеслись к нему, что считали долгом осведомлять других о последних новостях из его личной жизни. Эти дифирамбы, как я на то время привыкла считать, “глупышек” все больше стали раздражать меня. И я, не видя его, очень сильно возненавидела. Но, чем больше моя ненависть возрастала, тем больше я вспоминала слова девушек, тем яснее они звучали в моих ушах: «Ты бы его видела, Бягул! Такой удивительный парень с заграничным воспитанием» Я, конечно, ничего не имею против чужого воспитания, но это был тот случай, когда нужно было придираться по любому поводу. «С заграничным воспитанием…гмм.. как будто, нам своего мало. Должно быть, это глупец, которому стыдно быть самим собой» - думала я.
Как-то раз, на уроке туркменского языка мне сказали, что меня хочет увидеть учительница географии. Я, не отрываясь от разбора предложения, спросила: «Может, она хочет показать мне действующие вулканы Японии?» Конечно, это был сарказм. Учительница однажды отказала мне в одной просьбе, и я возвращала ей должок в виде взаимного отказа. И потом, я была не согласна с её оценкой и включила её в ряды не понимающих меня учителей. Я мстила ей, причиняя головную боль выходками, не относящимися к уроку. Как ни странно, в тот день я решила пойти к ней, так как, все равно, нужно было идти, чтобы вымыть тряпку. По привычке, поспешно спустившись с лестницы, хотела повернуть направо. И тут произошло столкновение. Поправляя съехавшие в сторону очки и бормоча: «Ну, что это такое…», я посмотрела на стоявшего напротив парня, который, хотя, и сказал «извините» было не понятно, жаль ему или смешно. Даже, не дождавшись ответа, он просто пошел дальше. Я предположила, что, это и есть тот самый парень с заграничным воспитанием. Ведь, я впервые видела такого человека в школе. Да, и внешне он походил на того, кого с таким восторгом описали. Долгое время я не могла его забыть. Желание быть там, где он, толкало меня на разные глупые действия. Несмотря на то, что он не обращает на меня никакого внимания и не интересуется мной (А это меня до слёз огорчало), я не стала краситься и одеваться по-европейски. Но, я с большим воодушевлением стала принимать участие в олимпиадах, потому что, у меня теперь было желание доказать кому-то, что я сильная и образованная. Тогда мне было не понять, что все мои попытки привлечь его внимание были бесполезны. И это объяснимо, если, учитывать тот факт, что я раньше никого не любила, и по той же причине не любили меня, все становится понятным. Но, откуда мне пришло в голову полюбить того, о ком грезили все девочки школы? Ну и что, что у него неописуемо красивые, невинные глаза? Но, разве, только глаза? Он напоминал мне те мечты, что были дикой глупостью для простой провинциалки. Его внешность, высокий рост, черные, жгучие глаза, словно брюнет из голливудских фильмов, и то, что он побывал много времени за границей, были похожими на романтические картины из моего воображения. Я верила в то, что он особенный, и с ним должны были быть особенными мои нереально красивые мечты. Он пробуждал во мне веру в себя. Для сомневающегося в своих возможностях было большим счастьем найти человека, который бы вселял веру в мечты, и в то, что они сбудутся. Каждый божий день приносил беспокойство девочке, променявшей властное одиночество на любовь к парню с невинными глазами. Я крутила в мыслях, видела во снах нашу судьбоносную встречу. И постоянно думала о том, как мы встретимся. Тогда-то, произошло одно событие.
С того дня, как мы сели за парту и до окончания школы, нам твердят, что нельзя чертить на парте. Я совру, если скажу, что не выполняю все требования. Но, среди невыполняемых требований была привычка писать иногда на парте. Возможно, это от того, что желание писать не оставляло меня ни на минуту в покое, и поэтому я писала везде: на листьях, на стенах, на платках. И вот однажды, на уроке английского языка я решила написать на парте песню “Кто-то Я”. Эта знаменитая на весь мир песня начиналась словами: «Вспоминаешь ли ты меня, как я тебя вспоминаю» (Do you remember me, like I remember you?!) Написала. Так как это было обычным делом, я вскоре забыла о записи. Но, я не могла забыть человека, которого представляла себе, слушая эту печальную песню. После этого дня я пришла в школу пораньше и села повторять уроки. От просмотренного до поздней ночи фильма рябело в глазах и болела голова. Да вдобавок, хотелось спать. Не желая более мучить слипающиеся глаза, я решила вздремнуть. Когда мои щёки коснулись холодной парты, я увидела запись, сделанную крупными буквами. Это был ответ на ту печальную песню. Автор не скрыл своего имени. Это был Сердар, о ком я постоянно думала. Я узнала в день столкновения с ним, что он на один год старше меня, а в тот день узнала, что мы оба сидим за одной партой. И потом, только Сердар мог без грамматических ошибок, так грамотно, даже лучше меня, написать строки из песни. Я сразу принялась за ответ и написала по-английски: «Больше сюда не пишите» Я этим притворством хотела показать свое равнодушие к писавшему, а на самом деле, очень радовалась, что у письма будет прекрасное продолжение. От радости я, даже, не знала, что вокруг происходит. Это был словно сном наяву. Из этого сна меня привел в реальность голос учительницы: «Атаева сейчас путешествует в своем творческом мире, не будем ей мешать» Я на это, кажется, громко засмеялась. После уроков я побежала на другой этаж, чтобы увидеть автора записи. Сердар как ни в чём не бывало прошел мимо. Я тоже старалась вести себя подобным образом. Но, вопрос: «Неужели, он не подозревает, что письма пишу я», – не давал мне покоя. На следующий день ответ на мою запись, чуть, не свёл меня с ума. От волнения слова «О, Боже, неужели, так бывает?” просто вырвались из моего рта, и привлекли ко мне любопытных одноклассниц. Те, кто хорошо знали английский язык, со смехом спросили: «Бягул, кто он?» Я, конечно, ничего им не сказала, и чтобы, они ничего не заподозрили, с напускной сердитостью стёрла запись. Это было сделано так поспешно и грубо, что слова «Без тебя жизни нет, а сказать не могу» с трудом стёрлись. Как человек, который, погубил любимое и не в силах забыть, я долго смотрела на стёртое место. С одной стороны, меня огорчало, что такие слова, скорее всего, неправда, но с другой стороны, меня радовало, что у него есть интрес ко мне. Теперь, я не спешила бежать на другой этаж после уроков. Я продолжала смотреть на стёртые строки, как человек, который, видит результат своей работы, и который хочет продлить свое счастье еще на мгновение. «А как было бы, если бы он сейчас пришёл узнать ответ?” - спрашивала я себя. «Он бы удивился, увидев меня» Но, он не пришел. Возможно, потому, что это было важно только для меня. Выйдя из класса, я столкнулась со своей одноклассницей Мяхри.
-Бягул, подожди немного.
Я и без того предложения хотела узнать причину её поспешности
-В чём дело? Все в порядке?
-Это, ты, написала на парте? – спросила она, вплотную подойдя ко мне.
Я сразу поняла о какой записи идёт речь. Мысль: «А вдруг, письмо написала Мяхри?» –мелькнула в моей голове. Желая это выяснить, я притворилась не знающей ничего:
-О какой записи ты говоришь?
Мяхри снова оживилась:
-Запись на парте, по-английски. Признайся, Бягул, только ты можешь так написать. И сидишь ты впереди.
-Допустим так, и что? - расхрабрилась я. Мяхри, вопреки моим ожиданиям, вдруг стала похожа на беззащитную девочку.
-Ах, я тысячу раз говорила Сердару, что, это не я, но, он не поверил моим словам. Так, значит, это ты?
Очень трудно передать мое состояние на тот момент. Лицо покраснело, будто, дали пощёчину, в нос ударил запах, который ощущаю, когда волнуюсь или сержусь. Меня мучила моя сокровенная, такая родная гордость. И я очень сильно испытывала унижение. Я раньше слышала, что у Сердара есть симпатия к Мяхри. Но, разве, это стоит внимания девушки, считающей себя гораздо лучшей, чем дурочка Мяхри, и только себя считающей достойной быть рядом с Сердаром. В тот момент вместо того, чтобы, признаться в своих чувствах к Сердару, я попыталась скрыть их. Может быть, это было неправильным решением. Но, всё-таки, не могло задеть моё чувство гордости то, что письма, которые я думала, адресованы мне, предназначены для другого человека. Мяхри тоже сидела за первой партой и участвовала в олимпиадах по английскому языку. Но, как он мог меня перепутать с ней?! И тогда, не знаю откуда, у меня появилась мысль унизить Сердара. Я решила сыграть такую же роль, что судьба сыграла со мной. Эта мысль так естественно пришла в голову, что я, даже, захотела, чтобы она была правдой
-Письмо я написала в ответ Аману. Ты, ведь, знаешь, мы с ним много спорим по поводу песен…
Мяхри вопрошающе продолжала смотреть на меня. Я рассказала ей о несуществующем споре между мной и Аманом, потому что, была уверена, что она с него, все равно, ничего не спросит, а даже, если и спросит, то Аману в голову не придёт отрицать, ведь, у нас часто возникали с ним споры.
-Я и не знала, что, именно, Сердар отвечает на запись. Правда, там было его имя, но я думала, что это хитрая уловка Амана писать под чужим именем. А что, Сердар сильно рассердился?
-Да нет. Но, я ему сказала: «Наверное, это Бягуль, ведь, она здесь сидит» И потом никто не напишет такие слова... Потому я сказала: «Или это Бягул, или она знает, кто»
-Ах, бедненький. Он, наверное, огорчился, узнав, что это не ты?
Мяхри покраснела. Она смущалась, как будто, стояла не перед одноклассницей, а перед восемнадцатилетним парнем. Она перебила меня слабым тоном, словно, человек, который, знает, что неправда, но хочет верить в обратное:
-Да нет, что ты? Я никакого огорчения не увидела, наоборот, мне показалось, что, его глаза засверкали, услышав твоё имя…
“Глаза засверкали. Что ты, дурочка, можешь понять по глазам?” с иронией подумала я о Мяхри. “Разве, можно такими обычными словами описать глаза, которые, я поставила началом всего? Нашлась читательница по глазам”
С того момента я перестала разговаривать с Мяхри. До окончания школы я избегала встреч с ней. А Сердар стал смотреть на меня, как обиженный чем-то ребёнок, а я старалась не показываться ему на глаза. “Ведь, это я должна на него обижаться” – думала я. Эта мысль естественным образом не покидала меня. Я с ними засыпала, и с ними вставала. Проснувшись, стирала имя Сердара со стекла, на котором были, ещё не успевшие растаять, мечты о любви.
Так шли дни. Я нашла привычку беззвучно плакать. Что-то тяжелое никак не могло вырваться из груди и освободить меня от боли. Это дошло до того, что я плакала, если не увидела Сердара на перемене. Самое страшное, что я не в силах была что-либо изменить. Именно, в ту пору я возненавидела реальность, ведь, как ни старайся, она была неумолимой, беспощадно стойкой. Я бегала за призрачной мечтой, которая, как мне на то время казалась, могла бы стать реальной, осуществляемой. Написанные на парте строки любви превращались в мучительные воспоминания. И усилило желание самой стать лишь воспоминанием в этом мире. Я так рыдала над фильмами о любви, что потом пришлось плакать, видя свои страдания.
Однажды, рассказывая на уроке о романе известной английской писательницы Джейн Остин “Гордость и Предубеждение”, я увидела, что по коридору прошёл Сердар. Наш класс находился по соседству с кабинетом директора. Должно быть он туда направился. Я обрадовалась, что увидела столь желанного через открытые двери. Я продолжила свой рассказ с очень интересным фактом об одноимённом фильме по роману Дж. Остин. Когда во время съёмок фильма пришли посмотреть на дворец, где должны были идти следующие сцены, английские кинематографы увидели запись, сделанную ещё в XVlll веке. Несмотря на то, что запись была сделана достаточно много времени тому назад, она сохранилась в первоначальном виде. Эту запись сделала одна несчастная аристократка, чья судьба нам доподлинно неизвестна. Она на дворцовом зеркале нестирающимися красками написала своё последнее слово. Потом критики рассказали о печальной любви к одному господину этой аристократки. Здесь было главное то, что моя запись на парте и её запись на зеркале совпадала по содержанию. Ведь, там было написано: “Помни меня” Почти то же, что я написала на парте.
Мои слова, сказанные дрожащим голосом, возможно, в реальности не дошли до человека, который, что-то обсуждал с директором школы в соседнем кабинете. А если бы и дошли, то, вероятно, он не понял бы. Мне казалось, что, он меня слушает тайком от всех, слушает с замиранием сердца. Желая, чтоб никто не заподозрил, я рассказала о своей любви через ту аристократку, бросила камень с души. С каждым признанием мне становилось все легче и легче, будто гора свалилась с плеч. После признания я немного замолчала, и моя душа обрела покой. Такая мысль была у меня и раньше, но претворить её в жизнь удалось лишь в тот прекрасный весенний день.
Спустя некоторое время я услышала, что Сердара переводят в другую школу, и эта школа находится далеко, за границей. Вот тогда я окончательно поняла, что, между нами, ничего не будет, и что в его глаза будет смотреть другой человек. Он так красиво, по-голливудски исчез из моей жизни, как странник в один прекрасный день, пришедший во дворец, и покинувший его, оставив госпожу в неловком положении. В тот день, когда я узнала об уходе Сердара, я поняла, что он уходит из моего мира любви. Я смирилась с тем, что от него останутся лишь воспоминания, да и те вспомнятся, когда в повседневной суете жизни в очередной раз услышу какую-то печальную историю несбывшейся любви. Я дала себе слово больше никого не любить, а себя утешала тем, что «Все будет хорошо со мной… или без меня”
После того дня, когда Сердар простился со своими друзьями и покинул школу, я всё, равно, снова спешила туда, чтобы его увидеть. Мне казалось, что он должен попрощаться со мной. Не смотря на то, что мы никогда не разговаривали больше двух минут, да и разговоры были только об учёбе, он, почему-то, должен был отдельно попрощаться со мной. Но, этого не случилось. Сославшись на головную боль, и взяв в руки своё болевшее сердце, я отпросилась с урока. Я хотела, хотя бы, на мгновение посмотреть на парту, где когда-то родилась наша любовь. Нежеланные слёзы застилали мне глаза. И я вдруг сквозь слёз увидела кое-какие буквы, словно, с сенсорного экрана, где одним прикосновением можно увеличить и уменьшить на вкус. Когда мой взгляд наконец прояснился, я начала различать запись на парте. Чтобы, вывести небольшие буквы, автору пришлось сильно нажимать на ручку. Обычно, мы не писали с таким нажимом, чтобы потом легко было стереть. Я сразу узнала автора. Оказывается, он меня слушал. Эта мысль молнией прошлась по голове. И вдруг я вспомнила слова Мяхри о засверкавших глазах Сердара... Не в силах стоять, я опустилась на стол, только потом вещи вернулись на свои прежние места, и меня начали душить, как ливень, горькие слёзы. Я до сих пор не понимаю, почему, мои горькие слезы вылились наружу с воплем, и только потом моя душа обрела покой, но я знаю, что смогу преодолеть любые препятствия в тяжелые моменты своей жизни, вспоминая те глаза, в которых видела себя, и ту запись, что была на парте. Ведь, там было написано «Помни меня»




Принц из сказки
(рассказ)
Девушка ничем не выделяющаяся от остальных, таких же худеньких, чёрненьких, и необычайно весёлых девушек она отличалась тем, что верила в сказку и в принца. В детстве она подражала мультяшным принцессам, надевая самые разные платки на голову, и почти всегда опустив чёрные как смоль волосы на плечо, так и не собрав их в пучок. Мама её вместо того, чтобы привести дочку в реальность одобряла её самые разные принцесские капризы. Она гордилась тем, что именно её дочку называют «Жасмин» или «Ариель» Поэтому с ранних лет разрешила дочке воспользоваться косметикой для взрослых, и непременно требовала, чтобы дочка окрасила своё худенькое, овальное личико в белый цвет. «Все принцессы белокурые» утверждала она. Её дочка так и не узнает почему все принцессы белокурые, и умрёт с твёрдым мнением о том, что принцесса Жасмин англичанка, которая говорит по-английски. Капризы «её величества» иногда расстраивали младшего брата, который на первое время не замечал ничего дурного в детских забавах и в индийских танцах, что были исполнены почти при каждом визите гостей, а потом повзрослев он заметил, что сестра всё ещё танцует эти принцесские танцы и держит нос выше других -стал упрекать её на каждом шагу. Выходки сестры иногда доходили до раздора в семье, и заканчивались тем, что младший брат постоянно получал советы от мамы не лесть в чужую жизнь. «Да, она мне не чужая, мне стыдно, что она до сих пор остается высокомерной в ожидании принца» заорал он. Однажды самый настойчивый из её поклонников, и из-за своей настойчивости получивший прозвищу «Дрель» спросил, кого она ждет, не принца ли в белом коне. Она надменно посмотрев в его кругленькое лицо, которое при свете сияло, с уверенностью сказала: «Он лучший, чем всякий принц» Её подружки знали даже как он выглядит, и никак не могли найти на какую известную личность он больше походит. «Не тратьте времени по - пусто, просто вы его не встретили никогда, и не встретите, ибо, он целиком мой» говорила она, и добавляла с улыбкой, что они увидят его на их свадьбе. Удивительно то, что принц, который жил в её воображении никогда не менялся возрастом и красотой. Девушка, носившая принцесские прозвища со временем немного набрала вес, стала высокой, и поменяла походку, но эти изменения и тот факт, что кавальеры понемногу стали отходить от неё в сторонку никак не повлияли на принца, который жил в воображении девушки. Наоборот, с годами он все больше стал родным и красивым. Иногда бывало, что девушка временами хотела в нём кое-что поменять, например, его длинный ровный нос как у европейцев, или, черные волосы как у арабов, или даже, телосложение, что почти всегда оставался неизменным из-за того, что девушка любила стройных. Но, потом она отбрасывала свои изменения в связи с тем, что ей трудно узнать своего возлюбленного изменившегося, что она так к нему привыкла изначально, что даже, будь он реальный, она бы никогда не хотела его видеть в таком виде. Так и жила, не обращая внимание на реальных парней, которые утверждали, что она останется старой девой если не опомниться. Но, эти приду приждения она сначала воспринимала как упрёки, потом угрозы, а чуть позже выяснив для себя, что они её жалеют, и из жалости всё это говорят, строго-настрого запретила обсуждать свою личную жизнь и свое личное мнение. «Он существует» кричала она, «И однажды я его увижу» Действительно, однажды она его увидела, когда поехала на свадьбу своей племянницы Мерджен. Та была без ума от радости, что её «высокопочтенная» тетушка приехала, и почтила своим присутствием лично, так как, тетушка редко выходила на люди, а именно на свадьбы. Она познакомила её со своим женихом до свадьбы. Увидев, жениха своей племянницы, она охнула. У неё закружилась голова, а в глазах появились маленькие белые звездочки как блуждающие огоньки, и украсили появление жениха так эффектно, что она чуть ли не прослезилась от удивления. «Боже мой, это…» Она так и молчала, не сумев составить свое предложение полностью, и разумно как подобает её высочеству. За то её племянница охвачена восторгом от того, что тетя плачет от увиденного, рассказала, как они познакомились. Жених, рядом стоявший вместе с невестой только качал головой в знак подтверждения, и с улыбкой продолжал смотреть на тётушку своей невесты. На тот момент она уже была в статусе старой девы, о чём свидетельствовали морщинки вокруг глаз, и потому, что, девушка, не выходившая замуж до двадцать пяти лет, считается старой девой, а ей было тридцать два. «Я тебя ждала» сказала её невинная улыбка, жених же в ответ ей тоже улыбаясь сказал: «Приходите и на мою свадьбу» Так и попрощались. Девушка носившая принцесские прозвища, и всю жизнь подражавшая им не могла понять почему её принц оказался чужим. «Ведь, он жил в моем воображении, и как он мог реализоваться у чужой?» думала она с негодованием, готовя кофе почти на каждое утро, и обнаружила, что после этого инцидента принц из её воображении потихоньку угасает. Он все больше становится чужим потому, что представляя его снова она начала думать о племяннице, о той что не умеет модно одеваться, что носит абсолютную безвкусицу, и не выщипывающая, даже, собственные усы, что заметно маленькими чёрными волосиками на поверхности верхней губы. Сначала она пыталась не верить в реальность, и тешила себя мыслями о том, что ей от одиночества все мерещиться, и что он не очень-то похож на её принца. Но потом, возвращаясь в замкнутый круг воспоминаний, она понимала, что муж своей племянницы и есть её принц. С того момента начался обратный отсчет в её жизни. Если раньше она пыталась достать из небытия того, кто на самом деле не существует, тогда теперь, ей приходилось превращать его на выдумку. Она была вынуждена предаваться забвению. Это умышленное «потеря памяти», потеря того, кого любишь, изменило её сознание. Она начала часто путать имена вещей, после чего, забывала на совсем. Мир, конечно, не сразу стал для неё чужим и пустым, но он с каждым мгновением отделялся от неё. Предложение выйти замуж поступило, именно, в тот период, когда она почти «без сознания» жила в своем пустующем мире. Приняв предложение судьбы, она начала обрести то, что потеряла, и смеялась временами про то, что «только таким образом согласилась бы выйти замуж за «простого смертного»

Роза для Соломона
(рассказ)
После разрушения храма, что он с усердием строил и возлагал большие надежды, назвав «домом своей любви», Соломон стал совершенно неузнаваемым. Он ходил мрачный как призрак, словно не из мира сего и стал больше походить на бродячего раввина, нежели на великого царя земного. Ничего не радовало его сердце и не придавало блеск его глазам. Казалось, его сверкающие глаза навсегда утратили былой блеск. С каждым днём с угасающим блеском глаз он начал худеть. И похудел до такой степени, что кипа, прежде украшавшая его кудрявые волосы, стала выглядеть смешно из-за сильно истощенного вида лица. Щёки Соломона исчезли, а глаза стали пугающе большими. Когда он ходил по замку, по его настоянию, ни один лучик солнца не должен был проникать в замок, в связи с тем, что Соломон после разрушения храма не мог выносить какой-либо луч солнца, ибо храм разрушился днём, когда солнце светило также ярко. Его длинный чёрный халат шуршал сам по себе, и невозможно было предугадать, содействуют ли тому его ноги.
Был обыкновенный – такой же «чёрный день» как и все дни после падения храма. «Чёрным» их назвали слуги царя. Не говоря о смехе, нельзя было говорить громко при царе. Он запретил громко говорить даже в отсутствии своем. Слуги вели себя так, как будто они в трауре. Слишком мучительной казалась им такая гробовая тишина замка. Они как можно скорее хотели покинуть аудиенцию некогда весёлого Соломона. Не давало переносить его странную, и страшную молчаливость и то, что он разговаривает только самим собой. В такой, изнутри кипящей, а снаружи тихой тишине, действительно, Соломон казался помешанным, который других тянет за собой, приказывая не беспокоить и не говорить громко, не задавать лишних вопросов, и поскорее удалится из его глаз вон.
- Я хочу увидеть свет, - заявил он однажды неожиданно. Слуга от неожиданности даже дар речи потерял, затем, взяв себя в руки, поклонился и покраснел. Но подняв голову, он увидел, что царь не смотрит на него, его взор был устремлён куда-то вниз.
- Ваше величество, - шепотом начал было слуга, пытаясь смягчить свой тон, он заговорил тихим, необычным ему голосом – Я … то есть, мы, давно хотели показать вам строительство базара, и…
Увидев, что Соломон поднял голову и внимательно на него смотрит, слуга оторопел
- И… - перебил его Соломон. Слуга, конечно, знал, что Соломон очень изменился после случая с его любимым храмом. Но даже в мыслях не было, что его испугают большие глаза красного цвета. Так Соломон был больше похожим на измученного горем пленника.
- И хаммама, ваше величество, - ответил тот мигом.
Соломон опять опустил голову вниз. И, как бы ничего не замечая, задумался. В это время слуга сделал два шага назад, желая напомнить о своем присутствии и спросить, нет ли надобности в его дальнейшем нахождении. Так прошла минута, потом ещё две… Слуга уже весь вспотел в ожидании ответа, спина его от долгих наклонов болела, а головные сосуды наполнились кровяным шумом. Он заскрипел зубами и хотел было вздохнуть. В этот момент Соломон поднялся и с резкостью прошел мимо слуги.
- Зови секретариат, пусть они сопровождают меня, - приказал он, шурша тёмным халатом, не успевшему ещё раз поклониться слуге.
- Сию же минуту, ваше сиятельство – бросил тот вслед тёмного цвета халату, так скоро покинувшему столь длинный зал, как летучая мышь
«Может, он и, вправду, не ходит по земле?» - думал слуга про себя.
Но, напрасно так думал слуга. Соломон ходил по земле также быстро, как летающие птицы на небе. Особенно когда спешил.
И секретариат, удивлённый столь внезапным приглашением царя посетить хаммам, только косо подглядывал друг на друга, пытаясь, кое-что выяснить. Соломон же, ничего им не объясняя, обходил всё вокруг. Он уставился на базар, который ещё не достроили и который продолжал пахнуть пылью и кирпичами. Он осмотрел всю местность хаммама, по его лицу невозможно было определить, доволен он или нет. Лишь собравшаяся близ хаммама толпа женщин остановила Соломона.
- Зачем это они? – спросил царь. Один толстый маленький мужичок тут же, невзирая на остальных, поравнялся с ним:
- Они давно хотят вас увидеть, мой царь, - спокойно ответил толстый и почему-то странно улыбнулся. – Вчера ночью у вас родился сын. Соломон вопрошающе повёл взгляд в сторону. Из толпы к нему устремилась женщина лет тридцати. В руках у неё был ребёнок, завёрнутый в жёсткий сарафан. Соломон никак не мог припомнить эту женщину, сколько бы ни смотрел. Не до женщин было ему в тот момент. От жары и пыли, что несётся вокруг, от постройки базара, лицо Соломона сморщилось, и он нахмурил брови, когда взял ребёнка в руки.
- Чёрненький, чёрненький, - шептал за спиной царя секретариат.
Действительно, ребёнок был чёрного цвета и, ощутив чужой вздох, он шевельнулся, хотел было открыть маленькие глазки.
- Он Соломонов сын? – спросил толстый грозным взглядом женщину. На что та ответила, опустев прекрасные глаза в подол длинного платья.
- Все они мои дети – торжественно воскликнул Соломон – Наградите её за этого прекрасного сына и устройте женщинам пир, - добавил он. Все радостно улыбнулись. Только Соломон, в душе сломанный и брошенный, не знал, как улыбнуться. В этот самый момент среди толпы женщин он увидел край кудрявых, жёлто – русых волос. Почти все женщины, кроме, обладательницы столь сияющих волос, прикрыли волосы платками. Лицо женщины невозможно было разглядеть, ибо, столпившиеся женщины стояли очень тесным образом. Да и Соломон долго не колебался, чтобы увидеть её. «Мерещится» - подумал он. Вся эта суета очень утомляла царя. Он долго размышлял над тем, как он проявил желание увидеть белый свет, который, стал для него чужим после крушения храма и над тем, что он сейчас делает, правда ли, что в данный момент стоит среди народа и выслушивает их. Эти улыбающиеся лица действительно радуются, что среди них сам царь. Взгляд его был самым бессмысленным, и он самым бессмысленным образом бросал их куда попало. И опять в глаза бросились тёмно – русые волосы и на этот раз её стало наполовину видно. Это была молодая женщина лет тридцати-тридцать пяти. Засим, чей-то платок полностью прикрыл женщину, и Соломон понял, что ему не мерещится, а та женщина реально существует. С ложным безразличием он хотел обратиться к ней, боясь, нарушит свой страдальческий покой, коим он привык, усилить свои страдания из-за любви. Ведь, одна любовь уже обошлась ему очень дорого. Она рухнула прямо у него на глазах.
При воспоминании о храме сердце Соломона больно сжималось. Он с трудностью глотнул воздух и понял, что за это время женщины его отблагодарили, самые приятные похвалы прозвучали в его адрес. Маленькие, чёрные, полненькие, высокие – все они были разного вида. Соломон некоторых из них, даже, не то чтобы узнать, но и не видел никогда. Эти незнакомые и знакомые женщины вместе с секретариатом проводили его в новую, ещё полностью не достроенную баню. Солнце уже стояло над головой, и ужасная жара проглотила всех вокруг. Баня была размером с небольшой дом, четырехугольная, снаружи потолки казались низкими, но Соломон убедился, войдя во внутрь, что они не заденут голову, даже, человека высокого роста. Это снаружи она казалась низкой. Несмотря на сильную жару, удивительно прохладный воздух погладил вспотевшую шею царя. Каменные стены как надёжные щиты против жары стояли так тускло и замкнуто, что Соломону опять стало не по себе.
- Наполнить водой! – приказал кто-то торопливо и головой указал на большое корыто из стали. Сразу две женщины, а потом ещё одна стали демонстративно суетиться вокруг корыта. Может, Соломону не хватило бы терпения смотреть до конца, когда корыто заполнится водой полностью. Может он, не смотря, ни на что, и игнорируя всех вокруг, опять ушёл бы с места, а секретариату пришлось бы последовать за ним в полном негодовании. Ведь, такое в последнее время часто происходило с Соломоном. Но, он остановился около той женщины, чьи темно – русые волосы говорили о своем происхождении. Она в тот же миг заметила пристальный взгляд царя и немного смутилась
- Дай ей ведро, - спокойно сказал Соломон. – Пусть она наполняет.
Женщина не одобряюще посмотрела по сторонам, и все заметили её недовольный взгляд. Соперницы женщины, которые ждут внимания Соломона годами, ещё сильнее позавидовали ей. Чтобы хорошенько посмотреть, они толпой устремились к ней. Таким образом, они окружили бедняжку, чьи глаза всё ещё непонимающе и умоляюще продолжала смотреть на всех вокруг. Эта была женщина среднего роста, её пышная фигура и крепкие плечи напоминали здоровую кобылицу. Кругленькое лицо и большие чёрные глаза говорили за себя, она была не из здешних и тот факт, что она не понимающе, но смиренно обходит глазами все вокруг твердил её вынужденный статус.
- Пленница – спешил сообщить толстый. Кое-кто из женщин, желая показать себя, отдала ей ведро и старательно пыталась её увезти. Она сначала противилась, отводя руками женщину, но потом, уловив пристальный взгляд царя послушно последовала за ней. В тот момент все заметили, что она хромает на одну ногу. Толстый, за короткое время, успел сообщить о том, что её имя в переводе на наш язык означает «розу» и, о том, что её привезли откуда-то – с Пиренейских островов, что она является пленницей.
- Арабы, – толстый потом улыбнулся во весь рот.
- Вероятно, её били – с грустью добавил Соломон, и глаза его наполнились сочувствием.
Чем больше она отделялась от Соломона с ведром в руках и хромая на одну ногу, тем сильнее Соломон почувствовал свое горе и одиночество. Он спутает эти ощущения с жалостью, и лишь потом поймёт, что это была ошибкой. На самом же деле, ему хотелось с ней поговорить. Это желание так внезапно появился, что Соломон, даже, не успел его понять. Какая-то лёгкость скрывалось в присутствии той женщины, и так Соломону было её жаль. Ведь, она тоже брошенная на произвол судьбы, одинокая, беспомощная бродит по свету, не ведая, о завтрашнем дне. Идея: «Может быть, даже, что её разлучили с любимым, как меня с моим храмом» в виде тесно связанных слов, затормозило его желание дальше находиться там, и он тихо простился с остальными женщинами. Конечно, женщины заметили задумчивый взгляд Соломона, они были в курсе о его «тёмных» дней в «чёрном замке», о его душевных терзаний, что вырываются с воплями по ночам. Его неземная походка тоже не оставалось без внимания. Женщины по шагам царя прочли его полное безразличие к ним и с грустью вздохнули, наполняв все вокруг, ароматом разочарования. Они ошиблись в одном. Если царь был безразличным по отношению к ним, то абсолютно настроенным по отношению к той женщине, что хромает на одну ногу. Мысль о том, что она ещё и без одного переднего зуба, заставила его улыбнуться, и он полностью решил с ней познакомиться в эту же ночь. Чем больше он удалялся от неё, тем сильнее его сердце стучало и подкрепляло то желание.
- Приведи её ко мне, - сказали вновь сверкающие глаза Соломона слуге.
-Обязательно, мой царь, - ответили ему.
Войдя в свой тёмный замок, Соломон впервые почувствовал холод, и ему хотелось оказаться в нежных руках женщины. С холодом у него проснулось чувство усталости, и он понял, что больше всего на свете ему мирно хочется насладиться, и спать спокойным сном. Он чувствовал, что, как будто, просыпается от долгого колдовства и злые чары безжалостной фари начали таить как лёд.
В это самое время, когда Соломон ждал свою гостью, слуги царя искали её тщетно. Перерыли землю вверх дном. В надежде найти её слуги, даже, большие камни подняли с места, что стояли возле строительной площадки. Напрасно. Её нигде не было, и никто не смог толком рассказать о ней. От отчаяния слуги встряхнули деревья, но упали жёлтые листья. Её пытались искать даже в небе, но увидели птиц, кружащихся над их головами и стремительно уходящих куда-то в даль. Она словно испарилась в воздухе, оставив, в это самое время, с терпением и с какой-то скрытой радостью ожидающего её, Соломону, чувство лёгкости и облегчения.


Доброе дело
(рассказ)
В детстве все вещи кажутся цветными. Кажется, что небо – голубое, солнце – яркое, асфальт – черный, сады – зелёные. По крайней мере, Огулджерен их так рисует. Если замечаете зелёный бугорок в её альбоме, то это сад, а жёлтое пятно, что заметно даже с обратной стороны страницы, - это солнце. Птицы, которые она рисует, тоже не исключение. Они все голубого цвета. Спросишь: « Почему?» - Она ответит: «Потому что они живут в небе» После того, как получает пятёрку, она летит домой подобна своим голубым птицам. Однажды, устав из-за своего «быстрого полёта», она хотела утолить жажду и увидела осу, упавшую в ведро. Сначала Огулджерен её не узнала, потому что не имела представления, как выглядят осы. Несмотря на то, что в детском саду её два раза укусила оса, Огулджерен ничего о них, кроме кусающего характера, не запомнила. За то ей хорошо запомнились слова воспитательницы, которая её пожалела, сказав «ах, оказывается, красненькая» Тогда-то она подумала, что все осы бывают красного цвета и для страховки выучила следующее стихотворение:
Оса, оса, оса
Укусила мою руку.
Я не плакала,
Я не рыдала,
Улетела она обратно.
Она твердо решила рассказать им это стихотворение, если ещё раз с ними встретится, или в случае, если они её атакуют. «Последуешь совету, расскажешь им этот стих, то все осы обойдут тебя стороной» - сказала сама воспитательница. Но как ни странно, упавшая в ведро оса была не красного, а жёлтого цвета. По этой причине Огулджерен не смогла сразу узнать её. Конечно, для того, чтобы убедиться в чем-то, наверное, не нужно полностью знать этот предмет, поэтому Огулджерен долго не сомневалась в том, что это оса. Оса лежала неподвижно на поверхности воды. Наверное, хотела напиться. Но, жадничав, либо не вылезла оттуда вовремя и утонула, либо не смогла лететь из-за мокрых крыльев. Как бы там ни была, она выглядела очень жалкой. Огулджерен задумалась. У неё был страх перед тем, что если возьмёт в руки осу, она её укусит, потому бросилась искать в шкафу, что стоял в одном из углов кухни. С помощью своей маленькой ложки она вытащила осу из ведра. Огулджерен очень боялась ос. Поэтому она захотела скорее выпустить осу на волю. Второпях, закрыв один глаз и пытаясь повторить выученный стих, она чуть ли не споткнулась на лежашую игрушку. Чуть было не уронила ложку. К её удивлению, оса не улетела сразу. Она неподвижно, как ребёнок в пелёнках, лежала, не шевелясь. Огулджерен хотела ей дать возможность улететь и, не отпуская ручку ложки, бросила вверх. Но бросила так, чтобы можно было подхватить в случае падения. Оса всё равно не улетела. До голубого неба было ещё далеко. А у яркого солнца не было дела до бедняжки осы и Огулджерен. Поэтому, наведываясь с одной краюшки неба, она снова возвращалась обратно – в ложку Огулджерен. Впоследствии, либо оса устала, либо Огулджерен, неизвестно, на пятой попытке оса упала на землю. А Огулджерен очень возмутилась. Она в состоянии растерянности забыла, что боится ос и своим указательным пальцем воткнула в бок. Впала в недоумения видя что оса лежит не издав хоть одного звука. Если оса собирается спать таким образом долго, то её мама забеспокоится и будет искать её. «А может быть, у неё сломалась нога?» - думала девочка про себя и решила хорошенько посмотреть. С таким намерением она положила осу на ладони и поставила над искусственным водоёмом, который находился в их дворе. После этого она начала с помощью одной палочки метлы исправлять тонкие, как волосок, ножки осы. В тот момент Огулджерен казалось, что маленькие как точки, глаза осы умоляюще посмотрев на неё, сказали: «Помоги» Наконец, Огулджерен стало ясно и она принялась выпрамлять её крылья. Но оказалось, что крылья сильно прилипли к её телу. Поэтому они долго не раскрывались. Но и Огулджерен не думала отступать. Она в первую очередь с палочкой разделила правую часть крыльев от тела и таким образом, держала её на время, потом тоже самое случился с левой частью крыльев. В итоге, ослабевшие крылья расправились. Огулджерен этому обрадовалась. Но несмотря на это, оса все-равно лежала неподвижно. Она не собиралась улететь даже после стольких усилий. Тогда Огулджерен вспомнила, как соседские мальчишки запускают бумажные самолёты к небу и изо всех сил подула в сторону осы. Кроме того, что у бедной осы получился немного пододвигатся дальше, ничего не произошло. Не сводя глаз с умоляющей осы, у Огулджерен опустились плечи. Она присела и таким образом долго сидела, подперев руку снизу подбородка. Над голубым небом улетели её голубые птицы, сказав ей «Привет!» Огулджерен попросила, чтобы они взяли с собой осу. Потом тихо ждала в кухни дабы не мещать кружащимся птицам, которые не знают как быть с просьбой. Немного времени спустя Огулджерен забыла об осе. Когда вышла во двор, чтобы убедиться в приезде матери с работы, она не поверила своим глазам. Место, где она оставила осу, было пустым. В то время, откуда ни возьмись, появившаяся оса начала кружиться сначала вокруг талии, а потом вокруг шеи Огулджерен. Обрадовавшись, Огулджерен вместе кружилась с осой. Смеялась, хлопая в ладоши. В этой суете оса успела сообщить своим языком о том, что она не хотела улететь не повидавшись с Огулджерен. После этого случая, где – бы она не видела ос, Огулджерен начало казаться, чтоэто её оса. Мысль о том, что в какой-то части земного шара есть оса, которая спасла она сама, спасобствовало тому, что Огулджерен все время вместе летала с ней.

Собеседник
(рассказ)
Я не знаю, когда это началось, но закат дня стал для меня самым частым временем размышлений. У нас есть пыльная дорога, по которой мы возим скот со стада, и эта дорога граничит с узким каналом, который весь покрыт камышами. Именно в ту пору я нашел привычку наблюдать за алым горизонтом по пути домой. Хотя должен признаться, что алый горизонт на закате существовал одиннадцать лет тому назад, когда я начал пасти скот в восьмилетнем возрасте. Мы, мальчики-пастухи деревни, во время захода солнца разными играми возмещали всю занятость дня. Нас радовало, что скоро возвратимся домой и займемся другими делами после специально приготовленного для нас ужина, а с другой стороны, ликовали из-за ангельски приятного ветра, который, как подаяние за наш труд, обрадует и подует на испарину на наших волосах, а некоторых и вовсе животворит. Из-за пыльной дороги мы раскручивали брюки до колен и ходили босоногими. Поэтому ноги мальчиков были тонкими, как пастушьи палки, а стопы плоскими и длинными. В детстве мы устраивали соревнование, наступив на след сорокового размера обуви, и выявляли таким образом, у кого стопа плоская. Несмотря на то, что мы целый день проводили на ногах, с наступлением раннего вечера наполнялись какой-то радостной силою. Вы бы поняли, почему я называю это радостной силою, если бы вам довелось ходить стадом ближе к вечеру. Свист, по(д) которому послушно шло стадо, был для нас песней. Звон колокола среди этой смеси мычащих коров был музыкой. Мы как хоровики большого коллектива пытались общаться между собой с криками «эй да эй» Среди «веселых кочевников, движущихся толпой, кто-то бросал палку вперед. Желая выяснить, куда упадет выброшенная палка, я устремлял взор вверх и тем временем встречался с алым закатом с глазу на глаз. Тогда-то мое сердце потихоньку замирало. На данное время один из пастухов обзавелся семьей, один-на учебе, а двое из них вообще бросили пастушество и занимаются другими делами. Только я подобно шестерке, которую отец никогда не меняет, состою на прежней «службе» Новоиспеченные вместо ушедших ребята моложе меня и их интересующие дела уже пройденный этап для меня. Я завожу разговор лишь потому, что, хочу хоть чем-нибудь занять себя, у меня нет ни малейшего желания разоткровенничаться с ними душа в душу. По той причине меня не привлекает их шалости на закате. Наоборот, я начал приобретать печальный вид из-за того, что думствую ранним вечером. Недавно, догнавший меня парень-пастух повздорил со мной словами: «Ты разговариваешь с самим собой» Ранее взбудоражившая мое сердце вечерняя заря теперь расстраивает его. В то время мне кажется, что кто-то ставит мое сердце на стальную решетку и трёт его в клетку. Не в состоянии выносить эту медленно распространявшуюся на все тело боль, вздыхаю. Из сумки достаю бутылку, впитавшую в себя всю дневную жару, и отглатываю воды из неё. Потёртое мое сердце, кажется, падает в воду и щемит тоскливо, так как это бывает, когда пытаешься обмыть теплой водой какую-то рану. От этой ситуации меня спасает только берег моря, который находится на краю села. Большие волны моря разбиваются у берега, и я получаю удовольствия от их шума. Признаюсь честно, если кто-нибудь умеет думать во время гула, то надо отдать должное и пожалеть его. Потому что его может не услышать только тот, у кого больше «урагана» в голове. Кстати, вас уведомили какой стоит запах моря, когда речь шла о нем? Море пахнет запахом только что выпотрошенной рыбы. Не новость, да? Ерунда! И откуда в голову пришла подобная идея? Она появилась так же внезапно, как из ниоткуда появившийся и присевший рядом со мной собеседник. Он был мужчиной 40-45 лет. Я не смог разглядеть полностью его тело из-за черной рубашки, в которую он был одет. Если не ошибаюсь, на нем была темная обувь под черные брюки. Мы сидели на берегу моря, на скамейке, предназначенной для двух человек. Неожиданно он воскликнул радостно, как будто мы сто лет знакомы, о том, что я нашел хорошее сравнение с морем
- Невозможно более дотошно описать запах моря
- Что ты говоришь, ага? – спросил я. – Что-то я вас не припоминаю. Сказав последнее, я уставился на него. Мы сидели на том месте, где стояли деревья, и эта часть берега приходилась непрогляднее, чем само море. И не представлялось возможным хорошо увидеть друг друга в лицо, если не взять в руки фонарь. Тем временем осознав, что я за ним наблюдаю, он сделал вид, будто меня не замечает и повернул голову в сторону моря, и тихо улыбнулся про себя. В его поступке почувствовалась надменность взрослых, считающих любопытство детской привычкой. Несмотря на то, что мне не удалось толком разглядеть его, плюс чтобы не оставить его в неловком положении, я устремил свой взгляд в темно синее море, накинувшее на себя «вечерний халат» Про себя решил больше так не пялиться. Бушующее синее море стало спокойным с появлением собеседника. По вине тихого ветра деревья, находящиеся неподалеку, тихо зашумели в согласии с ударившимся о берег нежными волнами, словно проявляли ласки новобрачной женщины. Вдруг это обстоятельство растревожило мое сердце. Я на тот момент, наверное, стал похожим на тех, кто не в силах отодвигать свое тело из-за полностью накрывшей его волны, на тех, кто полностью поглощен водой. А возбудившее меня обстоятельство потихоньку угасало, все дальше отделяясь от нас. Мой собеседник не оставлял попытки быть шебутным.
- Хочется ее увидеть, да? Я прав? Так? – спросив, он подмигнул мне.
Несмотря на то, что я был лишён возможности хорошенько его осмотреть по причине темноты вокруг, впоследствии несколько удивлялся тому, что запомнил его подмигивания и даже недвусмысленную улыбку на лице, к которой я тогда отнесся с презрением.
- О ком ты говоришь? – спросил я, специально повысив тон и пожав плечами с ложной обидой. – Я даже не понимаю, о ком ты говоришь.
Но он все равно не угомонился и, как бы специально поддразнивая меня, не переставал улыбаться «Признавайся, ведь так? Ведь так?» спрашивал он меня раз за разом, хлопая по плечу. Я, махнув рукой, бросил взгляд в сторону темно синего моря. В том месте, где небо сливалось с морем, виднелся изголуба-белый горизонт. Если убрать все звезды, которые выглядят как белые жемчужины на небе, оно стало бы похожим на море. В меру того, как долго наблюдаешь за горизонтом, он принимал темный облик, а верхняя часть горизонта становилась белее по сравнению с нижней частью. Мне показалось, что еще немного и темный горизонт, подобно черной ракушке, откроет «рот» и из неё выйдет русалка, висящая на хвосте у горизонта, и, осветив все вокруг, она с волнами поднимется на небо. Да, все так и произошло. Я раскрыл рот, не в состоянии думать больше ни о чем. Только неторопливо бьющееся мое сердце не хотело расстаться с трудом достигнутой «родной тишиной» Немного спустя мои глаза чуть ли не ослезоточились от увиденного. Я кажется сухо глотнул воздух, желая смягчить (промочить) пересохшее горло.
- Это твоя Мая, – успевший забыться мой собеседник шепнул мне на ухо. Он много, о чем говорил, но я, благодаря проникшему в мое сердце бунтовству из-за шелеста деревьев, не слышал его. Я всего лишь хотел, чтобы он беспрерывно повторял фразу «Это твоя Мая» с еле заметной улыбкой и со сладким шёпотом. В тот момент я очень глупо улыбнулся. Я улыбнулся так, что все 32 зуба были видны. Меня привел в себя хохот собеседника
- Если бы ты сейчас себя увидел! Ха-ха-ха! Если бы ты видел свой ошарашенный вид. Ты бы понял, насколько ты слабак, – сказав последнее, он засмеялся изо всех сил.
- Давай так – я дико посмотрел на него. Искры вырвались наружу из глаз в виде блуждающих огоньков и стали кружиться вокруг нас. – Не твоего ума дело слабак я аль нет. С какого перепуга это должно волновать тебя? И вообще… уходи от сюда, ага, иначе…
Я крепко сжал кулак. Тогда мне показалось, что впервые смог «разузнать» его игривые глаза. Его глаза открыто намекали на то, что меня специально поддразнивают, дабы хорошенько поиздеваться надо мной. Сообразивший это, я затих. Мой собеседник спокойно отнесся к моему раздражению и сидел без всяких движений, будто собирался показать свою безразличность к испытываемым мною чувствам. Хотя мой гнев остыл, все равно не было желания с ним общаться вновь. А за спиной ударил морской ветер, которому не было дела до нас. Колебание волн, которые якобы «играли» внутри моей головы и никак не могли выбраться оттуда наружу, было похожим на те волны, что осаждали дно крепости и медленным образом возвращались обратно. В то время как я в тупиковом состоянии стоял, не зная что делать, уйти или остаться с ним, мой собеседник, склонив голову, принял вид серьезно думающего человека. Мое любопытство привязало меня к нему, как ни крути, мое желание узнать, о чем он думает, вынудило меня остаться. Тем временем он поднял голову и встал со скамейки. Он мне тогда показался одним из моих знакомых. В голове молнией прошлась мысль о том, что я до сих пор не получил ответа, кто он такой и не особо вдавался в подробности, откуда он меня так хорошо знает. Я скорее всего покончил бы с этими вопросами, больше похожими на сомнения, но он опередил меня, не оставив другого выбора кроме как слушать его
- Ты признайся ей, признавайся в любви. Не откладывай на потом. Потом может быть очень поздно,– с наставнической и спокойной интонацией сказал он. Однако я не в состоянии связать и двух слов, стоял как вкопанный. Несмотря на меня, он глядел в сторону моря, как будто меня не было. Я почувствовал, что он становится для меня родным и что хочу быть к нему поближе. Эта неожиданная привязанность к нему расслабляла меня. Я наполнился мыслями что он понимает и пытается помочь, в общем, не безразличен к моей судьбе. Я совру, если скажу, что хотел обнять его, но то, что я постепенно начал к нему привыкать – правда. И поэтому я опять присел бы с ним рядом, не смотри он меня так с осуждающим взглядом. Казалось, что он следит за моей спиной, когда я шел по дороге. Я даже ради простого приличия не смог оглянуться через плечо, чтобы выяснить смотрит он или нет. Мне казалось, что если я оглянусь назад, тогда он глазами накажет меня, глазами скажет, что я тюфяк. Нет, лучше продолжать путь, нежели попасть в такое положение. К тому же, мне ли не видеть дом Майи. Соседствуем. Меня там узнают, как одного из членов семьи. Но Боже, как мои колени дрожат сейчас. Я даже слышу звук собственной обуви при попадании о камень. Случится что, опять мое сердце, наполнившись водой, утонет в ней. Плюс, эта часть тела становится тяжелой. Если так и дальше будет продолжаться, я споткнусь, а то плотное мое сердце выпрыгнет из груди. Она опять с улыбкой встретит меня. Она всем улыбается. Такая красивая, наивная, просто няшка. Няшка гмм, откуда мне взбрело на ум такое слово?
- Добрый вечер, Бегли, – эта фраза привела меня в себя. Оказывается я уже дошёл до дома Майи, может быть даже окликнул тетушку Мамагюль (Я всегда по детской привычке зову ее, когда ее сын Ораз отсутствует) Но как всегда у порога стояла улыбчивая Мая. Не успел я ответить на приветствие, как за ней появилась незнакомка с бело-круглым лицом. Наверное, она была низкого роста, потому что, пристально глядя на меня через плечо Майи она то равнялась с ней, то уменьшалась. «Бегли, наш пастух села» охотно сообщила ей Мая. Незнакомка фыркнула, не дождавшись окончания предложения. И я сразу очнулся
- А где Ораз? – я задал вопрос, который появился в моей голове минуту, нет мгновение назад. Должно быть, я задал его с раздражением, потому что с улыбкой отвечающая на спокойные вопросы, а со смехом, отвечающая на улыбку, Мая переменилась в лице. Она приняла серьёзный вид
- Что случилось? Все в порядке?
Я сожалел о «содеянном», почувствовав тревогу в ее голосе. Она начала спускаться с пятой лестницы, которая лежала между нами, словно гора, покамест спрашивала. Когда она встала передо мной, я действительно увидел скрытую тревогу, неизвестное опасение в ее глазах. Подобно глазам в ловушку загнанной лани, ее заботливый взгляд потушил «мой внутренний пожар» и успокоил меня
- Нет, ничего серьезного. Только хотел кое о чем спросить…
После этого ее лицо просветлело. Я сам был рад появившейся легкости между нами. Тихо веющий ветер все пытался распространять эту радость вокруг. Тогда и мне достались от его нежных потоков, они маленько поглаживали мой лоб. Оказывается, я вспотел за это время.
- Тебе сказали, когда свадьба? – спросила Мая, не переставая улыбаться. – Ах, да, как они скажут-то? Вот приедет Ораз, сам отнесет вам приглашения. Ближе к обеду сватались, – добавила она, теребив ладонь о ладонь. Я слушал эту новость с удивительным смирением. Мне показалось, что именно так и должно было произойти. Если бы мне час назад сказали обратное, то, что я сейчас слышу от Маи, я бы сокрушил все на своем пути. Мир рухнул бы для меня. А на тот момент мне показалось, что все должно быть именно таким, как сейчас есть. Мая в свою очередь что-то рассказывала о предстоящей дате свадьбы. А я стоял как столб, по привычке не имея у себя силы выговорить хотя бы что-нибудь. Я стоял под впечатлением ее неземной красоты, особенно выделяющейся, когда она бегло пытается кое-что рассказать. Ее лицо, похожее на овальное шелпе (украшение), производило впечатление неземного человека. В ее лице все было так уместно расставлено, все так с тонкостью «нарисовано», что оно казалось «правильным» Это вынудило бы назвать ее «куклой», оставь ее игривые глаза, радостно бегающие в обе стороны, без действия. Хорошо, что они не лишены движения. Иначе, она была бы похожей на статую, к которой никто не осмеливается близко подойти, тем более дотронуться. Во время ее волнения, ее быстроты в разговорах, ее спешки в выражениях, то правильное лицо оживлялось и, приняв оттенок розы, становилось похожим на лицо простого смертного. Ах, Мая, Мая… Осчастливит ли тебя твой избранник? Побалует ли он тебя как девочку, не желая испортить твою невинность? Успокоит ли его твой смех, что будоражит даже птиц? А я столько раз вслушивался к нему с замиранием сердца. Однажды, когда шел пасти скот, воробушек, чуть ли не оставшийся у моих ног, так спел отчаянно, что мне вспомнился твой смех. Я слышал твой смех, когда шел в море навстречу русалке, когда она на мгновение подымаясь вверх хвостом, била воду и шуршала, когда брызги волн со спешкой сливались с морем, даже в звуке скрипучего ведра, которое мама носит собой каждое утро, чтобы доить коров – во всем этом я слышал твой смех.
- Мааааая – она наконец остановилась, услышав зов девушки с бело-круглым лицом.
- Мне пора теперь домой, я пойду ладно? Тогда как и договорились, пусть и Тавус придет завтра утром. Буду ждать. Ты и сам приходи, узнай. Если успеет воду накачать, то может быть Ораз сегодня ночью возвратится, – сказала она, после чего пристально стала смотреть на меня. Она и без того в последнем моменте нашего разговора подняла брови с лицом сомневающегося человека. Факт того, что я молчу, озадачил ее. В недоумении ее голос терял самоуверенный тон. Она теперь не спускала с меня глаз. А я стоял, как будто воду в рот набравший, и никак не решался произнести вслух, несмотря на то что обязан был. Я только улавливал моменты, когда лицо Майи становилось то ли серьезным, то ли жалким от удивления. Она уже начала соображать. Она начала понимать почему я здесь. Она начала вникать сквозь мои мысли. Тем временем на ее лице появилась очевидная жалость, переплетенная с удивлением. Мне казалось, что еще немного, и она на весь мир поведает о моей тайне. Поэтому меня охватил невиданный страх. Когда захлебнулся, пытаясь промочить горло, кажется, этот звук послышался даже ей. Да, именно так. Она узнала все мои тайны. Удивляется и жалеет меня. Меня, ещё не отслужившего в армии, провалившего экзамены в ВУЗ два раза подряд, никчемного пастуха жалеет. Она могла бы рассердиться на меня из-за того, что я посмел ее полюбить. Но ведь она не из таких девушек. Она может только сочувствием отнестись к подобному.
- Теперь иди домой – Она первым прервала молчания. Но на этот раз не дожидаясь ответа, она отвернулась от меня. Я вдруг закричал:
- Мая!
Мои глаза, не поверившие, что этот голос был издан мной, расширились. К сожалению, Мая не обернулась назад. Наоборот, как будто боится, что я опять закричу, быстро поднялась по лестнице и вошла в дом. Из-за вероятности что я последую за ней, закрыла дверь на замок. Звук от замка превратился в ответ на мою любовь с ее стороны. Я все понял. Мая закрыла не только дверь от дома, но и дверь моей любви в том числе. Оставила меня по ту сторону двери. Вот тогда начало брать за душу. Вот тогда грусть, наполняющая мою душу при появлении вечерней зари на закате, стала досаждать мне. Оказывается, человек склонен улыбаться и при радости, и при печали. Я осознал, что теряю равновесие покамест стоял с иронической улыбкой на губах и с тем что она все больше вешает мой нос и затуманивает мои глаза. Надо было что-нибудь сделать, с одной стороны мне хотелось предаться слабости, бросить все и ваньку валять, но с другой стороны голова пошла по кругу, как будто дали пощечину, и я никак не решался оставить все и умчаться прочь. За моей спиной мне почувствовалось чье-то чаяние в это время. До меня дошло, что ждущим может оказаться недавний мой собеседник. Мысль о том, что он будет смеяться надо мной словами «слабак» обессилила и так расшатанное мое тело. В конце концов я забил на все и решил вернуться обратно – в свой дом. Как оказалось, он действительно ждал меня под покровом ночи, под темным деревом. Приближаясь к нему, я испытал другие чувства. Было ощущение, что он просто хотел проводить меня до дома, нежели отчитать. То, что он всю дорогу молчал, как будто мы сто лет знакомые, понимающие друг друга без слов, чуть было не озадачило меня. По пути домой в этой растерянности я позабыл даже море и морскую русалку. Вместо этого в нос ударил как вонь из выпотрошенной рыбы, запах канала, который граничит с пыльной дорогой. Моя обувь «томилась» в пыльной дороге, как моя душа. Но вместо депрессии, которую я испытывал в подобных случаях, меня наполняли совершенно чуждые мне эмоции. Тот факт, что мой собеседник молчит и не пытается успокоить или подкрепить меня, давал мне силы. В тот момент я от души улыбнулся, уяснив себе что он настоящий мужчина, который пригодится мне в дальнейшем.

Год перелёта
(рассказ)
(Посвящается светлой памяти Йонатана Нетаньяху)
Наступают такие моменты в истории человечества, когда, находясь на краю, ты должен выбирать каким путем идти. И у каждого пути есть свои концы. Тогда-то люди начнут искать помощи у других. Не находя её, обратят взоры к небу. Но небо не ответит так быстро, как хотелось бы. От отчаяния безнадежные пожмут плечами, молча спрашивая причину. В надежде выяснить, до какого уровня неба их мольбы взлетели, они чаще станут смотреть на него, но с каждым днем надежд станет меньше, а глаза начнут тускнеть. Только самые выносливые, самые смелые будут пытаться вновь зажечь потухшие искры глаз, утверждая о том, что Господь непременно ответит им. На рассвете они толпами, как ангелы с белой накидкой, пройдут по узким дорогам Багдада. Старик Давид бен Соломон с тугими глазами от тускло желтого цвета лампы, что держит в руках, сможет увидеть только белую накидку самого последнего из них. Он будет ему казаться то ли двоюродным братом, что живет в Амадии, то ли сыном соседа – Иокава бен Исхаака. Иногда он представляет самого себя вместо парня с белой накидкой. Бывает, что он даже дремлет у окна в надежде снова увидеть его. Тогда тень его пухлого среднего роста падает на тех «предрассветных» прохожих, якобы догоняя их. Мирный ветер мирного Багдада перемешивается с тяжёлыми вздохами старика. В этой тишине он никак не может обрести покой. Он часто утверждает о том, что ему было бы хорошо, если бы они остались на войне. Новость о поражениях крестоносцев лишила старика ходьбы на целых три дня. Он все утверждал, что Иерусалим перед его глазами.
-Действительно, должно быть так – утверждает старший сын старика Ерщалаим. – Интересно, сколько раз в день он вспоминает о нем?
- При каждом вздохе – отвечает младший сын Иоанн.
У старшего сына имеется небольшая лавка на центральном рынке Багдада, где он торгует чернильными орехами. Иоанн работает у него помощником. Но иногда в голову старика приходит мысль о том, что парнем в белой накидке может оказаться его младший сын – Иоанн. При виде того юноши у старика начинают дрожать колени. Едва появившись, он исчезает как мираж. Несмотря на то, что старик несколько раз пытался об этом поговорить со старшим сыном, его желания не увенчались успехом. «Они, наверное, раввины, которые по утрам идут читать Талмуд», - сказал Ерщалаим. С вопросом о том, увидят ли они вновь Иерусалим, старик каждый день обращался к людям. Не получив ответа, он начал спрашивать у всего, что его окружает. Люди не сочли нужным обратить внимание на то, что старик совсем слабеет и разговаривает с самим собой. Это случилось в те дни. Давид бен Соломон, сидя на бревне, которое находится на краю своего маленького огорода, снял чалму. В это же время появился его младший сын Иоанн. Он впервые за долгое время увидел белые, как осадки, редкие волосы отца
- Послы появились, – оповестил он тихим голосом. Давид бен Соломон был удивлён и не знал, что сказать. Недоверчивая улыбка на лице Иоанна потихоньку исчезла. Нахмурив брови, он продолжал стоять в задумчивости.
- Говорят, что они посредники Давида Алруя, что они приехали забрать нас в Иерусалим, - сказал он потом, с каким-то трепетом, все ещё недоверчиво уставившись глазами. Он боялся разбить мечты отца. Молчание старика означало его согласие. Это было предзнаменованием того, что Иоанну следует быть осторожным. Исходя из любопытных глаз отца, он понял, что его осторожность была не впустую. Человек, который долго живёт в ожидании, бывает очень доверчивым. Иоанн предугадал, что эта новость обрадует отца, и спешил сообщить раньше всех. Во-первых, он захотел увидеть счастливую улыбку отца, а во-вторых, захотел проверить свое отношение к этой вести. Лицо старика Давида было спокойным как, небо Багдада. Если оставить его в таком положении, то никто не смог бы подумать о его тоске по Родине.
- Наконец-то, – сказал он глубоко вздохнув. На тот момент его глаза были в стадии оживления. Когда он уставился на сына, они уже начали оживляться. Искры зажглись в карих глазах старика. Иоанн понял, что, чем больше отец верит в это сообщение, тем больше он сам сомневается в нём. Особенно это чувствовалось, когда отец проходил мимо с едва скрываемой улыбкой. Какое-то скрытое чувство противоречия усиливало его страх перед правдивостью этой новости. В течении дня уже все багдадцы услышали её. Они, путаясь в своих узких, не имеющие концы улицах, с радостью спешили сообщить «благую весть», не обращая внимания на заранее осведомленности ею человека. И всякий раз чувствовали себя первыми, кто слышал эту новость. В этой суматохе никто не замечал маленькую плачущую, из-за отсутствия внимания своей мамы, девочку четырёх лет и её маму, которая бегает босиком по улице. Людям казалось, что так должно было быть. Они все больше были склонны верить тому, чего в обыденной жизни сочли бы странным. Чем больше странностей происходило, тем больше они в нее верили. Люди полностью погрузились в эту весть. Ерщалаим почуял, что отныне Багдад не будет жить прежней жизнью. Его клиенты вели себя странно в этот день. Один, маленький ростом, рыжеволосый мужчина, который забавно на все вокруг всматривался, забыл свой кошелёк. Ерщалаим случайно увидел забытую вещь перед закрытием лавки. После рыжеволосого, пришедших в лавку людей было около четырёх, но казалось, что какая-та неизвестная сила завязывает им глаза и ум. Для Ерщалаима было все равно, где они будут жить. Его торговля и здесь приносила неплохую прибыль. Если не считать, что хяким города Муктаби некоторое время противился из-за недавнего бунта, теперь он был спокойным. В отличии от других, которые считают дополнительный налог бедствием торговли, Ерщалаим уверен, что его чернильные орехи, коими он торгует, никогда не останутся без спроса. Его не пугают рассказы об убытках. Он даже тогда найдет выход. Вообще-то, он не похож на остальных торговцев. Ерщалаим невозмутимый человек для торговли и всегда разговаривает спокойным тоном. А сдачу дает, проверяя одну за другой. Он и сейчас, когда, закрыв лавку, идет домой по узким улицам Багдада, смотрит на эту путаницу покорно. Как чужеземец, которого эта суматоха не касается, он идет домой походкой, выдающей свое спокойствие на каждом шагу. Он потом много раз, измеряя улицы медленной походкой, вспомнит тогдашний Багдад. Попробует восстановить самые незначительные, самые маленькие детали вещей: заброшенные дома, что находились вдоль маленьких улиц, их открытые двери даже во сне не оставят его в покое. Он, услышав какие-то звуки за этими дверьми, каждый раз захочет там побывать гостем, но каждый раз, приближаясь, его сердце будет биться сильнее, и тем самым разбудит его ото сна. Испытывая сожаления, спокойный торговец вытрёт пот чалмой и поймет, что этот страх теперь никогда не закончится. В тот день, прогуливаясь по коротким улочкам Багдада, которые обрываются неожиданно, как его воспоминания, он без особого интереса наблюдал за происходящим. Про себя не знал, что делать, улыбаться или нет. Всё происходящее в его сознании запечатлевалось отнюдь не порознь с мельчайшими подробностями, а как единое целое без окраски. Навсегда перед глазами осталось то, как люди решительно избавлялись от домашних вещей, считая их виновными во всем – и в налогах, и в жизни на чужбине. Среди тех предметов домашнего обихода выделялись большим количеством посуда, одеяла и различные вещи быта. Звук, который исходил от них при выбрасывании, навсегда останется в ушах Ерщалаима. Такой суматохи не было бы, даже если бы они готовились к пиру. Невозмутимый Ерщалаим шёл, не сливаясь с уличной суетой. Позже он сделает попытку восстановить все, что связано с тем днем. Вот он, занимающийся торговлей человек, держит себя на стороне от этого базара. Спокойный Ерщалаим, которому, «море по колено», идёт по коротким, как его воспоминания, улицам. Некоторых женщин, одна из них последняя жена их соседа Иакова бен Исхаака, он узнает по кадфе. Потому что она никогда не снимает кадфу с головы, даже если запутается в нем. Из-за худости тела в этой длинной кадфе она похожа на тутового шелкопряда, который прядет шелк. У семьи Ерщалаима есть ещё один сосед, но они евреями не являются, точнее, матерью главы семейства была туркменка, родом из древнего города Мерв, а отец арабом по имени П. После смерти туркменки-мервчанки, оставившей сына, её муж женится во второй раз на еврейке и по совету жены поселяется там. Поселить-то поселился, но его долго не принимали как своего. Поэтому П редко выходил из дому. Наверное, эта неразбериха тоже прошла мимо их дома. Сколько бы ни старался, Ерщалаим больше ничего не помнит. Воспоминания быстро возвращают его к маленькому дому с кованым забором до пояса. Представление счастливого лица отца занимает у него много времени. И каждый раз так. «Почему? Почему ты такой счастливый, почему?» - как бы спрашивая себя, он хватается за голову. Это доставляет ему огромную боль.
В тот день Солнце Багдада простояло особенно ярко, желая напомнить о своем присутствии как можно дольше. По крайней мере, людям так казалось. Оно не спустилось с неба в своё время, и этим продолжало волновать людей. Лучи Солнца стремились проникнуть либо через окно, либо через открытые двери домов. А люди хотели побыстрее сменить Солнце дня на долгожданную Луну ночи. Потому что тогда, когда Солнце зайдёт и наступит ночь, они должны были выйти на крышу своих домов, и соединиться с ветром, который унесёт их в Иерусалим. Мысль о том, что они улетят с ветром, так радовала их, что они готовы были избавиться от всех ненужных вещей, дабы они им не мешали во время перелета. Домашние вещи были разбросаны повсюду. Было ощущение, что тесным улицам Багдада не привычен такой беспорядок. Вещи валялись под ногами, создавая тем самым следующие трудности: острые царапали, твердые задевали. Но ни одно препятствие не в силе было остановить их. Тогдашняя картина очень напоминала внутреннюю поспешность старого Давида. Ерщалаим нашел его, когда тот продолжал кланяться Солнцу. Давид бен Соломон сначала приветствовал заходящее Солнца, а затем поклонился во все четыре стороны. Чтобы не мешать процессу прощания, который старик Давид с большим энтузиазмом и удовольствием выполняет, Ерщалаиму пришлось подождать в стороне. Лишь тогда, почувствовав тяжесть халата, обрамлённого золотой каймой, он понял, что устал за весь день.
- Мы скоро возвращаемся на Родину, – сказал старик Давид, приблизившись к сыну. В общем, он не сомневался в том, что Ерщалаим услышал эту весть. За короткое время все уже знали о ней. Пошли слухи о том, что к ним присоединятся люди даже из Амадии и Мосула. Вспоминая свое равнодушие, Ерщалаиму думается о притворной радости Иоанна. Иоанн, конечно, был навеселе ради отца. Та мысль, что Иоанн любил отца больше всех, мучает Ерщалаима. Иоанн перетаскивал все вещи наружу, подшучивая. Люди, кое-какие, недовольные замкнутостью Иаонна, не предполагают, что он в тот день был словоохотливым. Он даже закружился с какой-то длинной накидкой словами: «Мы летаем». На тот момент старик Давид, который все не решался, что делать со старыми книгами и со стальными инструментами, застыл на месте. Перед его глазами опять появился силуэт того юноши, которого он видит на рассвете, и не смог двинуться с места, пока, Иоанн не прошел мимо. Ерщалаим намекнул на то, что лучше оставить книги дома.
- Я предложил их послам, но они отказались. Зато взяли золотые украшения. Я им кольцо свое отдал. Зачем оно мне? – сказал старик Давид так, чтобы Иоанн услышал. То ли от того, что дом опустел из-за отсутствия вещей, то ли от того, что они мысленно с ним попрощались, дом становился холодным. Будучи не в состоянии выдержать опустошения, они поторопились подняться на крышу дома. Это, конечно, нелегко далось старику Давиду. Он за это время успел вспомнить осла св. Христа и то, что было сущим испытанием возиться с ним. Солнце, наконец-то, склонилось к закату и отдало свое место новолунию. От сломленных линий розового заката очевидно было нежелание солнца покинуть мирных жителей Багдада. Вечерний закат округлился как роза, которая обнимает край неба. По краям того кругавиднелся горизонт. А за горизонтом расположилась дорога, ведущая в Иерусалим. Чтобы преодолеть ее с ветром, они вышли на крышу домов в легонькой одежде. В лёгонькой, потому что боялись излишек веса. Но у них был ещё один страх касаемо стариков и детей. Мамы младенцев держали их под грудью, умеющих самостоятельно ходить брали за руку. Страх за детей был велик чем свой собственный. Если вдруг ветер подует в их сторону сильнее, чем ожидался, то дети могли бы отпустить руку матерей, или еще хуже, ускользнуть от них. Это была причиной взволнованности женщин. Ничего не говоря, они трепетали даже на самый обычный вечерний ветер. Их легкие одежды привлекли внимания многих. Некоторые из старых людей предложили им свой верхний халат, сочтя внутренний достаточным. Людям, которые считали себя дотянувшими до небес, не терпелось узнать, что скрывается за розовым горизонтом. Они сердцем покинули Багдад раньше, чем их ноги. Они ждали, чтобы скорее магический ветер, усилившись, унёс их на Родину – в Иерусалим. Женщины, стоявшие кучкой в легкой одежде, напоминали плакучую иву. Слабое колыхание их одежды можно было сравнить с шуршанием ивы. Итак, создалась картина, в которой перед сломленными линиями розового заката тряслись безнадёжные ивы на вечернем ветре. Люди на крыше стояли неподвижно. Они продолжали ждать. Любое движение могло прервать их внимание. Тем самым это могло вернуть на крышу тех, кто уже мысленно на пути в Иерусалим. Поэтому ни один из них не горел желанием общаться. Особенно мужчины, словно превратившись в мумию, стояли молча. Вечерело, и тонкая луна на небе всё больше росла. (утолщалась) Глаза стоящих на крыше людей начали сиять как звёзды. Незначительное дуновение ветра могло усиливать их сердцебиение. Именно из-за этой сентиментальности Иоанн переживал за отца. Он с благодарностью кивнул в сторону Ерщалаима, который ни на минуту не отходил от отца, и обратился к соседям:
- Есть кто уже на пути в Иерусалим?
- Нет ещё, – ответили ему.
Это был сын соседа Иакова бен Исхаака. «Нужно было найти самих послов. Так правильнее» - подумал Ерщалаим, опустив голову. Он вовсе не хотел смотреть на лицо отца. Это означало лишний раз беспокоить его. Было очевидно, что если он сегодня не поднимется на небо, тогда ему не будет покоя на земле. Когда полностью стемнело, и ночь бросила тёмную шаль вокруг, люди начали думать об обратном. Конечно, они и раньше сталкивались с мыслью о вероятности не улететь, но она сразу заменяла свое место надеждой. Люди нарочно обходили ту мысль стороной. Исходя из «Чего боишься, то и случится», они надеялись на хорошее. Как будто надежда на хорошее обеспечит им полёт, люди невольно питали к ней склонность. Откуда возьмись, должен был появиться сильный ветер и, как волшебный ковер, унести их в Иерусалим. Дойдя до этой мысли, Иоанн горько улыбнулся. Кроме сияющих в темноте звезд, никто её не увидел. Сочинивший несколько песен в мирные ночи Багдада Иоанн, взглянув на своих поклонников на небе – звёзды, закрыл глаза. В его представлении люди, оставившие домашние вещи на узких улицах Багдада, летали над ними. Покрывала, как летающие ковры, накрыв своих хозяев, поднялись ввысь. Люди, подскользнувшись о ложки, летали. Старик Давид летал в обнимку со старыми книгами. Сын соседа Иакова бен Исхаака летал, опираясь на палку пастуха. Ерщалаим летал с мешком чернильных орехов. Мария летала вместе с дочерью четырех лет. Они все, без исключения, летали. Иоанн пришел в себя, когда одна слезинка сошла с горькой улыбкой на его губах. В воображениях летавшие в реальности стояли на крыше своего дома. Стояли тихо, как будто воды в рот набрали. Ни у кого язык не повернулся сказать о том, что с большой вероятностью они сегодня ночью не улетят в Иерусалим. Молчанием они хотели возложить ответственность сообщить об этом кому-нибудь другому. Но было бы неправдой утверждать, что они ждали каких-либо слов. Это невозможно было назвать чистым ожиданием по одной простой причине. Скорее, оно было формальностью, о которой все знали. Простая формальность в виде озвучивания сообщения. Но такое, на взгляд, пустяковое дело, кто-то должен был выполнить. В конце концов, Ерщалаим, не выдержав, положил руку на плечи отца. Старик Давид весь дрожал. До этого он тихо плакал про себя. Когда Ерщалаим положил руку, опустившись наземь, он начал рыдать. Мурашки пошли по телу всех тех, кто его слышал, но этот плач особенно тяжело пришелся для Иоанна.
- Эй вы, проклятые, - крикнул он на сторону темноты. Иоанн имел в виду, двух импостеров, что назвали себя послами от имени Давида Алруя. Почему-то Ерщалаиму вспомнился тот рыжеволосый мужичок, который забыл свой кошелёк на лавке. – Бог вас накажет. Вы будете отомщены, – добавил Иоанн ничуть не успокоившись. Начался переполох. Некоторых нельзя было увидеть из-за расстояния. Все равно, было заметно их «оживление» после столь долгой тишины. Поспешно поднявшиеся люди медленным образом спускались на землю. Были те, кто стоял в нерешительности. В воздухе витала ругань, постепенно растущая на проклятие. Кто-то свистнул. Каждый возвращался в свою прежнюю жизнь: сын соседа Иакова бен Исхаака как св. Иаков, который был обречен ещё на семь лет пасти овец, Мария как Мария Магдалина, которая ещё должна ждать отпущения своих грехов – покорно шли друг за другом. От отчаянной мысли, что невозможно ничего изменить, Иоанн крепко сжал губы. Не считая других, он даже собственному отцу не в силах был помочь. Взяв отца за руку, Ерщалаим молча прошел мимо него. Хотел было кое-что сказать, но из-за того, что Иоанн не отрываясь смотрит на темный горизонт, решил промолчать. Слава Господу, что соседи помогли старику Давиду спуститься, иначе хочешь, не хочешь, пришлось бы звать Иоанна на помощь.
Мирные улицы Багдада наполнились шумом. Вернувшиеся в свою обыденную жизнь, люди не нашли её там. Она исчезла вместе с домашними вещами. Добровольно, когда они сами отдали их «послам», и вынужденно, когда остальные украли во время ожидания на крыше. Что касается первого, то они сами взялись избавиться от некоторых вещей, чтобы они не мешали им в течении полета. Как говорится, «Подстреленного сокола и ворона носом долбит», этот случай лишил людей настроения и покоя. Тогда-то все небылицы вышли наружу. Некоторые сравнили это с божьим гневом, связали с ошибками прошлого. Подумали о каре, что достигла их из-за грехов. Нашлись те, кто тешил себя мыслями об испытании бога для любимых рабов. В общем, можно было услышать разные предположения. Багдад не сомкнул глаз в эту ночь. Люди лишились покоя и возместили ущерб за украденные вещи таким образом. Они со слезами на глазах продолжали выдумывать разные истории. Если другие уже были дома, то один юноша все ещё стоял на крыше. Это был младший сын старика Давида – Иоанн.
- Спускайся, – приблизившись, крикнула Мария, и с иронией добавила – Приехали в Иерусалим.
Видя то, что Иоанн не сдвинулся с места, она со спешкой поднялась на крышу:
- Иоанн, что с тобой? Почему ты не спускаешься? Или до судного дня собираешься так стоять? Что, так и будешь ждать? – спросила она вновь. Не получив ответа, она встала прямо перед его носом. На то, чтобы удариться о землю, упав с крышы, остался всего лишь один шаг. У Марии дрожали коленки. Более того, внизу плакала её маленькая дочь.
- Иоанн! - воскликнула она в надежде обратить на себя внимания. Такой пронзительный крик издают, наверное, тогда, когда кого-то хотят привести в чувство. Зов Марии, конечно, был услышан, но это чуть не стоило ей жизни. Глаза Иоанна стали пугающе большими и с мигом зарделись в красный цвет. От испуга Мария сделала шаг назад, и в это время чуть не упала. Иоанн вовремя схватил её за плечи:
- Прости меня, Мария. Назад дороги нет, – сказал он. – Ты не жди меня больше, Мария. Я теперь никогда не вернусь. Я должен лететь, понимаешь, должен…
В его голосе, действительно, чувствовалась готовность к полету.
- Я полечу туда. В Иерусалим. Тебя заберу потом. И Сару. Я не брошу вас, – сказал он с перерывами. Было ощущение, что он окончательно решил про себя улететь. Это подкреплялось с его неизменной интонацией. Что касается Марии, то она стояла как статуя, без слов. Только выпученные глаза выдавали её за живую. Не слышен был даже её вздох.
- А теперь иди, – приказал Иоанн. И не смотри назад. Не оглядывайся Мария, я тебя знаю. Поэтому прошу тебя, не оглядывайся!
Позднее, Мария несколько раз сделает попытку восстановить образ Иоанна именно таким, каким его видела на тот раз. Никогда не сожалеет о том, что не оглянулась назад. Пугающе большие глаза Иоанна навсегда останутся у неё в памяти. Представляя их снова и снова на разных этапах жизни, она исчерпает от них тайный смысл как от иероглифов. В родных, и в то же время чуждых глазах Иоанна иногда будет появляться его печаль и надежда, присущая только юношам. А временами они заполнятся любовью к Марии. Каждый раз проходя мимо дома старика Давида, она бросит взгляд на крышу в надежде увидеть там Иоанна. Ни разу не оглянувшаяся Мария не забудет смотреть на крышу даже в последний день в своей жизни. Что касается Ерщалаима, то он до сих пор не знает, что произошло на крыше. Об этом никто не знает. Известно, что после той ночи больше не увидели Иоанна. Он остался с той ночью навсегда. Как будто испарился в воздухе, он не оставил следов. Его нигде не нашли. То ли от того, что хотят успокоить старика Давида, то ли от того, что сами в неё верят, люди уверены в том, что Иоанн улетел в Иерусалим. После той ночи старик Давид бен Соломон среди тех предрассветных прохожих, что проходят толпами по узким улицам Багдада, не увидел самого последнего из них. Старика в последний раз нашли заснувшим перед окном в ожидании того юноши.


ПОРТРЕТ
(рассказ)
В молодости она была женщиной удивительной красоты, и как свойственно таким женщинам характер у неё был сложным. Могла обижаться на мелочь, и забыть даже самые обидные ссоры. Звали её сказочным именем Василиса. Только вот жизнь у неё ни сказочной была, а самой обычной. Вышла замуж по любви, родила сына, потом как это бывает у многих семей развелась, мол характером не сошлись. Она не рыдала при людях, не жаловалась на одиночество, так как гордость не позволяла, держалась как могла. Даже тогда, когда никого нет рядом она старалась не плакать, вспоминая свою обыденную, скучную жизнь. «Не надо жалеть себя» говорила она. Ей так много советовали построить свою жизнь заново. Но, и тут сыграла роковую роль её гордость. Простить то она всё простила, по крайней мере, ей так казалось.
Она очень любила своего сына. «Он меня ни на кого не променяет» думала она. Эта мысль так радовала её, что она готова была жить одинокой, и работать допоздна ночи, чтобы поставить сына на ноги. Когда сын спросил про отца, она уверенным голосом ответила: «Умер!» Сын спрашивал каков был его папа при жизни, «О мёртвых либо хорошо, либо ничего», поэтому она часто придумывала самые красивые и нереальные истории из её же памяти. «Вырастет, скажу, что на самом деле его отец подлец последний»
Шли годы повторяясь один за другим. Она тоже в этом повторе крутилась, крутилась, и очнулась, когда сын привёз домой невесту. «Вот так новость» шептала она, сжимая ладонь как старая, злая ведьма. Она сразу не полюбила невестку, мол слишком ветреной казалось ей, много хохочет. Для дома, которого, многие годы слышал голос одинокой, от того ужасно невыносимой женщины и мальчика, который, вырос без отца, и по характеру был немного застенчивым, невеста и вправду была, «очень счастливой». Стены, которые, белый свет видели очень редко, так как хозяйка целыми днями пропадала на работе, а сын был в школе, новоиспеченная назвала «чёрными». «Твоя мама ведьма что ли, что живёт без света?» с ухмылкой спросила она. Но, ей очень редко удавалось получать какой-либо ответ касаемо мамы своего жениха. Сын не любил отвечать на такие провокационные вопросы своей девушки, а также, и мамы. Но, как бы он не любил быть между двух огней, ему однажды пришлось серьёзно поговорить со своей мамой.
- Ты что, сынок, не смог найти девушку получше?
Сын голову не поднял на этот вопрос, «молчание – знак согласия» охала она. – Ой, горе то какое…- покачало женщина головой с жалостью. Посмотрев глаза матери, онувидел реальную жалость к себе, и на мгновение был поражён такой жалостью. Он совершил неисправимый грех что ли, чтобы его так жалеть.
- Мама, она вовсе не такая, как ты думаешь – постарался переубедить мать взяв её руки – она очень добрая, мил …
Не желая его слушать, женщина прервала его:
- Ни какая она ни добрая, она ведьма, которая колдует таких глупых парней как ты. Потом увидев, что её слова не действует на сына плюнула на всё и обернулась в другую сторону. Сын, подумав, что мать спит молча сидел около неё, и спустя некоторое время осторожно направился в дверь. Его остановило чёткий голос матери: «Либо она, либо я» После этих слов женщина подняла голову и с такими страшными глазами посмотрела на сына, что тот ещё раз был поражён. Он никогда не видел своею маму такой, даже тогда, когда она призналась в том, что, те истории, которые она рассказывала про своего мужа были выдумками.
- Выберешь её, не думай, что у тебя есть мама. Несмотря на то, что она с мужеством всё сказала, глаза её после этого слизнулись. Она больше не могла сидеть. Закрыв за собой дверь, сын с ужасом представил себе те страшные глаза матери. Та милость и любовь, которая была как будто бы исчезла, а вместо них появился холод и разочарование. Как будто, в тех глазах всё умерло и есть только мир разочарований и гнева. Нет, он больше так не сможет, он исчезнет, чем каждый день увидит такое. Ведь, это самое страшное видеть, как родной человек, который, любил тебя больше, чем себя становится чужим. Он для себя чётко решил, и направился к своей невесте. Та читала сказку про красавицу и чудовища. Сообщил ей, что уходят из дому и велел собрать вещи. Она закрыла книгу и пошла сделать то, что ей велено. Сын вздохнул. В тот момент он случайно посмотрел на обложку сказки. Там была картинка чудовища, глаза которого его интересовали. Они тоже были холодными и в них чувствовался гнев. Он сам того не замечая вспомнил глаза матери, потом очнувшись застыдился себя, ругал себя за то, что сравнил глаза матери с глазами чудовища. «Я, действительно, так не могу» подумал он про себя.
После того как сын уехал вместе с невестой, женщина заметно постарела. От женщины удивительной красоты остались лишь впалые глаза, морщинки вокруг глаз, гусиные лапки, бледные губы и согнутые поясницы. Из-под платка выбивались седые волосы. Она целыми днями могла сидеть на лавочке одна вспоминая сына. Иногда подобно ей подружки – старушки собирались обсудить насушенные дела.
В такие дни она тихо от них отходила в сторонку. Подруги знали ей характер, и поэтому не спешили её успокоить. Как бы она не держалась, годами ей становилась трудно. Она рухнула как крепость, и однажды зарыдала даже при подружках. «Мой единственный сыночек, слышишь Варя!» Та не смогла смотреть прямо ей в лицо, а только погладила её плечи сочувствием.
- Он ведь, должен был ни на кого меня не променять. Плакала она долго, проклиная невестку, называя ведьмой, увёзшей её сына. Со стороны они были похожими на две гуся из той известной песни, только в отличии от них не ходили весело, а плакали сидя на лавочке.
Последнее время подруги старухи заметили что-то ни ладное. Она вот уже три дня не выходила из дома. Не хотела кого-нибудь увидеть, не хотела с кем-либо разговаривать. Подруги серьёзно разволновались, но она никого не пустила в дом. На вопрос всё ли с ней в порядке, она ответила: «Да» Однако дураку было понятно, что с ней ни всё в порядке. Но, что они могут изменить? Они же простые, смертные, а не Всемогущий способный привезти её сына. Старуха совсем ослабела, она то и делала, что рылась в вещах сына. Жила воспоминаниями. Только они спасали ей жизнь. Но, это спасение обходилось ей очень дорого, потому что, с каждым воспоминанием она угасала. Однажды старуха вспомнила любимого поэта сына. Это был Есенин. Она сразу же нашла ту книгу и устроилась почитать её. Посмотрев на содержание, она решила читать стихотворение «Письмо матери». «Эх, старушка – пробормотала она. Такая же старушка как я». Потом вытерла слёзы, и открыла страницу, на которой было это стихотворение. В ней она неожиданно нашла письмо сына. Сначала ни поверила своим глазам, ведь, в чудо ни сразу поверишь. Поторопившись, читала то, что там написано. Письмо начинался со стихотворении Есенина «Ты жива ещё моя старушка …» Сердце её дрогнуло от первых строк. Письмо было краткого содержания, оно скорее было признанием, чем письмо. В нём рассказывалось как он сильно любит свою мать, и что бы ни случилось, никогда не оставит её, не даст исчезнуть как маленькая фея – Лилия. «Лилия» шептала старуха. Она в детстве сыну рассказывала всякие сказки. Одной из самых любимых сказок его сына была сказка про Лилию. Про фею, которая, исчезла с лица земли с каждым днём, становившись, всё меньше и меньше, просто потому что, её предали и оставили одну. Если посмотреть со стороны, старушка тоже исчезала как Лилия, она тоже уменьшалась. Ей с трудом удалось дочитать последнее предложение. В нём говорилось о том, что сын нарисовал её портрет. Она взялась найти портрет, нарисованный её сыном, и ей недолго пришлось искать. Пыльный портрет лицом вниз лежал возле книг сына. Когда, наконец, она увидела своё лицо, была удивлена. Она была очень-очень красивой. Ту красоту, которую, сын передал портрету она давно забыла. После отъезда сына вместе с невестой, одинокая старуха забыла ни только свою красоту, но, и себя в том числе. Поэтому, ей с трудом пришлось поверить в портрет, который, показал её как красавицу. В портрете чувствовалось ни только красота матери, но, её доброта, нежность, заботливость, в общем, всё, что подобает настоящей матери. «Неужели, он меня такой видит?» подумала старуха. Несмотря на то, что она вот, уже, три часа наблюдает за этим портретом ей совсем ни хотелось с ним расставаться. Она снова и снова продолжала наблюдать, и искренно удивляться той женщине, что была на портрете. Она верила, что такой портрет может нарисовать только тот, кто её по-настоящему любит. Кто видит её такой доброй нежной, заботливой. Кто, действительно, ею дорожит. Она радовалась каждому цвету, очертанию того портрета. Она отнеслась к портрету как к драгоценности, что нашли в глубине океана, и когда подруга Варя в очередной раз пришла повидать её, и постучала в дверь, она не торопилась её открыть. Та заметно разволновалась:
- Василиса, ты жива?
Старуха лишь улыбнулась на этот вопрос и посмотрев на портрет, который держала на руках тихим, но очень счастливым голосом ответила:
- Жива!


Виталий
(рассказ)
Это был старик не высокого роста. Лицо серебристого цвета при свете казалось жёлтым, и он походил на больного. Ходил походкой измеряющей землю человека. И это при том, что он никогда не смотрел вниз. Его взгляд всегда был стремлён вперёд, и он ничего не замечал кроме дороги. Люди, проходившие мимо, деревья усажены вдоль дороги, по которой он каждый день ходит, разнорабочие – всё это его не интересовало. Он мог каждый день пройти по одной и той же улицей, и не знать тех, кто ему встречается. Казалось, что он специально их не замечает. Они же, наоборот, часто обращали на него внимания. Во-первых, он был не привычным стариком, по старой рубашке и папахи, что он постоянно носит, было понятно его бедность. А чахлый и не здоровый вид говорил сам за себя. Старик был либо брошен родными, либо у него их вообще не существовало. Он был русским. Многие русские уехали в Россию за последние годы, а если остались, то на это были весомые причины. Какая же причина скрывается именно за этим стариком, рассказали соседи. Им было мало чего известно о его личной жизни, известно, что его жена умерла рано. На вопрос есть ли у него другие родственники, например дети, соседи отрицанием пожимали плечами «Может и есть, не знаем» Его содержал кто-то из местных в надежде получить принадлежавший ему маленький дом с небольшим огородом, после его смерти. Этот небольшой дом, как кошелёк с деньгами, обеспечивал его пищей – хлебом и виной. Он кормил и поил его каждый день. Дом, наверное, был продан ещё до того, как был выдан приказ о пенсии неработающим людям. Теперь будущим владельцам оставалось лишь подождать до того, как он испустит последний дух и освободит маленький дом с гниющими от пыли занавесками. Маленький потому, что его дом с каждым годом уменьшался, всё глубже входя в недра земли, а потолки опустились ниже других домов. Дверь с облупленной голубой краской еле держалась на двух скрипучих петлях. В доме всё было старьём, включая самого хозяина. Будто само время, что он жил с женой, остановилось там, и не торопилось никуда. Было ощущение, что само время превратилось в старика, прижилось в нём, и доживает всё последнее вокруг. Для самого старика понятие времени не существовало. Он и снаружи производил впечатления человека, который не думает о времени. Человека, который, живёт, только потому что дышит. Властное время, что поселилось у него, пощадило его по сожительски. Его внешний вид долгие годы не менялся, как был стариком не высокого роста, с серебристым и чахлым лицом, таким и остался. Это вполне оправдало его имя «Виталий», что в переводе с латинского означало «жизненный» (живучий) То ли от того, что старик продолжает жить, то ли от того, что он стал больше выпивать, будущие владельцы перестали ему платить. Было понятно, что они всячески уклоняются от платежей, но не спешат порвать договор о пожизненном содержании. В таком случае, все деньги, которые они платили раньше, сгорели бы безвозвратно. Нечего было взять со старика. Растрёпанный, маленький ковёр посреди комнаты, больше напоминающий дорожку, остался благодаря не нужному виду. Диван, на котором спал старик, тоже был ненужной вещью. Даже если собрать весь оставшийся «хлам», как выразились будущие хозяева дома, не хватили бы на месячную плату. Сколько же на самом деле они ему платили, не знал никто.
В конце концов, ситуация дала о себе знать. Однажды я видела его роющего в ящиках. Он с тонкими, как палки, руками что-то искал в них. Вся половина его худого тела, начиная с головы до пояса, повисло над ящиком, а остальная часть тела продолжала стоять на земле. Ящик в виде четырёхугольника доходило ему до шеи. Он рылся в нём, не замечая ничего вокруг. Я решила дать ему денег в следующий раз. К моему удивлению, он отказался от них.
- Нее – сказал он, отводя руками деньги. Десять манат, что я ему предложила, так и остались в моих руках, прилипши к ладоням. «Может, всё не плохо, раз он не берёт деньги, или может…» с испугом думала я, не желая выяснить других причин. Мысли о беспомощном старике покинули меня до той поры, когда я снова увидела его около ящиках. На этот раз он узнал меня, остановился, и я сразу достала из кошелка десять манат. В это время он смиренно ждал подаяния.
- За что? – спросил он, тихим голосом взяв деньги. В этом голосе не было малейшего отчаяния, что свойственно бедным людям. Скорее, ему было безразлично, что делают другие. Он принял деньги никак бедный человек, с милым и жалким видом, а как человек, которому всё равно.
- За жизнь, дед Виталий, за жизнь – ответила я улыбаясь. После этого он тоже улыбнулся, и быстро сунул деньги в карман. В его молчании чувствовалась благодарность, именно, та благодарность человека, который будучи необязанным никому, благодарит.
Прошли годы. Многое изменилось с тех пор. Изменились дороги, люди. Изменился и Виталий. Люди больше не узнавали его при встрече. Он и раньше не обращал внимания на других, а сейчас было ощущение, что совсем потерял связь с миром. Старик еле-еле ходил теперь, иногда с помощью других. Это невольно напоминало мне следующее: он остался в моей памяти таким, не разговорчивым, и не жалким. Сама не понимая зачем, я расширила эти качества до других качеств. Он для меня был не лживым, не корыстным, и не жадным. Всякий раз, когда мне доводилось с ним встречаться, он проходил мимо как призрак, легко и бесследно, не обращая никакого внимания. А я вслед ему улыбалась. Он был ярким примером того, что человек живёт, потому что дышит.

Храм Соломона
(рассказ)
В просторах пустыни был возведен четырехугольный храм. Если смотреть снизу вверх, стены храма тянулись к небу, а с неба виднелся только его чертеж. Храм стоял среди пустыни словно последняя остановка, как последний караван-сарай, покинутый людьми. В народе его назвали «Храмом любви Соломона» Он, возведенный из больших серых камней, поэтому представляющий собой холодный и мрачный вид, если и был храмом любви, то эта любовь, должна быть, весьма соответствовала внешнему очертанию. Чем больше представители других национальностей из самых разных уголков земли, несмотря на свой цвет, пол и религию стремились попасть в открытый для всех храм, тем дальше соплеменники Соломона стали обходить его стороной. Иногда ветры, зашумев, шептали на ухо Соломона о том, что в храме не осталось свободного угла из-за идолов язычников, а иногда дожди лились с вопросами о том, что, не видел ли он алтарь огнепоклонников, да так горящий, что скоро никакой ливень не в силах будет её затушить. Сломя голову, он бежал со всех ног в безлюдную, обезвоженную пустыню. Тогда голоса разной, чуждой ему формы преследовали его со словами: «Куда ты бежишь, Соломон? Теперь тебе не избавиться от нас». В эти изумительные для Соломона дни он осознавал, что находится в затерянном пространстве и времени, но изобилие вопросов и отсутствие на них ответов, не давало ему возможности остановиться и попасть в действующее время. Перед его глазами колебался в обе стороны храм его любви, как гниющий зуб, готовый к скорому выпаду. «Это предвестие беды», - сказал он, когда все глазные сосуды, как тонкие нити паутины, зарделись в красный цвет. Самым последним, кто нарушил его душевный покой был слуга, который, из-за выпирающего живота, выглядел как луковица с маленькой головой.
- Мой царь, – сказал слуга, почтительно склонив голову перед обращением. С вами хочет увидеться Вениаминова мать – Мария. Вот уже три дня, как она стоит в очереди, в надежде предстать перед вами и поцеловать ваше кольцо…
- Много народу? – перебил его Соломон с нетерпением. В это время, всем, кроме слуги, пришла бы в голову идея о том, что Соломон не знает, где находится. Но слуга был в курсе о последних прихотях царя, и не обращая внимания на то, что тот отделяется от него гладивший стены храма, ответил:
- Достаточно, великий царь, египтяне…
- Ах, опять эти колдуны…
Услышав последнее, слуга в замешательстве прислушался к каждому шагу царя. По-видимому, царь терял связь с внешним миром и бредил наяву. Вот уже который раз, из-за запрета Соломона принимать посетителей или вообще кого-либо из подданных, слуге приходится оповещать его о самых последних новостях страны и каждый раз убеждаться в том, что царь все больше отделяется от этого мира. Он удивляется тому, как Соломон наравне с внутренним миром, внешне меняется. Но как верноподданный, он старается не подавать виду. Теперешний образ царя, действительно, приходился страшным. Он и раньше был не толстым, а сейчас превратился в заметно худощавого человека. Глаза, которые сверкали со сторазовым блеском, как его кольцо на указательном пальце, стали большими от отчаяния. Кудрявые волосы, высовывавшие из-под кипы, напоминали запущенный вид странника. Признаки его истощения-скуловые кости лица, все заметнее бросались в глаза. Так он был больше похожим на еврейских раввинов. Соломон, которому было подвластно понимание языка всех тварей на земле, горько улыбнулся перед слугой «Вот мой настоящий вид» Его плавучий халат, обрамленной белой каймой, сверкал золотистым песком. Торжественно встряхнув халат, он приказал:
- Скажи Марии, пусть, придет через три дня…
- А торговцы…– подумавший об удобном моменте слуга проронил слово. Чуть просветлевшее лицо Соломона опять переменилось. Он покинул стены храма, в котором находился в течение недели, с робкой походкой, как скорбной головою, и заплетенным языком. Жизнь за пределами храма встретила его с ярким цветом. Погода стояла невыносимо жаркой. Из-за стройки базара, что находился 1-1,5 км вдали от храма, в нос ударил душный запах глины, с примесью сухой пыли. Соломон с презрением рассматривал строителей и всех присутствующих на базаре, которые, как муравьи в муравейнике, носились вокруг. Особенно ему не понравилась близость базара. За короткое время он так прижался к храму, что между ними остались всего лишь 40-50 метров. Если задуматься, именно из-за этого базара люди стали налетать туда из разных уголков земли. Кто знает, в какую массу они превратятся после завершения стройки. И каждый не с пустой рукой. Также с ним приходил и язык, на котором он говорит, и Бог, в которого он верит. Если смотреть с этой точки зрения, то не соплеменники Соломона должны были обижаться на него, а он сам должен был обидеться на них. Он, конечно, знал, что выстроится базар, даже свое согласия выдал. Но у него в мыслях не было, что базар так близко подойдет к храму. Было ощущение, что Соломон глазами собирается покончить с базаром. Но сколько бы он широко ни раскрыл глаза, горизонт все дальше продолжал раскидоваться, не в состоянии поглощать всю базарную площадку. Если некоторые возились с товаром, некоторые были заняты строительством. Где-то там, среди пыли, откуда доносился крик и кашель, одна девочка теребила подол платья матери в надежде обратить на себя внимание. Соломон рассматривал каждого блуждающим взглядом. Ему почему-то хотелось узнать и запомнить в отдельности всех присутствующих на базаре. Его беспрерывно выискивающие глаза зарделись в красный цвет от уныния. Слуга в полном неведении пожал плечами, так и не поняв, кого ищет Соломон. Повелевающий на земле и на небе, царь выглядел подавленным. В это время случись его потеря сознания, слугу бы это не удивило. Если принимать во внимание тот случай, что Соломон еле держался на ногах, с трудом переводя дыхание, потеря сознания была бы ожидаемым событием. Поэтому слуга стоял с левой стороны от царя, чтобы подхватить его при падении. Сначала послышался грохот грома, что потряс Соломона до глубины души. Мысль о молниях в первую очередь ударили бы в голову, если бы вокруг стояла весна. Вот уже год подряд на почве засуха, а также, из-за большой редкости вспышки молнии в этих краях, царь и слуга растерялись. Этот грохот грома мало чем напоминал огненную молнию. Скорее он был созвучен с многотонными камнями, упавшими с неба одновременно. Когда Соломон повернулся в сторону храма, он был уже разрушен, а уцелевшие части его продолжали висеть на миг, после чего обрушались на появившийся из-за камней пригорок. Расстояние между храмом пришлось для Соломона и близким, и очень далеким. Ему думалось, что он стоит среди сыпучих серых камней, но до храма было далеко. Ему думалось, что он уже дошел до стен храма, но опять до храма было далеко. Идолы лежали вперемешку с серыми камнями на земле. Их хорошо обработанные тела свидетельствовали, что в прошлом они были камнями поклонения. Но все они были разбиты и создавали трудность при их первом опознании. Соломон с презрением смотрел на идолов, не сохранивших и следа от былой красоты и величия. Он сейчас среди руин храма искал другое. Его сердце горело медленно, как пылающий огонь. Где-то там, дым подобный черной накидке в небо подымающейся фари, исчез из поля зрения, соединившись с облаками. Это алтарь огнепоклонников испускал «последний вздох» таким образом. «Все боги покинули храм»,- горько усмехнулся Соломон, не отрываясь взглядом от следа рассеивающего дыма. После чего, схватившись за волосы, воскликнул: «О, Боже!» Люди, которые, никогда не видели Соломона таким, не осмелились подойти к храму. Они, как вороны, ударившиейся о стену, останавливались у входа в храм, который уже оброс лежачими, серыми камнями. Разрушенный храм любви Соломона внушал страх каждому, кто его увидел. Сверху, снизу, со стороны, его вид, безусловно, волновал всех
4

собравшихся. Среди развалин метался царь, который, повелевал между небом и землей. Его язык был понятен только тому, к кому он, собственно, обращался, остальные же не успевали полностью осознать его речь. Он за это время успел несколько раз упасть, споткнувшись о камень, и ударился с лестницы, которая стоит на одном камне. Тем временем, чуть ли, не на коленях приближался к еще полностью не разваленной стене и поглаживал его еле заметные надписи, пытаясь поцеловать их. Ни один из его слуг не смог осмелиться подойти к нему поближе, но, в отличии от простого народа, они стояли в местности храма, ближе к Соломону. «Подойдем же»,- душераздирающе прошептал толстый слуга, не в силах больше наблюдать за жалким видом Соломона, у которого тряслись плечи от нытья. Они только тогда увидели ногти рук Соломона, заполненные кровью. Пыль с его лица строилась беспорядочными линиями из-за пролитых слез, а между ними виднелись небольшие розовые царапины от ногтей. При этом, сам Соломон легонько дрожал. Никто не осмелился прямо смотреть ему в глаза. Потерявший былой вес, из-за, последних событий, царя, увезли к его замку, как ребенка, на плечах. Но, если бы они нашли в себе силы смотреть прямо в его, в небо уставленные глаза, то увидели бы отражение сровненного храма, который, он нёс в них. Они заранее почувствовали бы, что, отныне, руины храма, подобно печати, останутся в очах Соломона. Они узнали бы, что царь, будучи в плену этой печати, растает как свеча, не издавая ни звука, словно глухонемой. Но, к сожалению, им не доводилось осознать всю печаль души царя. Соломону пришлось в одиночку (собственными силами) выдержать всё свое горе. Ах, как это было невыносимым, мучительным, о Боже. В надежде найти храм, Соломон рылся во всех, даже, в самих незначительных уголках замка. Он прогонял прочь весь свет и ограждал черной тканью его обратный путь. Даже мизерный лучик не в силах проникать в замок, покидал его, оставив на распоряжение тьмы. Убежденные в том, что царь со временем успокоится, сжали зубы, потеряли надежду, все никак не достигнув его. Ничего не радовало царя. Не придавало блеск его глазам, опечатанным руинами храма. Даже те разговоры, что они построят более громадный храм, чем предыдущий, были для него пустой болтовней. Он не находил в себе терпения выслушать эти разговоры до конца. Перед его глазами вновь и вновь появлялась картина разрушенного храма. Бывало, что вода окружает храм со всех четырех сторон, Соломон руками пытался отводить воду назад. Слуги намеренно старались не замечать Соломона, который плавал без воды. Иногда, храм со всех сторон окружался песком, который, при появлении страшно бурлил. Если, не помешать ему, предотвратив его страшный поток, тогда храм мог бы задохнутся в нём. Рассуждающий таким образом Соломон, руками хотел отгородится от песчаной бури, дуя их назад. Слуги старались не обращать внимания на царя, который летал в пустом воздухе. У Соломона пропал всякий интерес к внешнему миру, а государственные дела вели его приближенные. Они никогда так не боялись Соломона, который, превратил замок в царство тьмы. Ни его духов, что, в мгновение ока размножаются, ни многоликих да коварных фари, с их тысячью магиями, ни других невидимых сил, не боялись так, как боялись сегодняшнего дня Поэтому дворовые в крайних случаях, если очень представляется необходимость, беспокоили царя, в остальных случаях предпочитали обходить его стороной. Они всеми силами старались не нарушать покой царя. Для Соломона, спокойный на вид замок был полон противоречия и войны изнутри. Почти каждый день находилась причина ссориться с кем или с чем-нибудь. Затем, Соломон обижался на весь белый свет, как пятилетний ребенок. Он с пристрастью рассказывал историю создания храма, начиная от маленьких камней, до огромных идолов. Вспоминал, как они были созданы. На том месте, где вспоминал о своих личных вкладах для создания храма, он старался без преувеличения, приведя в примеры только факты, рассказать все как есть. Он убеждал себя в том, что никто, кроме него, даже, его покойный отец, царь Давид, не превзошел бы его в создании подобного храма. С фразами «Я старался быть справедливым», «Я не занимался колдовством», «Я любил лишь его» - он закреплял свое убеждение. В знак доказательства своих слов, наизусть повторял законы Торы, что были заложены в виде надписи в четырехугольном зале для заседаний, который своим четырехугольным видом олицетворял всестороннюю справедливость решений царя. Он уверял в том, что из всех чувств, выбрал любовь к Нему. Не следуя по пути огнепоклонников и прочих, и прочих, утверждал, что был верным своей любви и всегда жил ради неё. «Я воздвиг ему храм», - вопил он, после чего многозначно молчал. В такие моменты перед его глазами появлялся храм в миг своего крушения. Его разваленный вид выглядел отказом на его любовь с небес. Если, сопоставить его с чем-нибудь, то получение отказа от своей любви было бы подходящим описанием. Это было, подобно, непризнанием от любимого, при чем, тогда, когда любишь его сильнее чем раньше, и уверен в вечности своей любви. На тот момент кто-то непонятным образом все пытался шепнуть причину отказа. Но Соломон стал ясно соображать этого шепота после того, как потерял связь между воображением и реальностью, когда боль стала привычкой. Тогда разные идолы разной величины, символизирующие какую-нибудь материю и её начало, а также служители храма во главе со своим духовенством, их странные взгляды, по сути являющиеся продолжением их странных улыбок, все это приходило ему в голову. Все с такой скоростью перебирались на память Соломона, что, он потом удивлялся их вселению в одну ленту событий в течении столь краткого времени. Он не хотел верить в то, что храм разрушился из-за известных ему причин. Все хотел преодолеть сомнения по поводу крушения храма любым образом. Потому что, когда Соломон дал свободу на вероисповедание словами «Можете верить в своего Бога», он надеялся на то, что люди, в конце концов, выберут веру его отца и его самого. Он ожидал, что, в конце концов, без принуждения, без насилия, люди выберут его путь. Он был уверен, что только свобода и независимость заставит людей встать на правый путь. Но все пошло не так, как он задумал. Всезнающий Господь не поддержал эту идею Соломона. Всемогущий Господь отверг любовь Соломона, как отверг подношения Каина. «Неужели, он не хочет видеть другого Бога, кроме себя? Разве он не умеет ждать? Неужели он так жесток?» - эти вопросы не оставляли царя в покое. Но самым тяжелым был тот факт, что Соломон больше ни во что не верил. Сколько бы, он ни повторял эти вопросы сквозь зубы с жгучей обидой, терял всякий интерес и доверие, прежде чем получить ответ. Ему казалось, что кто-то хочет его сбить с пути изнутри. В эти дни он предчувствовал неизвестный строй, который, как цепь, растягивался все дальше. Но что за строй, что за цепь, он не в состоянии был предугадать. Теперь голос того, кто пытался сбить его с пути изнутри, все ясно звучал в ушах Соломона. Но Соломон ему не верил. Он лишь ограничился безнадежной улыбкой на все его слова, разжигающие обиды. Сколько бы, унизительным не казалось, он не мог покинуть своего Бога. Сколько бы тяжело не пришлось, ему не было другого спасения, кроме своей любви. Потому что он не верил другим Богам. Соломон наконец-то согласился с отказом на свою любовь. В тот день он решил наблюдать за руинами храма и оставил темный замок. В последнее время его мысли были заняты тем, чтобы построить там хижину. По какой-то причине, он находил покой только на тех развалинах. Если сначала, не говоря о приближении, даже наблюдать за ним из замка было для него тяжелым, тогда теперь, находясь в мучениях, он обрел покой именно там – в руинах храма. И в тот день, стараясь не придавать значения на зацепившей ногу камень, хотел было продолжить свой путь, но собственный шаг привлек его внимание. В растерянности Соломон оглянулся через плечо. На земле краснело пятно крови. Недоразумение взяло верх, и он продолжал смотреть в неведении, до тех пор, пока не увидел ссадину на пятке. Из-за душевных терзаний, ему с опозданием почувствовалась та боль, при которой споткнувшись о камень, сдираешь пятку. Но разве способна такая боль остановить царя? На его душе лежит груз, который в сто раз тяжелее выносить, чем телесное повреждение. Он намерился не остановиться на полпути, несмотря на то, что не может двинуться с места. Что-то тяжелое, как будто бы упало на стопу, не давало ему возможности передвигаться. А в душе, откуда ни возьмись, появилась великая радость и смешалась с тем строем, который растягивался как цепь, и безостановочно возвышался. В конце он построился четырехугольным зданием. Воздвигнувшись, он с наплывом упал на ступни Соломона, и содействовал тому, чтобы в его глазах появился прежний блеск. Блеск, который создает ощущение хрупкого стекла перед глазами. За этим стеклом ясно виднелся силуэт того, что упал на его стопу. Это был, как прежде, четырехугольный храм, и, как прежде, со взмахом (торжеством) дотягивался до небес, как бы пытаясь улететь к нему. В скором времени, силуэт того храма тёк в двух слезах Соломона, и исчез. В тот момент царь от души улыбнулся. Его охватила неслыханная радость и лёгкость. Он понял, что теперь никогда не попадет в беду, что теперь никогда его храм не разрушится. Он почувствовал, что отныне, его «любовь» ему дарована навеки, и знал, что никакие изведанные да неизведанные силы не смогут его разрушить. Потому что храм теперь находился у него внутри. С таким мучением, с такой болью он, оказывается, воздвиг его прямо в своем сердце. А значит, храм простоит теперь, коли, стоит небо, коли, стоит его повелитель, и все будут звать его «храмом любви Соломона»

Старик
(рассказ)

Я глубокий старик. Живу я в глубокой избе в глубоком лесу. В глубоком лесу почти всегда стоит глубокая ночь. Глубокая ночь граничит с глубоким океаном. На глубоком дне глубокого океана я спрятал свою любовь. Моя глубокая любовь снится мне глубоким сном. После этого сна, я ухожу в глубокое молчание.
Я глубокий океан. Я соседствую с глубоким лесом. На краю глубокого леса стоит глубокая изба. В ней проживает глубокий старик, который спрятал свою любовь на моем глубоком дне. Дабы, напомнить ему о спрятанном, я глубокой ночью проникаюсь к нему глубоким сном. Но, с годами это только усиливает его глубокое молчание.
Я глубокий сон.

Восемь музыкантов
Посвящается музыкантам Титаника, чьи образы вдохновили к написанию данного рассказа1
Для людей, находящихся на корабле, океан распространялся шире по мере того, как они думают. С виду тебе казалось, что можешь переплыть его мигом, но с другой стороны тебя окутывали мысли о невозможности переплыть его полностью никогда. Это было двустороннее чувство поэтому переполнено заманчивостью. Подобно тому, как любое двустороннее чувство вызывает интерес, ты тоже пытался разузнать, а лучше испытать его на собственном опыте. На корабле собрались люди из разных сословий, говорящие на разных языках с этой целью. Их отличие в речах, в манере одеваться объединяло лишь то, что они все хотели испытать тоже самое двустороннее чувство. Они в подсознании верили в то, что у этого двустороннего чувства есть еще подобно неизвестному проблеску волн океана, нераскрытые, невидимые на глаз стороны. Конечно, и все они проявив себя во время плавания, должны были удивить их с лучшей стороны.
Единственный по размеру корабль пока что был одной судьбой разных людей. В принципе, принято считать, что судьбу не выбирают, но в отличии от судьбы этот корабль был добровольным выбором пассажиров. Еще одно отличие его от судьбы заключалось в том, что добровольный выбор можно было изменить по своему усмотрению, когда и как хочешь. Каждый разумный человек уверен в том, что у него имеется достаточный потенциал ума, силы, воли чтобы переиначить добровольный выбор, каждого разумного человека пугает чужой выбор вместо своего. В лице поднимающихся на корабль людей можно увидеть три стадии происходящего: проявление, пребывание и разменивание разных чувств между собой. Но то чувство, что они добровольно выбрали путь далекого плавания, невозможно перепутать ни с чем. Через считанное время готовящийся к отправке, общий и единый, как судьба, корабль был открыт на все четыре стороны. А пятая и шестая сторона никому сейчас не приходит в голову. У свободного как ветер корабля есть пятая-наверх-к небу, шестая-вниз-на самое дно сторона, но они пока не в счету среди возможных сторон. Потому что человек, с трудом справляющийся с тем, что видит на самом деле, как сможет предугадать невидимые стороны? А видимая сторона корабля как раз была направлена на северо-восток. Дальний горизонт подобно линейке, измеряющей плечи до краев, только что соединившихся пяти музыкантов, с острием резал линию между небом и землей. Не имеющие ничего общего, кроме любви к музыке, пятеро музыкантов могли бы стать пятигранной звездой или, может быть, они подошли бы в самый раз на пятую сторону корабля.
Корабль состоял из широкого корпуса, что держал над собой четыре этажа. Эти этажи были начинкой из твердого, как утренний хлеб окрашенной в кофейный цвет палубы. По ней устраивали праздники и прогулки. Капитан корабля собственной персоной встретил музыкантов и сообщил им вкратце о предстоящих шумных вечерах и официальных мероприятиях. Несмотря на еле заметный труд показать себя знатоком в деле мероприятий, было ощущение, что капитан немного знает о них. Когда он говорил особенно в том месте, где напомнил о важности играть вечером веселые музыки, которые поднимают дух, отводил взгляд в сторону океана, дабы скрыть свою уже усталость. Океан был разукрашен в бледно-голубой с сиреневым оттенком цвет на берегу. Он как будто являлся продолжением чисто голубого цвета глаз капитана. Старший из музыкантов, Перси Тейлор, подмигнул другим словами: «Важничает» после ухода капитана. И вправду, если бы не желание показать корабль особенным от других, капитан не встретил бы их лично. Это делалось ради многолюдного, чем ожидалось, аристократического общества, которое прибыло на корабль, и из-за соображений показать перед ними себя как понимающий высокое искусство экипаж. Напротив того, как океан был тихим, все, кроме младшего музыканта Роджера, были в приподнятом настроении. Им казалось, что на земле люди недостаточно чувствуют все радости музыки, а поездка на корабле по океану поможет «утонуть» в них. Причиной тому являлась радость поднимающихся за борт, радость того, что они пустились в путь столь отличаемый от «земного пути» и она, как клеймо на лбу, была заметна даже на лице пятилетней девочки. «Клянусь Богом, я сегодня женюсь» выкрикнул Перси Тейлор вслед уходящей молодой женщины с пятилетней девочкой. Корабль стоял в позе белой неподвижной ракушки на берегу светло-голубого океана. Активные лучи Солнца, не в состоянии целиком поглощать весь корабль, ограничивались ярким сиянием лишь у окон кают. Одним словом, корабль блистал, как жемчужина. Он был похожим на неразделяемую часть берега в покое. Когда корабль медленным образом начал уплывать от берега, это было похожим на айсберг, который раскололся от основного снежного холма. Воистину, подобно лопнувшим от мраморной стены громадным камням, корабль двигался неспешно в сторону глубокого океана. Капитан аж обеспокоился, выяснив, что старт корабля опаздывает на три минуты тридцать восемь секунд от назначенного времени. Он, достав из кармана старинный брегет с серебряной цепочкой, долго уставился на него, словно не верил своим глазам. Круглые часы превратились в начальную точку возврата корабля, только что начинающего видеть круглый мир. Стрелки часов, якобы намекая на не используемые другие три стороны, остановились ровно в три. Таким образом, можно было смело признать, что корабль отделился с берега ровно в три часа.
- Мы еще не утонули, а ты уже готовенький, – сказал Джон Кларк в первый раз после того, как начали заселяться.
Младший по возрасту среди музыкантов – Роджер-почему-то ни о чем другом не мог думать, кроме как о словах Кларка во время своего курения и накрывания голубого океана дымом сигарет. Океан поражает своей лазурностью у берега. У лазури есть нечто такое, что можно принять в качестве его простодушия, чистоты и легкости. Этим она приковывает к себе. Может быть, именно это является причиной ее заманчивости подобно молодой девушке. Может быть поэтому мало кто боится океана сперва? Разве человек станет бояться молодой простой девушки, которая еще толком не увидела мир. Создающий ощущение легкости на первый взгляд океан кажется досягаемым и люди забывают о страхе. Но Роджер Брику не из тех, кому неведомо чувство страха. Несмотря на то, что он самый младший из всех музыкантов, он внутренне переживает больше остальных. На тот момент, когда он делит дым сигарет с облаками на небе, его сердце стучит быстрее. Эти колечки дыма, не достигнув серо-мрачного неба, таят, словно снежинки, на поверхности океана. Спустя некоторое время их неспешный маневр, изначально распространившись вокруг, и потом соединившись с пустотой, успокоил Роджера. Не только успокоение, он попал в такое положение, что две слезинки потекли из его глаз. Кто знает, что подумал бы посторонний, увидев его состояние? Но сам Роджер ни о чем не мог думать. Он попал в такое безмолвие что, ему чувствовалась глубокая пустота, как океан. На тот момент он опасался, что его жизнь будет такой долгой, как эти широкие просторы. Ему казалось скучным жить вечно как этот древний поток воды, жить вечным как, океан. Не сдержав более одурманенной от дыма сигарет голову прямо, он повернул ее в сторону плеча. Так увядают цветы, так гаснут звезды, так исчезают волны. Если присмотреться повнимательнее, то все они теряют прежнюю жизнь при изменении курса. Роджер Брику был юношей далеким от философии жизни. Ему были чужды думы обо всем. Он знал, что людям больше нравится его музыка, нежели философские мысли. Поэтому его мир ограничивался виолончелью, с помощью которой он играет. Некая тайная пустота постоянно делила место в его голове с музыкой. Он сейчас, будучи похожим на птицу, которая пытается скрыться от глаз, был очень близок к океану. Его глаза неустанно «рылись» в сиреневых просторах океана, который со своим цветом попахивал на его любимую виолончель. Если представить океан в виде виолончели, тогда его пресловутые четыре струны были бы его четыре товарища. Насчет себя он согласился бы и на шпиль. Да, конечно, они были разного возраста музыканты, но вместо этого они должны были выполнять общую, единую работу. Потому что от них ждали, подобно четырем струнам виолончели, которая играет одну музыку, той же функции. Когда он вернулся в свою каюту, так и не собравшись с мыслями, какую музыку следует играть, увидел, что еще три музыканта присоединились к ним. Таким образом их «пятигранная звезда»-группа превратилась в «восьмигранную звезду»-группу. Но на это мимолетное соединение пришел конец, когда вечером Уоллес Хартли оповестил их о том, что они будут выступать, разделившись в две группы в разных уголках корабля. Брику пришлось покинуть их вместе с двумя скрипачами.
- Послушай, давайте сфотографируемся вместе – Перси Тейлор предложил неожиданно.
- Время найдется еще, а я тороплюсь наслаждаться этой красотой, – сказал Хартли, имея в виду женщину, которая ждала его на палубе в это время. Затем он унес собой не сделанную фотографию музыкантов вместе с предложением. Океан был удивительно спокойным. Кое-кто, которые сыты по горло мирной жизнью на земле, скрытно выражали недовольство по поводу тишины океана. Они были готовы в любой момент на любое хулиганство, дабы дополнить свою скуку разнообразиями да новыми знакомствами. Они, прогуливаясь по палубе, со знаком уважения кивали в сторону женщин, восторженных от океана, который выглядит в глазах дам красавицей, одетой в голубой цвет. Они приветствовали женщин любительниц, которые глазами изъявили желание мерить «синее платье» океана как им заблагорассудится. Погода стояла холодная, небо выглядело хмурым, а океан был «тише воды», и это послужило поводом позвать дам на концерты музыкантов. У разделившихся на две группы музыкантов имелись разные репертуары. Оставшиеся внизу «пятеро» исполняли тихие, как волны, мелодии. Почему они начали раньше назначенного времени исполнять музыку, не было ясным для «тройки» наверху. Подросток-стюард сообщил «тройке», что они могут ровно в семь часов вечера начать свой репертуар.
- Мы разделились как небо и земля, – с недовольством заметил Джон. Подобно Мари Брику он тоже горел желанием выступать одной группой. – Наверное, там сейчас радуница, – добавил он. Несмотря на то, что он пытался себя успокоить, в его глазах поселилась легкая грусть.
- Они исполняют «Элизу», - улыбнулся Брику – Как ты собираешься со скрипкой ее исполнить, Джон?
- Я мог бы в одиночестве исполнить. К «Элизе» нужен одиночный подход. – После слов Джона все трое рассмеялись.
Тем временем внизу Теодор Брейли исполнял музыку так, как будто окунулся в тихие волны. Ему все казалось, что он с каждым давлением падает вниз. Ему вспомнилось одно событие, произошедшее в далеком детстве. Родители Теодора Брейли не были людьми из духовного сана, но весьма с серьезностью относящиеся к этикету. Вот уже несколько поколений подряд они унаследовали принципы этикета без каких-либо изменений. Поэтому Теодор не в шутку знал, как справиться с чувствами. Только при исполнении музыки он делал попытки проникнуть в самый потаенный уголок своей души. Все пытался задвинуть шторы в спрятанном царстве чувств и с музыкой доставить туда лучи Солнца. По той причине его музыка всегда кончалась тем, что она, как лучик, проникший в темную сторону, давала тонкую надежду слушателям. Во время исполнения «Элизы» он вспомнил о том, как в первый раз понюхал цветы. Завернутые в газету розы местами продырявили ее с своими шипами. Запах сока из стеблей роз перемешивался с запахом только что напечатанной бумаги, пахнущей свежими чернилами, создавая тем самым душную атмосферу. Теодор Брейли не смог с первой попытки распознать аромат самой розы. Но продолжал их нюхать, не отрываясь от цветов. Когда наконец аромат розы дошел до него, он почувствовал, что падает вниз. Его мозг, целиком переполненный благоуханием роз, возбуждал в нем самые прекрасные чувства, он был целиком поглощен ими. Позже таких попыток и экспериментов с розами повторялись многократно. Но Теодор Брейли хорошо запомнил тот первый раз, когда ему почувствовалось падение при понюхании розы. Он любил «Элизу» за то, что она запечатлелась в его сознании с тем событием детства.
Погода в океане может меняться сотни раз в течении одного дня. Ни для кого не секрет, как погода влияет на курс корабля. Но в тот день океан показал свою необычную тихость. Он как будто бысговорился с небом, лежал неподвижно. Океан виднелся громадным вблизи и крохотным издалека. Забитый тайнами самый загадочный месяц апрель с будоражащим все тело ветерком, не имея возможности показать себя внутри корабля ограничивался веянием снаружи. А внутри корабля, как утверждал и Джон, происходило веселье. Нижняя «пятерка» начала исполнять «Осень Вивальди» после «Элизы» Во-первых, это была их давней традицией-исполнять «Осень» в банкетах, во-вторых, можно сказать, что второе является продолжением первого. В «Осени» чувствовалось приглашение на бал. Он был отличным поводом для тех, кто хотел испытывать чувство элегантности и изысканности, как подобает людям высшего общества. Откровенно говоря, музыка была той самой «доступной» чертой, на которую все могли претендовать. Она была общей как воздух. По этой причине музыканты решили не изменять давней традиции и исполнить «Осень» одним из первых. К тому же она была одного содержания с подготовкой на дальнейшее плавание корабля. Эта музыка в первую очередь призывала к ужину и веселью одной большой компанией. Она отлично благоприятствовала тому, что земные сладости казались чем-то волшебными среди океана. Она обладала магией объединения людей из разных сословий и происхождения, исподтишка намекая на то, что сейчас самое время празднования. Безусловно, «Осень» была не заменимой музыкой в плане организации. В то время, когда большой зал корабля освещался искусственными люстрами, за пределами корабля опустился мрак. В небе царило беззвёздие взамен ярко освещаемого корабля, у которого были маленькие потолочные светильники кроме подвесной люстры с рожками в виде ромба. Океан будто собирался остаться верным своему угрюмому виду, лежал безмолвно. Но вместо этого в зале начало возрастать пиршество. Если все вокруг перешло на режим немой рыбы, тогда в самом корабле трудно было бы найти какую-нибудь вещь, стоящую в покое. Только люди способны громко заявить о себе так в то время, даже птицу не найти в небе. Они просто ради удовольствия вилками отламывают куски мяса и делают это как можно громче и показательно, чтобы вилка при попадании о тарелку нежно издавала звуки тонкой стали, потому что звук таких изысканных приборов напоминает аристократическую жизнь. А на этом корабле все пытаются подобать господам из высшего ранга. Раз уж судьба тебе предоставила такую возможность, как вместе уплыть с важными и нужными людьми, значит у тебя есть шанс хотя бы прикоснуться к своей мечте, думают они. Вот почему этот корабль был кораблем мечты. Он был полон голосами напротив океан, который вел себя «тише воды» Шорох платьев дам, словно водопад, доносился до уши джентльменов, а сам процесс ужинать жидкими блюдами и тот скрипящий звук при выпивании супа, был созвучен с голосами чешуи рыбки при очищении, и каблуки топтались наподобие тяжелым рыбным хвостам, и шум вокруг бешеным темпом усиливался как волны-нежданчики, которые разом бьются о берег. В общем, компенсацию за тихий образ жизни океана можно было получить с шумного корабля. Оркестр исполнял «Осень», и в этом сонете преобладало чувство подготовки к какому-нибудь событию. Людям зачастую свойственно готовиться к лучшему и это лучшее обнаруживается в нашей памяти, в недрах нашего подсознания в виде праздника или свадьбы. Каждый человек по-разному представляет свой путь соединения ради счастья, но то чувство радости при сближении с кем-нибудь у них всегда одинаково. Это вроде тех лучей Солнца, которые несмотря на разный путь жизни отличаемые и пространством, и длиною света, в конечном итоге соединяющиеся в центре. Та побуждающая силу подготовки «Осень» проявляла себя во всей красе, она растворялась в разных цветах, движениях, голосах, оставив за собой чувство незаконченности. Она технически намекала на то, что такое пиршество еще не закончится.
Как и ожидалось, «Тройка» на верху начала свой репертуар ровно в семь часов вечера. Этот оркестр состоял из двух скрипачей и одного виолончелиста. Если «Пятерка» внизу одухотворила всех вместе с «Осенью» Вивальди, то «Тройка» наверху намеревалась окутать виолончелью и скрипкой весь «высший свет» и тем самым дать почувствовать их настоящую природу – природу печали. Поэтому они играли тихо и грустно. Отличающиеся своим добрым нравом и воспитанностью члены высшего общества превращались в ходячих мертвецов, услышав такую грустную и тихую музыку. Они почти шепотом приветствовали друг друга и разговаривали со спокойной интонацией и двигались медленно. Таким образом, «Тройка» наверху и «Пятерка» внизу разделились как не смешивающиеся волны. Тем временем Роджер Мари Брику подивился своей необычной затее, по которой заставлял других двух музыкантов следовать за его ритмом. Он, подобно всаднику, который обуздал двух жеребцов, решительно вел двух скрипачей «по своей дороге», заставляя их играть грустные музыки. И виолончель среди всех инструментов идеально тому поспособствовала. Потому что она прекрасно передает бешеный пульс сердца при волнении. С ее помощью можно сообщить все переживания и самое главное, можно выявить и воспроизвести на свет свой скрытый страх. Потому что виолончель обладает неким грубым и настороженным тоном, что вольно невольно внушает страх. Да, она может поведать всему миру о скрытых чувствах человека, она может зажечь лампу в темно-тусклом краю сознания. Тогда ты всей кожей ощущаешь, насколько глубоко находится темная сторона души и насколько она трескается при высоком давлении звука. В тот момент тебя берет под свои крылья панический страх, и тебе кажется, что ты последний человек на земле, который остался наедине с ним. С каким давлением страх рождается пересказывает пульс сердца. Наверное, только музыка способна пойти дальше при боязни. Потому что она никогда не останавливается, не заканчивается, не достигнув цели. Она действует, словно та добыча, которая набрасывается на самого охотника при смертельной безысходности. Словно мотылек, что бьется вокруг свечи, она не оставляет в покое. Если ты проникся к музыке, тогда скорее всего, обратной дороги уже не будет. Она как тарантул выждет тебя, чтобы потом целиком проглотить. Музыка бывает безжалостной, и она принимает себе подобных, поэтому музыка не изменяет себе никогда, ни в коем случае. В итоге, тебе приходится только смириться с ней, подчиняться, покоряться. И с того момента ты признаешь свою смерть. Музыка со страхом заставляет тебя принять свою смерть добровольно. Ты смиришься с тем, что уже покойник, что ты отойдешь в иной мир после финиша музыки. Для таких людей жизнь заканчивается тогда, когда заканчивается музыка. Эти люди со смирением относятся к неизбежному, они влюбляются в него и становятся чем-то вроде половиной низменности и бесконечности. Они, зная, что только во время музыки живут по-настоящему, торопятся высказаться о своих чувствах. В связи с тем, что времени не хватает, они спешат, заблуждаются и, таким образом, забывают о своем страхе. Но а после этого страх переходит на дальний план, и он уже становится не столь важным, сколько желаемым показать людям чувства. Ты становишься выше своего страха вместе с музыкой, обретя новую жизнь, и умираешь ровно тогда, когда музыка перестает звучать. Насчет каких чувств тебе выпало на долю рассказать, будет твоим последним желанием. Если один в поле не воин, а путник, тогда у музыканта этим путником окажется его музыка и вопрос, что она поменяла в жизни человека.
Музыканты закончили свой репертуар в одно и то же время. Требование Джона Вудворта ночью играть в карты осталось без удовлетворения. Джон винил в этом молодых музыкантов. Он хотел познакомить их со своим давнишним приятелем-офицером Брайтли. Джон был одержим идеей познакомиться поближе и поделиться тайнами корабля о том, что господа, ночью затаившиеся за тусклым светом и под дымом сигарет, могут оказаться какими-нибудь миллионерами днем. Они как крысы, которые в темное время суток покидают свои норы, часто проводили время в компании настоящего шулера именно с наступлением темноты. У корабля, как и в жизни, была видимая и невидимая сторона.
Около двух часов ночи корабль неожиданно покачнулся. Люди, уже успевшие привыкнуть к размеренному плаванию, заметно ощутили его толчок. Через час, начавший свой путь ровно в три часа корабль пришел бы к трем часам ночи. Но, как всегда, подобно тем вещам, которые не сбываются, с разницей в один шаг, время вышло на дисбаланс. Уже многие пробудились ото сна за исключением детей и стариков. Корабль сперва коротко, а потом веско раскачало в то время, когда все торопились на палубу. Бегущие упали так, как будто прямая линия внезапно превратилась в ломаную и образовала некий барьер. Те, что были не закреплены, изменили свое место нахождения и тем самым создали на корабле хаос. Дрожа от легкого ночного холода собравшиеся всем коллективом, музыканты только от Уоллеса Хартли узнали, что происходит. Брику даже улыбнулся той спешке людей и их ответам, которые как ноты попадали в ритм местами. Уоллес Хартли сообщил, что корабль скорее всего попал в зону невидимых на глаз воронок, что его очень тянет вниз и корабль теряет самоуправление и не может более двигаться с места и благодаря столкнувшемуся леднику он все еще держится на плаву. Но он исключил тот факт, что это может быть лишь на короткий срок и после этого корабль отправится целиком на дно.
- Времени мало, джентльмены, очень мало – кричал он во весь голос. Изо рта шел пар и Хартли становился красным как рак. То, что он больше дрожит при волнении чувствовалось из голоса – У нас есть мизерное время. Мистер Джеймс говорит, что если мы не найдем правильный курс чтобы отплыть от этой зоны, тогда вероятнее наткнемся на очаг воронки, которая может быть недалеко отсюда. Мы все в нее упадем, понимаете? Только на время. Он остановился, не в состоянии говорить дальше. Потому что зубы не слушались его. Он засунул оба локтя в рукава плаща, тем самым поставив их друг напротив друга. Так он был похожим на чучело, который открестился. Тем не менее его глаза выглядели живее живых.
- Черт побери, Уоллес – гневно закричал Перси Тейлор – Думаешь мы не видим, что столкнулись м…ть его ледником? Но мы все равно утонем, так по-твоему?
- Да, мы уже покойники, – коротко и ясно ответил Уоллес. Этот ответ задел всех музыкантов до глубины души. Происходящая вокруг суматоха сбила их с толку. Для них самих было новостью соблюдать солдатское спокойствие в то время, когда все делали все, что в голову взбрело. Это кораблекрушение помогло им увидеть себя с другой стороны. «Капитан призывает нас к спокойствию. Было бы неплохо играть для публики», - сказал Уоллес Хартли, обратившись в основном к «тройке». Они молча поддержали предложение Хартли. Музыканты образовали «восьмерку» соединившись вместе всем коллективом наперекор не сливающимся волнам, которые порождали дыру в океане на тот момент. Изначально музыканты стояли кругом и начали играть музыку в носовой части корабля. Исполнение музыки было таковым, кто-то из них начинал забавляться с музыкой, с которой душа пожелает, а остальные сразу же подражали ему. Едва закончив предыдущую, они играли новую. Может не было бы столь безоговорочного согласия в другое время, но сейчас они должны были сплотиться. Со стороны это было похожим на что-то вроде забывания, когда и где находишься. Они производили впечатление людей, которые заняты только самим собой. После долгих подобных моментов они выяснили причину ошеломлённости проходящих мимо, по поводу их концерта. Тогда они прекратили стоять кругом и как лепестки распускавшей розы, отделились кто куда. Людям было трудно проходить между ними, пока музыканты стояли в круговорот. Это невольно привлекало внимание людей, желающих спастись. По той причине Уоллес Хартли предложил своим коллегам стоять в линию. Но, на этот раз, справедливости ради они решили стоять ни как раньше, где их было трое и пятеро, а в одну линию из четырех человек, таким образом, это было две параллельные линии, что вполне способствовали предложению Хартли. Конечно, трудно объяснить их выбор и то, чем они руководствовались во время кораблекрушения. Но то, что они приняли решение, которое целиком исходит из их музыки, можно сказать наверняка. Ведь музыка и надежда из одной природы. Музыка зароняет искры, семя живости у людей. Да, может быть, она не всегда бывает заметной, но она подобно воде, которая течет исподтишка, всегда есть. Музыка не бывает без надежды. Следовательно, где есть музыка, там есть надежда и вера. Вот почему жизнь теряет прежнюю смысл с окончанием музыки. Потому что музыка тебя наполняет всеми чувствами. А удел человека в том, что ему велено отойти в сторону как пиявка насытившись. Даже если трудно сказать, что было на уме у музыкантов вместо того, чтобы спастись их желание жить, когда все живы и умереть, когда все умирают, не подлежит сомнению.
Они, выстроившись в два ряда, играли музыку, пока корабль тонул. Со стороны музыканты были похожими на окна. Эти окна должны были показать светлое будущее и отражать истину как подобает зеркалам. Все пассажиры корабля, будь он юноша или старик, должны были увидеть счастливую жизнь за этими окнами. Выстроившиеся в ряды музыканты были похожими и на параллельные линии. Эти линии олицетворяли дорогу на будущее, которая прямиком доставляла на желанную землю каждого. И она непременно должна была быть переполнена от счастья, потому что в отличии от судьбы люди добровольно выбрали ее. А добровольный выбор, как мы заранее говорили, можно было когда угодно поменять. Но как бы странно ни было, дорога, которую, по их мнению, можно было удлинять или укоротить, оказалась совсем другой. В какую сторону ни метались бы, музыканты не могли избавиться от свободно выбранного пути. Ах, если бы нашелся мост на тот момент. Их двойная гряда действительно была похожа на мост и, если бы он нашелся, тогда музыканты могли бы пройти через него, подобно влюбленным или друзьям, которые держат друг друга за руку. Они напоминали именно тех, кто связан руками и ногами с любимым человеком, когда между собой поставили виолончель. Тогда Роджера Брику осенила мысль о том, что он согласился бы быть шпилем насчет функции музыкантов на виолончели. Эта мысль зажгла искры желания играть «Осень» Вивальди. Перед его глазами предстали музыканты и прошли один за другим на манер времена года. Брику был самым молодым из них, поэтому с большим энтузиазмом исполнял музыку. Он как будто собирался покончить с теми годами жизни, которые мог бы прожить. Музыканты подобным образом хотели возместить ущерб за не прожитую жизнь, потому что судьба отобрала у них все. Однако, Перси Тейлор пытался сохранить в памяти все происходящее. После спасения он намеревался рассказать обо всем, обернув в шутку все что было. Особенно что касается мужского пола, он находил эти спешки смешными. Перси Тейлор повернулся в сторону беловолосого блондина, который в спешке ударился о него и немного опустив голову вниз в знак уважения, произнес слово «мистер», когда тот уронил очки. Стоящие в строю музыканты походили бы на очки того мистера. Их можно было уподобить тому черному кожаному сапогу, который плавал без одной пары в воде на корабле. Конечно, место очков голова, а место сапог нога, но все они вместе с музыкантами сейчас находились внутри тонущего корабля. То ли от того, что устал, то ли от того, что расстроился из-за происходящих событий, Джон Кларк первым уселся на пол. Его обувь затопила вода, а колени дрожали неустанно. Джон из последних сил держался мужественно, не уронив ни одного слова, но это не расслабило ситуацию. Джон все хотел смягчить свое поведение, придать ему другой оттенок. Он делал вид человека, будто только что почувствовавшего у себя головокружение. Да, выстроившиеся в два ряда музыканты сейчас могли бы быть и стульями для тех, у кого голова идет кругом. А сами не считали приличным сесть сложа руки в такое время. Возможно, в другой раз в другой обстановке они назвали бы подобное поведение «решёткой» Почему бы не назвать его таким, хотя бы потому что их инструменты крепко связали их к себе, к тому же Роджер Мари Брику видел в своем инструменте, в виолончели, весь синий океан. Другие сравнения или ограничения не пришли бы в голову, увидев их никуда не торопивший и ничего не делающий для спасения вид. Подобно тем героям из легенд, которые защищены за невидимой стеной, музыканты не присоединились к бегущей толпе. Они стояли как в клетке. Музыканты должны были улететь как птицы на небо, чтобы вырваться из этой «клетки» Да и внешне их вид был сопоставим с видом расправивших крыльев. Если инструменты в твоих руках были «решёткой», а ты находился в плену у них, тогда тебе потребовалось бы выпорхнуть птицей вместе с музыкой. Словно те буквы, которые произносятся одна за другой, словно те птицы, которые, летают одна за другой, и ты должен был лететь с ритмом. На тонущем корабле играли музыканты, выстроившиеся в два ряда. Они были похожими на восьмую букву «H» английского алфавита. А восьмая буква английского алфавита не произносится. Восемь музыкантов даже не подозревали о том, что они превращаются в вечность при схожести с отсутствующей буквой. (с отсутствующим звуком)

Бягул Атаева