Наш уважаемый [Андрей Ефимович Зарин] (fb2) читать постранично, страница - 2

шалаш только ночевать приходил и то не каждую ночь, -- сказал Гвоздев, и продолжал:

-- Вот это в четверг на прошлой неделе иду к себе пораньше. Часов этак семь было. Через овраг и кусты. Вдруг голоса слышу. Выглянул, а тут от моего шалаша недалеко, на полянке, Сергей Никонорыч и Марья Петровна, и оба с корзинками: по грибы, значит. Он ей говорит что-то, а она смеется.

Верстовский с волнением перевел дух. Он помнил ее смех, который вырывался сразу и звенел. Только редко она смеялась. Он чаще видел ее грустной, а Гвоздев продолжал говорить, и его рассказ превращался в чудовищный вымысел.

-- Потом он обнял ее, и они сели. Корзинки -- в сторону, и он к ней. Обнял и целует, а она смеется. Что ж, на то господа... место тихое... Только в скорости он встал, оглянулся и отошел, а она лежит. Оглянулся он еще раз, да как побежит и -- в кусты! А она все лежит. Тут меня страх разобрал. Я к ней. Лежит она, руку откинула, голову кверху запрокинула... Я нагнулся, а у ей рот раскрыт, глаза выкатились, и вся синяя. Померши. Тут меня словно безумие охватило. Я назад, в кусты, через овраг и  в город, прямо к Митричу. Было у меня рубь шесть гривен. Я их пропил. Одежу тоже пропил. В пятницу вечером пошел в свой шалаш. Тут меня и взяли. А не в чем. Вот как Истинный!

Гвоздев торопливо перекрестился и замолчал.

Наступила жуткая тишина, а за окном и гудел, и пел, и шелестел листьями сад.

Верстовского словно ошеломил рассказ и он не сразу собрался с мыслями. Что-то кошмарное. Муж жену! Для чего? Наглая выдумка...

-- Отчего же ты сразу не рассказал всего этого?

-- Пьян был очень и с толку сбился. Спервоначалу думал: кто поверит?..

-- А теперь поверят?

-- Это как вам угодно...

Верстовский обмакнул перо в чернила и начал быстро записывать его показания. В воображении его оживал образ Марии Петровны. Бледное мертвое лицо с выражением усталости; черные грустные глаза; улыбка, которая сразу озаряла лицо, словно сиянием. Выплывала и его фигура. Высокий, стройный, полный блондин с плавными манерами холеного барина. Изящные руки с отполированными ногтями. Кажется, жили они дружно. Что за нелепая выдумка!

Перо его со скрипом двигалось по бумаге. Гвоздев стоял и томился, переминаясь с ноги на ногу.

Верстовский окончил.

-- Ну, слушайте, и что не так, скажите.

Он вслух прочел записанное им показание.

-- Все как есть, -- сказал, вздохнув, Гвоздев, -- так и было.

-- Подпиши.

Верстовский протянул бумагу с пером и встал. Гвоздев почтительно взял перо, аккуратно обмакнул его и медленно вывел свою подпись.

Верстовский позвонил. Вошел рассыльный.

-- Можете идти, -- сказал Гвоздеву Верстовский.

Рассыльный открыл дверь, за которой показались стражники с ружьями.

Гвоздев поклонился и, стараясь не шуметь, тихо пошел к двери.

* * *

Вечером Верстовский по привычке прошел на железнодорожный вокзал. Там, в комнатке за буфетом, обычно собиралась вся местная интеллигенция. Потребность общения и отсутствие какого-либо собрания создали это место, где они, судача, сплетничая и споря, проводили скучные вечера за водкой, вином и пивом. Изредка ходили в гостиницу "Дудки" и там играли в карты и на биллиарде.

На столе, уставленном бутылками водки и пива, красовалась гора вареных раков, которых с жадностью истребляли -- исправник, городской голова, податной инспектор и земский врач.

-- Криминалист! -- воскликнул податной, торопливо вытирая салфеткой руки. -- Ну, что ваш злодей?

Жители и дачники, в городе и окрестностях только и говорили, что о страшном убийстве Клокчиной. Преступление совершилось в самый, разгар грибного сезона и наполнило всех ужасом. Берега "Теплых ключей" стали проклятым местом.

Верстовский поздоровался со всеми, сел и ответил:

-- Не сознается.

-- Ни на черта не нужно его сознание, -- пробасил исправник, вывертывая у рака клешню.

-- Улики на лицо, -- сказал доктор.

-- Ну, это еще не улики, -- уклончиво возразил Верстовский и спросил: -- А где теперь Сергей Никанорович?

-- Довольно того, что он Спиридон, -- с жаром сказал голова, -- они все способны на что угодно. Будь они прокляты! -- и его красное круглое лицо выразило искреннюю ненависть. -- Позор нашего города!

-- Сидит у себя, как пришибленный, -- ответил податной и прибавил, -- ну, да, верно скоро встряхнется и в Питер укатит.

-- Я бы дня здесь не прожил, -- сказал врач, высасывая нутро из рака.

-- Положим, тяжело, -- проговорил податной, -- но в результате он будет доволен.

-- Ты циник, -- сказал врач, -- тут, братец, драма, ужас!

-- Пусть, -- возразил податной, -- но она была старше его; он скучал и имеет в Петербурге чуть не семью. Наконец, теперь "Широкое" -- его!

-- Я не знал этого, -- с оживлением сказал Верстовский, -- разве "Широкое" не его?

-- Понятно, было ее. У него оставался только дом здесь. Тысяч восемь -- красная цена.

-- А бабенку его все знают, -- сказал исправник, -- акцизный там в Питере у него обедал.

-- Рыженькая, -- подтвердил податной.

-- Тем ужаснее, -- повторял опьяневший врач, -- судите.

И он обратился к Верстовскому.

-- Идут вместе за грибами. Он оставляет ее