Чешир (ЛП) [Саманта Лавлок] (fb2) читать онлайн

Саманта Лавлок Чешир Серия: Новеллы Страны чудес #1

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Переводчик: Анастасия П

Редактор: Дания Г

Обложка: Виктория К

Вычитка и оформление: Екатерина Л

Переведено для группы: https://vk.com/bookhours

Примечания автора

Это современный, темный, новый взрослый роман.

Это НЕ фантастическая новелла и не буквальный пересказ «Алисы в стране чудес».

В романе присутствуют сцены откровенно сексуального характера, а также вещи, которые могут спровоцировать некоторых читателей, в том числе легкий даб-кон (прим. пер.: Даб-кон — сомнительное согласие на секс). Пожалуйста, помните, что эта новелла предназначена только для читателей 18+.

Как говорится, я — это я, так что произведение обрывается на самом интересном.

«Чешир» начинался как отдельная новелла, но быстро стал первой книгой в том, что сейчас называют серией «Новелл о стране чудес».

Я надеюсь, Вам понравится.

Глава 1

— Поторопись, Али, — стонет Уилла с преувеличенным отчаянием. — Мне бы хотелось выбраться отсюда, пока погода не ухудшилась. Застрять здесь на праздники — это не то, что меня привлекает. Меня зовёт пляж дома, в Сан-Диего. — Моя подруга стоит, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, ее полные губы сложены в обиженную гримасу.

Наш последний урок перед каникулами только что закончился, и воздух наполнен волнением и нетерпением. Чем дольше собираю свои вещи, тем больше она раздражается. Когда я смеюсь над ее театральными вздохами, она злобно смотрит на меня.

— Будь драматичнее, Уилл, пожалуйста. — Сарказм пронизывает мой голос, и я не могу удержаться от того, чтобы не закатить глаза, возясь со стопкой бумаг, которые пытаюсь запихнуть в уже переполненную сумку. Наконец, мне удается засунуть их между яркой аквамариновой папкой и учебником по маркетингу, я мысленно подбадриваю себя и говорю: — Получите, распишитесь, глупые заметки по викторианской литературе.

Сделав два шага в коридор, я сдуваю с глаз выбившиеся пряди бледных светлых волос, на сто процентов уверенная, что моя самая близкая подруга будет в ярости. Поэтому извиняюще улыбаюсь, неловко проводя рукой по своему длинному густому хвосту.

— Еще пять минут — максимум десять. — Когда я начинаю двигаться назад, темные глаза Уиллы сужаются с каждым моим шагом. — Декан Делакорт попросила о встрече со мной до того, как я уйду на каникулы. — Не давая ей шанса возразить, быстро разворачиваюсь на пятках, прежде чем последнее слово слетает с моих губ, и бегу по коридору трусцой — нелегкий подвиг с громоздкой, набитой учебными материалами сумкой через одно плечо и сумочкой через другое.

Уиттиер — небольшой колледж для девочек недалеко от Миннеаполиса. Именно сюда родители отправляют своих второсортных дочерей после окончания средней школы — тех, кто не участвовал в трех видах спорта, кто не выступал с прощальной речью и кто не получил полных поездок в Айви или бэби Айви. Тех, кого готовили в будущие бывшие жены или карьеристок среднего звена.

Короче говоря, отбросы.

Моя старшая сестра, Элайза, учится на третьем курсе Гарварда. Со своим блестящим парнем из высшего общества и шикарными друзьями, она на пути к тому, чтобы стать проницательным, язвительным, беспощадным судебным адвокатом, каким всегда хотела быть. А я второй год остаюсь простой и предсказуемой здесь, в Уиттиере — застегнутая на все пуговицы хорошая девочка с хорошими оценками, которая всегда соблюдает все правила. Ни одного порока, о котором можно было бы сказать. Средняя внешность и достаточно скучная, чтобы не двинуться дальше второго свидания.

Но иногда, когда никто не видит, внутри меня возникает течение, которое бурлит под моей невозмутимой поверхностью.

Что-то восхитительное, темное и, возможно, даже немного развратное.

Что-то, что пугает меня до смерти, но в то же время возбуждает.

Что-то свободное.

Замедлив шаг, когда в поле зрения появляются стеклянные стены административного здания, я запихиваю свои блуждающие мысли обратно в чулан и делаю глубокий вдох. Что бы ни хотела декан так близко к каникулам, это не может быть хорошим знаком. Я в тревоге подтягиваю плечи к мочкам ушей.

— Привет, Али Эссенджер, к декану Делакорт. — Моя улыбка скромная, но вежливая, несмотря на то, как строго причесанная секретарша смотрит на меня со своим высокомерно задранным патрицианским носом, как будто я нечто, что она соскребла с подошвы своего ботинка.

— Мммммммм, — подтверждает она мои мысли, вложив в этот звук насмешку на три предложения. — Присаживайтесь. — Но прежде чем я успеваю выпутать руку из своей набитой сумки, через маленький динамик на ее аккуратном столе раздается приятный сигнал. — А вообще-то, декан сейчас вас примет.

Не в силах избежать укуса ее снисходительного тона, я пытаюсь снова растянуть свои плотно сжатые губы в улыбке. Судя по взглядам, словно кинжалы, которые она бросает мне в спину, когда я прохожу мимо ее стола, моя попытка проваливается. Не могу сказать, что виню ее — вероятно, она выглядит так же фальшиво, как нарисованные гусеницы, которые та пытается выдать за брови. Мое внутреннее хихиканье прерывается, когда декан приглашает меня в свое внутреннее святилище.

— Ах да, мисс Эссенджер, — говорит она в качестве приветствия и приглашает меня сесть на неудобный стул на веретенообразных ножках в современном стиле перед ее столом, — пожалуйста, садитесь.

С некоторым усилием и нулевой грацией я стаскиваю сумку с учебниками. И, позволив ей упасть на пол, с сумочкой на коленях усаживаюсь на уродливый стул, который неудобен так же, как и выглядит.

— Я хотела лично попрощаться с вами, мисс Эссенджер, и сообщить, что мы договорились об отправке вашего личного дела, так что вам не о чем беспокоиться в этом отношении. — Она сообщает свои новости с довольной улыбкой, руки сложены под подбородком, на пергаментной коже лица видны возрастные пятна.

— Простите? — спрашиваю я, слишком ошеломленная, чтобы связать воедино какие-либо другие слова.

— Личное дело? Переведено в новый колледж? — Декан перемещает руки на бювар на рабочем столе, и ее и без того морщинистая бровь хмурится еще больше.

— Простите, я не понимаю. Вы выгоняете меня из Уиттиера? — Крошечные бисеринки пота проступают у линии роста моих волос, и я внезапно осознаю, что в воздухе витает аромат засушенных цветов и чая «Эрл Грей». Декан Делакорт прижимает ладонь к ее тонкой груди и удивлённо раскрывает глаза, ее нахмуренные брови распрямляются.

— Выгоняю тебя? Боже, нет. — Она наклоняется ко мне. — Разве ты не знала обо всем этом, дорогая?

— Знала о моем отчислении из Уиттиера? Нет-нет, я не знала об этом. — В моем недоумении начинают вспыхивать крошечные искорки подозрений. Что натворила мама? Это так похоже на нее, она видимо «забыла» мне сказать. — Это, наверное, очень странный вопрос, но, может быть, вы знаете, куда меня перевели?

— Действительно, странный вопрос, и, возможно, его лучше задать твоей маме. — Осознав, что она попала в неизведанные воды, декан быстро идет на попятную. — Достаточно сказать, что вашего ровного темперамента, здравых суждений и участия в школьных мероприятиях будет недостаточно. Я желаю вам всего хорошего, мисс Эссенджер. — И с этим я была отпущена.

Дискомфорт, исходящий от сидящей за столом женщины, почти осязаем, и я абсолютно уверена, что больше никакой информации от нее не добиться, как бы я ни старалась.

Разочарование и неуверенность сжимают мое нутро, но я подавляю их и тяжело сглатываю. Встаю и снова взваливаю на плечи свою громоздкую сумку, потом лезу внутрь и вытаскиваю три толстых учебника, занимающих большую часть пространства. Они с громким стуком падают на тонкое мягкое сиденье стула, который я только что освободила.

— Думаю, они мне больше не понадобятся. — Прежде чем она успевает сделать мне замечание, наклоняюсь и собираю бумаги, которые рассыпались, когда я вытаскивала книги. Не заботясь больше о том, помнутся они или нет, просто запихиваю их обратно в гораздо более легкую сумку, чувствуя, как они сминаются под силой моей руки. После этого маленького акта неповиновения я поворачиваюсь и молча выхожу из кабинета, проходя мимо надменной секретарши и ее надменного взгляда без оглядки.

Чувство ужаса окутывает меня, как тяжелое, мокрое одеяло, и есть только один человек, который может ответить на мои вопросы. Так уж получилось, что именно этот человек, скорее всего, привел все это в действие.

Слава Богу, Уилла дождалась меня. Она ожидающе выпрямляется, когда видит меня, идущей по коридору к ней. Расширив глаза, я рассказываю ей о безумии, которое только что произошло, пока мы пробираемся по снегу к ее машине.

***

— Мама, что происходит? — Входная дверь захлопывается за мной, перекрывая грохот и завывания бури, налетевшей в прохладный декабрьский день. Зима в Миннесоте — это вам не шутки, и мне требуется добрых три минуты, чтобы выпутаться из громоздкой стеганой куртки, шапки, варежек и моих неуклюжих ботинок, которые определенно больше функциональны, чем модны.

Последним снимаю мягкий темно-зеленый кашемировый шарф, принадлежавший моему отцу. Если правильно повернуть голову, когда он повязан вокруг моей шеи, клянусь, мне кажется, что я все еще могу чувствовать запах его лосьона после бритья, хотя за три года после аварии он не раз сдавался в химчистку.

— Али? Это ты? — Голос моей матери доносится из кухни в задней части скромного двухэтажного дома, в котором мы живем с тех пор, как я родилась.

Конечно, это я. Кто еще может войти без предупреждения? Даже моя глупая сестра звонит в дверь, когда решается осчастливить нас своим присутствием.

Небрежно ставлю сумку с учебниками рядом с дверью, и ее содержимое высыпается на веселый полосатый коврик, усеянный комками тающего снега. Я беру свою сумочку и иду по коридору.

Почти двадцать один год я прожила в этом доме. Каждый смех, каждая слезинка, каждая радость и каждое разбитое сердце наполняют воздух вокруг меня и оставляют маленькие отпечатки на выцветших обоях с бутонами роз, украшающие коридор на главном этаже. Даже сейчас, учась на втором курсе колледжа, я снова решила отказаться от общежития, потому что это сэкономило нам деньги и потому что казалось глупым оставаться в кампусе, когда до дома меньше часа езды.

Я заворачиваю за угол на кухню и вижу маму за столом. Перед ней разложено море каких-то бумаг. Длинные светлые волосы, которые на несколько тонов темнее моих, выглядят так, будто она провела большую часть дня, высунув голову из окна машины. Но даже такая взлохмаченная и неухоженная, она все равно почему-то выглядит совершенно прекрасной в своем хаосе. Мама смотрит на меня с рассеянной улыбкой на полных губах и блеском олененка Бэмби в глазах.

— Привет, дорогая, как прошел твой день? — Ее вопрос достаточно невинный — его задают миллионы людей миллион раз в день, но что-то в ее голосе говорит мне, что она точно знает, как прошел мой день.

— Ты имеешь в виду ту часть дня, когда декан Делакорт вызвала меня в свой кабинет, чтобы сообщить, что мои документы были пересланы и что меня будет не хватать в Уиттиере? Или другую, о которой тебе интересно узнать? — У нее, по крайней мере, хватает стыда вздрогнуть от моего едкого тона. — Не хочешь объяснить?

Это не первый, не третий и даже не двадцать третий раз, когда требуется объяснение какого-то необдуманного решения, которое она принимает. Могу с уверенностью сказать, что ей хочется, чтобы я села и поговорила с ней, как делала уже много раз, но этот случай, этот случай просто немного слишком странный. Вместо этого я прислоняюсь к небольшому островку позади меня, скрещиваю руки на груди и выжидающе смотрю на нее.

— О. Ну, милая, у меня абсолютно прекрасные новости. — Она заправляет ручку, зажатую в ладони, за одно ухо, и волнение, которого я никогда раньше не видела, озаряет ее тонкие черты. Это сразу же вызывает у меня подозрения, и во рту у меня внезапно пересыхает. — Ты помнишь того мужчину, о котором я тебе рассказывала? О том, с которым я познакомилась полгода назад?

— Того мужчину, с которым ты познакомилась в интернете шесть месяцев назад, ты имеешь в виду? — Я прищуриваю глаза и выгибаю бровь, боясь ее следующих слов, хотя и не могу сказать почему. Мама продолжает, не замечая различия, на которые я указала.

— Нам просто было так весело вместе, что мы решили сделать следующий шаг. — Она не может удержаться от радостного хлопанья своими изящными ладошками.

— Следующий шаг? Типа, вы решили пойти на настоящее свидание? — В моем голосе слышится замешательство. — Какое отношение это имеет к тому, что я не вернусь в Уиттиер после зимних каникул?

— Мы собираемся пожениться, — мурлычет она, и я чувствую, что из меня словно выбили весь воздух.

— Женитесь?

— Женимся.

Несколько раз открываю и закрываю рот, но не издаю ни звука, пока мой мозг пытается вспомнить, как складывать слова. Неужели она сказала то, о чем я думаю? Должно быть, я неправильно расслышала, верно?

— Прости, я подумала, ты сказала, что выходишь замуж. За кого-то, кого ты едва знаешь. С которым ты познакомилась в интернете. — С каждым словом голос становится все выше, пока я не начинаю кричать, а девичий, задорный блеск исчезает из льдисто-голубых глаз моей матери. — Наверное, я ослышалась. Потому что этого никак не может быть. Потому что это было бы безумием. — Тревога, которая сжимает мой желудок с момента прощания с деканом Делакорт, угрожает поднять руку к горлу и задушить меня изнутри.

— Дорогая, пожалуйста. Мы с Чарльзом несколько раз встречались вместе, когда он был в городе по делам, и все время разговаривали по Зуммеру. Мы очень хорошо знаем друг друга — неужели ты не можешь просто порадоваться за меня? — умоляет она.

— Мама! Ты сейчас серьезно? По этой штуке — Зуммеру? Если ты не знаешь, как это правильно даже называется, ты не сможешь использовать это в качестве эффективного инструмента для отношений, — кричу я. У меня голова идет кругом от всего, что мама только что вывалила на меня, и понятия не имею, что делать или говорить. Но я знала это — еще сидя в кабинете декана, я знала, что моя мама снова совершила что-то нелепое. — Когда это произошло? И почему я узнаю о своем скором уходе именно от декана Делакорт? — Признаю, что способ преподнесения новости задел меня не меньше, чем сама новость.

— О, Али, — облегченно смеется моя мама, размахивая рукой над головой, как дезориентированная бабочка. — Ты знаешь, что я не очень хорошо запоминаю даты и подобные вещи. Твой отец всегда заботился об этом. Наверное, я забыла, что у тебя сегодня начались каникулы. По крайней мере, теперь ты знаешь, верно? — Она снова улыбается мне, беря ручку, которую ранее засунула за ухо, и ее внимание возвращается к беспорядку бумаг перед ней.

Корделия Эссенджер, или Делия для своих друзей, — самая рассеянная и, возможно, самая доверчивая женщина, которую я когда-либо знала. Конечно, я никогда не выезжала дальше, чем два часа дороги, за пределы Миннеаполиса, города, в котором родилась, поэтому у меня нет богатого опыта для сравнения. Но все же. Моя мать — это живое, дышащее противоречие. Не то, чтобы она была неэрудированной — на самом деле, все как раз наоборот. Мама умнее, чем ей приписывают, в том числе и она сама, но в ее мозгу есть какой-то переключатель, который щелкает и срабатывает, как только красивый мужчина дважды посмотрит в ее сторону. Кто-то скажет, что та прикидывается дурочкой, но я думаю, что дело совсем не в этом. Где-то глубоко в ее сознании ей так отчаянно хочется быть любимой, что, клянусь, любой мужчина, даже намекнувший на слово на букву «Л», заставляет треть ее интеллекта просто отключиться.

— Мама, ты не можешь выйти замуж за этого мужчину — ты его даже не знаешь. Мы можем поговорить об этом разумно, пожалуйста? Что думает Элайза? — Образ реакции моей идеальной старшей сестры на этот последний инцидент заставляет мои губы сложиться в короткую ухмылку.

Сначала она потеряла бы рассудок и разразилась умопомрачительно долгим перечислением сложных юридических терминов, которые падали бы в ошарашенные любовью уши нашей матери. Затем, оседлав своего любимого конька и высказав свою точку зрения, она ушла бы и делала бы вид, что ситуации не существует. Так происходило каждый раз, когда мама делала что-то безумное с тех пор, как не стало папы, так что нет никакой надежды на то, что в этот раз будет по-другому. Следовательно, она бесполезна для меня в этом споре, поэтому даже не знаю, почему спросила.

— Нам не о чем говорить, Алианна. — Она только что назвала меня полным именем? — Мы с Чарльзом любим друг друга и собираемся пожениться. Конец истории. Было бы замечательно, если бы ты порадовалась за нас, но, если не можешь, я буду благодарна, если ты будешь хотя бы вежлива. — Умоляющий, щенячий взгляд, которым она смотрит на меня, трогает что-то в моей душе, и я чувствую, что моя решимость ослабевает. Если быть честной с самой собой, эта битва была проиграна еще до того, как я поняла, что она началась. Отодвигаю один из кухонных стульев, обитый черной кожей и с хромированными ножками, и с усталым вздохом опускаюсь на него.

— Что семья Чака думает о вашей предстоящей свадьбе? — Несколько слов на одном из документов, лежащих прямо передо мной, привлекают мое внимание, но я стараюсь сосредоточиться на маме.

— Никогда не называй его так, Али, ему это совсем не понравится, — говорит она очень серьезно и сопровождает это предупреждение звонким смехом, как одна из маленьких птичек, которые каждый год гнездятся над фонарем на нашем крыльце. — Он очень хороший человек, но у него нет семьи. Он был женат, когда был молод, но его жена умерла много лет назад, и у них никогда не было детей.

— Хорошо, так что же с ним не так? Я имею в виду, почему он оставался холостым все это время?

— Али, — ее голос звучит шокировано, но я могу сказать, что она не так уж и удивлена моим вопросом. — С ним все в порядке, абсолютно все. Он говорит, что просто ждал идеальную женщину.

— И это ты? Он пробовал твою стряпню? — В ответ мама проводит рукой по тыльной стороне моей руки. Ее счастье проникает мне под кожу, и я чувствую, как моя первоначальная тревога рассеивается.

Пока мой взгляд не возвращается к бумаге на столе, и я понимаю, на что смотрю.

Протягиваю руку и сдвигаю один из листов бумаги дрожащими пальцами, переворачивая его так, чтобы удобнее было прочитать больше, чем одну строчку, которая сейчас кричит мне с первого абзаца.

— Ты продаешь наш дом? — Я снова начинаю кричать, и мама вздрагивает.

— Говори тише, пожалуйста, не нужно кричать. — Она расправляет плечи. — Конечно, мы должны продать дом. Нет никаких причин держать его, если мы в нем не будем жить. Я не из тех людей, которые могут держать вторую недвижимость и сдавать ее в аренду незнакомым людям. У меня от самой идеи мурашки бегут по коже.

— Это все хорошо, мама, но где ты собираешься жить?

— Конечно, с Чарльзом. — Она смотрит на меня так, будто я сошла с ума. — У тебя там тоже будет комната, когда ты будешь приезжать домой на каникулы, но в основном ты будешь жить в кампусе. Ты должна была понять, что мы переезжаем, когда декан Делакорт сказала тебе, что ты не вернешься в Уиттиер в следующем семестре. Правда, Али, разве нужно быть такой драматичной? Это совсем на тебя не похоже.

Декан сказала мне, что я не вернусь в колледж Уиттиер, но до этой секунды не думаю, что я их услышала.

Я переезжаю.

Дом, в котором хранится каждая частичка моего детства, продается.

Я буду жить в общежитии в кампусе.

Слезы выступают на моих глазах, и я отталкиваю стул от стола, чуть не опрокидывая его в своем стремлении поскорее уйти из этой комнаты — подальше от договора на продажу недвижимости, подальше от мамы, просто подальше.

***

Призраки прошлого наступают мне на пятки на всем пути вверх по лестнице и следуют за мной в мою комнату.

Все вечеринки по случаю дня рождения, рождественские утренники и охота за пасхальными яйцами.

Мой неловкий первый поцелуй, украденный на крыльце, когда Шон МакИчерн провожал меня домой после тринадцатого дня рождения Кэрол Льюис.

Когда я упала с велосипеда и ободрала обе коленки до крови, а папа бросился меня спасать. Залатав мои раны, он сидел со мной на качелях на крыльце в сильную летнюю жару и осушал мои слезы рассказами о фантастических, далеких местах и загадочных, озорных персонажах.

Папа.

Не могу сдержать фырканье и рыдания, которые вырываются у меня. Потускнеют ли мои воспоминания о нем, если я не буду жить здесь? В доме, где мы строили безумные крепости из одеял, чтобы он мог рассказывать нам жуткие истории, подсвечивая лицо фонариком под подбородком? Не буду ходить по коридорам, которые сотрясались от его заразительного смеха, когда мы с Элайзой просили его покатать нас? Неужели эти воспоминания останутся позади? Будут жить в углах и шептаться с новыми владельцами, оставляя мое сердце пустым?

Не в силах больше сдерживать слезы, я хватаю пушистого плюшевого кролика, который был у меня, кажется целую вечность, и прижимаю его к груди, плача в его изношенный белый мех. Когда он превращается в мокрое месиво, а я полностью выжата, заползаю под одеяло на моей кровати. И проваливаюсь в беспокойный, тревожный сон, который встречает меня бескрайними садами кроваво-красных роз и манящей улыбкой, которая, кажется, всегда исчезает в воздухе.

Глава 2

Грузовик с двумя большими белыми контейнерами выехал час назад, начав путешествие через всю страну, чтобы перевезти все наше имущество в новый дом. За последние девять дней было пролито больше слез, чем за все время после несчастного случая, произошедшего с моим отцом, и моя душа превратилась в старую тряпку, усталую и безвольную.

Последние полторы недели прошли как в тумане: коричневые картонные коробки, упаковочная лента и хаос. Каким-то образом нам удалось упаковать все важное. То, что нам было не нужно, мы либо продали, либо пожертвовали в местный женский приют. Элайзе вообще не хотелось возвращаться домой, и те немногие вещи, которые ей были нужны, она попросила упаковать и отправить ей в колледж в Массачусетсе.

Впервые в жизни мы не поставили елку и ничего не украшали — если бы календарь на моем телефоне не напоминал мне об обратном отсчете до Рождества, я бы, наверное, вообще о нем забыла. В этом году мы с мамой даже не обменялись подарками, а наш праздничный пир состоял из приготовленной в микроволновке индейки и просмотра шоу по телевизору, потому что ни у одной из нас не было желания готовить. И даже если бы мы и что-то приготовили, мама почему-то уже отдала все наши тарелки и миски на благотворительность. Сначала делай, потом думай. В этом вся моя мама, если в двух словах. Акцент именно на двух.

К вечеру мы будем в штате Вашингтон. Уже не в первый раз с тех пор, как смирилась с этой безумной затеей, я задаюсь вопросом, какими будут наши будущие праздники без призраков моего отца и прошлого, наполняющие наше жилище.

Чарльз Уолдорн, мой будущий отчим, приехал помочь с упаковкой вещей на несколько дней между командировками. Они с мамой вели себя как подростки, украдкой целуясь в углах, когда им казалось, что я не обращаю на них внимания.

Часть меня понимает, почему ее привлекает его атлетическое, мускулистое телосложение и не совсем традиционно красивое, суровое лицо с ухоженной щетиной. Другая часть считает, что ему придется постоянно заботиться о себе, потому что если он когда-нибудь решит пустить ее на самотек, то, скорее всего, станет похож на крупного моржа из-за усов и всего такого.

Хотя он кажется хорошим парнем, и, насколько я могу судить, искренне заботится о моей маме, но, на мой взгляд, все происходит слишком быстро. Но ничего не поделаешь, так что мне остается только надеяться, что он не разобьет ей сердце, и мы не окажемся бездомными.

— Али, ты готова идти? — Мамин голос разносится по лестнице и застает меня сидящей в позе йога по центру моей теперь уже пустой спальни. Закрыв глаза, глубоко вдыхаю. Прохладный запах детских мечтаний и секретов, которыми я делилась только на страницах дневника, охватывает меня, пока я тихонько прощаюсь.

— Иду, — кричу в ответ, поднимаясь на ноги. Последний взгляд вокруг, и я устремляю свои мысли и тело вперед, с любовью проводя ладонью по резным деревянным перилам, когда спускаюсь вниз. Подхватив меня под руку, мама ведет меня к дорогому, ослепительно белому «Таун Кару», стоящему на подъездной дорожке. — Мы можем себе это позволить? — спрашиваю я, замедляя шаг настолько, что ее рука выскальзывает из моей.

— Чарльз подумал, что было бы здорово, если бы у нас была возможность расслабиться по дороге в аэропорт вместо того, чтобы брать такси или Uber. — Она снова тараторит. — Тебе лучше привыкнуть к этому, Али. Вся твоя жизнь скоро изменится.

— Мне и так нравится моя жизнь, спасибо, — ворчу я себе под нос.

— Что это было, дорогая? — Она приостанавливается по пути к задней части машины и оглядывается на меня. Водитель в форме, держащий дверь открытой, тоже бросает взгляд в мою сторону.

Одна нога внутри, другая снаружи — именно так я себя чувствую. Большая часть меня хочет убежать обратно в дом и запереться в чулане, к черту новую жизнь. Но есть что-то еще, что-то скрывающееся под всем этим. Волнение, в котором я никогда не признаюсь никому другому и едва ли могу признаться самой себе. Я не могу дать этому название, не могу объяснить его, даже если попытаюсь, но этого волнения достаточно, чтобы толкать меня вперед.

Легкая улыбка дразнит уголки моих губ, когда я скольжу на заднее сиденье, и дверь закрывается за мной.

Я спускаюсь в кроличью нору.

***

Моя мать проводит большую часть неспешного полета, выпивая водку с содовой. Ген нервных летчиков, похоже, перешагнул через поколение. Как и она, я провожу свой первый полет в самолете в комфортной дремоте.

Через пару часов проваливаюсь в сон, который окутывает меня своими теплыми объятиями. Я обнаруживаю себя бегущей в пещере, наполненной тенистыми скрытыми альковами, тяжесть в ногах напоминает мне о школьных соревнованиях по бегу. Мое сердце отбивает пьянящий ритм бесконечной игры в прятки, вечно гоняясь за спрятанной ухмылкой, а в носу стоит запах пепла и греха.

Капитан, объявляющий о нашем снижении в Сиэтле, заставляет меня проснуться, а адреналин, оставшийся после сна, делает мое дыхание частым, а ладони влажными. Моя мама практически подпрыгивает на своем сиденье от нетерпения, как маленькая девочка, собирающаяся сесть на колени к Санте. Ее глаза блестят от алкоголя и возбуждения, когда поворачивает свое лицо ко мне. Не обращая внимания на мой учащенный пульс, она тянется и хватает меня за руку, сжимая ее так сильно, что на нескольких пальцах точно останутся синяки, и не отпускает, пока мы не выкатываемся на асфальт.

Выйдя из самолета и вооружившись нашим багажом, я беру на себя роль взрослого и останавливаюсь, чтобы спросить дорогу у эксцентрично выглядящего пожилого джентльмена с непокорными седыми волосами.

— Извините, сэр. — Я пытаюсь схватить маму за руку, когда она начинает уходить, и едва успеваю поймать рукав ее свитера. — Мама, подожди секунду. — После слишком большого количества алкоголя, выпитого в самолете ее внимательность хуже, чем у ребенка в магазине игрушек. Повернувшись лицом к мужчине в хорошо сшитом темно-аметистовом бархатном пиджаке, я извиняюще улыбаюсь.

— Извините за это. Не могли бы вы подсказать нам, пожалуйста, где взять такси? — Он заговорщически подмигивает мне, прежде чем ответить.

— Думаю, вам не понадобится такси, мисс. Такой красивой девушке, как вы, я уверен, найдется подходящий жених, который будет ждать, чтобы подвезти вас. — Что-то в его ухмылке заставляет мою кожу покрыться мурашками, а слишком крупные, пожелтевшие зубы, которые он обнажает, вызывают у меня искреннее любопытство, как они все помещаются у него во рту. Достав из кармана пиджака старинные карманные часы, он проверяет время и раздраженно цокает языком, прежде чем убрать их. — Опять опоздал. Я уже должен быть в пути. — Прежде чем уйти, он наклоняется слишком близко, чтобы это можно было считать вежливым. — Держите ухо востро и всегда помните, что никто никогда не смотрит вверх.

Не в силах удержаться, я тут же перевожу взгляд вверх и вижу вывеску прямо над тем местом, где мы стоим, и стрелки, указывающие путь к парковке и зоне ожидания такси. Когда я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить его, он уже ушел.

Какого черта?

— Пойдем, мама. — Я направляю ее и наши сумки к выходу, следуя по пути, так странно подсказанному мне. Когда мы выходим на улицу, у нас нет шанса пройти к очереди желтых седанов, простаивающих у обочины. Вместо этого водитель в форме ждет возле самой длинной машины, которую я когда-либо видела, в его руках белая карточка с надписью «ЭССЕНДЖЕР», выполненной большими кроваво-красными буквами.

— Дорогая, смотри, — восторгается моя мама. — Чарльз прислал нам лимохин. Литмосцен. Лимозыыын. — Она смеется, икает и бежит к водителю, представляясь, прежде чем повернуться ко мне лицом. — Как будто мы едем на бал.

— Конечно, хорошо. Прямо как на выпускной. — Я закатываю глаза. Слишком взволнованная, чтобы ждать, пока ей откроют дверь, она сама распахивает ее и практически ныряет на заднее сиденье. Водитель достаточно любезен, чтобы хотя бы попытаться скрыть свою ухмылку, пока он забирает у меня наш багаж. Пока тот грузит все в багажник, а моя мама визжит от восторга при виде роскошного интерьера машины, я пользуюсь моментом, чтобы спросить, как долго нам ехать.

— Около двух часов, мисс Эссенджер. Мы поедем на запад, к побережью.

Два часа торчать на заднем сиденье машины с моей опьяневшей матерью? О, та еще радость.

Смирившись с предстоящей поездкой, я забираюсь на заднее сиденье и вставляю свои Air Pods, надеясь пресечь любые разговоры. Я люблю свою маму, но ее желание выжать из жизни все до последней капли иногда становится слишком изнуряющим.

У нас с ней всегда были очень разные мировоззрение и взгляды на многие вещи. Там, где она может быть эмоциональным йо-йо, взбалмошной и забывчивой, всегда желающей выжать максимум удовольствия из ситуации, я — чересчур ответственная. Та, у кого голова на плечах, спокойная перед лицом хаоса, непоколебимая и логичная. Я «палка в грязи» (прим. пер.: значит человек не желающий участвовать в разного рода деятельности, скряга), как не устает напоминать мне моя сестра с тех пор, как она стала достаточно взрослой, чтобы понимать значение этого термина.

Однако в последнее время что-то начало меняться, и, возможно, моя внутренняя сущность больше не соответствует внешней.

Может быть, во мне есть нечто большее, чем кто-либо понимает, большее, чем понимаю даже я сама.

Может быть.

Тонированное стекло на ощупь холодное в том месте, где оно касается моего виска, когда я прислоняю голову к окну. Случайные незнакомцы толпятся в зоне ожидания, смеются и обнимаются, их дыхание в декабрьском воздухе, как маленькие струйки дыма. Водитель начинает выворачивать длинный белый лимузин к дороге, и когда мы отъезжаем, я мельком замечаю беловолосого мужчину в фиолетовом костюме, стоящего неподвижно и выпрямившегося во весь рост, пока вокруг него кружится толпа.

Он никак не может увидеть меня через дымчатое стекло, но, когда мы проезжаем мимо него, тот поворачивает голову в мою сторону и кивком с ухмылкой снимает воображаемую шляпу. Дрожь, которая пробегает по моему позвоночнику, вызвана отчасти испугом, а отчасти — совсем другим чувством, говорит мне, что с этого момента ничто в моей жизни не будет прежним.

***

Наблюдение за тем, как Уолдорн-Энд появляется из-за густых деревьев, похоже на то, как моя сестра любит описывать одного из своих первых бывших парней в Гарварде. Все начинается совершенно нормально, но к концу повествования он словно голый сидит на вашем диване и грызет ногти на ногах, а вы удивляетесь, как, черт возьми, это произошло.

Сказать, что дом эклектичен и уникален, значит ничего не сказать. Различные стили и материалы бессистемно переплетаются друг с другом — как древний шотландский замок с ультрасовременным чудовищем из Беверли-Хиллз с хижиной деревенщины.

Старый камень, побледневший от солнца за последние столетие или два.

Отблески металлических шпилек, акцентирующие обветренное, темное дерево.

Листы точно проржавевшего гофрированного металла, нависающие над мансардными окнами.

И спутанные ползучие лианы, делающие все возможное, чтобы поглотить все здание.

Причудливое и, казалось бы, случайное расположение дымовых труб по всей гигантской, громоздкой структуре усиливает эффект разрозненности, но в то же время намекает на то, что комнаты внутри могут быть уютнее, чем можно было бы ожидать. Пока не ясно, является ли все это странным и привлекательным или просто уродливым, но это определенно не похоже ни на что, что я когда-либо видела до этого.

Мой рот, наверное, надолго застыл открытым, прежде чем мама протянула руку, чтобы легонько коснуться моего подбородка. Я пытаюсь сглотнуть, прежде чем заговорить, и края моего горла на секунду слипаются.

— Вот дерьмо. Чем именно Чарльз зарабатывает на жизнь? Он богатый? Или, может быть, безумен? Потому что реально, только кто-то с кучей денег и родословной, в которой плавает безумие, мог придумать дом, который так выглядит.

— Уолдорн-Энд принадлежит его семье с тех пор, как они приехали сюда из Англии целую вечность назад. — Алкоголь, похоже, в значительной степени выветрился из ее крови, пока она передает мне эту информацию. — Он сказал мне, что с годами разные поколения добавляли свои штрихи и обновления, поэтому вот что досталось Чарльзу. — Мама пытается казаться бесстрастной, но в ее голосе есть нотки, которые говорят о том, что она больше потрясена своим новым домом, чем хочет показать.

Мы молчим, пока машина сворачивает с главной дороги и везет нас по длинной, извилистой дорожке. Каждый поворот и закоулок открывает детали владения, которые до сих пор были скрыты деревьями. Обширный сад, зимний бесплодный, огибает угол дома и переходит в то, что, как я предполагаю, является задним двором. Сбоку стоит большая беседка, ее медная крыша подмигивает оранжевым в лучах позднего полуденного солнца.

— Когда его жена умерла вскоре после их свадьбы, он расширил сад и добавил беседку в память о ней. — Голос мамы мягкий, уважительный. — Очевидно, она любила проводить вечера среди роз, когда конец был уже близок; они приносили ей утешение, пока свет ее жизни тускнел. — Мимолетная меланхолия окрашивает ее черты, но затем ее стирает еще одна фирменная улыбка. — Чарльз с таким нетерпением ждет нашего приезда. Не думай, что я не обращаю внимания на уникальность ситуации, хотя бесспорно понимаю, насколько странным все это должно казаться тебе и твоей сестре. Но не могла бы ты попытаться сделать так, чтобы быть милой? Для меня?

Сидя на заднем сиденье нашей второй за сегодня машины с шофером, я изучаю миниатюрную женщину рядом со мной и понимаю, что раньше не задумывалась над этим. Она зависела от моего отца, который был ее партнером, ее источником силы. Он в действительности заботился о многом из внешнего мира для нее, оберегал ее от него, а взамен она давала ему семью, дом и уют. После несчастного случая, который отнял его у нас, ей было трудно, и, если быть до конца честной, я знаю, что ей было одиноко.

Поскольку Элайза уехала в колледж и стала еще больше поглощена собой, чем обычно, я осталась единственной, кто был рядом, и понимаю, что меня было недостаточно. Жестоко, да, но это правда, и с этим я, как ни странно, смирилась. Итак, если мама снова обрела счастье с Чарльзом, спутником последней половины ее жизни, то кто я такая, чтобы быть черной тучей?

— Да, мама, конечно. Ты же знаешь, что я просто хочу, чтобы ты была счастлива и в безопасности, правда?

— Ты всегда так заботишься обо мне, Али, — говорит она, протягивая нежную руку, чтобы погладить мое колено, когда машина плавно останавливается. Почти сразу же одна из двух массивных двойных дверей, богато украшенных резьбой из темного дерева, открывается, и появляется Чарльз, с веселой ухмылкой и сверкающими глазами. Моя мама взвизгивает, выскакивает с заднего сиденья и бросается прямо в объятия, которые тот раскрыл для нее.

Я гораздо медленнее вылезаю из машины, не торопясь осматриваю окружающую обстановку, пока ступаю на широкую мощеную дорогу. Густой хвойный лес наступает со всех сторон, древние пихты и ели наполняют воздух свежим, древесным, приветливым ароматом, который практически кричит о Рождестве.

— Заходи, Али, я покажу тебе и Делии все вокруг. Водитель возьмет ваши сумки. — Чарльз и моя мама исчезают в доме, и когда я следую за ними, клянусь, звук злобного смеха жутким эхом разносится среди деревьев позади меня.

Глава 3

Колледж Святого Филиппа — полная противоположность Уиттиеру, представляющим собой обычный однотипный кампус колледжа, построенный в конце восьмидесятых годов. Слишком изношенный и выглядящий довольно усталым, но не настолько обветшалый, чтобы требовать серьезного ремонта. В отличие от него, Сент-Филипс выглядит так, словно прятался здесь с начала времен, скрываясь в тени и тумане, как величественный гриб. Как только мы въезжаем в ворота, я чувствую тяжесть многовековых тайн, о которых шепчутся на территории. Желание рассмотреть и поглазеть на все, что мы проезжаем, очень сильное, но я делаю все возможное, чтобы не выглядеть как туристка.

И Чарльз, и моя мама настояли на том, чтобы поехать со мной сегодня, чему я сначала противилась, но теперь втайне рада. «Чтобы помочь мне устроиться» — так они выразились. У меня не хватило духу сказать кому-то из них, что я не уверена, что когда-нибудь смогу по-настоящему устроиться.

После двух ночей, проведенных в Уолдорн-Энде, я снова собрала свой чемодан и добавила к нему сумку, достаточно большую, чтобы в нее можно было положить тело, и закинула все это на заднее сиденье блестящего цвета кларет Bentley Flying Spur Чарльза.

— Мама, — наклоняюсь вперед и шепчу ей в затылок. — Я уверена, что эта машина стоит больше, чем наш дом в Миннесоте. — Эта мысль одновременно ужасная и уморительная, и у меня вырывается небольшой смешок, прежде чем я сжимаю зубы. Она просто отпихивает меня, когда дверь со стороны водителя открывается, и ее новый мужчина скользит за руль.

Откинувшись на роскошное кожаное сиденье, я тупо смотрю на пролетающие за окном пейзажи, одновременно размышляя о странности своей ситуации. То, что мама захотела поехать со мной сегодня, вполне логично. В конце концов, она присутствовала на каждом моем первом школьном дне. А вот волнение Чарльза немного странно. По какой-то непонятной причине он, кажется, хочет похвастаться мной, а я не могу прочитать его достаточно хорошо, чтобы понять, искренне это или нет.

Полтора часа размышлений спустя, и вот мы уже подъезжаем к главному административному зданию. Чарльз плавно паркуется на свободное место и выключает двигатель. Прежде чем мама или я успеваем выйти, он оказывается с нашей стороны машины и открывает одновременно переднюю и заднюю двери, помогая ей с большой и очень плотно наполненной сумкой для покупок, которую та привезла с собой. Он встает между нами и идет целеустремленными шагами, маленькая мамина ладонь удобно устроилась в его гораздо более крупной руке.

Я благодарна за то, что он, кажется, знает, куда мы идем. Если бы пришла сюда одна, как изначально планировала и пыталась настоять на этом сегодня утром, я бы сейчас была совершенно потеряна и ошеломлена.

— Словно Хогвартс... — бормочу себе под нос, когда мы приближаемся к каменному зданию, которое больше похоже на что-то из готической сказки, чем на колледж на Тихоокеанском Северо-Западе. Короткий смешок Чарльза свидетельствует о том, что он услышал мой комментарий, и я бросаю на него косой взгляд. Его голова высоко поднята, и веселая ухмылка смягчает черты его лица.

Он выглядит гордым — гордым отцом. Это странно? Это кажется странным.

Не зная, что делать с этим наблюдением, я откладываю его в сторону, чтобы обдумать позже.

На улице очень мало людей, и большинство из них, судя по возрасту и одежде, — сотрудники. Занятия возобновятся только через два дня, но мне очень хотелось познакомиться с местностью до возвращения всех студентов, поэтому мой будущий отчим распорядился, чтобы мы приехали сегодня.

Мы входим в парадное фойе здания, где располагается приемная комиссия, а также около десяти других факультетских офисов, если верить тонкой металлической табличке у входа.

— А, Чарльз, рад вас видеть! — приветливо встречает его мужчина примерно такого же возраста и роста. Он протягивает руку вперед, и двое мужчин обмениваются крепким рукопожатием. Одна из ярко-синих запонок с сапфирами и серебром, которую носит мужчина, резко сверкает на свету, а белоснежная манжета, к которой она прикреплена, слегка приподнимается, всего на секунду.

Это татуировки?

Поднимаю глаза на красивое лицо мужчины, ища хоть какой-то признак того, было ли то, что я увидела, реальностью или обманом моего разума. Ничто в его аккуратно подстриженных и модно уложенных волосах цвета соли с перцем или чисто выбритом лице не кричит «парень с татуировками», так что я списываю это на фантазию.

— Рик, как давно мы не виделись? — тепло произносит Чарльз.

— Слишком долго, мой друг. — Прежде чем он обращает свое внимание на меня, происходит знакомство между ним и моей матерью. — А это, должно быть, Алианна.

— Просто Али, — отвечаю я, не в силах удержаться от ответной доброй улыбки.

— Али, это Рикман Авессалом. Мы с Риком учились здесь вместе около тысячи лет назад, — с приятной усмешкой отвечает Чарльз.

— Добро пожаловать в школу Святого Филиппа, просто Али. Если у вас есть какие-либо вопросы, пожалуйста, не стесняйтесь их задавать. Я полагаю, что вы записаны в мой класс американской литературы, так что мыбудем регулярно встречаться.

Черт возьми, я даже не знаю, на какие курсы записана здесь.

Эта мысль четко проносится в моей голове, и я проклинаю себя за такую глупость и невнимательность. Мое лицо, должно быть, выдает панику, бурлящую в моих венах, потому что Рик смотрит на меня с растерянным беспокойством. Чарльз вмешивается, чтобы спасти меня, когда пауза становится слишком долгой.

— Должен признаться, мы с мамой Али набросились на нее ни с того ни с сего, и у нее было очень мало времени, чтобы подготовиться или свыкнуться с этой мыслью. — Он обменивается странным, мимолетным, молчаливым взглядом со своим другом. — Али, как насчет того, чтобы взять твое расписание и проводить тебя в общежитие?

Кивок кажется подходящим ответом, поэтому так и делаю. Неуверенность, проходящая через мое нутро, грозит заставить меня говорить глупости, поэтому сейчас я рада сжать губы в натянутую улыбку.

— Конечно, устройте ее здесь — говорит Рик. — Надеюсь, я буду время от времени видеть тебя и твою прекрасную леди в кампусе, Чарльз. Али, увидимся в классе. — Мама радуется комплименту. Мы расходимся в разные стороны — Рик выходит через двери, в которые мы только что вошли, а мы втроем идем в приемную комиссию на аудиенцию с деканом.

***

Вооружившись официальным пакетом приветствия колледжа Святого Филиппа, мы возвращаемся на улицу, и я достаю вещевой мешок и чемодан с заднего сиденья Bentley. Пакет документов, который мне вручили, состоит из копии студенческого справочника, расписания занятий и распределения по общежитиям, чего-то под названием «клятва чести» и карты различных корпусов школы. С помощью карты я выясняю, где находится Айронбридж-Холл, но Чарльз забирает у меня чемодан и уже направляет нас в нужную сторону. Как будто заранее знал, в какое общежитие меня определят.

Кампус настолько поразителен и уникален, что я не могу избавиться от чувства удивления, которое овладевает мной.

— Дорогая, здесь очень... интересно. — Мамины глаза мечутся во все стороны, и она придвигается ближе к Чарльзу, словно ожидая, что из-за живой изгороди выскочит убийца с топором. Лично я думаю, что, скорее всего это будет говорящее животное или волшебник, но мне по барабану, если честно.

— Я думаю, что это на самом деле удивительно, — говорю я, и она поворачивается, чтобы в шоке посмотреть на меня.

— Правда?

— Есть в этом что-то необычное. Интригующее. Это ведь ты сказала, что моя жизнь скоро изменится? Может быть, это первый шаг. — Приподнимаю одно плечо, слегка пожимая им. Остаток пути мы проходим в молчании, но, когда я вижу, что водитель U-Haul, ожидающий возле своего грузовика, жестом приветствует нас, мне приходится рассмеяться. — Ты определенно точно знал, в какое общежитие меня определят, не так ли?

— Конечно, знал, — весело отвечает Чарльз. — Я попросил об этом. — Впервые с тех пор, как моя мама затеяла все это безумное приключение, я вижу, как на ее лице мелькает недовольное удивление, но она быстро его скрывает.

Интересно — она не знала, что он это сделал.

Я не совсем понимаю, что при этом чувствую.

Мы ускоряем шаг и добираемся до грузовика как раз в тот момент, когда водитель откидывает грузовую дверь, открывая содержимое. Содержимое, которое не мое.

— Подождите, мне кажется, это не тот грузовик. — Я протягиваю руку, чтобы остановить мужчину и его помощника от выгрузки всего того, что придется засунуть обратно. — Это не мои вещи.

— Сюрприз, — усмехается Чарльз. — Мы с твоей мамой сделали небольшую онлайн-покупку. Нам хотелось убедиться, что у тебя будет все необходимое, ведь ты впервые станешь жить в общежитии. Считай, что это немного запоздалый рождественский подарок. — Моя мама спешит обнять меня и быстро шепчет мне на ухо.

— Не расстраивайся, дорогая, он просто хотел сделать для тебя что-то приятное. Если тебе что-то не понравится, мы можем обменять это на то, что тебе больше по вкусу.

Мужчины быстро разгружают грузовик, и я в странном счастливом шоке наблюдаю, как матрас, мягкое изголовье с обивкой яркого аквамаринового цвета, небольшой голубино-серый комод, белый письменный стол и что-то розовое и пушистое проносят мимо меня внутрь по указанию Чарльза. Стиль и цвета определенно не те, которые я бы выбрала для себя, но по секрету, мне все в них нравится.

— Мам, это становится все более странным, ты же знаешь, да? — Я делаю паузу на несколько секунд и качаю головой, прежде чем меня осеняет. — Подожди, разве комнаты в общежитии обычно не обставлены всем необходимым? Такими вещами, как кровати и столы? В Уиттиере они были, я знаю, потому что Уилла постоянно жаловалась на больную спину и на то, что на матрасе до нее спали другие люди. — Вместо ответа мама переплетает свою руку с моей, затаскивая меня внутрь Холла, где я буду жить в течение следующего учебного года.

Мои шея скрипит и жалуется, когда я сильно откидываю голову назад, чтобы взглянуть на огромную люстру викторианской эпохи, висящую над нами. Состаренная латунь тепло светится в свете восьми ветвей, каждая из которых увенчана изящным хрустальным абажуром, странно напоминающим старую английскую чайную чашку. В этом светильнике есть что-то почти причудливое, и ухмылка щекочет мои губы.

— Али?

— Иду.

Я неохотно отвожу взгляд от красоты, возвышающейся надо мной, и следую за мамой по широкой, покрытой ковром цвета индиго лестнице на верхний этаж. Всего три пролета, но я ожидала увидеть хотя бы еще одного человека, а здесь, похоже, нет никого, кроме нас, грузчиков и множества незнакомцев на портретах, висящих на стенах. Когда мы, наконец, поднимаемся по лестнице, Чарльз уже ждет нас в дальнем конце коридора.

— Вы такие копуши, — поддразнивает он. — Пойдем, посмотрим твою комнату, Али.

Предвкушение, которого я не ожидала, разливается во мне, и я неожиданно понимаю, что на самом деле рада начать новую главу в своей жизни. Жизнь, в которой я впервые буду жить одна, жить как самостоятельный человек. Часть меня хочет зажмурить глаза и не открывать их, пока я не окажусь в комнате, но врезаться в стену еще до начала занятий — не самая лучшая идея, поэтому вхожу с широко раскрытыми глазами.

И это того стоит.

Комната угловая и огромная — ее легко сравнить с комфортной трехкомнатной квартирой. Окна маленькие, но их достаточно, чтобы это не имело значения. Всего их восемь — четыре вдоль боковой стены и еще четыре вдоль дальней, каждое с глубоким подоконником, и количество естественного света просто поражает. Здесь также имеется примыкающая ванная комната и даже крошечная кухонька. Широкая улыбка, которая расплывается на моих губах, не передает моего внутреннего сияния.

— Ну что? Я все сделал правильно?

— Ты сделал больше, чем просто хорошо, Чак-Чарльз. — Глаза моей матери становятся похожими на блюдца в молчаливом предупреждении. Я сразу перевожу тему, спеша скрыть тот факт, что чуть не назвала его страшным прозвищем. — Это прекрасно. Но как вам удалось это провернуть? Ведь такая комната должна пользоваться большим спросом, верно?

Пожалуйста, не сердись, что я чуть не назвала тебя «Чаком».

К моему полному удивлению, он не выглядит ни капли обеспокоенным. Судя по тому, как говорила мама, Чарльз должен был взбеситься при одном только упоминании «Чака». Вместо этого тот продолжает, как будто не услышал мой выпад, хотя пропустить его было невозможно.

— Я признаю, что, возможно, немного перегнул, но мне хотелось только лучшего для дочери Делии. — Его грудь слегка вздымается. — Что толку иметь связи, если ты не можешь использовать их, чтобы помочь близким людям?

У мамы наворачиваются слезы, и даже я признаюсь, что чувствую себя немного туманно. Такое ощущение, что наша маленькая странная, собранная воедино семейная единица переживает момент единения. В этот момент, пока мы стоим и ухмыляемся друг другу, из-за угла коридора появляется миниатюрная, потрясающе красивая темноволосая девушка.

— О! Извините, что прерываю. Я не знала, что ты уже здесь. — Она идет прямо ко мне и протягивает руку, сверкая серебристыми ногтями. — Я Грифинн Слоан, твоя соседка по комнате. Папа хотел мальчика, а получилась я. Но все зовут меня просто Финн. — После того, как она едва пожимает мою руку, она направляется к мини-холодильнику и достает банку содовой. — Увидимся позже. — И с этим она исчезает, вылетев за дверь и пронесшись по коридору, как мини-торнадо. Я даже не успеваю сказать ей свое имя.

— Это будет интересно, — смеется мама. Чарльз выглядит так, будто его боксеры мгновенно уменьшились на два размера от ее слов, но я слишком взволнована открывающимися окружающими меня возможностями, чтобы остановиться и спросить, почему.

Проходит еще пять минут, и грузчики заканчивают устанавливать раму моей новой кровати и изголовье и опускают на нее матрас. Они собирают письменный стол и ставят его и комод туда, куда я указываю. Большая пушистая розовая штука оказывается нелепым креслом-мешком, совершенно потрясающим в своей легкомысленности.

— Ну, нам, наверное, пора идти. До дома еще долго ехать. — Чарльз почти обнимает меня, но потом сбавляет обороты и довольствуется неловким рукопожатием. Мама компенсирует это и сжимает меня достаточно сильно, чтобы почти дать мне задохнуться. Обнимаю ее в ответ также крепко; за двадцать лет моей жизни это будет первый раз, когда я буду жить вдали от нее.

— Люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю, милая. Если тебе что-нибудь понадобится, хоть что-нибудь, просто позвони нам, хорошо? — Она протягивает мне большую сумку, которую привезла с собой. — Здесь чистые простыни и полотенца. Несколько закусок и немного газированной воды, которую ты любишь. — Ее глаза блестят, и я знаю, что она в трех секундах от того, чтобы разрыдаться. — Я просто освежусь, прежде чем мы пойдем. — Она фыркает и отходит в ванную.

— Спасибо тебе за все. — Моя благодарность расширяет ухмылку Чарльза до полной улыбки.

— Не за что, Али. Ты и твоя мама заслуживаете самого лучшего.

— Ты мог бы обнять меня, — промурлыкала я, слова покидают мой рот прежде, чем мой мозг успевает их отфильтровать.

— А ты могла бы называть меня Чаком, — говорит он с веселым подмигиванием, заставляя меня разразиться смехом.

Моя мама присоединяется к нам, и Чарльз осторожно берет ее за руку. Она позволяет направить себя к двери, и оба еще раз оборачиваются и машут рукой. Затем они уходят, оставляя меня одну в моей новой комнате, в новой школе, с шансом на совершенно новую жизнь.

***

— Ты взволнована своим первым днем? — Финн в нашей ванной, дверь открыта, она проводит утюжком по своим длинным темным волосам. Вчера вечером мы наелись попкорна из микроволновки и смотрели фильмы на ее ноутбуке. Видимо, мы обе неравнодушны к старым добрым ромкомам восьмидесятых. Занятия начинаются только завтра, так что сегодня мы должны подготовиться — морально для меня и физически для Финн.

— Я не знаю, подходит ли слово «взволнованность». Тревожность, может быть? Тошнота? — Я устраиваюсь на пушистой розовой подушке и стягиваю волосы в хвост, несколько раз проводя по коже головы кончиками пальцев.

— Не нужно так переживать. Это просто другая школа с другой кучкой чудаков. — Она выключает плойку и кладет ее на стойку остывать. Остановившись, чтобы взять бутылку воды из холодильника, она пересекает комнату и садится на стул напротив меня. — Люди здесь — обычные дети из высшего среднего класса, и здесь действуют стандартные правила. По большей части.

— По большей части? — спрашиваю я, испытывая любопытство.

Финн делает долгий глоток из своей бутылки, фактически уходя от ответа на мой вопрос.

— Она имеет в виду пятерку Ривермира.

Мы с Финн обе вздрагиваем от негромкого голоса, раздавшегося из дверного проема. Трудно не заметить разочарование, промелькнувшее на ее прекрасных чертах, прежде чем она поворачивает верхнюю часть тела в сторону нашего посетителя. Ее движение позволяет мне увидеть бледную девушку с пышными формами, угрюмо стоящую у входа в нашу комнату.

— Все еще подслушиваешь, Бенни?

— Это не подслушивание, если я просто случайно проходила мимо. Я не виновата, что ты оставляешь дверь открытой.

— Мы — последняя комната в конце коридора, так что ты не просто «проходила мимо». Хотя попытка неплохая, — фыркает Финн. Наступает пауза, полная неловкости и отвратительного молчания, прежде чем моя соседка по комнате смиряется и неохотно представляется. — Бенедиктина «Бенни» Сурис, познакомься с новенькой Алианной Эссенджер. — Следующие слова она адресует мне, не отворачиваясь от Бенни. — Наш маленький друг живет в конце коридора и любит подслушивать чужие разговоры, не так ли, Бенни?

Странная девочка пожимает плечами и ковыряет прыщик на щеке. Для большинства людей она, вероятно, выглядит кроткой и неловкой, маленькой мышкой, которая сливается с фоном обоев. Но что-то в ней есть, что-то, что я не могу определить, но что бы это ни было, у меня мурашки по коже от этого. Словно прочитав мои мысли, она резко поворачивается на каблуках и юркает прочь по коридору.

Финн быстро закрывает свою бутылку с водой и бросает ее мне, прежде чем вскочить, захлопнуть и запереть нашу дверь. Девушка поворачивается и прижимается спиной к твердому материалу. — Она чертовски раздражает, но, по крайней мере, Бенни безвредна. Давай притворимся, что этого не было, и вернемся к важным вещам. Что ты наденешь завтра?

— Это важные вещи? — Я смеюсь.

— Здесь это так. К тому же, у тебя есть возможность быть кем угодно. Здесь тебя никто не знает, верно?

Я нерешительно киваю в ответ, но в ее словах есть смысл. Подойдя к нашему общему шкафу, Финн просматривает мой очень простой, нейтрального цвета гардероб, прежде чем повернуться ко мне лицом, положив руки на свои бедра.

— Что? — спрашиваю я, выражение ее лица не поддается прочтению.

— Ты не можешь быть такой ванильной. Монахиня не может быть такой ванильной.

— Моя сестра — смелая, нахальная, а мама — очаровательная, живая. Кто-то должен быть простым и тихим. — Я живу этим всю свою жизнь, но говорить это вслух незнакомому человеку звучит жалко и печально.

— Ну, сейчас все изменится. Бери пальто и ботинки, — приказывает Финн. — Мы собираемся на прогулку.

Мне любопытно увидеть больше кампуса, поэтому решаю не спорить и делаю, как она говорит. Уже почти стемнело, и территория выглядит почти волшебно в сгущающихся сумерках. Некоторое время мы идем в тишине, пока впереди не появляется красивый фонтан.

— Вау. Что это? — Трепет пронизывает мой голос.

— Он официально называется «Mare de Larmes». По-французски это означает...

— Бассейн слез, — заканчиваю я.

— Ты говоришь по-французски? — спрашивает она, удивляясь.

— Немного, — отвечаю я, проходя вперед к краю фонтана. В центре стоит статуя молодой женщины, что было бы не так странно, если бы на ее мраморном лице не было высечено вечное страдание.

Странное зрелище для студенческого городка.

Тем не менее, ее красота неоспорима, и даже несмотря на то, что фонтан отключили на зиму, это потрясающее произведение искусства.

Словно из ниоткуда в воздухе появляется разряд электричества, легкий гул в сочетании с запахом древесного дыма.

— Ты слышишь? — спрашиваю я через плечо и зову Финн.

— Что слышу? — Она наклоняет голову в сторону, прислушиваясь.

Обследовав местность вокруг нас, я замечаю группу людей, стоящих возле старомодного фонаря на другой стороне поляны. Уже почти стемнело — слишком темно, чтобы разглядеть больше пяти фигур, скорее всего, парней, учитывая их рост, каждый из которых одет с ног до головы в черное.

Прежде чем я успеваю что-то сказать, гул усиливается, и загораются огни вдоль тропинки и вокруг поляны. Финн замечает группу и кладет руку мне на локоть.

— Ладно, хватит осматривать достопримечательности. Давай вернемся в нашу комнату. — Ее слова звучат резко, почти испуганно, а хватка достаточно крепкая, чтобы оставить синяки, поэтому я поворачиваюсь и следую за ней, вместо того чтобы спорить. Я понятия не имею, что ее так напугало, но уверена, что это как-то связано с той пятеркой фигур, окутанных тенью.

Глава 4

То, как другие студенты смотрят на меня, заставляет чувствовать себя насекомым.

Или больной.

В любом случае, как на что-то, что нужно изучать.

Мои щеки пылают, когда я пробираюсь по коридорам, заполненными оценивающими взглядами и шепотом презрения.

Это колледж, они должны постоянно набирать сюда новых студентов. Так почему они смотрят на меня так, будто я какая-то аномалия? Что делает меня такой особенной?

Я нехотя позволила Финн помочь выбрать, что мне надеть, поэтому уверена, что проблема не в моем внешнем виде. И хотя мою внешность лучше всего описать как «среднюю», я не Квазимодо, так что не думаю, что дело в этом.

Неосознанно крепче сжимаю руками ремень сумки и изо всех сил стараюсь смотреть прямо перед собой. К тому времени, как дохожу до конца коридора, фатальный изъян в моем плане дает о себе знать.

Сосредоточившись на игнорировании окружающих меня людей, я не обратила внимания на окружение, и теперь, судя по стене с окнами прямо передо мной, заблудилась. Это определенно не первый мой класс по экономике, но в данный момент я скорее буду стоять здесь, застыв на месте, чем повернусь под пристальными взглядами и признаю свое поражение.

Постукивание по моему правому плечу почти заставляет меня выпрыгнуть из кожи. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, кому принадлежит палец, но там никого нет. Вместо этого с левой стороны раздается голос, в котором ровно пополам и патоки и железа.

— Потерялась, малышка?

Испугавшись второй раз за последние три секунды, я поворачиваю голову в сторону голоса и оказываюсь лицом к лицу с самым интересным и, возможно, самым сексуальным парнем, которого когда-либо видела. Хотя «парень» кажется неправильным термином для такого человека, как он, — это слово вызывает образы мальчиков из студенческого братства и обычных парней.

Он не такой.

Он не средний ни в одном аспекте своей жизни, и я готова поставить на это свою жизнь. Самодовольная ухмылка, искажающая его великолепные губы, кричит о нём, как о высокомерном засранце, а сами губы словно созданы для того, чтобы делать всевозможные очень плохие вещи. Утренний свет, заливающий эту часть зала, подчеркивает отблески красного дерева в его темных волосах, достаточно длинных, чтобы создать сексуальный беспорядок в стиле «да, я только что встал с постели». Замысловатые татуировки, которые мне видны на его шее и предплечьях, только усиливают мое общее впечатление, что он совершенно уникален.

Парень наклоняет голову, прищурившись, глядя на меня необычными ярко-зелеными глазами, пока я продолжаю открыто и молча пялиться на него.

— Думаю, эта уже сломана, господа, — заявляет он с издевательской усмешкой, проводя обеими руками по небрежно зачесанным набок волосам, прежде чем сцепить пальцы за головой.

Его насмешливый тон возвращает меня к реальности, и я понимаю, что он говорит с двумя парнями, стоящими в тени по обе стороны коридора. Близнецы. Очень симпатичные близнецы. Они усмехаются в унисон.

— Жаль, — сетует тот, у которого копна угольно-черных прядей окрашена в огненно-рыжий цвет.

— Не очень-то весело, если они начинают ломаться. Нам нравится быть теми, кто играет с ними, — соглашается его брат, проводя большой рукой по своим густым, взъерошенным волосам.

Глядя на их поразительные и экзотические черты, я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Стены словно растворяются в темноте, мое зрение туннелируется, и все, на чем я могу сосредоточиться, это на их одинаковых золотисто-коричневых глазах, которые, кажется, словно горят изнутри, и почти диких ухмылках, направленных прямо на меня.

— В чем дело, малышка? Язык к нëбу прилип? — Пьянящая смесь запаха теплой кожи, древесных пряностей и чего-то неописуемо чувственного щекочет мне нос, и я остро ощущаю близость Зеленоглазого. Он придвигается ко мне сзади, и указательным пальцем, окруженным толстой серебряной полосой, слегка проводит по моей шее, едва касаясь ее. Если бы не знала, что это физически невозможно, я бы поклялась горой Библий, что искры вспыхивают там, где кончик его пальца касается моей кожи. «Не волнуйся, мы не кусаемся». Он наклоняется над моим ухом. «Сильно». Мое тело реагирует на его шепот и пьянящее обещание неожиданным приливом тепла и адреналина.

Этого достаточно, чтобы вывести меня из ступора и пробудить мои ноги. Окружающая обстановка возвращается в фокус, я поворачиваюсь и быстро иду обратно тем же путем, что и пришла. Позади меня раздается резкий вдох, шипение воздуха, втягиваемого между стиснутыми зубами. За этим следуют смешки, которые скользят по моему позвоночнику и покрывают кожу мурашками.

***

— Вау, ты в порядке? — Лицо Финн проплывает передо мной, но я как будто забыла, как говорить по-английски. Мой язык атрофировался, пока она не взмахнула рукой перед моим лицом.

— Земля вызывает Али. Ты чуть не налетела на меня.

— Извини, — говорю я, нервно разглаживая рукой свой хвост. — Это было странное утро, и я умудрилась заблудиться. — Стараясь казаться непринужденной, быстро оглядываю других студентов, проходящих по коридору, и не чувствую на себе такого пристального внимания, как раньше. На самом деле, никто не обращает на меня никакого внимания, кроме Финн, которая изучает мое лицо, словно решая, не хлопнусь ли я прямо тут в обморок или нет. — Нет, правда, я в порядке. Мне просто нужно попасть на урок экономики.

Неужели я просто вообразила, что на меня все смотрят и шепчутся?

— Я могу помочь с этим. — Она подталкивает меня локтем и выводит из задумчивости. — Пойдем, провожу и оставлю тебя по дороге к бизнес-администратору. — Я следую за ней в ту сторону, откуда только что пришла, но вместо того, чтобы дойти до конца коридора, она резко поворачивает налево в поворот, который я не заметила во время первого прохода здесь.

По крайней мере, я не совсем спятила — я шла в правильном направлении.

Остаток пути мы обе молчим, и когда доходим до двери моего класса, я улыбаюсь ей с облегчением.

— Спасибо, Финн.

— Да без проблем. — Она продолжает свой путь, но через несколько шагов поворачивается ко мне лицом, и с ухмылкой идет задом. — Ты можешь рассказать мне все о том, что тебя так напугало, позже. — Потом салютует мне и поворачивается обратно, кидая через плечо. — Любознательные умы хотят знать.

Я смотрю ей вслед, пока она не заворачивает за угол, затем поворачиваюсь и вхожу в лекционный зал, где уже сидит большинство моих однокурсников по экономике. Сканирую свободные места и выбираю одно возле прохода в центре комнаты.

Ноутбук открыт, я только нашла ту самую удобную позу, когда ощущение, что за мной наблюдают, снова пробегает по моей коже. Не поднимая головы, бросаю взгляд влево и вправо, но не вижу никого, кто бы смотрел в мою сторону. Быстрый, бесстрастный взгляд через плечо, и нахожу виновника. Бенни смело встречает мой взгляд, не пытаясь сделать виноватый вид, ведь ее заметили, или даже отвести глаза. Она просто смотрит сквозь меня, выражение ее лица достаточно странное для того, чтобы я вздрогнула.

Тряхнув головой, снова поворачиваюсь лицом вперед и пытаюсь игнорировать ощущение глаз-бусинок, сверлящих дыры в задней части моего черепа.

Когда профессор, наконец, объявляет окончание своей монотонной лекции, спёртый вздох, который, как мне кажется, я задерживала всё это время, вырывается между моих сжатых губ. Я убираю свой фиолетовый ноутбук и вешаю сумку на плечо. В предвкушении побега встаю на ноги еще до того, как большинство других студентов заканчивают печатать свои последние предложения.

Выход манит, и я поднимаюсь по лестнице в лекционный зал, пока что-то твердое не упирается в мою правую лодыжку и не сбивает меня с ритма. Болтаю руками в воздухе, отчаянно пытаясь удержаться в вертикальном положении, но безуспешно. В итоге я неловко приземляюсь на правое бедро, но в последнюю секунду успеваю повернуться, чтобы не упасть лицом вперед и не раздавить MacBook.

Несколько секунд я пытаюсь перевести дух и оглядываю лестницу, по которой только что поднималась.

Там ничего нет.

Рядом со мной никого нет.

Так о что же, черт возьми, я споткнулась?

Не обращая внимания на ухмылки и шепот, я снова поднимаюсь и продолжаю подъем к выходу. Бедро адски болит, но это ничто по сравнению с моей гордостью. Я чувствую себя полной неудачницей. Смущение, окрашивающее мои щеки и скручивающее мое нутро, — это не то чувство, к которому я привыкла. Спокойная, предсказуемая я не делала ничего постыдного. Прошло два дня моей новой жизни, и все меняется с геометрической прогрессией: сначала моя реакция на трех парней в коридоре, а теперь спотыкаюсь о собственные ноги.

Как только мне удается выбраться из класса без дальнейших инцидентов, я решаю вернуться в свою комнату и спрятаться там до конца дня. Приманка пушистого розового кресла-мешка уже почти победила, когда рядом со мной материализовывается Финн.

— Эй, соседка, почему у тебя такое лицо? — Она озабоченно морщит свои черты. — Ты в порядке? Выглядишь красной и немного потной.

— Я в порядке. Бенни весь урок пыталась просверлить мою голову, а когда я спешила уйти, включился мой ген неуклюжести, и я споткнулась о собственные ноги. Приземлилась на задницу на глазах у всех. Хорошее начало. — Потянувшись вверх, я стягиваю резинку с хвоста, позволяя длинным платиновым волнам беспорядочно рассыпаться по плечам. Как занавес. Или щит.

— Не-а, — пренебрежительно пожимает плечами Финн. — Так бывает. Через тридцать секунд появится следующая порция сплетен, и твой бесславный уход станет старой новостью. А эта история с Бенни? Это просто она. Ты привыкнешь.

— А что, если я не хочу привыкать? Эта девушка очень странная — словно какой-то серийный убийца.

Мы идем в тишине несколько шагов, пока Финн не щелкает пальцами.

— Я точно знаю, что тебе нужно, — радостно восклицает она.

— О, да?

— Да. Нам будет очень весело. Увидимся позже в общежитии. — Финн слегка толкает меня плечом, прежде чем уйти на следующий урок. Она довольно взволнована, что сразу же заставляет меня подумать, что я пожалею об этом.

***

— Ты уверена, что это хорошая идея? — Может быть, из-за того, что произошло сегодня утром, или из-за последних нескольких недель, или из-за этого небольшого ощущения, что мне нужно что-то большее, я позволяю уговорить себя пойти куда-то этой ночью.

Теперь я оказываюсь здесь, в очереди у входа в бар кампуса, поеживаясь от сырой зимней прохлады. По крайней мере, я уступила ворчанию Финн и оставила волосы распущенными, так что они дают хоть какую-то защиту от холода.

Однако черные сапоги на высоком каблуке на моих ногах ничего не делают, чтобы согреть меня. Начинаю беспокоиться, что могу потерять палец от обморожения, если нам придется простоять здесь еще долго. Не помогает и то, что я чувствую себя незащищенной не только перед стихией, но и перед оценивающими взглядами всех людей, стоящих в очереди вместе с нами.

Выцветшие джинсы с низкой посадкой делают мой зад классным, по крайней мере, по мнению Финн, а черный кожаный корсет с халтер-топом, который та настояла, чтобы я взяла, подчеркивает мою талию и высокую круглую грудь. Часть меня чувствует себя немного крутой, а другая чувствует, что мне следует прекратить играть в переодевания и вернуться в нашу комнату заниматься.

— Конечно, я уверена. Ты выглядишь сексуально, — уверяет меня Финн сквозь стучащие зубы, и я хмыкаю.

— Готова поспорить, что я похожа на мороженое. — Я топаю ногами, пытаясь понять, чувствуют ли они еще что-то. — Сколько нам еще ждать здесь? — После того паршивого утра, которое у меня было, Финн решила, что ночь вне дома — это именно то, что доктор прописал. Не буду врать — это звучало как лучшая идея в нашей уютной теплой комнате в общежитии.

Когда моя сестра еще жила дома, я помню, что она постоянно выходила на улицу с подругами в неподходящих по погоде нарядах. И злостно высмеивала ее за это, а теперь вот сама мерзну, стоя полуголая посреди зимы, ожидая, пока попаду в какой-то бар, в который, наверное, все равно не хочу попасть.

Наконец, очередь начинает двигаться. Через несколько минут мы оказываемся внутри, и меня обстреливают стробоскопические цветные огни и глубокий бас, от которого мои сердце бьётся о ребра.

— Святое дерьмо! — Не думаю, что Финн слышит меня из-за музыки, но мое выражение лица, должно быть, само говорит обо всем, потому что она смеется над моей реакцией. Я потрясена тем, что вижу что-то настолько современное в кампусе, где остальные здания выглядят, словно они из средневековой Англии.

В Уиттиере тоже была студенческая пивная — маленькая, мрачная, с дерьмовой звуковой системой и жесткими, неудобными стульями. Но это место выглядит так, будто его перенесли прямо из сердца Нью-Йорка.

«Андеграунд» — это не бар, а настоящий ночной клуб.

Вся средняя зона представляет собой огромный танцпол, заполненный извивающимися телами, попавшими в паутину звука, льющегося из стратегически расположенных колонок. Зеркальный шар, подвешенный достаточно высоко, чтобы его не было видно, ловит лучи разноцветных огней и отражает их, как блестки, на все вокруг. Здесь царит атмосфера свободы и освобождения, и она начала заползать мне под кожу, как только я переступаю порог.

Финн хватает меня за руку и тащит через лабиринт высоких столов и высоких черных кожаных стульев на танцпол. По сравнению с ее покатыми бедрами и плавными движениями сразу понимаю, насколько я скованная и неловкая, стою рядом с ней, как дура, совершенно не двигаясь.

— Али, расслабься! — наклоняется она и кричит мне на ухо. — Просто почувствуй это. Отпусти себя на одну песню.

Я могу это сделать, правда? Разве это может быть так трудно — всего лишь одна песня?

Закрыв глаза, я глубоко вдыхаю и слушаю, действительно слушаю, позволяя музыке наполнить мое тело звуками. Вскоре не остается никаких мыслей, только движение и ощущения. Мое сердце подхватывает удары, а ноги находят ритм. Вытянув руки вверх, я открываю глаза и вижу, что Финн ухмыляется в знак одобрения. Коллективная энергия на танцполе очень мощная. Первобытная. И я отдаюсь ей впервые в жизни. Снова закрываю глаза и упиваюсь ощущением того, что чувствую себя такой живой, такой связанной с чем-то большим, чем я.

Кто-то врезается в мой правый бок, я отступаю в сторону, чтобы уйти с дороги, но там тоже кто-то стоит.

Открываю глаза, и блаженная ухмылка, искривляющая мои губы, исчезает от выражения лица Финн. Проследив за ее взглядом, я понимаю, что меня зажали, и, несмотря на переполненный танцпол, люди начинают это замечать.

По обе стороны от меня стоят близнецы, достаточно близко, чтобы я почувствовала слабый приступ клаустрофобии, их ухмылки окрашены злобой. Как будто они знают мои самые глубокие, самые темные секреты и не могут дождаться момента, когда смогут использовать их против меня. Когда тот, что с рыжими кончиками волос, высовывает язык и проводит им по нижней губе, по моему телу пробегает дрожь, и мне хочется убраться отсюда. И побыстрее. Потому что, хотя у меня хватает здравого смысла бояться их, страх — это не то, что заставляет меня учащенно дышать, колотить пульс или ощущать внезапное тепло между ног.

Повернувшись, я сталкиваюсь лицом к лицу с татуированной угрозой, что была и сегодня, и чуть не теряю опору в этих дурацких ботинках. Не думая, поднимаю руку вверх и упираюсь в его пресс. Его черная рубашка на пуговицах нежная, как масло, и почему-то прохладная под теплом моей ладони даже в этом тесном, потном пространстве. Расстегнутая на несколько первых пуговиц, явно дорогая рубашка прилегает к его широким плечам и узкой талии, открывая тонкий кусок кожи, украшенный серебряной подвеской, свободно повязанной на шее.

Этот амулет, небольшой медальон с гравировкой, покоится на дюйм или около того ниже впадины в горле. Он ловит переменчивый фиолетовый, синий и белый свет, завораживая меня своими отражениями. По крайней мере, пока мой мозг не связывает плавные движения его горла с повторяющимся сжиманием мышц под моими пальцами.

Он смеется надо мной.

Отдернув руку, я скрещиваю их на груди и воинственно встречаю его ясные, бледно-зеленые глаза.

— Могу я тебе помочь? — кричу я, чтобы быть услышанной сквозь грохочущие басы и парящие синтезаторы.

Он только ухмыляется и проводит рукой по уху, прежде чем покачать головой.

Черта с два он меня не слышит.

Стоя так близко друг к другу, Зеленоглазый точно знает, о чем я спросила. Самодовольная ухмылка не сходит с его лица, пока играет в невинность и глухоту. От досады мне хочется закричать и ткнуть его в глаз. Эмоции переполняют меня и побуждают к действию. Я проталкиваюсь мимо этого засранца и топаю к бару, Финн обходит по внешнему краю танцпола, чтобы присоединиться ко мне. Она наклоняется ближе и повышает голос, ее голос почти противный.

— Что это, черт возьми, было, Али?

— Понятия не имею. Это те самые идиоты из коридора сегодня утром — я даже не знаю, кто они, черт возьми, такие! — Я вскидываю руки вверх, мое разочарование перерастает в негодование. — Какого черта ты смотришь на меня, будто я сделала что-то не так?

Она изучает меня несколько секунд, словно пытаясь понять, вру я или нет. Должно быть, я оправдала ожидания, потому что ее лицо остается серьезным, но обвинительные нотки смягчаются.

— Риверы.

— Кто? — спрашиваю я в замешательстве.

— Риверы. Королевская семья Ривермира.

Это имя звучит лишь смутным звоном в глубине моего мозга, и я пытаюсь вспомнить, где я слышала его раньше. Финн нетерпеливо ждет, вскинув одну бровь, пока я работаю над своей способностью вспоминать. Внезапно меня осеняет.

Бенни.

— Это те, о которых говорила Бенни?

— Те самые. Я объясню позже, а пока держись от них подальше. Даже если они и впустят тебя, ты не захочешь связываться с ними. — Она замечает бармена и опирается предплечьями о стойку, чтобы прокричать ему на ухо свой заказ.

Стараясь быть незаметной, я небрежно оглядываюсь в сторону танцпола, ища в толпе три загадочные мужские фигуры. Странное разочарование охватывает меня, когда я понимаю, что их нигде не видно.

— Ну, теперь они ушли, так что... — Я пожимаю плечами.

— Чаепитие.

— Прости, что? — спрашиваю я, не уверенная, что правильно ее расслышала.

— Чаепитие. Вот куда они ушли. — В ее голосе есть нотка презрения или ревности. Прежде чем успеваю понять, что именно, Финн протягивает мне стакан, наполненный прозрачной шипучей жидкостью и плавающей долькой лайма. — Водка и Севан-Ап. Пей. — Ее стакан не пробыл у нее в руках и минуты, а она уже высосала половину содержимого. Я медленно потягиваю свой, незнакомое жжение алкоголя в задней части моего горла резкое, но не совсем неприятное.

К нам подходят два симпатичных парня и пытаются очаровать, чтобы подцепить нас. Финн поддается, хлопая длинными ресницами и жеманно улыбаясь в ответ. Когда она обнимает своего парня за талию и прижимается к его боку, я понимаю, что на остаток ночи с ней покончено.

Пора бежать.

— Я пойду в дамскую комнату. Хорошей ночи. — Парень среднего телосложения, среднего роста, со средними каштановыми волосами рядом со мной ничего не делает для меня в своей абсолютной заурядности.

Заурядность? Есть вообще такое слово?

Я усмехаюсь про себя, машу ему рукой, поворачиваюсь и направляюсь к вывеске, висящей на стене в конце бара. Это не более чем одна ярко-синяя неоновая стрелка, направленная на дверной проем, но, похоже, это мой лучший шанс найти туалет. Прямо сейчас она может направить меня прямо в центр корневого канала, и это все равно будет лучше, чем стоять здесь и вести светскую беседу со средним парнем, пока Финн сосется со своим приятелем.

Оказывается, стрелка на самом деле указывает на длинный коридор со стенами, выкрашенными почти в черный цвет. Прерывисто освещенный маленькими встроенными белыми куполами на высоте чуть выше лодыжки, расположенными через каждые три фута, я быстро понимаю, что это, скорее всего, не приведет меня к туалету. Однако какой-то внутренний голос толкает меня вперед, чтобы узнать, куда же он все-таки ведет.

Пройдя около тридцати футов, уже почти теряю надежду на то, что здесь вообще что-то есть, когда мое внимание привлекает движение. Я могу поклясться, что видела вспышку темно-фиолетового плаща и полоску белоснежных волос, исчезнувших в стене справа от меня всего в нескольких футах.

Так, что же, черт возьми, было в этом напитке? Странный человек из аэропорта никак не мог оказаться здесь, так что у меня явно галлюцинации.

Вот только я не чувствую ни малейшего опьянения, ни даже легкой шаткости.

Осторожно продвигаясь вперед, мой пульс учащается, когда я понимаю, что он исчез не в стене, если это вообще был «он». Здесь скрыт дверной проем, открывающий проход к узкой лестнице, ведущей вниз, в темноту.

Быстро оглянувшись через плечо, я вижу, что коридор словно расширяется, а свет и звуки танцпола кажутся очень далекими.

Снова смотрю вперед, и то, что ждет внизу, похоже на зов сирены. Опираясь руками о стены по обе стороны, ногой нахожу верхнюю ступеньку и начинаю спуск.

Глава 5

С каждым моим шагом воздух вокруг меня меняется. Становится прохладнее. Тяжелее от сырости. Мой нос подергивается, когда запах древесного дыма с примесью чего-то темного становится все сильнее. Стены и даже сама лестница тоже ощущаются по-другому. Вместо искусственного бетона пальцами ощущаю, словно они бегут по камню. Подушечками моих пальцев ловлю текстуры и мягкие изломы, скользя по холодной поверхности. Камень толстый, но ступеньки становятся немного неровными, поэтому я не хочу рисковать своим равновесием, отрывая руки.

Каблук моего ботинка попадает в трещину на поверхности, по которой я ступаю. Тихонько вскрикиваю, рефлекторно ища опору на стенах, неровный край впивается в мою правую ладонь. Я закусываю нижнюю губу, чтобы не издавать никаких других звуков. Понятия не имею, кто или что находится в конце этой лестницы, но последнее, что мне хочется сделать, это предупредить их о своем прибытии.

Впереди мерцает свет костра, который становится виден, когда лестница поворачивает немного влево. Зажженный деревянный факел установлен на чугунном кронштейне, прикрепленном к стене.

Значит, теперь это факелы?

Мое маленькое приключение становится все более странным с каждым шагом, но теперь я ни за что не поверну назад. Потребность знать и чувство неутолимого любопытства намного перевешивают слабый ропот моего подсознания, спрашивающего, какого черта я делаю.

Звуки переходят от запоминающегося ритма наверху к нервирующей тишине, опустившейся примерно около двадцати ступенек назад, но теперь мои уши улавливают что-то еще. Постоянный пульс. Не похоже на то, что играет на главном танцполе — это темнее.

Тяжелее.

Грязнее.

Если бы кто-то попросил меня описать это, то единственное слово, которое сейчас приходит на ум, — это ауральный секс. Звук усиливается, когда я подхожу к концу лестницы, и попадаю в почти гипнотическую дымку. Ступив в комнату размером примерно десять на десять, я в пятый раз за последние несколько дней с трепетом оглядываюсь вокруг.

Все помещение, похоже, отделано старым камнем, на каждой стене висит по одному зажженному факелу. В центре стоит элегантный, богато украшенный шезлонг, покрытый бархатом темно-красного цвета, и небольшой круглый столик, вырезанный из теплого, почти черного, дерева.

Незаметность — мое второе имя, я крадусь дальше, стараясь, чтобы мои каблуки не цокали по твердому полу. Почти пустая комната наполняется звуками, поэтому я сомневаюсь, что мои шаги будут услышаны, но не хочу рисковать. Музыка разносится по помещению без видимых динамиков, моя тень в мерцающем свете факелов становится длинной, когда я подхожу к маленькому столику.

На его полированной столешнице стоит элегантная чайная чашка из белого фарфора и такое же блюдце, по их поверхности разбросаны нежные темные фиалки. Чашка наполнена теми пудровыми конфетами, что я помню со Дня святого Валентина, когда еще была ребенком. Теми, на которых нарисованы сердечки и милые надписи типа «Ты сладкая» и «Будь моей». Ухмыляясь, я протягиваю руку и беру две конфеты, наклоняя их под прямым углом в оранжевом свете, чтобы прочитать надписи на них. На первой написано «Отсоси мне», а на второй «Съешь меня». Мои глаза расширяются от удивления.

Этого не может быть.

Сжав их в кулак, я протягиваю вторую руку и беру еще одну. «Трахни меня». Я опускаю все три обратно в чайную чашку и вытираю ладони о бедра, обтянутые джинсами, чувствуя себя еще грязнее от того, что вообще до них дотронулась.

Они определенно не магазинные.

Тот темный запах, который я почувствовала раньше, теперь стал более тяжелым, почти мускусным под древесным дымом от факелов. Сквозь тяжелый ритм музыки до моих ушей доносится что-то еще. Неопознанное, но достаточно манящее, чтобы я последовала за ним. Тихо ставлю одну ногу перед другой и прохожу через арочный дверной проем.

Хотя здесь тоже есть факелы, они расположены гораздо дальше друг от друга, оставляя между ними участки непроглядной черноты. Мой взгляд выхватывает то, что выглядит как несколько небольших комнат, расположенных через случайные интервалы по обе стороны от главного коридора.

Прохожу мимо первой из них, дверь широко открыта, а пространство внутри темно, как смоль, и пусто. Когда подхожу ко второй, понимаю, что странные звуки, которые я слышала, доносятся изнутри. Я практически встаю на цыпочки, чтобы тихо подойти достаточно близко, и увидеть, что происходит. Придерживаясь за арку дверного проема, я заглядываю в него, совершенно не готовая к тому, что меня ждет.

Тела медленно обретают форму в тени, появляясь словно сквозь туман и дымку, освещенные несколькими свечами, бессистемно расставленными по комнате. То, что я приняла за случайные, неизвестные формы, оказалось близнецами. Со своего места в коридоре я вижу их только частично через полуоткрытую дверь. Когда мои глаза привыкают к этой сцене, я замечаю нечто очень неожиданное.

Они обнажены по пояс. Их широкие, почти одинаковые спины блестят от пота в полумраке. Мой взглядголодный и прикован к мускулам, пульсирующим и бугрящимся под их гладкой, загорелой кожей. Они оба опустили головы, почти благочестиво, и единственное различие между ними с этого ракурса — их татуировки. У одного — замысловатая абстрактная паутина из форм, линий и вихрей, охватывающая его плечи. У другого все немного буквальнее, и его черные крылья ворона колышутся при каждом движении.

Сначала кажется, что они стоят бок о бок в пустой комнате. Но, словно почувствовав мое присутствие, они слегка сдвигаются в сторону, в полном унисоне, достаточно, чтобы увидеть девушку, стоящую на коленях перед ними. Погруженная в свое занятие, она не подозревает, что за ней кто-то наблюдает, и, честно говоря, сейчас я не уверена, что ей не было бы все равно, даже если бы она знала.

У близнецов расстегнуты штаны, и, очевидно, ни один из них не считает нужным носить нижнее белье. Каждый из них запутался рукой в длинных бледных волосах девушки, лениво накручивая и наматывая пряди на пальцы. Она обхватывает своими маленькими кулачками основание каждого из их толстых, подергивающихся членов, крепко держа их, попеременно просовывая их между своими губами. Остатки ярко-вишневого блеска для губ медленно стекают по ее подбородку вместе со слюной, которая вытекает из горла при каждом глотании и захлебывании.

Как изголодавшееся животное, она наслаждается их твердостью, не в силах запихнуть в рот оба одновременно, хотя не раз предпринимала для этого доблестные попытки. Ее голые сиськи, увенчанные розовыми сосками с затвердевшими пиками, тяжелые и полные, раскачиваются взад-вперед при каждом движении ее рук и губ.

— Наслаждаешься? — Его голос вьется вокруг меня, как дым, и почти мгновенно мои собственные соски твердеют. Решаю не отвечать. Ну, я говорю себе, что это мой собственный выбор, но на самом деле у моего языка есть свой отдельный разум, и понятия не имею, что бы он выдал, если бы я открыла рот прямо сейчас.

Воздух вокруг нас заряжен невысказанной энергией, и у меня странное ощущение, что он рядом со мной, позади меня и везде одновременно. Запах его мыла или одеколона, или что это, черт возьми, такое, пьянящий и теплый.

И греховный.

Если у греха есть запах, то это точно он.

И он творит безумные вещи с моим разумом и телом в равной степени. Едва уловимый намек на его дыхание будоражит крошечные волоски на моей шее, и мой дрожащий ответ одновременно восхитителен и пугающ. Понятия не имею, почему он так влияет на меня, но мне нужно взять это дерьмо под контроль, пока я не наделала глупостей. Хотя глупость — это именно то, что мне хочется сделать.

— Что ты здесь делаешь? — Я выдыхаю, отрывисто и холодно.

— Может лучше спросить, что ты здесь делаешь? — мурлычет он, на этот раз рядом с моим ухом, заставляя меня слегка вздрогнуть, прежде чем ко мне возвращается самообладание. Я застываю в неподвижности, когда тот кончиком его пальца касается обнаженной кожи моего плеча. Клянусь, его прикосновение генерирует достаточно электричества, чтобы осветить небольшой город, но пространство вокруг нас остается затемненным. Когда парень начинает выводить пальцем круги по моей ключице, мне требуется все, что у меня есть, чтобы не растечься в лужицу у его ног. — У тебя, похоже, неплохое место на шоу, но я уверен, что они не будут возражать, если ты захочешь присоединиться.

Я потрясенно задыхаюсь.

— Присоединиться к ним? С чего ты взял, что я захочу к ним присоединиться? — шепчу я, недоверие пронизывает мой голос. Ни за что на свете не признаюсь ему в том жаре, который на мгновение вспыхивает в моем животе при этой мысли.

— Да ладно. Посмотри на то, что перед тобой. Действительно посмотри. — Волшебный палец начинает выводить маленькие замысловатые узоры на коже моего бицепса, и его тепло согревает мою спину, когда он придвигается ближе. — Смотри на ее сиськи. Представь, как их вес смещается относительно ее грудной клетки, когда она двигается из стороны в сторону. Как они висят, словно спелые фрукты, эти затвердевшие темные соски так и просятся, чтобы их ущипнули, чтобы их лизнули.

Его дыхание ничуть не меняется, но мое учащается и становится более поверхностным, когда мои собственные соски почти болезненно давят на мягкий материал моего бюстгальтера без бретелек. Тыльная сторона его руки касается боковой поверхности моей груди.

— Посмотри на ее лицо, как наслаждение сквозит в ее чертах. Смотри на ее рот, на эти твердые члены, скользящие внутрь и наружу, внутрь и наружу, между ее нежными губами. Видишь, как много их длины она принимает в себя и, несмотря на то, что задыхается, все равно продолжает? Как будто не может насытиться. Обрати внимание, как Дикон сейчас стоит, как напряглись мышцы вдоль его позвоночника? Как ты думаешь, что это значит?

Мое дыхание уже почти сбилось, и желание потереться о него задницей становится почти нестерпимым.

— Я не знаю. — Мой дрожащий голос звучит для моих ушей как чей-то другой.

— Это значит, что через тридцать секунд он кончит ей в горло, и она проглотит все до капли, прежде чем Аксель подхватит ее и жестко и быстро оттрахает у холодной каменной стены. — Он разрывает связь между своим пальцем и моей кожей, только чтобы потянуться вниз и погладить мою самую сокровенную часть через джинсы. Я ловлю себя на том, что больше всего на свете мне хочется откинуться на него и расстегнуть молнию на джинсах, предоставив ему полный доступ между моих ног, чтобы ослабить нарастающее там давление.

С небольшим вскриком я отрываю взгляд от сцены, разыгравшейся передо мной, как в каком-то сумасшедшем готическом порнофильме, и заставляю свои ноги двигаться, чтобы унести меня отсюда, пока я не сделала что-нибудь, о чем потом пожалею. Он отпускает меня, и я вижу его в последний раз — его фигуру, небрежно прислонившуюся к дверной раме в слабом свете, ухмылку, искривляющую его губы, заметную даже отсюда.

— Добро пожаловать на Чаепитие, Али. — Его усмешка преследует меня, пока я бегу по коридору, обратно к лестнице.

Боже мой, какая я идиотка. О чем я думала, спускаясь сюда? Откуда, черт возьми, он знает мое имя?

Не заботясь о своих высоких каблуках, я поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз, чуть не падая назад, когда мыском ноги зацепилась за выступающее место. Выбросив обе руки к грубым каменным стенам по обе стороны от меня, я сумела устоять на ногах и сделать несколько глубоких вдохов.

К тому времени, как я пробиваюсь через переполненный танцпол на свежий, холодный ночной воздух, успеваю наказать себя шестью способами. Как бы мне ни хотелось сказать себе, что произошедшее не было реальностью, я не могу скрыть тот факт, что меня невероятно завело и то, что я видела, и его близость ко мне. Будь он проклят, кем бы тот ни был.

Воздух застывает от жара моего дыхания, и я обхватываю себя руками за талию, прежде чем вернуться назад по тропинке через деревья. Полог над головой густой и плотный, и я почти поворачиваю назад. Но потом вспоминаю, что там мне никто не поможет.

Глава 6

Дверь в нашу комнату распахивается, врезаясь в стену с громким стуком. Вскакивая с кровати, как будто моя задница горит, я шарю в темноте в поисках какого-нибудь оружия. Мне везет, что единственные вещи в непосредственной близости от меня — это мои тапочки на твердой подошве. Присев на корточки, я хватаю один из них за носок и вслепую швыряю в незваного гостя, вскакивая на ноги.

— Ооо, — ворчит знакомый голос, обладательница ударяется о стену прямо за дверью, пока ей не удается заползти и нажать на выключатель, заливая комнату бледным светом ламп на наших соседствующих комодах. — Какого хрена? — Финн трет лоб, где быстро растет ярко-красная шишка. — Ты что, только что швырнула в меня своим гребаным старушечьем тапком? — жалуется она, закрывая и запирая дверь, прежде чем пересечь комнату и упасть на кровать.

Она, вероятно, не может оценить, как сильно я пытаюсь не рассмеяться. Чувствую, как мои щеки дергаются от усилий сдержать ухмылку.

— Финн, сейчас, — я тянусь к своему телефону и включаю его, чтобы посмотреть время, — 3:20 утра. Чего, черт возьми, ты ожидала? Напугай меня до чертиков, получи тапком по голове. Кажется справедливым. — Я зеваю и забираюсь обратно в постель. — Он хотя бы того стоил?

— Черт возьми, нет. Этот парень оказался полным придурком. Он из тех, кто не против брать, не отдавая — более чем счастлив, когда ему отсосали член, но отказался спуститься в ответ. — Подняв одну ногу в воздух, она неуклюже расстегивает молнию на сапоге и сбрасывает его, прежде чем повторить процесс с другой. — Я начинаю по-настоящему уставать от этих тупых парней из братства и их дерьма. Возможно, пришло время сменить команду и найти себе горячего маленького бродягу.

На этот раз я не могу сдержать смех.

Она поворачивает голову ко мне, черты ее лица складываются в слегка подвыпившую версию хмурой напряженности. Выражение ее лица только усугубляет ситуацию. Мои бока трясутся, слезы текут по щекам, и смех становится почти беззвучным, за исключением странного хриплого писка, когда я набираю полные воздуха.

Финн удается сохранить свое сердитое выражение еще несколько секунд, но тут начинают появляться трещины, и вскоре она тоже смеется.

К несчастью для меня, теперь, когда открылись шлюзы для одной эмоции, остальная часть моей защиты рушится, как карточный домик. Вся тревога, растерянность, разочарование и страх, которые я держала взаперти, кто знает, как долго, выливаются наружу. И внезапно начинаю плакать. Громкие, уродливые, мучительные рыдания, которые звучат как у какого-то раненого животного. Я сажусь на кровать, крепко прижимая колени к груди, и заливаю все своими солеными горючими слезами, пока раскачиваюсь взад-вперед — щеки, подбородок, ночную рубашку.

— Что... — мой плач отрезвляет Финн достаточно, чтобы та поняла, что что-то тут не так. Ее первая попытка встать проваливается, и она опрокидывает чайник на пол. Благодаря проклятиям и чистой силе воли ее вторая попытка оказывается гораздо более успешной, несмотря на то, что она сильно покачивается, пока спешит ко мне, зажмурив один глаз, как крошечный пират. — Что случилось? — Она присаживается на край моей постели и несколько раз похлопывает меня по плечу, прежде чем наклониться и прошептать мне. — Это из-за меня? Тебя оскорбил мой вагитарный комментарий?

Я не могу удержаться от неряшливого смешка сквозь слезы.

— Нет, ни в малейшей степени, — шмыгаю носом и вытираю заплаканные щеки краем простыни. — Это просто... — Я с трудом подбираю слова. — Ты знаешь тех людей, которые держат все в себе? Те, кто пытается засунуть свое квадратное «я» в круглое отверстие, созданное для них кем-то другим? Это я. Я и есть те люди. — Чем больше думаю об этом, тем больше понимаю, насколько правдивы на самом деле мои слова и как глубоко они ранят. — Я не хочу проснуться через двадцать лет замужем за каким-то парнем, который надоедает мне до полусмерти, полная сожалений обо всех вещах, которые я даже не пыталась сделать. Ночь за ночью скучных ужинов, скучных разговоров и двухминутного секса в миссионерской позе. А ксанакс с водкой — единственное, что удерживает меня от того, чтобы Тельма и Луиза не сбросили его с ближайшего утеса. — Мой плач замедлился до прерывистой икоты.

— Вау. Ты действительно думала об этом, не так ли? — с благоговением спрашивает Финн.

— Мысль о том, чтобы быть кем-то, кем я не являюсь до конца своей жизни, не только угнетает, но и просто пугает. Не хочу быть хорошей девочкой только потому, что все этого ожидают, Финн. Я хочу быть настоящей собой.

Если бы я только знала, кто это «я» на самом деле. Темноволосая девушка рядом со мной глубокомысленно кивает головой, как будто я только что произнесла самые глубокие слова, которые она когда-либо слышала. Это само по себе довольно хороший показатель того, что она все еще пьяна, но я ценю ее усилия.

— Итак, «настоящая ты». Вообще, какая она? Она ругается? Ванильная ты ни разу не сказала «блядь» с тех пор, как приехала сюда. Что очень разочаровывает, на самом деле. — Она задумчиво постукивает пальцем по подбородку. — И нам нужно что-то сделать с твоим нижним бельем. Бабушкины трусики и бежевые лифчики не помогут — тебе будто восемьдесят один, а не двадцать один.

Позволяю ей перечислять свой список «нуждается в улучшении», потому что она, кажется, наслаждается этим, и, вероятно, в чем-то несомненно права. Но, когда та делает паузу, чтобы перевести дух, я прерываю ее.

— Прямо сейчас, настоящая я хочу узнать больше об «Риверах». — Я откидываюсь назад и прислоняюсь к спинке кровати, засовываю подушку за спину и выжидающе смотрю на Финн.

На долю секунды кажется, что она может сорваться с места и убежать — или споткнуться, в зависимости от обстоятельств. Но после чудовищного вдоха и резкого выдоха, она плюхается рядом со мной и подкладывает вторую мою подушку себе под голову.

— Однажды... — начинает она, и я щелкаю ее по лбу прямо рядом со следом от тапочка. — Ладно, ладно, просто шучу. Блин. — Наступает долгая пауза, во время которой я почти слышу, как в ее голове крутятся колесики, пока та прикидывает, как много ей может сойти с рук, если она поделится. По какой-то причине Финн, кажется, болезненно неохотно говорит о таинственной, смехотворно горячей и невероятно раздражающей группе парней вообще.

— Все Риверы учатся в одной и той же средней школе — суперэлитной, смехотворно старой, очень частной школе для безумно богатых, под названием Ривермир. Они появляются здесь группами по четыре или пять человек, и в тот год, когда текущая группа собирается окончить школу, прибывает новая. Покончи со старым, займись новым или еще каким дерьмом. — Она скрещивает ноги в лодыжках и одну начинает нервно покачивать, заставляя дрожать всю мою кровать. — Никто не знает, в чем заключается сделка или как часто они сюда приезжают. Ходят слухи, что некоторые преподаватели являются членами королевской семьи «Риверов», но только Риверы на самом деле знают наверняка, так как все остальные, похоже, удобно забывают.

— Что ты имеешь в виду, все забывают? Как это вообще возможно?

— Взятка? Действительно хорошие наркотики? Магические фокусы? Я понятия не имею, как это происходит, но это происходит. В любом случае, новые прибудут в следующем году. Последняя группа, которая начала здесь, — это твои три друга, плюс еще двое, которых сегодня не было в «Андеграунде». Они все заканчивают школу в следующем году.

— Мои три друга, — горько смеюсь я. — Это слишком. Ты имеешь в виду тех троих парней, которые загнали меня в угол?

— Да, те самые. Они также были теми скрытными ублюдками, которые наблюдали за нами у фонтана прошлой ночью. Близнецы — Дикон и Аксель Россетти. Корейская мама плюс итальянский папа равно эти два красавчика, по-видимому. Хотя не уверена, с какой стороны они унаследовали гены самодовольных, психопатичных мудаков. — Финн преувеличенно обмахивается, словно веером одной рукой, одновременно крутя указательным пальцем другой руки вокруг уха в универсальном знаке сумасшествия. — Двое, которых не было в «Андеграунде», — это Тал Гамильтон и Кристиан Бак. Они, вероятно, самые ручные из пятерки, но это мало о чем говорит, учитывая, насколько дикими являются остальные. — Она замолкает и небрежно ковыряет серебристый лак на большом пальце.

— И? Ты собираешься заставить меня вытянуть это из тебя? Кто пятый? Тот, у которого все тело в татуировках? — Мое сердце выбивает нетерпеливый ритм в ответ на ее сдержанность. Она тяжело вздыхает, как будто ей физически больно говорить мне, и позволяет паузе затянуться, прежде чем она заговорит снова.

— Этот парень — лидер, человек с планом и сам дьявол. Воксхолл Телфорд Чешир III, но он отзывается на Вокса. — Теперь серьезно, она садится и поворачивается ко мне лицом, хватая мою руку своей достаточно крепко, чтобы перемолоть мне кости и порвать сухожилия. — Али, послушай меня. Не бери в голову никаких идей ни о ком из них, особенно о Воксе. — Она выплевывает его имя, как яд. — Они все придурки, но он хуже всех. Однозначно. Они не любят посторонних и стараются изо всех сил, чтобы их круг был маленьким и тесным. Если вы не один из них, вы не стоите их времени. Просто забудь об их существовании, и все будет хорошо. — Велика вероятность, что это произойдет сейчас.

— Э-э, с этим может возникнуть небольшая проблема. — Протягиваю свободную руку, чтобы выдвинуть маленький ящик в моей тумбочке. Как ни старалась, я не смогла заставить себя выбросить эту дурацкую конфету сегодня вечером. С таким же успехом эта чертова штука могла быть приклеена к моей руке. Я вытаскиваю ее и разжимаю кулак, чтобы показать Финн секрет внутри. Ее глаза расширяются, когда она видит это, и выглядят так, как будто они собираются выпасть прямо из ее глазниц, когда читает слова, отпечатанные на нем.

— Где ты это взяла? — Ее слова звучат неестественно, и кровь отливает от ее щек, делая их такими же ледяными, как и ее голос.

— Не совсем уверена. — Я нашла ее в своем кармане сегодня вечером, когда искала свой ключ. Но, основываясь интуиции, я бы поставила деньги на Вокса. Теперь совершенно трезвая или, по крайней мере, чертовски хорошо притворяющаяся, Финн отпускает мою руку, словно я — Тифозная Мэри, и скатывается с моей кровати. Поспешив к нашей двери, она тихо отодвигает засов и приоткрывает ее, чтобы выглянуть в коридор. Очевидно, убедившись, что снаружи никого нет, прижав ухо к дереву, она так же тихо закрывает дверь и снова запирает засов.

Держась от меня на осторожном расстоянии, она почти крадется к дальнему краю своей кровати. Девушка ни разу не повернулась ко мне спиной и совершенно очевидно использует предмет мебели в качестве щита.

— Кто ты такая? — Подозрение в ее голосе соответствует недоверию, окрашивающему ее черты.

— Что ты имеешь в виду, говоря «кто я?» — Она что, сошла с ума? — Али Эссенджер. Скучная ванильная девчонка, пытающаяся начать все с чистого листа, помнишь? — Это не тот разговор, который стоит вести — я снова смотрю на время на своем телефоне — в 4:03 утра, но ничего не могу с собой поделать. — В чем, черт возьми, твоя проблема с Риверами, Воксом, а теперь и со мной?

— Моя проблема? Моя проблема в том, что они думают, что намного выше всех остальных. Намного лучше. Неприкасаемые. Они врываются сюда, выбирают себе товарищей по играм и уничтожают всех, кто встает у них на пути. И если они хотят играть с тобой, это значит, что ты одна из них.

— Во-первых, я даже не знаю, кто они такие, так что это фактически сводит на нет то, что я одна из них, спасибо. А во-вторых, если ты хоть на минуту поверишь, что я считаю себя лучше всех остальных, ты бредишь. — Ее обвинение раздувает угли моего разочарования в пламя гнева.

— Это нечто большее, чем то, что ты говоришь, я чувствую это нутром. — Финн просто смотрит на меня.

— Мне не нужно было ничего говорить тебе о конфете — ты точно знаешь, что это такое, как только увидела ее. Ты просто не была уверена, кто из них дал ее мне.

— Хорошо, — горько признается она. — Я знала, что это. Большое волосатое дело. — Она топает через комнату в ванную и пинком захлопывает за собой дверь.

Эта девочка не росла вместе с моей сестрой. Всю нашу жизнь Элайза никогда не позволяла закрытой двери помешать ей быть услышанной, поэтому я позаимствовала страницу из ее сборника пьес.

— Очевидно, это большое дело, иначе ты бы не вела себя, как идиотка, — кричу я в закрытую дверь. Хлопает дверца шкафа, за которым следует удивительно громкий плеск воды. Судя по звуку, Финн включила и душ, и краны в раковине на полную мощность. К сожалению, я почти уверена, что независимо от того, сколько воды она тратит впустую, нет никакого способа заглушить голоса тех воспоминаний, которые ее расстраивают.

Проходит целых двадцать минут, потоп все еще продолжается, а Финн все еще не выходит. До того, как мне нужно будет вставать на занятия, осталось около полутора часов, поэтому я снова забираюсь под одеяло и сворачиваюсь калачиком на боку. Мне хотелось бы что-то сделать, чтобы помочь ей, но пока та не захочет рассказать, что, черт возьми, происходит, мы в тупике. И поскольку она решила провести остаток ночи в ванной, я могла бы попытаться немного поспать.

***

Громко трезвонит будильник, и вместо того, чтобы, как обычно, свободно использовать опцию повтора, просто отключаю его при первом уведомлении. Моя соседка по комнате храпит, как дровосек, лежа на спине в своей кровати, поэтому я на цыпочках прохожу мимо, чтобы воспользоваться теперь пустой ванной, и собираюсь так тихо, как только могу.

К тому времени, когда я готова уйти, она все еще спит, решаю не будить ее и продолжаю собираться. Понятия не имею, во сколько сегодня у нее первое занятие, но я морально не готова к тому, чтобы этим утром снова столкнуться с ее неправильно направленным гневом. Если она опоздает, то может надеть свои трусики для большой девочки и взять на себя ответственность за это.

Ну, вы только посмотрите на это? В кои-то веки я делаю выбор не брать на себя чужие плохие решения. Чувствуя себя немного легче и, возможно, слегка гордясь собой, смотрю на свое отражение в маленьком зеркале на комоде, засовываю ноутбук в сумку и достаю ключ из ящика тумбочки. Пальцами задеваю маленькую конфетку, и я почти кладу ее обратно в карман, но в последнюю минуту убегаю и оставляю ее на месте. Надевая пальто, хватаю свои вещи и выскальзываю за дверь.

Снаружи воздух наполнен маленькими сверкающими кристаллами, которые лениво кружатся в лучах раннего утреннего солнца. Кампус тихий, безмятежный в своей невозмутимой красоте, и прямо сейчас я чувствую, что все это место принадлежит мне. Американская литература начнется только через сорок минут, так что не тороплюсь и бездельничаю, наслаждаясь тишиной вокруг меня.

В главном здании также тихо, и я пользуюсь возможностью побродить по огромному пространству, свободному от осуждающих и пристальных взглядов. Все, с кем я сталкиваюсь, проходят мимо либо с легкой, уклончивой улыбкой, либо настолько погружены в свои мысли, что полностью игнорируют меня.

К тому времени, как добираюсь до лекционного зала на третьем этаже, боль от моего странного ночного разговора с Финн немного проходит. Я прихожу достаточно рано, чтобы иметь возможность выбрать место в классе профессора Авессалома, поэтому на этот раз выбираю стул ближе к заднему ряду — надеюсь, близость к выходу означает меньшую вероятность упасть на задницу второй день подряд.

Еще один бонус от того, что я сижу здесь, откинувшись назад, — это то, что с этой выгодной позиции я могу наблюдать, как медленно стекаются студенты. Парни из студенческого братства устраивают драки, застенчивые девочки, свернувшиеся калачиком вокруг книг, прижатых к груди, группы умников, обсуждающих Фолкнера против Фицджеральда.

Профессор приходит примерно за десять минут до начала занятий. Обводя комнату приветливым взглядом, распаковывая свои записи, он останавливается, когда замечает меня сзади. Он одаривает меня дружелюбной улыбкой и кивком, на который я отвечаю. В нем есть определенная непринужденность, которую я нахожу очень интересной и в то же время довольно приятной.

Как раз в тот момент, когда я начинаю расслабляться в своей собственной шкуре, приходят Риверы, на этот раз все пятеро. Они спускаются к профессору Авессалому как единое целое, их движения сопровождаются шепотом ревности и молчаливой похоти. Профессор тепло приветствует их, и они, кажется, довольствуются тем, что просто слоняются возле его стола. Он болтает с ними о том о сём, между ними очевидна фамильярность.

Наблюдая за тем, как они взаимодействуют, каждый вращается вокруг другого в каком-то неписанном и в то же время идеально рассчитанном танце, я в восторге. Настолько, что явно не уделяю достаточного внимания тому, что или, точнее, кто вращается вокруг меня.

— Восхитительный, не правда ли? — Скользкий, как сопли, голос Бенни доносится до меня через плечо. Поворачиваю голову, чтобы посмотреть, как, черт возьми, та оказалась позади меня. Я же сижу в последнем ряду, но вижу, что она присела на корточки за моим сиденьем. Ее горячее дыхание обжигает мне затылок, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не прихлопнуть ее, как липкого, пухлого комара.

— Чего ты хочешь, Бенни? — Финн может терпеть жуткие выходки этой цыпочки, но у меня нет ни терпения, ни желания выслушивать ее чушь. — Выкладывай или проваливай. — Я скорее чувствую, чем вижу, какой эффект производят на нее мои слова. Едва сдерживаемая ярость волнами накатывает на нее.

— Следи за своими гребаными манерами, Эссенджер, — огрызается она, злоба, которую, как я подозреваю, она прятала внутри, на мгновение прорывается наружу. Наступает короткая пауза, пока та пытается вернуть себе самообладание, прежде чем снова заговорить своим жутким, мягким, кукольным голосом маленькой девочки. — Я знаю все плохие вещи, которые ты хочешь сделать, когда видишь его. Вокс — один из моих любимых маленьких пирогов с заварным кремом. Из тех, из которых я люблю высасывать сливки, прежде чем проглотить их целиком. — Одной мысли о том, что Бенни сосет что-нибудь, достаточно, чтобы меня стошнило.

Даже при том, что завуалированный намек на то, что она была с Воксом, должен быть плодом ее воображения, этого все равно достаточно, чтобы мне захотелось вонзить зубы ей в глотку.

Господи, пожалуйста, пусть это будет ложью.

Полностью принимая новую себя, которой пытаюсь быть, я говорю именно то, что думаю, вместо того, чтобы фильтровать все в поисках приемлемого контента, как обычно.

— Иди на хуй, Бенни. — Ее бешеное рычание позади меня говорит мне, что я выбрала идеальное время, чтобы начать ругаться, и это заставляет меня усмехнуться. Эта часть ей действительно не нравится. Но прежде чем она успевает что-то с этим сделать, словно какой-то странный маяк наведения, глаза Вокса обшаривают комнату и находят меня. Прежде чем он занимает свое место впереди с другими Риверами, я клянусь, его глаза слегка прищуриваются, когда он видит, кто стоит позади меня. Бенни, должно быть, тоже это понимает, потому что внезапно отступает и переходит на другую сторону комнаты, чтобы найти себе место.

Лекция профессора Авессалома на самом деле действительно интересна, и я ловлю себя на том, что теряюсь в его словах, когда он обсуждает особенности современной американской литературы. В том, как тот говорит, есть что-то завораживающее, почти гипнотизирующее; профессор руководит залом, никогда не повышая голоса. Насколько я могу судить, даже Бенни обращает на это внимание.

К счастью для меня, когда лекция заканчивается, мне удается сбежать невредимой. Никаких неловких падений, что становится приятным изменением, и больше никаких нежелательных разговоров с Бенни.

В моем расписании есть свободное окно между занятиями профессора Авессалома и социологией, поэтому я быстро принимаю решение провести небольшое исследование.

Если я думала, что остальная часть кампуса выглядит как вымышленная древняя школа волшебства, то библиотека расставляет все точки над «i». Высокие потолки, переполненные полки высотой в двенадцать или пятнадцать футов и те сумасшедшие лестницы на колесиках, которые вы иногда видите в фильмах. Заплесневелый библиотекарь, который, судя по всему, мог быть таким же старым, как само время, поднимает взгляд, когда я подхожу.

— Чем я могу вам помочь? — спрашивает она, и я потрясена, тем, как не поднимается облако пыли вместе с ее словами.

— Я ищу раздел местной истории, пожалуйста. — Она изучает меня несколько секунд, ее ярко-голубые глаза все еще остры и проницательны, несмотря на ее обветренное лицо.

— Вверх по первой лестнице, первая комната слева от вас. Мы не даем эту коллекцию с собой, так что вам придется читать здесь. — Я заверяю ее, что не собираюсь уносить с собой книги, и вежливо благодарю ее, прежде чем направиться вверх по удивительно прочной, тонкой кованной винтовой лестнице. Краеведческая коллекция размещена в небольшой комнате, напоминающей кабинет в доме богатого человека. Бросив свою сумку на потертое сиденье кожаного клубного кресла, я останавливаю взгляд на секции полки, заполненной одинаковыми на вид тонкими, высокими томами.

Ежегодники. Десятки и десятки Ежегодников Святого Филиппа.

Мысль щекочет меня в глубине сознания, когда я провожу пальцем по соответствующим корешкам, отличающимся только годом, выбитым на каждом из них. 1989, 1990, 1991. Предчувствие становится сильнее, я вытаскиваю все три и переношу их к длинному деревянному столу в центре комнаты. Открыв ту, что датирована 1991 годом, я просматриваю каждый класс первокурсников в поисках определенного имени. Ничего. Проделав то же самое с 1990 годом, она тоже оказалась пустой.

Может быть, я сошла с ума и пытаюсь установить связи там, где их нет.

В 1989 году я нахожу жемчужину в устрице. Чертовски красивый, его старший «я» смотрит на меня в ответ в полосатом галстуке и с дерзкой ухмылкой — Чарльз Уолдорн. Прищурившись, я подношу книгу ближе к лицу и обращаю внимание на мелкий, почти неразличимый узор на полосатых кусочках материала.

Это что, карточные масти?

Они очень слабые и почти исчезают в зернистости фотографии тридцатидвухлетней давности, но они есть — повторяющиеся червы, пики, бубны и трефы. Возвращаясь к началу, я вижу, как мне ухмыляется еще одно красивое, гордое лицо, которое я узнаю. Рикман Авессалом. В том же галстуке, с тем же рисунком. Теперь о тройном эффекте. Перескакивая на букву «С», я провожу пальцем по списку имен, и вот оно. Воксхолл Чешир II. Я нахожу подходящую фотографию и почему-то не удивляюсь, увидев симпатичного парня, не такого великолепного, как Вокс моего поколения, но с тем же высокомерным выражением лица. И тот же чертов галстук, что и у двух других.

Пока мой мозг пытается обработать информацию, которую я только что подтвердила, просматриваю остальную часть класса первокурсников, проверяя, нет ли других студентов, одетых в то же самое. Финн сказала, что они обычно появляются группами по четыре или пять человек, так что я думаю, что должен быть еще как минимум один.

Мой пульс учащается до пугающего уровня, и вся кровь приливает к голове, выбивая предупреждающий ритм.

Это.

Не.

Возможно.

На меня смотрит Харрисон Эссенджер с незнакомым выражением лица и галстуком на шее, таким же, как у трех других.

Мой отец.

Глава 7

Оставив ежегодники на столе, я перекидываю сумку через плечо и бегу вниз по лестнице, чуть не падая на спину, когда в спешке пропускаю ступеньку.

Библиотекарша бросает на меня многозначительный взгляд, когда я прохожу мимо нее. Как будто она точно знала, что я ищу и что найду.

Что это было? Мой отец был здесь студентом? Он был Ривером?

Финн сказала, что Ривермир предназначен для невероятно богатых. Раньше это звучало правдоподобно и захватывающе, но теперь это уже не так. Не может быть, чтобы мой отец был частью какого-то странного, эксклюзивного тайного общества. Все, что у нас когда-либо было, можно назвать только скромным. Что-то не сходится. Включая тот факт, что моя мать выходит замуж за человека, с которым мой отец дружил в молодости. Еще одного Ривера.

Внезапно в моей памяти вспыхивают образы, фокусируясь на вещах, о которых я даже не подозревала, что видела. Татуировки на шее Вокса. Справа, среди роз, надписей и черепов, я помню небольшой веер карт — четыре туза, по одному каждой масти, и пятая карта — король всех четырех мастей. И близнецов. И в замысловатую паутину татуировки Акселя был вплетен туз червей, а в центре крыльев Дикона, как корона, был туз пик. Я не могу сдержать полузадушенный, безумный смешок, который вырывается бесконтрольно.

Думаю, вся эта история с галстуком слишком старомодная.

Боже, мне кажется, что моя голова вот-вот взорвется от огромного объема информации, которую пытается переварить мой мозг.

Я так сбита с толку и рассеяна, уделяя больше внимания своему внутреннему волнению, чем тому, что происходит вокруг меня, когда внезапно чувствую это снова. То же тепло, что и прошлой ночью на танцполе в «Андеграунде».

Проклятье.

Прилагая сознательные усилия, чтобы игнорировать их, я отказываюсь вступать в бой и опускаю голову, практически идя вслепую, просто чтобы уйти. Но Риверы не любят, когда их игнорируют.

— Куда ты так спешишь, малышка?

— Уходи, Вокс. Мне нечего сказать тебе или твоим друзьям.

— О, смотри, — говорит он, — она знает мое имя. — Остальные четверо хихикают, а я продолжаю переступать с ноги на ногу, не зная, куда иду, но чертовски надеясь, что они сдадутся и перестанут преследовать меня. — Али, — на этот раз в его рычании слышится едва заметный намек на предупреждение. — Ты действительно не должна быть так груба с нами.

Я удивленно вскидываю голову при втором сегодняшнем комментарии, ставящем под сомнение мои манеры, и поворачиваюсь к ним лицом.

— Грубая? Я? А может все наоборот, тебе не кажется? — Разочарование наполняет мои вены, делая мой голос резким. — Ты и твои маленькие друзья — именно те, кто продолжает загонять меня в угол. А тот трюк прошлой ночью? — Мой язык, кажется, обладает собственным разумом — внутренне я кричу себе, чтобы он заткнулся, но просто продолжаю тявкать. — Заставляя меня подсматривать за близнецами и той девушкой. Я не знаю, в какую игру, по-твоему, ты играешь, но ты не будешь играть в нее со мной.

Аксель и Дикон дают друг другу пять, гордые улыбки расплываются на их красивых лицах при моем упоминании об их сексуальных похождениях.

— Заставлял тебя? — Вокс хищно приближается ко мне, лед в его голосе приковывает меня к месту. — О, поверь мне, малышка. Не было никакого принуждения. Ты последовала за нами вниз по собственной воле, и ты хотела посмотреть, даже если слишком труслива, чтобы признать это.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — шиплю я, чертовски злясь на то, в чем меня обвиняют, потому что тот каким-то образом раскусил меня, ведь он совершенно прав — я действительно хотела посмотреть. — И перестань называть меня малышкой.

Вокс возвышается надо мной на добрых полфута, заставляя меня поднять лицо вверх, чтобы встретиться с его пылающим взглядом. Теперь между нами меньше двух дюймов пространства, и этот его неповторимый чувственный аромат обволакивает меня и превращает мои колени в желе. Я отказываюсь показывать ему, как сильно тот влияет на меня, поэтому просто стою на своем, хотя одна половина меня хочет наброситься на него, а другая — убежать.

Коварная усмешка растягивает его восхитительные губы, и я слишком поздно осознаю свою ошибку. Протягивая руку, Вокс крепко хватает меня за руку.

— Вы должны извинить нас на минуту, джентльмены. Мне нужно поговорить с Алианной.

— Самонадеянно, — ворчу я. — Для тебя есть определение. «Мудак». Ты можешь пользоваться им. А теперь отпусти меня.

Остальные четверо Риверов хихикают над моим вызовом. По крайней мере, на этот раз они не смеются надо мной.

— Двигайся, Али, или я перекину тебя через плечо и понесу — выбор за тобой. В любом случае, мы с тобой немного поговорим о твоих манерах. — Его слова пронизаны чем-то, что я не могу точно определить, но что бы это ни было, оно посылает электрический разряд прямо между моих ног. Новая версия меня почти сопротивляется дальше, просто чтобы посмотреть, действительно ли он выполнит свою угрозу.

Раздраженно фыркая, я позволяю развернуть себя и потащить по коридору к древнему и лязгающему лифту.

— Вокс, какого черта? Даже я знаю, что этой штукой больше никто не пользуется. Ты совершенно ненормальный, если думаешь, что я пойду туда с тобой. — Парень игнорирует меня и нажимает кнопку вызова, дверь почти сразу же открывается. Я упираюсь ногами, как упрямый мул, и отказываюсь делать хотя бы еще один шаг. Большая рука на моем запястье, сжимается неприятно сильно, и я стискиваю зубы, пока не могу больше этого выносить. — Хорошо, — рычу я и захожу в тускло освещенную коробку.

Мое сердце колотится, отчасти из-за близости Вокса, а отчасти из-за того, что я боюсь, что разобьюсь насмерть в этой шаткой штуковине, пахнущей пылью и разложением. Мы оба смотрим вперед, и его друзья насмешливо машут пальцами, когда дверь закрывается под их улюлюканье и свист.

Лифт едва сдвинулся с места, когда Вокс протягивает руку и нажимает кнопку с надписью «Стоп», заставляя все это вздрагивать и трястись, прежде чем остановиться с глубоким механическим стоном.

— Зачем ты это сделал? Теперь мы застрянем здесь. — Паника делает мой голос на октаву выше, чем обычно, и я отступаю в угол, мое пальто распахивается, когда я крепко хватаюсь за поручни, а мои глаза становятся огромными, как блюдца.

— Расслабься, королева драмы, — издевается он. — Ты получила сообщение, которое я оставил для тебя прошлой ночью? — Прислонившись к стене, он небрежно игнорирует тот факт, что мы собираемся умереть в этом тысячелетнем лифте.

— Ты имеешь в виду ту дурацкую конфету, которую сунул мне в карман? — Мое дыхание учащается, и на этот раз это не имеет ничего общего с нашим местоположением. — Да, я получила твое сообщение. Меня это не интересует.

По какой-то причине это заставляет его рассмеяться. Глубокий, хриплый звук, который творит всякие странные вещи с моим телом.

— Не интересует. Даже если бы я тебе поверил, неужели ты действительно думаешь, что мне было бы не все равно? Или что это имеет значение? — Вокс поворачивается ко мне лицом, сокращая то небольшое расстояние, которое было между нами, и кладет руку на стену над моей головой.

— Если тебе все равно — интересно мне или нет, тогда заставь этот чертов лифт снова двигаться, чтобы я могла попасть на следующий урок. — Я смотрю на него твердым взглядом, пытаясь сосредоточиться на чем-то безобидном, например, на его плече, но не могу избежать притяжения его великолепных светло-зеленых глаз.

— О, но ты меня очень интересуешь. Ты и я, мы созданы друг для друга. Ты просто еще этого не поняла. — В то время как его слова вызывают небольшой комок страха в моем животе, за ними также стоит что-то, что меня возбуждает. Сильно.

Господи, Али, что, черт возьми, с тобой не так?

— Слушай, я не знаю, в что с тобой не так, но оставь меня в покое, хорошо? Если ты не выпустишь меня отсюда прямо сейчас, я начну кричать, и в конце концов кто-нибудь появится. — В моих словах нет никакой искренности, и он это знает.

— Как только мы вытащим палку из твоей задницы, я могу предложить что-нибудь толстое и твердое, на что мог бы ее заменить, — рычит он, прикусывая нижнюю губу и двигая бедрами.

Мое лицо заливается краской, и Вокс хихикает — грязный, сексуальный звук, полный обещания. Убрав руку со стены и взявшись за молнию на моей толстовке, он медленно стягивает ее, не отрывая от меня взгляда. Я делаю нерешительную попытку отмахнуться от него, но тот просто хватает меня за запястье другой рукой и поднимает его над моей головой. Моя толстовка расстегивается, обнажая тонкую майку, надетую поверх лифчика, и он смотрит вниз на дело своих рук. Я пристально наблюдаю за выражением его лица, когда парень пронзает меня взглядом, который нагревает меня до самого центра.

Похоть. Желание. Потребность.

Никто никогда не смотрел на меня так раньше, ни разу. Поток силы и уверенности, который он высвобождает внутри меня, кажется невероятным, и заставляет меня выгибать спину и выпячивать грудь вперед.

Понимающая усмешка, искривляющая его губы, чертовски сексуальна и заставляет меня думать обо всех местах, в которых я хотела бы почувствовать его рот.

— Все еще не заинтересована, малышка? — мурлычет Вокс, проводя кончиками пальцев по передней части моей майки и медленно стягивая ее вниз, обнажая мой бюстгальтер в форме plain-Jane с центральной застежкой. Я неуверенно смеюсь.

— Нет, вовсе нет. И перестань называть меня маленькой девочкой... — Слова застревают у меня в горле, и мой смех превращается в хрип. Одним быстрым щелчком его ловких пальцев мой лифчик оказывается расстегнут и распахнут, мои упругие, круглые груди с розовыми сосками полностью выставлены на его обозрение.

— Черт, я знал, что у тебя будут невероятные сиськи. — Его голос грубый и голодный, Вокс опускает голову и засасывает один сосок в рот, щелкая языком по вершинке, пока та не становится твердой, как камень. Когда он прикусывает его зубами, стон, который вырывается из моего горла, оказывается глубоким и долгим.

Вокс отпускает мои руки, которые находятся над головой, но я держу их там, пока он двигает обеими руками к моим сиськам, сжимая и перекатывая мои тугие, чувствительные соски достаточно сильно, чтобы вызвать восхитительную боль. Сосредоточившись на моем лице, парень встречает мой взгляд и жадно наблюдает за эффектом, который оказывает на меня его прикосновение.

— Вокс, — выдыхаю я, что-то сопровождает боль, усиливаясь и ускоряясь с каждой секундой. Выгибаю спину еще сильнее, и он принимает приглашение. Снова опустив голову, он обхватывает губами другой сосок и сосет его сильно и быстро, прежде чем втянуть его зубами.

Ощущения переполняют меня, и я запускаю пальцы в его волосы, крепко сжимая, пока внутри меня разгорается жар, и звук, нечто среднее между стоном и криком, срывается с моих губ.

Парень поднимает голову, удовлетворенно ухмыляясь тому, что, я уверена, является выражением ошеломленного удивления, окрашивающим мои черты. Не потрудившись застегнуть мой лифчик или поправить майку, он пальцами находит молнию и застегивают ее до самого верха. Мои ноги дрожат, дыхание быстрое и поверхностное, я просто стою и смотрю, как он протягивает руку и нажимает кнопку, чтобы запустить лифт.

Лифт снова протестующе стонет, но начинает двигаться, и как раз перед тем, как мы достигаем нижнего этажа, Вокс прижимается ко мне своим твердым телом, припадая губами к моему уху.

— Когда ты проскользнешь пальцами в трусики и поиграешь со своей киской сегодня вечером, помни, что я тот, кто заставил тебя кончить, просто пососав твои феноменальные сиськи. Ты вся моя.

Слишком потрясенная, чтобы ответить, я остаюсь в углу, когда он отстраняется от меня, а дверь лифта открывается. Выйдя, он присоединяется к ожидающим его Риверам, прежде чем обернуться и одарить меня злой ухмылкой.

— Увидимся позже, Али. Спасибо, что подвезла.

Я поднимаю руку и посылаю его, прежде чем пройти мимо него и его ухмыляющихся шутов, никто не замечает ненавистного взгляда, направленного на нас из темного угла.

Глава 8

Я закрываюсь в кабинке туалета, застегиваю лифчик и киплю от злости, когда на мой телефон приходит сообщение от Финн с просьбой встретиться с ней в студенческом союзе. Решение отказаться от следующего занятия кажется несложным, поэтому я разглаживаю толстовку, поправляю волосы и заказываю напиток в кофейном киоске.

Финн уже ждет с напитками в руках — черный кофе, достаточно большой, чтобы в нем можно было плавать, для нее и вкусный мятный мокко для меня.

— Я подумала, что ты закажешь что-нибудь скучное, поэтому решила добавить немного дикости в твой день, — объявляет она, когда я делаю глоток и чуть не задыхаюсь от ее слов.

— Если бы ты только знала, как бурно у меня уже проходит день, — криво бормочу я, и ее брови с интересом взлетают на лоб. — Мы можем обсудить это позже. Во-первых, ты собираешься рассказать мне, что было прошлой ночью? — Мы тихо сидим на скамейке, пока она теребит край своего кофейного стаканчика.

— Хорошо, так вот да, я сожалею о том, что произошло. Я не должна была так на тебя наезжать. Но как только увидела эту чертову конфетку, поняла, что все вот-вот изменится.

— Что значит «все вот-вот изменится»?

Кажется, она не может смотреть мне в лицо, и я понятия не имею почему. После затянувшегося молчания плечи Финн смиренно опускаются, и она, наконец, начинает говорить.

— У нас еще не было возможности по-настоящему узнать друг друга, и поверь мне, это не тот разговор, который я хотела бы начинать. — Она делает паузу, и я почти вижу, как та пытается привести свои мысли в порядок. — У меня была соседка по комнате до тебя.

— Что с ней случилось? — Теперь моя очередь теребить край стаканчика. — Как ты застряла со мной?

— Я не «застряла с тобой», дура. — Она слегка ударяется своим плечом о мое. — Сарина была милой, невинной девушкой из маленького городка. Мы не были очень близкими, и у нас было мало общего. Но мы были соседками по комнате, когда были первокурсницами, а затем около месяца в начале этого учебного года. — Ее смех — ужасный, безжалостный, пустой звук. — Потом она была изнасилована.

Теперь, совершенно сбитая с толку, я чувствую, как мои брови хмурятся, а губы слегка сжимаются.

— Что именно это значит? — спрашиваю я, почти боясь услышать ответ.

— Сначала все было довольно нормально. Во всяком случае, для девушки с легкой одержимостью. Потом все стало еще хуже. Она начала пытаться быть везде, где бывали они, одеваться по-разному, вести себя беспорядочно. Однажды ночью одна из этих маленьких конфет появилась в конверте у нашей двери. Все, что там было сказано, это: «Встреться со мной», — Финн уныло пожимает плечами. — Сарина, казалось, точно знала, что это было и что значило. Она затащила меня в «Андеграунд» и напоила до чертиков. Посреди ночи она что-то неразборчиво пробормотала мне на ухо о чаепитии и бросила меня.

— Прости, Финн. Это отстой.

— Это еще не самое худшее. Ее не было два дня, а когда она, наконец, появилась снова, она была в полном беспорядке. Ее ногти были грязными и ободранными — как будто она выкарабкалась откуда-то. В ее волосах была засохшая блевотина, от ее одежды воняло мочой и кровью, а ее глаза... — Финн заметно содрогается при этих воспоминаниях. — Ее глаза были пустыми. Как будто свет горел, но никого не было дома. Она не стала обращаться в полицию, просто приняла душ, переоделась и легла спать. А потом началось настоящее веселье. Кошмары, которые повторялись каждую ночь, вкупе с криками и безумным бредом. Через несколько дней я поняла, что должна что-то сделать, поэтому пошла к профессору Авессалому, единственному члену факультета, с которым мне было комфортно разговаривать, и рассказала ему все. На следующий день я вернулась с занятий, а ее уже не было.

— Ушла? — От такого конца у меня мурашки бегут по коже. — Вот так просто?

— Вот так просто. — Она щелкает пальцами один раз. — По сей день я до конца не понимаю, что произошло. Все, что знаю, это то, что Сарина вляпалась по уши, вернулась преследуемая и сломленная, и это было на сто процентов из-за того, что сделали Вокс и другие Риверы. Они причиняют людям боль, они опасны.

Она непреклонна в своей вере. Я пытаюсь осмыслить ее слова, принять их за факты, в которых та уверена, но что-то в них кажется забавным. Мой опыт общения с Риверами ограничен, и да, я чувствовала страх рядом с ними, но это больше из-за того, что я боюсь себя, честно говоря. Не думаю, что они когда-нибудь действительно причинили бы кому-то боль.

И мой отец был одним из них.

— Что администрация сказала о ее уходе? Или ее друзья? Я имею в виду, кто-нибудь бы что-нибудь сказал, когда у тебя внезапно появляется новый сосед по комнате, верно? — Я стараюсь говорить как можно более нейтральным голосом, не желая, чтобы мой скептицизм или то, как я отношусь к тому, что узнала сегодня, отразились на этом.

— Никто никогда ничего не говорил об этом, они просто замели это дело под ковер. Как будто Сарины никогда не существовало, и это только заставляет меня ненавидеть Риверов еще больше. С ними обращаются так, как будто они настолько лучше всех остальных, что могут буквально уничтожать людей и заставлять их исчезать. — Гнев Финн звучит громко и ясно, но в нем также есть намек на горький оттенок. — Они тихие, они скрытные, и они элитарные ублюдки. — Девушка замолкает, и атмосфера вокруг нас сгущается, прежде чем я прочищаю горло и нарушаю неловкую тишину.

— Как бы то ни было, мне жаль, что ты прошла через все это и что потеряла свою подругу. — И мне искренне жаль, даже если я не согласна с ее версией о том, кто несет ту ответственность.

— И я постараюсь не быть для тебя наседкой. Если ты хочешь пообщаться с ними, это полностью твой выбор. Просто, пожалуйста, будь осторожна.

— Я не уверена, что «пообщаться» — это правильный термин. — Я закатываю глаза. — Честно говоря, понятия не имею, что заставило Вокса оставить эту конфету у меня в кармане, или что ему могло понадобиться от меня. — Финн смотрит на меня так, словно знает, что я лгу, словно я сошла с ума.

— Что ему могло понадобиться от тебя? Ты шутишь, да? — Я качаю головой и пожимаю одним плечом, и она смеется. Мои брови хмурятся от замешательства и беспокойства, и это только заставляет ее смеяться сильнее.

Она смеется надо мной?

Внезапно почувствовав себя крайне неловко, я делаю движение, чтобы встать, но Финн хватает меня за руку и тянет обратно к себе.

— Алианна Эссенджер, ты когда-нибудь видела себя?

— Что это за вопрос? Я вижу свое отражение каждый день.

— Когда мы вернемся в нашу комнату, посмотри в зеркало и скажи мне, что ты видишь. Я имею в виду, действительно посмотри. Потому что должен быть какой-то разрыв между твоими глазами и твоим мозгом, если ты не можешь понять, почему Вокс хочет иметь с тобой что-то общее. — Она допивает кофе, высоко поднимая стаканчик, чтобы выпить все до последней капли, прежде чем прицелиться в мусорный бак в нескольких футах от нее и сделать идеальный бросок.

— Нет. Моя сестра — самая красивая из нас. Моя мама — самая веселая. Я некрасивая. — Теперь Финн закатывает глаза.

— Не знаю, как им удалось вбить это тебе в голову, но тебе нужно смириться с обратным. Возможно, ты была надежной дочерью, хорошей девочкой, стойкой. Но поверь мне, ты никогда не была некрасивой. Как говаривала моя бабушка, ты просто пытаешься спрятать свой свет под бушелем, в то время как позволяешь всем вокруг себя сиять. — Финн одаривает меня ослепительной улыбкой и грозит мне пальцем. — Больше никакого бушеля. — Я никогда не была сильна в комплиментах. Они всегда заставляют меня чувствовать себя неловко. Мямля под ее похвалой, я быстро меняю тему.

— Эй, сегодня утром на уроке профессора Авессалома со мной произошла самая странная вещь.

— О Боже, не говори так. Странные вещи здесь никогда не бывают хорошими. — Она морщится в предвкушении.

— Бенни учится в моем классе, и она начала рассказывать обо всех этих действительно странных вещах, связанных с пирожными и сосанием заварного крема, и это меня чертовски возмутило. — Легкая дрожь пробегает по моей коже. — Что-нибудь когда-нибудь происходило между ней и Воксом?

— Вокс и Бенни? — Она издает короткий, резкий взрыв смеха. — Она желает. Бенни позволила бы ему делать все то гадкое дерьмо, которое ему якобы нравится, двадцать три раза подряд, если бы только он уделил ей хоть немного внимания. — Мои щеки на мгновение вспыхивают при упоминании его сексуальных вкусов, и она продолжает. — Воксу больше нравятся горячие, длинноногие, длинноволосые, с большими сиськами, — она многозначительно оглядывает меня с ног до головы. — Бенни попадает в категорию низкорослых, круглых, с бледным лицом, кривыми зубами и жидкими волосами. Я клянусь тебе, ее жуткость добавляет, по крайней мере, пять уровней к тому, насколько она непривлекательна. И клянусь тебе, эта девушка более опасна, чем кто-либо думает.

Финн склоняет голову и на несколько секунд прикусывает нижнюю губу.

— Ты действительно думаешь, что Бенни опасна? Странная — да. Раздражает — конечно. Но опасна?

— Безусловно. — Это слово слетает с моих губ без колебаний. — С ней что-то не так.

— Если ты права, нам нужно выяснить, в чем заключается ее резон. Я не против того, чтобы жить в одном здании с кем-то вроде нее. Но серийные убийцы на самом деле не мое предпочтение, понимаешь? — Я издаю смешок.

— Да, и не мое тоже, соседка. — Мы остаемся на скамейке запасных еще полчаса или около того, перескакивая с темы на тему и разговаривая о безобидных вещах, тех, которые снимают часть тяжести с того, что произошло прошлой ночью. Вся эта сцена оставляет след в нашей зарождающейся дружбе, которая, вероятно, сохранится еще какое-то время, но, по крайней мере, мы пытаемся сделать ее лучше. И я действительно ценю тот факт, что Финн извинилась.

Поскольку у меня нет других уроков до середины дня, а Финн решила, что сегодня она вообще может не заниматься, мы решаем вернуться в общежитие. Наши шаги отдаются эхом, когда мы входим в Айронбридж-Холл, гулкий звук, который почему-то вызывает у меня сегодня печаль. Когда поднимаемся по лестнице на наш этаж, я начинаю замечать странные взгляды, которые бросают в нашу сторону — шок, презрение, страх, жалость.

Жалость? Откуда, черт возьми, это взялось?

— Эм, Финн? Все на нас пялятся или у меня паранойя? — Я говорю тихо, намеренно стараясь привлечь как можно меньше внимания.

— Нет, люди определенно смотрят на нас как-то странно. — Ее лицо искажается в замешательстве, когда она смотрит на наших соседей по общежитию, снующих мимо нас и изо всех сил старающихся не смотреть в глаза. — Что, черт возьми, происходит? — Она протягивает руку и хватает за ярко-алый рукав толстовки девушку, которую я узнаю по урокам американской литературы. — Эй, есть какие-то проблемы?

Бедная девушка практически трясется в своих туфлях и приобретает непривлекательный молочно-бледный оттенок.

— Я, эм, не понимаю, о чем ты говоришь. — Она вырывает свою руку и практически спотыкается о себя в спешке, пытаясь убежать от нас.

Мы с Финн смотрим друг на друга, молча и мгновенно соглашаясь, что что-то очень даже не так. Это висит в воздухе, густое и тяжелое, как вонь гниющего мусора в разгар летней жары на Среднем Западе.

Мы поднимаемся по лестнице на наш этаж, перепрыгивая через две ступеньки за раз, резко останавливаемся, когда сворачиваем за угол и смотрим в коридор, ведущий к нашей комнате. Наша комната, из которой в настоящее время льется дневной свет на ковер в коридоре.

— Ты оставила дверь открытой, когда уходила? — спрашиваю я, надеясь, что она скажет «да».

— Это было бы большим отрицанием. — Переходя на бег трусцой, Финн добегает до двери раньше меня, и я врезаюсь ей в спину, когда она полностью останавливается.

Она не произносит ни слова.

В этом нет необходимости.

Ее часть комнаты выглядит в основном нетронутой — кровать, возможно, немного более смята, чем обычно, как будто кто-то прыгал на ней несколько раз. Но на моей стороне? Совсем другая история.

Кто-то распотрошил мое пушистое розовое кресло-мешок, как хэллоуинский Джек-фонарь, разбросав его внутренности печальными кучками на полу. Вся моя одежда была вытащена из шкафа и свалена в кучу на моей кровати. Они полностью пропитаны чем-то, что подозрительно пахнет, как...

— Господи Иисусе, это моча? — Финн подходит к краю моей кровати, одной рукой зажимая нос. — Черт, Али, они обоссали всю твою одежду. Не может быть, чтобы один человек сделал это, если только у него не мочевой пузырь слона. Этого слишком много.

Мои глаза щиплет от жуткой смеси слез и едкого запаха мочи. Сквозь водянистую пленку я замечаю, что верхний ящик моего комода выдвинут, и его содержимое устилает дорожку к широко открытому окну.

О боже, что за черт?

Я иду по следу, наклоняясь, чтобы двумя пальцами поднять с пола пару своих простых хлопчатобумажных трусиков. Во всяком случае, то, что от них осталось. Вся промежность разорвана в клочья чем-то похожим на ножницы или острый нож. Черный фломастер пачкает переднюю часть бежевого материала — «ПИЗДАЛЯ», нацарапанная заглавными буквами. Беру следующую пару, белую с маленькими фламинго на них, это то же самое, только на этих написано «ГРЯЗНАЯ КИСКА АЛИ».

Не обращая внимания ни на одну из других пар на моем пути, я подхожу к окну и высовываюсь наружу, чувствуя, как желудок подступает к горлу. Остатки моего ящика с нижним бельем разбросаны по лужайке за общежитием, трепеща на ветру, как кроткие птички со сломанными крыльями. Случайные ученики, пересекающие территорию между классами, смеются над тем, что повсюду разбросаны трусики, а затем смеются еще сильнее, когда видят написанные на них сообщения. Должно быть, я в шоке или что-то в этом роде, потому что моя самая насущная мысль заключается в том, что я понятия не имела, что у меня так много пар трусиков.

— Ну, я думаю, мы знаем, почему все смотрели на нас косо, — шепчу я ветру, прежде чем втянуть голову обратно внутрь и посмотреть на беспорядок передо мной.

— Может ли человек на самом деле умереть от смущения?

— Думаю, что нет, иначе я бы уже умерла добрых пять или семь раз. — Финн пересекает пространство между нами и быстро и крепко обнимает меня. — Мне жаль, Али. Это невероятно. Кто, черт возьми, мог сделать что-то подобное?

— Это риторический вопрос? — недоверчиво спрашиваю я.

— Ты думаешь...

— Знаю.

— Если это была Бенни, мы не можем позволить ей уйти безнаказанной. — Финн роется в одном из шкафов на кухне в поисках больших черных мешков для мусора.

По правде говоря, прямо сейчас я рвусь в бой, но не хочу рубить сгоряча. Ни с кем-то вроде Бенни.

— Мне нужно убрать этот беспорядок, прежде чем я что-нибудь сделаю. — В то время как моя логическая часть мозга говорит, что все мои вещи можно постирать, остальная часть меня физически содрогается при мысли о том, чтобы носить что-то, что когда-либо было покрыто чужой мочой. Финн угадывает направление, в котором движется ход моих мыслей. Открыв первый пакет, она кладёт его на пол в ногах моей кровати. Каждый из нас берет по одной стороне одеяла и складывает его вместе, как будто это какой-то гигантский, безумный пельмень, набитый грязной одеждой. Наверное, я должна быть благодарна, что не взяла с собой в школу больше одежды. Все это месиво помещается в черный пластик, и Финн туго завязывает конец.

— Твои простыни выглядят в основном без мочи, так что мы, вероятно, могли бы просто хорошенько их постирать, и они будут в порядке. А пока можешь воспользоваться другим моим комплектом. — Она помогает мне сменить постель, грязные простыни скомканные отправляются в корзину для белья, и бросает мне одно из своих вязаных одеял, чтобы использовать вместо моего испорченного.

Я собираю остатки своего нижнего белья и запихиваю их в другой мешок для мусора, вместе с таким количеством внутренностей кресла-подушки, которое мы можем убрать руками. Финн проводит своим маленьким ручным пылесосом по ковру, пока я тащу два мешка для мусора вниз по лестнице к мусорным контейнерам за нашим общежитием. Примерно три с половиной секунды я раздумываю, не побегать ли вокруг и не попытаться ли забрать все свое нижнее белье, но передумываю, в основном потому, что у меня просто нет сил.

Вернувшись наверх, мы с Финн проводим остаток дня в интернете, делая покупки, чтобы заменить все, что было испорчено. Благодарю Бога за то, что у меня была летняя работа на протяжении многих лет. На моем счете достаточно денег, чтобы оплатить эти покупки, поэтому я перевожу их Финн по электронной почте, и она переводит все на свою кредитную карту. Вопрос о Риверах и их предполагаемом богатстве снова всплывает на поверхность моего разума, но я задвигаю его обратно.

Одна проблема за раз, Али.

— Смотри на это позитивнее — по крайней мере, теперь у тебя есть причина покупать одежду для спонсоров, — бормочет мне Финн с полным ртом картофельных чипсов.

— Прости, что? Одежда для спонсоров? — Я смеюсь.

— Да, — она заканчивает жевать. — Знаешь, все эти сексуальные, кружевные, шелковистые вещи, которых у тебя раньше не было. Может быть, Бенни оказала тебе услугу. — Она ухмыляется и пригибается, когда я запускаю в нее подушкой.

Я бы ни за что не стала считать то, что она сделала, одолжением, но позволяю себе небольшой трепет удовольствия, когда оформляю заказ на сайте нижнего белья.

***

Следующие несколько дней проходят без каких-либо серьезных катастроф. Бенни, как всегда, была скрытной, и мы с Финн держались от нее подальше. Я все еще пытаюсь понять, как реагировать на то, что она сделала, так что пока лучше держаться на расстоянии.

Моя новая одежда еще не прибыла, но вчера доставили мое нижнее белье. Я постирала все это после занятий, и, хотя я все еще ношу одолженную Финн одежду, по крайней мере, мне не нужно стирать вручную свою единственную пару нижнего белья каждый вечер.

Проблема с гардеробом моей соседки по комнате заключается в том, что, хотя мы относительно близки по размеру сверху, я на несколько дюймов выше ее. Это сразу же исключило любые ее брюки и ограничило меня только ее юбками. Большая часть того, что было на ней скромной длины, на мне выглядит почти неприлично, за исключением одной макси-юбки и одной шоколадно-коричневой клетчатой, которую она ненавидит, потому что она доходит прямо до колен. Соседка говорит, что это делает ее похожей на маленького круглого ежика из семидесятых, но на мне она длиной до середины бедра и выглядит довольно прилично.

Сегодня я надеваю более короткую, с парой вязаных черных гольфов до бедер и черными ботинками на высоком каблуке, которые заимствовала у Финн в тот вечер, когда мы ходили в клуб. По пути в класс профессора Авессалома я прохожу мимо Бенни, которая вполголоса беседует с двумя парнями, похожими на футболистов. Разговор прекращается, когда я прохожу мимо, и Бенни бросает на меня пронзительный взгляд. Я показываю ей средний палец и продолжаю идти.

У меня снова есть выбор мест, поэтому я выбираю одно в двух рядах от задней стены. Когда приходит ассистент профессора, большинство студентов уже здесь, и она сообщает нам, что профессор Авессалом не присоединится к нам сегодня. Вместо этого он организовал для нас просмотр документального фильма о влиянии нескольких авторов на современную американскую литературу.

Как только я удобно устраиваюсь на своем месте и в лекционном зале темнеет, воздух, кажется, меняется. Чувствую, как два больших тела перемещаются на места позади меня, когда третий проходит по пустому ряду и опускается на сиденье рядом со мной.

— Али, — приветствует он меня, мое имя, липкое и сладкое, слетает с его губ.

— Чего ты хочешь, Вокс? — шиплю я.

— Почему я должен чего-то хотеть? Может быть, это как раз то место, где мне нравится сидеть; может быть, ты на моем месте.

— Ага, неважно. — Изо всех сил стараясь не обращать внимания на его присутствие, я слегка отодвигаюсь от него и сосредотачиваюсь на проекционном экране в передней части комнаты. Но игнорировать Вокса Чешира чертовски… почти невозможно. Его энергия электризует, его запах, как какой-то наркотик, затягивает меня. Просто его дыхание рядом со мной наполняет меня теплом, заставляя вспомнить ощущение его зубов на моих обнаженных сосках в лифте. Я сжимаю ноги вместе, пытаясь хоть немного облегчить растущую там боль.

— Проблема, малышка? — Его голос тихий, но я слышу насмешку в его тоне.

— Тебе не о чем беспокоиться. И перестань называть меня так, — также тихо отвечаю я, стиснув зубы.

— О, я думаю, мне есть о чем беспокоиться. Как насчет того, чтобы я помог тебе научиться не быть такой болтливой? — Он немного опускается на своем сиденье, удобно расставляя свои длинные ноги.

— Помочь мне с чем? — Я слышу, как близнецы тихо хихикают позади меня, и слегка поворачиваю голову в их сторону. — Заткнитесь, вы двое. Никаких комментариев с дешевых мест.

— Эй, эй, — предупреждает Вокс. — Это не очень приятно. Мне определенно нужно преподать тебе еще один урок хороших манер.

При его словах мои брови почти исчезают в линии роста волос.

— Преподать мне урок? — Недоверие сочится из моего голоса. — Как, черт возьми, ты думаешь, ты собираешься это сделать? — Как только хищная ухмылка скользит по его губам, я сразу понимаю — что бы это ни было, но я в беде. Переключив свое внимание на переднюю часть, он позволяет мне томиться в молчаливом ожидании добрых две или три минуты. Как раз в тот момент, когда я думаю, что, возможно, он собирается игнорировать меня до конца часа, чувствую легкое прикосновение теплой кожи к своему бедру.

Что за...

Взглянув вниз, вижу, что татуированная рука Вокса лежит на верхней части моей ноги, а его пальцы исчезают под краем моей юбки. Мой вздох резкий и короткий, и я зажимаю губы, чтобы не привлечь внимания других учеников в первых рядах. Когда наклоняюсь, чтобы оттолкнуть его, Дикон и Аксель перегибаются через спинку сиденья, хватают меня за бицепсы и удерживают мои руки на месте. Их действия мешают мне остановить блуждающую руку Вокса, прежде чем она поднимется выше.

— Вокс, — требую я. — Что ты делаешь?

Он лениво поворачивает свое лицо ко мне, его необычные зеленые глаза изучают мое лицо в течение нескольких секунд, прежде чем он отвечает.

— Даю тебе практический урок, конечно. — Когда он заканчивает свое нелепое заявление, кончиками пальцев касается обрывка шелка у меня между ног. В глубине души я в равной степени проклинаю и хвалю Финн за то, что она убедила меня купить одежду для спонсоров.

— Убери руку сейчас же, или я закричу «кровавое убийство», — предупреждаю я, но моим словам не хватает убедительности даже для моих собственных ушей. Вокс наклоняется, его губы достаточно близко к моей шее, чтобы по коже побежали мурашки.

— Если ты закричишь, — предупреждает он, высовывая язык, чтобы попробовать мою кожу на вкус, — я все равно буду играть с твоим клитором, пока ты не кончишь мне на руку, только я отнесу тебя на профессорский стол и широко раздвину твои бёдра, чтобы все в комнате могли смотреть.

Пытаюсь сказать себе, что мое хныканье вызвано страхом, что я не невероятно возбуждена его угрозой, но в глубине души знаю, что это полная хрень.

— Впусти меня, Али. — Быстро взглянув налево и направо, чтобы убедиться, что мы единственные в этом ряду, я делаю, как мне сказали — раздвигаю колени, чтобы ему было легче добраться. Вокс сильными пальцами скользит под мои трусики и находит губы моей киски, обнаженные и гладкие. Он бормочет одобрение, рожденное где-то глубоко в горле, прежде чем использовать средний и большой пальцы, чтобы раздвинуть мои складочки, а указательным пальцем останавливается на чувствительном клиторе.

Мой предыдущий сексуальный опыт был как строго ограниченным, так и ужасно разочаровывающим, поэтому такие прикосновения прямо сейчас вызывают в моем организме всевозможные новые ощущения. Не в силах остановиться, и не уверена, что сделала бы это, даже если бы могла, я сползаю ниже на своем сиденье, двигая бедрами вперед и прижимаясь к его руке, практически умоляя о большем. Вокс мягко проводит носом по моей шее, вдыхая мой запах, прежде чем потянуть за нежный край мочки моего уха зубами и слегка покусывая его. Этого небольшого движения достаточно, чтобы вызвать еще одну волну влажности между моих ног. Откинувшись на спинку стула, он проводит пальцем по скользкому теплу, прежде чем вернуть его к моему затвердевшему бутону. Маленькие круги, которые тот начинает делать вокруг моего клитора, медленно увеличивая давление и скорость, пока мне не требуется все, что у меня есть, чтобы не двигать бедрами в такт его прикосновениям.

Случайному наблюдателю в затемненной комнате кажется, что мы оба сосредоточены на видео, воспроизводимом впереди. Тот факт, что меня умело и публично облапывает самый горячий, самый загадочный, мудак, которого я когда-либо встречала, — это то, что знаем только я с тремя Риверами. И это только усиливает возбуждение до невыносимого уровня.

— Ты хочешь кончить сейчас, Али? — бормочет Вокс. Не доверяя себе, чтобы открыть рот без стона, вместо этого энергично киваю. Без предупреждения он перемещает свою руку, вводя два пальца глубоко в меня и ритмично двигает ею, в то время как один из близнецов закрывает мне рот рукой сзади, эффективно прерывая мой крик экстаза. Вокс двигает большим пальцем, чтобы пощелкать им по моему клитору, и трахает меня пальцем до безумия, прежде чем наклониться и прошептать мне на ухо: «Все эти люди вокруг нас, и они понятия не имеют, что мои пальцы зарылись в твою тугую маленькую киску. Что все, о чем ты можешь думать прямо сейчас, это как сильно ты хочешь, чтобы мой толстый, твердый член был внутри тебя. Или как сильно ты втайне желаешь, чтобы они смотрели».

Его слова сводят меня с ума, потому что все, что он сказал, правда. Оргазм почти захлестывает меня, омывая волна за волной ощущений, когда моя киска пульсирует вокруг руки Вокса, и молния пробегает по каждой части моего тела. Когда он убирает руку с моей самой нежной части тела, остается боль, которая выходит за рамки физической — и это одновременно беспокоит и волнует меня. Близнецы отпускают меня, и моя голова склоняется набок, легкая улыбка изгибает мои губы.

Я — воплощение пресыщенной самки. На данный момент я почти уверена, что о ходьбе не может быть и речи. Быстрый взгляд на цифровые часы на стене показывает мне, что до конца занятия осталось еще двадцать минут, за что я безумно благодарена. Надеюсь, к тому времени мои трясущиеся ноги смогут выдержать мой вес.

— Рад, что смог помочь тебе, — ухмыляется Вокс, прежде чем очень медленно, очень обдуманно облизать один из пальцев, который так недавно был во мне. Наверное, я должна быть шокирована и возмущена или что-то в этом роде, но это не так. Смотреть, как его язык слизывает мои соки со своего пальца, смотреть, как он наслаждается этим, это горячо, и мне все равно, кто что говорит. Его глаза встречаются с моими, и между нами вспыхивает электричество, что-то первобытное, пугающее и волнующее одновременно. Что-то реальное.

Близнецы встают позади меня, и Вокс следует их примеру, искоса улыбаясь мне, прежде чем все трое поворачиваются и поднимаются по нескольким ступенькам к выходу. Оставшись одна на своем месте, я как можно незаметнее поправляю одежду и провожу остаток урока, размышляя, в какое безумие я вляпалась.

И почему, черт возьми, мне это так нравится.

Глава 9

После моей небольшой интерлюдии с Воксом этим утром я не была уверена, что смогу сосредоточиться на том, что скажет кто-нибудь из моих профессоров. Но через четыре урока занятия в школе на сегодня заканчиваются, и думаю, что, по крайней мере, часть сообщенной информации останется у меня в голове. И все же я не могу дождаться, когда вернусь в свою комнату. Как бы мне ни хотелось переодеться в пижаму и провести вечер, абсолютно ничего не делая, у меня такое чувство, что это будет больше похоже на пижаму и попытку понять, как, черт возьми, я вписываюсь во всю эту головоломку Риверов.

Влага, оставленная этими волшебными пальцами, высохла на внутренней стороне моих бедер несколько часов назад, но одно воспоминание о том, что произошло, каким-то образом придает сил. У старой меня есть список «никогда бы не сделала» длиной в милю — никогда бы не надела такую юбку, не купила бы малиновое шелковое нижнее белье, не позволила бы себе играть в эту опасную игру. Но новая я люблю свободу — того, что я узнаю и принимаю о себе. Как бы ни пугал меня этот путь к самопознанию. И, хотя для других это могло бы показаться порочным, грязным или неправильным, если бы они только знали, как это волнующе. Безрассудная часть меня хочет раздвинуть границы, просто чтобы узнать, где мои границы. Улыбаясь про себя, как будто у меня есть лучший секрет на свете, я поднимаюсь по лестнице Айронбридж-Холла в свой собственный маленький мир. Только когда оказываюсь всего в нескольких футах от него, я поднимаю глаза и вижу его. Мой древний плюшевый белый кролик прибит к двери моей комнаты в общежитии за одно длинное ухо, зернистая фотография размером восемь на десять под ним, скрытая его гибким телом. Гвоздь выходит достаточно легко, когда я хватаю его двумя пальцами и дергаю, потом засовываю свою любимую игрушку под мышку после того, как быстро осматриваю его. Удовлетворенная тем, что он цел и невредим, я наклоняюсь, чтобы поднять фотографию, которая упала на пол, и замираю в шоке, когда хорошенько рассматриваю ее. Я. С раздвинутыми ногами. Одна явно мужская рука у меня на коленях, рука исчезает у меня под юбкой, еще одна мужская рука, явно принадлежащая кому-то третьему, зажимала мне рот. Изрядное количество деталей теряется из-за слабого освещения и интенсивного увеличения, но даже несмотря на все это и причудливый ракурс, с которого оно снято, это явно я, и я явно в процессе облапывания.

Нахождение моего друга детства и доверенного лица пригвожденным к двери вызывает тревогу. Видеть себя в такой интимный момент неудобно. Но что беспокоит меня больше всего, так это сообщение, нацарапанное красным маркером в нижней части фотографии.

«Думаешь, твоему новому отчиму это понравится? Остальные фотографии будут доставлены ему, если ты не будешь держаться подальше от того, что тебе не принадлежит».

Красная пелена застилает мое зрение, я распахиваю дверь и захлопываю ее за собой с такой силой, что петли дребезжат, а Финн подпрыгивает.

— Кем, черт возьми, она себя возомнила? — Я киплю, швыряю сумку на кровать, не заботясь о том, что она падает вверх тормашками, вываливая свое содержимое. — Если уж на то пошло, за кого, черт возьми, она меня принимает? — Финн просто наблюдает за мной с молчаливым любопытством, приподняв одну бровь, пока я прохаживаюсь из одного конца комнаты в другой. — Держись подальше от того, что мне не принадлежит — что, черт возьми, это вообще значит? Кто умер и сделал ее королевой? — Мои шаги становятся быстрее, яростнее, и я запускаю пальцы в волосы. — Вот и все. С меня хватит ее дерьма. — Как изношенная резиновая прокладка, какой-то фильтр, который всю мою жизнь сдерживал мои эмоции, разлетается на куски.

Будь хорошей девочкой, Али.

Следи за своими манерами, Али.

Хорошие девушки не волнуются, Али.

Я устала быть милой, и я устала терпеть дерьмо от людей, которые думают, что у них есть какое-то право голоса в том, как мне жить своей жизнью.

Финн замечает, как меняется выражение моего лица, когда я разворачиваюсь на каблуках и снова распахиваю нашу дверь. Она вскакивает с кровати, а я топаю по коридору в комнату Бенни.

— Что ты делаешь? — Она кричит на меня шепотом, ее глаза расширяются, когда та видит, где я останавливаюсь.

— Кое-что, что кто-то должен был сделать давным-давно. — Сжимая кулак, я стучу в дверь Бенни. Никто не отвечает, но, похоже, внутри идет вечеринка. Легкое движение боковым зрением заставляет меня повернуть голову.

— Решила посмотреть шоу? — иронично спрашиваю я свою соседку по комнате.

— Нет, — говорит она, пытаясь выглядеть шокированной тем, что я задаю такой вопрос. — Ну, да, то есть нет. — Она закатывает длинные рукава своего свитера. — Может, я и крошечная, но могу переворачивать столы… Прикрою тебя, соседка. — Я пытаюсь подавить смех, который вызывает ее бульдожье выражение лица, и получается что-то среднее между кашлем и фырканьем.

— Ладно, крутой парень. Я ценю это. — Одарив ее быстрой улыбкой, снова стучу в дверь, но получаю тот же результат без ответа. — К черту это. — Вместо того чтобы сдаться, я тянусь к ручке и, обнаружив, что она не заперта, поворачиваю ее до упора и распахиваю дверь.

В центре гораздо меньшей комнаты Бенни сидит во главе складного покерного стола, держа корт с семью парнями. Все они выглядят удивленными при моем появлении, но никто не разделяет злобы, которая светится в глазах Бенни. Финн тихо присвистывает рядом со мной, когда видит кучу наличных, сложенных в центре стола вместе с покерными фишками и даже парой часов.

Демонстративно игнорируя нашу аудиторию, я указываю подбородком в сторону Бенни.

— В чем, черт возьми, твоя проблема со мной? — Мой голос ровный и спокойный, не выдающий бури, бушующей внутри меня.

— Тебе нравится играть с игрушками, которые тебе не принадлежат, — отвечает она. — Я нашла фотографию ранее и подумала, что оставлю ее для тебя. Ты видела ее? Такой лестный ракурс, на самом деле. — Слова приторно-сладкие, с острыми краями, предназначенными для того, чтобы оставить миллион маленьких порезов. — Она будет прекрасно смотреться в рамке на мантии твоего отчима.

— Твоя мать уронила тебя на голову в детстве? Открутила несколько шурупов? Или ты просто родилась имбецилкой? — Грозовые тучи опускаются на круглое, лунно-бледное лицо Бенни в ответ на мои вопросы, и я ухмыляюсь ей.

— О, Али. — Она выплевывает мое имя, как гвозди. — Ты понятия не имеешь, с кем связываешься. Я здесь всем заправляю. Я большой злой волк и тварь, которая шарахается по ночам. — С каждым последующим словом ее голос поднимается все выше и выше, как обезумевший чайник, предупреждающе свистящий. — Риверам вход воспрещен. Вокс — моя маленькая шлюшка, моя. Я не делюсь. Понимаешь, сука? — Смех, который вырывается из ее тонкогубого рта, бешеный и одержимый. Даже ее приспешники за столом смотрят друг на друга так, словно пришло время убираться к черту из-за стола. Но я не убегаю от сумасшедшей деспотички. Она может пытаться диктовать все, что хочет, но с меня хватит.

Прилив адреналина накатывает на меня, и я бросаюсь к столу, убирая его одним взмахом руки. Фишки, наличные и карты летят по воздуху, заставляя Бенни в спешке подняться на ноги. Хлопнув ладонями по зеленому войлоку стола перед собой, ее глаза цвета грязи с ненавистью вспыхивают.

— Ты глупая девчонка. Ты понятия не имеешь, что я собираюсь с тобой сделать.

— Да? Ты и эта вот армия? — Я смеюсь ей в лицо, надеясь, что моя фальшивая бравада убедительна. Притворяйся, пока не добьешься своего, верно? Поворачиваюсь на каблуках, покерные фишки громко хрустят под моими ботинками, когда я выхожу в коридор, Финн прямо за мной.

— Срань господня, Али! Ты была невероятна. Откуда, черт возьми, взялась эта твоя сторона? — спрашивает она, когда мы возвращаемся в нашу комнату.

— Годы подавленных эмоций? — Я пожимаю плечами и скручиваю волосы в небрежный пучок на макушке, закрепляя его резинкой для волос с моей тумбочки. — Я всегда просто принимала все. Делала то, что мне говорили. — Разочарование, которое постоянно томилось во мне с тех пор, как я приехала в Сент-Филипс, начинает закипать. — Ты, вероятно, не поймешь этого, но я всегда чувствовала, что то, что я думала или чувствовала, было менее важно, чем то, что думали другие. Так что просто держала рот на замке и научилась ставить себя второй, или третьей, или двенадцатой.

— И твоя семья была не против этого? — Вопрос Финн прямолинеен, но освежает. Наверное, потому, что никто никогда раньше не спрашивал меня об этом.

— Я всегда чувствовала себя лишней, но не думаю, что это действительно беспокоило меня до тех пор, пока мой отец не погиб в автомобильной аварии. Без него, уравновесить ситуацию было некому, различия между моей мамой, моей сестрой и мной действительно стали очевидными. Моя роль «слиться с обоями» укрепилась в моей семье после смерти отца. Когда люди говорят тебе что-то достаточно часто или обращаются с тобой определенным образом, ты начинаешь в это верить. — Я опускаюсь на край своей кровати напротив того места, где Финн сидит в аналогичной позе на своей.

— Мне жаль, что ты потеряла своего отца. И мне жаль, что тебе потребовалось так много времени, чтобы понять, кто ты на самом деле. — Она одаривает меня грустной улыбкой. Мы сидим в тишине несколько мгновений, но я нервничаю и, кажется, не могу перестать ерзать, скрещивая и разгибая ноги в лодыжках.

— Я думаю, мне нужно прогуляться или что-то в этом роде. — Встаю и потягиваюсь.

— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? — спрашивает Финн.

— Нет, все в порядке. Я просто собираюсь немного побродить вокруг. Прочистить мозги и сжечь часть нервной энергии.

Я надеваю пальто и засовываю телефон в карман.

— Я скоро вернусь.

***

Заходящее солнце не дает тепла, но оно окутывает все вокруг красивым медным сиянием. В здешнем кампусе всегда есть какая-то странная красота, но в это время дня в нем есть что-то особенное, что-то волшебное. Странно чувствовать себя как дома в месте, которое ты едва знаешь, но с тех пор, как я впервые прошла по холмистым лужайкам с мамой и Чарльзом в тот первый день, часть меня чувствует себя все более и более комфортно. Как будто она узнаёт места, здания и ниши, которые я, возможно, не видела раньше.

Не имея цели, я выбираю направление и начинаю идти, погруженная в воспоминания о прошлом и надежды на будущее. Увидеть лицо моего отца в этом ежегоднике было, мягко говоря, неожиданно, и это создало в моей голове целый новый список вопросов без ответов.

Предположительно, Риверы всегда мужчины. Ладно, хорошо. Но что происходит, когда у них появляются дочери? Являются ли они расходным материалом? Выброшенные на улицу, чтобы жить в грязи со свиньями, потому что они не имеют значимости?

Финн также сказала, что все Риверы очень богаты. Если это так, то что, черт возьми, случилось с моей семьей? Я никогда не знала дедушку и бабушку Эссенджер — папа сказал, что они умерли задолго до моего рождения. Неужели богатство закончилось вместе с ними? Неужели папа все это выдумал? Сейчас, больше, чем когда-либо, я хочу знать, кем они были.

Из ниоткуда раздается крик вороны, выводящий меня из себя. Быстрый взгляд вокруг говорит мне, что я, должно быть, шла довольно долго и каким-то образом оказалась в незнакомой, густо поросшей лесом местности. Кажется, между деревьями проложена своего рода тропинка, по которой я бессознательно следую. Я могла бы развернуться и вернуться тем же путем, которым пришла, или могла бы поддаться любопытству, нашептывающему внутри меня, и продолжить движение вперед.

Удивление побеждает, и я тащусь вперед, мои ноги и руки становятся все холоднее по мере того, как моя тень становится все длиннее и длиннее. Вскоре тропинка выходит на широкую поляну, в центре которой стоит нечто похожее на давно забытый каретный сарай.

Судя по его обветшалому внешнему виду, ему по меньшей мере столько же лет, сколько кампусу Святого Филиппа, может быть, даже больше. Нет никаких признаков дыма из короткой наклонной трубы, но на всякий случай, если здесь кто-то сидит на корточках, я осторожно и тихо подхожу к ближайшему окну. Слегка покоробившееся оконное стекло мутное от времени и грязи, поэтому использую рукав своего пальто, чтобы протереть небольшой участок. Приложив ладонь к лицу, я заглядываю внутрь и едва могу разглядеть признаки жизни.

Там есть что-то, что может быть потертым диваном или, возможно, шезлонгом, учитывая размер и форму, полностью покрытым одеялом. В деревянном ящике у двери, похоже, есть еще одеяла, сложенные вместе с несколькими подушками. Куча наколотых дров лежит рядом с небольшим каменным камином, и, если я не ошибаюсь, похоже, что в очаге могла быть зола.

Тем не менее, вокруг, похоже, нет никаких реальных людей, и мне сейчас чертовски холодно. Несколько минут, чтобы согреться от налетевшего холодного ветра, не повредят.

Подойдя к фасаду здания, я обнаруживаю, что входная дверь не заперта. Скрипучая, ее трудно открывать и закрывать, но она не заперта. Оказавшись внутри, понимаю, что несколько окон пропускают очень мало угасающего дневного света. Потянувшись за телефоном, я включаю приложение «фонарик», и оно отбрасывает резкий белый свет на маленькую комнату, тени, которые оно создает, удлиняются и становятся очень жуткими.

Когда-то это определенно был каретный сарай. Теперь, когда я могу осмотреть интерьер, вижу, что главная комната ведет в гораздо большее пространство, разделенное на отдельные кабинеты. То, что могло бы быть зоной крепления, находится с одной стороны. В воздухе все еще витает слабый запах лошадей и кожи, а остатков сена в стойлах достаточно, чтобы заставить меня чихнуть три раза подряд.

Шум привлекает мое внимание после последнего чихания, и я замираю совершенно неподвижно, прислушиваясь.

Вот оно снова.

Снаружи, в подлеске, слышны чьи-то шаги, кто-то пытается вести себя тихо, но с треском проваливается. Возясь со своим телефоном, я быстро выключаю фонарик и прижимаюсь к стене, надеясь, что кто бы это ни был, он уйдет.

Вместо этого входная дверь открывается, петли скрипят и стонут, прежде чем ее снова захлопывают с таким же протестом. Я задерживаю дыхание и выглядываю из-за угла, чтобы посмотреть, кто это.

Проклятье. Черт возьми, черт возьми. Конечно, это он. Вокс скрещивает руки на груди и прислоняется к двери с хитрой улыбкой на губах.

— Выходи, выходи, где бы ты ни была, — поет он. — Я знаю, что ты здесь, малышка.

— Прекрати называть меня так! — Раздраженная как тем, что он продолжает использовать это дурацкое прозвище, так и тем фактом, что он знал, что я здесь, отказываюсь от идеи попытаться спрятаться. — Если ты будешь любезен отойти, я уберусь с твоего пути и оставлю тебя делать то, что, черт возьми, ты планируешь здесь делать.

— И где в этом тогда веселье?

— Речь не о веселье, ты гигантский, высокомерный мудак. — Взволнованная, раздраженная и усталая, я сдуваюсь, как недельный воздушный шарик на день рождения. — Вокс,пожалуйста. У меня был странный, дерьмовый день. У меня куча вопросов и ноль ответов, и я просто хочу вернуться в свою комнату.

— Так задай их. — До сих пор я не поднимала глаз, сосредоточившись на тех мелких деталях, которые я могу разглядеть на деревянном полу в почти полной темноте. Но при его словах тут же поднимаю голову вверх.

— Прости, что? — Приглашение к какому-либо реальному разговору с ним ошеломляет меня. С той первой встречи, в тот день, когда я потерялась, он сводит меня с ума физически и морально.

Его темная фигура отделяется от двери и еще глубже растворяется в тени. Раздается звон стекла о металл, и искра света превращается в маленькое, но теплое свечение. Вокс встает из своей скорченной позы в углу, старый масляный фонарь свисает с его пальцев.

— Сядь, — командует он, и я немедленно снова ощетиниваюсь.

— Я что, по-твоему, похожа на собаку?

Парень закатывает глаза и испускает многострадальный вздох.

— Простите, Ваше высочество, не могли бы вы, пожалуйста, усадить свою королевскую задницу на место? — Он размашистым жестом указывает на предмет мебели, который в свете лампы теперь можно опознать как кушетку. Британский акцент ужасен, но мне чертовски трудно удержаться от ухмылки.

— Намного лучше. — Задрав нос почти вертикально вверх, я подыгрываю ему и очень чопорно присаживаюсь на край подушки. Одеяло, покрывающее все это, на удивление чистое, что наводит меня на мысль, что Риверы часто приходят сюда. Вокс берет несколько поленьев из кучи и садится перед очагом. Сбоку спрятана плетеная корзина, наполненная мелкими кусочками растопки и газетой. Наблюдение за тем, как он терпеливо и методично разводит для нас костер, наполняет меня чувствами, которых я не ожидала.

Панибратство.

Комфорт.

Безопасность.

Также очень возбуждает наблюдать за работой его рук и за тем, как прядь его густых темных волос продолжает падать ему на лоб.

Довольный результатами своей работы, он отряхивает ладони и обращает свое внимание на меня.

— У тебя есть вопросы, — заявляет он, опираясь предплечьями на свои обтянутые джинсами бедра.

— Да. У меня есть вопросы, я имею в виду. — Небольшой румянец заливает мою шею, и я проклинаю себя за то, что была такой неуклюжей.

Когда Вокс улыбается мне на этот раз, в его улыбке нет ни насмешки, ни злобы. Вместо этого в нем звучит нотка ободрения и теплоты.

— Спрашивай, малы... Алианна. Может быть, я смогу ответить тебе на несколько вопросов.

Я сбита с толку этим обращением. Где высокомерие, коварная уверенность, к которым я привыкла от него? Кто этот потрясающе великолепный человек, сидящий сейчас передо мной, освещенный ореолом света от камина? Что бы, черт возьми, ни происходило, я собираюсь в полной мере воспользоваться возможностью получить любые ответы, какие смогу.

— Тогда ладно. Что ты знаешь о моем отце?

Глава 10

Между нами повисает тяжелая тишина, пока Вокс обдумывает мой вопрос, тревога ожидания заставляет мое сердце биться чаще. Я начинаю думать, что он вообще не собирается отвечать, когда наконец заговаривает.

— Честно говоря, Али, я мало что могу тебе сказать. Хотя хотел бы, чтобы мог.

В этих двух коротких предложениях достаточно искренности, и я верю, что он действительно это делает.

— Единственное, что я могу сказать о нем, это то, что он — причина, по которой ты сейчас здесь.

— Он причина — о чем ты говоришь? Он умер три года назад.

Одного упоминания о его смерти достаточно, чтобы снять печать с закупоренного горя, которое я ношу в себе с того ужасного дня.

— Я знаю, и мне действительно жаль.

— Что? Откуда именно ты знаешь, что он умер? И если знаешь, почему сказал, что он имеет какое-то отношение к тому, что я сейчас здесь? — Мои эмоции начинают зашкаливать, и я не уверена, хочется ли мне плакать, кричать или блевать.

В подобных ситуациях именно поэтому легче запихнуть все свое дерьмо в темный чулан в своем сердце и оставить его там. Пока я усердно подавляла все, чтобы прожить день и выглядеть спокойной, я могла притворяться, что это не больно. Разговор о моем отце сейчас пробуждает всю эту боль и всевозможные воспоминания — те, которым я не уверена, что могу доверять. Знала ли я когда-нибудь по-настоящему своего отца? Жил ли он какой-то тайной двойной жизнью?

— Есть так много вещей, которые ты должна знать. Вещи, которые должен был рассказать тебе твой отец. Ты появилась здесь, и ты была совершенно не такой, как я ожидал, потому что ничего не знала о нашем мире. Я все испортил, и последнее, что мне хочется сделать, это испортить все еще больше. — Вокс слегка наклоняет голову. — Это все еще так странно, что мы знали, что ты приедешь, но ты не знала, что мы ждем. Черт возьми, ты понятия не имела, кто мы такие. — Взгляд, отличный от того, что он предлагал мне ранее, останавливается на моем лице. Взгляд, в котором в равной степени присутствуют желание и мечта, выдержка и грация. Эскадрильи бабочек порхают у меня в животе от этого взгляда. — Ты мне действительно нравишься, Али. Сильно. Даже без Кода я бы захотел тебя.

— Код? Что, черт возьми, это за Код и какое он имеет отношение ко мне? — Что-то в его глазах говорит мне отступить от этого вопроса, что это одна из тех вещей, на которые он не может или не хочет отвечать. И что, даже если бы он мог, возможно, ответ был бы слишком тяжелым для меня, чтобы вынести его сегодня вечером.

— Неважно, забудь, что я сказал.

Неловкость, которую я испытываю, делает мою потребность уклониться от ответа огромной, и мой следующий вопрос выскакивает прежде, чем я успеваю остановить его.

— Что за дело между тобой и Бенни? Я имею в виду, ты не обязан мне говорить. Мне просто, э-э, любопытно? Ты знаешь, потому что…

О Боже, перестань блеять как овца, идиотка.

По крайней мере, мерцающий свет от лампы и огня скрывает мои пылающие щеки. Я надеюсь.

— Я и Бенни-Тролль-с-Моста? — Вокс начинает смеяться, глубокий, насыщенный звук наполняет комнату вокруг нас. — Это один из животрепещущих вопросов, которые ты постоянно носишь в голове? Я польщен. — Парень нахально подмигивает, прежде чем снова стать серьезным. — Нет ничего, что происходит за пределами ее извращенного маленького воображения. Никогда не было и никогда не будет. — Его охватывает мрачная напряженность. — Кстати, я знаю, что она сделала с тобой — с твоими вещами и со своей любительской фотографией. Этого больше не повторится.

— Откуда, черт возьми, ты об этом знаешь? — Недоверчиво спрашиваю я. — И что ты имеешь в виду под «этого больше не повторится»? — Подражая его зловещему, деловому предупреждающему тону, я в конечном итоге звучу как рассказчик в каком-нибудь старом готическом фильме ужасов, которые показывают по ночному телевидению. — Она, кажется, очень хочет сделать мою жизнь невыносимой, так что, если ты не планируешь нянчиться с ней или похитить... — Я позволяю своему голосу затихнуть, и он смотрит на меня, приподняв бровь на мгновение.

— Бенни уже предупредили. Давай оставим все как есть. У нее были проблемы с Риверами с тех пор, как она попала сюда. Хочет играть в эту игру, но не может определить расставленные фигуры и понятия не имеет, каковы правила. — Парень делает паузу, озорной блеск возвращается в его глаза, посылая теплое покалывание по моей спине. — С тобой, однако, я буду играть в любое время, по правилам или без.

— Э-э, нет, спасибо. Я никогда не была хороша в играх. — Решив ответить на его буквальное утверждение, а не на подразумеваемый смысл, я пытаюсь найти способ еще раз сменить тему. — Где остальные из вашей компашки? Разве вы, ребята, обычно не перемещаетесь стадом?

— Акселю и Дикону нужно было выполнить небольшое поручение, а Кристиан и Тал заняты другими делами. Сегодня только ты и я. — Несмотря на то, что его губы изгибаются в знакомой похотливой ухмылке, его глаза показывают мне что-то еще, что-то более глубокое. Что-то, что заставляет меня снова открыть рот, не задумываясь.

— Вокс, почему я? Здесь, в Сент-Филипсе, есть куча более привлекательных и опытных девушек, которые откусили бы себе руку за возможность быть изнасилованными тобой в лифте. Почему ты интересуешься мной? — Теперь, когда вопрос, который я задавала себе с тех пор, как между нами начался этот странный маленький танец, вырвался наружу, я странно боюсь его ответа, боюсь, что он скажет, что все это было какой-то шуткой.

Вместо того чтобы сразу что-то сказать, он встает и подходит ко мне, все еще сидящей на краю дивана. Было это намеренно или нет, но моя голова оказывается почти на уровне с пряжкой его ремня, и у меня чешутся пальцы, чтобы дотянуться и расстегнуть ее.

Я схожу с ума. Это единственное объяснение совершенно нехарактерным вещам, которые мне хочется делать, просто находясь рядом с ним.

Вокс слегка наклоняется и протягивает одну сильную руку, кладет ее мне на грудь, отталкивая верхнюю часть моего тела назад. Достаточно мягко, чтобы не причинить мне боль, но достаточно твердо, чтобы дать понять, что это не просьба.

Моя голова откидывается на спинку покрытого одеялом дивана, и я настороженно смотрю на него, когда тот нависает надо мной, его зеленые глаза изучают каждую черточку и изгиб моего лица.

— Ты действительно понятия не имеешь, не так ли? — Слова мягкие, интимные.

— О чем? — Мой собственный голос в этот момент кажется слишком громким, резким и грубым. Это примерно то, что я чувствую прямо сейчас, как будто каждое нервное окончание обнажается просто от его близости.

— О том, как ты прекрасна, и как сильно я хочу быть с тобой. — Его глаза покидают мое лицо, опускаясь ниже. — Во всех отношениях. В тебе есть что-то, Али, что-то неотразимое и притягательное, что я не могу объяснить.

Под его горячим взглядом и силой его слов я польщена и наполнена отчаянным желанием быть всем, что он видит. Конечно, я — это я, и в то же время я мгновенно становлюсь более неловкой и нервной, чем когда-либо на моей памяти. Пытаюсь отодвинуться от руки, все еще прижатой ко мне, но, кажется, не могу пошевелиться, поэтому вместо этого смеюсь, издавая нелепый звук, нечто среднее между всхлипом и ревом.

— Ладно, хватит, Вокс. — Я закатываю глаза достаточно сильно, чтобы на мгновение перестать видеть все, что меня окружает. — Шутка окончена. Не нужно ложно раздувать мое эго, я знаю, что во мне нет ничего особенного. Я смирилась со своей заурядностью много лет назад. — Моя попытка отвернуться от него пресекается его пальцами, сжимающими мой подбородок.

— Я никогда больше не хочу слышать, как ты это говоришь. То, что ты приняла, было восприятием тебя другими людьми и их ожиданиями. Черт возьми, Али, ты позволяешь другим делать из тебя то, что им нужно. Я — не они. Я вижу женщину, которая живет внутри тебя, и быть со мной означает, что ты можешь быть той, кто ты есть на самом деле, чувствовать то, что ты хочешь чувствовать. — В его голосе есть та опасная и манящая нотка, которая заставляет мои бедра непроизвольно сжиматься каждый раз, когда я его слышу.

— Хорошо, о мудрый всеведущий, кто я на самом деле? И как я хочу себя чувствовать? — Мне не особо хотелось, чтобы это прозвучало как вызов, но он определенно воспринимает это как вызов.

И принимает его.

— Я думал, ты никогда не спросишь. — В его глазах горит нечто большее, чем огонь, когда он резко тянется к моему животу. Схватив эластичный пояс моей одолженной юбки, резко дергает его, при этом задевая верх моих трусиков. Поразительно, но я внезапно оказываюсь голой ниже пояса, за исключением моих черных вязаных гольфов до бедер, а юбка и нижнее белье валяются около моих ботинок.

— Вокс! — вскрикиваю я, пытаясь прикрыться руками и принять более скромное сидячее положение. — Прекрати это! Какого черта ты делаешь?

Вместо того чтобы ответить мне, он раздвигает мои ноги и опускается на колени на деревянный дощатый пол между ними. Прежде чем я успеваю моргнуть, большими руками обхватывает мои икры и тянет достаточно сильно, чтобы оторвать мою задницу почти от края подушки. Гравитация работает против меня, и я не могу удержаться, чтобы снова не упасть на спинку дивана, но стараюсь прикрыть треугольник между бедрами.

— Убери руки, Али! — требует он с низким рычанием.

— Нет, я не буду двигать руками. Дай мне встать, придурок. Кем, черт возьми, ты себя возомнил? — Трудно держать себя в руках, пытаясь увернуться от него.

— Али. — Мое имя слетает с его губ, тяжелое от предупреждения и мрачного обещания. — Спроси себя, чего ты хочешь, прямо здесь, в этот момент. Ты хочешь, чтобы я остановился? Скажи только слово, и я уйду. — В глубине души мысль о том, что он уйдет, наполняет меня чувством страха и желания, в котором я была бы сумасшедшей, если бы призналась так скоро. Поэтому слегка качаю головой.

— Хорошая девочка. А теперь убери свои гребаные руки, или я уберу их за тебя. Выбор за тобой. В любом случае, я собираюсь зарыться лицом в твою гладкую киску и показать тебе, как сильно я тебя хочу.

Его слова посылают в меня молнию, которая превращает мои соски в алмазно-твердые точки. Хотя я начала ожидать от него требовательного отношения — «возьми все, что я хочу дать», но на сей раз речь идет не о доминировании. На этот раз речь идет о чем-то другом, для нас обоих.

Эмоции.

Здесь, в этом месте, скрытом глубоко среди елей и пихт, я впервые вижу настоящего Вокса. Что бы ни происходило между нами прямо сейчас, это больше, чем бессмысленная похоть. И обещание этого волнует меня до глубины души.

Может быть, именно поэтому, пристально глядя ему в глаза, я медленно убираю руки и оставляю их лежать на одеяле по бокам.

Ухмылка, которой тот одаривает меня в ответ, как будто знал, что я не смогу устоять перед его чарами, смягчается удовольствием и признательностью, видимыми в гипнотическом бледно-зеленом цвете его глаз. Оттенок, как только сейчас осознаю, так похожий на кошачий.

Когда моя самая сокровенная часть тела оказывается выставлена на его обозрение, вместо смущения и стыда, которых я ожидала, чувствую себя красивой. То, как Вокс смотрит на меня, бессмысленно раскинувшуюся перед ним, знакомит меня с чем-то чудесным, чего я никогда раньше не испытывала. Самопринятие. Для меня не только нормально хотеть то, чего я хочу, но и нормально просить об этом.

Здесь нет никакого осуждения.

Когда я раздвигаю ноги немного шире, его ухмылка следует моему примеру.

Когда осторожно опускаю одну руку обратно между ног и медленно провожу кончиком пальца по своей влажности, он зубами жадно прикусывают край своей нижней губы.

Когда потираю свой клитор ленивыми круговыми движениями, он перестает быть сторонним наблюдателем.

Наклоняясь вперед, он переплетает свой язык с моим пальцем, и от ощущения того, как они вместе дразнят мой клитор, у меня перехватывает дыхание.

— Ты такая сладкая на вкус, — стонет он, прижимаясь ко мне.

— Как может моя, э-э-э, женская штучка быть сладкой на вкус? — робко спрашиваю я, и он садится на корточки.

— Это слово — киска. Не «женская штучка», не твое «особое место», а твоя киска. Если ты хочешь, чтобы я ее съел, ты должна быть в состоянии сказать это. — Он дразняще ласкает внутреннюю сторону моих бедер. — Так скажи мне, чего ты хочешь, Али? Потому что я почти уверен, что где-то здесь есть доска для криббиджа и колода карт, если ты предпочитаешь это делать.

— Я, эм, я хочу, чтобы ты лизнул... — мой голос стихает.

— Недостаточно хорошо. — Он поднимается на ноги и подходит, чтобы подбросить дров в камин. — Будь смелой и говори так, словно ты это имеешь в виду.

Теперь, когда я начала идти по этому пути, мне не хочется сворачивать назад. Каждая частичка меня кричит о том, чтобы воспользоваться шансом, открыться этому опыту.

— Я хочу, чтобы твой язык был на моей киске. — После того, как слова слетают с моих губ, я задерживаю дыхание, боясь, что он может рассмеяться.

Вокс снова поворачивается ко мне лицом, и я никогда не видела ничего более сексуального, чем выражение его похотливой гордости. Вместо того чтобы вернуться на колени между моих бедер, он подходит к ящику у двери и хватает одеяло и подушку из стопки. Встряхнув его, он расстилает его на полу перед камином и ложится на спину, подложив под голову подушку.

На моем лице, должно быть, отражается замешательство, потому что он хихикает и манит меня пальцем.

— Иди сюда. — Мы смотрим друг на друга несколько секунд, прежде чем я снимаю юбку и трусики и встаю, не уверенная, чего он от меня хочет. Медленно ставя одну ногу перед другой, я подхожу, пока не оказываюсь рядом с ним. Он издает тихий свист.

— Я наблюдал, как многие женщины пытаются быть сексуальными, работая над этим так, как будто это их работа. Никогда в жизни ничто не возбуждало меня так сильно, как вид тебя, стоящей в чулках и сапогах, с этими прелестными губками, выглядывающими из-под свитера. — В его голосе тяжесть, а глаза ярко светятся желанием.

Я украдкой бросаю взгляд на его пах и вижу большую выпуклость его члена, выпирающую из джинсов. Он ловит мой взгляд и наклоняется, чтобы расстегнуть ремень. Прежде чем тот успевает продолжить, я опускаюсь на колени рядом с ним и тянусь, чтобы расстегнуть его молнию. Его резкий вдох, когда я просовываю руку в его боксерские трусы, вызывает легкую улыбку на моем лице. Кожа его твердого, как камень, члена мягкая, как шелк, и когда я начинаю поглаживать его по всей длине от яичек до кончика, он толкается в мой кулак.

— Это чертовски потрясающе, но я хочу, чтобы сейчас это было только для тебя. Иди сюда и сядь мне на лицо.

— Прости, что мне сделать?

— По одному колену по обе стороны от моей головы, а об остальном я позабочусь, не волнуйся, — инструктирует он с усмешкой.

Я колеблюсь, но делаю, как тот велит, ползу вверх по его телу, пока не оказываюсь над его лицом. Вокс хватает меня за бедра, направляя меня ниже, пока я не чувствую его дыхание, дразнящее мою щель. Инстинктивно слегка приподнимаю низ свитера, чтобы он не мешал, как раз в тот момент, когда он всасывает мой клитор губами. Возникающая в результате вспышка удовольствия заставляет меня тереться тазом о его рот, и он стонет, как изголодавшийся мужчина, притягивая меня еще крепче.

Черт возьми.

— Сделай это снова. Пожалуйста! — Мяукаю я, и он отвечает, чередуя сосание с быстрыми движениями языка по самой чувствительной части меня, пока я оседлаю его лицо, раскачивая бедрами с самозабвением, о котором никогда не подозревала, что это возможно для меня.

Перестав мять мои ягодицы, он поднимает руки вверх и обхватывает мои бедра, его красивые губы двигаются, пока сам крепко держит меня и кончиками пальцев широко раздвигает мои половые губки. Полностью обнажая мой клитор, Вокс получает лучший доступ, и удовольствие, проходящее через меня, возрастает до невероятных высот. Я слегка откидываюсь назад, чтобы посмотреть вниз и наблюдать, как язык Вокса движется между моих ног.

Он слегка отстраняется и улыбается мне.

— Нравится то, что ты видишь?

— Мммххммм, — бормочу я. — Мне определенно нравится смотреть, как ты лижешь мою киску.

— Мне нравится слышать, как ты говоришь «киска». — Я хихикаю, и он снова сводит меня с ума, пока не находит одно особое место, от которого мои бедра начинают дрожать.

— О Боже, прямо здесь. Пожалуйста, не останавливайся! — умоляю я, двигаясь все сильнее и быстрее. Никто никогда раньше не удовлетворял меня, и я понятия не имела, чего мне не хватает. Теперь, когда я это знаю, Вокс, возможно, создал монстра, потому что это кажется невероятным.

Давление нарастает и нарастает, пока внезапно волна не накатывает, и я кончаю в огромном порыве, оргазм пронзает меня, как лесной пожар. Я запрокидываю голову и наслаждаюсь этим наполовину со стоном, наполовину с криком. Прежде чем успеваю кончить, Вокс слегка приподнимает мои бедра и выскальзывает из-под меня. Я наклоняюсь вперед, опираясь на предплечья, чтобы отдышаться, наслаждаясь послевкусием моего освобождения.

— Али? — Его голос доносится из-за моего плеча, его дыхание тяжелое, когда он движется позади меня.

— Да?

— Ты принимаешь таблетки?

Теперь другие звуки, кожа к коже, но все еще недостаточно, чтобы полностью проникнуть в мой затянувшийся туман.

— Конечно. Доктор прописал мне их от судорог много лет назад. — В ответ — рычание. Затем рука крепко сжимает мое голое бедро, поднимая мою задницу выше в воздух. Головка его члена трется о мое отверстие, распространяя мою влагу на нас обоих.

— Вокс? — Мой голос томный, как теплый мед.

— Да?

— Ты, ну, знаешь, чист?

— Черт возьми, да. — Его низкое рычание снова заставляет мой пульс учащаться. — Али, я бы хотел быть нежным и, по крайней мере, наполовину романтичным, мне действительно хотелось бы, но не думаю, что смогу сдержаться прямо сейчас.

— Я не хочу, чтобы ты это делал. — При моем признании чувствую, как его член дергается напротив меня.

— Я собираюсь трахать тебя без остановки, пока ты не начнешь выкрикивать мое имя. — Он хватает меня за другое бедро и удерживает неподвижно, прежде чем погрузиться в меня одним резким толчком. — Твоя киска такая чертовски тугая — стонет он, когда начинает двигаться, выходя почти полностью, прежде чем врезаться в меня снова и снова.

Вспышка боли, которую я чувствую поначалу, быстро проходит, оставляя после себя непривычную для меня полноту. Я не девственница, но у меня был секс только с двумя другими парнями, и то всего несколько раз. Я готова поспорить, что они вместе взятые не дотянут до размера одного Вокса.

Мой свитер неудобный и скрученный, поэтому я тянусь назад и стаскиваю его через голову, отбрасывая его вместе с лифчиком в сторону. Полностью обнаженная перед камином, я просовываю одну руку между ног и потираю клитор, наслаждаясь переполняющими меня ощущениями.

— Трахни меня, Вокс, жестко и быстро. Заставь меня кончить снова. — Кто, черт возьми, говорит? Это я?

Запустив одну руку в мои длинные светлые волосы, он оттягивает мою голову назад, и мои сиськи качаются от силы его толчков, в то время как жар от огня согревает мою кожу.

— Помни это, Али, — рычит он, наклоняясь надо мной, — ты принадлежишь мне. Навсегда. — Давление снова начинает нарастать, и я быстрее ласкаю пальцем клитор, пока шелковистая сталь члена Вокса создает восхитительное трение внутри меня. Одной рукой парень обнимает меня за талию и притягивает меня к себе, материал его рубашки мягко касается моей обнаженной спины. Я чувствую, как его член начинает пульсировать, когда он опускает губы к моему уху.

— Кончай для меня, пока я кончаю в тебя. Я хочу почувствовать, как твоя киска выдоит меня досуха. — Он снова входит в меня, и это толкает меня через край. Когда мой оргазм овладевает мной, его бедра дергаются, и я чувствую горячую влагу, пульсирующую глубоко внутри меня.

Внезапно дверь каретного сарая со скрипом открывается, разрушая чары, которые мы сплели. Дикон и Аксель стоят там, я в середине оргазма, обнаженное тело выставлено на всеобщее обозрение, член Вокса все еще спрятан у меня между ног.

— О, черт. Извини, чувак. — Дикон, похоже, искренне сожалеет о том, что ворвался к нам, но ни он, ни его брат не отводят взгляда. Они оба просто стоят и ухмыляются, как идиоты.

— Эй, придурки, не могли бы вы дать нам минутку, пожалуйста? — Вокс огрызается на них, и они, наконец, поворачиваются и уходят обратно в темноту, с шумом закрывая за собой дверь. Вся моя прежняя неуверенность и страхи возвращаются вместе со значительной дозой смущения. Больше всего на свете мне нужно убраться отсюда к чертовой матери. Грубо отстраняясь от Вокса, я чувствую, как он выскальзывает из меня, и почему-то ощущение пустоты, которое он оставляет после себя, только усугубляет ситуацию... — Ты сказал им прийти сюда, чтобы посмотреть шоу? Присоединиться к нам? — шиплю я. — О Боже, что я только что сделала? Я такая идиотка. — Изо всех сил стараясь не разрыдаться, проглатываю слезы и снова натягиваю свитер.

— Конечно, нет! В любом случае, в этом нет ничего особенного. Я обещаю. Они видели больше обнаженных женщин, чем большинство гинекологов.

— Боже, это заставляет меня чувствовать себя намного лучше, — горько смеюсь я. Вокс заправляет член обратно в джинсы и застегивает их, оставляя ремень расстегнутым. С трудом влезая обратно в трусики и юбку, я изо всех сил стараюсь не подвернуть лодыжку в этих дурацких ботинках, пока лихорадочно ищу свой лифчик. Наконец, найдя его наполовину под диваном, я накидываю пальто и засовываю его в один из карманов.

— Почему ты делаешь это таким странным? Али, пожалуйста, поговори со мной.

— Почему? Это была ошибка, Вокс. Я позволила втянуть себя в еще одну из твоих дурацких игр. И вот я здесь, думая, что все это реально. Что ты сделал? Написал им?

— И когда, черт возьми, я должен был это сделать? Когда ты сидела у меня на лице или, когда я трахал тебя сзади? Я понятия не имел, что это произойдет между нами. — Его гнев вспыхивает в ответ на мое волнение.

— Похоже, мы вытащили эту палку из твоей задницы только для того, чтобы ты снова засунул ее туда. Я не та, за кого ты меня принимаешь, ясно? Я не такая удивительная, красивая, храбрая. Я просто обычная, скучная девушка из Миннесоты, с умершим отцом и талантом принимать колоссально плохие решения. Особенно когда дело касается тебя. — Наши крики друг на друга привлекают внимание близнецов, и Аксель осторожно приоткрывает дверь, выглядывая из-за нее.

— Ребята, вы здесь в порядке? — Вокс начинает говорить ему, чтобы тот убрался, но я не даю ему закончить. — Да, Аксель, просто замечательно. Заходи — я ухожу с этого дерьмового шоу. — Я протискиваюсь между ним и дверным косяком, чуть не врезавшись в Дикона с другой стороны.

— Вау. Осторожнее, Али. — Он протягивает руку, чтобы поддержать меня, но я отдергиваю руку.

— Убери от меня свои руки, Дикон. Вы, ребята, думаете, что я какая-то шлюха? Приехали сюда, ожидая, что вас подзовут? Ну, это как любая другая игра с оплатой за игру — вы можете смотреть, но не можете прикоснуться. Надеюсь, ты хорошо разглядел. А теперь убирайся к черту с моего пути. — Он делает три больших шага назад, поднимая руки в притворной капитуляции и расчищая мне путь к выходу.

Я чуть не роняю телефон, копошась в темноте, пока не включаю приложение с фонариком. Используя его, чтобы освещать себе путь впереди, осторожно пробираюсь обратно в кампус, проклиная себя за то, что оказалась такой доверчивой.

Никто из парней не пытается остановить меня, но, клянусь, я слышу их в кустах вокруг меня — невидимый эскорт, чтобы убедиться, что я благополучно доберусь до общежития. Как только преодолеваю линию деревьев, я остаюсь одна и спешу через лужайку к парадной двери Айронбридж-Холла.

Сунув руку в карман за ключом, вдруг понимаю, что Вокс пробудил во мне что-то сегодня вечером, часть меня, которую я скрывала всю свою жизнь. И теперь я в замешательстве. Что, если я не смогу загнать джинна обратно в бутылку?

Что, если я этого не хочу?

Глава 11

Когда я вхожу в свою комнату, меня сразу поражают две вещи: приятный, стойкий аромат мужского одеколона и обвиняющее, напряженное выражение лица моей соседки по комнате.

— Привет?

Я говорю это как вопрос, не уверенная, должна ли я подойти к ней или развернуться и поспешно уйти тем же путем, которым пришла.

— В следующий раз, когда будешь ждать гостей, можешь хотя бы предупредить меня. — Голос Финн ровный.

— Гости? О чем ты говоришь? Я никого не ждала. — Я пожимаю плечами. — Мне не на кого рассчитывать. — Отворачиваясь от нее, чтобы бросить пальто на спинку стула, я замечаю новое одеяло, аккуратно сложенное на сиденье стула, ожидающее меня.

— Финн, это прекрасно! — восклицаю я. Плотный вязаный материал оттенков морской волны, лаванды и розового цвета шелковистый и мягкий на ощупь. — Большое тебе спасибо.

— Это не от меня. Тупой и еще тупее появились вместе с ним. Ты знаешь, Траляля... — Я обрываю ее, прежде чем она успевает закончить.

— Близнецы были здесь? Они были здесь и принесли подарок? — Было ли это тем таинственным поручением, о котором они заботились? Я не была бы более шокирована, если бы кто-нибудь сказал мне, что говорящие фламинго бродят по холмистым лужайкам кампуса.

— Они появились примерно через полчаса после того, как ты ушла. Бросили вот это. — Она пренебрежительно указывает на одеяло. — И я здесь, выгляжу так, словно только что вылезла из ближайшего мусорного контейнера. — Ее колючее отношение внезапно начинает обретать смысл.

— Ты злишься, потому что здесь были Риверы или потому что они видели тебя без макияжа? — спрашиваю, рассматривая ее растрепанный пучок на макушке, поношенные джоггеры с прорехой на колене, слишком большая футболка с концерта Эминема и кожу без макияжа. Я выгибаю бровь.

— Ну, черт возьми, Али. Может, они и придурки, но все равно горячие. Говорю о том, что они видели меня в самом худшем виде. — Она скрещивает руки на груди и дуется на меня.

— Финн, твое «худшее» лучше, чем у большого процента населения лучшее. Я не думаю, что тебе есть о чем беспокоиться, — смеюсь я.

Это, кажется, немного разглаживает ее взъерошенные перья, и она перестает раздраженно пялиться на меня достаточно долго, чтобы действительно увидеть.

— Ты выглядишь по-другому, — прямо заявляет она, и я чувствую, как мои щеки вспыхивают в миллионный раз за сегодняшний день. — Где ты была? — спрашивает Финн со смесью любопытства и подозрения.

— Если я скажу «нигде», есть ли какая-нибудь возможность, что ты просто забудешь об этом?

— С таким видом? Ни за что. Разливай чай, соседка. — Она выжидающе ждет ответа, и я бросаюсь лицом вниз на свою кровать.

Безмолвно простонав в подушку секунд десять или около того, я поворачиваю лицо в сторону и обнаруживаю, что она все еще пристально смотрит на меня.

— Отлично. В любом случае, я, наверное, должна тебе кое-что сказать. — Как только сажусь, раздается тихий стук в нашу дверь.

Мы с Финн обмениваемся вопросительно-удивленными взглядами. Поскольку я ближе, встаю и подхожу, чтобы открыть.

Приоткрыв дверь только на щелочку, я сначала никого не вижу.

Тогда открывая ее немного шире, слева от меня появляется знакомая пара ботинок. Прежде чем я успеваю спросить, что он здесь делает, Вокс срывается с места, на котором стоял, и хватает меня за запястье. Потом тащит меня в коридор и прижимает спиной к стене, кладя руки по обе стороны от моих плеч и удерживая меня в капкане своих рук.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я усталым голосом.

— Нам нужно закончить наш разговор, малышка. — Его использование этого проклятого прозвища вызывает у меня желание пнуть его по яйцам, но я довольствуюсь тем, что скриплю зубами и притворяюсь, что понятия не имею, о чем он говорит. — Ты и я — мы похожи, — продолжает он.

— Чушь собачья, Вокс. Мы совсем не похожи. — Наклоняясь ближе, тот прижимается губами к моей шее, прежде чем нежно прикусить ее зубами.

— Ты пытаешься сказать мне, что твой пульс сейчас не учащается? — Он убирает одну руку со стены и проводит ею по передней части моего бедра. — Что ты не жаждешь, чтобы я снова прикоснулся к тебе? — Парень залезает мне под юбку и между ног, поглаживая мой клитор через трусики, которые все еще влажно прилипают ко мне. — Что ты не хочешь, чтобы я трахнул тебя пальцем до оргазма прямо здесь, в коридоре? — Он сдвигает мое нижнее белье в сторону и просовывает два пальца глубоко в меня, заставляя мою киску плотно сжаться. С огромным усилием я хватаю его за запястье и отталкиваю его, молча оплакивая потерю его прикосновения.

— Заткнись, придурок, — шиплю я, прекрасно осознавая, что многие пары ушей, вероятно, напрягаются, чтобы услышать нас, включая мою соседку по комнате. — Возможно, тебе и не придется жить с этими людьми, но мне придется.

— Меня больше беспокоит, что тебе придется жить с самой собой, — бормочет он. — Что я такого сделал, что ты так разозлилась? Почему ты так ушла?

— О, я даже не знаю! — ядовито начинаю я. — Твои приятели появляются и видят меня во всей моей обнаженной, оргазмической красе? Ты знаешь кое-что обо мне, о моем прошлом и моей семье, а я не знаю откуда? Таинственный «Код», о котором ты упоминал?

Затылок издает низкий, глухой звук, когда я в отчаянии ударяюсь им о стену.

— Ты же не думаешь, что это я сказал Акселю и Дикону идти в лес, не так ли? Я же сказал тебе, что не имею к этому никакого отношения. — Он недоверчив и обижен.

— Почему бы мне так не думать? Вам, ребята, кажется, нравится делиться девушками, так почему я должна чем-то отличаться? — На самом деле, чем дольше думаю об этом, тем больше верю, что их появление было случайностью, но сейчас я на грани саморазрушения. Вокс берет меня за подбородок, поднимая мое лицо и заставляя встретиться с ним взглядом. То, что я вижу в них, заставляет мое сердце сжиматься и в то же время пугает меня до чертиков.

— Я не делюсь. Не тогда, когда это касается тебя, Али. Ты моя, и я с радостью воткну нож в глаз любому ублюдку, который тронет тебя хотя бы пальцем. — Парень прижимается своими губами к моим, быстро, жестко и собственнически. — Эти губы только мои, чтобы целовать, твои идеальные сиськи мои, чтобы сосать, и твоя тугая маленькая киска моя, чтобы ее есть и трахать. — Отпустив мой подбородок, он ведет ладонью вниз к моей груди, где прижимает ее к моему сердцу. — И это, когда придет время, будет моим, чтобы любить. — Мои колени ослабевают, и предательский комок мышц, размещенный под моими ребрами, бьется сильнее от его слов и эмоций, стоящих за ними. Я стараюсь не обращать на это внимания, запираю это в том месте глубоко внутри, чтобы мне не приходилось смотреть на это, но дверь в этом шкафу больше не будет оставаться закрытой.

И это чертовски страшно.

Поэтому я отталкиваю его, сначала прижимая ладони к его груди, а затем своими словами скрепляя сделку.

— Уходи, Вокс. Ничто во мне не принадлежит тебе — ни мое тело, ни, черт возьми, мое сердце. Ты развратен и отвратителен, и я не могу поверить, что была настолько глупа, чтобы позволить тебе прикоснуться ко мне. — Я делаю глубокий вдох. — Хотя думаю, что до сегодняшнего вечера я никогда по-настоящему не позволяла тебе, не так ли? Ты просто пошел вперед и взял то, что хотел.

На долю секунды он выглядит так, словно я ударила его в живот. Вообще-то, вычеркните это. Парень выглядит так, словно я его ударила. Затем ужасный холод охватывает его, превращая огонь в его кристально чистых зеленых глазах в мороз и лед.

— Мне так жаль, что я побеспокоил тебя, Алианна. — Он выплевывает мое имя, как будто это горький фрукт. — Но не смей обвинять меня в том, что я принуждаю тебя против твоей воли. Ты была добровольным участником всего, что происходило между нами. — Вокс в ярости от моего обвинения. — Я знаю тебя лучше, чем ты знаешь себя, точно так же, как я знаю, что ты пожалеешь о том, что делаешь прямо сейчас. — О, я уже сожалею. Но то, что ты заставляешь меня чувствовать, пугает меня до чертиков, и этот страх угрожает задушить меня.

— Просто уходи, Вокс, все кончено. Мы закончили. Забери свои гребаные извращения и найди новую игрушку, с которой можно поиграть.

— Рад услужить. — Отталкиваясь от меня, его обычная сексуальная ухмылка приобретает жестокую остроту, и он точно знает, куда целиться, чтобы сделать больнее всего. — Может быть, я проверю, не занята ли Бенни.

Желчь подступает к горлу, и я вижу так много красного, что даже не могу придумать остроумного оскорбления — мой мозг выдает только самые простые эпитеты, доступные мне.

— Пошел ты, невероятный мудак.

— Да, был там, делал это! — рычит он.

— Ноль звезд. Не рекомендовала бы. — С этим прощальным выстрелом он уходит прочь по коридору, и все, что я могу сделать, это смотреть ему вслед в яростном ужасе от того, что только что натворила, и всего, что он только что сказал мне.

Когда Вокс поворачивается наверху лестницы, чтобы посмотреть на меня, сбрасывает маску и позволяет мне мельком увидеть глубину и широту того, как ему больно. Из-за моей глупой неуверенности. Затем также быстро жестокость и злоба возвращаются в его черты, и я клянусь, мир вокруг меня накреняется, вызывая у меня тошноту, когда я бросаюсь обратно в свою комнату, чтобы зализать свои раны. — Господи Иисусе, Али, что, черт возьми, только что произошло? — Выражение лица Финн варьируется от озадаченного до глубоко обеспокоенного.

Закрыв за собой дверь, я прижимаюсь к ней спиной и скольжу вниз по прохладной поверхности, пока моя задница не касается пола. Переполненная эмоциями, я слишком ошеломлена, чтобы ответить ей, и вместо этого просто сижу с тихими слезами, заливающими мои глаза и омывающими мои щеки.

В одно мгновение Финн оказывается на полу рядом со мной, плечом к плечу, прислоняя свою голову к моей. Мы сидим так долгое время, она и я, пока не чувствую, что выплакала все слезы в мире, а наши ягодицы немеют от холода.

Затем я рассказываю ей все. О том, что нашла в ежегодниках, о моей очевидной связи с Риверами, о том, что произошло между Воксом и мной, и о том, что я действительно чувствую к нему.

К тому времени, как я добираюсь до конца истории, она выглядит так, словно прошла через все это вместе со мной.

— Я знаю, что у меня нет права голоса в этой игре, но тебе действительно нужно взять себя в руки, Али.

— Поверь мне, я бы с удовольствием, но не знаю как. — Я прижимаю тыльную сторону ладоней к глазам, пытаюсь хоть немного облегчить головную боль, которую оставил после себя весь этот плач.

— Авессалом. — Я убираю руки и смотрю на нее в замешательстве.

— Что? — Она пытается вскочить в волнении, но сидение на полу в течение нескольких часов ограничило приток крови к ее ногам и ступням. В конце концов та падает ничком, когда они не могут ее поддержать.

— Профессор Авессалом, — выдавливает Финн, лежа на спине и морща свое милое личико, энергично шевеля пальцами ног. — О боже, я ненавижу булавки и иголки. — Она извивается и покачивается еще несколько минут, а затем успешно встает на ноги и продолжает свой первоначальный ход мыслей. — Сходи к профессору. Если то, что ты мне сказала, правда, то он — Ривер и знал твоего отца. Спроси его, что это за чушь с «Кодом». Выясни, почему твой отец, казалось, оставил все, что было связано с Риверами, позади. — Идея Финн основательна. Из двух доступных мне вариантов профессор Авессалом — лучший выбор. Говорить об этом с моим будущим отчимом было бы чертовски странно. Не в последнюю очередь потому, что он женится на вдове такого же Ривера, и я, честно говоря, не знаю, имеет ли она хоть малейшее представление о том, что он знал моего отца.

Просто еще один в глупом длинном списке вопросов, на которые мне нужны ответы.

Я не могу сдержать глубокий вздох, который вырывается у меня из-за того, в какой запутанный беспорядок превратилась моя жизнь.

Пока я отряхиваюсь, встав с пола, Финн идет и достает две бутылки воды из нашего мини-холодильника. Бросив одну мне, она делает большой глоток из своей, а я пользуюсь холодом бутылки и прижимаю ее к затылку.

Хотя я следовало бы догадаться, что это будет не последнее из того, что она должна мне сказать. Я очень быстро поняла, что моя соседка по комнате — ничто большее, нежели просто непоколебимая самоуверенность.

— После того, как ты поговоришь с профессором Авессаломом и получишь как можно больше ответов, ты знаешь, что тебе нужно делать дальше, верно? — спрашивает она.

— Вернуться сюда и спрятаться под моей кроватью? — Я закрываю глаза, ожидая ее ответа.

— Конечно, ты можешь это сделать. После того, как ты найдешь Вокса, и вы двое разберетесь со своим дерьмом. — Мои глаза резко открываются, и я смотрю на нее в притворном шоке.

— Ты, Грифинн Слоан, хочешь, чтобы я пошла и исправила ситуацию не только с Ривером, но и с фактическим лидером нынешней банды?

— Я знаю, знаю. И тоже никогда не думала, что скажу это. Но то, что вы с Воксом чувствуете друг к другу, это очень важно.

— Что мы чувствуем друг к другу? — Я прикидываюсь дурочкой.

— О, акстись. Весь этаж слышал, как вы двое ссорились всего несколько часов назад, и я не знаю о вас, но там, откуда я родом, люди так не ссорятся, если они не заботятся друг о друге. — Финн кладет руки на свои пышные бедра. — Если ты попытаешься сказать мне, что не полностью влюбилась в этого парня, я буду тем, кто швырнет тебе в голову старый женский тапок. — Посмеиваясь над ее угрозой, я переодеваюсь в пижаму и бросаю грязную одежду в корзину. Рассвет не за горами, но я все еще могу поспать пару часов, и я устала. Извинившись перед Финн за то, что не давала ей спать большую часть ночи, мы обе падаем в наши кровати, и мне снятся губы Вокса на моей коже.

Глава 12

В мой первый день занятий профессор Авессалом убедился, что я знаю, где находится его кабинет, на случай, если у меня возникнут какие-либо проблемы с материалом курса. На клочке бумаги, который он дал мне с нацарапанным на нем местоположением, также указаны часы его работы. К счастью для меня, сегодня один из его рабочих дней.

Мне потребовалась целая вечность, чтобы подготовиться, чувствуя, что это было что-то вроде интервью с профессором, и надеясь, что увижу Вокса позже. Финн помогла мне с макияжем, так как я почти никогда им не пользуюсь, а она могла бы быть пресс-моделью по крайней мере трех крупных брендов. Мои волосы распущены, светлые волны подкручены с небольшой помощью утюжка моей соседки. Когда Финн впервые предложила использовать его, я посмотрела на нее как на сумасшедшую. После того, как та показала мне, на что он способен, я была шокирована. Глупая я понятия не имела, что что-то со словом — плоский — можно использовать, чтобы придать объем моим длинным волосам.

Тихо посмеиваясь про себя, я открываю дверь в главное административное здание и вхожу в тихое фойе. Такое чувство, что прошла целая вечность с тех пор, как я стояла здесь с мамой и Чарльзом, и такое чувство, что я была совершенно другим человеком.

Пробираясь по длинным коридорам, я нахожу кабинет профессора и заглядываю в стеклянное окошко в двери. Почти в тот же момент он поднимает взгляд от стопки бумаг на своем столе и видит меня. Искренняя улыбка появляется на его губах, и он приглашает меня внутрь.

— Просто Али, это приятный сюрприз. Что привело тебя в мою глушь так рано утром?

— Я хотела спросить, не найдется ли у вас немного времени, чтобы поговорить со мной о нескольких вещах. Не связанных с уроками, — поспешно добавляю я.

Выражение его лицаговорит о том, что я пробудила его интерес.

— Конечно. Присаживайся и скажи мне, что у тебя на уме. Могу я предложить тебе кофе или что-нибудь еще? — Профессор указывает на столик позади себя. — У меня есть очень навороченная кофемашина, которую, я совершенно уверен, использую неправильно, но с удовольствием приготовлю тебе что-нибудь.

— Нет, спасибо — вежливо улыбаюсь я. — Я в порядке.

— Хорошо, ты не возражаешь, если я закурю? Школа, конечно, не одобряет это, но я обнаружил, что лучше думаю с трубкой в руке.

— Конечно, давайте. — Я наблюдаю, как он открывает раздвижное окно рядом со своим столом и придвигает к нему свой стул.

— Вы курите трубку? Серьезно? Вы не кажетесь достаточно взрослым, чтобы быть трубочистом.

Он получает от этого удовольствие.

— Думаю, ты могла бы сказать, что я всегда был в некотором роде — трубочистом. Только, когда я был моложе, в нем не всегда был табак. — Подмигнув мне, он засовывает в рот кончик красивой трубки из темного дерева и раскуривает ее. Холодный ветерок, врывающийся через окно, подхватывает тонкую струйку дыма с легким ароматом вишни и закручивает ее в причудливый узор, прежде чем она рассеется. — Итак, что у тебя на уме?

— Честно говоря, я не знаю, с чего начать. — Теперь, когда я здесь, в его кабинете, мой тщательно продуманный план почему-то кажется глупым.

— Моя рекомендация — всегда начинать с того места, где больнее всего. Это всегда самые трудные вопросы, которые нужно задать. Гораздо лучше сначала разобраться с ними. — Для некоторых его логика была бы совершенно нелепой. Для меня, однако, это имеет смысл.

— Насколько хорошо вы знали моего отца? И почему я никогда не слышала о Риверах, пока не попала сюда? Почему я почти сразу почувствовала такую связь с Воксом? Что, черт возьми, это за Код? — После моих скоропалительных вопросов я останавливаюсь, чтобы перевести дух, а профессор просто безмятежно улыбается мне. Его абсолютное спокойствие заставляет меня задуматься, есть ли в его трубке еще что-то большее, чем просто табак.

— Во-первых, я совсем не удивлен, что ты узнала о связи между моим потоком и Риверами. Харрисон всегда говорил, что ты гораздо умнее, чем сама считаешь.

— Подожди, вы говорили обо мне с моим отцом? Это означает, что вы все еще поддерживали связь после колледжа. — Должна признаться, что это откровение удивляет меня. Я ожидала, что он скажет мне, что никто из них не разговаривал с моим отцом с тех пор, как они вместе учились в школе.

— Конечно. Риверы — это на всю жизнь. Чарльз, Харрисон, Холл и я — одна семья. По правде говоря, возможно, даже крепче, чем настоящая семья, если разобраться. Кстати, Холл — отец Вокса.

— Да, я так и подумала. Я видела его фотографию в ежегоднике, указанную под его полным именем. — Он несколько секунд молча попыхивает трубкой, и я могу сказать, что он формулирует свои ответы на остальные мои вопросы.

— К сожалению, я мало что могу рассказать тебе о Коде. — Он шикает на меня, когда я собираюсь протестовать. — Не потому, что не хочу, просто потому, Али, что есть вещи, которые тебе не следует знать. Сам кодекс Кода не позволяет мне рассказать тебе о Коде. — Моему мозгу требуется секунда, чтобы проследить за его круговым ходом мыслей.

— Вы ведь знаете, что говорите загадками, верно? Что вы имеете в виду под кодексом Кода? — Его чрезмерно расслабленные манеры начинают раздражать меня.

— В Кодексе есть закон, который гласит, что дети женского пола, рожденные от Риверов, инициируются в их двадцать первый день рождения. Если я правильно помню, тебе исполнится двадцать один через несколько месяцев?

— Семь недель, через семь недель мне исполнится двадцать один.

— Тогда через семь недель секреты Ривермира станут твоими. — Он выпускает почти идеальное кольцо дыма, которое плывет в моем направлении, ненадолго оседая надо мной, как корона. — Что касается ваших отношений с Воксом, иногда мы блуждаем по жизни, устанавливая случайные связи по ходу дела. Всегда в поиске, даже когда мы думаем, что нас нашли. В других случаях есть те из нас, кому посчастливилось узнать свое сердце, бьющееся в груди другого человека. Я подозреваю, что это относится и к вам, и к нему. Хотя, поскольку Риверы тебе совершенно неизвестны, я могу представить, что с твоей точки зрения все должно быть довольно странно. — Резкий взрыв смеха вырывается из меня прежде, чем я успеваю его остановить.

— Это было бы преуменьшением. Я больше не знаю, кто я такая. Прежняя я всегда чувствовала, что чего-то не хватает, что должно быть что-то еще. И это заставляло меня чувствовать, что я не вписываюсь в общество, что я каким-то образом сломлена. Внутри меня жила какая-то дикость. Я хотела того, чего, казалось, не хотел никто другой, чувствовала это глубже, чем кто-либо из моих знакомых. Так что я научилась скрывать все это. Подавила это и жила своей жизнью как простая, ответственная, хорошая девочка, как младшая дочь.

Профессор кивает мне понимающе, мудро. Как будто знал все это до того, как я ему рассказала. Или, может быть, даже раньше, чем я сама это поняла.

Что было бы невозможно, верно? Я думаю, что дым начинает действовать мне на нервы.

— Когда я с Воксом, то чувствую, что все те вещи, которые я так долго скрывала, более чем разрешены — они поощряются. Он заставляет меня чувствовать себя свободной, дикой, опасной и грязной. — Я краснею, когда эта последняя часть вырывается у меня, но, может быть, немного меньше, чем я бы покраснела, когда впервые попала сюда. — Но я все испортила, и теперь он ненавидит меня. Я позволила своему страху взять надо мной верх и превратить меня в уродливого человека. Наговорила ему таких ужасных вещей только для того, чтобы оттолкнуть его.

— Ненависть — это сильная эмоция, порожденная недопониманием и невежеством. Я думаю, ты обнаружишь, что и Вокс, и судьба гораздо более снисходительны, чем ты ожидаешь. Но тебе нужно принять решение о том, чего ты хочешь от жизни. Первый путь сохранит тебя в безопасности. Ты проживешь свою жизнь спокойно и относительно счастливо, но ты никогда не станешь тем, кем могла бы быть. Другой путь будет полон взлетов и падений, и в результате ты превзойдешь свои самые большие мечты. Испытаешь чудеса, о которых никогда не думала, что это возможно, но ты уже никогда не сможешь вернуться к тому, какой была раньше. Это выбор, который можешь сделать только ты, просто Али.

Профессор Авессалом докуривает свою трубку, и мне нужно валить из этого кабинета, пока я не начала чувствовать себя еще более сумасшедшей. Кажется, что стены уже смыкаются вокруг меня. Я благодарю его за уделенное время и спешу по коридорам, пока не выхожу на свежий воздух.

***

Вокс и остальные Риверы весь день были в самоволке. Когда я так и не увидела к концу моего последнего урока, отправляю сообщение Финн и спрашиваю, видела ли она кого-нибудь из них. Ее ответ — отрицательный. Я говорю, что встречу ее в общежитии и по пути зайду в студенческий союз, чтобы купить нам обеим кофе.

Прежде чем взять лоток для переноски, я быстро принимаю решение и отправляю сообщение Воксу. Может, он ответит, а может, и нет, но я должна попытаться.

Бредни профессора заставили меня понять, что больше всего на свете мне хочется принять себя такой, какая я есть на самом деле, и пройти путь, который поможет мне в этом. И я хочу, чтобы Вокс был со мной.

Убирая телефон в карман, я забираю подставку с нашими напитками и направляюсь обратно в Айронбридж-Холл.

***

Как только мы все вместе оказываемся в нашей комнате, она начинает казаться маленькой обувной коробкой, хотя ее размеры и близко не такие. Возможно, это как-то связано с неловкостью, исходящей как от Вокса, так и от меня, или с нынешним уровнем сумасшествия Финн.

— Так почему мы здесь? — Вокс говорит оттуда, где он прислонился к моему столу, скрестив руки на груди.

Вместо объяснений я беру конфету с тумбочки между кроватью Финн и моей и подхожу, чтобы встать перед ним. Когда я открываю руку, и он видит, что лежит на моей ладони, его глаза расширяются от шока.

— Ты оставила ее?

— Нет. — Тихо отвечаю я. — Ты когда-нибудь оставлял что-нибудь из подобного здесь, в конверте, под нашей дверью? Может кто-нибудь из Риверов?

Он на все качает головой.

Я поворачиваюсь спиной к Воксу и смотрю на Финн, мы обе думаем об одном и том же, но сначала она произносит это вслух.

— Это были не они.

— Да, не они. Я все время говорила тебе, что Вокс не имеет к этому никакого отношения. — При упоминании его имени я чувствую, как меняется его поза позади меня, когда он разжимает руки и подходит ближе.

— Ты защищала мою честь, малышка? Означает ли это, что мы можем все уладить? Разобраться с нами? — Его голос тихий, так что слышу только я, и на этот раз прозвище заставляет меня ухмыльнуться. Он тянется к моей руке и обхватывает указательным пальцем мою маленькую ладонь, сжимая ее. Легкое прикосновение, но этого достаточно.

Я сжимаю его в ответ.

— Хорошо, я могу признать, когда я неправа. Риверы не имеют никакого отношения к тому, что случилось с Сариной. — В голосе Финн слышится нотка страха, а ее лицо побледнело. — Тогда... кто это сделал?

***

Смогут ли Али, Финн и Риверы выяснить, кто стоит за нападением на Сарину? Тайна раскроется в следующей истории.

КОНЕЦ

Оглавление

Саманта Лавлок Чешир Серия: Новеллы Страны чудес #1

Глава 1