Вечерний спутник [Гайто Газданов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (12) »
Гайто Газданов
Вечерний спутник
Это началось с небольшого недоразумения, которое произошло ночью, часа в два, в июне месяце, в Париже, лет десять тому назад. Я шел с северной окраины города домой и, дойдя до площади Трокадеро, сел на городскую скамейку, чтобы выкурить папиросу. Подходя, я увидел, что там уже сидел какой-то человек; и еще издалека можно было заметить — по опущенной голове, по особенной очевидной негибкости фигуры, — что это старик. Так и оказалось; я опустился на другой конец скамейки, вынул папиросу и закурил. Старик что-то пробормотал. — Простите, — сказал я, — вы что-то сказали? И тогда, неожиданно рассердившись, старик резко ответил: — Да, я сказал, что даже ночью мне не дают покоя. У него была круглая голова с седыми, редкими волосами, сердитые, черно-белые брови и неподвижное усатое лицо, точно сохранившее раз навсегда принятое выражение сдержанного бешенства. — Извините, — сказал я, поднимаясь, — я не хотел вас беспокоить. — И я начал уходить. Вдруг неожиданно сильный голос, заставивший меня вздрогнуть от удивления, — настолько казалось невероятно, что он мог принадлежать этому человеку, которому на вид было лет восемьдесят, — остановил меня. — Молодой человек!.. Я обернулся. — Вы меня не знаете? — Нет, monsieur. — Действительно, не знаете? Вы не журналист? Вы можете мне дать слово, что вы не журналист? Я ответил, что я действительно не журналист. Тогда, успокоившись, старик отрывисто сказал мне: Садитесь, и я опять сел на скамейку. Была теплая июньская ночь, но воздух был свеж и влажен после недавно прошедшего дождя. — Вы не француз? — так же отрывисто спросил старик. — Нет, русский. — То-то вас носит нелегкая в три часа ночи. Я сказал в свое оправдание, что возвращался домой. Старик кивнул головой. Потом, через несколько секунд, спросил, сколько мне лет? Я ответил, он посмотрел на меня и вдруг широко улыбнулся и, когда я спросил, что его рассмешило, сказал: — Нелепость, несуразность всего. Вы знаете, что о моей смерти во всех газетах уже готовы некрологи; через полчаса после того, как я умру, вы можете об этом прочесть в любом издании. И тогда то смутное воспоминание, которого я почти не сознавал, вдруг сразу прояснилось: уже минуту тому назад я, по-видимому, знал, что видел где-то, как нечто давно известное, эту характерную круглую голову и эти седые усы. Когда я привык к неверному свету фонарей на площади, я рассмотрел глаза моего собеседника, идеально выцветшие и имевшие такое странное выражение, которого я никогда ни у кого не замечал — что-то вроде удивительного смешения свирепости и печали. Я ответил ему, что это профессиональная черта и что она меня всегда возмущала, — как возмутительно, хотя и естественно, отношение к смерти могильщиков и служащих бюро похоронных процессий; сказал, что иногда это мне казалось настолько отвратительным, что я находил утешение только в иронической справедливости судьбы — и этих людей будут хоронить с тем же изуверским равнодушием их же коллеги. И я рассказал старику, как, во время гражданской войны в России, умирал от тифа один из моих товарищей, и у его койки, крутя папиросу неверными пальцами, стоял мертвецки пьяный фельдшер Феофан, который рассказывал какой-то анекдот, и когда я его спросил, есть ли какая-нибудь надежда, он посмотрел на меня мутными глазами и ответил: — Чудак ты человек. Не видишь, — кончается к чертям, — а ты спрашиваешь. Посмотри на его морду, — не видно, что ли? А через несколько месяцев — и чуть ли не на той же койке санитарного вагона — умирал фельдшер Феофан, раненный осколками снаряда в живот. В пустых глазах его, уже принявших предсмертное свинцовое выражение, стояли слезы, он повторял: Боже мой, неужели? Боже мой, неужели? — Все, что он когда-либо знал или думал, уже умерло, уже не существовало для него в эти минуты; и он уходил от нас, унося из всего, что было, только эту одну фразу: «Боже мой, неужели»? — а до этого он думал всегда, что не верит в Бога и не боится смерти, и в жизни своей был, может быть, прав, а теперь ошибался, умирая. Но и понятие об ошибке уже не существовало в его сознании — оно было там, с той стороны, в нескольких сантиметрах от его тела, там, где стоял я, и его глаза еще видели мою зеленую рубашку с погонами, широкий кожаный пояс, темную кобуру револьвера. Старик внимательно смотрел на меня и потом сказал, когда я кончил рассказ: — И вы думаете, что это хорошо? — Нет, я этого не думаю. — И какая польза от того, что вы знаете вещи, которых вы не должны были знать? Это все та же история Лазаря: оттуда не возвращаются[1]. Или, если хотите, — как раздавленное растение: живешь изуродованным и непохожим на окружающих. Вы любите ордена? — Ордена? — переспросил я изумленно. — Нет, я даже никогда об этом не думал. — Это очень плохо, — сказал старик. — Я часто замечал, что- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (12) »
Последние комментарии
1 час 11 минут назад
1 час 12 минут назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 20 часов назад
2 дней 20 часов назад