Княжна (СИ) [Кристина Дубравина Яна .-.] (fb2) читать онлайн

Витю на секунду мурашки атаковали. Забегали по рукам, плечам, спине, но пропали, когда Пчёлкин головой с русыми волосами мотнул, себя же прядами по щекам ударяя.

— Ты всегда худший вариант развития событий рассматриваешь? — спросил и, раньше, чем Анна успела ответить что-либо, добавил:

— Ты кто по знаку зодиака, зануда маленькая? Не козерог случайно?

Князева вдруг рассмеялась заливисто, но коротко.

— Начнём с того, что у меня философия такая: готовиться к худшему, но надеяться на лучшее. Советую, кстати, так на некоторые вещи смотреть. В твоём случае, вещи не особо важные… А закончим тем, что в гороскопы верить глупо; я этим перестала заниматься ещё в десять лет.

— Отчего же?

— Да от того, что к нему прибегнуть можно только для того, чтобы объяснить то, на что ума не хватает, — скривилась девушка. — Подумай сам: как эта глупость работать должна? Что, разве все люди, по мнению астрологов, на двенадцать групп делятся, и в течение дня у всех, например, львов, проблемы на работе, а у всех рыб — высокая вероятность выигрыша в лотерее?

— Рассуждаешь, как телец.

Она выдохнула, будто со стенкой разговаривала, будто слова её горошинками назад отскакивали, и сказала всё-таки:

— Я дева. Родилась пятого сентября.

Пчёлкин усмехнулся и сделал одну из последних затяжек; сигарета истлела почти до фильтра, а Филатовы, вроде как, уговорили Космоса не стрелять. Значит, поедут скоро, и разговор его с Князевой так и останется во тьме дома на Котельнической одним воспоминанием.

— Ах, вот в чём дело! Тогда, всё понятно.

— Что именно? — нахмурилась девушка, словно оскорбленная его окликом. Витя стряхнул пепел в сторону, выдохнул и вдруг порочно красивым показался Анне: с пистолетом под рубашкой, с сигаретой меж пальцев, с чуть заплетающимся от коньяка языком и словами, что говорил быстрее, чем обдумать успевал.

Но дело, вероятно, в опьянении и долгом-долгом дне было. Она забудет про это завтра. После таблетки аспирина.

— Почему ты такая.

— Какая? — спросила снова, чуть уже злясь, что Пчёлкин не отвечал, уходил от ответа на главный вопрос, который вдруг в тот миг волновать стал так же сильно, как и ситуация в Риге. Как и Андрис, столько всего на себя взваливший…

Витя не подумал, что ответить ей мог. А какая она? Умная, красивая… Всё банально. Но в ней эта «банальщина» и проявляется с новых, неизученных Пчёле сторон. Что и тянет.

Он улыбнулся, щелчком кинул прогоревший бычок на асфальт.

— Много знать будешь — скоро состаришься, Анюта.

Она посмотрела внимательно, словно думала глазами зелеными до самой души Вити добраться и каждую мысли в его голове познать. Пчёла же ей усмехнулся только в ответ, подмигнул самым мальчишеским жестом, на какой только был способен, и на плечах Анны поправил свой пиджак.

Та нахмурилась чуть, но всё-таки потянула друг на друга края жакета, запахиваясь.

Анне вдруг показалось, что где-то что-то взорвалось. Не исключено, что эпицентр взрыва был у неё внутри, отчего кровь, напоминая цунами, проявляющееся только на берегу, прилила к щекам вдруг.

А потом на каменные плиты перед подъездом рухнуло стекло, разбившиеся на многочисленные осколки.

Две секунды было замешательство, а потом захотелось вдруг взволнованно засмеяться. Только вот хохот передавил глотку так, что не сказать ни слова. Анна поняла, что бандиты замерли. Тамара, прижавшая руки ко рту, стала вдруг напоминать статую, выкраденную Валерой из Третьяковки.

Князева на Витю посмотрела. А тот явно что-то понял, осознал. На миг Анна слышать разучилась, совершенно оглушенная биением стекла, и увидела, как губы Пчёлы зашевелились, произнося фамилию Саши.

Саша…

Мама, убили!..

Пчёлкин сорвался с места ровно в тот же миг, что из дверного проема, ведущего на пожарную лестницу, чуть правее от окна квартиры Беловых заклубился чёрный, и, вероятно, едкий на запах дым. Анна посмотрела ему в след, почувствовала, как сжалось сильно сердце в груди, будто разорваться хотело, и тогда слух вернулся.

Витя проорал ей:

— На месте стой!!! — и первым вбежал в подъезд. За ним, почти сразу же отмерев от оцепенения, кинулись Фил и Кос. Тома стояла возле пустой бутылки шампанского и трёх фужеров на ступеньках, так и не оторвав ладоней от лица.

Анна Пчёлу не послушалась; какая-то её часть закричала вдруг истошно, вопя имена Ольги и Саши, вынудила побежать за бригадирами.

Не остановило ни стекло, хрустящее под каблуками босоножек, ни окрик Филатовой. Даже запах гари, спускающийся откуда-то с верхних этажей, не напугал.

Князева кинулась вверх по лестницам, чувствуя себя вдруг МЧС-ницей, спешащей на пожар. Или на спасение чьей-то жизни. Она сама ещё не знала. Только бежала, бежала, едва ли слыша топот ботинок Космоса выше по ступеням и хватая губами пыльный воздух.

Пролёты сменялись слишком медленно, хотя Аня поклясться могла, что неслась по лестницам чуть ли не на пределе своих возможностей. Ноги тряслись в голеностопе, когда находили каблуком опору, и едва не выворачивались. Анна цеплялась за перила, постоянно наверх смотрела, надеясь увидеть хоть чьё-то знакомое лицо.

«Валера, Сашка, ну, где вы?.. Витя! Витя!!!»

Она поднялась на пролёт, вроде, между шестым и седьмым, когда под ноги ей кубарем рухнули вцепившиеся друг в друга бригадиры. Анна вскрикнула, словно Князевой по венам ножом махнули, и назад отскочила, зажимая рот себе руками.

В развеивающемся от взрыва самодельной гранаты дыме девушка поняла, что прямо перед ней, сцепившись не на жизнь, а на смерть, катались брат двоюродный и Пчёлкин. Анна замерла, боясь попасть под горячую руку; раньше, чем осознала, что происходящее не было галлюцинацией от токсичной пыли, чем нашла в себе силы окрикнуть их по именам, Саша кулаком по лицу Вити попал.

Не случайно явно. Бил со злостью, остервенелостью, словно действительно голову русоволосую о бетонные плиты хотел разложить. Князева почувствовала, как из горла вырвался хрип, никем не услышанный. И даже когда Валера стал, рыча благим матом, оттаскивать Белова в сторону, а Космос Витю к стене прижал, усаживая, Анна вздохнуть толком не смогла.

Что же твориться…

Ноги понесли её к Пчёлкину. Она присела перед ним, посмотрела на лицо. Крови не было, но когда Анна, раньше, чем собственное действие осознала, прикоснулась кончиками пальцев к скуле, когда Витя прикрыл глаза и дёрнулся в сторону от Князевой, у девушки все органы под рёбра в комок сбились.

Пчёла отвел взгляд. Анна поднялась на ноги и посмотрела в просвет между перилами. Наверху всё так же дым клубился, как от огня. Она махнула рукой перед лицом своим, разгоняя смог. Потом оглянулась вдруг за спину свою, увидела, как вымотанные дракой бригадиры лежали ни живые ни мертвые, а Космос и Фил молчали, вдруг слов не найдя никаких.

Только вот Ольги нигде не было.

«Оля?.. А где Оля?»

— Саша, с Ольгой что? — прокричала Анна, словно Белый мог её не услышать, взрывом оглушенный. Но брат не ответил ничего, вдруг сплюнув красной пузырящейся слюной, и Князева поняла, что вверх надо. Вдруг Сурикова лежит там сейчас, не понимая даже, что произошло, что дальше будет, где муж её и почему вокруг горит всё?..

Девушка снова вверх по лестнице побежала, да так быстро, словно ей сама смерть на пятки наступала. Сразу же услышала за треском тихого огня, что всё ближе становился, окрик Коса:

— Аня, за мной спрячься!!!

Она не хотела слушать, не думала останавливаться, но Холмогоров двумя большими шагами её нагнал, а после и впереди поторопился. Руку только Князевой протянул и громко сказал:

— Давай-давай-давай, быстрее, Анька!

И она из последних сил прибавила, уже думая туфли вниз скинуть и голыми ступнями по стеклу, бетону побежать. Страх за Ольгу, за ласковейшую женщину, у которой сегодня новая глава в жизни началась и рисковала кончиться слишком рано, сдавил лёгкие гарью.

Ладонь Коса дёрнула её вверх, к сто тридцать пятой квартире подтягивая.

Коридор светлый, в котором страшно быть не должно было, в тот миг казался разбомбленным, как при самом страшном теракте, который Анна могла только представить. Взорвавшаяся лампочка цоколем покачивалась под самым потолком, а Ольга возле раскрытой двери квартиры лежала, прислоненная к стене, в окружении каменной крошки. Такая маленькая, хрупкая, пугающая белым платьем и фатой во всем этом кошмаре она Князеву в мурашки бросила своей неподвижностью и глазами прикрытыми.

Вырвав ладонь из хватки Холмогорова, оценивающего всю обстановку, Анна обогнула небольшой очаг возгорания у окна и опустилась перед бывшей Суриковой на колени, не боясь кожу обрезать.

Схватила Ольгу за щёки одной рукой, а второй попыталась пульс прощупать.

— Оля! — проорала так, что, наверно, Тамара у подъезда услышать могла. Чуть покачала головой невесты из стороны в сторону, а сама пальцы в запястье женщины вжала, вслушиваясь, всей душой надеясь почувствовать толчок крови в вене. — Ты слышишь меня, Оля?!

Белова промолчала. Но Анне тонкая ниточка пульса ответила, что по фалангам большого пальца ударила. И дышать стало чуть легче — даже на задымленной лестничной клетке.

Князева сглотнула слюну, по консистенции напоминающую пену.

— Космос, — позвала раньше, чем подумала, что делать прикажет. Взять девушку в белом на руки? Вместе Сурикову по лестнице спустить? Или просто думала уведомить, что у невесты пульс есть? Князева обернулась на Холмогорова, когда он, только имя своё услышав, Ольгу подхватил. Так легко, словно она не весила ничего.

— Догоняй! Гарью не дыши! — прокричал Космос, уже кинувшись к лестнице. Анна послушалась и, обернувшись на миг с тяжелым сердцем, осмотрела клетку, словно думала найти на ней вещь какую-то, выпавшую из кармана Сашиного пиджака.

Заметила, как в стекле показался кончик ключа. Вероятно, от сто тридцать пятой. Девушка не думала, схватила связку и шикнула, сцепив челюсти, когда крошка острая пальцы укусила вплоть до мелких кровяных капелек, напоминавших росинки.

Анна язык прижала к пальцу раненному и сжала находку в свободной руке. Кровавый привкус во рту на пару с запахом горящего на подоконнике пластика едва ли наизнанку не выворачивал, но Князева дыхание задержала и по ступенькам полетела.

Всё казалось нереальным. Даже Рига бунтующая, описанные Андрисом кошмары уже не так пугали.

Комментарий к 1991. Глава 4. Всем читателям, которые дают отклик на произведение, на проделанную мною работу, я безумно благодарна; ваша обратная связь невероятно мотивирует работать, несмотря на усталость, лень и апатию. Вы лучшие💕

====== 1991. Глава 5. ======

Отец Космоса на Князеву покосился с явным сомнением, когда в квартиру к Холмогоровым завалилась вся бригада, не на шутку потрясенная произошедшим на Котельнической. Юрий Ростиславович явно не помнил двоюродную сестру Белого, но когда самого Сашу увидел, на плече у которого бледная Ольга лежала, не смог оставить девушку за порогом.

А спустя, наверно, полчаса от громких разговоров четырех друзей, подошел к Анне и спросил с почти искренним беспокойством:

— Аня, может, отдохнёте?

А она только головой смогла качнуть, но не без благодарности. В миг, когда Князева саму себя не узнала в порыве той внезапной решительности, она стояла тенью безмолвной у окна гостиной Холмогоровых и слушала постоянные речи Коса. Она не понимала — ни то он оказался самым стрессоустойчивым, ни то, напротив, взять в руки себя не мог и от того всё говорил, говорил, говорил…

— Сань, чужие не могли. Мы с пацанами квартиру втихаря искали, никому не слова, — клялся Кос, едва ли не прикладывая ко лбу крестик, болтающийся на груди. Анна увидела в тёмной стеклянной глади, что в тот миг чёрное зеркало напомнило, как отец Холмогорова покачал удрученно головой на её отказ, и захотела улыбнуться этой внезапной заботе.

Но не стала, чтобы ненароком внимание на себя не обратить.

Саша сидел на диване двухместном рядом с Космосом и задумчиво мял в руках какую-то мягкую игрушку; откуда только были такие вещи в квартире у серьезных людей типа Холмогорова?.. Волосы, утром уложенные обилием геля, теперь растрепались и на лицо упали прядями, грязными от пыли.

Белов поднял глаза на расхаживающего туда-сюда Филатова и сказал, блеснув льдинами в зрачках:

— Ну, ты меня осчастливил просто, Кос.

Пчёлкин молчал. Анна буквально кожей чувствовала напряжение. Казалось, ещё одно слово, взгляд неосторожный — и гостиная взлетит на воздух, как рисковала сегодня подорваться квартира на Котельнической набережной. Князева обняла себя за плечи, мёрзнущих ни то от усталости, ни то от глубокой ночи, ни то от разборок всех, от которых голова к третьему часу ночи едва ли не кругом шла.

— Не я это, — прикрикнул вдруг Витя, чем, вероятно, заставил Тамару, спящую в соседней комнате, вздрогнуть во сне. — Совсем, что ли, за гниду держите?

Ане стало не по себе, когда она голос этот услышала. Такой эмоциональный… Пчёлкин впервые говорил так несдержанно, но его и понять можно. Не он, конечно, Князева не верила, что у Вити вообще мысли такие могли быть. Пчёла первым в подъезд даже бросился!..

Только вот всё против Вити было. Ведь ключи именно он вручил, отчего все стрелки разом именно на Пчёлкина указывали.

Анна вполоборота на гостиную посмотрела. Витя перед Сашей стоял, который на слова его почти никак не отреагировал, только за иголку плюшевого ежа дёрнул, а сам Пчёлкин, казалось, от тишины этой взорваться был готов.

Неприятно засвербело в горле. Привкус валерьянки, заботливо накапанной отцом Космоса, отдал в мозг и сердце горечью.

— Никто и не говорит, что это ты, Пчёла, — заметил Белов, перекинул в каком-то отстраненном жесте игрушку из руки в руку. Князева лица Вити не увидела, но уверена была, что тот губы поджал, сдерживаясь из последних сил. — Просто… нескладно получается.

— Может, сука среди тех, кто квартиру готовил? — предположил Валера.

На вопрос его ответом была тишина, породившая новые думы для рассуждения. Анна боялась обернуться слишком резко, чтобы не спутать бригадиров, не сбить их с мысли.

Может. Только вот как это доказать?..

Белый вдруг выдохнул тяжело, положил на колени Холмогорову игрушки и поднялся. Когда прошел мимо Пчёлкина, то зацепил того плечом. Специально или ненамеренно, Князева так и не поняла. Она заметила только, что Витя челюсти сжал так, что на шее аж вена дёрнулась.

Саша остановился у дверей. Прошелся взглядом по бригаде своей и кинул:

— Ладно, братья. Утро вечера мудренее. Завтра думать будем, — он поправил волосы, словно только сейчас понял, что те мешались, и добавил: — У меня сегодня, всё-таки, первая брачная ночь.

Космос усмехнулся, но улыбка его быстро померкла, когда Белый добавил:

— Вы мне её украсили. Спасибо.

— Белый!.. — кинул Филатов, и в одном оклике было столько всего, что Анна опустила голову. Не могла на пассивную агрессию Саши смотреть, выходящую на поверхность каждым словом и взглядом.

Белов махнул рукой в самом пренебрежительном жесте, какой Князева наблюдать могла, а потом вдруг на девушку у окна посмотрел, словно впервые её за всё время беседы заметил. Он чуть вскинул брови, два шага к Ане сделал, предусмотрительно оставляя между собой и двоюродной сестрой порядка пяти метров, и воскликнул:

— Анька, хватит уши греть!

Без злобы сказал, но Князева всё равно напряглась, когда на неё сразу четыре пары цепких глаз посмотрели. Отчего-то она ощутила себя провинившимся должником, которую бригада ставила «на счётчик». Анна в ответ только волосы спутавшиеся поправила, словно вдруг напугалась им всем неаккуратной показаться, и под нос себе проговорила:

— Я… думала, можно…

Собственная смелость пропала. Растворилась дымом — примерно таким же, какой лестничную клетку на Котельнической окутал во втором часу ночи. Анна потопталась, не решая вдруг уйти; поняла, что попытка покинуть гостиную выглядела бы сродни побегу.

Такой роскоши Князева позволять себе не собиралась, даже если бы действительно была поймана за руку.

Белый, к её счастью, не стал поторапливать. Провёл только языком по зубам передним и, не прощаясь во второй раз, ушёл в спальню к своей жене, которая, вероятно, в себя приходила от ночного кошмара, ставшего в день её свадьбы явью.

Выдохнуть Князева смогла только, когда дверь гостиной за спиной брата щёлкнула во второй раз.

Пчёла вышел из комнаты следом, а потом и из квартиры выбежал. Анна на месте осталась, чуть ли не кожей стоп ощущая, как босоножки прирастали к ламинату, каким выложен был пол. Вероятно, Вите одному побыть надо — ведь не каждый день друзья начинали подозревать в покушении.

Да и, в конце концов, не бежать же ей за ним?..

Сердце сжалось, будто под действием чьей-то сильной руки, облачённой в железную шипастую перчатку.

За Витей к дверям направился и Филатов. В тишине она услышала, как Валера, проводя руками по лицу в попытке встряхнуться, под нос себе много крепких слов сказал. Усмешка искривила губы, но Анна быстро поняла, как выглядеть могла. Откашлялась в себя, посмотрела на Космоса, который напоминал выжатую досуха тряпку.

Подошла к мужчине неспешно, от каждого шага, каждого удара каблуков жмурясь, и сказала уставшему Холмогорову:

— Космос… — дыхание оборвалось почему-то, когда бригадир поднял голову. Пришлось экстренно схватывать воздух губами, чуть ли не на одном вздохе выпаливая: — Когда ты Олю на руках выносил, я задержалась немного. И, — потянула руку в карман пиджака Витиного, до сих пор висящего у неё на плечах. Достала оттуда ключ.

— Вот это нашла. Я… не хотела… в ваш разговор встревать, решила, что лучше будет потом… — попыталась объясниться Князева, но быстро поняла, что слова больше напоминали бессвязный поток, и с резвостью кинула:

— В общем, возьми.

Она раньше, чем Космос задал какой-либо вопрос, наклонилась к нему и в ладонь вложила ключ, висящий на связке без единого брелка. Холмогоров посмотрел на неё так, как в первую за пять лет встречу не глазел, и тогда Анна по сузившимся зрачкам заметила, как что-то в голове у Космоса заклинило. Как при коротком замыкании.

Так взгляд менялся у людей, что-то вдруг осознавших.

Князева не успела убрать ладонь. Кос её пальцы в кулаке своём сжал, поднялся на ноги. Жестом почти что отеческим, каким обладал только Анин покойный крестный, погладил по плечам, на локте остановился. И, может, девушка слишком мнительной от всего произошедшего стала, но захотелось вдруг обнять Холмогорова.

Она сдержалась. Космос, в свою очередь, проговорил:

— Спасибо, что сказала, Анька.

Чуть помолчали, но Князеву не смущала тишина. Напротив, Аня улыбнулась, чуть опустив голову, и некоторые секунды смотрела, как Холмогоров кивал мыслям каким-то своим. Потом отпустил её, спросил:

— Тебе же папа показал, где отдохнуть можешь?

— Да, — кивнула и чуть попятилась от Холмогорова. Улыбнулась, качнула головой, от мыслей назойливых прячась, и почувствовала, как волосы чёрные кончик носа пощекотали. — Я… пойду.

Она почти развернулась, но потом поняла, что на себе держала чужую вещь. Чуть дёрнулась от осознания, что Пчёла невесть насколько, невесть куда ушёл без пиджака, — «Не замёрзнет случайно?..» — и пальцы чуть дрогнули в хаотичном сгибе.

Девушка под взором Космоса, какой вдруг не смогла растолковать, стянула с плеч Витин жакет. Как-то слишком неуверенно, едва двигая руками, она сложила пиджак на спинку кресла. Потом отошла назад, словно не она вовсе только что на себе держала его.

— Спокойной ночи, Анька, — кивнул Холмогоров и улыбнулся искренне, что Князева не смогла в ответ не улыбнуться. Хоть и чуть нервно, неуверенно, но она вернула ему добрый взор.

Уходила Анна, стараясь ступать тихо, но услышала напоследок, как мужчина ей сказал вслед:

— И не волнуйся. Всё под контролем!..

Она кивнула вежливо, но сама подумала: если это — «контроль» над ситуацией, то что творится, когда бригадиры руки опускают?..

Анна скрылась в соседней от кухни комнате. Закрыла дверь на замок. За стенами небольшой спальни к ней пытались дурные мысли прорваться, процарапаться, но Князева быстро уши заткнула и, не жалея платья красивого, рухнула лицом в подушку.

Сегодня был слишком долгий день…

…Но сон не шел. Ни через десять минут, ни через два часа девушка не смогла заснуть. Мысли, которые всё-таки пробрались к ней даже через стены квартиры Космоса, кружились в голове коршунами, угнетая одним присутствием.

Аня лежала в кровати, ворочаясь с одного бока на другой, снова и снова прокручивая картины прошедшего дня перед глазами: чья-то вопящая «Волга» под окном, сборы впопыхах, криминальные авторитеты на свадьбе у не менее криминального Белова, с матерью спор, который ссорой настоящей, вероятно, назвать можно. Звонок в Ригу, Андрису, который не удивился почти. Взрыв в квартире ровно в тот момент, когда они с Витей говорили.

Витя… Его тоже много в голове было. Точнее, воспоминаний, связанных с ним. Князева, вперив взор в потолок, вспоминала, как Пчёла смотрел на неё за банкетом. Как они кругом танцевали, как он курил рядом с ней, сам решив девушке дать к спрятанному пистолету коснуться, а после, как ни в чём ни бывало, знаки зодиака обсуждать. На полном серьёзе, дьявол, о такой чуши беседовали!.. Если бы Аня в квартире, снятой Беловым, была, то рассмеялась бы в голос, но, лежа у Холмогорова в гостях, смогла только в подушку лицом уткнуться и выдохнуть тяжело.

Где он был? Всё гулял, в себя приходил? Или, может, отдельно от всех на Котельническую набережную пошел, надеясь встретить на месте преступления того, кто его подставить планировал?

Князева перевернулась с живота на спину, когда поняла, что точно не слышала открытия двери. Потом села в кровати, осознавая, что это, в какой-то степени, логично; вероятно, у Холмогоровых нет глупой привычки держать входную дверь не запертой, а ключи у Пчёлкина навряд ли были.

Чуть подумала о глупостях каких-то, а потом поднялась на ноги. Те болели неистово после ходьбы на каблуках, после побегов по лестницам высоток Котельнической. Анна расстегнула ремешки босоножек, дёрнула платье вниз, чтобы не вызывающе выглядеть, — хотя, перед кем было в спящей квартире красоваться почти обнаженными ногами? — а потом подошла к двери.

Затихла, на миг напугавшись. Отчего-то почудилось явно, что перед порогом её временной спальни натянули ниточку, при обрыве которой взорвется ещё одна граната. Но Анна дёрнула щекой и, с усмешкой холодной прогнав дурные мысли, повернула дверной механизм.

Князева вышла в коридор.

Было тихо и свежо. Холмогоровы и гости их квартиры спали. Свет, какой был, зачастую, при белых ночах в Питере — холодный — заливал стены перед рассветом, лежал на полу размытыми тенями. Анна по сторонам оглянулась и не увидела в комнатах ни намека на бодрствование.

Она прошлась на кухню.

Никого. Свет выключен, все ящики закрыты. Князева оглянулась по сторонам взглядом детектива, пытавшимся заметить хоть что-то непривычное, необычное, и налила себе стакан воды. Почти опустевший желудок быстро отозвался урчанием, и похмелье вдруг голову сжало в тисках. Аня едва не застонала; оказывается, не всё так плохо было!..

Она поставила опустевший стакан в раковину, к немытому ножу и дощечке с хлебными крошками. Думала разворачиваться, но поняла вдруг, что мачеха Космоса, хоть и явно недовольна была ввалившейся в её дом «компанией», перед тем, как спать уйти, с указа Юрия Ростиславовича кухню в порядок привела, как и следовало относительно прилежной хранительнице очага.

«Стала бы она нож до утра оставлять?..»

Князева, ведомая какой-то необоснованной догадкой, двинулась обратно по коридору. Минуя свою спаленку, санузел и кабинет Юрия Холмогорова, направилась к гостиной.

Она увидела на балконе фигуру, стоящую в одиночестве пробуждающейся Москвы, и сама не поняла, почему стало сухо во рту, несмотря на только что выпитый стакан воды.

Пчёлкин курил. Наверно, он в любую свободную минуту зажигалкой чиркал у носа и клубы дыма выпускал. Может, хобби у Вити такое было? Анна осторожно, чтобы не слишком громко ступать голыми ногами, прижалась плечом к косяку дверному. Облокотилась головой о стену. Давно он, интересно, вернулся? И надумал что при «прогулке» своей?

Девушка постояла возле двери, наверно, секунд двадцать, и думала уже уходить, чтобы вернуться, всё-таки, в гостевую спальню и попытаться хоть немного поспать, закрыв глаза на рассветное небо. И только, вроде, она лопатки от стены оторвала, как вдруг услышала:

— Долго там стоять будешь?

Витя спросил без упрёка, но кровь отлила от верхних конечностей, отчего те гнуться навряд ли бы смогли. Анна прикрыла глаза, чувствуя себя так же пристыженной малолеткой, пойманной учителем на списывании. Чуть ли не впервые она почувствовала, как от неловкости захотелось голову разбить в кровь.

Хотя, не впервые. Пчёлкин удивительным образом вынуждал чувствовать стыд за вещи, раньше не вызывающие у Князевой такой бурной реакции.

Аня поджала губы и, поняв, что скрываться стало бесполезным, направилась всё-таки на балкон.

Витя обернулся, только когда Князева дёрнула чуть в стороны шторы, прячущие за собой дверь. Они почти сразу взглядами переплелись, и тогда Анна побоялась сделать следующий шаг. Посмотрела на Пчёлкина, стряхивающего с кончика сигареты пепел уже отточенным движением, и заметила залегшие под глазами Вити тени — следы веселой свадьбы и бессонной ночи.

Избавиться от них — дело одного дня отдыха без сигарет и алкоголя, но, вероятно, Пчёле они не мешали.

Князева улыбнулась юноше. Он, словно выйдя из какого-то своего транса, вернул ей ухмылку и махнул рукой свободной, к себе подзывая.

Анна перевела дыхание, сделала шаг. Босая нога от прикосновения холодного бетона показалась ошпаренной. Девушка шикнула, чуть дёрнулась назад; как на лёд наступила. Пчёла ругнулся себе под нос, оглянулся и подбородком указал на чьи-то тапочки, явно мужские, на самом пороге балкона:

— Надень.

— Это чьи?

— Вообще, дяди Юры. Но, вероятно, Томка надевала, когда вставала покурить.

Этого ответа оказалось более, чем достаточно. Князева откашлялась, словно боялась, что в миг, когда она тапочки чужие возьмет, хозяин обуви на пороге появится, но потом решилась и, едва наступая пальчиками ног на мёрзлый пол, оделась. Чуть потопала ногами, грея тапки, а потом замерла в полутора метрах от Пчёлы, который за ней наблюдал с прищуром, Ане непонятным.

Говорить что-либо казалось лишним. Но и молчать было глупо. Для чего он, правда, позвал её тогда?.. На балконе мёрзнуть?

Она отвернулась в сторону двора, на который выводили окна квартиры Холмогоровых. Качели на детской площадке качались точно сами по себе и скрипели так, что слышно было с одиннадцатого этажа. Анна скрестила руки на груди в попытке согреться, но сразу же почти Пчёла снова снял пиджак с себя, надел на девушку.

Это становилось его новой привычкой.

— Да, ну, не надо, — попыталась отмахнуться Князева, но попытки сопротивления оказались вялыми. Такими, что Витя, засунув привычно сигарету меж челюстей, подошел к девушке и заставил руки в рукава продеть. Так теплее.

— Ты лето хочешь с температурой провести, Княжна?

Она снова вспыхнула, заметив вдруг за собой, что зачастую краснеть стала, но, едва вдев руку в рукав, замахнулась, как обещала, ладонью, занося её над головой Пчёлкина. Он, к удивлению как Аниному, так и своему, замер, подставляясь под подзатыльник с каким-то смирением; пепел упал с кончика сигареты под ноги девушке.

Вместо хорошей затрещины Князева смогла только толкнуть чуть кончиками пальцев голову Вити. Совсем не больно. Учительницы в средней и старшей школе ему за непослушание более серьезные тумаки давали. Хотя они и не сделали из Пчёлкина «достойного» человека, работающего восемь часов на заводе и мечтающего лишь о квартире от государства.

Радоваться тому или нет? Витя сам не знал.

Он поднял взгляд, не распрямляясь и смотря на Аню исподлобья. Девушка чуть задержалась ладонью на волосах Вити, что удивительно мягкими для юноши оказались; едкий дым от сигареты горящей резанул глаза так, что они заслезились.

— Довольна теперь?

— Я обещала, — кинула Князева и только после этого руки, согревающиеся пиджаком в серую клетку, за спину завела. — И насчёт температуры. Мне так мама говорила, когда я без куртки гулять в апреле уходила, а возвращалась вечером, да ещё и с мороженым. Утверждала, что я заболею, а она лечить меня не станет, что лето с градусником проведу, хотя до июня ещё месяц точно был всегда…

— Ты выходила гулять? — вскинул брови Пчёлкин и прикурил, в удивлении вытягивая лицо. — То есть, не в библиотеку шла, не в школу, а именно на улицу? С целью… развеяться? Может, даже повеселиться?

Анна посмотрела на него так, что руки зачесались дать ещё один подзатыльник. Такой же шуточный или более увесистый — вопрос второй.

— Хватит, — кинула и улыбнулась, отводя взгляд в сторону такой же престижной высотки напротив квартиры Холмогоровых. Люди в соседнем доме спали, в окнах света не было. Никто их не подслушивал. Разве что, возможно, собака, пробежавшаяся возле горки на детской площадке, но вряд ли бы она поняла, о чем говорили люди.

Витя хмыкнул и выдохнул клуб дыма. Легкий ветер донес до Ани запах табака, вынуждая поморщиться; вероятно, платье потом пахнуть будет горечью никотиновой.

Тогда безмятежность такая ощущалась, что Князева вдруг вспомнила о взрыве на Котельнической, его последствиях и едва ли поверила, что всё это на самом деле было. Произошедшее больше напоминало сон или сюжет боевика, который она перед ночью посмотрела и находилась теперь под впечатлением, из-за чего спутывала события фильма с реальностью.

Аня посмотрела на Витю, будто пыталась понять, остался ли на скуле его синяк или кровоподтёк от удара Сашиного кулака. Едва сдержалась, чтобы ладонь к лицу Пчёлкина не дёрнуть, не коснуться жестом, каким оглаживала лицо в подорванном подъезде нового дома Беловых.

Но вопрос не задать не смогла. Не успела язык прикусить и спросила:

— Ты как?

Витя понял, какой смысл она в свой вопрос вкладывала; хоть не учёный, чтобы умом, как Княжна, блистать, но и не дурак совсем. Пальцы крепче сжали сигарету, которая в тот миг для него превратилась в соломинку для утопающего.

— Сама как думаешь?

— Вероятно, паршиво, — предположила Анна. Захотелось опереться локтями о перила балкона, так, чтобы с Витей случайно руками столкнуться, но девушка осталась неподвижна, чтобы не дать особого повода думать о лишнем.

Витя хмыкнул:

— Ты удивительно проницательна, Анюта.

Девушка посмотрела на свои ноги, что в мужских тапочках выглядели совершенно несуразно. Ступня казалась малюсенькой, такой, что её, вероятно, в кулаке мог сжать любой среднестатистической юноша. Слова вдруг пропали из головы.

Анна знала, что молчать не может, что разговор непростой сама начала. Но разлепить губы вдруг не смогла.

Зато Пчёлкин, затянувшись глубоко напоследок, бросил сигарету с балкона и ладонями о перила облокотился. Раскачался чуть плечами, словно разбег для прыжка брал, а потом выплюнул вместе с дымом:

— Мы с ними с началки вместе. А теперь за тварь меня держат.

— Не держат.

Анна сказала это так уверено, что только в следующую секунду поняла, что влезла в разборки, в которых её мнения, вероятно, мало кто спрашивал. Прохлада майских предрассветных сумерек вдруг от огня, пробежавшегося по коже под тканью платья, сделала утро жарким. Душным, как в конце июля.

«Сказала «А», говори и «Б» — приказала себе девушка и, выдохнув, как перед совершением полного безрассудства, произнесла:

— Они в состоянии аффекта были. Просто… в шоке. Люди иногда говорят, о чём не думают. И сегодня такой же случай был.

Пчёла молчал. Не понял, как так вышло, но слова Князевой звучали в его голове церковным набатом. В детстве он, ещё не раскрыв своего нрава бурного, временами дурного, отцу говорил, что это звук правды. А он смеялся…

— Меня долго не было, но именно потому и могу сказать, как всё со стороны выглядит, — пояснила Князева, перевела коротко дыхание кашлем в себя. — И когда я приехала, то сразу поняла, что ваша дружба, квартет этот, с годами только крепче стал. Все поняли, Витя, что это кто-то другой. Тебе этого просто не надо.

— Уверена? — хмыкнул Пчёлкин.

Он чувствовал себя отстраненным, словно Анька не с ним, не о нём говорила, но при этом не удержался от усмешки. Интересно было бы обернуться с улыбкой дьявольской и на Князеву посмотреть так, чтобы у неё все мысли в голове спутались; весело же!..

Только Анна сказала так, что, наоборот, только Пчёле карты спутала:

— Уверена.

Как отрезала. И не поспоришь тут — поверила и всё. Он обернулся, понял, что Князева знала, что говорит. Не алкоголь за неё утверждал, Аня в похмелье не преувеличивала.

И тогда Пчёлкину как-будто горло ублюдским галстуком до невозможности стянули.

Она сказала так, чтобы не разбудить никого:

— Я видела тебя, когда взрыв прогремел. У предателей так глаза не стекленеют. И потому, да. Я уверена, что ты бы брата моего двоюродного не убил.

Витя слушал Княжну, на неё смотрел, словно пытался понять, насколько искренней она была, как собственное тело на слова Ани отреагировало. И… она была так честна, что Пчёла решил вдруг, что хочет её поцеловать. Девушку, которая ему поверила, которая поняла мысли все.

Девушку, которую хотел поцеловать, наверно, ещё в день её прилета.

Пчёлкин выдохнул и решился. Да, раз хочет, то поцелует. Что, он, права не имеет? Раз думал об этом до этого, раз сейчас думает, то сделает! Да и, в конце концов, когда Витя вообще отказывал себе в поцелуе с девчонкой, которая нравилась?

Пчёла сократил расстояние между ними за шаг. Обеими ладонями сразу за талию обнял и на себя потянул так, словно боялся передумать. Потянулся к Ане, представляя уже сладкий «триумф», ещё одну «победу» свою, и сердце вдруг сократилось где-то в горле.

Князева прижала руку к губам Вити раньше, чем поняла, что он собирался делать.

Пчёлкин замер, когда почувствовал, что его отталкивали. Раскрыл глаза; кончики пальцев Ани давили на переносицу, а сама ладонь рот ему закрыла. Князева от рук, что теплыми были даже в мёрзлые сумерки, избавилась, восстанавливая дистанцию между ними.

А потом она дала ему пощёчину — не очень сильную — и кинулась вглубь квартиры, уже не переживая разбудить ни Сашу с Олей, ни Фила с Тамарой, ни Коса, ни отца его, ни мачеху молодую. Тапочки Юрия Ростиславовича слетели с ног Ани у самого порога гостиной.

Витя понял, что ему отказали, что оттолкнули, только когда фигурка мучающейся от бессонницы Князевой скрылась за поворотом.

Тогда тишина утра сменилась шумом крови, что сильно стал в уши отдавать барабанами. Витя замер, считая удары, не до конца осознавая произошедшее. Стоял возле двери, к косяку которой мог Анну прижать. Мысли, почти что затихшие за желанием поцеловать Князеву, теперь звучали громче. Как будто их кто-то в рупор диктовал.

Пчёлкину казалось, что он нырял, как в омут, в думы свои, но, пытаясь всплыть, головой ударялся об лёд. И тонул, тонул, тонул.

Витя вышел с балкона. Прошелся в каком-то укуренном тумане до комнаты, в которую, вроде как, Аньку отправил дядя Юра. А перед глазами, блять, как заевший кусочек киноплёнки: как Князева назад пятиться, не даёт себя поцеловать, как по лицу бьёт — не сильно, словно для приличия — и уходит, теряя, подобно Золушке, совсем не хрустальные туфельки.

Он дошёл до не особо примечательной двери, сам не до конца понимая, что говорить бы думал, даже если бы и решился к Князевой постучаться, и увидел вдруг под порогом свой сложенный пиджак.

Пчёла засмеялся в тишине так, что не побоялся разбудить никого.

Анна за стеной замерла, боясь случайным вздохом себя выдать. Руки вдруг ледяными стали, словно Князева в прорубь их макнула, а сердце, наоборот, застучало сильно по ребрам, что, наверно, стены квартиры Холмогоровых разнести могло своими ударами.

Они не догадывались, но одновременно прижались к двери. По разные её стороны замерли, смотря прямо перед собой и догадываясь, какую ошибку совершили. Оба.

Комментарий к 1991. Глава 5. Буду искренне рада вашим положительным оценкам, комментариям. Так же приветствую конструктивную критику – не только по отношению к новой обложке, но и к своему произведению в принципе💘

Спасибо за прочтение!😚

====== 1991. Глава 6. ======

Комментарий к 1991. Глава 6. У меня появился телеграм-канал. Всех желающих буду ждать по ссылке в шапке профиля❣️

На время стало тихо. Как ранним утром Анну до дома довезло такси с невзрачными номерами, так Князева на какие-то дни даже забыла о произошедшем на свадьбе Белова. Она помнила, как двадцать седьмого мая домой пришла, чувствуя себя уставшей до невозможности, и под душ забралась. Долго стояла под теплыми струями и вылезла, только когда осознала, какой счёт за коммунальные услуги может прийти.

Ни Саша, ни другие бригадиры не давали о себе знать несколько суток. Вероятно, искали предателя, и Аня не думала отвлекать двоюродного брата от «дел». Это куда важнее было, чем решение Князевой осесть на неопределенное в Москве, девушка понимала. Поэтому сидела тихо в гостиной своей временной квартиры на Скаковой, читала «Похитителей бриллиантов», лишь изредка обращаясь к русско-французскому словарю, а в перерывах между тренировками по оттачиванию первоклассного акцента с характерной картавостью слушала новости по радиоприёмнику, в каждой ежечасной сводке думая хоть что-нибудь о Риге услышать.

На девяносто восьмой час от возвращения с дома Холмогоровых в дверь её квартиры кто-то постучал. Анна в тот миг как раз воду кипятила, чтобы выпить кофе с песочным печеньем; страница излюбленной книги Буссенара со слишком громким хрустом перелистнулась, на миг даже свист чайника заглушая.

Девушка не сразу подошла. Поняла, кто за порогом стоять может, но быстро дыхание перевела — ведь прятаться вечно тоже нельзя.

Отложила «Похитителей» на столик и, оттянув немного вниз рубашку домашнюю, подошла к глазку. Очень близко к двери стоял Космос — уверенно стоящий на ногах, не шатающийся из стороны в сторону от алкоголя. Совершенно этот Холмогоров не походил на Коса, который в день свадьбы предлагал в окно Ольги и Саши пальнуть из огнестрела.

Анна улыбнулась отстраненно и дверь открыла.

— Анька-а!.. — вместо приветствия протянул радостно Холмогоров. Раскинул руки, словно думал девушку покружить в объятье, но потом вглубь коридорчика прошёл, Князеву за пальцы взял. — Ну, ты совсем затихла!

— Привет, Космос, — улыбкой ответила ему девушка и щеку подставила под дружеский, почти отцовский поцелуй мужчины. Почувствовала от него запах сигарет — наверно, привычный для всей бригады — и на миг перестала дышать, чтобы не чихнуть от горечи в носу.

— Проверить тебя решили, — пояснил Кос, доблестно наклонив к Княжне голову и проходя в сторону гостиной. Анна на него обернулась, но не успела спросить, для каких целей; мужчина ей прокричал. — Чего чайник не снимаешь?

— Не успела ещё, — так же громко ответила ему Князева. Потом обернулась, чтобы дверь закрыть, но не успела к замку подойти.

На пороге появился Пчёлкин, который до этого выше по лестничной клетке стоял в ожидании выхода Ани.

Она остановилась в двух шагах от Вити, но по инерции чуть не столкнулась с Пчёлой. Анна сама не заметила, как задержала дыхание и посмотрела на мужчину чуть исподлобья, не в состоянии вдруг ни назад отойти, дистанцию соблюдая, ни обнять в приветствии. Она спросила вдруг у себя, с каких пор объятье за место «привета» стала использовать, и, не найдя ответа, почувствовала, как нутро сократилось болезненно. Перед глазами замелькали картинки воспоминаний.

Балкон Холмогоровых. Он снова надевает на неё жакет, жестом, становящимся привычным. Курит, что уже точно привычка, вероятно, с класса девятого. Говорят вполголоса, а потом она ему вдруг душу открывает, уверенная, что Пчёла точно ни при чём. А он целоваться лезет…

— Привет, — кинул Витя голосом, который Аня не сразу услышала. Посмотрела на Пчёлкина толькоспустя несколько секунд и в руки себя взяла, что вышло только со второго раза. Кивнула сдержанно, ответила эхом, но связки будто засохли, отчего её «привет» крайне сипло прозвучал.

Губы, которых Пчёлкин так и не коснулся, отчего-то защипало, как в горечи.

Анна откашлялась. Пчёла прошелся за Космосом в квартиру, едва ли задевая её ладонь своей рукой, а девушка, сдерживаясь, чтобы не зардеться слишком ярко, дверь прикрыла — не на замок; навряд ли бригадиры надолго. Тихим шепотом, какой сама бы не услышала никогда, кинула злобное:

— Дьявол.

Холмогоров стоял посреди кухни — видимо, угол с гарнитуром, плитой, раковиной и холодильником был любимым его местом во всей квартире Князевой. Кос уже снял чайник с газовой конфорки и даже вторую чашечку к кружке Ани достал. С улыбкой немного плутоватой спросил у девушки:

— Чайку сделаешь, а, Аньк?

— А ты сам без рук, что ли? — ехидно уточнила Анна, но всё-таки потянулась на верхнюю полку за жестяной банкой. Пчёлкин хмыкнул в ответ на реплику Князевой, на подоконник уселся. Достал из кармана внутреннего пачку сигарет, спросил, вытягивая из блока одну штуку:

— Покурю, Княжна?

Её «кличка», которая стала слишком часто звучать из уст Вити, снова резанула по слуху Анны, да так, что, вероятно, у неё едва пар из ушей не повалил. Девушка губы поджала; желание запустить банкой прямо в лоб Пчёлкину медленно перерастало в потребность.

— Меня родители Аней назвали, — поправила его Князева. Заметила, как искорки, совершенно бесстыдные блёстки в глазах у Вити мелькнули серпантином, и только сильнее обозлилась с его реакции. Кинула, насыпая чаю в заварник Косу:

— Я не хочу, чтобы занавески куревом пропахли.

— Даже если в форточку?

— Пчёл, убери, — кинул Космос, за стол присаживаясь. Аня заметила вдруг совершенно незначительную деталь, которая в голову отчего-то врезалась: Холмогоров сел за место, которое выбрал ещё при первом визите к Князевой. Почему-то улыбнулась тому. — На улице покуришь.

— Так вы ненадолго?

— Не, Анют, дела в конторе есть, — качнул головой Холмогоров. Анна почувствовала, как одеревенели пальцы, когда она за ручку чайника взялась, заливая кружки кипятком. Ни то от тяжести горячей воды, ни то от мыслей предплечья сразу забились, как при шкалящем напряжении.

Уже не скрывал Космос, чем бригада занималась… Отчего, интересно? Решили, что Князева и так уже догадаться могла? Или прошла «проверку» на прочность после взрыва на Котельнической?

Она села напротив Коса, кинула взор на подоконник в сторону Вити, думая, когда же мужчины заговорят, но оба вдруг замолчали. С мыслями собирались?.. Пчёлкин в окно смотрел так внимательно, словно впервые Москву видел, а Холмогоров за книжку на французском взялся.

Полистал страницы, и с каждой секундой созерцания строк, полных непонятных ему фраз, лишь сильнее вытягивал лицо:

— Вот-те раз! Правда, что ли, так хорошо лягушатников понимаешь?

— Какие отвратительные стереотипы, Космос, — фыркнула Князева и перед мужчиной поставила чашку, от которой валил пар. Он чуть подул, ложечкой постучал по стенкам стакана. — Французы не только земноводных едят.

— Но едят же! Деликатес у них.

— Едят. Но кухня у них и без лягушек богатая, — повторила мысль свою Князева. Пчёлкин хмыкнул себе под нос; вот ведь маленькая сентябрьская зануда!..

Космос махнул рукой и, сильно хлюпая, глотнул кипятка. Потом сразу же рукой у рта замахал, словно ошпарился — хотя, наверно, так и было. Холмогоров вздохнул, на обожженную губу дуя, а потом из кармана пиджака вдруг достал шоколадку.

У Анны брови полезли вверх; когда она последний раз была в магазине, то молочная плитка стоила около девяти тысячи.

С тогдашней инфляцией не исключено, что сейчас цена за двадцать тысяч перевалила.

— Космос, не стоило!..

— Мелочи, — махнул рукой мужчина и снова протянул ей сладость. Князева рот едва ли смогла закрыть; вот это, Кос, конечно, удивил!.. Холмогоров помешал чаинки и, чуть исподлобья на неё посмотрев, улыбнулся едва: — Девочки ведь любят сладкое.

— Это тоже стереотипы, — буркнула Анна, чувствуя, как щёки напряглись от едва контролируемой улыбки, и раскрыла обёртку. — Угощайтесь.

И к Вите обращалась тоже, но он не обернулся даже. Только усмехнулся снова её упрямству умильному и пальцем качнул кисточку, свисающую к его лицу с гардины.

— Не, спасибо, — махнул рукой Космос, на этот раз за двоих.

А потом вдруг снова стало тихо, только ветер едва-едва свистел в раме, напротив которой сидел Пчёла. Анна затихла в ожидании, когда кто-то из этих двоих всё-таки скажет, зачем приехали, но бригадиры молчали.

Потому в миг один, когда молчание стало тяжелее собственных мыслей, роем жужжащих в голове, Князева спросила:

— Как Саша?

— Отлично, — ответил Космос с таким запалом, словно вспомнил вдруг, зачем они с Пчёлой всё-таки пришли. — С Олькой на Котельническую вернулись, теперь решают, как ванную обстраивать будут. Там места знаешь сколько? Самолёты разворачиваться могут!..

— Оля в порядке? — спросила Аня, и сердце её сжалось от собственного вопроса в волнении за сильную женщину, к которой за несколько разговоров успела крепко привязаться. — Хорошо себя чувствует?

— Да, всё тип-топ, — кивнул Холмогоров с какой-то теплой улыбкой. Словно тронут оказался беспокойством Князевой. — Олька сильная, справится.

Анна кивнула. Конечно, справится, конечно, сильная. Теперь бывшей Суриковой только такой и придётся быть, раз решила стать опорой для Белова — мужчины не менее сильного и серьёзного.

Князева постучала ногтями по чашке, но быстро сжала ручку фаянсовую, словно поняла, что может так выдать свои нервы, переживания, с которыми, как думала сама, уже расправилась почти. Отпила крепкого кофе, и только тогда Космос протянул:

— Анька, — и откашлялся вдруг резко и громко, как при пневмонии. Девушка взгляд на Коса подняла, всем телом ощутила, как сокращаться стали желудочки и предсердия, старательно перекачивая кровь десятками литров за один удар.

Мужчина постучал перстнем по столу, мысли собирая воедино, и сказал потом:

— Сашка… занят пока. К тебе заехать не успевает, а позвонить некуда. Телефона-то нет у тебя… В общем, он нас пока прислал. Сама понимаешь. Насчёт Риги спросить.

— Ты хоть слышала, что там творится? — спросил Пчёлкин громче и взволнованнее, чем должен был. Он отвернулся от окна и скрестился взглядами с Аней, что закусила внутреннюю сторону щеки.

Витя помнил день, когда вернулся домой после всей той безумной гулянки. Белый дал несколько часов, чтобы в себя прийти, и сказал к четырём часам вечера к Внуково подъезжать; думал ход конём сделать, суку на чистую воду вывести своим внезапным «отъездом». Витя, не сказать, что очень рад был снятым с него подозрениям, какие на него повесили безосновательно, но не довольствоваться этим не мог. Потому утром, ближе к девяти часам, поднялся в свою квартиру на улице Остоженка, которая встретила тишиной, и решил чуть вздремнуть; уж слишком ныла голова.

Пчёла выпил таблетку аспирина, чтобы к обеду относительно прийти в себя. Включил телевизор в надежде заполнить комнату хоть какими-то звуками. И услышал, что вслед танкам, отправленным в Эстонию, военная техника поехала и в Латвию. В Ригу, что стала бунтовать против режима социалистического.

И тогда мысли о Риге прямой ассоциацией привели его к Княжне, которая рано-рано уехала домой на такси. Княжне, которую поцеловать пытался — как и любую девушку, которая ему хоть немного нравилась.

Непонятно кольнуло в груди у Вити, но он списал всё на похмелье. Себе не поверил, выпил ещё воды. Сжал опустевший стакан, какой при желании на куски раздавить мог, до боли в фалангах пальцев и всмотрелся в тупое лицо ведущего новостей, повествующего о беспорядках в других крупных прибалтийских городах.

Что, и после такого в Латвию вернётся?.. Совсем, что ли, бессмертная?! Нет, не может. Анюта девчонка умная, способна риски взвесить и понять, что опасно теперь в Риге, должна понять это!

В миг, когда Пчёла сидел на подоконнике квартиры Скаковой, мысли его ничуть не отличались от дум, шумящих в черепной коробке при просмотре утренней сводки новостей от двадцать седьмого мая. Анна посмотрела на него зелеными глазами, крепче сжала руки на чашке.

Ну, Княжна, чёрт возьми, ну, не губи ты себя! На смерть верную поедешь ведь!..

— Знаю, что там происходит, — ответила девушка резковато; упоминание темы больной, которую девушка обсуждать не хотела, но не могла игнорировать вечно, стало для неё сродни соли на рану. — Слышала всё прекрасно.

— Ань, это не шутки, — кинул Космос. Голос у него был взбудораженный, но говорил Холмогоров сдержанно. Витя бы так не смог, даже если бы очень захотел. Да он и не горел особо желанием казаться равнодушным.

Не всё равно ему. И смысла не видит скрывать.

— Я знаю, Кос, — ответила Анна в усталости. Словно не в первый раз все эти слова слышала, словно от мыслей о Риге тошнило. Хотя так, вероятно, и было. Отпила кофе: он горечью кончик языка обжёг, но Князева в лице не изменилась почти.

Космос облизнул обсохшие губы.

— Ты мнение Саши на этот счёт знаешь. Он попросил тебя его позицию во внимание принять, прежде чем решишь всё. Мы с пацанами тоже не хотим, чтоб ты уезжала. Опасно всё-таки, да, Пчёл?

Витя ответил сразу же:

— Да. Не хотим.

Анна на него посмотрела и почувствовала вдруг, как холоднее стало в гостиной — вот какой ледяной была уверенность в голосе Пчёлы, что, наверно, могла изморозью на окне узоры рисовать. Даже в плюс двадцать два, даже в последний день весны.

Князева распрямила плечи под взором Пчёлкина, чувствуя, как сердце поднялось к горлу.

— Но… — Кос откинулся на свой стул, который тихо скрипнул перекладиной на спинке. Постучал пальцами по дереву. — Если уж, ты, конечно, хочешь, прям очень сильно… То Белый держать против воли тебя не станет. Мозги промоет, конечно, перед отъездом, но отпустит. Сам так сказал, — усмехнулся Холмогоров, и Анна улыбнулась в ответ. Со странной теплотой во взгляде.

Как, интересно, они отреагируют, когда узнают, что Княжна уже давно с Андрисом связалась?..

— Так что, Анька… За тобой всё решение, — сказал Космос и выдохнул, как судья, зачитавший до конца свой приговор. Девушка опустила взор, чтобы мужчины не заметили у неё в глазах раньше времени задорных искорок, и почувствовала даже, как перестали дышать гости.

Анна посмотрела на шоколадку. На чашки, на капельку кипятка, упавшую на стол с носика чайника, оттягивая время, как в какой-то игре на выносливость. Космос хмуро руки в замок сложил.

Пчёла двигаться разучился.

Он сидел на подоконнике, упираясь кончиками пальцев в пол, ощущая, как тянутся мышцы в напряжении; в голове одни только мысли нецензурные летали. Одно и то же слово — красноречивое «блять» — в черепушке звучало, словно в рупор произносимое, но каждый раз — с новыми эмоциями.

Переживание, злоба, недовольство, волнение, нетерпение и, сука, даже мольба.

Князева подняла голову так внезапно, что у Вити пальцы на шлевках брюк дрогнули.

«Пан или пропал»

— Я думала, что Тамара вам уже рассказала всё.

— Томка? — нахмурился Космос, свел на переносице густые черные брови. На Витю обернулся, будто думал, что хоть он что-то понимал, но у Пчёлы пересохло во рту.

Анна усмехнулась так, словно из рукава вытаскивала припрятанные козыри.

— Я с Томиного телефона в Ригу звонила. Просила друга своего о помощи, — неоднозначно протянула девушка. Постучала ногтями по фаянсу. — Чтобы он решил вопрос за меня с работой в университете. И вещами, квартирой…

Пчёлкин, наверно, понял всё ещё тогда, но окончательно всё осознал, когда Князева улыбнулась хитро и точку поставила:

— Я в Москве остаться решила.

Он спустился с подоконника ровно в тот момент, когда Космос на эмоциях ударил кулаком по столу. Чай в его чашке частично на стол выплеснулся, на плитку сладкую, плавя шоколад, но Анна только вскрикнула, рассмеялась довольно. Прижала руки ко рту, когда Холмогоров радостно обернулся на Витю, который к другу с протянутой ладонью подошёл, и, потрепав Пчёлу по плечу, прокричал почти:

— От молодец, Анька! Всё ведь… Умница! — а потом на таких же эмоциях подошёл к Князевой. Не поднимая Анну на ноги, сразу ухватил так, что девушка в сильные плечи вцепилась и, хохоча, закружилась с Холмогоровым на месте. Волосы налетели на глаза, грозились прядами в рот залезть, но Аня только смеялась, вдруг поняв, что радости и какому-то неоправданному спокойствию стало мало места под рёбрами.

Они, чувства эти, на органы давили, грозя их просто стеснить в стороны.

— Вот увидишь, Анька! Заживём!!! — пообещал Космос, так девушку на ноги и не ставя, и Князева почти поверила. Пчёлкин чуть в стороне стоял, не рискуя Коса отвлекать, а у самого мысли до одной Анны, смеющейся громко и радостно, сузились.

Значит, всё-таки, пан, и не пропал…

Отлично. Так им с Князевой будет даже интереснее.

Прошло, наверно, меньше десяти минут. Анна убрала на кухне, спрятала подтаявшую шоколадку в морозилку, вымыла до скрипа две чашки, когда бригадиры решились пройтись по квартире, что теперь точно стала принадлежать Князевой, как минимум, до конца августа. Они осматривали интерьер, виды из окон с лицами весьма посредственных экспертов; Пчёлкин всё думал закурить, а Космос на каждую, наверно, комнату, выносил один и тот же вердикт:

— Нормально!

И на спальню почти квадратную сказал то же самое. Аня зашла в комнату, когда Витя снова забрался на подоконник, а Космос, предусмотрительно постучав костяшками по шкафу, открыл гардероб. Осмотрел полки, — почти все свободны были — окинул взглядом две вешалки. На первой болтался сарафан в мелкий цветочек, на второй висело платье, в котором Князева на свадьбе у Саши танцевала и пила.

Платье, которое хорошо подходило к пиджаку Пчёлкина и, вероятно, в себе сохранило запах его сигарет, какими сопровождались их беседы на балконе Холмогоровых.

Космос только губу нижнюю оттопырил, прикрыл створки:

— Да, Анька, — протянул выразительно громко и, только когда Князева в вопросительном жесте руки на груди сложила, сказал: — Вот ты, оказывается, какая дама! Самостоятельная. Мы приехали, значит, узнать, что ты решила вообще, а Аня Князева уже каких-то рижских друзей своих подключила!

Она усмехнулась, отвела взгляд в сторону, как в каком-то смущении. Но на деле глаза блеснули самодовольно от гордости за свой «ход конём».

— Не у вас одних есть связи, Космос.

Пчёла посмотрел на внутренний кругловатый двор, видимый из окна спальни Князевой, и увидел, как от подъезда отъезжала желтая машинка с шашечками на боковой дверце. Такси задним ходом развернулось, а потом вывернуло через арку на главную дорогу.

— Не, Ань, правда, — Кос присел на кровать заправленную, развел руками. — Ты чего раньше не сказала? Мы бы человечка отправили, все вещи у тебя бы уже на руках были. Для чего скрывалась?

— Ты, Кос, не понимаешь, — протянул Пчёлкин и на Анну обернулся, выразительно растягивая гласные. — Князева у нас девушка серьезная. Ей помощь чужая ни к чему, она сама за себя в кафе платит, и все проблемы самостоятельно решает.

— Ты, что, хитрец, уже в кафе её водил? — усмехнулся Холмогоров. Князева вдруг рот раскрыла и громко, словно её заткнуть пытался кто, воскликнула в каком-то возмущении:

— Космос, не говори только, что веришь ему!

Витя усмехнулся, понимая, что обязательно, рано или поздно, но в кафе Князеву сводит. И точно сам за круассан и кофе сладкий — или что она там берёт обычно — рассчитается. Анна села к Косу, что улыбался многозначительно ни то другу, ни то девушке, ни то собственным мыслям, и утвердила, что не стоило никого из людей Белова утруждать.

На миг Пчёла подумал даже, что Князева равнодушна осталась к его остроте, но заметил, как мочки ушей у Ани покраснели, контрастируя с шеей почти что белоснежной.

Ведь Князева девочка умная. Князева понимала от того, что в каждой шутке есть только доля шутки. Особенно в шутках Витиных.

Пчёла улыбнулся в удовольствии самим собой.

— …и ты сам, к слову, говорил, что Саша занят сейчас. Да и было бы у него время искать кого-то, чтобы в Ригу отправлять? Тем более, людям из Москвы там сейчас не особо рады могут быть, так что…

Холмогоров по коленке её потрепал, словно пытался остановить поток рассуждений вслух. Анна затихла, опустила подбородок на кулак и надула чуть губы; сердце стучало часто от нехватки воздуха после собственной тирады, которую так и не закончила.

— А твой рижский дружок здесь не потеряется случайно? Москва-то, всё-таки, побольше будет. В одном метро заблудится — и ищи-свищи твоего… Как его там зовут?

— Андрис его зовут, — важно сказала Анна, с особым нажимом называя имя Озолса, но не успела снова мысль свою закончить. Космос подскочил на месте, брови нахмурил и переспросил, словно не расслышал:

— Как?! Андрис?

— Андрис. Какие проблемы, Космос? — нахмурилась в ответ девушка, на ноги поднялась, как в боевой стойке. А Холмогоров только на кровать её откинулся, словно спать удумал, и проговорил, глядя в потолок:

— Андрис… Прямо граф какой-то!

— У прибалтов имена мужские все на свистящие заканчиваются. Это правило такое.

От услышанного Холмогоров на локтях приподнялся, на Анну ни то с сомнением, ни то с ужасом каким-то смотря. Моргнул пару раз глазами тяжелыми, чуть помолчал, думая, и спросил:

— Это что, получается?.. Я был бы в Риге… Космосисом?!

Пчёлкин прыснул выразительно и едва на подоконнике удержался. Сам сразу же в голове вообразил, как представился бы какому-нибудь латышскому гангстеру Викторисом, и смех вырвался наружу чуть ли не гоготом. Ёшкин кот!.. Хорошо, что в России родился!

Под хохот Вити и скромные улыбки Анны, чьи щеки заметно покраснели и уже не так бросались в глаза, Космос басом утверждал, что ни за что на такое бы имя не отозвался, что даже бездомную рижскую кошку бы заставил обращаться к себе не иначе, как «Космос Юрьевич». Пчёлкин хотел пошутить как-то, как в глубине коридора послышалось:

— Прост’ьите?

И тогда ствол, который Витя за рубашкой прятал, уже нагретый его кожей, стал внезапным холодом отдавать, о своём присутвии напоминая. Голос явно незнаком Пчёлкину был, да и прозвучал не абы где, а в квартире у Анны, что уже взвинчивало мужчину чуть ли не до предела.

Он спустился с подоконника тихо и быстро, подобно тени. Князева обернулась на голос, но Витя за локоть её взял, не собираясь даже встречать от девушки возражений, к себе за спину завёл.

Анна в недовольстве его самомнением на Пчёлу посмотрела так, что, наверно, в пепел могла обратить при желании. Но тогда Вите было всё равно; он посмотрел на Коса, что тоже привстал с кровати и с лицом профессионального вышибалы выглянул в коридор, который, будучи освещенным дневным светом, стал вдруг казаться отличной локацией для триллера.

Дверь открылась.

Князева, что же ты, глупая, на замок не закрываешься?..

В переднюю кто-то, оставшийся на клетке, вкатил чемодан. От одного только этого движения рука Пчёлы дёрнулась к пояснице, из-за которой Витя думал уже пистолет выхватить, выстрелить в того, кто за дверью входной мялся.

Но ровно в тот миг запястье его сжала рука Князевой, останавливая. Пчёлкин услышал, как она ахнула восторженно, и совсем запутался. Сжал всё-таки ручку огнестрела, но раньше, чем выхватил пистолет, Анна обогнула его, Коса и кинулась вперёд.

— Аня!!!

Пчёлкин, по инерции, будто привязанный, за ней пошёл быстро. Но замер прямо возле порога спальни, не пробежав и метра, когда Князева, не слушая совершенно, вдруг радостно закричала, обняла вошедшего за плечи.

Не веря, не веря взаправду, что Андрис её всё-таки нашёл!..

Сердце было готово разорваться от переизбытка эмоций. Анна вцепилась в плечи Озолса, который нисколько не растерялся её крепкого объятья, а только на руки подхватил и закружил вокруг, словно до них тогда вся Вселенная сжалась.

Последнего раза, когда Князева так была рада другу, она и не вспомнила бы, но только потому, что всегда улыбалась, стоило Андриса увидеть. Но сейчас, когда по Риге действительно, как Саша обещал, реки крови потекли, когда — относительно — безопасно было только за границами Латвии, радости от встречи с Озолосом было просто невероятно много. Она напоминала большое и теплое облако; хотя Анна и знала, что облака — куски льда и конденсированного пара — не могут быть горячими, на ум шли только такие ассоциации.

Андрис поставил её на пол, только когда закружилась голова. Опора ушла из-под ног, отчего друзей занесло сильно в бок; Озолс едва ли не весь воздух из легких Анны вышиб, прижимая ту случайно к стене, но она только продолжила смеяться. Пусть грудь давит!.. Она многое готова перетерпеть, чтобы убедиться, наконец, что всё-таки по-настоящему Андрис её нашел!

Что сдержал обещание. Как всегда делал раньше, так и в этот раз не подвёл.

Анне впервые за долгое время захотелось расплакаться. От радости захлебнуться в слезах.

— Андрис!.. — просипела в складках его рубашки, пальцами упёрлась в сгибы локтей, оглядывая парня с ног до головы.

Он никак почти не изменился с момента их последней встречи, которая, если ей память не изменяла, была около двух недель назад. Озолс до сих пор смотрел серыми глазами, напоминающими привычно хмурое рижское небо, и откидывал пушащиеся волосы. Андрис улыбался ей тонкими губами, оголяя сильно зубы, что ничуть не уродовало; тень, отбрасываемая острым носом на правую половину щеки, делала лицо визуально у́же.

Аня успела соскучиться по его чертам.

— Ты сделал это…

— Конеч’но, Ан’ья, — произнес с акцентом, ставшим Князевой привычным. Она крепче сжала ладони друга, который улыбался так искренне, как ей, наверно, другой мужчина улыбаться не мог.

— Йа ведь обещ’аль тебе…

— Знаю, — кивнула девушка. Голос собственный просипел, как от простуды. Аня едва сдержалась, чтобы не прижать руку ко рту, не задушить всхлип. Нечего стесняться было тогда, но невольно Князева глаза прикрыла. — Я и не сомневалась…

Космос хмуро стоял за плечом у Пчёлкина, который сжал пальцами дверной косяк. Про бригадиров, стоящих на пороге спальни, Князева, вероятно, забыла от счастья — ведь её «друг», черт возьми, приехал. Значит, можно было других в стороне оставить. И хотя понимал Витя, что дружба — это святое, всё-равно голос какой-то злостный говорил ему, что не та эта дружба, какая была у них в бригаде.

Не такая, за которой можно про всех забыть.

Витя поклялся, что ещё одно ласковое слово Анны в адрес этого носатого Урфина Джюса, ещё одно объятье — и он оторвёт косяк. К чертям собачим оторвёт.

— Пчёл, — Космос по плечу его хлопнул, но Витя взгляда не отвел. Понимал, что Князева рано или поздно услышит, даже, может, увидит его выразительно-недовольной взгляд.

Но даже мысль, что Анна заметит, догадается о ревности, кольнувшей десятком толстых остро заточенных игл, не отрезвила, не вернула самообладания.

Пчёла в ответ дёрнул щекой, распрямился, отпуская второй ладонью злосчастный ствол за поясом.

— Я в порядке, Кос.

Он не поверил. Только внимательнее на друга посмотрел, одним взглядом думая, как детектором лжи, прочесть Пчёлкина насквозь, и так же недовольно дёрнул уголком губ в ответ на вынесенный, но неозученный вердикт.

— С огнём играешь, Витя, — предупредил Холмогоров и тогда направился к Князевой и новоявленному гостю. Пчёлкин, только вернув себе личное пространство, нашел в себе силы оторваться от стены. Пальцами упёрся в косяк, отталкиваясь, и двинулся к Анне, которая очень быстро и непонятно переговаривалась на латышском с «другом».

Пистолет натирал поясницу при ходьбе, одним присутствием о себе напоминая.

Витя позволил губы в плотную линию сжать. Захотелось вдруг разыграть спектакль: взять, например, Анну за талию, и посмотреть в глаза этому графу, как его назвал Космос, одним взглядом говоря, что может быть свободен. Но сдержался.

Просто, блять, чудо какое-то.

Андрис чуть попятился назад, когда наткнулся взглядом на две мужские фигуры. На миг на его лице промелькнула гримаса испуга, но быстро Озолс стрельнул глазами в сторону Ани и, не заметив во взгляде девушки и тени страха, выдавил из себя на сильно ломанном русском:

— Йа не знал, что у т’ьебя гости…

— Да, так вышло, — улыбнулась Князева, за ухо чёрную прядь заправляя. Пчёлкин не отвел взгляда от латыша, словно пытался всю суть его прознать.

— Это друзья моего двоюродного брата, познакомься…

Космос коротко глаза прикрыл, словно указывая девушке не откровенничать особо, и та поняла. Соврала, указав рукой сначала на Холмогорова, потом на Витю, стоявшего у неё почти что за плечом:

— Антон и Дима.

— Андрис. Прий’атно познакомит’ся, — сказал Озолс не особо искренне, когда в какой-то уж слишком заметной осторожности качнул головой в сторону Пчёлы.

Витя усмехнулся самодовольно; всё-таки, напугался! Только вот дрожь в голосе, в рукопожатии латыша не обрадовала особо.

Потому что понимал, что парень этот останется у Анны на несколько часов точно. Что они могут — и будут точно — обсуждать Ригу: ситуацию в городе, студенчество своё, что, наверняка, как минимум, у другана её, было веселым. И, кто знал, как на них ностальгия подействовать могла?.. Вдруг решили бы поцеловаться? По-дружески?

От одной мысли у Пчёлы костяшки зачесались. Не понял, откуда такие идеи в голове взялись, почему не пропадали, но держать себя в руках стало тяжело. Он стоял за спиной Анны и прямо-таки чувствовал, как торкала кровь в вены.

Сердцебиение ощущалось особенно сильно в районе живота, отчего Витю передергивало неприятно.

Латыш пожал руку Космосу с таким выражением лица, словно за руку с самой смертью поздоровался. Потом перевел взгляд, едва ли не умоляющий о помощи, на Аню и сказал:

— Йа прив’йоз веши. Как ты и прос’ьила.

Девушка улыбнулась в смущении, подошла к чемодану Озолса, украшенными многочисленными наклейками с названиями городов. Потом присела на колени, опуская багаж плашмя на пол, раскрывая многочисленные замки и заклепки.

Сразу же показались ткани одежд: преимущественно спокойных и классически сдержанных цветов, но Витя заметил, как среди чёрно-белой гаммы мелькнуло вдруг ярко-синее, почти васильковое пятно. Оказалось, атласная рубашка.

Вероятно, Анне подходила очень.

Пчёла размял шею и наткнулся на взгляд Андриса, который явно ощущал себя не в своей тарелке. Латыш перевёл взгляд с «Антона» на «Диму» и обратно, словно думал убедиться, что никакое его действие не вызвало бы агрессии крепких мужчин, и опустился к Князевой на пол. Заговорил, подсказывая:

— Здь’есь верхна одежда. Пани пыталась слож’ьить зимну куртку, но мы вмь’естили лишь по’льто. Не с’ьердись, мила ми.

Желание оторвать косяк от двери перерастало в потребность. Потребность замахнуться деревянной балкой прямо по зубам этого Озолса, чтобы не говорил больше таких слов его Княжне.

«Мила ми», значит?.. Как интересно, и, самое главное, как по-дружески мило!

Девушка кивнула, приподняла за плечи своё твидовое тёмно-синее пальто, в котором тёплые рижские зимы позволяли ходить даже в январе, и переложила его в сторону. Внимательно просматривала одежды свои, а потом вдруг посмотрела на друга:

— Пан Берзиньш сильно поднял цену за квартиру?

Но быстро отвела взгляд, словно не хотела, чтобы Озолс заметил прикушенной в каком-то сожалении губы. Она пошарила по дну чемодана, создавая видимость активной поисковой деятельности, но Витя чуть наклонился и увидел, как девушка провела, точно в размышлениях, языком по передним зубам.

Пчёла всё понял.

— Достаточ’но, — Озолс вскинул брови в признании. Откинул светло-каштановые волосы, падающие на глаза, но спустя секунды какие-то добавил. — Д’эньги подожд’ьут, Энни. Ты можешь н’ье тороп’иться.

Витя сделал глубокий вздох, распрямляясь. Космос засунул руки в карманы, но по выступившим явно мышцам предплечий Пчёлкин понял, что Холмогоров кулаки сжал так, что короткие ногти впились в собственные ладони.

Чуть легче стало от осознания, что не его одного этот латыш бесил — как один своим присутствием, так и словами.

Анна кивнула, потупив взгляд, убрала последнюю рубашку в сторону, окончательно опустошая чемодан, и вдруг замерла. Она вздохнула в судороге внезапной, и, что-то себе под нос причитая, прямо на пол скинула шмотки, не боясь, что испачкает вещи какие-нибудь, что не отстирает больше.

Прошарила чуть ли не через каждую блузку, юбку и брюки с единственным чисто белым жакетом, но не нашла каких-то вещей. Таких важных, что, вероятно, никто бы из присутвующих не понял, почему пропажа так дёрнула какой-то чувствительный нерв.

А Анне показалось, что она часть свою потеряла навеки.

Князева в третий раз принялась вещи перебирать, едва ли не в узкие карманы брюк, в которые едва ли можно было положить клочок бумаги, залезала, когда Космос присел перед ней на колени, словив её ладонь своей.

— Ань, чего случилось? — спросил Космос и быстро затих, когда девушка, душа всхлип, прижала его руку к лицу в попытке себя заткнуть. На миг Витя Аню не узнал в этой несдержанности, но дрожащие в плохом самоконтроле плечи ему говорили явно, что Княжне сложно.

Он хотел слева от неё опуститься, сметив Озолса в сторонку, на пару с Космосом утешить, но Анна спросила голосом, ставшим Пчёлкину чужим:

— Андрис… Пани Берзиньш тебе все вещи сложила?

— Что забыли? — спросил Кос, снова сжал руку. Словно одними прикосновениями пытался Аньке сказать, чтобы, несмотря на пропажу, не смела расстраиваться. Но Князева уже толком не вслушивалась в слова вокруг неё, не смотрела на лица окружающих её людей.

Она сказала только, почти что заталкивая вещицы, купленные в Риге, обратно в чемодан:

— Книги зарубежной классики, собрания великих писателей. В оригиналах. На родных языках. Я… их в лавке на Краста покупала. Помнишь? — обернулась к Озолсу, у которого на лице было выражение бескрайней тупости, Пчёлу взбесившее до постукивания зубов. — Вместе за Барбю́сом ходили. Перед третьим курсом.

Андрис, сидящий на полу возле Анны, посмотрел в пустоту, словно вспоминал комнату Князевой в квартире Берзиньш, думая, где мог оставить — и оставил, в самом деле забыл!.. — книги её любимые.

Пчёлкину захотелось вмазать по лицу латыша так, чтобы он из квартиры, да что там из квартиры, через границу чтоб перелетел и нашёл, все-таки, в Риге книги её драгоценные. Потому что посмотрел на Князеву, и появилось чувство, что у него самого что-то важное забрали.

— Ань’я… Йа не мог их оставь’ить…

«Но оставил» — хмыкнул мысленно Витя и сжал руки, крестом их складывая на груди у себя. «Вот ведь кретин… Ну, и на кого ты положилась, Княжна?»

Анна выдохнула тяжело, словно мысленный вопрос Пчёлы услышала, и опустила голову в самом искреннем разочаровании, какое он только мог наблюдать.

Засвербело в горле.

— Анька, — кинул негромко Космос, положил руку ей плечо. Князева не отреагировала, только снова вздохнула, приводя мысли свои в относительную норму. Она закрыла на замок чемодан Озолса, подняла тот на колесики двумя-тремя попытками и покатила, молча, в сторону спальни.

Сразу же вышла обратно в коридор и посмотрела на друга так, словно почти не расстроилась. Князева сама восхитилась на миг своей способности врать, что в последнее время все ближе к совершенному — для неё — уровню приближалась.

Аня взмахнула руками, улыбнулась так, что у Андриса улыбка лицо перечертила от уха до уха. У бригадира же от взгляда Князевой ногтями по душе кошки провели, скребя.

— Ничего страшного. Значит, они мне не нужны были, — улыбнулась. Добавила. — Я ведь их все итак прочитала.

«Но при этом «Похитителей» перечитывает» — подметил Пчёла, ощущая, как сердце надрывалось от лести её, какой старалась конфликт на «нет» свести, как нутро в боли сожаления обливалось кровью.

«Значит, врёт»

— Будешь чай, Андрис?

— Нь’ет, Энн. Я ещё не зась’елялся в хост’эл, — качнул головой Озолс.

И тогда Пчёлкин поклясться был готов, что в его голове такой хороший удар тока щёлкнул, что на миг картинка перед глазами сделалась полностью белой. Будто два голых провода сконтачили.

Он, ещё не до конца осознавая, что делал, развернулся к Космосу, только поднявшемуся с колен. Сначала к Холмогорову, чтобы выглядело всё почти что натурально. Протянул руку, поймал на себе удивленный взгляд «Антона» и пояснил:

— Я поеду.

— Куда? — спросил Кос с совершенно искренним удивлением, что Вите было только на руку. Анна скрестила вдруг ладони на груди, когда Пчёла ладонь Холмогорова чуть сжал, а потом достал из кармана брюк пачку «СаМца», потряс ею. Ни звука.

— Сигареты кончились.

— Заканчивай курить, Дима, — сказал, усмехаясь, Космос. Витя ему ответил хитрым прищуром: ни то понял, раскусил, ни то над «именем», которое ему Анна дала, смеялся. — Ни к чему хорошему это не приведёт.

— Это с какой стороны посмотреть, — пожал плечами Пчёлкин, засунул пачку обратно в брюки. — Зато всегда смогу дать хулиганам прикурить.

Князева в усмешке глубоко вздохнула. Заметно поднялась и опустилась грудь от её вздоха, а глаза вдруг стали темнее на два-три тона от мыслей собственных. Крайне забавно звучала фраза про «хулиганов» от человека, носившего за поясницей огнестрел и способного любому сопляку резинку от трусов на голову натянуть.

Анна думала что-то ему сказать, но раньше, чем это произошло, Пчёла отсалютовал девушке ладонью, до последнего сдерживая желание за плечи к себе притянуть, и кинул уже излюбленное:

— До скорого, Княжна.

Увидел, как Аня прикрыла глаза в очередном тяжелом вздохе, и с довольной улыбкой вышел из квартиры. Прошелся мимо латыша, что встал среди коридора чуть ли не колом, и скользнул на лестничную клетку.

Уже спускаясь по лестнице с третьего на второй этаж, Пчёла достал пачку. Открыл её и вытащил из нового, ещё не тронутого блока, сигаретку.

В лёгкие скользнул дым, когда Витя зажёг сигарету. Теперь его навряд ли кто-либо смог бы остановить.

Комментарий к 1991. Глава 6. На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы. Буду рада обратной связи! Спасибо за прочтение 😚

====== 1991. Глава 7. ======

Комментарий к 1991. Глава 7. ❗ ATTENTION❗

В этой главе присутствуют описания действий, совершенные под влиянием ревности, проявление которой некоторым людям может показаться нездоровой и бесконтрольной.

Перед прочтением главы я попрошу обратить ваше внимание на то, что ревность – не всегда хорошо. Своим фанфиком я ни коем образом ревность нездоровую не одобряю, не оправдываю и не романтизирую подобное проявление симпатии. Если человек переходит ваши личные границы, лезет в жизнь, в вещи, которые его касаться не должны, и объясняет свои поступки ревностью, если вам неприятно такое проявление чувств, то, пожалуйста, подумайте, нужен ли рядом человек, который не хочет вас ни с кем делить – в самом плохом смысле этого выражения.

Если тема ревности для вас считается болезненной, то, пожалуйста, читайте главу с осторожностью.

Спасибо за внимание к этой сночке. Приятного прочтения!💘

Пчёлкин поверить не мог, что действительно этим занимался. Что на полном серьёзе стоял и курил возле подъезда Ани в ожидании, когда с квартиры Князевой спустится этот раздражающий одним существованием латыш. Витя затянулся, стоя прямо под солнечными лучами, что из теплых с каждым днём становились именно по-летнему жаркими, выдохнул дым, ощущая жар не только во рту, но и по всему телу, где-то внутри, под кожей.

Мать твою. Он подобные стрелки устраивал, наверно, последний раз в восемьдесят восьмом году. Когда отбил у псевдо-авторитета с Царицыно девчонку, от которой в памяти у Вити остались только губы, которые очередная избранница красила вырвиглазно-розовым цветом, но через три дня велел девице гулять, найдя ей на замену новую пассию.

А теперь он стоял у стен пятого дома по Скаковой улице сторожевым псом и поджидал латыша, который, по сути, ни в какие конкуренты Пчёле не шел.

Стоял и ощущал себя Цербером.

В подъезде раздались шаги. Витя приказал себе не дёргаться — не исключено, что какой-нибудь ребенок спускался во двор поиграть с друзьями, закончившими пятый-шестой класс. Он только крепче табаку вздохнул, чуть щурясь на солнце, а, когда глаза открыл, увидел перед собой Космоса.

Холмогоров стоял неподалеку от Пчёлы с выражением лица, какое Витя тайком называл «рожей мамонта» — такая морда у Коса была, когда он ничего не понимал, но старательно делал вид, что был в теме. Обычно Пчёлу веселили обстоятельства, при которых Холмогоров становился лицом похожим на доисторического предка слона.

Но в тот день странный холод, с шипением сталкивающийся с горячей кровью, остужая ту на десятки градусов разом, сковал нутро цепями.

Витя даже не подмигнул Косу. Холмогоров, в свою очередь, изломанным голосом, к которому Пчёла уже в шестнадцать лет привык, спросил:

— Ты чего, Витя, мутишь?

— Ничего противозаконного, — пожал плечами мужчина совершенно спокойно. Даже равнодушно. Он затянулся, Косу предложил огонёк. Холмогоров, на удивление, отказался, при этом смерив друга сомнительным взглядом.

— У тебя же сигареты кончились?

— Допустим, я уже купил, — снова передёрнул плечами Пчёла и посмотрел на Космоса так, словно имел железное алиби. Тот нахмурился пуще прежнего. Руки на груди скрестил, наверх посмотрел, в окно Анькиной спальни, будто думал за рамой заметить силуэт Князевой.

Кос дёрнул щекой в раздражении на мысли свои, какие сам толком не осознал, и только потом сказал голосом почти что незнакомым Вите:

— Ты же понимаешь, что не ту пассию себе для развлечений выбрал.

Ни то вопрос, ни то утверждение, какое Пчёле было бесполезно оспаривать. Бригадир затянулся и не стал даже прерывать Холмогорова; причина таких убеждений Космоса лежала на поверхности и зависела полностью от репутации Пчёлкина, какую он сам себе долгие годы старательно сколачивал.

Но отчего-то слова Коса не задели. Равно как и не трогал совет человека, который думал высказать не особо кому нужное мнение.

В тот миг Вите тоже отчего-то было всё равно. Только Космос молчание принял за зеленый сигнал светофора. Продолжил и без того ясную мысль тремя фразами:

— За Аньку Белый вступится. Ты ж не дурак. Понимаешь, что, если поиграться хочешь с ней, то Саня оч-чень здорово по щам тебе надаёт.

— А если не поиграться хочу? — спросил Пчёла вдруг.

На миг сам удивился, но не словам своим, а легкости, с какой их произнёс. А через миг ещё сильнее удивился, вдруг осознав, что не возникло чувства стыда за внезапную откровенность. Только какое-то… смирение, что ли, осталось? Спокойствие ли?..

Лицо Коса стало совсем идентичным морде мамонта, только шерсти на загривке не хватало. Холмогоров снова посмотрел наверх, — именно в этот момент Анька должна была, по закону жанра, появиться и услышать всё — а потом спросил, шепотом крича:

— Ты запал на неё, что ли?

— А если и так?

— «А если, а если», — передразнил его, чуть ли не плюясь в раздражении, Космос. Он взглянул на Витю так внимательно, как мозгоправы на пациентов в смирительных рубашках не смотрят, и едва сдержался, чтобы кулаками стену не поправить.

— Не знаю, Пчёл. Рискуешь сильно, — Витя подметил про себя, что он мнения Коса, вроде как, насчёт него и Князевой не спрашивал, и усмехнулся, стряхивая на ступеньки худого подъезда пепел. — Понимаешь ведь, что за любой прокол тебя Белый пропесочит страшно.

— Кос, тачку оставишь?

Холмогоров помолчал, заметив, что Пчёла никак на слова о Белове не отреагировал. Словно плевать ему было. Он взвесил в голове мысли, пытаясь понять, какие плюсы и минусы выйдут из затеи Вити, но по итогу на выдохе достал из кармана ключи от машины, полная копия которой была только у Майкла Джексона.

Бросил их Пчёле. Витя же поймал связку одной рукой, прижал к сердцу и кивнул педантично. Прямо как паж на постановке в театральном кружке.

— Спасибо, брат.

— Сочтёмся, — кинул Космос, потопал ногами, представляя заранее, сколько придётся идти до ближайшей станции его ветки.

Он снова посмотрел на Витю, словно думал, что заметит на его лице хотя бы блеклую тень сомнения, но друг от их разговора не смутился толком. Для Пчёлкина, конечно, неудивительна самоуверенность по отношению к дамочкам, только вот…

Холмогоров дёрнул щекой. Сами разберутся. Пчёла, в конце концов, давно не ребёнок. Да и Анька, хоть и младше на год, явно не без головы на плечах.

Кос напоследок прищурился:

— После твоих «покатушек», надеюсь, машина в порядке будет?

— На мойку завезу, — пообещал Витя. Космос, осознавая какой-то своей частью, что совершал, хоть и не самую большую, но ошибку, кивнул. Развернулся. Пешком направился вдоль подъезда, а потом за аркой скрылся, двигая к серой ветке метро.

Пчёла докурил. Покрутил на пальце ключи и осторожно заглянул в подъезд, который после светлой улицы казался кромешно тёмным, в надежде услышать на ступеньках чьи-то шаги.

И услышал. Спустя секунд двадцать, наверно, заметил привыкнувшим к мраку зрением, как по стене скользнула мужская тень, и снова прижался к подъезду, прячась.

Ещё раз прогнал план — крайне посредственный — в голове. Вздохнул, выдохнул.

Андрис вышел из подъезда, не оглянувшись даже по сторонам. Пф, какая посредственность и самонадеянность!.. Пчёла набрал полные легкие воздуха, ощутив вдруг, как застучало в горле сердце, во всю глотку вставая, и свистнул почти оглушающе.

Латыш вздрогнул. Наверно, если бы такой звук услышал ближе к полуночи, то вообще бы обделался.

Озолс обернулся, и Пчёла почти дружественно махнул ему ладонью:

— Эй, прибалт!

Некоторые секунды Андрис не шевелился, — в тот миг на него можно было бы навести идеальный по точности прицел — но потом всё-таки отмер и сделал несколько шагов навстречу к Вите, оттолкнувшемуся от стены подъезда Аниного.

— Здравствуйт’э, Дмитри́й, — поздоровался снова латыш, почему-то сделав ударение на последний слог «имени» Вити. Пчёлкин едва не передёрнул плечами; он, что, похож на «Диму»? Печально.

Бригадир хлопнул его по спине, как бьют поперхнувшихся рыбной косточкой людей. Андрис откашлялся коротко, посмотрел на Витю глазами широкими и не особо понимающими.

Пчёлкин, вдруг ощущая вяжущий, как от черноплодки, привкус на кончике языка, сказал:

— Слышал, ты ещё нигде не поселился? Ни в гостинице, ни в хостеле… — и посмотрел на латыша, дожидаясь, когда он удостоит Пчёлу чести хотя бы «ага»-кнуть. Потом, заметив, всё-таки, не особо уверенный кивок от Озолса, продолжил: — Знаю хороший отель. Недалеко отсюда, расчёт по прожитым суткам, цены… вполне лояльные. Завтрак и ужин в стоимости. Давай подброшу.

Он даже не предлагал, а утверждал. Потому что догадывался, что Андрис, перепуганный первым впечатлением, произведённым Пчёлкиным ещё в квартире Князевой, послушается, попытается забраться в машину раньше, чем Витя разблокирует тачку Космоса.

И Витя нисколько не прогадал. Озолс кивнул, подумав немного, — скорее, больше даже для приличия — и сказал, одним своим акцентом режа сильно слух, вплоть до неприятных мурашек, бегающих по рукам:

— Йа н’э проть’ив.

Пчёлкин нашел в себе силы улыбнуться почти что искренне, создавая видимость гостеприимного москвича. Рукой указал к машине Космоса, припаркованной под уже скинувшей свои сережки берёзой, и сказал:

— Пр-рошу садиться.

Раздался щелчок, открывающий двери авто. Озолс осмотрел мобиль с восторгом, но сдержанным. Провел ладонью по рисунку на боковой дверце, словно проверял, насколько качественно была нанесена краска, и оттопырил в одобрении губу:

— Skaists!

— Чего? — переспросил Пчёлкин, едва нахмурившись. Как вообще Аня смогла язык этот выучить; столько свистяще-шипяших, как минимум, в одном слове, а их ведь десятки, сотни тысяч!..

Латыш исправился. Пощелкал пальцами, вспоминая перевод, сказал:

— Крас’эво, говорь’ю.

— А, — кивнул Пчёла. Открыл дверь водительского сидения, опустил стекло. Андрис залез в автомобиль, когда Витя протянул вежливое: — Мне тоже нравится.

Пока Озолс закидывал на заднее сидение сумку с документами и основными своими вещами, сам бригадир глаза поднял.

Из окна на него смотрела, хмуря брови, Анна.

На мгновение возле горла Вити сжалась колючая лоза, которая, вероятно, после себя кровоподтёки бы оставила. Но быстро Пчёлкин привык к усложнившемуся дыханию, сам себе сказал, что не отойдет от идеи своей. Уже ведь, почти, самое сложное оставил позади!..

Он откашлялся, избавляясь окончательно от сомнений.

«Извини, Анюта. Я не из тех, кто терпит конкурентов»

В салон сел с потяжелевшим сердцем.

Машина, точная копия авто Майкла Джексона, выехала из-под березы под внимательным взглядом зеленых глаз, наблюдающих за авто с высоты четвёртого этажа. Пчёлкин коротко дёрнул щекой, когда заметил, как при его развороте за занавесками вздрогнула, исчезая, знакомая фигура.

— Дмитри́й!..

Латыш на соседнем кресле окликнул его, когда Пчёлкин выехал на главную дорогу. Полоса вела на север столицы, в сторону Коптево и Ленинградского шоссе. Всевозможные вокзалы оставались позади, а Витя всё вел и вел машину по трассе, увозя Андриса прочь от квартиры Князевой.

Он едва ли вспомнил, что для гостя был именно Дмитрием. Обернулся только спустя секунд пять-семь, когда Озолс снова окликнул его.

— В чем дело?

— Йа бы х’атьел попросить… Мы с Энн договор’ились встр’этится в… — он в заминке щёлкнул излишне худыми пальцами и потянулся во внутренний карман рубашки, не заметив потемнения в глазах бригадира. Витя же с рыком автомобильного двигателя переключил передачу.

Под рёбрами что-то так же в ярости ревело; они, значит, свидание решили устроить?

«Не промах он, скажи, Пчёла» — проговорил в его голове мерзкий голосок, чью принадлежность Витя определить не смог. «Времени зря не теряет. Только приехал — и позвал куда-то…»

«Кому-то стоит поучиться, не думаешь?» — отозвался шепот, пустил ещё одну отравленную стрелу.

Пчёла все силы приложил, чтобы не вжать педаль газа в пол тачки Холмогорова. Вместо того, дыша с тяжестью быка, какого подразнили красной тряпкой, с дозволенной скоростью проехал мимо поста ДПС, не дал причины себя остановить.

Сейчас это было бы совершенно лишним.

Озолс достал записку, в которой Витя заметил почерк Анны, — впервые увидел, как она выводила кругами завитки прописных букв — и протянул Пчёлкину:

— Вот зд’эсь. Йа даже не п’анимаю, где этот клуб…

«Чистопрудный бульвар 21, бар «Ажур». 20:00»

Пчёла дёрнул щекой. Конечно, знал, это место — практически центр. Они с Филом и Косом неподалеку от Покровки рассматривали квартиру для Белова и Ольги и, наверное, купили бы для молодых семь-восемь десятков квадратных метров в высотке у Чистых прудов, но по итогу решили рассмотреть не такой шумный район. А вот в «Ажуре» он не был никогда, хотя наслышан был, что по выходным в пабе сложно найти свободное местечко, что какая-то группа играет живую музыку, отчего на танцполе становится тесно, а компаниям девушек из трёх и больше красавиц бармены наливают один шот за счёт заведения.

Иными словами — место весьма сомнительного веселья. Откуда Анна, интересно, бары такие знала?..

— Мнь’е бы понй’ять, где это, — заговорил снова Андрис, руками чуть размахивая. — И остановь’иться поближе.

Пчёлкин кивнул. Почувствовал, как пробудившиеся ото сна чёртики в его голове с хрустом размяли шею, плечи и руки, растягивая губы Вити в усмешке, и прибавил газу, когда менты — прямо вместе с «Ажуром» и Чистопрудным бульваром — остались позади.

— Приедем скоро! — пообещал Пчёлкин и свернул в сторону знакомой промзоны, в которой живые души бывали, как правило, таким же проездом, каким и он.

Он не собирался ничего делать. Всё-таки, не совсем дурак. Да и отмывать машину Космоса от крови тоже не было особой охоты. Витя просто… поговорить хотел с латышским «другом» Ани. Просто по-мужски попросить не мешаться под ногами.

Только и всего!..

Андрис заметно напрягся, когда полоса «Ленинградки» сменилась на подбитую дорожку с колдобинами. В ямах плескалась вода от вчерашнего ливня, характерного исключительно маю, и латыш вдруг побелел, напоминая Пчёлкину полотно.

Под рёбрами стало тесно от какого-то неописуемого предвкушения.

Озолс старался сохранять спокойствие, но Витя видел, как судорожно бегали по салону его глаза. Словно взглядом он надеялся зацепиться за что-то, что могло помочь ему сохранить самообладание. На магнитолу с орущим «Big in Japan», на ящички, обитые светлой кожей, на китайского болванчика-бурундука, отчаянно трясущего большой башкой, смотрел.

Худые пальцы, будто сами, накручивали на себя ремень безопасности.

Пчёле усилий больших стоило не усмехнуться слишком явно. Не сейчас, не сейчас…

Впереди показалось большое красное здание с малюсенькими квадратными окнами на самых верхних этажах и высокий забор с колючей проволокой. Когда Пчёлкин сюда впервые на разборки с Космосом приехал, то подумал, что это — тюрьма с собственным крематорием. Или концлагерь. Ни одна из ассоциаций не радовала особо. Теперь, когда Пчёла сам сюда чужого привёз, Витя видел, как на лице латыша серой тенью отражалась маска страха парализующего.

Смешок всё ближе подкрадывался, поднимаясь откуда-то изнутри.

Бригадир зарулил за ворота промышленной зоны, в которой ни один работяга не рисковал бы к дорогой машине подойти, сказать, чтоб уезжали. Он знал, что люди из Коптева думали только, как семью прокормить в момент нестабильности, что рабочие местного полудохлого завода по производству стройматериалов явно не думали рисковать, указывая Пчёле, где он «разговаривать» мог, а где — нет.

Когда машина окончательно остановилась, Андрис совсем задёргался. Он не мог на месте усидеть, но никак не от нетерпения вздрагивал.

Осознание, что его завезли чёрт знает куда, пришло вместе со щелчком закрывающихся дверей.

Латыш обернулся на Витю, чувствуя себя пойманным в сети. Где-то на периферии сознания метнулась мысль, что нужно прощаться с пани Озолс, прощения попросить за все проступки, которые раньше не считал серьезными, и так же про себя перед Анной извиниться. Что не станцует с ней под перепевку «Миража» в московском пабе в последний день мая, что не пригласит её в Винницу, куда перебраться решил, на новоселье своё.

В горле встал ком — такой, какой ни выплюнуть, ни проглотить у латыша не получалось.

Пчёлкин убавил музыку так, что она продолжила играть едва ли слышно, и скатился по спинке своего кресла. Рубашка чуть задралась, вылезая из-под ремня брюк.

Выдернуть пистолет стало делом двух секунд.

Латыш посмотрел на него паскудными, ничего не поминающими глазами, от одного взора которых Вите стало кисло.

— Дмитри́й, — почти что шепотом позвал его по «имени», отчего Пчёлкин нахмурился. Никогда не любил имя это. А латыш заговорил вдруг часто-часто, в основном меля что-то на родном языке и лишь изредка переходя на русский: -…клянусь…прость’ите!.. Никогда бы не… Йа буду ть’ихим!..

— Разумеется, будешь, — кивнул Витя, не сомневаясь, что Андриса ни при каком раскладе не услышат. А если и услышат, то, вероятно, не помогут. Только вот Озолс в словах Пчёлкина увидел другой смысл — что затихнуть может насовсем — и только сильнее запричитал:

— Пь’аймите… Йа н’э хотел вам мэ’ьешать…

— Но по итогу помешал, — кинул Пчёла и сам не узнал своего голоса. Пистолет потирал поясницу, словно просясь в ладонь Вити, и он зубы сцепил. Не сейчас, не сейчас…

Латыш вздрогнул, затараторил что-то на своём родном, но Пчёлкин быстро его перебил:

— С Князевой что у тебя?

— Нь’ичего! Нь’ичего, мы лишь дружим! — уверенно выпалил Озолс, положил руку поверх своего сердца, словно оказался на исповеди. Пчёлу это движение не особо тронуло, а лишь сильнее разозлило. Выглядело неправдоподобно совсем.

— Слово-то какое! — фыркнул Витя, хлопнул себя по карману, словно закурить хотел, но решил, что потом, возвращаясь в Москву уже без «компаньона», покурит. — Уверен? «Дружбы» между парнем и девушкой, вроде как, не существует ведь?

Андрис посмотрел на него глазами, в какие, наверно, пятак можно было бы вдавить. И заменить их на глазные яблоки. Тогда бы, вероятно, Пчёлу не раздражал так сильно этот латыш.

Озолс молчал, не давая ему ответа. Пчёла прищурился, и какая-то злость, душившая в коридоре квартиры Анны, за секунды, что Витя не успел сосчитать, окрепла. Окрепла и согрела кровь, ломая кости.

— Я вопрос задал! — прикрикнул Витя, не до конца понимая, почему голос так сорвался. Руки сжались неосознанно, а правая ладонь едва ли не скользнула за спину, не вытянула ружья из-за ремня. Латыш вздрогнул, моргнул.

Пчёла точно увидел, как по щеке его скользнула слеза.

Что, неужели попал?..

— Йа понь’ял. Вам нравит’ся Энн.

— Я у тебя другое спросил, лопух, — все таким же громким голосом напомнил Пчёлкин, уже совершенно раздраженный тем, что прибалт на вопрос его не отвечал, молчал, стрелки перевести пытался.

— Ты, может, меня за идиота держишь? Пытаешься вокруг пальца обвести, а?

— Нь’и в кой’ем случае!.. — едва ли не сорвался во всхлип юноша. Он кулаком ударил по груди, где было его сердце, а потом сжал рубашку цветастую в ладони; и без того непонятный акцент исковеркался гнусавостью заложенного плачем носа.

— Йа… не успел’ь договорить. Вам Энн пригль’янулась. Вы злы, что вдруг йа объявь’ился, п’ан’ьимаю…

— Ты не соперник мне, понял? — перебил его Пчёлкин, но неприятно заскребло по задней стенке горла от слов Озолса.

Словно в них Витя услышал то, что сам понимал, но ещё признать не мог. Ведь, не считая его ровней себе, стал бы увозить латыша почти что за МКАД? Стал бы беситься так, когда Анна обнимала Андриса крепко, едва не душа в объятьях, когда договаривалась о встрече с ним в «Ажуре»? Ведь с Пчёлой девушка так себя не вела…

Это и разозлило больше всего? Не сам латыш, а его теплые отношения с Князевой?..

Не исключено.

Сука.

— Конь’ечно, н’ье соп’эрник! — согласился сразу же латыш, и не думая спорить. Жизнь, перспективы её сохранения в тот миг стояли намного выше ущемленной гордости, по которой точно колесами раскрашенной машины проехались. — Но, Дмитри́й, я мо’гу поклясться, что никогда её не ль’юбил. И не ль’юбль’ю.

Пчёла вытянул ноги, разминая забившиеся мышцы. Чуть помолчал, словно на слух пытался определить, какая доля правды была в словах Озолса, а тот на латышском справа что-то затвердил. Витю это сипение бесило бескрайне.

Не любит, значит, Князеву? А почему он верить ему должен был? Конечно, вероятно, обычный человек, никогда не оказывающийся до того в похожих ситуациях, не врал бы, с перепугу всю правду выдал, только… Слова — это одно, а на деле отношения у латыша с Аней теплые.

Даже для друзей хороших.

Пчёлкин отвёл взгляд в сторону. Злость чуть ли не на весь свет белый, как на американских горках, то росла с каждым мигом, то, напротив, стремительно падала. Витя посмотрел на красный полузаброшенный завод, не оправдывающий своей надобности, и спросил резким голосом:

— Что делать собирался после встречи с Князевой?

— Йа… — начал Озолс, но осёкся сразу, сглатывая слёзный ком посреди горла. — Йа с Риги сам. Но б’ьежать р’эшил. Н’э ясно, во что выль’этся п’эр’эворот. А йа жить хочу.

«Соображает» — подметил про себя Пчёла. Чуть почесал переносицу, продумывая, куда девать этого юнца потом. Кулак сжал до хруста в костяшках, отчего латыш дёрнулся.

— Жить хочешь, значит? — повторил Витя и, не дожидаясь ответа, кивнул. Посмотрел на Андриса, и тогда злость пережила новый подъем. Под ребрами загорелось всё, дымом чёрным зашлось, словно Пчёлкину промеж легких тряпку, смоченную в керосине, пропихнули, а потом спичку поднесли, всё к дьяволу в пепел оборачивая.

Он выдернул пистолет из-за пояса раньше, чем действительно того захотел.

Дуло прижал прямо под рёбра к латышу. Озолс воздуха в легкие побольше набрал, словно заорать думал, подобно резанной свинье, но так и замер с раскрытым ртом, даже не просипев в жалости, лишь заново в истерике прокрутил сказанные слова в голове, думая, где-что не так сказал.

Сама смерть ему дыханием холодным затылок огладила.

— Раз жить хочешь, то слушай меня внимательно, хер балтийский, — прошипел Пчёлкин, себя плохо узнавая. Он себя не видел, но подозревал, что глаза остекленели, сделав взор совершенно равнодушным к паническим вздохам латыша.

Вены возле горла задрожали от пульса так, что дышать стало трудно. Но он, почти на одном дыхании, прошипел:

— Здорово, что «друг» у тебя такой, как Князева, есть. Но бывает так, что судьба разводит. И тебе с Аней я тоже искренне советую не пересекаться больше. Это в Риге вы дружили, а теперь она домой вернулась. Да и ты, в конце концов, с Латвии бежишь, так что… связь вам поддерживать тяжело будет. Тем более, скоро новые люди в окружении у обоих появятся. Так что, имени Аниного ты через месяц, сука, вспомнить не посмеешь. Иначе, клянусь, найду тебя в любом селе. Ты понял меня?!

Собственный крик отразился от торпедо автомобиля, вынуждая латыша под его пистолетом вздрогнуть, сжаться в несколько раз, а потом закивать часто-часто. Пчёлкин едва не цокнул языком в удовольствии произведенным эффектом, но и понимал, что иной реакции быть попросту не могло. Сильнее бы он удивился, если бы латыш оказался спокоен. Или возмущаться стал.

Но тогда, вероятно, пришлось бы потом тело куда-нибудь в Клязьму скинуть. И отстегнуть за мойку салона хорошую сумму.

— Пон’ьял, — шепотом просипел Озолс и зачем-то руки вскинул, словно мог прятать за ними что-то. Витя молчал, ощущая, как под дулом пистолета поднималась и опускалась грудь Андриса, а потом вдруг крепче прижал огнестрел к ребрам, вынуждая латыша едва ли не в угол забиться, и сказал:

— Молодец. А то, знаешь…

И раньше, чем мысль закончил, Пчёла отвёл пистолет от бока мужчины и выстрелил прямо в раскрытое окно. Пуля пролетела перед лицом Озолса в десятке сантиметре максимум и в такт его громкому «ах»у попала в металлический лист забора.

Гильза отскочила от ограды и закатилась куда-то за шину, брошенную разлагаться долгие десятилетия. Андрис выдохнул, словно прошелся по натянутому над пропастью канату, а в следующий миг заколыхался беззвучно. Не моргал, не дышал толком, лишь прямо смотрел, словно перед глазами пробегались киноплёнкой самые яркие моменты его жизни.

От парализованного трупа Озолса отличала лишь слеза, капнувшая с нижнего века на скулу.

А Витя, едва ли сбитый с толку звуком, ставшим знакомым, закончил спокойно:

— …У забора мог стоять ты. И, поверь, друг, если Аня о тебе ещё хоть раз услышит, то мои люди смогут сделать так, чтобы пуля всё-таки не отскочила.

Пчёла чуть дымящимся от выстрела дулом ткнул в голову болванчика, отчего тот сразу же закачался из стороны в сторону. Обернулся к латышу, спросил ровно:

— Всё усёк?

Озолс посмотрел на игрушку на торпедо, которая постоянными кивками ему подсказывала, что ответить, как сказать, и тогда Андрис снова качнул головой. Он на всё был готов, чтобы хоть немного отвести от себя опасность, не выпасть из машины в лужу грязи с пулей в черепной коробке.

«Прости, Аня. У меня выбора не было»

Пчёлкин положил пистолет на подлокотник так, чтобы дуло упиралось прямо в локоть Озолсу. Латыш замер, не рискуя шевелиться лишний раз, даже чтобы вытереть слёзы, что совсем не мужественно, но очень по-человечески бежали по лицу. А Витя, чувствуя какую-то бескрайнюю гордость, какую чувствовал после удачно кончавшихся стрелок, достал из кармана рубашки толстую пачку купюр — как рублей, в одной купюре которой был целый миллион, так и долларов, что с каждым годом лишь крепче становился.

— Сколько за Анину комнату отдал?

Озолсу потребовалось несколько десятков секунд, чтобы вспомнить отданную сумму, а потом ещё в руки себя взять и ответить, а не проскулить жалостливо:

— Тр’ьи с п’аловиной мил’ьона взйал.

Пчёлкин прыснул; а у старика, выходит, губа не дура, раз за комнатку такие бабки потребовал! Витя качнул головой, но отсчитал пять купюр: две по миллиону, три — по пятьсот тысяч. Потом положил их на торпедо. Чуть подумал, и из стопки с долларами достал двести баксов.

Добавил сверху, с громким хлопком опустил ладонь на бабки, которых Озолс, вероятно, в глаза не видел никогда.

— Здесь за Князеву. Она тебе больше ничего не должна. Причин её искать, писать Ане у тебя нет. Повторяю, чтобы ты точно это запомнил, и знал, к чему могут привести попытки с ней связаться.

Он выдохнул с небольшой тяжестью, но быстро себе сказал, что это временно. Скоро его отпустит, и Пчёла поймёт ещё, что правильно поступил.

Потому что устранение конкурентов — важнейший этап. В любом деле — как в работе, так и… на личном фронте.

Жизнь сама это ему не раз показывала.

Андрис не сразу деньги взял, но, когда Пчёлкин, выдохнув, убрал пистолет обратно за пояс, рука латыша — трясущаяся, как после жесткой попойки — всё-таки потянулась к богатствам, которых в Риге не получил бы никогда. Озолс сложил деньги в карман брюк, а потом стёр сырые дорожки с лица.

Вот как успокоить могла пачка деньжат!.. И подруга, оказывается, ему уже не такая близкая и дорогая.

Витя договорил почти ровным голосом:

— Двести баксов тебе за умение слушать и слышать. Купишь билет на электричку — здесь неподалеку станция есть, не заблудишься, взрослый уже. Доедешь до Рижского вокзала и там возьмёшь билеты… Куда ты собирался?

— В Винн’ьицу, — глухим голосом отозвался латыш. Пчёлкин понял вдруг, что никак не отреагировал на влагу в тоне Андриса, и радостный, что совесть не терзала, спала сладким сном, закончил мысль свою:

— Возьмёшь билеты в прекрасный город Винница. Там быстро устроишься на работку и заживешь, как полагается среднестатистическому человеку, — кинул Витя. Он чуть помолчал, словно пытался среди разворошенных мыслей найти слова, которые хотел, но забыл сказать Андрису, а потом добавил:

— Сделай так, чтобы я не пожалел о своей щедрости.

Озолс ничего не сказал. Тогда Пчёлкин разблокировал двери автомобиля, моля Бога только о том, чтобы этот клоун не нашёл по пути ни одного телефонного автомата, не набрал Анну.

Но он выдохнул быстро, вспомнив, что у Князевой в квартире телефона не было, что только потому и поехали сегодня с Косом лично к Анюте.

Хоть что-то радовало.

Андрис чуть неуклюже перекинулся на заднее сидение за сумкой своей, а потом вылез из машины, молча, словно Витя его подбросил. Латыш вздохнул полной грудью воздуха, что показался чище, чем обычно, и пошел – не совсем уверенно, но очень спешно – за линию серого забора промзоны. Он лишь один раз обернулся на автомобиль, который мог стать для Озолса могилой, и ушел из поля зрения Пчёлы.

Как надеялся Витя — навсегда.

Сам бригадир, наконец, закурил. Сожаления о сделанном не было. Значит, правильно поступил.

Наверное.

Витя Пчёлкин, чуть скатившись по спинке кресла, прикрыл глаза. Бурундук на торпедо перестал трясти головой. Дым в мыслях мужчины стал единым целым с дымом табака в салоне.

Комментарий к 1991. Глава 7. Под последней главой был просто невероятный всплеск активности, за который я вам безмерно благодарна! Всем сердцем люблю вас, мою аудиторию, и снова благодарю каждого из вас за добрые слова и высокие оценки. Мое творчество – для вас🥰

На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы. Буду очень рада услышать ваше мнение относительно этой главы, пообсуждать поступки персонажей в комментариях💕

====== 1991. Глава 8. ======

Комментарий к 1991. Глава 8. Для бо́льшего погружения в атмосферу главы советую поставить на фон старую добрую, но чуть печальную песню Аллы Пугачевой и Кристины Орбакайте – “Опять метель” ❄️

Желаю приятного прочтения!

У Чистопрудного бульвара не припарковаться нигде особо, но Пчёлкину удалось найти место у обочины в пяти-семи метрах от главного входа в «Ажур», из наружных колонок которого играл, зазывая внутрь юношей и девушек, «Modern Talking». Витя сидел в салоне своей машины, крепко сжимая руль, словно в любой момент думал нажать на газ, уехать прочь, после себя оставив место возле поребрика и горький дым от горячих шин, когда без семи минут восемь увидел на горизонте Князеву.

Девушка шла к бару в костюме, который шел ей до невозможности. В особенности в глаза Вите бросилась синяя блузка, замеченная им ещё в чемодане Князевой. Аня держала на плече небольшую сумку, больше напоминающую клатч, остановилась, когда подошла к главному входу паба, оглянулась по сторонам. Автомобиля Пчёлкина не знала, а Андриса в толпе не увидела, поэтому чуть потопталась на месте, а потом, выдохнув, отошла к небольшой скамейке.

Даже на оживленной улице, даже в салоне авто Витя услышал, как перестукивались по асфальту каблуки Ани.

Сама назначила время, место. Пришла раньше. И сидела теперь, такая красивая, в одиночестве. А Пчёлкин даже подойти не мог к ней; Анна поймёт ведь сразу, что не случайно они пересеклись.

Умная, зараза.

Витя крепче сжал руль под пальцами, едва ли в состоянии не удариться лбом о клаксон, на всю округу бибикая. Почему-то стало тяжело дышать.

Анна сидела на скамейке, поджав под себя ноги. Ветер июньский поднимал юбки проходящих мимо девушек, которые с криком и смехом хватались за подолы, и трепал волосы Князевой. Она их в тот день собрала крабиком, прямо как на свадьбу Сашкину, и казалась Пчёлкину иностранкой, потерявшейся в новом месте, присевшей отдохнуть и разобраться в незнакомом городе, постройки которого больше напоминали каменные джунгли.

Он потянулся за сигаретой в надежде хоть так время потянуть, чтобы не сойти с ума, сжимая до боли в фалангах руль. Достал пачку «СаМца», быстро щёлкнул зажигалкой у кончика сигареты и затянулся с такой жадностью, словно дышать мог только через фильтр сигареты.

Когда Пчёла сделал первый затяг, часы в автомобиле показывали девятнадцать пятьдесят четыре. Когда он щелчком отправил прогоревший фильтр на дорогу, где его почти сразу переехал беленький «Москвич», стрелки сместились лишь на две минуты.

Дьявол. Время вообще не двигалось.

Витя откинулся на спинку водительского сидения, словно не мог долгое время в одном положении находиться, застучал по полу автомобиля в такт мелодии, которую напевать себе под нос стал, и посмотрел на Анну, что так и сидела на скамейке, кажется, за всё это время не шелохнувшись ни разу. Она ладони на коленях сжала, смотрела в левый нижний угол и головы не поднимала, красных губ не разъединяла.

Как окаменевшая Афродита современности.

В миг, когда минутная стрелка совершила ещё один оборот вокруг циферблата, Пчёла вдруг понял, что не знал, для чего сидел в автомобиле. Зачем в шпиона играл? Ведь Витя сам попросил человечка, что находился на побегушках у Белова, проследить за рижским гостем, чтобы тот точно на Украину уехал, и довольно оперативно получил звонок, что Озолс отбыл в Винницу. Ведь увидел Анну у «Ажура».

Чего ещё ждать мог?

Вероятно, Князева до пятнадцати минут, до полдевятого край, посидит у бара, а потом вернётся домой без пересадок на метро, дойдя до Курской станции. Подумает, что друг… забыл про неё. Или уехал раньше положенного срока.

Или, трясясь в вагоне метро, вспомнит вдруг, как Пчёла с Андрисом в авто одно садился, и сложит недостающие частички паззла воедино. Поймёт всё.

Умная, зараза.

Витя сам себе яму вырыл, но понял это только в момент, когда уже в могиле стоял, когда черенок лопаты огрел по затылку, тротилом взрывая нервные клетки. Осознание этого факта, что по быстроте и внезапности своей напоминало вспышку молнии, выбило воздух из лёгких.

Пчёлкин зарылся в волосы свои, откидываясь снова на спинку автокресла, и через несколько секунд сжал их в кулак, словно вырвать хотел.

Сука!..

«И какой смысл теперь вообще прятаться в машине? Если она додумается по итогу — не сегодня, так завтра…» — спросил у себя и ответа не нашёл. Стало совершенно противно; прокуренный салон стал душить никотином, запах которого проник всюду — в кожу салона, в собственные руки, в одежду.

Пчёлкин выдохнул тяжело. Желание уронить голову на клаксон стало медленно перерастать в потребность.

Анна сидела на скамейке, когда к ней подсел какой-то сопляк в растянутой майке, в каких раньше ходил сам Пчёла. Да и внешне на молодого Витю пацан удивительно походил; волосы такие же русые, меж пальцев горела сигаретка, на шее — обилие цепей, купленных на Люблинском рынке.

Пчёлкин нахмурился чуть ли брезгливо; что, неужели раньше на людей такое впечатление производил? Да как клоун же выглядел!..

Князева поднялась со скамейки, явно собираясь уходить, но копия Пчёлы, рожденная где-то в середине семидесятых, не потерпела такого легкого поражения. Мальчишка обогнул Анну, которая и без каблуков была бы выше школьника, и нагло за пальцы её взял.

Витя видел, как шевелились губы пацана, и в голове будто сами по себе возникли слова, которые юнец говорил Князевой с уверенностью, с какой говорил сам Пчёла, когда ещё был выпускником старшей школы:

«Позвольте пригласить вас выпить, мадам! Любой шот за мой счёт, ха-ха! И, поверьте, вы нисколько не пожалеете! Я живу неподалеку, и, если вам станет душно в толпе, я точно знаю, где вы сможете прийти в себя… Ну, что же вы убегаете, милая? Я же лишь хочу предложить свою компанию!..»

Пчёлкин поджал челюсти так, что зубы пронзило тупой болью. Кровь закипела, забурлила в жилах, стуком сердца перекрыла даже шум вечернего города.

Аня всё отмахивалась от скользких рук сопляка, ищущего себе девчонку на ночь, но настойчивый хмырь никак не унимался.

И тогда Пчёла всё-таки надавил на клаксон. Громко, протяжно, не убирая ладони несколько долгих секунд. Машина гудела, обращая на себя чуть ли не всеобщее внимание; какая-то бабка ругнулась, как любой человек преклонного возраста, недовольный чуть ли не каждой мелочью, но Пчёла отпустил гудок, только когда парочка обернулась на шумящий автомобиль.

Пацан замер, увидев машину. Явно не знал Пчёлкина, но, как любой уважающий себя мальчуган, понял, что отнюдь не простой работяга сидел за рулем поддержанного «немца». Он открыл рот, посмотрев на BMW седьмой серии, и быстро ретировался, решив, по всей видимости, оттачивать свои навыки пикапа на других дамочках, которых возле «Ажура» было пруд пруди.

А Анна, с неким сомнением посмотрев на автомобиль, рискнула всё-таки поднять взгляд на переднее стекло. Пересеклась взглядом с Витей, что сидел за рулем.

Тогда под рёбрами у Пчёлы разбили бутылку коктейля Молотова; загорело, вспыхнуло и обуглилось всё от мысли, какие думы в голове у Князевой закружились.

Девушке стало воздуха не хватать. Хотя рядом и были Чистые Пруды, смутно знакомые со школьной жизни, Анна ощутила себя в самом сухом и душном месте на планете. Да что на планете, во всей Галактике. Князева стояла возле «Ажура»; за спиной тот крайне настойчивый парень, который, вероятно, ещё не знал даже, куда после школы пойдёт учиться, — и пойдёт ли вообще — кричал, что будет, «в случае чего», внутри её ждать.

Девушке захотелось на миг, чтобы вся Москва под землю провалилась, за собой утащив переживания.

Озолс не просто так опаздывает. Он, вероятно, совсем не придёт. И, видимо, только Пчёлкин знает, беспочвенны ли её страхи. Иначе зачем, действительно, стоит у бордюра, не уезжает, ждёт чего-то?..

Анна выдохнула, словно совершала безрассудство, до которого не додумалась бы никогда, и направилась к черному BMW Вити.

Она раскрыла дверь автомобиля так, словно боялась передумать. Села в машину, придерживая юбку-миди с косым разрезом чуть выше колена, закрыла за собой дверь. Пчёлкин ничего не сказал, только на Аню посмотрел, словно впервые увидел, и оглядел поближе. Увидел серебряную цепочку, которую не сразу заметил, и ощутил аромат привычных духов Князевой.

От неё пахло какими-то сладкими цветами. Никак не чета табаку, каким у Пчёлы кожа пропахла ещё несколько лет назад.

Витя бы предпринял обязательно попытку снова поцеловать Анну, если бы она не спросила резко, одним вопросом выстреливая ему прямо в лоб:

— Что ты с Андрисом сделал?

Вот так прямо — без «прелюдий», без малейших попыток показаться вежливой. На миг Пчёлкин даже забыл, куда он вывез Озолса, что говорил ему и что велел после «беседы» делать. А потом воспоминания, на миг утерянные, вернулись, накрыли Витю едва ли не лавиной.

— Для начала, привет, Княжна.

— Витя, — отрезала Анна голосом, которого он от неё не слышал раньше. — Мне сейчас не до «кличек» твоих. На вопрос ответь.

— Ух ты, Анюта, — протянул Витя, до последнего оттягивая момент, когда всё-таки придётся Князевой сказать правду. Или хотя бы какую-то часть её, потому что врать бесполезно. Она, вероятно, за километр враньё почует.

— Какой настрой! Что, твой принц рижский не пришел? Расстроилась, поди?

Пчёлкин завёл автомобиль. «Немец» сразу же послушно зарычал мотором, шумом перекрыв возмущенный вздох Князевой. Он боковым зрением заметил, как Аня раскрыла рот и не смогла его закрыть даже через пять секунд. Это чуть позабавило, помогло даже избавиться на какие-то мгновения от скользкого чувства, которому Пчёла никак не мог — и не хотел особо — дать названия.

— Андрис никакой мне не «принц», — сказала Князева и предусмотрительно пристегнулась. Не забыла про правила даже в миг, когда недовольство, которое было бы честнее назвать злобой, сдавило грудь не хуже ремня безопасности. Анна затихла, но через миг поняла, что слова её звучали, как попытка оправдаться, и тогда повторила с запалом, что мог сжечь девушку изнутри:

— И что ты с ним сделал?

Витя выехал на переулок. Помолчал недолго, понимая прекрасно, что дорога до пятого дома на Скаковой будет долгой, — не меньше получаса, на метро бы вышло быстрее даже.

Значит, не сможет отвертеться. Так долго — добрые три десятка минут — стрелки переводить и отшучиваться не в состоянии даже Пчёла, у которого язык, хоть и острый, но не без костей.

Только он, переключаясь на вторую передачу, решил, что до последнего будет оттягивать миг, когда придётся признаться.

«Или, напротив, лучше сказать сразу, чтобы Анна отошла быстрее?..»

— Откуда такая уверенность, что я с ним вообще «что-то сделал»? — спросил Пчёла и выехал на улицу Макаренко. Срезая оттуда, явно бы времени не сэкономил, но с Анной мог и весь МКАД объехать.

Князева его усмешки не оценила, прищуром истинно Беловским на Витю посмотрела и сложила руки, переплетенные в замок, на колени. Вопрос казался риторическим, а в сочетании с фактом, что Аня заметила Андриса и Пчёлкина, уезжающих на одной машине, стал глупым.

— Я вас видела. Ты его увёз.

— Мог просто подбросить до отеля, — пожал плечами Пчёла.

— Какого отеля? — негодовала Анна, едва ли удерживая желание уронить голову на ладони. — Он сразу после прилёта с Риги ко мне поехал, вещи отдавать. Не успел никуда заселиться!

— Так почему ты не рассматриваешь вариант, что я мог ему посоветовать хороший отель?

— Потому что ты говоришь в условном наклонении, — подметила Князева так, что на миг у Пчёлкина пальцы похолодели.

Он проехался на мигающий жёлтый по Макаренко, обернулся на Анну, когда она сказала:

— Ты мог всё это сделать. Но, почему тогда говоришь так, будто не делал?

Говорила прямо как Белов — сурово, но справедливо. Где, вправду, вероятность, что Витя, примеряя роль вежливого москвича, показал латышу лучший по соотношению «цена-качество» отель, а по дороге ещё устроил экскурсию по главным достопримечательностям столицы?

Да нет такой вероятности!.. Потому что Пчёлкин заревновал до невозможности девчонку, которая ему нравилась, которая поцеловать себя не дала, и он на эмоциях увёз нежданного гостя в промзону, в Коптево!

На миг захотелось Ане и сказать всё, как есть, не скрывая ничего.

Витя прикусил язык; если и придётся правду говорить, то… ему время нужно. Хотя бы несколько минут, до поворота на Большой Харитоньевский, чтобы решить, что именно дальше говорить.

— То есть, ты считаешь меня виновным в том, что твой «друг» не пришёл?

— Как минимум, ты видел его последним. А как максимум, знаешь время и место нашей встречи, что уже выглядит… интересно, — не смутилась прямого вопроса Аня. Пчёла едва ли не ругнулся себе под нос.

«На самом простом попался!..»

Дьявол. Это плохо очень; по сути, Князева в угол его загнала за минуту разговора. А ведь не должна влиять на Пчёлу так явно…

Но влияет. Умная, привлекательная сентябрьская зануда!..

Анна взгляда не отводила от профиля Вити, не помня, чтобы так долго до этого на Пчёлу смотрела и не стеснялась при этом. В свете заходящегося солнца лицо мужчины казалось чуть более загорелым и румяным, что удивительно ему шло.

Князева ожидала какой-либо реакции на слова свои, но Витя ничего не сказал. Только выдохнул вдруг и, перестраиваясь в другой ряд, положил правую руку поверх её ладоней — жестом удивительно мягким как, в принципе, для рук мужских, так и для самого Пчёлкина. Он чуть огладил подушечкой большого пальца ноготки Анны, а потом ладонью всей накрыл кулаки и подстроился под машину такси.

Князева увидела, как уголок губ Вити чуть дёрнулся вверх, словно кто-то ниточкой потянул его. В дорогом салоне стало чуть душнее.

«Дьявол»

— Вить, — позвала по имени и поняла вдруг, что голос подсел. Хотя не должен был звучать тише!.. От касания Пчёлкина полушепот стал максимумом для её голосовых связок.

Дьявол. Это очень плохо. Он не должен так на Княжну влиять, не должен одним касанием менять в корни настрой.

«Но влияет…»

Анна настойчивей сказала, молясь, чтобы ещё минута держания за руки не выбила из её головы мысли куда более важные:

— Я же понимаю, что ты знаешь, что с Андрисом. Не молчи, — и почти выдавила жалкое для самой себя: — Пожалуйста.

— Анют, — протянул, будто в усталости, Витя.

Он перевёл дыхание, проговаривая новое враньё, ощущающееся тяжелее всей его авантюры, какую Пчёла с Озолсом совершил.

— Я довёз его до «Комсомольской», а потом Андрис твой свистнул на вокзал. Вроде как, на Ленинградский сел. А я за сигаретами поехал потом. Потом к Саше по работе…

— Ты врешь.

Пчёла обернулся к ней лицом, когда они встали на очередном светофоре, и сам не понял, где что не так сказал, что Анна взглядом похолодевшим его проткнула, подобно шпагой. Сухость сковала горло так, что, вероятно, нёбо пошло трещинами.

Он вздохнул; рука, греющая и без того тёплые ладони Князевой, чуть сильнее сжалась, мелкую дрожь в кончиках пальцев скрывая.

Девушка посмотрела внимательно, словно думала, что Витя оправдываться начнёт, но Пчёла молчал. Вместо слов каких-либо он её брови и скромно накрашенные глаза рассматривал. Тогда девушка, чувствуя, как губы сами по себе становились точно каменными, пояснила:

— Ты до приезда Озолса хотел у меня в квартире покурить. Даже сигарету при мне достал. А потом, когда Андрис пришёл, у тебя весь блок куда-то пропал.

Нет.

Нет…

Нетнетнет.

Сука!..

Вите будто хорошую оплеуху подарили. Пальцы на руле дёрнулись, чуть ли не выворачивая авто вбок, когда он посмотрел на Князеву, проклиная себя за невнимательность, что рядом с сестрой Сашиной достигала чуть ли не максимального своего уровня.

Воздух, проникающий в ноздри, стал казаться отравленным, отчего легкие холодом ошпаривало. Пчёле захотелось тогда, не сворачивая к обочине, не включая «аварийку», лбом к ключицам Анны прижаться, исповедаться у неё на груди, как в церкви, в которой уже много лет не был.

Рассказать всё, как есть, чёрт возьми, и надеяться лишь на прощение за дурость свою. Поведать всё и успокоиться, только почувствовав руки Ани на своих волосах, которые поглаживающими движениями в пряди зарывались. Успокоиться, услышав её шепот мягкий.

— Так я Коса угостил последней, — вместо того соврал Витя, чуть погладив руки Анины. Будто боялся больше не коснуться ладонейеё. — А насчёт «Ажура» — Андрис обмолвился случайно. Я ещё сказал ему, что, возможно, присоединюсь к вам, если освобожусь.

«Значит, про встречу он сказал и сразу же уехал? Ай, как интересно получается!..»

— И потому, значит, сидел до последнего в машине, как Штирлиц? — прищурилась Аня, явно не веря Пчёлкину. Уж слишком много совпадений было в его рассказе: случайно кончились сигареты, случайно Озолс сказал, где они собираются встретиться, случайно вечер оказался свободным…

— Ты же взрослая девочка, Князева, — усмехнулся ей Пчёлкин. — Самостоятельная. Любишь, когда тебе это говорят в лицо, и так гордишься, что никого своими трудностями не напрягаешь, да? И раз тебе самой нравится решать все проблемы, я решил не лишать тебя удовольствия справиться с внезапным поклонником без чужой помощи.

— О, неужели меня хоть кто-то услышал? — ещё сильнее нахмурилась.

— Услышал.

— И как тебе шоу? — чуть ли не ядом плеснула Анна. — Понравилось? Или ожидал большей феерии? Знаешь, чтоб были расцарапанные лица, крики и удары коленками промеж ног.

Пчёла усмехнулся в надежде, что сопляк в растянутых шмотках и его попытка к Князевой подкатить станет новой темой для разговора. Что девушка загорится обсуждением и забудет про Андриса своего, от места встречи с которым Витя увозил её всё дальше и дальше.

Нёбо и дёсна сохли ни то от волнения, ни то от недавно выкуренной сигареты, когда он сказал:

— Ну, знаешь, Анюта… На этот раз оправдаем твою нерасторопность тем, что ты перенервничала перед встречей со своим другом юности, раз позволила себя за руки лапать.

Анне показалось, что её кровь была бензином, а слова Вити — зажженной спичкой. Князева подобралась, едва ли сдерживая желание ответить какой-нибудь грубостью, что на языке всё вертелась, но никак в конечную мысль собраться не могла, а потом вдруг посмотрела на ладонь Пчёлы, лежащую на её руках.

Недовольство так сдавило рёбра, что стало тяжело дышать.

Девушка подумала чуть, стоило ли после такой неоднозначной фразы Пчёлкина ладонь мужскую откинуть от себя, и по итогу переложила мужское запястье на рычаг смены передач. Она заметила, как в серо-голубых глазах Вити заиграли озорные искорки, которые могла бы на закатные блики списать, но не стала себя обманывать.

Не захотела уподобляться Пчёле.

Аня помолчала с минуту, рассматривая движение машин перед ними, а потом кинула:

— Мне показалось, или ты зол?

— Да не особо, — пожал плечами Витя, но потом сказал почти что серьезно. Только с интонацией шутовской, чтобы правда не совсем резко прозвучала.

— Я уже начинаю привыкать, что меня без оснований подозревают во всякой ерунде, к которой я не имею никакого отношения.

— Не надо прикидываться святым, Пчёлкин, — приказала вдруг Анна, когда авто выехало прямо на Садовое кольцо. Голос снова зазвучал сдержанно, словно Князева не с каким-никаким, но другом говорила, а с рижским второкурсником, вешающим ей лапшу на уши, что «очень пытался курсовую написать, но не смог никакой информации найти».

— И не сравнивай подставу с квартирой на Котельнической с сегодняшней ситуацией. На свадьбе у Саши тебя явно оклеветать пытались. А сейчас ты сам себе могилу роешь, пытаясь меня обмануть.

Он почувствовал, что кровь сменилась раскалённым алюминием, какой, циркулируя по органам, сжечь его мог заживо, когда Князева вдруг холодно в сторону Вити стрельнула глазами:

— Но у тебя не выходит. Потому, что я насквозь твоё вранье вижу.

И тогда Пчёла всё-таки взорвался. Подобно стеклянной таре, помещенной под многотонный пресс и обратившейся в пыль от давления.

— А ты, смотрю, за две с половиной недели всю криминальную структуры Москвы прознала, раз разделять стала, где подстава, а где — глупость? А вместе с тем и меня узнала, да, как облупленного изучила? Про каждую мысль мою, что ли, знаешь, Князева, раз такие вещи берешься утверждать?

Он сменил передачу с третьей на четвертую, заворачивая в правый ряд, чтобы потом перестроиться на Оружейный переулок, а не продолжить круги наворачивать по столице, над которой заходило красно-розовое солнце. Окна были открыты, но Анне показалось, что голос Вити, звучащий значительно громче привычного, отскочил от торпедо, от поверхностей автомобиля и в голове у Князевой продолжал эхом отражаться, вынуждая сжимать пальцы на ремне безопасности.

Она не узнала Пчёлу в этой грубости.

— Я сам решу, каким мне быть — святым или грешным, — и что делать, — сказал и развернулся к ней лицом. Ни то злился действительно, что ему девчонка указывала, ни то правду — ещё не признанную, но понятую — в её словах услышал. — Позволишь мне такую роскошь?

Князева не ответила. Сама не знала, почему. Не хотела опускаться до уровня Пчёлкина, который в тот миг злостью своей напоминал цепного пса, или действительно ничего сказать не смогла из-за кома в горле?.. Она чуть помолчала, словно ждала от Вити ещё какого-нибудь слова, за которое могла бы зацепиться, и дальше ссору развивая, но Пчёла стих. Смотрел перед собой, левой рукой придерживая голову за лоб, и рулил спешно, будто боялся куда-то опоздать.

И тогда Анна пожалела, что вообще спросила, зол ли Витя. Князева вдохнула, а на выдохе ближе к боковому окну прижалась, рассматривая пролетающие за дверями машины дома — как хорошо знакомые со школьных времен, так и новостройки, которые находились только на стадии заливки бетона.

Пчёлкин слева от неё протяжно выдохнул и ускорился, выжимая из машины чуть ли не все лошадиные силы.

За окном начинал своё цветение июнь, но у обоих внутри была метель. Январская. Такая, которая бросает в лицо, грудь и шею хлопья снега, которая бьёт ветром по щекам, толкая назад. Такая, какая злит, но с какой не сделаешь ничего. Только стерпишь, переждешь.

Когда за окном пролетел спуск на «Маяковскую», Анне резко захотелось оттепель приблизить какой-нибудь шуткой, которую Пчёла — как самый веселый из всей бригады — обязательно бы подхватил, но в последний миг она прикусила язык. Напомнила себе, что не по её вине сцепились, что не она врала и отмазки придумала.

Значит, и не она стараться всё исправить должна была.

Так и доехали до Скаковой в тишине, что была тяжелее свинца, по воздуху растекшемуся мелкими каплями. Молчание давило на виски обручем, отчего удары сердца ощущались всем телом. Аня, увидев в послезакатной тьме свой подъезд, вдруг поняла, как устала за день, в течение которого и не делала ничего особо.

Захотелось скинуть с себя одежду, какой покоряла уличных музыкантов Риги, и лечь спать, даже не туша свет в коридоре.

Князева взяла сумочку. Вышла из машины Вити даже раньше, чем та успела окончательно остановиться.

Пчёлкин посмотрел, как Аня до подъезда дошла. Как зашла внутрь, не оборачиваясь ни разу, ни благодаря за то, что подвёз. А потом понял, что ей благодарить его не за что было.

Он только вечер ей испоганил.

Захотелось проклясть всё, на чем мир держался. И в первую очередь всю брань, кружащуюся в мыслях, на одного латыша, что так не вовремя объявился, обронить.

Витя снова закурил, понимая, что такими темпами придётся чаще покупать сигареты — не раз в три дня, а в два, или даже в день. На том и кончится его история; криминальный авторитет просеет все деньги свои на «СаМца»!

Оборжаться, сука, можно.

Пчёлкин затянулся так, что в лёгких, трахее и гортани места для кислорода не осталось. По органам дыхания плыл дым, проникающий в кровь, отравляющий её эритроциты и какие там ещё клетки есть… Он откинул голову на подголовник, рассматривая, как из собственного рта выплывали витиеватые серые струи. Мысли его в голове совсем не так перемещались.

Они бегали, неслись, подобно воде из прорванной плотины.

Сука. Знал бы он, что случайное желание закурить в квартире у Князевой ближе к вечеру аукнется ему таким невъебейшим проколом, выбросил бы пачку из окна. Да что там!.. Курить бы бросил — по крайней мере, постарался бы.

Знал бы, что Анна заметит его с прибалтом этим глупым под окнами, то не стал бы вообще всей той поездки в Коптево устраивать. Или хотя бы не под подъездом бы этого Андриса отлавливал. Или дал бы им возможность пересечься, а сразу по окончании тусовки на поезд первый попавшийся — не обязательно в Винницу — Озолса бы посадил и умчал его восвояси. Что, можно подумать, от одного дня бы умер?

Идиот. Вот, сука, идиот. Космос завтра от смеха живот себе надорвёт. А потом скажет, что предупреждал. И будет ведь прав…

Окно на четвёртом этаже загорелось светом лампочки. Витя, чуть наклонившись к рулю, заметил за занавесками знакомый силуэт, что в его сторону не смотрел даже. Анна с уже распущенными волосами расстегивала подвеску на шее, снимала рубашку, при этом расхаживая туда-сюда, как в разговоре с самой собой с ума сходила.

Пчёлкину захотелось выйти и разбить кулаки о кору ближайшей же березы.

Вдруг трубка — огромная, ужасно неудобная в эксплуатации, но необходимая для оперативной связи со всеми серьёзными людьми Москвы — зазвенела веселой механической трелью. Витя затянулся, на этот раз значительно слабее, и потянулся за телефоном.

Нажал на зеленую кнопку, и из динамиков раздался почти что чистейший голос:

— Виктор Павлович?

Пчёлкин бы сыграл в любимую игру с определением внешности по голосу, если бы не узнал говорящую. Ему позвонила консультанша из одного поддержанного книжного магазина, который они всей бригадой крышевали ещё со времен, когда Белов был в армии, на границе с Афганом проходя службу. Марина Степановна, — старший работник книжной лавки — видимо, дорабатывала последний час своей смены на сегодня.

Витя кивнул, сразу же вспомнил, что женщина его не видела, и сказал:

— Да, я.

— Здравствуйте. К нам сегодня… мужчина приезжал. Сказал, что от вас.

— Да, посылал, — кивнул Пчёлкин, подобрался в кресле. Локтем упёрся в дверцу автомобиля, рот прикрывая. На миг от волнения сдавило лёгкие; если Марина Степановна ничем помочь не смогла, то, вероятно, никто не поможет.

Женщина на другом конце провода что-то пометила на бумаге, выдохнула и сказала:

— Он, конечно, ничего толком не объяснил. Книги, говорит, дайте. Какие, спрашиваю. Иностранные, в оригинале. И всё тут, больше ничего не говорит. Ни названия, ни автора, ни даже языка конкретного. Иностранные — и всё тут.

Будь воля Пчёлкина — он бы устроил салют. На всю Москву. Он замер, а потом заговорил чаще, чем стоило говорить бандиту:

— Там всё сложно, Марина Степановна. Сам потому что не знаю толком, что надо. Но… надо. Вот прям очень. Я думал, что вы нам поможете разобраться, но, видимо, многого захотел…

— Виктор Павлович, я поняла!.. — остановила его, чуть смеясь, продавщица книжной лавки. Она усмехнулась в трубку, постучала грифелем карандаша по столу, словно чуть рассуждала, и сказала потом:

— Я поняла. Просто думала, что… ваш помощник не совсем правильно объяснил, что вы хотели.

Она снова чуть помолчала. В трубке слышался легкий треск со стороны собеседника, который сама женщина, вероятно, не слышала, и через несколько секунд размышлений Марина Степановна сказала:

— Давайте сделаем так: я отложу самые интересные книги, — сейчас вам скажу, кто у нас есть, — а завтра тот мужчина вернётся и заберет, что требуется. Хорошо?

Пчёла почти согласился, но быстро понял, что лучше по-другому поступит. Он провёл рукой по лицу, словно пытался с лица усталость так всю снять, и произнес:

— Не нужно. Я завтра сам к вам приеду.

Марина Степановна на том конце провода утвердительно угукнула, но сама выдохнула тихо и расслабленно. Ей лучше дела решать с самим Пчёлкиным, чем с его глуповатой, но более объемной и вспыльчивой «правой рукой», которая на деле была совершенно левым человеком из конторы, чьего имени даже Витя толком не помнил.

— Отлично, Виктор Павлович. Будем ждать.

«А я-то как буду», — хмыкнул самому себе Витя и сбросил, уже потом вспомнив, что забыл попрощаться. Перезванивать, конечно, не стал, а только отложил трубку обратно на подзарядку.

Поднял взгляд на окно Князевой. В нём уже было темно. Почему-то это Витю успокоило.

Он докурил, потушив сигарету о подошву своего ботинка, и выбросил окурок куда-то в траву. Вырулил из двора кругом и понял, что вернётся на Скаковую где-то через двадцать часов.

Комментарий к 1991. Глава 8. Два года назад в моей жизни появился прекрасный человек. Настя, люблю тебя❣️

На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы. Буду очень рада услышать ваше мнение относительно этой главы, пообсуждать поступки персонажей в комментариях💕

====== 1991. Глава 9. ======

Комментарий к 1991. Глава 9. Ой что будет….

июнь 1991

Анна себя ощущала террористкой, под одеждой у которой крепился пояс смертника, уже заведенный на нужный час. С самого утра первого дня лета, который год назад бы встретила подготовкой к сессии, она ходила по квартире в попытке убежать от собственных мыслей, но каждый раз снова и снова возвращалась к вчерашним событиям. Вспоминала, как встретила радостно Озолса, как договорилась с ним сходить погулять, а потом увидела Пчёлкина!

Пчёлкина, решившего вдруг, что может планы других людей менять, что в состоянии по-своему всё делать!..

Каждый раз, когда Князева мысленно возвращалась к разговору в чёрном BMW, то себя одергивала, старательно обращая внимание на французский роман, пытаясь дочитать сто тридцать девятую страницу «Похитителей бриллиантов», но спотыкалась на самой простой конструкции и снова, снова, прокручивала слова Вити в голове.

«Я сам решу, каким мне быть, — святым или грешным — и что делать. Позволишь мне такую роскошь?» — на повышенных тонах проговорил Пчёла в мыслях Аниных, и та снова запнулась на строке, какую перечитывала чуть ли не в третий раз.

«Похитители» с хлопком улетели на другой конец дивана под ругательство, никак Князевой не свойственное.

Почему именно это так задело? Неимоверно злило, что Пчёлкин обманул, что с Андрисом невесть что сделал, но злоба была быстрым горючим, отчего за короткие сроки себя израсходовала, прожив не так долго, как обида. И Анна себя терпеть не могла за то, что вдруг конкретно на перепалке в салоне авто зациклилась, как безумная.

Она подозревала, почему Витя так взъелся на Озолса, и мысли понятные, но не принятые самой Князевой, ей… льстили вплоть до чувства необъяснимо-приятной тесноты в рёбрах. Безусловно, понимать, что нравишься кому-либо, приятно — даже очень, — только Аня не торопилась это явно утверждать, чтобы потом самой себе не показаться отвратительно наивной и навязчивой. Да и… нельзя такую глупость оправдывать ревностью — или как это решил Пчёлкин назвать?

«Так, хватит!.»

День в извечных переживаниях, мыслях об уже прошедшем и оттого неизменном, близился к концу. Солнце над Москвой клонилось к западу. На небольшой детской площадке под окнами верещали, резвясь, ребята.

Анна заварила кофе. Не любила кофе, но чай ей нравился только один — зеленый, с медом и липой, каким пани Берзиньш угостила Князеву ещё в восемьдесят седьмом году, когда Князева на первый курс филфака поступила. Остальные чаи́ после этого Аня пить не могла — считала невкусными. Поэтому размешала по привычке растворимый порошок в кипятке, достала из холодильника плитку шоколада, подаренную Космосом.

«Нужно найти работу» — поняла Князева, перемнувшись с ноги на ногу. Она прошлась с кружкой к подоконнику, какой успешно справлялся с ролью стола, посмотрела на Ленинградский проспект, часть которого виднелась с окна гостиной. Теплый ветер дуновением убрал прядь волос со лба Анны. «Нельзя вечно на шее у Саши сидеть, за его счёт в квартире жить и готовить обеды из продуктов, которые привозит Космос явно не по своей воле»

«Да и, в конце концов, с ума сойти можно, если вот так ничем не заниматься сутками»

Девушка глотнула кофе, понимая, что, если не перестанет только эту дрянь растворимую пить, то заработает себе бессонницу. Залезла на подоконник так, что полы домашней рубашки стали короче штанин шортиков. Под домом стояла какая-то пара школьников; девочка с волосами длинными, напоминающими по цвету гранат, топталась перед мальчиком, который в неуверенности затылок потирал.

Надо связаться с Ольгой. Вдруг жена Саши тоже целыми днями дома сидит, грустит в одиночестве. Аня, может, ей совет даст в подборе обоев в гостиную. Или вытащит новоявленную родственницу на прогулку по ВДНХ, развеивая мысли о недавнем покушении.

Раздался звонок. А сразу же за ним — стук по входной двери.

Анна едва удержала желание вздрогнуть, расплескать тем самым кофе по подоконнику. Сердце гулко ухнуло в груди, чуть не падая на козырек продуктового ларька, когда Князева предусмотрительно посмотрела под окна. Парочка школьников переборола стеснение своё и теперь целовалась жарко, но большего девушка не заметила.

Дьявол. Чуть раньше бы к окну подошла и, может, увидела бы того, кто к ней мог подняться.

Девушка сползла с подоконника, поставила чашку с кофе на стол кухонный. Чуть оттянула края шорт, и тогда снова постучали. Пальцы Ани дрогнули в лихорадке; глухой стук с детства не любила, он напрягал, натягивал нервы до состояния музыкальных струн.

Князева пошла к двери, ощущая, как поджилки коленей подрагивали. Она посмотрела в глазок, но не увидела никого на лестничной клетке.

Сердце неприятно сжалось, словно долго болело серьёзным недугом. Девушка замерла, стараясь даже не дышать; и без того неспокойные мысли разворошились глупостью, какую Анна признавать не хотела.

Она на ручку посмотрела, будто боялась, что кто-то попытается дверь дёрнуть, открыть, но вдруг вспомнила, как ребята из её класса, будучи ещё пухлощекими мальчишками, часто в чужие квартиры стучались и убегали раньше, чем кто-то успевал выйти на лестничную клетку.

Аня сути этого «развлечения» не понимала ни в детстве, ни в относительной зрелости.

«Может, дети балуются?..» — спросила у себя и почти сразу утвердительный ответ дала. «Да, конечно, малышня. Смеются сейчас, наверняка, пролётом выше».

Но решила всё-таки проверить свои мысли и, выдохнув резко, как перед прыжком на глубину, открыла дверь.

И столкнулась с Пчёлкиным.

Она удивилась, но не сильно. Потому, что, вероятно, Витя был одним из немногих людей во всей Москве, кто мог к ней намеренно приходить, встречи с Аней искать. Девушка чуть попятилась в осознании, что рано или поздно Пчёла бы к ней пришёл всё-таки. Князева, видно, сама только не ожидала его так скоро увидеть.

«И суток не прошло, а он здесь…»

Анна отогнала от себя мысли, которые и без того весь день в голове коршунами кружили, и поджала чуть челюсти.

Пчёла облокотился плечом о косяк и только рассматривал девушку. А внутри что-то содрогалось, подобно двигателю, работающему на последнем издыхании.

В висках не пульсировало. Пчёлкин головы вообще не чувствовал толком.

— Хэй, — выдавил он-таки из себя, наклоняясь чуть за порог. Хотя стоило, вероятно, быть увереннее. Зайти в квартиру, как к себе домой, и Анну встретить со смелой улыбкой, какой мог ввести её в ступор.

Жаль, что от одного слова на горле в предательстве затянулась удавка.

— Хэй, — эхом отозвалась Аня. Губы дрогнули в улыбке, но она быстро себе сказала вернуть хладнокровие.

Девушка снова отошла, и Витя шаг сделал вглубь сорок третьей квартиры.

Князева вдруг заметила, что он руку за спиной прятал, и в голове метнулась мысль в одно короткое слово. «Цветы». Хотя и не обязан он был ей букеты дарить, — не в том статусе находился — но Анна почему-то уверена была, что Витя мялся, не в состоянии слова подобрать и вручить ей семь-девять роз.

Князева потупила взор, осознав, что упустила момент, когда стала вдруг подобные мысли допускать.

Пчёлкин сделал ещё шаг, чувствуя, как вступал на минное поле. Каждое слово, взгляд, мысль стало необходимым продумывать, чтобы не взлететь на воздух. Но и сердце стучало где-то в горле, поторапливая; секунда тишины бесила, выводила из себя до рези в глазах.

Он на выдохе сказал, явно боясь передумать:

— Тебе не привезли твои книги.

И, не зная, как мысль свою закончить правильно, протянул Анне стопку перевязанных бечёвкой книг, которые для девушки были в множество раз желаннее цветов.

Князева вздохнула, а выдохнуть уже не смогла. Спёрло дыхание, отчего она смогла лишь рот открыть. Она сразу всё поняла. Видимость сдержанности, которую так старалась сохранять, пропала, будто на готовую картину плеснули ушатом воды. Девушка только ладонь к губам смогла прижать, пряча раскрывшийся в изумлении рот.

Взглядом почти что диким пробежалась по корешкам. Зудерман, Барбюс, Гюго, Буссенар, Дюма, Нодье…

— Это же…

— Держи, — улыбнулся Пчёла. Какая-то часть его волнения, даже страха рассыпалась под ногами у Вити в каменную крошку, отчего стало проще дышать.

Он протянул Анне стопку из восьми книг, которые они с Мариной Степановной едва ли смогли перевязать, и Князева приняла их ошарашено. Едва не выронила, не думая, что такими тяжелыми будут, но удержала-таки сокровища свои, развернулась и поставила классиков на комод.

С горящими глазами она, намеренно не показывая огня в зрачках, опустила голову к узелку шпагата, который принялась развязывать скоро. Но дрожащие пальцы не слушались особо, отчего Анна покраснела от натуги и закусила нижнюю губу:

— Да что же…

Пчёлкин дверь прикрыл, чтобы никто случайно не услышал, не увидел их, и за Князевой встал. Чуть обогнул её справа, сам принялся за узел, едва коснувшись ладонями рук Анны. Она замерла, чуть голову опустив, но взором снова прошлась по корешкам.

Витя, распутывая бечёвку, пояснил, едва не смеясь тихо ни то с реакции Князевой, что близко-близко к нему стояла и, к счастью Пчёлы, не пыталась отодвинуться, ни то с тряски в кончиках своих пальцев:

— Я не знал, какие рассказы у тебя в Риге остались. Надеюсь, что хотя бы в одну книгу попал. Но… если вдруг не угадал… Новым романам, надеюсь, ты не расстроишься?

— Нет. То есть… Ты с Барбюсом угадал. У меня его томик «Ада» был, точно такой же… И Виктор Гюго тоже. «Отверженных» обожаю!.. — едва собирая мысли воедино, она принялась освобожденные из плена веревки книги оглаживать. Князева пролистывала, словно убедиться думала, что все они в оригинале, что не переведены на русский.

От мысли, что сможет теперь сама прочитать «Графа Монте-Кристо», что сама изучит красивейшие конструкции Дюмы, о которых с придыханием рассказывала преподавательница французского на парах второго курса, у Анны из горла вместо слов вылетали лишь какие-то восторженные сипы.

Она говорила себе в руки себя взять, но сердце колотилось излишне быстро. Думало выбить рёбра, не иначе, чем растянуло губы в какой-то неестественно широкой, для самой Анны, улыбке.

Пчёлкин тепло хмыкнул. Отошёл чуть назад. Князева книги обшаривала с внимательностью поисковой собаки, пролистывала, и с каждой страницей, на которой напечатаны были непонятные Вите слова, обороты и сравнения, её глаза лишь шире открывались. В них, наверно, при желании всю душу девушки рассмотреть можно было.

— Вить, я… — начала Анна, но, прижав к груди вторую книжку Дюмы, на которую Пчёлкин особенно долго в лавке у Марины Степановны смотрел, осеклась и стихла. Она едва ли не закашлялась от счастья, какое пыталась скрыть, когда бригадир с улыбкой в уголках губ голову наклонил.

— Как ты их нашёл?

— Места надо знать, Княжна, — усмехнулся беззлобно Витя. Девушка подняла на него зеленые глаза, и Пчёлкин подумал вдруг, что Аня сейчас его этими самыми книжками и огреет.

Но Князева вдруг коротко, но искренне хохотнула; тогда не думала обижаться на прозвище, которое, по сути, и не оскорбляло никак. И Витя почувствовал потепление.

Оттепель.

Девушка погладила по страницам «Даму с камелиями», будто книга была живой, могла ласку чувствовать, но в какую-то секунду ладонь замерла в воздухе, так и не падая на корешок. Вите не понравилось это совершенно. У Анны пальцы дрогнули так, что со стороны даже было заметно.

Голос Князевой показался чужим, принадлежащим кому-то другому, когда девушка вдруг взгляд, в котором от огня радостного остался лишь слабый блеск, подняла на мужчину и спросила:

— Сколько я тебе должна?

Витя сначала вопроса её не понял. А потом будто воздух из лёгких пропал в… оскорблении? Да, это явно возмущение было, какое Пчёле не позволило толком даже слов связать. Он на Князеву посмотрел так, словно девушка одним вопросом этим ему в руки пихнула деньги, какие в середине девяносто первого были одновременно и на вес золота, и обесценивались страшно, за недели превращаясь в бесполезные бумажки.

— Нисколько, — чуть ли не проскрежетал Пчёлкин. Он Анин взгляд встретил, приказывая себе не дёргаться в лишний раз, но перемнулся-таки с ноги на ногу и пояснил вещь, какую объяснять вообще не собирался: — Это подарок, Анюта.

Князева обняла «Даму» в оригинале так, словно она была её спасательным кругом. У Анны адово сохло в горле, слюна казалась пенообразной и слишком густой — такой, что выпиваемое кофе разбавить не смогло бы.

— С какой стати?

— В честь дня защиты детей, — чуть ли не выплюнул Пчёла, за секунду вспомнив, какой праздник сегодня показывался на листе отрывного календаря в офисе «Курс-Инвеста». У Ани уголки губ дрогнули в подобие усмешки.

Малейшей смены эмоций на лице её Вите хватило, чтоб ослабить давление чуть ниже ребёр. Следующую фразу он сказал, почти не тратя времени на подбор «правильных» слов:

— Захотелось порадовать тебя.

Правда сорвалась с языка легко. Аня кивнула мыслям каким-то своим, чуть ли не телом собственным почувствовав, как перекочевала тяжестью истина, которую принять и понять могли только они вдвоём, и снова себя одёрнула.

«Не надумывай, не фантазируй… Сама же потом пожалеешь»

Шепот мерзкой тени, которую Князева старательно душила все прошедшие сутки, будто в безликую сущность материализовался, вставая за спиной Анны, и страхи девушки ей же нашептывать стал. Княжна плечом дёрнула, бо́льшего себе не позволяя.

Она сделала ответный ход — сказала правду.

— У тебя получилось.

Витю будто кто-то невидимый за плечи схватил, лопатки сводя, вынуждая выпрямляться. Они с Аней снова взглядами переплелись. В зрачках у девушки блеснуло что-то светом ламп над покерным столом; прошли секунды, прежде чем Пчёла понял, что искры в глазах у Князевой появились от подобия безобидной усмешки.

Она ему улыбнулась. Господи, действительно улыбнулась.

Пчёлкин в ответ посмотрел на неё с теплотой. Анна на секунду задумалась в попытке вспомнить, ловила ли на себе такой Витин взор раньше, и, осознав, что излишне внимательна вдруг стала к мелочам подобным, захотела себе дать по лбу разом всеми восемью книгами. Только Князева крепче сжала «Даму», чтоб мозги на место вставить путем силового вмешательства, мужчина вдруг выдохнул через рот резковато, больно громко, спросил:

— Чего, Анюта, даже «спасибо» не скажешь?

Она посмотрела на него внимательно, словно искала подвох. Поджилки дёрнулись в коротком натяжении, когда девушка отложила книгу к остальной стопке и развернулась к Пчёлкину.

Поблагодарит. А как иначе? Ведь он подарок ей сделал. Старался, искал… Хотя, и не факт, что сильно упарился, ища книжки в оригиналах. С его-то связями…

Но время же на неё потратил? Значит, стоит хотя бы «спасибо» сказать.

Только вот она слишком расстроена вчерашним днём была, слишком грустила по оставленным в Риге книгам, отчего одного слова явно было мало. Аня запретила себе закусить губы в сожалении от осознания, что у неё только слова и были, и тогда рискнула всё-таки.

Девушка подошла ближе и на выдохе тихом, какой от самой себя скрыть постаралась, обхватила Витю за талию. Сразу почти почувствовала предплечьями кобуру пистолета, припрятанную за рубашкой, но ладоней не убрала. На секунду сердце рухнуло в пятки, едва не трескаясь в падении, только быстро вернулось в грудную клетку.

Анна, наступая на горло страху какому-то своему, положила голову на грудь Пчёле.

На миг мир перед глазами Витиными дрогнул, будто небеса рухнули. Мужчина аж замер, и не думая, что в девушке, которая ему макушкой до подбородка на каблуках чуть доставала, будет столько сил для объятья крепкого. Но сразу, как Князева к Пчёлкину притёрлась, как его сердце под ухом у девушки оказалось, Витя в кольце рук своих её спрятал почти с отчаянностью.

Так обнял, будто, стоило им разорвать объятье — и не увиделись бы больше никогда.

Пчёла выдохнул, словно сами мысли эти боль причиняли, и глаза прикрыл, думая подольше протянуть этот миг, чтобы потом мыслями вернуться в коридор её квартиры и снова, снова ощущать девушку в своих руках, дыхание Анино где-то в складках рубашки.

Девушка постояла недолго, а потом вдруг почувствовала, как несвойственный ей азарт выбросил в кровь адреналин. Тот самый гормон, который, как Пчёлкин утверждал, для жизнедеятельности необходим. Анна чуть призадумалась; голос разума орал, чуть ли не до сипа разрывая связки, что не стоит Князевой играться с судьбой, раззадоривать её, но чем дольше она стояла в объятьях Вити, тем тише и дальше звучали все доводы.

Она пожалела бы, вероятно, через час о совершенном. Но это было бы только через целый час, через целых шестьдесят минут!..

Князева оттолкнулась назад, пальцами упёрлась в сгибы локтей Вити и приподнялась на носочках, оставляя на щеке Пчёлкина поцелуй.

И всё бы ничего — поцелуй в щеку, почти что дружеский ведь жест!.. Она остальным бригадирам, Косу с Валерой, такое ещё со свадьбы Сашиной позволяла без задних мыслей. Только Витя, едва заметив приближение Анны к своему лицу, изловчился и голову повернул. Раньше, чем осознал сделанное, почувствовал на своих губах губы Князевой.

Прикосновение было совершенно невинным, почти что детским, случайным, но девушка сразу же перестала к Вите тянуться. Стыд жаром прошелся по коже Ани, что сразу от прилившейся крови стала красной.

Поцеловались, всё-таки. Добился своего Пчёлкин.

А Витя стоял перед Князевой, понимая, что током тряхнуло знатно от короткого касания. Словно через него все двести двадцать вольт провели. Сердце затихло, — думало разорваться, не иначе — а сам Пчёла посмотрел на Анну. Посмотрел в попытке прочитать её мысли и эмоции во взгляде, в попытке предугадать, как отреагирует…

Князева только стояла, не шевелясь, и тогда Пчёлкин снова её поцеловал. Так, как хотел поцеловать ещё на балконе у Космоса. Так, как не целуются в случайном прикосновении маленькие дети.

Он схватил Анну за шею, на себя дёрнул, будто Князева вырваться пыталась. Кончиками пальцев зарылся в пряди, ещё сырые после душа, второй ладонью талии коснулся. А сам ртом прижался с жадностью, словно только через лёгкие девушки дышать мог, и языком раздвинул Анины губы.

Ожидал сопротивления встретить, но Анна, что в его руках неподвижной статуей оказалась, через какие-то мгновения, отдавшие в виски ощутимыми сердечными сокращениями, вдруг пальцы рук вдавила в его щёки и раскрыла рот, позволяя языкам переплестись.

Пчёлкину от взрыва чувств под рёбрами захотелось умереть. Вот прямо сейчас. Это был бы лучший его конец.

Но он только крепче сжал Аню. В тот миг Витя позволил все мысли свои воедино собрать и понять, признать, что Князева ему нравилась. Теперь точно это понимал, так, что прокричать ей об озарении своём прямо в губы захотел, но воздержался. Пчёла только голову Анны чуть запрокинул, чтобы глубже поцеловать, едва ли не выпивая дыхание девушки своими ласками.

Сердце стучало безумнее, чаще, чем стучало даже при самой пиздецовой ситуации, какую Витя в тот миг вспомнить даже был не в состоянии.

Как же она ему нравилась… Как же тянуло, дьявол.

Князевой казалось, что она растечься лужей могла в руках Вити. И в миг, когда Пчёлкин был почти до неприличия близко, с мыслей, которые она старательно держала под замком, спал барьер, позволяющий всем эмоциям вырваться наружу. Может, неправильно было, что голову так потеряла разом, но вдруг не осталось места для обид на Витю. Анна только руками за щеки Пчёлу обняла, скользнула ладонями к шее, к которой день назад притрагиваться не думала, и почувствовала, как в пальцы ей пульс Витин ударял.

Что, правда так того хотела? И не догадывалась даже об этом?..

Пчёлкин подхватил девушку под бедрами, усаживая вдруг на комод. Сбоку от них книги стояли, которые Витю к Ане и привели, но в тот миг они у Князевой уже не вызывали такого восторга, какой душил всего минуту назад. Она почувствовала лопатками стену, тело мужское перед собой и развела ноги, позволяя бригадиру ближе оказаться.

Пламя, пронесшееся под кожей, могло сжечь. Но оба продолжали гореть. Друг для друга.

— Княжна, — прошептал вдруг в коротком перерыве Пчёлкин, сразу же обратно в губы, что от поцелуя опухли, впился. Такой сладкой, такой покладистой оказалась Анна, что у Вити дыхание сбило к херам. Задохнуться от переизбытка эмоций, от которых потряхивало знатно, мог, но целовать Князеву не перестал бы.

Даже если бы апокалипсис случился. Если бы Холодная война вдруг сделалась Горячей, если бы на Союз атомная бомба через Атлантику полетела, не отсоединился бы.

Рука Вити скользнула вниз по шее Ани, огибая контур сонной артерии, и чуть огладила плечо. Князева под лаской этой вдруг от губ оторвалась и, не в состоянии терпеть приятное давление под ребрами, стоном дыхание перевела.

Господи, как же она ему нравилась…

Он знал, чувствовал, что долго мог над её губами издеваться, закусывая их, посасывая, зализывая ранки на местах сорванной кожи губ, и в качестве награды сдавленные вздохи Князевой принимать. И, вероятно, так бы и целовал Аню до тех пор, пока над Москвой бы Солнце окончательно не зашло, пока воспоминания о вчерашней их перепалке не стали бы казаться сюрреалистичными, если бы вдруг у него в кармане легкого пальто не зазвенела трубка — та самая, огромная, тяжелая и ублюдски неудобная.

Сука. Нет, нет, только не сейчас!..

Витя ухватился за нижнюю губу Анны, думая не брать. Перезвонят, если очень важно. Только вот сама Князева, чуть назад оттолкнувшись, прервала поцелуй, что напоминал больше один долгий, но не болезненный укус, и сказала:

— Возьми.

Пчёла на неё посмотрел. На мокрые губы, на поднимающуюся и опускающуюся от неровного дыхания грудь, и на глаза, зрачки, что блестели едва ли не гирляндами. Зелеными гирляндами.

Витя вздохнул и поклялся себе, что в случае, если звонящий «номером ошибется», то попросту трубку в стену кинет. Чтобы до него больше в тот день никто точно не дозвонился.

Он взял разрывающийся телефон, нажал на кнопку приёма вызова.

— Алло.

— Пчёл, это Фил, — отозвался человек на другом конце провода.

Витя подобрался, понимая, что Валера не просто так, вероятно, звонит; Анна, сидящая перед ним на комоде, поджала губы, чтобы дыхание перевести не совсем громко, чтоб Филатов не услышал на фоне у Пчёлкина женский вздох, не надумал лишнего.

— Не занят? — спросила трубка голосом Валеры.

— А в чём дело?

— Тут Космос решил к Артуру заехать, проверить, как наш «друг» поживает, а он какие-то документы прячет. Непонятно, что, но явно что-то против нас пытается провести. Возможно, новую крышу думает найти, чтобы нас сбить.

Пчёлкин выдохнул, едва сдерживая желание кулаком по комоду дать, да так, чтобы ладонь от удара онемела. Сука, Лапшин ему жизнь портит, сам того не подозревая!..

Анна, конечно, всё услышала. Повернула голову в сторону, снова тихо выдохнула, но уже для того, чтобы сам Витя лишнего не подумал. Сердце свой стук успокаивало понемногу, и мысль, что она самозабвенно с Пчёлкиным целовалась только что, стала казаться нереальной.

Точно плод богатой фантазии.

— Вы уже там? — спросил Витя, медленно распрямляясь. А сам Князеву по изгибу талии погладил, словно думал на себя её взор обратить. Всё, чтоб не дать пропасти, до этого между ними простирающейся, заново разверзнуться.

— Да, тебя только не хватает.

— Буду. Через минут двадцать.

— Давай, — вместо прощания кинул Филатов, и тогда трубка почти сразу же отозвалась быстрыми и слишком уж громкими гудками.

Витя убрал телефон в карман, освободившейся рукой повернул лицо Анны к себе. Не собирался делать вид, что звонок, поступивший ему не совсем вовремя, вдруг что-то бы менял. Князева, смотря куда-то мимо Пчёлы, но в то же время в глаза ему всматриваясь, молчала.

Почему-то от этого зрелища у Вити желудок прилип к позвоночнику.

Пчёлкин, замявшись, задумавшись лишь на мгновения какие-то, сказал:

— Прости.

— Не за что извиняться, Витя, — сказала, вроде, спокойно, даже понимающе, но Пчёле все равно не по себе стало. Нет, стоило извиняться. За то, что нашел в себе, наконец, силы действиями чувства свои показать, что сразу же нужен стал другим.

Хотя ещё минут двадцать, как минимум, должен был принадлежать Князевой.

Но Анна девочка умная, Витя сам это не раз говорил. И тогда она, поправив ему почти что буднично воротник рубашки, сказала, в который раз демонстрируя свою рациональность, ему совершенно сносящую крышу:

— Тебя ждут.

Пчёлкин чуть на Князеву посмотрел — на уже хорошо изученные ресницы, дуги бровок, на губы сладкие, что на вкус как кофе с шоколадом.

Он решил вдруг явно, что если бы не бригада звонила, то точно нахрен бы любого послал.

Витя закусил внутреннюю сторону щеки, а, когда Аня с комода соскочила, на пол опускаясь, поцеловал её снова. На этот раз — украдкой, словно их застукать кто мог в её пустой квартире. Князева едва успела понять, что Пчёлкин опять наклонился, губами к ней прижался, так Витя сразу ушёл. Толкнул дверь, не запертую на замок, обернулся на самом пороге.

Не позволил девушке серьёзным взглядом себя проводить. Напоследок он Ане подмигнул озорно — примерно так же, как день её прилёта в Москву — и только потом вниз по лестнице поспешил, уже продумывая, какими лучше дорогами проехать, чтобы к «Курс-Инвесту» приехать в срок.

Анна осталась в квартире. Заперла дверь и сразу же прижалась к ней лопатками, едва ли в состоянии стоять твёрдо на ногах. Она моргнула тяжело, словно события последних десяти минут обухом по голове её огрели, оглянулась по сторонам.

Князева зацепилась взглядом за стопку книг с иностранной классикой, корешки которых, вероятно, успели пропахнуть сигаретами Пчёлкина.

Бабочки в её животе с некой осторожностью взмахнули крыльями, выходя, наконец, из долгой спячки.

Комментарий к 1991. Глава 9. Очень интересный опыт – писать с температурой 38,3° и неимоверный желанием выложить новую главу. Глаза режет изнутри, голова тяжёлая, но чувствуется облегчение от того, что сделала желаемое.

Автор на больничном🤒

Спасибо вам за высочайшую активность в комментариях! Даже слов нет, чтобы хоть примерно описать мою радость от вашей отдачи 😭 Буду рада узнать ваше мнение о прочитанном и в этом раз; на данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы.

Иными словами, всё для вашего удобства💕

Хороших майских праздников☀️

====== 1991. Глава 10. ======

Остаток четверга Анна проводила за чтением «Похитителей», подгоняя себя новыми книгами, которые ждали её на полке и звали всё к себе, приглашая, наконец, погрузиться в них с головой.

А пятницу Князева сидела, как на иголках, почему-то став уверенной, что с ней Пчёлкин попытается встретиться.

Приедет, как-то свяжется, и они проведут время вместе. Возможно, поедут на Патриаршие пруды, где около семидесяти лет назад гулял, вдохновляясь на написание «Мастера и Маргариты», Булгаков, а, может, по Арбату гулять направятся. Или, наоборот, уедут куда-нибудь за черту города, попивая чай из термоса и возвращаясь поздно ночью, слушая «Savage».

Только вот последний рабочий день в неделе прошел в одиночестве, которое Князева старательно пыталась убить компанией главных героев романа Буссенара. Девушка страницы перелистывала, но понимала, что не смогла бы и строки даже на родном языке прочитать, что уж было говорить про чужой; прямо на её глазах французские конструкции распадались на бессвязные слова, а те, в свою очередь,разбивались на буквы.

Анну тошнило. Она пыталась отогнать мысли дурные, себе утверждая, что Пчёлкин может быть занят — «да и не обязан он с ней всё свободное время проводить, у него своих дел полно может быть…».Только все эти доводы казались неубедительными по сравнению с шепотом вдруг пробудившейся неуверенности, что так и шипела змеей, чёртовой анакондой, какую Князева в глаза ни разу не видела:

«Ты слишком многого захотела. Не думала, что ли, что Витя от скуки всё это затеял? Ведь ты ему отказала. Вдруг принципиально ему стало твоего расположения добиться? Добиться, а потом откинуть…»

«Что, думаешь, ты вся такая из себя? Единственная, неповторимая и непревзойденная ни одной другой московской девчонкой? П-хах, глупая Князева!..»

Девушка закрывала уши, словно думала, что не услышит так мыслей своих, но это не помогало особо. Стены гостиной от молчания, бесцельного сидения в квартире будто сужались; её волнами захлёстывала тоска. Отчего-то ещё Аня в голове своей и сталкивалась с попытками Пчёлкина как-то оправдать, и попытки эти быстро разбивались морской пеной о злость на Витю, что как сквозь воду канул, на саму себя.

И так по кругу…

Анна захлопнула книгу, когда осознала, что один и тот же абзац уже трижды читала, но никак не могла понять, о чем там думал Сэм Смит, под каким углом держал кирку и для чего вообще полез в пещеру с драгоценными камнями. За окном её спальни уже давно стемнело, только фонари от козырька подъезда свет отражали. Часы в ночных сумерках едва ли можно было разглядеть.

Девушка перевернулась в кровати, чуть голову с постели свесила и прищурилась, смотря на циферблат.

Приближалась полночь. Пчёлкин, вероятно, точно не приедет.

Захотелось себя книгой по голове ударить, чтобы не думать больше… о произошедшем. Словно нравится себя накручивать, правда, ну, сколько можно!..

Может, вероятно, этого и не мог вынести Улдис — её последний молодой человек, с которым Князева разошлась незадолго до празднования Нового, тысяча девятьсот девяносто первого Года? Вдруг для Барды серьёзность Анина, ответственность, с которой она к отношениям, к малейшим проявлениям холода относилась, была «минусом» весомым?..

Но не могла Аня по-другому. И до сих пор не может. Вот… такой человек.

Инте, с которой Князеву связывала не особо долгая, но относительно доверительная дружба, предположила как-то по-пьяни, что Ане просто любить нельзя. Что это для неё же опасно, что девушка полностью в другом человеке раствориться может, про себя забыв, и тем самым загубит себя.

Князева, услышав размышления, какие с хмельной головы приняла за наезд, с подругой сцепилась, стрелки переводить стала и припомнила Инте её инфантильную выходку, чуть ли не с пеной у рта рассказывая известную обоим историю, как Дауринс по первому же звонку бывшего молодого человека своего поехала на вокзал, Гирта встречать.

На следующий день, встретившись с коренной рижанкой после трёх лекций по языкам, Анна извинилась перед ней за слова о Гирте, воспоминания о котором вызывали у Дауринс нервный тик. Да и сама подруга спешила просить прощения за распространение своих «теорий».

Конфликт оказался исчерпан, но Князева ещё неделю минимум «идею» Инте не выкидывала из головы.

И теперь слова — уже покойной — подруги студенчества снова отозвались в голове Анны церковным набатом, только усиливая внутреннее напряжение, от которого хотелось спрятаться, убежать далеко.

Но рано ведь говорить, что влюблена… Да, симпатичен ей Витя, скрывать не будет, и без того, видимо, себе наврала уже сильно, что запуталась серьёзно, но и любовью это назвать не может. Князева ведь девочка умная, ей это постоянно говорили, да и сама Анна так считала. Потому и знала, умела различать «симпатию» и «любовь»; это понятия полярные.

Первое ни к чему не обязывает, а второе вот… обязывает. Поэтому, говорить, что Князевой «любить нельзя» — неправильно.

Вероятно.

От обилия собственных мыслей, что так и разнились между собой, Князева вдруг зарычала в недовольстве, душа собственный рёв перьевой подушкой. Когда, правда, серьёзно стала так рассуждать о Вите?

Тонкий тембр внутреннего голоса ей ответить попытался, но Анна убрала книгу на тумбочку возле кровати, забралась под одеяло, думая во сне спрятаться от всех своих проблем. Несмотря на тяжесть под сердцем и гул мыслей в голове, сон пришел быстро; вероятно, Князева саму себя утомила сегодняшними размышлениями, отчего уже через минут семь-десять в сорок третьей квартире, в пятом доме по Скаковой стало тихо.

Утро Аня встретила с неким туманом в голове. Переживания вчерашние при свете солнца казались какими-то сюрреалистичными; сложно было поверить, что Князева действительно места себе не могла найти, что по нескольку раз продумывала уже произошедшее и случившееся в попытке найти объяснение чуть ли каждому случайному взгляду.

Мама, ну и глупости.

Девушка посмотрела на часы — одиннадцать двадцать три — и нахмурилась; от взгляда на циферблат голова затрещала по швам. Нельзя столько пить кофе, нельзя так долго спать. Иначе к тридцати пяти годам сердце будет ни к чёрту, а руки зайдутся в тряске, как при хроническом заболевании.

Анна поднялась на ноги и направилась в сторону ванной комнаты в надежде смыть с себя вчерашние глупые мысли.

Мужской голос из динамиков радио объявил, что в Москве наступило два часа дня, когда Пчёлкин припарковался под окнами у Князевой. Кончики пальцев чуть дрожали, отчего и руки атаковал мелкий тремор; пришлось машину переставлять, чтобы она ровно встала между красненькой «окушкой» и стеной подъезда Анны.

Витя отключил магнитолу. Когда сводка новостей умолка, его чуть не оглушили вопли детей на площадке, которые, вероятно, с наступлением лета чуть ли не круглосуточно орали, играя в догонялки и прятки вокруг одиноких железных качелей и небольшой горки.

Пчёла перевел дыхание. Слишком тяжело было на улице находиться — грёбаная духота июньская. Он встать хотел, к подъезду направиться, но будто к автокреслу прирос.

Вероятно, Анна недовольна была, что он на сутки почти пропал. Конечно, хотелось верить, что Князева не сильно обижается, но в чудеса Витя верить перестал где-то лет в восемь, когда перед Новым Годом увидел, как папа заталкивал под ёлку подарок от «Деда Мороза».

Он догадывался явно, как всё выглядеть могло: приехал, поцеловал и сразу же свистнул. Хотя, раньше такое и привычным даже было… Только вот тошно становилось от осознания, что, вероятно, на душе у Князевой творилось.

Или не творилось? Может, ей вообще плевать? И гуляет сейчас где-нибудь по Манежной в платье, какого Витя на Анне ещё не видел, с каким-нибудь очкастым пацаненком из Бауманки заводит новое знакомство?..

Пчёлкина передернуло, отчего он подобрался сразу. «Так, а ну, в руки себя взял!». Перевалился на заднее сидение, забирая покупки с гастронома, расположенного от дома Аниного через дорогу Ленинградки, и решительно вышел из машины.

Пока до подъезда шел, себя подбадривал. Под нос бубнил, задавал риторические вопросы из серии: «Сколько можно мяться, чего бояться?». И поднимался по лестницам, снова и снова повторяя одни и те же слова, не желая мысли иные до себя допускать.

В пакете перестукивались банки, шелестели упаковки.

Он подошел к уже хорошо знакомой двери. Что-то подсказывало, что Витя чаще остальных бригадиров на Скаковую приезжал, и чувство этой странной гордости чуть приподняло уголки губ. Пчёла вжал кнопку звонка в самую стену и попросил только того, чтобы Анну его визит не парализовал, чтобы Витя не стоял под дверью вечность.

Стал ждать. И ждал недолго.

Князева открыла быстро. Пчёлкин подумал, что она Витю ждала, но какая-то его часть — вероятно, здравый смысл — вторила, что Анна попросту не посмотрела в глазок.

Но она же всегда смотрит? Может, всё-таки, ждала?..

Руки дрогнули, едва не роняя продукты под ноги Ане, когда Пчёла с ней взглядом сцепился.

Девушка встретила его в домашней одежде, с сырыми волосами, закутанными в полотенце. С кончиков прядей, выглядывающих из-под хомута, капельки воды срывались за воротник клетчатой рубашки, что была почти в одну длину со штанинами серых шортиков. Аня посмотрела на Витю глазами, раскрытыми шире обычного. Словно она не ожидала, что Пчёлкин явится именно сейчас.

Словно ей ещё нужно было время, — несколько часов, минимум — чтобы ещё сильнее себя заставить нервничать, а потом уже равнодушной стать к внезапной пропаже Пчёлы.

Витя понял, что они бы могли так вечность стоять, поэтому спокойно, словно не случилось ничего, повёл себя. Он улыбнулся, чуть приподнял руку с покупками и протиснулся в квартиру Анны, не дожидаясь приглашения:

— Привет, Княжна, — кинул, когда прошёл мимо неё.

Не наклоняясь, Пчёлкин снял ботинки, поочередно упираясь пальцами ног в пятки, и быстро направился на кухню. Выглядело это максимально небрежно и естественно, словно они с Князевой вместе уже несколько лет жили, но вот икроножные мышцы при шаге у Вити словно окаменели.

Анна чуть постояла возле порога — собственное прозвище её на время парализовало — и только потом обернулась за спину свою. Посмотрела, как Пчёла стал покупки выкладывать, на миг подумала, что вздёрнутый постоянными переживаниями разум с ней злую шутку сыграл, что галлюцинацией всё происходящее было.

Уголки губ дёрнулись в усмешке, непонятной даже самой Князевой, когда она всё-таки заперла дверь на замок.

Девушка зашла на кухню, чувствуя себя вступившим на минное поле сапёром. Чуть постояла за спиной у Вити, у которого под тяготой тишины руки забивались, как после тренировки на бицепс и трицепс.

Воздух стал сухим. Девушка стянула с волос полотенце, чуть их промокнула и вниз потянула, чтоб излишне тонкие пряди у висков не торчали пушком.

Подошла к Пчёлкину, локтями упёрлась в поверхность стола, но слов не нашла. Любая попытка хоть как-то разговор завести вдруг стала казаться Ане шагом прямо в медвежий капкан.

Тогда губы сами по себе разлепились, говоря:

— Не думала тебя увидеть.

— Только с делами расправился, — сказал Витя и даже не соврал.

Вечер четверга, незаметно перетекший в утро пятницы, он со всей бригадой провёл в «Курс-Инвесте». Сначала Артурчика пытались выкурить из его кабинета, в котором дебил заперся, чуть ли не воплями приказывая Белову и компании свалить подальше. Потом Космоса, явно взбесившегося от тона такого, успокаивали, от Лапшина пытались оттащить, да так, чтоб всё обошлось без телесных повреждений для старого Витиного соседа. Только к трём часам ночи они вбили в голову Артуру простую житейскую истину, что лучше ему с бригадой не играться, если жить — относительно спокойно — хочет. А напоследок, радуясь сообразительности Лапшина, — тоже совершенно относительной – компания пропустила по рюмочке коньяка. Потом все дружно разбрелись по машинам, совершенно не переживая, что чуть пьяными были, и по домам разъехались.

Витя точно помнил, что, мча по пустой Тверской, думал к Анне заехать, но в последний момент передумал. Будить не захотел.

Пятницу с родителями провел, которые позвонили чуть ли не с самого утра и сказали, что соскучились. Пчёла так прикинул, что со свадьбы Сашиной к маме не заезжал, потому относительно быстро собрался и поспешил на Новочерёмушкинскую улицу, на которой провел всё детство и юность свою совершенно незабываемую.

Он за ужином выпил с отцом несколько рюмок армянского коньяка, привезённого «партнером по работе», на деле бывавший ереванским криминальным авторитетом, и долго ему какие-то байки — ни то придуманные, ни то реальные — травил. Когда мама с папой уже спать собрались, Витя уселся курить в гостиной, что для него до двадцати лет было строжайшим табу. Посмотрел на стену перед собой и заприметил на ней рамку, на которую внимание обращал примерно раз в декаду.

Фото родителей с их свадьбы в шестьдесят седьмом году красовалось под стеклом, и почти лихорадочный ассоциативный ряд мыслей привёл его воспоминаниями к Княжне. Витя на пошедший желтизной от времени снимок взглянул и вспомнил пьяной башкой своей, как оставил, дурень, девочку в одиночестве, какое развеять могла лишь книжками, как уехал некрасиво.

Какая-то неясная — то ли хмельная, то ли излишне чувственная — тоска накатила, щемя сердце до рези в глазах.

Решил, что поедет к ней в субботу. И приехал. Стоял теперь с Аней на кухне и ощущал, как язык прилипал к нёбу, будто щедрым слоем клея был намазан.

Князева кивнула каким-то своим мыслям, будто во взгляде Пчёлкина все события последних дней увидела, и так же, как сам Витя, замолчала.

Пчёла отложил авоську в сторону. Анна заметила, в основном, овощи. И мясо замороженное — удивительно, как Витя его довёз при такой духоте. Немного сладостей, которые, вероятно, суммарно вышли на десятки тысяч, и несколько бутылок минеральной воды.

— Саша, по всей видимости, вас по очереди ко мне с продуктами отправляет? — спросила с усмешкой Князева. Взяла курицу, умудрилась одной рукой открыть морозильную камеру. — То Космос всё еду привозил, катался чуть ли не каждый день, теперь ты… Когда Валеру ждать?

Витя сам усмехнулся, но не от веселья. Кисло вся ситуация выглядела. Действительно, что ли, думала, что он только еду привезти хотел? Будто Аня не в состоянии в магазин на нулевой этаж спуститься, как же.

Неприятно зацарапало в горле и вниз по трахее. Как лезвием меча японского самурая, на которого в детстве Фил хотел быть похожим.

Анна ходила от стола к холодильнику, Пчёла скинул пиджак, в котором можно было упариться, и положил его на спинку стула. Голос не дрогнул, когда Витя протянул:

— Попрошусь у Сани на эту «должность» на постоянную основу.

Князева усмехнулась и только через какие-то секунды поняла, что не знала, шутил Витя, или правду говорил.

И снова тишина. Дурацкая, бесящая безмерно. Пчёлкин взгляд отвел в сторону и беззвучно, едва ли разлепляя губы, ругнулся себе под нос. И почему они вообще делали вид, что всё нормально?

Или, может, Анна и не прикидывалась, и для неё действительно его визит — лишь повод принести провизию? А в спальне у неё уже висело выглаженное платье, каким девушка планировала шокировать умников с Ленинской библиотеки?

Какой кошмар.

— Слушай, давай поедим?

Анна аж остановилась. Приготовить обед для неё проблемой не было — ещё с обучения в первом классе, стоило Князевой только научиться обращаться с газовой плитой, девушка готовить научилась. Сначала, конечно, верхом кулинарных навыков была яичница, но со временем мама стала всё чаще на ночных сменах пропадать, чтобы себя и дочь прокормить да одеть, и Ане пришлось бо́льшим изыскам учиться.

И, чего уж там, научилась. Только услышав от Пчёлкина тогда это… предложение, вдруг захотелось хохотнуть коротко. Почти что нервно.

— Ты, что, голоден?

— Не стал бы предлагать, Анюта, если бы не хотел есть, — заметил резонно Пчёлкин и оттолкнулся, наконец, от стола, на который опирался. Подошел к девушке и, улыбнувшись мягко, взял из её рук огурцы и помидоры для салата.

Девушка толком не сопротивлялась, только на Витю посмотрела, словно явно сомневалась в его вменяемости. Так, что, быть должно? Или Пчёлкин прикидывался?.. Она назад сырые волосы откинула и сказала, ощущая онемение кончика языка:

— Вниз по улице есть бистро.

— Там та ещё отрава, — скривился Пчёла. Отвернулся, вымыл овощи, а сам понял, что его, по сути, очень культурно послали. За дверь выставили. — А так домашнего хочется…

Слова его прозвучали, как намёк, который понять бы смог даже совершенно бестактный тупица. Аня поджала губы, словно думала, как на слова Пчёлкина ответить поострее, но потом вдруг выдохнула, смиряясь. Сама не поняла, почему сдалась так быстро, но убрала последние две луковицы на стену холодильника, освобождая руки, и достала сковородку со вчерашними свиными котлетами.

Посмотрела на Пчёлкина, который едва ли мог не улыбаться, и предупредила, с напускной хмуростью покачала головой:

— Помогать мне будешь.

Витя кивнул, готовый лобстера сварить. Взялся за овощи и под чутким руководством Князевой, что на стол стала накрывать, свой вчерашний ужин разогревать, принялся нарезать летний салат, лишь изредка с ней ладонями, локтями и взглядами сталкиваясь.

Захотелось глубже дышать.

После обеда на мойке сохли тарелки, столовые приборы. Анна протирала стол, собирая с него крошки от хлеба, а Витя прошелся к дивану. Поставил на тумбочку слева от себя две чашки: одну — с кофе, вторую — с черным чаем и лимоном. Пчёлкин откинулся на мягкую спинку, посмотрел в окно, из которого с его ракурса ничего, кроме голубовато-синего неба, не было видно.

Было спокойно. Так же ощущались беззаботные выходные в детстве за городом — такие, о каких Пчёлкин уже забыл совершенно.

Князева стряхнула мелкий мусор по типу крошек в раковину, промыла и выжала тряпку. Потом вытерла руки и огляделась по сторонам, словно впервые оказалась в квартире, снятой Беловым для неё, словно что-то в ней вдруг изменилось.

Анна поправила волосы, что при необычно сильной для июня жаре высохли почти, и поняла, что ощущения её не обманули. Да, что-то изменилось. Если говорить совсем точно, то речь шла о количестве человек в гостиной.

Пчёлкин на диване сидел, и не собираясь уезжать. Хотя продукты принёс на ближайшие трое суток, даже умудрился поесть. По сути, ничто не держало его. Или же?..

Анна почти успела додумать мысль… довольно самоуверенную, но быстро себя одёрнула; ей и без того было, чем себя потакать перед сном.

Князева сделала шаг к дивану и, когда опустилась справа от Вити, обрадовалась, что ноги выдержали вес собственного тела, не вывернулись в обратную сторону, роняя саму Аню на пол.

Она едва ли успела на Пчёлу, на затылок его посмотреть, как мужчина взялся за чашки. Протянул ей кофе, от которого у Анны уже малость двоилось в глазах по утрам.

Князева улыбнулась натужно, чуть голову склонила и приняла кружку с нарисованной на ней лошадкой с шерстью какого-то неестественного цвета.

— Не поздновато для кофе? — спросил у неё Витя. Чуть подвинулся вправо, к Ане, совсем малость сокращая между ними расстояние, что почти что незаметным осталось.

Девушка усмехнулась, посмотрела в дымящуюся гущу:

— Я всегда его пью.

— Значит, кофеманка?

— Вынуждена, — снова усмехнулась Анна и только через секунду поняла, как прозвучало её слово. Она заметила боковым зрением, как рука Вити в локте напряглась, и на Пчёлкина посмотрела. Он выразительно приподнял бровь в ясном Ане вопросе.

Князева цокнула языком на саму себя и пояснила всё-таки Пчёле всё:

— Чай больше любила в детстве. Как минимум потому, что мама запрещала пить кофе раньше четырнадцати лет; вредно, говорила, хотя сама постоянно себе заваривала. Но, когда я стала комнату у старой пары в Риге снимать, то поладила с новыми соседями. Завтракали и ужинали вместе, иногда обедали. И мне хозяйка часто чай заваривала. Такой вкусный!..

— Что за чай?

Витя размял плечи, чуть ими повёл, и тогда его рука коснулась локтя Анны. Жест почти мимолетный, но Князева его заметила — а как иначе, если после этого «случайного» движения кожа горела?..

— Зелёный. С мёдом и липой. Я только его теперь пить могу. Остальные невкусные.

— Так, а что не заваришь?

— Нет в Москве такого. Только в Риге видела.

Пчёлкин задумался, посмотрел в свою чашку, словно после слов Аниных и ему другие чаи, кроме этого восхваленного липового сорта, стали отвратительны. Чуть глотнул горячего чая, который пить при жаре июньской было глупостью; цитрус отдал на языке легкой кислинкой.

— Значит, кофе — как… — он почти перед лицом Анны защелкал пальцами, подбирая нужное слово, и девушка с усмешкой безобидной, что стала привычной при их разговорах, подсказала:

— Альтернатива. Да.

Пчёла воздух ртом схватил, а потом улыбнулся одними уголками губ. Девушка хмыкнула, когда Витя чуть плечом её толкнул, словно за излишне богатый словарный запас подколоть думал, и, конечно, заметила, как замерла рука бригадира на его колене в каких-то сантиметрах от её же ладони.

Будто коснуться хотел.

Она одёрнула себя почти сразу, словно такие смелые мысли обжечь могли. Вместо того сделала глоток кофе. Участившийся пульс, с которым дышать было тяжело, списала на дрянь из пакетов, размешанную кипятком.

А Пчёла огляделся, отмечая взглядом изменения, какие претерпела квартира на Скаковой за три недели Аниной жизни в Москве. Особенно в глаза бросилось увеличившееся в разы количество живых растений на тумбочках, кофейном столике. Ещё Витя на полках заприметил фотоальбом, — тот самый, видно, про который Белый у сестры в «Домодедово» спрашивал — и книги, количеством которых мог похвастаться не каждый коллекционер; чертовы классики, писавшие на непонятных Пчёлкину языках, расположились чуть ли не на каждой горизонтальной поверхности.

— Давай во-он туда полочку прикрутим, — предложил Витя, пригубив чай. Именно пригубив — пить, глотать такой кипяток казалось невозможным. Анна отвела взгляд от ресниц Пчёлкина, длине которых могла позавидовать любая девчонка, даже она сама, и посмотрела, чуть поморгав глазами, куда указывал мужчина.

— Зачем?

— Книги складывать, — пояснил он и снова, сделав осторожное движение ладонью, прибился к Князевой. На коже поясницы выступили капельки пота, почти естественные для городской духоты.

Она вздохнула глубже. Тише.

— Ты же в Москве осталась. Знаешь, какой тут кладезь литературы? Ого-го!

Вскинул палец перед лицом Анны. Девушку этот жест, ассоциирующийся с мамой, малость раздражал, но Витя сопровождал действия свои улыбкой такой, что Князевой сложно было бы сильно злиться. Ладонь Пчёлкина упала на спинку дивана, чуть прижимаясь сгибом локтя к плечам Ани.

Мысли, которые она не спешила признавать, стали такими навязчивыми, что прогонять их стало почти бесполезно.

— Уверен, что через две недели тут целый лабиринт из романов образуется. Буду к тебе приходить и видеть стены из листов да корешков, — усмехнулся Пчёла и, отодвинув от себя чашку, приложил освободившуюся руку, что в тот миг рупором стала, ко рту.

— Приходить и кричать: «Анюта-Анюта, здесь ли ты, девица, здесь ли ты, красная?».

— Ко мне приходить хочешь? — спросила вдруг Князева с усмешкой, вяжущей по рукам и ногам.

Сердце стукнуло по ребрам так, словно думало из груди выпрыгнуть. Прямо в руки Ане, вероятно, приземлиться хотело.

— Хочу, — признался Пчёла, на неё повернулся. Ощутил себя вдруг игроком в покер, поставившим на пятую карту все средства свои. Пан или пропал, как говорить любил. Анна посмотрела на него прямо, будто взором думала всю душу Вити прочитать, а у самой кончики пальцев задрожали.

«Не надумывай, не надумывай, милая…»

— …Надо же, всё-таки, полочку повесить.

Сердце Князевой не рухнуло куда-то вниз в стремлении разбиться, но вены и артерии, кровь к нему подающие, задержали падение, когда Витя за плечи её обнял, к себе притягивая. Дрогнувшие руки едва ли не расплескали кофе по блюдечку и по ноге, не прикрытой шортами.

Анна на плечо Пчёлы голову положила, когда почувствовала ладонь бригадира на своём локте. Мужчина кожей руки, груди, прикрытой рубашкой, ощутил, какой горячей стала за минуту-другую щека Князевой.

Раньше бы усмехнулся самодовольно. Но не теперь. Что-то щекотало странно в гортани, вынуждая улыбаться. Почти блаженно.

«Как же спокойно мне с тобой, Князева…»

— Что читаешь сейчас?

Анна потянулась чуть к столику кофейному, чтобы убрать чашку свою, и, опускаясь обратно на диван, с дрогнувшими изнутри коленями голову на грудь ему положила.

Пчёлкин даже губу нижнюю закусил. Словно в казино, которое любил, как минимум, из-за алкоголя элитного, куш сорвал.

— «Похитителей». Хочу закончить, прежде чем за новенькое что-то взяться.

— А над чем думаешь? Что хочешь?

— Наверно, «Отверженных». Я люблю это произведение. Первое, что на французском прочла — от начала и до конца, — призналась Аня. Она чуть подогнула ноги под себя, на диван полностью забираясь, и к Вите притёрлась ближе. Лишь через секунду поняла, что сделала это, не задумываясь, как выглядеть будет, и больно защемило под сердцем.

Язык стал непослушным, точно высохшим, когда Князева добавила:

— Или «Графа Монте-Кристо». Я даже на русском его, если честно, не читала. Так что, интересно, что там будет.

Витя слушал внимательно, на Анну смотря. Она у него почти на груди лежала так, что, прижми он подбородок к ключицам, и губами бы ей в макушку уткнулся. Не знал, слышала, чувствовала ли Князева его пульс; рука Пчёлкина, обнимающая за плечи, принялась вдруг играться с кончиками чёрных волос. Накручивать их на себя, между пальцами пряди перекатывать, проверяя тех на мягкость.

Как же спокойно…

Пчёла оглянулся по сторонам. Ближайшей книгой к ним была какое-то французское произведение, — Витя уверен был отчего-то, что романчик под руку ему попался — и тогда он Ане её протянул.

— Можешь мне почитать?

— Нет, — нахмурила бровки Князева и пояснила раньше, чем у Пчёлкина от отказа по пальцем пошло онемение: — Не думаю, что смогу быстро и красиво переводить с французского на русский.

— Ты не поняла!.. — воскликнул Витя и раньше, чем Аня задала резонный вопрос, чуть подобрался, чтобы Князева улеглась на нём удобнее. — На французском почитаешь?

— А ты поймёшь? — снова нахмурилась девушка, но Пчёла не увидел, как в недопонимании метнулся её взгляд. Он погладил Аню по плечу, пробираясь неспешно, будто в осторожности, к шее девушки.

Улыбнулся мыслям своим, сказал:

— Пойму, — зная прекрасно, что ни слова не поймёт. Но он только книгу в левую руку взял, чтобы Ане удобнее смотреть было.

Девушка поняла быстро ложь Вити, но противиться не стала, — «для чего-то же ему это надо?..» — и с какой-то хитро-умильной улыбкой, на какую, как думала раньше, не способна была, правой ладонью раскрыла первый разворот.

Витя достал, сам того не понимая, «Графа». Анна думала принципам своим не изменять, потому потянулась к «Похитителям бриллиантов», которые уже привычно лежали на диване почти под самой подушкой.

— Убери. Сначала дочитаем Буссенара.

Пчёлкин не противился. Взял книгу в левую руку, как взял Дюму, и Князева легла к нему на грудь. Она открыла страницу нужную, а потом ладонь, которую не знала вдруг куда деть, положила чуть выше пресса Вити — крепкого, но не ясно выраженного. Пальцы девушки оказались прямо на уровне одной из нижних пуговиц; захотела бы, расстегнуть могла.

Витя дёрнул чуть головой, вытрясывая из черепной коробки фантазии о событиях, которые произойти бы могли после его снятой одежды.

И Анна читать стала. В такт её слов, голоса, что даже звучать стал мягче от чужого языка, Пчёлкин постарался дышать тише. И звуки Скаковой улицы — шум Ленинградского шоссе неподалеку от дома Князевой, крики девочек и мальчиков на детской площадке под окнами, сквознячок тёплый — стихли, став задним фоном, который не различить особо, и только чтение девушки слышать мог.

Всё будто в вакуум заточилось.

Витя опустил голову на макушку Ани, прикрыл глаза. Девушка под ним запнулась чуть, но дальше только чувственнее зачитала строки, какие, наверно, сама тогда с трудом могла понимать.

Под опущенными веками Пчёлкина заходили тени. Сначала размытые, но с каждой минутой чтения прекрасного — как по звучанию, по такту, так и по искренности — становящиеся чётче и чётче. Они стали контуры обретать, цвета, даже голоса, и тьма стала фоном ярким, превращаясь в тёплую пустую улицу.

Вите предстала история. Такая, до какой, вероятно, додумался какой-нибудь театральный режиссер ещё в начале уходящего века, но такая, какую сам Пчёлкин узнал только сейчас. И сюжет истории этой менялся в зависимости от тембра Ани. Выше, радостнее звучал голос — и герои счастливы, вместе время проводят, словно до них мир сжался. Чуть тянуть гласные звуки начинала — и безликие влюбленные сталкивались с первыми трудностями. Совсем гнусаво читала язык непростой — и сердце рвалось в тоске не столько у пары, сколько у самого Вити.

Хотя и понимал он, что не мог такую историю рассказывать приключенческий роман про негров, но ничего не мог поделать с собой.

Это шоу перед глазами Пчёлы напоминало галлюцинацию. Словно он напился, и теперь подсознание с ним игралось, выдумывало то, что не существовало на самом деле никогда. Словно всё происходящее — самообман.

Витя приоткрыл глаза; мысль собственная напугала, вынудила оглянуться – действительно, вдруг, всё придумал себе, а сам, на деле, сидел в машине всё это время, не рискуя по лестнице к Князевой подняться?

Но Анна лежала у него на груди. И выглядела ещё так естественно рядом с Пчёлкиным, словно ей судьбой предназначено было на французском ему книжки читать на выходных, иногда чуть поглаживая диафрагму, запуская тем самым по мышцам тепло — не разрушающий жар, а приятно греющий огонь.

Как же спокойно!..

Пчёла снова прикрыл глаза. История продолжала разворачиваться под аккомпанемент голоса Анны, что для него стал пианино.

Комментарий к 1991. Глава 10. Спасибо вам за высочайшую активность в комментариях! На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы.

Иными словами, всё для вашего удобства💕 Буду очень рада комментарию🥺

====== 1991. Глава 11. ======

Над Москвой медленно заходило солнце. Князева дочитывала «Похитителей», проглатывая одну страницу за другой; такого запала, жадности до сюжета она не испытывала давно, с самого прилёта в столицу. Волнения, до этого душившие Аню при попытке хоть строку прочесть, будто заглушились собственным голосом. Она на французском говорила, почти не смачивая горло нелюбимым кофе, а в голове быстрее формировались на родном языке мысли, складывающиеся в фразеологизмы, которых не знал ещё ни один писатель – даже сам Буссенар.

Иногда она, натыкаясь на отрывки, выученные назубок, поднимала незаметно взгляд на Витю. Проверяла, не уснул ли случайно Пчёла от монотонных, в какой-то степени гнусавых реплик, и, замечая, как чуть дёргались его веки, как ровно поднималось тело под её рукой, продолжала читать. Разумеется, он не понимал всей драмы о пещере с драгоценными камнями, обвалом снесённой в реку, но слушал так внимательно, словно думал найти в произношении Анны ошибки.

Князева переворачивала страницы с улыбкой глупой, какую только через секунды осознавала.

Когда небо окончательно покраснело, подобно бутону расцветшей гвоздики, девушка повторно дочитала роман — уже в четвертый раз. Она перевела дыхание, возможно, слишком резко, — в сравнении с мягким тоном, которым читала Буссенара, — и вдруг закашлялась.

Только закрыв книгу, Князева осознала, как сухо стало в горле. Будто долгие часы исключительно через рот дышала, копящейся слюны не сглатывая. Даже чуть больно было.

Витя от спинки дивана оттолкнулся, крепко Анну перехватывая, к себе на колени утянул и обнял так, словно в Князевой в тот миг весь мир — да что там мир, весь он, Витя Пчёлкин, в сути своей — был собран.

Руки обхватили так, словно Аня хрустальной статуэткой была, способной в пух и прах рассыпаться от излишне крепкой хватки.

Она глотнула остывшего кофе, только так кашель останавливая, откинула голову, что тяжелой и лёгкой в одно время стала, и улыбнулась вдруг. Но улыбкой странной.

Так уголки губ вверх тянули спасённые самоубийцы.

Пчёлкин на колени себе уложил её так, что в лоб Князеву смог бы поцеловать, если б чуть голову к девушке наклонил. А потом, через доли мгновений, он коснулся губами линии роста волос темных, как надвигающаяся ночь, и произнес:

— Спасибо, Анюта… Как на родном читаешь…

— Понравилось?

— Очень, — Пчёла и не думал врать. Разумеется, понравилось, он чуть ли не впервые почувствовал себя патрицием, у которого литература была настоящей страстью, любовью!.. И благодарить за то надо исключительно Анну. Девушку, которая не останавливалась, несколько часов без перерыва читала так, что по одной интонации Витя сюжет понимал.

Он снова её поцеловал. Но на этот раз — в кончик носа. Анна дыхание перевела выдохом через рот, заметив, как поцелуи Вити всё ниже стали спускаться по лицу её — сначала лоб, теперь нос… От мысли, осознания, каким должно было стать третье касание, мелко дрогнули ресницы.

«Чёрт возьми. Что ты делаешь с собой, Князева? Когда себе таять стала позволять?..»

— Ты читаешь, как никто не читает.

— Вероятно, — почти самодовольно хмыкнула Аня. Сказала самой себе усмехнуться, напускной дерзостью с ног сбить, но на деле смогла только улыбнуться.

Под сердцем что-то кольнуло, точно иголочкой — маленькой, но острой. Такой можно было бы листы пергамента насквозь прошить, что уж было говорить про нутро Князевой.

Она вдруг посмотрела в глаза Вити, которые над ней нависали, и почувствовала, как улетать стала. Куда-то далеко, в небеса, которые по цвету своему не могли с радужкой Пчёлкина сравниться.

А потом Анна сказала глупость какую-то, до которой, вероятно, не додумалась бы, не устав так сильно:

— Сейчас французский ушёл на «второй план». Никому уже не нужен. Как и немецкий. Все переходят на английский. Это новый мировой язык, знал об этом?

— Но тебе идёт французский.

Анна моргнула, словно осознать пыталась, что Витя ей сказать хотел, и поняла. Только не смогла себя удержать. Она спросила раньше, чем приказала себе улыбкой на утверждение Пчёлы ответить:

— Что ты имеешь в виду?

— Он звучит красивее, когда на этом языке ты разговариваешь.

— Ты просто необъективен ко мне, Пчёлкин.

— Я и не спорю, — согласно кивнул мужчина и поцеловал её ещё ниже. В губы. Как Анна и думала.

Под рёбрами взорвался фейерверк, а в голове — динамит. Она поняла, что не пыталась даже сопротивляться, как-то за честь свою бороться, когда губы Вити в касании едва ощутимом коснулись её уголка рта. Только дыхание перевела выдохом тяжким, который, вероятно, в той ситуации неправильно совсем прозвучал, и поддалась рукам Пчёлы, которые Князеву на бёдра мужские усадили.

Поцелуй напоминал ласку губ; никаких безумств, никакой сорванной кожи с губ в порыве, за который потом щёки будут гореть, никаких движений языком. Только нежность, мягкость и чувство, какому названия дать не получалось, но какое здорово щемило нутро в боли сладкой. Анна соврала бы, если бы сказала, что ей это неприятно было. Напротив, совершенно напротив; в незнании, куда деть ноги, девушка обняла ими Пчёлкина, а тот чуть вперед по дивану скатился, пространство ей давая.

Они потёрлись друг о друга так, что Князевой вдруг стало не хватать воздуха.

За стуком сердца она собственных мыслей не услышала, но поняла, что нижняя часть тела явно отозвалась на это движение приятным теплом, простреливающим вверх-вниз по мышцам. Девушка оставила поцелуй на выемке верхней губы Вити, когда положила руки на плечи его и почувствовала крепкие, пропахшие никотином пальцы на себе, на спине, талии…

Пчёлкин был везде; губами на её лице, ладонями — на теле, и собою — в голове. И в поцелуе отрицать это было глупостью, какую Князева не собиралась себе прощать.

Аня почувствовала, как Пчёла волосы ей собрал, чтобы те в рот не лезли. Он провёл ладонью, этими чертовыми, явно многоопытными пальцами через темные пряди Князевой.

Почему-то от этого движения её будто током прошило. До самих дендритов.

Невольно Аня дёрнула бёдрами, натягивая собственные волосы, к Вите прижалась, нарисовав на нём восьмерку. Девушка поняла, как это могло выглядеть только через секунду какую-то, и сонная артерия затрепыхалась так, словно думала горло лозой передавить.

«Дьявол…»

— Дьявол, — повторил её мысли шёпотом Пчёлкин и, словно самого себя затыкая, поцеловал Анну снова, но уже ниже. К шее её прижался губами, но сразу же самого себя отодвинул, и крепче сжал руки на талии Князевой. Знак держаться.

Сердце рухнуло так, что никакие вены и артерии его падение не остановили.

Она на Пчёлкина посмотрела, а он, взгляд её поймав, вдруг ругнулся сдавленно и прижал девушку к себе. Так, что Анна изогнулась сильно в пояснице, подбородком утыкаясь в плечо Витино, и вдруг стала ощущать себя марионеткой в руках кукловода.

Вздох дался с титаническим усилием. Князева приказала себе молчать, чтобы не казаться Пчёле бесстыдной девицей, к каким ему не привыкать, вероятно, было. Молчать, не говорить, ты и так уже лишнего сделала…

Витя перевёл дыхание. Князева взрывала ему душу. Это… так произошло. Вспышкой, случайностью, какую не осознал сразу, но вот из разового случая реакция на Аню стала уже привычной. Как от чтения её, так и от поцелуя душа одинаково сильно дрожала.

Она качнулась один раз, а Пчёлкин едва ли был в состоянии не завалить её сразу на диван и любить.

Любить долго, до последнего изводя и себя, и её, пальцы переплетая, в волосах друг у друга путаясь и головой жаркой чувствуя, что это — не потребность, а только способ показать, насколько тянет к ней, насколько Анюта Князева ему нравится…

Он сглотнул скопившуюся во рту слюну, выгоняя мысли эти из-под коры головного мозга:

— Зла?

— Нет, — сказала Анна и поняла, что не соврала почти. Если и была зла, то только на себя — за то, что снова так просто Вите поддалась, что вдруг голову стала терять.

Ведь ей нельзя — так Инте Дауринс говорила. Ведь раствориться, как «Yupi», и пропадёт, словно Ани Князевой и не существовало никогда.

Собственные мысли придушили так, что можно было задохнуться.

— Ты устала, — пояснил Пчёлкин. Понял, что звучал жалко, почти оправдываясь, но большего из себя выдавить не смог. Только едва сказал, подняв руки вверх и вниз по талии Ани, гладя её: — Тебе стоит отдохнуть.

Если бы он такое сказал в восемьдесят девятом, то, вероятно, сразу же бы засмеялся над самим собой. Но теперь нихрена не смешно; и голос твердый, и руки уверенны, не позволяли лишних — хотя и крайне желанных — движений.

Девушка кивнула, но только какая-то её часть Вите поверила. Вторая половина мыслей Аниных утверждала Князевой, что слова его — лишь отмазки глупые, какие парню типа Пчёлы ничего не стоило придумать прямо на ходу.

Захотелось встать, подняться на ноги и уйти спать. Чтобы длинный день, бо́льшую часть которого Князева потратила на чтение и сон, кончился.

Она встала с колен мужских, чуть неуклюже распрямляя ноги. На Витю старалась не смотреть, но не успела уши заткнуть, чтобы не услышать, как Пчёлкин выдохнул тяжело, как скрипнула под ним спинка дивана. Аня нашла в себе силы забрать две совершенно остывшие чашки из-под чая и кофе, помыла их под струей воды.

Ноги едва не выгнулись в обратную сторону, когда Князева обернулась и увидела за спиной своей Витю. Он встал с места и подошел ближе, чем, вероятно, должен был держаться в ситуации этой всей.

У Анны горло сжалось так, что, вероятно, даже глоток воздуха, показался бы пыткой. Потому она решила и не дышать толком.

Но Пчёла не сказал ничего ни за секунду тишины, ни за пять, ни даже за десять. Он просто стоял и на Князеву смотрел, словно пытался понять, какой шаг ему нужно было сделать теперь — что сказать, как улыбнуться, и стоило ли это вообще того?..

«Почему, Ань, с тобой рядом истуканом таким становлюсь? Скажи, а, Княжна?»

Анна поняла, что воздух, взятый в легкие, становился за мгновения этого немого диалога будто затхлым и, оттолкнувшись руками от гарнитура, направилась в свою спальню. Шла быстро, но и не бежала.

Князева закрыла дверь своей комнаты, когда Пчёлкин вздохнул. Выдохнул и с почти что яростью на самого себя, на мир весь, блять, запустил в волосы кулак, желая их вырвать с корнем, с луковицами.

Ночь окончательно Москву укрыла тёмным одеялом. Стрелки часов показали последние минуты одиннадцатого часа.

Прошло, наверно, не меньше двадцати пяти минут с момента, как Анна, не желая «сладких снов», ушла спать. Витя проверил входную дверь, везде выключил свет, а сам уселся в гостиной и закурил. Вероятно, если Князева завтра увидит в мусорке окурки, то обозлится на него, скажет, что у неё занавески пропахнут табаком по вине Витиной.

НоПчёлкин не смог отказать себе в сигаретках двух-трёх. Хоть как-то снять стресс надо было. Даже если потом придётся вешать крючки на новокупленные гардины в гостиную.

Вместо пепельницы мужчина использовал какой-то стакан невысокий. Витя курил, развалившись на диване чуть ли не звездой, и смотрел, как в мраке кружился дым. Он кругами, струями вился, совершенно эфемерный, и движениями своими чуть успокаивал.

Мысли в его голове после тяжелого дня передвигались так же вяло. Пчёла прокручивал события последних двадцати четырех часов, словно был режиссером, просматривающим материал и решающим, какие сцены вырезать можно. Вспоминал, как у родителей проснулся и сразу стал себя в порядок приводить. Душ, бритьё, поиск причины зайти к Князевой, покупка мяса, в котором он не разбирался совсем, обед с Аней, сказки её французские, поцелуй…

Знал бы, что за желание своё снова к Князевой губами прижаться будет сидеть в двенадцатом часу один на диване и курить с меланхолией, то, наверно бы, сдержался, не целовал девушку.

Но его тянуло. Неимоверно. Словно тросами стальными привязало к Анютке. Анютке-Незабудке.

Витя хмыкнул. Анютка-Незабудка… Да, ей подходит; такую, как Княжна, точно из головы не выкинуть.

Витя сидел, думал услышать в глубине квартиры хоть какой-то звук. Ход стрелки часов, скрип матраца под телом Анны, открытие створок шкафа, возможно, сопение её — что угодно. Но Пчёла будто оглох. Ни звука. Даже сердца своего не слышал.

Он тихо ругнулся, вместе с матом выпуская новую струю дыма, и понял, что тишина гостиной ругань его проглотила, будто вакуумом.

Вероятно, стоило уехать. Чего ему, правда, ждать тут? Аня явно не выйдет до самого утра из комнаты своей, да если и выйдет, то явно не для того, чтоб с ним о чём-то там поговорить. Поспать на диване, что ли, так сильно хотелось?

Мелочи.

Нужно было спуститься вниз, в машину сесть и укатить на Остоженку, домой, где его ждать мог только излюбленный сервант с хорошим алкоголем и припрятанные в кабинете патроны.

И он почти силы в себе нашел, чтоб уйти, но замер на месте, с такой же старательностью ища причины остаться. За стены ровные цеплялся взглядом, за книги на французском и немецком, за открытое окно гостиной…

И зацепился. Витя обратил внимание на уже запримеченную ранее книжицу. Красный корешок без подписи теснился между «Вишневым садом» — чуть ли не единственной русскоязычной книгой в коллекции Анны Князевой — и «Дамой с камелиями».

Пчёла зажал сигарету между зубами и, воровато оглянувшись по сторонам, шагнул к стопке.

Он открыл первую страницу, и с альбомного разворота на него уставились четверо молодых людей и дам, среди которых Пчёлкин заприметил Аню. Аню Князеву с большой сумкой на плече, с белым беретом на голове и улыбкой широкой. Она за талию держала незнакомую Вите девушку, в объектив смеясь от руки, обнимающей её за плечи.

В юнце, придерживающим Князеву, Пчёла узнал Андриса, который сейчас, вероятно, дрыхнул в каком-нибудь спальном районе Винницы.

У него неприятно кольнуло под рёбрами, но рэкетир себя решил обмануть и списал всё на слишком долгий и крепкий — даже для заядлого курильщика, каким Витя себя считал явно — затяг.

Пчёла стряхнул пепел в стакан, перевернул страницу. И снова его встретила Аня, но чуть более юная в сравнении с той Княжной, какой была сейчас. Курс первый, край — начало второго. Волосы чёрные на снимке были короче, губы ещё не накрашены привычной для Князевой красной помадой. Девушка улыбалась, но смотрела не в камеру, а в книгу какую-то, и щурилась от солнечного луча, ползающего по стенам библиотеки и высоким шкафам.

На третьей фотографии Князева ночью в пальто, надетом на зеленую хлопковую пижаму, задувала свечи с торта, какой перед лицом её держала девушка, уже знакомая Пчёле по первой фотке. На заднем плане кто-то так радостно скакал, что лицо незнакомца размазалось в мутное безликое пятно. Снимающий момент человек успел запечатлеть, как огонёк на двойке уже потух, а на нуле — ещё колыхался, задуваемый.

Витя курил и смотрел фотографии. Долго. У Князевой, оказывается, не такая скучная жизнь была — дни рождения отмечала и на пикники ходила, по паркам гуляла и для учёбы, какая ей, по всей видимости, в самый чистый кайф была, время находила. И чем дольше Пчёла листал альбом, рассматривая незнакомых ему людей, места, чем дольше всматривался в лицо Ани, какое на фотках казалось одновременно знакомым и чужим, тем умильнее становилась его улыбка.

Как в радости за то, что она не грустила в чужом городе, что там у неё друзья были.

Но ключевое слово — «были». Теперь всё это — рижские кафешки, лекции в зданиях филфака и комната, снимаемая у пары латышских стариков — осталось в прошлых годах. Отныне Латвия захотела стать независимой, и решение протестующих дурных латышей повлияло, вероятно, на всю жизнь Анны Князевой. Или, если не на всю, то хоть на настоящее её точно.

Теперь все друзья Анины в разные углы мира кинулись. И сама она в Москву вернулась.

Значит, надо так было.

Пчёла докурил сигарету до фильтра, убивая чувство голода никотином, и потушил ту в стакане. Потом перевернул очередную страницу и замер вдруг, не сдержав почти охреневшего «Ух ты!..».

Анна с очередного снимка на него смотрела так, что Витя даже замер. Чёрные кудри обрамляли лицо, отчего особенно белой казалась кожа Князевой. Губы — уже красные, накрашенные так идеально ровно, что Пчёлкин бы обязательно в них поцелуем впился — оголяли зубки в искренней улыбке. Плечики, грудь и живот прикрывало белое платье в черный горох — почти типовое советское платье, какое Витя видел на многих московских девчонках, но на Князевой оно смотрелось как-то… невинно.

Но всё равно сильнее всех составляющих Пчёлкина взор Анин зацепил.

Глаза зелёные, с каплей примеси карего на мужчину смотрели, смеясь. Действительно, девушка смеялась над ним с фотографии, и Пчёла слышал её хохот спустя километры и года! Смех тонкий, высокий, напоминающий перезвон колокольчика.

Витя признал почти, что у него лицо сделалось горячим, как от румянца.

Она так ему на этой фотографии понравилась… Одновременно казалась сдержанной, но взгляд глаз, что были почти в тон с цветущими деревьями на заднем плане, таким задорным выглядел, что у Пчёлы мелко дрогнула ладонь. Он попытался дальше альбом посмотреть, но страница скользнула меж пальцев, не захотев переворачиваться, и тогда Витя решил, что это знак.

Рэкетир достал из кармана пиджака, сброшенного на соседнее кресло, портмоне и вложил к купюрам фотографию Анны.

Он закрыл кошелёк так, чтобы снимок не смялся, и откинул от себя, выдохнув тяжело. Ему… просто очень она понравилась там. Да в принципе, Князева Пчёле нравилась, вот прям серьёзно, не только на фотке конкретной, просто… очень уж приглянулась.

Запала в душу, умная привлекательная зануда. Всей собой запала.

Витя решил, что вернёт снимок, если Анна заметит пропажу и возмутится его маленькой, почти безобидной краже. Но пока Князева не обнаружит нехватку снимка, это фото у Пчёлы побудет. Радовать его станет каждым случайным взглядом.

Он откинулся на спинку дивана, отложил альбом в уверенности, что остальные снимки на него таких эмоций не произведут, и прикрыл глаза в тишине, какая снова на виски надавила шипастым обручем. Мысли кружились в голове, как на старой — и оттого медленной — карусели, и отчего-то относили его в то время и место, в котором Витя не был никогда.

Его фантазиями и размышлениями, напоминающими и отраву, и противоядие, встретила Рига восемьдесят девятого года.

Интересно, поладил бы он с Аней Князевой, если бы они раньше, в другом месте встретились? Было бы умнице с филфака интересно с начинающим бандитом, у которого главным хобби было крышевание мелких торговых точек, а сценарий классических выходных представлял из себя вечер в компании пачки сигарет, не самого дорогого пива и незнакомых девчонок, готовых спустя три часа от знакомства скинуть перед ним кофточку и юбку?

Пчёла усмехнулся. Вероятно, нет. Князева бы такого оболтуса, каким был Витя два года назад, обошла за три километра, а если бы и стала причиной интереса Пчёлкина, то отшила бы двадцатилетнего лопуха как-нибудь по-умному и застучала каблуками в сторону библиотеки или учебного корпуса на пару французского.

И хорошо, наверно, что Анна вернулась в Москву только сейчас, в девяносто первом, когда… что-то в голове Пчёлы щёлкнуло. Когда что-то переклинило, исключив из черепной коробки, если не всю эту дурь, то бо́льшую её часть.

Значит, так надо было.

Вдруг зазвенел его телефон. Так громко и высоко, что даже заболели уши. Пчёла дёрнулся и кинулся к трубке, боясь гудком разбудить Аню.

— Алло, — произнёс шепотом, когда снял. И, сука, с другой стороны трубки голос, который Витя явно в тот миг слышать был не готов, с хитростью в одном тембре спросил язвительно:

— Чего сипишь, Пчёлкин?

Мужчина распрямился и потёр лоб. Он чуть откашлялся; сердце к горлу поднялось, когда Витя чуть громче заговорил, желая только, чтобы Князева не услышала часом, не поняла, что Пчёла не уехал никуда.

Не узнала, что остался, не в состоянии найти веский повод уйти.

— Здарова, Сань.

— Привет, — отозвался Белов. На какие-то мгновения, которых Витя даже сосчитать не успел, на линии образовалась тишина, прерываемая лишь шумом автомобильного двигателя машины Саши. Вероятно, катался куда-нибудь с Филом по делам, в которые они его и Космоса в понедельник посвятят, или, может, с Ольгой куда веселиться ездил.

Прежде, чем Пчёлкин успел достать из пачки нового «СаМца», Белов спросил:

— Не разбудил?

— Нет, — качнул головой Витя, сел обратно на диван. Две секунды подумал, как соврать Саньке, и сказал уверенно: — Читал тут про человечков, которых Лапшин себе на новую крышу рассматривал… Интересные люди. Надо будет пробить, узнать, может, стоит за ними кто.

— У тебя дома, что ли, документы все?

— Да. Завести завтра?

— Не надо, — кинул Белов таким голосом, что Пчёла сразу понял — на том конце провода Саша махал в раздражении правой рукой.

Витя как-то ему поддакнул, стряхнул пепел в стакан. В трубке стало как-то быстро очень тихо; Пчёле даже чуть не по себе стало. Как, блять, сцена из классического ужастика — сидит в пустой гостиной, а в телефоне ни звука не раздается, только чье-то дыхание.

Витя дёрнул плечом, что вдруг покрылось мурашками. Думал уже заканчивать этот разговор ни о чём, как вдруг Белый спросил:

 — Так ты, значит, дома?

— А где же ещё? — усмехнулся Витя. Так уверенно ответил вопросом на вопрос, что даже сам собой восхитился. Знал бы Белов, где ночью ошивается Пчёла, то, вероятно, круто его потом, как Кос сказал, пропесочил бы. Ведь явно бы надумал, чем заниматься мог Витя в квартире у Князевой с самой Аней.

Надумал бы, и, наверно, чуть ли не впервые бы оказался неправ.

Указательный палец как-то сам по себе стукнул по сигаретке, пепел с неё стряхивая, когда Саша с того конца провода отозвался:

— Ладно. Я чего звоню… Кос предлагал завтра с одними людьми встретиться. Насчёт алюминия.

— И что за люди?

— Братва из области. Нормальные ребята, говорит, дорого за шестьсот тонн возьмут. Хорошая сделка намечается, Пчёла.

— Что-то сомневаюсь, — поджал губы Витя, глубоко затягиваясь. Чуть постучал ботинком по полу, сам того не заметив, но опомнился быстро, что стуком этим Анну мог всё-таки разбудить, и пояснил, останавливая тряску в колене:

 — У нас уже металл есть. А ресурс всегда в бо́льшей выгоде, чем бабки, и ты лучше меня это понимаешь, Сань. Нахрена его выменивать на что-то, если самим использовать можно?

— Пчёл, — Саша окликнул его так, что Вите сразу же захотелось на дыбы встать. Терпеть не мог тона, когда ему буквально рот затыкали. Мужчина сжал сигарету меж пальцев так, что она переломилась, подобно сухой веточке, и горящим концом рухнула прямо в стакан с пеплом.

Жаль. Он только закурил.

— Ты тоже пойми, Вить, что мы — не металлурги. Нам что с целым составом алюминия делать? Если долго держать будем — ещё в минус уйдём. Так что надо съездить, узнать. Люди вполне серьезными могут быть, так что…

— Ладно, — кинул, выдохнув, Пчёла раньше, чем успел Саше сказать, что и они уже давно отнюдь не сопляки, крышующие бабусек в платках на точках где-нибудь в Зюзино. Он выбросил нетронутый огнем фильтр сигареты в кружку.

— Куда и ко скольки подъезжать?

— На Балчуг поедем. Там при яхт-клубе есть ресторан частный. Нас там к часу ждут.

«К часу? Это что, тогда, получается?..»

— Понял, — кивнул Витя, осознавая, что утром может не сильно торопиться от Ани. Часа три так точно у них с утра будет, что уже более, чем хорошо. Даже чуть спокойнее воспринялась так мысль о новых переговорах, которых в воскресенье не ждал, с новыми людьми, какие ему тоже были совершенно чужды.

Пчёла скатился вниз по спинке дивана и в трубку на выдохе сказал:

— Тогда до завтра?

— Уже «до сегодня», Пчёлкин, — усмехнулся Белов. Он крепче руль машины сжал, словно по Варшавскому шоссе гнал со скоростью под сотню километров в час, но припаркованный под окнами Анны Князевой «мерседес» с места не сдвинулся.

Ольга, с которой он катался в строительный магазин за новым гарнитуром на кухню, дремала на заднем сидении, и, наверно, только её присутствие сдержало Сашу. Бывшая Сурикова, сама того ещё не зная, остановила мужа, не дала злобе его взор застелить, подняться в сорок третью квартиру.

Не позволила нагло врущему Пчёлкину физиономию с правой подправить. Ох, Оленька, маленькая моя, знала б ты, как руки чесались!.. Поняла бы, простила дурака.

Пчёла — тот ещё хитрец и бабник — на том конце провода рассмеялся коротко. Будто над мыслями Сашиными ухахатывался. Попрощался и скинул. Даже ответа не удосужился дождаться.

Сашу гудки оглушили; вероятно, Вите уже невтерпёж было ждать. Аня ведь, скорее всего, в комнате лежала. Сестренка его, не понимающая, куда влезла и чего ей стоить будет игра с Пчёлой, лежала, по всей видимости, полуголой на кровати и ждала только Витю.

От одной только этой мысли мужчину передёрнуло. Пчёла ему брат, Саша сам себе это напоминал, словно образумиться хотел, но к Князевой Белов не думал Витю подпускать.

Только через его труп.

А умирать Белый явно не собирался.

Саша прикрыл глаза. Он ведь, мать твою, до последнего надеялся, что Кос что-то спутал. Что Холмогоров, подъехавший к четвертому часу прямо к парадной на Котельническую, ошибся. Что не Витину машину у самого поворота с Ленинградского шоссе на Скаковую увидел. Но только Космос все правильно понял, все правильно ему сказал.

Витя приехал к Анне… Зараза, сестру двоюродную его закадрить решил!..

Белый гудящую трубку у уха держал и хмурился, едва сдерживая желание выйти из автомобиля и разбить телефон о капот машины Пчёлкина.

Почти что закаменевшей рукой Саша всё-таки сбросил вызов, идущий вникуда, и перевел дыхание. Будто в надежде, что «бэха» Вити была лишь миражом, плодом его воображения, и не стояла — на самом деле — у стены пятого дома на Скаковой. Даже глаза прикрыл, надеясь, что так авто раствориться в воздухе.

Но ничего не изменилось. Черная BMW так и была припаркована перед авто Сашиным.

Это взбесило Белова чуть ли не до рези в гландах.

Он снова перевёл дыхание. Обернулся на Ольгу; она, Слава Богу, спала, что и спасло Сашу от лишних вопросов из серии «ой, что, к Анечке зайдём?» и совершенно ненужных ему бесед и советов.

Белый завёл машину и неспешно, переживая жену свою шумом двигателя разбудить, вырулил «мерс» к арке.

Надо будет Кабана завтра ближе к двенадцати к дому Пчёлы подогнать. Пусть Витю ему привезут в «Курс-Инвест». Им всё равно торопиться некуда — ведь дела с какими-то сомнительными «учредителями» Лапшина были улажены Филатовым ещё вчерашним днём.

А ему с Пчёлкиным явно есть, о чём поговорить…

Аня проснулась, когда свет солнечного луча ударил прямо по глазам. Утренний свет виделся даже через закрытые веки, что окончательно лишило девушку возможности хотя бы ещё минуту подремать. Князева открыла глаза, прищурилась, словно пьяной была и пыталась вспомнить, что вчера творилось.

Вспомнила. Захотелось себе по щекам надавать.

На душе неприятно скреблись кошки от вчерашнего. Было чувство, что ею пренебрегли. И мало того, что пренебрегли — перед этим Анну будто под самые небеса вознесли, откуда потом и спустили камнем с высоты такой, при падении с которой не выживают.

Девушка села в кровати. Какие-то суставчики в шее хрустнули, когда она оглянулась за спину свою в беспокойстве, чтоб дверь не открылась в самый ненужный момент. Только потом Аня сняла с себя майку, в которой спала. Осталась в одних трусиках, быстро нашла на стуле, на который вчерашней ночью чуть ли не в бешенстве скинула всю одежду, лифчик, халат чуть выше колена. Облачилась в вещи свои, чтобы до ванной комнаты дойти и утренний душ принять.

Дверь открыла так резко, что поворот защитного механизма прозвучал сродни выстрелу пистолета, в параметрах которого не разбиралась.

Аню будто ушатом ледяной воды окатили, когда она два-три шага сделала. Девушка на месте остановилась, будто следующим шагом рисковала на мину наступить, на небеса взлететь, и вспомнила вдруг судорожно, что слышала сквозь сон, как Пчёлкин ручку входной двери дёргал, проверяя.

«Что, я всю ночь с открытой квартирой провела?..»

Картина перед глазами пошла мелкими чёрными мушками, когда Князева посмотрела в другой конец коридора в попытке в утреннем свете разглядеть кого. Но возле двери было пусто. Тогда она чуть привстала на носки, вытянула шею и, прищурившись, заглянула за стульчик, на котором обувалась.

Анна перестала дышать. На том же месте, что и сутки назад, стояли ботинки Пчёлкина.

«Неужели не уходил?»

Девушка постояла ещё с секунду возле своей спальни, словно пыталась соединить кусочки паззла в своей голове. Под сердцем сжался какой-то не существующий по законам физиологии орган, когда Князева прислушалась к окружающим её звукам, и разжался, стоило Анне заметить шаги.

Не особо громкие, но достаточно звучные, если специально обращать внимание на каждый шорох.

У неё мелкими бусинками под халатом выступила испарина, когда Аня направилась на кухню.

Несмотря на то, что в первую очередь вид открывался на гостиную, Князева сначала заметила расхаживающего возле кухонного стола Пчёлкина. Как фантом вчерашнего дня. Рубашка выбилась из-за пояса его брюк, казалась вся измятой, и волосы растрепались так, словно Анна самолично их ночью спутывала, жертвуя сном своим.

Девушка шаг сделала, думая посмотреть, как Витя на кухне её хозяйничал, но повернула голову. На кофейном столике к дочитанным «Похитителям бриллиантов» присоединились кобура с пистолетом и стакан, на треть заполненный окурками.

У Ани трахея свернулась узлом от вида огнестрела. Когда Пчёлкин обернулся, вздох едва ли не разорвал гортань.

— Доброе утро, Княжна.

Он сам того не осознавал особо, но чувствовал себя отчего-то каскадёром, идущим по тросу над пропастью, но без какой-либо страховки. Витя сделал шаг ей навстречу, чуть улыбаясь, думая в щёку поцеловать Незабудку, но Анна скрестила руки на груди.

Пчёла замер. Вместе с ним остановилась и циркуляция крови.

— Ты здесь ночевал?

Она задала явно риторический вопрос и поняла это сразу же. Смятые под весом чьей-то головы диванные подушки и небрежность, оставленная Витей на диване, на кофейном столе, за себя всё явно говорили.

— Да.

— На диване, — подчеркнула, констатируя факт. Но не безразлично. Витя чуть ли не электрическими искрами на коже почувствовал Анино недовольство.

Она говорила так, будто озвучивала данность, её ни коем образом не устраивающую.

— На полу было уж слишком жёстко, — выразительно усмехнулся Пчёлкин, вскинул руки. Анна посмотрела на его ладони и отчего-то вспомнила, как они по спине её гладили, как волосы держали, чуть оттягивая назад.

Она прикрыла глаза лишь на секунду и потом уже усмехнулась не столько Вите, сколько мыслям своим, как в недоверии, мол: «Правда это было всё? Или сплю до сих пор?..».

— Какой кошмар.

— В чём проблема, Княжна?

— В том, что ты, как пёс дворовый, за порогом ошивался, — кинула Анна и по лицу руками провела, словно думала снять с него маску усталости, какой не должно было быть после пробуждения.

Девушка зарылась пальцами в волосы, которые спутались за ночь в метаниях по подушкам, когда Витя, посмотрев на неё с прищуром, уточнил:

— А где бы мне стоило остаться?

Князева думала, что мысль — очень смелую для себя — озвучит, но вовремя стрельнуло предупреждающим ударом тока в голове. Она, подняв на Пчёлу хитрый взгляд, заявила с ощутимо дрогнувшими поджилками:

— Тебя ничто здесь не держало.

— Держало, — не менее смело заявил Витя. Он в глаза Анне посмотрел, в эту светлую зелень на радужке глаза, и, осознавая, что привычным уже стало наблюдать за расширением её зрачка при словах подобных, усмехнулся беззлобно:

— Как минимум, не хотелось, чтобы у тебя дверь ночью была открыта. Мало ли, кто у вас тут ходит по подъездам…

— А как максимум?

Сердце ухнуло в груди так, как, наверно, только в гонг бьют, когда девушка поняла, какой провокационный вопрос задала. В горле, в каком много часов ни капли воды не было уже, стало сухо, чуть ли не до появления трещинок на самом нёбе.

Пчёла взял её за руку и раньше, чем Анна успела на переплетение пальцев взглянуть, назад податься, прижал ладонь девушки к груди своей. Так, чтобы она почувствовала биение сердце под рукой своей, чтоб если не взгляд, то пульс Витин ей уверенность дал в словах, какие сказал без колебания:

— Как максимум, мне просто не хотелось уходить от тебя, Анюта.

Она помолчала, всей ладонью прижалась к ровной груди Пчёлы. Глаза ниже глаз опустила — не в её правилах взгляд тупить, но поняла Аня, что, если взора не отведёт, позволит себя, как книгу, прочитать, чего допустить явно никак не могла. Потому и рассматривала внимательно губы, какие вчера её целовали, какие сама целовала в жадности, самой себе не знакомой. Рассматривала и думала, рассматривала и пульс чужой под пальцами чувствовала…

«А стук-то ровный…»

В тот миг прикосновение её точно посредством детектора лжи Витю на честность проверяли, но бригадир не боялся на вранье попасться. Потому, что не врал.

Пчёла вообще на мысли себя вдруг поймал, что Анне не врал с самого того момента, как дружка её в Винницу спровадил. Князева вздохнула тише, чем обычно, когда вынесла какой-то ясный только ей одной вердикт, и подняла всё-таки взор.

Глаза цветом напоминали осколки зеленого витража, какой на свете солнечном казался почти белым. В душу смотрела прямо. Фантастика…

— Тебе стоило ко мне постучаться.

— А ты бы пустила?

— Вероятно, — пожала плечами девушка. Пальцы дрогнули, как от резкого удара линейкой, когда осознала, в чём, по сути, ему призналась; прямой взор Вити будто гипнотизировал — было одинаково страшно как смотреть ему в глаза, в самую суть свою Пчёлу пуская, так и взор отводить в сторону гардин оконных.

Она смочила горло слюной, что по консистенции своей больше пену напоминала, и сказала:

— Кровать у меня двуспальная. Явно бы места хватило, — и добавила, до последнего сомневаясь, стоило ли говорить. — Одеяло бы посреди постели баррикадой поставили — и спали бы.

Витя усмехнулся кончиком губ и, так и не убирая ладони Анны с тела своего, наклонился к ней. Оставил всё-таки поцелуй на виске, почти у самого кончика брови, а когда отсоединился, заметил на губах Князевой нежнейшую улыбку, на которую, как думал раньше, способны только нарисованные руками опытных художников несуществующие дамы.

Несмотря на бодрящую прохладу июньского утра, под рёбрами у обоих стало тепло. Как при двадцати четырех градусах и солнечной погоде.

Пчёлкин развернул девушку к столу, на котором её завтраком ждали порция фруктового салата и горячие бутерброды с ломтиком сыра, аппетитно потёкшим на тарелку. Неподалеку от плошки с фруктами, политыми йогуртом, стояла баночка мёда.

В чашке дымился чай. Зелёный и, кажется, с липой.

У Анны на губах появилась улыбка ещё не понятая, не принятая, но такая искренняя, что у неё самой уголки губ заболели явно.

— Давай, садись, пока не остыло, — чуть пихнул её в поясницу Витя, веля присаживаться.

Она как в тумане каком-то присела послушно на соседний от Пчёлкина стул. Что-то приятно защекотало в районе диафрагмы, когда Аня взглянула на Витю, который с удивительно рутинной, но в то же время новой — вероятно, для обоих сразу — безмятежностью протягивал ей столовые приборы.

Нить, прошедшая через их сердца в момент, на какой Князева не сразу обратила внимание, уплотнилась. До состояния каната.

Комментарий к 1991. Глава 11. На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы.

Иными словами, всё для вашего удобства💕 Буду очень рада комментарию🥺

====== 1991. Глава 12. ======

— Где ты чай этот нашёл?

Анна после душа контрастного сидела на подоконнике и пила, наверно, уже третью кружку. Вкус чая был почти идентичным тому, каким в Риге её угощала пани Берзиньш. Заваренный же Пчёлкиным чай был чуть более горьким, отчего казался терпким, даже бодрящим. Но стоило добавить в чашку на полчайной ложки мёда больше — и вкус не отличался почти.

Просто фантастика какая-то, как вкусно!..

Витя стоял перед Княжной. Сырые пряди, вымытые под струей почти ледяной воды какой-то десяток минут назад, высыхая, пушились так, что их не мешало бы уложить. Пока Пчёла освежался, девушка измятую рубашку ему подгладила, и та висела теперь на спинке стула, дожидаясь, когда Витя всё-таки на встречу на Балчуг поедет.

Отчего-то Князева чувствовала себя естественно. Даже когда Витя, стоящий перед ней в одних брюках, с обнаженными плечами, грудью и прессом, поглаживал её по колену, когда сама Анна ступнями проводила по икрам Пчёлкина, сердце было спокойно. Это, конечно, ещё как сказать — спокойно… Билось чаще, но не от волнения, а от близости, красоты момента и самого Пчёлы, который постоянно лбом к ней прижимался, губы Ани своими ловя играючи.

Словно так и должна была идиллия выглядеть.

— Ты, должно быть, забыла, с кем имеешь дело, — произнес с напускной гордостью Витя и снова оставил короткий поцелуй на выемке верхней губы Анны. Она учуяла запах табака, который с каждым днём становился всё привычнее, и идущий шлейфом аромат шампуня своего, и чуть не рассмеялась глупым мыслям.

Необычно было ощущать аромат ромашки и крапивы от волос Пчёлкина, который всегда крепковатым парфюмом пах. Словно не его это было. Но в то же время подходило…

Прежде, чем девушка успела как-то на его реплику сострить, она чаю глотнула, облизнула ложку, на которой нерастворенный мёд остался. Витя нижнюю губу Ани закусил, чуть оттянул, вкус её любимого чая думая через саму Князеву почувствовать, и ощутил на лице выдох девушки.

Нереально, просто пиздецово чувственно.

— Давай погулять сходим, — предложил Пчёла, когда Князева кончиком языка провела по внутренней стороне его губы и отсоединилась. Он к себе её притянул, вынуждая проскользить ягодицами вперёд по подоконнику; тела прикоснулись так, что девушке теперь голову нужно было запрокидывать, чтобы в лицо Вите посмотреть.

Она отодвинула чашку чуть в сторону, к стене, Пчёлу за талию обняла.

— Например?

— Наприме-ер, — протянул Витя, в голове перебирая многочисленные варианты. Анна наверх посмотрела, заметила пролегшую меж светлых бровей складку и усмехнулась; ах, какой активный мыслительный процесс! — Парк Царицыно?

— Не близко, — ехидно подметила Князева с остротой, какая не обижала нисколько. Она прищурилась хитро — опять — и почувствовала, как мужчина руки поднял с колен её, облокотился о подоконник за спиной Ани, тем самым девушку чуть наклоняя назад.

Лицо Пчёлкина оказалось сверху. Как и он сам над Князевой навис, кончиком носа упираясь в щеку девушки.

— Можете не переживать, Анна… Как тебя по отцу?

— Игоревна.

— …Анна Игоревна, — кивнул Витя; волосы, что от влаги закудрявились на концах, защекотали лоб и виски Ани так, что она коротко заливисто засмеялась, как смеяться, наверно, только дети могли. Но хохот громкость стал уменьшать, когда Пчёла бедра её к себе прижал, наклоняя ещё сильнее, почти на подоконник укладывая, и совсем стих, стоило мужчине губами коснуться кожи за ушком.

Если бы окно полностью было открыто, то Князева бы голову с рамы спустила. И, вероятно, даже бы того не побоялась, находясь в кольце рук, держащих почти намертво.

— Виктор Павлович вас встретит, сопроводит и до дома довезёт в целости, — шепотом тёплым, почти опаляющим кожу у мочки, проговорил Пчёла. Она не сдержалась, в кокетстве уточнила тоном, какого ещё неделю назад себе бы никогда не приписала:

— Ты, что ли, Виктор Павлович?

— Какая смышленая, — усмехнулся мужчина и снова поцеловал. Чуть ли не после каждой реплики губы Ани своими обхватывал, словно таким образом мысль свою заканчивал.

По коже в ответ на касания эти пробегался волнами почти лихорадочный жар, способный фору дать духоте за окном.

Князева поняла вдруг, что не пыталась сопротивляться; даже мысль, что Пчёла целовал её коротко, буквально секунды какие-то, за которые не успела бы воспротивиться, не успокаивала. Но она так же быстро поспешила себя успокоить. Ведь знала, что, вероятно, спустя час-полтора снова пробудятся от сна мысли дурные, которыми Анна саму себя изнутри пожирать будет.

Что со злостью вспоминать начнёт, как позволяла целовать, по бёдрам гладить, и возненавидит саму себя за простоту, с которой обнимала Пчёлкина в ответ.

«Дьявол. Когда эти мысли, страхи показаться навязчивой, глупой исчезнут уже?.. Надоело».

Она посмотрела на Пчёлу в надежде, что он не прочёл на лице Князевой переживаний, и закатила глаза, артистично думая над предложением. Витя, улыбаясь ни то с хитрецой, ни то с внимательностью, прижался к девушке лбом.

Сказал бы ему кто, что сутки назад боялся Ане в квартиру постучаться — не поверил бы. Засмеялся так, что связки бы надорвал.

— Или в парк Горького хочешь? А, Княжна?

— Я парков особо не помню, — призналась девушка; она намного лучше скверов разных знала библиотеки, в которых Князевой в школьные годы было куда интереснее время проводить. И даже спустя несколько лет Анна помнила точно, что для неё самой лучшей была сто девяностая библиотека, расположенная неподалеку от дома.

Только сказать об этом думала, как Пчёлкин, кивнув каким-то своим мыслям, поймал губами новый вздох Ани.

— Замётано, — подвёл итог Витя, не оторвавшись от девушки. Он распрямился, за собой Анну поднимая, и произнес: — Значит, устроим турне по паркам Москвы.

Князева снова рассмеялась — так же заливисто, но уже дольше хохотала. Она голову назад запрокинула, а Витя прижался лбом к изгибу плеча, головой чуть притёрся, щекоча прядями русыми, и губами коснулся шеи.

Она выдохнула тихо-тихо, душа невесть откуда возникший стон, но в стороне не осталась. Себя не узнавая в смелости, какую, вероятно, спустя несколько часов сочтёт за безумие, провела ступнями по икрам Витиным и уточнила:

— И сколько это времени займёт?

— Если по самым крупным проедемся — то недели, наверно, две, — пожал плечами Витя. — Два-три парка в день — и покатаемся, Анюта, от души.

Она усмехнулась; подумаешь, удовольствие — бензин жечь да атмосферу загрязнять своими «покатушками». Но отчего глупость такая тянет губы в улыбку?..

— Пчёлкин… — подала голос Анна. Она едва ли успела осознать, что ему сказать хотела, и вовремя прикусила язык.

Близость испанского стыда бросила Князеву в пекло, каким, похвастаться мог, вероятно, только адский котёл.

Девушка замолчала, словно думала от Вити ускользнуть, а вместе с ним — и от вопросов его вполне резонных. Но только вот Пчёла распрямился, обе руки расставил по разные стороны от бедёр Анны таким жестом, что Князева всё поняла.

Сама себя в угол загнала. Дура.

— Чего не так, Княжна?

Она ответила не сразу, секунды тратя на попытки понять, что сказать, как пошутить, чтоб стрелки перевести, увести разговор на другую тему. Но только под взглядом Вити, который удивительным образом и серьёзным, и веселым одновременно казался, мысли путались так, что не придумать ничего.

Анна действовать принялась от обратного и, саму себя огорошивая дерзостью, посмотрела в лицо Пчёлы, взором зеленоглазым чуть ли не до самой его сути добираясь:

— Если будешь такой интерес и дальше проявлять, то я подумаю, что ты на свидание меня хочешь пригласить.

От услышанного Витя хохотнул коротко. Так, что в первую секунду у Князевой в плохом предчувствии сжалось сердце, вынуждая напускную смелость смениться вполне серьёзным страхом. Едва ли вздохнуть смогла, когда юноша посмотрел на неё с прищуром, в тот миг ставший Ане незнакомым.

А потом он ладонью прижался к затылку Князевой, к себе лицо её притягивая, и поцеловал девушку в лоб.

— Это и есть свидание, Анюта.

Витя хотел сказать ещё что-то, но вдруг взгляд его, будто сам по себе, скосился на запястье, на котором восседал циферблат излюбленных часов. Стрелки сошлись, образуя собою острый угол, и показывали одиннадцать часов тридцать восемь минут. Захотелось — просто безмерно, до одури — выкинуть часы в окно, словно Пчёла тем самым мог время остановить.

Но, дьявол. Пора.

Он на девушку взглянул коротко, задумавшись на миг, что сказать, чтоб Аня, его Княжна, так любящая слова и взгляды анализировать, лишнего не придумала себе, не корила себя за ошибки какие-то, каких не совершала.

Она поняла всё раньше, чем Пчёлкин мысли смог сформировать в единую фразу.

— Иди. Тебе пора, как я понимаю.

— Пора, — согласно кивнул Пчёла, но отойти смог лишь через секунды три. Оглянулся, словно думал, за что мог зацепиться взглядом, что могло задержать, но одёрнул себя.

Дама дамой, но друзья — это святое. И раз его ждут, он подводить не мог. Даже если хотелось с Анной остаться.

До хруста ребёр хотелось.

Витя эти мысли снова себе под нос продиктовал, будто в голову себе утерянную истину вбить надеялся. Он подошёл к низенькому столу, надевая поясную кобуру, и только после того просунул плечи в рукава рубашки, почти хрустящей от малейших движений.

Анна за ним наблюдала, будто думала запомнить красивые перекаты мышц спины под ровной кожей Пчёлы. Взгляд у девушки был почти спокойным, почти ровным, но капли печали на губах Князевой Вите хватило, чтобы бригадир спросил:

— Планы на ближайшие вечера не строила?

— Не припомню, — она спрыгнула с подоконника. Подхватила чашку, на ходу отпивая чаю, подошла к раковине. Нужно было вымыть посуду после завтрака, приготовить что-нибудь на обед или ужин. А потом… к маме, вероятно, стоило съездить.

Они со свадьбы Сашиной толком не разговаривали. Хотя, наверно, надо было.

Анна повернула кран кухонной раковины, когда услышала шаги за спиной. Витя подошёл к ней сзади, выхватывая из рук кружку и допивая остатки зелёного чая, а потом Князевой сказал, ладонь на живот девушке положив:

— Тогда заеду за тобой к семи часам, — и у самого уха левого, подобно искусителю опытному, уточнил: — Договорились?

Она, стоя с опущенной головой, рассматривала ладонь Пчёлы на себе — словно впервые он её коснулся в жесте, что ни при каком желании «дружеским» не назвать. Как и поцелуи их, в принципе.

Зной утра за окном стал казаться бодрящим морозцем по сравнению с жаром, плавленым железом потёкшим под одеждой.

Анна распрямилась, вскинула голову и перед собой посмотрела, словно себе в первую очередь гордой и самоуверенной надеялась показаться. Только смотря на стены с относительно новыми обоями, сказала с дрогнувшим сердцем:

— Договорились.

Она не увидела, но представила живо, ярко, как Витя приподнял уголки губ, довольный услышанным ответом. Сама похожим образом улыбнулась, толком того не замечая.

Мысли, что Князева сделала что-то не так, стали казаться безумными.

Витя гнал под «Modern Talk» со скоростью, близкой к запрещенной. Магнитола разрывалась так, что, вероятно, соседние автомобили слышали мотив «Cheri Cheri Lady», но Пчёлкин песни не слышал — душа пела громче. В разы громче — так, наверно, не оглушали даже колонки, басами бьющие на концертах «Кино» ещё при жизни Цоя.

Он мчался домой так, словно опаздывал, хотя до встречи на Балчуге было ещё время. Но Пчёла нёсся, упрямо давя педали в пол, будто от спешности его быстрее вечер мог наступить. Вечер, а вместе с ним — парк Лефортовский, с которого Витя решил начать «турне» их, и Анна — нежная, гордая, иногда занудно-умная, но этим же и цепляющая до невозможности.

Княжна. Незабудка…

Она стоила того, чтобы на газ жать, чтобы из машины всех «лошадей», все километры в час выжимать.

Витя закусил губу, вспомнив вдруг, как Князева с ним на окне целовалась, губы играючи ему кусая, а потом усмехнулся себе:

— Пчёла, за дорогой следи! Чери-чери ле-еди!.. — и ладонью, лежащей на рычаге коробки передач, застучал в такт хиту его школьной жизни.

Сердцу стало легко, как, наверно, в последний раз и было, как раз, в старшей школе.

Он осознал, что домой мог не возвращаться, только когда переступил порог квартиры на Остоженке. Анна ведь, по сути, ему одежду в порядок привела, Витя с девушкой позавтракал — голодать не собирался. Оружие тоже при нём было… Пчёла, осознав глупость свою, так и замер в коридоре, не включая света. Задержал дыхание, словно так мог исправить что-то, а потом махнул рукой.

«Эх ты, дурак!..»

Бригадир не стал снимать обуви. Прошёлся к зеркалу с небольшой полкой, на которой стояли только флакон с истершейся биркой и расчёска. Он брызнул на себя, на волосы одеколоном с нотками горькой мяты, причесался, укладывая полусырые пряди.

Витя посмотрелся в зеркало, но не нашёл в отражении чего-то такого, что для него бы новым стало, и тогда посмотрел чуть в сторону. За рамой торчала фотография с родителями, сделанная после его возвращения из-за Урала.

Мама тогда радовалась безумно, словно Пчёлкин с войны вернулся, а не с Кургана, где жизнь Вите казалась убийственно медленной по сравнению с динамичной столицей. Ирина Антоновна по возвращению его неимоверный пир устроила, наготовив всего, что сын любил, и долго-долго плеча Витиного не отпускала, словно поверить не могла, что Пчёла вернулся действительно. Живой, невредимый..

Когда Витя папе рассказывал о несуществующих людях и моментах, которые они всей бригадой придумывали на случай расспросов от родных, мама вдруг фото предложила сделать. Папа против был, но уговоры жены и градус хорошей водки его настрой изменили.

И теперь фото, где он пьяный сидел с отцом за столом, ломящимся от вкуснятины самой разной, — от запеченного мяса до вишневого варенья в розетке с мелкими желтыми цветочками — Пчёлу встречало в коридоре. Он не всегда на снимок этот обращал особое внимание, иногда второпях сбивал фото на пол, но поднимал всегда, не выкидывал, не менял, даже несмотря на появившиеся трещинки на их с отцом лицах.

Слишком дорогим было это фото. Хоть и не особо удачным; папа, которому мама сказала лицо «попроще» сделать, от напускной злобы покраснел сильно и глаза раскрыл в возмущении, а Пчёла засмеялся так громко, что мать даже напугал. Потом Пчёлкины второй снимок сделали, но Витя именно первое фото забрал.

Неудачный снимок или нет — это совершенно относительно. Но то, что живыми, настоящими они с отцом казались на той фотографии, сомнений не было. А это было уже куда важнее случайно прикрытых глаз при щелчке затвора камеры.

Пчёлкин, снова взглядом пробежавшись по накрытому столу, спрятал фото обратно за зеркало. Стоило, наверно, в рамку снимок убрать, чтобы он в ближайшие месяцы совсем в пыль не обратился.

Когда-нибудь у Вити руки до этого дошли бы, но четвёртого июня мужчина потянулся за портмоне, каким крайне редко пользовался, деньги зачастую в карманах нося.

Среди двух-трёх десятков купюр по миллиону рублей Пчёла досталснимок, тайком забранный из фотоальбома Ани Князевой. Снова в глаза девушки взглянул; они даже с фотографии прошлых лет на него смотрели так, будто в самую душу думали пробраться.

Он улыбнулся, как дурак. Провёл большим пальцем по лицу, шее Ани так медленно, словно она ласку его ощутить могла бы даже на расстоянии, и потом фото на фоне незнакомого ему рижского бульвара убрал к снимку с родителями.

Если б не ход секундной стрелки часов, не стук сердца, ощущающийся висками, Витя бы решил, что оглох; тишина пустого коридора была такой, что, наверно, её получилось потрогать. Руками сжать, разрывая.

Он перевёл дыхание, мысленно обещая себе в этот момент вернуться, и посмотрел на часы, висящие чуть левее от порога. Двенадцать часов двенадцать минут — удивительное совпадение. Наверно, знак.

Пора выходить, пора выезжать. Может, кто из братьев уже на Балчуге? Поговорят до встречи, покурят…

Витя подхватил пачку «СаМца», которая по дефолту обязательно лежала у него на тумбе в коридоре, и, запирая дверь квартиры, засунул меж челюстей сигарету. А потом поторопился вниз по ступенькам с десятого этажа, играя огоньком зажигалки, но не поднося пламя к табаку.

Он открыл дверь подъезда. Солнце ослепило так, что на мгновение Вите показалось, что на соседнем от него месте припарковался красный «бронетанк» — как его называл зачастую Валера — Кабана.

А спустя секунды слепота пропала. Пчёлкин моргнул глазами, но один из главных «побегушек» Белого не исчез, и он тогда понял — не мерещиться.

Амбал докуривал сигарету марки, какую Пчёлкин считал откровенно дерьмовой, слабенькой, не «штырящей». Когда Витя подошёл с протянутой рукой, тот ответил на приветствие. Пчёла прикурил от своей зажигалки. Кабан стряхнул пепел с прогоревшего фильтра на асфальт.

Бригадир не успел и затяга сделать, спросил не без удивления, но успел лицо удержать, запрещая бровям вскинуться, а лицу — вытянуться:

— Чего ты здесь, Кабан?

И здоровенный вышибала, который, вероятно, мог Пчёлкина отправить в нокаут, сказал, как будто словами думал Вите выстрелить в лоб:

— За тобой Белый послал. Сказал, что видеть хочет.

Пчёла затянулся всё-таки. Никотин, что за долгие годы увлечения пагубной привычкой должен был стать привычным, отдал горечью на кончик языка, а спустя какие-то секунды в голове и мысли — отнюдь не сладкие, но осознанные быстро — появились.

Он выдохнул клуб дыма в сторону, но ветер — теплый, озорной — не менее весело направил курево в глаза Кабану, который в лице никак не изменился.

Белый, значит, видеть хочет? Прямо перед встречей с братвой из области? Да, ну, херня. Не сходится.

— Не успеем, — кинул Витя в попытке Кабана спровадить. Если и ехать к Белову, то только после сделки. И только одному, без «конвоя». — Через сорок минут встреча у нас на Балчуге, неподалеку от яхт-клуба.

— Вить, я не знаю, — равнодушно пожал плечами Кабан. Пчёлкин внутреннюю сторону щеки закусил, большего себе не позволяя, и подумал, что с камнем, стеной разговаривал: вот каким наплевательски пустым тоном говорил Кабан.

Амбал только оттолкнулся от машины огромной, в какую, вероятно, невысоким людям можно было забраться лишь с посторонней помощью, и сказал:

— Саня сказал, чтобы я тебя привёл. Сейчас.

У Пчёлы неприятно заскрипело что-то внутри, словно кто-то пенопластом по стеклу провёл. Пазл в голове собрался быстрее, чем Витя мысль понял, признал. Он снова затянулся. Херово всё складывается… Но отпираться бесполезно; если Белый себе вбил что-то в голову, то противиться долго не выйдет. Надо ехать.

Да и, по всей видимости, никто их на Балчуге не ждёт. А обещание встречи — не больше, чем «наёбка для уёбка», как Кос любил говорить.

А он повёлся. Идиот…

Витя обернулся на одиннадцатый дом по Остоженке, словно переживал в двор, с прошлого года ставший привычным, больше не вернуться, а потом к Кабану повернулся. Выражение лица у Пчёлы — спокойное, как гладь спрятанного в глубине леса озера, о котором мало кто знал.

Бригадир сказал, делая затяг глубоко в себя:

— Поехали.

Артурчика они всей бригадой дружной выкурили из «Курс-Инвеста» ещё на прошлой неделе. Лапшин, конечно, оттого верещал, как свинья, но после подробных Витиных объяснений на пальцах — точнее сказать, на кулаках — решил, что лучше язык прикусить, и с космической скоростью собрал монатки.

Пчёлкин не знал, где сейчас свои «дела» решал бывший сосед по лестничной клетке дома на Новочерёмушкинской, но и не особо заинтересован в этом деле был. Он посмотрел на здание, покрашенное краской откровенно пидорского цвета «лосося», так, словно впервые оказался на Цветном бульваре.

Относительно знакомые стены, оконные рамы за миг, что Витя поймать не смог, стали враждебными, напомнив чужую крепость.

Кабан затормозил перед забором офиса, но из машины не вышел. Пчёла всё понял; может и не во всех сферах умен был, но разбирался прекрасно в тонкостях подобных намёков.

Он выдохнул тихо, чтобы никто, даже сам Витя себя не услышал, и вышел из авто.

Направился уже изученной тропой через пост обновленной охраны. Старался ступать уверенно и быстро, но каждый шаг сопровождался сокращающимся ударом сердца, от которых перед глазами бегали бледные чёрные мушки.

Пчёлкин просто старался дышать.

Открыл двери «Курс-Инвеста» и застучал подошвой по ступенькам. Вдруг в голове стрельнула коротким выстрелом глупая мысль, что если он наступит на стык плиток, то взорвётся.

Витя поднялся на пролёт, когда услышал где-то со второго этажа хмурящего Космоса. Холмогоров точно брови на переносице сводил, в этом Пчёлкин уверен был; даже по тону было слышно, какой мрак был на лице Коса, когда он буркнул:

— Идёт.

Догадывался, с кем Космос базарил, но не спешил того явно утверждать. Пчёла только поджал губы, понимая, что мысли, которые он пытался от себя отогнать, на самом деле были правдивы. Белый, что, действительно такого мнения о нём был, что решил против самого Вити использовать «их бандюганские приёмчики», как то иногда называла Томка Филатова?

Ахереть просто. Ты чего, Белый?..

Витя поднялся. Не стучался, сразу завернул к посту секретарши, за которым расположилась ни живая, ни мёртвая Людмила, оставленная на старой должности по желанию Космоса. Сам Холмогоров сидел на диване неподалеку от поста блондинистой красотки; на столе перед ним были чашка с кофе и разобранный на газете пистолет.

Пчёла всё-таки остановился, чтобы Косу руку пожать. Холмогоров задержался лишь на секунду. Посмотрел на Витю, как будто Пчёлкин закладку ему пытался передать, и ответил на рукопожатие, чуть привстал с дивана.

Подошедший бригадир одним взглядом указал на дверь прикрытую, на которой Фил уже сменил табличку, поменяв «КРЕДИТНЫЙ ОТДЕЛ» на имя-отчество Белова.

— У себя?

Космос только кивнул, взглянул на друга так, словно пытался Пчёлу навсегда именно таким запомнить, и добавил:

— Дважды выходил и спрашивал, где тебя носит.

Людмила тихо опустила голову, понимая прекрасно, что пахло не то, что жареным, а сразу горелым, палёным. Когда Витя понимающе кивнул и, не тратя времени на попытки себя оправдать перед другими, прошелся к двери нового кабинета Александра Николаевича, девушка коротко заглянула в тумбочку под столом, проверяя на полках наличие пузырька успокоительного.

Ведь, вероятно, стрелять будут. А она этого так не любит…

Саша сидел за компьютером, когда Витя за собой прикрыл дверь кабинета. Только Белов не в игрушки играл, а по камерам что-то смотрел; бригадир вдруг подумал, что он следил за путём Пчёлы с экрана монитора, и почти усмехнулся. В последний миг удержался.

Меж пальцев у Сани была зажата сигарета, истлевшая почти что на половину, и вдруг это запах, самому Пчёлкину привычный, резанул по лёгким. Отравляя, но не медленно, как всегда делал, а за один раз.

Бригадир стряхнул прогоревший табак в пепельницу, посмотрел на Витю и с какой-то странной похвалой в голосе произнёс:

— Быстро ты.

— Белый.

Витя прошелся к столу, пальцами отбил короткую быструю дробь, словно думал так мысли воедино собрать, и сказал сразу, не собираясь тянуть кота за… хвост.

— Не будем ходить вокруг да около.

— Сядь, Пчёл, — отрезал в указе Саша. Не особо желал, по всей видимости, отдавать Вите инициативу и возможность вести их разговор. Главарь ведь, разумеется.

Пчёлкин перевёл дыхание за попыткой плавление нервных клеток в черепной коробке остановить. Он мысленно приказал уязвленной гордости заткнуться и всё-таки присел за стол перед Беловым.

Предсердия и желудочки потянули душу его вниз, к полу, а затем — ещё ниже. Куда-то в астеносферу.

Саша какое-то время молчал, смотря ни то на камеры, изображения с которых транслировались на экран компьютера, ни то куда-то в пустоту. За дверью кабинета было тихо, но Витя отчего-то уверен был, что Космос прямо у щели косяка стоял, каждое слово надеясь уловить, а за плечом Холмогорова скакала Люда, тоже не желающая остаться в неведении.

Неприятно сжалось под лёгкими, что неимоверно Пчёлкина бесило. Он чувствовал себя провинившимся шкетом, который Сане бабок за крышу вовремя не подогнал. А он таким не был никогда — ни сейчас, ни в восемьдесят девятом году — и явно примерять на себя такую роль не планировал.

— Ты, думаю, сам понимаешь всё, Пчёлкин, — произнёс в какой-то момент Саша, выпуская изо рта почти что ровное кольцо дыма.

Витя на Белова посмотрел. Мать твою за ногу, он ведь до последнего надеялся, что Саня шутил. Что мысли, которые преследовали Пчёлу всё время, потраченное на дорогу до бывшего «Курс-Инвеста», были безосновательно дурными, безрассудными. Но сходилось всё — словно было заранее прописано и продумано, а сам Витя в этом спектакле лишь исполнял роль пустой марионетки, носочной куклы, которой кто-то ловко играл.

Дело в Анне, в Княжне. Саня из-за неё эту воспитательную беседу затеял.

Просто, сука, замечательно.

— Догадываюсь.

Саша кивнул довольно, стряхнул пепел. Тишина била по ушам неслышимыми, но ощутимыми звуковыми волнами, какие воздух в ближайшие минуты обещали плотностью сделать сходным с камнем.

Витя бы сейчас рюмку пропустил, но мысль, что Пчёле пришлось бы на ноги встать, пройтись к мини-бару, дурила голову.

— Смотри, как интересно получается: столько баб вокруг, Пчёла, а ты решил присунуть той, с которой тебе никак не по пути, — слово Белого резануло слух так, что Витю передёрнуло. Он посмотрел на Саню, который с почти равнодушным лицом, но совсем не сухим голосом спросил:

— Что, тёлки, с которыми трахаться спокойно можно, уже не приносят острых ощущений? Адреналина тебе не хватает? С нашей-то работой, Витя, это удивительно…

— Сань, подбирай слова, — осёк его Витя.

Выражение грубое, к которому было не привыкать, каким сам зачастую пользовался, не должно было таких эмоций вызвать. Не должно. Но вызвало. Пчёле показалось, что ещё две-три реплики подобного содержания — и он на крик перейдёт.

А там не исключено, что и по морде Белому даст. За язык длинный.

Бригадир чуть нахмурился, будто от табачного дыма защекотало в носу, и усмехнулся:

— Нихрена себе, Витя, — собственные слова точно веселили Сашу, но мужчина быстро перестал лыбу давить. Он, сжав подлокотник, едва ли не прошипел разъяренной гиеной: — Ты, друг, когда успел переквалифицироваться в романтики?

— Не в этом дело, — отрезал Витя, чувствуя, как холодел собственный голос. Какое-то сомнение, волнение пропало, оставшись за дверью. За Пчёлу кто-то другой — кто-то титанически спокойный — говорил, когда он взгляд поднял:

— Ты про двоюродную сестру говоришь, как про блядь портовую. Самому не мерзко, а?

— Ну, куда мне до «блядей портовых»… Не стремлюсь. Ты-то у нас в шалавах разбираешься лучше остальных, а, Пчёла? — спросил Саша. Оттолкнулся резко лопатками от кресла из хорошей кожи и на друга посмотрел так, что, вероятно, от Вити мог остаться только пепел — почти такой же, как и сигаретный.

— Только я тебя к этой мысли и подвожу, брат. Аня тебе не подстилка, — и палец указательный прижал к виску Витиному, будто думал ногтевой пластиной по голове постучать и услышать перекатывания мозга под черепушкой. — Усеки это. И кончай к ней домой мотаться.

Указ прозвучал прямо. Пчёлу будто ножом пырнули, но он чудом каким-то, на которое почти не рассчитывал, взгляда, лица не изменил. Кто-то Белому слил, что ночью он на Скаковой был. Кто? — вопрос, на данный момент, второй.

Сейчас важно было до Сани донести, что он Аню даже пальцем не трогал вчера — хотя и хотел. Но сдержался, отпустил Князеву в одиночестве спать, а сам на диване в гостиной ночевал, позволив себе только фотку с альбома у неё стащить.

— Не подстилка. Я её такой и не считаю, к сведению твоему, Сань, — кивнул Пчёла, но не отвёл взгляда от Белова, который злобой своей одновременно напоминал и глыбу льда, похоронившую собою Титаник, и жерло грёбанного Кракатау.

— Но моей Княжна станет.

— Не станет.

— Станет, — уверил Сашу Витя. Голос стал ещё холоднее и спокойнее, за что Пчёла, вероятно, самого себя похвалить мог — но позже. Под рёбрами закручивался ледяной шторм, какой, наверно, бушевать мог только в Баренцевом море.

Он говорил лишь малую часть того, что было на языке, но даже процента от мыслей, произнесенных вслух, оказалось достаточно, чтоб Белов вперил в него взгляд, остротой способный потягаться с вилами.

Будто зашипело что-то, когда Саня чуть ли не с тряской в голосе проговорил:

— Брат, давай я объясню тебе на пальцах, — он потушил сигарету. Пчёлкин приготовился носом своим чувствовать кулак Сани. — Тебе так её хочется, потому что Анька не сразу на твой фарс повелась. И всё!..

Белый взмахнул перед собой руками, подобно долбанному Калиостро, сотворившему чудо и ожидающему оваций. Только Витя молчал, одним взглядом думая уверенность Белова сломать, и тогда Саша мысль свою закончил:

— Но ты быстро остынешь, если всё-таки получишь желаемое. Это у тебя в натуре, Витя. Поверь, так и будет.

— Не согласен, — отрезал сразу же Пчёла и вдруг подумал, что, если бы слова могли ощущаться физически, то он бы твердостью своих слов оставил на щеке Белова диагональный кровоточащий порез, от которого потом остался бы шрам, упоминаемый при составлении каждого фоторобота.

В ответ Саня только пожал плечами в напускном равнодушии:

— Твоё дело, можешь не соглашаться. Но только я тебя не первый день знаю, Пчёла, и точно помню, что ты так же и про других баб говорил. И где они все теперь, а?!

Голос Белова на последних словах сорвался в крик, от которого, вероятно, Людка за дверью ахнула и в испуге зажала рот руками. Но Витя не дрогнул даже. От услышанного только кольнуло чем-то острым внутри.

Так ощущался справедливый укор, так ощущалась бесящая беспомощность.

Ведь Пчёла не мог Белому ничего сказать. У Вити действительно такая репутация в бригаде была: он бабник. Многолюб, к идеально отточенному и выученному образу которого стремился многие годы.

Но, черт бы всех их побрал, сейчас не так всё… Сука, как же банально и неправдоподобно прозвучат для Белова слова, что с Аней по-другому!..

Он сглотнул, смачивая горло пенообразной слюной.

— Сань, — позвал Витя, перевёл дыхание. Белый на него смотрел чуть ли не Цербером; казалось, ни то скажешь — и он голову откусит. Прожует, не поперхнувшись даже, и проглотит череп. Сразу вместе с парой-тройкой шейных позвонков.

Пчёла от собственных ассоциаций чуть похолодел, хотя за окном двадцать восемь градусов было, и сказал:

— Ты не веришь. И я это понимаю. Знаю, что кажусь далеко не самым достойным кандидатом в пару к любой девчонке, только… Мне взаправду Князева нравится.

Он не ощутил после слов своих какой-то тяжести, но и облегчения не испытал. Витя чуть вперёд в кресле толкнулся, чтобы ближе к Белову подобраться, и понял, что говорил о чувствах к Анюте, как о вещи, которую не считал необходимости как-то подтверждать.

Это будто было геометрической аксиомой — теоремой, не требующей доказательства.

Только вот Саша не поверил. Он нахмурился, точно в презрении, и спросил:

— Ты кого обмануть пытаешься, Пчёла? Меня, а? Или Аньку? Может, себя?

— Матерью клянусь, — произнёс Витя и прижал руку к сердцу. — В мыслях не было врать.

Не дрогнуло ничего внутри у юноши. Не было страха, что судьба за нарушение стихийно данного обещания действительно мать у Пчёлы заберет, что потом пожалеть может за слова свои. Нет… Только спокойствие. Опять спокойствие.

Знак, наверно.

— Побойся Бога, Пчёлкин, — цокнул Белов с таким выражением лица, на которое больше нельзя было закрывать глаза. А потом добавил, словами пуская очередную отравленную стрелу:

— Тётя Ира ещё молодая у тебя. Ей рано умирать.

И это стало последней каплей. Саня сам, наверно, того не до конца понимая, перешёл грань. Пчёла поднялся на ноги раньше, чем окончательно вышел из себя, а руками по столу ударил, уже озверев.

Достаточно. Он не малолетний дрыщ у Белова на подсосе, который молчать обязан, когда его прессуют. Он не должен язык в задницу засовывать, когда Саня палку перегибает, когда про его мать такое говорит и Пчёлкина слышать не хочет за упрямостью своей.

— Я тебя переубеждать не собираюсь! — почти проорал Витя, посмотрел на Сашу сверху вниз. У Белого глаза на лоб полезли, когда Пчёла кулаком по столу застучал, чуть ли не каждое слово отделяя ударом, от которого спустя секунды рука стала неметь:

— Мне пле-вать абсолютно! — и ладонь на стол с грохотом опустил: — Хоть что думай, Саня! Всё равно.

— А мне нет! — так же зычно отозвался Саша спустя какие-то мгновения тишины, по ушам бившие сильнее грохота военной канонады. — Анька не чужая мне, и я не позволю, чтобы ты ей жизнь испоганил своей одноразовой хотелкой!

— Ты за неё не говори, не знаешь же нихрена. Если Князева мне сама это скажет, то уйду. А твои установки мне и в хер не впились!

— Какой ты самоуверенный, Пчёла! — Белов возмутился криком, какой подслушивать нужды уже не было, и сам поднялся на ноги, становясь с Витей почти одного роста. — Что, думаешь, что действительно Князева нужна тебе? Или ты ей нужен? Решил, что ли, что надолго это всё у вас?!

— Если с таким-то настроем подходить, то, блять, конечно, на день-другой! Неделя — максимум. Но ты, Сань, помни, что у меня на Княжну планы другие.

— Полководец хренов. Планы он уже настроил… — чуть ли не плюнул Белов, а потом руку вскинул, указал ею куда-то в окно, словно пальцем тыкал на дом Анькин. — Да пойми ты, что сложно тебе будет. Потом же на мозги всем капать начнёшь, какая Князева зануда, как скучно тебе с ней. У Ани характер непростой, не сможешь ты с ней нормально ужиться, пойми!

— Но я уже решил всё, Белый, — уверил Пчёла, уже не крича. — Я должен.

Связки болели, но и сдавать позиции стихнувшим голосом он не собирался. Только крепче впился взглядом в перекошенное лицо Белова. Саша же проорал, словно достучаться до него хотел:

— Да кому ты что должен?!

— Самому себе.

— Ёшкин кот, — качнул головой Белый, щёлкнул языком. А потом, сжимая кулаки на поверхности стола, он спросил почти что шепотом, каким посвящали в великие тайны. — Да ты, чего, влюбился, Витя? В хорошую девочку? — и на свой же вопрос ответил:

— Не ты первый такой недо-Ромео, не ты последний. Перетерпишь, переждёшь. Забудешь.

— Ага, сейчас!.. Княжна нравится мне, — снова повторил Витя и не сдержался. От ощущения, что он разговаривал со стеной, которая, мало того, что ничего не понимала, так ещё и давила, падала на Пчёлкина, парень воскликнул: — И я устал это повторять!

А потом вдруг хлопком электрического напряжения в голове Витиной появилась идея. Мысль, о которой забыл, но которая могла бы очень круто Саше показать на простом примере, о чём Пчёла говорил. Не зря ж твердили, что нужно себя на место другое поставить, чтоб всё понять…

И тогда бригадир, не тратя время на подбор правильных слов, резко, почти кругом перевёл стрелки:

— Ты себя-то вспомни! Сам перед Суриковой скакал чуть ли не на задних лапках. И плевать тебе было, что в розыске находился, что на даче у Царёвых тебя чуть в решето не превратили. А чего так?! — стукнул опять кулаком так, будто думал стол из, чего уж там греха таить, крепкого дерева проломить.

Белый заткнулся, хотя Витя и чувствовал, что это ненадолго. Огонь, загоревшийся под рёбрами, терпение пеплом оборачивал. Пчёла на свой же вопрос ответил:

— Да всё потому, что Оля в душу тебе запала. И ты против всякой херни шел. Своего же ты добился, Белый. И я добьюсь, — и уже в который раз повторил вещь, в какую друг должен был поверить, как минимум, из-за частоты произнесенного признания:

— Потому, что Анютка нравится мне. Причем конкретно.

— Я понять не могу, Пчёла, — Саша, как в полусне, дёрнул бровями. — Нравится да нравится… Заладил, бляха-муха. Может, ты ещё женишься на ней, а?

— Вполне возможно, — с жаркой уверенностью сказал Пчёла, и тем самым окончательно повернул рычаг от коробки динамита. Белый, который и без того заведён был до предела, вдруг в злобе проорал что-то нечленораздельное, но очень яростное даже на слух.

А потом прошла секунда. Саша вытащил из-за спины пистолет, дуло которого преподнёс к лицу Вити.

Оба почти синхронно перевели дыхание, приходя в себя. Стихли. От ора гудело в ушах, горло саднило собравшейся мокротой. Витя дышал через нос, едва ли подбородком не ударяясь об огнестрел Белова, и сглотнул.

«Всё, спокойно-спокойно…»

Сердце стучало о ребра так, словно «напоследок» решило хорошенько кровь покачать. Ещё, казалось, немного работы в таком темпе — и остановилось бы, став совсем негодным. И тогда все проблемы, переживания скрылись бы в темноте бесконечности, куда каждый — рано или поздно — попадёт…

Саня посмотрел на Витю в надежде на лице его, во взгляде эмоции прочитать. Всё думал понять, насколько хорошо Пчёла мог врать с пистолетом у самого лица, хватило бы бригадиру совести усмехаться, обещать вещи, которой не сделал бы потом, рискуя получить пулю в лоб?

Белый не выстрелил бы никогда в брата. И пистолет его, стволом упирающийся в челюсть друга, оттого и не заряжен был. Не выстрелил бы… а вот кулаки о наглую морду мог почесать.

Чтобы Пчёла к Анне не приближался — по крайней мере, до того момента, пока с лица б не сошли синяки и ссадины.

Но Витя оставался таким же спокойным, каким и был, когда только в кабинет его зашел. Ни капли сомнений ни во взгляде, ни в стойке, которая по напряженности своей напоминала исключительно боевую. Словно всё равно ему было на ствол, что лицо Витино мог превратить в кровавое месиво.

Плевать ему совершенно. Чего, не боится, что ли?..

— Пчёла, — протянул шепотом Саша и чуть потряс пистолетом перед лицом Вити. В глазах бригадира, по цвету и стеклянности напоминающие в тот миг глыбы льда, отразилась мушка огнестрела.

Белый перевёл дыхание и сказал серьёзно, как не говорил ни одной фразы до того:

— Ты… не горячись. Подумай хорошенько, что говоришь, — Пчёла поднял взгляд. Что-то внутри — какой-то натянутый до состояния каната нерв — задрожало, вынуждая напряженные кончики пальцев собраться в кулаки.

Саша вдруг сказал тоном отца, читающего нравоучения:

— Потому что, если ты сейчас слова свои назад не возьмёшь, я… через какое-то у тебя об обещанном спрошу. Так что расценивай это, как первое — и последнее — китайское предупреждение. Если не опомнишься…

— Я в себе и словах своих уверен, — прервал его Пчёлкин, и без того понимая, что Саша по-другому с ним «говорить» будет в случае, если Витя облажается.

Белов ещё некоторые мгновения, какие самому Саше показались долгими часами, посмотрел на лицо Вити. И, сука, выражение спокойствия напоминало маску, какую не пробьёт ни одна пуля, ни один снаряд.

Сердце застучало медленнее, возвращаясь в относительно привычный ритм, но сильнее стало давать по рёбрам, когда Саня перевёл дыхание и опустил пушку.

Почему-то он чувствовал себя проигравшим.

— Саня, — позвал Витя. Белый поднял взгляд на бригадира только через какие-то мгновения. Пчёла произнес с искренностью, жалостью, какой, наверно, говорили только боящиеся кары Божьей старики:

— Дай мне шанс доказать, что в этот раз всё серьёзно.

Саша молчал. Не хотел шанса давать совершенно, потому что слабо верил, что что-то в голове Витиной щёлкнуло при первой встрече с Аней, что Пчёлкин теперь страстно желать только одну девчонку хотел — на сестру его двоюродную, блин, запал…

Белый уяснил для себя одну вещь: люди меняются только в худшую сторону, а если кто-то и лучше становится, то это — огромная редкость, какой Саня ещё не знал и в глаза не видел. Один случай на миллион, пять, десять! И где вероятность, что именно Пчёла стал тем самым исключением из правил? Нет её!

А отдавать Князеву тому Вите, которого Саша знал с первого класса, было бы смерти подобно — и для самой Аньки, и для Белова.

Он не мог сестру в обиду дать. Кому, как не Саше Белому, за Аню заступаться? Больше некому; отец у неё погиб до того, как Князева в младшую группу детского сада пошла, а крёстного на войне в Афгане убили. И остался Белов единственным родным ей мужчиной, отчего сразу понял, что Анна — теперь его ответственность.

Теперь он за неё ручался.

Но серьёзность Пчёлы всё-таки что-то решала, что-то говорила Саше. Он ещё не понял, научился ли Витя так лгать искусно, или дело в том, что друг детства Князеву вдруг поставил выше каких-то своих приоритетов…

Только вот, чёрт возьми, у Белова из головы никак не шло то его спокойствие, которого быть не должно было при опасной близости ружья у лица.

Саня отвернулся к окну в размышлениях, которые, как сам минут десять назад думал, его не потревожат.

Пчёла только тогда позволил тяжести, упавшей на плечи, согнуть спину в полукруг. Лишь сейчас почувствовалось волнение, какого не заметил в «азарте» разговора. Он опустил голову, облокотился о стол так, что только его горизонтальная поверхность и спасала Витю от падения на пол.

Ощущал себя опустошенным, но счастливым от ещё неосознанного итога их разговора. Так, вероятно, чувствовали себя победители многокилометровой эстафеты. И сердце у них билось так же часто, как и у Пчёлкина тогда.

Витя поднял голову, когда Белый дёрнул щекой и, смотря на брата через полупрозрачное отражение в стекле, сказал:

— Если из-за тебя Аньке душу рвать будет, то, обещаю, я тебе жизни не дам.

На секунду всё перед глазами раздвоилось, словно в голове Витиной соединили два голых провода, по которым ток безумный бежал. А потом Пчёлкин улыбнулся так, как не должен был улыбаться в тот миг.

В голове его затрубили победные фанфары.

Комментарий к 1991. Глава 12. Всегда так – планируешь написать главу на страничек 10-12, а по итогу редактируешь 30 вордовских листов😅

Автору ручкой машет сессия, потому главы, вероятно, будут выходить малость реже – раз в неделю-полторы, а не каждые пять дней. Но, думаю, что главы будут объемнее обычного)

На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада обратной связи, очень хотела бы обсудить с вами двенадцатую часть 😉💗

====== 1991. Глава 13. ======

Аня застала маму за готовкой. Она открыла дверь перед дочерью с руками, перепачканными мукой; рыжеватые волосы мать повязала косынкой, а лицо в свете подъездной лампочки отдавало жирным блеском, выступившим под глазами.

— О! — вместо приветствия охнула тётя Катя. Она быстро замахала руками, дочь внутрь приглашая, а сама ушла на кухню, уже оттуда крикнув: — Проходи! Дверь закрой, руки мой, и пойдём, поможешь мне пирожки сделать.

И Анна засучила рукава, на ближайший час отдав все свои силы и мысли приготовлению стряпни. Она собрала волосы, которые невозможно было распущенными держать при такой жаре, и принялась раскатывать новый слой теста. Князева думала, что навык свой совсем растеряла в Риге, где она с пани Берзиньш готовила преимущественно супы и вторые блюда, но со временем втянулась в процесс.

Почему-то Аня чувствовала себя дирижёром, когда мукой доску присыпала, когда промывала ягоды, а шум посуды, воды и газовой плиты стал для неё игрой оркестра, которым она с мамой руководила.

«Интересно, а Пчёлкину больше малина или вишня нравится?..»

Мама смазала противень маслом, чтобы тесто не прилипло, и отправила пирожки в духовку. Анна утёрла выступивший на линии роста волос пот и вымыла руки. Мука на пальцах осталась огромными липкими комками, которые даже мылом не убирались; Князева яростно тёрла ладони друг о друга, когда тётя Катя уселась на стул, перебросила через плечо полотенце, измазанное сырым яйцом, и вдруг сказала:

— Давай, рассказывай.

— Что именно?

Она обернулась на маму коротко, но быстро вернула взгляд на руки. Вдруг в голове появилась мысль, что, если бы Князева в Беляево съездила чуть раньше, то обязательно бы напугалась, подобно подростку, каким себя не считала уже лет пять, что мама по походке, взгляду, голосу прознала про что-то такое, что девушка рассказывать ей не собиралась.

Но тогда от требования мамы ничего не дрогнуло внутри в испуге, страхе. Спокойно… Такое приятное чувство. Удивительно только, что ценить начинаешь, лишь когда его лишаешься.

— Всё рассказывай. Как Москва тебе? Вылезаешь хоть из дома, или всё так же сидишь за книжками своими сутками напролёт?

— Москва… Большая, шумная. Что ещё о ней скажешь, — усмехнулась Анна. Повернула вентиля воды, выключая кран, и продолжила руки друг о друга тереть, соскребая ногтями комки налипшего теста. — Так говоришь, мам, будто сама в ней не живёшь!

— Так чем занимаешься-то хоть? — спросила, приподняв голос, тётя Катя. Не злилась на дочь, просто эмоциональной всю жизнь была — по натуре своей такая.

А Анна, напротив, спокойствие от отца, погибшего до третьего её дня рождения, унаследовала, — по крайней мере, так Князевой тётя Таня говорила — чем и выводила мать из себя иногда.

Девушка среди густой пены уже грязи не видела, но продолжала руки мыть, когда тётя Катя сказала:

— Ведь взрослая уже. Сама всё на работу рвалась. Чего же теперь сидишь, не шевелишься?

— Я помню, — буркнула Аня и вдруг явно пожалела о своих словах. Попадись, вероятно, возможность поработать чуть раньше или позже — и Князева бы явно ухватилась за неё всеми руками и ногами, чтобы не проводить время в четырех стенах, чтоб не прокручивать одни и те же мысли в голове, обещавшей в ближайшее время от обилия размышлений пойти кругом.

Но теперь, когда… мысли о… других людях перестали быть безосновательными, когда… планы стали какие-то появляться, совершенно лишней выглядела мысль о трудоустройстве в какую-нибудь редакцию.

«Или куда там могу пойти со своим образованием?..»

Мыслей своих девушка не озвучила, и её молчание подлило масла в огонь. Мама всплеснула руками, злорадно припоминая слова, сказанные Аней на свадьбе у Саши:

— Вот! А сама говорила, что у Саньки «на шее сидеть не хочешь»! — и произнесла её слова с такой интонацией, что, вероятно, будь девушка более вспыльчивой, за скалку бы схватилась в злобе.

Аня только голову вскинула, оскорбленная тоном мамы, и губы поджала; хотелось безмерно что-нибудь возразить, но… не было чем. Ведь, правда, уже почти что месяц она в Москве жила в условиях, которых половина Союза и представить себе не могла: квартира возле Белорусского вокзала, доставка дефицитных продуктов бригадирами чуть ли не до самой двери, оплата всех её желаний деньгами, которые Сашка тайком вкладывал в вещи, передаваемые Космосом чуть ли не в руки Князевой…

И с этим надо было заканчивать. Потому что действительно потом не расплатиться с Беловым — ничем и никогда.

— Я и не хочу нахлебницей быть. Уже думаю над работой, — откровенно покривила душой Анна и сняла с большого пальца на правой руке шматок теста. — Сегодня, как к себе вернусь, в газете посмотрю объявления. Может, где библиотекарь нужен. Или учитель французского.

Мама вдруг снова всплеснула руками, точно слова дочери её вымораживали, и громким шепотом просипела:

— Ну, я не могу с тебя!.. Поспрашивай у Ольги, Саши, может, им нужен кто?

— Как понять « нужен кто»?! — возмутилась Анна, сразу же поняв, к чему её подвести пыталась тётя Катя. Она бы маму за плечо потрясла, если бы руки не были все в мыле, муке и тесте. С трепыхающимся в груди сердцем Князева обернулась к раковине, включила воду и стала с пальцев смывать всё, при этом на мать через плечо смотря:

— Не полезу я в дела Сашины!

— Да при чём тут дела Белова? — таким же тоном спросила тётя Катя, поднялась на ноги. Она сняла с плеча полотенце, что о гарнитур с глухим хлопком опустилось, поднимая в воздух рассыпанную муку. — Анька, ну, что ты, в самом деле? Не обязательно к Саше идти работать, если ты так боишься…

Князева выразительно усмехнулась; «если так боишься», надо же!.. Мама так говорила, словно в делах Белова ничего криминального не было, словно Аня, каким-нибудь образом бы попав в Сашин «штаб», не втянулась сама в преступную структуру.

И это всё, мамина эта… простота, что ли, её злила. Сильно, вплоть до боли в плотно сжатых челюстях.

А тётя Катя продолжала:

— …так у Белова точно есть знакомые, кому надо язык подтянуть. У кого дети заграницу поступать хотят, не зная даже, как поздороваться правильно, у кого… партнеры иностранные, — протянула последние слова так выразительно, что сложно было намёк мамы не понять.

— Ты предлагаешь мне «репетитором» стать?

— Предлагаю, — кивнула мама и чистыми запястьями потрясла чуть Анну за плечи. — Ну, в самом деле; не для работы библиотекарем же ты в Латвии четыре года ошивалась!..

Князева чуть призадумалась. Репетиторство, конечно, вариант хороший. В реалиях современного мира — выгодный. Час работы — и деньги на руках. Не нужно перебиваться от зарплаты до зарплаты, что с задержками безумными в последнее время стали приходить. Только вот… Аня всё-равно сомневалась. На каком-то подсознательном, необъяснимом уровне откладывала этот вариант куда-то в сторону.

Не к тому её душа лежала. Князевой искусство, литература в первозданном её виде нравились, а не попытки вбить в голову какому-нибудь представителю «золотой молодёжи» правила написания глаголов в немецком языке.

А мама всё наседала:

— Подумай сама: какие перспективы, какие связи ты можешь получить!.. Ты думаешь, в Москве так много специалистов по… — она замолчала ненадолго, вспоминая, сколько языков знала дочь, и загибала пальцы. По итогу закончила мысль свою: — …четырем языкам? П-хах!

— Где ты четыре-то насчитала?

— Ну, как, — бу́хнула мама и, раскрыв пошире глаза, перечислила, заново сжимая ладонь в почти полный кулак: — Французский, немецкий. Английский, латышский.

— Английский я знаю только на школьном уровне, не более. А латышский не нужен никому, — подметила девушка, наконец отмыла ладони. Она распрямилась, стряхивая с рук капли воды, и сказала: — Сама подумай, кто сейчас в Латвию поедет? Да и, всё-таки, ещё долго в Риге на русском будут говорить. Независимость независимостью, но несколько десятилетий в составе Союза оспорить нельзя.

— В любом случае, — махнула рукой женщина, словно дочь заткнуть пыталась. — Уже можешь научить общаться с лягушатниками и фашистами! Ты думаешь, это как-то твои знания умаляет?

— Мама! — возмущенно вскинулась Анна, на тётю Катю посмотрев так, словно сама была наполовину француженкой, наполовину немкой. — Не говори так!

— А что? — в удивительном спокойствии хлопнула она глазами. — Неправда, что ли? Будто французы жаб не жарят. А немцы ещё долго от войны не отмоются!..

— Французская кухня так богата десертами, а весь мир на этих несчастных земноводных зациклился. А насчёт немцев… Нацисткой Германии уже как сорок пять лет нет, как не существует даже ни ФРГ, ни ГДР. Это другая страна уже, которая, к слову, крайне быстро развивается.

— Господи, — качнула головой мама. — В кого ты такая зануда?

— Только на мой знак зодиака, как Витя Пчёлкин, не сетуй, ладно?

— Кстати! — вскинулась вдруг тётя Катя. У Ани от её подскочившего голоса неприятно что-то кольнуло в горле, словно оно простужено было, и руки дрогнули, на груди скрещиваясь, как в защите.

Возникло ощущение, что Князева затронула мимолётом тему, которой избегать должна была.

Мама локтём, чтобы блузу лёгкую Ане не запачкать, подтолкнула дочь к столу. Вдруг в голове у девушки мелькнула ассоциация со столом переговоров, за который в последнее время всё чаще и чаще садились политики.

Тётя Катя к ней подтолкнула чашку с остывшим чёрным чаем в пакетиках. Князеву от такого воротило.

— Что у вас с ним?

— В каком смысле? — нахмурилась Анна от злости и удивления одновременно. Недовольна была, что мама вопросы задавала, какими не интересовалась в школьные годы дочери, но и напугалась; что, вдруг, у неё на лице написано всё? Что Аня Князева чуть ли не впервые за полгода собирается на свидание, какому рада очень, что идёт именно с Пчёлой?..

Мама положила голову на сжатый кулак, пачкая щёку мукой, и протянула выразительно:

— Ну, не прикидывайся! Я же видела, вы на свадьбе у Саши танцевали!

Что-то дрогнуло. Анна на мать посмотрела прямо, надеясь, что в глазах дочери тётя Катя не увидела облегчения. Что, мама только их медленным танцем руководствуется? Больше Князева ничем себя не выдала? Если да, то… это даже смешно.

Можно подумать, что людям, по мнению маминому, прямо как в сказке, достаточно одного танца, чтобы влюбиться друг в друга до беспамятства.

Жизнь — не сказка. Не мюзикл. Неужто мама, взрослый человек, не понимала этого?..

Вот и обратная сторона её излишней простоты. Как на ладони.

Анна рассмеялась ей в лицо, чувствуя, как какая-то часть камня, нависшего над душой, рассыпалась под ногами в мелкую бетонированную крошку.

— Ой, мама! Я пьяная была, и Витя тоже. Да все на свадьбе у Саши набрались здорово! — и, оскал превращая в сдержанную, почти холодную усмешку, уверила: — Это был просто танец. И ничего более.

По шее жар прошелся, как от температуры при лихорадке. Князева врала, конечно, блефовала почти отчаянно. Дальше танца у них зашло, но… говорить о чём-то большем, думать о лишнем Аня даже самой себе запрещала. Наверно, всё более или менее встанет по местам чуть позже — через неделю-другую, край — через месяцок.

А сейчас утверждать что-то было нельзя, строго настрого запрещено. Это табу, которое нарушать не собиралась.

Хотя бы для того, чтобы потом себя по кусочкам не собирать.

Мама в явном сомнении глаза прищурила:

— Ну, не знаю, Анька. Выглядели вы…

Она задумалась, подбирая нужное слово, а у Анны сердце сжалось в ожидании. Примерно так же тесно становилось в районе ребёр, когда она, будучи ещё студенткой, курсовые на «отлично» защищала и, зная о прекрасной сдаче, стояла перед комиссией в ожидании похвалы.

Мама щёлкнула пальцами, вскинула руку, едва дочь ногтями по щеке не царапая, и воскликнула:

— Симпатично! Ты такой тоненькой, хрупкой рядом с ним выглядела, прямо тростиночка, а как уж Витя тебя кружил… Глаз не оторвать прямо!..

— Он ужасно танцует медленный танец, — подметила девушка. Губы изогнулись в усмешке, которую Анна должна была спрятать, но не успела. Мать всё с таким же прищуром, почти что сканирующим, протянула:

— Ну, знаешь, милая моя, совсем не это в мужике главное…

— Мам, у тебя номер Оли есть? — спросила девушка, быстро поняв, в какие дебри тётя Катя пыталась беседу их завести. Нужно было срочно новый разговор начинать, чтобы через полчаса не слушать лекции на тему из серии: «Откуда берутся дети?».

Аня поднялась с места и направилась в гостиную к дисковому телефону. Тётя Катя, всё никак не отмыв руки от теста, пошла за ней, заговорила:

— Вроде как должен быть. Посмотри в записной книжке, она на телевизоре. Если не найдёшь, Тане набери, у неё точно будет…

Князева развязала концы фартука, за которым прятала блузку и юбку в серую клетку, взяла телефон с книжкой, уселась на диван. Полистала маленькие прямоугольные листы, что от времени уже значительно пожелтели, загнулись по краям, и забегала взглядом по строкам.

Горкины,Исевы, Коваленко… Холмогоровы. Чуть дальше встретился номер Татьяны Беловой, которая в записной книжке мамы была записана как «сестра», номер Пчёлкина Павла — по всей видимости, отца Витиного. Анна коротко пробежалась по цифрам в незначительном интересе; двести пятьдесят три — сорок четыре — ноль один.

Да что же такое, где же Сурикова?..

— Анька, ты от темы у меня не уходи, — вдруг присела сбоку мама. Она посмотрела на Князеву взглядом серьезным, словно поймала дочь за чем-то плохим, уже за прокол её пропесочила, а теперь подводила итог, намеренно сурово разговаривая, чтоб Аня точно прислушалась.

Девушка хотела закатить глаза, понимая, что такой «артиллерией» её уже было не взять, но почему-то в горле стало сухо от тона матери. Прямо как в детстве.

Мама посмотрела, как девушка номер сестры набирать стала, и протараторила:

— Ты, всё-таки, подумай над тем, что я тебе сказала. Витя парень даже оч-чень неплохой. Инициативный такой, серьёзный…

— Мам, ты сейчас диван весь запачкаешь мукой, — кинула Анна с неприятно дрогнувшими кончиками пальцев. Она диск телефона прокрутила до семёрки, набирая последнюю цифру номера тёти Тани, когда мать всё-таки плюнула выразительно и пошла умывать руки.

Когда спина тёти Кати скрылась за дверным порогом гостиной, что вместе с тем исполняла роль спальни мамы, стало чуть проще дышать. Даже духота уже не казалась такой изнуряющей.

Тётя Таня быстро взяла трубку и племяннице обрадовалась очень. Теплым голосом, от которого щеки Ани всегда становились красными в смущении и радости, она прощебетала Князевой номер, на который теперь Сашке стоило звонить, а потом ещё с две-три минуты спрашивала, как у девушки дела, когда она к тётке своей зайдёт чаю выпить. Девушка пообещала в середине недели как-нибудь к четырем-пяти часам подойти с тортиком, а потом ещё уверяла тётю Таню, что с пустыми руками не придёт, как бы та не просила Анну не брать ничего.

Князева попрощалась спустя примерно пять минут, улыбаясь тепло и широко даже от одного голоса тётушки. Обязательно надо с мамой Саши увидеться. Она к Ане всегда хорошо, как к дочери родной, относилась, всегда Князеву поддерживала…

Так что, обязательно. Надо зайти и, согласно старшейшим английским традициям, выпить чашку чая — Аня угостит тётю Таню сортом с медом и липой — в пять часов.

И даже время, примерно выбранное для встречи, не так смущало. Если с Сашиной мамой и увидится вечером, то Вите скажет, в случае чего, подъезжать к бывшему дому Белова.

Если Пчёлкин, конечно, не шутил насчёт их марафона свиданий.

Князева быстро мысли эти от себя отогнала, стала в спешке подрагивающих пальцев набирать номер Суриковой. Словно боялась, что не успеет на дисководе прокрутить комбинацию из семи цифр, что вернётся мама, которую не получится больше спровадить никак, и продолжит Анне на мозги капать, рассказывать, как ладно они с Витей выглядели на свадьбе у Сашки.

Действительно, что ли, хорошо смотрелись вместе, со стороны?..

— Слушаю, — отозвалась трубка томным голосом жены Саши, и Анна встрепенулась. Будто боялась, что её мысли бывшей Суриковой будут по трубке транслироваться, как по радиовещанию.

Князева распрямилась на диване, откашлялась в себя, как будто не новоявленной подруге позвонила, а самому Горбачёву:

— Оля. Привет, это Аня. Князева.

— Ой, Анютик! — вдруг радостно воскликнула девушка. Аня от одной только формы своего имени, что голосом Ольги так нежно и искренне прозвучала, заулыбалась во все зубы, засмеялась даже в удовольствии. Как, прямо-таки, ребенок; Князевой такая эмоциональность не пристала даже.

— Как здорово, что ты мне набрала, Анечка!

— Я от мамы звоню, у меня своего телефона ещё нет.

Девушка услышала небольшие помехи, напоминающие шорохи, как будто о микрофон телефонной трубки потёрлась ткань постельного белья.

— Это так, мелочи. Лучше расскажи, ты как? Я тебя со свадьбы не видела, не слышала толком!

— Я? Да, в порядке, вроде как, — хохотнула Анна, вдруг в ступор впав от одного такого простого вопроса. События последних дней, точнее сказать, часов, вылетели из головы, подобно птицам. Да и не стала бы Князева с Ольгой сплетничать, пока за стенкой сидела, навострив уши, мама.

Она чуть качнула голой ногой, отгоняя от ступни залетевшего через балкон комара, и протянула:

— В основном, дома сижу. Читаю, готовлю, прибираюсь… Иногда тоска такая накатывает, знаешь? Вот и подумала… может, ты тоже зачастую одна время проводишь?

— Так давай увидимся, — поддержала Ольга раньше, чем Аня успела окончательно своё предложение сформулировать. От радости, что Сурикова согласилась на прогулку, что не пришлось уговаривать, у Князевой даже сердце чаще застучало по рёбрам.

— Давай, — поддакнула девушка в каком-то смятении. Будто не думала, что Оля согласится так просто. — Если тебя не отвлеку никак, то… была бы очень рада.

— Как насчёт завтра?

— Я свободна, — сказала Князева, но быстро поправилась: — До вечера, — и снова добавила: — Вроде как.

— Можешь ко мне прийти, — сказала Ольга таким тоном, что Анна почему-то увидела сразу, будто со стороны, как новоявленная Белова пожала плечами. — У меня, правда, в половине комнат коробки стоят, а в других грязь от ремонта… Тогда лучше, наверно, пройтись где-нибудь?

— Я за. Только с радостью.

Сурикова чуть помолчала. В трубке раздался небольшой хруст, бегущий по линии их связи; такой обычно возникал, когда один из абонентов накручивал провод — на пальцы, карандаши, ручки шифоньеров.

Ольга в задумчивости хмыкнула:

— Знаешь, на Лубянке есть одно кафе… Я названия не помню, но мы там с Сашей ещё задолго до помолвки были. Там очень вкусные салаты, и летняя веранда большая, красивая! Давай на выходе из метро встретимся ближе к одиннадцати часам утра, а я оттуда тебя уже проведу, м?

— Отлично, — согласилась Анна. Хоть кафе, хоть комнаты квартиры на Котельнической — всё лучше, чем сидеть бесконечное множество минут на Скаковой в ожидании вечера.

У девушки под рёбрами будто что-то лопнуло, взрываясь, когда она на вдохе сказала:

— Тогда до встречи, Белова?

Князева улыбнулась от заливистого хохота Оли, который слышала не только с того конца провода, но и с другого конца Москвы — вот как звонко веселилась Белова. А потом сама засмеялась тихо. Хотя было бы, с чего смеяться, тоже ведь, нашли повод!..

Жена Саши на том конце провода, растягивая выразительно гласные, попрощалась:

— До встречи, Князева!

И оставила после себя частые гудки. Аня ещё секунды какие-то улыбалась тишине, о чем Оля, вероятно, и не догадывалась, потягиваясь в кровати в квартире на Котельнической.

Князева положила телефон себе на колени. С кухни пахло запекающимися пирожками. Жизнь в тот миг не казалась такой уж плохой, какой её описывали брюхастые дядьки с экранов телевизоров.

Мама заставила Анну дождаться момента, когда пирожки приготовятся окончательно. Князева надевала на себя босоножки излюбленные, в которых и на свадьбе у Саши танцевала, и по вагонам московского метрополитена моталась, пересаживаясь с ветки на ветку, когда тётя Катя всё-таки завернула горячие сладости в пакет и впихнула его в сумку дочери, приговаривая:

— С чаем съешь! Что, правда, одной мне, что ли, их жевать? Куда мне столько?! Я и так толстая!

— Ну, какая ты толстая, мам? — нахмурилась Аня, совершенно не зная, за что хвататься — за ремешок босоножек, которые вдруг отказывались застегиваться, за сумку свою или за пакет с ягодными пирожками. — Глупости.

— Будто у меня весов нет, — махнула рукой мама и пропихнула дочери мучное. — Давай, трескай! Потом расскажешь, что получилось.

Анна думала у мамы саркастично спросить, почему она ей пирожки предлагает, если от них боялась поправиться, но в последний момент прикусила язык. Посмотрела на часы, что висели над входом в кухню, и поняла, что стрелки, собравшиеся в почти идеально прямой угол, указывали на три часа дня.

Пятнадцать-ноль-ноль, это, конечно, день. А вот шестнадцать-ноль-ноль — уже вечер. И хотя Витя и обещал к семи приехать, вдруг раньше явится? Да и, в конце концов, перед встречей лучше сходить в душ, помыть голову — лишним не будет никогда — одежду привести в порядок, подобрать украшения…

Того гляди — и времени ещё не хватит. Не в том Анна положении, чтоб тратить минуты на споры о пирогах с малиной.

— Ладно, — махнула рукой Князева и раскрыла пошире сумку, чтобы мама всё-таки сложила туда пакет с несчастными пирожками. Та улыбнулась во все тридцать два, дочь назвала «умницей», а перед самым выходом чмокнула в щеку.

Аня уже побежала вниз по ступенькам, пугая стуком каблуков забежавшую в подъезд кошку, как вдруг мама облокотилась о перила лестницы, свесила голову вниз и окликнула громко:

— Анька!

— Что? — так же звучно отозвалась девушка. Она посмотрела на пролёт выше, приготовившись уже ловить случайно оставленные на тумбочке ключи от студии на Скаковой, но мама только прищурилась выразительно и сказала:

— Насчёт Вити-то всё-таки подумай!

«Я и так о нём часто думаю!» — едва ли не выпалила девушка, но в последний момент закатила глаза. Реакция, наверно, такая должна была быть для неё и матери привычной, так, что, вероятно, выглядело естественно. Анна шикнула:

— Ой, мам, пока!

И поторопилась вниз по ступеням, на пролётах не тормозя, к двери подъездной. Вдруг почти железобетонной стала казаться мысль, что опоздает, не успеет собраться — она умудрилась потерять три свободных часа, пока на свадьбу Сашину одевалась, красилась — и Анна, выйдя на улицу, спешно направилась к метро. Ей и так до Проспекта Мира трястись, потом пересаживаться на Кольцевую, ещё две остановки проезжать до Белорусского…

В вагоне Князева сидела, но потряхивало её так, словно Анна в час-пик толкалась в борьбе за поручень. Неприятно тряслись поджилки, а мысли, которые девушка от себя отгоняла постоянно, всё-таки подкрались опасно близко.

Подкрались, окружили густым кольцом темноты, из-за которого едва ли солнечный свет, до того режущий глаза, пробивался, и закружили вокруг, как коршуны.

«Волнение, просто волнение… Ничего смертельно страшного»

«А вдруг я что-то сделала не так? А? Может, он всё-таки шутил?»

Аня тряхнула головой, выгоняя из черепной коробки мысль о том, что давать целовать себя не стоило. Голос диктора метро озвучил станцию Китай-города. Хотелось заткнуть уши, чтобы саму себя не слышать, но девушка знала, что этот трюк не сработает — равно как и не срабатывал двадцать лет до этого момента.

Она только глубже вздохнула, думая, чтобы полупустой вагон не лишился вдруг кислорода, и откинула голову на трясущуюся стену состава.

Время до семи часов прошло в погоне за идеалом собственной красоты, какой Князева создала в своей голове. Она вспоминала моменты, когда была максимально привлекательна для самой себя, и продумывала лучший образ. Решала, как вымытые волосы распрямить, и какое-то время даже вполне серьезно поглядывала на раскаленный треугольник утюга, каким проглаживала складки на смявшейся в шкафу юбке. Анна оттирала с матовых босоножек следы заломов, потом с косметичкой ходила из одного угла квартиры в другой, ища лучшее освещение для нанесения макияжа. И так — примерно до шести сорока.

Вечером, когда духота чуть отпустила, когда на улицу вышли люди, что до сумерек прятались от жары по домам, Аня стояла у окна в спальне чуть ли не при полном параде. Девушка с высоты четвёртого этажа разглядывала внутренний двор, ожидая увидеть подъезжающую машину Вити, и иногда кидала взгляд на зеркало, стоящее в углу спальни.

Отражение Князевой нравилось. Хотя она и надеялась, что подобранный образ — чёрная блуза и юбка-макси с разрезом чуть выше колена — не был слишком строгим для прогулки по парку.

Когда часы возле кровати показали шесть часов пятьдесят две минуты, а из арки между пятым и шестым подъездом показалась морда черного BMW, Анна на секунду перестала дышать. Что-то, по законам физиологии расположившееся под сердцем, дрогнуло, как от ласки кнута, в мысли, что Витя не пошутил всё-таки.

Зря вторую половину дня провела, как на иголках. Или, напротив, не напрасно?..

Князева перемнулась с левой ноги на правую, перестукивая по полу каблуками вычищенных босоножек. Стоило, наверно, направиться свет тушить, но девушка у окна стояла, смотря, как Витя парковался — легко, почти искусно.

С салона иномарки вид, вероятно, был куда интереснее.

Пчёлкин ловко задом заехал между двумя почти что одинаковыми «запорожцами», отличающимися только по цвету, и заглушил немца. Потом вышел из машины и, будто зная, что Анна стояла и наблюдала, на её окно посмотрел. Улыбнулся, отчего у Князевой коротко дёрнулись пальцы ног.

«Не стоило ли от рамы отойти?..»

Витя указал на дверь подъезда. Князева всё поняла. Кивнула ему, не показывая улыбки красных губ, закрыла окно. Подхватила со стула белый жакет — на случай, если ночь выдастся не такой жаркой — и черный клатч. Она прошлась по комнатам, выключая в них свет, с особой внимательностью несколько раз проверила газовую плиту, убеждаясь, что вентиль повернут поперёк газопровода.

Рука дрогнула, когда по дверному косяку постучали.

Анна перевела дыхание, щелкнула последним выключателем. Под рёбрами было одновременно легко и тяжело, но отчего-то идти было не сложно. Девушка наспех посмотрелась в ближайшее зеркало, поправила волосы, заправленные за уши, и только потом развернулась к двери, на выдохе открывая её.

Витя стоял возле порога. Коротко окинув девушку взором, он положил руку на плечи Князевой, притягивая ближе жестом, в совершении которого не сомневался толком. Аня незаметно сглотнула сухость в горле, но Пчёла в последний момент остановился, попятился назад, протягивая:

— Ого!..

— В чём дело? — спросила сразу девушка. Внутри неприятно что-то дрогнуло, отчего язык стал казаться заплетающимся.

Пчёла усмехнулся безобидно и, чуть качнувшись на пороге, не проходя в квартиру, пояснил:

— Думал поцеловать тебя. Но помаду смажу.

Он подумал немного, не догадываясь, что тишиной на нервах Аниных играл, как смычком. Потом притянул Князеву к себе. Губами теплыми, приятно сухими коснулся переносицы. Анна сама не заметила, как прикрылись глаза; под мужскими руками кожа вспыхивала, как подрывался порох, и она к Пчёле прижалась, подставила лицо под поцелуи.

Сердце в груди разжалось одним долгим сокращением, каким отдавало после внезапной боли, сдавливающей дыхание до самых слёз.

Мужчина ещё раз поцеловал Аню, на этот раз в кончик носа. От волос девушки пахло излюбленными цветочными духами; Пчёлкин по запаху сладкому соскучиться умудрился — меньше, блин, чем за сутки. Возникла вдруг мысль нахрен послать этот Лефортовский, здесь, в уютной квартирке у Белорусского, с Анютой остаться.

— Всё выключила?

Рука теплая легла на талию Анину, гладя.

— Всё, — кивнула девушка и положила на свой локоть жакет, в свободную руку взяла сумочку с ключами. Витя кивнул, вытянул шею, проверяя свет в комнатах, только после того сказал.

— Хорошо. Тогда пошли.

— Рассказывай, как день прошёл?

Витя вел автомобиль по третьему транспортному со скоростью, граничащей с разрешенной на шоссе, но Ане казалось, что соседние машины быстрее них ехали. Радио не играло, с ролью музыки шум автомагистрали справлялся отлично. Солнце отражалось от зеркал заднего вида, чем Пчёлкина иногда чуть слепило.

Девушка, не обращая внимания на ремень безопасности, боком к Вите повернулась. Чуть задумалась, словно забыла вдруг, что днём делала, и сказала:

— Нормально. К тёте Кате ездила.

— О, — протянул Витя. Он положил руку на руль, спокойно управляя иномаркой, и повернулся к Ане, совсем не переживая за дорогой не уследить. — Как мама?

— В порядке, — качнула головой Анна, заметив вдруг совсем незначительно, как ласково прозвучал вопрос Вити. Как будто он про собственную семью спрашивал… — Она, правда, толком про свои дела не говорила. Всё обо мне спрашивала.

Пчёла уголки губ поднял сильно, явно что-то думая сказать, но вовремя притормозил перед наглецом на «Жигулях», который его подрезать пытался, и ругнулся коротко себе под зубы. У Князевой сердце куда-то вниз рухнуло, и не столько от маневров Витиных, сколько от осознания, что ещё секунда — и Анна бы обмолвилась, что мама о Пчёлкине много говорила.

А знать ему об этом незачем. Это совершенно лишнее. По крайней мере — сейчас.

Витя подравнялся в левой полосе, когда юнец на машине советского автопрома бесстыдно мигнул им аварийкой, и повернулся на Аню. Ветер, гуляющий между раскрытыми окнами, трепал воротник его рубашки вместе с волосами, уложенными назад.

— Ещё бы, она ж сколько тебя не видела толком!.. Я как-то год за Уралом жил… — он чуть запнулся, прокашлялся, прежде чем сказать: — …по работе.

Князева понимающе кивнула, хотя и дрогнуло что-то в поджилках. Словно вены её опломбировали стальной коркой, от которой стало непросто даже голову повернуть. Витя коротко облизнул губу, будто та стала сильно сухой, и продолжил:

— Так, когда обратно в Москву приехал, мать встретила, будто с войны вернулся!.. Вся в слезах была. По приезде с родителями я говорил до-олго, — он махнул рукой куда-то в горизонт, словно там Пчёлу ждали воспоминания тысяча девятьсот девяностого года. Аня чуть улыбнулась, положила руку на подлокотник, упёрлась подбородком на кулак свой. — Часов пять, наверно, им рассказывал про Курган этот дурацкий.

— Их можно понять, Вить. Год — срок, может, и не такой большой, но для родителей и месяц бывает невыносим. Они скучали.

— Уверена?

— Уверена.

Пчёла на неё посмотрел одними глазами, головы от полосы дороги не отрывая. Правый уголок губ пополз сильно вверх, лицо Витино делая хитрым-хитрым. Анне это отчего-то до чувства тесноты в лёгких понравилось.

— Ты, вроде как, права, — усмехнулся Витя и ловко левой рукой вырулил автомобиль, чтобы ехать прямо. — По крайне мере, они мне так и сказали: скучали. Так и у тебя, выходит, все естественно: мама тоже скучала по тебе.

В первые секунды Аня не поняла даже, почему Пчёлкина должна была тосковать по Князевой. Но мужчина быстро поправился, махнул рукой и с привычной усмешкой пояснил:

— То есть, тётя Катя. Твоя мама.

— А, — протянула девушка. Она посмотрела на дорогу, простирающуюся со стороны Витиного окна, и ощутила, как от мыслей собственных кровь подошла к щекам волной трехбалльного цунами. Анна чуть помолчала, смотря на вечернюю Москву в попытке направить в единое русло мысли; те же, будто назло, в голове её носились со скоростью, не уступающей Витиному автомобилю.

Пчёла коротко взглянул на руки Княжны, что лежали ровно на коленях, и быстро вернул глаза на дорогу.

— Радовалась, наверно, твоему решению остаться?

— Мама… человек интересный, — призналась девушка и ладонями, которые неподвижны были, заводила по кругу, что-то абстрактно обводя. — Она эмоциональна, но в моменты неподходящие — в обычной жизни, в будничные какие-то моменты. Но когда происходит что-то… действительно яркое, важное, она может стать камнем.

— Не отреагировала никак? — понял всё Витя.

У Ани вдруг ком в горле неприятный встал, который совсем некстати был; именно эта часть маминого характера в детстве задевала ужасно. И сейчас старые обиды — за излишнее негодование по поводу ошибки, совершенной при переписывании домашнего задания с черновика в беловик, за сдержанность её при окончании школы на отлично — будто пробудились ото сна.

Стало горько, будто соцветие полыни разжевала.

Она кивнула, но быстро опомнилась и поправила себя, снова взмахнула запястьем, очерчивая перед собой круг:

— Не сказать, чтобы совсем «никак»… Она руками развела, а-ля «иначе и быть не могло». Да, обняла. Но на этом всё.

— Я понял, — кивнул Пчёла. У самого что-то царапнуло в горле, как при простуде.

Он, откашлявшись в себя, обернулся к ней лицом, забыл на секунды какие-то про дорогу. А потом сказал в надежде, что собственные слова прозвучали относительно твёрдо и достойно, хоть немного бы смогли отвлечь:

— Не думай об этом. Не сейчас, ладно?

Пчёла вдруг перехватил её левую ладонь, которая так и выводила в пространстве круги, овалы. Чуть сжал, переплетая пальцы. Князева затихла. Честное слово, будто разучилась разговаривать.

Она взглянула на замок их ладоней; золотой перстень с черным камнем на безымянном пальце, заменяющий Пчёле обручальное кольцо, казался ещё больше рядом с Аниной ладонью.

Девушка не торопилась отнимать руку. Зачем, если ей это приятно?.. Она заметила боковым зрением, как дёрнулся от глотка кадык Пчёлкина, и усмехнулась каким-то своим мыслям. Безобидно.

Горечь на душе отдала каким-то сладким послевкусием. Будто сиропом карамельным.

— Хорошо, — дала обещание Князева, но голосовые связки подвели, превратили слова в почти что шёпот. Мелко что-то кольнуло в районе нутра, как иглой, которыми в древности на востоке лечили чуть ли не все недуги.

Витя на девушку снова взглянул коротко, указательным пальцем погладил по ладони и, получив улыбку Анны в ответ, зарулил на Малую Почтовую.

Впереди, ближе к горизонту, почти скрытому дорогой автомагистрали, виднелись верхушки деревьев парка, к которому Аню и привёз гулять. Улыбка заговорщицкая зажгла искорки в глазах, с которым не могла сравниться гладь самого Байкала.

Пчёла хитро спросил:

— Итак, Княжна, — протянул он, боковым зрением посмотрел на Анну. Она чуть цокнула языком, но не отвернулась, не вырвала руки, не поправила его, уже не злясь на прозвище своё. Витя сильнее нажал на газ.

— Есть идеи, с какого парка начнём?

В ответ она только рассмеялась, прикрыла лицо левой рукой, почти поднося ладонь Вити к губам:

— Смеешься, что ли, Пчёлкин? Я в этом районе не была никогда!

— Резонно, — кивнул Витя ни то ей, ни то мыслям каким-то своим. Снова пальцем огладил ладонь Ани, чуть ли не улетая куда-то в тропосферу от гладкости кожи, какая казалась сюрреалистичной, и тогда сказал: — Значит, буду твоим гидом.

Пчёлкин положил её руку на рычаг смены передач, накрыл сверху своей ладонью. У Ани от этого жеста стало сухо в горле, но сухость эта была приятной. В касании Вити виделось желание ощущать друг друга даже при вождении авто — ситуации потенциально опасной.

«Чёрт, Пчёла…»

Под ладонью Князевой чуть тряслась коробка передач, сверху пальцы накрывала крепкая рука Вити. Аня на миг побоялась всё испортить решением своим, но потом на спокойный профиль Пчёлы посмотрела, на перстень, чёрный камень которого напоминал дым копоти, и опустила на плечо мужчины голову.

Не только же одному Вите демонстрировать желание ощущать друг друга даже в потенциально опасных ситуациях?..

Он коротко на Анну обернулся, будто подумал, что девушка задремала, и усмехнулся беззвучно. У Вити дрогнуло что-то в районе диафрагмы, как от приятной щекотки.

«Княжна, маленькая… Какая ты, оказывается, ласковая девочка у меня»

Губы его сами по себе растянулись в улыбке, какую Анна уже не раз видела.

Пчёлкин губами макушки её коснулся, жалея только о том, что Князева так красную помаду любила, что извечно губы ярко красила, лишая Витю возможности за щёки к себе притянуть и расцеловать до тёплой тяжести в солнечном сплетении.

Он вырулил на Госпитальный мост, когда Аня правой рукой обняла его за сгиб локтя.

Тот миг стоил серьезного разговора с Беловым, сомнений в этом у Пчёлы не возникало.

Комментарий к 1991. Глава 13. На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада обратной связи, очень хотела бы обсудить с вами часть 😉💗

====== 1991. Глава 14. ======

— …тогда-то на неё комиссия и насела. Всё требует, требует комментариев по диплому. А главным секретарём у нас такой профессор был, он давно на Иви зуб точил. У неё работа по романтизму во французской литературе была, и она от волнения, бедняга, даже латышский забыла. Все языки вспомнила, кроме того, который нужен был! Да и говорила так быстро, как из пулемёта!..

Пчёлкин усмехнулся. Лефортовский парк был не особо полон людей, но дети из домов поблизости на спортивных площадках орали так, словно их из подземелья выпустили. Витя шёл слева от Анны, на неё смотрел и видел, как от одних воспоминаний об учёбе, об иностранных языках в глазах Князевой, что были зеленее веточек лип, высаженных вдоль аллей, зажигался огонь. На фоне искр этих блёкло даже закатное солнце.

— Секретут ваш хоть разобрал, что она говорила?

Девушка коротко рассмеялась, опустила голову. Ветер играючи скользнул в чёрные пряди. Анна пыталась их за уши заправить, но через каждые пять метров — а то и ещё чаще — вынуждена была повторять свои махинации.

— Разумеется, разобрал. Лауринс Михайлович такой знаток языков!.. Мне кажется, если бы Иви с перепугу на новом диалекте заговорила, то он бы её всё равно понял.

— Так она сдала?

Аня коротко качнула головой. Витя вскинул брови, когда Князева чуть повела плечами и сказала тихо: «На пересдачу направили». Пчёла, хоть и не видел никогда в лицо эту Иви, которой стоило, вероятно, успокоительное пропить перед экзаменом, — да и вообще нервишки подлатать — в возмущении сказал:

— Охренел ваш Михалыч, вот что я тебе скажу! Мог уж на тройку её вытянуть, если она такую солянку из языков выдала.

— В том-то и дело, что она всё напутала! — воскликнула Анна. Она выразительно подняла голову, словно стояла у трибуны какой-нибудь международной организации, и произнесла так, будто репетировала речь свою долгое время перед зеркалом:

— Защита диплома — важное мероприятие, и к нему стоит готовиться основательно. И, зная о серьёзности работы, Иви стоило быть готовой к вопросам комиссии. Особенно если учесть, что она знала о составе преподавателей, ставящих оценку за диплом…

— Ты, уверен, на «пять» сдала?

Она в напускной суровости сдвинула брови, мужчина взял Князеву вдруг за руку. Так же, как сделал в машине — переплетая пальцы, вынуждая чувствовать все завитки золотого перстня. И тогда Анну снова заклинило, как будто это прикосновение — именно такое, и ни одно больше — лишало её воздуха в лёгких, вынуждало затихать, успокаиваться.

«Плывёшь, Князева…»

Она взгляд на Витю подняла, не вскидывая головы. Под его улыбкой хитро-смирительной сказала негромко:

— У меня не было ни одного зачета, закрытого на четыре.

Пчёла в этом и не сомневался. Он чуть дёрнул Аню за руку, отчего при случайном шаге их ладони, обнимающие друг друга в крепком, но осторожном касании, ударялись то о бедро Вити, то о бедро Князевой. Туда-сюда, туда-сюда — амплитуда толчков была средней, размеренной, почти что совпадая со стуком каблуков Ани.

Девушка чуть голову наклонила вбок, едва не укладываясь на плечо мужчины. Он же погладил подушечкой большого пальца по ладони девичьей.

Спокойные аллеи парка уводили всё ближе к озерам. Вопли детей оставались всё дальше, за их спинами, а впереди виднелись лавочки, исписанные местной шпаной всякими фразочками. Среди деревьев и приближающейся кромке воды чувствовалось что-то, напоминающее воссоединение с природой, какого не ощущалось при возвращении домой по кольцевой дороге, забитой автомобилями с играющими радиоприемниками.

— Хочешь чего-нибудь поесть? — спросил Витя, снова проведя ладошкой по руке притихнувшей в своих мыслях Ани. — Тут скоро небольшая кафешка должна быть. Зайдём?

— Только если ты голоден, — пожала плечами Князева. — Я не хочу.

— Что, даже мороженку не будешь?

Она вдруг усмехнулась, оторвала локоть от предплечья мужчины и посмотрела на него сверху вниз, цепляя взглядом вещи, на которые Аня обратила должное внимание только сейчас.

На Пчёлкине были рубашка и брюки из качественного — даже на вид — материала, достойные ботинки. На левом запястье у Вити часы, стоимостью равные доходу продуктового гастронома за месяц, а то и два, а на безымянном пальце — перстень, на деньги от продажи которого можно будет купить ещё три-четыре пары часов. Портмоне у него небольшое, способное поместиться в карман тёмного пиджака, но в себе кошелек держит суммы, какие не каждый чиновник видел.

Иными словами, Пчёлкин имел большие деньги. И он сам это понимал; Витя выглядел и вел себя соответствующе человеку, способному оплатить свои — и чужие — желания.

Разумеется, Пчёла бы без труда купил Ане мороженое, — хоть пломбир, хоть эскимо, хоть фруктовый лёд — и единственной проблемой его было собрать сдачу от купюры в миллион. Просто… в голове Князевой подобные фразы про «мороженку» закрепились за излишне самоуверенными младшекурсниками, пытающимися пригласить её с одногруппницами на вечеринку в общежитие на улице Цессу.

За младшекурсниками. Но никак не за бандитами и рэкетирами Москвы.

Витя остановился, заметив на себе излишне внимательный взгляд Князевой, и раньше, чем успел взор этот растолковать, с хитрым прищуром дёрнул её на себя. Она, почти что как утром, обхватила Пчёлкина за талию, рефлекторно пытаясь удержать равновесие, снова прижалась подбородком к груди рэкетира, чувствуя под рубашкой кобуру.

— Ты чего удумала, а, Княжна? — спросил он в напускной строгости. Аня не менее задорно прищурилась, сдерживая излишне громкий для полупустого парка смех, и попыталась отвести взор в кокетстве, которое вдруг начинало становиться привычным.

Витя же крепче перехватил девушку за талию, сделал несколько шагов, чуть кружась с ней вокруг своей оси, повторил:

— Что хохочешь, м?

— Ничего, — вскинула брови Аня. — Просто интересно, почему ты предложил мороженое, а не… вкладыш из-под жвачки?

Витя почти успел придумать слова оправдания, но, заметив в глазах Анны задорные искорки, стих. Поджал губы, усмехаясь, а потом перехватил её в объятье так, что Князева вплотную к боку его прижалась, плечи под мужскую руку подставила, и проговорил намеренно низким голосом:

— Пошли, маленькая зануда!..

После девяти часов в парке стало совсем пусто и, к счастью Витиных барабанных перепонок, тихо. Дети ушли со своими мамами под руку, и о ребяческих играх на площадке напоминали только рисунки, оставленные на асфальте. Мелом девчонки и мальчишки начертили классики, мимо которых ни Аня, ни Витя пройти не смогли; рядом малышня нарисовала множество солнышек, цветочков и кошек. Фонари светили, но тускло — даже небо, окрашенное в лилово-красный, сильнее освещало закоулки парков.

Пара вышла к озерам. Пчёлкин держал Анну за руку, что за время их прогулки стала почти единым целым с его ладонью. Каблуки девушки распугивали кузнечиков. Князева в спокойствии шла рядом с Витей.

Тем для разговора было ещё целое множество, но после весьма посредственного ужина из рожка ванильного мороженого и какой-то импортной дорогущей мармеладки, которую Вите не с первого раза захотели продавать, Ане хотелось чуть помолчать.

Пчёла был не против; ему с Княжной хоть преподавателей рижского университета обсуждать, хоть идти в тишине нравилось одинаково сильно.

Девушка вздохнула чуть глубже, неосознанно огладила костяшки Вити пальцем. Он посмотрел на Аню, до щеки которой губами мог бы без проблем дотянуться, и спросил:

— Ты не замёрзла?

— Немного, — кивнула девушка и раньше, чем Пчёлкин успел снять с себя пиджак, надела жакет, предусмотрительно взятый из дома. Белое на чёрной рубашке контрастировало ярко, напоминая Вите своей комбинацией медицинский халат.

Он усмехнулся каким-то мыслям, выдал выразительное:

— Мерзляка.

Раньше, чем девушка успела на него обернуться с напускным возмущением во взгляде и голосе, он перехватил её руку и повел с асфальтированной дорожки к небольшому травяному склону, который кончался у самой кромки воды.

— Пойдём, — кинул Витя. Анна чуть воспротивилась, цепляясь за его ладонь так, что, наверно, могла бы Пчёлкина остановить, если бы была в полтора раза сильнее:

— Куда? Не говори только, что купаться захотел!..

— Почему бы и нет? Местные только здесь и ныряют! — воскликнул Пчёла почти что невинно, но раньше, чем Анна в нешуточном сомнении рванула обратно на асфальт, руки вскинул в жесте мнимой капитуляции.

Уверил с усмешкой, в которую Князева как-то уж слишком быстро для самой себя поверила:

— Не буду, не буду. Посидим просто, Анют.

— На траве? — со вскинутой бровью уточнила Анна, но шаг всё-таки сделала. Босоножки напоследок цокнули по поребрику, выложенному по бокам асфальтированной дорожки кирпичами, а потом глухо стукнулись о траву.

Каблук, к счастью её, был толстым, а земля — сухой, что позволило ногу твердо поставить, не подворачивая себе лодыжку.

— Ты хоть знаешь, как тяжело траву с ткани отстирать?

Витя с ней ещё шаг сделал, подходя ближе к воде, а потом скинул с себя пиджак. Постелил его тыльной стороной на землю и руку Анны взял, помогая ей усесться поудобнее:

— Присаживайся.

Князева послушалась, опустилась на пиджак, на Витю посмотрела снизу вверх со смесью сомнения и сожаления, что ему совершенно непонятна была. У Ани неприятно дрогнуло что-то в горле, словно она перед вздохом попыталась проглотить колючую проволоку; девушка уточнила:

— А ты?

— Нормально, — махнул рукой Витя, размял коротко ноги.

Аня, не тратя особого времени на рассуждения, подвинулась в сторону и дёрнула Пчёлкина за ладонь на освободившуюся половину жакета. Тот поддался, вскинул свободную руку в попытке удержать равновесие, и ругнулся, когда его занесло чуть в сторону.

У Князевой дыхание в груди спёрло так, словно Витя не на землю упал, а в пропасть полетел.

Через секунду же задержанный вздох вырвался наружу смехом, каким, наверно, смеялись только немые — если они в принципе умели хохотать. Анна раскрыла рот, заколыхалась беззвучно, когда Пчёлкин, кряхтя, как старик, приподнялся на локтях.

Сам, конечно, улыбался, но, увидев улыбку Князевой, в напускной строгости спросил:

— Чего смеешься, а?

— Х-хотел как лучше, а п-получилось… — задыхаясь от тихого смеха, просипела Анна, но фразы своей так и не договорила. Она прикрыла лицо руками, спрятала его на подогнутых коленях, так и продолжая давить смех, когда Витя окончательно распрямился и, выдохнув, обхватил её обоими руками, потянул ближе:

— Смешно ей… А-ну иди сюда!..

Не стал валять девушку по земле, а положил Анну на себя. Она едва успела ладонь выставить, чтобы макушкой не заехать по подбородку Вити. Хохот, который Аня до последнего пыталась подавить, зазвенел колокольчиком над гладью озера.

И, наверно, звенел бы ещё долго, если бы Князева не поняла вдруг, как они выглядеть могли со стороны — для того же дежурного милиционера, патрулирующего ночные улицы Москвы.

«Ещё подумают… невесть чего»

Сердце ухнуло так, что, наверно, даже Пчёлкин почувствовал его сокращение через два слоя рубашек, через свои и чужие рёбра. Тогда Княжна откашлялась и, опираясь оголившимся коленом на пиджак меж ног Вити, поднялась обратно, сказала:

— Не разлеживайся. Земля остыла, холодно быть может.

— Я не мёрзну, — на выдохе подал голос Пчёла, поняв, почему Анна отскочила, как ошпаренная. Он поднялся на локтях, потом и вовсе распрямился, чувствуя в груди что-то, напоминающее прозрачный кол.

Вместо того, чтобы Князеву вопросами доставать, Витя на девушку обернулся, на профиль её взглянул, словно улыбки на нём думал найти, и чуть толкнул Незабудку плечом:

— Я не люблю тепло так сильно, как ты.

Она в ответ только фыркнула и обернулась за плечи, словно боялась, что в тени деревьев за ними шпионить мог кто. Князева взглянула на забор, тропинку, что простиралась чуть выше по склону; единственным живым существом, кто мог их разговор подслушать, был бродячий кот с удивительно блестящей — для бездомного животного — шерстью.

Аня повернулась обратно к озеру. Помолчала секунду, а потом сказала едко:

— Там, к слову, лавочки были.

— Знаю, — кивнул Витя, почувствовал, как под тканями их одинаково чёрных рубашек соприкоснулись плечи. — Потому и повёл тебя подальше от них.

Он посмотрел на Анну с коронным своим прищуром и не менее персональной усмешкой, к которым Князева вдруг стала привыкать. В ответ Князева цокнула языком в не менее выразительном жесте, не задевшим Пчёлкина, и рассмеялась — так же звонко, но коротко.

— Ход конём?

— Скорее, полёт Пчёлой, — подмигнул ей Витя и раньше, чем девушка снова закатила глазки к ночному небу, залез в карман пиджака, на котором они сидели. Достал сигареты, закурил, прокрутив колесико зажигалки.

Как хорошо, что спички ушли в небытие!.. Сейчас бы отсырели от влажности озера, потом никак бы ими не воспользоваться было…

Вспышка огня отразилась на лице Анны коротким светом, по теплоте своей напоминая лучи заката. Витя убрал зажигалку в карман жакета девушки, сделал первую затяжку.

Привычная горечь закружилась на языке. Князева подметила:

— В присутвии дамы, как правило, спрашивают, можно ли закурить.

Он в первую очередь дымом выдохнул в сторону, переложил сигарету в левую, дальнюю от Ани, руку и потом обернулся. Посмотрел, каким спокойным было тонкое лицо Князевой, и понял, что фраза эта была лишь началом их нового разговора. Никакой обиды или возмущения его желание закурить на самом деле не вызвало.

Тогда Пчёлкин сказал:

— Не пропахнешь. Ни ты, ни занавески твои.

Он положил руку на согнутое колено, сжал-разжал пальцы, словно Князеву подманивал. Аня чуть подумала, посмотрела на него с прищуром, который не напряг, и вложила всё-таки ладонь.

На миг какой-то стало тихо. Анна посмотрела на гладь озера, что поздним вечером напоминало какой-то фантастический космический портал, на уток, пережидающих ночь на другом побережье, а потом она чуть притянула к себе руку Вити. Снова рассмотрела перстень Пчёлы.

В нём цепляло многое — начиная от одного его присутствия на ладони бригадира и заканчивая тьмой камня, обнимаемого золотыми завитками. Анна щурилась, рассматривая кольцо взглядом ни то опытного ювелира, ни то хитрющей цыганки, подумывающей стянуть перстень с пальца Вити.

Он с усмешкой затянулся:

— Если думаешь, сколько сможешь получить за него в ломбарде, то могу назвать примерную сумму.

— Типун тебя, Пчёлкин! — дёрнула головой Аня. Наверно, если бы камень не зацепил слишком сильно, она бы отвесила шутнику подзатыльник — не сильный, не ощутимее удара, каким наградила Витю на балконе Юрия Ростиславовича.

Девушка только перекрутила руки так, чтобы ладонь Пчёлы оказалась сверху.

— Понять не могу, что это за камень?

— Сам не знаю, — пожал плечами Витя. Раньше, чем Анна вскинула в удивлении голову, пояснил:

— Мне всё равно на камни. Я этот перстень купил, когда впервые пришел в ювелирный не просто поглазеть на красоту, а взять то, что действительно понравилось. А там этот… — он чуть дёрнул ладонью, вместе с нею и руку Ани поднимая. — …друг был на витрине. Блестел так ярко, зараза. Сразу взор зацепил. Да ещё и камень этот чёрный… На контрасте мне и понравился, наверно.

Девушка закусила внутреннюю сторону щеки. Она на камень в перстне посмотрела так, словно от прикосновения к тьме с ней могло случиться что-нибудь страшное, и тогда предположила:

— Возможно, это разновидность чёрного алмаза, — но быстро поправилась. — Точнее, бриллианта.

— А есть разница?

— Конечно, — с видом знатока качнула головой Аня. — Алмаз — драгоценный камень. А бриллиант — уже обработанный для ювелирии алмаз.

Пчёла фыркнул; вот и весь маркетинг!.. Он стряхнул пепел на траву, потом обернулся обратно к Князевой и покрутил немного перстнем так, чтобы черные грани поймали свет фонаря, а вместе с ним и последние отблески заката. Сказал:

— Саня предположил, что это… вспомнить бы название… Серендибит, вроде.

— Кстати, вероятно! — поддакнула Анна. Снова прищурилась, будто возле глаза была линза, увеличивающая в разы, а потом вдруг вскинула голову: — А Сашка-то откуда в минералах разбирается?

Пчёла рукой махнул, будто девушке объяснял вещи очевидные:

— Он же по возвращении с армии на вулканолога хотел пойти. Читал много… Вот иблеснул оставшимися знаниями.

— Саша хотел учиться… — повторила Аня так, словно самой себе эти слова пыталась в голову вбить.

Пыталась, но получалось слабо, не верила. Сейчас, когда с именем Александра Белова ассоциировалась криминальная группировка, мысль об его обучении в горном институте казалась такой безумной!.. Даже сложно было того Сашу представить учёным-вулканологом, которого можно было бы ночью разбудить и узнать, чем стромболианский тип извержения отличался от гавайского.

У неё непонятно что-то сжалось в районе левого предсердия, отчего по рукам прошлись мурашки. К счастью Князевой, рукава рубашки скрыли порыв некой сентиментальности.

Она отвела взгляд от кольца и вдруг круто перевела стрелки:

— Почему ты не пошёл в университет?

— А зачем он мне? — вместо ответа спросил Пчёла и посмотрел на Аню так, словно из них двоих именно он умнее в разы был.

— Как же?.. Без высшего сейчас никуда.

— Брось, — махнул свободной рукой Пчёлкин; пепел с сигареты рухнул на рукав пиджака, оставил после себя лишь небольшую грязь. — Только разве что для галочки, — он затянулся ещё раз, но сделал это быстро, почти что нервно, и потом сразу же затушил сигарету, отбросил бычок в сторону.

Секунду помолчал. Потом заговорил с жаром:

— Я сейчас только пятый курс бы закончил. Представляешь? — он к ней обернулся, посмотрел удивительно серьёзно для Вити Пчёлкина, отчего у Ани как-то холодно стало под диафрагмой. — Только выпустился бы, не работал толком. А если и работал бы, то пропадал бы на заводе, перебивался от получки до получки… Врагу не пожелаешь.

— Вышка для работы по специальности необходима, — подметила девушка и, не заметив, как пальцем огладила ладонь Вити, задала явно риторический вопрос. — Ты с детства мечтал стать рэкетиром?

Пчёла чуть помолчал в попытках вспомнить о давних своих мечтах, и усмехнулся. Да, в чём-то права она была; не о карьере бандита он грёзил лет в пять… Витя на озеро посмотрел, думая на его поверхности прочитать ответ на вопрос Князевой. Признался:

— Я в детстве аквалангистом хотел быть. Знаешь, на глубину нырять, флору-фауну озёр и морей смотреть… Вероятно, интересно.

— И что помешало?

Витя коротко посмотрел на ноги свои, постучал ими по земле, а потом вздохнул-выдохнул глубоко, пальцем свободной руки указывая на горло. Анна всё поняла — лёгкие слабые.

«Надо же…»

На мгновение ей стало грустно; кто знает, вдруг, если бы у Пчёлкина с дыхательной системой всё хорошо было, он бы не мутил всю эту тему сомнительную, не лез в бандитские разборки? Вдруг сейчас бы лазил на глубину, или даже был пилотом подводной лодки?

Судьба — самый безжалостный шутник; так посмеяться может, что вся жизнь с ног на голову рискнёт перевернуться.

— Потому, значит, ты решил курить? Чтобы и без того никакую дыхалку убить?

— Сигареты… — хмыкнул в задумчивости Витя, оборачиваясь.

Лицо Ани стало казаться ему ближе, чем было несколько минут назад, хотя Пчёлкин и не заметил, чтобы Князева подбиралась к нему. Тогда, вероятно, сам подсел?.. Отчего-то того тоже не помнил. Это не помешало Пчёле решить вдруг, что он Незабудку хочет поцеловать.

Хочет. И поцелует. Поцелует, да, потому, что скучал. Ведь всё-равно Князеву с размазанными губами только он и увидит, а Аня ему и с красными щеками нравится.

Да и от мороженого остался шоколад, уже «портящий» макияж её. Терять всё-равно нечего.

Витя коротко взглядом от губ до глаз Анны пробежался, словно понять не мог, что для него привлекательнее было в тот момент, и, ослепнув на миг от искорок в её взгляде, добавил:

— Сигареты — это, так. Для статуса.

Князева успела хмыкнуть, прежде чем Пчёлкин рукой освободившейся обхватил её за шею, к себе совсем близко притягивая, и поцеловал в самый уголок губ. Носом уткнулся в щёку, под самый глаз Ани, когда почувствовал, как сильно вдруг всколыхнулась венка Князевой под его ладонью.

И в голову ему что-то торкнуло. Как при опьянении, при каком тяжело держаться было.

Девушка выдохнула тихо-тихо, словно боялась прозвучать распутно, и сказала хитро, когда поцелуй Пчёлы скользнул вниз по щеке, к скуле:

— Ты ведь не хотел мне помаду стирать.

— У тебя после мороженого уже контур смазался, — шепотом признался Витя. Аня усмехнулась, на мгновение себе позволив мысль, что Пчёлкин врал, что отмазки придумывал, дабы её поцеловать. Так же быстро вернула, что, «не слишком ли высоко себя оценивает», и, дрогнув, кинула:

— И молчал!..

— Вот же, сказал, — и вернул губы свои на губы Анны. Остатки красной помады отдали на кончик языка привкусом сладкой химии.

Князева сопротивляться не стала.

Гормоны выбросились разом в кровь, как от взрыва. Стало жарко, хотя и не особо тёплой была ночь, вместе с тем задрожали кончики пальцев. Девушка губы расслабила, позволяя Вите любое желание, дерзость, и едва ахнула в поцелуй, когда Пчёлкин ей руку в волосы запустил.

Движение простое, но в тот миг на Князеву подействовало так, словно кожа головы была скрытой, самой эрогенной её зоной, до которой нельзя было дотрагиваться никому.

Но не Вите. У него, видимо, в привычке, делать себя исключением из всех её правил и установок.

Рука, лежащая на шее Ани, спустилась к пояснице, а язык Вити скользнул вдоль кончиков зубов Князевой. Она вздрогнула в его руках от наслаждения, что тремором проходило по телу, коже.

Пчёлкин бы мог перекинуть девушку себе на бедра, так, что, сделай Анна два-три движения в попытке усесться поудобнее — и оба бы сорвались, вероятно, прямо тогда.

Прямо в парке, прямо у кромки озера, не боясь быть пойманными, забывшись в уверенности, что в тот миг весь космос вокруг них сжался.

Рэкетир спросил, от губ толком не отрываясь:

— Хочешь на руки ко мне?

Она думала, пока Витя губами её губы зажимал в крепком поцелуе, и ответила, когда рука Пчёлы погладила поясницу девушки.

— Ты понимаешь, что мы можем под администравку попасть?

Он почти ответил ей какой-то остротой, но в последний миг девушка, размазывая и по своим, и по его щекам помаду, в незнакомой самой себе смелости провела языком промеж губ Пчёлы. Трепетно, но так же смело, как и сам Витя Анну целовал, она обняла мужчину за шею, отчего ему под лёгкими стало совершенно воздушно.

Желание усадить Князеву на себя перерастало в потребность.

— Маленькая зануда, — фыркнул в ответ Витя и оторвался. На миг у Анны внутри что-то дрогнуло, обращаясь в хрупкий фарфор, способный разбиться от мысли, что она снова сделала что-то не так.

Пчёлкин девушку в кончик носа поцеловал, проверяя, насколько она замёрзла.

— В Воронцовский поедем?

— Домой хочу, — прошептала Аня, вдруг ощутив себя невероятно усталой. Она голову на плечо Вите положила жестом, за который, вероятно, утром, перед встречей с Ольгой, себя винить будет, но тогда необходимо было почувствовать его руку своей ладонью, чтобы совсем не расклеиться от порыва внезапной слабости.

Наверно, Анна так домой хотела только потому, что помнила, что вчерашней ночью Пчёлкин с ней остался, и надеялась следующее утро встретить все тем же завтраком, чаем медовым с липой и обилием поцелуев на подоконнике.

Пчёла усмехнулся. Чуть посидел, а потом девушку двумя руками обхватил, словно она убежать пыталась, и протянул тоном смиренно-сетующим:

— Эх, ты, гуляка!.. Поехали, Княжна!

BMW

, вероятно, стоило всё-таки заглушить, чтобы бензин не жечь. И Витя так бы и поступил. Только ведь не думал даже, что Анна, прощаясь с ним поцелуем, так втянется, что останется в машине на долгие десять минут, какие они потратили на ласки губ, языков и рук.

У Князевой окончательно помада вся смазалась по щекам своим и Витиным, а у Пчёлкина губы опухли; их что-то изнутри покалывало мелкими иголочками, но подобное было приятно. Так же приятно, как и поглаживания ладоней Ани, её волосы, сминающиеся в его кулаке, и скрип сидений под их телами.

Дьявол. Как она ему нравилась!..

— Ненасытная, — шепнул ей в губы Пчёлкин и двумя руками обнял девушку за шею. Левую ладонь поднял к волосам, в них зарываясь, а правую ниже потянул, к ключицам, проглядывающим из-под рубашки Ани.

Князева украдкой оставила поцелуй на выемке верхней губы Вити, в ответ так же тихо сказала:

— Кто бы говорил.

И в выразительной «обиде» она наклонилась. Губами прижалась к шее Пчёлкина, чуть втянула в рот удивительно тонкую — для мужчин — кожу, обтягивающую кадык, и перекатила ту между зубами.

Не больно совершенно. Витя откинулся на своё кресло, прикрыл глаза и ругательством перевёл дыхание, чтобы не сквозь зубы не прорычать.

— Твою мать…

Завтра, вероятно, на месте укуса Ани останется засос — такой, при взгляде на который у Сани Белого появятся вполне резонные вопросы и подозрения.

Знал бы только Саша, что это не Витя с бабами-«одноразками» развлекался вопреки собственным клятвам, а что Князева в тайне от излишне опекающего двоюродного брата могла с мальчиками типа Пчёлкина творить, то очень бы Белый, наверно, удивился. Как минимум.

Мужчина почти хмыкнул, но ухмылка застряла в горле костью, комом, когда девушка провела кончиком языка по укусу. Пчёлу передернуло в сладости; он, не в состоянии сдержать какое-то утробное рычание, ощутил, как дрогнувшие руки подхватили Анну под бёдрами.

Она ахнула ему в шею, когда Витя пересадил девушку к себе на колени, и вцепилась ногтями в плечи под рубашкой. Кровь неслась по венам, ускоряясь и нагреваясь в равной степени сильно как от взглядов, так и от касаний рук и губ.

Князева на бёдра Пчёлкину опустилась, случайно ногой с толстым каблуком попала по рулю. Тот дёрнулся на ручнике — машина не сдвинулась, но Анна, в автомобилях не разбирающаяся особо, вздрогнула, боясь, что, если не сейчас, так через секунду-другую дорогущая иномарка Вити развернется и мордой въедет в ствол ближайшей березы.

Сердце в груди ощутимо ухнуло ни то от рук Пчёлкина, что крепко держали Аню под самыми ягодицами, ни то от собственных глупостей. Она рассмеялась тихо, выдыхая, и наклонила голову, лбом столкнулась с Витей.

— Вот бы соседи обрадовались, если бы я гудок задела.

Пчёлкин глаза поднял, не зная, хотел ли поправлять волосы Анины, что подобно шторам заслонили правую половину его лица, или не нужно было их трогать, позволить самого себя спрятать от тусклого света лампочки в салоне авто.

— Если бы они и проснулись, то значит, не так сильно бы спать хотели.

— Ты невыносим, — хмыкнула безобидно Князева и посмотрела на подъезд.

Небольшая лампочка над самой дверью освещала слабо, но достаточно, чтобы увидеть серый прямоугольник домофона. Ночь отчего-то не напрягала темнотой своей так, как напрягала обычно.

Ей не хотелось уходить. Но звать Пчёлкина к себе было бы моветоном…

Она перехватила клатч с заднего сидения, куда закинула сумку ещё возле самого парка, и представила вдруг, как выглядела бы, вылезая с водительского сидения и оставляя за собой Витю. Чуть улыбнулась, заправила волосы.

«Не глупи, Князева.. О чём ты думаешь? Чего добиваешься?»

Он заглушил автомобиль, закрыл все окна. Анна на своё сидение перебралась, постоянно задевая ступнями рычаги, в зеркало посмотрела. Князева поправила нещадно стёртую помаду, — точнее, её остатки — как Витя вышел из иномарки. Пчёлкин не сомневался в решении своём, когда раскрыл перед девушкой дверь и, подобно джентльмену, какому вдруг стал подражать в манерах, поведении и самоуверенности, протянул руку.

Под удивленным, но заинтересованным взглядом Князевой у Вити нервы дёрнулись, подобно канатам.

— Помнится, ты с мамой пирожки делала?

Она быстро сложила два и два и едва сдержалась, чтобы не засмеяться мужчине в лицо. Подумать только, под предлогом перекуса он, уверенный ловелас и сердцеед, напрашивается к Князевой в квартиру!..

А Анна сама только радуется этому. Отчего так?

Она промолчала, не зная, что ответить на вопрос Пчёлкина, на свой, и тогда Витя протянул в выразительной хитрости:

— Знаешь, как интересно попробовать?

Девушка усмехнулась, поправила юбку, разрез которой ушел сильно в бок, и направилась к дверям подъезда. На ходу она достала ключи, а когда подняла голову, открывая домофон, Витя уже плечом прижимался к стене дома.

Анна с прищуром спросила, придержала дверь:

— Перед сном мучное? Фигуру не бережешь, Витенька! — и сама не заметила, как ни то в шутке, ни то в серьёзной нежности сорвалось с языка это уменьшительно-ласкательное.

— А я днём сгоняю всё! — нашелся, что ответить Витя. Девушка так и продолжала улыбаться, понимая, что на не особо убедительный её довод Пчёлкин смог найти контраргумент, который сама Князева уже не нашлась, чем оспорить.

Какой-то отголосок разума сказал Ане, что она легкомысленно поступает, но девушка не услышала ничего за скрипом петель двери подъезда. Искусанные и оцелованные губы изогнулись в улыбке хитрой, когда Князева за спиной услышала стук ботинок Вити.

Сердце дрогнуло, как в предвкушении чего-то сладкого.

Рубашка, какую Пчёла помять не хотел, висела, прямо как утром, на спине стула. Кобура пистолета уже знакомо легла на кофейный столик в гостиной Анны. Сам Витя стоял возле излюбленного окна, с которого открывался вид на никогда не спящую, но дремлющую в тот час Москву, и ел разогретый на сухой сковороде пирожок с малиной.

В мышцах чувствовалась приятная усталость. На лице ощущались, будто тлея, следы от поцелуев, а на языке был сладкий привкус ягод. Пчёла о чём-то незначительном в тот миг думал. Вроде, рассуждал, по каким дорогам завтра добраться быстрее до «Курс-Инвеста» будет. Потом вспоминал о сегодняшних перешептываниях Люды и Космоса; секретарша была белее полотна, за локоть Холмогорова держалась, когда Пчёлкин вышел из кабинета Белова, а Кос ей что-то тараторил успокаивающее.

Неужто космическое чудовище решило окучить девчонку, что на побегушках у Лапшина бегала?.. Вот так тандем!

Хотя, кто бы говорил.

Сзади раздались шаги; босые ступни Анны с полом соприкасались глухо, но в тишине прозвучали так, что Пчёлу выдернули из мыслей, по тягучести напоминающие зыбучие пески.

Девушка размазывала по рукам крем с какими-то маслами, когда подошла к окну. Она спиной прижалась к стене, чтобы лицо Витино видеть, и чуть помолчала. Слова были не к месту, но по итогу Анна, дав тишине не больше десяти секунд, подбородком указала на пирожок в руке у Пчёлы.

— Что скажешь?

— Вкусно, — мужчина кивнул так, словно знатоком особым в выпечке был. Анна кивнула понимающе, едва сдерживаясь, чтобы не отпустить шутку какую-нибудь острую, и отвернулась в сторону стойки с растением. За окном шумела тихо автомагистраль, когда Пчёлкин перевел дыхание; как спокойно и хорошо!..

Не хотелось уезжать. Совсем.

Он снова вздохнул глубоко — как, наверно, только горькие затяжки делал — и на спокойный профиль Анны посмотрел. Девушка уже косметику смыла, волосы перед сном расчесала, и перед ним в халате спальном стояла.

Ощущение какой-то «бытовухи» не напрягало Князеву, и эта её простота к их полуобнаженности, к неспешности Вити, так Пчёлу привлекала…

Он решил рискнуть. Прозрачно намекнул:

— За завтраком отлично пойдут!

Анна усмехнулась; за смешком её диафрагма сжалась в напряжении, как обычно бывало при пневмонии. Девушка по рукам растирала крем, и без того хорошо впитавшийся в кожу, когда в горле точно образовался узел; намекал Витя на обычную ночевку, или думал в два-три часа к ней постучаться с целью другой?..

Князева вдруг со смесью удивления и смирения поняла, что мысли не напугали. Они… казались нереальными, но никак не отталкивающими.

Так ощущались фантазии о том, что навряд ли сбыться могло. А если бы и сбылось, то нескоро.

Девушка дала ответ, ощущая, как с каждым словом подъязычная уздечка становилась сухой, как пустынный песок:

— Ясное дело, тебе ехать никуда уже не захочется. Как и у себя дома завтракать?

— Княжна, я даже уже разделся, — подмигнул ей Витя так, что у Анны щеки загорелись. Как, дьявол, по щелчку пальца, горячим стало лицо, словно к нему опасно близко поднесли огонь.

Только бы не покраснели!.. По крайней мере, чтоб не совсем сильно.

— Это, как я понимаю, честь?

Она постаралась спросить остро, чтобы совсем стеснительной не показаться, — хотя, сложно, наверно, при взгляде на ситуацию со стороны Анну, губы и шею Вите кусающую, «стеснительной» назвать, — и скосила взгляд на тело Пчёлкина. Оно привлекало не меньше самого Вити; особенно Анне нравился мягко выраженный пресс и россыпь родинок в районе левых рёбер.

Князева бы, наверно, если бы пьяна была, то провела пальцами по коже Вити.

Анна посмотрела на Пчёлу и, поняв, что ответа не дождётся, рискнула позволить себе последнюю в ту ночь дерзость:

— Ещё немного, Пчёлкин, и мне покажется, что я тебе приглянулась.

— А это разве не ясно? — спросил Витя и взглянул на неё так, будто не стеснялся совсем. И только сердце чуть чаще постучало по ребрам в попытке вырваться, убежать куда-то прочь, когда Князева вдруг посмотрела на него без прищура.

Так серьёзно в глаза всматривалась, словно думала всю душу из него вытянуть.

У Пчёлкина что-то дрогнуло под ребрами, — сильно, что, наверно, даже Анна бы могла резкое поднятие грудной клетки заметить — и он всё-таки сказал:

— Я думал, очевидно, что ты мне нравишься.

На миг даже стихла автомагистраль. Князевой показалось, что слова её оглушили, раз она ничего сказать не смогла. Только сердце пару раз ударилось о ребра с такой болью, словно грудина изнутри шипами была покрыта, и потом тоже затихло.

Витя на девушку смотрел так же прямо, как какие-то секунды назад смотрела она. Пчёлкин чуть раскачался на стопе взад-вперёд, думая спокойным показаться, но этим лишь сильнее себя выдал.

Если у Ани сердце стихло, будто думало притвориться нерабочим, то у Пчёлы внутри всё забилось с тактом взрывного механизма.

Не молчи же, Анюта…

Князева в мыслях облизнула высохшую губу, чем Витю едва ли из себя не вывела. Ему до скручивания лёгких захотелось поцеловать Аню, чтобы слов от неё не дожидаться, действиями дать ответить, но в последний миг себя сдержал. Молчание стало серьёзной проверкой нервов на прочность.

Казалось, прошли сутки, прежде чем девушка спросила:

— Давно?

— С Сашиной свадьбы точно.

— С момента, когда я тебе пощёчину дала, вероятно?

Она усмехнулась. Острила, по крайней мере, пыталась. Пчёла посмотрел на Анну, ожидая увидеть в её глазах суровую сдержанность, но девушка улыбалась самым уголком губ.

Дьявол, как же тянет!..

Точно Незабудка.

— Наверно, раньше, — протянул Витя, думая, вспоминая конец мая, который, казалось, был совсем недавно, но в то же время казался удивительно далёким, почти что непостижимым. — Ты когда за нами в подъезд побежала, после взрыва. Когда нас с Сашей уже растащили, ты присела передо мной…

Он запнулся, вдруг поняв, что откровеннее говорил, чем на любой исповеди, на какой, вероятно, ему бы долго пришлось грехи замаливать. Витя посмотрел на Анну, на её внимательно-заинтересованный взор, что прошивал, подобно иголке, воткнутой в куклу Вуду, и решил, что терять нечего.

Пан или пропал.

— Я думал, что головой ударился, и ты мне мерещишься. Потому что сказал тебе ждать внизу, не бежать за мной. Но ты пошла.

— Пошла, — как зачарованная вторила Анна. Витя отложил несчастный кусок теста с малиной в сторону.

Мать твою. Минуту назад они обсуждали пирожки, а сейчас он ей душу раскрывает!..

— Я злился. Думал, «вот безумная, что, у неё, девять жизней, что ли, чего здесь забыла?..». Но у тебя глаза такие огромные были, напуганные. И ладонь дрожала. И… — поджал зубы.

— …блять, переклинило. Не смог ругаться на тебя.

Витя коротко дёрнул щекой в попытке заткнуть волнение, крутящее горло до спазма, и с усмешкой, смеющейся над своей сентиментальностью, постучал пальцами по грудине:

— Что-то щёлкнуло.

И у Ани тогда тоже что-то щёлкнуло. Она приложила немало усилий, чтобы взгляда в сторону от Витиного лица не отвести. Сглотнула слюну, что по консистенции больше походила на пену; слов в голове не осталось.

Вот так, что ли, и осознавался на самом деле момент, становящейся кульминацией любого романтического романа? В неловкости, пустоте в голове и недоеденном пирожке с малиной? П-хах!.. Ремарк, выходит, врал, описывая терзания души многочисленными абзацами? Всё на деле так просто?..

Или, может, устала, и симпатию сравнила с… чем-то бо́льшим?

А может, до сих пор боится быть обманутой, за что себя потом корить станет безбожно?

Столько вопросов, и не на один не было ответа. Анна, тоже ставя всё на кон, мотнула головой:

— Поздно уже, — она смогла саму себя в последний миг исправить и закончила мысль с замершим сердцем: — Пойдём.

— Куда?

Он девушку взглядом проводил, когда Князева на полуваттных ногах дошла до дверной арки гостиной, и развернулся. Поджилки дрогнули так, что, наверно, держал бы Витя что-то в руках, то уронил бы обязательно.

Анна меньше, чем на миг, подумала, что слишком высоко саму себя оценила. Взявшись за косяк, чтобы не упасть, почти спокойно мотнула головой:

— Спать. Отдыхать. Поздно ведь.

— Ты в одной кровати со мной будешь спать? — спросил Пчёла и голоса своего не сразу узнал. Слишком низко прозвучал тембр, привычный с восемьдесят восьмого года.

Князева почувствовала, как кровь, прибившаяся к щекам, по температуре стала сходной с кипятком, но в упрямстве, которое только сама смогла понять, сказала:

— Не будешь же ты спать, как пёс дворовый?..

Витя всё понял. Ему показалось, что где-то далеко-высоко над Москвой бахнул салют, какой обычно не запускали ни для какого праздника. Он коротко сжал кулаки, позволяя себе только такую роскошь, и за девушкой пошел, параллельно ударив по выключателю.

В гостиной стало темно.

Когда он подошёл к двери спальни, то Князева уже собрала покрывало в единую баррикаду, какую положила по середине кровати. Пчёлкин на миг дар речи потерял, желая только усмехнуться; мама, да так дети в детском саду уже не делали лет как десять!..

На деле Витя прошелся к Анне со спины. Она распрямилась и раньше, чем бригадир спросил что-либо, сказала совершенно спокойно:

— Кровать большая. Места двоим сразу хватит, даже с «границей».

Тогда Пчёле ещё сильнее захотелось расхохотаться. Сказал бы ему кто три месяца назад, что он будет с девчонкой, которая ему нравилась сильно, в одной кровати лежать, но с баррикадой из подушек и одеял, то покрутил бы пальцем у виска. Потому, что Витя, как правило, в постель с дамами укладывался для совершенно иных целей.

Но теперь, видимо, действительно, будет жизненный опыт такой.

— Надежнее защиты, конечно, не придумать, — поддакнул Пчёлкин и, проведя кончиками пальцев по изгибу Аниной талии, направился к левой половине кровати.

Смеяться хотелось чуть ли не в истеричном припадке от осознания, что он действительно собирался спать с Анной, но спать в самом безобидном смысле этого слова.

Князева усмехнулась ему в ответ, чувствуя, как порохом взрывались нервы от короткой ласки мужской ладони. Она проверила окно, развязала узелки халата мелко трясущимися пальцами.

Она повела плечами, снимая с себя халат, в майке и шортах оставаясь. Сидящий на кровати Витя смотрел на неё, на Княжну свою так, наверно, ни один мужчина не смотрел — с замершим взором, расширившимся зрачком и руками, пальцы которых сжались на каркасе кровати.

На сердце, несмотря на переживания, волнения, стало вдруг сладко от этого взора. Так ощущалась смесь дёгтя с мёдом.

Аня прошлась к кровати и залезла под одеяло, что кончалось ровно у баррикады из покрывала. Пчёлкин вздохнул, откровенно не понимая, как его жизнь вообще к такому привела, и вытянул из шлевок ремень. Брюки снимать не стал, чтобы девушку совсем не смущать, и лёг в постель.

Подушка под его головой пахла духами Князевой. Витя посмотрел в потолок, что вдруг стал казаться недосягаемым, и вздохнул снова. Он чуть помолчал, а потом мыслям своим усмехнулся так выразительно, что Анна спросила сразу:

— Что смешного?

— Да так, — мотнул головой Пчёла, но, услышав скрип каркаса слева от себя, пояснил обернувшейся на него девушке. — Просто интересно получается! Девчонки обычно на первом свидании не целуются, а мы с тобой в одной кровати спать будем.

Анна на миг затихла, а потом осознание происходящего настигло её холодом, отступая жаром. Ведь, по сути, Пчёлкин прав — он только сказал, что Князева нравится ему, и та уже пригласила в спальню.

«Твою же ж мать…»

Ей захотелось вдруг Витю придушить. Или, наоборот, чтобы он Ане воздуха глотнуть не дал.

Девушка чуть помолчала под внимательно-шутливым взглядом бригадира и, ощутив, как вспыхнула кожа под одеялом, кинула:

— Да ну тебя, Пчёлкин!

Он рассмеялся в звонкости, что собственная шутка особо порадовала, но быстро затих. Пчёла посмотрел на плечи Ани, что к нему развернулась спиной. Бо́льшего за баррикадой не увидел.

Витя перевёл дыхание. Шепнул:

— Спокойной ночи, милая.

Князева не ответила в первые секунды, но потом, носом зарывшись в подушку свою, сказала всё-таки с сердцем, стучащим где-то в горле:

— Сладких снов…

Девушка сдержалась, чтоб наволочку не закусить, чтоб не назвать Пчёлкина каким-нибудь мягким прилагательным, и лицо спрятала в руках. Витя того не увидел, и Анна, этим радостная, попыталась уснуть.

Пчёла же за спиной её долго лежал, в ночи разглядывая разбросанные по подушке волосы Князевой.

И тогда ему всё равно стало на смехотворность пледа, что лежал между ними стеной. Всё равно на осознание, что Князева в ответ в чувствах не призналась, что просто уснула, не целуя Пчёлу ночь на пролёт. Ведь Витя лежал в кровати с девушкой, которая успела поселиться в его голове, ароматов духов и воспоминаниями попасть в мысли, вплетаясь в молекулу ДНК.

И это в какой-то степени было куда интимнее секса, который Витя любил, откровеннее жарких движений и финалов, какие его только настигали.

Пчёлкин повернулся на другой бок. В сорок третьей квартире стало тихо.

Комментарий к 1991. Глава 14. По сути, Витя Ане признался в чувствах. А она, по сути, ответила))

На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада обратной связи, очень хотела бы обсудить с вами часть 😉💗

====== 1991. Глава 15. ======

— Дьявол!..

— Чего ругаешься? — спросил Витя, подходя к девушке со спины.

Анна стояла у зеркала и закручивала тушью ресницы, молясь только о том, чтобы щеточка случайно не ткнула ей в глаз, чтобы слёзы не потекли. Она и так безбожно опаздывала на встречу с Ольгой, а тут ещё и глаз будет красный, как от конъюнктивита!..

Пчёлкин, у которого рубашка расстегнута была, обнял её за плечи, локтем упираясь во впадинку ключиц, и чмокнул девушку в висок. Луч солнца лежал на полу, грел ноги, отражался от нижней части зеркала, чуть слепя. У Анны губы большими от вчерашних поцелуев стали, и та радовалась, что Витя в шею целовать её не пытался; замазать потенциальный засос, похожий на тот, что сама Князева оставила возле кадыка Пчёлы, она бы не смогла, а надевать в почти что тридцатиградусную жару водолазку с горлом было явным самоубийством.

Пчёлкин улыбнулся ей через зеркало и погладил большим пальцем по плечу, неприкрытому лямками платья. Князева на него в ответ посмотрела, губы поджимая, чтоб не лыбиться слишком широко и оттого глупо, докрасила, наконец, несчастные ресницы и наклонила голову, проверяя, чтобы тушь на веках не отпечаталась.

— Я опаздываю. Сильно.

— Тебе куда?

— На Лубянку, — сказала девушка, надеясь, что не спутала площадь у Большого с Дубровкой — у неё отчего-то ещё со школы эти места были одним и тем же — и потянулась к косметичке, сменяя тюбик туши на помаду.

В то утро Аня не красным губы красила, а чуть розоватым блеском пользовалась.

— Так давай подвезу, — предложил Пчёла и чуть раскачался на месте, вместе с собой и девушку покручивая, как в подобии школьного медляка. Она кивнула с приоткрытым ртом, прокрасила губы вблизи слизистой, и потом на плечо мужчины запрокинула голову.

Витя на неё сверху посмотрел и коротко поцеловал в носик.

Анна зажмурилась, вдруг ужасно пожалев, что советские умы пока додумались лишь до создания телефонов проводных, и даже те далеко не у всех в Союзе были. Но, будь у Князевой телефон такой, как у бригадира, то она обязательно до Ольги бы дозвонилась, попросила встречу хоть на полчаса позже перенести, чтобы с Пчёлкиным побыть.

Не хотелось расставаться совсем. Сегодняшнее утро они провели, как в завязке западной драмы, которые Аня смотрела редко, предпочтение отдавая советскому кинематографу. Но, как бы то ни было, проснулись они рано и поняли, что за ночь баррикада из одеял сбилась комом где-то в ногах Князевой, а сам Пчёлкин к Анне близко-близко лежал, так, что чуть руку бы протянул — и обнять бы смог. Потом на завтрак пирожки ели; спустя сутки они отчего-то казались вкуснее.

Когда Аня проходила мимо Пчёлы в сторону раковины с пустыми чашками в руках, в распахнутом халате, с волосами, спутавшимися ото сна, у Вити что-то внутри щелкнуло внутри. Будто ручник повернули.

Он за локоть Князеву поймал, сам с места встав, и на стол её усадил. А потом целовал долго, чуть ли дыхание не выпивая своими ласками, от которых у Княжны мелко затряслись пальцы, и волосы всё Ане перебирал, укладывая девушку на спину, поглаживая выгибающуюся поясницу…

Анна не помнила, когда в последний раз так часто с кем-то целовалась. Так часто и каждый раз, как в первый, жадно.

Пчёлкин вытянул её из мыслей тем, что взглянул на запястье руки, обнимающей Князеву за плечи. Солнечный свет отразился от циферблата более чем достойных часов, ослепив Аню на миг, и она спешно принялась расчесывать волосы.

— Сейчас без двадцати одиннадцать.

— Чёрт!..

— Ну, Анют, не кипятись! — протянул Витя и сам принялся рубашку застегивать. Засос на шее отдавал цветом, какому, наверно, ещё не дали названия, но сам бы Пчёлкин описал его светло-буро-коричневым.

Он поправил рукава, когда Князева откинула со лба прядь и пронеслась в сторону ванной комнаты, где на зеркале у неё стоял флакон любимых духов, и кинул девушке вслед:

— Домчимся с ветерком! Чего ты переживаешь, правда?

— Не хочу заставлять Олю ждать.

— О, так ты с Суриковой? — с приятным удивлением уточнил Витя, с намеренной неспешностью потянулся и уверил: — Тогда не волну-уйся, ми-илая, у нас есть дополнительные сорок минут то-очно!

Анна в ответ только рассмеялась и поправила пояс платья в чёрный горох. Она думала мимо одевающегося Пчёлы пройти, чтобы не задерживать ни себя, ни его, только вот Витя не считал двадцать минут, оставшиеся до встречи, малым временным промежутком. Словно у них времени был вагон, Пчёлкин, не застегнув верхние две пуговицы, поймал Аню снова за руку.

Девушка остановилась, ощутив пол вдруг очень холодным. Пальцы босых ног почти не смогли согнуться, когда она, в ответ расслабляя руку, вдруг подалась вперед, уложила голову на грудь Вити. Лишь через секунды, отдавшие одним единственным ударом сердца, Аня подумала, что, может, лишнего себе позволяет.

Хотя, после вчерашних поцелуев в авто, от которых, вероятно, окна могли запотеть, о «лишнем» объятье думать было и смешно.

Не успела она подумать, стоило ли притереться щекой к груди Пчёлкина, как он поцеловал её в макушку и тихо проговорил — уж неожиданно тепло для любого мужчины, для самого себя:

— Ласковая ты моя…

У Ани замерло сердце, а вместе с тем — в идеале — стоило замереть и времени, чтобы миг стал бесконечным. Ощущать пульс Вити собственным виском, кончиками пальцев упираться в позвонки Пчёлы и слышать над ухом его шепот сладкий, от которого приятно пощипывало в носу, было слишком хорошо.

Мужчина чуть её покачал в объятьях, словно Князева переживала сильно, балансируя на грани собственного сознания, и только потом сказал всё так же тихо:

— Ты с Олей долго не сиди. Я сегодня тоже за тобой заеду.

Она кивнула. Ход секундой стрелки на часах в гостиной, что в тишине казался оглушающе громким, поторопил. Девушка чуть отодвинулась и, подняв на Витю взгляд из-под ресниц, взялась застегивать верхние его пуговицы.

Пчёлкина этот взор, в котором смешались забота, спокойствие и явная симпатия, мог повязать его по рукам и ногам. И сомнений, нравилось ли это Вите, из раза в раз становилось всё меньше, количеством своим приближаясь к нулю.

Он улыбнулся мыслям, взял Анну за руки, когда она ему воротник поправила, и сказал:

— Одевайся, выключай свет, газ и спускайся. Я пока пойду, машину заведу.

Витя не обманул — до Лубянки они добрались быстро. Пчёлкин даже никого не обгонял и не подрезал, когда вел автомобиль уверенно по проспекту, что с каждым проеденным кварталом приближал их к самому центру. Аня сидела справа от Пчёлкина, уже практически привычно занимая это место в его автомобиле.

За окнами «бэхи» пролетали здания Москвы, что чуть ли не с каждым годом всё больше и больше напоминала какой-нибудь западный мегаполис, о которых до перестройки никто не имел никакого представления, но перед глазами Князевой отчего-то были возле не постройки на Тверской.

Аня глаза закрывала — и вспоминала, как ночью тёмной с Витей целовалась, переползая с сидения пассажирского Пчёлкину на колени. Открывала, думая прогнать морок, но мыслями всё-равно оставалась в прошлом вечере. Воспоминания о тесноте на водительском кресле, дыханиях, одинаково сбившихся в единое, и помаде, скрасившей мазками их щеки, не исчезали и при свете дня.

Сердце щемило сладко, отчего Князева улыбалась глупо. Давно же такого не испытывала… Даже приблизительно. Уже как год точно, а то и больше, не крутились так сильно мысли вокруг одного человека.

«Не теряй себя только, милая», — тихо у себя попросила Анна. «Себя в нём не потеряй…»

— Тебе Белова не говорила, возле какого выхода будет ждать? — спросил Витя, заворачивая с Тверской улицы на Театральный проезд.

Аня малость нижними веками вздрогнула, когда за окном показался Большой Театр. На секунду нервные окончания вспыхнули искрами; стало вдруг страшно, что Пчёла мог как-то мысли её услышать, понять.

— Нет.

— Вижу её, — кинул Пчёлкин и, нарушая всевозможные правила вождения, развернулся на повороте. Анна с громким ахом, который сдержать не успела, вцепилась в общий подлокотник, едва ли не впуская ногти в руку Вити; центробежная сила нещадно занесла их в сторону, и Князева едва ли понимала, как мужчине удалось удержать руль.

— Витя! Аккуратнее!

— Всё под контролем, Анютка! — весело ответил ей Пчёла, перекрикивая шум Лубянской площади, возле которой круг навернул, и говор магнитолы.

Анна в ответ на него недовольно посмотрела, ощущая, как сердце кольнуло — ни то от манёвра Пчёлкина, ни то от этого его «Анютка».

Девушка посмотрела в открытое окно. Возле одного из спусков в метрополитен стояла Ольга. Она подпирала плечом фонарный столб и сумочку небольшую перекладывала из руки в руку, словно от её тяжести — вероятно, не сильно большой — у Беловой руки отнимались.

Витя подъехал к поребрику неподалёку от площади, остановил машину, с которой по скорости ни один другой советский автомобиль сравниться не мог. Не вынимая ключей, он девушке сказал:

— Посиди секунду, Анют.

Пчёлкин вышел из авто, обошел его спереди и девушке дверь открыл. Она бы соврала, если бы сказала, что это ей не нравилось, что такое проявление напускных высоких манер раздражало. Анна улыбнулась со смущением, будто Витя впервые ей из авто помогал выбраться, и приняла руку бригадира под удивленным взором заметившей их Ольги.

Князева жене Сашиной успела махнуть, поставив ногу на асфальт. Она обернулась лицом к Пчёле, когда поняла, что надо прощаться до самого, дьявол, вечера, и посмотрела Вите в глаза, чуть задирая подбородок.

— Спасибо, что подвёз.

— Мелочи, — кивнул Пчёлкин, бегло огладил подушечкой большого пальца костяшки ладони Ани. Её от этого действия передёрнуло в приятной щекотке, отчего щёки едва зарумянились.

Пчёла на автомобиль облокотился, чуть на себя девушку потянул:

— Я заеду, помнишь?

— Помню, — кивнула и на лопатках почувствовала взгляд Ольги, от внимательности которого Князева могла неделю назад со стыда сгореть. Обернуться пеплом, похожий на сигаретный, и ветром унестись далеко.

У Ани внутренние органы будто в узел затянулись, когда она на Витю, продолжающего руку её крепко держать, смотреть внимательно, снова взглянула и шепотом, близким к напуганному, сказала:

— Меня ждут, Вить.

— Я знаю, — так же тихо сказал ей Пчёлкин.

Она какие-то секунды еще помолчала, не понимая, почему Витя не отпускал, почему сама не пыталась уйти, — ведь вырваться бы смогла, если бы захотела. Анна в немом ответе на все свои вопросы закусила внутреннюю сторону щеки, а потом на тихом выдохе к Ольге с улыбкой обернулась.

Князева сделала шаг навстречу Беловой, и ровно в тот миг, что их с Пчёлкиным руки, сошедшиеся в неразрывном объятии, натянулись вплоть до напряжения в мышцах локтей, Витя Анну опять на себя потянул.

Развернул к себе и за щёки девушку обнял, целуя глубоко.

Витя сделал это так уверенно, что у Анны наверно, ноги бы подкосились, если бы она ладонями не повисла на локтях бригадира. Шум Москвы стих за тяжелым вздохом Пчёлкина, который Князева на коже лица почувствовала — чуть ли не каждой клеткой. Под рёбрами стало легко, да и во всем теле вдруг появилась невесомость. Словно кровь в венах и артериях заменили гелием.

Девушка замерла, а потом, понимая, что помаду ей, хоть и светлую, но, в любом случае, уже смазали, губами подалась вперед. Мягко, нежно, совсем не так, как Пчёла её целовал — совершенно полярно. У Анны венка на шее заколыхалась заметно, кровяными толчками могла бы в пальцы мужчине отдать, если б он руки вниз по лицу её пустил.

Звук разъединившихся мокрых губ на миг оглушил.

Князева ухитрилась оставить поцелуй возле самой ямочки на щеке Пчёлкина, и тогда он сказал с усмешкой доброй:

— Беги, Незабудка.

Она не сдержала взгляда, который в годы студенчества Князевой Инте откровенно называла «страшным» — метнулась быстро сверху-вниз по лицу Пчёлы, словно пыталась понять, что он из себя представлял. Какую игру вёл? Знала ли она её правила, был ли у Анны шанс на победу?

Она понимала явно, что Витя не просто так поцеловал её у Ольги на виду — это лежало на поверхности. Но причины Князевой были более чем неясны. От чувства некой… мысленной слепоты, беспомощности — или от обращения Пчёлкина — сердце сократилось странно. Некоторые мышцы спины прострелило короткой болью, от которой на миг невозможным стало шевелиться.

Анна на Витю посмотрела со всё таким же прищуром внимательным, и он напоследок руку девушке поцеловал.

На ладони Князевой остался слабый след собственной помады.

Она развернулась и несколько шагов сделала, думая, не схватит ли её Витя снова, но отошла от автомобиля Пчёлкина на несколько метров и поняла, что он останавливать не станет. Что-то внутри поджалось, как в попытке сдержать действие, не ясное самой Князевой, и вместе с тем вынудило шире шаг делать, как в извинении за задержку, о причине которой Белова, вероятно, уже сама догадалась.

Аня старалась прямо на Ольгу смотреть, но взгляд в непослушании бегал по сторонам: то по лицу Беловой, то по красной букве «М» за её спиной, то по безликой толпе.

Когда между ней и женой Сашкиной осталось чуть меньше двух метров, девушка остановилась. Каблуки босоножек стукнули глухо и звонко одновременно, ноги напряглись так, что, вероятно, могли стать единым целым с плитами, какими была выложена площадь Лубянки.

Князева на Белову посмотрела так, словно была подростком, которого мама застала с сигаретой между пальцев.

— Привет, Оля.

— Здравствуй,Князева, — протянула она, но не на Анну смотрела, а за спину её, и, заинтересовано растягивая гласные, кинула:

— Ни за что бы не подумала, что ты… и он…

— Ольга, — Князева, вскинув ладонь в страхе услышать окончание мысли, которую ни она сама, ни, вероятно, сам Витя, ещё озвучить не были готовы. Даже сердце сжалось больно, превращаясь в мелкий комок окровавленных мышц, забившихся куда-то под ребра, когда Аня предупреждающе произнесла:

— Ты не о том подумала, — и, быстро поняв, как смешно звучит почти клишированное оправдание, добавила: — Я сама ещё ни о чем не знаю.

— Было бы, в чём разбираться, — хитро кинула бывшая Сурикова. У Князевой щеки с новой силой вспыхнули — как ей хотелось самой верить, не очень заметно — в каком-то неясном смущении.

Под рёбрами затрепыхался, ударяясь о грудину изнутри, бикфордов шнур. Анна вскинула голову, перевела дыхание, себе приказывая держать лицо, и сказала на выдохе:

— Пойдём. Где твоё кафе?

Ольга на девушку посмотрела долгие секунды немигающим взглядом. Князева этот взор приняла за проверку нервов на прочность, потому чуть ли не все силы приложила, чтобы не отвернуться, ногой не задёргать, пальцами не хрустнуть. Только потом Сурикова, что-то для себя отметив, подошла к новоявленной подруге и обняла под лопаткой.

До Анны дошёл запах ягодных духов и какой-то сладкой сосательной конфетки, когда Ольга протянула:

— Пошли. Нам в сторону Китай-города.

Аня распрямила плечи, словно касание Беловой собою заменило немой указ спину ровно держать, и застучала каблуками босоножек по Лубянке. Ольга, шедшая чуть за её спиной, повесила сумку на плечо, извернулась умело и посмотрела мимолётом на Витю Пчёлкина, который не отъезжал, всё время за девушками наблюдал.

Белова головой мотнула в сторону Ани с понятным Пчёле вопросом. Он ей кивнул.

Ольга на Витю снова оборачиваться не стала, всё уяснив более чем хорошо; она лишь вскинула брови и пару раз моргнула голубо-серыми глазками, куда-то перед собой смотря.

Саша, наверно, в шоке будет, когда узнает, с кем его сестрёнка двоюродная решила «поближе познакомиться»!..

Витя проводил Князеву взглядом до момента, когда её спина скрылась за стенами высоких построек, какими с недавних пор кишела Москва. Потом Пчёла выдохнул, облизнул губы, пробуя на вкус блеск Анин, и достал сигареты. Закурил, опираясь о машину, поднял голову наверх.

Никотин на губах отчего-то отдал вкусом шампанского, каким наполняли свои кубки чемпионы.

Вежливая официантка с ухоженными руками поставила перед Анной тарелку с греческим салатом и ушла, напоследок пожелав девушкам хорошего дня. Князева кивнула чуть заторможено, когда белокожая девица в фартуке уже убежала обслуживать другой столик, и взялась за вилку.

Она подняла взгляд на Ольгу. В попытке отогнать от себя тяжелые мысли, какие никак не хотели вылезать из её головы, Князева сказала:

— Давай, рассказывай! Как тебе супружеская жизнь? — и с натянутой улыбкой, от которой саму Анну, вероятно, затошнило бы, уточнила кокетливо: — Бытовуха ещё не убила всю романтику?

Белова в ответ высоко рассмеялась и размешала листья пекинской капусты, политые соусом Цезарь. Сухарики в её тарелке захрустели, ломая края о фаянс. Оля улыбнулась и призналась:

— Супружеская жизнь… Мне нравится. Сашка меня Беловой ещё с прошлого года называл, когда он с Урала вернулся, но тогда… это было не то, понимаешь?

Князева кивнула, на самом деле не понимая, а лишь догадываясь, что Ольга хотела сказать.

— Только теперь, всё-таки, по-настоящему Белова! — с приятной и самой Оле, и Ане безмятежностью протянула девушка. — Всё по-семейному. Как у людей: вместе живём, завтракаем, спать ложимся.

«Всё, как у людей» — про себя повторила Князева и незаметно усмехнулась, но не так, как Пчёлкину усмехалась. Улыбка эта, наверно, Ольгу могла ранить, если бы Аня рискнула в ней губы сложить.

Можно ли сказать, что у них с Сашкой всё, «как у всех», если учесть, что Белов, как бы мягче сказать, не совсем законными вещами занимался? Что, у всех, что ли, криминальные связи есть в Москве, все ли столичные мужчины завязаны в нелегале?

Навряд ли.

«Хотя, кто бы это ещё говорил, Князева. Сама не лучше — по рэкетиру сохнешь!..» — заговорил откровенно едкий голосок в её голове. Явно, мол, на скользкую дорожку Аню начинает заносить.

Девушка собственные переживания заглушила дальнейшими речами Ольги:

— …вчера закончили. Теперь такая ванная стала — я о такой мечтала, ещё будучи девочкой зелёной. Знаешь, чтоб все-все полочки заставить духами, косметикой, шампунями!..

Сурикова махнула в восторге рукой, словно не верила сама, какой теперь у неё был роскошный санузел, что в ванной комнате соорудит целый полк из кремов, гелей и тюбиков, и зацепила вилкой жареную курочку. Прикрыла в удовольствии глаза, а потом на Аню посмотрела. Точнее, на тарелку греческого салата, к которому девушка ещё не притронулась.

— Ты чего не кушаешь?

— Твои рассказы куда интереснее, — кокетливо наклонила голову Князева и, исправляясь, вложила в рот маслину. Та оказалась чуть вяжущей, но от того не менее вкусной.

Оля чуть покраснела, наклонила голову так, что подвеска, подаренная, вероятно, Сашей, скользнула за линию декольте девушки.

— Да ладно тебе. Было бы, что особо рассказывать! Дома сижу целыми днями, лишь иногда рабочих встречаю и в комнату, где обои поклеить или мебель собрать надо, провожу. Даже бесит эта рутина.

— Как я тебя понимаю! — уверенно поддакнула Анна, наверно, впервые за всё время их беседы говоря настолько искренне. Она зацепила кусочек сыра с болгарским перцем, прожевала наспех, и проговорила: — Меня банально злит, что ничем не занимаюсь!..

— Ты про что? — спросила вдруг Оля, нахмурила угловатые бровки.

От вопроса её Князева на миг даже запнулась и в синхронном непонимании опустила уголки губ; Сурикова не поняла? Может, она про другую раздражающую «рутину» говорила?.. А про какую тогда?

— Про работу. Я дома сижу уже почти что месяц; это просто невозможно столько бездельничать, Оля. Только и делаю, что книжки читаю и готовлю себе что-нибудь на завтраки и обеды из продуктов, которые Космос, бедный, постоянно привозит.

— Почему это он «бедный»? — с улыбкой уточнила Ольга и подбородок положила на руки, сложенные в замок. На Аню она посмотрела так, как, наверно, на детей смотрели их родители, которых малыши доказывали какую-то глупость, какая, на самом деле, не могла никак бы сбыться, воплотиться в реальность.

— Уж Космос то-очно не беден, Анютик.

— Я не в этом плане. И ты понимаешь, Оля, про что я говорю на самом деле. Явно уж Холмогоров ко мне не по собственному желанию катается с пакетами через день-два.

Белова, разумеется, понимала: и мысли Анны, и её стремление саму себя обеспечить — хоть как-то, хоть чуть-чуть. Даже если б денег, полученных своими кровью, по́том и слезами, не хватило даже на минимальные нужды, Анне, казалось, проще было бы — как минимум, на душе. Солнце грело ноги, лучиком забираясь под стол; Оля, вероятно, тоже злилась бы ужасно, если за все её прихоти бы расплачивался брат широчайшей души.

О такой жизни без явных забот куча людей и мечтала, но Князевой этого было не надо, что Беловой и нравилось. Прям до задержанного дыхания. До мурашек.

Оля на выдохе положила руку на стол и обняла пальцы Анины так, словно ладони Князевой намертво замёрзли:

— Сашка просто хочет, чтобы ты ни в чём себе не отказывала… — попыталась бывшая Сурикова всё-таки девушку хоть чуть успокоить. Только Анна хмыкнула, перемешала салат, на вилку цепляя овощи, и с поджавшимся нутром высвободила руку.

— Я знаю, Оль. Только вот, понимаешь…

Слова, что Анна, подачки от брата двоюродного принимая исправно, все сильнее рисковала с Беловым не расплатиться, встали в горле комом.

Князева запнулась; сказать такое в лицо Ольге было выше её сил. Одно дело матери, что непробиваемостью своего характера напоминала бронетанк, говорить о «возмещении убытков», и совершенно другое — пытаться сказать такое жене Саши, походившую на хрустальную статуэтку не только внешне.

Анна быстро себя поправила и закончила мысль раньше, чем Сурикова успела понять, что Князева хотела, но откровенно побоялась сказать:

— …я получала высшее образование не для того, чтобы ничем не заниматься.

— Тебе сейчас с дипломом рижским непросто будет устроиться, — подметила совершенно точно Ольга. Девушка дёрнула щекой, будто слова Беловой боль настоящую причиняли, когда жена Саши сказала: — В связи с… последними событиями…

— Я не устроюсь толком никуда, — закончила за Белову Аня. Оля свела брови в жалости, словно Князева не должна была этого вслух говорить, и у девушки неприятно засосало под ложечкой от этого взгляда.

Она продолжила правду-матку рубить:

— Из-за гражданской в Латвии местные работодатели теперь с пренебрежением будут относиться к моему образованию — это понятно. Если и рассчитывать на место, то только в какой-нибудь частной компании. В сферах, проплаченных государством, всё уже схвачено.

— И всем плевать, что ещё полтора месяца назад всё было тихо да мирно… — поддакнула Ольга.

Аня на женщину посмотрела прямо, в себя откашлялась, решив промолчать. Она не стала Белову разочаровывать, сбивать с неё розовые очки, говоря, что в Риге полтора месяца назад точно было не особо мирно.

В начале-середине мая достигли своих пиков бунты в Таллине, и новости о возмущениях соседской республики быстро через границу перебрались в Латвию, население которой ещё с начала девяносто первого года решило вдруг копаться в истории. Спустя добрые сорок лет в составе СССР прибалты опомнились, что не должны быть в составе Союза; тоже мне, озарение!..

Когда с полок стали пропадать товары, при Брежневе считавшиеся основными, и вернулись талоны на еду, когда инфляция поползла вверх с резвостью дикого животного, а сами рижане увидели по дорогам, ведущим из Москвы в Таллин, войска, то стычки и мародёрства стали чуть ли не постоянными. Ни дня не было с самого апреля, чтобы в новостной сводке по радио не упомянули об ограбленном магазине или оскверненном памятнике.

Анна это прекрасно помнила. В какой-то степени она злость Балтики даже понимала и, удивительное дело, разделяла — видно, сказалось окружение в лице супружеской пары Берзиньш, Инте, Андриса…

Князева, наверно, знала, что вернётся в город, на улицах которого за время её недельной поездки в Москву развернётся гражданская война. Знала, что Белов, так сильно изменившийся с восемьдесят седьмого года, правду говорил: в брусчатку Бривибаса впитается кровь мирных.

Она просто… не хотела в это верить. До последнего отгоняла мысли о перевороте в Прибалтике, мечтая искренне вернуться в Ригу после свадьбы Беловых, и пройтись по улицам, ставших родными, не боясь попасть в уличную перестрелку.

Но всё равно понимала, что не вернётся.

Аня Князева ведь, чёрт возьми, девочка умная — она сама так считала, ей так все говорили!.. — и не верит в то, что никак не сбудется.

Она дёрнула щекой, когда поняла, что молчала слишком долго, и мыслями своими разбередила рану, которая, казалось, только-только затянулась коричнево-красной плёнкой застывших лейкоцитов.

Дура.

Ольга чуть к столу наклонилась, заглядывая в глаза Ани в страхе, что девушка плакала. Тогда Князева улыбнулась бывшей Суриковой, но, вероятно, крайне грустно, что Белова ей ответила взглядом почти что стеклянным:

— Я в порядке. Что-нибудь придумаю.

— Это ведь такой труд! — в бессильном возмущении воскликнула Ольга. — Ты, выходит, два языка в университете выучила?

— Упор был на французский и немецкий, да; у меня по ним диплом.

— Это ведь… невероятно! За четыре года, по сути, стала полиглотом. А ведь на филологическом и другие, даже мёртвые языки учат. Не так основательно, конечно, но ведь изучают! Говорят, понимают… что-то там!

Аня не заметила, как усмехнулась; в тот миг Ольга, заведенная настигнувшим её осознанием, напоминала Князевой маму. Обе женщины говорили эмоционально, но Белова чуть сдержаннее была — вероятно, в силу возраста и нахождения в публичном месте.

Новоявленная супруга Саши коротко взмахнула руками, словно этим могла Князевой с трудоустройством помочь, но через секунды перевела дыхание, уже спокойнее заговорила:

— Ты же… столько знаешь, Анютик.

— Как и любой выпускник филологического, по твоим рассуждениям, — подметила девушка, но щеки приятно зажгло в смущении. Князева, может, и острила малость, но она обожала до невозможности, когда с ней обсуждали учёбу. Для Ани эта тема была глотком свежего воздуха в любых разговорах, компаниях и ситуациях.

Вот как это было ей близко — до огня в глазах, до дрожи в голосе!..

 — Насчёт других говорить не буду, я их никого не знаю. Но, Аня, твои знания не должны пропадать!

— Саша так же говорил, — поддакнула девушка и сама вдруг поверить не могла, что первый разговор с Беловым был лишь месяц — самый долгий в её жизни — назад. — И, Оля, я нисколько не хочу, чтоб мои умения остались неиспользованными. Только вот боюсь, что на бирже труда перед моим рижским дипломом будут только разводить руками — по крайней мере, в ближайшие месяцы.

«А то и года»

Белова задумалась. Ситуация более, чем мерзкая и банально обидная; ну, в самом деле, почему из-за политики, какой-то там «независимости» Латвии должны страдать обычные люди типа Анны Князевой? Это ведь равно тому, если бы Белова, закончив… эстонскую, например, музыкальную школу, приехала бы в Москву играть в симфоническом оркестре и получила бы отказ из-за таллиннского диплома.

Ольга вздрогнула; она бы была вне себя от злости. Аня как-то голову холодной держит, рассуждает, думает…

Надо Саше сказать. Может, он придумает что? Для жены и сестры двоюродной, всё-таки, он постарается найти место, где Князеву примут не за диплом, подписанный рижскими учеными-профессорами, а за полученные в Латвии знания.

Белова решила точно — да, так и сделает — и, пройдясь взглядом по лицу девушки, посмотрела на губы Ани. На самом уголке блестела капелька оливкового масла, заметная только на солнечном свете, но кроме того Ольга заметила явно смазанную у контура верхней губы помаду.

И тогда её точно молнией шарахнуло. Оля вспомнила, чья это была заслуга, и почти что затухший интерес вспыхнул с новой силой. Будто почти прогоревшие полена разворошили кочергой, поднимая температуру трухлявых огней на десятки, а то и сотни градусов.

Сурикова недолго думала, как разговор в другое русло перевести. Она зацепила помидор, обильно присыпанный сыром, в рот себе положила и произнесла потом:

— Ладно… Анечка, не грузись. Поверь, ты работу уж себе точно найти сможешь. Потом ещё будешь думать, почему свободное время не ценила!.. — уверила женщина, хотя фразе этой своей мало поверила.

Ей Белый такие же слова говорил после случайной встречи в ресторане, на сцене которого Ольга играла на скрипке. Сама Сурикова ему в ответ только глаза закатывала, понимая, что Саша говорил сплошными клише.

И если бы Анна Беловой цокнула языком, Оля бы её поняла.

Она от себя эти мысли и воспоминания отогнала. В последний раз взвесив все «за» и «против», Оля протянула:

— Работа никуда не убежит, Анютик. Не важнее ли будет сейчас о чём-то… более высоком подумать?

Аня всё поняла и захотела сразу, прямо до начала разговора этого, провалиться куда-то под землю.

Она терпеть не могла посторонних мыслей, рассуждений о своей личной жизни. А всё потому, что понимала — подобные беседы в компании подруг могли спутать мысли Князевой с чужими мнениями. Что её решение, на самом деле, самой Ане не принадлежало, что она по-другому бы поступила, если б с друзьями не поделилась.

Девушка сама не раз за собой замечала подобное. Да о чём было говорить, если даже сейчас, спустя два, дьявол, года Князева постоянно вспомнила слова покойной Инте, которая спьяну предположила, что Ане любить нельзя?

Вспоминала и думала, думала, думала до тех пор, пока собственные мысли изнутри не сожрут, не опустошат до состояния худого папье-маше.

Такое уже было. Помнила, проходили.

У девушки неприятно кольнуло под сердцем, словно кто-то тыкал между ребёр кончиком рыцарского меча. Смурая Аня отвела взгляд в сторону от задорно улыбающейся Ольги.

Отворачиваться от всех, возводить вокруг себя высоченные стены не стоило, разумеется, если Князева не хотела совсем без общения одичать. Только вот, раз Анна так поддавалась влиянию чужому в делах «более высоких», как выразилась сама Сурикова, это, вероятно, было лучшей тактикой.

Все лучше, чем потом на Витю смотреть и не понимать, чего бы сама Аня от него хотела.

— Оль, я не хочу быть грубой… — начала девушка, подобралась в кресле жестом, достойным любого строгого политика. Князева не успела закончить мысль свою, как вдруг супруга Сашина с понимающей печалью уточнила:

— …но «это не моё дело»? — и даже вдруг улыбнулась так, что на мгновение Анне стало стыдно за резкость свою. Наверно, если бы Ольга их с Витей не увидела на площади у Лубянки, то Князева заговорила бы иначе. Выложила бы ей как на духу мысли, о которых, наверно, сама даже не догадывалась.

Девушка себя остановила раньше, чем раскрыла рот.

Белова видела, как Пчёла её утром привозил. Белова видела, как бригадир девушку целовал. Что-то ей рассказывать было лишним — ведь явно Ольга не глупа. Умеет сопоставлять мысли и факты.

— Да, не твоё. Ничего личного, Оля. Не смей принимать на свой счёт, но я не хочу обсуждать с кем-либо то, что касается исключительно меня.

На миг девушки скрестились взглядами так, что Анна, если бы со стороны наблюдала, то поклялась бы на своей коллекции иностранной классики, что услышала скрежет мечей. Князева не отдала себе отсчёта, как прищурилась.

Бывшая Сурикова перевела дыхание и опустила голову, разглядывая свой Цезарь. А у самой Ани под лёгкими что-то раскрылось, подобно второму дыханию, от гордости, что свои границы отстояла.

Мама бы, вероятно, фыркнула, смеясь, утверждая, что дочь «глупостей напридумала, чё-то какие-то границы себе нафантазировала!..», если б Князева с ней так говорила.

Но Белова, к счастью девушки, походила на тётю Катю только эмоциональностью:

— Ладно, — кивнула женщина; золотая полоска на безымянном пальце Суриковой поймала на себе солнечный свет, какой зайчиком отразился на Анино платье. Ольга подняла голову с улыбкой почти что спокойной и сказала:

— Я понимаю. Меня, если честно, тоже злило, когда Алла про Сашу постоянно спрашивала.

Князева улыбнулась ей в ответ благодарно, но всё-равно что-то сжалось под рёбрами в неясном пробуждении совести. Сурикова отпила чёрного чаю с чабрецом, напоследок добавила с улыбкой:

— Одну только вещь скажу. Можно?

— Попробуй.

— Вы хорошо смотритесь со стороны. Что на свадьбе такие милые были, что сейчас, пока целова…

— Оля, я же попросила! — воскликнула Анна с напускным возмущением, Сердце же кольнуло более чем натурально — уже не больно, почти приятно. Так, что на ресницах могла выступить влага, способной смазать Князевой тушь.

Белова рассмеялась весело, звонко, как, наверно, смеяться могли только старшеклассницы, впервые выбравшиеся на дискотеку.

— Молчу-молчу! Прогуляемся потом по парку?

— По какому?

Женщина в кокетстве отвела взгляд в сторону, откинулась на спинку кресла, и с улыбкой, какой в далёком восемьдесят девятом году Сашу очаровала, сказала:

— Тут близко, возле музея политехники есть один скверик. Знаешь, как там красиво? Знала бы, взяла фотоаппарат, потом бы в альбоме такие снимки были бы!..

Комментарий к 1991. Глава 15. На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада обратной связи, очень хотела бы обсудить с вами часть 😉💗

====== 1991. Глава 16. ======

июль 1991

Время близилось к восьми часам вечера. Все организации Москвы или уже закрылись, или дорабатывали последние минуты своих смен. Будний вечер был тёплым, как и предыдущие июльские дни, и чуть шумным, что для центральных улиц столицы Советского Союза давно считалось привычным. Небо над Арбатской окрасилось в красно-синий.

Витя понял, что Анну не взяли на работу в издательство, когда девушка вышла из главного офиса «Бук-книги» на Знаменке. Князева направилась к Пчёлкину, который за какие-то секунды до её выхода выбросил сигарету, и смотрела в сторону оживленной дороги. Намеренно взгляд отводила, будто вид делала, что не ждёт её никто, что сама по себе.

Нижняя её губа дрожала. Как Пчёла понял — от обиды.

Он направился к ней навстречу, разведя руки в стороны и ловя Анну раньше, чем она успела что-либо сказать. Девушка попыталась дистанцию держать, чтобы слабости своей не показывать, но щёки покрасневшие, заметно контрастирующие с шеей и руками, за Князеву всё и так говорили.

Она была на грани, чтобы не заплакать.

— Шестое собеседование, — прошипела девушка и отвела взгляд от Вити, снова обращая всё своё внимание на машины, проезжающие в сторону Тверской. Под шум тарахтящего мотора какого-то «Запорожца» у Пчёлы неприятно поджалось нутро. Будто ему самому в должности — пусть и не особо высокой — отказали.

«Несправедливо ведь, ну, правда!»

С самой середины июня его Княжна по конторам всяких издательств моталась в попытках устроиться то переводчицей, то редактором, постоянно перечитывала свои тетради с университета, вспоминая подзабывшиеся конструкции романских языков, и Пчёлкину конспекты свои давала с просьбой проверить Аню на знание правил, и без того отскакивающих от зубов.

И для чего? Чтобы ей каждый раз от ворот поворот давали? Пусть дураков ищут в зеркале!

Пчёлкин, сдерживаясь, чтоб не зайти в офис, замолвить за Анюту словечко, наклонился к лицу девушки, которую уже не первую неделю называл «своей». Незабудка же старательно в сторону смотрела, но рук Вити с тела своего не убирала. Он молчал.

Князева взглянула на рекламный щит; девочка со стаканом растворённого «Yupi» мило улыбалась с билборда. Сухой июльский ветер дал по шее, когда Аня, вдохнув через забитый мокротой нос, спросила устало ни то у Вити, ни то у себя:

— Сколько ещё попыток должно быть?..

И тогда слеза всё-таки скользнула по щеке. Девушка быстро стёрла след собственной слабости, от которой становилось противно, но резь в глазах от движения этого стала сильнее только.

Витя перевёл дыхание в тяжести и девушку за локти взял, к себе притянул совсем близко — десять лет назад за такое объятье их бы «бессовестными» назвали. Но Пчёле было бы на реакцию чужих всё равно — фантомные десять лет назад так же сильно, как сейчас. Он положил голову девушки себе на грудь и услышал, почувствовал, как Князева содрогнулась, едва не роняя на асфальт папку с документами из рижского филфака, как тяжело выдохнула ему в рубашку, ткань которой пропахла никотином и излюбленным парфюмом.

— Какая же ты у меня ответственная, мнительная, Княжна, — протянул Пчёлкин, чуть укачал в объятьях так, что желание расплакаться от его нежности стало перерастать в потребность. Анна поджала губы, накрашенные кирпично-матовой помадой, из последних сил душа всхлип, и крепче к Пчёле прижалась.

А он погладил девушку так, как, наверно, её только один Витя мог обнимать, произнёс, растягивая гласные:

— Что же ты так переживаешь? Они потом локти будут кусать, когда поймут, какого редактора упустили!.. А хочешь, мы с тобой им офис спалим, а? Вот гадам весело будет!

— Не хочу, — фыркнула на груди у него Аня, но уже веселее звучал голос. Хотя и дрожал так же сильно. Витя девушку свою по голове погладил, улыбнулся, что хоть немного, чуть-чуть, но смог развеселить, и продолжил серьёзно предлагать вещи, полные безрассудства:

— Да, офис палить не вариант. Мороки много. А вот колеса главному у них прострелить можно! Давай, Ань? Простреляем! Я тебя научу прицел наводить!.. Хочешь?

Она снова рассмеялась, отодвинулась. Одна слезинка скользнула по щеке предательски, но, к счастью самой Анны, не испортила накрашенных ресниц. Девушка провела по нижнему веку пальцем под взглядом Вити, осторожно убрала руку свою, когда он ладонь ей обнял в ласке, априори не характерной криминальному элементу.

Мужчина наклонился к её щеке, целуя там, где кончалась мокрая дорожка слезы.

Отчего-то жест этот показался Князевой таким искренним, что у неё дрогнули, выворачиваясь, пальцы. Аня изловчилась и потянулась к Пчёле, в благодарности ловя его губы своими. И мягко-мягко поцеловала, словно Витя — крепкий мужчина с пистолетом за поясом брюк и руками сильными, какие не спрятать ни под одной рубашкой — мог рассыпаться от излишне крепкого поцелуя Аниного.

Пчёлкин, отвечая ей такой же нежностью, которая, как он уже хорошо знал, нравилась девушке чуть ли не до слёз. Витя медленно выдохнул, так же неспешно провёл ладонью вверх, к затылку Аниному. Запах её духов спустился по трахее в лёгкие — уже привычно, но как будто впервые.

— Сильнее буду, — сказала Князева ни то себе, ни то Вите, когда опустилась с носочков на каблуки босоножек с изрядно поистершимся ремешком.

Пчёлкин на девушку посмотрел так, что она почти засмущалась; каждый раз, когда Князева показывала свой стержень внутренний, свою упёртость, Вите малость завидно становилось. Какая настырная, выносливая у него барышня!..

Она Пчёле душу взрывала. В куски. Исправно.

Он поправил выбившуюся прядку волос за ухо с серебряным гвоздиком и шепнул:

— Прорвёмся, Анютка-незабудка моя.

Витя качнулся ей навстречу, соприкасаясь лбами, опуская руки с шеи её ниже на талию, поясницу, самыми подушечками пальцев притрагиваясь к ягодицам.

Девушка кивнула, не стесняясь близости, в которой они с Витей стояли в самом центре Москвы. Несколько десятков секунд они молчали, дыша в одном ритме, успокаивая сердца. Столица шумела гудками авто, их рыками моторов.

В какой-то момент, когда краснота на небе стала отдавать в более глубокие, тёмные свои тона, Князева сглотнула остатки слёзного кома, давящего на стенки горла изнутри. Проморгавшись, она спросила:

— Что сегодня у нас в планах?

Пчёла отсоединился неспешно. Он Аню за руку взял жестом приятным, знакомым вплоть до щекотки под рёбрами, и сплёл ладони в замок. Князева подушечкой среднего пальца спрятала камень перстня Витиного, когда мужчина её развернул в сторону Моховой улицы:

— В Александровский сходим?

— Сходим. Он недалеко, возле Ленинской, да?

— Недалеко. Откуда знаешь? — спросил он у девушки с шутливой серьёзностью: — Ты, что, спустя двадцать лет начала в Москве ориентироваться?

— Представь себе, — сострила ему Анна так, словно это не она минуту назад из-за проваленного собеседования чуть ли не плакала. Чуть крепче сжала руку Вити под его же смешок и, почувствовав, как от случайного прикосновения плеч теплее на душе стало, добавила:

— А ещё, ты не на машине. Значит, неподалёку где-то будем гулять.

Светофор впереди мигнул желтым цветом. Пчёлкин на Аню обернулся, смотря со смесью любовной хитрости, и задал почти что риторический вопрос:

— Ты, выходит, наблюдательная?

— Скорее, умная, — так же выразительно ответила ему Князева, поудобнее перехватывая папку с документами. Витя оттопырил нижнюю губу в одобрении, и раньше, чем Аня рассмеялась, дёрнул её за руку ближе.

— Пошли, Анюта Премудрая!..

Александровский парк действительно был недалеко — по крайней мере, так казалось в восемь вечера, когда над Москвой гасли лучи жаркого солнца, обещающего вернуться на небосклон меньше, чем через десяток часов. Но ближе к полуночи, когда небо вдруг затянуло тяжелой тучей, в самой глубине которой с пугающей частотой переблескивались молнии, то Витин дом стал казаться таким далёким, что до него, наверно, час пришлось бы бежать.

Анна в руку Пчёлы вцепилась, злясь на парня своего, что он машину поленился взять, что теперь бежать должны были под начинающимся ливнем, но злоба была несерьезной. Недовольство меркло на фоне пережитого днём стресса от проваленного собеседования, на фоне долгих поцелуев на подножии фонтана в саду у Кремля и смеха, что хрипом вырывался из лёгких в ночь, когда пара бежала по центральным проспектам, одеждой ловя первые капли дождя.

Князева не поверила своим глазам, когда впереди показалась высотка Остоженки, в которой она уже не раз ночевала. Знакомая дверь ухоженной парадной открылась перед Аней ровно в тот миг, когда второе — или даже третье — дыхание иссякло; девушка ввалилась в подъезд, облокотилась рукой о стену и принялась дышать часто в надежде, что пересохшее горло не заболит.

Витя вбежал в подъезд за девушкой ровно в тот миг, как раскат грома машины вынудил взвыть аварийками, а молния прочертила чёрное небо белой ломаной линией. По окнам, стенам застучали капли, когда Пчёлкин, чувствуя себя победителем многокилометровой гонки, обнял девушку за затылок и поцеловал, словно дышать мог только через Анины лёгкие.

У девушки под рёбрами всё дрогнуло, а губы, обнимаемые губами Пчёлы, растянулись в улыбке, размазывая помаду по его щеке.

— Неужели нельзя было взять машину? — спросила у него шепотом, но в ожидании ответа не молчала, а потянулась сама к Вите, сильнее запрокидывая голову. Кончики пальцев задрожали и, вероятно, если бы Пчёлкин её документы себе в пиджак не убрал, то Анна диплом свой выронила бы прямо на ступеньки.

— Если бы я за рулём был, то у нас не случилось бы этого ночного марафона никогда, — ответил ей так же тихо Витя, и девушка рассмеялась тихо ему в губы от тесноты в районе рёбер.

Поцелуй не прервался почти, но из играющего стал вдруг казаться тягучим. Прямо как мёд.

— Никогда не говори «никогда», — кинула Анна и сама не заметила, как руки перекинула через плечи мужчины, переплетая пальцы свои за шеей Вити. Его ладони с затылка резво скользнули вниз, к талии, притягивая к своему телу так, что привставшая на носочки Князева столкнулась с Пчёлой бедренными косточками.

Нервные окончания вспыхнули, заискрились, едва ли не превращаясь в угольки. Девушка выдохнула в поцелуй, но прозвучало это не особо культурно и сдержанно.

Витя отсоединился, чувствуя, понимая, что ещё минута такой попытки «перевести дыхание» — и брюки ему станут тесными. Он на девушку посмотрел; в тёплом свете подъездных ламп её глаза стали почти что желтыми, как у кошки. Анна не сказала, но у Пчёлкина за расширившимся зрачком радужки не было видно почти, и лишь сглотнула. Венка на шее дёрнулась заметно.

Пчёла не размышлял долго. Он перехватил ладонь Князевой, стал с ней подниматься по лестнице.

— Пошли, Анютка-незабудка.

Девушка не смутилась. Она у Вити, в конце концов, уже не раз на ночь оставалась и точно знала, за какой дверью у Пчёлкина был в кабинет, куда Ане совершенно заходить не хотелось, на какой полке, висящей над кухонным гарнитуром, стояли приправы. У Князевой с недавних пор даже полка в шкафу Витином появилась, где она иногда вещи оставляла.

И только часть какая-то её, раззадоренная побегом по Москве, поцелуем в подъезде и спокойствием Пчёлкина, что в его голосе прямо-таки кожей ощущалось, вдруг встрепенулась особенно.

Встрепенулась… в мыслях, ей обычно не характерных, сопровождаемых фантазиями о поцелуях, бегущих ниже, за ткани одежды, и пробегающим вслед за ними дорожке жара.

Анна поняла, о чём думала, только когда взглянула на Пчёлу, идущего чуть впереди от неё, на широкие плечи мужчины, и сама не заметила, как зарделась — ни то в удивлении собственным мечтам, или от реакции тела. Она постаралась мысли эти откинуть — ведь, правда, это не то, что так важно, — только вот думы не пропадали, а, напротив, противясь попыткам Князевой, только чётче явились.

Девушка глаза чуть прикрыла, как от усталости, и под веками заходили, подобно кадрам из эротического фильма, какие только отрывками видела, картины сброшенной одежды и привлекательного тела, склонившегося над нею.

Тела с мягко выраженным прессом, широкими плечами и россыпью родинок возле рёбер.

Девушка крепче сжала руку Вити, словно в боязни, что от этих фантазий у Ани ноги могли подогнуться.

— Может, на лифте?

Пчёлкин усмехнулся, поднял взгляд наверх, в пролёт между перилами, и спросил хитро:

— Тебе всего двадцать, Анюта, а ты уже не можешь на десятый подняться? — и раньше, чем Анна нашлась, что ему ответить в возмущении, поцокал языком, покачал чуть головой: — Такими темпами и до артрита недалеко!

— Далеко, вот поверь! — фыркнула девушка. Щёки почувствовались жаром ни то от несерьёзного оскорбления, ни то от недавних дум. Она поднялась на ещё одну ступень, а потом остановилась и руку напрягла, Витю к себе разворачивая.

— Был бы у меня хотя бы малейший риск артрита, я бы до Остоженки с самого центра за десять минут не добежала. И, к слову, я ещё на каблуках неслась, в отличии от некоторых ми-сиров в ботинках!..

— Резонно, — кивнул мужчина и усмехнулся. Он спустился на две ступеньки, прямо перед Аней оказываясь, и сверху-вниз на неё посмотрел, о чём-то рассуждая.

Пчёлкин спросил совершенно серьёзно:

— Ноги болят?

— Немного, — призналась девушка и чуть скривилась, разминая затёкшие пальцы стоп. Витя это заметил.

Заметил, а через несколько секунд он её под ягодицами подхватил так, чтобы Анна со спёртым дыханием ахнула тихо, руками обняла за плечи, чтобы не упасть случайно. Пальцы Вити крепко держали, — так же сильно, как, наверно, могли бы держать в постели, — и девушка шикнула:

— Ты что делаешь?!

— На руках несу, — сказал Пчёла так, что дыхание его почти не изменилось, несмотря на не самую развитую дыхалку. Он сделал шаг, себя похвалил за сдержанность, какой, наверно, японские самураи добивались долгими годами.

Её бёдра пиздецки хорошо подходили к его рукам.

— Поставь меня! — прошептала Анна и упёрлась ладонями в плечи Вити, максимально прямо корпус держа. Чуть ли не впервые выше мужчины своего оказалась. Пчёлкин спустился на две ступеньки ещё, а потом на девушку посмотрел и сказал:

— Княжна, лучше тебе не загораживать мне вид. Не хочется тебя калечить, — и прежде, чем у Ани от этого простого признания дрогнули ресницы, добавил, чуть крепче сжимая руки у неё под бёдрами.

— И не тянись так сильно вверх, ещё о косяк ударишься.

— Поставь меня.

Он только прицокнул языком и подошёл к лифту, заворачивая от лестницы налево. Нажал кнопку, в ожидании пригрозил голосом шуточно-серьёзным:

— Если ругаться будешь, то я тебя не на руки возьму, а на плечо себе закину.

И прихлопнул по ягодице вдруг так, что у Анны слова все застряли в горле кашлем, который можно было принять за возмущение. Она на секунду обрадовалась, что так высоко над Витей забралась, что могла у самого потолка рассмотреть комок нераспределенной побелки, а не в глаза Пчёлкину посмотреть.

Потому что, наверно, сгорела бы на месте, если бы Витя понял, что ей эта его фамильярность понравилась.

Она не помнила особо, как ехала в лифте, как шипела мужчине, чтобы он поставил её всё-таки на ноги, пока Витя шарил старательно по карманам, ища ключи. Туман сошел с мыслей, — и то, совершенно относительно — только когда девушка почувствовала под каблуками пол прихожей Пчёлкина.

Анна поправила спутавшиеся волосы, подошла к зеркалу. Мужчина снял пиджак, выдернул из-под рубашки кобуру с пистолетом на комод и прошёлся внутрь уже знакомой девушке квартиры.

Князева пригладила руками пряди, которые, вероятно, завтра будут казаться грязными, и ладонями почувствовала, какие красные у неё были щёки. В глубине гостиной она услышала, как Витя потряс пачкой сигарет и разочарованно цокнул языком; видимо, кончились.

Девушка посмотрела на губы, которые любила красить. Помада, утром нанесённая ровным слоем, осталась в её голове воспоминанием.

Она распрямилась, оценивая отражение, а потом взгляд её метнулся к собственной фотографии, которую Пчёлкин никак не убирал из-под рамки зеркала.

— Может, ты всё-таки мне это фото вернешь?

— Нет, — ответил ей Витя из гостиной, даже не смотря в прихожую. По одному вопросу осознал, про какую фотографию говорила Анна. Она усмехнулась, смотря на себя — на девятнадцатилетнюю девчонку, гуляющую возле Рундальского дворца, не подозревающую даже, как круто в новом десятилетии жизнь её закрутит.

Так «круто», что вернётся в город, откуда так торопилась.

— У тебя на той фотке улыбка красивая.

— Только на фотографии? — хитро уточнила девушка и, кинув быстрый взгляд на второкурсницу филфака, направилась в гостиную. Скинула босоножки, которые скоро придётся или в ремонт отнести, или вообще выкинуть.

Анна подошла к креслу, напротив которого сидел, спутав себе волосы, Пчёлкин. Он руку держал так, словно между пальцев была зажата сигарета, но тряхнул ладонью, когда Князева остановилась перед ним.

За место фантомной сигаретки Витя в руку взял пальцы Князевой, поглаживая.

— Кажется, кто-то напрашивается на комплимент? — так же хитро спросил Пчёла, чуть прищурился. Девушка усмехнулась, вдруг подумав, что мужчина её крайне привлекательно выглядел, когда сидел в полурасслабленном состоянии, когда на Анну смотрел, думая на чистую воду вывести.

— Тебе кажется. Просто кто-то позволил себе неосторожно высказаться и сам себя загнал в угол, из которого теперь вынужден выбираться.

Пчёлкин усмехнулся и, притянув ладонь Ани к губам, оставил на костяшках поцелуй почти что джентльменский — такой, которого от него полгода назад не дождалась ни одна бы мадам.

У Князевой малость дрогнули уголки губ, когда он посмотрел на неё снизу, взглядом преданным, и произнёс:

— Ты в принципе улыбаешься мило. На фото — лишь удачно запечатленный момент.

Она захотела его поцеловать, но Витя оказался проворнее. Второй ладонью он девушку за локоть схватил и Анну на себя потянул так, что она, едва успев вскрикнуть от удивления, перелетела к нему на колени. Дыхание сбилось ни то от смены позиций, ни то от прикосновения губ Пчёлкина к её губам.

Бригадир тихо засмеялся, довольный своей маленькой хитростью, и девушку глубже поцеловал. Аня не сопротивлялась, напротив, голову запрокинула, не скрывая от Вити ни губ, ни шеи.

Чёрная рубашка девушки, расстёгнутая на две пуговки, чуть приоткрыла грудь. За вырезом, который с ракурса Пчёлы выглядел глубже, показался бюстгальтер.

Князева обняла его за шею, пальцами зарываясь в волосы, малость жёсткие от геля.

— Витя…

— М? — откликнулся Пчёлкин, поцелуем спускаясь от губ к шее, новый след оставляя почти за самым ушком Ани. Там особенно чувствовался запах парфюма Князевой, к которому Витя привык ещё в самом начале лета.

У девушки дрогнуло сердце ни то от ласки, ни то от слов, какие она произнесла вслух:

— Может… попробуем?..

Время на миг какой-то замерло, но для Анны секунда стала годом, — да что там — декадой. Она почувствовала, как поцелуй чуть ли не у самой сонной артерии прервался, как дыхание Витино коснулось её кожи, мокрой от губ Пчёлы, и внутренние органы провалились куда-то в пустоту.

Князева прикусила язык, чтобы не сказать, что пошутила. Или имела в виду другое.

Пчёлкин распрямился в кресле так, что Анне неудобно стало сидеть. Она сползла с кресла на колени перед Витей, осознав только потом, как это, вероятно, похабно могло выглядеть со стороны. Девушка, не в состоянии выдерживать тишину, столкнулась взглядом с мужчиной.

Зрачки Пчёлы расширились от мыслей, что для Анны остались неясными.

— Ты сейчас серьёзно?

Князеву на секунду этот вопрос оглушил так, как, наверно, лишало слуха взорвавшееся стекло, разлетающееся на осколки. Она на Витю взглянула и в нерешительности положила локти ему на колени, чуть приподнимая лицо.

Собственная смелость, накатывающая на Аню в подъезде, вдруг испарилась. Девушка сглотнула скопившуюся в горле слюну и сказала так, что Витя услышал её только из-за тишины в квартире:

— Серьёзно.

Пчёлкин не отвечал, словно боялся, что Анна, на самом деле, шутила и не хотела его. Как минимум, сейчас. Мышцы плеч, о которых Витя раньше не догадывался даже, напряглись так, что сталобольно.

Язык прилип к нёбу, и девушка вдруг заговорила много, переживая быть неправильно понятой, развратной и легкомысленной:

— Просто… это ведь естественно. Мы друг другу нравимся, и… это нормально. И раз так, то почему бы и нет?..

На последних словах голос всё-таки дрогнул предательски, словно Анна была школьницей, в руки которой впервые попал учебник биологии за восьмой класс — что самое важное, с картинками. В горле стало сухо, как в пустыне типа Намиб.

Но Князева была умной девочкой. Она знала, откуда брались дети, знала, — не только в теории — что иногда этот… процесс мог быть приятен. Даже очень.

Витя всё молчал, словно в глазах напротив него думал настоящие мысли и желания рассмотреть. На языке уже горечью крутились извинения, словами, какими бы она попыталась из квартиры уйти, но Аня держала челюсти крепко сжатыми, чтобы не сказать случайно лишнего.

«Нет» — решила, не моргая почти. «Достаточно бояться быть непонятой, когда уже всё, что могла, сказала и сделала»

Пчёлкин ругнулся себе под нос. Сердце рухнуло в район живота, пульсом по подвздошной вене отдавая, когда Витя положил руку на шею Анину, встал с кресла, одновременно целуя девушку.

Она следом поднялась с колен, руками остановилась у шлевок брюк и задохнулась на миг ни то от поцелуя внезапного, ни то от тесноты под рёбрами, сдавившей лёгкие.

Её «уверена» — как зелёный сигнал светофора, позволяющий Пчёле действия, мысли о которых у него вызывали всплеск гормонов окситоцина и тестостерона. Витя, сминая губы Князевой в поцелуе, стал двигаться к спальне своей. Анна пятилась спиной, но едва ли на ногах могла стоять, путаясь в собственных шагах, и тогда Пчёлкин на руки её взял, словно она не весила ничего.

Князева почувствовала чуть ли не впервые за жизнь свою, как земля из-под ног уходила.

У мужчины руки потряхивало, как при лихорадке, ознобе.

— Блять, Анечка, ну, что ты творишь со мной, негодница?.. — едва спросил в губы ей. Князева не ответила. Он подхватил девушку за ягодицы так, чтобы Анна его ногами обняла; одно только касание внутренней стороны бедра о пряжку ремня Вити утяжелило дыхание.

Девушка щекой ощутила жар выдоха Пчёлкина и поняла тогда, что таять стала. Безбожно, отчаянно — как снег в начале апреля.

Шаг, два, десять — и свет, включенный в коридоре, остался за дверью спальни. Анна прикрыла глаза, когда руки Вити крепкие чуть выше её приподняли, вынуждая ножки сильно скрестить, а сам рэкетир втянул в рот нижнюю губу Князеву, едва ли не прошивая током от такого поцелуя.

Её рука скользнула с плеча Пчёлкина к рубашке, расстегнутой почти что до середины груди, и за ткань спрятала пальцы, будто ладонь хотела согреть. Девушка прогнула спину под рукой Витиной, огладившей её по позвонкам и поставившей на подкашивающиеся ноги, когда сам мужчина прошептал:

— Скажи, если я сделаю что-то не так.

Аня отстраненно подумала, что Пчёлкин — опытный ловелас и сердцеед — уж точно знал, что ей могло понравиться, но острота застряла в горле. Князева смогла только медленно, как в пьяни, кивнуть. Она на Витю посмотрела во тьме спальни и, боясь до сих пор показаться предлагающей себя излишне активно, потянулась к его рубашке.

Пуговку за пуговкой девушка расстегивала одежду, пальцами оглаживала освободившиеся от ткани участки кожи. Пчёла не двигался, только локти её гладил и выдыхал глубоко каждый раз, когда руки Анины, в тот момент действующие на него исключительно возбуждающе, касались ровной груди.

И только когда она в замешательстве опустила пальцы на шлевки, не рискуя самостоятельно избавить мужчину от брюк, Витя ругнулся тихо, что Князевой показалось удивительно соблазнительным.

Пчелкин наклонился к ней, целуя в шею, и принялся за замок на красной юбке.

Тогда уже перестала двигаться Анна. Словно она всю нужную инициативу проявила, и теперь одному Пчёле стоило постараться, чтобы довести до сладостной истомы и её, и себя. Князева выдохнула судорожно, точно захлебываясь, когда мужчина носом зарылся в чёрные локоны, закрученные у лопаток, и расправился с ремнём юбки, какую в глубине души, куда даже сам ещё не добрался, считал слишком сексуальной для собеседования.

Она кончиками пальцев упёрлась в низ живота Пчёлы, чувствуя отдачу пульса подвздошной вены, а сама чуть запрокинула голову. Сердце дрогнуло, колясь, когда Анна ощутила скольжение ткани по бедрам, коленям.

Юбка упала бесполезной тряпкой ей в лодыжки.

Витя перехватил девушку за талию, обнял поперёк спины и чуть подтолкнул к кровати. У самого что-то отдавало гулом, напоминающим грохот, под рёбрами, когда он колено поставил промеж ног Князевой и над ней навис.

Аня на него посмотрела коротко, и Пчёла едва ли не сорвался. От этого взора, в котором читались доверие, симпатия и уверенность с толикой переживаний, ему захотелось стянуть с девушки остатки одежды и, не медля, сделать её своей — в самом грязном смысле этих слов.

Он сдержался, хотя и больно стало в паху. Витя перевел дыхание и наклонился к девушке, целуя губы и сплетаясь языком так, как, наверно, не сплетались ещё. Пчёлкин руками скользнул вниз по талии, потом вверх, поглаживая, растирая кожу под несчастной чёрной рубашкой так, словно Аня мёрзла неистово.

Князева коротко приподняла корпус, в такт ладоням Пчёлы подалась, но сразу же упала обратно на кровать. Ему это движение, полное нетерпения, понравилось до тряски под рёбрами, и мужчина, улыбнувшись девушке в поцелуй, губами мазнул ниже.

Ему не нравились долгие прелюдии, но Пчёлкин мог разок и потерпеть. Не жалко, да и приятно — если не смотреть на тряску ладоней, появляющуюся от нетерпения. А так, ужасно приятно чувствовать, как девушка под ним дышала тяжело, тихо, переживая слишком громким вздохом всё испортить.

Анна голову теряла, когда Витя, целуя кожу чуть ниже ключиц, посасывая и мягко перекатывая ту между зубами, вдруг взял её запястья в ладонь так, что вторая его рука оставалась свободной и помогала Пчёле разделываться с пуговичками рубашки девушки. Она запрокинула голову чуть назад, изогнулась от прохлады простыней, от касания мужчины, в руки которого отдалась. Низ живота вдруг свело, будто короткой судорогой, отчего Князева, выдыхая снова, подтянула к себе колено. Едва ли не всхлипнула.

Захотелось зажать рот себе рукой, но ладони были неподвижны.

Девушка зажмурила глаза, когда Витя поцеловал кожу груди чуть выше бантика на лифчике. Аню, вероятно, он на прочность проверял, раз так медленно спускался губами по коже.

«Не вынесу», — подумала вдруг Князева, сжимая челюсти с силой, равной той, что приятно тянула низ живота. «Взорвусь»

Девушка прогнулась в пояснице, когда свободной рукой Пчёлкин, сглатывая скопившуюся в горле слюну и дыша заметно, скользнул за спину Анину, погладил. Он посмотрел на неё снизу, в первую очередь видя лишь запрокинутую назад голову, вздымающуюся от накатов жара грудь. Не встретив никакого сопротивления, мужчина провел кончиком языка ровно по контуру нижнего белья.

Князева снова изогнулась от сладостной пытки и перевела дыхание стоном.

Витя дёрнул щекой; пояс нетронутых брюк давил нещадно. Он руками трогал, гладил тело податливое, а Анна стонала так, что все его старания максимально нежным быть едва ли не летели в тартарары.

«Дьявол…»

Июльская жара, изнуряющая днём, стала казаться освежающей в сравнении с огнём, разгорающимся под кожей. Руки скользнули ещё ниже, огладили низ живота Ани, пальцы прошлись ровно по резинке в желании скользнуть за ткань белья, но Витя поцелуем спустился ещё ниже. Князева под ним дышала тяжко, не издавая ни лишнего звука.

— Ты очень мне нравишься, Княжна, — далеко не в первый раз признался Пчёлкин шепотом. Анна, вздрогнув почти блаженно, попыталась сказать, насколько связки позволяли, что и он ей нравился, но не смогла.

Рука мужчины опустилась ещё ниже, огладила самый верх внутренней стороны бедра, приподнятого, точно в приглашении.

Князева выдохнуть хотела, но проскулила тихо. Потом только, изогнувшись опять, сказала всё-таки:

— И… ты мне. Витя…

— Ты такая хорошая… — шепнул снова Пчёла и опять опустился. Губы оставляли дорожку полусырых следов, что кончалась сейчас у самых нижних ребёр девушки, а ладонь круговым движением прошлась по коже бедра. — Такая… моя…

Он мыслей подобрать не мог правильных, будто весь словарный запас Пчёлы вдруг сузился до двух-трёх прилагательных, какими Аню описать было недостаточно.

Поцелуй ниже. Рука снова огладила кругом так, что Князева подбила вдруг в нетерпении бёдра к мужчине. Его ладонь накрыла небольшое раздражение, оставшееся на коже от бритвы.

— Нравишься…

Бандит коротко сжал-разжал пальцы, словно те онемели, а потом средним и безымянным провёл по промежности девушки поверх ткани нижнего белья. Чернёнькие «бразилиана» сочетались с лифчиком такого же цвета; через ткань трусиков чувствовался влажный жар.

Аня едва ли не захлебнулась стоном и из-под прикрытых ресниц на мужчину посмотрела так, что тремор прошелся по плечам Вити.

Если бы под Пчёлой была любая другая девица, то он бы прямо в тот миг снял ремень, стянул бы им дамочке запястья, чтобы та не отвлекала внезапным желанием взяться за руки, и нагнул её. Но только Витя держался. Из последних сил.

Пчёлкин хотел Анну слишком долго, и именно из-за этого, вероятно, и был так обходителен.

Джентльмен ебучий.

— Нравишься. Сильно…

— Пожалуйста…

Аня хотела корпус приподнять, но рука Пчёлкина, придавливающая запястья к матрацу, помешала. Тогда Князева, чувствуя, как от смущения, почти что не ощущаемого за желанием стать единым целым, колени дёрнулись, сказала:

— Не тяни больше.

— Скажи, чего ты хочешь.

Низ живота не то, что тянуло — его давило в боли нетерпения, больше напоминающую резь. Аня, румянцем пошедшая от мыслей, касаний и слов, едва слышимых даже в полной тишине, посмотрела на Витю так, что рэкетиру неимоверно захотелось поцеловать Князеву. Взять её ласково под поясницу, перевернуть так, чтоб девушка бёдра ему оседлала, и… блять, раствориться в Князевой — во всех смыслах.

Но он сдержался. Опять. Продолжая в глаза смотреть, мужчина кончиками пальцев подцепил резинку нижнего белья и потянул чуть вниз так, что оголились бедренные косточки. А потом — ещё миг немого диалога одними взглядами, что говорили куда больше, чем слова, и трусики сползли ещё ниже.

— Я хочу, чтобы ты был ближе.

Он помедлил всего-лишь секунду, словно пытался понять, как тело его отреагировало на Анино желание, но через мгновения Витя подтянулся к ней. Коротко поцеловал в уголок губ и шепнул так, что Князева, вероятно, его бы не услышала, не будь Пчёлкин так близко:

— Не молчи, если что не так будет.

— Я скажу, — кивнула она ему быстро, толком, вероятно, своего обещания не поняв. Аня только дёрнулась коротко под мужчиной в нетерпении и сжала губы так, что кожная пленка на них могла порваться. — Ты, Пчёлкин, только не дразни больше…

Он хмыкнул. Помог себе свободной рукой и стал входить неспешно. Анна напряглась рефлекторно, зашипела тихо, и Витя зашептал почти что на ухо ей, целуя разбросанные пряди:

— Ты такая красивая, моя милая. Такая хорошая, ласковая… Всё хорошо, помнишь? Всё хорошо?..

— Хорошо, — сказала она с дрогнувшими связками и вытянулась под мужчиной, словно думала избавиться от напряжения в нижней части живота, от которого совершенно отвыкла. Пчёлкина тряхнуло изнутри, – будто разрядом тока, от мощности которого обычно не выживают – когда Аня перевела дыхание и чуть бёдрами под ним качнула.

Это взорвало Вите душу. Он всё понял. Левой рукой мужчина погладил девушку по талии, по бедру и помог себе, мягко укладывая ножку Князевой себе на поясницу. Девушка под тихий его мат обхватила внутри себя Пчёлкина, когда тот глубже вошел, и жар, тугость её мужчину чуть ли не с ума свели.

Витя, покусывая Князевой мочку уха, взял девушку за руки, развел ладони в стороны так, что Аня под ним чуть ли не совсем неподвижной осталась. И тогда он поцеловал её снова в щёку скулистую и сделал толчок.

Хорошо… В смысле самого простого, почти первобытного естества — хорошо.

Влага Аниной промежности упрощала скольжение, а выдох её тихий Пчёле подсказал — Князева не думала останавливаться. Она на выдохе сжала кулачки, когда Витя оставил новый поцелуй поверх уже чуть потемневших следов. Русые волосы мужчины щекотали, падая на шею Князевой, в своём ритме ёрзающей под Пчёлкиным.

За неспешными, чувственными толчками время потеряло свой счёт. Девушка хотела не стеснять себя в звуках, но от почти забытых движений, вызывающих жаркую пульсацию внизу живота, горло будто сузилось, и максимумом для Аниных связок стали глухие вздохи.

Она позвала его по имени тихо. Руки бригадира дрогнули, крепче сжимая её запястья.

Он долго шептал, как она ему нравилась, щемя сердце Анино словами и поцелуями, бегающими от скулы до уголка губ. Девушка, в состоянии лишь сжимать бёдра в такт толчкам, лишь руки складывать в кулаки, в ответ Пчёлкину в чувствах признавалась так часто, что со временем забыла значение своего признания. Нравишься, нравишься, хорошая, милый…

Потолок с небольшой люстрой раскачивался перед глазами, слезящимися от удовольствия и ласки Витиной, до тех пор, пока толчки не стали звучать громко, почти что оглушающе.

— Ты очень мне нравишься…

Аня руки стала вырывать неистово, когда почувствовала, как напряглись её бедра и мышцы, став тугими даже для ощущений самой Князевой. Пчёла едва разборчиво ей что-то рыкнул. Девушка шипела в шею ему, запястья на себя рвала в попытке вырваться, ставшей по желанию равносильной разрядке. Витя, на приближающемся финале надеясь сконцентрироваться, опустил руки на ягодицы девушки, выше её ноги на себя закинул.

— Нравишься…

Князева обняла его крепко, сминая кулаками так и не снятую до конца рубашку, и немо закричала в пиздецово красивой для Пчёлкина страсти. Он на последних движениях девушку к себе подтянул, ещё глубже вдруг входя, и поцеловал, словив каждый Анин стон.

С поцелуем этим, что ощутился вдруг ярче всех предыдущих и, вероятно, будущих, пришло осознание: этот момент запомнится. Обоим.

Каркас кровати в последний раз ударился о стену, смежную с коридором. По напряженным ногам Анны прошлась горячая волна оргазма, от которой кончики пальцев онемели в лёгкости, и глаза её чуть закатились в удовольствии.

«Твою мать…»

Что-то тёплое и, вероятно, вязкое наощупь, стекало по внутренней стороне бедра. Витя подтянулся к ней, лицом нависая прямо над губами Князевой, что растрепанной, красной ему ещё сильнее понравилась — хотя, это и казалось невозможным. Сердце стучало так, что за его пульсом можно было услышать только дыхание самой Ани.

«Чего мы друг друга лишали, Анютка?.. Вот ведь… идиоты…»

Пчёлкин ругнулся тихо, рукой обнял Князеву за щёку и чуть голову ей запрокинул, целуя. Девушка только перевела дыхание тихим ахом и губы расслабила, позволяя Витиному языку скользнуть глубже. Пальцы дрогнули, едва не выворачиваясь, когда Анна по шее мужчину погладила.

Захотелось до самого утра и лежать так под ним, целуя долго и гладя так, как не гладили друг друга раньше.

Ночной дождь за окном прекратился, и последние капли тихо ударили по окну.

Комментарий к 1991. Глава 16. С почином, дамы и господа!

На данный момент работа является «Горячей», что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы. Не забывайте оставлять комментарии – они безумно мотивируют находиться время писать даже во время подготовки к сессии и сдачи экзаменов 😅

Буду рада узнать ваше мнение о прочтении главы❣️

====== 1991. Глава 17. ======

— Доброе утро.

Анна вышла из душа, когда Витя обернулся на звук шлепанья влажных ног по паркету. Девушка волосы полотенцем собрала, но сырые концы спрятать не смогла; с них срывались маленькие капельки, которые бежали по спине, за ворот футболки, аккуратно стащенной из шкафа самого Пчёлкина.

— Привет, — отозвалась Князева и улыбнулась, когда мужчина посмотрел на неё через плечо. Прошелся серо-голубыми глазами по фигурке, которую этой ночью любил. Особенно заприметил небольшой засос, оставленный прямо у ворота его футболки с символикой какой-то футбольной команды, за какую не болел никогда.

Вероятно, Аня завтра ругаться будет тихо, как умеет, что не может след спрятать ничем, и начнёт возле шеи повязывать шелковый платочек на французский манер.

На сковороде шипела яичница. Если бы Витя за беконом не следил, то подхватил бы подругу свою под бёдра, усадил на гарнитур и запустил руки под майку, сжимая талию девочке, в шею Князевой носом утыкаясь под смех Анин.

Мечта, блять.

Девушка, выиграв незадачливый раунд игры в гляделки, подошла к Пчёле со спины и обняла за талию. Подсмотреть хотела из-за его плеча, что Витя там готовил, но не увидела бы, даже если бы на носки приподнялась. Анна положила голову на ровную спину мужчины, и тот в несерьезной манере вдруг зашипел:

— Ай-ай, какая холодная!..

— Не кипятком же мне умываться? — спросила у него Князева и, усмехнувшись хитро, снова провела сырым полотенцем по спине Витиной. На коже остался мокроватый след, чуть блестящий в солнечном свете утра.

— Не кипятком, но и ледяной-то водой зачем?

— Нормальная вода была! — кинула Анна, но Пчёла, вилкой ткнув в желток на горячей сковородке, усмехнулся:

— Да-да, знаем. Потом носом ещё хлюпать будешь, заболеешь. Ты же мерзлячка!

Князева подбородок приподняла, словно думала Витю взглядом испепелить, но встретила его затылок, пряди которого прошедшей ночью сжимала в кулаках. Девушка насупилась, чуть нос хмуря, Пчёла из-за плеча хитро на неё посмотрел.

Она лучше ничего не придумала, кроме того, как самыми кончиками пальцев толкнуть голову Вити. Словно думала так ему мозги на место вправить. Мужчина рассмеялся, даже в шутку не обидевшись, и потянулся за тарелкой.

— Тебе яичницу сделать?

— Нет, спасибо, — мотнула головой Анна и всё-таки наклонила чуть голову. За Витей, исполняющего роль домохозяйки, следила внимательно в попытке оценить его кулинарные навыки. — Я чаю выпью.

— Твой ещё есть. Завтра заеду, новую банку куплю.

— Может быть, уже скажешь, где берёшь его? — усмехнулась девушка и, крепче обняв, наклонилась вперёд и вбок. Её лицо свежее после душа, пахнущее кремом, оказалось прямо возле плечевого сустава Пчёлы. Он на тарелку переложил свой завтрак, а потом изловчился и, развернувшись, Анну к гарнитуру подтолкнул.

Обоими руками бригадир упёрся в тумбу за спиной Князевой так, что девушка поняла: ей от Пчёлкина не убежать никак.

Прошла секунда, прежде чем Анна поняла, что и не хотела куда-то там убегать.

— Не скажу, Княжна. Секрет фирмы, — мотнул головой Витя, сделал шаг к ней. Едва ли на пальцы не наступил, когда бедренными косточками они столкнулись, когда Аня, поймав без стеснения прямой взгляд Пчёлы, положила руки на гарнитур за своей спиной.

Мужчина пальцем поправил воротник футболки на теле девушки, смотря на укус. Интересно, может, подруга вообще не станет засоса прятать? Напротив, ходить будет в платье без лямок, не скрывающим горла, и укусы демонстрировать прохожим с подобием гордости и толики хвастовства?

Витя бы на это с удовольствием посмотрел.

Ладонь Пчёлы приятно сухая, она поглаживала темнеющий след от зубов, оставшийся на ключицах, пока сама Князева, не встречая сопротивления, прошлась пальцами по родинкам, что на коже Витиной собирались в настоящее созвездие.

Пчёлкин бы соврал, если бы сказал, что мурашки, пробежавшиеся по плечам, спине, от касаний Анны были неприятны. Он чуть поднял руку, от плеча девушки потянулся к шее её, от шеи — к затылку, и спросил вдруг серьёзным голосом:

— Как себя чувствуешь?

— Хорошо, — таким же тоном ему ответила Князева. В глаза посмотрела и заговорила с интонацией, какой, наверно, только подчиненная с боссом могла разговаривать, сдавая квартальный отчёт:

— Немного, правда, ноги болят. Как-будто трясутся. Но в остальном всё хорошо.

Мужчина кивнул и, довольный честностью Анны, наклонился к ней. Поцеловал в уголок губ, под тихий её смешок стянул с сырых волос полотенце. Чуть кончики пальцев дрогнули, когда девушка, изловчившись, уткнулась носом в подбородок Витин:

— Какой ты, оказывается, заботливый.

— Иногда бывает такое, — хмыкнул он в ответ и решил исполнить мечту, какую сотворил меньше минуты назад. Пчёла девушку подхватил, усаживая на стол, и под удивленный её вскрик, быстро перешедший в хохот, сократил расстояние между их лицами чуть ли не до критически малого.

Он бы сорвался, очутись Аня так близко, месяц назад. Что уж было говорить про сейчас?..

— Тебе это нравится?

— Что именно?

— Когда я «заботливый», как ты говоришь.

Анна не видела всего лица Вити — вот как он близко был. Взгляд её метнулся к губам, от них — к глазам, почти что спрятанных за растрепавшимися за ночь волосами.

— Нравится, когда ты такой, какой есть. Когда не пытаешься показаться кем-то другим, — проговорила она, лишь позже удивившись, как быстро они из шутливых колкостей вдруг перешли в откровения. Лёгкие. Уже привычка. — Если ты действительно… такой, то это здорово.

— А если не такой?

Девушка чуть помолчала. Нутро отдавало сокращениями, но не болезненными, как в страхе, а трепетом щекотало лёгкие.

Она положила руки поверх его ладоней, лежащих на бёдрах Князевой, и внутренние органы содрогнулись, словно их хлыстом огладили.

— Мне кажется, что это вопрос с подвохом, — поправила браслет золотой, купленный Витей около двух недель назад перед какой-то «деловой встречей», и раньше, чем Пчёла задал ей резонный вопрос, пояснила: — То есть… ты действительно не притворяешься. Ты «такой».

И, растрогавшись совершенно ни то взором Витиным, ни то своим словарным запасом, что за минуту оскудел ужасно, Князева улыбнулась мужчине одними губами и тихо сказала:

— Спасибо, что не скрываешь себя.

Он разучился двигаться. Руки, лежащие на теле Ани, вчера ещё трогающие так, что у Князевой слезились в удовольствии глаза, будто одеревенели. Сердце забилось с тактом таймера бомбы с множеством проводов, в каких запутаться без труда.

Его никто за характер, который далеко не все были в состоянии вынести, не благодарил. Да и сам Витя не помнил, чтобы к кому-то менял отношение своё так колоссально, — причём менял, сам за собой изменений не замечая — чтобы трепетным с кем-либо был…

Пчёла наклонил голову, с Анной сталкиваясь лбами. Ещё пара таких признаний, разговоров, взглядов, пробирающих до самого нутра — и она перестанет ему нравиться так, как нравится сейчас.

— Нельзя мне по-другому с тобой, — признался Витя. Князевой секунды хватило, чтобы понять, что Пчёла прав совершенно. Да, нельзя; она бы недостойного отношения к себе не потерпела. Даже если бы больно было.

Слишком хорошо запомнилась любовь к латышу Улдису Барде, который неизвестно почему с Анной был, если относился к ней без малейшего трепета. Раны от взорвавшихся стёкол розовых очков затягивались долго, больно, дав ей хороший урок.

«Люби. Но с умом»

Князева быстро про себя бывшего отправила в места далекие, с которых обычно не возвращаются, и посмотрела на Пчёлкина, отличного от Улдиса если не по всем, то по большинству параметров.

Девушка губу закусила, и Витя это принял за зелёный сигнал светофора.

Мужчина руки на Аниных коленях сжал, чуть дёрнул, притягивая девушку ближе, и опять поцеловал. Сам о том не догадывался, но объятьем Витя отогнал гнетущие мысли прочь от Князевой. Она расслабила губы, позволяя ему инициативу лишь на секунду, а потом провела руки под локтями Пчёлы и ноготками прошлась по голой спине мужчины, оставляя за собой светлые следы, через секунду краснеющие.

В спальне зазвенела трубка телефона Витиного, требуя к себе внимания. Яичница остывала. Пустая сковорода осталась калиться на включенном газу.

Пчёле на всё вдруг стало сильно-сильно наплевать.

Анна вымыла посуду после завтрака. Витя выпивал после кружки чая вторую чашку, но на этот раз с кофе. Пчёлкин пил кофе хороший, не такой, каким травилась Князева. Вроде, из самого Рио-де-Жанейро ему банку с измельченными в порошок зёрнами привезли.

Мужчина сидел в кресле, в котором они вчера целовались, и сушил волосы полотенцем. Девушка прошлась мимо с вешалкой и мятой, но стиранной рубашкой Пчёлкина. Возле окна, на столе уже стоял греющийся утюг — ни то от розетки нагревался железный треугольник, ни то от солнечных лучей, что ближе к десяти утра вернули привычную для июля знойность.

— Ты домой сейчас, Анют? — спросил Витя, когда Князева, положив на стул к рубашке и свои вещи, какие у Пчёлы держала, встряхнула сохнущие волосы. Она кивнула ему быстро и вспушила локоны полусырые у корней так, чтобы они объемнее казались.

— Домой. Почитаю что-нибудь, освежу память. Надо своё резюме подправить.

Мужчина глотнул кофе, думая; стоило ли говорить Князевой, что такие переживания не стоили должности в каком-нибудь сраном издательстве, какое он бы смог просто под свой надзор взять без проблем? Ему душу каждый раз разрывало, когда Анна выходила из здания офиса, в который хотела устроиться на должность рядового редактора, с потухшими глазами.

Не стоило это того. Нисколько. Только Князева цеплялась за дурацкие посты, не достойные её, как специалиста в области французского. Так цеплялась, как утопающий не хватался за соломинку.

— У тебя достойное письмо, Ань, — сказал всё-таки Пчёла, поднялся с места. Оставил чашку на столике, прошелся к девушке, вставая за спиной её. Одной рукой обнял за талию, губами уткнулся в мокрые локоны, и, качнувшись с ней в сторону, сказал Князевой чуть громче шёпота:

— Просто у руля компаний, куда ты ходишь, сидят идиоты.

— Так и почему от этих идиотов должна страдать я? — спросила так, словно у Вити имелся ответ. Потом взяла рукой одеревеневшей утюг и прошлась по рукаву его рубашки, которую Пчёла хотел сегодня надеть на встречу с бригадой. Мужчина её погладил, ближе подошёл, вжимаясь грудью в спину Князевой.

Та продолжила недовольно, сглотнув:

— В таком случае, может, стоит сделать своё резюме максимально простецким, м? Чтобы создалось впечатление, что я совсем… — она свободной рукой постучала по столу, на котором гладила.

— …как пробка! Раз никому не нужен достойный работник? А почему нет-то? Клин клином же вышибают!

— Они конкуренции боятся, Анют, — объяснил ей Витя. Анна перевела в тяжести дыхание, поправила манжет рубашки цвета светло-голубого, который Пчёле очень бы шел, глаза акцентируя, и затихла ненадолго.

А мужчина наклонился к её виску:

— Представь только, как струхнули дядьки, к которым ты на собеседования приходила. Ну, правда, Княжна, подумай! Сидит в какой-нибудь «Бук-книге» тупой и зажравшийся в край мужик. На нагретом местечке релаксирует и не считает нужным прислушиваться к коллективу. И в какой-то миг приходит к нему на собеседования девчонка, у которой в голове все извилины крутятся.

Анна усмехнулась краткой характеристике, какую ей Витя дал, и сама не заметила, как щёки напряглись от едва сдерживаемой улыбки. Девушка воротник отгладила так, что он не задирался бы даже специально, когда Пчёла свободной рукой о стол перед Князевой упёрся, вынуждая Аню чуть наклониться.

Он поправил прядку, упавшую на ухо её, и продолжил:

— Молоденькая, трудолюбивая, красивая, соображающая — да за такую все заступятся, если сварливый босс начнёт бочку катить! И пойдут за такой мадам, если она захочет вершить самоуправление.

— Начнём с того, что я и не стремлюсь к роли большого босса, — сказала девушка, постаравшись распрямиться, но тем самым лишь поясницу сильнее прогнула. — А закончим тем, что я и не мадам, а мадмуазель. Мадмуазель Князева.

 — Ну, знаешь, Анюта, это сейчас ты не хочешь рулить. А потом… — он махнул куда-то ладонью, словно указывал Князевой в далёкие времена, до которых ещё надо было дожить. — Все ещё много раз перемениться.

— Я из тех, кто всё планирует.

— Только вот всё спланировать невозможно.

Аня усмехнулась и поглаженную рубашку убрала на вешалку. Мотнула головой. Витя благодарно кивнул. Не стал одеваться — до выхода были ещё долгие часы, он бы Князеву успел до дома довести, до самого порога с ней подняться и долгие два десятка минут не прощаться, на лестничной клетке обсуждая всё, что только в голову взбредёт в перерывах между поцелуями.

Пчёла наклонил чуть голову, из-за плеча девушки наблюдая, как она проглаживала платье из ткани, название которой мужчина не знал.

— Юбку пока оставишь?

— Да. Стираться поставила, — кивнула девушка. — Сегодня вывесишь на балкон? А то вещи к завтрашнему дню так и не высохнут.

— Постараюсь не забыть.

— Не забудь, — с некой игривостью повторила Анна. Она поправила объёмные треугольники белого воротника, прогладила переднюю часть платья, по цвету напоминающего Князевой фисташковое мороженое.

Пчёла коротко поцеловал в изгиб шеи и, услышав негромкий смешок, крепче прижался губами к коже Аниной.

Витя подбородком упёрся ей в плечо и захотел вдруг, чтобы Князева пальцы пропустила через его волосы, чуть гладя. Только вот раньше, чем он успел Аню развернуть к себе, вдруг громко-громко, взрывая барабанные перепонки, зазвенел дверной звонок.

У девушки сердце рухнуло куда-то в район живота. Когда вслед за трелью раздался стук кулака прямо по железному косяку, то пульс совсем пропал.

Вспомнилось вдруг, как сосед её, живший на два этажа выше, как-то раз, напившись, стал в квартиры чужие ломиться, буянить. Князева тогда ещё в начальной школе училась и напугалась так, что в спальню убежала и рот себе руками зажала, боясь хоть один лишний звук издать.

Сейчас же Анна, уже юная, почти зрелая девушка, прямо как в детской панике, за локоть Вити схватилась.

Пчёла обернулся, будто думал, что в коридоре уже стоял ломившийся в его квартиру «гость». Но было пусто, только громче раздался стук, за ним трель звонка, а потом — и вместе.

Кто-то с другой стороны двери по прозвищу Витю позвал так, что у бригадира коротко дрогнуло под рёбрами.

Не страшно, просто неприятно — на каком-то чисто рефлекторном уровне.

Он на Анну обернулся, та убрала руку быстрее, чем Пчёлкин успел сам пальчики её разжать. Витя направился к двери, не одеваясь, но заметил, оборачиваясь, как Князева шею растёрла ладонью.

За дверью псих, не иначе, ошивался, который в припадке чуть ли не головой о скважину замочную долбился. Пчёла чуть постоял напротив, думая в глазок посмотреть, но вместо того повернул голову к шкафу.

Взглядом пробежался по полкам незакрытым и увидел на комоде кобуру с пистолетом.

С другой стороны двери кто-то вжал кнопку звонка в самое основание. Раздражающе высокая трель резала слух, вынуждала сердце жаться до боли, проявляющейся при вздохе. Витя дёрнул щекой, чуть ли не кожей ощутив, как загудели натянутыми тросами нервы, и взял огнестрел.

Он подошёл к глазку, но ничего не увидел. Заклеили.

Вот суки.

Пчёла перевёл дыхание в злобе, давящей лёгкие. От осознания, что к нему ломился кто-то, что застал в момент, какой никто прерывать права не имел, стало тяжело над солнечным сплетением. Мужчина обернулся, надеясь, что Князева не стала в коридор выходить, и только потом левой рукой открыл дверь.

Хватило секунды, чтобы понять, что ломились к нему не менты. Не увидев ни погон, ни удостоверения в щели дверного проёма, Витя навёл на гостя дуло пистолета, ожидая, что помешавший замрёт и вскинет руки. Возможно, в боязни попятится назад, что-то лепеча.

Только Белов ребром отвёл огнестрел в сторону от своего лица и голосом злым, но тихим кинул:

— Никогда не наводи оружие на человека. Или забыл, Пчёл?

— Сань?..

— Анна где? — спросил Белый у Вити раньше, чем Пчёлкин успел задать бригадиру самый резонный в тот миг вопрос. Он на Сашу взглянул, вдруг сложив частички паззла воедино.

Белов, вероятно, через минуту-другую рвать и метать захочет.

Виктор не успел даже сказать что-нибудь громко, внимание Князевой привлечь. Саня быстрее прошел в гостиную, не снимая обуви.

Пчёла перевёл дыхание, чувствуя себя шкетом, попавшимся на курении родителям, когда закрыл дверь. Белый в глубине его квартиры крикнул:

— Ан!.. — и, так и не позвав девушку по имени полностью, стих, чуть под нос себе бубня: — …ня…

Витя убрал пистолет, дал себе секунды на то, чтобы встряхнуться, и в гостиную вернулся, уже не переживая за реакцию Саши. Разве что совсем чуть-чуть напряглись мышцы рук, когда Пчёлкин Белова обошел, стоящего посреди комнаты колом.

Князева была так же, как и Саша, неподвижна. Будто в статую обратилась, когда услышала зычный тон Белова за спиной, и теперь стояла, не рискуя пошевелиться. Радовало только, что Анна замерла с приподнятой головой и руками, скрещенными на груди в жесте напускного спокойствия.

У Пчёлы дёрнулось под рёбрами всё, отчего Витя подобрался быстро. Он к Князевой подошёл так, что она за его спиной могла спрятаться, как за стеной, которой и хотел для неё быть.

Почувствовал на локте ладонь Анину, что так мягко обхватила пальцами. Чуть свободнее, на какие-то сантиметры, стало в районе диафрагмы. Сама Князева из-за спины Пчёлы выглянула, вернув себе голос, спросив спокойно:

— Что такое, Саша?

Белый не ответил. Он только взглядом пространство вокруг обвёл, словно думал просканировать комнату и собрать пазл в голове воедино. Саня на вещи смотрел, гладящиеся Анной в футболке, в которой он ещё Пчёлкина помнил. Заметил, как из-под сырых спутанных прядей темнел укус на шее Князевой, как Витя с голым торсом ноги девушки своей прикрывал.

Почти комедийно выглядела вся эта ситуация. Белов усмехнулся мыслям своим, до которых, вероятно, не додумался бы только полный идиот, но понял, что скорее с себя смеялся.

А как не ржать тут? Он ведь, как умалишенный, по городу катался, то на Скаковую летя, проскакивая мигающие жёлтым сигналом светофоры, то к Кате направляясь, параллельно на номер, который Князева зарегистрировала чуть меньше месяца назад, названивая много раз подряд.

Он-то думал, что с Анькой случилось что. А она, ёкарный бабай, с Пчёлкиным развлекалась!..

И кто из них больший дурак?

— Да так, — с кривой усмешкой протянул Белый. Он раскачался с носка на пятку, ударяя подошвой по полу, и на Аню посмотрел, которая всеми силами старалась не краснеть. Добавил:

— С тобой хотел поговорить. А ты как сквозь землю провалилась, днём с огнём не сыщешь…

— Мы гуляли допоздна. Потом ливень начался, и мы сюда прибежали, — дёрнул щекой Пчёла. — Ещё и собеседование прошло… не особо удачно.

Саша с колкостью льдов, заточенных в голубых радужках, перекинул взгляд на Витю так, что Князева почти услышала щелчок бьющего хлыста:

— И ты, конечно, тут как тут со своей «поддержкой», да?

— Саша, — окликнула Анна, заместо зычного указа прекратить по имени брата называя. Она скользнула рукой вниз по Витиному локтю.

«Спокойнее» — сказала. Но не ясно, кому.

На лице Пчёлы ни одной лишней эмоции, способной Белова заставить взорваться, не показалось, но ладонь сжалась крепче. Касание всё за самого Витю сказало.

Анна в смелости на двоюродного брата посмотрела, и взгляды пересеклись клинками из голубых и зелёных камней, рассекая со свистом воздух.

Белов опять всё понял, чувствуя себя вдруг консервативным отцом, каким точно станет, если у него через год или два дочь появится.

— Что случилось? — первой прервала тишину Князева, повторяя проигнорированный вопрос. Саня снова дёрнул щекой, словно лицевой нерв разминал, и сказал так, что Анна ощутила себя провинившейся школьницей:

— По пути расскажу. Собирайся.

— Я сам её отвезу. Куда надо? — не думая нисколько, произнес Витя. Князева голову вскинула, едва успев понять, что, кому и как Пчёлкин сказал.

И без того дрожащие колени едва ли не выгнулись в обратную сторону.

Белов отрезал, как скальпелем:

— Лучше в контору заедь. Там Филу помощь нужна.

— Саня… — начал только Пчёла. Князева по тону поняла, что ещё две-три фразы, произнесенных с такой интонацией и взглядом — и, вероятно, не избежать ссоры серьёзной. А ей явно не хотелось становиться яблоком раздора для мужчин, каждого из которых любила одинаково, но любовью совершенно разной.

Аня на себя Витю потянула, останавливая парня. А потом прервала, тормозя и самого Белого:

— Подожди в машине, Саш. Я сейчас спущусь.

Белов почти отказал. Почти сказал Анне кончать базар, одеваться, в злобе, в которую перетекло шкалящее с самого утра напряжение; ему никто никогда не указывал — Белый не мог представить, чтоб кто-то условия для него ставил. Тем более вообразить не мог, чтобы этим «кем-то» оказалась его двоюродная сестра, для которой иногда было сложно сказать «нет».

И это Анино «подожди в машине» взбесило. Вплоть до рези в гландах.

Саша на Князеву взглянул, словно ослышался, но, наткнувшись на два одинаково тяжелых взора, решил, всё-таки, действительно уйти. Хотя бы для того, чтобы выпустить пар, затянуться сигареткой у подъезда Пчёлы и какие-то минуты подумать, что Анне говорить будет.

Как не взорваться, пока домой её отвозить будет.

— У тебя пять минут.

— Десять, — воспротивился Пчёлкин. У Князевой на миг рухнуло сердце.

Саня, в последний раз на парочку сверху-вниз посмотрев, поджал зубы чуть ли не до тупой боли в молярах и кинул сквозь сжатые челюсти:

— Семь.

Анна не помнила, когда так быстро собиралась. Наверно, в последний раз так торопилась, когда проспала пару философии, преподаваемую самим заведующим кафедры. Она наспех догладила платье своё и, пока ткань от утюга остывала, в спальне Витиной надевала бюстгальтер, расчесывала сырые волосы, зубчиками в спешке едва ли не вырывая пряди. Самого Пчёлу, одевающегося в свежую рубашку, чуть с ног не сбила, когда в нижнем белье кинулась к зеркалу и на шею брызнула духами из почти опустевшего флакона.

Князева застегивала молнию, спрятавшуюся сбоку, и так боялась задержаться хоть на секунду, словно думала, что Саша с пистолетом наперевес её встретит в случае опоздания.

Она, выдыхая через рот, как после хорошей кардио-тренировки, надела каблуки и приняла от Вити свои документы. И тогда, оказавшись вдруг зажатой между табуреткой, на которой обувалась, и телом мужчины, перевела, наконец дыхание так, что сердце кольнуло.

Дьявол, как не хотелось уходить!..

Аня на Пчёлу посмотрела снизу-вверх. Замерла от тепла ладони на своей щеке, что гладила трепетно, и встретилась взором со взглядом Вити, в котором грусть читалась, но печаль была какой-то… тёплой, что ли?

Руки дрогнули, сжимая потрепавшийся край папки до хруста.

— Пошли, — негромко сказал Витя и, захватив ключи с небольшой подставочки, на которой привычно хранил пару-тройку монет, сейчас не представляющих никакой ценности, кроме исторической, старую зажигалку с кончившимся газом и фантик от сосательной конфеты, направился к двери.

— Ты в контору собрался?

— Тебя до машины провожу. Потом вернусь, — ответил мужчина и, щёлкнув дверным механизмом, повёл Аню к лифту. Ладонь положил на поясницу Князевой.

Когда створки кабины открылись перед ними, и девушка нажала на кнопку первого этажа, Пчёлкин опёрся о стену, исклеенную объявлениями, на выдохе признался:

— Хочу тебя сам довезти.

— Не получится. Ты сам видишь, — повела плечом Анна в каком-то раздражении, непонятном даже ей самой; так ощущалась нежеланная, слишком ранняя разлука. Она на Витю взглянула, который в грязном свете жёлтых ламп казался уставшим, и произнесла, будто жалуясь — нехарактерно для самой собой:

— Саша вон какой злой.

— Он за тебя переживает просто, — махнул рукой Пчёла, говоря с улыбкой. Князева, если лицом к нему стояла, по уголкам губ, приподнятых в натяге, явно бы поняла, что Витя не пытался Сашу оправдать. Он сам невероятно злился на Белова за его излишнюю внимательность, интерес к Князевой.

Аня, следя запанелью, показывающей смену этажей, усмехнулась злобно и кинула:

— Нет повода беспокоиться, — а потом в глаза Вите посмотрела и совсем по-другому сказала: — Я же с тобой.

Кабина чуть шатнулась между восьмым и седьмым этажом на кривоватом тросе. У них синхронно что-то дёрнулось в районе левого предсердия. Такое простое признание разом в голову дало, пьяня сильнее коньяка.

Витя вздохнул; воздуха в лифте оказалось мало.

Захотелось неимоверно Анну в стену вжать.

— Дьявол, — шепнул, сдаваясь, и, не нажимая на кнопку с красным «STOP», поцеловал Князеву. Она от неожиданности сцепила крепко губы и глаза шире раскрыла, но свободной рукой за шею всё-равно обняла.

Прямо в поцелуй, больше напоминающий случайное твёрдое прикосновение губ, прошипела:

— Витя, нас Белый убьёт, если мы не спус-стимся!..

— Так мы же спускаемся, — кинул Витя и руками обнял за талию жестом уверенным, смятым лишь из-за тесноты кабины. Аня рассмеялась вдруг тихо, почувствовав, как её вверх потянули ласковые ладони, привстала на носочки. Она расслабила, наконец, губы, когда рукой с папкой документов между пальцами прижалась к щеке Пчёлкина.

Внутренние органы потряхивало ни то от поцелуя, привычного и нового одновременно, ни то от кабины лифта, спускающейся по железному тросу.

«И не поспоришь ведь — спускаемся…»

Князева глубоко вздохнула, когда Пчёла прижал её так, что изогнулась. Губы растянулись в улыбку широкую, и Анна обрадовалась вдруг, что забыла в сумку положить помаду, что не накрасилась, ведь иначе бы щёки и себе, и Вите испачкала.

И Саша бы, вероятно, взорвался сильнее Чернобыльской электростанции, когда увидел бы помаду, размазанную по бесстыдным лицам сестры и друга детства.

Лёгкий поцелуй, отличный от множества других, теснил рёбра эмоциями, от которых можно было улететь куда-нибудь в облака. Анна услышала, как ругнулся тихо Пчёла, и, усмехаясь в ответ, в ласке скользнула языком по нижней губе мужчины, сама приподняла колено, им притираясь к внутренней стороне его бедра.

— Чертовка, — шепнул в напускной злобе Витя. Он дыхание перевёл так, что Князевой стало жарко в кабине на четверых человек максимум, и ладони опустил, кладя их на ягодицы девушки.

Анна поклясться могла, что на бёдрах остались следы рук Пчёлкина, какие никто, даже она сама, не увидел бы, но какие чувствовать будет ещё несколько десятков минут.

Девушка скользнула от затылка мужчины к его шее, погладила и поняла, что могла бы пару-тройку верхних пуговиц расстегнуть. Но лифт остановился, вместе со своим движением останавливая и желание сжать в кулаках только что поглаженный воротник.

Они отошли друг от друга, отскакивая магнитами с одинаковыми зарядами, к разным стенам кабины ровно в тот миг, когда створки открылись. На них во все глаза, увеличенными диоптриями очков, уставилась какая-то старушка.

Ане вдруг захотелось смеяться, но она лишь поджала мокрые от поцелуя губы и поправила волосы ладонью.

Пчёлкин откашлялся коротко и, оглянувшись, взял девушку под локоть. Вывел из кабины, по окружности обошёл бабушку с авоськой, заполненной приправами, зеленью и фруктами, и даже не обернулся, когда соседка с нижнего этажа выразительно покачала головой. Князева же содрогалась беззвучно, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться во весь голос, чтобы смех собственный не отразился от стен подъезда, не добрался до верхних этажей.

Отчего-то она чувствовала себя школьницей, застуканной учителем на дискотеке со старшеклассником, который вечно ходил с синяками на лице, с сигареткой за ухом и славился плохой репутацией.

Хотя, так, наверно, в какой-то степени и было.

Витя остановился у стены, смежной с наружной, когда створки лифта за Галиной Дмитриевной из шестьдесят первой квартиры закрылись. Он увёл Аню в тень подъезда, чтобы их Белый не увидел случайно, и к себе потянул, позволяя девушке себя к стене прижать.

Из полумрака парадной на Князеву посмотрели полные азарта глаза, по цвету напоминающие ещё нераспустившиеся васильки.

— Анюта, у нас с тобой есть ещё… — он запричитал себе что-то под нос, пока рассматривал циферблат золотых часов, восседающих на запястье. Потом девушку взял за пальчики. — Ещё минута.

— Оперативно, — хмыкнула Аня, выглянула на пространство перед подъездом.

Лавочка была пуста, а парковка, на которой, вероятно, и ждал их Белов, из-за угла не просматривалась.

Пчёлкин её к себе притянул, снова коротко поцеловал, словно у него потребность ужасная была до Ани, и, когда девушка засмеялась, думая в шутку пристыдить, назвать его совсем бессовестным, отстранился:

— Позвони, как сможешь.

— Ты ко скольки освободишься? — спросила Князева. Она взяла в руки свои руки Витины. Ему захотелось вдруг каждый палец ей поцеловать, огладить.

— Для тебя время найду. Звони. Не отвлечёшь.

— Я не про это, — сказала девушка, отведя глаза в сторону. Дрогнул коротко голос, когда поняла, что, на самом деле, именно про «это» говорила. — Я про то… Увидимся сегодня?

— Разумеется, — Пчёла кивнул. За плечи обнял так, что его рука почти идеально легла на спину Князевой, и сказал потом, к ней чуть наклонившись: — Говорю только — позвони. Решим, что делать вечером будем.

— Позвоню, — кивнула Аня и посмотрела в сторону залитой утренним, но уже крайне жарким светом улицы Остоженка. — Пошли. Мало ли, вдруг у Саши часы на минуту спешат?

Комментарий к 1991. Глава 17. Автор закрыл сессию, чему очень рад! Невозможное оказалось реальным. Чувствую себя суперменом 🤪

На данный момент работа является «Горячей», что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы🥰 Я буду очень рада вашим комментариям и объективной критике❣️

====== 1991. Глава 18. ======

Сразу, как Пчёла усадил девушку в машину Белова, напоследок ухитрившись забрать у неё ещё один поцелуй, как у Саши сигарету одолжил и в подъезд ушёл, куря, Анне стало не по себе. Салон «мерседеса» показался клеткой — дорогой, обитой чёрной кожей и пахнущей табаком клеткой.

Только за Белым закрылась дверь автомобиля, который он завёл сразу и направил по Остоженке, тишина ударила по ушам так, что захотелось схватиться за голову.

Она с детства не любила Сашу молчаливым. У Белова, по всей видимости, с рождения такое… качество было — когда он ничего не говорил, то взгляд становился тяжелее самого тугоплавкого металла, и воздух едва не искрил. Анна сразу чувствовать себя виноватой начинала, когда двоюродный брат в «молчанку» играл, отчего возникало желание вернуть прежнего, веселого Сашку одним извинением.

В детстве она часто кидала это несчастное «прости». Хотя, будучи маленькой, и не понимала сути слова, которое должна была произносить, лишь когда действительно считала себя виноватой. А не просто так, лишь бы тишину чем-то заполнить.

Князева прикусила язык в последний момент, останавливая привычный ход механизма извинения. Просить прощения было не за что — она ничего плохого Белову не сказала, не обидела его никак, Ольгу ни коем образом не оскорбляла, так что… Не стоило оно того. По крайней мере, сейчас.

В голове мелькнула на секунду мысль, что, если и надо было кому извиняться, то только Саше — хотя бы за то, что так напугал её и, вероятно, некоторых соседей Витиных, тем, как ломился внутрь, что такой момент у неё и Пчёлы украл.

«И для чего? Чтобы ехать в молчании, меня этой тишиной наказывать?»

Анна метнула взгляд в зеркало заднего вида. Саша смотрел на дорогу, следя, чтоб к ним сзади никакая «Волга» не подтёрлась. Князевой будто не замечал; только на поверхности зеркала от взора, напоминающего в тот миг кусачие льды, изморозью показались рисунки, каких жарким июльским утром быть не должно было.

Аня снова подумала сказать что-то, чтобы совсем тихо не ехать, — от Остоженки до Скаковой было не меньше двадцати минут ехать, она это уже успела запомнить, — но снова затихла. Все слова, какими разговор могла начать, казались какими-то дурацкими.

Слишком глупыми — для любого человека, а для Ани Князевой и подавно.

Девушка отвернулась к окну, разглядывая достопримечательности, по стилю совсем не похожие на красоты Риги с её романской архитектурой и шедеврами в стиле барокко.

В боковом зеркале сверкнули купола храма Христа Спасителя, когда Сашин «мерс» завернул на Гоголевский бульвар. В «молчанке» выиграла Аня — Белов заговорил первее:

— Глупо вышло, — и усмехнулся так, что Анна на заднем сидении едва сдержалась, чтоб не встрепенуться в сильном возмущении. Саша положил запястье на руль, ведя машину небрежно, сказал, будто жаловался — только не ясно, кому и на кого:

— Сам набегался по Москве, так ещё и тётку на уши поставил, а ты… вон где была.

— Стоило, вероятно, сначала Вите позвонить, — едва ли не фыркнула Князева, не зная, стоило ей в недовольстве откинуться на спинку кресла или, напротив, подобраться ближе к сидению Белова. — А потом уже к маме ехать.

— Ну, ты, умница, сказала! — с идентичной интонацией фыркнул в ответ Белый. Он через плечо своё посмотрел, на Анну косясь так, что у Князевой лёгкие едва не сбились в комок под рёбрами.

— Стоило, вероятно, на звонки отвечать. Чтобы потом не злиться, что я к матери твоей поехал, не зная, где тебя черти носят!

И тогда Аня поняла. Осознание метнулось ощутимым не бумерангом, как следует огрев девушку по затылку. Она посмотрела на Сашу, обернувшегося к дороге, по которой ехал чуть быстрее положенного. Губы запекло от воспоминаний, как она с Витей на кухонном гарнитуре целовалась, забыв про завтрак, не реагируя на звонок трубы Пчёлы.

Как оказалось, очень зря.

Князева ругнулась в себя так грязно, как ещё не ругалась.

Ведь могли же отвлечься ненадолго, и всех проблем бы избежали!.. Мало того, что Саша теперь злой, как пёс, спущенный с цепи, что Пчёлу она до вечера не увидит, так и мама, теперь, вероятно, много чего интересного у Ани спросит. Берматова и без того имела какой-то нездорово сильный интерес к личной жизни дочери, чуть ли не при каждом созвоне спрашивала, «как там её кавалер».

Самое главное, чтобы теперь тётя Катя — женщина простая, привыкшая в лоб всё говорить — не стала напоминать дочери про средства контрацепции.

Князеву передёрнуло.

Она до сих пор помнила день, когда мама всё-таки узнала про отношения Княжны и Пчёлы. Анна одним июльским днём, после второго проваленного собеседования, которое ещё не так сильно ущемило чувство её достоинства, сняла трубку телефона, появившегося на Скаковой по инициативе Валеры Филатова. Мама просила помощи в генеральной уборке. Князева пообещала приехать. Уже обувалась, когда телефон зазвенел снова, и с другого конца провода раздался голос Пчёлкина.

Она точно помнила, что на стульчик присела, потому что Ане отчего-то особенно — до мелкой тряски в коленях — нравилось, когда Витя звонил и здоровался совершенно будничным «привет», называя иногда «Княжной», иногда «Анютой». Разницы не было; девушке оба варианта нравились одинаково сильно.

Они поговорили недолго о какой-то мелочи типа погоды и настроения, а потом девушка обмолвилась, что к маме едет. Пчёла предложил подбросить — он на Кутузовском проспекте был, через десять-пятнадцать минут бы подъехать успел, — но Аня отказалась. Быстро попрощалась, напоследок чмокнула воздух возле трубки, посылая Вите поцелуй по телефонным проводам.

Разговор ни о чём почти забылся, когда Князева вышла с «Беляево», поднялась в квартиру, стены которой помнили Анну совсем малышкой, и принялась с мамой драить чуть ли не каждый угол. Часовые стрелки наворачивали один круг за другим, в комнатах появился запах «чистоты». Солнце поднялось высоко, но ближе к четырём-пяти часам, когда Анна оттёрла на плите остатки пригоревшего риса, перестало палить совсем беспощадно.

Мама, убрав в «темнушку» тряпки, сказала, что не помешало бы ужин приготовить, и быстро собралась в магазин, совсем непрозрачно намекая дочери, что понадобиться её помощь.

Они вышли из подъезда в цветущий июль. Почти обогнули дом, чтоб выйти к магазину с торца. Девушка едва ли не выронила кошелёк, когда заметила прямо у узкого поребрика знакомую иномарку и её водителя, который с Князевой вечера проводил.

Пчёлкин положил недокуренную сигарету прямо на капот, а сам к Анне направился. Он поздоровался с мамой, которая совсем не сразу сложила два и два — хотя, это и удивительным казалось. Просто, малость грубо назвала его «Витьком», махнув рукой.

Только когда «Витёк» к Князевой подошёл, обнимая за шею и целуя сразу глубоко, с языком, мама так и застыла с раскрытым ртом.

Если бы Анна наблюдала за всё со стороны, то сгорела бы от испанского стыда. Но она была одним из главных действующих лиц — смущенным, красным, ошарашенным лицом. И тоже сгорала — но не от испанского стыда, а от обычного.

Дело нисколько не в ней, не в Вите… Дело в маме. А точнее — её умению давать такие комментарии, которые попадают не в бровь, а прямо в глаз.

Анна тогда хотела себя за голову обнять, чтобы ото всех спрятаться — всё, что угодно, только б на мать не оглядываться. Но она, к счастью девушки, быстро смоталась в сторону магазина в соседнем дворе, дочь за собой нисколько не торопя, — уже забыла про ужин, про помощь Князевой, ставшую ненужной.

Только следующим утром мама позвонила и столько всего спросила у дочери, что Витя, который у Анны ночевать остался, прижался ухом к объемной трубке и хохотал тихо с устроенного допроса с пристрастием.

Она потом Пчёлу побила подушкой в напускной злобе, веселящей и саму Аню, и Витю, растрепанного, покрасневшего от старательного сопротивления и смеха.

Щёки от воспоминаний краснели до сих пор. И теперь это действительно можно было назвать «испанским стыдом» — Аня, вспоминая, будто не о себе думала, а о ком-то другом. Мама так же излишне активно интересовалась «делами любовными», а сама Князева ощетинивалась так, что в сторону Анны было рискованно даже дышать.

Чаша терпения девушки заполнялась — медленно, по капле, но исправно всё выше подходила к краям.

Она ненавидела, когда чужие люди в личную её жизнь совали носы. Потому, что она была личной — чем-то таким, что касалось только самой Князевой.

Но никто, почему-то, этого не понимал; все вокруг только обиженными могли ходить, когда Анна отвечала. Вполне резко.

Саша, про которого девушка даже забыла за воспоминаниями, утянувшими сильнее зыбучих песков, обернулся на неё так, будто проверял, что Анна не уснула. Тогда она встрепенулась нутром — но виду сама не подала.

С лицом, напоминающим маску, Князева приняла нападение за лучшую защиту:

— Почему сразу к Пчёлкину не поехал тогда? Ты всё равно Витю в «Курс-Инвест» по итогу направил. Да и, если он не отвечал… может, и с ним что случиться могло? Или проще было от Скаковой до Введенского, а оттуда — на Остоженку кататься, при этом всех, кого не надо, поднимая на уши?

Белов даже притормозил перед голубой «семёркой», какая через десяток лет будет зваться «колымагой» — и то, в лучшем случае. Саша посмотрел на Князеву через зеркало заднего вида так, что только отступившая изморозь проявилась вновь. Обычно после такого взгляда Анна автоматически прикрывала рот ладонью и начинала сыпать извинениями, утверждая, что вспылила, наговорила лишнего.

В тот раз девушка только отвернулась к окну, в неприязни морща нос.

— Вот так предъявы, Анька! — хохотнул коротко Белый и, обгоняя ту самую колымагу, нажал на газ. Нагнать пытался метры, упущенные за секунды сброшенной скорости. У Князевой внутри неприятно что-то сжалось прямо под рёв мотора.

Саша цокнул языком, почти успев спросить у сестры, кто её учил зубки показывать, но понял быстро, что ответ знал. Он мог, конечно, подлить масла в огонь, чтоб совсем точно взорваться, взлететь на воздух, за собой утягивая и Аню.

Но не пожелал окончательно гадить себе и без того испорченное утренними «покатушками» настроение.

Так лучше будет.

Белов переключил передачу и, подумав совсем немного, кинул относительно пацифистское:

— Ладно, уроком будет. Для обоих.

Саша остановился на светофоре, пользуясь свободными секундами, потянулся за сигаретами. Анна коротко взглянула на брата и захотела вдруг Белому сказать, что урок стоило вынести только ему одному. Достаточно Саше было бы спокойнее быть и не носиться по столице, подобно угорелому, чтобы всей этой ситуации не произошло.

Князева решила ничего не говорить, чтобы заново не сцепиться — и без того в воздухе едва искры не летали. У Ани забилось что-то по рёбрам так, словно думало или на свободу вырваться, или грудину пробить, как молотком; она в молчании снова посмотрела на спуск в метро.

Мужчина чиркнул зажигалкой, бросил пачку на сидение соседнее, которое полагалось для Оли. Саша прикурил, поправил волосы, что открывали высокий лоб с одной единой морщинкой, появляющейся только, когда брат улыбался искренне, и сказал, смотря на светофор перед ними.

— Всё-таки, не просто так я тебя искал.

— И чем я могу быть полезна?

Красный свет на светофоре сменился на желтый. Саша взял крепче руль, готовый в следующий же миг вдавить педаль газа чуть ли не в пол.

— Своими познаниями в немецком.

Анна отвернулась от окна, закончив рассматривать спуск на Арбатскую станцию, и ровно тогда Белый поехал вперёд. Инерцией девушку чуть назад прижало, выдавливая из лёгких пару глотков воздуха.

Князева себе дала секунду, чтобы привыкнуть к мелкой давке, и подтянулась к водительскому сидению, на двоюродного брата взглянула. Нутром подобралась, готовясь к пояснениям, от обилия которых голова могла попросту расколоться. Грецким орехом.

Саша хмыкнул — зацепил, всё-таки:

— Есть местечко одно… Неподалёку от Петровского парка, тебе близко будет. Одна частная организация. Творческая. Ты, думаю, им подойдёшь.

Внутренние органы стали напоминать ком дешевой жевательной резинки — все смялись, слиплись воедино так, что не отсоединить, не расставить по местам. Очень уж подозрительно звучало из уст Саши что-то про «частную организацию»; он так и бандитскую группировку обозвать мог.

А самой Князевой влезать в эти разборки совершенно не хотелось. Ей хватало вскользь их касаться, спрашивая иногда у Пчёлы, как дела «на работе».

Она на Белова посмотрела прямо, точно думала глазами, и по цвету, и по проницательности напоминающие лазеры, его предложение на безопасность проверить. Девушка обняла спинку пустого пассажирского сидения и спросила, тайком смочив горло пенообразной слюной:

— И… что именно это за компания?

— Так, — махнул рукой Саша, не догадываясь, что у Анны от этого жеста кислород из крови пропал. — Частный театр. Там постановки устраивают. Но они, скажем так, не столько местным интересны, сколько иностранцам.

— Туда приглашают германцев?

— Ух ё, я думал, «немцев» только «немцами» зовут!.. — воскликнул с совсем неуместным удивлением Белый. А потом, почти кругом прокручивая руль «мерса», кивнул. — Их самых.

Она укусила внутреннюю сторону щеки так, что не удивилась бы, почувствовав на языке привкус металла. Аня откинулась на заднее сидение, скрестила руки на груди; почудилось, что на запястьях затягивались в неспешке, почти ласке веревки, дёргаемые хитрым кукловодом.

Дорожка, на которую Князеву толкал Саша, казалась ей откровенно скользкой. Покрытой коркой льда. Частный, негосударственный театр, где устраивают постановки исключительно для иностранцев, живущих у берегов Рейна и Майна… Кому он тут нужен? Вероятно, ещё и билеты недешевые — законы разваливающегося по кирпичикам, по отдельным республикам Союза все ещё запрещали оборот иностранной валюты. А рубль катился вниз — или вверх?.. — под силой тяжести гиперинфляции. И если покупать билеты — то за миллионы, которые завтра превратятся по ценности в тысячу рублей.

И то, если очень сильно повезёт.

Анна лицом не изменилась, но в душе нахмурилась так, что кожа на лбу пошла вертикальными складочками. Как-то нечисто получалось. И, что, действительно немцы приезжают только для того, чтобы посмотреть постановку какого-то там театра московского? Театра, какого у них в Берлине, Дрездене или Нюрнберге и так хватает?

Слабо верится. Что им делать в стране, близкой к дефолту?

Аня посмотрела на выезд к Садовому кольцу. Подумала, что под видом спектаклей, проводимых для… «укрепления международных связей», кто-то чем-то нелегальным занимался — попросту говоря, отмывал деньги.

В голове щёлкнуло, как мелким электрическим разрядом. У Князевой ноги похолодели мертвенно, чего при жаре быть физически не могло, и секундная догадка стала прочной, такой, что вообразить другую причину существования мнимого театра у Петровского, стало попросту глупым.

Театр — это лишь прикрытие. Самый сок — за занавесом сцены.

Она взглянула на Сашу, надеясь взор свой оставить таким же заинтересованным. Волнение вынудило Анну в предплечья впиться с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку.

Лицо Князевой сошлось в напряжении, которое Саша принял за сомнение. И заговорил, обещая:

 — Работёнка у тебя не пыльной будет. Сценки там на русском играют, актёры-то наши, но немцам понимать надо, что на сцене происходит. Ты просто под запись будешь сценарий читать, а Гансы эти, Изольды-Мазольды постановки в наушниках смотреть будут.

— Откуда такая уверенность, что «работёнка» точно будет? — спросила настороженно Анна. Под каблуками босоножек чувствовался не пол дорогой машины, а грёбанное минное поле.

Белый усмехнулся. Затянулся, смотря на полосу дороги, что бежала под колесами его иномарки.

— Потому, что возьмут тебя. Хоть где-то такого смышленого носителя языка ценить должны.

У Князевой дрогнуло всё внутри. Эти удары, которые за эти семь минут разговора с Белым стали привычными, успели наставить девушке синяков, но изнутри. Она прибилась плечом к стеклу машины; за окном проносился Тверской, и девушке вдруг стало казаться, что Саша её вез на верную смерть.

Она посмотрела на брата, который курил, максимально довольный собой, и, кажется, ждал от сестры «спасибо» в сопровождении хлопков в ладоши и звонких поцелуев в гладко выбритые щеки.

Какая-либо благодарность застряла в горле Анны рыбьей костью.

Пчёла перешел КПП — как он его называл — без каких-либо проблем. Молодой паренёк, взятый Космосом на роль «секьюрити», даже привстал с места, когда увидел Виктора Павловича. Тот усмехнулся, засовывая меж челюстей «СаМца», и, уже поднимаясь на лестницу, кинул себе за спину:

— Вольно.

Пчёлкин со смехом от незадачливой своей остроты прикурил на первом же пролёте и порадовался, что Лапшин — тоже заядлый курильщик — не стал в офисе устанавливать датчики дыма. Витя затянулся глубоко, глотая дым с жадностью. Горечь закружилась на кончике языка приятной терпкостью, ставшей привычной ещё в старшей школе.

Мужчина задержался на секунд десять. Посмотрел на прогоревший табак на кончике сигареты и, оглянувшись, стряхнул его в цветочный горшок.

Витя поднялся ещё выше по лестнице в более, чем хорошем настроении — разве что не пел себе под нос песенку про «тили-тили, трали-вали». Со второго пролёта заприметил Людку, сидящую на своём посту. Девушка в зеркало смотрелась, поправляя волосы, собранные в высокий хвост, и явно на потом отложила свои обязанности из разряда «подай-принеси».

Витя зашёл в приёмную и намеренно громко сказал:

— Люда, кофе!

Та подскочила так, словно не на компьютерном кресле сидела, а на электрическом стуле. Девушка подняла глаза и, спрятав зеркало за какими-то бумагами, которые потом, вероятно, спутает, запричитала:

— В-Виктор Павлович, а я… Пока Космос Юрьевич ничего не сказал, и…

Он снова затянулся. Заприметил, как у секретарши забегали глаза из угла в угол при упоминании Коса, которое её сделало красной. Подобно варёному раку. Захотелось отпустить острую шутку, сказать девчонке к Холмогорову самой подняться, чтобы и себя, и его занять чем-нибудь интересным, и посмеяться с того, как Люда проглотила в шоке язык.

Она попыталась ещё что-то ляпнуть, как-то оправдать себя, но Витя быстро потерял к её стеснению интерес. Мужчина наклонился к пепельнице, привычно стоящей на кофейном столике возле кабинета Белова.

Пчёла указал тлеющим кончиком сигареты на дверь:

— Фил там?

— Да! — воскликнула Люда так, что сама смутилась. Она присела на стул, на мужчину посмотрела, затараторив вдруг: — Александр Николаевич сказал, чтобы вы обязательно с Валерием Константиновичем обсудили какие-то договора, оставшиеся ещё после Артура Вениаминовича. Очень настаивал. Так… вы будете кофе?

— Расслабься, не хочу, — кинул, похохатывая, Витя и зажал между челюстями сигарету. Он дверь открыл, заметил в кабинете Валеру, сидящего за местом Саши с тупым взглядом куда-то в пустоту.

Прежде, чем Пчёлкин оставил всё своё хорошее настроение за порогом, мужчина к секретарше обернулся и спросил в весёлой расслабленности, характерной только пьяным:

— Чего вы все сегодня дёрганные такие?

Люда приоткрыла рот, думая ответить что-то. Витя закрыл за собой дверь. Подошёл к Филатову, который на друга посмотрел с эмоцией, напоминающей отчаяние. Пчёла пробежался взором по документам. На первый взгляд — обычная бухгалтерия, пугающая лишь своим объёмом.

Друг привстал с места, с хлопком пожал руку Пчёлы.

— Здарова, Фил.

— Привет, — кинул ему Валера, опускаясь обратно. Витя сел на стул, за которым сидел, когда с Беловым за Анну договаривался. Он хмыкнул тихо, прикурил; казалось, год, не меньше, прошёл, с того момента, как Саня ему «добро» дал.

Прежде, чем окунуться с головой в какие-то документы Артурчика, Пчёла позволил себе Князеву вспомнить — ручки, глазки, смех…

Чем она сейчас занимается, интересно? Домой в сопровождении криминального авторитета Саши Белого едет? Или приехала уже, и в состоянии двояком, непонятном даже самой Анне, пересматривает свои резюме, ищет в нём недостатки?

«Лишь бы Саня её не прессанул сильно за наш сегодняшний прокол…»

Валера почесал темечко, затылок, потом на Пчёлкина посмотрел. Как-то отстранённо:

— Как ты?

— Отлично.

Витя почти не соврал. Если бы не утренний визит Белого, забравший Князеву у него раньше положенного, то Пчёлкин бы сказал это совсем искренне. Фил кивнул вежливо, будто догадался, почему друг с утра пораньше в таком хорошем расположении духа был, и усмехнулся мыслям без пошлости. Спросил:

— Аня как?

— В порядке.

— Взяли её?

— Куда? — нахмурился коротко Пчёла, не в правильном смысле поняв вопрос Валеры. Что, у него прямо на лбу, что ли, написано всё?..

Валера моргнул карими глазами, словно от этого мысли в его черепной коробке могли быстрее начать шевелиться, и пояснил:

— Ну… В издательство это её. Как оно там?..

— А. Нет, не взяли. Охренели совсем.

— Вот суки, — дёрнул щекой Валера. Сигарета истлела почти на половину; раньше, чем разговор их ушёл на обсуждение карьеры Анны, самой Князевой в принципе, Витя спросил:

— У Томки как дела?

— Как всегда. Дома сидит, иногда на фитнес свой ходит. На день, вон, уехала к себе, в Вологду, на похороны к бабушке.

Пчёла поджал нижнюю губу в сочувствии, но больше не сказал ничего. Немного тяжело стало в висках от тишины; Витя затянулся снова, оттряхнул штанины от невидимой пыли и поднялся на ноги.

— Так что вы тут нарыли?

Валера от упоминания работы стал ещё мрачнее, чем до прихода Пчёлы, и протянул другу какой-то документ, над которым сам Филатов сидел уже как минут двадцать.

— Полюбуйся.

Витя с каким-то сомнением покосился на Фила и под нос пробубнил что-то из серии: «Не пугай, брат». Валера усмехнулся криво, взглянул на сигарету меж пальцев Пчёлы и подумал, что сейчас было бы очень кстати покурить. Хотя бы для того, чтобы нервишки расслабить — чуточку, немного.

Но Филатов себе напомнил, что бросил. Хотя и хотелось безумно вспомнить чувство, когда дым вытеснял из лёгких воздух. Особенно сейчас.

— Нельзя, — тихо-тихо себе указал Валера, постучал пальцами по краю столешницы.

Сам Пчёлкин засунул сигарету в рот, чтобы та ему не мешалась, и пробежался взглядом по тексту, напечатанному с идеальной грамотностью. Всё читать не стал. Он только взглядом цеплялся за основные моменты, какие Валера по привычке обвёл карандашом:

— «Мсье Артур Лапшин», «…заинтересованы в сотрудничестве с вами…», «…но считаем цену необоснованно высокой…», «…готовы заплатить на тридцать тысяч евро меньше…», «…в случае проблем свяжитесь с моим секретарём, мсье Бюжо, по известному вам номеру…». «Мсье Амори Делаж».

Витя затих. Взглянул на Валеру, что от него ждал бурной реакции, и чуть призадумался, пытаясь отрывки соединить в единую картину. Только вот факты никак не хотели складываться; они кружили в голове Пчёлы, в стороны убегали, точно над ним издеваясь.

Он к Филу обернулся. Спросил с зажатой меж зубов сигаретой, не скрывая раздражения:

— Чего этот клоун опять учудил?

— В том-то и дело, что письмо в апреле получено, — дёрнул щекой Валера. Он качнулся в кресле Белова, в которым сидели хоть раз, но все бригадиры, а потом на ноги поднялся, подобно отскочившему воланчику. — Ещё до того, как мы «Курс-Инвест» взяли.

— Это Артур все ещё с этим несчастным металлом разбирался?

— Люда сказала, что да.

— Ну, знаешь, Людке тоже не во всём верить стоит, — шикнул Пчёла и сел на диван, снова вперив взгляд в бумагу письма. — Она, всё-таки, здесь при Лапшине появилась. Может, за него ещё играет.

— Даже если и так, — снова дёрнул щекой Валера, облокотился поясницей о подоконник, на котором, вероятно, можно было бы вскипятить чайник. — Я по датам по базе сверил. У «Курс-Инвеста» была поставка компьютеров в апреле, но они ушли в Нижний.

— А, херня, — махнул рукой Пчёлкин в небрежности, которая наверняка бы развеселила Космоса.

Ещё с девяностого года связи с другими городами Союза стали казаться какими-то не особо важными. Ссоры с криминальными структурами, расцветающими за пределами области, бригада могла за два-три звонка решить, так что они не пугали уже так, как в восемьдесят восьмом.

Фил, места себе не находя, оттолкнулся от подоконника. Прошёлся взад-вперёд, как сраный Шерлок:

— И я так подумал. Это значит, Артур кому-то металл толкнуть хотел.

Витя кивнул, снова пробежался взглядом по обведённым фразам, и вдруг вспомнил точно, что он с людьми из Уфы договаривался о замене вагонов с алюминием на пустые составы ближе к середине мая. Металл ехал, конечно, с Таджикистана, но груз шёл явно не месяц.

Да и, тем более, письмо апрельское…

Пчёла на Валеру посмотрел, сам не заметив, как брови дёрнулись к переносице.

— Так Фарик же говорил, что Артур бабки за металл ему ближе к июню обещал.

— Теперь понимаешь? — раскрыв в согласии глаза шире, кивнул Валера и к столу подошёл, ища какие-то там отчётности. — Он хотел на два стула усесться сразу!

— Это что, получается?.. Лапшин обещал кому-то алюминий, которого у него ещё не было?

— Именно. Этот болван как-то на международку вышел, прикинь только!.. Каких-то французов нашёл, которые согласились у него алюминий купить; по переписке, я понял, недолго торговались. Артурчик наш деньги вперёд взял. А когда пришло время отдавать металл, появились мы. Алюминий отжали.

Под лёгкими у Вити стало тесно. Так ощущалось желание закричать громко.

— Вот же ж блять!..

О рёбра клокотало так, что отдавало в горло и подвздошную вену. Пчёла почесал голову; захотелось безумно письмо порвать, будто оно во всём виновато было, и об обрывки потушить сигарету.

— Понимаешь теперь? — задал Валера явно риторический вопрос. — Лапша неизвестно какую сумму заломил, что этот французик ещё тридцатку сторговал!

— Я понять не могу, в Париже дефицит алюминия, или что? — раздраженно растрепал волосы Витя. Помолчал, вынуждая себя думать быстрее, активнее, словно уже через минуту к нему предок Наполеона явится с претензиями своими, и выдал:

— Не понимаю. Ну, никак! Нахрена они так в Артура вцепились, если он потребовал больше, чем вышло бы легально?

Он на Фила взглянул так, словно друг мог знать ответ. Валера затих, и взгляд его злой от вскрывшейся подставы, о какой, вероятно, даже сам Лапшин не догадывался, стал осознаннее. Пчёла же, распаляясь, продолжил:

— Ну, серьёзно. Зачем им у какого-то русского частника перепокупать металл, который они в глаза не видели, за несколько десятков тысяч, если можно примерно за ту же сумму купить по закону?

Филатов дёрнул щёкой в сомнении:

— Думаешь, подстава?

— Не берусь утверждать, но выглядит… просто тупо.

Валера чуть помолчал, руку вытянул, прося обратно письмо. По нему пробежался взглядом, про что-то думая, а у Пчёлы в голове снова мысли закружились. На этот раз ловились и складывались они воедино чуть более желанно.

Лапшин, сука такая, видимо, ещё много раз о себе напомнит своими «договорами». Всплывёт ещё, покажет себя. Прямо как дерьмо по весне.

Витя хмыкнул своему сравнению и злобно закусил внутреннюю сторону щеки.

Артурчик, значит, бабки получил, а алюминия не отдал — жучара эдакая. И хотя французы, если Витя правильно всё понял, и поступили максимально глупо, но их было жаль. По-партнёрски жаль — отвалили сумму дикую, и металла не получили. Конечно, неприятно.

Причём, для обоих сторон. Ведь дело даже не в том, что бригада Белова компанию у Лапшина отжала, лишая груза из Таджикистана, а в том, что Артур, «Курс-Инвест» им «передавая», о сделке промолчал.

Теперь придётся этот вопрос как-то решать самим.

— Ты чего про лягушатников-то вспомнил? — спросил Пчёла, выкуривая из сигареты последнюю затяжку. — Просто документы смотрел, или эти мсье объявились?

— По телефаксу связались, — ответил Валера, не оторвав взгляда от листа. — Говорят, если через две недели состав под Марсель не придёт — прилетят убивать.

— Удачи им, — хмыкнул Витя. — Что, Бородина не хватило?

Фил так же мрачно хохотнул, письмо отложил. На Пчёлу посмотрел, как на равного, и чуть на спинку кресла откинулся. Он постучал пальцами по столу, набил какую-то незамысловатую, но быструю — точно нервную — мелодию:

— Чего делать будем?

— Вероятно, будем драться, — пожал плечами Витя. Почти равнодушно, даже буднично.

— Может, всё-таки, стоит попытаться поговорить?

— Что, кулаки размять не хочешь? — усмехнулся Пчёла и поднялся на ноги, не осознав, когда колени успели так одеревенеть, стать практически парализованными. Он встряхнулся.

— Хочу. Только вдруг выгоднее будет с ними договориться?

— Не знаю, — признался Витя и, наконец, докурил. Он потушил о подошву сигарету и бросил окурок в ведро с чайными пакетиками и обрывками исписанной бумаги. — Надо это всем вместе решать. Кос где?

— Вроде, стрелять кого-то уехал.

Пчёла цокнул языком, потом подошёл к двери и остановился на пороге. Людка вскочила с места, когда Виктор Павлович её пальцами подозвал и приказал, едва не чеканя:

— Холмогорову позвони. Скажи, чтобы после дел своих сразу сюда ехал.

— Хорошо, — кивнула девушка и снова неестественно сильно и быстро покраснела от произнесенной вслух фамилии. Витя на это посмотрел уже не так заинтересованно.

Секретарша замялась на миг, набирая на служебном телефоне номер, какой, вероятно, знала назубок, и уточнила у Пчёлкина:

— А… Александра Николаевича стоит поторопить?

Пчёла на часы посмотрел; с момента расставания с Анной прошло полтора часа. Вряд ли Саша всё это время сестру песочил, читая нотации, в главную идею которых сам не особо верил.

У него сухо-горько стало в горле, когда Витя выхватил из пиджака личную трубку, посмотрел на маленький квадратный экранчик. Очень хотелось увидеть случайно пропущенный вызов — хотя, если подумать логично, и не мог не услышать трели телефона, всегда находящегося на максимальной громкости.

Князева на связь не выходила.

Пчёла подумал лишь секунду. Потом на Люду посмотрел и, оттянув ворот поглаженной Аней рубашки, сказал:

— Поторопи.

Комментарий к 1991. Глава 18. Я крайне благодарна читателям, дающим мне обратную связь по произведению. Буду очень рада узнать ваше мнение о главе, выслушать впечатления и объективную критику; работа считается «Горячей», что позволит вам оценить главу при помощи стандартной формы 🥰

Жду ваших комментариев! Дальше – больше ❣️

====== 1991. Глава 19. ======

сентябрь 1991

Вместе с началом новой рабочей недели пришел и сентябрь. Дети продолжали выходить на прогулки вечером, оставляя дома курточки и ветровки, но середину дня проводили за партами. Часов в двенадцать на площадке под окнами квартиры на Скаковой было тихо. Лето не хотело сдавать позиции, передавать бразды правления промозглой осени, окрашивающей листья деревьев в красный и поливающей бульвары ливнями.

Иными словами, погода откровенно баловала.

Но это Князеву только радовало. Она московскую осень не любила никогда — сразу вспоминалась простуда, исправно настигающая в середине сентября — начале октября.

Анна стояла на небольшом круглом подиуме в нижнем белье и даже малость мёрзла от вентилятора в углу. Работница какого-то достойного ателье, советуемого Ольгой, надела на неё приятный к телу халатик. Девушка, на рубашке которой держался бейджик с именем «Наталья», повесила на локоть почти готовое атласное платье, отошла за швейную машинку, прятавшуюся в небольшой комнатке за примерочной.

Сама Сурикова сидела на низком диване, размешивала в стакане остатки шампанского и на Князеву смотрела с какой-то извиняющейся улыбкой:

— Нехорошо получилось, — чуть наклонив голову, протянула Ольга.

— Что именно? — задала резонный вопрос Аня, спустилась к подруге. За окном во всю стену виднелись верхушки Третьяковской галереи; если бы не шестой этаж, на котором расположилось ателье, то Князева бы застеснялась жутко, боясь кого-то в окнах во всю стену встретить, и прикрылась первой попавшейся тканью.

Белова взгляд потупила, поясняя:

— С платьем, — и пригубила шампанского. — Не знаю, что с девчонками случилось. Мне Инга отличное свадебное платье сшила, всё сразу по фигуре подобрала. Но, видимо, стала штаб расширять, набрала новеньких швей, которым до неё ещё работать и работать.

Князева хмыкнула. Ольга, наверно, подумать могла, что она её сожалениям поддакивала, коря за безалаберность швей. На деле Анна смеялась.

— Я до сих пор не понимаю, зачем это всё надо было, — призналась девушка и опустилась на диван неподалёку от Оли. Взглянула на свой бокал с шампанским, оставшийся нетронутым. Из алкоголя вовсю испарялись газики, отчего, вероятно, шампанское могло напомнить… забродившее белое вино.

Аня повернулась обратно к окну, дарившему панорамный вид на столицу. На улице было не так жарко, как в августе, — на том же дне рождении Валеры Филатова, отмеченном около двух с половиной недель назад — но все ещё слишком тепло для алкоголя.

«Если и выпью, то голова потом будет болеть неистово»

Князева вилкой подцепила нарезанную клубнику.

— Почему бы и нет? — спросила Ольга, почти не пьянея. — Ведь это здорово! Представь только: такое платье только у тебя одной будет. Никто точно такого не купит нигде и никогда!

— Сейчас не о платьях надо думать, Оль, — хмыкнула Анна. За соседней стеной застучала швейная машинка, перешивающая какой-то шов на Анином костюме.

Крутящийся вентилятор подул в сторону девушек. У Князевой на боках, талии выступили мурашки, отчего живот скрутило в сомнении, не ясном даже Ане.

Белова наклонила голову, на подругу посмотрела так, что Князевой слова стали лишними. По мнению Оли, августовский путч, до сих пор сотрясающий столицу окончательно расколовшегося Союза, явно не был той темой, какую стоило затрагивать на кануне собственного дня рождения.

И, возможно, в чём-то она была права. Только вот Анна не считала тему табу; какой смысл голову в песок прятать? Теперь-то, когда от СССР остались лишь страницы учебников истории и экспонаты в музеях бывшихреспублик…

Наоборот. Утром девятнадцатого августа она с Витей на Остоженке завтракала, а когда увидела вдруг по восьмичасовому выпуску новостей видеосводку с чередой танков, несущихся по центру Москвы, то с места подскочила. Под поток матов Пчёлкина, начавшего кому-то из конторы звонить, Аня кинулась к окну, рассматривая недалёкий Арбат.

И Князеву тогда охватило какое-то злое веселье. Ей захотелось вдруг Саше набрать и в злорадстве воскликнуть, что уезжать из Риги было бессмысленно — что в Латвии, что в России гражданская началась! Нигде теперь не безопасно!

К двадцать второму числу, ознаменовавшемуся конкретным крахом госкомитета по чрезвычайному положению, эмоции попустили, и Князева обрадовалась, что сдержалась. Что не связалась, всё-таки, с Беловым, разрывая и без того перегруженные телефонные линии; Саше, тем более, в тот миг только её злорадства для полного счастья не хватало.

Пчёла за одним из вечеров, куря, сказал Анне, что всё давно шло к тому, что теперь за окном происходило, а им, людям молодым, просто «повезло» этот момент застать. Она чуть помолчала, думая, слыша шум крови в венах. По итогу согласилась.

Витя на Князеву посмотрел тогда, какие-то мысли в голове взвешивая. По истечении некоторых секунд, каких Анна сосчитать не успела, Пчёлкин обнял девушку за плечи, поперёк спины, чтобы не так тревожно было, и щелчком отправил недокуренную сигарету за окно, куда-то в августовскую грозу. Куда-то в августовский путч.

К четвёртому сентября волнения относительно стихли; зазывающие заголовки, разумеется, всё так же громко звучали едва ли не из каждого утюга, чайника и прочих предметов бытовой техники. Но, хоть по Третьему Транспортному Кольцу не колесили танки, что уже не могло не радовать.

Значит, кульминацию они пережили. Теперь придётся лишь разгребать последствия.

Анна в задумчивости подцепила ещё один кусочек фрукта, который далеко не каждый человек бывшего Союза сможет в ближайшее время купить. Ольга цокнула языком, всё-таки чуть косея от шампанского, и сказала:

— Всё уже прошло, Ань. А твоё день рождение только грядёт! С таким подходом, конечно, оно мимо тебя пройдёт, ну, правда! — девушка к Князевой потянулась, встряхивая за плечо так, что мысли в черепной коробке Ани едва ли не в такт стуку швейной машины ударились о голову изнутри.

— Тебе двадцать один год только раз в жизни исполнится.

— И не поспоришь, — хмыкнула девушка, посчитав логику Ольги блестящей, к какой не прикопаться. — С таким подходом можно каждый день рождения встречать.

— Не «можно», а «нужно», — подметила Сурикова с улыбкой. А потом вдруг снова стала серьёзной, какой не была ни одна учительница Князевой, ни один её профессор с филфака. — Ань, действительно. Ты последние часы своих двадцати лет проживаешь, а ходишь, мрачнее тучи.

Князеву от ответа спасла вернувшаяся Наташа, несшая платье, на шитье которого настояла сама Оля, чуть ли не на вытянутых руках. Анна поднялась на ноги, когда Белова поторопила подругу на возобновление примерки.

Девушка скинула халат с плеч жестом, какой мог свести Пчёлу с ума, будь он тогда рядом, и встала на подиум, заколола волосы обратно заколкой. Наталья негромко давала советы:

— Будьте осторожны, я тут заколола немного булавками. Не уколитесь. Если будет тесно, то снимем их. Нет — ещё ушьём. А так, шов я поправила. Давайте, через ноги наденем, лямки поправьте…

Аня слушалась, аккуратно руки крутила, чтоб бретели на плечи надеть. Ткань атласная казалась чуть холодной от вентилятора. Голая до самых лопаток спина покрылась мурашками ни то от касаний щекочущих легким морозцем, ни то от вида самого платья, которое Князевой, чего уж там говорить, нравилось очень.

Анна к зеркалу подошла, в глади за спиной заметив, как Сурикова хлопнула в ладоши, руки к лицу прижала. Девушка могла даже понять восторг Олин; она сама себе нравилась бескрайне.

Ткань по цвету была серо-голубой, напоминающей Князевой пену моря, в дали которого начиналась буря, и переливалась дорого. Девушка даже на носки привстала, представляя себя сразу на каблуках — таких же новых, каким было её платье.

Князева на себя со спины посмотрела, а сама представила, как на себя завтра так же с зеркала в ресторане взглянет. И довольна останется. Довольна, несмотря на то, что официанты могут не совсем правильно вечерние посиделки красиво одетых дам за столиком на двоих расценить.

Анна улыбнулась отражению. Князева с другой стороны зеркала улыбнулась ей в ответ.

Она не хотела пышного празднования — мало того, что большие компании не для Анны были, да и дорого вышло бы празднование её дня рождения на всю бригаду, Тамару и, вероятно, Людмилу, которая за Космосом ходила чуть ли не хвостом. Пчёла, когда услышал, захотел рассмеяться, — мол, деньги не проблема — но противиться Князевой не стал; её же праздник, в конце концов.

Витя только попросил долго не засиживаться — сказал, что у именинницы вечер украсть хочет. Для себя. И неё. Так прямо и произнёс, выбивая у лежащей подле него Анны воздух из лёгких.

Девушка улыбнулась ещё шире.

Ольга за её спиной улыбку, от которой в уголках глаз появились складочки, спрятала за ладонями. Потом подошла. На плечи с тоненькими лямками облокотилась:

— Анютик, просто высший пилотаж!.. — Сурикова обернулась к скромно улыбающейся Наталье, которая едва слышно поддакивала комплиментам Ольги и исподлобья смотрела на Князеву. Ни то ненамеренно, ни то специально, Белова кинула выразительно-едкое:

— Инга, всё-таки, хороших мастеров к себе набирает. Если бы ещё швы сразу правильно подбирали, то цены бы им не было.

— Ольга! — шикнула Анна, так и не отводя взора от отражения, которого не могла признать своим. Глоток воздуха от удовольствия стал казаться девушке настоящей благодатью; она на побледневшую швею посмотрела и сказала, успокаивая:

— Мне нравится.

— Вам очень идёт этот цвет, — признала всё-таки Наташа и, обогнув Сурикову так, будто она наброситься могла, подошла к Ане. — Тогда я убираю булавки? Или ещё чуточку ушить?

— Ушить.

Швея расстегнула замок на платье, спрятавшийся с левого бока Аниного костюма. По локтям снова прошлась дрожь, отчего кожа стала напоминать гусиную. Ольга помогла халат накинуть, за руку приобняла, спуская Князеву с подиума, заводя за ширму, за которой пряталась одежда Ани.

Девушка быстро просунула ноги в чёрную юбку, застегнула первые пуговицы. Потом надела тоненький пуловер; в соседней комнате снова застучала машинка, вышивающая на атласе последние штрихи.

Белова за ширмой протянула выразительно:

— Очень красиво. Все оценят.

Анна поняла явно, кого Оля под «всеми» подразумевала, и обрадовалась, что пряталась от подруги за ширмой. Белова не заметила ни покрасневших щёк, ни взгляда, уткнувшегося в левый нижний угол.

Москва теплом дышала, как в мае. Князевой оттого тоже было хорошо.

Девушка переоделась полностью, вышла к кассе, когда Ольга приняла от администраторши, стоящей за высокой стойкой, бумажный пакет с платьем. У Анны дрогнуло что-то в горле, как при внезапно сорвавшемся голосе, когда Сурикова к ней обернулась с торжественным видом и протянула вещь с подачей фокусника в ожидании оваций.

Князева поправила сумочку на плече, поняв, наверно, всё, уже тогда.

— Оля, это… что?

— Не задавай глупых вопросов, — кокетливо протянула Сашина жена и чуть ли не силой впихнула в руки Ани пакет. Та отодвинулась, едва сдержала себя, чтобы ладони назад не увести. — Платье!

— Я ещё не заплатила.

— Это сделала я.

Девушка на Ольгу посмотрела, вдруг чувствуя себя ужасной нахлебницей. Стало стыдно и злобно одновременно; особенно из себя выводил тот факт, что Сурикова это сказала почти с гордостью, да ещё и на глазах администраторши с пошлым именем «Милана» и не менее вызывающей усмешкой.

Анна коротко на даму взглянула, и та в спешке спрятала своё высокомерие, улыбнулась почти что вежливо.

Князевой стало ещё более паршиво.

Она перевела взгляд на Белову, которая снова предприняла попытку всучить Ане костюм на грядущий её день рождение, и в растерянности всё-таки сжала ручку пакета, хрустящего, казалось, от случайного взгляда.

— Я и сама могла, — подметила Князева и, коротко оглянувшись на швею, которая за ними прибирала бокалы шампанского, тарелки с фруктами, сказала чуть тише: — Сейчас отдам.

— Аня, я тебя умоляю, — нахмурилась в напускной обиде Ольга. Она удивительно быстро для подвыпившего человека на каблуках прокрутилась, оказываясь слева от подруги, и обняла девушку за локоть, двинулась с нею в сторону двери. — Что мы, правда, поссоримся из-за куска ткани?

— Минуту назад ты называла «кусок ткани» «платьем», — прищурилась Аня. Щёки загорелись так, словно кто-то в стог сена кинул спичку. Князева это могла списать на духоту первых сентябрьских дней, что в полной мере чувствовалась только за порогом ателье, но не стала себя обманывать.

Пальцы крепче сжались на ручках пакета, когда Ольга вперёд пропустила Князеву, почти натурально возмутилась:

— Не правда! Да и, всё-таки, Ань, я… Милана, пока! Инге привет передавай!.. — махнула ладонью вульгарной администраторше, Анне совершенно не понравившейся, и Князеву на следующем пролёте догнала.

— И всё-таки, Ань. Давай сойдёмся на том, что это — мой подарок тебе на день рождение, хорошо?

Девушка на Олю обернулась так, что где-то вдалеке послышался свист шпаги. Белова только что все аргументы Анины, какие она ещё озвучить не успела, побила, как козырным тузом билась любая другая карта. И это Князевой не нравилось.

Она выдохнула через нос. Спускаясь с очередной ступеньки, заглянула в пакет, думая найти там чек.

«Если не деньги ей вернуть, то хотя бы в ноябре на день рождение Олино сделать подарок на близкую сумму»

— И не пытайся! — смеясь, Сурикова перехватила ей запястье. Князева снова выдохнула в попытке недовольство задушить; Оля же приобняла подругу за плечи, второй ладонью вела вниз по перилам. — Я чек ещё наверху выбросила.

— Очень зря. Гарантию никто не отменял.

Они спустились с девушкой с ещё одного пролета; бывшая Сурикова качнула головой так, что кончики выпрямленных прядей пощекотали Ане лицо. Князева взялась за талию Оли, чтобы та случайно не упала, не вывернула себе ногу прямо накануне празднования. Сама думала, как бы Беловой деньги всё-таки отдать — хоть прямо, хоть косвенно.

Атлас, как ни крути, ткань недешевая… Завтра, выходит, на небольшом их торжестве стоит заказать одно из самых достойных вин, какое только есть в баре ресторана у Патриарших.

— Сама знаешь, в какое время живём, Князева. Сейчас законов нет. Они только печатаются.

Ольга застучала каблуками по лестнице. Раньше, чем Анна, смотрящая на события последних двух недель с позиции сурового реалиста, начала новый, чуть занудный для подруги разговор о политике, Белова достала из кармана трубку.

Через быстрый набор кому-то позвонила; ей ответили меньше, чем через десять секунд.

— Подъезжай, мы освободились.

Анна дёрнула бровями, на Олю посмотрела, одним взглядом спрашивая:

— Кто?

— Макс, — ответила Сурикова, убрала телефон в сумку. Трубка её напоминала скорее кирпич, и точно, если б у Оли и попытались сумочку отнять, то своим багажом Белова хулигана огрела бы так, что мама не горюй.

Девушки у стеклянной двери остановились, на улицу не выходя; в фойе было свежее и прохладнее, чем на душном Голиковском переулке. Князева откашлялась и, переминаясь с ноги на ногу, коленями чуть постучала по пакету.

Отчего-то она себя чувствовала воришкой.

 — Ты же знаешь, что я в любом случае верну ту сумму.

Оля усмехнулась, но так, что Анна бы не обиделась ни за что. Князева посмотрела на огоньки в глазах, цвета которым не могла дать достойного названия, и сжала губы в плотную линию, когда Сурикова засмеялась:

— Поняла я, что ты теперь при средствах! — а потом серьёзно сказала. — Ань, правда. Я с конца июля, как ты в «Софитах» обустроилась, тебе хотела что-нибудь… такое подарить. А тут повод такой!.. Так что не смей отказываться! — нахмурилась Оля и перед лицом Анны пальчиком помахала, как, наверно, в будущем ребёнку своему будет грозить:

— А-то обижусь!

Князева думала продолжить отпираться. Только раскрыла рот и вдруг поняла, что отказываться попросту бесполезно. Ольга, может, правда думала платье подарком своим сделать? Ведь прийти без презента на день рождение было попросту некрасиво, что бы Анна там не говорила.

И лишать Белову права гордиться уникальным подарком тоже, наверно, было некрасиво. Как минимум, с её стороны.

Аня в третий раз через нос выдохнула. Бывшая Сурикова приняла это за поднятие белого флага.

— Спасибо, Оль, — улыбнулась с явной натугой Князева. — Это… просто как снег на голову.

— Снега нам точно не надо! — воскликнула Белова и взмахнула руками, улыбаясь так искренне, что обида Князевой, против её же желания ещё чуть позлиться, уходила медленно на второй план. — Посмотри, погода какая. Прям как в июле!..

Выдохнула. Потом призналась вдруг:

— Мысленно я, наверно, ещё в лете.

Анна понимала её всей душой. Сама потому что не поняла, как со второго месяца лета вдруг очутилась в осени. Пусть и в первых днях её, но… в осени.

Июль, который она провела удивительно весело, даже безбашенно в сравнении с предыдущими своими летними каникулами, запомнился Князевой — чуть ли не каждый день отметился в голове чем-то. Не только постоянными встречами с Пчёлкиным, какие ещё с середины июня стали для Ани привычными.

В голове Князевой месяц запомнился устройством на работу в частный русско-немецкий театр с совсем не театральным названием «Софиты», или же «Soffittenlampen» — если по-германски.

С собеседования прошло почти два месяца, но Князева до сих пор чувствовала себя не в свой тарелке, когда переходила порог «Софитов». Отчего-то казалось, что за ней с потолка наблюдали чьи-то внимательные глаза, ждущие момента, когда Анна оступится, сделает или скажет что-то не так, дав криминальным авторитетам, прикрывающим свои делишки театром, право навести на девушку курок.

Она отвернулась к стеклянной двери в надежде встретить машину Макса из-за поворота. Перед глазами, как на зло, были не дома Большой Ордынки, а воспоминания последних дней июля танцевали, кружась, как на карусели.

Когда Саша её на Скаковую привёз от Вити, то Анна рассорилась с Беловым на кухне-гостиной, крича, что в криминал не полезет, что лучше будет по собеседованиям бесконечно много, долго и муторно ходить, но не станет нелегалом заниматься. Саша в ответ на таких же на громких тонах уверял, что переводчица никому не сдалась, что Князева последней будет, на кого подумают, если и случится какая облава.

Ор Белова селил под рёбрами страх, одновременно и морозящий, и ошпаривающий нутро сдержанными слезами; «Что, есть вероятность облавы?» — думала, набирая в лёгкие больше воздуха и повторяя снова, снова свою позицию.

Не пойдёт.

С сестрой Саша пререкался вплоть до закладывания ушей и стука соседей по батарее.

На следующий день от ссоры с Беловым Анна приехала на собеседование с сорванным голосом. Ей Саша обещал, что она просто с главным в «Софитах» познакомится. Пчёла, вёзший девушку к Петровскому парку, в это верил слабо.

Как оказалось, не зря. Князева вышла из кабинета генерального директора, носящего «псевдоним» Кристиана Вагнера, через две или три минуты. Больно быстрое «знакомство» у них вышло, подумал, а потом Аня подошла к Пчёлкину, даму свою дожидающемуся в коридоре, с пустым взглядом.

Сказала, дрожа, что Белов за неё слово замолвил заранее. Взяли.

Князева почти разрыдалась. В последний миг себя заткнула, чуть ли не до треска кожи губ поджимая челюсти; не плакать, слабости не показывать, нельзя!..

Но мир весь дрожал, раскалываясь, с собою и Анну коля. В щёпки, в труху, пыль.

От окончательной поломки Князеву спас Пчёла, обнявший так крепко, что девушка не смогла рукой пошевелить в лишний раз. Сказал, что уволится Анна, если плохо и страшно ей в театре будет. А работу они вместе найдут — вместе будут штудировать вырезки из газет, радио слушать, у знакомых спрашивать… Белов не тронет, обещал.

И она верила. Почти искренне. Почти полностью.

Страшно в театре было. Но первые недели две она это списывала на бальное волнение втянуться в криминальные схемы сильнее, чем была «втянута» сейчас, или столкнуться лицом к лицу с каким-нибудь уважаемым бандитом, перед которым в ноги падать было чем-то самим собой разумеющимся.

И до сих пор Князева заходила в «Софиты», оглядываясь по сторонам, — но осторожно, чтобы излишней своей напряженности не выдать. Перешагивала порог и быстро уходила по коридорам в студию, в которой читала фразы женских персонажей в микрофон до тех пор, пока звукомонтажер не показывал Анне через стекло большой палец. Ещё старалась или ранним утром, или поздним вечером приходить, чтобы ни с кем не пересечься в лишний раз.

На именинах у Валеры Филатова, празднуемых в загородном доме в Красногорске, Саша, узнав случайно об излишней осторожности Князевой, смеялся. Громко, долго, пьяно. Спрашивал ни то у неё, ни то у себя, в кого Анька такая недоверчивая и пугливая.

Девушке было не до смеха ни четырнадцатого августа, ни сейчас. Пчёлкину, который потом с Белым говорил, на пальцах — что в его понимании значило доходчиво, с обилием мата — объяснял, почему Саня вообще в тряпку молчать должен, тоже было не очень-то и забавно.

Особенно, когда Аня ему перекись на лицо лила, раны обрабатывая после «ответа» Белова. У брата почти вошло в привычку бить Вите голову — что на свадьбе на него обвинения накинул безосновательные, что в кабинете пистолетом, пусть и пустым, но грозил так, как ни один картёжник не блефовал, что теперь, когда Пчёла девушку свою защитить пытался от излишней Саниной опеки, кулаками махал.

Витя Князевой не жаловался. Лишь губы поджимал, сдерживая скулёж мелкой саднящей боли в битой скуле, и выдыхал, когда Анна дула на рану, в уголок рта целовала, шепча что-то тихое. Сердцу сладкое.

Князева даже на премьеры пьес, какие озвучивала, не ходила — вплоть до двадцатых чисел августа. Всё боялась, что случайно узнает её кто, что мужчина, сидящий высоко над сценой с наушником в ухе, явно поймёт, кто озвучивал голос подруги главной героини, и на Князеву косо взглянет.

Анна поняла, что была близка к паранойе, когда с Витей переживаниями поделилась, а после собственных слов захохотала безумно. Сама не верила в то, что говорила, как звучала для Пчёлкина со стороны.

Он думал сказать ей увольняться. Хватит нервы портить — ещё успеется. Потом подумал; не за чем с горяча, наверно, рубить, Аня и без того дёргается сильно. И если так сильно в «отказ» пойдёт, то только напугать её может.

Предложил, что с девушкой может пойти на премьеру «Баварского канкана». Князева с сердцем, бьющимся с тактом бомбы, согласилась.

Пошли на спектакль за день до путча. Витя восемнадцатого августа застегивал запонки на рубашке, когда Аня, ругаясь себе под нос, всё решала, какое украшение надеть. Мужчина посмотрел на неё взглядом, который девушка растолковать не смогла, и посоветовал остановиться на излюбленной серебряной подвеске.

А после постановки он вернул Князеву к себе домой и снял с неё всё, кроме той самой подвески.

Аня не знала, покраснела ли сильно, но щёки почувствовались горячими. Девушка сглотнула слюну, скопившуюся в горле; Белова вытянулась, отталкиваясь ногой от стены.

За стеклянной дверью появилась морда чёрного Линкольна Карельского.

Ольга взглянула на водителя, на Анну взгляд перевела, улыбаясь глазами:

— Езжай.

— А ты? — моргнула глазами Князева в недоумении, сбрасывая с мыслей морок и воспоминания. Белова всё так же улыбалась, когда притянула подругу к себе за прощальным объятьем, и отмахнулась:

— За мной Сашка скоро заедет.

— Может, всё-таки, поедем вместе? Вроде, по пути… — предложила Аня, не горя особым желанием садиться в одну машину с Максом — телохранителем Белова; неудобно было пользоваться временем и автомобилем Карельского, тем более в одиночестве, без компании Ольги.

Бывшая Сурикова в ответ только захохотала, сверкая чуть веселыми от шампанского глазами:

— Не кусается он, Анечка, — и чуть крепче подругу обняла так, что Князева, не зная, куда руки с подарками деть, пальцами уткнулась в плечи Беловой. — Давай, до завтра!

— До завтра, — кивнула девушка, и, осознавая, что теперь точно покраснела почти что безбожно, напоследок напомнила: — На Патриарших, к семи часам!

— Помню! — кинула ей вслед Ольга и рассмеялась снова. Анна, уже выбежавшая на ступени ателье возле Третьяковской, не услышала её смеха за стеклянной дверью.

Белова на каблучках, стук которых слышался на несколько пролётов выше, подошла к окну, помахала рукой — знак одновременного прощания с Князевой и приветствия с Максом. Карельский ей кивнул с привычной хмуростью и под взором жены своего босса легко развернулся кругом, помчался с Анной по улицам Москвы. Вероятно, на Скаковую.

Ольга чуть постояла у лестницы, помолчала в попытке вспомнить, привела ли в порядок свой костюм, какой планировала на Анино день рождение надеть. Вроде, уже даже погладила красное платье, и оно в шкафу висело — у самой стенки, чтоб не помялось случайно.

И тогда она набрала номер Саши.

Первые гудки девушка за мыслями своими не заметила, отчего встрепенулась, когда услышала с другого конца провода знакомое:

— Белов.

— Саш, вы скоро?

— Скоро, Оль, — Саша затянулся, стоя у окна. Ещё сделал это так непринужденно, словно ничем и не занимался. Бригадиры же обступили стол Белова со всех сторон, нависая над переводчиком, перечитывающим письмо, пришедшее сегодняшним утром от французов.

Переговоры с парижанами шли уж очень медленно и, по мнению Космоса, тухло. Понимал это и Буревский — какой-то там кандидат филологических наук, знавший французский так, как, наверно, сам Наполеон не знал. Оттого Иван Аристархович и зажевывал губы, дочитывая послание, подписываемое рукой мсье Делажа — видно, переживал стать гонцом, принесшим плохую весть.

Он-то точно знал, что с такими «счастливчиками» делали разгневанные короли.

Пчёла поднял на Саню взгляд. Оля, Оля… Витя помнил; Анна, за завтраком наливая мужчине своему чаю, сказала, что с Беловой собирается за платьем, в каком не видела особой необходимости.

Пчёлкин у бригадира спросил громким шёпотом, чётко проговаривая каждый слог:

— А-ня где?

Саша поджал губы в недовольстве, что за долгие месяцы не пропало нисколько, а только крепче становилось, к смеху Пчёлкина. У жены спросил:

— Тут Пчёла интересуется, Анька с тобой?

Ольга в трубке засмеялась так, что даже Витя услышал, а потом ответила что-то такое, что услышать смог только сам Саша. Белый чуть помолчал, Пчёле отрицательно качнул головой и сделал вид, что рулил автомобилем.

«С Максом»

 — Белый, заканчивай трындеть, — кинул в раздражении, смежном с нервами, Космос. Махнул Белову. Саня кивнул, о какой-то бытовухе Ольку спросил по-быстрому и только потом сбросил. Напоследок сказал, что любит «заразу».

Белов затянулся снова и занёс руку над головой Холмогорова, словно ему на волосы пепел стряхивал. Кос обернулся, как что-то неладное почуял, и с возмущенным гласным звуком перехватил запястье, отбрасывая его в сторону.

— Э, Белый, болван, что ли?!

«Вот два балбеса!..»

Пчёла бы засмеялся, подначил бы Коса дать Белому по тыкве, сам себя выставляя не меньшим дураком, если бы не было кома в горле от напряженного молчания Буревского. Вместо того он автоматическую ручку взял. Принялся щёлкать ею.

Щёлк-щёлк. Пишет — не пишет. Щёлк-щёлк. Пишет — не пишет.

— Что вы, как дети маленькие? — воскликнул Валера и посмотрел на бригадиров так, как даже злая учительница не смотрит на хулиганов с задней парты. Саня криво усмехнулся, потянулся, по итогам, к пепельнице и кинул:

— Всё-всё, спокойно.

Он на Холмогорова обернулся и спросил тоном одновременно задорным и отстранённым.

— Ты чего заводишься с полтычка?

И раньше, чем Космос ответил, кривя лицо, чем сам замахнулся, Белый подбился под правый бок переводчика. Саня локоть положил на спинку своего кресла, в котором сидел, как его Пчёла называл за глаза, дядя Ваня, и спросил у переводчика, наклоняясь сильно вперёд:

— Ну, что скажете?

Выглядел, да и говорил, как демон. Только за правым плечом стоял, не за левым. Иван Аристархович поднял указательный палец, прося ещё немного помолчать, и на окончание письма взглянул поверх стёкол очков с сильно «плюсовыми» диоптриями.

У Вити от тишины не идеальной, разрушенной щелчками механизма ручки и ходом пяти пар часов, на стене и четырёх запястьях, мелко затрусило обратную сторону коленей. Он не уставал от разборок вживую, от стрелок — Пчёла на них почти отдыхал, давал волю своему ТТ-шнику. Но было бы попросту обидно за потерянное время, если бы этот Делаж под самый конец долгих, откровенно муторных переговоров, идущих с июля, решил всё-таки разобраться «по-мужски».

Аристархович по итогу просветлел и, улыбаясь толстыми щеками, развернулся в кресле на колесиках, прямо как на карусели. Он посмотрел на бригадиров внимательно, словно думал найти радости от ещё не озвученной вслух вести у них на лицах.

Потом только сказал, позволяя выдохнуть:

— Все отлично, Александр Николаевич! Мсье Делаж сообщил, что прибудет пятого сентября к восьми часам вечера в Шереметьево, и там будет дожидаться ваших людей.

Саша улыбнулся — медленно, словно смысл сказанного до него не сразу дошел. Лишь когда на Белова Космос кинулся, хватаясь на рубашку и крича от радости что-то нечленораздельное, сам в ладоши забил. Пчёла смехом выдохнул, улыбнулся, с хлопком пожимая руку Валере, который, Холмогорова перекрикивая, воскликнул:

— А я с самого начала знал, что всё выйдет!..

Пчёла почти ему припомнил, как Фил тучей по офису ходил, не зная, чего с французом этим делать, но быстро окаменел, осознавая, что что-то не сходится.

Пятое сентября? То есть, завтра. Но вечером только прилетит?

…Блять.

Витя поджал губы. Несмотря на воцарившееся вокруг него торжество самому захотелось ругнуться — грязно, громко, от души.

Он же день рождение Анино пропустит!.. Но и бригаду оставлять нельзя ни за что. Они с первого класса вместе, и за всё, что делают, отвечают тоже вместе. Нельзя бросить Саню, Коса и Фила, оставить их разбираться с этими французиками. В конце концов, именно Пчёла договорился, чтоб под Уфой составы заменили.

Но, сука, Князева…

Пчёла первым вышел из кабинета. Люда подскочила с места и, вроде, спросила дрогнувшим сопрано, чем всё кончилось. Витя не ответил. Он только достал из кармана пачку с сигаретами, огниво и, кажется, до ужаса напугал секретаршу своим молчанием.

— Виктор Павлович?.. — окликнула его у выхода Людмила. Мужчина не обернулся, всё внимание своё обращая к огоньку зажигалки. Плевать. Всё равно скоро Космос выйдет — скажет, что всё отлично, может, даже поцелует Бричкину на общих радостях.

Сам Витя, чувствуя, как неприятно жалось под местом, где рёбра сходились воедино, направился вниз покурить. Зажёг сигарету раньше, чем вышел из офиса; первый клуб дыма устремился под потолок, развеиваясь сквозняком у самого пролёта.

На Цветном бульваре, как и во всей Москве, царило бабье лето. Солнце тёплыми, почти оранжевыми лучами заливало асфальт, стены, стёкла домов, деревья. Пчёлу едва не ослепила эта звезда, которая отчего-то считалась карликом, подставил её лучам лицо.

Никотин отдал горечью на кончик языка, сразу же отдал в мозг, травя и мысли.

Пятое сентября… Вот ведь сука. Специально, что ли?

Почему, блять, не в другой день? Да ладно там день… Почему не в другое время? Пчёла бы нисколько не возмущался, если бы с утра прилетел этот круассан, сидел бы на месте ровно, если б французик прибыл днём.

Но в восемь вечера, в пятницу?.. Они в Париже, что, никак не веселятся перед выходными, что деловые встречи организовывают ближе к времени закрытия всех кафе и ресторанов?

Витя затянулся, стряхнул пепел в сторону. Ветер через пряди пролетел, распушивая волосы, огладил голую шею, отчего у Пчёлкина под рубашкой выступили мурашки.

Нехорошо получается это всё. Первый праздник, который они с Князевой вместе могли отметить, был на грани срыва. И это — не день города, не день немецкой литературы, даже не день премьеры очередной постановки в «Софитах». Пятое сентября — это день её рождения. И даже подарок, приготовленный для Ани, Пчёла хотел вечером вручить, чтобы он особо ярко ощутился и запомнился Князевой.

С утра будет не то…

С лестницы «Курс-Инвеста» раздались чьи-то шаги. Витя едва сдержался, чтобы не выкинуть сигарету за угол — себе напомнил, что давно не школьник, курящий за гаражами во время урока географии, что нечего ему бояться.

— Ты чего тут, Пчёл?

Саня спустился, на удивление, самым первым, хотя Витя и думал, что Белый до последнего будет сидеть в кабинете, куря и перечитывая письмо, в котором без переводчика смог бы понять одно только «bonjour».

— Курю, — пожал плечами Пчёла; желание посвящать Саню в его проблемы ни то, что было на нуле, оно попросту отсутствовало. Да и, к слову, на то проблемы Вити и его проблемы.

Не за чем было Белову выслушивать недовольство Вити от стечения ебливых обстоятельств.

Саня посмотрел с сомнением, вдруг напомнив взглядом этим Пчёле Князеву. Но если у Анны глаза-лазеры были, то у Белова — глаза-льдины: в лёд превратят, отчего или расколешься, или задубеешь так, что зуб на зуб не попадёт.

Витя ухом не повёл. Уже затянувшийся кровоподтёк, оставшийся с четырнадцатого августа, со дня рождения Филатова, под обмякшей корочкой прострелил так, что неимоверно захотелось скулу снова расчесать. В кровь.

Белый отчего-то лезть не стал. Лишь достал сигарету, к Вите подошёл.

— Огоньком поделишься?

Вместо ответа Пчёла протянул «СаМца», за ладонью прикрыл кончики сигарет, чтобы их ветер не задул. Белый чуть помолчал. Когда табак на кончике вспыхнул, кивнул, затянулся.

— Анька как?

— Потихоньку, — кивнул Пчёла и такой холодный взор встретил на себе, что на миг язык, горький от никотина, прилип к нёбу. От затянутой раны по всему телу отдалось волной липкого жара.

Настороженность Саши к их отношениям сначала Вите была понятна; он догадывался, как неспокойно Белому за двоюродную сестру было, и потому смиренно выдерживал взгляды его недоверчивые. Потом Пчёлу недовольство Саши смешило.

А теперь оно раздражало. Бесило так, что у Вити каждый раз кровь не то, что нагревалась — она от высокой температуры белком сворачивалась, выпаривалась жидкостью до состояния вязкой лимфы и кожу изнутри тлеть вынуждала, сжигая в пепел.

Потому что его, равно как и Анну, невероятно выводило из себя чужое чрезмерное любопытство к их жизни, которая и должна была касаться только их.

И почему этого не понимал никто?..

— Что будешь завтра делать?

— Работать, — снова пожал плечами Пчёлкин. Слово дал, что с самим собой в русскую рулетку сыграет, если попытается Белому пожаловаться на французского мафиозника — или как там этот Делаж себя позиционировал — и его решение прилететь в столицу новой России ближе к закату.

— Это-то понятно, — махнул рукой, затягиваясь, Саша. Он выдохнул дым кольцом; оно почти сразу в воздухе от ветра растворилось тонким облаком: — На Анино день рождение какие планы?

Витя дёрнул щекой и принялся на ходу сочинять, разрабатывая параллельно новый план на завтрашний день:

— Утром-днём заеду, поздравлю. Подарю цветы, подарок свой, — он затянулся и не сдержался, вслух хмыкнув: — Надеюсь, примет.

— Что, может не принять? — усмехнулся Белый.

«Может. Только я тебе того не скажу — ещё Ольке проговоришься»

Бригадир лица старался не менять, чтоб Саня на лице не прочёл ответа. И даже взгляд глаз-льдин вынес — не раскололся, не задубел. Только стряхнул пепел и на сигарету посмотрел, словно думал, сколько ещё затяжек из неё ещё мог выкурить.

Хотелось вернуться в «Курс-Инвест». За ключами от авто, за снятым от духоты пиджаком, и потом в машину прыгнуть, покатить по Пушкина с открытыми нараспашку окнами.

— Что хоть хочешь подарить? — спросил Белов, старательно пытаясь из Вити хоть слово вытянуть. Хуже, чем клещами — ржавыми, скрипящими клещами.

«Блять, Пчёла, язык как помело. Молчи уж, балабол, сам же себя в угол загоняешь!»

Посмотрел на небо — облака шли худыми редкими полосами. Подумал, что было бы очень кстати, если б Сане позвонила, поторапливая, Ольга.

Или, наоборот, чтоб на Витину трубку поступил вызов от Ани, которой Пчёлкин бы позарез понадобился именно сейчас.

Он бы тогда поехал бы быстрее, чем с мигалками.

— Так тебе всё и расскажи, — выдавил из себя усмешку бригадир и, выбрасывая сигарету, из какой мог ещё две-три затяжки выкурить, протянул другу ладонь: — Завтра-послезавтра и узнаешь.

Саня чуть повременил, думая о вещах, который Пчёла понимал отлично — хоть руку на отсечение отдал бы. Белов вернул ему усмешку, поняв явный намёк, и зажал между челюстями сигарету.

— Ну, ты и интриган, Пчёлкин, — отпятил губу в одобрении Саша, и Пчёла, разведя в жесте, характерном только ему одному, направился к крыльцу.

— Чего-то не отнять, Белый!

— Завтра в шесть, — напомнил ему Саня и, затягиваясь, сел в автомобиль с трёхконечной звездой на капоте. Пчёлкин кивнул спокойно, понимая, что лишился ещё нескольких часов завтрашнего дня, и Белого проводил с улыбкой.

Лишь когда «мерс» скрылся за аркой, выезжая на развязку бульвара с Третьим Транспортным, Витя помрачнел, сплюнул горькую от скуренного табака слюну на землю и тихо ругнулся на ироничную суку-судьбу.

Комментарий к 1991. Глава 19. На данный момент работа является «Горячей», что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада узнать ваше мнение о главе❣️

Не забывайте оставлять комментарии ❤️ Это очень влияет на настрой и помогает писать дальше – больше😌

====== 1991. Глава 20. ======

Комментарий к 1991. Глава 20. Нет слов. Приятного прочтения.

Они тянули жребий, решая, кто поедет встречать Амори Делажа и его делегацию в Шереметьево. Проиграл — или выиграл, Пчёла так и не понял — Космос.

В шесть часов, тридцать семь минут Холмогоров закурил, набирая Макса. Кос вслушивался в гудки, в перерывах между затягами тайком поглядывая на Людку — Бричкина сидела за своим извечным постом и тихо попивала чай с конфеткой. И пока между ними летали искорки, пока решались серьёзные вопросы «конвоя», Саня стоял возле зеркала, висящим в его кабинете, и уже в который раз поправлял воротник рубашки, словно не знал, как ему лучше — с рукавами прямыми или закатанными.

Пчёлкин сидел, молча, по многу раз сгибая какую-то ненужную бумажку. Посмотрел — линии сгиба стёрли за собой слова, но ещё можно было прочитать адрес хорошего цветочного, которое ему Фил рекомендовал.

Утром Витя отправил Анюте, имениннице своей, букет цветов, над которым рассуждал долго. Хотел розы, но подумал, что слишком банально. Стоявший за кассой флорист со слишком уж сладкой  — да чего уж там «сладкой», откровенно пидорской — для мужчины внешностью предложил Пчёле взять цветы, похожие на смесь роз и пионов, но по названию не похожие ни на те, ни на другие.

Вроде, ранункулюсы, или всё-таки просто ранункулы?.. Мысленно Пчёлкин махнул рукой — так и не запомнил.

Он отправил девушке букет с запиской, и… всё. Увидеться с Князевой в первой половине дня не вышло; Анна сама потом при звонке ему сказала, что спала до одиннадцатого часа, поздней ночью заснув за «Графом Монте-Кристо», до которого, наконец, у неё руки дошли, а днём к девушке мама с тётей Таней заходили.

Дарить свой подарок при тёте Кате и матери Белова Витя явно не собирался. Потому и сидел теперь в конторе, злясь чуть ли не на весь мир, который к нему в тот день повернулся не столько спиной, сколько задницей.

Нихера не получалось. Всё — из рук вон… И именно в день её, блять, рождения.

Из приёмной донёсся бас Космоса, который дозвонился, наконец, до Макса. Холмогоров ему сказал про «конвой», быстро отключился. Пчёла рукой дёрнул, взглянул на время на золотом циферблате. Шесть тридцать девять.

Время вообще замерло.

Он откинул голову на спинку дивана. Вентилятор обдул шею, сырую у самого затылка. Отчего-то Витя представил, что ждало его эдак в… десять часов сегодняшнего вечера.

Ждал его VIP-зал ночного клуба у Ильинского сквера. Ждали переговоры с Делажем, который, вероятно, где-то над Мюнхеном летел тогда, и разгребание последствий раскрывшейся аферы блядского Лапшина.

А ещё Пчёлу ждала Анна, послушно вернувшая до полуночи к себе после празднования с Ольгой, ожидавшая его звонка, появления. Анна, ближе к шестому сентября принявшая за правду совсем дурную, неправильную мысль, что Пчёла забыл про своё обещание её вечер украсть.

«Блять, ну, нет же…»

Он почти в голос рыкнул, дёрнул с запястья часы, будто во всем они были виноваты.

Глупость какая-то; не забыл ничего, помнит всё, да так, что сам себе места найти не может в конторе, из которой редко хотел так сильно уйти, как тогда.

Витя зубы скалил. Всё повторял, что нет среди них двоих виноватых во всем этом дерьме. Он не виноват, что на переговорах присутствовать должен. Анна не виновата, что пятого сентября родилась.

Но всё равно обидно. В груди будто пусто, но оттого и больно.

Саша в очередной раз распустил рукава рубашки, на себя взглянул. Пчёла вдруг подметил, что Белый так перед зеркалом не крутился даже за несколько часов до церемонии бракосочетания. Отчего только нервничал так?

Переговоры, конечно, значимые — ведь, всё-таки, это первое появление на «международной арене», но и явно не на рубашку Беловскую будет смотреть Амори Делаж.

Пчёла достал из внутреннего кармана пачку сигарет, едва ли не наткнувшись пальцами на припрятанную бархатистую коробочку. Он потряс блоком; ни звука. Да и картонка слишком лёгкая.

Дьявол. Ещё и сигареты кончились.

— Сань, дай «СаМца».

— Кончились у меня, — Белов поправил галстук, узлы которого умел вязать лучше Ольки. — «Winston» сегодня взял. Будешь?

Витя подумал недолго и по итогу скривился — он те сиги считал слишком слабыми в сравнении со своими любимыми. Пчёле бы потребовалось две или даже три сигареты скурить, чтобы заглушить тягу к никотину на некоторое время.

И Космос ещё, аристократ хренов, «Malboro» курил.

Мужчина запрокинул голову, рассматривая потолок в поисках каких-либо трещин или неровностей. Саня снова закатал рукава. Минутная стрелка часов сделала всего-лишь один оборот.

Пчёла отчаянно рисковал к концу сегодняшнего вечера себя извести.

Он старался думать о чём-нибудь незначительном — что-то типа матчей чемпионата Советского Союза по футболу, который, вероятно, уже в этом году переименуется в «чемпионат России». Витя куда больше хоккей любил, — спасибо отцу — но вспомнил весть по радио. Корнеев из ЦСКА-шников, вроде, лучшим бомбадриром стал…

Чего-чего, но армейцы золото чуть ли не зубами выгрызали — Пчёла был вынужден это признать, даже если учесть то, как сильно клуб армии не любил; только вот в июле Ерёмина похоронили, а продолжают играть, да ещё как, «Спартаку» такие мячи загоняют!.. Кос, когда смотрит, орёт дурниной.

Витя почти смог отвлечься, вспоминая, какие лютые пробки были у манежа ЦСКА в день публичного прощания с разбившимся вратарём, как вдруг услышал вверх по лестнице чей-то топот и крики вздрогнувшей, подскочившей Люды Бричкиной.

Пчёла выдёрнул из-за пояса пистолет ровно в тот миг, как в приёмную, где в похожей стойке выпрямился Космос, влетел Валера.

Филатов дышал часто — бежал, как угорелый. Но сразу, как «прибёг», куда так спешил, на друзей посмотрел, словно забыл, для чего нёсся, сломя башку. Пчёла вышел в приёмную; неприятно деревенели ноги, отказываясь гнуться — да если бы гнуться, держали уже плохо…

Белый, который всё волнение за бесконечнымпоправлением мнущихся рукавов прятал, обогнул Пчёлу и к Валере, оглядывающему по сторонам в непонимании собственной спешки, подошёл.

Саша взял друга за плечи, когда Витя с Косом переглянулся в настороженном внимании, нутро пробирающим до атрофии лёгких, и спросил:

— Чего такое, Фил?

От вопроса, прозвучавшего почти обходительно в реалиях их дела, Валера собрался, будто ему хорошую оплеуху дали. Он взглянул на братьев. Отчего-то у Вити желудок прилип к позвоночнику.

— Аристарховича… того. Подкараулили. И, по всей видимости, наглухо.

Людмила, поднявшаяся на ноги, прижала руки к лицу и ахнула, едва ли не теряя равновесие. И Пчёла её реакцию совершенно разделял. Ему будто калёные иглы вонзили в виски́, глаза и солнечное сплетение, когда Космос очень кратко, но резко высказался, ударив кулаком по стойке секретарши:

— Суки!!!

«Не то, что суки…» – не согласился мыслями, снующими туда-сюда разворошенными мышами, Пчёлкин. «Гандоны, Кос. Конкретные пидорасы»

В поднявшемся шуме, слышимого с соседних кабинетов, где бегали, кудахча, бухгалтерские девки, Белый оглянулся на сторонам — словно оценивал формат грядущего бардака. А потом, сам контроля больно не держа, за Валеру схватился и заговорил часто, спрашивая:

— Чего ты мелишь, Фил? Какой «наглухо»?! Какой «подкараулили»?

— Да «какой-какой», заладил, — огрызнулся Фил, скидывая с себя руки бригадира. Почти натурально рявкнул — но не в злобе, а раздражении, в тот миг более, чем ясном: — Будто не знаешь, как у нас дела могут делаться!..

— Фила, если ты, блять, шутишь, то лучше сейчас скажи.

Саня даже не пытался быть веселым. Он улыбался странно, как контуженный взрывом, и этим конкретно злил. Валера, прошедший к кулеру, обернулся так, что осталось загадкой, как у него плечо из сустава не вылетело.

— А чё, Белый, не смешно тебе?

На скулах Коса — резких, прямых, как отвесные скалы — появились желваки. Людка за стойкой беззвучно тряслась, едва не сползая под стол, и одной дрожью своей бесила — грёбанный лист на ветру.

Пчёле потребовалась сигарета — хоть «Malboro», хоть сраный «Беломорканал», который впервые у деда покойного стащил. В тот миг — всё равно.

На следующем вопросе Саня перестал несерьезную лыбу давить. Спросил так, что бухгалтерши за соседней стенкой притихли мышками, а в приёмной стало на пять-семь градусов холоднее:

— Откуда информация?

— Кабан позвонил, сказал сам.

Валера налил холодной воды себе в бумажный стаканчик, осушил сразу весь — даже водку так не пил — и только тогда продолжил:

— Он Буревского должен был на переговоры привести, но рано приехал. Поднялся в квартиру, авось Аристархович готов мог быть уже. А его нет. Только сына встретил. Сказал, что батя спустился за сигаретами, но уже минут сорок не возвращается. Кабан…

У Фила снова в горле стало сухо, и он развернулся обратно, заново воды налил себе. Саня же на диван сел, уже всё в единую картину сложив. Космос ещё сильнее ощетинился, выдыхая зверем, и снова кулаком ударил по столешнице.

— Блять!..

Людка на месте подпрыгнула, как на кочке, опять, утёрла в тишине, кончающейся за порогом приёмной, слёзы. Любимый бригадир Бричкиной сам к Белому сел. Кинул на столик пистолет свой — он чуть не проехался по поверхности, падая.

Пчёла поклясться мог, что у него под рубашкой щёлкнул, начиная свой отсчёт, пояс смертника.

Ёбаный рот, ну, что за день…

Фил ещё воды выпил и закончил мысль, и без того всем ясную:

— Кабан по окрестностям поехал. Сам сказал людям проверять поступающие в больницу и ментовку звонки. И нашёлся наш переводчик в Кунцево. Кровищи потерял… Тьма.

Белый на Валеру посмотрел так, словно до последнего надеялся, что Фил шутил, что решил обстановку разрядить так, но спрашивать повторно о том не стал. Филатов только к стене облокотился и глаза прикрыл.

У Сани на шее затянулся ублюдский узел удавки, душащий нещадно, не идущий ни в какое сравнение с галстуком тёмно-красным.

Внутренний голос подсказал — не шепотом, а гулом медного набата — Сане, что им всем огромный пиздец светит, если они не придумают чего-то. И Белов на выдохе за голову схватился. Запястьями упёрся в череп, себя по вискам забил, приговаривая под нос: «Думай, думай, Белов, думай!».

— Аристархович… прям конкретно все? — спросил Кос о вещи, которая, вероятно, была риторической. — Или в реанимации?

— Не знаю, — раздраженно повёл головой Фил, словно сам был в состоянии, похожим на самочувствие их переводчика. — Знаю только, что в его экстренно в пятьдесят первую больничку увезли. А что уж с ним делают… без понятия.

Пчёла дослушал Валеру. Особенно вдруг ему стало горько — хотя казалось, больше просто уже некуда — за дядю Ваню, который ещё вчера, да что там «вчера», сегодня днём, не думал даже, что получит по башке удар дубинкой, раскладывающий черепушку наголо. Хороший мужик был, смышлёный.

Витя провел рукой по голове, снимая с себя невидимый головной убор, и перекрестился рукой, в которой зажимал пистолет.

— Кабан не сказал, кто? — спросил Белый, взгляда не подняв. Валера вдруг усмехнулся, хотя и знал, что смеяться мало кто будет.

Он стул, стоящий у стены, развернул. Сел, локти положил на спинку.

— Вероятнее всего, люди Лапшина.

Теперь не сдержался Пчёла. Под лёгкими хлопнуло что-то, когда он ладонью по стойке ударил. Руку, пальцы прострелило онемением; Люда, плачущая тихо, взвыла ни то от испуга, ни то от услышанной новости — будто с Бричкиной спросил бы кто за этот финт Артура.

А Вите захотелось резко пострелять. В идеале — прямо в говнюка Лапшина.

— Я его убью, — заверил вдруг Космос и пистолет взял, думая прямо сейчас ствол расчехлять. Холмогоров в звенящей от громкого заявления тишине проверил в магазине наличие патронов, поправил за спиной кобуру.

Только после того спрятал ствол и, не поднимая взгляда на бригадиров, оправдание, в котором не нуждался никто, сказал:

— Он мне надоел. Сколько ещё эта тварь палки в колёса вставлять будет?

Саша ничего не сказал — молчанием своим добро дал. Легко, не задумываясь; мысли о срывающихся переговорах тогда волновали сильнее жизни сраного Лапшина. И если бы Холмогорову за французом в ближайшие двадцать минут не надо было ехать, то Космос, вероятно, прямо бы тогда с места своего встал и поехал по всей Москве колесить в поисках Артурчика.

Витя бы с огромным удовольствием компанию ему бы составил.

— Делать что будем, Сань? — спросил Валера, чуть покачавшись на стуле, скрипящим ножками.

Белый опять промолчал; показаться могло, что он не знал. Но не так; Саня не сталкивался с вещами, из которых не мог найти выход — по крайней мере, до того момента.

Срывать свой «рекорд» Белов точно не собирался.

Потому и думал, сильно, старательно, много, как, наверно, никогда до того. В голове прокручивал всевозможные — даже самые сюрреалистичные — варианты, идеи, какие его и бригаду могли спасти.

Вите лёгкие скрутило усилившимся желанием закурить, и тогда он кинул, снимая-ставя пистолет с предохранителя и обратно:

— Видимо, знак, — и, поймав взгляд Коса, пояснил и без того ясное: — Будем решать вопрос так, как решаем обычно — не словами. Делом.

— Стрелять планируешь?

— А что, другие варианты есть? — спросил Пчёла, раскинув в стороны руки с огнестрелом. Он пожал плечами, когда никто ему не ответил, и продолжил, только сильнее уверивая в свою идею:

— О чём мы с этим хером французском договоримся без переводчика? Аристархович же предупредил, что Делаж без своего помощника прилетит, как его там — Божю, Бюжо?.. Хер знает.

Холмогоров дёрнул скулистой щекой и с Валерой переглянулся, глазами спрашивая, что он думал. Фил в ответ на Саню покосился, словно на него ссылался. А Белов всё так же смотрел в пустоту куда-то, гоняя в голове мыслишки, какие не озвучивал — пока.

Молчание звучало почти единогласным согласием. Витя тогда совсем распалился:

— Будто в первый раз, ну, правда!.. — почти фыркнул, думая сбить колебание с бригады. — Учить вас, что ли, надо? Пистолет к виску — и сразу поймёт, чего хотим, без перевода обойдётся. И металл ему уже не нужен будет, вот увидите!..

— Ты такой интересный, Пчёла, — хмыкнул, наконец, Белый и с места поднялся. Взгляд у него был всё так же мутен, — видно, ото льда в глазах, туман дающий контрастом своим — но говорил Саня уверенно:

— Ты думаешь, что Делаж такой простой и наивный, что без ружья прилетит? — усмехнулся Саша и щёлкнул зареванной Люде, которая лишнего вздоха сделать боялась: — Кофе сделай.

Та антилопой кинулась на кухню, но так же старательно грела уши в соседней комнатке, когда Белый, спровадив девчонку, сказал ни то Пчёле, ни то всей бригаде своей:

— Ну, пригрозишь ты ему, допустим. А дальше что? Думаешь, он в ответ не пальнёт?

— Резонно, — хмыкнул Космос, но на Белого посмотрел с ещё бо́льшим сомнением, чем на Витю. Дёрнул щекой.

— Но, Сань, он прав. Никто по-французски тут не «андерстенд». Чего говорить-то будем?

Белый с секунду не подвижен был, словно в последний миг все «за» и «против» взвешивал. А Пчёла будто в руках держал голый провод под напряжением, который кинул, блять, в Байкал, не меньше — вот как его тряхнуло от мысли, какую он не ждал, какую не хотел ни сам озвучивать, ни слышать от других.

— Пчёл, сходи, покури, — указал ему Саня.

Он понял. Но не вышел — ещё чего. Нервные окончания в мозгу грозились взорваться щепотками тротила, но Пчёлкин в ответ Белову так же приказал:

— Саня, не смей.

Белов дёрнул щёкой. Маска «босса» щёлкнула на лице Саши кожаными ремнями, какими даже психов в Кащенко не вязали к постели. Вернув себе самообладание, какое минуту назад рисковал потерять, он указал пальцем на Космоса:

— Ты всё так же едешь в Шереметьево. Можешь сейчас уже двигать, чтобы без пробок добраться; Ленинградское через минут сорок встанет на разъезде с МКАДом так, что рискуешь опоздать. Конвой с собой возьми, — и чуть запнулся, прежде чем сказать:

— С Делажем поздоровайся, но не говори больше ничего. Пускай не расслабляется особо.

Холмогоров слушал, молча. Всё понял — ведь все ясно и просто. Кос не моргал даже, боясь что-то упустить; явно хотел остаться ещё, чтобы весь план Сани услышать, но Белов молчать решил до тех пор, пока друг из конторы не уедет.

Тогда мужчина, выдохнув, проверил пистолет за рубашкой, поднялся на ноги. У самого порога он набрал повторно Макса и махнул рукой, не прощаясь.

Только когда шаги Коса раздались на лестнице, Белый обернулся к Валере.

— А ты, Фил, бегом на Патрики. Аньку перехвати и подвози её к Ильинке к восьми.

— Саня, не смей.

Слово в слово повторил, но Белый в лице не поменялся. Пчёле до последнего хотелось верить, что он ослышался, что Саня другое что-то сказал, а с ним игрались взвинченные до предела нервы. Только вот Белый быстро Филу махнул, веля торопиться.

У Вити земля под ногами обратилась в пыль.

— Белый, ты чего удумал, мать твою?

— Задницы наши спасаю, — огрызнулся в ответ и пошёл навстречу Пчёле, загораживая ему проход. Не смог бы кинуться наперерез Филу, остановить бы не получилось Валеру, у которого лицо будто серее стало.

Белый стал преградой. Во всех смыслах.

— Каким образом? Спасаешь нас, втягивая в это дело девчонку?

Он своего голоса бы не узнал — вот как шипел Пчёла, сдерживаясь, чтобы кулаком на Белова не замахнуться, не подправить ему физиономию перед встречей, какую поставил выше всего — в частности принципов двоюродной сестры.

— Ты не попутал, Белов?!

— Ты так говоришь, Пчёл, словно у тебя девять жизней, — так же ему Саша прошипел, не замечая, как замерла в дверях Люда, проводившая взглядом Валеру Филатова. Секретарша побоялась каблуками ударить слишком громко, чтобы внимание на себя обратить, когда Саша вдруг тон поднял, на указывающий крик переходя:

— Всех не подставляй только!

Это Витю взбесило, словно ему на язык растолкли таблетку озверина:

— Это я тебе сказать должен! Аню-то нахера в переговоры впутывать?!

— Где мы за полтора часа переводчика достойного найдём, а? — проорал вдруг Саша. Витя затих на миг не столько от крика, вызывающего мелкий писк в ушах, как от мысли, что воплями Белый просто хотел его морально расшатать, подмять под себя.

Это Пчёле придало сил ругаться отчаяннее:

— У нас, что, связей нет? Или все дядьки из области и за её пределами, с которыми мы теперь в ладах, не могли подсказать кого?

— Ты с ними бы потом как расплачивался, скажи мне? — спросил в разы тише Белый. Витя разгоряченным умом быстро понял — манипуляция, в самого умного играет. Сука.

— Ты лучше меня знаешь, Пчёла, на какой ахренительный счётчик ставят за такую «помощь».

— Это, блять, единственное твоё оправдание? Решил приплести сюда Князеву, до пиздеца боящейся криминала, только потому, что с ней можно «не расплачиваться»?!

Белов дёрнул щекой. Пчёлкин счёл это за «да», что стало последней каплей. Каплей керосина, попавшей в костёр. Рёбра от вздохов хрустели, едва не ломаясь.

Витя схватился за воротник рубашки, которая никак Белого не устраивала.

Мушка пистолета по касательной задела лицо Саши, чуть кожу холодя, и тогда Пчёлкин встряхнул друга, словно думал так ему мозги на место вставить. Люда прижала ладонь ко рту, душа испуганный вздох, когда Витя прошипел, планируя до Белого достучаться, с каждым словом силу голоса прибавляя:

— Ты не хуже меня знаешь, как её вся наша тема пугает. Даже если Аня и выступит переводчиком, ты представь себе только, что с ней потом будет. Она в театре-то твоём блядском появляется только по большой необходимости. Боится, мать твою, в микрофон строчки читать, а ты хочешь, чтобы Князева переговоры с парижской группировкой провела! Ты, бля, понимаешь хоть чуть, в какое болото её тянешь?! Или, может, хочешь, чтобы её, как Аристарховича, в подворотне через месяц-другой грохнули?!

Белов вздохнул-выдохнул, взгляда внимательно-пустого не отводя, а потом свободной рукой оттолкнул Пчёлу, основанием ладони ударяя по виску. Тупая, горячая боль, к какой не привыкать, в тот раз отчего-то сильно дала на мозгам; Витя, не зацепившись толком за воротник Сани, отлетел спиной на высокую Людину стойку.

Какой-то позвонок особенно сильно задело. Пчёла сдавлённо ругнулся, как от удара по яйцам. Пистолет скользнул из ладони на пол.

«Блять!»

У Вити сердце кольнуло до онемения мышц плеч, когда он к огнестрелу потянулся наперерез Белову. Но Саня оказался ловчее.

Он ногой оттолкнул пистолет, словно тот был жестяной банкой, не больше. Ствол прилетел прямо под ноги Бричкиной, ударяясь о носки красных лакированных каблуков. Пчёла дёрнулся к оружию, когда секретарша с воплем в сторону отскочила, едва ли не расплескивая на блузу кофе.

Только вот Белый схватил друга за пиджак, едва ли не отрывая атласного рукава, и Витю в сторону толкнул с силой.

Провопил так, словно криком своим думал обездвижить:

— А-ну хватит! Развёл тут рыцарство, блять!!! — и дал по лицу ребром ладони, сжатой в кулак, оглушая Пчёлу на левое ухо. Саня схватился за волосы друга, встряхнул ему голову; он почувствовал по натяжению русых прядей в кулаке, как Витя, рыча в злобе, отпихнуть его пытался, но Белый удержался.

Саша не кричал. Напротив, тихо проговорил, контрастом кровь обращая в густую жижу, липнущую к стенкам вен изнутри, вынуждая уши загудеть от почти тишины:

— Дураку ясно, что ты за Аню трясешься, как за самого себя. И я тебя в этом очень понимаю, Пчёла. Я за неё, блять, глотку перегрызу любому — даже самому себе. Но вот сейчас только Князева нам может помочь; она самый оптимальный наш вариант. Никто другой, как бы ты того не хотел — ни «дядька из области», ни «Кольт» по-французски не трындят.

Его поняла даже Людка, побелевшая до цвета штукатурки. Но Пчёла смиряться не собирался; он смотрел исподлобья так, что за окном бывшего «Курс-Инвеста» слышался гром, и не дёргался лишь потому, что его за волосы держали, грозясь с корнем вырвать.

На миг показалось, что это — не так уж и страшно. Куда уж там, чего бояться?.. Витя проскрежетал так, что Бричкина подумала, что Пчёлкин только что в смертном приговоре поставил свою размашистую подпись:

— Лицемер ёбаный.

Белый усмехнулся, не понимая, отчего ещё кулаком не раскрыл Вите только заживший кровоподтёк — подкинул бы Ане ещё работы, вынуждая перекись лить, бинты расходовать с пластырями. Льдины в зрачках морозили так, что едва теплая вода могла почудиться кипятком.

Он Пчёлу по голове толкнул, что тот откинулся на спинку дивана, и пальцем постучал по черепушке бригадира, едва не плюющегося от осознания, что перед глазами всё двоилось ни то от злости, ни то от оплеухи.

— Отдыхай, Пчёла. Время есть.

— П-шел нахер.

Саша поджал губы. Ждал, что пройдёт две или три секунды, у Вити башка перестанет кружиться, как после катания на карусели, и Пчёлкин вместо слов воспользуется кулаками. Но, видно, слишком сильно Белов дал по виску, что Пчёла, хоть и чёртовым Везувием грозился не сейчас, так через миг взорваться, но сидел, не в состоянии подняться.

Ничего, подумал. Оклемается.

Белый хлопнул друга по плечу, веля остывать. Витя его руку стряхнул, словно пальцы у Сани были в слизи.

Бригадир тогда опять усмехнулся, пуская этим последнюю отравленную стрелу, принял от окаменевшей Люды кофе и ушел в кабинет, снова приводить себя в порядок.

Сука, как он его ненавидел тогда…

Секретарша боялась шевелиться, дышать и вообще как-либо о себе напоминать. Оставшись в приёмной с Пчёлкиным, чувствовала себя загнанной в клетку к раненому зверю. И хоть биологию прогуливала часто, Бричкина знала хорошо, что животные такие бились отчаяннее. Сильнее.

Рискуя сохранностью нервов и барабанных перепонок, Людмила всё-таки подошла осторожно к бригадиру, в ясной ей ярости на самого себя прикрывшего глаза:

— Виктор Павлович, вам лёд принести?

Он покачал головой из стороны в сторону. Не смог вдруг дышать спокойно. Сердце застучало так, что за один только выдох Пчёла насчитал восемь ударов; руки в собственных волосах запутались в тряске, а пальцы стали крючками. Не выпутается, подумал тогда, не сможет…

Уже — нет. Уже застрял.

От чувства, что ничем Белову не помешал, что ничего не сделал, чтоб Анну от этой херни отгородить, бронхи будто плевой заложило.

«Что ты, блять, Пчёла, учудил? Ты куда её затащил? Нахрена?!»

Витя ответов на вопросы свои не знал. Мышечные ткани будто полили бензином — всё горело: мысли, чувства, здравость.

Он кулаком ударил по столу, вынуждая Люду отпрыгнуть назад к стойке, и крепко-крепко сжал гудящую колоколом голову в руках.

Часы показывали шесть часов сорок шесть минут. Князева, вероятно, шла с выхода Тверской станции метро к Патриаршим прудам и даже ещё не догадывалась, куда оказалась втянута.

В первые минуты поездки Валера на личном авто мчал по Цветному, и мысли в его голове носились, как, наверно, не разбегались даже при взрыве на Котельнической. Но на очередном светофоре, какой обычно раздражал одним только присутствием, Филатов вдруг посмотрел на время, выдохнул и понял, что нескладно что-то выходило.

Барышня Пчёлы хотела отпраздновать день рождения с Сашкиной женой — об этом оба бригадира упоминали на неделе. Собирались Князева с Беловой в ресторане у Патриарших прудов к семи часам, до которых оставалось чуть больше десяти минут. Хорошо, допустим.

А Делаж только в Москву прилететь должен был к восьми. Тем более, от Шереметьево до Ильинки добираться минут сорок — и то, без пробок, в пятничный вечер более чем нормальных, привычных.

Не было смысла караулить Князеву у Патриков, закидывать её на заднее сидение машины жестом, каким крали невест на Кавказе, и увозить вздёрнутую Аню в клуб за полтора часа до начала переговоров.

Это, как минимум, было бы не по-мужски.

Да и Витя прав — Князева явно не в восторге будет от новости, что сегодняшним вечером не шампанское за своё счастье и здоровье пить станет, а выступит связующим звеном между парижской и московской криминальной группировкой. Прекрасный подарок на день рождение, ничего, конечно, не скажешь!..

Если бы Валера её без объяснений увёз со встречи, она и распсиховаться бы могла. Ну, точнее, не распсиховаться… Расстроиться.

Но это в любом случае бы никому не пошло на руку — ни самой Ане, ни Саше, такую ответственность возложившему на плечи двоюродной сестры, ни Вите, за девчонку дергающимся, как за самого себя.

Филатов ехал на первой скорости, ища место у забора, каким был обнесён пруд возле Тверской. Заранее включенная «аварийка» отбивала ровный ритм, способный за долгое время молчания свести с ума. Валера представил примерно в голове, откуда Аня с наибольшей вероятностью выйдет, и стал почти у перекрёстка Малой Бронной и Ермолаевского парковаться.

Ему было проще девчонкам дать сорок минут или час на «потрындеть», а потом уже заявиться в ресторан и… сказать, что Анюту ждёт сюрприз.

Да, так намного проще — и для него, и для самой Князевой.

Фил чуть сдал назад, чтобы между его авто и соседними машинами осталось примерно одинаковое расстояние, и откинулся на спинку водительского кресла. Принялся рассматривать горизонт в ожидании Анны Князевой, на этот свет появившейся ровно двадцать один год назад.

Валера слушал музыку, чуть постукивал пальцами по неподвижному рулю. Время шло неспешно, что Фила лишь немного напрягало.

«Явно уж не так сильно от всего бешусь, как Пчёла» — хмыкнул он про себя, и потом сразу же вслух усмехнулся.

Витя, вероятно, сейчас с Белым ссорится так, что Людка уши зажимает и под стол прячется в страхе пальбы.

Ох, ну и заварил же Лапшин кашу с этим алюминием!..

Мужчина хрустнул костяшками, хотя и помнил, что ему тренер в детско-юношеской спортшколе говорил, что это привычка дурная, и от неё избавляться надо, если Валера хочет всегда бить сильно. Фил Пчёлкина понимал хорошо, — он сам бы не был в восторге, если бы Тома на переговорах присутствовала, да далеко не свидетелем, а одним из главных действующих лиц выступала — но… вышло, как вышло.

Благодарить за это всё стоило Артура, который мало того, что вопрос свой с Делажем от них пытался скрыть, так и дядю Ваню чужими руками убрал. Хотя, казалось бы, Иван Аристархович тут вообще причём?..

Эх, бедные Буревские, что без деда своего будут делать…

Фил откинулся на подголовник; пульс слышался в ушах, плеском крови звуча громче радио, и в то же время отдавал в подвздошную вену на животе. Не особо приятное ощущение.

Наверно, Космос прав. Надо с Лапшиным кончать. Неизвестно иначе, что ещё выдумает и как о себе напомнит этот чудак через букву «м». Если не понимает по-хорошему, придётся разговаривать — и действовать — по-плохому.

Валера галстук оттянул, заглянув в боковое зеркало, и тогда увидел впереди фигуру, выделяющуюся пятном голубого платья. И Фил вынырнул из мыслей, вдруг услышав среди шума всех Патриков стук каблуков по брусчатке Ермолаевского переулка, с которого появилась Князева.

Ну, хороша, ничего не скажешь!.. Волосы девушка в тот день накрутила, изменяя любимым прямым локонам. Аня пальчиками-спичками перекатывала звенья серебряной цепочки клатча; атласное платье серо-голубого цвета обтекало по фигуре, на груди и бедрах собиралось аккуратными складками, делая силуэт Князевой более пышным и по-женски красиво-полным.

Пчёла, вероятно, если бы сейчас её увидел, то челюсть уронил на пол Филатовского «Saab»’а. И Валера, чисто по-мужски, его понял бы.

Анна оглянулась по сторонам, перебегая через переулок, по которому, как пешеход, переходить не могла, и вышла к самой окраине Патриарших. Она скользнула между двумя машинами, припаркованных прямо перед Филатовым, и Валера на секунду напрягся даже; не заметила ли его Князева раньше времени?

Но девушка поправила серебряные кольца, вдетые в уши, и направилась к ресторану у самой кромки озера. У входа её уже ждала Белова, которую Валера каким-то образом пропустил, с букетом белых роз и улыбкой такой нежной и ласковой, что и без того теплый вечер стал для Князевой ещё приятнее.

Девушки обнялись так, что несколько долгих секунд отпускать друг друга не захотели, и потом только развернулись на каблуках, перестукивающихся по асфальту, в сторону входа ресторана с улыбающимся швейцаром на пороге. Анна неловко приняла от подруги розы, махнула рукой, вероятно, смущаясь ужасно, и скрылась за дубовой дверью, открытой молодым хмырём в официальном костюме «Павильона».

Зашли. Не заметили. Уже хорошо.

Валера чуть подумал. Постучал по рулю, покрытому кожаной обивкой, и, решившись, заглушил авто. Он с низкой машины вышел, блокируя двери, в спешке направился к ближайшему торговому центру, в котором знал хороший парфюмерный магазин — Томке там на восьмое марта часто ароматы брал.

Всё-таки, у Анны сегодня день рождение. А на праздники без подарка заявляться — моветон.

Комментарий к 1991. Глава 20. Спасибо вам огромное за комментарии под предыдущей частью! Я возвращаюсь на лето в старый режим выкладывания глав – раз в 5-7 дней, а не раз в неделю☺️ Поддержите меня комментариями, пожалуйста – давайте повторим взрыв под прошлой главой💓

На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада узнать ваше мнение о главе и выслушать мнение о новом сюжетном повороте ❤️

====== 1991. Глава 21. ======

Второй бокал шампанского опустел, когда часы показали восемь двенадцать. Анна расположилась в кресле напротив Оли, которая вдруг углубилась в воспоминания и стала ей рассказывать про время, когда Сурикова с Сашей ещё знакома не была, когда весь мир подруги вращался вокруг экзаменов в музыкальной школе и оттачиванию навыков игре на скрипке. Князева к музыке испытывала ту же страсть, какую Белова — к литературе и иностранным языкам, но слушала так, словно сама заканчивала консерваторию и днями напролёт могла по струнам пилить.

Официант в форме, явно не подходящей ему по размеру, подошел к ним, сверкнул слишком белыми зубами и осведомительно поинтересовался:

— Вам всё нравится?

Ольга в чуть пьяном замедлении посмотрела на юношу, на бейджике которого было написано имя, непривычное для Москвы и области всей. Раньше, чем бывшая Сурикова успела что-либо сказать, Анна ответила:

— Да, всё отлично.

— Воду цветов не нужно поменять? Подавать десерт?

— Нет, не нужно. Пока это лишнее, — качнула головой девушка опять, отвечая на оба вопроса сразу, и тогда Марк, чуть поклонившись гостьям, отошёл к барной стойке. Оттуда он двинулся к другому столику, расположившемуся почти у входа, держа в руке два меню.

Оля отчего-то проводила официанта излишне внимательным взглядом. Князева, чуть весёлая от алкоголя, от радостного дня своего рождения, складывающего так ладно, с хитрым прищуром хохотнула:

— Белова, не заглядывайся на юных мальчиков, ты замужняя женщина.

— Я не на него, — махнула рукой Ольга и, чуть понизив тон, спросила у Анны шепотом, каким не разговаривали члены расформированного КГБ: — Как думаешь, Сашке такая жилетка пойдёт?

Анна не оборачивалась, чтобы не выдать излишнего интереса к мальчишке, приносящему и уносящему тарелки. Она только чуть нахмурилась в попытке представить двоюродного брата в униформе «Павильона», и отчего-то едва не засмеялась; уж слишком забавно выглядел в её голове Белов в ярко-красной жилетке с золотой выточкой по швам.

Прямо-таки в любой момент можно было бросать криминал и уходить в обслуживающий персонал на Патриарших!..

— Лучше чёрная будет, — подавила улыбку Аня, цепляя карбонару. Кусочки бекона почти растаяли во рту, даже не распавшись на волокна.

— Да ну, — опять махнула рукой Ольга. — Надоело. У него все или чёрное, или белое. Устала бодаться. Всё говорю ему: другие цвета попробуй, что вцепился в эту классику?..

— А он?

— Сама, думаю, видишь, — хмыкнула Белова и отпила немного игристого. — А мне кажется, ему красный пойдёт.

Аня в ответ только пожала плечами; ей не особо важно было, в чём двоюродный брат будет кататься по Москве, решая дела свои. Да и у Белого средства были, чтобы примерять как стандартные цвета, так и что-то более яркое. Так что, сам решит.

В конце концов, не маленький, сам себя одеть может.

Князева сделала глоток шампанского; мышцы плеч приятно схватило в тянущей боли. Так ощущалась боль от массажа, когда чьи-то крепкие руки — например, руки Пчёлы — разминали ей затекшие после непростого дня мышцы.

Она решила упустить, что «массаж» в исполнении Вити исправно сопровождался поцелуями в покрытую мурашками шею. Вспоминать о руках, одновременно и гладящих, и сминающих, в компании Ольги было рискованно — вдруг бы покраснела сильно?

Белова, вероятно, поверила бы в то, что щёки сделались румяными от алкоголя, ведь сама постепенно начинала сливаться с воротником красного платья-пиджака. Но рисковать Анна не собиралась.

Девушка постаралась мыслям не улыбаться, чтоб себя с потрохами не выдать. Посмотрела на белые розы, подаренные Беловой. Ей Витя сегодняшним утром прислал цветы нежно-голубые, вложил к ним записку, признавшись через бумагу, что те бутоны ему отчего-то Аню напомнили — сказал, что такие же нежные, прямо как «сама его Анютка-Незабудка» были.

Улыбка Князевой стала шире, а сердце сделало ровный кульбит.

Утром она проснулась от продолжительного звонка в дверь и с головой, гудящей огромным медным гонгом, проследовала в коридор, забыв даже посмотреть в глазок. Одеревенела, сразу просыпаясь, когда в руки приняла пышный букет от паренька-доставщика в кепке с рисунком ромашки, в тумане расписалась на бланке, подтверждая получение цветов.

Закрыла дверь в ошеломлении, вдруг поняв, что букетов ей раньше не приносили вот так — курьерами. Да, чего уж там, в принципе цветов до повторного знакомства с Пчёлой не получала.

Сердце от обилия мыслей и чувств пошло на второй прыжок подряд.

Расставаться с Ольгой, в которой Князева будто нашла подругу, какой смело назвать могла лишь покойную Инте Дауринс, не хотелось. Но встретиться с Витей хотелось чуточку сильнее, отчего Аня иногда косилась взглядом на циферблат часов у над окном, что было чуть ли не вовсю стену, и показывало Князевой одно из главных Булгаковских мест.

— А у меня тост! — произнесла вдруг Ольга, приподнимая бокал. Князева на подругу посмотрела с нескрываемым, но радостным удивлением, и взялась за ножку фужера.

Белова чуть наклонилась вперёд, длинными висячими серьгами ударяясь о край фаянсовой тарелки, и проговорила торжественно, но не громко:

— За мою подругу Анну Князеву, с которой судьба столкнула так внезапно, но радостно, — Оля протянула к ней бокал, не чокаясь, и Княжна, краснея от комплиментов, которых за сегодня наслушалась чуть ли не на весь год вперёд, посмотрела на Белову тепло и исподлобья:

— Чтобы двадцать первый год жизни запомнился тебе самыми яркими и теплыми воспоминаниями, а маленькие трудности на твоём пути делали тебя лишь сильнее!

Анна в стеснении голову набок склонила, но ударилась краем о фужер Ольги, в звоне стекла заглушая свою благодарность.

Князева сделала ещё глоток, чуть косея, и потом отставила в сторону бокал. Поправила волосы и вдруг услышала среди ненавязчивых переговоров других гостей ресторана стук чьей-то подошвы ботинок.

У Ани дрогнули пальцы в безосновательно радостной мысли, что это к ней, и девушка в кресле круто развернулась, обхватывая спинку сидения своего пальцами.

Завитые локоны пощекотали шею, пуская по плечам мурашки. От входа ближе к центру, к массивному окну, являвшего девушками Патрики, шёл Валера. Князева дёрнула бровями в неясности; малое разочарование сменилось интересом.

На губах появилась радостная, но чуть неуверенная улыбка, когда Филатов, отмахнувшись от секьюрити «Павильона» букетом из пяти роз, — почти таких же белых, какие ей вручила Ольга, — заметил взгляд Князевой и подмигнул девушке в ответ.

Анна обратно села ровно в кресле, облокотилась пальчиками об углы стола, в любой момент готовясь с места подняться, и взглянула на подошедшего Фила.

— Оленька.

Валера кивнул Беловой, что в не меньшей заинтересованности на друга Сашиного поглядывала, и развернулся к Князевой с букетом и небольшим пакетом из хорошего картона.

— Анечка. С днём рождения, дорогая! — совершенно искренне произнёс Филатов, и девушка на ноги поднялась, так же радостно возвращая бригадиру благодарность. Она приняла ладонь Валеры, перестукивая коротко каблуками, и напротив Фила очутилась.

— Спасибо, Валера! Вот уж тебя никак не думала увидеть!..

Князева, поняв, как прозвучать могла, быстро прикусила язык; вот ведь глупая!.. Но Фил ничего такого не заметил; он улыбнулся ей опять, но про себя подумал, что Аня, узнав об истинной его причине появления на Патриарших, не так бы обрадовалась.

Валере показалось, что где-то металлом провели по металлу, вот какой мерзкий скрежет почудился. И то, не снаружи, а будто где-то внутри.

Филатов протянул ей букет роз, колючие стволы которых спрятались за белыми бумажными листами. Раскинул руки. Князева под бок ему поднырнула, нос пряча в ароматных бутонах.

Тогда она Валере казалась такой счастливой, что просто жаль стало Аньку. Ведь к половине девятого явно такой радостной не будет…

Люди с соседних столиков поглядывали на них в заинтересованности, когда уже знакомый дамам официант подошёл к их столику с ещё одной вазой, уже наполненной холодной водой. Фил дёрнул щекой, едва ли не отгоняя молодого хмыря прочь, и девушке протянул пакет с вишневыми духами от Tom Ford.

Раньше, чем Анна успела ахнуть в изумлении, он голосом тише своего привычного тона сказал Князевой, чуть привирая:

— Тома просила передать тебе. С днём рождения, Анюта. Будь счастлива.

— Они слишком дорогие, — качнула головой Князева, глаза делая круглыми. Они тогда Филу напомнили советские пятаки, оставшиеся в прошлом. Валера на миг даже напугался, что придётся Анну уговаривать подарок принять на глазах у других людей, пришедших в «Павильон».

— Да брось, — махнул рукой Валера и протянул ей снова пакет.

У дамы с соседнего столика вспыхнули глаза в зависти, но черной или белой, Фил так и не понял. Князева оглянулась по сторонам, на Ольгу посмотрела, дожидаясь от неё поддержки, но Белова только прищурилась – бесхитростно и вполне себе радостно.

— Возьми, Анют, — попросил снова бригадир.

Князева поджала губы в сомнении, чувствуя себя откровенной нахлебницей, которая не заслуживала такого обилия дорогих подарков, но под взглядом далеко не самых бедных москвичей, сидящих неподалёку от её столика, передала официанту третий за сегодняшние сутки букет и взяла пакет.

Девушка обняла крепко бригадира, наверняка другим посетителям напоминая возлюбленную Филатова, и шепотом ему сказала:

— Не стоило ни тебе, ни Томе так тратиться.

— У тебя сегодня день рождение, — напомнил ей Валера и потрепал по плечу, но осторожно, чтобы случайно не скинуть с левой руки Князевой атласную лямку. — Тебе больше двадцать один не исполнится.

— Вы сговорились, что ли? — усмехнулась Аня и на Ольгу посмотрела. — Слово в слово цитируете!

Подруга только вскинула руки, словно говорила, что чиста, не при делах. Белова допила из фужера своё шампанское, когда Князева поставила пакетик с духами на стол, неподалёку от угла, и думала сесть на место своё, но вдруг поняла, что это, вероятно, максимально невежливо.

Она на Филатова посмотрела осторожно, будто исподлобья, не поднимая головы и злясь на себя за то, что взяла средств ровно на их с Ольгой праздничный ужин. Аня не смогла бы Валере даже стопку коньяка предложить, какой моветон!..

Князева в заправила выбившиеся из-за ушей пряди. Почти подозвала Марка, чтоб попросить для гостя своего меню. Но Фил тайком от девушек перевёл дыхание, а потом поймал Князеву за локоть.

— Погоди, не садись.

— А?.. — дёрнула бровями Белова.

— Очень не хочется прерывать ваши душевные посиделки, дамы, но, боюсь, Оленька, я должен у тебя Аню украсть.

— Чего? — нахмурилась Князева и даже чуть руку напрягла, словно думала вырваться из захвата Фила. Хотя и понимала прекрасно, что Валера плохого ей точно не сделал бы.

А если бы и хотел навредить, Анна против бывшего боксёра ничего бы сделать не смогла явно.

Она на Ольгу, что в удивлении вытянула овал лица, посмотрела. Стало ясно, что Белова об этой «краже» не знала ничего. Ни то от появления Валеры, что было снегом на голову, ни то от алкоголя, вынудившего на всё смотреть с бо́льшей внимательностью и осторожностью, сердце гулко стукнулось в горле, выбрасывая в виски́ несколько литров крови за раз.

Фил замялся лишь на миг, думая, как переговоры с мсье Делажем представить максимально… мягко, чтобы Князева поверила — хотя бы на то время, какое бы ему потребовалось, чтобы до Ильинского сквера доехать.

Потом улыбнулся ей и, даже ухом не ведя, опять девушке соврал:

— Ну, что ты смотришь так, Ань? Не мог же я тебя заранее предупредить о сюрпризе!..

Девушка снова метнулась взглядом от Ольги, которая молчала слишком долго, позволяя улыбке за себя говорить, к Валере. А потом вдруг почувствовала, как дрогнули ноги — будто коленные чашечки в пыль сточили.

Сюрприз? Вечером? А не то ли это, что Ане обещал Пчёлкин, в последний день лета в кровати с ней лежа и пальцем на спине девушки выводя узоры фантомные?

Князева отвела взгляд в левый нижний угол в попытке спрятать искры в глазах. Попытка, вероятно, вышла провальной.

У Филатова дрогнули пальцы, когда он взглянул на циферблат часов, на который не один раз косилась сама Анна. У них времени до встречи с французскими криминальными элементами оставалось всё меньше — с каждой фразой, лишним взглядом и вздохом секунды убегали песком сквозь пальцы.

Амори Делаж уже как четырнадцать минут в Москву прилетел. Вероятно, с Косом уже на разъезд к городу едет.

Валера провел кончиком языка по сухой десне и снова чуть потрепал девушку по спине, сказал:

— Нам нужно поторопиться.

— Оль… — поджала в сожалении губы Анна и развела руками, чуть не снося бордовый флакон в подарочной упаковке.

Неприятно сжалось на сердце что-то, напоминающее тугую петлю ремня, когда Белова улыбнулась — вежливо, разумеется, но Князева отчего-то всё равно виновной себя чувствовала.

Жена Саши на ноги поднялась, приняв руку Валеры.

— Всё нормально, Анютик. Не переживай, — кивнула женщина, поправила рукава платья-пиджака, на её точеной фигуре смотрящееся особо женственно. Оля взяла сумку, когда Князева проговорила извинение, сочиняемое на ходу, и стрельнула взором от Филатова до Анны. Подметила кокетливо:

— Тем более я, кажется, догадываюсь, кто в твоём окружении отличается такой оригинальностью.

Аня осознала явно, на кого подруга намекала, — всё-таки, не совсем они с Беловой глупы, чтоб друг друга не понять — и почувствовала, какой горячей стала шея, издевательски играя контрастом с не загоревшим лицом.

Валера хмыкнул выразительно, но не ответил ничего. Во рту стало только суше.

Захотелось смочить горло вином.

— Оль, давай на днях встретимся?.. — предложила девушка, сделав за Беловой пару шагов, но за ней к двери не пошла, притормозив без помощи Валеры у пустого рояля.

Ольга в ответ только процокала туфлями с острыми носами и, размахивая сумочкой так, что та била по ногам, оглянулась игриво за свою спину:

— Созвонимся, Князева.

— Тебе машину вызвать? — спросил Валера, догоняя Аню у середины зала. Бывшая Сурикова только шире зашагала и снова в кокетстве, каким очаровывала невероятно, покачала головой.

Громким голосом, напоминающим перезвон тонкого колокольчика, девушка сказала через половину ресторана:

— Я сама пройдусь. С двадцать первым тебя, Анюта!

Её спина скрылась за дверью, открытой предусмотрительным швейцаром ровно в тот миг, когда часы показали четверть девятого. У Князевой неприятно что-то сжалось в районедиафрагмы, отчего стало малость душнее.

Некрасиво, конечно, вышло. Даже очень.

Валера напомнил о себе прикосновением к локтю.

— Поехали?

Анна перевела дыхание — ладно, бывает. Всё бывает… Прикрыла глаза, сглотнув скопившуюся под языком слюну, по консистенции своей напоминающую пену, и качнула головой, подобно болванчику, стоящим на торпедо в авто Космоса.

— Сейчас. Расплачусь только.

Она по доскам «Павильона» застучала босоножками, стук которых в сравнении с дробью каблуков Беловой казался более глухим, махнула рукой Марку, требуя счёт. У официанта в алчности, едва ли прикрытой за вежливой улыбкой, вспыхнули глаза в ожидании щедрых чаевых.

— Давай я, — нашёлся Филатов, из внутреннего кармана жакета достал портмоне, забитый яркими купюрами. Только вот Анна, не собираясь ещё больших трат на себя принимать, пихнула его в локоть. За запястье схватилась, ногтями оставляя в меру глубокие полулунки на коже, и прошипела:

— Ещё чего? Убери!

— Да, Ань, мелочи ведь!..

— Ты лучше скажи…

Она достала из мелкой сумочки кошелёк. Отсчитала почти половину от своего аванса, полученного на днях, и, только когда Марк отошёл в сторону, делая вид, что интересуется удобствами других зажиточных гостей «Павильона», к Валере обернулась.

Спросила, не сдержав придыхания:

— Сюрприз… кто придумал?

Филатов почувствовал себя загнанным в угол. Ведь понимал явно, чьё имя Князева хотела услышать, — да это на поверхности лежало!.. — но отвечать не рэкетир торопился. Понимал, что подставит серьёзно любого, кого сейчас назовет.

Ведь явно не рада будет Анна «сюрпризу» в виде переговоров с Амори Делажем.

Валера неопределенно махнул рукой в горизонт. Ну, вот почему именно Косу так повезло, что именно Холмогоров, а не Фил сейчас по Ленинградскому шоссе в город возвращался? Его бы, наверно, даже Делаж, которого никто в глаза ещё никто из бригадиров не видел, не напрягал бы так, как напрягала Князева, смотрящая на него с плохо скрываемой надеждой.

— Ну, Анют, как я тебе скажу это? Сюрприз же! — он пожал плечами, вытаскивая из ваз свой букет и цветы, подаренные Ольгой, стряхнул со стеблей капли воды. Спросил, захотев вдруг побыстрее сесть в машину свою:

— Ты всё?

Князева поджала губы, вложила под чек несколько крупных купюр и потом только улыбнулась Филу чуть натянуто:

— Всё.

— Тогда поехали. Духи не забудь только!

Пчёла много выкурил до восьми часов вечера. Сидя в приёмной и места себе не находя от осознания, чем Князевой запомнится собственный день рождения, он Людке кинул, чтобы она Шмидта позвала; у бугая всегда была пачка сигарет, какие курила вся бригада за исключением Филатова.

За полтора часа из почти что полного блока, который Пчёлкин нагло стрельнул у человека Белова, осталось около пятнадцати сигарет. Анна бы обозлилась ужасно, если бы узнала, сколько он выкурил, но Витя не об этом тогда думал.

Он только снова и снова щёлкал огнивом у кончика сигареты, понимая, что привычный способ успокоить нервишки нихрена не спасал.

Вот же блядство.

Из пачки Витя вытащил шестую за полтора часа сигарету. В VIР-зоне ночного клуба с пафосным названием, какого Пчёла не удосужился запомнить, зазвенела трубка Саши, по размеру напоминающая шлакоблок. Белый посмотрел на стопку с водкой, к какой решил не притрагиваться до окончания переговоров, и потом, словно выплыв из забытья, вскинул голову, взял.

Витя затянулся глубоко в себя, горче делая слюну. Легкие сжались до размера кулака, когда Белов стал слушать говорящих, не говоря ни слова.

Кто? Кос с Делажем на борту? Или Филатов, подъезжающий к клубу с Аней? Оба варианта ему не нравились совершенно — до трясучки в поджилках. С Князевой он не знал, как объясниться, и даже выкуренные чуть ли не подряд сигареты ему ответа, подсказки не дали. И француза видеть теперь тоже не хотелось: слишком много проблем было от Амори.

Да и, чего уж там, беседовать с ним было бы не о чем без человека, говорящего по-французски.

Пчёла стряхнул прогоревший табак, скрывая дно пепельницы тонким слоем пыли, и обернулся к Саше. У Белого профиль остался таким же напряженным, и, казалось, даже грудь перестала от дыхания подниматься.

Витя снова затянулся, думая глушить мысли никотином.

Белов был прав: им нужен был человек, способный донести Делажу, чего бригада от него хотела. Но и себя Пчёла не считал виноватым; им нужен переводчик, да, не поспоришь, но Анна им становиться не должна была.

Не она, не сегодня, не так внезапно… Не её это. Князева боится структуры, в которой замешан Витя, её двоюродный брат, и не хочет в неё вливаться крепче, чем уже впутана сейчас.

И Белов знал это. Но сам же своим решением спасти переговоры только сильнее затягивал сестру в криминал, от которого у неё, в лучшем случае, мысли из головы улетали.

И это Пчёлкина злило до сих пор — злило так же сильно, как его собственная беспомощность.

Клубная аппаратура, едва ли освещающая зал для особо важных персон, мигала то белым, то синим цветом, когда Белов наконец сказал в телефон:

— Понял тебя. Чуть скорость сбавь. Не приехали пока.

«С Косом» — понял Пчёла. Радовался ли тому, что именно Холмогоров звонил? Витя не знал. Он потянулся к квадратному стакану с виски, который считал не более чем распиаренной версией привычного коньяка, но быстро отбросил руку.

Ему сегодня ещё за руль — по крайней мере, в идеале.

Саша ещё немного Холмогорова послушал, — тот, вероятно, шепотом объяснял, что сильно тормозить тоже не мог, — но ничего больше Космосу не сказал. Только сбросил и поправил рукава, какие решил всё-таки закатать.

— Где они? — спросил Витя. Сам удивился, каким упавшим стал голос. Хотелось верить, что от сигарет. Стоило, наверно, потушить окурок, но мужчина ещё одну затяжку смог выкурить.

Саня дёрнул щекой, словно кто-то потянул на себя невидимую нитку у самого уголка его рта, и сказал:

— У Склифа уже.

Сука, близко. Валера мог не успеть приехать до кортежа Делажа. Да если бы и успел, то навряд ли бы им троим хватило пяти минут, чтобы Анну в курс дела ввести, уговорить провести переговоры, и, чего уж там, успокоить.

Пчёла бы себя обманул, если б той необходимости не признал.

— Может, на Садовом в пробке встанут, — предположил Пчёла, не зная, кого утешить пытался.

Внутренности тряслись в такт битам, оглушающих парней и девушек в общем зале — представителей «золотой» молодёжи, способной оплатить свои выходные в одном из лучших ночных клубов столицы, но не «платиновых» детей, каким бы хватило средств на аренду отдельного зала, в котором можно и потанцевать, и покурить, и на мягких диванах полизаться в стельку пьяными.

Удары колонок доходили до мужчины по полу, отчего мелко дрожал алкоголь в рюмках и стаканах.

Белый снова усмехнулся уголком губ и откинулся на бархатную спинку софы, постукивая по полу широко разведёнными ногами:

— Главное, чтобы Фил на Патриках не встрял.

Пчёла резко выдохнул через нос, давя в себе злой смех. В горле стало горько и до боли горячо — так ощущался ожог.

Он зажал между челюстями сигарету, сам потянулся к вазочке из прозрачного хрусталя, переливающегося цветами клубной техники, взял из неё какую-то сосательную конфетку.

Мельком взглянул на обёртку; клубника и сливки. Как по-девчачьи.

Заменил на яблочный леденец.

Саня посмотрел на невысокий потолок и вдруг кинул с интонацией, напоминающей смесь вопросительной и утвердительной:

— Пчёл, ты не в обиде?..

Конфетка от вопроса, для Вити явно риторического, едва не застряла в горле; Пчёлкин сдержался, чтобы не закашляться, давая тем самым неугодный Белому ответ.

Он чуть подумал. А что говорить? Ведь одновременно злился и понимал Саню. Витя даже завидовал чуть тому, как быстро Белов, узнав новость, выбившую землю из-под ног у всех остальных бригадиров, собрался и решил, что делать.

Витя считал, правда, что тоже таким качеством обладал. Но принимал — иногда — такие решения, какие в будущем могли только бо́льшие проблемы создать.

Вспыльчив, да, чего-то не отнять.

Но до сих пор сжимались челюсти, вплоть до тупой боли в зубах, до хруста кожи, затянувшей старый кровоподтёк, когда Пчёлкин вспоминал, кого Саша приказал в клуб вести.

Если б не сидел на бочке с порохом, он бы заржал от мысли, как интересно всё получалось. Белов, смотрящий внимательно, чтобы Пчёла за подругу свою заступался, становясь для неё живым щитом, на него обозлился за попытку Князеву оставить в стороне от разборок, Анны не касающихся.

Ха-ха, блять.

У идеи этой были как плюсы, так и минусы — как и любой другой вещи в этом мире. Витю злило только, что в тот раз для него недостатком была вещь, для Саши выступающая явным достоинством.

Он перекатил конфетку во рту и понял, что молчал слишком долго. Тишина могла дать Белову отрицательный ответ.

Пчёла ткнул, наконец, горящим фильтром в пепел от уже выкуренных сигарет.

Протянул в неопределенности, стараясь быть максимально искренним:

— Я не в обиде. Если с Аней всё хорошо будет, то вообще буду счастлив, что всё так сложилось.

Хотел сказать честно, а по итогу душу вывернул наизнанку, швами наружу. Не будет счастлив, что так всё сложилось, кому лапшу на уши вешает. Не Анино это всё, не надо ей сюда рваться — ни самой, ни под чужими пинками. Белов чуть помолчал, буквально мгновения какие-то.

Потом сказал вдруг ни то с усмешкой, ни то с искренней улыбкой, в какую Витя бы навряд ли поверил:

— Она здесь под защитой такой, какой у Хрущёва не было! — и хлопнул по плечу. — В полном порядке будет, Пчёла, вот увидишь.

Мужчина ему кивнул; разумеется, будет. Он ведь рядом, в обиду никому, даже самому себе не даст. Но только телом цела будет.

А так ли хорошо будет мыслям, сердцу?

Это вопрос уже второй, на который Пчёла знал почти точный — и совершенно неугодный ему — ответ.

Он провел рукой вверх по щеке, по которой получил «лечебную» оплеуху от Белова, и понял, что Саня искреннего его переживания особо не разделял.

Аня сидела на заднем сидении «Saab»’а Филатова, который постоянно сворачивал из одного переулка в другой в попытке срезать путь по менее оживленным дорогам. Пятничным вечером дороги Москвы привычно становились красными, — как от сигналов светофоров, так и от фар машин, стоящих в пробках, — но пятого сентября Валера не мог себе позволить роскоши пожечь бензин в толкучке где-то на Тверском.

Он ехать старался аккуратно, чтоб спешки за круткой руля не выдать, но каждый раз, поглядывая на панель, показывающую время в столице, прибавлял в скорости несколько километров в час.

Князева, к счастью Фила, сидела тихо. Она с некой задумчивостью, больше походящей на скромную радость, поглаживала ногтями лепестки двух букетов роз и иногда смотрела на достопримечательности города через затонированное окно. Вопросов девушка тоже не задавала, не предприняла больше попыток разузнать что-нибудь у Валеры о «сюрпризе», какой ей, вероятно, не особо бы понравился.

Это бригадира равно как радовало, так и настораживало — потому что ощущалось затишьем перед бурей.

Мужчина завернул у Ильинского сквера, подъезжая к Маросейке. Он крепче сжал баранку и завёл машину в проезд переулка, на котором и располагался клуб.

Среди моделей не самых дорогих, но относительно поддержанных иномарок, которых в последние полгода в Москве стало удивительно много, машина Валеры выделялась — как минимум, значком автомобиля. А как максимум, красивыми номерами, в которым цифры и буквы не случайно сочетались между собой, показывая, что явно не обычный мужик рулил шведской иномаркой.

Он припарковал «Saab» под почти идеальным углом в тридцать градусов, найдя у другой стены клуба машину Пчёлы и ещё двух людей из конторы. Князева зашевелилась на заднем сидении.

Анна удивилась месту «сюрприза», но старалась сильно своих эмоций не выдать — так, видимо, было надо. Она только усмехнулась, думая, кто же до такого додуматься мог, отстегнулась.

Поправила осторожно костюм, чтобы случайно не показать за вырезом платья бюстгальтера, и спросила у Валеры:

— Мне розы брать?

— Возьми, — кивнул Филатов и заглушил двигатель, смолкнувший одним громким рыком. — Если что вдруг, то отправим их тебе домой.

— Какой ты обходительный, Валера, — улыбнулась чуть пьяная Князева и, цепляя одной рукой сумку, духи и два букета сразу, открыла дверь авто. Валера вышел следом.

К вечеру духота бабьего лета отступила от столицы, но Филатову легче дышать не стало.

Он мог поклясться, что слышал на какой-то очень высокой частоте, какую обычный слух уловить не мог, скрип пенопласта по стеклу, когда подошёл к Ане, предлагая ей свой локоть. Кривоватая улыбка, которую с трудом можно было бы назвать искренней, Князевой воспринялась спокойно, без задних мыслей.

Девушка взялась за руку бригадира, поправила волосы и, обернувшись за спину свою, заметила знакомый BMW седьмой серии у стены.

Для самой Анны стало загадкой, как улыбка не расчертила лицо ей размашистым движением от уха до уха. Кровь, бегущая по венам, резко сменила своё направление, поторопилась обратно к сердцу, что едва ли не лопнуло шариком.

Князева отвела взгляд в сторону, делая вид, что не заметила. Пальцы крепче сжались на стеблях роз, срезанных от шипов.

Фил закрыл машину и, чуть поторапливая, направился с Аней ко второму входу, который доступен был только для посетителей VIP-зала. Юный мальчишка, которого язык не поворачивался назвать «охранником», проверил списки на имя Филатова, и отступил от порога, пропуская внутрь.

Когда пацан остался за спиной пары, проводив Валеру и Анну внимательно-желчным взглядом, бригадир понял, что отступать им теперь стало некуда.

Комментарий к 1991. Глава 21. Спасибо вам за комментарии!!

На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада обратной связи; знайте, она правда очень важна для меня ❣️

====== 1991. Глава 22. ======

Комментарий к 1991. Глава 22. Девятнадцать лет назад на этот свет появился человек, фанфик которого вы сейчас читаете. И потому я, как любой порядочный именинник, проставляюсь – но не сладостями, чайком и конфетками, а главой на 20 листов 😅

Приятного прочтения ❣️

Витя подумал сначала, что силуэт, отбросивший тени на стены коридора — не больше, чем плод его укуренного воображения. Помутнение рассудка, вызванное духотой, волнением и обилием мыслей в черепной коробке, если так угодно. Только Саша вскочил с дивана так, словно его в спину толкнули сильно, едва не смещая позвонки, и тогда Пчёла понял.

Не мерещилось. Анна приехала. Раньше Делажа.

Стало одновременно горько и радостно.

Мужчина думал вслед за Белым подняться, раньше Саши с ней заговорить, чтобы… просто. Раньше Белова Ане что-то сказать. Только вот что говорить? Не знал. Оттого его, наоборот, словно прижало к спинке и сидению дивана. Как гвоздями прибило, честное слово!..

Пчёла посмотрел на Князеву и обрадовался вдруг, что Олька насела всё-таки на его девушку, уговорила в ателье сходить.

Костюм подходил Ане так хорошо, как ни одна тряпка с любого магазина — даже самого достойного во всей Москве. Ни одно платье, сшитое по стандартным меркам какими-то безликими швеями, не сидело на Князевой… вот так — одновременно сдержанно, одновременно невероятно соблазнительно.

Витя положил голову на замок, в котором сплелись его пальцы, поднял взгляд на лицо Князевой — она сияла изнутри так, словно глаза её заменили на дорогие изумруды, ловящие своими гранями свет яркой аппаратуры. Девушка поправила волосы, оглянувшись на Валеру, сказавшего ей что-то на ухо, и проследила взглядом за пальцем, каким Фил указал в сторону их с Белым дивана.

Мужчину своего Аня заметила только через какие-то секунды, когда осмотрела чёрно-бело-синий зал.

Тогда Аня улыбнулась так, что даже платье померкло, стало на ней серым пятном, каким всё вокруг Князевой казалось.

У Пчёлы ребра сжались узко, что могли оставить на сердце синяк, и тогда Витя, почувствовав странную, приторную тяжесть в плечах от Князевой, её присутствия и взгляда, всё-таки поднялся на ноги. Шире ступал, чтоб Белова обогнать, Анну первым обнять, поцеловать раньше.

Но Саша быстрее оказался.

— Милая!.. — встретил он Князеву с улыбкой, развёл руки в стороны, приглашая в объятья, обещавшие стать для Ани капканом.

Небезосновательная напряженность вдруг пропала, растворившись в шампанском, запахе одеколона двоюродного брата, в радости собственного дня рождения, и девушка к Белову навстречу застучала каблуками без сомнений.

Она обняла его так крепко, что руки с цветами и подарком сошлись на Сашиной спине в замке. Лепестки оказались почти в тон с рубашкой Белого.

— С днём рождения тебя, Анька! — шепнул он ей совсем искренне и за талию перехватил, без труда отрывая девушку от земли. Она вскрикнула, смеясь; Князева, дрогнув в руках крепких от потери опоры, вцепилась в плечи Сашины, едва не уронила презенты, полученные в «Павильоне».

— Ну-ну, поставь! — прохохотала так, что на миг музыка с зала будто стихла. — Голова закружится!

— У меня она и без того от тебя кружится.

Он сам удивился, как легко у него вырвался завуалированный комплимент, и перехватил Анну из рук Белова. Пчёла обнял её за плечи двумя руками; подбородком Витя мог упереться в макушку девушки, чуть голову наклонил и прокуренными губами оставил поцелуй у самых волос Княжны.

Она никотин не любила, но ласки Пчёлы девушка ценила сильнее, оттого и не пыталась отвернуться, чуть морща нос от запаха горького.

Она обняла мужчину за талию и подставила лицо поцелуям. Князева говорила тихо, но снова шепотом перебила биты, меняющие местами внутренности:

— Витя…

Пчёла прямо у порога выстрелил бы в Делажа, если бы его отсутствие дало возможность украсть вечер Ани — как и обещал ей. Пальцы дрогнули, выворачиваясь в давящей ласке, путаясь в волосах девушки; мужчина сжал-разжал пальцы на плечах Князевой.

— С днём рождения, малыш. Я так скучал…

Князева сильнее притёрлась лицом к его рубашке. Привычная, не обидная ни для одного из них острота застряла в горле, так и не вырвавшись усмешкой. Вместо того Анна сказала совершенно честное:

— Я тоже.

Он хотел ей лицо приподнять, чтобы поцеловать губами, с которых не пропал ни запах, ни чувствующийся на слизистой привкус табака, уже не так сильно раздражающий Князеву. Белов выразительно пихнул Пчёлкина в плечо. Словно, можно подумать, впервые увидел их, стоящими чересчур близко для «друзей».

Глыбовая ноша над душой добавила к своему весу несколько килограмм. Раньше, всего недели две-три назад, такой намёк встречался Витей с выразительной усмешкой.

Теперь смеяться не хотелось. Совсем.

— Сеструха уже взрослая совсем, да, Сань? — поддакнул Фил, так и стоящий возле дверного косяка. Саша на него обернулся быстро, наградил такой же быстрой утвердительной улыбкой. Не тепло совсем.

Валера протянул к Ане руки, пальцы сгибая-разгибая быстро:

— Анют, давай, отвезём подарки к тебе? Неудобно ведь.

Девушка кивнула и, не избавляясь от объятий, передала подарки. Фил, как по цепочке, передал их Кабану, быстро кивнувшему ни то Валере, ни то Ане, которую увидел впервые, и так же быстро скрывшимся во тьме коридора.

Тогда они остались вчетвером, переглядываясь между собой.

Анна смотрела на них со интересом и радостью, но сдержано поглядывала на мужчин, терпеливо ждала, когда кто-либо из бригадиров представит ей обещанный Филатовым сюрприз. А рэкетиры друг другу лишь напряженные взгляды возвращали.

Саша взглянул на Пчёлу, словно проверяя его реакцию. Глаза-льдины в холод не бросили — бригадир и без того был на собственном пределе искрящих нервов. Что-то лишнего думать нельзя, взорвётся.

Витя Аню обнял со спины — думал поймать её в случае, если девушка на пол осядет, не иначе — и подбородком упёрся в макушку Князевой.

В ответ Белов дёрнул щекой ровной, оборачиваясь лицом к двоюродной сестре. Он протянул к Ане руки, но в последний момент спрятал ладони за спиной, вставая в позу, характерную криминальному авторитету Саше Белому.

Он выглядел волком в овечьей шкуре, когда посмотрел на Аню; улыбка у неё была такой, что могла стать эталоном для учениц Института Благородных девиц, а вот глаза, напротив, совсем не сдержаны. Мерцали хлеще новогодних гирлянд.

Саня оскал свой Ане вернул.

— Ты, наверно, удивилась, когда Фил приехал за тобой?

— Это было неожиданно, — признала, чуть ли не мурлыча, девушка. Она пальцы положила поверх Витиных ладоней. Пчёла почувствовал, как Князева попыталась запрокинуть голову, чтобы на мужчину взглянуть с высоты своего роста.

Он крепче прижал подбородок, мешая Князевой.

«Не сейчас, Анюта, не сейчас… Не серчай, милая, прости»

— Очень не хотелось отвлекать тебя от ваших посиделок с Олькой… — протянул Саня и чуть раскачался с пятки на носок. Аня в ответ вправо-влево мотнула корпусом, будто пританцовывала под мотивы, какие ей никак не могли понравиться. И это стало первым звонком.

Витя взгляда её не видел, но Князева словно в груди подобралась; руки, животик под ладонями Пчёлкина стали меньше и крепче от напряжения.

«Смекнула, что не чисто»

Белов кинул взгляд с Ани на Витю, тогда закончил:

— …но мы не могли иначе.

— Валера?

Она прекратила качаться так же медленно, как и начала. Венка на шее дёрнулась в глотке, когда Князева посмотрела на Фила.

Бригадир губы поджал, отворачиваясь. Ему кто-то на душе скрёбся — не серьёзно, но ощутимо.

Девушка поджала нижнюю челюсть и вдавила пальцы в запястье Вити:

— Это и есть ваш «сюрприз»?

Фила, что, Князеву привёз под предлогом «сюрприза»?..

«Дьявол, блять, ну, зачем так?!»

У Пчёлы гортань завязалась в узел, почти взрываясь нарывным гнойником. Он глаза прикрыл, про себя ругаясь самыми крепкими словами, какие только знал. Не прекратил Анну обнимать. Подошёл ещё ближе, спину девушки в грудь себе вжимая так, что она, наверно, могла бы его мысли услышать, если б голове собственной обилия дурных дум не было, и крепче переплёл руки на плечах, им самим много раз оцелованных и оглаженных.

Князева из хватки не вырывалась, но и касаний ответных не последовало.

Саша коротко провёл языком по нижней десне, сохнущей от табака, и решил словами выстрелить, не иначе:

— Иначе бы ты не приехала.

Она поняла, но не всё. Хотя Анне не нужно было знать всё, чтоб собрать воедино всю картину. Князева взглянула в лицо Саше, в тот миг напоминающую маску ни то из камней, ни то изо льда. Нутро тяжелело.

Белов бы не дёрнул её, такими бы «объяснениями» не пользовался б, если Князева без вопросов могла приехать. Аня поняла быстро, но так же, как скоро мысль в голове прострелила, точно скачком электричества, сердце усиленнее стало кровь качать — так, что она в вены толкать начала бешено.

— Саша?.. — позвала, но вопросительно прозвучало имя Белова от дрожи в голосе, особенно заметной ставшей на втором слоге. Аня того не знала, но Пчёла не слышал в голосе ни у одного должника, ни одного оплошавшего юнца, бегающего на подсосе у Белова, такого тремора, дёргающим связки, как от холода.

Он губами уткнулся в темечко Анино. Прости, милая, Незабудка моя, прости меня…

Князева будто ещё мельче в руках Вити стала, когда двоюродный брат сделал шаг и, едва не вырывая девушку на себя, положил руки ей на плечи.

— Ты нужна. Твоя голова и познания.

Анна позволила себе моргнуть несколько раз глазами, сглотнуть скопившуюся в горле слюну. Ощутила вдруг на собственных плечах тяжесть стен — те давили сильнее Сашиного тона, морозящего артерии Князевой.

— Я не понимаю.

Белый вдруг улыбнулся широко, словно не ожидал от сестры тихого голоса. Думал, что Анна глотку рвать будет, не иначе, стоит только Сашу увидеть. А сестра пока даже на децибел тона не подняла. Валера и Витя переглянулись. Если Фил разделял какую-то часть радости Саши, то у Пчёлы снова онемели пальцы.

Двоюродный брат погладил Князеву по плечам, заговорил кратко, по делу, как привык разговаривать всегда:

— Меньше, чем через двадцать минут, здесь окажется французский… предприниматель, с которым мы вели переговоры с июля. Наш переводчик… приболел, и узнали мы об этом несколько часов назад.

— Нет, — со всё тем же тихим голосом сказала Анна. Глаза у неё большими стали, но зрачок сузился, потерявшись в побледневшей зелени радужки.

Она поняла. И сердце дало по ребрам так, что Князева себе от боли сильной могла бы приписать стенокардию, не меньше.

— Ань…

— Что с переводчиком с другой стороны? — выше поднялся тон. У сестры вдруг вена на шее стала сильно-сильно проглядываться — будто её кто-то грифелем прорисовал хорошо, теней коже добавляя.

Саша понял, что сглазил.

— Мы договорились об одном переводчике, Анька.

— Чтобы полностью рулить ситуацией? — усмехнулась вдруг Князева тоном, которого сама раньше не знала, после своего вопроса засмеявшись колоколом. Она отпустила Витины руки, отчего кожу на ладонях Пчёлы прошило холодом кондиционеров, и попыталась пальцы Саши с себя скинуть, но потерпела почти что сокрушительную неудачу.

Белов в неё вцепился так, словно думал, что отпусти он Анну — и она кинется наперерез охране к выходу.

Валера нахмурил брови и колом встал, на всякий случай, прямо в дверях.

— Что хочешь сказать?

— Что дураки вы, — огрызнулась Анна громко. — Переводчиков двое должно быть, чтоб стороны друг другу лапшу на уши не повесили! Не так, видимо, интересна французу ваша сделка, раз он пускает всё на самотёк! И ты не лучше, Белов.

— Сделка, значит, не интересна, но при этом сказал, что убивать прилетит, если своего не получит? — подметил братец.

Князева тогда вздрогнула крупно от слов про убийство, как от щёлчка хлыста по спине, и дёрнулась так, что и Витя, и Саша, в своих руках её держащие, почувствовали.

Аню качнуло в сторону, словно пол ночного клуба обернулся палубой корабля, наткнувшегося на айсберг. Она, теряя равновесие в чужих руках, снова попыталась откинуть от себя обоих — и Пчёлу, и Белого.

Стало вдруг нечем дышать, словно воздух весь заменили чистым кислородом, окислившим лёгкие изнутри до ожогов и кровоточащих язв.

Слёзный ком, давший резью в глаза, передавил гортань.

— Пусти, Белый!..

Саша сестру не послушал. Витя челюсти сжал, а вместе с ними — и Анну в руках своих.

Она натужно выдохнула, когда принялась руки крутить из его захвата.

Пчёлкин понимал, что со всего маху наступал на грабли, с двух концов которых восседали металлические зубцы, грозящиеся рожу расцарапать хлеще росомахи.

— Аня, послушай меня! — Саня проговорил громче, чем стоило, и снова качнул корпус сестры взад-вперёд. Её голова почти что безвольно подалась из стороны в сторону, падая на грудь Пчёле.

Он на миг обрадовался, что у девушки из-за ушей прядки кудрей вылезли, пряча лицо Анино за тьмой чёрных волос. А через миг сердце стало камнем, которое было проще из груди вырвать, чтоб не чувствовать тяготы.

«Нет уж, умненький, смотри, что ты допустил!..»

Князева брыкалась, руками упёрлась в грудь Саши, но он только ближе прижал Анну, сгибая руки её в локтях, делая те совершенно безвольными:

— Ты не можешь расклеиться сейчас, слышишь меня?!

— Не могу! — согласным всхлипом ответила, но не Сашину мысль подтверждала. Она не могла переговоры провести. Не могла, не собиралась ни за что, не готова, страшно! — Я не хочу!..

— Аня! — рёвом позвал Саша. Князева окаменела лишь на миг, но быстро стала отбиваться снова. Отчаяннее, наверно, лишь мошки пытались вырваться из паутины.

Пальцы брата на плечах ощущались наручниками, лишающими права дышать ровно.

— Ты всё можешь, слышишь?! Ты не «не можешь», ты не хочешь. Просто соберись!..

— «Просто»?! — вдруг рассмеялась Анна, но смех никто за ней не подхватил. — Ты себя слышишь? Думаешь, что это просто?!

В зарождающейся истерике она снова попыталась Сашу оттолкнуть, но тем только сильнее вжалась в спину Вити, у которого кровь закипала ни то от ярости на Белого, ни то жути грядущих часов, обещающих стать более чем напряженными.

Нет, провал. Зря Белов всё это удумал; Анна морально была не готова. И вряд ли будет когда-либо готова. Только зря они дёрнули её.

«Придётся по Делажу стрелять», — метнулась мысль в голове Пчёлы.

«Ну и хер с ним», — стало ему ответом одинаково равнодушным и яростным.

— Ты на эмоциях просто, Ань, — продолжал уверять её Белов. Ещё крепче сжались руки на впадинках плеч, хотя и казалось — и Ане, и Саше — секунду назад, что сильнее надавить было физически невозможно. Князева поджала губы, чтобы совсем в голос не зарыдать от боли, страха, душивших колючей проволокой.

Попыталась отвернуться в сторону, но от слов брата спрятать не вышло — руки заняты были, чтоб уши заткнуть.

Саня перевёл резко дыхание, как обычно делал перед глотком хорошей водки, и решил попробовать другую тактику. Сменил кнут на пряник, заговорил почти мягко, наклоняясь к горячему лицу Князевой:

— Подумай сама, Анька. Ты сколько лет этот язык учила? Ты как быстро и часто на французском читаешь? Вообще, Ань, правду хочешь? Мне иногда кажется, что ты в голове с самой собой не по-русски разговариваешь, а по-французски. Да ты же, бляха-муха, хотела переводчиком стать, пока в «Софитах» не осела!

— В том-то и дело! — дёрнулась в руках Пчёлы Анна, резко отвернулась в другую сторону, пряча от Саши мокрые глаза. Страх, к её удивлению, стал тесниться, уступая место стыду: — Я на немецкий делаю огромный упор сейчас, я не готова, не помню ничего!..

— Да ты смеешься, что ли? — прыснул Белый, искренне рассмешенный услышанным. Он хлопнул девушку по плечам так, что мог смять её руки в складку, и заговорил снова. Тихо, часто — грёбанный змей:

— Ты книжки читаешь на языке Наполеона. Как ты забыть это можешь?..

— Я в криминале не разбираюсь! — выпалила девушка; нос забился от слёз, сделал половину слов гнусавыми, едва понятными. — Скажет он мне какой-нибудь ваш бандитский термин, и что я передам?! Да меня убьют скорее, чем я вспомню, как «пистолет» переводится!

Витя крепче девушку перехватил, думая её над полом поднять, в сторону увести. Хватит, всё. Пусть идёт, успокоится. В туалете пересидит, пока они этого французика порешают, потом домой поедет.

— Белый, пусти её, блять!!! — гаркнул Пчёла, больше не думая терпеть. Достаточно с Анны. Облажался Саня, пусть признает и ствол начнет готовить, чтоб с Амори «поговорить» на языке, который любые криминальные авторитеты знали.

Саня решил за последний шанс уцепиться, потянул на себя сестру, едва ли не силой выхватывая Анну из объятий её мужчины:

— Возьми себя в руки!!! — проорал он, обратно меняя пряник на кнут. Воздух завибрировал от указа Белого, отчего Валера, стоящий у входа беззвучной тенью, в хмурости отвернулся. — Иначе отсюда никто не выйдет!

Анне показалось, что ей дали пощечину, а потом окатили ледяной водой. Слёзы на пару с десятком, сотней аргументов застряли в горле, передавленном самым главным страхом — страхом быть застреленной, подобно собаке в подворотне.

Руки похолодели так, что пальцы отказались гнуться. Князева в отчаянии замахнулась ладонью, словно самый жуткий её кошмар предстал перед Аней в обличии Белова, и сама не поняла, попала ли по лицу двоюродного брата.

Она запомнила только, что рука встретилась с телом Саши, — и то, наверно, лишь с его разрешения — что громким матом сказала вещь, её совершенно не красящую, а потом скинула с себя руки Пчёлы, который не был так настойчив, как Белый, и унеслась куда-то по коридорам вглубь ночного клуба.

Слеза вместе со всхлипом сорвалась со щеки, падая на складки платья в районе груди.

Витя сделал за ней несколько шагов, почти окликнул, но замер возле какого-то столика. Остановился, отчего ноги стали единым целым с полом; его едва ли не парализовало от осознания, воспоминания, что Аня терпеть не могла, когда кто-то становился свидетелем эмоций, сильный всплеск которых считала «слабостью».

Князева бы сильнее только из себя вышла, если бы Пчёла попытался её успокоить — он это понимал. Но и не пойти к ней, блять, не мог. Не собирался казаться равнодушным к «сюрпризу» Белова, не хотел, чтоб Аня, того хуже, подумала, что Витя Саню, идею его поддерживал.

Сука. Между Сциллой и Харибдой.

Челюсти на пару с кулаками сжались так, что тупая боль прошлась через зубы, пальцы и нутро.

Белый провёл рукой по лицу, по какому получил оплеуху — не особо болезненную, скорее обидную. Он перевёл дыхание, и отчего-то Валере напомнил быка, которого подразнили красной тряпкой.

Фил взял его за плечо, думая сдержать. Не хотел того признавать, но переживал, что Саша, выведенный из себя последствиями собственного решения, за Аней кинется и, того гляди, «разберётся» с ней, как привык разбираться со всеми, кто переступал ему дорогу.

Но Белов только кинул Филатову:

— Охране скажи, чтобы не выпускала её никуда.

Пчёла обернулся через своё плечо так резко, что шею себе мог свернуть. Ярость щёлкнула взрывом, но так же быстро утихла осознанием, что руки у него все ещё были связаны.

Он в бешенстве на самого себя прошипел:

— Ну, и мудень же ты, Белов.

От тяжести взгляда ухажера сестры Саня скривился, как от зубной боли. Потом провёл по лицу руками, точно умыться надеялся от грязи, и махнул окаменевшему Филу, поторапливая.

Валера подумал какие-то секунды и, ругнувшись звучно, направился к постам, вытянувшихся по стойке «смирно» при его приближении.

Саша частично, но прав; Космос уже был в черте города, уже вёз Делажа на переговоры, и сейчас только Анна — даже вздёрнутая до напряженных слёз, бегущих по щекам — была их соломинкой, за которую хватались утопающие.

И эту соломинку, грозящуюся от тяжести чужого веса с хрустом разломаться, они никак не могли упустить.

Вите смертельно захотелось прикурить. Он снова щёлкнул у кончика сигарета огнивом. Очередные клубы дыма, почти не разгоняемые вентиляционными трубами, устремились к потолку, к коридору, в котором скрылась Князева.

Князева, которую он должен был догнать.

Горечь от никотина стала казаться приторной сладостью в сравнении с вяжущим привкусом на кончике языка Вити, каким всегда ощущалась собственная ошибка.

Князева влетела в туалет на такой скорости, что, если б перед ней вырос внезапный поворот, то Аня не успела бы затормозить, впечаталась бы в стенку, раскрывая самой себе череп — в кровь, в кости, мясо. И она бы тому не особо расстроилась, наверное.

По крайней мере, в двадцать первый день рождения — точно.

Уборная встретила тишиной и пустотой. Анна чувствовала, как бронхи тряслись, словно при приступе пневматического кашля, мешая дышать ровно, но привычно кинулась вдоль кабинок. Старалась не сопеть даже, чтобы не прослушать случайно чужого дыхания.

К счастью девушки, она одна была.

Она на каблуках, какие вдруг стали казаться невообразимо высокими, неустойчивыми ходулями, направилась к зеркалу во всю стену. Руки тряслись, как после жесткой попойки, когда Князева поставила клатч на раковину, открутила вентиль холодной воды на кране во всю силу, чтоб брызги в стороны от кафеля полетели. Аня едва ли не отпрыгнула в сторону от ледяной воды, но быстро засунула под струю, способную заставить пальцы отучиться гнуться.

Холод должен привести в себя. В порядок, в норму, в ресурсное состояние…

Князева чувствовала, что задыхалась от мыслей, подкрадывающихся хищником, готовым растерзать — в клочья, на месте.

Хватаясь за отголоски спокойствия, она оглянулась в затравленности по сторонам. Заметила у соседней раковины бумажные полотенца. Оторвала сырыми пальцами одно, два, пять квадратных кусков, погрузила в воду, быстро отжала. Бумага стала податливой, едва ли не рвалась в кулаках Анны, но девушка прижала полотенца в шее, смачивая кожу.

Князева прижала комки полотенец к шее так, что тонкие ручейки потекли по ключицам. Пришлось ловить капли, чтобы не намочить платье; девушка ахнула, словно мокрые дорожки на атласе в тот миг были самой страшной вещью, какая могла только с ней приключиться, и поднялась импровизированной тряпкой вверх, утёрла следы от слёз.

Тушь смазалась с нижних век, делая их тёмными, отчего взгляд становился тяжелым — даже для самой Анны.

У неё дрогнули пальцы, когда Князева в осторожности постаралась стереть разводы под глазами, но вместо того чуть ногтём не задела глаз. Она дышать хотела ровно, словно саму себя за слёзы стыдила, и отводила в бесконечности взгляд в стороны, то в угол пялясь, то на ткань платья.

В таком состоянии ей в зале для переговоров делать нечего…

Страшное слово молнией ударило, которая ток пустило ровехонько по позвонкам. Анна на миг испугалась серьёзно, что разучилась дышать.

«Какие переговоры?.. Я не хочу, не смогу!».

Девушка оторвала новое полотенце, высморкалась, чтобы дышать было легче, быстро выбросила бумагу в ведро. Руками крепко-крепко сжала края раковины, поднимая, всё-таки, взгляд на себя.

С другой стороны зеркальной глади на неё смотрела девушка, какую Князевой хотелось назвать незнакомой. Хотела не знать напряжения во взгляде, не знать чувства тяжело поднимающейся от злобы, страха грудной клетки.

Но Анна себя бы обманула, если б не признала в заплаканной, вздёрнутой, почти двадцати однолетней девушке себя.

И благодарить, вероятно, за это стоило Сашу.

«Нет», — качнула головой Князева, отгоняя дурные мысли. «Он ни при чем. Он… совершил ошибку, да, когда договаривался об одном переводчике, но это проблема двух сторон! Форс-мажор!.. Саша бы не… поступил так со мной»

Она раскачалась взад-вперёд жестом сумасшедшей, одетой в смирительную рубашку. Хотелось себя обнять, с силой обхватывая собственную грудь — будто под под рёбрами пряталась добрая половина мира во всех его материальных и эмпирических проявлениях.

А потом Аня усмехнулась, едва не захлёбываясь смехом, собственным мыслям и сравнениям. Какая наивность, какая простота!..

Князева в который раз перевела дыхание и схватилась за мокрый ком бумаги, бросила его в урну так, словно во всём виноват были именно полотенца. В ярости, какую раньше душила всегда, прятала глубоко под скелет в ожидании естественного успокоения, прорычала что-то грубо. И сама того не заметила.

Соберись, Князева!..

Анна продолжала раскачиваться на месте. Сорвала новые полотенца, намочила их так же, отжала, прижимая ко лбу.

Что там Ольга тебе сегодня желала?.. «Чтобы маленькие трудности делали сильнее?», да?

Холодная влага могла, наверное, обернуться паром от температуры её кожи. Девушка посмотрела на себя и заметила вдруг, как от высыхающих от собственного запала слёз ресницы склеились, а глаза стали почти прозрачными, ловя свет высоких ламп.

Так это — первая трудность. Маленькая. Перенесёшь — и тебя сломать никто не сможет.

Ещё одно полотенце полетело в сторону бака, смятое в ком. Ещё одно полотенце намокло под мощным напором ледяной воды, раздражающей кожу вплоть до появления мелких трещинок, и смыло остатки туши, ложась под красные веки.

Страх не должен тормозить. Страх должен тебя вынуждать двигаться, Анна, двигаться, а не прятаться в туалете, подобно соплячке!..

Она закатила глаза к потолку, придавливая мокрые полотенца под веки. Капельки побежали по щекам, заменяя слезинки, и холодом своим снова вынудили мурашки атаковать, поднимая волосы на затылке.

Ты же хотела быть полезной.

Князева вдруг выдохнула в нетерпении и переступила с ноги на ногу, стуча каблуками.

Это — твой шанс доказать свою важность. Самой себе показать, что способна не только переводы второсортных пьес озвучивать.

Девушка перевела вздох и осознала совершенно стороннюю, лишнюю сейчас мысль, что у неё всякосметика дома осталась.

Если Саша правду сказал, то стрельба будет, если ты не выйдешь на переговоры.

Повезёт, если завалялась помада в дальнем кармане клатча.

Ты готова всех под дуло подставить из-за своего бзика? Двоюродного брата, у которого без поддержки мать и жена рискуют остаться? Валеру, так и не ставшего отцом? Космоса, у которого папа потери не перенесёт?

Помада и карандаш… Может, всё-таки, пудра есть?..

Пчёлкина хочешь подставить? Дурная, глупая!!! Витей хочешь так рисковать из-за своего страха? Ему, думаешь, не страшно, хорошо сейчас?!

Глаза уже не спасти, это точно. Лучше смыть тушь, чтобы не напугать никого из делегации Делажа тенями на нижнем веке.

Аня, это на полтора часа максимум.

Князева снова рыкнула в ярости, что достигла апогея своего где-то под рёбрами, сдавливая лёгкие вплоть до желания кинуть чем-то тяжелым в зеркало. Посмотрела на отражение так, словно ожидала, что точная копия по ту сторону глади засмеется в неразделённом веселье, и в напряжении Анна перевела дыхание.

Соберись, Анна!!!

Она наконец закрыла вентиль крана. Стало так тихо, что девушка услышала, как в водосток утекал её страх — точнее, его остатки, сожженные злобой Князевой до состояния пепла.

Ты всё сможешь, Княжна.

Девушка выбросила в мусорку полотенце, оставляя после себя почти идеальный порядок — как в санузле, так и во вдруг опустевшей голове. Пальцы дрогнули лишь единожды, и то от холода воды, покалывающего верхние слои эпидермиса.

Аня подхватила клатч, подтёрла остатки туши. Поправила волосы, делая их распутанными, что могло сойти — при желании — за специально созданную укладку, и, достав из кармана помаду, какую ей подарил Пчёла, проговорила себе под нос выученное на зубок приветствие на французском языке.

Она вышла из туалета с заново накрашенными губами, с откинутыми плечами и слепой уверенностью, готовностью взглядом разбить горы в кучи мелких камней.

Саша поднялся на ноги, когда услышал из коридора стук каблуков. Первой мыслью, безумной и, чего там, пугающей, было, что приехал Космос с Делажем, в делегацию которого входила какая-нибудь баба с красными губами, мушкой у уголка рта и беретом на башке. Желудок сжался, становясь почти каменным.

Но, увидев в соседнем от выхода проёме Князеву, шедшую к нему со взглядом «вникуда», Саня почувствовал вдруг, как отчего-то стало легче. Хотя Белый и понимал явно, что дальше будет только тяжелее.

Анна сложила руки перед собой в жесте османской султанши из шестнадцатого века, словно саму себя надеялась сдержать, обхватывая пальцы ладонями. Она закусила слизистую нижней губы, когда прошла мимо стойки бара и привлекла внимание Пчёлы, курящего восьмую сигарету подряд.

Витя глазам, ушам, самому себе не поверил, когда Князева, вскинув голову перед Сашей, спросила:

— Есть вещи, которые я должна знать?

Пчёлкин затянулся напоследок и направился к девушке, стоящей перед Беловым с лицом, напоминающим маску. Пульс особенно сильно отдал в живот, в подвздошную вену, и литры крови выбросил в виски, когда он осознал, что Анна собиралась сделать.

Она согласна была провести переговоры с Делажем, и решением своим разрушила все убеждения Вити, что не сможет.

У мужчины дрогнули веки, опускаясь. Когда глаза раскрылись снова, Пчёла почувствовал, как взорвались капилляры, делая белок красным.

— Его зовут Амори Делаж. Он заключал сделку с бывшим владельцем «Курс-Инвеста» по покупке алюминия и оказался обманут на семьдесят тысяч евро, которые теперь требует с нас. Переговоры мы вели с июля и планируем сегодня с ним «подружиться», — произнес Саша, а потом сделал вдруг шаг к Ане, которой неимоверно захотелось попятиться.

Он взял сестру за плечи, и жест этот полярно отличался от хвата, которым Саша руки Ане держал, крича и обязывая переговоры провести. Князева бы не поверила, что Белов ей над ключицами следы пальцев мог оставить, если б сама тому не была свидетелем.

— Амори Делаж, — повторила Аня, чуть кивая, но уже с легкой картавостью, характерной лягушатникам. Имя прозвучало ровно так, как его бы произнёс носитель языка.

Белый чуть тише сказал, наклоняясь к лицу двоюродной сестры:

— …И без твоей помощи нам друзьями с ним стать не удастся.

— Я поняла, — сухо сказала девушка, чем Пчёле в очередной раз душу разорвала до желания кулаки почесать о стены. В голосе у нее равнодушие космическое, а сравнении с которым град астероидов покажется пылью, мусором.

Он стряхнул пепел с сигареты прямо на пол и взглянул на время, указываемое часами на запястье. Восемь тридцать девять.

— Я справлюсь, — произнесла вдруг Князева, уверяя в этом ни Сашу, ни Пчёлу и даже не Валеру, подошедшего к ним с раскрытыми глазами. Аня саму себя убеждала в вещи, в которой была уверена процентов на девяносто.

Справится, справится…

— Справишься, — сказал в такт её мыслям Белов и прихлопнул по плечам жестом, каким тренера подбадривали хоккеистов на скамейке в самый разгар матча. Анна вздрогнула в его руках, сжала пальцы друг в друге, а сама себе под нос проговорила на французском перевод «семидесяти тысяч» и «алюминия».

Девушка глубоко вздохнула, ощущая, как мокрую от воды шею, лицо и руки прошило прохладой вентиляции клуба. А потом вдруг почувствовала вспушенными кудрями, как Саша наклонился к её уху, вынуждая чуть дёрнуть головой вбок.

— Анька, я озолочу тебя.

Девушка могла бы не поверить, но по итогу подняла взгляд, до этого направленный в пустоту, на двоюродного брата. Заметила тяжесть на лице Саши, что всегда проявлялась при «решении дел», и в тогда в словах его сомневаться стало бы явным оскорблением.

Связки дрогнули, словно кто-то невидимый натянул их струнами, когда Анна ответила ему:

— Лучше, Саша, в следующий раз внимательнее следи за «здоровьем» своего переводчика. Особенно, если он будет так незаменим.

Белый секунды какие-то молчал, а потом на губах его появилась усмешка, какую Анна растолковать не смогла, даже если бы очень хотела. Но она не думала тратить драгоценные минуты, какие обещали стать продолжительнее многих часов, на такую мелочь.

Раньше, чем Саша разжал руки на её плечах, опустила голову, жестом таким простым поставила точку в этом разговоре.

На секунды дыхание спёрло от осознания дерзости, какую себе, вероятно, мало кто мог позволить по отношению к криминальному авторитету. Князева быстро дёрнула уголком губ и себе сказала, что сегодня ей такое Саша явно простит.

У неё, всё-таки, день рождения.

Белов поджал губы и отпустил, по итогу, Аню. Он не попытался её ни оттолкнуть, ни по плечам напоследок погладить в касании, полном немой признательности. Саша перед тем, как вернуться на диван, скрестился взглядом с Пчёлой так, что вдалеке Князевой послышался свист острых шпаг, а потом уже повернулся к паре спиной.

Одна из множества вен, проходящая через сердце Анны, дрогнула тетивой лука в напряжении.

Она перевела дыхание, не ощущая головы подобно смертнику, чью шею огладило лезвие гильотины. Отчего-то всё вокруг ощущалось, как в полной изоляции, которую можно было сравнить с заточением в одиночной тюремной камере.

Девушка развернулась, проговаривая себе под нос французские фразы, какими жила на протяжении четырёх лет обучения, но почти сразу под лопаткой почувствовала руку знакомую.

Руку с прокуренными пальцами, какие часто ей в волосы зарывались, пуская по коже табуны мурашек.

И тогда тотальный вакуум вокруг Анны взорвался.

Пчёла смотрел на неё, подобно грешнику, уставшему от собственных ошибок, их гнёта и последствий. И почему-то у Князевой всё внутри откликнулось на этот взор тяжестью где-то в районе шейного позвонка.

Словно на плечи ей легли облака.

Она хотела протянуть руку к его лицу, чтобы погладить по щеке, дать притереться к ладони, но ледяные пальцы отказались гнуться. Анна продолжала в ответ на Витю смотреть и видела, как приоткрытые его губы едва-едва шевелились. Словно он сказать что-то думал, но каждый раз, набираясь смелости произнести первый звук, понимал, как звучали бы слова, извинения и просьбы, и затихал.

Витя растоптал прямо на полу сигарету, чтобы Анну взять под руки.

Она ничем на его касание не ответила.

Пчёлкину показалось, что голова разорвётся в неспособности удержать столько мыслей и эмоций сразу.

Злился — на себя, на Белого, на Делажа, Космоса опаздывающего, да даже на Анну злился за её решение подставиться туда, куда влезать не хотела никогда. Грустил, хотя и звучало это так по-детски, что защитить не мог, что так всё вышло.

И, дьявол, сердце горело, клокоча, в любви к Княжне своей.

Пчёла посмотрел Ане в глаза. Она в ответ взглянула, но быстро чуть опустила голову, в точности повторяя кивок, каким спровадила Белова.

«Не сейчас», — сказала ему.

Витя отпустил руки девушки своей.

На миг ему показалось, что во взгляде Князевой сверкнуло что-то, — влага, которой не должны были отускняться её глаза — и он наклонился к девушке.

— Анют, — едва ли выдавил из себя, но тон у Пчёлкина был таким, что одно только её имя сказало девушке больше, чем Витя мог произнести.

Она опустила веки и вскинула руку — слишком резко для своей видимости самоконтроля:

— Я в порядке.

Врала. Не в порядке нихрена. По краю ходит, на грани балансирует без страховки. Пчёле не нравилось это совершенно, отчего губы поджались — видимо, само тело его останавливало, чтобы лишнего не сказал, недовольства своего на девушку, на которую и так упало много за последние пятнадцать минут, не вывалил.

— Пожалуйста, — выдавила вдруг из себя Анна, не поднимая взора, но голосом дрожа. — Не сейчас. Не сбивай меня, Вить.

Он вздохнул тяжело, словно Князева просила о вещи невозможной, и большие пальцы просунул в шлевки брюк. Язык едва ли смог повернуться, когда Пчёла, перекатившись с пятки на носок, в явной злобе на самого себя сказал:

— Хорошо.

Прошли секунды, по долготе своей скорее напоминающее часы, прежде чем Витя, нарушая только что данное обещание, произнес:

— Мы поговорим после.

— Обязательно, — кивнула Анна. В интонации просочились капельки яда, к которому у Пчёлы выработался иммунитет.

Он на Князеву взглянул украдкой, словно боялся взором отвлечь, а девушка уже в пустоту куда-то смотрела, видя перед собой только отрывки французских фраз, пролетающих в голове торнадо.

«Bonsoir, M. Delage… Je suis Mademoiselle Knyazeva… Bienvenue à Moscou…»{?}[«Здравствуйте, мсье Делаж… Меня зовут мадмуазель Князева… Добро пожаловать в Москву…» — с фр.]

Витя продолжал стоять рядом, точно ждал момента, когда Князева вспомнит весь французский язык, когда перестанет в панике, какую держала под контролем, повторять тысячи клишированных фраз. Он бы снова прикурил, но уже самому дурно становилось от никотина; дурная, всё-таки, но такая любимая привычка.

Под лёгкими крутило, словно большие невидимые руки думали насухо из него выжать всё.

Пчёла снова коротко взглянул на Анну. Она переплела опять пальцы, беря левую руку в правую, и заметил, что тушь смылась частично, осела прямо под нижним веком небольшой тенью.

Захотелось усмехнуться этому маленькому «дефекту» макияжа, которых Анна не допускала никогда. Но, поняв, отчего этот «минус» появился, вовремя прикусил язык.

А потом он обернулся и заметил на длинных стенах косые тени. Они приближались, становясь выше и шире, и тогда у Пчёлы снова всё встряхнулось под рёбрами, как от хорошего удара тока.

В глотке стало сухо, что проглоченная слюна пошла не в то горло; Витя поднял взгляд на Сашу с Валерой.

Они оба заметили. Они оба к Анне двинулись.

И снова, как порывом, хлестнуло безумное желание всё переиначить. Достать из-за спины пистолет, прячущийся в уже родной кобуре, прикрыть собою Князеву. Пчёла сжал кулаки на шлевках брюк так, что большие пальцы хрустнули, и глаза прикрыл, сдерживаясь, чтобы свой план в реальность не воплотить.

Чтобы не схватить Анну за руку, не побежать к выходу из клуба, перескакивая через тела расстрелянных французов и пачкая подошвы в кровавых лужах.

Но девушка вскинула голову на прикосновение Саши. Сдержалась, чтобы не оттопырить нижнюю губу, и, быстро всё поняв, посмотрела на коридор, вдоль выхода из которого по стойке «смирно» вытянулись секьюрити.

Руки в сдержанном жесте дрогнули. Пальцы вдавились в собственные ладони.

Анна моргнула пару раз глазами. Услышав, снова как из вакуума, собравшегося из кусков предыдущей, разорванной тишины, голос Белого, велящего ей начинать, откинула плечи назад.

Саша пошёл навстречу Космосу, его сопровождению и парижскому криминальному авторитету. За Белым, выстраиваясь клином, двинулись и остальные. У Князевой дрогнули обратные стороны коленей ни то от страха, ни то от странной гордыни, когда она поняла, что заняла место по правую руку от двоюродного брата.

Холмогоров остановился перед Белым, когда между бригадой в компании Анны и французской делегацией осталось чуть больше метра. Кос, у которого на лице не было никакой эмоции, прошелся быстрым взглядом по присутствующим и, Князеву заприметив, выдохнул через нос медленно.

Он так и думал, когда с Шереметьево ехал, что Белов сеструху запряжёт.

Девушка чуть крепче сжала ладони, едва ли не до хруста обхватывая четыре фаланги, и скосила взгляд на человека, стоящего чуть слева от Космоса. Сразу же узнала в нём парижанина в трёх поколениях — как минимум; о национальности гостя говорило телосложение, за которое Амори Делаж в странах СНГ мог бы получить кличку «дрыща», и излишнее количество аксессуаров, к каким французы испытывали особую страсть.

Отступать было некуда. Теперь, как любил говорить Пчёла, пан или пропал. Всё или ничего, как говорил Валера.

Князева вскинула голову и позволила себе улыбнуться с сердцем, трясущимся где-то в горле. Она нашла взгляд мсье Делажа и на французском языке произнесла, явно лебезя:

— Доброго вечера, мсье Делаж. Добро пожаловать в Москву.

У француза вспыхнули глаза, и Анна заметила это даже за стёклами его солнцезащитных очков, в которых в полутьме ночного клуба не было никакой необходимости. Он в заинтересованности наклонил голову, не спустил взгляда с Князевой и с наичистейшим акцентом, который девушка мечтала поставить с первого курса, ответил:

— Добрый вечер, мадмуазель.

— Позвольте лично представить вам людей, с которыми вы вели переписку, — проговорила девушка, надеясь, что от волнения не проглотила никакого важного картавого звука, превращающего её слова в бессвязный набор слов.

Она не хотела рук размыкать, чтобы никто не увидел тряски пальцев, но вынуждена была ладони расцепить, указывая на Сашу:

— Мсье Александр Белов.

Брат двоюродный боковым зрением заметил, как Анна на него указала; его имя на другом языке от русской вариации отличалось только ударениями на последние слоги.

Не размыкая толком губ и не отворачиваясь от Делажа, следящего чуть ли не за каждым взглядом, вздохом русских криминалов, Белов шепотом ей проговорил:

— Всех представь.

Князева украдкой смочила горло слюной, перевела взор на Космоса, лицо которого по мрачности могло сравниться с майским грозовым небом.

— Мсье Космос Холмогоров.

Холмогоров вытянулся в струнку, но в выражении лица не поменялся ничуть. Делаж на него не обернулся даже, а сразу взором направился к Пчёле, на которого ладонью указала Анна:

— Мсье Виктор Пчёлкин.

Девушка удержалась, чтобы головы назад не запрокинуть, не посмотреть на лицо своего мужчины. Она себе дала мысленную оплеуху, выкидывая из черепной коробки совсем ненужные сейчас мысли, и, изловчившись, представила Валеру, стоящего слишком далеко и неудобно от Анны:

— Мсье Валерий Филатов.

Только после того Саша, у которого с лица ни на миг не пропадало выражение холодящего внутренности спокойствия, вышел чуть вперёд. Он переглянулся с французом, и Анна секунду себе дала, чтобы прикрыть глаза, перевести дыхание.

Под веками бело-красными цветами скакали мушки, за хаотичным побегом которых было не уследить.

Чёртово броуновское движение молекул.

Девушка размяла круговым движением плечи, прежде чем внимание вернулось к ней. Когда Саша протянул руку Амори, и тот, подумав меньше секунды, ответил на рукопожатие — даже чуть крепче, чем от него ожидалось, — Князева снова была в полной боевой готовности.

Она быстро состроила на губах подобие улыбки и думала уже у Белова взглядом спросить, куда Делажу дорогу указывать.

Только вот Амори обратил взгляд на Анну и спросил, чуть наклонив к ней голову:

— А вы, мадмуазель?

У девушки на миг из головы вылетело собственное имя. Секунда задержки показалась Князевой целым десятком минут.

Дёрнулась в голове на пару со своей фамилией мысль, что Амори Делаж, хмыкающий собственным мыслям на идеальном французском, в следующий раз за такую продолжительную тишину наведёт на неё ствол пистолета.

Анна улыбнулась слишком широко — и от того и нервно:

— Я мадмуазель Анна Князева. Сегодня я буду вашим переводчиком, мсье Делаж.

Пчёлкин посмотрел на прямую спину девушки перед собой. Французского он не понимал, но имя дамы своей знал более чем хорошо. И не хотел, чтобы какой-то там «мсье», который меньше, чем через сутки полетит обратно в Париж, тоже его знал.

Делажу-то, правда, какая разница до Анны? Кликал бы «мадмуазелью», и всё тут…

Не ревность, нет. Это было раздражение, которое изнутри царапало мелко глотку, точно лезвиями маникюрным ножниц. Раздражение от того, что напрягало саму Князеву, а вместе с ней — и его.

Бригадир перемнулся с ноги на ногу, крепче сжимая руки за спиной.

— Впервые встречаю такого очаровательного переводчика, — снова хмыкнул Делаж, не подозревая, что от его усмешки у девушки в безосновательной дрожи куда-то в пятки рухнуло сердце.

Князева успела только обрадоваться, что никто из бригадиров не знал французского, что только от её выражения лица зависело, выдаст ли она себя.

Он чуть посмотрел на троих бригадиров и переводчицу перед ним, словно пытался понять, сказала ли Анна что-либо о его комплименте, и только потом обернулся за свою спину к двум амбалам, по внешности, скорее напоминающие португальцев, нежели парижан.

Аня снова перевела дыхание, удивляясь, почему воздух в лёгких так быстро кончался.

— Это моя личная охрана, — произнёс француз, делая упор на принадлежность «шкафов». Амори указал сначала на мужчину, стоящего за левым плечом; амбал смотрел на всё с полным равнодушием, какое, вероятно, пропало бы без следа, если б его «хозяину» угрожала хоть малейшая опасность.

— Хорхе де Фарсеас.

Анна кивнула с улыбкой, обнажающей зубы, когда Саша тихо у неё спросил:

— Чего он мелит?

— Охрану представляет, — так же тихо ответила ему Князева и снова собрала руки вместе, сжимая пальцы одной руки вторыми. Не прекращая казаться вежливым переводчиком, она у брата спросила, не отводя взгляда от первого вышибалы: — Что после говорить?

— Приглашай в зал переговоров. Двойную дверь справа видишь?

Девушка утвердительно промычала что-то, когда Амори повернулся к ней лицом и за спину свою ткнул пальцем в жесте максимально некультурном для любого человека на второго громилу:

— И Диего Хименес.

Она кивнула, улыбнулась, чувствуя себя тупым китайским болванчиком, у которого ни в голове, ни во взгляде не было ни одной разумной мысли, и снова разлепив руки, проговорила быстро, старательно картавя для наибольшего подражания:

— Очень радостно видеть вас. Мсье Белов предлагает начать переговоры.

У Саши только коротко губы поджались, когда он имя своё услышал, но большей реакции себе не позволил. У Анны отчего-то в узел скрутился пищевод.

— Вы не против, мсье Делаж?

Француз поправил ярко-синюю рубашку — Князева вдруг вспомнила, что у неё похожая дома была — и, блеснув в свете клубной аппаратуры дорогими часами, каких в России не было ещё ни у одного теневого продавца, сказал:

— Только если вы проводите меня.

— Веди, — по-русски сквозь зубы кинула Анна, и Саша, кивнув, указал рукой к двойным дверям, по обе стороны от которой стояли люди Белова. Амори усмехнулся каким-то мыслям своим, окинув девушку взглядом сверху-вниз, и потом только развернулся.

Князева почувствовала, как пронзило сердце под рёбрами, словно промеж них вогнали до самой рукоятки рыцарский меч.

Девушка проследила за спиной Делажа, словно думала увидеть на ярко-синем атла́се красную точку прицела. Тряхнула головой, выбрасывая из неё глупости, страх, отвращение к скользким улыбкам Амори, от которых внутренние органы будто покрывались мерзкой, мусорной слизью, и сделала шаг за Сашей, отставая от Белова меньше, чем на метр.

Пересекая порог, не размыкая рук на животе, Князева поняла, что это было только начало.

Комментарий к 1991. Глава 22. Очень сильно почувствовала ребят в этой главе, что сделала небольшую склеечку💔 : https://sun9-east.userapi.com/sun9-32/s/v1/if2/Io8vomSoW_fZcF9qOGZnHwmuiCydHFXcTP8Yb8klEVlz4H82th9bKBOJ54rb6gpE-8LxYbzEVmaYwDBv9xBYAinq.jpg?size=607×1080&quality=96&type=album

Надеюсь, мой “подарок” вам понравится. Буду рада комментариям🥰🥰

На данный момент работа является «Горячей», что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада обратной связи ❤️

====== 1991. Глава 23. ======

Комментарий к 1991. Глава 23. Спасибо огромное за взрыв комментариев под прошлой главой! Вы лучшие 🔥

Зал был подготовлен заранее. Очень светлый, почти что полностью белый, он ярко контрастировал с чёрно-синей танцевальной частью клуба. Кондиционеры работали примерно на двадцати градусах, отчего мёрзли плечи; Анна едва сдержалась, чтобы не обнять себя за руки, не выдать очередного своего недовольства — по совместительству, самого мелкого и незначительного.

На миг появились ассоциации с больничной палатой, но так же быстро они и пропали, уступая место сравнениям с моргом.

«Не соберешься — и этот зал точно станет местом твоей судмедэкспертизы» — прошипела Князева себе под нос и, сразу же встрепенувшись, вскинула голову.

Амори прошёлся к креслу, которое находилось по левую сторону от кофейного столика, заставленным стаканами для виски и тремя бутылками «Black Jack»’а. Охрана Делажа в лице двух амбалов встала за плечами босса, оставаясь всё такой же равнодушной ко всему происходящему.

Князева подумала на секунду, что они просто не говорили по-французски; это даже логично, в какой-то степени. Ведь мсье Делаж мог выучить на испанском языке пару-тройку основных фраз, какими и пользовался, когда это было необходимо. А так… зачем телохранителям знать, о чём говорил их «ми сир»?

Анна тихо у Белова спросила:

— Куда мне?..

— Я в центральном кресле. Ты — справа от меня, — ответил ей брат, не обернувшись, и вперёд девушку пропустил. Пчёла, сжимающий кулаки то на одном, то на другом своём запястье, позволил себе самым не джентльменским жестом обогнать Анну и возглавить колонну, какой бригада шла к креслам.

Он сел на самое крайнее место, оказываясь справа от своей девушки.

Мужчина кинул быстрый взгляд на француза, думая дождаться мига, когда Делаж поднимет взор на потолок, на амбалов за своей спиной, куда-нибудь ещё в сторону, чтобы поймать в утайке ладонь Ани своими пальцами.

Сжать осторожно, показать, что не одна она, что умница Княжна у него, держится крепко.

Но, сука, Амори как-то удивительно смотрел сразу всюду. И на Белова, о каменное выражение лица которого могли разбиваться с пеной волны, и на интерьер «переговорного пункта», и на самого Виктора.

Пчёла снова украдкой взглянул на Князеву. Заметил за дежурной улыбкой, как от глотка дёрнулась венка на шее, и в ушах вместо собственных мыслей раздался голос девушки, дрожащий сильно:

«Пожалуйста. Не сейчас. Не сбивай меня»

«Не буду» — кивнул себе, ей Витя и, отвернувшись, сжал-разжал пальцы на кожаном подлокотнике.

Анна откинула плечи за спину и промурлыкала что-то на французском. Больше у Пчёлы перед глазами романтичные картины не вырисовывались.

Он перевёл взгляд на Делажа, словно бросал ему вызов, и приготовился решать судьбу алюминия, не стоящего трёх месяцев переговоров и испорченного дня пятого сентября.

Время на часах показывало восемь сорок одну.

— Сука, я скоро сам его пошлю.

Космос прикурил и под нос себе кинул грубость. Анна через Сашу, не позволяющего лишнего движения ни одному мускулу своего лица, метнула в Холмогорова взгляд, в котором смешались нездоровое веселье, вынуждающее напрячь щёки, чтобы не засмеяться, и страх от осознания, что это ей надо как-то перевести.

Напряжение почти что осязалось кожей, оседая на ней инеем. Минутная стрелка, за которой Пчёла наблюдал не особо внимательно, сделала уже сорок шесть оборотов, но дело с мёртвой точки не сдвинулось.

Делаж за это время выпил два бокала коньяка, щедро поставленных на стол в качестве аперитива и «основного блюда» сразу, в перерывах между стопками выкурил огромную сигару, — вероятно, кубинскую — и всё с Аней по-французски говорил.

Слог звучал мягко, почти дружественно, но Князева вполголоса переводила бригаде вещи, совсем для них не радостные.

Амори не считал себя виноватым в связи с Лапшиным, утверждая, что деньги уже отдал за металл. Как оказалось, алюминий ему нужен для термитных смесей, какие использовались людьми Делажа при решении «вопросов» в Париже, Марселе, Провансе и других городах, о которых Пчёла слышал лишь на уроках географии — и то, вполуха. По словам самого француза, порох из алюминия взрывался так, что «мог дать фору самой Хиросиме» — по крайней мере, так перевела Анна, в напряжении не опускающая уголки губ ни на миллиметр.

Ещё тяжелее Княжна заговорила, когда Делаж, развалившись в кресле напротив, следил за девушкой, переводящей его условия:

— Или деньги, или металл. Иначе он не согласен.

Лягушатник сраный.

— Не много он на себя берёт? — спросил ни то у себя, ни то у Белова Космос и затянулся. Табак на кончике сигареты вспыхнул оранжевым. Анна не шевелилась, словно боялась, что француз, стоило б отвернуться на миг, достал из-за спины пистолет с немаленьким калибром и установил прицел вровень по её голове.

Белый не ответил. Князева едва разлепила губы, чтобы схватить ими глоток воздуха.

Она снова взглянула на Амори, моля только, чтобы он не спросил, о чём бригадиры говорят, о чём Князева молчит, не переводит.

— Что они решили?

Анна поджала губы, чтобы не ругнуться.

— Мсье Белов ещё рассуждает.

Делаж усмехнулся так выразительно, что даже один из охранников его — вроде, де Фарсеас — дёрнул уголком губ вверх. Анна вскинула голову, словно в смешке француза услышала щёлчок наведения курка, и пальцы сами дрогнули, выворачиваясь вплоть до хруста.

— Было бы, что думать!.. Мне кажется, что большого количества вариантов у мсье нет.

— Аня? — окликнул Саша.

— Он говорит, что не понимает, почему вы столько времени тратите на рассуждения.

Валера выразительно хмыкнул, а у Пчёлы кулаки зачесались так, что захотелось поправить их о морду француза, который, как Кос и сказал, брал на себя дохера.

Анна не позволяла себе лишнего взгляда, вздоха и движения мизинцем. Надеялась выступить лишь связующим звеном и мечтала, чтоб в ближайшее время мсье Делаж пожал руку Саше, и те опрокинули в себя по стопке, уже не нуждаясь в переводчике.

Князева бы по первому же указу Сашиному из зала рванула, плевав на каблуки, вежливость и всё остальное, что могло хоть чуть задержать.

Связки горла напряглись, словно их кто-то пытался заточкой почесать, а Анне от фантазий своих на миг захотелось заплакать. Одна только мысль о слезах, грозящихся потечь по щекам горячим водопадом, отрезвила, влепила пощечину, напоминая, что расслабляться рано.

Ещё и не пахнет перемирием между бригадой Белова и делегацией Амори, состоящей из одного Делажа и пары амбалов.

Она распрямилась так, что между лопатками всё сошлось в напряжении.

Амори на миг вдруг замер, что даже грудь его перестала подниматься от глубокого дыхания, и подарил девушке внимательный, но совсем не желанный ею взгляд. Снятые солнцезащитные очки лежали на столе, но линзами поймали взор француза, какой Анна могла бы сравнить с голубо-серым лазером, отскочившим от стёкол к потолку, а оттуда — к Князевой, прожигая в ней маленькую, идеально ровную дыру.

— Раз ваши коллеги пока рассуждают… — протянул вдруг Делаж тоном, какого никак нельзя ждать на переговорах. Анна губы вытянула так, что улыбка её скорее стала походить на оскал, когда Амори промурлыкал почти: — …давайте поговорим с вами.

Белов посмотрел внимательно на сестру, а она от предложения француза, что можно было сравнить с хорошим щелчком по лбу, лишь глупо моргнула. Пальцы будто стали рыболовными крючками, между собой спутавшись так, что проще было бы кожу фаланг в кровавые борозды разодрать.

— Со мной? — она была уверена, что на выходе вырвётся писк. Но голос остался ровным, разве что звучал с искренним удивлением.

Просто какая-то фантастика.

Делаж лишь улыбнулся левым уголком губ:

— С вами. Что лично вы думаете о причине наших переговоров, мадмуазель Князева?

Во французском языке первая буква её фамилии проглатывалась, съедалась присущей парижанам гнусавостью, и это «Н’ьязева» из уст Делажа вынуждало Витю сжимать челюсти вплоть до боли в зубах, до появления желвак на скулах. Каждый раз, ловя из потока непонятных ему слов имя или фамилию Анны, Пчёла сильнее обращался вслух, словно по взглядам, по интонациям думал понять, что круассан этот затирал Княжне.

Но не понимал нихрена. Аня была слишком напряжена, француз, напротив, вульгарно усмехался, словно не в гостях был, а у себя на Родине. Да и сам Витя, чего уж там, по-французски знал только приветствие и собственное имя, чего явно бы не хватило, чтоб Делажа кратко, но ёмко послать, от Княжны своей отгоняя наполеоновца.

Пчёла покрутил между пальцами зубочистку. Кобура ощущалась прикосновением к поясу брюк, словно подсказывала, как вопрос можно было решить.

И с каждым оборотом минутной стрелки вариант просто пострелять Делажа нравился Вите всё сильнее.

Анна старалась больно по сторонам не оборачиваться, чтоб и без того шкалящее напряжение не выдать, но боковым зрением заметила, как потяжелел взор Вити. Хотя, если бы была с собой совсем честна, сказала бы, что на Пчёлкина даже не нужно было оборачиваться — недовольство мужчины чувствовалось в воздухе, вынуждало молекулы азота, кислорода сплетаться в какое-то тяжелое химическое вещество, ей не знакомое.

Девушка снова столкнулась с лицом Делажа; от этого взгляда на коже её появлялся невидимый, но крайне ощутимый липкий слой какой-то слизи.

Она выше подняла пальцы, сжала ими фаланги пальцев и постаралась говорить, стелить мягко-мягко:

— Я лишь переводчик, мсье Делаж. Я не решаю вопросы мсье Белова.

Француз опять усмехнулся, и всё тем же левым уголком губ. Язык у Анны будто отсох, став бесполезной плотью во рту, когда Амори спросил вещь более, чем провокационную:

— То, что вы переводчик, не должно лишать вас собственного мнения. Или вы так не считаете?

— Аня, чего там? — спросил, едва размыкая губы, Саня.

Девушка почти успела шепотом пояснить, что Делаж к ней прикопался, но услышала, как справа от неё скрипнуло кресло под Пчёлой, и себе прикусила язык. Он, узнав, что Амори на неё стрелки решил перевести, навряд ли станет церемониться.

А за это ему явно «спасибо» не скажут — ни Саша, ни Делаж, ни, наверно, сама Анна.

«Вероятно, ты через минуту же пожалеешь» — сказала себе же Князева. Но причин, по которой должна была послушаться и всё-таки Саше сказать о попытках Делажа утянуть её в неясную ей беседу, Аня не нашла.

— Я заинтересована в том, чтоб сегодня обе стороны пришли к взаимопониманию, мсье Делаж. Остальное меня не волнует так серьёзно.

— Даже металл?

— Тем более металл.

— Анька, — позвал уже не Саша, а Кос. Он даже попытался перекинуться через Белова, заметно сжавшего челюсти до чувства собственного удушения, чтоб девушку по колену потрепать, но быстро понял, что не дотянется, и сделал вид, что на деле пытался достать до пепельницы.

Она тогда почти напугалась, что заведена французом оказалась в дебри, ей абсолютно чуждые, лишние. А он, Амори, только опять усмехнулся — у него, видно, привычка каждую свою реплику начинать поднятием одного из уголков губ — и протянул:

— Удивительная вы девушка, мадмуазель Князева!..

Анна от услышанного едва не раскрыла рот, забыв о своей обязанности вежливо улыбаться и переводить каждый отрывок, вздох и взор.

Такие фразы явно не имели отношения к переговорам. Для чего тогда они?.. Желудок, в котором за весь вечер побывал лишь салат из сплошной травы, зелени и два бокала шампанского, закручивался в узел, обещавший сердце сдавить своими метаморфозами.

Князева поджала губы, не зная откровенно, что отвечать и как лицо держать — и перед бригадирами, и перед французом.

«Мамочки, как я устала уже…» — почти простонала девушка, думая пальцы себе до хруста вывернуть.

Ответом ей стал собственный указ собраться.

— Анюта, — шепотом ласковым, какой слышался обычно в стенах спален на улицах Скаковой, Остоженке, Пчёла позвал её. Позвал так, как звал, когда не слышал никто.

Тогда Князева дёрнула уголком губ, наконец опустила — на какие-то миллиметры — голову и исподлобья взглянула на руку Вити, лежащую тыльную стороной на подлокотнике.

Он словно подзывал её к себе, приглашая руки переплести, сердца успокоить. Девушка едва успела запястье правой ладони сжать, чтобы не послушаться, не сжать пальцы, успокаивая себя, его.

Не сейчас, не сбивай…

— Он спрашивает моё мнение насчёт всей ситуации.

Анна не подняла головы, но заметила, как дрогнули пальцы Пчёлы. Словно кто-то — кто-то невидимый и сильный — дал ему внезапный удар по солнечному сплетению, выпуская из лёгких весь воздух. Сам Виктор закусил внутреннюю сторону щеки.

Кобура уже явно натирала.

Космос верно говорил; слишком много себе позволяет француз.

Делаж усмехнулся её русской речи и продолжил языком Александра Дюма говорить:

— Конечно, мадмуазель Князева, — кивнул он, снова не произнося первый звук её фамилии и делая вид, что не заметил отсутствия реакции Аниной на его завуалированный комплимент. — Вы переводчик, чьей важности я не собираюсь умалять. Но вы, всё-таки, в первую очередь, человек, который в силу своего положения знает ситуацию более, чем хорошо. Так и, что, нет у вас своего мнения?

— Вы сами подметили «силу» моего положения, — проговорила Анна в надежде, что звучала не слишком дерзко, что Делаж не оскорбится, не кинет Диего Хименесу фразу на испанском, о переводе которой Князева сможет лишь предположить.

— Значит, понимать должны, что я не совсем объективна.

Делаж в восторге расхохотался так громко, что Космос на него посмотрел с явным недовольством. Так смотрели на гостей, смеющихся на собственных похоронах.

— Как интересно!.. Так, значит, мнения у вас нет?

— Моё мнение совпадает с мнением мсье Белова.

Саша, фамилию свою услышав, вдруг решил что-то и сестре щёлкнул.

— Ань, переводи ему.

Она фразе, не столько походящей, сколько выступающей указом, даже обрадовалась — возвращение диалога в русло переговоров, до сих пор издевательски жмущих сердце, радовало. Всё лучше, чем играть с Делажем в игру, правила и суть которой знал только он.

— Ты чего решил, Сань? — спросил Филатов, сидящий тише воды, ниже травы. А Саша, напоследок прошив француза глазами-льдинами, против которых у Делажа, видно, был врожденный иммунитет, заговорил:

— Нам очень жаль, что вы были обмануты бывшим владельцем «Курс-Инвеста». Он всем нам хорошо наставил палки в колёса.

— Nous sommes désolés d’avoir été trompé par l’ancien propriétaire de «Course-invest». Il nous a tous bien mis des bâtons dans les roues.

— Меня заинтересовало, что вы планируете делать с алюминием. Похожее оружие, вероятно, крайне эффективно.

— Je suis intéressé par ce que vous envisagez de faire avec l’aluminium. De telles armes sont probablement extrêmement efficaces.

— Oui, — по-французски поддакнул ему Амори, видно, изначально не верящий, что сможет с русскими найти общий язык. Глаза у него вспыхнули волнением серого моря, каким оно становилось в преддверии дождя.

— Мне было бы интересно воспользоваться им самостоятельно. Против человека, который и столкнул нас лбами.

Бригада вскинулась, поняв, к чему Саня вёл. Да что уж там, даже Анна на миг запнулась, соединяя частички паззла воедино. Холод густой слизью потёк по позвонкам от шеи до самой поясницы, когда Князева осознала, что переводила Делажу предложение убийства.

Пчёла чуть ли не за весь вечер в идею Белова уверовал искренне. Без сомнений.

Князева вздохнула осторожно, но на выдохе произнесла на красивом французском:

— Je serais intéressé de l’utiliser moi-même. Contre l’homme qui nous a fait face.

— Моё предложение звучит следующим образом, — Белов хрустнул пальцами. — С нас — алюминий, который вы выкупили. С вас — количество смеси, которого хватит для взрыва автомобиля и загородного дома Лапшина.

Анна опять перевела. Сердце забилось в горле, дёргая связки, будто нитками, когда в глазах Амори на финале её фразы, который, кажется, чуть спутала, загорелось что-то, близкое к огню. Даже не к огню, поправила себя девушка, осторожно руки убрав на колени — не к огню, а к искрам.

Ублюдски-больным искрам.

Делаж промурлыкал что-то, бригадирам не ясное. И только когда Князева, у которой от напряжения губы поджимались с силою невероятною, на выдохе сказала:

— Он согласен, — Пчёла смог вздохнуть полной грудью.

Осознание, что переговоры завершились, были равносильны удару обуха, но отчего-то по груди и дальше по мышцам побежало тепло приятное. Кос затянулся, улыбаясь всё такому же хмурому телохранителю Делажа; Саша, словно продолжая на нервы проверять француза, посмотрел на него внимательно, тяжело, но по истечении секунд трёх, которые показались целым десятком минут, поднялся на ноги.

Они пожали друг другу руки, как час назад. Уже с меньшим количеством сомнений. А потом рассмеялись, хохотом подтверждая свой договор.

Анна подумала про себя, что давно не была так счастлива.

Князева вышла из зала переговоров с ровной спиной, но, спустившись по ступенькам, осознала, как тряслись поджилки. Словно она с атрофированными конечностями жила долго, будто впервые поднялась на ноги, отчего те дрожали в предательстве.

Аня и не осознавала до того, как переживала.

Она вышла из зала первее Саши Белого, хотя и понимала вероятно, что такого себе, будучи переводчиком, позволить не могла. Ведь всё ещё могла оказаться нужной — мало ли, вдруг надо будет перевести почти дружеское приглашение в пригород Парижа на какую-то сделку или… уикенд. Зная Сашку, Князева ничуть не удивилась, если б Делаж с братом её «закорешился» чуть ли не до гробовой доски.

Только вот Аня забыла совсем о возложенных на неё обязанностях, решив такую наглость себе позволить в честь дня рождения.

Когда от зала шла к бару с неимоверным желанием выпить чего покрепче шампанского, дыхание ощущалось так тяжело!..

— Вина, — кинула Князева, на высокий стул убрала клатч и запястья положила на стойку, пальцами цепляясь за края. Подкаченный юноша у бара кивнул и, спросив коротко о предпочтениях дамы, достал пузатый бокал, откупорил новую бутылку белого сухого.

Девушка кивнула в знак благодарности и припала к фужеру с такой жадностью, словно думала жажду утолить. Мягкий кисловатый алкоголь прошёлся по внутренней стороне щёк, нёбу, которое от сухости едва не пошло трещинами, и быстро скатился в пищевод.

Чувство опьянения вернулось бумерангом, дав по виску пульсацией.

Стоило принять это за первый «звоночек», который ближе к завтрашнему утру мог похмельем отозваться. Анна, подумав, что если и будет ей плохо, то лишь завтра, только зажмурила глаза в удовольствии и не оторвалась от бокала, даже когда бармен выразительно усмехнулся.