Ева (СИ) [Allmark] (fb2) читать онлайн

Пятна солнечного света ровно расчертили пол. По единственному сообщающемуся с наружним миром коридору Базы Ева шла в свою комнату.

База – её дом, и как и полагается любить дом, она её любила. Но больше всё-таки она любила свою комнату. СВОЮ. Маленькую, лишённую дневного освещения (как и большинство комнат Базы), только одно маленькое окошко в потолке бросает луч-столб в середину комнаты – так что можно танцевать вокруг него или просто зачарованно им любоваться – зато полная игрушек – её любимых игрушек, и книжек – её любимых книжек. Все они находятся на специально отведённых для этого местах, всё у неё здесь в особом, установленном ей – именно ей, и никем другим – порядке. Её собственная Империя.

Папа, наверное, нахмурился бы, узнав, что она так называет свою комнату. Но папе она этого не говорит. Даже маме не говорит, хотя мама, наверное, ругаться не стала бы.

Комната мамы по соседству. Там окон нет совсем, даже такого маленького на потолке, но там хорошие лампы – дневного света, под ними даже цветы хорошо растут, не говоря уж, что хорошо чувствуют себя рыбки в аквариуме.

Комната мамы совсем небольшая, но кажется очень просторной и холодной из-за обстановки, видимо. Может, потому, что у мамы не лежит на полу ковёр – только маленький коврик перед кроватью, и плиты покрытия пола матово поблёскивают в свете ламп, а может, потому, что здесь преобладают действительно чёткие, лаконичные формы и спокойные, холодные цвета. Аквариум, большой, в полстены, и сколько там разных рыбок, улиток и водорослей! Еве хотелось иногда посидеть перед ним подольше, понаблюдать за жизнью подводных жителей, но она предпочитала побыть это время с мамой.

Все занятия мамы она знает. Мама читает книжки. Много, очень разных и сложных книжек, иногда с картинками, иногда без. Ева умеет читать, но когда заглядывает в некоторые из этих книжек, то ничего не может понять. Мама улыбается и говорит, что это потому, что они на других языках. Она переводит эти книжки, и предлагает почитать перевод, но Еве упорно кажется, что лучше читать саму книжку, она твёрдо решила выучить эти языки, но сначала она обещала папе выучить японский, а он ей пока не очень даётся. И она просто гладит пальчиками тиснёные золотом корешки этих книг, и то хитро, то робко поглядывает на маму, хмурящуюся на что-то, что ей там, в этих мудрёных книгах непонятно – а непонятно потому, что уже прочно отвлеклась на неё, Еву.

Ещё мама вышивает. Создаёт целые картины на ткани. Наверное, у мамы очень много терпения, Ева вот так бы не смогла.

Иногда, когда приходит Ева, мама всё же продолжает заниматься своими делами – и тогда Ева просто тихонечко, зачарованно наблюдает. Но чаще всё-таки мама оставляет всё и играет с нею.

Мама рассказывает сказки. Не глуповатые, но весёлые сказки из разноцветных книжек, которых у Евы много, а странные и удивительные. Она держит Еву на руках, тихо покачивает и вполголоса рассказывает – про средневековых ведьм, про эльфов и драконов, про мрачные башни старинных замков, скрывающие томящихся принцесс, про пылающие костры и кровавые заговоры, про рыцарей в латах и их прекрасных дам в длинных тяжёлых платьях, про алхимиков, в своих секретных лабораториях тратящих бесценные годы жизни на поиски философского камня и эликсира бессмертия… Ева слушает, тихий мамин голос смеживает веки, и перед глазами встают странные, удивительные картины…

Сейчас Ева сидела в своей комнате и одевала куклу в новое платье – платье принцессы, сшитое мамой из лоскутков тяжёлой, мерцающей парчи. Послышались шаги, и в дверном проёме возник папа.

– День добрый, Ева. Нет желания прогуляться? Сегодня ж воскресенье! Выбирай – в парк на аттракционы или в кафе-мороженое? А можем просто покататься – поехать, например, к морю, побегать по песочку, покидать камешки…

Ева взвизгнула, подскочила и обхватила ручонками папины ноги, запрокидывая счастливое лицо. Как ни любила она Базу – а выбираться из неё любила ещё больше. Но одной гулять пятилетней девочке нельзя, а взрослые слишком заняты, чтобы гулять с ней каждый день. Поэтому Ева с нетерпением ждала воскресенья или праздников, когда папа возьмёт её с собой, покажет этот удивительный мир за пределами Базы. Папа улыбается, треплет широкой горячей ладонью её русые волосы. С распущенными волосами – длинными, почти до колена, в своём любимом домашнем платье, похожем на ночную рубашку, босиком – она действительно похожа на ангелочка, многие её так называют. Только узкие, длинные, витиеватые стрелочки бровей, пожалуй, портят впечатление. Уж слишком взрослые, строгие это брови.

Конечно, она носилась в возбуждённом состоянии, выбирая, что ей надеть и какую сумочку взять. Мама стояла посреди комнаты – их комнаты имели общую дверь, которая сейчас была распахнута – с каким-то растерянным и тоскующим выражением, нервно сцепив пальцы. Её лицо вдруг показалось Еве таким усталым, бледным, несчастным… Она повернулась к папе.

– Может, возьмём маму с собой?

Она не решалась при маме называть папу папой – подозревала, что ей это может быть неприятно. Называла, как она, по имени, а лучше никак не называла. Потому что кроме сказок и историй из книжек в тиснёных переплётах, мама рассказывала ей о другом папе – которого она никогда не видела, который жил теперь только на угольно-карандашных набросках мамы – горделивая, царственная посадка головы, чёрные длинные волосы и такие же, как у неё, Евы, брови. Этого другого Ева так просто папой назвать не могла, а называла высоко и торжественно – Отец, и говорила о нём очень редко, только с мамой. Для неё папа и отец было совершенно разными понятиями, и так удивительно было слышать, что для других детей из парка это одно и то же…

В чёрных папиных глазах – смущение и нерешительность. Ева вспоминает – ах да, если папа хочет взять маму куда-то за пределы Базы – он должен надеть на неё наручники и приковать цепью к себе. Так полагается. Поэтому мама так редко куда-то выходит. Они оба этого не любят.

Еве кажется, что она понимает. Да, они не могут гулять по парку, как обычная семья. Конечно же, ведь все начнут таращиться на зелёные мамины волосы…

Она давно поняла, что у неё не такие родители, как у всех других детей, с которыми она знакомилась в парке. Её мама и папа никогда не жили в одной комнате, они вообще видятся очень редко – по необходимости. Они никогда не целовались – ни при ней, ни когда, совершенно точно, не могли её видеть. Да сама эта мысль в отношении их была дикой. В эти редкие случаи они просто стояли на расстоянии вытянутой руки и говорили о чём-то – мама спокойно, отрешённо и устало, папа – решительно, но как-то виновато. Он крайне редко прикасался к ней – в основном тогда, когда они должны были вместе куда-нибудь пойти, и он должен был надеть на неё эти наручники… Только один раз он невольно коснулся рукой её руки – в порыве ободрения, утешения… И отдёрнул руку.

Конечно. Ведь мама зависит от папы. Мама – военная преступница, и папа обязан её охранять. Её казнили бы тогда, пять с лишним лет назад – если бы не она, Ева. Именно потому, что она родилась, маму пощадили, и препоручили надзору папы, поселили их на этой Базе…

Когда-то на этой базе было много людей, было шумно от их голосов, от множества работающих приборов и систем… База была важным военным объектом. Теперь, когда война давно позади, здесь стало тихо и как-то пусто… Зато это был теперь дом. Их дом.

Ева видела, как непросто папе доставать эти наручники, как тяжело подойти к маме и защёлкнуть их на тонких белых запястьях. Она схватила папу за руку.

– Может, можно обойтись без этого? Мама ничего не натворит. Ты же знаешь…

– Правда, не стоит волноваться, - послышался тихий, дрожащий мамин голос, - я никуда не сбегу. Куда мне бежать, сам подумай…

– Я бы рад. Но ты же понимаешь, закон… Предписание суда. Ему и ты, и я подчиняемся в равной мере.

Еве иногда немного грустно от того, что у всех родители, а у неё – бывшие предводители враждебных армий, которые никогда, никогда не забудут того, что было, как бы им самим ни хотелось. Но всё-таки это её родители, единственные на белом свете, и она любила их – хотя и не понимала сама, как она в своём маленьком сердечке умещает их, таких несовместимо разных.

– Но ведь мы можем завязать маме голову косынкой! Тогда никто не узнает! Можем же? Можем?

Она не смотрит на маму. Не хочет знать, что в её глазах сейчас – слабая вспышка надежды или ровное, неизменное отчаянье. Она смотрела на папу.

– Хорошо, - кивнул он.

Она любила папу. И любила, когда он брал её с собой. Когда ехать бывало не очень далеко, то это бывало и в будние дни.

Что может быть лучше, чем отправиться вместе с папой! НА РАБОТУ! Самой, без помощи – большая, взрослая! – забраться в высоченную кабину, заёрзать на тёплом сиденье, устраиваясь поудобнее. Погладить дрожащими ладошками руль, смеясь, тенькнуть потешную игрушку на присоске.

– Нет, Ева, извини, но поведу я. Брысь-ка на своё место.

Она понимала, и покорно переползала. Конечно, поведёт папа – она слишком маленькая, чтобы водить машину, тем более такую большую и серьёзную. Может быть, когда-нибудь… А сейчас ей просто хотелось всё здесь рассмотреть и потрогать. Предвкусить.

Грузовик Ева любила почти так же, как и Базу. Это тоже был, своего рода, её дом. Ей нравилось сидеть, свернувшись, на тёплом кожаном сиденье, чувствовать ветер, врывающийся в приопущенное окно и играющий с волосами, нравилось смотреть на папу – улыбающегося, щурящегося на солнце, на его большие сильные руки, легко вращающие руль. На ухабах, конечно, внушительно подбрасывало – хотя папа водил хорошо, Ева сколько раз слышала, что кто другой запросто бы перевернулся – но девочка крепко держалась за сиденье. Иногда она представляла себе при этом, что едет на одном из огненногривых норовистых коней из маминых сказок. В тёмном плаще, с мечом на поясе, с таинственным свитком за пазухой – в нём тайное письмо кого-то к кому-то, или карта подземелий, где томятся уже не чающие освобождения узники, или колдовской рецепт – может быть даже, бессмертия…

Они останавливались. Иногда это были уже знакомые места, куда они приезжали не первый раз, и там папу шумно приветствовали друзья, хлопали по плечам, угощали колой – он обязательно перекидывал банку сперва ей, она ловила на лету.

– О, и мелкую с собой возишь? – улыбались эти большие дяди и махали ей рукой.

Иногда она вылезала, бегала и осматривала окрестности пока папа, прислонившись к стене какого-нибудь здания, беседовал со своими друзьями, пока хлопали металлические дверцы, громыхали какие-то тяжёлые ящики, слышались бодрые перекрики, мелькали туда-сюда большие дяди в рабочей одежде.

Сапожный мат Еву нимало не смущал – хотя она представляла себе, в каком бешенстве была бы мама! Впрочем, при ней папа никогда не ругался.

… Возможно, потому, что они и встречаются-то с мамой не каждый день…

Если же место незнакомое – люди очень удивляются, увидев на пассажирском сиденье Еву. – Чего это ты ребёнка с собой таскаешь? Попадётесь полиции – оштрафуют ведь! Смотри, герой!

Папа улыбался и мотал головой – дескать, а мы там не ездим, где может быть дорожная полиция, а она, гордо и важно восседая на своём законном, по её глубокому убеждению, месте, болтала ногами и смотрела вокруг – на ровные ряды крыш и стен складов, на пыльно-жёлтый песок, и всё это совсем не казалось ей скучным.

Они такие разные. Мама когда-то мечтала править миром. Папа как-то сказал, что если, было время, он и мечтал об известности и славе – так потому, что был совершенно уверен, что ему их не видать, как ушей своих. И сейчас, когда, как предводитель победившей армии, он мог жить как король, единственной его мечтой было вернуться к нормальной жизни.

– Я точно знаю, что всё, что мне нужно – это вот, - он легонько хлопнул ладонями по рулю, - и вот, - с этими словами он потрепал Еву по русой головёнке.

Ева нюхает. Ей нравится, как пахнет нагретый солнцем пластик панели, как пахнет ветер с цветущих летних полей – где они как-то останавливались на привал, сидели на камушке у дороги, ковыряли тушёнку прямо из банки, и проезжающие мимо, если были папины приятели, приветственно сигналили им. Она снова сворачивается клубочком на своём сиденье – которое называет когда троном, а когда колыбелькой.

– Он же волшебный? Правда же, волшебный?

Она ожидала, что папа сейчас начнёт смеяться над ней: такая большая, а ерунду сочиняешь. Но он совершенно серьёзно ответил:

- Нет, не волшебный. Вот тот, другой, тот был волшебный.

Ева уже маленько знает об этом. О той войне и о волшебных машинах. Она не любит спрашивать об этом маму – маме едва ли хочется вспоминать, как она проиграла.

– Расскажи, папа.

И папа рассказывает.

И она слушает эти истории с таким же замиранием сердца, как мамины истории о другом папе – Отце.

В этом парке они никогда раньше не были. Никто их здесь не узнавал – нет, не то чтобы совсем, вряд ли есть на земном шаре место, где не знали бы маму и папу, но хотя бы не в лицо. Хотя бы они не приходили сюда каждое воскресенье. И люди здесь смотрели на маму не с отчуждением и ужасом, а с жалостливыми улыбками – думали, видимо, что она чем-то болела и у неё выпали все волосы, потому она и ходит в косынке. А некоторые принимают её за монахиню – тому способствует, наверное, её тихая поступь и задумчивый, погружённый в себя вид.

Денёк сегодня выдался самый что ни на есть летний, но в изумрудно-тенистых аллеях совсем не жарко. Ева крепко держит за руки обоих своих родителей. Как-никак, но она – связь между ними. Всегда так будет. Проходящие мимо дети и взрослые с любопытством смотрят на странную семейку – но Еве-то что за дело, она пришла сюда радоваться. И первая подлетела к размалёванной красочной вывеске с перечислением всех имеющихся аттракционов:

- Мам, пап, а давай прокатимся вот на этом? Все вместе?