Том 2. Сумерки духа [Зинаида Николаевна Гиппиус] (fb2) читать постранично, страница - 3

всегда его оскорбляют, и в душе уже есть наболевшее место, куда одна на другую падают обиды. Но все равно, пусть! Он им скажет, что он думает, может быть, они поймут.

Он пришел раньше всех. В большой пустой зал, где собираются ученики перед молитвой, только двое или трое малышей повторяли уроки. Ян пошел в угол, за колонны, притаился и замер.

– А Райвича нет? – разбудил его резковатый голос Самохина.

– Я здесь, – сказал Ян, выходя из угла. Самохин обрадовался.

– Пришли? Отлично. Пойдемте за мной, в наш класс Живее!

Почти весь класс собрался. Впереди стояли «пострадавшие», Хлопов и Лебедев. Говорить должен был первый ученик Цибульский, детина рослый, с равнодушным рыжим лицом.

– Вы нафискалили, Райвич, – произнес он лениво, глядя с кафедры на невысокую фигуру Яна. – Вы донесли инспектору, что Хлопов и Лебедев выходили в город без спросу.

– Да ведь это же неправда, – задыхающимся голосом перебил Ян. – Вы знаете, как было… И все знают.

И он опять повторил то, что рассказывал Самохину, как он «задумался», как не слышал, что спросил его внезапно подошедший инспектор и что он ему ответил.

– Я был нездоров…

– А если нездоров, так в училище нечего лезть, – прокричал резкий голос. – Доносчик!

Ян встрепенулся.

– Послушайте, за что вы меня оскорбляете? Ведь вы же знаете, что я не доносчик! Вы думаете, что меня исключат? Я не боюсь, я все равно сам уезжаю в Петербург.

Раздались негодующие крики. Слова Райвича не понравились. Резкий голос покрыл остальные:

– Цыбульский, да скажите же ему, чтобы он молчал! Это возмутительно! Исключить! Шпион!

– Исключить, исключить! – подтверждали другие.

– Нет, позвольте, господа…

Поднялся шум. Ян вошел на кафедру. Лицо его было бледно.

– Исключайте, мне все равно, – сказал он тихо, но так, что все слышали. – Я знаю, это вы, Самохин, назвали меня шпионом. Сами в это не верите, а назвали. За что вы меня так ненавидете?

– Ну, довольно, – произнес Цыбульский, – все глупости. Райвич, вы не исключаетесь, но факт остается фактом, вы донесли, и товарищи из-за вас пострадали.

Звонок прервал его. Все, не обращая внимания ни на Райвича, ни на суд, кинулись в залу. Самохин догнал Яна в коридоре.

– Послушайте! Ян обернулся.

– Вы спрашивали, за что я вас ненавижу? – произнес он. Лицо у него было бледное и злое. – Кто вам сказал, что я вас ненавижу? Я не вас ненавижу, а их, всех вместе, и то, что сейчас было. Разве так можно делать? Судить так судить. Исключить надо было. Не могу терпеть, когда и туда и сюда, а в сущности ничего. Все равно, нет настоящей справедливости, ведь нет? Ну так пусть будет настоящая несправедливость, вы не виноваты – а над вами пусть надругаются, насмеются, с позором исключат… Вот! А так – нельзя! Да что я с вами говорю? – воскликнул он. – Ничего не понимаете!

Но Ян улыбнулся, причем на полных щеках его показались ямочки, и протянул было руку Самохину.

– Не сердитесь, – проговорил он. – Не надо. Это ничего, что они сегодня так… А я больше не буду.

Самохин оттолкнул руку Яна, болезненно сжал губы и пошел прочь.

Перед вечером Ян опять сидел у окна, желтое солнце падало на пол косыми лучами, бабушка бродила с тачкой и повторяла непонятно, глухо и однообразно:

– Черво… черво… червочинка… червоточинка…

III

Петербургский август часто бывает похож на октябрь. Дожди льются, сырые и холодные, сплошное, низкое небо давит тяжело, мокрые дома кажутся выше и угрюмее сквозь скользкий, редкий туман. Осень чувствуется во всем.

В час, после полудня, было темновато, как сумерками, Мокрые, хотя еще зеленые и густые, качались липы в одном из палисадников Большого проспекта на Васильевском острове. Деревянный домик, серый, с мезонином, совсем пропадал за купой деревьев. В палисадник вышел молодой человек лет двадцати трех, в черной мягкой шляпе, с поднятым воротником довольно поношенного летнего пальто. Тотчас же вслед за ним, стуча каблучками по деревянным ступенькам, выбежала девушка, полненькая, невысокая блондинка. Волосы, серовато-пепельные, немного растрепались, на плечах висел коричневый плед. Девушка видимо спешила.

– Иван Иванович! – крикнула она негромко и оглянулась по сторонам. – Иван Иванович, вы туда идете?

– Да, Оля… Сегодня воскресенье…

– Дождь льет…

– Нет, надо, Оля. А я хотел вас попросить…

– Знаю, знаю! – весело перебила девушка. – Наверху присмотреть за бабушкой? Там Мавра, но я знаю, вам спокойнее, если я тоже смотрю. Сейчас пойду, не бойтесь.

Ян мало переменился за восемь лет, даже почти не вырос. Он был по-прежнему неуклюж и довольно полон. Выражение его лица и выпуклых близоруких глаз было до крайности просто, почти тупо. Но именно в простоте, в «немудрености» всего лица и была его привлекательность.

– Прощайте, Оля, – сказал Ян ласково.

Он улыбнулся. Оля тоже улыбнулась, порозовела и побежала наверх, а Ян вышел за ворота и побрел по направлению к Николаевскому