Интеллигенция в тумане [Вячеслав Михайлович Раков] (fb2) читать постранично, страница - 3

случаях это вынужденное и одновременно неизбежное молчание, обступающее мир, молчание, на которое современного человека обрекает нарастающий внутренний шум и стресс, переходящий в дистресс. Помимо этого у современности есть возможность осуществить рецепцию старой почтенной Традиции — и вновь выйти за собственные пределы.

И все же в начале была Традиция, проступающая, как ребра аттракторов, из хаоса синергетики, из архаического тумана истории. Традиция растет, скорее, как трава, а не как дерево — не последовательно, а сразу, во всех аспектах: религиозно-мифологическом, социокультурном, политическом, экономико-хозяйственном. Некоторым образом она задана изначально — исторически или, если угодно, кармически. Традиция — это энтелехия и характер того или иного человеческого сообщества. Она выбирает последнее по мере того, как оно, сообщество, выбирает ее. Это как у Гуссерля: сознание дается вместе с объектом, на который оно направлено. Оно всегда векторно.

Традиция — это творческая, динамическая схема вот этой, локальной истории. Она ее все. Она обусловливает ее темпы, пределы, а также область возможного и даже случайного, например, ее взлеты и сбои. Традиция конституируется и институционализируется, оформляется и твердеет. Но она же содержит в себе будущее, некий инновационный потенциал, варьирующийся в различных традициях.

Традиция посредствует между временем и вечностью, старым и новым и являет собой их подвижное единство. В полноценной традиции модернизация заключена, как плод в материнском чреве. Возможна ли модернизация без традиции? Я так не думаю. На мой взгляд, модернизируется именно традиция, а не что-то еще. Впрочем, роды нового могут происходить по-разному, поскольку инновационные возможности традиций, как уже было отмечено, не одинаковы. В архаических, «доосевых» традициях эти возможности значительно скромнее, нежели в зрелых, осевых, мировых традициях. Первым недостает сложности, они так и не вышли в пространство универсальных смыслов. Они не обогащены богословским и философско-рациональным инструментарием. У них скудный семантический и образно-символический арсенал. Кроме того, они остались «посюсторонними», то есть не сняли барьер магической чувственности, не вышли за пределы гравитационного поля природы, в то время как зрелые традиции, начиная где-то с середины первого тысячелетия до новой эры, осваивают еще и духовное, сверхприродное пространство.

Картина мира в зрелых традициях принципиально двойственна: кроме здешнего, есть также иное, трансцендентное, то, что постоянно указывает на несовершенство здешнего и понуждает его отвечать высшим требованиям. Эта сложная, противоречивая конструкция динамизирует жизнь традиции и резко повышает ее адаптивные способности. Появление осевых традиций выводит древнее человечество из тупика архаической повседневности, становящейся все более рутинной. Отныне человек не должен мириться со своим наличным бытием. Он должен постоянно перерастать себя. Именно тогда была найдена наиболее продуктивная формула человека: он есть то, что больше себя. Человеческое «я» осуществляется лишь на границе здешнего и иного. Или иначе и сильнее: только в Другом ты вполне находишь себя. Это парадокс и, следовательно, это близко к существу дела.

Как видим, традиция меняется и даже переживает революцию. Дальнейшее обновление истории продолжается в русле обновляющейся традиции. Из высоких традиций я остановлюсь на христианстве — не потому, что считаю его аутентичной традицией, традицией par excellence, но потому, что его история оптимально иллюстрирует мой тезис о модернизирующейся традиции.

Христианство — сложная религия, которую иные находят слишком сложной. В ней Бог опять же парадоксальным образом считается с человеком, с его свободной волей. Он ждет сознательного человеческого отклика на Свой призыв. Или вызов. Один богослов сравнил христианского Бога с нищим, просящим подаяния у запертой двери человеческой дущи, нищим, никогда не дерзающим ее, эту дверь, взломать. В христианстве мы слышим разговор Бога и человека, а не Божественный монолог. Точнее, не только монолог заповедей, не только Откровение. Христианство — диалогическая религия.

Парадоксализм христианства также в том, что Бог стал человеком, жил и был распят, как преступник. В том, что Он был обречен на позорную казнь. В том, что Он исчерпал человеческий удел до дна, до смерти. Только так, если следовать богословской мысли, могло произойти действительное Искупление — искупление человеческих грехов кровью Бога — «единого безгрешного». «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом», ни больше, ни меньше. Христианство, таким образом, еще и религия богочеловечества.

В своих наиболее глубоких основаниях христианство — религия личности и свободы. Многие ведут историю