Срочно, секретно, Дракону... [Виталий Семенович Мельников] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Виталий Мельников СРОЧНО, СЕКРЕТНО, ДРАКОНУ...

МНЕ К ТОВАРИЩУ НИКОНОРОВУ

Шэн Чжи затаился в густых камышах.

Дождь стих, но низко и тяжело клубились мрачные тучи, и камыши, непролазно разросшиеся на многие километры, сердито шумели и свирепо размахивали черными метельчатыми верхушками, словно хотели разогнать зловещие тучи.

Шэн ждал, когда опустится ночь

Впереди — глубокие, страшные своими зыбунами болота, через которые нельзя пройти, а можно лишь перебраться ползком, отдыхая на плетенке из ивовых прутьев.

Нечего и думать о том, чтобы пускаться в опасный путь, если ты не запасся такой плетенкой из гибкой лозы.

А что за болотом?

За болотными топями — опять заросли камышей, а дальше густые кусты, заливная пойма и река. Неглубокая и не мелкая, не широкая и не узкая. Шэну нужно будет переправиться через нее. Как? Только ночью и только вплавь. Но плыть нужно так, чтобы не раздалось ни единого всплеска.

На том берегу Шэн опять затаится в камышах. Точь-в-точь в таких же, как эти и точно так же сердито шумящих.

Шэн будет терпеливо ждать, а когда Шэн заслышит шаги пограничников, выберется из камышей. С поднятыми руками выйдет он навстречу пограничникам и скажет по-русски:

— Здравствуйте, товарищи, я — Шэн, мне нужно к товарищу Никанорову!

Пограничники поведут Шэна на заставу, и начальник заставы улыбнется ему, как старому, доброму другу.

Начальник заставы поздоровается с Шэном за руку и сам проводит его в маленькую отдельную комнату, где окно задернуто белыми занавесками, где под потолком мягко светится матовая лампочка на коротком проводе, где тепло и тихо, и железная койка с панцирной сеткой сама располагает ко сну.

Начальник заставы отдаст распоряжение, чтобы Шэну дали сухую одежду и принесли поесть.

Начальник заставы скажет Шэну.

— Подкрепись и отдохни с дороги, а я тем временем…

Шэн знает, что начальник заставы тем временем свяжется по телефону с товарищем Никоноровым. Если даже будет глубокая ночь, начальник заставы все равно сразу же позвонит товарищу Никонорову. А утром, когда Шэн проснется, товарищ Никоноров будет уже на заставе.

— Вот это вам от Дракона, возьмите, — скажет Шэн товарищу Никонорову и выплетет из косы черный шнурок — самым обыкновенным шнурок. Такими зашнуровывают ботинки. Те, кому есть на что купить ботинки.

Но Шэн знает, и товарищ Никоноров знает что шнурок из косы только по внешнему виду совсем обыкновенный.

А на самом деле?

На самом деле этот шнурок — с секретом. Полоска тонкого, почти воздушного шелка, к тому же скатанная в тугую трубку, — вот что помешается внутри шнурка.

До осени прошлого года через границу ходил Таку — маленький старичок со слезящимися глазами, гольд по национальности. Со стороны посмотреть — палочки для еды в руках не удержит. Но у чего были неутомимые ноги, зоркий глаз и уверенная рука, у старого зверолова Таку, сбивавшего с дерева белку одной дробинкой.

Случилось так, что Таку наткнулся в пограничной зоне на маньчжурских жандармов. Они не поверили старому гольду, заявившему, что ему ничего здесь не нужно, кроме охапки тростника для циновки.

— Следуй за нами! — приказал старику сержант.

Таку безропотно повиновался. Только и попросил:

— Разрешите закурить трубку.

— Кури, в твоей жизни это последняя трубка, — усмехнулся жандармский молодчик, продавшийся японцам за нашивки сержанта.

Таку закурил и поплелся за жандармами, жадно попыхивая короткой трубкой. А когда при переходе через дорогу жандармы остановились, чтобы пропустить стремительно приближающимся автобус, Таку сделал два шага назад, уронил трубку и бросился под колеса автобуса.

После гибели Таку на связь с товарищем Никоноровым стал выходить Шэн.

Почему товарищ Хван, комиссар их партизанского отряда, остановил свои выбор именно на нем, на Шэне?

Об этом Шэн у комиссара не спрашивал.

— А что, если и меня задержат жандармы? Что делать, если мне не удастся выбросить шнурок? — только эти два вопроса задал Шэн комиссару.

— Бойся тогда за себя, а донесение само о себе позаботится, — ответил товарищ Хван.

Он объяснил Шэну, что текст донесения зашифрован и что написана шифровка невидимыми чернилами.

— Но это еще не все, — продолжил товарищ Хван, помолчав. — Мне разрешили открыть тебе одну тайну — то, чего не знал отважный Таку, наш героической смертью погибший товарищ. Представляешь, что с случится с отснятой фотопленкой, если ее засветить? Правильно, проявляй не проявляй, все равно ничего не проявится. Вот так и с донесением, которое в шнурке. Нужно уметь его вытащить. Мы с тобою не знаем, как это сделать, и враги наши тоже не знают. Окажись твой шнурок у них в руках, извлекут из него они не шифровку, а чистую тряпочку. Потому-то я и говорю тебе: бойся за себя, а донесение само о себе позаботится…

Он совсем не китаец, он — кореец, комиссар их партизанского отряда товарищ Хван. Однако по-китайски говорит так, что заслушаешься.

По-китайски разговаривает с Шэном и товарищ Никоноров. И если закрыть глаза, можно подумать, что человек, беседующий с тобой по душам, настоящий китаец.

Зловеще шумят камыши, вымокший до нитки Шэн Чжи грызет ячменную лепешку и ждет, когда совершенно стемнеет.

Прежде он, Шэн, был исполнительным, послушным рабочим. Жил он в пригороде Мукдена, работал на заводе сельскохозяйственных машин, в сборочном цехе. Зарабатывал сносно и каждую неделю отдавал жене столько денег, что их вполне хватало на скромную жизнь всей семье.

Однажды директор завода, проходя через цех, задержался возле веялки, которую монтировал Шэн.

— В следующем месяце поедешь в деревню — бригадиром группы ремонтников, — сказал Шэну директор.

Это сулило дополнительные заработки, а значит, приближало время, когда Шэн наконец-то сможет осуществить давнюю свою мечту. Этой мечтой был собственный домик с огородом, в котором жена и дочки могли бы выращивать овощи и цветы.

Если так пойдет и дальше, думалось Шэну, то в следующем году можно будет купить клочок земли, а еще через год начать строиться.

Однако судьба распорядилась по-своему. К тому времени в Мукдене уже хозяйничали японцы. Оккупанты хватали людей прямо на улицах. Облавы следовали одна за другой. Аресты стали повседневным явлением. Порой достаточно было произнести неосторожно одно лишь слово, и китаец попадал в тюрьму как враждебный элемент.

Разве мог он, Шэн Чжи, смотреть спокойно на ужасы, которые творились у него на глазах?

Когда подошел к нему однажды давнишний дружок, механик с электростанции, и завел разговор о японцах, а потом, как бы между делом, намекнул, что у него есть возможность выйти на связь с партизанами, он, Шэн Чжи, не стал притворяться, что не понял намека.

— Надо подумать, какую помощь можем оказать партизанам мы, рабочие, — вот что ответил Шэн старому товарищу.

— У тебя золотые руки, Шэн, — сказал механик. — Они очень пригодились бы в одной подпольной оружейной мастерской.

Так Шэн стал помогать партизанам. Долго помогал. И вот однажды глухой ночью перед входной дверью перенаселенного дома, где в убогой квартирке на втором этаже ютилось семейство Чжи, взвизгнув тормозами, остановилась машина.

— Жандармерия, немедленно откройте! — донеслось с улицы.

— Беги, Шэн!.. Это за тобой! — вся как-то вдруг сжавшись, прошептала жена.

Он метнулся на кухню, распахнул створки окна и выпрыгнул в темный двор.

Было это год назад.

А вот теперь он, Шэн, вслушивается в зловещий шум камышей и, настороженно всматриваясь в ночную темноту, шепчет себе:

— Пора…

Да, пора — и будь что будет. Внутренне Шэн готов к любому повороту событии, но, если не произойдет самое худшее, будет так: ползком через болото, вплавь через реку, потом, выпрямившись в полный рост, с поднятыми руками Шэн решительно шагнет навстречу людям с пятиконечными звездочками на зеленых околышах фуражек.

— Здравствуйте, товарищи! Я — Шэн Чжи, меня знает товарищ Никоноров! — по-русски скажет Шэн советским пограничникам, и на глаза его навернутся слезы.

ГРОЗОВОЕ ЛЕТО

Над Москвой клубились грозовые облака. Человек с рубиновыми шпалами в петлицах гимнастерки цвета стали, с орденом Красного Знамени на груди сидел за двухтумбовым письменным столом. Перед ним лежала выборка из донесений с пограничных застав о провокационных действиях японо-маньчжурской солдатни на дальневосточной границе.

Вертя в длинных пальцах красный граненый карандаш, человек читал:

“В Посьетском районе, в полутора километрах северо-восточнее пограничного знака № 11, группа японо-маньчжурских солдат численностью в 30 человек перешла границу Союза ССР и засела в камнях. Заметив приближающийся советский пограничный дозор, японо-маньчжурские солдаты открыли по нему ружейно-пулеметный огонь…”

“Японский отряд численностью около одной роты, перейдя границу Союза ССР, произвел нападение на советский пограничный наряд у Рассыпной пади в Гродековском районе. Встретив, однако, должный отпор, японский отряд был вынужден удалиться на маньчжурскую территорию…”

“Маньчжурский быстроходный катер, следуя вниз по Амуру в районе Джалинда, Перемыкино, Бекетово, Толбузино, Ваганово, шел в советских водах, причем команда вела наблюдение за советским берегом…”

“Ниже нашего хутора Бейтоново на Амуре с маньчжурского плота был обстрелян наш берег…”

Человек, изучающий сводку, жирными штрихами отчеркивал абзацы и, постукивая карандашом по краю стола, насвистывал мелодию марша из нового кинофильма “Если завтра война”. Усмешка скользнула по его сухому, горбоносому лицу кавказца. Устремления организаторов провокаций были куда как очевидны: накалить и без того взрывоопасную атмосферу до критической точки. А там уж все пойдет само собой: полетит самолет, застрочит пулемет, загрохочут железные танки…

Полуобернувшись, человек посмотрел в окно, за которым клубились, густели и наливались чернильной синевой грозовые облака, и задумался о том, что не давало ему покоя все последние недели, — о “Командоре”.

Два месяца назад поступила от “Командора” радиограмма:

“Дракон сообщает, что командование Квантунской армии ввело запрет на пролет гражданских самолетов над железнодорожной станцией Бинфан и ее окрестностями. Район станции Бинфан, находящейся к югу от Харбина, объявлен запретной зоной третьей степени секретности. Подробности через неделю, при очередном сеансе связи”.

Эта короткая радиограмма говорила сама за себя: раз появилась новая запретная зона, к тому же еще строжайше засекреченная, следовательно, японцы создают какой-то новый объект, несомненно, военного назначения.

Однако через нелепо “Командор” не вышел в эфир. А потом в Центр поступил помер газеты “Харбинское время” Набранная мелким шрифтом заметка в рубрике “Местные происшествия” сообщала. “В камере предварительного заключения сыскной полиции повесился Павел Летувет, старший буфетчик трактира “Зарубежье”, арестованный по подозрению в незаконной торговле спиртными напитками”. И невдомек было анонимному хроникеру, что эти его три строчки слепой нонпарели — эпитафия “Командору”.

О том, что старший буфетчик трактира “Зарубежье” Павел Летувет это и есть “Командор”, знали всего лишь несколько человек, и только здесь, а больше — нигде и никто в целом мире

Невозможно было даже на долю секунды принять па веру версию о том, что такой человек мог опуститься до мелкого гешефтмахерства горячительными напитками. И уж конечно же, быть не могло, чтобы он вот так, за здорово живешь, сам, по своей доброй воле, ушел из жизни. Ни у кого в Центре не было ни малейшего сомнения в том, что мнимое самоубийство “Командора” — японская сказочка, рассчитанная на простофиль.

Редко кому удается изо дня в день ходить по лезвию ножа и ни разу не оступиться. “Командор”, вероятно, на чем то споткнулся. И ему накинули петлю на шею.

“Значит, прямых улик против него не имелось — были только какие-то подозрения, причем, по видимому, очень смутные, — подумал человек. — А из этого следует”

Из этого следовало, что Дракон пока вне всяких подозрений, а стало быть, и вне опасности. В противном случае японцы не стали бы убирать “Командора”. Ликвидировав его, они собственными руками оборвали единственную ниточку. которая могла бы вывести их на Дракона. Потому что радиосвязь с Центром Дракон поддерживал только через “Командора”.

Но ведь и Дракон лишился теперь возможности оперативно выходить на связь. Несомненно, он пошлет связного, и рано или поздно станет известно, зачем понадобилось японцам закрывать, доступ в район станции Бинфан. Однако…

Однако донесение разведчика, как заключение врача о болезни, всегда тем ценнее, чем раньше его получишь. Это во-первых. А во-вторых, — полагаться лишь на святых — значит то и дело искушать судьбу.

— Дракону никак нельзя без радиста, — вслух сказал человек.

Он уже знал, что в Харбин направлялся Сергей. Он был резервным радистом, с недавнего времени обосновавшимся в Шанхае. Вообще-то на него имелись особые виды, планировалось, что его рация по мере надобности будет использоваться для радиоконтактов со штабом китайской Красной Армии. Но для того чтобы переправить в Харбин радиста из Москвы, ушло бы много времени. А за противником нужен глаз да глаз. Так что кандидатура Сергея оказалась в конечном счете единственно приемлемой.

Дело было за легендой.

Сотворение правдоподобной легенды — задача не из легких. Как бы она ни походила на быль, все равно, по внутренней своей сути, легенда не что иное, как плод фантазии. Между правдоподобием и правдой, между легендой и былью всегда остается зазор. Пусть сведенный до минимума, пусть даже такой, про который можно сказать: “Комар носу не подточит”, но все-таки — зазор. Из этого неизбежно следовало: ни одни самый удачливый разведчик не может быть застрахован от того, что враги не нащупают самое уязвимое место в его легенде — стык между правдой и подделкой под правду.

Естественно, что и легенда, которую в экстренном порядке подготовили для Сергея, не была страховым полисом, обеспечивающим от любой превратности судьбы.

В Шанхае легальным прикрытием служила должность разъездного торгового агента китайского филиала одной весьма солидной берлинской фирмы. Директор филиала — по соображениям чисто коммерческим — время от времени оказывал добрые услуги. Когда Сергей — разумеется, из Берлина — написал в Шанхай, что он не прочь бы послужить верой и правдой делу процветания германской коммерции на китайской земле, то директор филиала ответил любезно, что уважаемому просителю повезло: именно сейчас в филиале открылась вакансия — должность коммивояжера, или разъездного торгового агента.

Так Сергей легализовался в Шанхае. Но вот не прошло и года, а от директора филиала потребовалась новая услуга.

— Герр Вальтер, вы не могли бы оказать нам еще одну любезность? Помнится, вы как-то говорили, что коммерция словно море. В море — то штиль, то ураганы, то приливы, то отливы. В коммерции — то все идет как по маслу, то вдруг того и жди банкротства, то прибыль, то убытки. Так разве не можете вы именно теперь, на данном отрезке времени, попасть в полосу некоторых финансовых затруднении?.. Вероятно, никого не удивит, если вы, блюдя интересы фирмы, сократите штатное расписание на одну единицу. Да, да — ту самую, о которой вы сейчас подумали!… Но как человек, известный своей гуманностью, вы, естественно, не допустите, чтобы молодой, подающим надежды торговый агент оказался — учтите, по вашей вине! — в положении жертвы кораблекрушения. Вы мучительно ломаете голову: как помочь бедняге, оставшемуся за бортом вашего корабля. И вдруг вспоминаете, что в Харбине дислоцируется родственное предприятие — фирма “Кунст и Альбертс”, радеющая многие голы о процветании германской коммерции на маньчжурской земле. Вот где сможет развернуться и показать в полной мере, на что он способен, молодой, энергичный коммивояжер! И вы, подняв телефонную трубку, просите, чтобы вас связали с Харбином… Что? Фирма “Кунст и Альбертс” и ваша — давние конкуренты? Но ведь коммерция словно море. И как воды двух не сообщающихся друг с трутом потоков в конце концов стекаются в одно и то же море, так и доходы двух конкурирующих фирм сплошь и рядом поступают в конце концов в один и тот же банк и даже почему-то оказываются на одном и том не текущем счете.

Такой, вернее, примерно такой разговор состоялся месяц назад в оккупированном японцами китайском городе Шанхае. Теперь Сергей с рекомендательным письмом в кармане, пожалуй, уже должен добраться до Харбина.

Пожалуй?.. Это слово между разведчиками не в ходу. Начальству не доложишь:

“Сергей, пожалуй, уже в Харбине”.

Центр и его руководство должны знать точно: в Харбине Сергей или он еще не прибыл в Харбин.

Предположим, что Сергей в Харбине. Тогда вопрос: почему он не выходит на связь?

А если с Сергеем, чем черт не шутит, что-то стряслось по дороге? Например, недоразумение при проверке документов на маньчжурской границе?..

“Вряд ли… Сергей, пожалуй, уже в Харбине”, — успокоил себя человек, которому через полчаса надлежало быть с докладом у начальника управления.

“Да, пожалуй…” — повторил про себя человек со шпалами в петлицах и снял с рычага телефонную трубку.

— Есть новости, товарищ Климов? — набрав номер, спросил он. — Так что же вы… сами мне не позвонили?

Человек с внешностью типичного кавказца резко приподнялся на стуле.

— Немедленно жду вас у себя! — с командирскими нотками в голосе прокричал он в микрофон и бросил трубку на рычаг.

ПРЕЕМНИК “КОМАНДОРА”

Ноги, натертые грубыми башмаками из яловой кожи, горели в подъеме. Вот уже третий час бродил Сергей по грязным и пыльным улицам Харбина, и если он в безостановочном своем марш-броске, напоминавшем со стороны бесцельное фланирование человека, не занятого никаким делом, старался не слишком отдаляться от набережной Сунгари, то на этот счет у него имелись собственные соображения. Из тех, которые рекомендуется хранить в самом надежном из тайников — в черепной коробке.

Сергей ужасно устал.

Стояло душное маньчжурское лето. Воздух был тягучим и тошнотворным.

“Словно теплая касторка”, — вяло морщился Сергей.

Кроме него, на улице не было ни души. На широкую булыжную мостовую, покато спускавшуюся к реке, падали тени от бревенчатых, по большей части пятистенных домов с высокими глухими заборами, за которые не проникнешь, пока на лай гремящего цепью дворового пса не выйдет хозяин и не отопрет калитку, откинув крюк и оттянув железный засов.

Не оглядываясь по сторонам, Сергей пересек набережную и со скучающим видом облокотился на низкий парапет. Широкая, медлительная река, разделяющая город надвое, бесшумно катила свои маслянистые воды. Маленький буксир, безбожно дымя и баламутя воду неутомимыми плицами, волок за собой нескладную пузатую баржу. Буксир выбивался из сил, но все-таки, хотя и крайне медленно, приближался, преодолевая течение, к Сунгарийскому железнодорожному мосту.

Переплетения высоких мостовых конструкций впечатляюще вырисовывались на фоне бледно серебрящегося неба, еще не тронутого закатным багрецом.

Вдалеке, чуть ли не на самом краю земли, виднелись едва заметные контуры сопок.

На сопках маньчжурских
Спит много русских —
Это герои спят…
зазвучали в памяти Сергея слова старинного вальса, и ему почудилось вдруг, что он слышит голос Марты.

Плачет, плачет мать-старушка,
Плачет молодая жена…
Перед глазами мимолетным видением возник продолговатый профиль жены с завитком белокурых волос на виске.

Возник и пропал.

“Может, и тебе придется заплакать”, — усмехнулся Сергей краешками губ и поежился при мысли о том, что, если и в самом деле случится непоправимое. Марта не скоро узнает, какими судьбами занесло ее мужа под это подпертое дикими сопками обманчиво-мирное маньчжурское небо.

Марта убеждена, что ее муж работает радистом на полярной станции — где-то по соседству с Тикси. Оттуда, из края северных сияний, которых он в глаза никогда не видел. Марте регулярно, раз в две недели, приходят его радиограммы.

Что ж, поступая по направлению райкома комсомола на курсы радистов-полярников, он не мог себе и представить, что на двадцать седьмом году жизни ему будет предписано выскоблить из памяти не только свое настоящее имя, но и всю свою подлинную биографию.

Разве мог он предположить, что все обернется именно так, когда на вопрос анкеты. “Какими иностранными языками владеете?” — ответил, ничуть не колеблясь: “Свободно владею немецким”.

А как же еще он мог ответить, если родился и вырос в Баронске — маленьком немецком городке на Волге, где даже неграмотный нищий мордвин Фимка Шингаркин и тот ругался, пел песни и клянчил деньги на опохмелку исключительно на языке Шиллера и Гёте.

Впрочем, когда Сергею было предложено пройти курс специального обучения, то при первом же собеседовании, к величайшему удивлению, обнаружилось, что язык, которым он владеет, и в самом деле немецкий, однако у его немецкого с немецким Шиллера и Гёте общего — одно название.

Беседовал с ним товарищ Фрэд — активный участник Гамбургского восстания 1923 года. В Москву товарищ Фрэд возвратился из Китая, где был военным советником.

— Языком вы владеете безупречно, — сказал Фрэд, — но как бы вы на меня посмотрели, товарищ, если бы я заговорил с вами на русском языке, который был в обиходе… ну, скажем, во времена Ломоносова? Вот и вам, с вашим немецким, надо бы ехать в Германию лет этак двести–триста тому назад. А появись вы в Берлине, допустим, завтра…

Лицо товарища Фрэда стало серьезным.

Выдержав паузу, товарищ Фрэд продолжил:

— Как только вы откроете рот, любой мало-мальски натасканный шпик в момент распознает, что вы — из России. Нет, нет, в том, что вы — немец, сомнений ни у кого не возникнет. Но не возникнет ни малейшего сомнения и в том, что вы — немец из России. А к немцам из России у гестапо интерес особый…

Вот такая история с географией… А все из-за того, что немцы, живущие в приволжском городке Баронске, говорят так, как научили их деды и прадеды, а те переселились в Россию еще в пору царствования Екатерины Второй.

Правда, товарищ Фрэд успокоил его, сказав, что все может поправить языковая практика. Однако в руководящих инстанциях рассудили по-своему. Если немец из России не знает немецкого вовсе, это куда менее подозрительно, чем если он владеет родным языком безупречно, — вот как рассудили в верхах.

А по документам он стал Сергеем Белау. Сыном российского подданного Ивана Готлибовича Белау, которого революция лишила капиталов, привилегий, полагающихся купцу первой гильдии.

“Что-то ждет меня в Харбине!..” — подумал Сергей. Пошевелив лопатками, он отодрал от взмокшей спины липкую рубаху. День клонился к закату, но в душном воздухе не ощущалось ничего даже отдаленно похожего на бодрящую свежесть.

Сергей бросил быстрый взгляд на часы.

Инструкция гласила: выходить на набережную через три четверти часа па десять минут, по нечетным дням — с тринадцати до шестнадцати, по четным — с четырнадцати до семнадцати. Зачем? Просто выходить — и точка. Регулярно, изо дня в день, в течение недели.

Число было четное, время приближалось к семнадцати, и десятая минута истекала.

Сергей еще раз окинул беглым взглядом набережную, сунул в зубы сигарету и, легонько подбрасывая на ладони никелированную зажигалку, неторопливо двинулся в сторону подернутого пыльной дымкой бульвара. Бульвар выводил на привокзальную площадь, вокруг которой раскинулся новый город.

На подходе к бульвару к нему привязался замурзанный китайчонок — маленький оборвыш с забавной косичкой, перетянутой на затылке цветной тесемкой.

— Шанго, господин! — хватал он Сергей за рукав. — Деньга давай, папу-маму хунхузы убили!

То, что китайчонок обратился к нему по-русски, вовсе не удивило и ничуть не насторожило Сергея. Выросший на месте жалкого китайского поселка, Харбин своим расцветом обязан был строительству Китайско-Восточной железной дороги, и большая русская колония, сложившаяся в этом маньчжурском городе на исходе прошлого века, увеличивалась год от года за счет машинистов, кочегаров, рабочих депо, инженеров-путейцев, чинов-пиков, торговцев, офицеров. А после революции в Харбине осело множество белогвардейцев и белоказаков с чадами и домочадцами.

Так что русская речь в Харбине была столь же обиходной, как английская в Гонконге или французская в Сайгоне…

Сергей сунул руку в карман.

“Мелочь — не деньги, зато широкий жест — не мелочь”, — вспомнил он любимую присказку герра Вальтера, своего шанхайского благодетеля, и уже хотел было осчастливить китайчонка парой маньчжурских гоби.

— На-ка вот… — глянул Сергей через плечо и… увидел только верткую спину и быстро мелькающие пятки улепетывающего попрошайки. По мостовой, стремительно приближаясь, катит по направлению к бульвару желтый мотоцикл с коляской

“Служба безопасности движения” — по цвету определил Сергей. Сразу успокоившись, он сделал шаг к бровке, повернулся лицом к мостовой, переместил сигарету из левого угла рта в правым, щелкнув зажигалкой, поднес к сигарете трепещущий огонек, затянулся и, выпустив струйку дыма, посмотрел на приближающегося мотоциклиста с видом человека, который замешкался при переходе через дорогу и теперь пережидает, пока проедет патрульный.

Полицейский мягко притормозил возле Сергея и, мельком глянув на него, махнул рукой в перчатке, — “проходи”. Склонив голову в благодарном поклоне, Сергей пересек мостовую, дошел до угла и свернул в первую попавшуюся улочку.

ВПЕРЕДИ — БИНФАН

Темно-зеленый лимузин, похожий на большую глубоководную рыбу, плавно катил по бетонной автостраде. Харбин остался позади. Вокруг расстилалась степь. Там, далеко в степи, за учащенно пульсирующим маревом горизонта, находилось “хозяйство” доктора Исии.

На переднем сиденье рядом с водителем, покачивался, как в качалке, сам доктор Исии Сиро, генерал-майор, начальник одной из служб Квантунской армии, называвшейся как нельзя более загадочно: “Служба обеспечения водой и профилактики”. На заднем сиденье располагался чинный господин в штатском — сероглазый блондин с астматическим лицом. Тоже доктор и, несмотря на сугубо цивильный чесучовый костюм, тоже военный. Только чином пониже — не генерал-майор, а просто майор.

По личной просьбе главнокомандующего Квантунской армии доктор Исии вез на экскурсию в свое “хозяйство” доктора Конрада Лемке, представителя науки и вооруженных сил дружественной Германии.

Убегала по бампер серая бетонка, в полуопущенные боковые окна врывался бодрящий ветерок, а вместе с ним — терпкие запахи дикого степного разнотравья. По сторонам автострады расстилалась затянутая дрожащим маревом маньчжурская желтая степь — такая однообразная на первый взгляд и неповторимо разная, когда приглядишься.

— Кто попал в Маньчжурию, тому нет пути обратно, — обернулся к доктору Лемке доктор Исии. — Маньчжурия — это райский уголок Дальнего Востока, — залился он тонким смехом, — а кто же по доброй воле покинет рай?

Доктор Лемке улыбнулся.

— Вы превосходно владеете немецким, герр Исии, — произнес он, растягивая слова.

— Что же в этом удивительного? Моя альма-матер — Берлинский университет, — сверкнул японец крупными крепкими зубами. — А тему диссертации мне подсказал уважаемый…

— Ваше превосходительство… — вставил вдруг свое робкое словечко шофер.

— В чем дело? — раздраженно буркнул генерал.

Шофер кивнул подбородком на ветровое стекло. Впереди, у самой бровки шоссе, возле приметного издали желтого, почти канареечного цвета мотоцикла с коляской, стоял полицейский. Он показывал рукой, требуя остановиться.

— Служба безопасности дорожного движения, — объяснил доктору Лемке доктор Исии и коротко бросил водителю: — Останови!

Сухощавый и загорелый полицейский в форменной рубашке с короткими рукавами обошел машину спереди. Щелкнув каблуками, он вскинул два пальца к козырьку фуражки с желтым околышем и с кокардой в виде изогнувшегося дракона с разинутой пастью.

Доктор Пени высунул голову из кабины. Полицейский, наклонившись, вежливо попросил у генерала прощения за то, что остановил машину.

— С каких это пор полиции Маньчжоу-Го даны полномочия останавливать японские военные машины? — с негодованием в голосе поинтересовался генерал.

Полицейский снова попросил прощения.

— Бывают обстоятельства, когда полиция Маньчжоу-Го вынуждена превышать свои полномочия, — с извиняющейся улыбкой произнес он и добавил: — В интересах японской армии.

Генерал нетерпеливо заерзал на сиденье.

— Говорите короче, что произошло? — сухо бросил он.

— Час назад, примерно в километре отсюда, на мине, установленной хунхузами, подорвался грузовик с японскими солдатами. Дорожное полотно повреждено взрывом. Ремонтные работы будут закончены не ранее чем через два часа, — отрапортовал полицейский.

— И что же вы нам прикажете делать?.. Возвращаться в Харбин?. — с наигранной иронией процедил генерал, вскинув на полицейского голубоватые стеклышки пенсне.

Полицейский пожал плечами. Потом, по-видимому, что-то прикидывая про себя, перевел взгляд на капот автомашины.

— А куда вам надо?

Генерал нахмурился.

— Мы едем в Бинфан, — нехотя сказал он.

Полицейский снова бросил взгляд на капот автомашины.

— На Бинфан есть еще одна дорога, если вам будет угодно, могу проводить. Правда, должен вас предупредить: дорога грунтовая, так что, сами понимаете, пыли и ухабов будет много.

Генерал навел на полицейского стеклышки пенсне. Его цепкие, широко расставленные глазки, увеличенные цейсовскими линзами, вперились на миг в загорелое и обветренное лицо средних лет мужчины с узким носом, острым подбородком и пшеничными усиками над вздернутой верхней губой.

— Русский? — с утвердительной интонацией в голосе спросил генерал.

Полицейский кивнул.

— Обрусевший немец, не эмигрант, а коренной маньчжурец и подданный Маньчжоу-Го.

Генерал потрогал пальцами пенсне.

— Будете ехать впереди и показывать дорогу, — распорядился он и помахал полицейскому рукою в лайковой перчатке с таким видом, словно оказывал ему величайшую милость.

Полицейский не преувеличивал. Объездная дорога в полной мере соответствовала той характеристике, которую он ей дал. Пыли и ухабов было действительно много. Лимузин подбрасывало, и он, как рыба в воде, нырял в клубах мельчайшей желтой пыли. В машине было душно. Но разве рискнешь опустить окно, если вокруг ни белого света, ни воздуха, только горячая желтая пыль? И доктор Исии старался не вспоминать о том, что совсем недавно назвал он Маньчжурию раем.

Впрочем, герр Лемке не удержался и сам напомнил ему об этом

— Разве это рай? Это же сущий ад, сущий желтый ад, — заметил он, утирая лицо носовым платком в крупную клетку.

Попетляв по степи, лимузин снова выбрался на автостраду и уже через полчаса подъехал к контрольно-пропускному пункту. По ту сторону полосатого шлагбаума — метрах в двухстах от него — тянулся высокий земляной вал, из-за которого выглядывал забор из плотно пригнанных друг к другу досок. Рядом со шлагбаумом возвышался огромный щит с надписью, видной издалека: “ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА. ВЪЕЗД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ, ПОДПИСАННЫМ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ КВАНТУНСКОИ APMИИ”.

“ДРАКОН СУМЕЛ УСТАНОВИТЬ…”

На письменном столе начальника управления громоздились разноцветные папки и кипы еще не подшитых бумаг, а за столом, оперев подбородок на длинные пальцы, сцепленные замком, сидел сам хозяин этого просторного кабинета — аскетически худой человек с густо-красными эмалированными ромбиками на петлицах.

Начальник управления был весь внимание.

— Как явствует из показаний агентов, которых удалось задержать, задания они теперь получают типично военные по своему характеру: взорвать железнодорожный мост, перерезать воздушную линию телефонной связи, выявить и нанести на карту координаты объектов оборонного и военно-стратегического назначения… А из этого следует…

Докладывавший это человек со шпалами на петлицах запнулся.

Бывают обстоятельства, когда вдруг обнажается, какой зловещий смысл заключают в себе слова, которые в своей повседневной профессиональной речи ты употребляешь походя, не задумываясь.

Человек с ромбами прервал затянувшуюся паузу.

— Из этого следует, что штаб Квантунской армии ведет дело к тому, чтобы развязать вооруженный конфликт с Особой Дальневосточной, а если говорить без обиняков — готовится начать войну, — хрипловатым голосом заядлого курильщика договорил он до копна то, на чем запнулся его подчиненный.

Закрыв глаза, он на миг замолчал. Тонкие его губы скривились.

— Кое-что прояснилось, — сдержанно улыбнулся человек со шпалами и, раскрыв кожаную папку, зашелестел листками бумаги, испещренной лиловой машинописью. — Последнее донесение Дракона. Связной передал его лично из рук в руки капитану Никонорову, нашему представителю при штабе ОКДВА. Пришлось попотеть, однако, как видите, все приведено в удобочитаемый вид, — провел он ладонью по тонюсенькому стандартного формата листку. Хотите ознакомится?

Начальник управлении на миг оживился, но тут же его худое нервное лицо снова стало непроницаемым.

— Докладывайте.

— Суть донесения в следующем. В Японии, как вы знаете, на протяжении уже довольно длительного времени под эгидой военного министерства проводятся исследования по созданию бактериологического оружия самых разных видов…

Втягивая и без того впалые щеки, начальник управления затянулся раз–другой душистой папиросой и кивком подтвердил, что он в курсе.

Действительно, из документов ему было хорошо известно, что еще два с лишним года назад императором Японии был подписан не подлежащий огласке указ об организации двух тайных бактериологических центров, находящихся в прямом ведении военного министерства и лично начальника генерального штаба.

Информатор, черпающий сведения из источника, соприкасающеюся с генштабом сухопутных войск Японии, сообщал тогда из Токио в Москву:

“Как считают военные, дело это крайне щекотливое: оно может вызвать бурю негодования в прогрессивных кругах японской общественности и привести к серьезным осложнениям во взаимоотношениях Японии с другими государствами. Однако ошибается тот, кто из сказанного выше сделает вывод, что японский генералитет, взвесив все “за” и “против”, избрал выход, для здравомыслящих людей единственно возможный: поставить крест па этой чудовищной затее.

Японские генералы, как и всякие маньяки, не собираются прислушиваться к голосу разума. Свой выбор они остановили на выходе, который им показался наиболее приемлемым: закрыть изуверские работы оболочкой непроницаемой секретности и упрятать лаборатории смерти в какой-нибудь богом забытой местности, где-нибудь в Маньчжоу-Го. По соображениям военных, Маньчжурия удобна с трех точек зрения: во-первых, в условиях оккупационного режима, когда без пропуска и спецразрешения шагу не сделаешь, проще соблюсти секретность, во-вторых, такая дислокация бактериологических центров предохраняет население самой Японии от угрозы эпидемии и, наконец, в-третьих, — на чем высшие чины генералитета делают особый акцепт — если маньчжурский вариант принять за окончательный, то “боеприпасы” будут изготовляться вблизи границы с Советским Союзом, то есть в случае войны окажутся буквально под рукой…”

Вот о чем писалось в зашифрованной депеше, которая поступила из Токио в самом начале 1936 года. Но где, в каких именно географических точках Маньчжурии разместились те адские кухни, в которых готовится смертоносная начинка для бактериологических бомб и снарядов?..

— Так вот Дракон сумел установить, — продолжал между тем человек со шпалами, — что в двадцати пяти километрах к югу от Харбина, в районе станции Бинфан, как раз и базируется один из бактериологических центров.

— А второй? — перебил подчиненного начальник.

В донесении упоминается, что место базирования второго — окрестности Чанчуня. Однако Дракон предупреждает: данные эти нуждаются в проверке, а перепроверить их лично у него нет никакой возможности.

— Ясно, — поднял руку начальник управления и не спеша вытащил из коробки очередную папиросу. — Продолжайте, я слушаю.

— Из донесения Дракона следует, что в степи под Бинфаном вырос целый городок: ориентировочно в нем около трех тысяч жителей. Это главным образом научно-технический и обслуживающий персонал центра — бактериологи, химики, врачи, ветеринары, лаборанты, а также военные. Ученые живут вместе с семьями, в полной изоляции от внешнего мира. Исследовательские работы ведутся в лабораториях, оснащенных новейшим оборудованием и всей необходимой аппаратурой, а для экспериментов на открытом воздухе имеются специальные полигоны. Кроме полигонов, при центре есть аэродром. Самолеты, которые на нем базируются, используются исключительно в научных целях…

— В научных… — язвительно буркнул начальник. Его губы раздвинулись в подобии усмешки.

— В целях, которые японцы именуют научными, — невозмутимо уточнил человек со шпалами. — Еще немаловажная подробность, — продолжал он. — Дома в центре городка, а это, как выявил Дракон, — лабораторные корпуса, поставлены так, что образуют четырехугольник. Стены, обращенные в сторону внутреннего двора, глухие. За ними, как за каменной оградой, прячется тайная тюрьма. Дракон высказывает предположение, что тюрьма эта — нечто вроде вивария для заключенных, которые используются в качестве подопытных кроликов. Но это, повторяю, пока только лишь догадка. Уличить японцев в изуверских экспериментах над людьми можно только фактами, а на сегодняшний день ни явными уликами, ни свидетельскими показаниями Дракон не располагает.

Начальник управления дернул бровью

— Необходимо, чтобы в нашем распоряжении было и то и другое, — резко сказал он. — Кто возглавляет этот рассадник заразы?

— Во главе его — генерал Исии Сиро. По профессии бактериолог, имеет звание доктора медицинских наук. По отзывам тех, кому приходилось с ним сталкиваться, — изверг, которому чуждо все человеческое. Преуспевающий карьерист от науки. Сами посудите: три года назад был всего только майором, а теперь у него чин генерал-майора…

Настойчиво и требовательно зазуммерил телефон.

Резким движением начальник погасил недокуренную папиросу о дно стеклянной пепельницы, поднял телефонную трубку, назвал себя. По мере того как он вслушивался, брови его сдвигались, а неулыбчивое худое лицо все больше мрачнело.

Положив трубку, он, не говоря ни слова, поднялся из-за письменного стола. Сунув пальцы под ремень, машинальным жестом оправил длинную гимнастерку, быстрыми шагами подошел к окну.

— Звонили из ГУПВО. Значительные вооруженные силы Квантунской армии под прикрытием артиллерии перешли советскую границу и ведут наступление на высоты, расположенные в районе озера Хасан, — спустя несколько секунд, не оборачиваясь, проговорил он на удивление спокойным голосом.

Московское небо за окном лучилось какой-то радостной, очень ясной синевой, и трудно было даже представить себе, что там, на Дальнем Востоке, в этот самый момент рвутся снаряды, льется кровь, гибнут люди.

ГЕРР ЛЕМКЕ ЗАДАЕТ ВОПРОСЫ

— Позвольте представить вам нашего главного технолога майора Мицубиси, — по-немецки обратился к своему гостю из дружественной Германии доктор Исии Сиро и, перейдя на японский, уведомил замершего возле двери черноволосого человека, довольно молодого, но с заметным брюшком: — Через полчаса я с господином Лемке буду у вас. Подумайте, чем мы можем похвалиться перед нашим берлинским коллегой.

Сверкнув золотой коронкой, майор отвесил вежливый полупоклон.

— К вашему приходу все будет в полном порядке.

Тридцать минут спустя доктор Исии подвел доктора Лемке к длинном кирпичном пристройке с матовыми стеклами в забранит решетками окнах, с вентиляционными трубами на плоской крыше.

Пристройка вплотную примыкала к одному из лабораторных корпусов, образуя с ним прямой угол. Входная дверь с квадратным окошечком на уровне глаз была обита оцинкованным же юзом. Перед входом, облаченный в белоснежный халат, стоял майор Мицубиси.

В полутемном вестибюле два лаборанта с выправкой прошедших хорошую муштру унтеров помогли высоким гостям одеться в такие же стерильные халаты, и осмотр начался.

— Битте! — предупредительно забежав вперед, растворил Мицубиси дверь, выводящую в коридор.

Коридор был широкий и длинный. Под потолком светились молочно-белые шары плафонов, а в дальнем конце, как выход из туннеля, белело матовое окно. Пахло хлорной известью, формалином и еще какими то едкими дезинфицирующими растворами и смесями.

Все с той же предупредительностью майор Мицубиси распахнул вторую дверь слева.

— Битте! — снова повторил он, и доктор Исии ввел своего гостя в просторный светлый зал.

В два ряда стояли здесь восемь огромных котлов, ничем, кроме размеров, не отличающихся от обычных, кухонных.

— Котлы, достойные занять место на кухне в сказочной стране великанов! — восхитился доктор Лемке и развел руками, показывая, что он слов нет как поражен.

Доктор Исии с улыбкой посмотрел на него.

— А это и есть своего рода кухня. Только пища, которую мы здесь готовим, идет не на стол великанов из сказочных страны, а вполне реальных, хотя и неразличимых простым глазом, существ.

Они подошли к одному из котлов. По лесенке, похожей на пароходный трап, поднялись на металлическую площадку, расположенную вровень с краями котла.

— В каждом из этих котлов мы приготавливаем субстрат или, если вам угодно, вкусную и полезную пищу для бактерий. В каждом котле одна тонна. Следовательно, в восьми котлах — восемь тонн. Для таких малюток не слишком ли много? Но прошу принять во внимание численность этих малюток. Счет здесь не на миллионы и даже не на миллиарды.

Доктор Лемке наклонился над котлом, наполненным жидкостью, напоминающем густой красновато-желтый суп.

— Что это за субстрат? — поинтересовался он.

— Это специальный состав. Бактерии существа привередливые — чем попало не питаются! Так что, если хочешь, чтобы они хорошо развивались, нужно угождать ихвкусам. Вот мы и применяем особую смесь, в состав которой входят пептон, агар-агар, а также мясной бульон. Все это приготавливается в соответствии со специальным рецептом. Потом при заданной температуре мы выдерживаем состав до тех пор, пока он не превратится в субстрат, годный к употреблению, — многословно и туманно объяснил доктор Исии.

Между тем доктор Лемке вовсе не собирался ограничиваться одним-единственным вопросом. Он выдержал паузу и заговорил снова:

— Насколько мне известно, вы экспериментируете с бактериями разных видов. Должны ли вы составлять особое меню для каждого вида?

— Естественно, — утвердительно кивнул доктор Исии. — Различия в рационах есть, однако в общем-то несущественные, и коррективы, которые мы вносим в рационы, для нас затруднений не составляют.

— Каким образом вы кормите своих ненасытных малюток? — предпринял еще одну попытку заполучить конкретную информацию немецкий доктор.

— Когда субстрат доведен до стадии готовности и годен к употреблению, мы — разумеется, исходя из расчетных норм — распределяем точно отмеренные порции субстрата но специальным емкостям… Вон они! — Японский доктор показал глазами на вереницу бачков из оцинкованной жести — Затем помещаем бачки на ленту транспортера. По транспортеру бачки доставляются в соседний зал. Там субстрат охлаждается и все в тех же бачках по той же ленте транспортируется в следующее помещение, где производится, пожалуй, одна из самых ответственных операций — посев бактерий.

Доктор Исии достал из кармана стерильно чистый платок, сложенный вчетверо, тщательно промокнул вспотевший лоб.

— Пойдемте, доктор Лемке, — предложил он, — вы все увидите собственными глазами. От друзей у нас нет никаких секретов!..

Они вышли в коридор. Однако прежде чем доктор Лемке, как обещал ему доктор Исии, получил наконец возможность увидеть собственными глазами, что за тайны скрываются за очередной плотно закрытой дверью, майор Мицубиси, опять забежав вперед. отпер стоящий сбоку высокий узкий шкафчик, извлек из него три резиновые маски, по внешнему виду не отличающиеся от противогазовых.

Одну из них предупредительный майор с любезной улыбкой протянул доктору Лемке.

— Сейчас мы войдем в помещение, — высокопарно и с чувством пояснил доктор Исии, — где люди подчиняются правилам внутреннего распорядка, составленным под диктовку бактерий. Смею вас заверить, — понизил он голос, — осторожность не повредит.

Доктор Лемке посмотрел на доктора Исии холодными серыми глазами и с ловкостью, выказывающей, что это ему не впервой, в два счета натянул защитную маску.

Они вошли в помещение, где сразу же от дверей тянулся от стены к стене широкий, обитый клеенкой стол. За столом, склонившись над цинковыми бачками, сидели одетые в белое лаборанты. Резиновые маски с круглыми очками и с респираторами, похожими на свиные рыла, придавали им вид каких-то призрачных фантомов.

Перед каждым из лаборантов стояло несколько плоских бутылок из темного стекла.

— В бутылках этих — колонии бактерий, — пояснил доктор Исии доктору Лемке, с нескрываемым интересом наблюдавшему за тем, как лаборанты поочередно вынимают притертые пробки то из одной, то из другой бутылки, погружают внутрь бутылки никелированный стержень с ложечкой на конце и, поддев на ложечку немного зеленовато-серого порошкообразного вещества, равномерно рассыпают его по поверхности питательного субстрата, покрывающего дно цинкового бачка.

— Одна из самых ответственных операций — посев бактерий, — сказал доктор Исии.

Он сделал короткую паузу и заговорил снова:

— После того как посев будет окончен, бачки попадут на транспортерную ленту, и она доставит их в следующее помещение — в инкубаторий. Там, регулируя соответствующим образом температуру и влажность, мы создаем условия, которые для размножения бактерии являются наиболее благоприятными…

— Понятно! — кивнул доктор Лемке.

— Тогда продолжим экскурсию? — вопросительно посмотрев на него сквозь защитные очки, предложил доктор Исии и жестом показал на входную дверь.

В коридоре услужливый Мицубиси, знакомо забежав вперед, растворил перед двумя докторами еще одну дверь.

— Здесь, — внес ясность доктор Исии, — мы, как говорится, собираем плоды труда своего. Эти люди, — пренебрежительно кивнул он на лаборантов, одетых все в те же белые халаты, с одинаково уродливыми масками вместо лиц, — специальными ложечками собирают с питательного субстрата разросшиеся колонии бактерий и переселяют их в бутылки. Между прочим, — не без гордости заметил доктор Исии, — содержимого одной такой маленькой ложечки вполне достаточно, чтобы вызвать большую эпидемию.

— Ну а что дальше? — как бы вскользь спросил доктор Лемке.

— Потом мы эти бутылки закупориваем, упаковываем в целлофановые мешочки и помещаем в ящики — по шестнадцать бутылок в каждый. Затем включаем транспортер, и ящики отправляются на хранение в холодильник.

— На вечное хранение?

Доктор Исии усмехнулся.

— Если бы это было так, мы бы давно затоварились, и пришлось бы приостановить производство. Но время от времени мы освобождаем тару. Согласно указаниям, поступающим из штаба Квантунской армии.

Доктор Исии подошел к столу и взял в руки одну из бутылок, закупоренную длинной пробкой, с горлышком, залитым толстым слоем парафина.

— Вот они, смертоносные снаряды, которые помогут нам выиграть не одно сражение, — с мрачным пафосом произнес он. — Эта хрупкая склянка, которую легко спрятать в карман, наверняка привела бы в изумление любого артиллериста или пилота бомбардировочной авиации. Всесокрушающая сила таится в этом волшебном сосуде. — Доктор Исии постучал ногтем указательного пальца по горлышку бутылки. — Превращать в развалины заводские корпуса, разрушать мосты, взрывать плотины гидроэлектростанции — это ли не варварство?.. Конечно, войны были и будут, от этого человечеству никуда не деться. Но скажите: разве для того, чтобы покончить с противником, так уж обязательно уничтожать материальные и культурные ценности? Лицо доктора Исии было прикрыто маской, но по его глазам, горевшим одновременно и воодушевлением и яростью, герр Лемке понял вдруг, что именно сейчас он наконец-то увидел действительное лицо своею радушного хозяина.

— Нет, — продолжал доктор Пени, — мы цивилизованные люди, и варварская стратегия выжженной земли — не наша стратегия. Наше оружие — вот!

Доктор Лемке окинул невозмутимым взглядом строй бутылок, осторожно взял одну, поднял на уровень глаз и посмотрел ее на свет.

— Сколько требуется времени на выращивание бактерий?

— Для чумы и сибирской язвы — сорок восемь часов, а для холеры и тифа — достаточно одних суток.

— Какой урожай приносит один посев?

— Тридцать граммов. Если иметь в виду бактерии чумы.

— А холеры?

— Пятьдесят граммов.

— Какие вы еще выращиваете?

— Многие. К примеру, бактерии брюшного тифа, паратифа “А”, дизентерии. Выращиваем мы и анаэробов — возбудителей газовой гангрены. Собственно говоря, в зависимости от спроса мы можем тиражировать болезнетворные микроорганизмы любого вида. Хочу напомнить, что мы с вами находимся в корпусе, где выращиваются бактерии, производство которых поставлено, так сказать, на конвейер. Если же говорить о научно-исследовательских работах, в частности об изучении бактерий, которые могут быть использованы в военных целях, то этим занимаются в другом месте. Мы туда сходим…

— Сколько вы можете произвести бактерий, скажем, в течение месяца?

— Возможности очень большие. Они целиком зависят от спроса. В настоящее время мы работаем, если можно так выразиться, на малых оборотах. Ну а в случае необходимости мы могли бы передавать в распоряжение командования до трехсот килограммов бактерии чумы, шестьсот килограммов сибирской язвы, восемьсот килограммов тифа, столько же паратифа, до семисот килограммов бактерий дизентерии и до тысячи — холеры…

— Вы пользуетесь системой мер, служащей для измерения тяжестей. Как будто речь идет о муке или о мясе…

— А что делать? Считать бактерии, как скот — на головы? Так ведь нулей не хватит. Могу вам сказать, что в течение одного только производственного цикла мы получаем тридцать миллионов миллиардов бактерий, то есть тройка с шестнадцатью нулями.

— Вы много раз говорили о бактериях чумы. Я их здесь что-то не вижу.

— Мы с вами находимся в четвертом отделе, а выращиванием бактерий чумы занимается второй. Туда-то мы сейчас и направимся.

В сопровождении услужливого Мицубиси доктор Исии и его гость прошли по длинному коридору, потом по переходу перебрались в другое здание и, поднявшись по лестнице, вошли еще в одни коридор. Здесь пахло каким-то вонючим настоем из мускуса, мочи и пота.

Доктор Исии, заметив, что его спутник морщит ног, усмехнулся.

— Это крысы и мыши, — пояснил он. — Запах не из самых благоуханных, но что поделаешь.

В одном из помещений доктор Лемке увидел ряды многоярусных стеллажей, а на полках — множество одинаковых металлических ящичков со смотровыми стеклами на дверцах.

— Клетки для крыс, — пояснил доктор Исии. — Взгляните, если интересно. Герметичность надежная…

Доктор Лемке приблизил глаза к смотровому стеклу. Внутри клетки он увидел безобразно раскормленную крысу. С помощью ремешков и шлеек крыса была привязана таким образом, что не могла ни повернуть головы, ни сдвинуться с места.

— Хочу обратить ваше внимание на то, что шерсть крысы кишит блохами, — раздался у него над ухом голос доктора Исии.

— И много крыс в вашем виварии?

— Четыре тысячи пятьсот. За один репродукционный цикл, длящийся два–три месяца, мы получаем сорок пять килограммов блох.

— Каким образом вы заражаете их чумой?

— Раствор с бактериями чумы впрыскиваем крысам, а от них заражаются блохи. Мы собираем их в специальные металлические коробочки и отправляем в холодильник.

— А где выводятся сами бактерии чумы?

— Не здесь, в другом месте. — осторожно ответил доктор Исии.

Затем генерал направился в противоположный конец здания.

— Работники отдела, куда мы с вами теперь идем, — объяснял он по дороге, — занимаются поисками наиболее эффективных способов применения бактериологического оружия. Как вы понимаете, сами бактерии — это еще не все. Нужно, чтобы, попав на территорию противника, они вызвали там эпидемию.

— Авиабомбы? — спросил доктор Лемке.

— Когда-то и мы полагали, что достаточно капсулу с бактериями поместить в артиллерийский снаряд или в бомбу. Однако оказалось, что при взрыве бактерии гибнут. После долгих поисков мы выявили три наиболее рациональных способа. Первый — заражение местности с самолетов при помощи специальных распылителей. Второй — сбрасывание специальных глиняных бомб. Такие бомбы могут разбиваться при ударе о землю или распадаться на определенной высоте. И наконец, третий способ — это засылка в тыл к противнику диверсионных эпидемических отрядов.

Доктор Исии мельком глянул па белую, выкрашенную масляной краской двустворчатую дверь, к которой они как раз приближались.

— Здесь у нас что-то вроде постоянно действующей выставки маленьких шедевров, изготовленных нашими изобретательными мастерами.

Услужливый майор Мицубиси открыл дверь, и доктор Исии подошел к одному из стендов. Он взял в руки вечное перо, показал его доктору Лемке.

— Не правда ли, с виду самая обыкновенная авторучка? А в действительности это пистолет. Достаточно утопить вот эту пружинку, и из вот этого отверстия вылетит струя бактерий.

Положив авторучку на место, доктор Исии взял бамбуковую трость.

— Или вот. Тросточка как тросточка. Но если свинтить колпачок. нажать вот этот стержень. Вы понимаете? А здесь, — задержался он у соседнего стенда, всевозможные шприцы для впрыскивания бактерий и ядов в продукты питания.

— И каков эффект? — поспешил с вопросом доктор Лемке.

— Как мы выяснили, — не замедлил с ответом доктор Исии, — для распространения холеры, дизентерии, тифа и паратифа как нельзя лучше годятся овощи. В особенности те, у которых много листьев.

— А фрукты?

— Фрукты тоже неплохие разносчики инфекции. Но когда имеешь дело с фруктами, бактерии следует впрыскивать внутрь, а не разбрызгивать по поверхности.

— Заражение воды или продуктов питания обязательно ни провоцирует вспышку эпидемии? — поинтересовался пытливый доктор Лемке.

Доктор Исии наморщил лоб.

— Увы! — развел он тонкими в запястьях руками. — Никаких гарантий на сей счет мы, к сожалению, дать не можем. В умах люден, далеких от науки, глубоко укоренилось заблуждение, что вызвать эпидемию совсем нетрудно. Между тем, как убеждает практика, эпидемии вспыхивают и затухают в строгом соответствии с особыми, объективно существующими законами природы, фактически не изученными. Мы не знаем, почему в одних случаях эпидемия вспыхивает сразу и распространяется со скоростью тайфуна, а в других — при идентичных, казалось бы, условиях — не возникает вовсе. И почему она внезапно затухает, мы тоже не знаем. Мы можем только констатировать, что существуют какие-то сложные взаимосвязи между этими явлениями и климатическими условиями, жизнестойкостью человеческого организма, интенсивностью атаки болезнетворных микробов. Человек, который выпил кружку зараженной воды, съел зараженное яблоко или был укушен зачумленной блохой, такой человек, как правило, заболевает. Однако возникнет ли в результате этого эпидемия? Вот вопрос, на который ни от меня, ни от моих коллег вы не услышите определенного ответа.

Доктор Лемке постарался придать своему астматическому лицу выражение искреннего сочувствия.

— Я вас вполне понимаю, — почти натурально вздохнул он.

Доктор Исии пропустил этот сочувственный вздох мимо ушей.

— Впрочем, — не останавливаясь, продолжал он, — даже эпизодические случаи заболевания нельзя сбрасывать со счетов. Согласитесь, герр Лемке, что действующей армии на руку, когда в тылу у противника поднимается паника. Во всяком случае, в основе применения бактериологического оружия лежит принцип массированной атаки. Именно поэтому мы стараемся поставить производство болезнетворных микроорганизмов на промышленную основу…

Доктор Исии умолк и бросил быстрый взгляд на ручные часы.

— Постараюсь, герр Лемке, чтобы вы еще сегодня смогли увидеть бактериологическое оружие в действии.

Однако поездка на полигон в этот день не состоялась.

Они уже были в вестибюле, когда входная дверь с шумом распахнулась и дежурным офицер, стремительно подлетев к генералу Исии, голосом, в котором отчетливо различались тревожные нотки, произнес какую то длинную прерывистую тираду.

Выслушав сообщение с неподвижным, как маска, лицом, доктор Исии повернулся к Лемке.

— Наша поездка на полигон, к моему глубочайшему сожалению, откладывается, — сообщил он. — Меня вызывают в штаб армии.

— Что-нибудь случилось? — не удержался от вопроса доктор Лемке.

Генерал криво усмехнулся:

— Ничего особенного.

Он провел ладонью по жестким, коротко подстриженным волосам, надел форменное коричневато-зеленое кепи с прямым козырьком.

— Ничего особенного, — повторил он. — Но, возможно, представится случай испробовать кое-что из бактериологического оружия в боевых условиях.

Брови доктора Лемке напряглись и дрогнули.

— Война?! — почти шепотом выдавил он из себя смелую догадку.

Генерал Исии коротко засмеялся.

— Пока всего лишь только военные действия. В районе озера Чанчи, которое русские называют озером Хасан. Правда, с применением артиллерии и авиации, но всего лишь военные действия…

ДЕЛОВОЙ ВИЗИТ

Длинноногий рикша бежал стремительно и без рывков. Сергей Белау — торговый агент галантерейного отдела фирмы “Кунст и Альбертс” — сидел, упираясь спиной в заднюю стенку плавно катящегося экипажика с поднятым верхом. Ничего похожего на удовольствие не испытывал он от этого способа езды, слывущего экзотическим. Да и что, скажите на милость, может быть приятного, если повозка, в которой везет тебя человек-лошадка, — размерами с обыкновенное кресло и ты едешь, поджав под себя ноги, а руками придерживаешь неохватный кожаный чемодан с никелированными застежками, занимающий две трети твоего кресла на колесах?

Одетый в синюю куртку рикша, худой и жилистый китаец, исполняющий одновременно обязанности коня, возницы, проводника и телохранителя, вез господина Белау на деловое свидание с известным харбинским негоциантом господином Гу Таофаном.

В последние годы фирма “Кунст и Альбертс”, некогда процветавшая, шаг за шагом отступала к краю финансовой пропасти под натиском японских коммерсантов, заполонивших Маньчжоу-Го дешевыми товарами. Крупные оптовики все реже прибегали к услугам германской фирмы, предпочитая ей конкурирующие, японские.

Тем радостнее было заведующему галантерейным отделом фирмы господину Антону Луйку услышать от нового торгового агента господина Белау, что с фирмой “Кунст и Альбертс” не против возобновить деловые связи такой солидный негоциант, как господин Гу Таофан, что торговый дом господина Гу Таофана, возможно, заключит с “Кунстом и Альбертсом” долгосрочный контракт на поставки крупных партий пуговиц, кнопок, крючков и французских булавок.

Господин Луйк знал, что харбинский купец Гу Таофан — и от своего имени и через подставных лиц — снабжает товарами сотни и тысячи мелочных лавочек, рассредоточенных по всему Маньчжоу-Го, а бесчисленные бродячие торговцы, которые получают всевозможную галантерею для торговли вразнос с товарных складов все того же господина Гу, проникают и за пределы Маньчжурии — во Внутреннюю Монголию, в Синьзцянь, в различные провинции как Северного, так и Центрального Китая и даже в Тибет. Да, господин Гу был действительно очень и очень солидным негоциантом, и сделка с ним — к тому же еще и долгосрочная! — помогла бы тонущему судну “Кунст и Альберте” продержаться до лучших времен.

— Как вам удалось выйти на господина Гу? — сделал большие глаза господин Луйк, когда молодой торговый агент преподнес ему приятную новость о весьма вероятной сделке.

— Пригодились связи, которые я успел завязать в Шанхае, — с многозначительной улыбкой ответил господину Луйку господин Белау.

В этом ответе была доля правды. А полная правда?.. Полная правда заключалась в том, что финансовый воротила господин Гу Таофан в действительности был всего лишь подставным лицом.

А рикша бежал и бежал не уставая и без передышки. Европейские кварталы остались позади, и уже по меньшей мере с четверть часа вокруг шумел и суетился Фуцзядянь — китайский район Харбина.

Вдоль узких душных улиц, где езда на извозчике или в автомобиле была бы совершенно немыслимой, вытянувшись в две почти сплошные линии, лепились друг к другу магазинчики, мастерские, харчевни, увешанные разноцветными бумажными фонарями, полотнищами парусящих под ветром вывесок с хитрыми узорами иероглифов, какими-то ленточками и тряпицами всех мыслимых цветов и расцветок. Взад и вперед сновали толпы людей, многочисленные лоточники торговали вразнос румяными пампушками, выпеченными в виде иероглифов, посыпанными сахаром, бобовыми пряниками, пирожками, рисовыми медовыми лепешками Под стенами домов, разместившись за длинными прилавками, стояли продавцы готовой одежды, деревянных гребней, бус, открыток, папирос, а поближе к краям дощатых тротуаров чернели чугунные котлы, над которыми колыхались густые клубы аппетитно пахнущего пара. Здесь же на потертых ковриках восседали толстые гадальщики, предсказывающие будущее с помощью костей, деревянных палочек и чохов — медных монет с квадратными дырочками в центре. Вперемешку с предсказателями сидели сапожники, сочинители прошений и жалоб, зубные врачи и врачующие от всех недугов тибетские лекари.

Качалось, Фуцзядянь говорит всем и каждому: “Мне нечего от вас скрывать, вот он я, весь перед вами!” Но Сергей знал, что в узких зловонных переулках Фуцзядяня расположились не только лавчонки, харчевни и мастерские, но и притоны любви, игорные дома, воровские вертепы и опиекурильни. Он знал, что переулки, ведущие в глухие дворы и в тупики, живут своей особой жизнью, доступной только для посвященных, что для них здесь нет ни тупиков, ни глухих дворов.

Рикша повернул в один из таких переулков, пробежал вдоль высокого сплошного забора и остановился перед двухэтажным кирпичным домом.

— Приехали, — обернувшись к Сергею, сказал он по-русски.

Рикша подошел к воротам и негромко, но четко четыре раза ударил в калитку костяшками пальцев. За воротами послышалось шарканье ног, звякнул засов, калитка приотворилась, выглянуло сморщенное лицо старика китайца. Рикша сказал ему несколько слов. Старик закрыл глаза и понимающе закивал.

— Проходите, — улыбнулся Сергею рикша. — Дядюшка Чун вас проводит.

Рикша прислонил коляску к забору, сунул в рот крохотную металлическую трубку и, закурив, присел на корточки возле калитки. Сергей знал, что до самого его возвращения, сколь долго бы он ни отсутствовал, рикша вот так и будет сидеть на корточках и, попыхивая трубочкой, с равнодушным видом поглядывать по сторонам.

— Не скучай, товарищ Лин! — кивнул ему Сергей.

Сутулый старик, в короткой куртке из синей дабы, в широких черных шароварах, перетянутых над щиколотками витыми тесемками, и таких же черных матерчатых туфлях, провел Сергея в большую комнату, меблированную на европейский манер. Здесь были буфет, кожаный диван с высокой спинкой и стол, окруженный десятком стульев.

Справа темнела дверь, ведущая в соседнюю комнату. Старик постучался, и Сергей, оставив чемодан в комнате, которую он про себя назвал приемной, вошел в кабинет.

— Господин Гу Таофан! — улыбнулся он от двери.

Высокий худощавый китаец в отлично сидящем костюме европейского покроя вышел из-за письменного стола и с ответной улыбкой шагнул навстречу Сергею.

— Чем могу быть полезен? — спросил он, обменявшись с Сергеем рукопожатием. Ладонь у него была сухая и прохладная.

— Сергей Белау, представитель галантерейного отдела фирмы “Кунст и Альбертс”. Привез образцы товаров, — произнес Сергей то, что должен был произнести.

— Немецкая галантерея теперь не в ходу. Сами знаете: рынок завален дешевой, японской. Но что-нибудь я для вас постараюсь сделать. Если, разумеется, сойдемся в цене, — сощурившись, ответил господни Гу Таофан. Именно эти слова Сергей и хотел от него услышать.

— Я только доставил образцы, а вести переговоры — вне моей компетенции, — развел руками Сергей.

Никакого другого ответа господин Гу Таофан и не ожидал.

— Прошу, — жестом показал он на стоявшее у письменного стола большое кресло, обтянутое коричневой кожей.

На столе возвышался массивный посеребренный шандал с пучком курительных трав, лежали миниатюрные счеты с костяшками из черного и красного дерева. Рядом валялась небрежно брошенная газета. Тонкая, почти папиросная бумага, широкие пробелы между компактными столбцами иероглифов.

— О чем информирует пресса граждан, читающих по-китайски? — кивнув на газету, поинтересовался Сергей.

— О том же, о чем информирует она граждан, читающих на других языках, — ответил уклончиво господин Гу.

Сергеи вытянул нош, похлопал ладонями по тугим подлокотникам кресла.

— Что-нибудь вроде вот этого? — глянул он на господина Гу и, пародируя интонации спикера русской редакции радио Маньчжоу-Го, произнес: — “Внимание! Внимание! Советские солдаты ворвались в район горы Чжангофын, расположенной к западу от озера Чанчи. Так как район, о котором идет речь, является территорией Маньчжоу-Го, то Япония, которая имеет перед Маньчжоу-Го обязательства по совместной обороне, была вынуждена применить силу, чтобы очистить от красных варваров места, священные для каждого маньчжура…”

Господин Гу засмеялся.

— Здесь то же самое. — положил он узкую ладонь на газету и добавил, нахмурившись: — Ложь, на какой язык се ни переводи, все равно остается ложью. А вот это…

Господин Гу взял в руки газету.

— Вот это, — повторил он, — как мне думается, похоже на правду.

Переводя в уме с китайского на русский, господин Гу прочитал:

— “Из источников, близких к министерству иностранных дел Японии, нам стало известно, что господин Того, японский посол в Берлине, имел трехчасовую беседу с господином Риббентропом, причем последний обещал ему не только моральную, но и практическую помощь в случае, если Япония будет воевать с Советским Союзом”.

— Да, пожалуй, похоже на правду. — согласился Сергей.

И тут же услышал, как скрипнула дверь.

Он глянул через плечо. В кабинет без стука вошла молоденькая китаянка — полнолицая, с тонкими губами, с густо-черной, старательно расчесанной челкой, в черных шароварах и черной шелковой куртке.

— Познакомьтесь, это — Лю, — сказал господин Гу. — Она проводит вас в фанзу, где вы будете работать. Теперь о контактах. На связь со мною и с Лю вы будете выходить только через Лина. Для контактов с Драконом — та же цепочка: Дракон — Лю — Лин — вы. Ну и, если потребуется, в обратной последовательности.

Господин Гу Таофан поднял глаза на Лю. Зазвучала китайская речь, непонятная Сергею.

Девушка слушала потупив голову. Потом что-то произнесла в ответ тихим мелодичным голосом

— Она говорит, — перевел товарищ Гу, — что у нее есть для вас депеша, которую Дракон просит передать сегодня же. — Он помолчал и добавил с улыбкой: — Наша Лю говорит только по-китайски. Но это, будем надеяться, не помешает вам найти с ней общий язык.

Вынув из жилетного кармашка плоские золотые часы, товарищ Гу мельком глянул на циферблат и поддев длинным ногтем заднюю крышку, извлек из-под нее листок курительной бумаги, сложенный вчетверо.

— Это, — протянул он Сергею листок, на котором чернели колонки цифр, — радиодепеша для наших товарищей. Позывные — РМ-06, не сочтите за труд, передайте. Повторяю: РМ-06, запомните.

Сергей взглянул в его прищуренные глаза. А товарищ Гу, снова бросив мимолетный взгляд на циферблат своих часов, продолжал:

— Что касается господина Луйка, то уведомьте его, что господин Гу Таофан познакомился с образцами галантереи и готов начать переговоры насчет контракта. Вас же хочу предупредить: будьте со своим заведующим настороже. Это сейчас он делает вид, будто, кроме интересов фирмы, его ничто не заботит. Но у нас есть сведения, что еще два года назад этот Луйк был посредником между германским консульством и белоэмигрантским центром, занимающимся засылкой диверсионных групп в советское Приморье…

Они попрощались, и Сергей, подхватив по пути через приемную свой тяжелый чемодан, вместе с Лю вышел во двор.

Мимо аккуратных грядок, покрытых свежей зеленью чисто прополотых овощей, затем через яблоневый сад Лю вывела Сергея к глинобитной фанзе, отделенной от забора широкой полосой густо разросшихся кустов шиповника.

Лю открыла дверь, и в лицо Сергею пахнуло душистым дымом, рыбой и черемшой. Внутри он увидел земляной пол, камни по стенам, некрашеный стол посередине и большой чугунный котел, вмазанный в круглую кирпичную печь.

Лю что-то сказала по-китайски. Потом присела на корточки перед печью, надавила на кран одного из кирпичей. Кирпич повернулся как на шарнирах, и глазам Сергея открылся тайник.

С мелодичным щебетом, в котором Сергей уловил одно-единственное знакомое слово — Дракон, Лю передала ему свернутую в трубку бумажку. Развернув скрученный листок, Сергей увидел то, что он и ожидал увидеть: ряды цифр и букв.

— Поработаем? — дружески подмигнул он китаянке и щелкнул стальными застежками чемодана.

В чемодане, как и следовало ожидать, было именно то, без чего Сергей не мог обойтись, чтобы действительно поработать.

Пока в кабинете длилась беседа, подручные товарища Гу не тратили время попусту. Чемодан с образцами галантереи, которыми располагала фирма “Кунст и Альбертс”, исчез, а его место занял поблескивающий точно такими же никелированными замками чемодан-двойник с портативной приемно-передающей радиостанцией, мотком проводов для антенны — и комплектом батарей.

Сергей потер ладони.

— Ну что, товарищ Люся, за дело? — весело спросил он.

Лю улыбнулась. Зубы у нее были редкие, крупные и блестящие. Она что-то сказала и взяла из чемодана провод.

— Что ж, товарищ Люся, действуй, если умеешь!

С мотком в руках Лю выпорхнула из фаты. Сергей увидел в открытую дверь, как девушка ловко и со сноровкой, показывающей, что это дело ей не в новинку, взмахнула тонким, как леска, проводом, а когда он зацепился крючком за ветку яблони, перебросила моток через толстый сук соседнего дерева.

— Ха-ра-шо? — доверчиво улыбнувшись, протянула она Сергею конец провода.

— Шанго! — кивнул он.

Лю засмеялась.

Присев перед печью, она бросила на тлеющие уголья пучок березовой щепы и принялась раздувать огонь.

“На тот случай, если придется в спешном порядке избавляться от текстов радиограмм”, — догадался Сергей.

— Шанго! — снова с одобрением кивнул он девушке и подключил рацию к питанию. Как только разогрелись лампы, он быстро застучал ключом передатчика, посылая в эфир тире и точки своих позывных.

РАДИОГРАММА ИЗ ХАРБИНА

Был поздний вечер. Человек со шпалами на петлицах потянулся, не выходя из-за стола, и придвинул последнее сообщение из района боевых действий.

“31 июля в 3 часа ночи значительные японские силы под прикрытием артиллерии снова атаковали высоты, расположенные к западу от озера Хасан. Благодаря внезапности нападения, совершенного к тому же под покровом темноты и тумана, японским войскам удалось захватить эти высоты и проникнуть в глубину советской территории на четыре километра”, — уже, пожалуй, в десятый раз перечитал он.

Закинув руки за голову, человек сдавил ладонями затылок. Несколько секунд, словно оцепенев, сидел с закрытыми глазами. Потом, все еще не размыкая век, потянулся к телефонной трубки. И тут же аппарат, как будто он только и ждал этого момента, пронзительно зазвонил.

— Пришло сообщение из Харбина. — доложил дежурный. — Прикажете доставить лично вам?

— Пришлите старшего лейтенанта Карпова. Распорядитесь, чтобы был у меня как можно скорее. Естественно, с радиограммой.

Старший лейтенант Карпов ждать себя не заставил. Минут через десять он стоял в дверях кабинета с ярко-красной папкой в руках.

Начальник отдела посмотрел на вошедшего с нескрываемой симпатией. Приглашающим жестом указал на стул.

Старший лейтенант раскрыл папку. Вынул несколько листков с лиловыми машинописными строчками.

— Дракон информирует. — без лишних разговоров начал он, — что в Чаньчуне, Харбине, Цицикаре. а по всей видимости, и во всех остальных местах дислокации японских войск гарнизоны приведены в полную боевую готовность. Рядовые и унтер офицеры лишены увольнений и находятся на казарменном положении, для офицерского состава отменили отпуска, а те, кто быт в отпуске, в срочном порядке отозваны обратно в свои части.

— Что и следовало ожидать, — тихо вставил начальник.

Карпов быстро прошелся глазами по строчкам донесения.

Спустя минуту продолжил:

— Затем Дракон сообщает, что на станции Харбин-Товарная формируются два воинских эшелона. Судя по тому, что работы ведутся под контролем японского офицера в чине полковника, эшелоны готовят для отправки в район боевых действий.

— А о бактериологических центрах есть новости?

— Кое-что имеется. Из разведдонесения следует, что секретный полигон для испытаний бактериологического оружия находится вблизи поселка Аньда. Сейчас Дракон изыскивает возможности получить сведения о бактериологических центрах через какого-то немца, прибывшего в “хозяйство” доктора Исии из Берлина.

Старший лейтенант оторвал глаза от бумаг.

— Думаю, рискованная это затея, — со вздохом высказал он вслух личное свое мнение.

— А я, Вася, думаю, что Дракон найдет способ выпотрошить из этого немца все тайны, которые японцы соблаговолят доверить ему. Неужели ты запамятовал, Василий Макарович, случай с хабаровским почтовым?

Случай с хабаровским почтовым? Конечно же, старший лейтенант Карпов прекрасно помнил эту из ряда вон выходящею историю.

В середине декабря 1937 года бесследно исчез советский почтовый самолет. 18 декабря рано утром пилот Гусаров и бортмеханик Попов, загрузив машину мешками с письмами и другими почтовыми отправлениями, поднялись в воздух с хабаровского аэродрома. Под вечер они должны были приземлиться во Владивостоке. Однако самолет во Владивосток не прилетел. Поисковые группы прочесали всю трассу, но безрезультатно — машина и ее экипаж словно сквозь землю провалились. Тогда возникло предположение: очевидно, самолет сбился с пути, и Гусаров, увидев, что горючего в баке на донышке, а до Владивостока еще лететь и лететь, посадил машину где-нибудь на территории Маньчжоу-Го.

Советский генеральный консул в Харбине Кузнецов обратился с запросом к маньчжурским властям.

На запрос последовал письменный отрет:

“Нам ничего не известно о вынужденной посадке советского самолета на территории Маньчжоу-Го”

Как тут быть? Поди проверь: действительно ли маньчжуры в полном неведении или сознательно идут на заведомый обман?

И вот по заданию Центра в розыски загадочно исчезнувшего самолета включился Дракон.

Можно себе представить, каково сорвать завесу с тайны, действуя в одиночку в стране, где нельзя доверять телефону и телеграфу, где на каждом шагу требуют предъявить документы, где того и жди, что угодишь в облаву или нарвешься на засаду? Но через четверо суток от Дракона пришла радиограмма.

“Почтовый самолет, курсировавший между Хабаровском и Владивостоком, отклонился от трассы, и пилот вынужден был совершить посадку в районе станции Гаолинцзы”.

И вот уже не запрос, а требование:

“Настаиваю на незамедлительном освобождении Гусарова и Попова. Требую немедленно вернуть самолет, на борту которого находится свыше одиннадцати тысяч единиц почтовых отправлений”.

Факты, как известно, вещь упрямая, и маньчжурским властям пришлось подтвердить: да, советский самолет действительно задержан. Но за признанием следовала увертка: “О судьбе экипажа ничего не известно”.

И новая радиограмма от Дракона:

“Гусаров и Попов арестованы японскими военными властями. Они препровождены в Харбин и содержатся в тюрьме”.

Тайное стало явным Маньчжурским властям не оставалось ничего иного, как уведомить советское генеральное консульство:

“Маньчжурская сторона выражает готовность в любое время освободить советский почтовый самолет с летчиками и грузом”.

Вот о каком эпизоде из жизни Дракона напомнил своему молодому подчиненному человек с четырьмя шпалами па петлицах и с блестящими от недосыпания глазами.

В небе за окном металлическим диском висела полная луна.

“А над Харбином — солнце, — подумал начальник. — Солнце завтрашнего дня”.

А вслух он сказал:

— Пусть передадут в Харбин такую радиограмму. Записывай, Василий Макарович…

***
Беззвучно шевеля губами, комиссар партизанского отряда товарищ Хван еще раз перечел текст радиограммы.

— Что скажешь, комиссар? — нетерпеливо спросил товарищ Сун, командир отряда.

Товарищ Хван почесал переносицу.

— А что тут говорить? — вздохнул он. снова скользнув глазами по иероглифам. — Ясно, что поезда идут на Кейчен, а там рукой подать до Хасана. Тут не говорить, а действовать нужно.

— Это само собой, — рассмеялся командир. — Но что мы можем предпринять?

Комиссар зажег спичку и поднес ее к листку. Бумага вспыхнула.

— Может, заминировать путь, — сказал комиссар, когда от радиограммы осталась лишь щепоть черного пепла.

— Отпадает. Ты же знаешь не хуже меня, что японцы перед воинским эшелоном пускают товарняк с пустыми вагонами.

— Снять рельсы? — прикинул комиссар. — Только и это, пожалуй, мало что даст.

— На короткое время задержим бронепоезд, вот и все, что это нам даст.

— А трюк с семафором? Помнишь, как удачно получилось тогда, под Тайпилином?

— Пожалуй, ты прав, — согласился командир.

Они тщательно обсудили кандидатуру участников предстоящей операции и пришли к выводу, что руководство группой должен взять на себя лично командир.

Через полчаса товарищ Сун пригласил к себе Шэна Чжи, только накануне возвратившегося в отряд после десятидневной отлучки.

— Ты, помнится, говорил вчера, что из Сунфынхэ добирался через Муданьцзян и Ванцин?

— Так уж вышло, — мрачно сказал Шэн Чжи. — Воле Турьего Рога перейти границу не удалось. Перебрался через Мертвую падь, а в Санчагоу чуть было не попал в облаву…

— Что тебе бросилось в глаза на линии Муданьцзян–Ванцин?

— Значит, так. Движение на этой линии большое, особенно по ночам. Пассажирские поезда ходят по расписанию. Товарные — очень часто.

— Воинские эшелоны видел?

— Видел. В Сунфынхэ — на запасной пути, потом на перегоне Муданьцзян–Мулин попался эшелон с пулеметами на платформах.

— А между Myданьцзяном и Вацином?

— На этом перегоне воинских эшелонов не видел.

— Перед семафором, у въезда на станцию Ванцин, поезда останавливаются?

— Нет.

— Это плохо, — вздохнул командир. — А как охрана?

— Время от времени вдоль линии ходят патрули. Ну и на дрезинах…

— Скрытно подобраться к семафору можно, как ты считаешь?

— Трудно, но можно. Ночью можно и на станцию проникнуть. Я сам пробирался. Как-то раз я именно в Ванцине забрался на тормозную площадку и доехал почти до самого Муданьцзяна.

— Ты что? С ума сошел?

— Нет. В пассажирских поездах проверяют документы, поэтому ездить в товарняке безопаснее…

Командир покачал головой.

— Не знаю, не знаю… — с жестким нотками в голосе проронил он. — Когда затеряешься между пассажирами в общем вагоне, это, на мой взгляд, все-таки безопаснее.

Шэн не стал возражать командиру. Шэн ждал, когда командир произнесет то главное, ради чего он затеял весь этот разговор.

И наконец Шэн услышал:

— Нам необходимо незаметно подобраться к семафору, которым на подъезде к Вапцину со стороны Myданьцзяна. Возьмешься провести группу?

— Отчего же не взяться? Возьмусь!

Когда Шэн Чжи вышел от командира, вид у неба был невеселый. Оно посерело от сплошной облачности. Вдали широкой темно-синей полосой бесшумно низвергался дождь.

“Дождь… Это хорошо, что дождь…” — подумал Шэн Чжи.

***
Неподалеку от железнодорожной насыпи сиротливо ржавел вросший в землю остов перевернутого думпкара. Шэн Чжи осторожно подполз к нему и раздвинул бурьян. Вдали белела высокая мачта семафора.

Быстро смеркалось, но до полных сумерек было еще не менее часа. Шэн Чжи с минуту оглядывал местность вдоль железнодорожного полотна, потом — то ползком, то короткими перебежками — двинулся в обратную дорогу: через заросли гаоляна к глубокой лощине, зажатой между двумя сопками, густо покрытыми мелким коричневым дубняком. Там его ждал товарищ Сун, а с ним — еще двое партизан.

До укромной лощины Шэн добрался, когда уже совершенно стемнело.

— Подойти к семафору труда не составит. Охраны нет, — отдышавшись, доложил Шэн командиру.

— Слышали? — спросил вполголоса командир у своих подручных. Потом вытащил из вещевого мешка ракетницу и протянул ее Шэну. — Пойдешь вдоль железной дороги в сторону Муданьцзяна. Заляжешь возле насыпи, километрах в пяти. Будешь ждать бронепоезд…

— Понятно.

— Если пройдет пассажирский или какой-нибудь товарняк, не обращай внимания. А когда появится бронепоезд, подашь нам сигнал — выпустишь в воздух ракету. После этого не мешкая возвращайся в лагерь.

— Только и всего? — удивился Шэн.

— На этот раз твое задание ограничится только этим, — ответил товарищ Сун и поочередно глянул на каждого из двух своих спутников: — Вы пойдете со мной.

Товарищ Сун достал из мешка три магнитные мины и осветил одну из них электрическим фонариком. Партизаны придвинулись к командиру.

— Помните, что каждый из вас должен делать? — прошептал товарищ Сун и напомнил: — Взрыватели ввинтим, котла взлетит сигнальная ракета.

Было ветрено и очень темно. Товарищ Сун лежал в десятке шагов от железнодорожного полотна, за кустом, мокрым после недавнего дождя. Чуть неподалеку на фоне ночного неба вырисовывался силуэт семафора. Слева и справа, метрах в пятидесяти от командира, затаились два его помощника. Они ничем не выдавали своего присутствия, и ухо Суна не улавливало ни единого постороннего звука. Время от времени Сун па мгновение крепко сжимал веки, чтобы лучше видеть его тьме. Сун и его товарищи ждали сигнальной ракеты.

Около полуночи Сун услышал далекий гудок паровоза и характерный гул идущего поезда. Сигнала не было. Заскрежетал, открываясь, семафор. Мимо, не замедляя хода, прогромыхал пассажирский. Минуту спустя вдоль линии прошли двое — путевой обходчик и солдат из железнодорожной охраны. Потом прошел еще один состав.

В начале второго ночи в сторону Ванцина проследовал товарный поезд, а минут через пятнадцать мимо партизан промчалась в противоположном направлении автодрезина. Сун проводил ее глазами и тут же увидел долгожданную ракету.

Еще до того, как она успела погаснуть, Сун выхватил из вещевого мешка мину и вставил детонатор.

Заскрежетали блоки. Крыло семафора поднялось, сигнализируя, что путь открыт.

Сун напрягся. Теперь успех зависел от проворства его подручного — того, который справа. Считая про себя секунды, командир почти что зримо представил себе, как тот с кусачками в руке быстро взбирается вверх по крутой насыпи, как стремглав устремляется к семафору и…

В эту же самую секунду раздали негромкий скрежещущий звук, и крыло семафора снова приняло горизонтальное положение. Помощник справился со своей задачей даже раньше, чем рассчитывали.

В следующую минуту, бесшумно соскользнув с насыпи, подчиненный уже шептал на ухо командиру:

— Все в порядке. Семафор закрыт.

С запада донесся раскатистый перестук железных колес.

— Ползи к Цао. В случае чего прикройте меня огнем, — шепотом приказал командир.

В ночной дали засияли, прожигая кромешный мрак, три слепяще ярких рефлектора. Состав на всех парах приближался к месту засады.

Сун расстегнул воротник, осторожно — одну за другой — опустил за пазуху три магнитные мины, слегка приподнялся на локтях, напрягся и выметнулся к железнодорожному полотну.

Бронепоезд приближался. Мощные прожекторы выхватили из темноты семафор, и машинист, увидев издали, что проезд закрыт, дал протяжный гудок. Потом зашипели тормоза, и паровоз замедлил ход.

Сунувидел одетый в броню локомотив и длинную вереницу вагонов с амбразурами вместо окон. Состав двигался все медленнее и наконец остановился совсем. Людей не было видно.

Обогнув куст, Сун быстро и бесшумно вскарабкался на железнодорожную насыпь, ужом проскользнул между колесами под второй от паровоза вагон.

Подгоняемый короткими, но частыми гудками Сун прополз под вагонами и вытащил из-за пазухи мину. Звякнул о железо магнит. Переведя дыхание, Сун продвинулся еще немного вперед, вытащил вторую мину и прилепил ее прямо над собой. Последнюю, третью мину он приспособил рядом.

“Вот и все!” — с облегчением подумал Сун. Он рукавом куртки вытер вспотевшее лицо, прислушался и, осторожно развернувшись, хотел вылезти из-под вагона, но вдруг сверху раздался протяжный металлический скрип. Дверь вагона открылась, и трое солдат друг за другом выпрыгнули из тамбура. Сун прижался к шпалам и вытащил из кармана револьвер. Топоча тяжелыми бутсами и возбужденно галдя, солдаты побежали в сторону локомотива. Не теряя ни секунды, Сун неслышно проскользнул между колесами, подтянулся к краю полотна и тут же, сжавшись в комок, кубарем скатился вниз по насыпи.

Паровоз гудел непрерывно. Суну, затаившемуся за кустами, было видно, как из вагонов, словно горошины из стручков, сыпались японские солдаты. Они вытягивались в цепь вдоль состава.

“Поздно, господа!” — мысленно сказал Сун. Он снова вытер лицо рукавом и короткими перебежками устремился к зарослям гаоляна.

ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА

Майор Лемке почувствовал сквозь сон, как чья-то тяжелая ладонь опустилась ему на плечо.

Не открывая глаз, он поднял руку — и сна как не бывало.

— Кто здесь? — выкрикнул майор, обливаясь холодным потом.

— Допустим, человек-невидимка, — услышал он спокойный голос. — Мой вам совет ведите себя благоразумно.

— Объясните толком, что вам от меня нужно? — спросил он, стараясь, чтобы голос его звучал по возможности ровно.

— Ваше требование вполне законно, — миролюбиво произнес человек-невидимка

“Он безукоризненно чисто говорит по-немецки”, — отметил про себя майор, вглядываясь в темноту. Но в гостиничном номере царил непроглядный мрак.

— Так что же вам угодно? — повторил Лемке свой вопрос.

Он попытался подняться, но тут же услышал:

— Не утруждайте себя — лежите, а я, если вы позволите, присяду.

Загадочный незнакомец задернул полог, прикрывающий кровать, придвинул стул к изголовью.

— Я буду задавать вопросы, а вы должны подробно отвечать, — вполне дружелюбно проговорил неизвестным. — Итак, вопрос первый: когда вы собираетесь побывать на полигоне, расположенном в районе станции Аньда?

Майору показалось, что он где-то, причем совсем недавно, слышал этот глуховатый голос.

— То, что вас интересует, является военным секретом, а я офицер!

Из-за полога послышался смех, который не сулил ничего хорошего.

— Ну, разве не парадокс: германский офицер, уносящий японскую военную тайну в могилу, вырытую в китайской земле?

За окном безмятежно трещали цикады. Было темно, как в гробу.

— Я не знаю, кто вы, однако методы, которыми вы действуете, никак нельзя назвать достойными цивилизованного человека! — запинаясь, прошептал майор.

— А какого вы мнения о методах, которыми действует ваш ученый-коллега генерал Исии? — оборвал майора ночной гость. — Если мы найдем с вами общий язык, о нашем ночном тет-а-тете, даю вам слово, не узнает ни одна живая душа.

— А если не найдем? — все еще на что-то надеясь, подал голос майор.

— Герр Лемке, мы с вами в Маньчжоу-Го, в стране оккупированной, но не покорившейся оккупантам, и стране, где идет война… “А ля гер, ком а ля гер”, — говорят французы, и я совершенно с ними согласен. Действительно, на войне как на воине.

По тому, как спокойно звучал этот однажды уже где то слышанный баритон, майор понял, что нужно решаться на одно из двух: готовиться к самому худшему или…

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — выдавил из себя майор. — На полигон в Аньду меня должен сопровождать майор Мицубиси из Бинфанского бактериологическою центра. Он заедет за мной в гостиницу завтра в одиннадцать утра.

— Завтра уже наступило, — уточнил глуховатый баритон.

— Да-да, сегодня в одиннадцать утра, — подхватил майор Лемке и тут же, стремительно привстав, с силой ткнул кулаком в ту сторону, откуда раздавался голос. Неожиданный удар, как майор Лемке и рассчитывал, заставил неизвестного вскочить на ноги. В следующее мгновенье майор бросился на невидимого врага. С грохотом опрокинулся стул, к майор, не успев сообразить, что произошло, перевернулся в воздухе и рухнул навзничь на циновку.

Незнакомец, так ловко перебросивший его через голову, рассмеялся.

— Вернетесь в фатерлянд живым-здоровым — поступайте в цирк.

И после затяжной артистически выдержанной паузы скомандовал.

— Сядьте и положите руки на колени.

Герр Лемке послушно исполнит команду.

— Продолжим нашу беседу. На первый вопрос вы ответили. Теперь расскажите подробно по порядку все, что вы узнали во время посещения бактериологического центра в Бинфане…

ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

Хлопнула дверь. Капитан Кураки — офицер для особых поручений, а проще говоря, адъютант — вскочил на ноги и вытянулся. Генерал-майор Мацумура, начальник разведывательного управления Квантунской армии, ответив на приветствие небрежным кивком, пересек приемную и скрылся за дверью своего кабинета. Кураки сразу же собрал на столе бумаги и направился следом.

— Господин генерал-майор, позвольте ввести вас в курс последних событий!

— Что-нибудь серьезное?

— Сегодня ночью, около трех ноль-ноль, на линии Ванцин–Тумынь взорван бронепоезд, направлявшийся в район боевых действий.

— Какие приняты меры?

— На место диверсии выехал майор Замура с оперативной группой.

— Майор возвратился?

— Пока нет.

— Оставь бумаги и вызови ко мне Унагаму, Кудо, Фугуди и Судзуки.

Замура вернулся с места диверсии около полудня и немедленно явился с докладом к генералу. Совещание еще продолжалось.

— Что выяснено? — спросил Мацумура.

— Господин генерал-майор, бронепоезд был выведен из строя при помощи магнитных мин с взрывателями замедленного действия.

— Вы это серьезно? — с недовернем посмотрел на майора подполковник Кудо.

— Совершенно серьезно, господин подполковник, — улыбнулся майор. — Экспертиза подтверждает. Следов диверсантов на месте катастрофы не обнаружено. Мины были подложены в Харбине или где-нибудь на трассе.

— Надо проверить, где останавливался состав, — быстро проговорил полковник Унагами, хватаясь за телефонную трубку.

— Уже проверял, — опередил его Замура. — Бронепоезд вышел из Харбина и останавливался только у поврежденного семафора, перед въездом на станцию Ванцин.

— Что вы скажете? — обратился к собравшимся генерал Мацумура.

— Предлагаю, — раздался писклявый голос подполковника Судзуки, — расстрелять десять железнодорожных рабочих со станции Ванцин.

— Что это нам даст? Мы должны схватить диверсантов! Диверсантов!

Судзуки закусил верхнюю губу до самых усиков.

— Я только и слышу каждый день: диверсия, саботаж, шпионы, бандиты! — выкрикнул он, срываясь на фальцет. — Они здесь все виновные! Стрелять! Вешать! Жечь! Иначе мы не наведем порядка! Вы чересчур гуманны, господин Мацумура!

— Подполковник, не забывайтесь! — осадил генерал рассвирепевшего Судзуки.

Атмосферу разрядил полковник Унагами.

— Повреждения семафора и взрыв магнитных мин — события взаимосвязанные, — раздался его спокойный голос. — Некая диверсионная группа получила информацию о том, что в район боевых действий отправляется бронепоезд. Диверсанты не знали, где бронепоезд остановится. Сведения о маршруте, по которому пойдет состав, поступили к ним, вероятнее всего, уже после выхода бронепоезда из Харбина. Диверсанты при приближении поезда повредили семафор, задержали состав и подложили мины. Господин Замура, отправляйтесь с группой к семафору и поищите следы по обе стороны от железнодорожного полотна. Убежден, что мое предположение подтвердится.

— Что вы предлагаете конкретно? — спросил Мацумура.

— Репрессивные меры, о которых говорил подполковник Судзуки, разумеется, будут необходимы. Такие бандитские акции нельзя оставлять безнаказанными. Нас должны бояться. Но главная наша задача — ликвидировать тех, кто направляет действия диверсантов. Предлагаю, господа, попробовать решить свежую головоломку. Вчера днем наши радиооператоры зафиксировали работу какого-то таинственного передатчика. Интересно, что радист — замечу, господа, радист очень высокой квалификации — вел передачу из Харбина.

— Из этого следует… — нетерпеливо перебил полковника генерал.

— Из этого следует моя версия, — подхватив слова генерала, продолжал полковник. — Радист передавал информацию о бронепоезде какому-то партизанскому отряду. Отряд этот, как мне думается, дислоцируется где-то между Муданьцзяном и Ванцином. Отсюда и выбор места для диверсии — семафор у въезда в Ванцин.

— Хитроумно, — снова перебил генерал Мацумура. — Но что же из этого все-таки следует?

— Из сказанного мною следует, — выдержав паузу, ответит полковник, тщательно выговаривая каждое слово, — если хочешь поймать большую рыбу, закинь сеть поглубже и наберись терпения.

— То есть?

— Надо добраться до радиста, — победоносно глянул полковник Унагами на генерал-майора Мацумуру.

НА ПОЛИГОНЕ “АНЬДА”

В это самое время, когда в кабинете шефа разведки Квантунской армии шло совещание, к пристанционному городку Аньда, ютящемуся вблизи отрогов Большого Хингана в ста с лишним километрах к северо-западу от Харбина, мчался по гудронированной дороге пестро раскрашенный штабной лимузин. На заднем сиденье, откинув голову, спал доктор Лемке. Передряги минувшей ночи оставили заметные следы на его астматическом лице, которое даже после горячих компрессов все равно выглядело помятым. Как только машина выбралась за контрольно-пропускной пункт у выезда из Харбина, доктор Лемке, поклевав носом, погрузился в тяжелый сон.

В километре от станции водитель резко вывернул руль вправо. Доктора Лемке подбросило на сиденье, и он проснулся. Впереди был железнодорожный переезд, а дальше над всхолмленной равниной сияло неправдоподобно синее небо и по его краю лиловыми силуэтами возвышались горы.

За переездом гудрон сменился бетонкой, и минут через пятнадцать машина затормозила перед полосатым шлагбаумом.

У въезда на территорию полигона, окруженного высоким забором из трех рядов колючей проволоки, часовые и дежурный офицер долго и тщательно проверяли документы, прежде чем пропустить доктора Лемке в проходную. В сопровождении Мицубиси он направился к небольшому двухэтажному зданию из силикатного кирпича с квадратными окнами, забранными решетками.

Невысокого рота лейтенант с круглым лицом выбежал им навстречу.

— Меня зовут Масаоми Китагава, — с сильным акцентом, но на вполне приличном немецком языке представился он. — Генерал Исии просил извинить его, события последних дней лишили генерала удовольствия лично быть вашим гидом. Эту приятную обязанность генерал Исии возложил на меня, герр Лемке.

В японском языке отсутствует звук “л”, а потому вместо Лемке у лейтенанта Китагавы получилось Ремке.

— К эксперименту все готово, ждали только вас, — продолжал лейтенант. — Однако прежде чем пройдем на полигон, прошу вас заглянуть на минутку в это здание. Необходимо надлежащим образом экипироваться.

Через несколько минут все трое снов а вышли на свежий воздух. Однако теперь разве что только по росту можно было догадаться, кто из них Лемке, а кто Мицубиси и Китагава. Зеленые комбинезоны с капюшонами, надвинутыми на глаза, на руках — резиновые перчатки, ноги облегали сапоги с высокими голенищами, тоже резиновые.

В отдалении стояла группа людей, облаченных точно так же. К ним и подвел Китагава своих спутников.

— Доктор Китано и доктор Вакамацу, научные руководители эксперимента, майор Икари, начальник второго отдела, доктор Футаки, бактериолог, — поочередно представил лейтенант Китагава людей в неотличимо одинаковых комбинезонах.

Доктор Футаки что то громко сказал.

— Сейчас начнем, — перевел Китагава. — Погода самая благоприятная — ни дождя, ни ветра, — и температурные условия идеальные. К сожалению, такая погода здесь редкость. В последние дни нам мешали сильные ветры. Приходилось переносить сроки.

Лейтенант Китагава пригласил доктора Лемке осмотреть площадку, на которой, как он пояснил, будет проводиться запланированным эксперимент. Они завернули за угол здания и вскоре оказались на обширном пустыре. Доктор Лемке увидел изможденных людей, привязанных ремнями к вбитым в землю столбам. Они стояли полукругом на расстоянии нескольких метров друг от друга, обращенные лицами к столбам. Эти жалкие существа были закутаны с головы до ног в стеганые одеяла. Открытыми оставались лишь голые ягодицы.

— Мы позаботились, чтобы их жизни были вне опасности, — усмехнулся лейтенант Китагава. — Правда, после эксперимента они неделю–другую не смогут сидеть, но в их положении лежать полезнее, нежели сидеть.

— Что это за люди? — поинтересовался доктор Лемке.

— Китайские партизаны. Получили их несколько дней назад из жандармерии в Харбине. Есть среди них и женщина, вон она возле третьего столба.

Сзади послышался голос доктора Футаки.

— Нас зовут в укрытие, — пояснил Китагава. — Сейчас будет произведен взрыв.

Весь обслуживающий персонал и гости опустились в блиндаж и встали воле круглых окон, похожих на плотно задраенные иллюминаторы.

Доктор Китано подошел к пульту и дернул за рычаг. Лемке увидел, как взметнулась колышущаяся масса разворошенной взрывом земли. Испытательную площадку заволокла плотная завеса пыли и дыма. Люди, привязанные к столбам, исчезли из виду.

Доктор Лемке отыскал глазами лейтенанта Китагаву.

— Эксперимент завершен, — объяснил Китагава с неизменной улыбкой и все на том же не очень чистом немецком языке добавил: — Сейчас мы поднимемся наверх и пройдем к площадке. Однако прежде чем покинуть блиндаж, я хотел бы ввести вас в курс происшедшего.

Китагава подошел к пульту.

— Этот рубильник, — взялся он за рычаг, — подключается кабелем к бомбам, которые кладутся на испытательной площадке. Бомбы особые — фарфоровые, с минимальным количеством взрывчатою вещества. Их основной заряд — бактерии газовой гангрены. Бактерии вместе с осколками фарфора должны проникнуть в оголенные части тела объектов эксперимента. Цель эксперимента — установить пригодность бактерий газовой гангрены для использования в условиях военных действий.

Затем все они вышли из укрытия и направились к испытательной площадке. Ягодицы жертв, привязанных к столбам, были залиты кровью. Некоторые узники тихо стонали. Женщина потеряла сознание, голова ее безжизненно упала на плечо.

Санитары одного за другим отвязывали раненых от столбов, клали па носилки и почти бегом устремлялись к грузовику, стоявшему поодаль. Раскачав носилки, они бесцеремонно швыряли узников в кузов.

— Что их ожидает? — поинтересовался доктор Лемке.

Китагава пренебрежительно махнул рукой.

— Если бактерии проникли в раны, участь их предрешена. Полагаю, ни одни из них не выживет.

К ним подошел майор Мицубиси. Он произнес несколько длинных фраз, каждою из которых лейтенант заключал коротким кивком.

— Герр Мицубиси рад сообщить, что вам, герр Лемке, повезло: через полчаса начнется еще один очень интересный эксперимент — распространение чумы с помощью бомб, — пересказал Китагава содержание многословного монолога. Эксперимент небезопасный, и это время лучше всего провести под крышей.

Они вернулись в уже знакомое доктору Лемке двухэтажное здание из голубовато-белого силикатного кирпича, сняли защитные комбинезоны.

— Господин Исии говорил мне, что бомбы непригодны для распространения бактерий с воздуха, так как бактерии гибнут под воздействием высоких температур, — сказал доктор Лемке.

Китагава понимающе улыбнулся.

— Пойдемте, я вам все объясню.

Они поднялись на второй этаж и оказались в просторном холле.

— Прошу! — распахнул лейтенант одну из дверей. Комната, куда они вошли, была обставлена наподобие лекционного зала или учебного класса: несколько рядов деревянных кресел с откидными столиками, кафедра, аспидная лоска, на стенах — фотографии, схемы и чертежи.

— Итак, — начал лейтенант Китагава, — нам удалось сконструировать бомбу, каких еще не было в мировой практике, — бомбу из глины. Я сказал “нам удалось”, однако правильнее будет, если я употреблю выражение “удалось нашему шефу генералу Исии”, ибо идея изготовить бомбу из глины принадлежит ему. Между собой такие бомбы мы называем не иначе как “бомбами Исии”. Прошу взглянуть.

Китагава подвел доктора Лемке к стене, на которой висел большой плакат, покрытый рисунками и фотографиями.

— По внешнему виду, как видите,она напоминает нормальную бомбу небольшой мощности. Длина — восемьдесят сантиметров, диаметр — двадцать. Взрывчатое вещество в отличие от прочих бомб помешается не внутри, а снаружи. Видите вот эти борозды на поверхности? Как раз они-то и предназначены для взрывчатки. Бактерии или блохи, зараженные чумой, помещаются внутри бомбы, так что взрыв не причиняет им никакого вреда.

— Герр Исии говорил мне, что с помощью специальных распылителей блох можно рассеивать непосредственно с самолетов. Зачем же понадобилось конструировать еще и бомбу?

— Действительно, в Китае мы применяли распылители, но у этого способа много минусов, — ответил Китагава. — Самолет должен лететь очень низко, на высоте не более ста метров, а следовательно, каждый полет сопряжен с огромным риском. Пробовали рассеивать блох с большей высоты, однако выяснилось, что в этом случае блохи часто падают на землю очень далеко от цели. Бомба же, разрываясь над самой землей, дает возможность создавать очаг инфекции точно в нужном месте.

Он театральным жестом поднес к глазам руку с часами.

— Наше время истекает. Пора переодеваться.

Облачившись в комбинезоны, они направились к испытательной площадке. Здесь доктор Лемке увидел знакомую картину, изможденные люди, привязанные к железным столбам. Только на этот раз была целая дюжина. Обреченные тупо смотрели перед собой и, казалось, ничего не видели.

— Пора в укрытие, — предупредил заботливый лейтенант.

Из блиндажа доктор Лемке увидел два приближавшихся биплана, от них оторвались удлиненные, напоминающие веретена бомбы. Они взорвались над землей, образовав темные облачка.

— Еще с полчаса нам придется поскучать в блиндаже, — сказал Китагава. — Нужно дождаться, чтобы дезинфекционная команда обработала территорию. С зачумленными блохами шутки плохи.

Все находившиеся в блиндаже с нетерпеливым интересом наблюдали за действиями дезинфекторов, одетых в глухие резиновые костюмы, напоминавшие водолазные скафандры. И ни кто из них не мог себе даже представить, что могут найтись люди, которые по доброй воле, без всяких скафандров готовы приблизиться к испытательному полигону.

Один из таких людей лежал в этот самый момент неподалеку от проволочного заграждения и сквозь заросли бурьяна наблюдал в бинокль за происходящим.

“РУКИ ЗА ГОЛОВУ!”

Выпустив сигнальную ракету и тем самым оповестив товарища Суна, чтобы он готовил японскому бронепоезду подобающую встречу, Шэн Чжи побежал в темноту. На рассвете он уже подходил к окраинным фанзам деревни Тяндзы. Не слышно было ни лая собак, ни мычанья коров, а в бумажных окнах фанз не светилось ни огонька.

Судя по всему, деревня крепко спала, но для человека без документов время рассвета — самое опасное время, и Шэн Чжи решил не искушать судьбу. Окинув внимательным взглядом проступающие из рассветной синевы глинобитные заборы и крутые крыши из волнистой черепицы, он пошел в сторону от деревни, через огороды, решив укрыться в священной роще, выждать, когда совсем развиднеется, и войти в проснувшуюся деревню с другого конца. Что он будет делать в деревне? Отдохнет часок–другой на постоялом дворе. Содержатель постоялого двора — свой человек. Значит, в случае необходимости он не откажется засвидетельствовать, что Шэн остановился у него еще со вчерашнего вечера. Потом, когда на дороге заскрипят фургоны, задребезжат пролетки и брички, Шэн продолжит путь. Если повезет, то, может быть, даже на лошади.

Так рассудил Шэн. Тихо ступая по мокрой траве, он пересек лужайку, отделяющую священную рощу от проезжей дороги, вышел к опушке. И тут вдруг увидел перед собой двух маньчжурских жандармов с короткоствольными японскими винтовками, взятыми на изготовку.

— Кто ты такой? — угрожающе прищурившись, пролаял один — Документы!

Существуют сотни красивых китайских имен, и для Шэна не составляло труда назваться хоть Чаном, хоть Чуном, но вот что касается документов… документа Шэн не мог предъявить ни одного.

— Я — Фу Чин, — поклонился Шэн — Иду в Муданьцзян, чтобы найти работу.

— Документы!

Шэн еще ниже опустил голову.

— Документы украли, — тихим голосом ответил Шэн и, огорченно чмокнув губами, пояснил со вздохом: — Украли в дороге и деньги и документы — все украли.

Из священной рощи тянуло холодом и сыростью.

— Руки — за голову, мордой — к стенке! — грубо рыкнул один из жандармов и принялся ощупывать и обхлопывать Шэна. В заключение — подзатыльник и выкрик над самым ухом:

— Поворачивайся — и шагом марш! Руки не опускать!

Мягкий свет наступающего утра скрадывал тени и звуки. С руками, закинутыми за голову, Шэн покорно побрел в деревню. Слева и справа хищно покачивались лезвия плоских, словно кинжалы, холодно поблескивающих штыков.

Вот и деревенская улица, похожая на русло пересохшей реки. Все ворота на запорах, все окна темны. Вот просторная фанза, перед которой высокие шесты, украшенные шариками, подсказывали, что здесь проживает староста. Вот на воротах вывеска с изображением красной рыбы — это и есть постоялый двор, тот самый, куда Шэну уже никогда не зайти. Вот узкий проулок, обнесенный низкими глиняными стенами, а за ним — огороды, река…

Шэн рванулся вперед, в проулок. Сзади раздались яростные крики. Потом прозвучало несколько выстрелов. Шэн перемахнул через глинобитный забор и увидел колодезным сруб. Ухватившись обеими руками за веревку, намотанную на ворот, камнем ухнул вниз. Веревка напряглась, словно струна, однако не лопнула. Шэн нащупал ногами дно, прижался к холодному слизистому срубу. Над водой выступала только его голова.

Между тем жандармы вытолкали из фанз всех взрослых мужчин. На деревенской площади, куда их сгоняли, двое жандармов — те самые, которые проворонили за задержанного, — изучающе всматривались в каждое новое лицо и всякий раз бросали с досадой:

— Не тот!

Время уже подходило к десяти утра, когда один из жандармов, заглянув в очередной двор, увидел, что женщина, собравшаяся достать воды из колодца, вдруг отшатнулась и побежала обратно к фанзе. Жандарму это показалось подозрительным. Подойдя и колодцу, он заглянул в него. Глубоко внизу черным зеркалом мерцала вода. Над темной гладью виднелась голова человека, привалившегося спиною к стене колодца. Жандарм принялся кричать, бросать в колодец камни, однако человек не отзывался. Тогда хозяина фанзы, во дворе которой находился колодец, по приказу начальника комендатуры обвязали веревкой и спустили вниз. Потом ему бросили конец еще одной веревки, и через минуту жандармы дружными усилиями вытащили окоченевшего Шэна. С его одежды на землю ручьями сбегала вода. Одеревеневшие руки била мелкая дрожь. Начальник комендатуры кулаком ударил Шэна в лицо.

— Дрожишь? — со злорадной яростью выкрикнул он. — Ты у меня еще не так задрожишь!

Шэн ничего не ответил.

СИДЯ В СИНЬЦЗИНЕ, МНОГОГО НЕ УЗНАЕШЬ

Сухое смуглое лицо, сухие поджарые ноги. Полковник Макото Унагами, мягко ступая, кругами ходил по кабинету.

За окном всходило солнце. Как символ удачи. Восходящее солнце над Чанчунем. Нет, не над Чанчунем. Город этот, с тех пор как он стал столицей Маньчжоу-Го, называется по-другому Синьцзином — новой столицей — вот так теперь именуется этот древний китайский город.

Полковник кругами ходил по кабинету, и мысли его тоже ходит кругами, снова и снова возвращаясь к позавчерашнему совещанию в кабинете генерала Мацумуры.

Совещание было долгим. Когда же пришла пора подвести итог, шеф разведки сказал, не спуская ласкающих глаз с Унагами:

— У вас, полковник, прямо-таки телепатический дар! Только и успел подумать, что между загадочной радиостанцией и не менее загадочной диверсией на ванцинской линии существует, по всей видимости, какая-то таинственная взаимосвязь, как вдруг — ну, не чудо ли?! — вы тут же высказываете то же самое предположение вслух. Поразительно!.. Просто поразительно!.. При таком нашем с вами исключительном единомыслии, полковник, мне, естественно, остается лишь одно: проработку этой пока еще гипотетической, однако, на мой личный взгляд, весьма перспективной версии поручить вам, и только вам, господин Унагами!.. Убежден, господа офицеры, вы будете полностью со мной солидарны, если я скажу, что аналитический ум полковника Унагами, его опыт контрразведчика, наконец, присущие ему смелость и находчивость — надежнейшие из залогов того, что очень скоро мы узнаем, из какого логова и под чью диктовку работает радист-злоумышленник!..

Вот какой он, генерал Мацумура!.. Хитрецу Мацумуре не терпелось отведать рыбки, но ловить для него рыбку должны другие…

Полковник Унагами безостановочно кружил по кабинету. Он собирался с мыслями, готовясь к прыжку, который будет совсем как прыжок уссурийского тигра — неожиданным и стремительным. Крохи сведений, которыми располагал полковник Унагами, носили чисто информационный характер, и зацепиться пока, собственно говоря, было просто не за что.

Делая круги по кабинету, полковник старался представить себя в роли таинственного радиста и прикидывал, как бы он действовал сам, окажись на его месте. Ему вспомнились соображения, которые высказал инженер Сидзава, специализирующийся на перехвате шпионских радиопередач.

“Рация не выходила в эфир в течение довольно продолжительного времени”, — сказал тогда Сидзава.

“Может, вышел из строя передатчик?” — предположил Унагами.

“Не исключено. Только прошу принять в расчет один маленький нюанс: у радиста, который выходил в эфир прежде, была совершенно иная манера работы на ключе — совсем другой почерк, как мы говорим”.

“Выходит, что-то случилось с прежним радистом и передатчик только потому и молчал, что потребовалось время на переброску в Харбин нового радиста?”

“Мое дело — констатация фактов, — улыбнулся инженер Сидзава, — а делать выводы — это по вашей части”.

На том они и расстались. А вывод?.. Вывод на сказанного Сидзавой напрашивался такой: если рация, молчавшая в течение нескольких месяцев, возобновляет свою работу с передач, направленных в два адреса, следовательно, “товарищ Икс”, в чьем подчинении находится таинственный радист, — человек в Харбине не новый. Отсюда еще один вывод. Этот таинственный “товарищ Икс”, вероятно, опытный разведчик. И если он до сих пор не попал в поле зрения японской контрразведки и сыскных служб Маньчжоу-Го, значит, скорее всего в легальной жизни он подвизается в такой области деятельности, принадлежность к которой автоматически вводит его в круг лиц, стоящих вне подозрений. Из этого следует, что, запеленговав вражескую рацию и выявив ее местонахождение, нужно установить негласный надзор за радистом и, двигаясь от связного к связному в обратном направлении, так сказать, от устья к истоку, выйти в результате на тропу, ведущую к логову зверя. А потом?.. Потом генерал-майор Мацумура отправит в Токио докладную и все заслуги припишет себе.

Полковник задержался на минуту, достал из кармана золотой портсигар с голубым эмалевым драконом на крышке и массивную красно-желтую коробочку спичек, неторопливо закурил.

Безусловно, может оказаться, что в Харбине нет никакого “логова зверя” и что все эти построения — воздушный замок, заселенный призраками. Все может быть. Но ведь есть радиостанция, а она-то, безусловно, не призрачная…

Полковник прищурился. Тоненький дымок вырвался изо рта и повис в воздухе, изогнувшись вопросительным знаком.

— Сидя в Синьцзине, многого не узнаешь. Нужно ехать в Харбин. — вслух произнес полковник Унагами.

И тут зазвонил телефон.

— Господин полковник, соединяю с секцией по борьбе с партизанским движением, — доложил дежурный телефонист.

Чуть погодя Унагами услышал в трубке голос майора Замуры.

— Рад уведомить вас, господин полковник, вблизи поврежденного семафора обнаружены следы бандитов, готовивших диверсию. Прошу принять мои поздравления, ваше предположение блистательно подтвердилось.

— Как и следовало ожидать! — спокойно отозвался полковник.

— И еще одна новость, которая, думаю, вас заинтересует. В деревне Тянцзы местными жандармами задержан подозрительный субъект, китаец. Начальник комендатуры полагает, что это один из диверсантов. Мною отдано распоряжение, чтобы подозреваемого немедленно препроводили в Синьцинскую тюрьму.

— В Харбинскую, господин майор, — подсказал полковник. — Измените свое распоряжение. Подозреваемого нужно доставить в Харбин.

“БЕДНЫЙ ФУ, ЖАЛКО МНЕ ТЕБЯ!..”

Двое японцев в штатском и ассистировавший им китаец-переводчик в фирме унтер-офицера маньчжурский жандармерии очень скоро поняли, что имеют дело с крепким орешком.

— Кто ты такой?

— Меня зовут Фу Чин.

— Что тебя привело в Тянцзы?

— Был на заработках в Корее. На вокзале в Вицине украли документы и деньги. Пришлось отправиться пешком. Дорога в Муданьцзян проходит через Тянцзы — вот я там и оказался.

— Почему бежал от представителей власти, когда они тебя задержали?

— Испугался.

— Почему забрался в колодец?

— Даже заяц, и тот, говорят, от страха на дерево забирается, а я от страха нырнул в колодец.

— Что тебе известно о диверсионном акте на железнодорожной линии Муданьцзян–Тумынь?

— Ничего не слыхал ни о какой диверсии.

— Ты и твои сообщники вывели из строя семафор у въезда в Винцин.

— Про испорченный семафор мне ничего не известно, и сообщников у меня нет. Я Фу Чин. На вокзале в Винцине меня обокрали. Мне не на что было купить билет на поезд, и я отправился в Муданьцзян пешком…

Наконец высокий худощавый японец с сухим, почти европейским лицом потерял терпение. Пронизывая арестованного острыми ненавидящими глазами, похожий на европейца японец принялся что-то громко кричать — отрывисто и угрожающе.

Шэн смотрел на него как загипнотизированный и молчал.

Вволю накричавшись, японец тоже замолчал Потом вытащил из кармана светло-серых, тщательно отутюженных брюк желтый портсигар с голубым драконом на крышке, извлек из него папиросу с длинным мундштуком и, постукивая папиросой по кривому ногтю большого пальца, вполголоса отдал переводчику какой-то приказ.

— Бедный Фу, жалко мне тебя! — с притворным состраданием глянул на Шэна переводчик. — Сейчас тобой займутся специалисты, которые и не таких, как ты, приводили в память!

Грустно покачивая головой, переводчик нажал на кнопку звонка. Дверь тотчас распахнулась. В комнату влетели двое в синих полотняных куртках.

Специалисты начали с вроде бы безобидного выламывания пальцев, с помощью бамбуковой палочки толщиной с карандаш. Шэн ощутил пронизывающую, невыносимо острую боль, от которой Зарябило в глазах. Мучительную эту пытку истязатели повторили несколько раз. Но Шэн упорно держался своей версии. Тогда “специалисты” пустили в ход уже не палочки, а палки. Ударами кулаков Шэна свалили на пол. Потом одни из них сел на ноги, а второй принялся бамбуковой палкой бить Шэна по лодыжкам. Боль была до того нестерпимая, что Шэн, как ни силился, не мог сдержаться: при каждом ударе с губ его сам собою срывался стон. Когда и это не привело к желательным для японцев результатам, палачи поставили Шэна лицом к стене, приказали согнуть ноги в коленях, а потом шею забили в деревянную колодку, а кисти рук приковали к стене. Сзади и с обоих боков тело Шэна подперли копьями с острыми наконечниками, под пятки подсунули планку, густо утыканную гвоздями.

Позднее, когда Шэн, лежа на полу своей камеры, вспоминал эту изуверскую пытку, тело его само собой судорожно вздрагивало. Недолго простоял он в таком положении, а колени уже разламывались от режущей боли. Он начал впадать в беспамятство, мышцы одрябли, стаю трудно дышать, в ушах шумело, перед глазами плавали мерцающие пятна. Чуть шевельнешься, в тело — на спине и под мышками — вонзались наконечники копий. Опустишь ступни — пятки натыкаются на острия гвоздей.

В конце концов Шэн потерял сознание.

Очнулся в камере. Лежа на холодном кирпичном полу, он чувствовал ноющую боль во всем теле.

4 АВГУСТА 1938 ГОДА

Улицы Харбина тонули в солнечном мареве. Слева, стоило лишь повернуть голову, слепила глаза широкая Сунгари.

“Совсем как чешуя дракона”, — подумалось полковнику Унагами.

Сейчас на нем был светло серый костюм, брусничного цвета галстук на бело-розовом фоне полупрозрачной сорочки, остроносые туфли с подошвами из белого каучука — легкие, пружинящие, бесшумные. Ни дать ни взять — вояжирующий по Маньчжоу-Го богатый турист с островов.

Полковник возвращался из Харбинской тюрьмы, где талантливые “народные умельцы” демонстрировали перед ним виртуозные диковинки одного из древнейших искусств Китая — искусства пыток. Двигаясь по теневой стороне улицы, выложенной плитняком. Унагами раздумывал над тем феноменом, который склонные к поверхностным обобщениям люди называют в зависимости от обстоятельств то “китайским фанатизмом”, то “китайским фатализмом”. Он думал о том, что все отношения к Китаю японцев были построены на совершенно ложном убеждении, а именно на кажущемся миролюбии китайцев, на их будто бы врожденной трусости.

“А на самом деле? — размышлял на ходу Унагами. — На самом деле то, что мы считали миролюбием, было всего лиши инертностью. А трусость?”

На памяти у него было столько примеров, опровергающих эту ходячую ложь. Да, он действительно видел собственными глазами, как при появлении авангардных частей японской армии гарнизоны встречавшихся на их пути городов и укрепленных поселков обращались в поспешное бегство. Но видел он и другое: как китайцы с поразительным самообладанием принимают самую жестокую, самую лютую смерть. Корень зла не в малодушии китайского солдата, а в небоеспособности армии.

Мимо прогромыхала телега, груженная туго набитыми рогожными кулями. Наверху, как на перинах, восседал голопузый китаец в широкополой соломенной шляпе.

Унагами рассеянно глянул на возницу, и по лику его пробежала едва уловимая гримаса. Он вспомнил другого китайца — того самого, схваченного при обстоятельствах, не оставлявших сомнения в том, что это пособник тех, кто организовал крушение воинского эшелона.

Унагами опустил голову. Ему много раз приходилось иметь дело с китайцами такого сорта, из которых не вырвешь ни слова даже с помощью изощреннейших пыток. Только ведь бывают случаи, когда злостное запирательство во время допроса с пристрастием столь же красноречиво, как и чистосердечное признание. Вот и этот фанатик своим неуклюжим враньем, сам того не подозревая, выдал главное, если и раньше, до приезда в Харбин, Унагами нимало не сомневался в собственной проницательности, то теперь он готов был дать руку на отсечение, что дело с диверсией на железной дороге обстояло именно так как он полагал.

“Из этого следует, что я на верной дороге!” — подвел мысленную черту под своими размышлениями полковник в штатском и, убыстрив шаг, перешел на другую сторону улицы.

Через минуту он входил в здание японской военной миссии.

Это был двухэтажный особняк, стоявший в глубине сада, обнесенного чугунной решеткой. К парадным дверям вела присыпанная гравием дорожка, упиравшаяся в полукруглую каменную лестницу.

Обогнув парадное, Унагами проследовал вдоль широких венецианских окон и по-хозяйски отворил боковую дверь. Начальник военной миссии генерал Эндо был настолько любезен, что предоставил столичному гостю изолированное помещение из трех комнат с отдельным входом. На втором этаже, где потолки были без плафонов, стены без пилястрой, а окна не ослепляли венецианским размахом.

Пока полковник Унагами поднимался вверх по черной лестнице, обитой гранитолем со звукопоглощающей прокладкой, в эти самые минуты возле китайской харчевни остановилась подвода, на которой горой возвышались рогожные кули. Обнаженный до пояса мускулистый китаец в соломенной шляпе и в широких черных шароварах спрыгнул с воза на землю, потянул носом густой сладковато-острый запах аппетитной похлебки из коровьей требухи, сдобренной чесноком и перцем. Это соблазнительное благоухание вырывалось вместе с клубами пара из распахнутых настежь дверей. Босоногий возчик посмотрел зажегшимися голодным блеском глазами на пестро-красную бумажную медузу, которая, как бы заманивая всех встречных, качаясь над входом в харчевню, и, сглотнув слюну, прошел во двор.

Сразу же за воротами горбилась глинобитная сторожка с крышей из ржавых обрезков листового железа. Возчик побарабанил костяшками пальцем в окно, затянутое промасленной бумагой.

— Чуадун! — позвал он. — Ты не спишь?

Из дверей фанзушки-мазанки высунулась голова с круглыми упругими щеками и глазками-щелочками без бровей.

— Рикша Лин еще не забегал? — спросил возчик.

— Лина пока не было, — ответил безбровый, протирая кулаком заспанные глаза. — У тебя для него есть новости, Чжао?

Возчик Чжао кивнул.

— Иди-ка сюда, — подозвал он пальцем Чуадуна.

Они присели на корточки под стеной лачуги.

— Передашь рикше Лину, — зашептал торопливо Чжао, — передашь ему, что неподалеку от японской военной миссии возчик Чжао случайно встретил одного очень опасного человека. Скажешь возчик Чжао видел этого человека в Чанчуне и в форме полковника. Чанчунские товарищи говорили возчику Чжао, что полковник этот — крупная шишка в японской разведке. Разве не подозрительно, когда полковник из разведки рыскает по Харбину, переодевшись в гражданское? Так и скажи рикше Лину, возчику Чжао такой маскарад кажется подозрительным. А уж рикша Лин без нас с тобой решит, кому передать это мое предостережение.

Через минуту возчик Чжао снова забрался на гору из рогожных кулей. И конечно же, ему, так же как и полковнику Унагами, который, сменив европейский костюм на удобное золотисто-зеленое кимоно с косыми полами, сидел за черным лакированным столиком в комнате, устланной по-японски циновками, конечно же, им обоим было невдомек, что в это самое время за тысячи и тысячи километров от Харбина, в утренней Москве, господин Мамору Сигемицу, посол Японии в СССР, был принят народным комиссаром иностранных дел товарищем Литвиновым.

— Согласно имеющейся у меня инструкции я должен сделать сообщение относительно пограничного инцидента в районе сопки Чжангофын, которую вы называете Заозерной, — заявил японский посол. — Императорское правительство прилагало все возможные усилия к тому, чтобы урегулировать положение на границе и разрешить инцидент на месте. Исходя из инструкций, полученных мною из Токио, я хочу сделать предложение, которое сводится к тому, чтобы немедленно прекратить с обеих сторон враждебные действия и урегулировать вопрос в дипломатических переговорах.

Так что, — немного помолчав, продолжил господин Сигемицу, — если у советской стороны не будет против этого возражений, японское правительство готово приступить к конкретным переговорам. Я хотел бы знать мнение Советского правительства, — закончил он, и его прищуренные глаза впились в лицо советского наркома.

Нарком понимающе кивнул.

— Императорское правительство намерено разрешить инцидент мирным путем? Но, к сожалению, действия японских военных властей на месте не соответствуют этому намерению, — сказал нарком. — Нельзя же считать мирным разрешением вопроса переход советской границы с боем и с применением артиллерии или ночную атаку на пограничную заставу. Называть такие действия мирными можно только иронически. Сам инцидент возник в результате этих действий, и без них не было бы никакого инцидента. Не мы начали военные действия. Мы лишь ответили на такие действия со стороны японцев. Если ваши войска прекратят свои действия, покинув окончательно советскую территорию, и перестанут ее обстреливать, то у наших военных не будет никаких оснований продолжать военные действия. Тогда мы, конечно, не будем возражать против обсуждения тех предложений, которые нам сделает японское правительство. Но раньше всего, — с категоричностью в голосе заключил нарком, — раньше всего должна быть обеспечена неприкосновенность советской границы, установленной Хунчунским соглашением и приложенной к нему картой.

Все было ясно. Однако господин Сигемицу в лучших традициях японской дипломатии принялся с помощью словесных вывертов доказывать недоказуемое.

— Ваш ответ, господин народный комиссар, — сказал Сигемицу, — я понимаю таким образом, что советская сторона согласна практически урегулировать инцидент. Это соответствует намерениям японского правительства. Однако, говоря о границе между Маньчжоу-Го и Советским Союзом, нужно принимать в расчет и те данные, которые Маньчжоу-Го имеет после своего отделения от Китая. Нужно учитывать также и толкования Хунчунского соглашения.

— Оккупация японскими войсками Маньчжурии не даст Японии права требовать изменения границы, — сказал нарком. — Мы, во всяком случае, на такое изменение и ревизию границы никогда не соглашались и не согласимся. Не наша вина, если Япония, оккупировав Маньчжурию, не видела тех или иных соглашений или карт, подписанных нами и Китаем, которые должны бы иметь законные хозяева Маньчжурии. Посол мог бы потребовать передачи ему копии соглашения и карты для изучения его правительством. Вместо этого японские военные предпочли путь прямых действий и нарушили эту границу. Это положение должно быть восстановлено. Мое согласие на прекращение военных действий посол должен понять в том смысле, что японское правительство обязуется немедленно отвести войска на черту, указанную накарте, не повторять больше нападений на советскую территорию и не обстреливать эту территорию.

Что мог возразить на это японский посол, оказавшийся в положении человека, положенного на обе лопатки?

Сигемицу откланялся. В Москве было еще утро. В Харбине — солнце клонилось к закату.

ПЕШКА, КОТОРАЯ ДОЛЖНА ПРЕВРАТИТЬСЯ В ФИГУРУ

Ночь опустились быстро. Полковник Унагами стоял у окна, вы ходящего в сад, и думал о том, что план, который он разработал, кое в чем напоминает шахматную партию. Но в партии, которую предстоит разыграть ему, в отличие от шахматной, все фигуры — главные. Да и правила игры совершенно другие. В шахматах ходы делаются в строгом соответствии с правилами, установленными раз и навсегда, а в его игре правила будут меняться по ходу дела…

От размышлений полковника отвлек шум подъехавшего автомобиля.

“Без четверти десять”, — отметил он про себя, бросив взгляд на часы.

Еще раз затянувшись, полковник опустил папироску на край фарфоровой пепельницы, прислушался.

Минуты через три внизу, под окнами, раздались шаги. Шли двое. Один ступал твердо, у другого походка была такая, словно он крался на носках.

Унагами обнажил в улыбке длинные зубы, мимо окон двигалась пешка — та самая, которой, по его замыслам, в дебютной стадии предстоящей игры отводилась роль главной фигуры.

Подтянув обшитый крученым шнуром пояс кимоно, полковник быстро прошел в свой рабочий кабинет. Здесь обстановка была европейская: письменный стол, пара плетеных кресел, узкий диван на гнутых ножках. На стенах, несколько скрашивая канцелярскую скуку, висели длинные узкие какемоне. На одном была изображена святая гора Фудзияма, на втором — голенастый журавль, глядящий на цветущую сакуру, а на третьем — одинокая сосна, склонившаяся над ущельем.

Половник погасил верхний свет, включил настольную лампу и поставил ее так, чтобы свет падал на одно из кресел. В ту же минуту в дверь постучались.

— Входите! — пригласил Унагами.

Дверь открылась так быстро, что даже не успела скрипнуть. Вошел крепкий, полногрудый, коротко постриженный человек в роговых очках и с усиками щеткой. Это быт майор Яманаси из Харбинской контрразведки.

— Привели? — спросил Унагами.

Майор молча указал глазами на дверь и опустился на диван.

— Что сказал начальник разведшколы?

— Прочел ваше письмо, уточнил детали и выбрал самого лучшего. Майор Оноуци заверил, что этот тип по части слежки — настоящий артист…

— А если без преувеличений?

— Я верю майору Оноуци.

— Языки знает?

— Знает. Японский, русский, ну и китайский, само собой…

— Внешность?

— Самая заурядная.

— Интеллектуальный уровень?

— Ниже среднего.

— Проверенный?

— В спецотделе школы уверяют: ни в чем предосудительном не замечен и предан как собака.

— Это хорошо, что как собака… Поговорю с ним…

— Мне подождать?

— Не смею вас больше утруждать, господин Яманаси. Спасибо за труды и поезжайте домой, а собака… собака до своей конуры и сама добежит.

— Воля ваша, господин Унагами!

Майор Яманаси вышел и через минуту вернулся вместе с китайцем средних лет, одетым просто, почти бедно, как миллионы его соплеменников: куртка из синей дабы, такие же синие штаны, обернутые над ступнями белыми обмотками, войлочные туфли.

Полковник Унагами окинул китайца тем оценивающим взглядом, каким начальник призывной комиссии ощупывает новобранцев.

— Еще раз большое спасибо! — улыбнулся он майору Яманаси, а китайцу указал рукой на кресло: — Садись!

Когда за майором с мягким скрипом закрылась дверь, полковник присел к столу.

— Куришь? — пододвинул он китайцу раскрытый портсигар.

Китаец кивнул и взял папиросу.

Полковник протянул ему зажженную спичку:

— Твоя кличка и номер?

— “Синдо — пятьдесят два”.

— Когда тебя завербовали?

— Летом тридцать шестого года работал на строительстве аэродрома в Чахаре. Вот там-то как раз со мною и вступили в контакт.

— Кто?

— Агент по кличке Даймио. Фамилии не знаю.

— Военная разведка?

— Да, “гокума кикан” — военная разведка. Даймио работал на Доктора, а Доктор — это кличка японского офицера по фамилии Морисима.

— Откуда тебе известны такие тонкости? — разволновался Унагами.

— Морисима возглавлял японскую военную миссию в Калгане, — как ни в чем не бывало продолжал Синдо. — А знаю я это потому, что ваши люди порой забывают, что разведка — дело тонкое, и слишком распускают языки. Это нехорошо…

— Продолжай.

— Когда строительство аэродрома закончилось, переехал в Харбин. Здесь меня разыскал какой-то майор по кличке Шимоза и направил в разведшколу.

— Решил специализироваться на слежке?

— К диверсиям у меня не лежит душа. Мне больше нравится сыскное дело.

— Знаешь, где ты находишься?

— В военной миссии.

— Хочешь поработать на меня?

— На кого бы ни работать, лишь бы заработать. Это мой главный жизненный принцип.

— Заработаешь.

Полковник поднялся из-за стола, подошел к агенту и, запахнув широкие косые полы кимоно, сел против него.

— Тебе придется иметь дело с людьми очень изворотливыми.

— Понимаю, — задумчиво протянул агент.

— Но у тебя одно дело — слежка, — успокоил его полковник. — Установишь, с кем шпионы поддерживают контакты, дома и квартиры, в которые заходят, направления, по которым ездят поездами…

— Это несложно, — шевельнулся агент, судя по всему, крайне довольный тем, что, кроме слежки, ему больше ничем не нужно будет заниматься.

— Мой тебе совет, не преувеличивай своих возможностей и не преуменьшай опасности, — похлопал его по плечу полковник. — Наблюдение начнешь, когда я тебе прикажу.

Глядя мимо агента на какемоне с изображением божественной горы Фудзи, Унагами отчеканил:

— А пока иди! Сейчас ты направишься на улицу Модягоу, в ночлежный дом Шикая. Дун Шикай наш человек. Скажешь ему, что тебя прислали из коммерческой конторы “Ва Ю и сыновья”. Шикай поймет, что это значит. У него ты поселишься. Связь со мной будешь поддерживать через Шикая. Он тебя известит, когда ты мне понадобишься. И еще одно… — Голос Унагами зазвучал угрожающе: — Не пытайся нас обмануть. Ты ведь знаешь — у нас все по таксе: за верную службу — много иен, за нерадивость — бамбуки и хомут на шею, а за обман…

— Мне все понятно, — отозвался агент, вставая с кресла. — Время уже позднее. Так что я, пожалуй, пойду.

Оказавшись за чугунной решеткой, ограждающей территорию японской военной миссии, Синдо осторожно огляделся. Улица была пустынна. Несколько минут он стоял неподвижно, прислушиваясь к тишине, потом протяжно вздохнул и, держась в тени узорной решетки, пошел к перекрестку. Здесь он чуть было не столкнулся носом к носу с каким-то запоздалым рикшей, неожиданно выскочившим из-за угла Синдо отпрянул в тень. Выждав, когда рикша скроется из глаз, он пересек улицу и через секунду нырнул в зловонную темноту проходного двора. Ему и в голову не пришло, что кто-нибудь может идти по его следам. Идти точно так же, как он: осторожно ступая, останавливаясь и прислушиваясь к звукам и голосам ночного Харбина.

ВИЗИТ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Праздничное возбуждение царило в этот день в хозяйстве доктора Исии: ждали главнокомандующего Квантунской армии генерала Ямаду Отодзоо.

Как только часовом, расположившийся на вышке, доложил по телефону о приближении кавалькады легковых автомобилей, генерал Исии в сопровождении старших офицеров и научных работников вышел к воротам. Обычно закрытые и тщательно охраняемые, на этот раз они были распахнуты настежь.

Из большого серого лимузина с помощью адъютанта выбрался главнокомандующий — невысокий старик Стоявшие перед воротами офицеры вытянулись в струнку, почетный эскорт взял на караул, оркестр грянул туш.

Высокий гость расплылся в улыбке и бодрым шагом подошел к генералу Исии.

— Приветствую смелого самурая и выдающегося ученого.

Снова грянул военный оркестр. Под звуки бравурного марша шестидесятидвухлетний главнокомандующий и его свита, пройдя через широкие ворота, вступили в расположение части.

Вскоре все они сидели в просторном, светлом и прохладном кабинете. Кроме главнокомандующего, были здесь начальник медицинской службы армии генерал Каницука, начальник ветеринарной службы генерал Такахаси, начальник разведки генерал Мацумура, начальник отдела кадров полковник Тамура, а в сторонке, положив руки на край стола, пристроился еще одни полковник — Макото Унагами.

Генерал Исии, вынул плоские золотые часы, поправил пенсне и, откашлявшись, принялся рассказывать об исследованиях, которые ведутся под его руководством. Он показывал на карте точки, где находятся филиалы исследовательского центра, привел цифры, свидетельствующие о все увеличивающемся числе научных сотрудников, работающих под его руководством.

— Скажу не хвастаясь, работаем мы интенсивно, — закончил он. — Сегодня я с полной ответственностью могу заявить, что мы готовы начать изготовление бактериологического оружия в широком масштабе. Пользуясь предоставившейся мне возможностью, рад доложить вам, господин главнокомандующий, об этой нашей готовности!

Полковник Унагами был весь внимание. Но в то же время он не выпускал из поля зрения генерала Умезу, который, попыхивая толстой желтой папиросой, делал какие-то заметки на узких длинных полосках бумаги и нет-нет да перешептывался со своим соседом слева, генералом Мацумурой. Его морщинистое личико было в непрестанном движении. Маленькие глазки блестели.

Как только доктор Исии закончил, главнокомандующий потушил папиросу и заговорил не вставая:

— Благодарю вас, генерал, за столь содержательный доклад. Как вы знаете, господа, командование Квантунской армией я принял совсем недавно, однако просмотрел все документы, касающиеся нового оружия, которое вы, генерал, разработали и создали. Ответьте, пожалуйста, разработаны ли методы применения бактериологического оружия при наступательных операциях?

— Так точно! — по-военному отозвался Исии. — Помимо многочисленных экспериментов, которые мы ставили на наших полигонах, бомбы с зачумленными блохами дважды сбрасывались на китайское население. У нас имеется фильм, заснятый во время одном из таких экспедиций, и, если позволите, мы вам его покажем.

— Охотно посмотрю, но попозже. — ответил главнокомандующий, — а пока еще одни вопрос. Какими возможностями располагаете вы на текущий момент?

— Мы можем получать около пятидесяти килограммов блох в месяц, то есть около ста пятидесяти миллионов штук.

— Я мало разбираюсь во всех тонкостях вашей пауки, однако, на мой взгляд, для массовой атаки этого будет недостаточно. Можете ли вы довести производство, скажем, до двухсот килограммов в месяц?

— Такими возможностями мы располагаем, — ответил генерал Исии. — Понадобится лишь установить дополнительное оборудование и увеличить поставку крыс.

Совещание продолжалось еще час. Обсуждались подробности, касающиеся организации курсов по подготовке специалистов, умеющих обращаться с бактериологическим оружием.

— Подразделения, состоящие из таких специалистов, должны быть в каждом полку, — высказал свою точку зрения главнокомандующий.

Затем главнокомандующий и его эскорт отправились на экскурсию по “комбинату смерти”. Здесь они ознакомились с методами выращивания бактерий, увидели своими глазами, как разводят крыс, осмотрели “бомбы Исии” и десятки всевозможных хитроумных приспособлении, с помощью которых диверсант может заражать воду и пищу, сеять болезни, смертельные для люден и домашних животных.

— А теперь прошу в кинозал, — улыбнулся гостям генерал Исии.

Фильм назывался “Экспедиция в Нинбо”. На главнокомандующего, по его собственным словам, фильм этот произвел неизгладимое впечатление.

Генерал Исии собрался еще показать испытательный полигон, но главнокомандующий только развел коротенькими ручками.

— Увы! — вздохнул он. — На осмотр полигона не остается времени. Мне пора возвращаться в Харбин.

И вот снова, вытянувшись длинной кавалькадой, помчались по бетонированному шоссе легковые машины. Впереди, на желтых мотоциклах освобождая путь и обеспечивая безопасность, несся эскорт, выделенный в распоряжение главнокомандующего дорожной полицией. Полковник Унагами покачивался на переднем сиденье рядом с шофером в автомобиле, идущем вторым от хвоста колонны. Полковник тихонько насвистывал мелодию старинной баллады Омона “Жалоба воина”, смотрел прямо перед собой через целлулоидный зеленый щиток, затеняющий солнце. “Если моя догадка верна, тогда не сегодня-завтра тайный радист возьмется за ключ”.

“Я должен идти далеко на воину. Велел так великий микадо…”, — высвистывали губы.

А в мыслях, как заезженная пластинка, крутилось свое: “Не сегодня-завтра начнется игра, игра начнется не сегодня-завтра…”

“Я — КВ-39…”

Сергей смонтировал рацию, растянул между деревьями антенну, подключил питание.

— Ну что, товарищ Лю? — повернулся он к своей молчаливой помощнице. — Нам нет преград ни в небе, ни на суше?

Лю не поняла ни слова, однако понимающе кивнула и, подойдя к столу, затемнила ацетиленовый фонарь светомаскировочным колпаком из жести с квадратной прорезью на уровне горелки.

Фанза погрузилась во мрак. Лишь, залитый голубоватым подрагивающим светом, на краю стола, возле рации, белел листок бумаги, покрытый рядами букв и цифр, да багрово светились в печи жарко тлеющие уголья.

Сергей взялся за ключ.

“KB-39… КВ-39… Я — KB 39… Прием…”, — полетело через долину Сунгари, над манчьжурскимм сопками.

Центр не заставил ждать.

— Порядок, подтверждают, — встрепенулся Сергей и пододвинул к себе листок с радиограммой.

Точки и тире, которые отстукивал телеграфный ключ, складывались в слова:

“В Харбин с инспекторской проверкой прибыл главнокомандующий Квантунской армии. Он посетил бактериологический центр в Бинфане. На полигоне “Аньда” интенсивно ведутся испытания новых видов бактериологического оружия. Эффективность оружия проверяется на заключенных — захваченных в плен партизанах, и бойцах Народно-освободительной армии Китая. По сведениям, полученным из источника, осведомленность которого не подлежит сомнению, несколько месяцев назад в соответствии с планом, апробированным штабом Квантунской армии, была снаряжена экспедиция в район города Нинбо. Поездом специального назначения экспедиция через Харбин. Чанчунь, Мукден, Тяньцзинь доехала до Шанхая. Груз, который привез с собою этот экспедиционный отряд, насчитывавший сорок человек, состоял из специальных металлических емкостей, предназначенных для укрепления на концах крыльев самолетов. В емкостях содержались блохи, зараженные легочной чумой. Зачумленные блохи были сброшены с самолетов на гражданское население города Нинбо. Воглавлял экспедицию командир подразделения № 731 генерал Исии Сиро. Операция проводилась под кодовым наименованием “Нара”. Ход экспедиции по указанию генерала Исии фиксировался на кинопленку. Из отснятого материала смонтирован фильм”.

Точка, точка, тире… тире, тире, точка — уходила в эфир морзянка.

“СИНДО, СЛЕД!..”

Полковник Унагами разложил на столе план Харбина. Вот он, квадрат, накладывающийся на Фуцзядань. Дома и лачуги, лавчонки и харчевни, тесно лепящиеся друг к другу, глухие дворы, узкие улочки, на которых двое рикш и те не разъедутся, — район, как сеть креветками, набитый китайцам. Красные лисы знали, в какую нору им забиться. Но чем хитрее упрятался зверь, тем большая слава охотнику, перехитрившему зверя. И он, полковник Унагами, чувствующий себя охотником, уже сейчас видит одну из промашек вражеских агентов.

— Подойди сюда, Синдо! — не поднимая головы, окликнул он сыщика-китайца, который, спрятав руки в рукава куртки, почтительно жался возле порога.

Китаец приблизился к столy. Ладони его еще глубже ушли в рукава.

— Это — Фуцзядань, — положил Унагами длиннопалую руку на китайский район Харбина. — Наши специалисты установили, что где-то здесь действует вражеский передатчик. Фуцзядань — район китайский. Так что европейцы туда заглядывают только в поисках экзотических ощущений. Вот ты и порыскай по Фуцзяданю, потолкайся по базарам, посиди в харчевнях, порасспроси своих соплеменников, не попадались ли им на глаза странные белокожие, которых не интересуют ни гадальщики, ни тибетские врачи, ни сахарные булочки, ни дома любви и никакие другие китайские сладости.

И холодно уставившись в понимающие собачьи глаза, он бросил командным тоном:

— Словом, ищи, Синдо, может быть, нападешь на след!

ИЩЕЙКЕ ИЗМЕНЯЕТ НЮХ

Сергей жил в районе каботажной гавани со странным названием Ковш. По рекомендации своего прямого начальника Антона Луйка ему удалось снять за умеренную плату мансарду в домике, принадлежавшем госпоже Самсоновой — вдове царского генерала, зарабатывающей на жизнь шитьем мешков для англо-датской транспортной фирмы “Вассард”. Своим жильцом госпожа Самсонова была вполне довольна вежливый, тихий, аккуратно платит за квартиру. Ну а если молодой человек время от времени проводит ночь вне дома, так на то он и молодой человек. В его возрасте и при холостом положении это простительно.

В тот день, как всегда по нечетным числам. Сергей ровно в пять подошел к окну мансарды. Внизу лежала пыльная улица, освещенная косыми лучами вечерний солнца. Никого, кроме кур, копающихся в пухлой пыли.

Сергей придвинул к окну качалку.

Заложив руки за голову и закрыв глаза, он легонько раскачивался и старался ни о чем не думать. Но попробуй не думать, если в тихом поскрипывании плетеной качалки слышится неотвязное — “придет — не придет, придет — не придет…”

Минут через десять Сергей встал и снова бросил взгляд за окно.

На ухабистой улице мало что изменилось. Только куры куда-то пропали, да пыль из красноватой стала пурпурной, а на скамеечке напротив дома сидел молодой китаец.

Это был рикша Лин. Впрочем, поди догадайся, что худощавый длинноногий китаец, покуривающим, сидя на лавочке под окнами тесового дома, — рикша, если Лин пришел налегке, оставив свой двухколесный экипаж где-то в надежном месте под присмотром верного человека.

Сергею все было ясно без слов. Лин пришел, значит, сеанс связи не отменяется. Но Лин сегодня без коляски. Значит, ему, Сергею, двигать в Фуцзядань своим ходом.

Сергей отворил форточку. Для Лина это было знаком, что его информация принята к сведению, а потому он, Лин, должен, не теряя времени, ретироваться.

Когда Сергей вышел из дому, Лина нигде не было видно. Но кто-кто, а Сергей знал, что он рядом, следует позади, как добрый ангел-хранитель.

Как обычно, Сергей прошел мимо переулка, в котором стоял дом господина Гу Таофана, миновал серый каменный особняк, еще два–три домика с высокими заборами, свернул в следующий переулок, прошагав его до конца, в первый раз оглянулся на долю секунды и юркнул в узкий лаз в заборе. По тропинке, вьющейся между кустами в зарослях шиповника, выбрался к знакомой уединенной фанзе.

Лю еще не приходила. Сергей присел на чурбак, врытый возле входа в фанзу, закурил.

В померкшем небе клочками тлеющей ваты алели облака, подсвеченные солнцем, упавшим за горизонт. По-маньчжурски быстро сгущались сумерки, а Лю почему-то все не было

Наконец с дорожки, ведущей к фате от дома господина Гу Таофана, донесся слабый звук шагов. Нет, не слабый — тишайший, почти сливающийся с шорохом деревьев. Наверняка это был кто-то из своих. И все-таки Сергей на всякий случай спрятал в пригоршне папиросу, докуренную почти до мундштука.

— Это я, Лин, — услышал он глухой шепот.

— Что произошло? Почему ты здесь?

— Хвост, — односложно ответил Лин. — За тобой увязался хвост, — несколько детализировал он свое объяснение.

— Не может быть.

— Ты меня знаешь, товарищ, и знаешь, что если я смотрю, то смотрю в оба. Еще на Торговой его увидел.

— Кого?..

— Не перебивай, товарищ, иначе я никогда не кончу. Еще на Торговой заметил, что за тобою слежка. Ты свернул на Сунгарийскую, и сыщик тоже. Улица была совершенно пустая. Только ты, я и он.

Сергей жадно затянулся догорающим окурком.

— Я его узнал, — продолжал Лин. — Это тот самый тип, которого приводили к японскому полковнику из Чанчуня. Помнишь, я тебе о нем рассказывал?

— Как же это я сам ничего не заметил? — огорченно вздохнул Сергей.

— И не мог заметить. Ты шел слишком быстро, а он вел слежку со знанием дела. Сразу видно, что не новичок. Когда ты нырнул в проулок на Рыбной, представился случай еще раз убедиться, что я не ошибся. Метался он по этой Рыбной как ненормальный. Туда — в шляпе, обратно — без шляпы. По правой стороне улицы — в куртке, по левой — с курткой через руку. Старые штучки. но долго я его не мог держать под наблюдением, нужно было предупредить кого следует, в том числе и тебя, конечно. Оставил его на Рыбной, а сам — на Сунгарийскую, перебросился несколькими словами с товарищем Гу — и к тебе…

Сергей в раздумье жевал мундштук погасшего окурка.

— Значит, на связь сегодня выходить не будем?

— Товарищ Гу полагает, что до самого страшного еще далеко. Во-первых, агент только напал на твой след, а где именно ты сейчас укрываешься, этого он не знает. Во-вторых, японцев прежде всего интересуют твои контакты. Они хотят пройтись тайком по всей цепочке, а когда доберутся до Дракона, вот тогда и сокрушат нас всех одним ударом. Сегодня этого не случится. Так считает товарищ Гу. А чтобы спутать японцам их карты, товарищ Гу предлагает такой план: ты уйдешь отсюда тем же путем, каким пришел. Только когда выберешься на Сунгарийскую, вместо того чтобы подниматься вверх по улице, спустишься по ней вниз, к реке. Там увидишь мостки, на которых прачки полощут белье. Возле мостков тебя будет ждать товарищ Чжао. Ты с ним незнаком, но он тебя знает в лицо. Чжао перевезет тебя в джонке на другой берег. Туда же будет переправлена твоя рация. Так что на связь ты выйдешь…

— А сыщик?

— Сыщик, естественно, увяжется за тобою, — мрачно отозвался Лин. — Но мы придумали ловушку, из которой ему не вырваться. Теперь я пойду, — добавил он. — Минут через пятнадцать уходи и ты.

Между тем окончательно стемнело. Выкурив еще одну папиросу, Сергей подождал ровно четверть часа, в обход кустов, вдоль забора, добрался до лаза, осторожно ступая, дошел до выхода из проулка. Прежде чем выйти па улицу, он, припав к стене, украдкой выглянул из-за угла.

Сыщик стоял за деревом, спиною к Сергею. Потом, вероятно, решив, что пора сменить наблюдательный пункт, не спеша перешел на другую сторону улицы. Выждав, когда сыщик повернется к нему лицом, Сергей вышел из проулка и походкой человека, задержавшегося в гостях, заспешил в сторону Сунгаринской.

За собою он слышал шаги. Чувствовал себя Сергей совершенно спокойно: все шло так, как запланировал товарищ Гу.

Между тем “ищейка” Синдо, прижимаясь к заборам и перебегая от дерева к дереву, крадучись преследовал свою добычу.

“На этот раз ты от меня не ускользнешь”, — думал он с торжеством и злорадством. Правда, когда “объект наблюдения”, оказавшись на Сунгарийской, почему-то двинулся не вверх, в сторону центра, как полагал сыщик, а вниз, по направлению к берегу Сунгари, Синдо на минуту заколебался. Но охотничий азарт и предвкушение крупной удачи взяли верх. Сунув руку в карман куртки, Синдо нащупал револьвер и устремился в погоню.

Белая рубаха европейца светлым пятном виднелась в темноте улицы, освещенной редкими фонарями. Европеец шел быстро, не оглядываясь. “То ли слишком самоуверен, то ли беспечен, — думал Синдо. — Какой дьявол несет его к реке?..”

Внезапно из прохода между домами вышел какой-то человек, ступая тяжело и твердо, двинулся навстречу сыщику. Почти сразу же чьи-то шаги раздались и за спиною. Сыщик бросил быстрый взгляд через плечо и, выхватив из кармана револьвер, метнулся к забору. Но тут рядом возникла третья фигура. Стальные пальцы обхватили руку, сжимающую револьвер, и не успел сыщик опомниться, как во рту у него оказался кляп.

— Давай скорее мешок! — шепотом приказал кто-то.

Синдо почувствовал, что его, связанного, плотно укутанного в мешок, куда-то несут, уловил сырую свежесть близкой реки и забился, поняв, что его ждет.

НУЖЕН ТРОЯНСКИЙ КОНЬ

Хотя вовсю светило солнце, это утро полковник Унагами не назвал бы светлым и радостным.

Началось оно со звонка старшего унтер-офицера Хосои.

— Вчера в двадцать три сорок три станция “KB — тридцать девять” снова выходила в эфир, — без особого энтузиазма доложил главный спец по пеленгации.

— Надеюсь, па этот раз все в порядке? — с благодушием в голосе осведомился полковник.

— Осмелюсь доложить, “KB — тридцать девять” сменила свое место нахождение.

Брови полковника помимо ею воли поползли вверх.

— Как вас прикажете понимать?

— На этот раз передача велась откуда-то из-за Сунгари.

Это сообщение испортило полковнику Унагами утренний завтрак. Он ел без аппетита и все думал, где допущен неверный ход, спугнувший вражеского радиста?

Потом позвонил майор Яманаси.

— Унагами-сан, — начал он мрачным голосом, — агент Синдо, на котором мы с вами остановили свой выбор, не оправдал возлагавшихся на него надежд.

— Оказался курильщиком опиума? — предположил полковник.

— Сегодня утром полиция выловила из Сунгари мешок с утопленником…

— И утопленник этот — агент Синдо, — догадался полковник.

— Совершенно верно, Унагами-сан!

Уже смирившийся с тем, что задуманная им игра с первого же хода оказалась проигрышной. Унагами спокойно принял новость. Проигравший еще не побежденный. Если игра началась с гамбита и потеряна пешка, это не означает, что потеряно все. И вскоре, направляясь в кабинет майора Яманаси, он уже знал, каким будет его очередной ход.

“Итак, товарищ Икс, — мысленно обращался он к своему неведомому противнику, — воспользуемся вашим интересом к “хозяйству доктора Исии” и предпримем ход конем. Ход троянским конем!”

В кабинете Яманаси, кроме самого майора, полковник Унагами, к своему неудовольствию, застал крайне антипатичного ему субъекта — подполковника Судзуки.

— Слышал, слышал о постигшей вас неудаче, — со злорадством в голосе произнес подполковник.

— Вы слишком торопливы в своих умозаключениях, уважаемый Судзуки-сан.

— Что вы говорите! — воскликнул Судзуки. — Радиста вспугнули, ваш агент ведет слежку в царстве теней. Если после всего этого вы хотите уверить меня, что все у вас в лучшем виде, то у господина Мацумуры по данному вопросу совершенно иное мнение.

— Уже сообщили! — с приливом злобы процедил Унагами. Судзуки развел руками.

— Ничего не поделаешь — служба! — добродушно рассмеялся он и с иронией в голосе полюбопытствовал: — Сколько времени вы уже потеряли?

— Сколько? Вы, подполковник, знаете это не хуже меня.

Судзуки сощурил свои колючие глазки.

— Господин Мацумура полагает, что неудача, постигшая вас, это результат вашей медлительности.

— Думаю, что Мацумура-сан получил информацию не из самого чистого источника, — произнес Унагами и повернулся к майору Яманаси: — Между прочим, у меня возникла очень интересная идея.

— Новый план? — спросил майор.

— Да, новый план. Я думаю, будет нам на руку, если в ближайшее время в Харбине начнет действовать еще одна диверсионная группа.

— Бред какой-то! — вмешался Судзуки.

Унагами, не обращая на него внимания, продолжал:

— Руководитель этой группы должен каким-то способом войти в контакт с главарем шпионской шайки, которая нас интересует, и совершить несколько акций с его ведома и согласия…

— С нашего, разумеется, тоже? — на лету схватил идею полковника майор Яманаси.

— Совершенно верно. А начнем мы с того, что вы, господин Яманаси, нанесете еще одни визит в спецшколу. Передадите майору Оноуци и однофамильцу нашего уважаемого подполковника, капитану Судзуки, письмо, которое я напишу. Пусть они подберут человека, подходящею нам по всем статьям. В общем, вы меня понимаете, майор. Проэкзаменуете кандидата и ночью переведете в Харбинскую тюрьму. С начальником тюрьмы я обо всем договорюсь лично, а вы тем временем, майор, отравитесь в Бинфан — в “хозяйство доктора Исии”. Встретитесь с комендантом охраны и с начальником тюрьмы специального назначения. Поставьте их в известность, какая птица будет доставлена в Бинфан с очередной партией заключенных. Далее события развернутся следующим образом: наша “птичка” подберет себе двух–трех партнеров и вместе с ними выпорхнет из-за колючей проволоки. В эти планы надо будет посвятить коменданта охраны. Предупредите его, что побег нужно организовать так, чтобы у сообщников нашей “птички” не возникло никаких подозрений. Руководителю будущих диверсантов дадите мой телефон. Вы меня поняли?

— Все ясно, — ответил майор Яманаси.

— Еще вот что, — посмотрел ему в глаза полковник Унагами. — Свяжитесь с политической полицией и возьмите у них список подозреваемых лиц. Список должен быть короткий — три–четыре фамилии. Эти люди пригодятся для реализации моего плана.

— Дьявольский план! — с завистью пробормотал подполковник Судзуки.



УЖАСЫ ТАЙНОГО “ХОЗЯЙСТВА”

Шэна Чжи еще трижды приводили на допрос и трижды выносили с допросов. Потом о нем словно бы забыли и через неделю перевели в общую камеру.

В камере размерами с вагонное купе их было шестеро: четверо на двухъярусных нарах и еще двое — на полу, в проходе. На ногах у каждого тяжелые кандалы.

Народ в этой сырой, холодной камере был как на подбор — угрюмые, неразговорчивые люди. О своем прошлом они предпочитали не распространяться, а о будущем знали не больше, чем и сам Шэн.

Сошелся он лишь с Сей Ваньсуном — широкоплечим средних лет мужчиной с круглым флегматичным лицом. Сей тоже не отличался разговорчивостью, однако кое-что все же о себе рассказал Он работал путевым обходчиком на маленькой железнодорожной станции, расположенной неподалеку от приморского города Нинбо. Заработки были ничтожно малые, а семья большая. Так что голод часто гостил в убогой фанзе Ваньсуна.

Однако в день, когда начались все несчастья, настроение у Сей было самое радужное, любимая жена Лите родила ему сына. В самом прекрасном настроении совершал он обычный ежедневный обход своего участка. Пропустил поезд, следовавший из Ханчжоу, и уже намеревался повернуть в сторону дома, когда внезапно внимание его привлекли самолеты, приближающиеся со стороны моря. Они летели так низко, как никогда раньше не летали. Сделав крут, самолеты пронеслись над городком. Когда они приблизились. Сей заметил какие-то мутные облачка, вылетающие из коробок, подвешенных под крыльями.

“Что это может быть?” — забеспокоился Сей.

Вечером он встретился с соседями, и они долго обсуждали странный визит японских самолетов.

Утром, однако, интерес к загадочному налету ослаб, а еще через два–три дня о нем вообще перестали вспоминать.

Тем временем пришли новые беды, которые вскоре поглотили внимание всего местечка, один за другим начали заболевать люди. Болезнь начиналась всегда внезапно. Сперва человек чувствовал, что его знобит, потом поднималась температура. Больной жаловался на головную боль, на судороги в мышцах, на ломоту в суставах. Язык распухал и покрывался белым налетом, речь становилась неразборчивой, походка — неуверенной. Человека терзали какие то страхи, ему все время хотелось от кого-то бежать. Наконец больной впадал в беспамятство и умирал. Это была чума.

В семье Сея первой жертвой “черной смерти” пал новорожденный сын. Страдал он недолго. Утром не притронулся к материнской груди, к середине дня поднялась температура, а вечером он уже перестал дышать. На следующий день умерла десятилетняя Ли, а ночью та же участь постигла жену.

В городок приехали врачи из Шанхая. В натянутых на скорую руку палатках выдавались лекарства, в жилищах, которых коснулась зараза, проводилась дезинфекция. Все это, однако, мало помогало; случаи заболевания врачи фиксировали изо дня в день.

Служба здоровья начала исследовать причины эпидемии. Дело выглядело загадочным: обычно чума появляется сначала у крыс, а на этот раз ученые не обнаружили ни одной больной или мертвой крысы.

И тогда вспомнили о японских самолетах.

Это вызвало много комментариев. Однако лишь среди местного населения и шанхайских врачей. Китайские газеты, выходящие в Шанхае, поскольку они были под контролем японцев, ни единым словом не обмолвились о подозрительных самолетах.

Такую историю узнал Шэн от своего товарища по камере.

— Японцы поломали всю мою жизнь, — повторил Сей. — Я поклялся, что буду им мстить, пока меня носит земля…

Беседовали они только по ночам. Голова к голове лежали, скрючившись, на изодранных циновках в проходе между нарами и шептались.

— Послушай, Сей, за какую провинность тебя замели? — спросил как-то Шэн.

Сей порывисто привстал.

— Если будешь задавать такие вопросы, я могу подумать, что ошибся в тебе, что ты — подсадная утка, — мрачно шепнул он Шэну в самое ухо. — Я ведь не спрашиваю, какими судьбами попал ты сюда. Не спрашивай и ты.

В эту ночь они не обменялись больше пи единым словом. А под утро дверь их камеры со скрежетом отворилась, и раздался лающий голос надзирателя:

— Заключенные Фу Чин и Сей Ваньсун — на выход!

Длинный сводчатый коридор тускло освещали электрические лампочки, ввинченные в потолках через равные интервалы. Шэна и Сея пристроили к цепочке арестантов. С трудом переступая закованными в кандалы ногами, арестанты в сопровождении вооруженной охраны вышли на глухой тюремный двор. Там уже стояли крытые грузовики с работающими моторами. Японский унтер-офицер в белых гетрах жестами указывал заключенным, кому из них в какую садиться. Шэн и Сей по воле этого замухрышки попали в разные машины.

С силой сжав руку Шэна, Сей прошептал на прощанье:

— Мы еще встретимся с тобою, товарищ!..

Вскоре тюремные машины тронулись в путь. Примерно через час они остановились, и заключенным было велено выгружаться Шэн снова увидел глухой внутренний двор, почти не отличавшийся от того, который он часом раньше покинул.

Потом Шэн очутился в тюремной камере. Не было здесь ни коек, ни нар. Заключенные сидели прямо на холодном бетонном полу Был среди них столяр Мао из Цицикара, который имел неосторожность приютить на ночлег в своей фанзе двух партизан. Был учитель Ван Линфу из Чанчуня, который во время урока сказал своим ученикам, что величайшим несчастьем для Китая является соседство Японии. Был хозяин москательной лавки из Гирина Юань Ханки, схваченный за то, что в письме к своему старому другу неодобрительно отозвался о японцах, назвав их оккупантами. Был харбинский фотограф Су Бинвэй, подозреваемый в принадлежности к коммунистической партии.

— Тебе не повезло, товарищ, — сказал Су Бинвэй. — Ничего хорошего тебя здесь не ждет.

Шэн был убежден, что находится в самой обычной тюрьме, где его будут держать до суда.

— Вы уже знаете свои приговоры? — осведомился он.

— Приговоры? — удивился Су. — Здесь, товарищ, сидят без приговоров. Я здесь сравнительно недавно. А вот старожилы этой тюрьмы могут тебе кое-что продемонстрировать. Мо, Чжун, Ва Юй, покажите товарищу свои руки.

Шэн с ужасом смотрел на вытянутые в его сторону руки с пальцами… Нет, пальцев Шэн не увидел. Вместо них торчало что-то черное.

— Это всего лишь научные эксперименты. Для японцев мы не люди, для японцев мы подопытные животные… — скрипучим голосом произнес старый китаец Ва Юй.

— Обморожения, — объяснил Су Бинвэй. — Японцы проверяли морозоустойчивость человеческого организма. Приказали окунуть руки в воду, а лотом держать их на холодном ветру при температуре минус двадцать градусов. Через полчаса пришел Иосимура и принялся простукивать по пальцам бамбуковой тросточкой. Если слышался деревянный стук, это значило, что обморожение полное, и человек отправлялся в камеру. При неполном обморожении Иосимура отправлял заключенного в специальную камеру, чтобы опробовать на нем различные средства против обморожения…

— Так что это такое? — ужаснулся Шэн. — Тюрьма? Научный центр?

— Это японская фабрика смерти. Тюрьма им нужна для того, чтобы иметь под рукой “материал” для экспериментов. Кто сюда попал, живым уж не выберется.

— Что же они здесь делают?

— Заражают людей, следят, как организм противоборствует болезни, испытывают всякие лекарства, исследуют методы распространения заразы.

— Значит, все-таки лечат. А что бывает с заключенным после того, как его вылечат?

— Излечат от одной болезни, сразу же заражают другой, потом третьей и так далее. Но чаще одной бывает достаточно…

— Давно ты уже здесь, Су? — спросил Шэн.

— Всего десять дней…

Су Бинвэй внезапно прервал свой рассказ.

— Смирно! — громко выкрикнул он, услышав шаги за дверью камеры.

Заключенные вскочили на ноги и вытянулись в струнку. Заскрежетал ключ в замке, у порога появились двое японцев, одетых в белые халаты, а за ними — двое вооруженных охранников.

Посовещавшись между собой, одетые в белое японцы принялись за работу. Один из них подходил поочередно к узникам, приказывал открыть рот и высунуть язык.

— А этот? — кивнул японец в сторону Шэна. — Еще без номера?

— Так точно, — ответил Су Бинвэй. — Это новенький, прибыл только сегодня.

— Дать ему номер и записать! — бросил японец своему коллеге.

Когда двери камеры снова закрылись; Су Бинвэй тяжело прислонился спиною к стене и внимательно посмотрел на Шэна. По выражению его глаз Шэн понял, что приближается что-то страшное.

— Записали только шестерых, — нарушил он тягостное молчание. — С какой целью?

— Вероятно, готовится очередной эксперимент. Ты тоже пойдешь, — ответил Су Бинвэй, отводя глаза.

Снова воцарилась мертвая тишина.

— Ты болел какой-нибудь заразной болезнью? — наконец подал голос Су Бинвэй и оторвал взгляд от узкого зарешеченного оконца, прорезанного чуть ли не под самым потолком, посмотрел на Шэна: — Тебе делали прививки?

— Нет, ничем таким я вроде бы никогда не болел. Но в прошлом году мне делали прививку от брюшного тифа.

О том, что прививку эту делали ему на погранзаставе, но по ту сторону границы, Шэн, разумеется, умолчал.

— Не признавайся, что у тебя есть прививка.

— Спасибо, Су, я поступлю так, как ты советуешь, — ответил Шэн и добавил, улыбаясь по-дружески: — Тебя тоже записали, выходит, пойдем мы вместе.

— Неизвестно, — пожал плечами Су Бинвэй. — Завтра увидим.

Однако Шэна вызвали в тюремную канцелярию в этот же день, и там писарь из заключенных уведомил его, что с этой минуты он — узник номер 1733. Тут же вертлявый арестант пришил к куртке Шэна желтый прямоугольник с черным номером посередине.

— Обратно в камеру! — приказал надзиратель.

Не успел Шэн прийти в себя после визита в тюремную канцелярию, как дверь открылась снова, и надзиратель начал выкрикивать заключенных по номерам.

Они выстроились в шеренгу перед своей камерой. Такие же шеренги увидел Шэн и перед другими камерами. Всего в коридоре было около пятидесяти человек.

Потом им приказали построиться в колонну по двое и вывели на тюремный двор, где заключенных ожидали японцы в белых халатах, сгрудившиеся возле длинного стола, на котором поблескивали шприцы и белели большие коробки с ампулами.

Двое охранников начали быстро делить колонну на небольшие группы, а когда закончили, высокий японец отдал приказ:

— Каждая группа выстраивается в шеренгу. Вы по очереди будете подходить к столу, засучив предварительно рукава. Это прививка против холеры. Хоть вы и не стоите того, чтобы о вас заботились, японские власти хотят с помощью профилактических прививок оградить вас от опасности заболеть холерой. Кому-либо из вас уже делали в прошлом прививки? Выйдите из строя!

Из строя не вышел никто. Охранники велели заключенным снова построиться в колонну по двое и развели их по камерам.

— Не думаешь ли ты, что японцы и в самом деле заботятся о нашем здоровье? — сказал Шэну Су Бинвэй. — Им нужно испытать новые прививки против холеры, если только это и вправду были прививки. Дьявол их знает, что они придумали!..

Шэн, вероятно, родился под счастливой звездой. На следующий день надзиратель нарядил его убирать коридор, а уборщик в тюремной табели о рангах фигура не из последних: он получил возможность свободно передвигаться по коридорам и время от времени разживаться лишней миской баланды. Потом надзиратель узнал, что Шэн умеет чинить электропроводку, и доложил об этом начальству. Шэна вызвали в канцелярию и приказали привести в порядок поврежденный кабель в подвале. После того как он устранил повреждение, нашлась новая работа, и мало-помалу Шэн получил свободу передвижения по всей тюрьме.

Время от времени он заглядывал через глазки в камеры и видел лежащих на бетоне людей, закованных в кандалы, умирающих в муках. Он видел истекающих кровью узников, которых привозили с испытательных полигонов, видел запертых в изоляторах, где умирали от чумы, видал мечущихся в бреду, вызванном холерой, изможденных, с кровоточащими язвами на руках и ногах.

Особенно сильно врезался ему в память образ женщины, прижимающей к груди младенца. Шэн узнал, что ее привезли несколько дней тому назад и что в тюрьме она родила ребенка. Через трое суток ребенка при ней уже не было, умер. В конце концов ту же судьбу разделила и мать. Женщину включили в экспериментальную группу и заразили чумой.

Все левое крыло тюрьмы было предназначено для заразных больных. Ежедневно по утрам специальная группа заключенных выносила умерших из камер, сваливая трупы в ящики, и везла в крематорий, размещавшийся неподалеку от тюрьмы. Густой желтый дым клубился над высокой трубой круглые сутки.

Однажды Шэн услышал разговор тюремного врача с каким-то неизвестным ему человеком.

— Вот здесь, — сказал врач, разглядывая в глазок умиравшую в камере женщину, — исключительно выносливый экземпляр. Сперва ее заразили брюшным тифом. Переболела и выздоровела. Потом выпила коктейль с вибрионами холеры. Вовсе не заболела. Только чуме удалось ее свалить. Очень интересный случай. Опишу его в своей монографии…

“А какой конец ожидает меня?” — подумал Шэн, и сердце его сжалось. Но он все не хотел верить, что выход отсюда только один — через трубу крематория. И вскоре у него появилась искорка надежды. Ее заронил Сей Ваньсун.

После того как их разлучили во дворе Харбинской тюрьмы, Шэн встречался с Сеем нечасто,но если уж они встречались, то непременно как старые товарищи. Правда, перемолвиться хотя бы парой слов удавалось не всегда, только ведь, кроме слов, есть еще и улыбки. Много ли нужно времени, чтобы обменяться дружескими улыбками?

Шэн знал, что Сей тоже нашел свое арестантское счастье: тюремные власти зачислили его в похоронную команду.

— Работа такая, что и врагу не пожелал бы, — торопливо рассказал Сей во время одной мимолетной встречи. — Но зато у меня есть возможность выбираться за ворота тюрьмы.

Шэну запомнилось, как Сей при этих словах, быстро оглядевшись вокруг, прошептал:

— Не знаю, как ты, а я все время ломаю голову: как бы мне убежать?

— Ничего не выйдет! — тяжело вздохнул Шэн.

— Ничего не выходит только у покойников, а я пока еще живой!

Как-то утром, когда Шэн, взобравшись на стремянку, менял перегоревшую лампочку в коридоре, мимо него прошмыгнул Сей Ваньсун.

— Жду тебя на лестничной площадке, — не поднимая головы, тихо сказал он.

Шэн не заставил себя долго ждать. Пять минут — и вот он уже на лестничной площадке.

— Что стряслось? — спросил с тревогой.

— Я готовлюсь к побегу, — торопливо сказал Сей. — Может быть, побег не удастся, но лучше пусть меня подстрелят, как кулана, чем подыхать тут, как крыса. Бежим вместе. Фу Чин?

— Как ты себе это представляешь? — удивился Шэн.

— У меня все продумано. Ты ведь электрик. Значит, для тебя не составит труда устроить маленькую аварию на электростанции.

— На электростанцию нужно еще как-то попасть.

— Попадешь. Если ты согласен, скажи, и тогда я сумею сделать так, что один из электриков, обслуживающих электростанцию, не выйдет в ночную смену по болезни. Вместо него пошлют тебя. Ведь что затрудняет побег? Три обстоятельства: часовые, прожектора и колючая проволока под током. А если случится авария на электростанции? Если случится авария, прожектора погаснут, а под проволокой спокойно можно будет пролезть. Что ты скажешь, Фу Чин?

Шэн не знал, что ответить.

— Я тебе не сказал самого главного, — поколебавшись, прошептал Сей Ваньсун. — Сейчас по указанию большого начальства в лаборатории снимают копию одного фильма для какого-то немца. Знаешь, как называется этот фильм? “Экспедиция в Ниибо” — вот как он называется. Я должен бежать, Фу Чин! Понимаешь? Должен!.. Признаюсь тебе под большим секретом: лаборант, рискуя жизнью, делает две копии. Вторую для меня. Я во что бы то ни стало должен сделать так, чтобы все честные люди узнали о чудовищных преступлениях, которые творят японцы. А для этого нужно вынести копию фильма… Вот почему. Фу Чин, я должен бежать!.. Но бежать одному рискованно. Ведь может случиться, что меня убьют. Тогда коробку унесешь ты.

Услышав такое, Шэн отбросил все сомнения.

— Рассчитывай на меня, Сей, — сказал он твердо. На этом они разошлись. А через три дня какой-то заключенный, совершенно незнакомый Шэну, проходя мимо, сунул ему в руку записку.

“Все готово!” — прочитал Шэн.

В ДОМЕ НА ПРИВОКЗАЛЬНОЙ

Маленький дом на Привокзальной улице выглядел нежилым, давно покинутым людьми: в окнах — ни огонька. Было около полуночи, когда к этому дому со стороны огородов осторожно подошел человек. Едва он постучался, как скрипнула дверь.

— Тридцать два, — шепнул ночной гость.

— Шестнадцать, — послышалось в ответ.

Майор Яманаси впустил, пришедшего в комнату, это был человек лет сорока, выше среднего роста, широкоплечий, с круглым флегматичным лицом. С того дня, когда майор видел его в последний раз, он мало изменился. Только теперь на нем был не европейский костюм, как прежде, а грязная китайская куртка, на ногах — тяжелые башмаки с деревянными подошвами. Не спрашивая разрешения, гость опустился на один из стульев и закурил.

— Пришел бы раньше, но возле Гусяньтуня наткнулись на патруль жандармерии, — хриплым голосом произнес он. — Еле ушел.

— Где остальные? — спросил Яманаси.

— Одного пристрелила охрана, второй остался в Гусяньтуне. Прячется в сарае.

— Не удивился, что уходишь?

— А чему он должен удивляться? Мой напарник человек бывалый. Ему не нужно объяснять, что в город безопаснее пробираться поодиночке.

— Да погаси ты свою вонючую сигарету — дышать от нее нечем. Закури лучше вот эту.

Яманаси пододвинул к гостю коробку сигарет “Золотой дракон”, а сам набрал номер телефона.

— Унагами-сан? Приезжайте. Появился! Раньше не мог, наткнулся на патруль.

Долго молчали. Ночной гость сидел на стуле, курил сигарету и с равнодушным видом разглядывал сигаретную коробку.

Наконец раздался шум подъезжающего автомобиля, и через минуту в комнату вошел полковник Унагами. С порога окинул гостя оценивающим взглядом.

— По-японски говоришь? — спросил он.

— Могу и по-японски, — усмехнулся человек.

— Откуда знаешь японский?

— Я родился в Японии. Отец у меня японец, мать — китаянка. Но это к делу не относится. А сказать вам я хочу вот что: мы с майором, — кивнул он в сторону Яманаси, — в такие игры играть не договаривались!..

— Что такое? — удивился полковник.

— Часовые стреляли довольно метко. От куртки до шкуры расстояние меньше миллиметра. Вот… Он продемонстрировал полу куртки с пулевым отверстием.

— Ты не новичок в нашей работе и должен знать, что порой случаются и не такие “недоразумения”, — холодно сказал полковник. — Но ближе к делу. Этот твой Фу Чин ни о чем не догадывается?

— Откуда? Говорит, что если бы не я, погиб бы в этом проклятом Бинфане.

— Чудесно!

— Но я еще не понимаю, в чем суть моего задания.

— Здесь, в Харбине, ты создашь “диверсионно-разведывательную” подпольную группу. Это будет началом, скажем, первой частью задания. Получишь от нас пишущую машинку, радиоприемник, кое-что из оружия. Подключишь к работе Фу Чина, с его помощью подберешь еще несколько человек. Те, кого ты привлечешь к сотрудничеству…

— Я это сделаю, но…

— Я не кончил! — прикрикнул на него полковник. — Не хочу учить тебя, как нужно будет действовать, как соблюдать конспирацию, какие применять меры предосторожности.

— Я это понимаю.

— Вот и прекрасно!.. Так вот, у тех, кого ты вовлечешь в подпольную работу, не должно возникнуть и тени подозрения насчет твоей игры. А теперь главная цель — надо выйти на контакт с людьми, которые заинтересуются вынесенной тобой из Бинфана коробкой с копией фильма.

СЕЙ ВАНЬСУН ВКЛЮЧАЕТСЯ В ИГРУ

Товарищ Гу терялся в догадках. С некоторых пор в дом на Сунгарийской улице от связных стали поступать сообщения о том, что в Харбине начала действовать какая-то новая подпольная группа. Об этом прежде всего свидетельствовали листовки. Существование новой организации подтверждалось и несколькими диверсионными актами. Неведомые смельчаки перерезали телефонную линию, связывающую Харбин-Центральный с воинскими казармами в Модягоу, разбросали на дороге Харбин–Чанчунь гвозди, на которые напоролось несколько японских грузовиков.

“Чьих это рук дело? — задавал себе вопрос товарищ Гу. — Не провокация ли это, затеянная японцами — мастерами по части всевозможных коварных трюков?”

Товарищ Гу дал своим связным задание: любой ценой выяснить, кто возглавляет неизвестно откуда взявшуюся, словно бы с неба свалившуюся подпольную группу и установить связь с этим таинственным человеком.

Миновала неделя, пошла вторая, а ничего нового о таинственной группе узнать не удавалось.

Но вот однажды рикша Лин заглянул на одну из явок — в ветхую фанзушку, стоявшую во дворе харчевни. Хозяин явки, ночной сторож Чуадун, рассказал Лину историю, которая кого хочешь заставила бы призадуматься. Третьего дня, под вечер, пришел какой-то странный человек, шепнул пароль, который не в ходу, пожалуй, уже с полгода, а потом сказал, что он-де понимает, что пароль устаревший, но другого не знает, потому что сидел в тюрьме, а теперь, мол, он совершил побег и ему необходимо выйти на связь с Драконом, с которым он якобы имел дело, поскольку был у него связным. И еще он добавил, что бежали они втроем, что одного подстрелили и что его товарищ по заключению, бежавший с ним вместе, создал подпольную группу…

— А ты что? — полюбопытствовал рикша Лин.

— Я? — захохотал Чуадун. — Пригрозил, что сволоку его в полицию и чтобы он брал ноги в руки, да и убирался прочь, пока цел.

Рикша Лин понимающе кивнул.

— И этот фрукт исчез без следа?

Чуадун снисходительно улыбнулся.

— Без следа? — лукаво подмигнул он. — Напоследок тот, кого ты назвал фруктом, обмолвился, что снимает угол у сапожника Чу на Госпитальной и там его, дескать, можно найти.

В тот же вечер история, услышанная рикшей Лином от ночного сторожа Чуадуна, была пересказана господину Гу Таофану, а затем дошла до Дракона.

Через сутки Лю говорила господину Гу Таофану:

— Дракон попросил меня присмотреться к человеку, снимающему угол у сапожника Чу. Я узнала его. Человек, приходивший с устарелым паролем к Чуадуну, действительно долгое время работал на Дракона. Его зовут Шэном. Дракон сказал: “Шэн Чжи был надежным связным, но раз он побывал в руках у японцев, нужно, чтобы люди господина Гу Таофана встретились с Шэном и прощупали: можно ли его привлечь к работе?” Так сказал мне Дракон.

На следующий день по улице Госпитальной проехала пустая китайская телега. Возле дома сапожника Чу возчик Чжао остановил своего пегого мохноногого тяжеловоза. Дверь сапожной была приоткрыта. Чжао увидел старого китайца — лысого, с ввалившимися щеками. Старик вгонял в подметку башмака деревянные гвозди.

— Позови-ка, отец, своего жильца. Мне сказали, что он ищет работу, а мне как раз понадобился грузчик, — бросил Чжао старику.

Немного погодя вышел Шэн.

— Садись! — приказал ему Чжао, разбирая вожжи.

Помахивая гривой, заплетенной в мелкие косички, ломовая лошадь загрохотала копытами по булыжнику. Когда телега протащилась метров двести, возчик Чжао, не отрывая глаз от широкого лошадиного крупа, уронил безучастно:

— Рассказывай. Будем ездить, покуда ты не выложишь мне все без утайки.

Расстались они, когда на улицах зажглись фонари.

Часом позже возчик Чжао и рикша Лин сидели, поджав ноги, на камышовой циновке в крохотной сторожке Чуадуна, пили чай из глиняных чашек, и Чжао слово в слово пересказывал Лину свой разговор с человеком по имени Шэн Чжи.

— Этот Шэн решил выйти на связь с Драконом по собственной инициативе, — рассказывал Чжао. — Человек, с которым Чжи вместе бежал из тюрьмы в Бинфане, как раз и есть тот самый руководитель неизвестно откуда взявшейся подпольной группы. Человек этот не подозревает, что Шэн Чжи когда-то работал в контакте с Драконом. Зачем Шэну нужен Дракон? Шэн утверждает: его друг Сей Ваньсун вынес из тюрьмы копию какого-то документального фильма, которая не может не заинтересовать Дракона. Сей Ваньсун очень дорожит этой лентой и намерен передать ее только в надежные руки. Шэн Чжи считает Дракона как раз тем человеком, которого ищет Сей Ваньсун. Но сказать об этом Сею он не может без санкции Дракона. Вот потому-то Шэн Чжи и решился выйти на связь с Драконом.

— Любопытно! — щелкнув языком, воскликнул рикша Лин. — А встречу с этим своим Сеем он может организовать?

— Насчет выхода на Сея я тоже интересовался, — ответил возчик Чжао. — Шэн Чжи говорит, что руководитель их группы человек крайне осторожный, считает, что нужно избегать контактов; без которых группа может обойтись У него точка зрения такая: каждый новый контакт увеличивает риск провала.

— В общем-то он прав, — заметил Лин. — И все-таки выведет нас Шэн на своего руководителя или нет?

— Шэн сказал, что попробует, — отозвался возчик Чжао.

Прошло еще два дня. Наконец Шэн Чжи передал через возчика:

— Сей Ваньсун согласен на встречу.

И он назвал адрес.

Нужный дом стоял в глубине двора — за оградой из кривых кольев, перетянутых мелкоячеистой сеткой. Чжао остался на карауле, а Лин вошел в доц. Сидели там двое мужчин.

— Вы к товарищу Сею?

— Возможно, — уклончиво ответил Лин, оглядываясь.

— Присаживайтесь.

Комната была полутемная, бедно обставленная, на оклеенной обоями стене висел календарь с портретом какого-то китайского генерала, в углу — полочка предков с двумя витыми молитвенными свечами.

— Вас прислали, чтобы установить контакт с группой Суна?

— Товарищ Сей — это вы? — пристально глянул в лицо говорящему Лин.

— Нет. Я не Сей. Однако товарищ Сей предоставил мне полномочия вести переговоры от его имени.

Лин медленно поднялся с циновки, прошелся несколько раз по комнате. Потом снова сел. Положив руки на колени, сказал:

— Товарищи уполномочили меня на разговор с вашим руководителем. Не на переговоры, а на разговор. Улавливаете, в чем разница?

Лин пристально оглядел своих собеседников. Затем продолжил:

— Если группа, которую возглавляет товарищ Сун, состоит из коммунистов, то ни о каких переговорах речи быть не может. Если вы признаете руководящую роль партии, то и действовать должны соответствующим образом: исключительно под руководством партийного центра… Вот что я уполномочен передать товарищу Сею. Выясните у него, когда и где мы с ним сможем увидеться. До следующей встречи!

Лин поднялся и уже направился было к выходу, когда вдруг дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась. Вошел довольно высокий, хорошо сложенный мужчина лет примерно сорока, круглолицый, широкоплечий, одетый по-европейски: клетчатая рубашка-апаш, английские брюки с отворотами, коричневые полуботинки. Он протянул Лину загорелую сильную руку.

— Я — Сей Ваньсун, — назвал себя мужчина, внимательно глядя Лину в глаза. — Я слышал, о чем вы тут разговаривали. Извините, что подслушивал, но конспирация есть конспирация. — Он повернул голову к своим товарищам. — Мы потолкуем один на один, — произнес он голосом, какой бывает у людей, которые привыкли, чтобы им подчинялись.

Оставшись наедине с Лином, Сей присел на корточки и заговорил:

— В Харбине я человек новый, а потому вынужден действовать особенно осторожно. Как только мы организовали подпольную группу, перед нами сразу же встал вопрос: искать или не искать связи с другими подпольными группами? Искать? Тогда возникает риск, во-первых, нарваться на провокацию со стороны японцев, а во-вторых, встретиться с недоверием по отношению к нам со стороны подпольного центра. И потому я решил сперва доказать, что мы способны действовать. Но раз вы сами нашли нас, то я прошу передать руководству: с этой минуты наша диверсионная группа поступает в полное распоряжение подпольного центра.

Он прервался, внимательно следя за выражением лица собеседника. Потом внес уточнение:

— Впрочем, насчет того, что наша группа входит в подчинение с этой минуты, я высказался в фигуральном смысле. Предварительно я хотел бы заручиться твердыми гарантиями, что вас ко мне направили именно из центра.

— Доказательства будут, — заверил Лин. — Что еще должен я передать?

Сей Ваньсун пожал плечами.

— Пожалуй, это все.

Он на минуту задумался. Потом произнес:

— Хотя… Есть у меня одна просьба…

— Просьба? — переспросил Лин. — Готов и просьбу передать…

— Просьба эта не совсем моя, — помолчав, внес уточнение Сей Ваньсун. — Дело в том, что в Харбине я оказался после побега из тюрьмы при бактериологическом центре. Там заключенные гибнут от чумы, холеры, тифа. Японцы проверяют на людях действие болезнетворных микробов, чтобы в случае войны взять на вооружение заразные болезни. В этом рассаднике тихой смерти сейчас набирается опыта один немец — ученый из фашистской Германии. Скоро он должен возвратиться на родину, и японцы решили преподнести ему на прощанье памятный подарок — копию фильма, снятого во время проведения чудовищного эксперимента на жителях моего родного города Нинбо. Когда делается одна копия, можно сделать и вторую. Так вот, коробку с фильмом мне удалось вынести из Бинфана. Не знаю, говорил ли вам об этом Фу Чин?..

Сей Ваньсун посмотрел на Лина вопросительно и вместе с тем испытующе. Лин отрицательно покачал головой и сделал вид, что никогда ни о чем подобном не слышал.

— Да, мне удалось вынести из Бинфана коробку с таким фильмом, — повторил Сей Ваньсун. — Друзьям, помогавшим мне убежать, я дал клятвенное обещание, что документальная кинолента, изобличающая японских милитаристов, попадет к тем, для кого борьба за свободу Китая такое же кровное дело, как и наше с вами… К нашим северным соседям, — шепнул он, наклонившись к Лину. — Просьба у меня и у моих друзей-узников Бинфана, такая: организуйте мне личную встречу с человеком, у которого есть прямой выход — туда…

Теперь настал черед Лина вопросительно. И вместе с тем испытующе посмотреть Сей Ваньсуну прямо в глаза.

— Я не знаю такого человека, — ответил он.

Сей Ваньсун молчал, и Лин заговорил опять:

— Люди, которые меня к вам прислали, тоже вряд ли смогут вам чем-то помочь в этом деле.

Сей Ваньсун вздохнул, и губы его скривились в извиняющейся улыбке.

УНАГАМИ ПОТИРАЕТ РУКИ

“Игра в конспирацию, выдержка и осторожность принесли долгожданные плоды: мне удалось наконец напасть на след резидента. Кличка его — Дракон…”

Прочитав эти строки, полковник Унагами сделал паузу и с триумфом во взгляде посмотрел сперва на подполковника Судзуки, а потом и на своего шефа — генерала Мацумуру.

“Через одного из моих “диверсантов” — небезызвестного вам Фу Чина — подпольщики сами вышли на меня. Связной, которого ко мне прислали, даже в разговоре с глазу на глаз держался крайне осторожно, а когда я, сославшись на “долг перед товарищами по заключению”, обратился к нему с просьбой помочь мне вступить в непосредственный контакт с кем-нибудь из тех, кто смог бы переправить “нашим северным соседям” коробку с известным вам фильмом, связной ответил отказом, заявив, что ни он, ни его руководители не знают таких людей. Тем не менее двумя днями позже все тот же связной назначил мне встречу на базаре и уведомил, что насчет моей просьбы об “отправке коробки из Бинфана заинтересованному лицу” ко мне на днях зайдет человек. Пароль: “Я от Дракона. Меня зовут Ю Канвей”. Отзыв: “Я не знаю, кто такой Дракон, но о вас мне писали наши уважаемые друзья”. Кроме того, связной сказал, что этот самый таинственный Дракон хотел бы получить от меня подробный отчет об “ужасах Бинфана”. Отчет этот я должен передать “господину Ю”. Я ответил, что не в моих правилах доверять незнакомым людям документы, написанные моей рукой. Связной ответил, что ему понятна моя подозрительность. Остановились мы на том, что об “ужасах Бинфана” я при встрече расскажу “господину Ю” во всех подробностях, а он потом составит с моих слов отчет для Дракона. Подозреваю, что с Фу Чином такая беседа уже состоялась, а потому, чтобы Дракон не усомнился в моей правдивости, в своей исповеди перед “господином Ю” я вынужден буду обрисовать положение вещей, близкое к действительному, умалчивая, разумеется, обо всем, что содержит в себе информационную ценность…”

Полковник снова оторвал глаза от строчек донесения.

— Каков, а? — окинул он своих слушателей все тем же торжествующим взглядом. — Когда в человеке японская кровь, это сразу чувствуется!

— Плюс японская школа! — добавил генерал. — Продолжайте, полковник.

“Кто скрывается под кличкой Дракон, где он живет и кем работает — это мне пока неизвестно. Но, судя по отрывочным сведениям, которые удалось собрать, субъект этот скорее всего европеец. Как давно он обосновался, в Харбине, не знаю. Не сомневаюсь, что ответы на эти и многие другие вопросы Дракон даст вам лично, и произойдет это очень скоро. С нетерпением жду свидания с “господином Ю”, чтобы условиться с ним, когда и где я встречусь с Драконом. Как только встреча состоится, Дракон получит в свои руки “подарок из Бинфана”, а вы из моих — его самого…”

Донесение Сей Ваньсуна произвело большое впечатление. Генерал Мацумура осыпал полковника Унагами похвалами. Остался верен себе лишь подполковник Судзуки.

— Унагами-сан, — поднял он тощие брови, — неужели вы и вправду пошли на то, чтобы в руки противника попала кинолента с грифом “совершенно секретно”?

Унагами многозначительно улыбнулся.

— Не думал я, Судзуки-сан, что вы, с вашим интеллектом, сами, не догадались, какую ленту запаковали мы в коробку. Уверяю вас, господин подполковник: между нашей приманкой и лентой, которая по личному предписанию главнокомандующего будет на днях вручена покидающему нас доктору Лемке, общего очень немного — только кадры со вступительными титрами. Да еще коробки одинаковые…

— Ваши дальнейшие планы, полковник? — счел нужным перевеем разговор на деловые рельсы генерал Мацумура.

— Возвращаюсь в Харбин и, как только агент даст знать о месте и времени встречи с этим Драконом, устраиваем засаду поблизости.

Подполковник хотел что-то вставить, однако генерал жестом остановил его.

— Действуйте, полковник! — обратился он к Унагами. — Действуйте быстро, решительно, а главное — наверняка!

“КОРОБКУ Я НЕ ОТДАМ!”

Сей Ваньсун ждал встречи с Драконом. “Первой и последней”, — говорил он себе, обегая глазами комнату, меблированную без особых претензий, но по-европейски: несколько жестких стульев, стол посередине, в углу, возле окна, комод со множеством ящиков и ящичков.

Встреча откладывалась уже трижды.

В первый раз Дракон прислал вместо себя какую-то “темную лошадку”. Но Сей Ваньсун был тверд и несговорчив. “Предмет, интересующий Дракона, я могу передать только ему лично, из рук в руки”.

Потом Сей уклонился от встречи сам. “Мне показалось, что за мной увязался хвост, и я, чтобы не подвергать риску ни себя, ни товарищей, почел за лучшее вернуться с полдороги”, — оправдался он перед Драконом через одного из его связных,

Что касается третьего раза, то у Сей Ваньсуна не было и малейшего сомнения в том, что Дракон непременно пожалует в гости и все разыграется как по нотам. Однако в самую последнюю минуту Дракон неожиданно оповестил, что встреча: отменяется.

И вот теперь…

Первоначально у полковника Унагами был такой план: лишь только Дракон четыре раза — так условлено — ударит носком ботинка в дверь, он, Сей Ваньсун, опускает камышовую штору, и по этому сигналу укрывшиеся в засаде жандармы врываются в комнату.

Так было задумано полковником Унагами. Однако Сей Ваньсун доказал, что, поскольку он так ловко внедрился в ряды заговорщиков, было бы неразумно саморазоблачаться, не доведя игру до победного финала. Главарь будет обезврежен, но ведь останется тайная радиостанция, останется сеть подпольных ячеек. Не лучше ли позволить Дракону спокойно уйти и взять его позднее, по пути домой.

Сей Ваньсун снова глянул на часы и тут же услышал, что кто-то стучится в дверь. Стук был условный, однако совсем не тот, которого он ждал в эту минуту.

В комнату торопливо вошел Фу Чин.

— Беда, Сей! — взволнованно сказал Шэн Чжи, оставшийся для Сей Ваньсуна, как и прежде, Фу Чином.

— Какая еще беда? — насторожился Сей Ваньсун.

— На улице подозрительно много прохожих…

Сей Ваньсун выжидающе молчал.

— Одеты эти подозрительные гуляющие кто как, а обувь у всех одинаковая — башмаки, военного образца.

— Ты не преувеличиваешь опасность, Фу Чин?

— Ничего я не преувеличиваю. Пока не поздно, нужно уносить ноги!

— А мой гость? — тяжело вздохнул Сей Ваньсун. — Ты подумал о нем?

— Ты беги, а я найду способ предупредить твоего гостя об опасности! — отрывисто проговорил Шэн.

Шэн не стал разъяснять, как это он сделает, но сам знал: прежде чем Дракон направится на встречу с Сеем, мимо дома проедет возчик Чжао. И если Чжао не увидит перед калиткой Шэна, встречи не будет.

— Беги, Сей! Через двор — в огород, а там…

Сей Ваньсун соображал. “Нужно как-то спасать положение”, — сверлила мозг неотвязная мысль.

— А коробка с кинолентой? Не оставлять же ее здесь? — озабоченно спросил он, хватаясь, как за соломинку, за эту еще не вполне оформившуюся идею.

— Я знаю, как ты дорожишь этой коробкой, Сей! Но будет лучше, если доверишь ее мне.

— Ты сумеешь ее сберечь?

— Будь уверен, Сей, сумею!

Сей Ваньсун мельком глянул на ходики. До условленной минуты оставалось почти полчаса.

— Тогда… сейчас… — отрывисто прошептал он и, метнувшись к комоду, резко выдвинул нижний ящик.

— Сейчас… сейчас… — бормотал Сей Ваньсун, лихорадочно роясь в каком-то тряпье. Когда он стремительно обернулся, Шэн почувствовал холодок под сердцем: в руке у Сея был крупнокалиберный кавалерийский наган. — Нет, я не отдам тебе коробку! Я поступлю по-другому! — Его лицо было неподвижно, и наган в руке не дрожал.

— Что это, за шутка, Сей? — пробормотал Шэн, следя глазами за дулом нагана.

— Это не шутка! — выкрикнул Сей Ваньсун. — Поворачивайся и… — Он показал глазами на дверь в соседнюю комнату. — Живо туда!

Шэн даже не пошевельнулся.

— Чего я там не видел? — усмехнулся Шэн и сам удивился тому, как спокойно звучит его голос.

— Иди! — угрожающе сказал Сей Ваньсун. — Посидишь взаперти, в подвале, пока я буду беседовать с твоим Драконом.

— Не пойду! — твердо ответил Шэн.

В глазах Сей Ваньсуна вспыхнули злые огоньки.

— Если не пойдешь, будешь лежать! Поворачивайся!

Шэн сделал вид, что подчинился команде, послушно подошел к двери, взялся за ручку, потянул ее на себя и, рывком распахнув дверь, стремительно подался вперед. Обманутый этим движением Сей рванулся следом, а Шэн, моментально отскочив в сторону, подставил преследователю ногу. Сей грохнулся на пол и растянулся во весь рост посреди комнаты. Шэн тотчас захлопнул дверь и запер ее.

Из-за двери неслись крики, проклятья, просьбы. Однако Шэн не слушал. Он лихорадочно рылся в комоде, выбрасывая на пол тряпки. В нижнем ящике, том самом, откуда Сей извлек кавалерийский наган, он нащупал под тряпьем что-то округлое и твердое. Это было именно то, что он искал, — коробка с кинолентой!

Шэн засунул бесценную находку за пазуху, застегнул на все пуговицы куртку и выскользнул на улицу.

ФОКУСЫ ДЛЯ ДОКТОРА ЛЕМКЕ

Голубой экспресс Харбин–Шанхай, готовый к отправке, стоял у перрона. Худощавый, средних лет мужчина в темно-сером костюме и с шелковым дождевиком, перекинутым через левую руку, не спеша прошелся вдоль состава, скользя рассеянным взглядом по окнам вагонов. В одном он заметил японского офицера, в другом — несколько жандармов. По перрону плотными группками ходили патрульные.

Человек подошел к вагону первого класса, протянул проводнику билет.

— До Сыпина? — вежливо осведомился проводник.

— До Сыпина.

Он постучался во второе от входа купе и, открыв дверь, удовлетворенно улыбнулся: в купе никого не было.

Мельком посмотревшись в зеркало, в котором отразилось худое лицо с острым подбородком, с пшеничными усиками над вздернутой верхней губой, человек бросил дождевик на сиденье и выглянул в окно.

По перрону медленно, словно бы прогуливаясь, двигался молодой китаец с точно таким же шелковым дождевиком цвета электрик, точно так же перекинутым через левую руку. Не доходя до окна, возле которого стоял человек в темно-сером костюме, китаец потер лоб тремя пальцами и, не оглядываясь, проследовал дальше.

Человек закрыл окно. Теперь он знал то, что ему было нужно: пассажир, который его интересовал, едет в третьем вагоне.

***
Доктор Лемке покидал Маньчжоу-Го в хорошем расположении духа. Голубой экспресс Харбин — Шанхай уносил его из этой огромной, неуютной страны, где так много непривычного, чуждого и вместе с тем поучительного.

“Что в том зазорного, если Германия, которой завтра будет принадлежать весь мир, переймет кое-что у японцев, не подозревающих в силу свойственной азиатам высокомерности, что они сами всего лишь игрушки в чужих руках?..” Такие вот далеко не оригинальные мысли витали в голове у германского доктора, удобно расположившегося на мягком диване литерного вагона.

Приподнявшись на локте, доктор Лемке посмотрел в окно. Вдалеке темнели горы, рядом с полотном дороги тянулась всхолмленная равнина — высокие травы, низкие деревья и ни одного строения.

Лемке опустил голову на подушку и опять погрузился в свои размышления. Сквозь легкий полусон он внезапно услышал, как дверь его купе взвизгнула и со стуком отворилась.

Герр Лемке порывисто поднял голову. В дверном проеме, пошатываясь, стоял молодой китаец в безукоризненной черной паре из дорогого трико. Крахмальный воротничок, облегающий смуглую шею, и краешки твердых манжет у кистей аристократически тонких рук, казалось, не белели, а светились. В руке он сжимал шелковый дождевик, свернутый жгутом. На безымянном пальце снял золотой перстень с бриллиантом, стоимость которого была, пожалуй, эквивалентной цене вагона. Беззаботная улыбка, блуждавшая по его молодому безбородому лицу, выдавала китайского денди, только что накоротке полюбезничавшего с Бахусом.

— Что вам угодно? — спросил по-немецки герр Лемке, садясь и запахивая пижаму.

Китаец в ответ прощебетал что-то на своем птичьем языке и, с трудом переставляя нетвердые ноги, бесцеремонно вошел в купе.

— Что вы хотите? — громче повторил герр Лемке.

Продолжая щебетать, китаец бросил дождевик на пол и тяжело опустился на диван.

— Фокус-покус! — дружелюбно похлопал он немца по худому колену.

— Сию минуту освободите купе! — выкрикнул шокированный доктор. — Иначе я позову кондуктора!

— Покус-фокус! — повторил заплетающимся языком китаец.

Он вытащил из кармана белоснежный носовой платок. Взяв платок за концы, дунул на него и, встряхнув, медленно опустил на дорожный столик. Закрыв глаза и наборматывая какую-то тарабарщину, китаец на мгновение прикрыл платок двумя ладонями, сложенными лодочкой. Потом, быстро отдернув левую руку, пальцами правой захватил платок в щепоть и осторожно поднял его.

Герр Лемке не поверил собственным глазам: перед ним на столике поблескивало румяным боком спелое яблоко!

— Плиз! — произнес китаец почему-то по-английски, протягивая яблоко немцу. — Покус-фокус!

Он снова сложил платок вчетверо, плохо слушающимися пальцами принялся вязать узелки. Закончив, показал сосредоточенно посапывающему немцу, что у него в результате получилось.

Получился смешной тряпичный человечек. Китаец поставил человечка себе на плечо.

— Фокус-покус!

И тут смешная человеческая фигурка, покачиваясь и прогибаясь, поднялась на тряпичные ноги и принялась приседать, пританцовывать.

— Браво! Браво! — сказал герр Лемке, искренне пораженный.

— Фокус-покус. — Китаец легонько пошлепал немца по веснушчатой руке и с трудом поднял себя с дивана. Ноги под ним подгибались, точь-в-точь как у тряпичного человечка, которого он только что демонстрировал.

Несколько минут китаец с пьяной сосредоточенность, сверлил глазами окно вагона. За окном мелькали купы тронутых желтизною деревьев.

— Покус-фокус? — еще раз повторил он и, присогнув в коленях разъезжающиеся ноги, поднял свой скомканный дождевик. Затем выпрямился во весь рост, расправил дождевик и внезапно накинул его на голову немцу. Герр Лемке почувствовал, как сильные пальцы обхватили его шею.

— Добрый день, майор! Как ваше самочувствие? Надеюсь, вы здоровы? — услышал он, и тотчас узнал этот голос — голос человека, с которым он имел неудовольствие беседовать с глазу на глаз однажды ночью в номере отеля “Виктория”.

— Что вам от меня еще нужно? — задыхаясь, просипел герр Лемке.

— Коробку… Коробку с кинолентой, которую вам преподнесли в презент ваши друзья из Бинфана.

— Под столиком… Рядом с портфелем, — помедлив, прохрипел герр Лемке.

В следующую минуту он услышал, как щелкнули замки его портфеля и зашелестели бумаги.

— Весьма сожалею, майор, но содержимое вашего портфеля, правда частично, я тоже буду вынужден реквизировать!

Кто-то произнес несколько китайских слов, и герр Лемке с облегчением почувствовал, что железное кольцо, сжимавшее его горло, разомкнулось. Ловкие ухватистые пальцы в один момент обвили вокруг шеи какую-то завязку — тугую, однако не мешавшую дышать.

— Сейчас мы с вами расстанемся. Но заклинаю вас, вашим германским богом, не сбрасывайте с головы дождевик раньше, чем досчитаете до ста… Это может плохо для вас кончиться. А засим — приятного путешествия!..

В те самые минуты, когда герр Лемке, набравшись терпения, покорно наборматывал свои немецкие айн, цвай, драй, фир и так далее, два господина в дорогих костюмах, сшитых у разных, но одинаково хороших портных, — европеец и китаец — не спеша проследовали в конец коридора и вышли в тамбур. Европеец в темно-сером костюме открыл входную дверь, ухватившись за поручень, — спустился на нижнюю ступеньку. Прямо перед ним темнели лесные заросли. Экспресс Харбин–Шанхай на пониженной скорости одолевал крутой и длинный подъем в гору.

Крепко держась за медный поручень, человек в темно-сером костюме соскочил с подножки, пробежал несколько метров, состязаясь в беге с локомотивом, потом отпустил поручень, отпрыгнул в сторону и, сжавшись в комок, кубарем скатился с высокой насыпи.

Минутой позже тот же маневр проделал китаец.

ЭПИЛОГ

Погас электрический свет, и под приглушенный стрекот трофейного кинопроектора на, экран выплыли титры — замысловато змеящиеся японские, иероглифы.

— “Совершенно секретно. Демонстрировать только при наличии письменного указания командира воинского подразделения номер семьсот тридцать один”, — раздался неожиданно громкий голос переводчика, неразличимого в темноте. И в ту же самую минуту мне вспомнилось скуластое желтовато-смуглое лицо пожилого японца. Вспомнилось его пенсне, жгуче поблескивавшее голубоватыми цейсовскими стеклами, а за стеклами — узкие испытующе-пронзительные глаза.

Я вдруг поймал себя на том, что мне нестерпимо хочется закурить.

Вот так же мучительно боролся я с желанием закурить и в тот душный, разрешившийся грозою давний августовский день, когда впервые увидел этого человека с генеральскими погонами на плечах и с профессорским пенсне на переносице.

Смотреть в глаза этому профессору когда-то значило смотреть в глаза смерти.

Предостерегающий гриф исчез, словно залитый тушью, а затем на экране снова появились иероглифы. Светлые на абсолютно черном фоне, они казались процарапанными кончиком остро заточенного ножа.

— “Экспедиция в Нинбо”, — проскандировал переводчик с подчеркнутой беспристрастностью в голосе.

Название фильма звучало вполне безобидно. Но мне-то было хорошо известно, о какой экспедиции рассказывается в этой документальной ленте — немой, но столь красноречивой в своей откровенной бесчеловечности.

И вот перед глазами замелькали кадры:

полевой аэродром — участок голой степи под белесым небом. Вдалеке — врытые в землю колья, поддерживающие ограду из колючей проволоки;

взлетная полоса, вымощенная большими бетонными плитами. Тут же крупным планом — тупоносый биплан без опознавательных знаков;

трое подсобников в комбинезонах с капюшонами до бровей, в очках и в резиновых перчатках, действуя осторожно и расчетливо, что-то прикрепляют к крыльям бипланов;

покачивая всеми четырьмя плоскостями, самолёт выруливает на взлетную дорожку, все убыстряя бег, мчится по освещенному солнцем бетону и уходит в маньчжурское небо.

На экране — за легкой дымкой — крупный населенный пункт, снятый из кабины пилота: хаос тесно прижатых друг к другу строений.

Титры.

В напряженной тишине спокойный голос переводчика:

— “Эксперимент начался”.

И вот уже крупным планом рука пилота. Пилот отработанным движением дергает на себя рычаг. С закраин плоскостей снижающегося биплана срываются мутные облачка.

И вот снова биплан бежит по летному полю, вот он уже перед ангаром из гофрированного железа.

Чуть поодаль — автомобиль с цистерной на прицепе.

Человекообразные существа в резиновых скафандрах, напоминающих водолазные, манипулируют брандспойтами, опрыскивают самолет обильно пенящимся дезинфицирующим раствором.

Затемнение и сразу же финальные кадры, выдающие преступников с головой.

По откидному трапу на землю спускаются трое.

Впереди — пожилой, невысокого роста мужчина с высокомерно выпяченной грудью. На нем кожаное полупальто-реглан без знаков различия. На впалые щеки падает тень от пенсне. Мужчина поднимает в приветственном жесте сухопарую руку и улыбается кому-то, стоящему за кадром.

“Генерал Исии Сиро!” — мысленно произношу я имя, которое мне хочется выкрикнуть на весь зал.

Вслед за генералом Исии, лично возглавлявшим налет на Нинбо, по трапу спускаются его заместитель полковник Икори и доктор Танака, научный руководитель пиратской экспедиции.

Я знаю — сейчас загорится электрический свет. Но не уйдут из памяти ненавистные лица, знакомые мне не только по фотографиям.

Не уйдет из памяти все, что было потом.

В роковой для советского народа день, 22 июня 1941 года, (министр иностранных дел Японии, небезызвестный Есукэ Мацуока, обратился к императору с просьбой о немедленной аудиенции. Хирохито принял его незамедлительно.

— Сейчас, — заявил министр, — когда началась советско-германская война, Япония должна поддержать Германию и также напасть на Россию.

Три дня спустя советский посол в Токио спросил у Мацуоки, будет ли Япония сохранять нейтралитет согласно пакту, заключенному 13 апреля 1941 года. Министр уклонился от прямого ответа.

— Основой внешней политики Японии, — сказал он, — является Тройственный пакт, и если настоящая война и пакт о нейтралитете будут находиться в противоречии с этой основой… то пакт о нейтралитете не будет иметь силы.

Одновременно Мацуока разъяснил германскому послу, что его заявление о том, что Япония будет придерживаться нейтралитета, сделано с целью “обмануть русских или оставить их в неведении, так как подготовка к войне ещё не закончена”.

В сентябре 1941 года главнокомандующий Квантунской армии генерал-майор Умезу созвал экстренное совещание. Круг приглашенных был строго ограничен: только ведущие штабисты и… бактериологи, врачи, ветеринары.

— Думаю, вы отдаете себе отчет о значении событий, которые происходят в мире, — говорил генерал. — Наш союзник — Германия находится в состоянии войны с Советским Союзом, и, как следует из последних сообщений с театра военных действий, близится час, когда германские войска одержат полную победу над своим противником. Русские, хотя мы и заключили с ними пакт о нейтралитете, являются и нашими врагами.

Генерал сделал паузу.

— Как долго мы будем соблюдать нейтралитет? — усмехнулся Умезу. — Не знаю. Однако мы должны быть готовы к любым неожиданностям. Надеюсь, господа, что вам ни к чему объяснять, что наша армия, насчитывающая полмиллиона отборных солдат, расположилась в Маньчжоу-Го не на отдых.

Генерал снова прервался. Потом продолжил:

— Господа, я собрал вас у себя для того, чтобы обсудить вопросы, связанные с одним из наиболее важных участков наших военных приготовлений. Я имею в виду бактериологическое оружие. Мы уже располагаем двумя крупными центрами, где исследования и производство болезнетворных микробов поставлены на конвейер. В этих научных центрах и в их филиалах проведено уже много экспериментов, и их результаты убеждают нас, что бактериологическое оружие может стать тем средством, которое поможет победить и уничтожить противника…

Вернувшись из Чанчуня, генерал Исии собрал своих подчиненных.

— Наши научные исследования и работы в области изучения методов ведения бактериологической войны высшее военное командование удостоило высокой оценки, — сказал он. — Действительно, сделано нами немало, — продолжал он. — Однако события, происходящие в Европе, требуют от нас, чтобы мы работали еще интенсивнее. Не исключено, что в ближайшем будущем бактериологическое оружие будет пущено в ход против наших ближайших соседей. Экспедиция в Нинбо принесла, как вы помните, хорошие результаты. Теперь согласно плану, одобренному в Токио, мы должны организовать новую экспедицию в Центральный Китай…

Через несколько недель экспедиция отправилась в путь. На этот раз возглавлял ее полковник Оота. Целью экспедиции было, как подчеркивалось в приказе главнокомандующего Квантунской армии, посеять панику в тылу войск противника, дислоцирующихся в районе города Чангте.

В экспедиции приняло участие около ста человек, в том числе тридцать специалистов-бактериологов. Так же как и при налете на Нинбо, зараженных чумою блох разбрасывали с самолетов. Однако на этот раз с большей высоты.

Результаты операции, как докладывал позже полковник Оота, были удовлетворительные. Японцам удалось вызнать локальную эпидемию чумы и на несколько месяцев дезорганизовать работу железнодорожного транспорта. Китайцы вынуждены были временно закрыть эту линию. В рапорте Ооты не упоминалось, о том, что жертвами эпидемии стали свыше 2 тысяч мирных жителей.

Летом 1942 года из Харбина отправилась еще одна экспедиционная группа численностью в двести человек. С собою они везли 25 килограммов зачумленных блох и 130 килограммов бактерий паратифа и сибирской язвы.

В Нанкине к харбинской группе подсоединились местные специалисты. Багаж экспедиции пополнился емкостями с бактериями холеры, тифа, чумы и газовой гангрены.

— Наша цель — терроризировать население в районах Юшана, Книхуа и Фукниа с помощью эпидемий, — инструктировал участников группы генерал Исии. — Будем истреблять китайцев как с воздуха, сбрасывая зачумленных блох с самолетов, так и на земле, заражая водные источники бактериями холеры и тифа. Заражение воды поручается диверсионным группам…

Вскоре японские войска, выполняя приказ командования, в спешном порядке отступили на север. Разные были на этот счет комментарии. Одни утверждали, что японцы не выдержали натиска китайских войск, другие — что это всего лишь стратегический маневр, необходимый для подготовки к новому наступлению.

Подлинную правду знали только в высших сферах японского генералитета. На оставленных территориях выполнялся коварный план, целью которого было ввергнуть местное население в хаос эпидемий, чтобы китайские войска вынуждены были долгое время заниматься ликвидацией заразы и приостановили наступление.

Прогнозы эти полностью оправдались, что привело к новому повышению акций генерала Исии.

Тогда же, летом 1942 года, в районы, прилегающие к границе с Советским Союзом, выехал экспедиционный отряд, которым командовал доктор Ида Кноси. На грузовики, кроме провианта и палаток, был погружен полный комплектоборудования для проведения лабораторных изысканий в полевых условиях.

Доктор Кноси и его помощники должны были исследовать, каким образом в определенных климатических условиях можно искусственно вызывать болезни и эпидемии у домашних животных. В частности, местом проведения такого эксперимента было озеро Ханка, минимальная часть которого находилась в границах Маньчжоу-Го, а значительно большая — принадлежала СССР. Пробовали они использовать для распространения заразы и реку Уссури, соединяющую озеро Ханка с Амуром.

Летом 1944 года генерал Ямада Отодзоо — новый главнокомандующий Квантунской армии — посетил “хозяйство доктора Исии”.

После осмотра лабораторий и “производственных” цехов в кабинете генерала Исии Сиро состоялось совещание под председательством самого главнокомандующего.

— …Если говорить о России, — сказал главнокомандующий, — то против русских мы пустим в ход новое оружие. Я пока не знаю всех деталей военной операции, во всяком случае, известно, что первые бактериологические удары будут направлены на крупнейшие города, находящиеся вблизи границы.

Еще и летом 1945 года японские комбинаты смерти работали на полную мощность.

Миллиарды блох плодились и размножались на крысах и мышах. В виварии поступали все новые партии крыс, охотой на которых занималось по меньшей мере несколько десятков тысяч японских солдат. В августе 1945 года только в самом “хозяйстве доктора Исии” находилось более трех миллионов крыс. Тонны смертоносных бактерий хранились в холодильниках.

Мирное население Монголии, Китая, Советского Союза не могло себе даже вообразить, какая страшная опасность висела над жизнями тысяч и тысяч людей — женщин, детей, стариков.

Генерал Исии ждал только приказа.

И вот наконец пришла долгожданная радиограмма из императорской ставки. Радист расшифровал ее, и генерал Исии прочитал совсем не то, что ему хотелось бы:

“Немедленно начать подготовку к полной ликвидации всего технического оборудования и запасов в подразделении № 731 и во всех находящихся в его подчинении филиалах. За подробными разъяснениями обращайтесь в штаб Квантунской армии”.

Генерал Исии провел у себя в кабинете совещание.

— Пришел конец нашей работе, — оповестил он подчиненных. — Политическая и военная ситуация изменилась, и я получил приказ незамедлительно подготовиться к уничтожению всего хозяйства. Не должно остаться никаких следов, по которым можно было бы догадаться, что здесь изготовлялось бактериологическое оружие…

Горели документы, горели здания, горело все, что способно гореть. Научные работники и офицеры заняли места в кузовах грузовых автомобилей. Когда вереница автомобилей покинула территорию подразделения, молодой японец в форме лейтенанта жандармерии включил взрывное устройство. Здание тюрьмы вместе с останками сожженных людей, здание штаба, лаборатории, виварий, холодильники, склады взлетели на воздух. Комбинат смерти превратился в развалины.

Но замести следы преступлений не удалось. В последних числах декабря 1949 года в Хабаровске состоялся процесс над японскими военными преступниками, обвиняемыми в подготовке к агрессии против Советского Союза, в тягчайших преступлениях, совершенных ими перед человечеством. На скамье подсудимых заняли места 12 обвиняемых во главе с бывшим главнокомандующим Квантунской армии генерал-майором Ямадой Отодзоо.

Судебному разбирательству предшествовало следствие, проводившееся долго и тщательно, а также работа экспертной комиссии, в состав которой входили видные советские ученые — патологи, микробиологи, бактериологи, химики, паразитологи, специалисты по болезням животных.

Было много свидетельских показаний, разоблачающих преступников, и среди них фильм, добытый еще до войны.

Военный трибунал на основании неопровержимых доказательств признал всех подсудимых виновными в тягчайших преступлениях против человечества. Меры наказания были отмерены каждому по степени его вины.

Для того чтобы преступную эту дюжину можно было назвать так, как она того заслуживала, — “чертовой”, на скамье подсудимых не хватало тринадцатого и, пожалуй, самого главного преступника — Исии Сиро, генерал-майора медицинской службы, доктора биологических и медицинских наук, бывшего начальника подразделения № 731.

Главный военный преступник генерал Исии Сиро нашел убежище в Соединенных Штатах Америки.

***
Вот что вспомнилось мне в дни процесса, проходившего в Хабаровске с 24 по 30 декабря 1949 года.

Моя фамилия не фигурировала в списке свидетелей обвинения. За меня и за моих друзей, уцелевших и безвременно ушедших из жизни, показания давал немой свидетель — документальная кинолента “Экспедиция в Нинбо”. О том, как попала в руки правосудия коробка с этим фильмом, из всех присутствующих на процессе знали только двое: я да еще один из членов военного трибунала — совершенно седой генерал с моложавым лицом, по которому сразу было видно, что он уроженец Кавказа.

Как-то во время перерыва между заседаниями мы столкнулись с ним лицом к лицу в курительной комнате. Уже прозвенел звонок, и вблизи никого не было.

— Послушайте, Дракон, — обратился он ко мне по старой памяти так, как меня уже давно никто не называл, — я все забываю вас спросить: каким это образом вам удалось, работая в таком осином гнезде, как Харбин, столько лет оставаться вне всяких подозрений?

— Ничего удивительного, товарищ генерал. По документам моя фамилия была Дитерикс, та же самая, какую носил главарь Русского общевоинского союза, сколоченного из белогвардейцев, осевших в Китае и Маньчжурии. Несколько прозрачных намеков на влиятельного дядю, разумеется, без упоминания фамилии, и вот уже в глазах властей я — племянник генерала Дитерикса. А когда ты племянник такого дяди, кто тебя заподозрит в том, что ты “красный”?

— Тогда не лучше ли вам было жить в Харбине под собственной фамилией? Пусть был бы, скажем, племянник атамана Семенова. А? Неплохо звучит?

— Извините, товарищ генерал, но для племянника атамана Семенова открывалась другая карьера — служба в жандармерии. А меня больше устраивала служба в дорожной полиции. Работа, правда, пыльная, но зато не грязная!..


Оглавление

  • МНЕ К ТОВАРИЩУ НИКОНОРОВУ
  • ГРОЗОВОЕ ЛЕТО
  • ПРЕЕМНИК “КОМАНДОРА”
  • ВПЕРЕДИ — БИНФАН
  • “ДРАКОН СУМЕЛ УСТАНОВИТЬ…”
  • ГЕРР ЛЕМКЕ ЗАДАЕТ ВОПРОСЫ
  • ДЕЛОВОЙ ВИЗИТ
  • РАДИОГРАММА ИЗ ХАРБИНА
  • ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА
  • ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ
  • НА ПОЛИГОНЕ “АНЬДА”
  • “РУКИ ЗА ГОЛОВУ!”
  • СИДЯ В СИНЬЦЗИНЕ, МНОГОГО НЕ УЗНАЕШЬ
  • “БЕДНЫЙ ФУ, ЖАЛКО МНЕ ТЕБЯ!..”
  • ПЕШКА, КОТОРАЯ ДОЛЖНА ПРЕВРАТИТЬСЯ В ФИГУРУ
  • ВИЗИТ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
  • “Я — КВ-39…”
  • “СИНДО, СЛЕД!..”
  • ИЩЕЙКЕ ИЗМЕНЯЕТ НЮХ
  • НУЖЕН ТРОЯНСКИЙ КОНЬ
  • УЖАСЫ ТАЙНОГО “ХОЗЯЙСТВА”
  • В ДОМЕ НА ПРИВОКЗАЛЬНОЙ
  • СЕЙ ВАНЬСУН ВКЛЮЧАЕТСЯ В ИГРУ
  • УНАГАМИ ПОТИРАЕТ РУКИ
  • “КОРОБКУ Я НЕ ОТДАМ!”
  • ФОКУСЫ ДЛЯ ДОКТОРА ЛЕМКЕ
  • ЭПИЛОГ