Девять граммов [Юрий Астров] (fb2) читать онлайн

Юрий Астров Девять граммов

Я видел сон… Не все в нем было сном.

Байрон

— Много вы понимаете в политической экономии, — ответил консул довольно невежливо. Спроса создать нельзя. Но можно создать условия, которые вызовут спрос.

О. Генри.

… Степь с кактусами. Саванна или пампасы. Вдали — горы. Высокие, угрюмые, с белыми шапками на вершинах.

Степь хранит следы бегства. Панического бегства. Брошенные вещи. Чемоданы, рюкзаки, тюки, даже сейфы. Автомобили, на вид совершенно целые — видимо, горючее кончилось. Порою — горелая земля, воронки: следы бомбежки. Кое-где — наспех отрытые брошенные окопы. Иногда — трупы. Бежали явно из предгорий.

И — ни одного живого существа. Разве что ящерица промелькнет, но уже при шуме ветерка мгновенно и бесследно исчезает.

А ветер поднимается. Низкие облака быстро скользят над саванной. Уже и тучи появились — быть ливню.

Вдалеке на холме возникает человеческая фигура. Она приближается — это мужчина. Он идет в направлении, противоположном бегству, к горам. И хотя мужчина одет в камуфляж, а за плечами его, кроме рюкзака — винтовка в чехле, на солдата человек не похож. Бледное лицо, темные очки в золотой оправе, да и телосложение довольно хлипкое. Впрочем, такие вот хилые интеллигенты, чье хобби — туризм или альпинизм, как правило, очень выносливы… Видно, что идет человек давно, воз — не один день.

Вот он останавливается у брошенного джипа. Влезает внутрь, пытается завести. Безнадежно махнув рукой, снова напяливает рюкзак, чехол с ружьем, ополаскивает рот из фляги и идет дальше.

Начинает срываться дождик. Вдалеке гремит гром. Над горами сверкают зарницы.

Человек не ищет убежища, лишь поднимает капюшон. Шаг его столь же размерен, видно, что идти таким шагом он может еще долго.

Куда он идет? Дойдет ли вовремя? Успеет ли?

1

Давайте-ка, читатель, отвлечемся — больно уж сон тягостный получается… Поговорим-ка лучше о любви…

Любовь, как известно, бывает разная. Идеальная, именуемая обычно платонической; неразделенная (на непредубежденный взгляд автора — попросту глупость, — как, кстати, считают и современные физиологи — вроде бы в «Науке и жизни» что-то такое печаталось); взаимная и, наконец, физическая. Ее сейчас называют сексом, но, право же, напрасно. Секс, как известно, означает всего-навсего пол, то есть «М» и «Ж». Таким образом, если физическая любовь — секс, мы вправе предположить, что сводится она к простому физиологическому акту.

Ан нет!

Для того, чтобы лечь в постель с существом иного пола, нужно, как минимум, одно условие: чтобы это существо тебе нравилось. Чтобы ты его хотел возразить: а любовь из-за выгоды? Проституция или, скажем, связь секретарши с шефом?

Бросьте, ребята. Проституткам это дело попросту нравится само по себе (это и есть тот самый секс), что же касается второго случая — долго ли секретарша продержится, имитируя страсть, на своем рабочем месте? Думаю — до первого случая, когда шеф это поймет.

Габриэль, молодой физик-стажер Матухарской лаборатории, не любил Эльзу платонически. Не любил он ее и неразделенно. О взаимности и речи не было. Он ее хотел. Очень хотел. И добивался несколько недель. (Что для Габриэля было непривычным, раздражающим — и тем более возбуждающим.) Поэтому, когда секретарша директора согласилась-таки сходить с ним на дискотеку, а потом посидеть в ресторане, а потом поехать к нему домой (на что он, честно говоря, не слишком расчитывал) — Габриэль был в восторге. Еще более восторженно он принял и продолжение вечера. Длился этот восторг, однако, не слишком долго. В три часа ночи Эльза включила радиоприемник. И вовсе не для того, чтобы романтической музыкой какой-либо экзотической или даже не очень экзотической радиостанции усладить ночное рандеву в любовном гнездышке. Нет, Эльза настроилась на Женеву, откуда в прямой трансляции шла процедура подписания — ну, да, очень важного документа, кто спорить будет? Габриэль спорить не собирался. Просто он считал, что не ко времени эта радиопередача, право же, не ко времени.

Но Эльза была настойчива. И приемник не выключала, хотя целиком слушанию радио и не отдалась.

В принципе, заниматься этим делом Габриэль любил независимо от обстановки. Но предпочитал отзывчивого партнера. А тут…

В один из кульминационных моментов совсем уже забывший про бубнящие из угла голоса, перемежаемые время от времени несколькими тактами самых разных гимнов, Габриэль услышал… громкий смех, который издавала своими нежными устами его пассия. Причем она отнюдь не прекратила свои телодвижения. Даже несколько ускорила темп и увеличила амплитуду. Но — продолжала хихикать.

Опешивший физик вдруг осознал, что и в радиоэфире звучит многоголосый хохот…

И возмутился, даже не выяснив, а чего они все, включая любовницу, собственно, хохочут? Не будем описывать разразившуюся сцену. Скажем лишь, что заманить в свою постель Эльзу удалось Габриэлю лишь через месяц, пройдя при этом через множество унижений.

Мир же весь этот месяц, не в пример незадачливому любовнику, продолжал веселиться.

2

Мир смеялся.

Он хохотал во всю глотку, расставаясь со своим прошлым. Классики были правы.

Все государства Земли подписывали в ООН договор о ядерном разоружении, заранее ратифицированный всеми парламентами. Каждый президент, премьер, король, генеральный секретарь — все главы государств — перед тем, как расписаться, считали непременным долгом выступить с речью, как правило, очень короткой и весьма лапидарной. Крупнейший успех имело выступление анфан террибль мировой политики, юного короля Марктвении Ричарда. Он произнес всего два слова — английское (вернее — американское) и русское, что неудивительно, поскольку воспитание свое король завершил в МГИМО:

— Эйчбам — пиздец!

Это вызвало в зале бурю несколько смущенного восторга, несмотря на затруднения синхронных переводчиков.

Единственным диссонансом прозвучало выступление лауреата Нобелевской премии мира, командующего войсками ООН Макса Симоняна, потребовавшего незамедлительно, на этом же заседании, решить вопрос о выделении дополнительных ассигнований на содержание этих войск, а также увеличение их численности. Он ссылался на резкую вспышку локальных войн, которая якобы грядет в связи с ликвидацией ядерного оружия, важнейшего элемента сдерживания.

Всерьез выступление старого милитариста, как Симоняна тут же окрестили, никто не принял. Как, впрочем, и речь некоего арабского шейха, разоблачавшего сионистов, стремящихся к созданию мирового правительства. Для воодушевленного мира оба эти выступления выглядели как… ну, примерно как пьяные выходки отвергнутых женихов на веселой свадьбе.

Так что шейх своего добился: вопрос об увеличении численности войск ООН даже не рассматривался, денег никто давать и не думал, и Симонян скоро вышел в отставку.

Именно в тот день, когда отставка нобелевского лауреата была с облегчением принята, директор Матухарской физической лаборатории послал по электронной почте письмо в ЮНЕСКО с просьбой выделить 100 граммов оружейного плутония из уничтожаемых бомб для физических опытов. Цель исследований — возсть превращения оного плутония путем облучения его быстрыми нейтронами в долгоживущий изотоп калифорния.

Подобными просьбами и ООН, и его дочерние организации были завалены. Почему-то всем понадобились оружейные плутоний и уран. Впрочем, несмотря на то, что мир продолжал ликовать и смеяться, спецслужбы государств-гарантов договора сложа руки не сидели, ибо очень не хотели терять специалистов из-за сокращений. А поскольку вопрос был горячий, одни спецслужбы перепроверяли результаты работы других. И поэтому не только ни грамма ядерной взрывчатки не попало в руки террористов, но и выдача хотя бы аптекарской дозы расщепляющегося материала организации, вызывающей хотя бы малейшее сомнение, начисто исключалась.

А вот Матухарская лаборатория свои боевые сто грамм получила быстро. Здесь сыграла роль не только безупречная репутация ее директора, но и, конечно же, мизерное количество запрошенного. Из ста граммов бомбу не сделаешь…

К экспериментам приступили немедленно по получении, но они грозили затянуться — очень уж невеликой была мощность циклотрона. Этого и следовало ожидать, и никто из сотрудников не понимал нервозности сеньора Гонсало. А чего, собственно, директор хотел? И куда гнать мустангов? И зачем ему понадобились вообще эти эксперименты? Такие исследования уже проводились, результаты, вполне положительные, опубликованы…

Директор, однако, с упорством и настойчивостью, достойными, по мнению его подчиненных, лучшего применения, гонял ускоритель на разных режимах круглосуточно, пока, наконец, не нашел оптимального. После этого все побочные исследования были свернуты, а все специалисты брошены на обслуживание циклотрона. Лаборатория превратилась в фабрику с четырехсменным режимом работы, причем без выходных. И все новые и новые миллиграммы изомерного калифорния отправлялись в директорский сейф.

Под смех и ликование мира, не имевших, правда, отношения к происходящему в Матухаре.

Впрочем, скоро — очень скоро! — миру стало не до смеха.

Ливень в степи — штука скверная. Во-первых, нет стока воды: вся округа плоская, как гладильная доска. Во-вторых, любой выдающийся на этой доской предмет — мишень для молнии, в том числе и человек. И, наконец, негде укрыться от падающей с неба влаги.

Но есть и один плюс: фронтовая авиация во время дождя прикована к аэродромам.

Человек перестает прислушиваться к далеким отзвукам, поглядывать на небо, а просто идет как быстрее, что при таком ливне является не столь уж легким делом. Впрочем, набрев на перевернутую штабную машину, он останавливается, заглядывает внутрь кузова и, что-то там обнаружив, лезет внутрь. Вскоре оттуда раздаются завывания радиоприемника.

Через некоторое время человек вылезает из фургона, толкая перед собой посыльный трицикл. Ездить на таком под дождем — удовольствие ниже среднего. Но человека это не останавливает. Драндулет на удивление легко заводится и срывается с места, буксуя в грязи и на склонах. Вовремя: в автомобиль, лежащий на боку, ударяет молния. В фургоне что-то загорается. Вскоре взрывается бензин.

Человек на трицикле не оглядывается. Воз, он не слышит взрыва. Воз, важнее другое: до предгорий становится существенно ближе. Воз, по радио он услышал то, что заставляет его спешить.

Когда дождь перестает, вдали уже никого не видно.

3

А теперь стоит поговорить о хобби.

В принципе трудно найти человека, у которого не было бы увлечения, не имеющего ничего общего с его основными занятиями. Академик филологии коллекционирует оловянных (сейчас, конечно, пластмассовых) солдатиков, разыгрывая с малолетним сыном целые сражения — и как же ему становится не по себе, когда однажды выросший сын заявляет, что заниматься этой мурой не желает и пора ему покупать мотоцикл, желательно 500-кубовую «Хонду»!

Полковник генерального штаба ищет по всем магазинам редкие издания поэтов серебряного века и гордится брошюркой какого-нибудь всеми забытого Сергея Городецкого куда больше, чем мобилизационным планом, за разработку которого вот-вот получит генеральское звание…

Заслуженный учитель Армянской ССР все свободное время, которого у учителя, кстати сказать, не так уж много, посвящает вырезанию на пшеничном зернышке полного текста… ладно бы «Ран Армении», а то ведь почему-то «Витязя в тигровой шкуре»!

Впрочем, все перечисленные хобби для большинства жителей бывшего Советского Союза, а ныне стран СНГ достаточно экзотичны. Для одних нужно иметь деньги, для других дополнительно к деньгам — еще и связи, для третьих — неиссякаемое терпение и твердую руку.

У советской интеллигенции было хобби, общее для всех: книги. Жить-то было невоз — ни поехать куда-то, за исключением дачи и — раз в десяток лет — в Крым (как правило, дикарем), ни построить дом, ни купить автомобиль — за исключением «Запорожца» либо «Москвича», при этом мобилизовав все финансовые ресурсы родных и знакомых… О, конечно, были люди, которым не то что «Волгу» — Волгу-матушку купить ничего не стоило. Но мы ведь не о них… А книги — да, надо было порой и поискать, и в очереди за подпиской постоять, но это даже придавало некий романтизм бесцветной, скажем прямо, жизни среднего интеллигента.

Было массовое хобби и у работяг. Нет, я не о домино, хотя столики для оной игры торчали во всех дворах. Я о — чем? Правильно, о водке. Дешево и сердито. Хотя в свое время официоз нажимал на миф о «рабочей интеллигенции», а недовольная «нерабочая» интеллигенция — на большие заработки рабочего класса — мы-то знаем, что и это — тоже миф… Жизнь работяг советского разлива была столь же бесцветна и куда более тяжела, чем у служащего. Водка скрашивала ее. Как книги — жизнь более образованных, но столь же несчастливых «белых воротничков»-совслужащих.

Стало быть, хобби скрашивает бесцветность жизни.

— Это у академика-то жизнь бесцветная? — удивится, а может, даже возмутится читатель. — Или у полковника генштаба?

А что, вполне может быть, что и бесцветная. Ежели он всю жизнь занимается тем, чем заниматься категорически не хочет, порою даже не подозревая об этом… Попал в колею — и поехало! Бывает такое, читатель, бывает…

Но как расценить хобби директора Матухарской лаборатории прикладной физики, о котором сообщила своему любовнику Эльза? Уж он-то, человек вполне состоявшийся, один из основателей отечественной физической школы, академик и лауреат, почетный член и доктор наук многих академий и университетов, да и вообще мужчина далеко не первой молодости — неужто на пороге семидесятилетия вообразил себя стратегом, которому не дали развернуться?

Поначалу Габриэль Эльзе попросту не поверил, но, памятуя недавнюю историю и не желая терять такую женщину, недоверия не проявил наружно. Хотя смешно было даже представить себе, что академик целыми днями в своем кабинете сидит над картами-трехверстками и рисует на них какие-то линии и значки… Но потом он совершенно случайно узнал подробности последней поездки шефа в столицу, его визита к президенту страны, закончившегося скандалом, который даже пресс-службе не удалось скрыть, а потом — приема в генштабе, откуда его буквально выставили, хотя и достаточно вежливо — и засомневался. «А уж не выживает ли старичок из ума?» — подумал вдруг Габриэль Охара, к этому времени переведенный из стажеров в ведущие специалисты и посему позволявший себе иногда сомневаться в авторитетах. «Особенно если задуматься над этой историей с калифорнием…» Задуматься действительно стоило. К сожалению, наш герой думал над этим мало и, как выяснилось, совсем не в том направлении..

4

Началось, естественно, на Ближнем Востоке. Как всегда, палестинцы забросали камнями израильский патруль. О дальнейшем рассказывать не стоит — сценарий известен всем. Но лишь до определенного момента. До момента, когда, не ожидая одобрения чрезвычайной сессии Лиги арабских государств, в Ливане высадились соединенные силы Египта и Ливии, в якобы нейтральную Иорданию вошли неизвестно откуда взявшиеся войска Саудовской Аравии, а сирийская авиация начала не слишком удачные бомбежки Израиля.

В это же время моджахеды, объединившись со спустившимися с гор остатками талибов, перешли границы Таджикистана и — чего уж никто никогда не ожидал — Туркменистана, попутно захватив Термез. Пока таджики не очень успешно останавливали натиск объявивших без всяких экивоков даже не джихад, а центральноазиатский газават душманов (как их тут же окрестили, вспомнив не столь давние времена), Туркменбаши вылетел в Москву, где не появлялся бог знает сколько лет — и, как потом оказалось, навсегда. Москве было не до среднеазиатских соседей. Китай предъявил России ультиматум о пересмотре кабальных имперских договоров, и ни о какой помощи государствам «ближнего зарубежья» не могло быть и речи…

Соединенные Штаты были вынуждены вывести войска из Персидского залива после того, как авианосец «Форрестол» был потоплен иракскими камикадзе. Общественное мнение США было категорически против гибели американских ребят…

Срочно созванный и непрерывно заседающий Совет безопасности ООН хотел было вернуть Макса Симоняна на покинутый им пост, но тот отказался, заявив, что он — не пожарник. Впрочем, предложил кандидатуру своего однофамильца, известного под кличкой «Горный волк». Но, прежде чем хотя бы заговорить о нем как о возм командующем войсками ООН, нужно было сначала признать Карабах неотъемлемой частью Армении… Такие вот пироги.

Впрочем, это все дела дипломатические, международные. О мировой войне речи не шло и не могло идти. И большинство населения земного шара (за исключением тех, на чьи непосредственно головы сыпались бомбы) не слишком переживало по поводу локальных конфликтов. Чего там, договорились о ядерном разоружении — договорятся и об остальном!

Во всяком случае, именно этот аргумент приводил Габриель Охара на вечеринке в лучшей кантине Матухары, когда его приятели, такие же физики, пытались перевести разговор на международные события. Габриэль руководил сменой, работал, как и все, практически без выходных, но по должности — вдвое больше других, не понимал смысла работы, оторвавшей его от докторской диссертации, был зол на шефа, на бестолковых подчиненных, на жару и желал лишь одного: развеяться. (Эльзу шеф неожиданно отправил в отпуск, и она укатила в Майами, оставив безутешного Габриэля размышлять об их отношениях, чему никак не способствовал режим его работы.) А тут болтовня о политике… Ну, что вы смыслите в политике, жеребятки? Вы и в физике-то — ни уха, ни рыла! Вот ты, Симон, я же рецензировал твой дипломный проект. Ведь переписывать пришлось! А ты, Фицстивен? Теперь-то мне понятно, почему выпускник Массачусетского технологического поехал искать работу в Центральную Америку! Дома тебя к ускорителю на пушечный выстрел не подпустили бы!

Закончилось, естественно, дракой. А драться Охара, несмотря на не слишком геркулесовское телосложение, умел. Так что развеяться все же получилось, хоть и иным, чем желалось, образом…

Утром в дверь коттеджа Охары позвонили. Габриэль в это время тщательно намазывал разведенной в оливковом масле бодягой фонарь под правым глазом (это Фицстивен, конечно, он, сволочь, левша…) и появился перед посыльным не в лучшем виде. То, что он услышал, чуть не повергло его в шок:

— Синьор Габриэль, вас директор вызывает…

Бензин в трицикле кончается, когда до гор вроде бы рукой подать. На самом деле — еще километров пятнадцать.

Человек с сожалением пинает машину в колесо, присаживается боком на подножку, достает из рюкзака еду и свернутый лист толстой бумаги. Перекусывая, что называется, «на ходу», разворачивает его. Это карта. На правой руке человека — компас. Видно, что обращаться с этим нехитрым оборудованием человек умеет. Смотрит на карту, прикидывает… В это время из-за гор появляется самолет. Штурмовик, винтовой, устаревшей модели, но вполне работоспособный. Человек, заслышав звук двигателя, прикидывает расстояние, отбегает на полсотни метров от своего экипажа, падает на землю.

Штурмовик пролетает мимо. Человек лежит неподвижно несколько минут. Потом встает, еще раз смотрит на карту, снимает с багажника рюкзак и чехол с винтовкой… Снова прислушивается, снова падает. Самолет пролетает в обратном направлении.

Разведка.

Скоро надо ждать армию.

Человек встает и идет к горам. Медленно. Устал. Очень устал, но идти надо…

5

Директора Габриэль любил и уважал. Уже хотя бы за то, что тот взял его на работу после окончания столичного университета без всякой протекции — с улицы, что называется. И продвигал по службе — впрочем, вполне заслуженно.

— Ну, сынок, пора… — раздумчиво сказал дон Гонсало вместо ответа на приветствие.

— Что… пора? — недоумевающе спросил «сынок» (никогда его так директор не называл. И вообще: Габриэль не знал причины вызова, но добиться от шефа объяснений, почему свернуты все другие работы и зачем вообще понадобился калифорний-251 — решил твердо. Так что разговор повернулся не в том направлении с самого начала).

— Ты ведь охотник? И в армии служил? Ну, отлично. Глянь-ка, как тебе?

Директор достал из сейфа коробочку вроде тех, в которых ювелиры продают кольца и запонки. Габриэль открыл ее… Пуля. Ну да, пуля. Вопросительно посмотрел на шефа — тот не менее вопросительно смотрел на него. Что такое… Пуля от снятой лет двадцать назад с вооружения, но до сих пор высоко ценимой охотниками винтовки системы «маузер» — у Габриэля, кстати, тоже была такая. Вес — известно — девять граммов, цвет… ну, пуля-то, видать, старая, вот и покрылась патиной. Что за черт?! Возмущенный Габриэль чуть не сказал последнюю фразу вслух, но тут директор спросил:

— Ты вообще-то газеты читаешь? Радио слушаешь? Ну, хотя бы телевизор смотришь? Ах, нет… Что в мире творится — знаешь?

— Какое нам дело до Ближнего, Среднего и Дальнего Востока? — возразил Охара.

— Дело не в Востоке, дело в Западе… — ответил директор. — Две недели в мире заварушка, а ООН не реагирует, да и США тоже… вон — войска домой вернули…

— Ну, и что?

— А то, что ты, хоть и невинный младенец в политике, должен все-таки понимать, как отреагируют Соединенные Штаты, если на Аврелию нападет Бальтазар. Ну, как?

У прекрасной Аврелии и в лучшие (худшие то есть) времена армия была куда меньше, чем у маленького Бальтазара, заслужившего прозвище «Латиноамериканской Спарты». А территория — куда как больше. В прошлом веке это послужило причиной четырех войн, причем третья из них пришлась аккурат на Вторую мировую, когда США завязли на Тихом океане и ничем не могли помочь Аврелии. В результате Бальтазар отхватил земли по самое Кордуйское ущелье, а аврелианцы отступили за горы. Так оно потом по мирному договору и осталось. Правда, сейчас в Бальтазаре — вялотекущая гражданская война, но случай-то какой! В самый раз помириться и вцепиться в соседа. Охара вовсе не был таким невинным младенцем в политике, каким хотел казаться. Он твердо помнил чью-то максиму: «Если ты не занимаешься политикой, это еще не гарантирует от того, что политика не займется тобой».

Неужто займется?

Нет, не может быть… Но аргументы, примененные Габриэлем во вчерашнем споре, здесь были явно не к месту. Поэтому он спросил:

— А что, есть поползновения?

— Еще какие, — скривился директор. — Ночью по радио передали: противоборствующие силы Бальтазара заключили мир и организовали коалиционное правительство. Жди войны! Ущелье защищают две пограничные роты, так что ясно, чем все кончится…

Молодой физик прекрасно представлял, чем все кончится. В прошлую войну он был ребенком, но за два дня, пока не вмешались США, у него успели погибнуть почти все родственники, хотя ни одного военного среди них не было: кто под бомбежкой, кто под напалмом… В деле освобождения исконно бальтазарских территорий, нагло захваченных соседями под прикрытием неравноправного договора, не имеющего ныне силы, «спартанцы» сил не жалели и средств не выбирали… Ох, много кровушки прольется…

— Значит, надо записываться в армию… — раздумчиво произнес докторант.

— Много ты в армии навоюешь, — пренебрежительно заявил директор. — Слушай меня! Вон до дворе — видишь? — лендровер. Багаж уже там. В рюкзаке — самое необходимое, это если вездеход не доедет. И — жмите к ущелью. Боюсь, что времени осталось мало.

Габриэль ничего не понимал.

— Зачем?! Зачем — к ущелью?!

Директор опустил взгляд к столу. Габриэль проследил за взглядом… и все понял.

— Двести пятьдесят девятый?!

— Двести пятьдесят девятый.

Еще три самолета появляются из-за гор. Но человек уже на месте. В складках местности его не видно. Да и темнеет уже. Он не обращает внимания на авиаразведку. Распаковывает рюкзак. Переодевается в сухое, а мокрую одежду бросает на землю. Сует под комбинезон химические грелки, еще на одной разогревает консервы. Ест и залезает в спальный мешок. Засыпает. Видно, час «Ч» еще не наступил…

6

Опасения директора, к сожалению, оправдались — лендровер не доехал.

Километрах в восьмидесяти от границы, когда вездеход пробивался через встречную колонну беженцев и панически отступающих солдат, их накрыло бомбовым ковром. Отправив раненого Симона — он был напарником Габриэля — на попутной телеге назад, физик вытащил с заднего сиденья объемистый рюкзак и под изумленными взглядами уцелевших зашагал к границе.

За сутки пути было о чем подумать и было что вспомнить. Например, рассказ директора. О том, как дон Гонсало стучался во все правительственные двери и как прекраснодушные политики не принимали всерьез его прогнозов. Процветающая страна не желала тратить деньги на вооружение и пополнение армии. Это было не нужно, по мнению президента, министров и депутатов. Это было не модно, если говорить прямо.

О том, как ни одна газета, ни один телеканал, ни одна радиостанция страны не соглашались опубликовать прогноз или разрешить выступить дону Гонсало. Да и что физик, далекий от реальной жизни, мог в своем заштатном городке, известном лишь физической лабораторией — и то не первоклассной — понимать в политике?

И о том, как дон Гонсало решил действовать сам…

Габриэль был не единственным посланцем. Один из молодых физиков вылез из лендровера на половине дороги. В его рюкзаке лежала радиоуправляемая мина, а зарыть ее он должен был на предполагаемом месте основного десанта противника, буде он состоится. Второй, из «обслуги» циклотрона, инженер-электрофизик, известный в основном не способностями ученого, а боевым прошлым (майор в отставке, с которым шеф у карт-трехверсток и уединялся), вылетел в столицу. Его держали в резерве. В кармане у бывшего майора был допотопный парабеллум…

Человека, и так-то спавшего вполуха, будит далекий рокот моторов. Он вылезает из мешка, тщательно его застегивает, складывает, всовывает в рюкзак. Открывает чехол, собирает винтовку. Затем из огромного кармана рюкзака вынимает какую-то одежду. Тщательно надевает ее. Обтягивающий человека с шеи до пят комбинезон блестит в полумраке, как зеркало.

Достает коробочку, открывает ее. В ней — один патрон. Человек заряжает им винтовку, досылает в ствол. Начинает прилаживать на винтовку оптический прицел, затем, усмехаясь, бросает его на землю.

Шум моторов все ближе и громче. Он раздается из ущелья. Человек снова берет рюкзак, копается в нем, затем выворачивает содержимое к ногам. Поднимает с земли шлем с затемненным стеклом перед глазами, надевает его, ложится перед валуном, готовится к стрельбе.

Появляются первые танки. Горы вновь переваливают штурмовики — на этот раз их девять, летят тремя звеньями. Человек пытается стереть пот, но рукав комбинезона натыкается на стекло. С шумом выдохнув воздух, человек нажимает на спуск.

7

Грибообразное облако видели за сотню километров. Наступление захлебнулось: Кордуйское ущелье было (вот уж воистину — было! Теперь его не существовало!) единственным путем между двумя государствами, по которому могли пройти сухопутные силы. А одной авиацией да десантами войну не выиграешь…

В эти дни в Серпухове и Тель-Авиве, Новосибирске и Сеуле — и еще в десятке городов Земли — физики круглосуточно стояли у циклотронов, синхрофазотронов, ускорителей на встречных пучках. Сырья, слава богу, хватало. Его и надо-то было совсем немного…

Критическая масса калифорния-259 — девять граммов.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7