Дело об отравлении в буфете [Андрей Дмитриевич Константинов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Андрей Константинов Дело об отравлении в буфете
Рассказывает Алексей Скрипка
"Скрипка А. Л., 1970 г.р., заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части, убежден, что обладает врожденными талантами не только в области коммерции, но и в сфере расследовательской журналистики. Известен своими беспорядочными связями с представительницами противоположного пола. В последнее время безуспешно пытается прекратить служебный роман с сотрудницей Агентства Горностаевой В. И.".Из служебной характеристики
Я сразу понял, что день будет плохим. Так оно и вышло. День оказался мерзопакостным. Утром по коридорам Агентства бродила толпа незнакомых мне людей. «Стажеры!» — ужаснулся я, вспомнив, что именно сегодня ожидался большой заезд собиравшихся постажироваться в «Золотой пуле» журналистов. Обнорский, объездивший уже почти всю страну со своими лекциями о том, что такое настоящий расследователь, что он ест, с кем спит и как работает, всегда в конце семинаров приглашал слушателей — а особенно слушательниц — приезжать в Петербург посмотреть на то, как устроена жизнь в Агентстве. Вот они и приезжали. Нам с Повзло с трудом удавалось направить этот поток в более-менее организованное русло. Сегодня по плану должны были приехать шестеро стажеров — по-моему, из Хакасии, Удмуртии, Магадана и Эстонии. — А где Повзло? — спросил я у секретаря Обнорского. — Болен. Сегодня не появится. Это была очень несвоевременная болезнь. Поскольку именно Повзло и должен был заниматься стажерами — по крайней мере распределить их по отделам. Впрочем, я решил эту проблему за пять минут. Двоих отправил к Спозараннику. Двоих — к Соболину в репортерский отдел. Одному велел дожидаться Агееву. Только с последним стажером возникла заминка. Он решительно не хотел говорить по-русски. — Вы кто? — спросил я молодого человека (правда, определить, молодой это мужчина или молодая женщина я с первого взгляда не смог, ну да какая, в конце концов, разница, подумал я). — Тере, — ответил он. — Значит, ты — Тере, а я — Леша. Насколько я понимаю, ты из Таллина. И как там у вас? — Кюльм. — Это хорошо, что у вас кюльм. Вот моему приятелю недавно подарили собаку — какой-то жутко редкой китайской породы. С родословной, все честь по чести. И в этой родословной уже было написано имя собачки — что-то типа твоего кюльма, только в три раза длиннее. Так вот он это слово выговорить не мог. И звал собачку то ли хунвейбином, то ли хуйвенбином. В общем, тоже не по-русски, но приятелю моему почему-то нравится. Его, правда, один раз пытались в милицию забрать за оскорбление общественной нравственности, но милиционеры оказались ребята лингвистически подкованные, водки с ним выпили и домой отпустили. Вот у тебя в Эстонии как собак называют? Стажер не ответил. То ли своим рассказом я задел какие-то струны его души, то ли он действительно не знал русского языка. Тут меня осенило. Я понял, что единственным человеком в Агентстве, который мог методически правильно провести стажировку лица, не владеющего русским языком, был Глеб Спозаранник — потому что всем известно, что у Спозаранника разработаны методики на все случаи жизни. Но главный расследователь Агентства оказался хитрым евреем, хотя по паспорту и значился молдаванином. Он начал торговаться. — Конечно, Алексей Львович, — оказал Спозаранник, — я могу пойти вам навстречу и взять на стажировку еще одно физическое лицо, но и вы должны выполнить мои просьбы, которые я излагал в служебных записках за исходящими номерами 22-4 и 143-5. А именно: во-первых, обеспечить меня пейджером и, во-вторых, разрешить мне взять на работу в отдел референта. — А зачем вам референт? — не удержался я, хотя знал, что задавать подобные вопросы Спозараннику глупо, он сейчас начнет говорить про пользу, которую данный референт будет приносить Агентству. — Референт, о котором я говорю, будет приносить пользу мне, а значит, и моему отделу, а следовательно, и всему нашему Агентству, и, в частности, вам, Алексей Львович, — сказал Спозаранник. — А какой пол будет у этого референта — мужской или женский? — Какое это имеет значение? — Один мой знакомый — большой, кстати, в прошлом начальник, постоянно менял секретарш. Поработают они у него от силы месяца два, и он их увольнял — говорил, что пользы от них никакой, сплошной интим, а через это постоянные скандалы в семье. И вот решил он взять на работу не секретаршу, а секретаря, то есть мужчину. И что вы себе думаете, Глеб Егорович? Буквально через месяц у них начался жуткий роман, знакомого моего уволили из больших начальников, и теперь он показывает свой безволосый торс в клубе «96». Поэтому я ваше желание обзавестись референтом не одобряю, о чем и сообщил Обнорскому. И пейджера вам тоже не дам. Потому что я отвечаю в Агентстве за хозяйственную безопасность, что означает неуклонное стремление к повышению рентабельности и вытекающей отсюда экономии средств. К тому же один пейджер у вас уже есть. — Если так, — сказал молдаванин Спозаранник, оказавшийся при ближайшем рассмотрении лицом иной национальности, — ничем не могу вам помочь, стажируйте своих иностранцев сами. Так Тере стал моим личным стажером.
* * *
Потом появился Обнорский. Он не поздоровался и сухо предложил проследовать в его кабинет, — это не предвещало ничего хорошего. За мной в кабинет Обнорского зашел и мой стажер. Теперь он не отходил от меня ни на шаг. — Это кто? — хмуро спросил Обнорский. — Стажер. Он по-русски не понимает. Обнорский тут же перестал обращать на стажера внимание. Он сказал, что вчера в агентском буфете получили отравление четыре сотрудника — три отравились серьезно. Соболин вообще лежит в реанимации. Об отравлении я знал, поскольку вчера сам отвозил по домам страдавших животами Агееву и Горностаеву. Оказалось, что ночью Агеевой стало хуже — ее отвезли в больницу. Так же были госпитализированы Повзло и Соболин. Все они обедали в нашем буфете. — Если с ними что-то случится, я тебя под суд отдам, — заявил Обнорский угрожающе. Я понял, что Обнорский говорил совершенно серьезно. Шеф считал, что в отравлении виноват я, поскольку именно я отвечал за закупку продуктов в буфет. Естественно, соблюдая режим экономии, я старался покупать продукты по самым низким ценам. И вот теперь Обнорский кричал, что именно это мое крохоборство и привело к столь ужасающим последствиям. Я пытался объяснить шефу, что дешевые продукты еще не значат некачественные, но он ничего не слушал. Я решил, что дальнейший спор только усугубит мое положение и лучше уйти. Стажер вышел вслед за мной. — Ну, что скажешь? — спросил я его. — Коле лугу, — сказал он. Надо было что-то делать. Надо было спасать мое честное имя — имя главной хозяйственной опоры Агентства «Золотая пуля». То есть проводить собственное независимое расследование. Сам я в нашем буфете не питаюсь, поскольку давно исповедую принцип: не пей, где живешь, и не ешь, где работаешь. Тем не менее я ни на секунду не верил, что столь массовое отравление могло случиться из-за меня. — Надо выяснить, кто и что вчера ел, — сказал я своему стажеру. Он кивнул, как будто что-то понял.* * *
Итак, мне надо было поговорить с отравившимися: Горностаевой, Агеевой, Соболиным и Повзло. Ехать домой к Горностаевой мне не хотелось. Наши отношения длились уже слишком долго, впрочем, Горностаева, в отличие от меня, явно не собиралась их заканчивать. Поэтому я попросил проведать Горностаеву Шаховского, сказав, что Валя замечательная девушка и, по моим наблюдениям, давно смотрит на него с вожделением. «А рыжие девушки (Горностаева, как известно, была рыжей), — сказал я ему, — жутко страстные особы». И рассказал ему историю про одну рыжую женщину, которая имела мужа, трех любовников, четырех телохранителей и шофера с «мерседесом» в 140-м кузове и успешно справлялась со всей этой небольшой армией. Шаховский выслушал весь этот бред и радостно попрыгал к Горностаевой. Я пожелал, чтобы все у них получилось. А сам поехал в 46-ю больницу, где одновременно, хотя и в разных палатах, лежали Повзло и Агеева. Николай чувствовал себя неплохо, рассказал, что вчера ел куру-гриль и салат оливье, запивая все это томатным соком из пакета. Агеева, в отличие от Повзло, почему-то лежала в индивидуальной палате. Она была одета в цветастый халатик, разрисованный неизвестными мне, но, видимо, известными Агеевой животными, и была похожа на домработницу, прилегшую отдохнуть после протирки рояля. — Ах, Лешенька! — сказала она. — По-моему, я умираю. — Понос? — спросил я участливо. — Сердце. Тахикардия, наверное. Дайте вашу руку. Вы должны это почувствовать. Она взяла мою руку и положила себе на грудь. — Чувствуете? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Ну, как же, — сказала Агеева, — это, наверное, халат мешает. — И убрала мешавшую правильной диагностике болезни ткань. — Чувствую-чувствую, — сказал я, испугавшись, что мое независимое расследование может остановиться, едва начавшись, — ужасная тахикардия. Но вы мне лучше скажите, что вы вчера ели? — Разве я ем, — ответила Агеева. — В моем возрасте есть нельзя. Я попытался вспомнить возраст Агеевой — что-то за сорок. Решил, что еще в самый раз, но взял себя в руки — настоящий расследователь, как учит Обнорский, должен помнить, что сначала расследование, а бабы — потом, так сказать, в качестве приза. — Марина Борисовна, не отвлекайтесь, — попросил я. — Так что вы вчера ели? — Рагу. Немножко. Два раза. Салатик витаминный. Две оладушки. Пирожок с мясом. — А кто с вами обедал? — Да масса народу. За моим столиком — Горностаева, Соболина и Соболин. За соседним — Повзло с какими-то мужиками. Еще, по-моему, Спозаранник с Гвичией заходили…* * *
В реанимацию к Соболину меня не пустили, хотя и сказали, что его состояние уже не внушает опасений и уже завтра его переведут в общую палату. Я попытался выяснить, чем отравился Соболин, — мышьяк, там, цианистый калий или еще какая гадость? Но мне сказали, что никаких мышьяков или цианидов в Соболине сроду не было. Простое пищевое отравление, ну, в крайнем случае, какой-нибудь органический яд. — Жалко, — сказал я по-прежнему сопровождавшему меня стажеру Тере, — что это не мышьяк. — Яа, — сказал стажер. — Вот если бы это был мышьяк, — продолжил я свои размышления вслух, — мы бы с тобой в два счета доказали, что это было преднамеренное отравление. Но надо было выяснить, чем же все-таки вчера питался Соболин и почему не отравилась его жена? Я решил идти напролом и, прижав Аню Соболину к стенке, спросил страстным шепотом: — Вы что вчера ели? Соболина не пыталась сопротивляться и ответила тоже шепотом: — Соболин борщ и жареную печенку. Я — борщ и салат. Следующий допрос я учинил Шаховскому: — У Горностаевой был? — Был. — Получилось? — Не получилось. — Так ты небось с ней о культуре говорил? — Не говорил я с ней о культуре — я о ней ничего не знаю. — Это ты зря, брат. Горностаева, она хоть и рыжая, а о культурных вещах — про Мопассана, например, или про Таню Буланову — поговорить любит. Она после таких разговоров страстная становится — жуть. Уж я-то знаю. — Так Таня Буланова — это тоже культура, — обрадовался Шаховский. — А ты думал! — подтвердил я. — Ну ладно, выяснил, что она вчера ела? — Выяснил: рагу и лимонный пирог.* * *
Кто — то потянул меня за рукав. Оглянулся — стажер. — Кус ма саан сюйа? — о чем-то своем спросил он. — Кушать хочешь, — понял я. — Сейчас зайдем в кафе, а потом — по домам. Ты, кстати, где устроился? — Ма тахан магада. — Понял — нигде. Ладно, пока можешь пожить у меня. Стажер оказался на редкость хозяйственным человеком — посуду помыл и на кухне подмел пол. — Ну, садись, — сказал я ему, когда он закончил занятия домоводством. И достал из холодильника бутылку водки. — Сейчас составим план расследования, как учит наш великий учитель Андрей Викторович Обнорский. Стажер поднял стопку с водкой и сказал: — Тервисекс! — Э, брат, ты загнул, — тут же отреагировал я. — Это, может, у вас в Эстонии секс между малознакомыми молодыми людьми — дело плевое. А я человек с устоями. Я не могу так — первый день и сразу секс. Что обо мне в Агентстве скажут? Да и ориентация у меня вроде другая. По крайней мере, была. Но водку мы все же выпили. И я быстро набросал план расследования. — Значит, Тере, — пояснил я стажеру, — знаем мы с тобой пока немного. Отравились четыре человека. Они ели: двое рагу, двое — борщ, один — печенку, один — куру-гриль, трое — салаты. Ну, скажи, не мог же я купить все это некачественное — и печень, и куру, и свеклу для борща. — Кус мина маган? — о чем-то своем спросил стажер и клюнул носом в стол. — Ты не спи. Ты стажируйся. Нам надо будет завтра отыскать какой-то общий отравляющий ингредиент. Придется опять говорить с нашими больными. И заодно выяснить, что это за мужики обедали вместе с Повзло. Утром в Агентстве меня ждал сюрприз в виде Глеба Спозаранника, который сообщил, что Обнорский уехал в Москву и поручил ему, Спозараннику, довести до моего сведения, что теперь закупка продуктов в буфет будет контролироваться лично Спозаранником. — Так ты, Глеб, и закупать все это будешь? — Нет, — сказал Спозаранник, — закупкой продовольствия будешь по-прежнему заниматься ты, а я буду контролировать твои действия. Я уже решил было расстроиться и пойти в свой кабинет написать длинное — страницы на три — заявление об уходе, где ненавязчиво упомянуть все недостатки Обнорского и его пса-рыцаря Спозаранника. Но потом решил повременить. — А Обнорский разъяснил вам, Глеб Егорович, методику осуществления контроля за качеством закупаемого мною продовольствия? — Нет. Я думаю, что мы сейчас с вами найдем взаимоприемлемую формулу. — Я ее уже нашел. Как заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части я поручаю вам, господин Спозаранник, лично пробовать все продукты, которые я буду покупать для буфета. Сейчас напишу соответствующий приказ. Я уже предвкушал, как Спозаранник будет пробовать на зуб сырую свинину и нечищеную картошку, а потом с периодичностью в десять минут бегать в туалет, но Глеб почему-то отказался выполнять мое распоряжение и пошел писать докладную шефу. Я со своей сторону тоже написал докладную на Спозаранника. Мы положили их на стол Обнорского, чтобы он, когда приедет, рассудил нас. А до этого момента я повесил на двери буфета большое объявление: «Закрыто в связи с проведением независимого расследования». Мой стажер, естественно, присутствовал при нашем разговоре со Спозаранником — на него теперь никто не обращал внимания, в Агентстве, наверное, считали, что мы с ним что-то вроде единого организма — Скрипка с эстонским имплантантом. — Ну что скажешь? — спросил я у стажера. — Мулле эй меэльди сеэ инимене. — Точно. Но нам надо ускорить наше расследование. А то вернется Обнорский и за шутки со Спозаранником нас по головке не погладит. Впрочем, все было не так плохо. Горностаева уже окончательно поправилась и даже вышла на работу (впрочем, я старался не заглядывать в ее кабинет). Агеева перебралась из больницы домой. Соболин шел на поправку. Я проинструктировал Шаховского, что надо выяснить у Горностаевой, а сам вместе со стажером отправился к прочим пострадавшим. Я долго мучил Повзло на тему позавчерашнего обеда. К уже известному добавилось лишь то, что он активно солил и перчил все потребляемые блюда. А в буфете он был с двумя мужиками — хозяевами фирмы «Рита», которые предлагали Агентству расследовать историю с угрозами, которые они периодически получают. — Расследовать там было особенно нечего, — пояснил Повзло. — Ничего интересного — кто-то звонит, что-то говорит. Я предложил им вариант расследования на коммерческой основе, они сказали, что подумают, и ушли. Володя Соболин тоже ничего интересного не рассказал: пообедал, почувствовал себя плохо, никого не подозревает, считает, что отравление — случайность. — А перцем или солью ты пользовался? — решил спросить я у него для очистки совести. — Конечно.* * *
К Агеевой пришлось ехать домой в ее огромную квартиру в центре. Начальница архивно-аналитического отдела была одна — муж с детьми на даче, объяснила она. Халатик на ней был уже другой — поскромнее и, видимо, подороже. Стажера мы посадили в уголке на кухне, а я начал процедуру допроса: — Прошла ли тахикардия, Марина Владимировна? — Прошла, но чувствую себя ужасно. А во всем виноваты вы, Алексей, — зачем вы купили такое мясо для рагу? — А зачем вы его ели два раза? — парировал я. — Вот одной моей знакомой сказали, что если питаться кактусами, то можно сбросить килограммов двадцать за неделю. — Разве мне нужно худеть? — спросила Агеева. — Давайте я вам покажу, у меня все в норме. — Покажете — но потом, сейчас у меня расследование. Так вот, эта моя приятельница стала лопать кактусы, стала зеленая и противная. И только потом выяснилось, что она их ела не правильно — надо было запивать текилой и не вынимать колючек. — У меня кактусов нет, — отреагировала Агеева, — а текилой могу напоить. — Что ж, можно и выпить, — согласился я. Агеева ловко разлила текилу. Стажер поднял свой бокал и произнес: — Тервисекс! Я посмотрел на него с удивлением: — Ну ты, Тере, просто половой гигант. Я же тебе объяснял, что сейчас не до секса, сейчас надо расследованием заниматься. — Ну-ка, Марина Борисовна, перечислите еще раз, что вы ели позавчера, — попросил я. Агеева перечислила. Выяснилось, что вчера она забыла упомянуть две трубочки с шоколадным кремом и бутерброд с ветчиной. Я поразился ее прожорливости, но деликатно спросил: — Перец, соль? — Что? — Употребляли? — Я ем только пресную пищу. А перцем, по-моему, немножко посыпала. Напоследок я спросил, нет ли в домашней библиотеке Агеевой какой-нибудь книжки про яды. — Конечно, есть, — с радостью сказала она и повела меня в недра своей квартиры. Она поставила изящную лесенку около уходящей к недоступным высотам потолка книжной полке и ловко забралась по ступенькам. — Держите меня, — крикнула она сверху, — это на самом верху. Я обхватил ее за лодыжки, Агеева потянулась вверх. Халатик стал коварно подыматься. Я внимательно осмотрел колени Агеевой — они мне понравились. Открылись бедра что-то внутри меня заволновалось. Я запрокинул голову и стал смотреть на главного архивного аналитика Агентства снизу, забыв о необходимости удерживать Агееву в нужном положении. Впрочем, она тут же напомнила мне об этом: — Леша, вы меня плохо держите. Держите выше и крепче! Я переместил свои руки выше. Агеева, видимо, осталась довольна, потому что на время указания сверху перестали поступать. Наконец Марина Борисовна закончила свои поиски и скомандовала: — Держите крепче, я спускаюсь. Через пару минут спустившаяся с потолочных вершин Агеева оказалась у меня в руках. «Пора реализовывать советы стажера. Немного секса хорошему расследованию не помеха», — подумал я, и тут на пороги библиотеки показался мой стажер: — Ма тахан сюйа, — сказал он. Я отпустил Агееву. Я не мог допустить, чтобы у стажера сложилась не правильное восприятие расследований по методу Обнорского. — А мы тут книжками балуемся, — пояснил я стажеру наше поведение. — Торе, — сказал он. — Кстати, Марина Борисовна, где та книга, которую мы искали, — спросил я, заметив, что в руках у Агеевой ничего нет. — Я вспомнила, Алексей Львович, — сказала она официально, — я эту книгу кому-то отдала. — Кому? — Кому-то из наших. По-моему, Соболиной.* * *
Первым, кого я встретил в Агентстве, был Шаховский. — Все получилось! — сообщил он мне возбужденно. — У вас с Горностаевой была радость секса? — уточнил я. — Нет, до этого еще далеко. Но я поговорил с ней о культуре, как ты и советовал. — И что ты сказал? — Я сказал, что Буланова — это круто. — А она? — Она кивнула. — Да, я вижу ты на правильном пути. В следующий раз поговори о Сорокине. — Я его знаю, — обрадовался Шаховский. — Это бригадир такой у Лома был, его застрелили два года назад в Зеленогорске. — Нет, про этого можешь поговорить с Завгородней. А с Горностаевой поговори о другом Сорокине — он книжки пишет, про сало и всякое такое. — Ага, — кивнул Шаховский. — Так ты выяснил у Горностаевой про отравление? — Выяснил: сок, рагу, перец… Я открыл дверь буфета и в течение часа обыскивал помещение. Банки с перцем мне найти не удалось. Я опечатал дверь, чтобы никто не мог проникнуть на место происшествия и отправился писать служебную записку Обнорскому. Расследование было закончено, а преступление раскрыто.* * *
В отчете для Обнорского я написал, что картина отравления мне совершенно ясна: преступник подсыпал в баночку с перцем какой-то органический яд, в результате чего и пострадали несколько сотрудников Агентства. После этого преступник забрал орудие преступления с собой. Таким образом, очевидно, что преступление совершил или сотрудник Агентства, или человек, регулярно бывавший в агентском буфете. Анализируя личности потерпевших, я пришел к выводу, что злоумышленниками могут быть или Валентина Горностаева, или Анна Соболина. Возможные мотивы: у Горностаевой — месть Скрипке А. Л. (то есть мне), в связи с тем, что наши внеслужебные отношения переживают кризис. У Соболиной — попытка ликвидировать или мужа Соболина В. А., или бывшего любовника Повзло Н. С., или их обоих. Кроме того, писал я, мне удалось выяснить, что Соболина интересовалась специальной литературой о действии различных ядов, что является косвенной уликой, подтверждающей ее причастность к данному преступлению. Также стоит обратить внимание на то, что Горностаева сама оказалась жертвой отравления, а Соболина, хотя и питалась одновременно с отравившимися в буфете, не пострадала. В конце своего послания Обнорскому я резюмировал: «таким образом предлагаю снять с меня все обвинения в закупках недоброкачественных продуктов. Судьбу Соболиной предлагаю решить, не предавая делу огласки…» — Нравится? — спросил я у стажера, зачитав ему написанное. — Яма, — сказал он. Я понял, что он восхищается мной. Для очистки совести я попросил Родиона Каширина выяснить, кто является учредителями фирмы «Рита». Через двадцать минут он сообщил, что учредителей у этой «Риты» всего двое: Виктор Михайлович Петров, 1969 года рождения и Борис Львович Штатенбаум, 1965 года рождения.* * *
Обнорский вернулся только через два дня. Все это время я скрытно следил за Соболиной и поражался ее самообладанию — чуть не убила четырех человек, а на лице ни тени страдания и раскаяния. Впрочем, чего страдать — все живы-здоровы. — Может быть, это была репетиция? — поделился я соображениями со своим стажером. — Надо удвоить бдительность. Наконец Обнорский появился на работе, я отдал ему свой отчет, ожидая если не благодарности, то хотя бы снятия подозрений в профессиональной непригодности. Благодарности я не дождался. Обнорский орал как недокастрированный кот: — Сколько раз я тебе говорил, что твое дело — хозяйственное. Не лезь в расследователи, если в этом ничего не смыслишь! Провинился — получи пару затрещин. Кормил людей дерьмом — повинись, обещай исправиться, может, я и прощу! И нечего спихивать с больной головы на здоровую. Не трогай Соболину! Я подумал, может, у него роман с Соболиной, а я про это ничего не знаю. Может, даже Соболина травила мужа и любовника по прямому указанию Обнорского? Я попытался отстоять свою точку зрения: упомянул о книге про яды, которую Соболина взяла у Агеевой, и про то, что баночка с перцем таинственным образом исчезла из буфета… Обнорский вроде немного успокоился и сказал, что Соболина пишет справку по ядам по его, Обнорского, поручению — в издательстве ему заказали написать книжку про отравления всех времен и народов. А баночка с перцем могла и сама собой затеряться. В общем, он по-прежнему был уверен в том, что причиной отравления были недоброкачественные продукты. Итогом нашей беседы стало объявление мне выговора и наложение на меня штрафа в размере одного месячного оклада. Продукты теперь я должен был закупать только те и только там, где мне скажет Глеб Спозаранник и под его личным визуальным контролем. Впрочем, с должности заместителя директора меня не сняли. Обнорский сказал, что была у него такая мысль, но, все обдумав, он решил пока ограничиться этими наказаниями. А пока Коля Повзло — другой заместитель Обнорского — продолжает лежать в больнице, я должен подумать над вариантами реструктуризации Агентства. Грядущая реструктуризация была любимым развлечением Агентства последние полгода. Что это такое, толком никто не знал, но слово было красивое и — главное — нужное. «Застоялись мы что-то, — сказал однажды Обнорский, — как-то все слишком тихо в нашем Агентстве, слишком спокойно. Просто застой какой-то. Надо что-то делать, реструктурироваться как-то». Нам с Повзло идея с реструктуризацией понравилась. Каждый из нас написал по своему варианту реорганизации Агентства, правда, они кое в чем противоречили друг другу. Например, Повзло предлагал создать один большой расследовательский отдел, естественно, во главе со Спозаранником, утверждая, что это улучшит управляемость сотрудниками, добавит штабной культуры и трудовой дисциплины. Я считал, что при таком варианте реструктуризации главным в Агентстве станет Спозаранник, и скоро и мы с Повзло, и даже сам Обнорский окажемся просто не нужны. Кроме того, лично я терпеть не мог штабной культуры, хотя и понимал всю ее необходимость в ограниченных объемах — например, в объемах кабинета Спозаранника. Я предлагал другой вариант реструктуризации, предполагавший разукрупнение отделов и создание массы новых подразделений по самым разнообразным направлениям (например, отдел расследований в области шоу-бизнеса, отдел расследований в сфере туризма, репортерская экономическая служба и так далее. Особенно мне нравился придуманный мной отдел сельскохозяйственных криминальных новостей). Слухи о грядущей реструктуризации будоражили Агентство и порождали самые немыслимые альянсы — например, в борьбе с этим мероприятием объединились Агеева и Спозаранник, которых периодически стали видеть вместе обсуждающих что-то возле туалета. Однажды за этим неприглядным занятием их застал Обнорский, и они сменили явки — я подозревал, что они стали запираться в туалете, впрочем, доказательств у меня не было. Сейчас — после получения выговора и установления контроля за моей деятельностью со стороны Спозаранника — моя прежняя идея реструктуризации мне уже не нравилась: хотелось придумать что-то более радикальное. Я сел и быстро написал:"С целью улучшения качества менеджмента, повышения рентабельности отдельных подразделений и Агентства в целом, повышения актуальности и оперативности проводимых расследований, необходимости ведения борьбы с застойными явлениями в «Золотой пуле» и учитывая западный опыт маркетинга, факторинга и проведения фьючерсных сделок, считаю необходимым: — в кратчайшие сроки провести полную ротацию сотрудников Агентства; — ни один сотрудник не должен остаться на прежней должности (за исключением руководящего звена, как оплота стабильности и процветания Агентства)…"Под руководящим звеном я понимал Обнорского, себя и Повзло. Главное, что надо было придумать, — куда определить Спозаранника? Сначала я хотел предложить ему должность охранника, но, представив, что мне придется каждое утро сталкиваться с ним на входе в Агентство, я ужаснулся. И написал: предлагаю назначить Спозаранника на должность руководителя службы «скорой расследовательской помощи» для оказания содействия журналистам-расследователям в удаленных регионах России и СНГ. Сначала я думал передать в распоряжение Спозаранника Валю Горностаеву, но потом решил, что это будет слишком жестоко по отношению к ней — может, полюбит она Шаховского, и наш законченный роман перестанет ее волновать?
Последние комментарии
14 часов 22 минут назад
23 часов 14 минут назад
23 часов 17 минут назад
3 дней 5 часов назад
3 дней 9 часов назад
3 дней 11 часов назад