Семейный стриптиз [Оливия Голдсмит] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Оливия Голдсмит Семейный стриптиз

КРУГ ПЕРВЫЙ

Замужество подобно кратеру вулка­на с тремя кругами-кольцами. Коль­цо первое – обручальное. Кольцо второе – венчальное. Кольцо тре­тье – страдание.

Нэп Делано

ГЛАВА 1

Энджи пришла раньше назначенного времени не только потому, что была невероятно пунктуальна, а профессия юриста отшлифовала эту природную черту, но и потому, что захотелось поскорее вдохнуть в себя атмосферу пред­стоящего торжества. Опустившись в кресло, она пристроила на соседнем сумочку, привычно скрестила ноги и обратила взгляд на морской пейзаж за окном. Марблхед был, как всегда, волшебно красив. Полукровка из нищего нью-йоркского Квинса, дитя еврейско-итальянского союза, когда-то Энджи и помыслить не могла, что сказочный Массачусетс станет ее домом. Осень давно вступила в свои права, но прогулочные парусные шлюпки, как и в разгаре лета, юрко сновали по водной ряби гавани, и рыбацкие ка­тера на полном ходу летели к родному порту, торопясь ус­петь до темноты. Густо-багряный закат сменился синева­тыми сумерками, в домах на набережной один за другим загорались квадратики окон.

Ресторан у моря был выбором Рэйда и выглядел соот­ветственно: чистота и порядок здесь царили безукоризненные. В интимном полумраке зала снежно белели скатерти, мерцало столовое серебро, отбрасывал блики хрусталь.

Энджи смутилась, украдкой разглядывая стол. Впору было позавидовать строгой опрятности хитроумно сло­женных, жестко накрахмаленных салфеток. Ее собствен­ный внешний вид был далек от идеала: кудрявых и жестких смоляных волос давно не касалась рука опытного парик­махера, а расческе они поддавались с трудом, любая одеж­да на ней казалась не глаженой, да и пуговиц, как правило, недоставало. Рэйд, правда, любил повторять, что все это лишь добавляет ей очарования. Может быть, и так. А иначе почему бы он на ней женился?

Энджи вновь обвела взглядом обеденный зал клуба. Нормальной еды в подобном месте определенно не до­ждешься: хочешь вкусно поесть – отправляйся в какую-нибудь из бесчисленных бруклинских закусочных или, на худой конец, на север Бостона. Здесь же обслуживание будет безупречным, зато мартини чересчур сухим. В феше­небельных заведениях Энджи всегда было немного не по себе, тем более без Рэйда. Она заерзала в кресле, сменила позу и вновь замерла, выпрямив спину. Ничего страшного. Пора привыкнуть к его неизменным опозданиям. Еще чуть-чуть – и ее законный супруг присоединится к ней за этим круглым столиком. Кому-кому, а Рэйду чувство не­ловкости незнакомо. Он везде как дома, словно с рожде­ния обрел членство в этом и любом другом клубе вместе с наследным правом называться Рэйдом Уэйкфилдом Тре­тьим.

При виде плывущего к ней официанта Энджи закусила губу, едва сдержав жалобный стон. Не желает ли леди вы­брать напитки?– Нет, не желает. Праздник без Рэйда – не праздник. Извинившись, она попросила подождать, бросила беглый взгляд на часики и поспешно добавила:

– Мой муж придет с минуты на минуту.

Он опаздывал уже на четверть часа, но ведь в этом весь Рэйд. Вечно спешит и вечно выбивается из графика, по­глощенный сиюминутной проблемой так, что напрочь за­бывает обо всех своих обещаниях. Конечно, он при этом слегка плутует, но ему все сходит с рук. Ясное дело, кто же сможет устоять против фантастического обаяния Уэйк­филда III?

Официант удалился, и Энджи решила использовать оставшееся время с толком. Достав косметичку, пристроила на коленях зеркальце и украдкой заглянула в него. Лицо как лицо, довольно миленькое круглое личико с большими темными глазами и пухлым ртом. М-м-м… не будем лука­вить – рот мог бы быть и поменьше. А в данный момент ему к тому же требуется скорая косметическая помощь. Вот загадка природы – вмиг испаряясь с губ, помада ни­как не желает исчезать с зубов. Причесаться, кстати, тоже не мешало бы, но не за столом же!

Энджи вздохнула. Ничего не поделаешь, уж какая есть. Ведь Рэйд все равно выбрал ее, а не одну из этих блонди­нистых худосочных рекламных девиц, словно сошедших с обложки модного журнала. Они вились вокруг Рэйда оси­ным роем и звались не иначе как Элизабет, Эмили или Слоун, но ни одна из этих лощеных красоток не сумела за­получить ее принца. Вот вам, выкусите, америкашки рафи­нированные!

Рэйд был воплощением сияющего света, жизненной силы и того образа жизни, где не бывает поражений. Его родня, окруженная ореолом богатства и связей, каталась на яхтах и играла в теннис, отмечала рождения, свадьбы и даже похороны с таким видом, словно Земля испокон веков вращалась вокруг Солнца ради удобства семейства Уэйкфилд. Как ни крути, а в сравнении с семьей Рэйда ее собственные родственники были всего лишь жалкими им­мигрантами. Потомки первых поселенцев, Уэйкфилды ступили на американскую землю вслед за прибывшими на «Мэйфлауэре». Мать Рэйда не только была истинной дочерью Американской революции, но и выглядела примерно ее ровесницей. Седину она не закрашивала, за модой не гналась – эдакая Барбара Буш, но куда надменнее. Све­кровь ни разу не позволила себе высказать вслух недоволь­ство выбором Рэйда, однако отношение ее к невестке было очевидно и без слов. С другой стороны, если подумать – чем они так уж кичатся, эти Уэйкфилды? Не тем ли, что отняли у индейцев земли вокруг Марблхеда, доброй частью которых владеют и поныне? Единственным их оправ­данием, по мнению Энджи, могла служить только дав­ность преступления.

Вернув помаду на место, она вынула из сумочки наряд­ный пакет. Первая годовщина свадьбы называется «бу­мажной», и это требует особого внимания. Энджи едва го­лову не сломала над выбором подходящего подарка. Вот он, презент, достойный годовщины совместной жизни – первое издание автобиографии Кларенса Дэрроу с росчер­ком самого маэстро юриспруденции. Рэйд Уэйкфилд III, новоиспеченный сотрудник «Адвокатской конторы Патнэма», старейшей и почтеннейшей из юридических фирм страны, боготворил Дэрроу. Он таки будет на седьмом не­бе! Энджи с ухмылкой пришлепнула ладошкой пакет.

Насчет ответного подарка она старалась не обольщать­ся. С романтическими знаками внимания, как и с роман­тикой вообще, у мужчин дело обстоит из рук вон плохо, а у великосветских львов в особенности. Эту истину Энджи успела проверить на себе. В их первое совместное Рожде­ство Рэйд преподнес ей перчатки для катания на лыжах, хотя на лыжах она отродясь не стояла. На просьбу отметить первые выходные после свадьбы поездкой в какой-нибудь романтический уголок Рэйд тотчас ответил предложением прокатиться в Спрингфилд, на Кубок по баскетболу. Еще чего! Худшее, однако, ожидало ее в день рождения. Энджи невольно покачала головой, вспомнив выражение лица мужа в тот миг, когда она запустила в него дареной кофе­молкой из роскошно упакованной коробки. «Ты ведь обо­жаешь свежемолотый…» – промямлил сраженный ее ре­акцией Рэйд. Ох, и поругались же они тогда! Чуть отойдя от грандиозного скандала, Энджи набрала номер матери.

– Кофемолку, говоришь? А какой фирмы? – уточнила мамуля. – «Браун»?! Считай, тебе повезло; он явно подда­ется дрессировке. Твой папа, между прочим, однажды вру­чил мне гладильную доску.

Энджи не стала ей напоминать тот немаловажный факт, что их брак закончился разводом и что подобный финал собственного супружества ее нисколько не устраи­вает.

– Но вообще-то я всегда говорила, что ничего хороше­го из смешанного брака не выйдет, – добавила Натали Голдфарб-Ромаззано.

– Я уже замужем за протестантом, не забыла?

– А я не о том. Различие религий не так важно. Разли­чие полов – вот проблема. Смешанный брак – это союз двух полов. Мужчины и женщины. Марса и Венеры. А мы, чтоб ты знала, даже не с разных планет. Мы из разных га­лактик!

Погрузившись в воспоминания, Энджи вновь покачала головой. Да уж, отец прав. Мамуля у нее – это что-то.

– Нет? То есть как это – нет?! – раздался рядом зна­комый голос. – Мы здесь «нет» не принимаем. В этом ис­ключительном заведении должно звучать исключитель­но «да»!

Энджи подняла глаза на Рэйда – своего сказочного принца, серфингиста и скалолаза, своего золотого мальчи­ка с дипломом Принстона в кармане. Она могла бы по­клясться, что в полумраке зала, подсвеченном лучами за­ката, от него исходит сияние.

Рэйд наклонился и припал к ее губам долгим-долгим поцелуем. Ну и ну! Даже не верится. Поцеловал при всем честном народе! И не где-нибудь, а в элитном клубе, где правилами не дозволено испытывать чувства, уж не говоря о том, чтобы их демонстрировать. Боже правый, как же он ласков! Энджи рискнула коснуться языком кончика его языка и залилась румянцем. С ума можно сойти от его нежности. Черт с ней, с кофемолкой! Женщины счастли­вее ее во всем свете не найти.

Миг прошел или вечность промелькнула, но поцелуй закончился, и Рэйд уселся за столик рядом с ней. Ни без­мятежность, ни совершенство облика ему не изменили. За его креслом сразу же вырос официант.

– Что закажешь, Энджи? – обратился к жене Рэйд. Неожиданно его правая ладонь легла ей на колено, скользнула вверх и ловко протиснулась меж сдвинутых бедер. Волна желания нахлынула внезапно и остро. Пыта­ясь унять дрожь страсти, Энджи устремила взгляд на ве­черний прибой за окном.

– Хочу тебя! – хрипловато прошептал ей на ухо Рэйд и, повысив голос, сообщил томящемуся официанту, что для начала они хотели бы отведать устриц. Руку он при этом не убрал.

Пока Энджи заливалась румянцем, официант успел от­весить поклон и удалился исполнять повеление отпрыска Уэйкфилдов. Энджи всегда словно бы оправдывалась и извинялась перед официантами, а нормальное обслуживание тем не менее получал только Рэйд, вечно испытывавший их терпение.

– Ну? И что мы тут имеем? – Рэйд опустил свободную ладонь на плоский нарядный пакет. – Кому подарок? – Голос его звучал дразняще и обещающе.

– Да так… никому, – невинно отозвалась Энджи. – Пустячок на праздник. Вдруг у кого-то какой-нибудь юби­лей…

– Заба-авно. Как раз сегодня юбилей у меня. И у моей жены тоже. Наверное, это ей презент. А может быть, мне?

Вместо того чтобы завладеть подарком, Рэйд, к вящему восторгу Энджи, сунул руку во внутренний карман пиджа­ка и достал небольшую изящную коробочку.

– Как ты думаешь, что это такое?

Сердце Энджи екнуло и пустилось вскачь. Кольцо? Колье? Сережки? Настоящие драгоценности? Если не счи­тать обручального перстенечка, драгоценностей ей Рэйд не дарил. Спокойствие, Энджи, спокойствие! Она протянула руку за коробочкой. «Шрив, Крамп и Лоу» значилось на дымно-голубом бархате выпуклой крышки. Бостонская фирма. А в Бостоне подделок не продают! Все самое луч­шее и супердорогое. Ладно, не будем о деньгах, это ведь подарок.

Мало ли что там прячется, под бархатной крышкой, – брелок для ключей, посеребренный наперсток или вовсе какая-нибудь финтифлюшка? Плевать. Этот дар любви ос­танется с ней навсегда. Но как же колотится сердце!

– Флора, фауна, камни? – выпалила Энджи, хватаясь за детскую игру как за спасательный круг. Все, что угодно, лишь бы выиграть время.

– Ну-у-у… Флору у нас представляешь ты – цветочек; я из мира фауны – животное. А подарок определенно из мира камней.

Ура!

Ладони Энджи сомкнулись вокруг прохладного барха­та. Неужто самоцветы? Сражаясь с подступающим обмо­роком, она щелкнула замком крышки… Небольшой, но восхитительной формы сапфир в окружении крохотных жемчужинок задорно мигнул ей из утопленного шелкового ложа.

Кольцо!

– Боже, боже, какая красота! – Энджи не сводила глаз с гофрированной шелковой подложки.

– Забавно, – суховато заметил Рэйд. – Не знаю, иуда­изм тут влияет или католичество, но создателя ты помина­ешь исключительно в связи с сексом и драгоценностями.

Пальцы его стиснули бедро Энджи, и она мысленно поклялась немедленно… завтра же, после работы, отпра­виться в тренажерный зал. В благодарность за эти дивные минуты она сохранит свои бедра в первозданной крепости навечно! «Завтра же начинаю питаться салатами, – сказа­ла она себе. – Фруктами, консервированными в собствен­ном соку. И еще буду пить воду. Как минимум четыре бу­тылки «Эвиан» в день – а потом хоть потоп!»

– Знаешь, чего мне хочется?.. – с улыбкой спросил Рэйд. – Чтобы ты мне кое-что пообещала.

Пообещала? Ха! Да она ради него и так готова уме­реть – с голоду или от разрыва мочевого пузыря.

– Все, что угодно, любовь моя. Кроме проституции и косметической операции на носу.

Рэйд залился смехом. Вот что Энджи любила в нем, по­мимо прочих достоинств, – он был смешлив, хохотал за­разительно и со вкусом. Но неожиданно улыбка на его лице сменилась торжественной серьезностью певчего из церковного хора.

– Давай повторим брачные клятвы, – взяв ладонь Энджи в свою, попросил Рэйд. – Я хочу взять тебя в жены еще раз!

Энджи опять вспыхнула, теперь уже от избытка чувств. В последнее время Рэйд не скупился на милые сердцу женщины знаки внимания – то цветы преподнесет, то симпатичную безделушку, но сегодня – сегодня… он превзошел самого себя. Ей хотелось смеяться и плакать от счастья; следуя семейной традиции, она выбрала первое. «Смех, и только смех! – твердила дочери Натали Голдфарб-Ромаззано в самые тяжелые минуты жизни. – По крайней мере, сохранишь макияж».

Протянув руку, Энджи накрыла своей ладонью аристо­кратически длинные пальцы мужа.

– Что за чудесная мысль, дорогой! Конечно, я готова поклясться тебе в любви и верности. Хочешь, сделаю это сегодня же, когда вернемся домой?

– Нет! – перебил ее Рэйд. – Дома не годится! Я хочу пригласить знакомых, коллег, родных. Своих. И твоих. Понимаешь? Хочу устроить свадьбу.

– Вторую? – Конечно, приятно, что он так расчувст­вовался, но это уж чересчур. Как бы ему объяснить, чтобы, не дай бог, не обидеть? – Да я еще от первой не отошла! Только-только покончила с благодарственными письмами твоим родственникам за разделочные доски, которыми они нас наделили. И вообще… так не принято, дорогой.

Энджи решила, что это самый резонный довод для представителя семейства, где постоянно говорят о том, что «принято», а что нет. Свекровь, бедняжку, до сих пор тря­сет от ляпов новоиспеченной родственницы. В церкви Уэйкфилды едва в обморок не попадали, увидев, что Энд­жи пригласила одновременно раввина и бывшего, ныне женатого, католического священника.

– Так не принято, – повторила она. – Разве что лет через десять… двадцать пять…

– Почему? Я люблю тебя больше, чем год назад, когда женился, – настаивал Рэйд. – И хочу, чтобы все об этом знали.

Энджи больше не в силах была противиться подступа­ющим слезам радости. Провались он, этот макияж!

– И я тебя, дорогой, – всхлипнула она. – Но все-таки не стоит. Люди могут подумать, что мы это делаем из жад­ности: на подарки рассчитываем, и все такое.

– Ну, пожалуйста, Энджи, соглашайся! Ради меня, а? Ты так прекрасна сейчас; твои глаза блестят от слез и неж­ности… – Его голос упал до шепота. – Я хочу тебя. Хочу целовать твои глаза, хочу любить тебя прямо здесь, на полу. Но обещаю этого не делать, если ты согласишься снова выйти за меня замуж.

Кто бы устоял против такой страсти? В тот миг, когда Энджи уже готова была сдаться, Рэйд продолжил:

– Ты ведь знаешь, что мои родители были против нашей свадьбы. Мои друзья тебе не по душе, да и ты, чего греха таить, не слишком им нравишься. Все вокруг счита­ли, что ты мне не пара. Даже у меня, признаться, были кое-какие сомнения.

Энджи кивнула, все еще улыбаясь, хотя о его сомнени­ях услышала впервые. У нее-то самой, разумеется, сомне­ний насчет Рэйда было предостаточно. Его семья убивала ее своей ледяной чопорностью, сам он явно не стремился связывать себя обязательствами, не говоря уж о том, что, на вкус Энджи, ему недоставало… м-м-м… скажем так, глу­бины. До той самой секунды, когда Рэйд повернулся к рав­вину и сказал «да», Энджи в душе опасалась, что он даст задний ход.

– Одним словом, – ворвался в ее мысли голос му­жа, – все не так просто, да и прошедший год оказался не­легким. Какое-то время мы притирались друг к другу. Потом месяцев пять назад у меня случился этот роман…

Стоп!

Определенно у нее слуховые галлюцинации. Не иначе как от счастья.

– Чт-то? То есть… о чем речь? Что значит – роман? – Сердце трепыхнулось в груди и ухнуло куда-то вниз.

Рэйд небрежно отмахнулся:

– Ну, не то чтобы роман… Так, небольшая интрижка с коллегой по работе. Она гораздо старше меня. Какая раз­ница! Все это длилось недолго. Но зато я понял, как силь­но люблю тебя. – Рэйд подался вперед, закатный багря­нец обволок его ореолом. – Хочу, чтобы все знали, что я выбираю Энджи! Изо всех женщин мира я выбираю тебя. Я совершил ошибку, но эта связь преподала мне урок. Пусть об этом узнает весь мир! Пусть все знают…

Его связь. Его роман. Его интрижка.

Довольно! Сил больше нет. Энджи видела, что губы Рэйда шевелятся, но звуков не слышала. Что это с ней? Ог­лохла? Если бы только оглохла… Как бы не умереть прямо здесь, за столом!

Сердце стучало так громко, что Рэйд наверняка это слышал. Ей лично этот стук заглушил все остальные звуки. Застыв в кресле, Энджи долго следила за движением губ мужа. Тех самых губ, к которым она только что льнула. Тех самых, что целовали другую женщину, – ее губы, ее глаза, ее…

– Хочу в туалет!

Энджи резко поднялась и опрометью ринулась через зал.

ГЛАВА 2

Мишель уложила Фрэнки – а с джентльменом шести лет это занятие не из простых, – набросила жакет и крик­нула Дженне, что пойдет выгуливать Поуки. У ворот она виновато оглянулась. Не дай бог, Фрэнк увидит, опять будет ругаться. С собакой должны дети гулять, вечно ты их балуешь. А ей так проще. Чем уговаривать дочь, легче выйти самой; да и лишний глоток воздуха не помешает.

Поуки зарылся носом в первую попавшуюся кучу сухих листьев, и Мишель остановилась, вскинув голову к звезд­ному небу. Холодно. К ночи даже подморозило. Она щелк­нула замком заколки, выпустив на свободу каскад золотис­тых кудрей. Так-то вот. Ей будет теплее, а Фрэнку, как уви­дит, станет жарко.

На темной улице Вязов не было ни души – лучшее время суток.

Погода вот только подкачала. Мишель любила эти ми­нуты, когда оставалась одна, не считая, разумеется, компа­нии Поуки.

Кокер рванул дальше, натягивая поводок, но внезапно затормозил. Ой-ой-ой! Соседи с обеих сторон, Шрайберы и Джойсы, закатывают скандалы, стоит песику задрать лапу вблизи их драгоценной недвижимости. От греха по­дальше Мишель дернула за поводок. Ее соседи, старожилы квартала, были довольно милы, но горячего дружелюбия никогда не проявляли.

Мишель, однако, любила и Джойсов, и Шрайберов, и всех прочих соседей – всех до единого. Ведь здесь был ее дом, сюда, на улицу Вязов, они с Фрэнком привезли из роддома обоих детей. Здесь Фрэнк научил дочку кататься на двухколесном велосипеде, а Фрэнки-младший однажды приморозился языком к тому самому фонарному столбу, которым в данную минуту сильно заинтересовался Поуки. Если и не друзья, то добрые знакомые жили на этой улице, растили детей и выгуливали собак.

В детстве у Мишель не было дома. Мама-официантка приносила с работы готовые ужины и упаковки пива, а отец вечно разрабатывал грандиозные проекты, каждый из которых заканчивался крахом, но требовал тем не менее многочасовых визитов в бары.

Мишель вздрогнула, словно кто-то прошелся по ее мо­гиле. По логике жизни, счастье ей не светило, разве что в качестве компенсации за трудное начало. Родилась она в Бронксе – всего милях в двадцати-тридцати отсюда, но при этом в совершенно ином мире. Мать ее была ирланд­кой, уроженкой графства Корка, отец – из американо-ир­ландской семьи. Сын пожарника, он и сам пошел по той же части, но однажды явился на работу в той стадии, когда море по колено и огонь нипочем, нырнул в горящий дом и пропал навсегда под шестью этажами завалов.

Мишель не слишком страдала без шумного и грозного отца. Но, будучи единственным ребенком – большая ред­кость в ирландских семьях, – после его смерти она оста­лась наедине с беспомощной, к тому же немедленно впав­шей в депрессию матерью. А когда бабушка Мишель забо­лела, Шейла отправилась в Ирландию помогать, оставив дочь в тоскливом обществе родителей мужа. Месяц для ре­бенка – немыслимо долгий срок; полгода – и вовсе веч­ность. Шейла исчезла на два года, и этого времени ее доче­ри хватило с головой, чтобы пропитаться одиночеством и поверить в предательство матери. Тогда-то Мишель и ре­шила, что нет на свете ничего важнее любви к мужу и детям. Тогда-то и поклялась, что ни за что не превратится в Шейлу.

Доведись ей сейчас снова пережить свое грустное, труд­ное детство, она сделала бы это не задумываясь, лишь бы жребий опять подарил ей Фрэнка Руссо в качестве мужа, двоих детей, чудного пса и дом в чистом, уютном уголке графства Уэстчестер, где царят тишина, спокойствие, бла­гополучие. Сытная и здоровая пища, свежее постельное белье, одежда, аккуратно разложенная по полочкам в шка­фах. Засаженный цветами сад и две великолепные, надеж­ные машины.

Первые годы замужества Мишель все следила за каж­дым бокалом вина, выпитого Фрэнком, в душе ожидая и страшась, что муж напьется и все ее счастье рухнет. Однако этого не случилось, ни разочка.

Шагая вслед за Поуки по улице, Мишель в который раз благодарила судьбу за прекрасного мужа, замечательных детей и хороших друзей. Ей ли не знать, что в каких-нибудь пяти домах отсюда Джаде приходится кормить супру­га-бездельника, который целыми днями валялся на дива­не, пока жена выматывается в банке. Подумать только, Клинтон, это ничтожество, еще и на сторону гуляет! И как только Джада с этим мирится? Ни капельки не жаль, что партнерство Фрэнка с Клинтоном развалилось!

Мишель вполне отдавала себе отчет в собственных до­стоинствах. Борец по жизни, она всегда сражалась до пос­леднего, и в трудные минуты на нее можно было поло­житься. Кругом рушились браки и выставлялись на прода­жу дома, а ее брак, ее дом даже не пошатнулись. Как и дружба с Джадой.

С Джадой, впрочем, не все и не сразу было идеально. Переехав на улицу Вязов, Мишель страдала от одиночест­ва, пока не познакомилась с Джадой. Каждое утро в тече­ние последних четырех лет они на пару, если не считать Поуки, наматывали мили по улочкам квартала. К утрен­ним прогулкам-пробежкам обе относились почти с рели­гиозным фанатизмом – иного времени для себя ни одна из них не находила. Поначалу общение ограничивалось нейтральными темами: дети, учеба и прочее. Позже, когда умерла Шейла, коснулись родителей. Джада рассказала о своем детстве, Мишель поделилась своими печальными воспоминаниями – с тех пор они и подружились. Сплет­ничали о соседях, переписывали друг у друга рецепты, хвастались новыми тряпками и делились женскими секре­тами. В последнее время все больше говорили о Клинтоне.

О-о-о-ох! Мишель с наслаждением потянулась всем стройным телом, как будто решила взлететь к фиолетовому небу. Как там Джада? Она прошла несколько оставшихся до дома Джексонов метров и остановилась напротив. Клинтон мечется по кухне. Джады не видно. Что ж, зна­чит, сегодня не судьба, пора двигать назад.

Пока Поуки шуршал листьями на их участке, Мишель любовалась собственным домом, словно увидела его впе­рвые. Прелестный дом. Ее гордость. И дом, и тело, и детей, и жизнь свою Мишель содержала в чистоте и порядке. Даже Поуки был чистокровным кокер-спаниелем, не чета дворняжкам, вечно ошивавшимся в родительском доме.

– Верно, Поуки?

Кокер взглянул на нее с интересом, склонив набок шелковистую голову.

– Нагулялся? Давай домой. Поуки послушно затрусил к двери.

Согласно вечернему распорядку, на очереди была уборка детской ванной, в дверях которой Мишель столкнулась с дочерью.

– Эй! Это еще что такое? – спросила она у Дженны, кивнув на полную до краев ванну.

– Да ладно тебе, мам! Не утону я в этом корыте. Око­леть же можно, если на два дюйма набирать.

– Воды не выше полоски, таково правило! – Мишель ткнула пальцем в красную клейкую ленту, которую она не­сколько лет назад налепила на внутреннюю стенку ванны, заодно с напольными кусочками резины против скольже­ния. Отчищать грязь с резиновых квадратиков оказалось муторным делом, но оно того стоило. Большинство не­счастных случаев, как известно, происходят дома.

– Ну, ма-а-а-ам! – Дженна тянула односложное слово до бесконечности, не иначе как задавшись целью пере­плюнуть Тони из «Вестсайдской истории», превратившего в арию имя Марии.

– Большинство несчастных случаев происходит до­ма, – в стотысячный раз сообщила дочери Мишель, про­вожая Дженну в ее прелестную, безупречную детскую, за которую сама она в одиннадцать лет жизнь бы отдала. – Даю тебе десять минут на телевизор, но предупреждаю – никакого МТБ. Потом не забудь выключить свет.

– Ас папой попрощаться? – надулась Дженна.

– Не получится, солнышко. Сегодня он допоздна на работе. – Мишель улыбнулась, глядя на хорошенькую мор­дашку дочери. Какое разочарование! Вся женская часть семейства Руссо – Дженна, Мишель и ее свекровь – души не чаяли в своем Фрэнке. – Не расстраивайся, дорогая. Может быть, в пятницу папочка повезет нас куда-нибудь на ужин. А там уж и выходные. – По субботам и воскресе­ньям Фрэнк никогда не работал. Из него получился забот­ливый и любящий отец; неудивительно, что дети его обо­жали.

Дженна с улыбкой нырнула под одеяло, свернулась ка­лачиком, вздохнула. И трех минут не пройдет, как она про­валится в сон. Не забыть бы после уборки ванной вернуть­ся, выключить телевизор и свет.

Мишель уничтожила лужи, повесила сушиться махро­вые рукавички и три больших полотенца (три полотенца на двоих детей? – что-то не сходится). Раковину вымыла «Блеском», прыснула на зеркало из баллона со средством для стекол и вытерла насухо. Фрэнки на сей раз не забыл отправить белье в корзину (очень хорошо), но уронил туда же и шлепанец (плохо – перед завтраком непременно за­варился бы скандал).

Из сияющей ванной Мишель прошла в другую дет­скую, взглянуть на сына, уже, разумеется, спихнувшего с себя одеяло. Аккуратно пристроив шлепанцы на коврике, она закутала Фрэнки и поцеловала чистый, высокий, точь-в-точь как у отца, лоб. Затем выключила телевизор и на­стольную лампу у Дженны. Та что-то протестующе буркну­ла, но сон уже брал свое. Дженна потянулась за розовым плюшевым зайцем Пинки, без которого не засыпала с мла­денчества, стиснула его в объятиях и засопела. Мишель улыбнулась. Теперь можно и собой заняться.

Она достала самую красивую шелковую ночную ру­башку, выбрала из батареи бутылочек на трюмо любимые духи. В ванной открыла кран, но, прежде чем опуститься в воду, набросила рубашку на дверь и остановилась перед зеркалом.

Улыбка вновь тронула ее губы. Замечательно все же, что она такая высокая! Мишель частенько плутовала, на­зывая свой рост, но метр восемьдесят, что ни говори, зву­чит солиднее, чем метр семьдесят восемь. Фрэнк был одного роста с ней, но не только не смущался, а даже лю­бил, чтобы она была выше. Поэтому туфли на высоченных каблуках Мишель не надевала разве что на прогулки с Джадой. Рост добавлял ей привлекательности – именно добавлял, поскольку на внешность Мишель природа не поскупилась, одарив точеным носиком и выразительным подбородком ее шотландских предков, но без их же непри­ятно тонких губ. Почти вызывающе пухлый рот доставлял Мишель в детстве немало неприятностей от девчонок, дразнивших ее «рыбиной»; зато мальчишки сходили с ума.

Качнув золотистой кудрявой головой, Мишель слегка насупила брови. Своим единственным, но существенным недостатком она считала чересчур нежную и чувствительную кожу. Ладно бы только краснела и бледнела по любо­му поводу – это мелочи в сравнении с морщинами. Стоит расслабиться – и станешь похожей на увядшие лепестки мака, которые она целое лето сметала с патио. Мишель по­стоянно экспериментировала со всяческими лосьонами, кремами и масками, отлично понимая, что даже с их помо­щью продержится максимум лет десять, прежде чем на лицо ляжет паутина времени. Эх, ладно уж. Время еще есть, и пока она выглядит очень неплохо. Талия от беременностей почти не раздалась, зато грудь увеличилась, что даже к лучшему – талия кажется тоньше.

Сдернув свитер, Мишель покрутилась перед запотев­шим зеркалом. Определенно неплохо. Улыбочка… отлич­но! Через час вернется Фрэнк, пусть тоже полюбуется. Она забрала волосы наверх и заколола, но только чтобы при­нять душ. Фрэнк обожает ее рассыпанные по подушке ло­коны. Ну а она обожает, когда Фрэнк получает все, что хочет. Лишь бы он по-прежнему всегда хотел ee.

ГЛАВА 3

– Ох, папа, не знаю. Угу, точно. Откуда? Да он сам мне рассказал!

Размазывая по щекам слезы, Энджи рыдала в трубку телефона в вестибюле яхт-клуба Марблхеда. Покидающие туалет мужчины останавливали на ней взгляд и тут же от­водили его, как от калеки. Почему «как»? Калека и есть! Увечная. Ходячий труп. Энджи опустила глаза на дареную коробочку, все еще зажатую в руке. Маловероятно, что ей удастся разжать кулак до конца своих дней.

– Он сам тебе сказал?! – прорычал на другом конце провода отец. – Этот крысеныш, этот сукин сын сообщил тебе, что спал с другой? В годовщину вашей свадьбы?

Не в силах произнести ни слова, Энджи лишь кивнула. Находящийся за четыреста миль отец этого жеста, разуме­ется, не увидел, зато всхлип дочери услышал отчетливо.

– Подонок! – рявкнул он. – А ты где сейчас?

– Здесь же, в клубе, у телефона-автомата.

Вновь прибывшая дама проплыла мимо Энджи, взгля­нула мельком, прошла еще пару шагов и затормозила, вон­зив в нее пристальный взгляд. «Не смейте себя так здесь вести!» – без труда прочитала Энджи в ледяных глазах. По виду приблизительно ровесница матери Рэйда. Небось всю их семейку знает. Энджи вызывающе шмыгнула носом и утерлась ладонью. Ну и черт с тобой, ведьма старая!..

– Энджи, детка, говорил же я тебе, чтобы не доверяла парням с римскими цифрами после фамилии!

Боже правый, только лекции ей сейчас и не хватало! Жаль, ни маму, ни Лизу, лучшую подружку, не застала.

– Папуля, умоляю, без нотаций. – Энджи потерла ку­лаком глаза. – Господи, не могу поверить. Убить готова! Что же мне теперь делать?!

– Ну-ну, детка, все будет хорошо, – нежно, как ма­ленькой, сказал отец.

Этому голосу Энджи всегда доверяла, слушалась его. Именно таким голосом отец когда-то обещал, что она ста­нет лучшей в классе, получит стипендию, поступит в юридическую школу. Конечно, папуля не идеален, но он ее очень любит.

– Слушай-ка, детка. Вот как мы сейчас поступим. Прежде всего ты вешаешь трубку, затем топаешь прочь из этого гадюшника и ловишь такси. Последний самолет «Дельты» на Нью-Йорк отправляется из Логана через сорок пять минут. Ты успеваешь. Запросто. А здесь я тебя встречаю. Заметь, не кто-нибудь из моих водителей. Твой папуля собственной персоной!

– Не знаю, получится ли. Рэйд может…

– Ни черта твой ублюдок не может! И не думай даже возвращаться и вести с ним беседы.

– То есть… просто взять и уйти? Но я… у меня даже су­мочки нет, на кресле осталась. Ни денег, ни паспорта…

– Подумаешь, проблема! Я сам закажу билет. Назо­вешь девичью фамилию матери и номер карточки соци­ального страхования. А насчет документов… Не страшно. Соврешь, что твоя любимая бабуля при смерти, а ты вне себя от горя.

У Энджи снова слезы полились ручьем.

– Спасибо, папуля. Боже, как мне стыдно.

– Стыдно? Тебе-то чего стыдиться?

– Глупости своей, будь она проклята. Ты ведь никогда ему не доверял.

– А-а-а! Что да, то да, – согласился отец. – Ладно, за­будь, детка. Женщины по природе своей слепы, иначе че­ловечество вымерло бы. Главное, сейчас будь умнее и брось этого подлеца. Пусть торчит там и гадает, не смыло ли тебя в унитаз. – Энтони Ромаззано помолчал в ожидании, что она усмехнется на его шутку. Не дождавшись, вздохнул: – Ладно. Обещаешь уйти сразу же, как пове­сишь трубку?

– Да.

Так она и сделала: повесила трубку и развернулась. Хо­рошо бы пройти в туалет, привести себя в порядок… хотя какой смысл? Расплачется опять, только и всего. Пока Энджи шагала к выходу, ей казалось, что все на нее смот­рят и понимают всё, что с ней произошло. Боже правый, неужели она больше никогда не увидит Рэйда? И все-таки она его увидела – в последний раз, мельком, проходя ми­мо двери обеденного зала. Ее пока еще муж, вальяжно раз­валившись в кресле, беседовал с официантом. Спокоен, собран, неизменно уверен в себе. Как ему это удается?

Энджи отыгралась на ни в чем не повинной дверной ручке, вложив в толчок всю накопившуюся ярость, и по­качнулась, едва не сбитая с ног злым порывом ледяного ветра.

– Аэропорт Логан, пожалуйста. – Она рухнула на зад­нее сиденье такси. – Рейс «Дельты». – Остановить слезы уже не было сил.

Лишь когда они добрались до туннеля в Каллэне с его вечными заторами, Энджи сообразила, что может и опоз­дать на рейс. Но выхода не было. Выскочив без единой монеты в кармане, она не могла даже пообещать таксисту двойную плату за скорость.

– Прошу вас, побыстрее! Водитель взглянул на нее в зеркальце.

– «Дельта», вы сказали? – уточнил он с ирландской певучей интонацией.

«На заработки приехал, – мелькнула у Энджи мысль. – Совсем как папуля в свое время». Только отцу быстро улыбнулась удача: он бросил руль, стал совладельцем фирмы проката лимузинов и женился на милой еврейской девочке.

Энджи представила себе Тони, встреча с которым ждала ее в конце пути, и вздрогнула. Она была благодарна ему за помощь и все-таки не могла забыть, что в свое время он точно так же предал жену, как и Рэйд. Вся разница в том, что отец сотворил это после двадцати лет супружества и не признавался до последнего – то есть пока не был пой­ман с поличным. Он до сих пор клялся и божился, что его связь на стороне не должна была разрушить брак.

– Тьфу ты! Прошу прощения – пропустил дорогу на Логан. Придется искать разворот.

Отлично. Шанс упустить рейс и застрять в аэропорту на ночь увеличивается. Хотя, если подумать, – какая раз­ница, где страдать бессонницей? О том, чтобы заснуть, не может быть и речи – вернуть бы способность нормально дышать. Энджи казалось, что грудь ее набита острыми ос­колками или металлической стружкой, которая при каж­дом вдохе вонзалась в легкие.

Господи, ну как такое могло случиться с ней, при ее-то осмотрительности?

В колледже и почти до самого окончания юридической школы Энджи не позволяла себе даже думать о замужестве. Далеко не глупая и очень независимая, она хотела стать хо­рошим юристом и своими знаниями помогать людям. С мужчинами, конечно, встречалась, но особенно им не доверяла, частенько предпочитая свиданиям возможность подработать. Она до сих пор жертвовала существенные суммы в фонд «Спасите детей», участвовала во всех акциях против СПИДа и раз в месяц бесплатно трудилась на благо «Помощи инвалидам». Достойный гражданин и сильная личность – это про нее, Энджи. Она всегда считала себя умной, упорной и осторожной.

Кроме всего прочего, мать в свое время засыпала ее рассказами о несчастных судьбах своих замужних подруг, и дочь вняла советам. Избегая алкоголиков, психопатов и прочую шушеру, она наконец напала на человека, который сам искал встреч с ней, а не наоборот. Рэйд к тому же вырос в семье, не знавшей мужских измен: его отца можно было обвинить в холодности, но уж никак не в излишнем пыле. Энджи опасалась, что Рэйд на ней не женится из-за пропасти в социальном статусе. Но предательства она никак не ждала.

Такси уже подъехало к аэропорту. Круто вырулив к самому терминалу «Дельты», ирландец затормозил и вылез из машины – акт невиданной вежливости среди таксистов Северного побережья! – чтобы открыть дверцу для Энджи.

– Сорок один доллар, мисс, – певуче проговорил он. Ситуация была бы безвыходной, если бы Энджи не вспомнила про коробочку фирмы «Шрив, Крамп и Лоу». Она быстро открыла ее и вынула перстень.

– Вот, возьмите. Я забыла кошелек, но это стоит боль­ших денег.

Сунув пустую коробочку в карман, она двинулась к электронным дверям терминала – прочь от Рэйда, прочь от их рухнувшего брака.

ГЛАВА 4

Джада взглянула на приборный щиток и чертыхнулась сквозь зубы. Половина девятого, черт побери! Ладно, если очень повезет, к ее приезду дети будут накормлены и даже – может быть – отправлены кто в кровать, кто за уроки. Но Джаду ждал еще один неприятный сюрприз: стрелка манометра приплясывала в максимальной близости к нулю. Трижды черт побери! Теперь без заправки не обойтись. Какого дьявола Клинтон себе думает?! Мало того что бездельничает день-деньской, так еще и бак пус­той оставляет! Куда его, спрашивается, вообще вчера черти носили?

Джада отлично понимала причину собственного него­дования. В последнее время – а вернее, всегда – Клинтон плевал на интересы жены.

Свернув направо, Джада остановилась на островке авто­заправки и заглушила мотор в ожидании полного – впрочем, на данный момент любого обслуживания. Опыт пос­ледних лет научил ее ценить собственное время больше денег, но какой смысл платить за полный сервис, если приходится тратить у колонки столько драгоценных ми­нут?

В ответ на ее нетерпеливый сигнал преклонных лет служащий неохотно покинул свое стеклянное укрытие.

– Полный бак! – бросила ему Джада и со вздохом включила отопление, от которого, впрочем, при выклю­ченном моторе все равно не было толку.

Приблизив к зеркальцу лицо с неестественно яркими в темноте белками, потрескавшимися губами и уже просту­пившими симптомами зимы – неровными дорожками об­ветренной кожи под глазами и вокруг губ, – Джада снова вздохнула. Не так давно перешагнув тридцатилетний порог, она все еще была поразительно красива, но… На­долго ли этой самой красоты хватит, при здешних-то не­милосердных зимах?

Старый дурень наконец взялся за «пистолет», но дело не продвинулось: похоже, возникли проблемы с крышкой бензобака. Матерь божья и все святые угодники! Синдром спешки в действии: если торопишься, все так и норовят вставить тебе палки в колеса. В банке этот недуг особенно свирепствует. Ну почему идиоты вокруг тебя ползают сон­ными мухами именно в тот момент, когда время поджима­ет? Загадка природы!

Джада рывком распахнула дверцу, выскочила из маши­ны, одной рукой вмиг отвинтила крышку, другой вырвала у старикана «пистолет» и сама сунула в бензобак.

Старый хрыч, похоже, ее помощь не оценил. С ума сойти – платишь за сервис, сама делаешь всю работу, и тобой же еще и недовольны! Похоже на ее жизнь в миниа­тюре: вечно ей приходится рассчитывать только на себя.

Джада едва сдерживала слезы.

В последнее время ей все чаще случалось сомневаться в милосердии божьем. Родители Джады, островитяне, были людьми глубоко верующими, но им ведь куда как проще. Теплый климат располагает к вере, а в ледяном Нью-Йорке поневоле усомнишься в любви всевышнего. Джаде частенько думалось, что господь создал браки исключи­тельно для того, чтобы проверить, до какой степени раз­дражения могут дойти супруги. Если ее теория верна, то супруги Джексоны исполнили план божий на все сто. В последнее время они почти не общались, но что самое ужасное – это необщение устраивало обоих больше преж­них ссор. Сегодня тем не менее их ждет серьезный разговор. Джада твердо решила поднять давно назревший между ней и Клинтоном вопрос.

Она нырнула на свое место. Кажется, вечность прошла, прежде чем старикан сунул ей в окно подносик с карточ­кой и квитанцией. Джада быстро нацарапала роспись, ото­рвала свою копию и ткнула поднос обратно. Вместо того чтобы забрать его и отпустить клиентку, старик пригнулся к окну:

– Славная машинка, – отметил он развязно. Здрасьте! Очень ей интересно выслушивать мнения всяких там…

– И дамочка в ней очень даже славная, – тем же па­нибратским тоном продолжал престарелый олух.

Джада открыла рот, чтобы сказать спасибо и отвязать­ся, когда он добавил:

– Только уж больно чванливая.

Джада треснула по кнопке на дверце, наглухо отгора­живаясь стеклом от нахала, но преграда оказалась слиш­ком тонка, чтобы избавить от неминуемого оскорбления:

– Чернож… – прошипел трухлявый пень и плюнул на дверцу, будто точку поставил.

Ах ты, недоумок паскудный! Джада крутанула ключ за­жигания, вдавила в пол педаль газа и рванула с заправки на Пост-роуд, даже не проверив левую полосу. На трассе она яростно подрезала бензовоз и получила по заслугам, на миг оглохнув от громогласного гудка. Щурясь от застилаю­щих глаза злых слез, она едва не проскочила поворот на Уэстон.

Скорость, сумерки и относительная пустота дороги ус­покаивали. «Сама виновата! – твердила она про себя. – Тебе ли не знать цену жизни в округе Уэстчестер? Неусып­ная бдительность и неизменная вежливость плюс заоблач­ная плата за недвижимость и школу». Пусть существова­ние черных в богатом белом пригороде уже не столь невы­носимо тяжко, как в прежние времена, но легким его тоже не назовешь. Несмотря на все усилия, семья едва-едва дер­жалась на плаву; зато детям Джада обеспечила жизнь, из­вестную всему миру по словосочетанию «американская мечта». Однако и платила за это прилично.

Гнет финансовых неурядиц давил на них постоянно. Кроме того, в округе не нашлось больше ни единой черно­кожей семьи, и цветных детишек в школе тоже раз, два и обчелся. У Шавонны все приятели – белые, Кевон обща­ется только с соседским Фрэнки, да и у самой Джады в лучших подругах теперь Мишель. Белая. Конечно, она хо­рошая, Мишель, очень хорошая. И все же временами Джаде было очень одиноко. Если бы еще не отчуждение Клинтона…

Иногда у Джады опускались руки и одолевали сомнения – а стоила ли эта жизнь затраченных на нее усилий? Когда Клинтон только начинал столярничать, они снима­ли двухкомнатную квартирку в Йонкерсе и жили, как все. Но вскоре Клинтон получил работу, перевернувшую их привычный уклад. Весьма состоятельный бизнесмен, об­ратив внимание на искусство Клинтона, предложил ему переоборудовать гараж на три машины в гостевой коттедж. Не слишком выиграв от этого заказа в финансовом отно­шении, Клинтон тем не менее использовал его как трам­плин для получения более выгодных заказов. Всплеск экономики и либерализация расовой политики обеспечили его достойной работой.

Хорошее было время! Правда, Клинтон был просто по­мешан на оборудовании и ухлопывал все средства на буль­дозеры, ковшовые погрузчики, экскаваторы. На всех его футболках красовалась надпись «Строительная фирма Джексона. Мы не работаем, только когда спим». Что он на­верняка и делает в данный момент – то бишь спит. А все почему? Да потому, что прошляпил и фирму, и работу!

Поначалу и сам Клинтон, и Джада считали, что у него божий дар. Оба были уверены в его способности сколотить состояние и обеспечить им безбедную жизнь. Забавно: сто­ило ей увидеть Клинтона на объекте – и она не могла от­казать себе в удовольствии присоединиться к нему, будь он хоть в котловане, хоть на крыше. Классный парень, Клин­тонДжексон. Просто потрясающий.

Джада верила в него безгранично, но оказалось, что это была слепая вера. Ни один из них и не догадывался, что на тот момент они случайно попали в денежную струю. Со спадом производства бизнес Клинтона постепенно заглох. Белые вновь возводили расовую стену и отнимали работу. Клинтон не мог больше выплачивать кредит за оборудова­ние, на зарплату рабочим тоже не хватало, и их пришлось распустить. Года четыре еще он пытался удержаться на плаву, но его моральный дух вместе с бизнесом пришел в упадок.

В конце концов ушло все – и его спесь, и ее вера, и деньги семьи, а кредиты по-прежнему требовали выплат. Джада умоляла мужа подыскать хоть какую-нибудь работу. Сама она занималась хозяйством с момента рождения пер­вого ребенка, но, убедившись, что он не может или не же­лает работать, поняла, что работать придется ей. Она вы­нуждена была согласиться на единственное доступное для нее место банковского клерка. Жалованье ей положили минимальное, но без помощи Мишель Джада не получила бы и этой смехотворной должности – уж слишком много в Уэстчестере было прозябающих без работы домохозяек. Заработка Джады едва хватало на овощи, зато и платила она теперь наличными, не обращаясь в зеленной лавке к кредитной карте.

Клинтон тем не менее особой радости не выражал. Скорее, наоборот, работа жены морально его убила. Он только и делал, что дрых в промежутках между жалобами, брюзжанием и жратвой. Канючил, что ее вечно нет дома, что платят слишком мало и что она достойна лучшего. С последним Джада спорить не стала бы, но выбора-то не было. Не в их положении привередничать – вот с чем Клинтон не смог смириться. Так и жил, замкнувшись, ожидая, «когда сменится ветер». Набрал добрых фунтов сорок, орал на детей и во всем винил свою вторую половину.

В сравнении с домашними сложностями дела в банке у Джады шли на удивление успешно. Работа приносила удовлетворение, к тому же справляться с ней оказалось куда как проще, нежели с проблемами в семье. Джада уди­вилась, что ее почти сразу же назначили старшим клерком, дав тем самым в подчинение трех чернокожих служащих и одну белую! С ума сойти – она ведь в жизни никем не ко­мандовала, кроме собственных детей. Чуть позже, заняв место начальника отдела, Джада была поражена не меньше остальных. Но она нравилась мистеру Фринею, заведую­щему отделением, они прекрасно ладили, и Джада остава­лась помощником зава вплоть до его выхода на пенсию. Ну а когда мистер Фриней ушел на покой… Джаду, собствен­но, уже не удивило, что он предложил ей занять его место; только вот Клинтону не хотелось об этом сообщать.

Изо всех коллег только Анна, старая секретарша мисте­ра Фринея, упорно презирала заменившую его Джаду. Ну и ладно. Считая саму Анну и Мишель, в подчинении у Джады было теперь – подумать только! – две дюжины чело­век. Дружбе с Мишель, слава богу, это обстоятельство не повредило: Мишель ни капельки не завидовала Джаде – ее вполне устраивала работа до трех часов, и на большее она бы не согласилась.

Джада тоже не отказалась бы от нескольких свободных часов в день… в любых обстоятельствах, кроме нынешних. Банк платил ей ровно вдвое меньше, чем ее предшествен­нику на посту, но начальство по-прежнему требовало крови. На днях сверху прислали двоих проверяющих – взглянуть, нельзя ли как-нибудь «сократить накладные расходы за счет рационализации движения документов и более эффективного использования штатных единиц». В переводе на нормальный язык это означало желание уволить еще пару человек, несмотря на то, что через отделе­ние Джады проходило больше кредитных договоров, чем через любое другое подобное отделение банка средней руки.

Разумеется, все отделение затрясло – потерять работу боялись все до единого, кроме разве что Мишель. Джада, само собой, паниковала вместе с подчиненными. Ей не раз случалось недоумевать и изумляться тому, как ведет дела сильная половина человечества. Сукины дети. Горазды че­сать языками по поводу «высокой морали, улучшающей деятельность трудовых ресурсов» (хоть бы раз произнесли по-человечески – «работников»!), а между тем не упуска­ют случая загнать эту самую мораль в угол.

Отчет проверяющих пришел две недели назад. Работа отделения, хвала господу, получила высшую оценку. Но в сердцах сотрудников угнездились страх и недоверие, справиться с которыми теперь и предстояло заведующей.

Джада вздохнула, выруливая на ведущую к крыльцу до­рожку. И снова вздохнула при виде цветочной клумбы, где поздние георгины погибали под натиском сорняков. Ма­муля, великий садовод, сгорела бы со стыда… Ч-ч-черт! Еще секунда – и наехала бы на велосипед Кевона, бро­шенный у гаражных ворот. Джада крутанула руль и вдавила педаль тормоза. Черт, черт, черт! К дьяволу обещание не чертыхаться! Выскочив из машины, она открыла ворота (почему бы Клинтону не поменять замок на автоматичес­кий? Толку от мужика, как от козла молока!), поставила в гараж сначала велосипед, потом машину, заперла ворота и двинулась через лужайку к крыльцу.

В доме творилось черт знает что. Сущий бедлам, иначе не скажешь. С дивана в гостиной Клинтон послал жене красноречивый взгляд: «Я делаю всю работу по дому!» Свежо предание. Помнится, на прошлой неделе полотенце на крючок повесил, на том его помощь и закончилась. В дан­ный момент он болтал по телефону, а Шавонна перед телевизором хрустела печеньем. И то и другое было под запре­том, пока она не сделает уроки и не прочитает хотя бы одну главу. Кевона же, с ужасом отметила Джада, и вовсе не было в поле зрения. Оставалось надеяться, что хотя бы ма­лышка уложена – если, конечно, Клинтон не бросил у ворот гаража и младшую дочь заодно с велосипедом.

– Где твой брат? – спросила Джада у старшей.

– Откуда мне знать? – буркнула та, не отрывая взгляда от экрана. – Есть скоро будем?

– Как?! Вы еще не ужинали?

Бросив на мужа убийственный взгляд, Джада метну­лась к холодильнику. Вынула молоко, схватила пачку ма­карон с сыром «Пять минут – и готово», последнюю банку тунца и, подумав, решила добавить остатки стручковой фа­соли. Этого сушеного добра у них навалом – к чему, спра­шивается, тратить время и деньги на покупку свежих ово­щей?

Через четверть часа стол был убран, приборы расстав­лены, телевизор выключен, Шавонна отправлена в ванну, Кевон обнаружен в детской и, наконец, макаронная запе­канка на четверых подана. Жизнь вошла в нормальное русло, что оценил, судя по его относительно довольному взгляду, даже Клинтон. Любовь к уюту да дети – вот и все, что еще держит отца семейства у этого очага. Однако у хра­нительницы очага заканчивается терпение. Поговорить все-таки придется, и серьезно.

Джада подняла глаза на мужа. Тот поспешно отвел взгляд. Прекрасно выглядит, нужно признать. Выбрит до синевы, шевелюра с приятной проседью уложена по-ново­му… «Строит из себя жертву, – думала Джада. – А жер­тва-то здесь я!» Она прекрасно понимала, что, несмотря на зверскую усталость, все вечерние дела ей придется де­лать самой: и Кевона с Шавонной уложить, и Шерили, ко­торая наверняка скоро проснется, снова убаюкать. Но главное – ей предстоит самой начать неприятный разго­вор с мужем и добиться решения, которое он не желает принимать.

ГЛАВА 5

Фрэнк Руссо появился в спальне незадолго до один­надцати. Мишель, в белоснежной шелковой рубашке, из низкого выреза которой соблазнительно выглядывали мо­лочно-белые полушария, распустив волосы, устроилась с книгой поперек супружеской кровати. Она перевела взгляд со страницы на мужа. Ухмыльнувшись, тот немед­ленно напустил на себя бесстрастный вид. Как же, знаем мы вас! Мишель сморщила губы в улыбке. Аромат ее духов – тех самых, что каждое Рождество дарил ей Фрэнк, а она приберегала для таких вечеров, – струился от нее к мужу. Не произнося ни слова, Мишель просто улыбалась и ждала. Ждала, поглядывая на брюки Фрэнка чуть пониже пряжки ремня. У ее мужа выработался определенный реф­лекс на запах этих духов. Интересно, сегодня тоже получится?

Фрэнк опустился рядышком на кровать, взглядом обвел жену.

– И чем же мы вечером занимались? – шепотом поинте­ресовался он. – Гараж красили?

Ах ты!.. С наигранным безразличием Мишель качнула головой – по плечам и спине заструился каскад золотых волос – и вновь уткнулась взглядом в книжку.

– До гаража руки не дошли, – протянула она. – Но масло в «Лексусе» сменила.

– Умница. – Фрэнк начал расстегивать ремень на брю­ках. – Раз уж речь о технике зашла… моему мотору тоже женские ручки не помешали бы.

Мишель наконец не выдержала. Расхохотавшись, она отбросила книгу, взяла руку Фрэнка, медленно поднесла к губам и прошлась самым кончиком язычка по ладони.

Притворное безразличие покинуло и Фрэнка. Он за­стонал, откинув голову назад, и вмиг избавился от рубаш­ки. Брюки и трусы полетели на пол. В голубых озерах глаз Мишель плескалось обещание, но Фрэнк, нырнув в по­стель, быстренько натянул на себя одеяло, повернулся к жене спиной и издал тяжкий вздох:

– Ну и вымотался же я!

Он затих и засопел глубоко, равномерно.

– Ну Фрэнк! – жалобно простонала Мишель. Фрэнк рассмеялся, резко повернулся к ней и раскрыл объятия.

Годы брака не обесцветили для Мишель секс с мужем. Скорее, наоборот, добавили красок, глубины, напряже­ния. Любовь их временами была сладкой, нежной, медлен­ной, а могла превращаться в акробатический постельный этюд. Но – всегда-всегда! – Мишель чувствовала себя обожаемой и защищенной.

Сегодня Фрэнк был настроен на нежный лад. Накрыв собой Мишель, он приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза.

– Знаешь, как ты прекрасна? – шепнул он. Мишель качнула головой:

– Расскажи.

– Рассказать о тебе? Ладно. Только когда буду в тебе.

– Шантажист! – отозвалась она, призывно приподни­мая бедра. – Ты не оставил мне выбора.

Одна ладонь Фрэнка удерживала руки Мишель над го­ловой, а вторая скользнула под подол ночной рубашки. Мгновение спустя ее влажное, жаждущее лоно приняло в себя его жаркую плоть.

– Ты вся как шелк, – выдохнул он. – Везде… везде! Смотрю на тебя и изумляюсь твоей красоте. – Один мяг­кий толчок – и Фрэнк замер. – Может быть, хватит?

– М-м-м-м… – Мишель снова замотала головой. Его дыхание обжигало.

– Хочешь еще? Еще? Она кивнула.

– Какая ненасытная девочка! – Он оторвал взгляд от глаз Мишель. – А твои губы. Любой мужчина жизнь от­даст, лишь бы прикоснуться к ним хотя бы кончиком ми­зинца.

Мишель улыбнулась. Волна предвкушения прокати­лась по ее телу.

– А ты? Чем бы ты хотел к ним прикоснуться?

– Ладонью, малышка. – Фрэнк накрыл ее рот ладо­нью и тут же отнял. – Языком, любимая. – Кончик языка прикоснулся к уголкам ее губ. – Зубами, радость моя…

Взяв в плен ее пухлую нижнюю губу, он на мгновение сжал зубы и вобрал в себя вырвавшийся стон Мишель. Со следующим толчком, на этот раз глубоким, властным, Фрэнк отпустил руки Мишель, чтобы она могла обнять его покрепче. Мишель не заставила себя ждать.


Утром за окном было белым-бело. Зябко ежась, Ми­шель немножко потешилась мыслью о том, чтобы нырнуть обратно в теплую постель, под бок к Фрэнку. Увы, не вый­дет. На крыльце вот-вот появится Джада и силком выта­щит из дому.

Мишель натянула два свитера вместо одного, сменила шлепанцы на кроссовки, завязала «конский хвост» и через несколько минут уже сбежала вниз по ступенькам. Терпеливо дожидавшийся у двери Поуки встретил ее умоляю­щим карим взглядом.

– Ладно-ладно, – согласилась Мишель не слишком охотно, зная, что Поуки будет их тормозить, а Джада всю дорогу ворчать.

Мишель любила Джаду, хотя сама не сразу привыкла к тому, что подружилась с негритянкой. Чернокожих семей в округе было немного. Мишель втайне гордилась собственной расовой терпимостью, но у Фрэнка и его родни в разговорах об афроамериканцах нередко проскальзывали презрительные словечки. Единственное, чего добилась Мишель, – категоричного запрета употреблять подобные выражения при детях.

Теплая, тесная дружба – разве это не роскошь в наше время? Мишель эту роскошь ценила, однако между ней и Джадой случались и напряженные моменты. Джада, к при­меру, одновременно и обвиняла, и оправдывала своего мужа, что Мишель казалось по меньшей мере нелогичным. Джада травила семью полуфабрикатами, что Мишель уж и вовсе не могла понять. Программы по телевизору они смотрели разные, по-разному оценивали кинофильмы. Словом, различий хватало, но подруги научились уходить от скользких тем.

Защелкнув замок поводка на шее Поуки, Мишель шаг­нула за порог. Девственный снежок заскрипел у нее под ногами, и по спине сразу побежали мурашки. Не сказать, чтобы очень холодно, однако мороз явно грядет. Поклон­ница чистоты, Мишель обожала свежесть утреннего зим­него воздуха и нетронутость первого снега. Могла бы – полетела б над улицей, чтобы не нарушать совершенство серебристо-белого покрова отпечатками своих ботинок и крохотных лап Поуки. Других следов на нежном, будто са­харная пудра, снеге не было.

Подняв взгляд от белой ленты тротуара, Мишель уви­дела выходящую из дома Джаду. Наверняка будет в дурном настроении – здешние зимы Джада ненавидит. Не страш­но. Мишель была готова выслушать жалобы на погоду, а заодно и новости о семейной жизни Джексонов.


Джада натянула капюшон куртки до самых бровей. «Ну не создана моя кожа для этого климата! – думала она, по­туже затягивая узел шнурка под подбородком. – Всю жизнь здесь живу, но так и не привыкла». Вот у родителей на Барбадосе – совсем другое дело; там кожа ее никогда не подводит, и волосы становятся послушными, упругими, «правильными», как говорит бабушка. «Правильные» – значит волнистые, а не скрученные в безнадежно тугие спирали и не требующие услуг парикмахера, чтобы их вы­прямить. Джада отлично понимала, что все это только слова, а на деле «правильные» в бабушкином понима­нии – больше похожие на волосы белых, чем на кучерявые шапки соплеменников. Сама Джада подобного рода уверт­ки ненавидела, но тем не менее была довольна, что Шавонна унаследовала ее волосы. И презирала себя за это. Шевелюра Кевона, который пошел в отца, такого значе­ния для нее не имела – мальчик все-таки. Что добавляло к угнездившемуся в ней расизму еще и склонность к поло­вой дискриминации. О волосах младшей дочери Джада старалась не думать. В конце концов, все в руках господа.

Выскочив на улицу, Джада первым делом вспомнила о вазелине. А заодно – снова – и о Барбадосе, где ее сочные губы никогда не трескались и не шелушились. Вытащив из кармана куртки тюбик, она толстым слоем смазала не только губы, но и все лицо, и руки. Без этой предосторож­ности на нее уже вечером без ужаса не взглянешь.

Боже, как она измотана! И выглядит, наверное, соот­ветственно. Мишель же – Джада подняла глаза на прибли­жающуюся быстрым шагом подругу – словно и не спала вовсе. Свежа, бодра, розовеет от мороза. Кончик носа чуть покраснел, а в остальном – само совершенство!

Джада любила эти утренние прогулки с Мишель. Ко­нечно, было бы еще лучше, если бы не проклятая собачон­ка, которая вечно замедляла темп. Топтаться на холоде Джада терпеть не могла. Вот и сейчас, дожидаясь, пока псина обнюхает очередной столб, она едва сдерживала раздражение. Шаг – остановка, шаг – остановка. И зачем Мишель эта чертова собака?!

– Скажи своему псу, чтобы топал вперед, иначе я его придушу и отдам скорняку на муфту, – пригрозила она.

Несмотря на теплые отношения с Мишель, временами Джаде казалось, что их разделяет непреодолимая пропасть. Возможно, дают о себе знать расовые различия, а может, все дело в немыслимо счастливом браке Мишель. Она обо­жает своего Фрэнка, а тот – по крайней мере, так выгля­дит со стороны – отвечает ей той же страстью. А еще он души не чает в детях плюс каждую неделю приносит в дом деньги, черт возьми! Но Джада любила Мишель и от души желала ей счастья. Пусть уж хоть союз Мишель и Фрэнка, единственный во всем Уэстчестерском графстве, сохра­нится в незыблемости лет десять-двадцать. В конце кон­цов, если они обе начнут пилить друг друга – что станется с их дружбой?

– Поуки, милый, пойдем, – пропела Мишель.

У Джады в голове не укладывалась манера белых сюсю­кать с животными, словно с малыми детьми. А детей они, если судить по Мишель, немыслимо баловали. На взгляд Джады, подруга растила будущих преступников. Игрушки ее дети за собой не убирали, посуду не мыли, а о «спасибо» или «пожалуйста», похоже, слыхом не слыхивали. Ми­шель, впрочем, и сама грешила некоторой, с точки зрения Джады, невоспитанностью. Джада в ее доме не посмела бы даже подумать о том, чтобы залезть, к примеру, в холо­дильник или в посудный шкафчик за стаканом. Мишель же в гостях у подруги хозяйничала запросто. Словом, ше­роховатостей хватало, но Джада ни разу не высказала вслух удивления или недовольства. Все это, если подумать, ме­лочи в сравнении с дружбой. Очень может быть, что у Ми­шель тоже есть претензии к Джаде, о которых она молчит.

– На вот, возьми. – Джада протянула подруге тю­бик. – Держу пари, среди белых девиц не найдется больше ни одной такой губастой. А мы с тобой часом не родствен­ницы, нет? Уверена? А то мне не хотелось бы кокнуть со­бачку своей сестренки, хоть и пятиюродной.

Мишель с хохотом приняла и вазелин, и упрек.

– Не сердись на него, Джада.

Щедро намазав лицо, Мишель отдала тюбик подруге и энергичным шагом двинулась вперед. Она снова посерьез­нела, что означало близость нешуточного допроса, а его-то Джада как раз и хотела оттянуть.

Рассвет только-только занялся, фонари еще горели, но первый из них моргнул и потух словно в ответ на неизбеж­ный, как зима после осени, вопрос Мишель:

– Ну? И как обстоят дела? Джада пожала плечами:

– Понятия не имею. Времени поговорить пока не на­шлось. – Она все же не выдержала и в красках описала Мишель, как ее встретил вчера вечером муж.

– Ты должна положить этому конец! Нужно… – Ми­шель запнулась.

«Чего и следовало ожидать, – подумала Джада. – По­чему она всегда так боится давать советы?»

– Не знаю, надолго ли меня хватит. Схватила бы, ка­жется, топор да и снесла бы его глупую голову, даром что он отец моих детей!

– Ха! И когда тебя это останавливало? – хитро поин­тересовалась Мишель, вызвав у Джады ухмылку.

Джада делила людей на тех, кто дает, и тех, кто отнима­ет. Мишель определенно принадлежала к числу «дающих». Ко всем щедра – к друзьям, к мужу, к детям. Другое дело, что ее щедрая жалость в данный момент Джаде была не нужна.

– Он тебя до психушки доведет, – вздохнула Ми­шель. – Пусть бы Фрэнк только попробовал…

Продолжение Джада пропустила мимо ушей. Просто чтобы не возражать; потому что Мишель – ее лучшая по­друга, несмотря на массу различий: белая, родом с Севера, тетешкается с псом-идиотом и временами поражает не­проходимой тупостью.

Не так давно Джада с изумлением поняла, что у нее со­всем не осталось близких друзей-негров. Она не могла об­щаться ни с чернокожими подчиненными в банке, ни с немногочисленными соседями, чьи папули и дедули взлетели так высоко, что могли позволить себе отправлять отпрысков в настоящие, закрытые колледжи. И, уж конечно, не могло быть речи о дружбе с родственниками Клинтона, не имевшими понятия о падежах и считавших брак с почта­льоном высшим жизненным достижением женщины.

Но с Мишель она близка, у них много общего, хотя та искренне считает своего Фрэнка идеалом, не замечая яв­ных странностей мужниного бизнеса. Вечно у него ка­кие-то выгодные государственные контракты, чрезвычай­но выгодные сделки. Фрэнк Руссо процветает, независимо от общего состояния экономики. Кому, как не Джаде, знать, что без взяток тут обойтись не могло, как и без свя­зей с… Нет, ни к чему об этом думать. В конце концов, какое ей дело до методов мистера Руссо? Однако года два назад, когда Фрэнк предложил Клинтону партнерство, Джада с облегчением восприняла отказ мужа. В кои-то веки он принял верное решение. Уж слишком много води­лось у Фрэнка наличных. Нравится Мишель закрывать на это глаза – на здоровье, а Джаде лишние проблемы ни к чему.

Спору нет, Фрэнк Руссо – хороший человек, а учиты­вая, что он мужчина, можно сказать – очень хороший. Главное, что он просто обожает Мишель. Однако Джаду ему этим не обдурить: все равно он из берущих, и в этом смысле, пожалуй, будет похуже Клинтона. Старина Фрэнк безнадежно задурил голову Мишель. Вряд ли он знает, где находится в его собственном доме стиральная или посудо­моечная машина, а уж о кухонной плите и говорить не стоит. Случись Мишель уехать, скажем, на отдых, ее домо­чадцы дня через два с голоду помрут рядышком с битком набитым холодильником. Темноволосый красавчик Руссо, легко обтяпывающий свои сделки, не способен ни ломтик сыра между двух кусков хлеба засунуть, ни грязное белье рассортировать, ни хотя бы постель застелить. Да в сравне­нии с ним даже Клинтон выглядит квалифицированной домохозяйкой… и Мишель при этом не жалуется!

«Стоп, девочка, – приказала себе Джада. – Довольно сравнений. Благодарность – вот лучшее из человеческих чувств, его и культивируй. А критику оставь. Не так уж много у тебя в жизни хорошего, чтобы не ценить дружбу с Мишель и эти утренние прогулки в богатом, тихом районе».

Джада обвела взглядом просыпающиеся дома и деревья в седом уборе инея. Красота! Но внезапно на глаза ей по­палась страннейшая картинка: в окне тюдоровского особ­няка на другой стороне улицы мелькнуло и тут же исчезло бледное лицо. До того бледное, что казалось прозрачным, несмотря на черные, бездонные, словно глядящие внутрь себя, омуты глаз. Что-то в этом лице было знакомое… Или почудилось? Или привиделось во сне? Вздрогнув, Джада постаралась избавиться от наваждения.

– Держу пари, мне только что явился призрак, – поде­лилась она с Мишель. – Если только в этом доме не дер­жат пленницу. Кто там поселился?

– Какой-то тип лет пятидесяти, живет один. Италья­нец, кажется, или что-то в этом роде. Энтони. У него еще…

– А-а-а, машины такие красивые? Мишель кивнула:

– Точно. Фирма по прокату лимузинов. По-моему, он не женат, – продолжала Мишель.

– Н-да? Значит, завел подружку. Несчастная девица, я бы сказала.

– Может, у них новомодный брак? Знаешь, когда вы­писывают себе из России молодую жену.

– Брак! – фыркнула Джада. – Полнейшее безумие. Пару минут они шагали в молчании.

– Ну? – первой не выдержала Мишель. – И что ты ре­шила насчет Клинтона? Заставишь его наконец выполнить обязательства?

– Клинтон и обязательства? Не смеши меня, это две вещи несовместимые.

– Не пойму, как он не боится потерять тебя. Ты ведь само совершенство.

Джада пожала плечами. Ну не понимает Мишель, и все тут. То ли ирландская кровь виновата, то ли в жизни у нее все чересчур удачно складывалось.

– Да, я совершенство, и Клинтона от этого тошнит. Я ведь в два раза сильнее его. Он это знает – и ненавидит!

– Да нет же! Вам сейчас тяжело, очень тяжело, но все равно ты не права. Клинтон тебя обожает. Не смей гово­рить, что он тебя ненавидит.

– Я и не говорила, что он ненавидит меня. Я сказала, что он ненавидит мою силу, – со вздохом возразила Джа­да. – Десять лет назад, когда мы были на подъеме, он еще как-то справлялся, а сейчас не может. Зато я могу. Черт возьми, малышка, – я должна! И он меня за это презирает.

Они подошли к воротам, где обычно поворачивали назад, и Мишель похлопала по опоре. Джада едва сдержала улыбку. Без этого жеста, кажется, и не было бы сорокаминутного издевательства над собственным организмом. Она окинула взглядом длинные ноги подруги, белокурый «кон­ский хвост»! Жеребенок, да и только, – сплошь конечнос­ти, глазищи и хвост. Поуки тем временем без устали обню­хивал опору ворот, словно в жизни не встречался с подоб­ной диковиной.

– Странно, – двинувшись в обратный путь, сказала Мишель. – Я считала, что они как раз мечтают об идеале. Фрэнк, например, всегда замечает, если я наберу лишний фунт или поленюсь побрить ноги. То есть… он меня, ко­нечно, любит всякую, но…

– Ой, оставь! Дело не в том, успела ты побрить ноги или нет. Дело даже не в том, что ноги у тебя дюймов на двадцать длиннее, чем у других. Между ногами-то у нас у всех одно и то же! То самое, что им нужно. Причем без лишних хлопот.

– Фу, Джада! Какой кошмар! Лично я изо всех сил ста­раюсь хорошо выглядеть. Разумеется, дело не во внешнем виде, но и не в голом сексе, если уж на то пошло. Я пытаюсь… знаю, что это невозможно, но все-таки я пытаюсь выглядеть идеалом в глазах Фрэнка.

– Да не мечтают они об идеале! – рявкнула Джада. – Если они о чем и мечтают, так это видеть нас зависимыми. До тех пор, разумеется, пока эта чертова зависимость не становится чрезмерной. Тогда они начинают задыхаться. А еще они мечтают о нашей заботе, но стоит перебор­щить – и забота начинает застревать у них в глотке. Кроме того, они мечтают о сексуальных стервах. Но боже упаси настаивать на сексе, поскольку их коробит наша требова­тельность. А почему? Потому что в этом случае они чувст­вуют себя импотентами.

Мишель вздохнула:

– Грубо, Джада. И очень горько. Тебе всего-то и нуж­но, что с ним поговорить. Он ведь отец твоих детей. Не от­кладывай в долгий ящик; поговори сразу же, как вернешь­ся домой.

– Пожалуй, ты права. Прикроешь меня в банке? Опоз­даю на часок, не больше. Подам-ка, пожалуй, Клинтону на завтрак что-нибудь сверх вареных яиц.

– Только не злись! – взмолилась Мишель. – Как бы там ни было – не злись, прошу тебя.

– Поздно, – сообщила подруге Джада. – Я уже зла до чертиков.

ГЛАВА 6

Энджи открыла глаза, как делала это – совершенно бесцельно – без четверти шесть каждое утро. Первое, на что наткнулся ее взгляд, была стена дымчатого стекла как раз напротив кожаного дивана, на котором она спала. Энджи снова закрыла глаза. Сил нет! Нет никаких сил про­снуться, подняться, прожить еще один едва-едва начав­шийся день. Не открывая глаз, она перекатилась с боку на спину и натянула на голову вытертый плед. Отлично. Можно считать, что зарядка сделана.

Энджи не могла бы сказать наверняка, какой нынче день. Пресловутый юбилей случился во вторник, и с тех пор она только и делала, что спала или пялилась в телеви­зор. Вчера снова просидела перед экраном до рассвета, не отваживаясь подняться из гостиной в спальню. Хорошо бы уже настало воскресенье! В воскресенье мама должна вер­нуться из очередной командировки. Энджи бросила якорь в отцовской обители, отделанной в стиле «сельско-средневековой хандры», потому что больше ей негде было при­ткнуться.

Мама недавно сменила жилье, в новой квартире Энджи еще не была, так что даже этого утешения – окунуться в родную атмосферу – она была лишена. Оставалось влачить полусонное существование, ожидая, когда Натали Голдфарб, оптимистка и утешительница, кладезь бессмыс­ленных, но греющих душу афоризмов, раскроет ей свои объятия и позволит выплакаться на ее плече.

Хотя, если подумать, – что толку? Конечно, здорово было бы вернуться в детство, но приходится смотреть правде в глаза: она больше не ребенок, в кровь разбивший коленки. Чем ей, собственно, поможет мама? Прижмет к себе, позволит выплакаться от души… но и только. Впро­чем, мама, конечно, даст несколько полезных советов: «Ну да, ну да. Знакомая история, детка. Признание в неверности в первую годовщину свадьбы? Твой папуля устроил то же самое. А ты давай-ка…»

Давай-ка – ЧТО? Ничего тут не поделаешь! Опусто­шенная, вялая, безжизненная, как ее собственные, поте­рявшие всякую форму волосы, Энджи мечтала только об одном: снова быть с Рэйдом. Вернуться к нему, упасть вместе с ним на кровать в их светлой, чистой спальне, кото­рую они обставляли вдвоем. Его сильные объятия ей сей­час нужны. Его, а не мамины. Ей хотелось открыть поутру глаза и увидеть, как сияющий луч массачусетского рассве­та, чуть притушенный белым кружевом занавесей, ложит­ся на паркет. Тоска по всему, что осталось дома, заставила Энджи вновь открыть глаза и застонать. Громко. Ничего у нее больше нет, кроме пустой коробочки с золотыми бук­вами «Шрив, Крамп и Лоу».

Она протянула руку, нащупала выпуклую бархатную крышку и прижала упаковку от «дара любви» к груди. Все здесь не то и не так. Вместо белоснежных пуховых поду­шек – комковатый, обтянутый кожей диванный валик. Вместо любимого пушистого покрывала – дряхлый плед. Над головой вместо стеклянной крыши – потолок с леп­ными уродливыми загогулинами и жутким канделябром в центре. Энджи с трудом приподнялась, морщась от под­ступившего к горлу тошнотворного комка. Силы небес­ные, где отец раскопал декоратора для своего дома? Этот, с позволения сказать, осветительный прибор куплен на рас­продаже обанкротившегося дешевого итальянского ресто­рана, не иначе.

Какое-то движение за окном привлекло внимание Энджи, и она приблизила лицо к стеклу. Несмотря на ранний, еще сумеречный час, по улице шагали две молодые жен­щины в наглухо застегнутых теплых крутках. У одной из-под вязаной шапочки выбивался белокурый «конский хвост», вторая же, в этот миг как раз вскинувшая лицо к окну, оказалась негритянкой. Энджи была изумлена этим зрелищем, для Марблхеда абсолютно нереальным. Девуш­ки миновали дом и скрылись за поворотом. Глядя им вслед, Энджи горько вздохнула. Куда подевались все ее по­други? Разбросаны по городам и весям, все в работе и в се­мейных хлопотах. Не дозовешься. Смешно, но Энджи вдруг захотелось собрать их всех вместе, как в одном из старых фильмов. Хорошо хоть Лизе можно позвонить. Только не в такую рань. Пусть человек отдохнет.

Разумеется, Лизе она уже звонила. Вчера вечером. Раз пять или шесть, и все по часу. Папулю ждет тот еще сюр­приз, когда придет счет. Без мобильника чувствуешь себя как без рук, а он остался в сумочке, вместе со всеми прочи­ми, тоже далеко не лишними вещами. Может, хоть коше­лек Лиза сумеет забрать?

Лиза была адвокатом, коллегой по Нидхэму, при пер­вом знакомстве поразившей Энджи совершенством своего белокурого облика и гарвардским образованием. Лиза бы­ла всего лишь двумя годами старше, но держалась так, словно между ними лежала временная пропасть в два де­сятка лет. Однако, присмотревшись к коллеге, Энджи оце­нила дружелюбие Лизы и прониклась к ней доверием. Не прошло и месяца, как они уже ежедневно обедали вместе, и Лиза приправляла их трапезы пугающими подробностя­ми своих контактов с мужчинами.

Искупаться, что ли? Еще день-другой, и ее шевелюра собьется в воронье гнездо. Боже правый, вместе с мужем она потеряла и парикмахера! Ну кто еще способен спра­виться с ее волосами, кроме Тодда?

Нет. Под душем ей не выстоять, а принимать ванну в таком состоянии слишком опасно. Хотя… идея утонуть в теплой пенистой ванне, разом покончив со всеми несчас­тьями, казалась весьма заманчивой. Одно плохо – придется наглотаться воды, а это ужасно противно. Пару флако­нов снотворного бы выпить, только чтобы уж наверняка умереть, а не страдать потом поносом. Но у отца в аптечке, увы, нашлась лишь наполовину пустая бутылка «Новопассита».

Энджи наклонилась и протянула руку за спортивными штанами, которые отец ей выделил из своего гардероба. Надевая их, она двигалась как в замедленном кино: дотя­нула до щиколоток, потом до колен, до бедер… Тех самых бедер, что вчера гладил Рэйд. Горячая слезинка выкати­лась из-под века, проложила дорожку по щеке и юркнула в ямочку под носом.

Будь проклят Рэйд! Ненавижу! Как смел он гладить мои бедра?..

Чьих еще бедер с тем же жаром касались его пальцы? Коллега, он сказал. Старше его. Неужели это Джен Маллинз, единственная дама в совете директоров? Быть не может: той сморщенной каракатице пошел шестой деся­ток. Кто-нибудь из тощих, уродливых канцелярских крыс? Отпадает. Его личная секретарша? Боже, боже, ну кого он ласкал? Кому он шептал, что любит?

Нахлынувшая от этой мысли злость словно привела в действие пружину энергии Энджи. Спрыгнув с дивана, она нырнула в отцовский свитер с надписью «Рэнджерс». В отличие от большинства итальянцев Тони Ромаззано бейс­болу предпочитал хоккей и не раз таскал дочь на матчи. Свитер, должно быть, и остался от какого-нибудь из этих походов.

Настало время возродить былую близость с отцом. Они снова будут рядом, как в детстве. Кроме того, нужно по­дыскать себе сдельную работу, да не мелочь какую-нибудь вроде консультаций в «Помощи неимущим», а что-то дей­ствительно серьезное. Будет работать как вол, не жалея себя! Завтра же вступит в орден матери Терезы!!!

Выпустив пар, Энджи поплелась в ванную. По пути, проходя через гостиную, в который раз вяло удивилась бестолковости отца – или его декоратора. В каком нужно быть состоянии, чтобы так обезобразить собственный дом? Смотреть ведь тошно! Гигантские кресла под накидками из голубого бархата. Обитый кожей диван исполнен в стиле итальянского модерна и смахивает на карикатурную копию горного кряжа. Энджи передернуло от перспективы изо дня в день пользоваться кожаной мебелью.

После развода со второй женой (брак с которой про­длился не дольше менструального цикла) Тони распро­щался с Парк-авеню и перебрался в пригород. Время от времени встречался с местными дамами, но они «наводили на него скуку», поэтому он с головой ушел в работу, а вече­рами смотрел все спортивные передачи подряд.

Страшно подумать, что и ее может ждать точно такая же жизнь. Энджи пробыла здесь всего ничего, но уже чув­ствовала, как сама пропитывается духом сельско-средне-вековой хандры. И почему это после развода мужчины уст­раивают из дома бардак, а женщины напрочь забывают о гардеробе? Такое впечатление, что решение суда ставит крест не только на браке, но и на вкусах бывших супругов. Скоро и она тоже сменит свои прелестные наряды на бес­форменные, уныло-землистого цвета брюки и пиджаки из мятого кожзама, идеально гармонирующие со стилем от­цовской гостиной. К чертям орден матери Терезы. Жизнь пошла прахом, и нечего даже дергаться.

Истощив все силы на полпути к ванной, Энджи рухну­ла на кушетку и заснула. В начале десятого открыла глаза, досмотрела «Новости» и опять заснула. В следующий раз часы уже показывали без пяти одиннадцать. Кто бы ей объяснил эту загадочную потребность постоянно отмечать время. Некуда ведь спешить, нечего делать, но сама мысль о том, что прошло уже пять часов, привела Энджи в ужас. А от телефонного звонка ее с кушетки будто ветром сдуло. Снять трубку? Не снимать? Кто бы это мог быть? Тони решил справиться, как там его несчастная дочь? Прижав трубку к уху, Энджи с облегчением услышала голос Лизы:

– Привет, Энджи. Как существуешь?

Любой другой спросил бы «как живешь», но у урожен­цев Бостона свой язык.

– Чтобы было нагляднее, могу сказать, что в первом классе миссис Рикмэн влепила бы мне «неуд» за поведе­ние. – Энджи запнулась. – Мне плохо без Рэйда.

– Ты сейчас не ныть должна, дорогая, а рвать и метать от ярости! Слать проклятия на голову Рэйда. Если он так поступил, значит, ни капельки тебя не любит. Да и не любил, наверное, никогда. Знаешь, кем ты для него была? Забавой, вроде экзотического зверька. Уж поверь мне, я знаю, что говорю. Ему покуражиться хотелось, семейку свою встряхнуть. Тебе это нужно? Забыть его и шагать дальше – вот что тебе сейчас нужно.

– Знаю, знаю, – вздохнула Энджи. – Размазня я, вот кто. Но мне так хочется еще разочек с ним поговорить! Спросить, понимал ли он сам, что делает.

– Понимал, не сомневайся, – со злостью процедила Лиза. – То, что он сотворил, немыслимо, а то, как он тебе это преподнес, непростительно!

Согласиться с подругой Энджи помешал звонок в дверь. Она вздрогнула от неожиданности.

– Кто-то пришел. Созвонимся. Пока.

Бросив трубку, Энджи испуганно уставилась на дверь. Что это за фокусы? В сонном Уэстчестере, в одиннадцать утра, средь рабочей недели незваных гостей не бывает. Кого к ней черти принесли? Торговцев косметикой? Сви­детелей Иеговы? Кто бы там ни был, Энджи не собиралась открывать, пока не выглянула в окошко. Увидев у ворот грузовичок с надписью «Доставка цветов», она ринулась к двери, рывком распахнула, схватила в охапку две дюжины белых роз и вмиг выудила из целлофановой упаковки кар­точку.

От Рэйда! Пусть он не написал эти слова собственной рукой, но он ведь их продиктовал! Я тебя люблю. Не нака­зывай меня за то, что был честен. Прости. Рэйд.

Аромат роз был тонок и сладок. О боже! Любит! Ну, из­менил разок – подумаешь, большое дело – он ведь любит только ее! Один-единственный великодушный жест с ее стороны положит конец страданиям обоих.

И беседы с отцом, и многочасовые переговоры с Лизой моментально вылетели из головы Энджи. Да! Да, она про­стит Рэйда! То, что он сделал, – ужасно и непростительно, но она его простит. Характер ей от родителей достался взрывной, однако пора повзрослеть и быть терпимее к людям. Рэйд свое уже получил, так почему бы не взглянуть на весь этот кошмар как на последнюю дань увлечениям юности? Просто Рэйд от природы немного инфантилен. Он пообещает, что такое никогда не повторится, он осы­плет ее драгоценностями взамен пропавшего перстня, он увлечет ее на громадное белое ложе… Нет, пожалуй, ны­рять сразу в постель не стоит. Нужно какое-то время, что­бы затянулись раны.

Энджи зажмурилась, представив себе несчастного, ис­терзанного виной и отчаянием Рэйда. Он не находил себе места от страха, пока искал свою Энджи. Он раскаивался и корил себя. Без Энджи он пропадет. Ему нужны ее сила, ее кипучая энергия, ее тепло.

Прижимая карточку к груди, Энджи стрелой полетела к телефону и набрала номер. Первый гудок. Второй… Она знала наверняка, что Рэйд дома, терзается в одиночестве, не в силах идти на фирму. Его страдание глубже, безысходнее, чем даже ее боль. Ведь он ее по-настоящему любит! Несмотря на ледяное равнодушие родителей, несмотря на их неодобрение, несмотря на собственные недостатки – он ее любит. Об этом кричали слова на карточке. Да Энджи и сама в глубине души всегда это знала.

Трубку сняли на третьем гудке, и Энджи, сияя улыбкой всепрощения, приготовилась услышать его голос, глубо­кий и чистый, как морские воды в миле от побережья Марблхеда.

– Алло-о-о, – пропело томное сопрано на другом конце провода. Энджи едва не выронила трубку. – Алло-о-о? – вопросительно повторил женский голос.

Энджи отшвырнула трубку, словно та внезапно раска­лилась добела.

– Боже! – выдохнула она. – О боже!

Кто это мог быть? Ни у нее, ни у Рэйда сестер нет. Голос свекрови она узнала бы. Что вообще происходит? Энджи уставилась на телефон. Номером ошиблась, долж­но быть. Не забыть бы. Наверное, не набрала междугород­ный код и дозвонилась кому-нибудь в Уэстчестере.

Она сдернула трубку и повторила набор, на этот раз внимательно следя за цифрами. Гудок. Энджи затаила дыхание. Перед глазами вновь встал Рэйд, только образ его несколько расплылся.

– Алло-о-о, – пропело все то же сопрано.

Все цифры были набраны точно. Выходит, Рэйд сме­нил телефон, но… неужели номер могли передать другому абоненту так быстро? Нужно что-то сказать, спросить, убедиться… а голосовые связки отказали. Может быть, это приходящая прислуга? Точно, так и есть! Или дама из «Пиццы на дом». В жизни всякое бывает.

– Алло-о-о! – повторило сопрано. – Алло, Рэйд, это ты?

Энджи медленно положила трубку.

ГЛАВА 7

– Нам нужно поговорить, Клинтон.

– Опять?

– Боюсь, что так, – отрезала Джада. Как только авто­бус с детьми отъехал от ворот, она закрыла дверь на кухню и принялась драить плиту. Хотелось бы знать, как давно Клинтон брался за тряпку и чистящий порошок. – Боюсь, что так, – повторила она, хотя страха не испытывала ни на йоту. Джада была в ярости. Слишком далеко он зашел. Слишком много грязи тащит в дом.

Джада давно подозревала, что Клинтон временами по­глядывает на сторону. Она старалась не думать об изменах мужа, даже когда доказательства в буквальном смысле вопили об истине. Помнится, еще в Армонке одна томящая­ся бездельем дамочка, заказавшая Клинтону бассейн за двести тысяч баксов, названивала потом по пять раз на дню. Так же обрывала телефон и жена чернокожего режиссера звукозаписи, безо всяких оснований возомнившая себя певицей. Но Джада тогда решила не обращать на них внимания, раз уж интрижки на стороне не мешали Клин­тону ни деньги домой приносить, ни детьми заниматься, ни жену любить. Он ведь мужик, в конце концов; ни у одного недостанет сил отказаться, если баба сама себя предлагает.

«Давно это было», – со вздохом подумала Джада. Все у них тогда было хорошо, дети еще не подросли, и она могла себе позволить заниматься только малышами и домом. Теперь ее жизнь состоит из работы в банке днем и уборки вечером. Целыми вечерами она только и делает, что на­крывает на стол, собирает грязное белье, раскладывает по полкам чистое – а потом все по новой. Клинтон же день-деньской валяется на диване перед телевизором, крутит любовь с новой подружкой, а в редкие свободные от безде­лья минуты следит, чтобы ребятишки не спалили дом. На свою жизнь Джада не жаловалась: ради семьи она и не на такое была готова. Но ее брала злость за то, что Клинтон творил со своей жизнью. А ведь минимальных перемен было достаточно, чтобы им обоим стало гораздо проще. Да и смысла в этом существовании стало бы куда больше.

– А тебе разве на работу не надо? – переминаясь с ноги на ногу, как нашкодивший школяр, спросил Клин­тон.

– Нет. А в чем дело? Гостей ждешь? В таком случае по­зволь прибраться к их приходу.

Она вытерла стол. Даже теперь, после стольких лет брака, Джаду неизменно удивляла способность Клинтона наблюдать, как она что-нибудь делает, и даже не заикаться о помощи. Типичный отпрыск матери-разведенки, иначе не скажешь! Впрочем, это мелочи; Джада давно была выше подобной ерунды. Много лет назад они с Клинтоном дого­ворились, что их дети, в отличие от двух предыдущих поко­лений Джексонов, без отца не останутся. А вот это уже да­леко не ерунда.

Ну а что касается помощи, Джада не сомневалась в том, что ее супруг из «берущих». Как и большая часть так называемого сильного пола. Человечество делится на «да­ющих» и «берущих», как на блондинов и брюнетов, и ни­чего тут не поделаешь. Шавонна, как ни печально, тоже из «берущих». Кевон – пока – в этом больше похож на мать, предпочитает отдавать, а не брать. Суть в том, однако, что в начале совместной жизни с Клинтоном Джаде отдавать нравилось. Нравилось ощущать себя нужной и полезной. Клинтону было нужно, чтобы о нем заботились, а Джаде, похоже, было нужно быть нужной. Однако всему есть пре­дел.

Клинтон начал катиться под гору вместе со своим биз­несом и с тех пор даже не пытался затормозить, методично сдавая позиции. Сначала перестал приносить деньги, затем перестал искать работу, чуть позже отказался от тре­нерства в «Младшей лиге» и забросил обустройство дома. Мало того, он давно забыл о необходимости выносить мусор – обязанности, которую Джада считала одной из основных для женатых мужчин.

Брак родителей никак не подготовил Джаду к подоб­ной ситуации. Ее мать и отец любили и уважали друг друга, и оба были страшно разочарованы тем, что дочь вышла замуж зачернокожего американца. Джада родилась в Нью-Йорке, но родители к Америке так и не привыкли, только Барбадос считая своим домом. «Уж эти американцы! Вы­брось их из головы. Все они слабаки», – твердил отец. «Безнравственные люди», – вторила мама. Джада подсме­ивалась над старомодностью родителей и корила их за явно предвзятое отношение, причем к черным даже боль­ше, чем к белым. Однако с течением времени в душу ее все чаще закрадывались сомнения: а вдруг родительская оцен­ка оказалась точной? Пусть не американского народа в целом, так одного его представителя – Клинтона, в частности? Джада надеялась, что ее семейная жизнь наладится; уж очень не хотелось сообщать родителям грустные новос­ти. Насчет всего чернокожего населения Америки она ут­верждать бы не стала, но ее собственный муж и впрямь оказался слабаком, не страдающим от избытка нравствен­ности.

В начале их отношений существовал определенный ба­ланс между желанием Джады отдавать и умением Клинто­на делать деньги. Да и великолепный секс добавлял равновесия. Увы, все это было в прошлом. За последние пять лет Клинтон не заработал ни цента, а любовью они не занима­лись без малого три года за единственным исключением на Рождество, когда оба хватили лишку, потеряли голову и в результате получили Шерили. К тому времени Джада уж и забыла, что такое секс, соответственно и о защите не по­думала. Сама мысль о том, чтобы уничтожить собственное дитя, ей была невыносима. Джада молилась день и ночь, и всевышний внял ее мольбам: Шерили – прелестный ребе­нок, тихая и светлая, как солнечный лучик. Даже Клинтон поначалу демонстрировал восторг и кипучую деятельность. Но надолго его не хватило, и месяц назад он вдруг расска­зал ей о своем новом романе, чего раньше никогда не делал.

– Джада, мы же с тобой уже обо всем поговорили. Прошу тебя, потерпи. Ты мне нужна…

Нужна? Черт возьми, она так давно и так сильно ему нужна, что сил ее больше нет радоваться собственной нуж­ности! Отдавать себя детям – так же легко и естественно, как дышать, но та же самоотдача по отношению к тридца­тичетырехлетнему здоровому, сильному мужику абсолют­но ненормальна. А если и нормальна, все равно плевать. Устала до чертиков!

– Угу. Еще как нужна. А любишь ты ее, сам сказал. Вот и отправляйся к ней. И нуждайся в ней!

Джада знала, что Тоня Грин, новая пассия Клинтона, такая же безработная, как и он. Она воспевала любовь к детям, хотя двое ее собственных, по дошедшим до Джады слухам, жили с бабушкой. Чем она, интересно, целый день занимается? Если верить тем же слухам, слывет набожной прихожанкой. В воскресной школе преподает? На собра­ния общины ходит? Шатается по барам в поисках не обре­мененных моралью мужей? Или чередует? Скажем, поне­дельник, среда, пятница – молитвы. Вторник, четверг, суббота – жатва результатов этих молитв.

Джада, не удержавшись, фыркнула. Самое забавное, что физическая сторона – то бишь секс Клинтона и То­ни – ее ни капельки не трогала. Десять лет назад она с ума сходила бы от ревности, в полной уверенности, что для нее ничего нет в жизни важнее секса с Клинтоном. Сейчас она вспоминала о постели, разве что когда ложилась спать рядом с мужем. Была бы лишняя спальня, перебралась бы, не задумываясь. Уж слишком она устала и разочаровалась в муже, чтобы его хотеть. У Джады больше не было ни малейшего желания заниматься с Клинтоном любовью, как уже не было желания о нем заботиться.

Но ей была жизненно необходима прочная семья; только ради нее она и пахала на износ. Джада мечтала жить в этом доме, отделку которого Клинтон начал, да так и не закончил; мечтала, чтобы их дети освоились в округе и в школе; чтобы Шавонна выиграла соревнования по фигурному ка­танию и пошла на бал победителей, а Кевон подтянулся по математике, получил грант и поступил в престижный кол­ледж. Она мечтала исполнить данную вместе с Клинтоном перед алтарем клятву – не лишать их детей отца. Клинтон был нужен им всем. В конце концов, ведь он обещал по­мочь ей вырастить детей! О том, что собой представляет их брак, Джада старалась не думать – какой в этом толк? Но разговор… нет, разговор необходим! Плохо только, что она так чертовски вымотана. Усталость будто сроднилась с ней.

– Джада, я скоро приму решение, обещаю, – бормо­тал Клинтон, направляясь вслед за ней в спальню. – Чест­ное слово, все изменится!

С ума от него можно сойти!

– Дежа-вю. – Джада не пыталась ни иронизировать, ни острить, а всего лишь констатировала факт. – Ты хоть понимаешь, что месяц назад говорил то же самое, слово в слово, на этом самом месте?

– Неужели? – Клинтон округлил глаза, и ей очень за­хотелось залепить ему пощечину.

– Позволь освежить твою память. В тот день ты сооб­щил мне о Тоне. Не иначе как сыворотки правды глотнул за обедом вместо любимого «Бад-Лайта».

«Сарказм делу не поможет, – напомнила она себе, – скорее навредит». Клинтон, однако, и бровью не повел. Непрошибаем, как скала.

– По правде говоря, Клинтон, мне плевать, как ты рас­поряжаешься своим сокровищем в штанах. Но на семью мне далеко не плевать. И я не позволю, чтобы ты разрушил ее своими дерьмовыми амурами. Ради семьи я костьми ло­жусь, ради семьи отказалась от личной жизни и вообще от жизни за пределами нашего дома. Я поднимаюсь затемно, чтобы приготовить детям завтрак и уйти на работу, кото­рую не люблю. И никогда не любила. Я не мечтала о карье­ре и не лезла бы в начальники, если бы не нужно было под­нимать детей…

– Ну все, все, хватит! – не выдержал Клинтон. – Мне и так плохо, не надо добавлять. – Он опустил глаза. – Я буду очень стараться.

От ярости Джада едва не треснула его по затылку. По­слушать Клинтона, так она все это говорит, чтобы ему было плохо! У Клинтона одна забота – сам Клинтон. Он будет стараться? Дa он постель за собой, черт побери, за­стелить не в состоянии!

– Заткнись! Извинения свои и красноречие прибереги для Тони. Молчи и слушай. Либо ты съезжаешь к ней, а я остаюсь с детьми, либо ты с ней рвешь, и мы пробуем со­хранить семью.

Джаде вспомнилось любимое высказывание матери – то ли из Библии, то ли просто народная мудрость: «Если ты не просишь пить, а тебе предлагают – у напитка будет вкус молока. Если ты просишь, и тебе предлагают – вкус воды. Но у питья, которое тебе приходится вымаливать, будет вкус крови». Джаде беспрестанно приходилось умолять Клинтона даже о пустяках, и эти униженные просьбы за­частую повисали в воздухе. Пол на кухне так и не доделан, и масса мелочей по дому требуют доработки. А вот Ми­шель, между прочим, ни о чем просить не приходится. Она еще и пить-то не захотела, а Фрэнк уже предлагает своей крошке молока. Ну как тут не позавидовать черной завис­тью?

– Джада, я знаю, что тебе больно и страшно… – про­бормотал Клинтон и тут же смолк, уловив бешенство во взгляде жены.

– Клинтон, пойми, твоя связь меня не трогает. Мне больно оттого, что ты палец о палец не желаешь ударить, чтобы сохранить семью. А страшно мне было, только когда я думала, что не смогу заработать на жизнь. В данный же момент мне вовсе не больно и не страшно. Напряги мозги и попытайся понять: ты должен сделать выбор. Заповедь божью, заметь, нарушаешь ты, а не я. Лично я стараюсь со­блюдать их все.

Ей нужно было переодеться, но не хотелось обнажаться у него на глазах. Клинтон все еще красив, и в этом-то вся беда. Широкоплеч, мускулист; брюшка, несмотря на на­бранный в последнее время вес, нет и в помине. И с кожей проблем нет – ни морщин, ни, уж конечно, растяжек, изу­родовавших ее тело. Подумать только, стесняться собст­венного мужа, с которым прожила столько лет!

Спрятавшись за дверью стенного шкафа, Джада сняла спортивную одежду и достала строгий деловой костюм.

– Ты не понимаешь! Мы с Тоней… У нас не просто секс, а духовная связь!

Джада выглянула из-за двери. Силы небесные! Уши вянут от того дерьма, что несет ее благоверный. Ты сотво­рил этого человека, господи. Открой же ему глаза. Или вырви их ему… к чертям! Она подумала о родителях. На Барбадо­се, небольшом островке посреди океана, люди способны постигать искусство компромисса. Клинтону этого не дано.

– Я могу тебя простить, – медленно произнесла Джа­да. – Могу и дальше жить с тобой. Я буду стараться, еще сильнее, чем сейчас, сохранить семью. НО! Только в том случае, если больше ни слова не услышу о твоей «духовной связи» с этой дамой… Всему есть предел, Клинтон, я не желаю ничего о ней знать. Не смей оскорблять меня свои­ми дурацкими сравнениями.

– Я и не думал сравнивать, – заныл Клинтон. – Се­мья для меня главное, ты же знаешь. Может, сейчас у нас и не все гладко, но такое ведь уже бывало. Все наладится, вот увидишь. Просто у нас с Тоней… Как тебе объяснить… Мне кажется, что там все ради меня. Не ради детей или семьи и не для того, чтобы кредит за дом выплатить. Толь­ко для меня! Понимаешь? Разве сам я ничего не заслужи­ваю? – Помолчав, он качнул головой: – Только мне от этого плохо. И тебе плохо. И Тоне… Она очень хорошая, Тоня, и ей тоже…

– Ее чувства меня не волнуют! – рявкнула Джада. – Не разжалобишь!

Она так поспешно натянула на себя костюм, что чуть не сломала «молнию» на юбке.

– В мире белых чернокожему приходится трудно, – тоскливо сообщил Клинтон.

– Оставь, ради бога! Чернокожей еще труднее. Да и белой, похоже, нелегко. В этом мире вообще всем все не­легко, Клинтон. Иначе зачем были бы нужны церкви?

– Я молился, Джада! Мы с Тоней вдвоем молились. – Джада закатила глаза, но Клинтон и бровью не повел. – Пойми, я только хочу объяснить, как трудно…

– Хватит объяснять. Пора решать, – оборвала его Джада. – У тебя есть выбор, Клинтон: семья или любовни­ца. Ты, считай, счастливчик; не у многих есть из чего вы­бирать. Но предупреждаю – получить все сразу не выйдет. Не примешь решение ты – его приму я. Причем беспово­ротно. Ровно через неделю я вышвырну твои вещи в гараж, все объясню детям и отцу Гранту и напишу заявление в суд. Уяснил? Последний срок – среда!

Выйдя из-за дверцы, она взглянула на будильник. Уже десять часов утра. Пора. Рядом с часами стоял снимок Шавонны с грудным Кевоном на руках.

Дети… Ее дети. Ее семья. За последние годы Джада ожесточилась и сама это понимала. Что поделать, такова уж жизнь. Не о себе сейчас нужно думать, а о том, как обеспечить детям будущее. Не имеет она права сидеть сло­жа руки, дожидаясь, пока у Клинтона проснется совесть. Часики-то тикают.

Собравшись с силами, она обернулась к мужу:

– Не сочти за труд немножко подумать, Клинтон. Твой отец тебя бросил. Твой дед бросил твоего отца, когда тот был ребенком. Ты можешь сделать то же самое. Твое пра­во. Но разве мы не клялись друг другу, что такого не слу­чится? Это ведь и твои дети, Клинтон! Думаю, ты хотел бы для них лучшей судьбы. Я точно знаю, что без отца им будет плохо, но, если ты решишь по-другому, приму и это решение. Но твою связь с Тоней и сплетни соседей я при­нимать отказываюсь. Не порвешь с ней – убирайся из моего дома и из моей кровати!

– Как это – из твоего дома? – возмутился Клинтон. – А я? Это и мой дом тоже! Господь всемогущий, да я сделал эту кровать собственными руками…

– Вот и проваливай вместе с ней к Тоне! – отрезала Джада. – И не смей упоминать всуе имя господа! Повто­ряю в последний раз: либо ты остаешься со мной и наши­ми детьми, либо соединяешься со своей духовной полови­ной. У нее, кажется, тоже есть дети? Двое? Трое? Четверо? И отцов, поди, столько же? Выбирай, кого будешь воспи­тывать – чужих детей или своих. Все сразу ты не полу­чишь.

– Мне не надо все сразу! – простонал Клинтон. – Господи, если б я только знал, что мне надо…

Джада пожала плечами:

– Надеюсь, за неделю разберешься. – Она процокала на шпильках к двери, но на пороге обернулась: – Да, чуть не забыла. Соберешься прокатиться к Тоне – бензин покупай на свои!

Хлопнув дверью, она пошла попрощаться с Шерили.

ГЛАВА 8

Присев на корточки, Мишель подобрала диснеевского пластмассового монстра и скривилась от боли – косточки тугого корсета впились ей в ребра. Так тебе и надо! Не будешь заниматься уборкой в наряде а-ля Спайс-герл.

Красота и практичность несовместимы. Другая, навер­ное, махнула бы рукой на разбросанные игрушки, но у Ми­шель, хоть она временами и одевалась ради Фрэнка как высококлассная шлюха, под фривольным корсажем би­лось сердце невероятно чистоплотной домохозяйки. Чис­тота и порядок были ее пунктиком. Насмотревшись в детстве на грязь в доме, она теперь только и делала, что мыла, убирала, скребла и стирала.

«Пожалуй, стоит приобрести униформу французской горничной», – подумала Мишель и с улыбкой потянулась за очередной игрушкой. Фрэнки уж и счет потерял своим чудовищам, а Мишель давно перестала отличать одного от другого. Русалочку с Красавицей из коллекции Дженны она никогда бы не спутала, но попробуй запомнить всех этих Геркулесов, Аладдинов и прочих мультяшных героев. С игрушками у Фрэнки, можно сказать, перебор, а вот внимания маминого иногда не хватает…

Мишель заглянула под кушетку и обнаружила дюжину кубиков «Лего». Счастье еще, что за пылесос не взялась – их «Электролюкс» и без того питается в основном деталя­ми детских конструкторов. Поуки, вгрызаясь в пластико­вую косточку, недовольно зарычал. Мишель покачала го­ловой, собрала кубики и поднялась с колен, свободной рукой придерживая распущенные (ради Фрэнка) волосы. Неплохо для тридцатилетней мамы двоих детей – выпря­милась без помощи рук!

Она обернулась. Из-за спинки дивана видна была тем­ная шевелюра Фрэнка и макушка Дженны, пристроившей голову на отцовском плече. Фрэнки, должно быть, при­корнул на коленях у папы, под аккомпанемент радостных или разочарованных возгласов, которыми его папуля и се­стра сопровождали одну из любимых компьютерных игр.

Мишель опять не сдержала улыбки. Хороший сегодня вечер… впрочем, как любой другой вечер пятницы. Для взрослых Мишель приготовила бифштекс со спагетти, а дети получили по гамбургеру, которые оба обожали. Фрэнк добрый час гонял с сыном мяч, а потом они нако­нец засели за «Космический марафон». Дженна помогла Мишель убрать со стола, в кои-то веки без споров уступив папу брату, и в награду получила Фрэнка в свое полное распоряжение, когда брат уснул, а мама занялась уборкой в комнате. Ничего, Мишель свою награду тоже получит. Попозже, оставшись с Фрэнком наедине в спальне. От мечтательно-счастливой улыбки на ее щеках заиграли ямочки.

Приблизившись к дивану, она тронула мужа за плечо, очень осторожно – Фрэнк всегда пугался неожиданных и резких движений. В ответ он откинул голову на спинку и подмигнул, а Дженна и Фрэнки даже не шелохнулись. Вот тебе и раз. Оба ребенка спят, а их папуля развлекается в одиночку!

– Всем пора в постельку, – негромко сказала Ми­шель, любуясь улыбкой мужа. – Отнеси Фрэнки, а я по­могу дойти Дженне.

– А что потом? Займемся чем-нибудь более интерес­ным? – Он многозначительно повел бровью.

Мишель с тихим смехом покачала головой и наклони­лась над дочерью:

– Ну-ка, ну-ка, юная леди. Подъем!

Дженна оторвала голову от папиного плеча и не без по­мощи Мишель встала на ноги.

– Бэтмену тоже пора на боковую. – Фрэнк поднял сына на руки.

– Осторожнее! Большая часть несчастных случаев про­исходит дома, – напомнила Мишель.

Дженна переоделась и легла сама, а сына пришлось ук­ладывать Мишель. На этот раз, в виде исключения, она не стала его будить, чтобы зубы почистил и умылся, да и дочь не отправила в ванную. Ладно уж. Устали ребята за день. Сама едва на ногах держится.

К тому времени, когда Мишель добралась до спальни, Фрэнк уже успел раздеться и нырнуть в постель. Честь уб­рать покрывало он, разумеется, предоставил жене, что она и сделала в тысячный раз. Хороший он парень, Фрэнк, за­мечательный муж и отец. Только вот покрывало убирать, прежде чем лечь, никак не научится. Ну и бог с ним. Недо­статки, в конце концов, у всех есть, а этот еще не самый страшный.

– Иди ко мне, фея, – сонно шепнул он.

Мишель села на кровать и сбросила туфли, затем через голову сняла юбку, оставшись в трусиках и корсете. Пусть полюбуется. Фрэнк, накрутив на палец ее белокурый ло­кон, притянул жену к себе.

– Эй, красотка! Почем ночь?

– Дорого, – успела отозваться Мишель, прежде чем он запечатал ее губы поцелуем.

– На такую не жалко. – Его ладонь легла на полуобна­женную, приподнятую корсетом грудь Мишель. – Сними это! – Приказ был исполнен в полминуты. Фрэнк приль­нул губами к шее жены, и она блаженно вздохнула. Пятница – самый счастливый и самый трудный день недели. Вся семья довольна, но все устали.

– Ты знаешь, солнышко, как я тебя хочу, но…

Мишель чмокнула мужа в колючий от щетины подбо­родок. Она знала: пройдет часа три-четыре, и он наверняка разбудит ее, настойчиво и страстно.

Мишель действительно была разбужена среди ночи, но не нежными руками мужа, а диким шумом и топотом мно­жества ног на лестнице. Где-то внизу безудержно лаял всегда такой спокойный Поуки. Не успела Мишель сесть на кровати, как по спальне заметался багровый луч. Боже милостивый! Пожар!

– Фрэнк!!! – взвизгнула она.

Его глаза распахнулись мгновением раньше, вместе с грохнувшей о стену дверью спальни. Еще мгновение спус­тя кровать была окружена вооруженными людьми в форме.

– Полиция! Не двигаться! Руки за голову! – Резкие команды сыпались, будто удары хлыста. Мишель поверну­ла голову, чтобы увидеть Фрэнка, но была остановлена гру­бым окриком над самым ухом: – Не двигаться! Руки вверх!

В душе Мишель вспыхнула надежда на то, что все это лишь дурной, жуткий сон. Вспыхнула и тут же погасла. На ее запястьях защелкнулись наручники; зловещий лязг и холод металла стал доказательством реальности ночного кошмара. Лай Поуки звучал все ближе и вдруг оборвался. Господи, что они сделали с собакой?

– Фрэнк!!!

– Не смейте ее трогать, сукины дети! – взревел Фрэнк, пытаясь вырваться из хватки двух дюжих полицейских.

Мишель вдруг с ужасом поняла, что сидит по пояс го­лая на виду у десятка чужих людей.

– Это какая-то ошибка! – закричала она. – Вы пере­путали дом! Наша фамилия Руссо!

– А то мы не в курсе, – хохотнул один из копов.

– Маму-уль! – донесся снизу всхлипывающий, дро­жащий от страха голосок Фрэнки, и Мишель сразу забыла о наготе.

– Все хорошо, милый, – отозвалась она и взмолилась, глядя на ораву полицейских: – Не трогайте детей! Говорю вам, это ошибка. Оставьте детей в покое!

– Давай, Руссо, объясни ей, в чем ошибка, – гаркнул один из полисменов, повисших на Фрэнке. Тот разразился площадной бранью, до сих пор не звучавшей в стенах этого дома.

Двое полицейских стащили Мишель с кровати. Она за­мотала головой, чтобы прикрыть волосами голую грудь, но даже нагота сейчас ее не трогала. Дети. Страх за детей переполнял ее, вытесняя все прочие чувства.

Поливая копов руганью, Фрэнк саданул того, что стоял слева, руками в наручниках. Наказание не заставило себя ждать: полицейский, не задумываясь, ударил Фрэнка ко­леном в пах. Тот взвыл и рухнул на кровать, корчась от боли.

– Мамуль! Маму-уль! – Плач сына и жалобный голо­сок Дженны были едва слышны из-за ужасающего грохота внизу, где, похоже, крушили мебель.

Мишель затрясло. Прокладывая себе путь между ног заполонивших комнату людей, мимо нее прошмыгнул Поуки. Если бы он мог постоять за детей!

– Черт побери, да привяжите вы пса, а женщине дайте что-нибудь из одежды, – сказал, входя в спальню, какой-то тип в штатском и накинул на Мишель блузку. – Уведи­те ее отсюда и позовите Маккорт.

– Маккорт занята. На ней дети. Она с ними уедет.

– Куда?!! – в панике выкрикнула Мишель. – Куда вы увозите моих детей? Не надо! Прошу вас! Где дети?

Ни слова в ответ, словно она кричала в пустоту.

– Я сказал, позвать Маккорт! – заорал тип в штат­ском. – Мне нужны две женщины-офицера! И какого чер­та тут делают федералы? Это наша юрисдикция!

– Уж больно лакомый кусочек, – заметил один из по­лицейских. – Каждому отхватить охота.

– Фрэнки! Дженна! – выкрикнула Мишель. – Вы где? Чья-то рука с немилосердной силой вцепилась в ее плечо и потащила по коридору. Возле комнаты сына Ми­шель умудрилась ухватиться скованными руками за перила. В детской тоже вовсю орудовали полицейские – выва­ливали на пол конструкторы и ящики с игрушками, стас­кивали с кровати матрацы, сдирали со стен полки и опро­кидывали шкафчики. Самого Фрэнки волокла из детской женщина в форме офицера полиции.

– Мамуля! – Он вскинул к Мишель залитое слезами, распухшее личико. – Они плохие! Они Поуки выгнали!

– Маккорт, принимайте ее! – раздался приказ за спи­ной Мишель. – Ребенка заберет Джонсон.

– Нет! – всхлипнула Мишель. Не отрываясь от перил, она умудрилась изогнуться всем телом, чтобы прикоснуть­ся губами к макушке Фрэнки. – Не забирайте детей! Я с ними…

– Размечталась! – съязвил голос за ее спиной, и та же рука рванула Мишель от перил. Водопад волос накрыл ее лицо. Потеряв равновесие, она упала на колени и вздрогнула от громкого плача сына.

– Не надо, милый, не плачь. Все хорошо?.. – Мишель выдавила улыбку. Все хорошо. Никогда в жизни все не было так плохо.

– Джонсон! – басом рявкнула пресловутая Маккорт, свесившись через перила.

Вместо ответа снизу оглушительно зазвенело разбитое стекло. Из другой детской полицейский вытащил сонную, упирающуюся Дженну.

– Моего Пинки забрали! – пожаловалась дочь. Мишель все еще стояла на коленях. Она не понимала, что происходит, не знала, что делать, и держалась из пос­ледних сил, чтобы не зарыдать в голос, как ее маленький сын. Двое полицейских подхватили Мишель под руки, и, пока они тянули ее к лестнице, она успела увидеть, как варвар в форме разодрал плюшевого зверька на две поло­вины, вывалил пуховые внутренности на пол и разворо­шил.

– Нет! Нет! – Дженна с криком рванулась за своим любимцем.

В этот момент еще одна женщина в форме бегом под­нялась по лестнице, нашла глазами Дженну и опустила ла­донь ей на плечо.

– Пойдем, – приказала она и оглянулась на Фрэнки, отбивающегося от Маккорт. – Мальчика я тоже заберу. – Потом она посмотрела на Мишель; взгляд был полон тревожного сочувствия. – Все будет хорошо. Поверьте, с детьми все будет в порядке. Скажите им, чтобы спуска­лись.

Хоть кто-то отнесся к ней по-человечески среди этого ночного кошмара! Мало что соображая, Мишель механи­чески кивнула.

– Все в порядке, – шепнула она рыдающему сыну и повернула голову к дочери. – Все в порядке. Пойдем вниз.

Она лгала и сама это понимала. Все в порядке?! И дом, и жизнь семьи Руссо рушились у нее на глазах. Гостиная в мгновение ока превратилась из картинки с обложки журнала «Домашний очаг» в адовы декорации. Полтора десят­ка вандалов швыряли книги с полок на пол, раздирали в клочья диван и резали ковер. Мишель молча смотрела на это в шоке от надругательства над всем, что было ее гор­достью.

Чьи-то чужие руки надели на нее пальто, сначала разо­мкнув стальные браслеты и тут же вновь защелкнув их на ее запястьях.

– Фрэнк! – выкрикнула она. – Фрэнк!

Сверху раздались крики, грохот, и Фрэнк с разбитым в кровь лицом скатился по лестнице, чтобы тут же исчезнуть в черном проеме входной двери.

– Не бойся! – только и успел крикнуть он жене.

– Детей в машину! – скомандовал Джонсон. Субъект в штатском. – Одеть потеплее. Мы отправим их в приют.

У Мишель перехватило дыхание.

– Нет! Прошу вас! – взмолилась она. – Я не знаю, что случилось, но… Позвольте оставить детей у соседки!

– Исключено, – отрезал тот и отвернулся. – Возьмите в спальне ее одежду. Женщину в мою машину. Руссо в дру­гую. Следите, чтобы не общались.

– Да в чем дело? – кричала Мишель, провожая глаза­ми своих детей, которых чужие люди уводили из дома. – Это противозаконно! Что происходит?! – На память при­шла фраза из детектива: «Вы нарушаете права…»

– О господи! – Усталый голос забубнил над самым ее ухом: – Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть…

«Сцена из кино, – думала Мишель. – Или из «Крими­нальных новостей». Откуда угодно, только не из моей жизни!» Но реальный кошмар продолжался. Мишель зачи­тали ее права до конца, заставили обуться и вывели в ледя­ную ночь. Детей у дома уже не было, зато соседи высыпали на улицу. Знакомые лица – Джойсы, Шрайберы… Боже, боже, что здесь происходит?!

Мишель заморгала, ослепленная фотовспышками. Ка­кого черта!.. Кому пришло в голову снимать? Она оберну­лась в сторону гаража, но увидела лишь разгромленную садовую мебель. Подъездная дорожка была забита фургона­ми и людьми в черных комбинезонах и шлемах. Семь, восемь… бог знает сколько патрульных машин с горящими фарами окружили дом. Свет уже вспыхивал и в окнах даль­них домов; толпа на улице все росла. Мишель показалось даже, что она заметила Джаду, но убедиться в этом и ок­ликнуть подругу ей не дали. В который раз за эту жуткую ночь чьи-то безжалостные руки вцепились ей в плечи, на­клонили голову и втолкнули в полицейскую машину.

ГЛАВА 9

Джада сидела в своем кабинете, заперев дверь изнутри. Ситуация не из обычных: дежуря по субботам, она предпо­читала лично следить за тем, что делалось в банке. Но сегодня и настроение у нее было не из обычных. Прошлой ночью – точнее, под утро, поскольку на часах светилось 3.10, – ее разбудили неясный гул и странные блики за ок­ном. Вскочив с кровати, Джада бросилась к окну и увиде­ла, как жизнь ее единственной подруги рассыпается в прах. Дом Мишель был окружен полицейскими и патруль­ными машинами с мигалками, зловеще-стальными воен­ными фургонами, вооруженными людьми в форме. Потря­сенная, Джада без церемоний растолкала Клинтона, сорвала пальто с вешалки и выскочила на улицу. К дому Руссо она подлетела в тот момент, когда полицейская дама вытаскивала ребят. Джада окликнула их, и Дженна на миг подняла глаза, а Фрэнки, бедняжка, от ужаса никого не за­мечал.

Как только машина с детьми уехала, Джада обвела взглядом толпу. Кошмар! Ни единого сочувствующего ли­ца. Полюбоваться несчастьем Мишель сбежались все сосе­ди; не только из их квартала, но и из окрестных. Как мусор нужно вывезти – их не соберешь, хоть за месяц предуп­реждай, хоть за два дня. А как на чужое горе поглазеть – чудеса расторопности проявляют!

Однако… что за дьявольщина тут происходит? Зеваки в толпе перешептывались; Джада уловила пару не слишком приятных догадок, а потом услышала нечто и вовсе отвратительное.

– Детское порно, – просипел мистер Шрайбер.

Его жена, миловидная толстушка, к которой Джада до сих пор относилась с симпатией, глубокомысленно кивнула:

– Вечно детей полон двор!

– Детей полон двор потому, что ребят Руссо все лю­бят! – вскипела Джада. – И потому, что Мишель всю местную детвору пускает к себе играть. – О безупречности лужаек и клумб во дворе Шрайберов по району ходили анекдоты. Эта семейка смело могла бы вывесить на воро­тах табличку «Посторонним вход воспрещен», поскольку никого и никогда не приглашала на свою территорию. Не так давно они даже подали в суд на почтальона, ступивше­го на полшага вбок от дорожки. – А за клевету, между прочим, можно и в кутузку загреметь. На кого свои кустики-цветочки оставите?

Работая локтями, Джада пробилась на передний край толпы. Господи, что же все-таки могло произойти у Руссо? И «Скорой» среди всех этих машин не видно – тревожный знак. «Редкий случай, – с горечью усмехнулась про себя Джада, – отсутствие «неотложки» вызывает страх, а не об­легчение. Правда, фургона из морга тоже в поле зрения нет – и то хорошо».

В конце концов, когда на виду у соседей, чтоб им пусто было, полицейская машина увезла Мишель в наручниках, Джада подобралась-таки к чернокожему копу, единствен­ному среди всей этой белой братии в форме.

– По какому поводу тарарам? – с напускным безраз­личием поинтересовалась она.

– Облава, – отозвался он. – Наркодельцов накрыли, самый крупняк.

У Джады как отпала челюсть, так с тех пор, похоже, и не возвращалась на место. Докладная записка, срочно тре­бующая правки, лежала на столе, а начальник отделения банка все утро глазела на нее с открытым ртом.

Облава на торговцев наркотиками… И где?! В их тихом, сонном белом квартале, в соседнем доме, в семье ближай­шей подруги! Все это не укладывалось у Джады в голове.

Проезжая утром мимо «места преступления», опоясан­ного ярко-желтой полицейской лентой, она заметила во дворе два кресла из гостиной Мишель. Изувеченные, со вспоротой обшивкой и выломанными ножками, они валя­лись среди опавших за ночь жухлых листьев. Листва при­сыпала разбросанные по всему двору остатки налаженно­го быта Руссо: изодранные подушки, разбитый стульчик Фрэнки, осколки лампы в форме крупной раковины с мел­кими ракушками внутри, которую Мишель обожала, а Джада считала пошловатой.

При виде знакомых вещей, превратившихся в мусор, Джаду охватила такая тоска, такое острое чувство неизбеж­ности смерти, словно в семье Руссо и впрямь кто-то погиб. Кому, как не ей, знать, сколько раз в неделю Мишель на­тирала воском ножки этих кресел! Да она лично помогала Мишель выбрать веселенькую, в розочках с крохотными листочками, ткань для обивки – ту самую ткань, что сей­час виновато хлопала на ветру полуотодранными лоскутами.

Опершись локтями на стол, Джада прижала ладонь ко лбу и на миг закрыла глаза. Когда она ночью вернулась домой, Клинтон встретил ее на пороге с малышкой на руках. Он не поинтересовался судьбой соседей, не спро­сил, что у них стряслось.

– Нечего тебе было там делать, – заявил он, пока Джада поднималась по ступенькам крыльца.

– Это почему же? – Она решила, что Клинтон недово­лен ее праздным любопытством. – Я ведь не глазеть туда ходила, а хотела помочь. У меня нет подруги ближе Ми­шель.

– Нам ни к чему со всем этим связываться, – отрезал Клинтон, закрыв за женой входную дверь. – Фрэнк Рус­со – известный жулик. Вечно всем на лапу давал, иначе не видать бы ему его хваленых контрактов как своих ушей.

Клинтон и раньше костерил соседа при любой возмож­ности, но Джада не могла понять, то ли виной тому эле­ментарная зависть к успехам Руссо, то ли у мужа есть ре­альные поводы для неприязни.

– Контракты тут ни при чем, черт побери, – сказала она в ответ. – Копы искали наркотики.

– Этот сукин сын еще и наркотой промышлял? – за­рычал Клинтон. Шерили вздрогнула, распахнула глазенки и заплакала. Передав ее жене, Клинтон принялся мерить шагами комнату. – Говорил же, чтоб не связывалась с ними! Знаешь, что теперь будет? Завтра копы как коршуны налетят с допросами. У них одно на уме – где негры, там наркота. Боже милостивый! Вот задница ненасытная! Те­перь он всю нашу семью под монастырь подведет!

– Прежде всего он подведет под монастырь свою соб­ственную семью, – ледяным тоном отозвалась Джада и за­шагала вверх по лестнице, пытаясь успокоить Шерили. Господи, кто бы успокоил ее маму… – Случись такое с чернокожим, ты ни за что не поверил бы в версию полиции о наркотиках. Орал бы, что копы оклеветали честного парня. Мы не знаем, что там произошло, и нечего беситься.

Мишель, понятное дело, на работу не вышла, а Джада ни словом не обмолвилась об облаве у Руссо. Часа три она названивала то в полицию, то в суд, но ничего не добилась. Потом дважды проверила автоответчик у себя дома, на тот случай, если позвонила Мишель. Сообщений не было.

Услышав стук в дверь, Джада поспешно подняла голову и схватила ручку.

– Да?

В кабинет вошла ее секретарша Анна с расширенными от изумления, едва ли не выпрыгивающими из орбит гла­зами:

– Смотрите! – Анна шлепнула на идеально аккурат­ный стол начальницы газету – не «Нью-Йорк тайме» или «Уолл-стрит джорнэл», откуда Джада ежедневно черпала деловые новости, а местную газетенку, вечно изобилую­щую сплетнями округа. – Вот здесь!

У Джады не было ни малейшего желания любоваться кровавыми сценами, но Анна не успокоилась бы, пока своего не добилась. «Чужое горе – тройное счастье» – это как раз про Анну.

– Ну? Что на этот раз? Убийство? Ограбление? – уста­ло поинтересовалась Джада, опуская взгляд на газету.

Целый разворот чертового желтого листка пестрел снимками дома Руссо, окровавленного лица Фрэнка и… Матерь божья!., самой Мишель в голубом пальто и в наручниках. «НАРКОБАРОН? Правосудие докажет» – кричал заголовок.

Прижав ладонь ко рту, Джада едва успела заглушить крик ужаса. Этого не может быть!

– Ну, как вам? – Судя по тону, Анна наслаждалась си­туацией.

Джада схватила мерзкий листок со стола, скомкала и швырнула в корзину.

– Безобразие! Какое они имеют право?! Вынесли бы уж с ходу приговор – и дело с концом! Вину этого челове­ка еще никто не доказал. Газетчики слишком далеко захо­дят. – Джада хмуро взглянула на секретаршу: – Надеюсь, когда Мишель выйдет на работу, никто из вас не забудет, что ее никто ни в чем не обвинял. А теперь… займитесь для разнообразия чем-нибудь полезным.

Выпроводив секретаршу, Джада прошлась по коридо­ру, переговорила кое с кем из сотрудников и приняла важ­ного клиента. Сейчас главное – не показать, до какой сте­пени она потрясена. Вернувшись в кабинет, она первым делом бросилась к корзине за газетой. Разгладила, как смогла, и в считаные минуты проглотила статью от первой до последней строчки. Слава богу! Чтиво не из приятных, и писака, прямо скажем, третьесортный, но главное он донес: наркотиков в доме не нашли, а с домом и с его хозяином обошлись излишне жестоко. Джада знала, что в пос­леднее время полиция с особым рвением взялась за наркодельцов. Но она знала и другое: успеха без зависти не бы­вает, так что заносчивый Фрэнк Руссо наверняка зарабо­тал себе целую армию недругов.

Ее мысли прервал зуммер интеркома.

– Мишель на линии! – выдохнула Анна свистящим шепотом, будто сам Аль Капоне восстал из мертвых и взял­ся обзванивать окружные банки.

Джада подняла трубку, предварительно убедившись, что секретарша положила свою.

– Ты уже слышала? – произнес голос Мишель. Джада подозревала, что любознательная Анна найдет способ подслушать – если не через интерком, то по одно­му из параллельных телефонов.

– Все уже слышали, солнышко, – ответила она в труб­ку. – Ты где?

– Дома.

Только на это Мишель и хватило. Она всхлипнула и разразилась такими звуками, которых Джада ни сама слы­шать не хотела, ни уж тем более Анне не позволила бы. Подняв телефон, она оттащила его от стола, насколько по­зволил провод, опустила на пол и с прижатой к уху трубкой дотянулась до двери. Стоило Джаде выглянуть, как все подчиненные – в том числе и Анна – обратили на нее взгляды, но тут же отвернулись. Ни одна из них не висела на телефоне.

– Боже, боже! Какой ужас, Джада! Наш дом… – Мишель зарыдала. – Мне нужно идти, я должна забрать ребят. Они всю ночь провели в детском приюте, представляешь? – Да­вясь слезами, она еще что-то говорила о Фрэнке, о списке вещей, о разбитом зеркале…

– Стоп, Мишель. Успокойся. Забудь о зеркалах, крес­лах и прочей ерунде. Самое главное – дети, а с ними все в порядке. Можем сегодня привести их ко мне, а завтра на пару наведем у вас порядок.

– Ох, Джада… – всхлипнула Мишель и опять залепе­тала что-то о Фрэнке.

– Он тоже дома? – Не переборщить бы с вопросами. Когда у людей горе, им не до интервью. – Он с тобой?

– Не-ет! – сквозь слезы простонала Мишель. – Мне с ним даже поговорить не разрешили, но адвокат пообещал, что сегодня или завтра его выпустят под залог. Это кошмар, Джада! Сущий кошмар! Фрэнк ведь ничего не сде­лал…

От ее рыданий у Джады тоже слезы навернулись на глаза.

– Мишель! Мишель!!! Поплачь немножко, раз уж не­вмоготу, но потом – слышишь меня? – потом умойся и возьми себя в руки. Хотя бы ради Дженны и Фрэнки. Хо­чешь, я с тобой за ними поеду? Детский приют – не самое милое мес…

– Я сама справлюсь, – шепнула Мишель и повторила, явно уговаривая себя: – Справлюсь.

– Ладно. Тогда я быстренько закругляюсь с работой, по пути прикупаю пиццы, и мы устраиваем банкет. Захо­чешь – и поспишь у меня, вместе с ребятами.

– Поспишь? Господи, Джада! Какой там сон! Мне до конца жизни не уснуть.

– Тоже неплохо, если подумать. Зачем, спрашивается, сон придумали? Потеря времени, и больше ничего. А у тебя дел по горло. Ты как? В порядке? – напоследок спросила она.

– Почти. Учитывая обстоятельства. Джада…

– Что?

– Спасибо. Я этого никогда не забуду.

– Очень надеюсь, солнышко, что забудешь, как только все уладится. А пока ответь-ка на вопрос века: какую пиццу любят твои ребята?

ГЛАВА 10

– Нужно хоть что-нибудь делать, Энджи, – заявил Тони прямо с порога кабинета. – Такой образ жизни вре­ден для здоровья. Ты уже плохо выглядишь. – Он вытянул шею, вглядываясь в дочь. – Ничем не интересуешься… не встала даже посмотреть, что ночью на улице творилось.

– А что там творилось? – тупо спросила Энджи.

– Неужели не слышала? Ни сирен полицейских, ни грохота, который копы устроили?

Энджи покачала головой. Накануне она нашла в спра­вочнике номер аптеки, доставляющей лекарства на дом, и винегрет из снотворных сделал свое дело.

– Но сегодня-то ты видела желтую полицейскую ленту вокруг дома? Копы, мерзавцы, разнесли там все, что можно.

Энджи опять качнула головой. Она понятия не имела, о чем толкует отец, и, главное, не интересовалась.

– Энджи! Полиция устроила облаву на торговцев нар­котиками! Совсем рядом с нами, в конце квартала! – Он подозрительно сузил глаза: – Ты когда в последний раз из дому выходила?

– Попозже выйду, – схитрила Энджи. Когда, в самом деле? Дня два назад? Три? На ней был все тот же отцовский свитер, под ней – все тот же кожаный диван, и видок, должно быть, диковатый.

– Вот и прекрасно! Свидание? – Тони прошел нако­нец в комнату и пристроился на подлокотнике.

– Угу. С мамой, – мрачно отозвалась Энджи.

– О-о-о! Мама вернулась?

Отец изо всех сил изображал безразличие, но Энджи ему провести не удалось. Рыбак рыбака… Жгучее, до от­чаяния, любопытство она теперь распознала бы под любой личиной. Энджи была почти уверена, что отец сожалеет о разводе. Родители, насколько ей было известно, не обща­лись. Натали просто-напросто вычеркнула бывшую поло­вину из жизни, но Антонио Ромаззано загадочным обра­зом постоянно оставался в курсе ее передвижений.

– Надеюсь, ты не собираешься связаться с этими… гм-м-м… убогими? Не стоило платить за юридическую школу, чтобы ты пахала на кучку иждивенцев.

– Ты и не платил, папа, – не удержалась от напомина­ния Энджи. С деньгами у Тони были особые, довольно сложные, отношения. Пройдя через бедность, позже он купался в деньгах – и старался скрывать реальное финан­совое положение от жены и дочери. Впрочем, ни ту, ни другую содержимое его кошелька не волновало, что крайне обижало главу семьи. В данный момент, несмотря на череду неурядиц, его бизнес держался на плаву.

– Тебе ничего не стоит получить место в фирме на Парк-авеню. Хочешь, помогу?

– Парк-авеню меня не интересует, папа. А что касает­ся помощи – ты мне и так помогаешь. Спасибо. – Энджи поцеловала его в щеку.

Тони неуклюже отклонился вправо, вытащил из карма­на портмоне и выдал дочери несколько банкнот.

– Ты у нас красавица. Возьми вот, на парикмахера. Может, и маникюр сделаешь?

– Спасибо, папуля. – Энджи еще раз чмокнула Тони и взяла купюры. Деньги ей не нужны, но и отца обижать не хочется: он по-другому не умеет проявлять заботу. – Что дальше? Шляпку предложишь купить?

– Ты хочешь новую шляпку? – Тони снова потянулся за портмоне. – Куплю сколько скажешь!

До того наивен, что даже смеяться грешно.

– Не нужно, папуля, это просто выражение такое. Ви­дишь ли, по мнению мужчин, женщине достаточно купить новую шляпку, чтобы ее жизнь снова заиграла красками.

– Это когда ж мужчины так думали?

– Ну-у-у… в пятидесятых, наверное.

– Ничего подобного, я эти годы помню. Твой дедушка никогда не предлагал Нане купить шляпку. Я твоей маме тоже.

– И правильно делал, – помрачнела Энджи. – Держу пари, ты поплатился бы жизнью.

Она откинулась на спину. Теплая, но противно влаж­ная поверхность дивана привычно приклеилась к свитеру. Да-да, дорогая, привыкай. Отныне твоей кожи будет ка­саться разве что выделанная шкура убитых коров. С этой тоскливой мыслью Энджи устремила взгляд на уродливые загогулины лепного потолка.

К вечеру мама будет дома – следовательно, нужно хотя бы принять душ. Поскольку вся одежда осталась у Рэйда, а напялить то дурацкое платье, в котором она была тогда в клубе, ее не заставят даже под дулом пистолета, – следова­тельно, не мешало бы купить джинсы и пару футболок. Но, боже, где взять силы все это сделать? Принять вертикаль­ное положение, потом сесть за руль, доехать до магазина. О нет! Еще и новую обитель Натали искать придется. Но ехать все равно нужно: последняя надежда осталась на маму. Натали Голдфарб поможет. Мама все исправит… иначе конец. При отце Энджи даже плакать не смела; уж очень он за нее переживал. При виде ее слез он либо сам разрыдался бы, либо разразился бы смертельными угроза­ми в адрес Рэйда.

Взгляд Энджи остановился на цветах, присланных этим сукиным сыном, называющимся ее мужем. Она не потрудилась поставить букет в воду, и головки чудных роз уже поникли, лепестки завернулись и потемнели. Букет, увядший раньше времени, – копия ее жизни. Вот так и она увянет в тридцать лет только потому, что никому не нужна.

Ладонь Тони легла ей на лодыжку, и Энджи перевела взгляд на отца.

Ты тоже хорош, папуля. Ты точно так же поступил с мамой.

– Послушай меня, дочка, – прервал молчание Тони. – Так больше продолжаться не может. Рэйд твой – избалованный, ни на что не годный мерзавец. Таким был, таким и останется. Выкинь его из головы. Ты сможешь. Он поступил… нехорошо, а то, что он все тебе рассказал, – вообще непростительно. Ты…

– То есть? – уточнила Энджи, хотя ей была отлично известна двойная мораль отца. – Хочешь сказать, что он мог бы спать с кем угодно, и все было бы о'кей, лишь бы я ничего не знала? – Она обхватила колени руками и замо­тала головой: – Нет уж! Мое счастье, что чувство вины… или идиотизм? толкнуло его на признание. Иначе я и сей­час торчала бы в Марблхеде и глотала бы ложками его вра­нье.

Ненавижу! Всех их ненавижу – и отца в том числе. Пус­тоголовые, бездушные, эгоистичные, бесчувственные него­дяи, а Рэйд – худший из их подлого полчища!

Сейчас Энджи казалось, что ей было бы гораздо легче, если бы Рэйд умер. Тогда она знала бы, что он мечтал о счастье вдвоем так же сильно, как и она; а знать, что счас­тье могло продлиться, – уже счастье. Мысль о том, что Рэйд счастлив с другой, раздирала Энджи на части. Нече­ловечески больно представлять, что самые трогательные моменты их жизни были дороги ей одной, а Рэйд ждал лишь, когда сможет уединиться с мисс Сопрано. Дура ты, Энджи! Слепая, доверчивая дура! Конечно, многим жена­тым людям – если не подавляющему большинству – при­ходится пересматривать свои прежние взгляды на семью. Факт неоспоримый и Энджи известный. Но у нее-то семьи не было. Она только думала, что вышла замуж, а Рэйд без­божно врал все двенадцать месяцев, заисключением разве что медового. Обычная иллюзия – вот что такое был ее так называемый брак…

Мясистая ладонь Тони обхватила ее лодыжку, согрела и помассировала стопу. Энджи моргнула, прогоняя жгучие слезы. Невыносимо! Любое прикосновение ввергает в аго­нию. Забиться бы в самый дальний угол да свернуться в клубок стыда, ярости и страха… Энджи попыталась улыб­нуться: он ведь помочь хочет, он ее любит. Но он тоже спо­собен на предательство!

Энджи отдернула ногу. Нет, только мама сумеет ей по­мочь. Бежать! Сию же минуту бежать от Тони, найти Ната­ли, нырнуть в ее объятия, выслушать ее советы и сделать все так, как она скажет. Внезапный перелом в чувствах и подстегнул ее волю, дав силы подняться с дивана.

– Поеду к маме! – бросила Энджи.


– Довольно жалеть себя и обрастать грязью, Энджи, – твердо заявила Натали Голдфарб, наклоняясь к дочери через стол. – Если спишь в собачьей конуре – забудь про самоуважение. – Она погладила Энджи по голове и вздох­нула: – Я люблю тебя, солнышко, и понимаю, как тебе больно. Но не нужно обманывать саму себя. В глубине души ты всегда знала, что за негодяй твой Рэйд. Конечно, ты сейчас в шоке. Только не говори, что так уж сильно удивлена.

Мать с дочерью устроились за миниатюрным столиком на крошечной кухоньке в малюсенькой квартирке-студии, половину которой Натали сдавала. На дом это жилище походило меньше всего; скорее оно смахивало на небольшой склад, забитый коробками, книгами и кипами бумаг. Один стул взгромоздился на другой, скрученные в рулоны ков­рики подпирали стену, такую же девственно пустую, как и остальные – нигде ни картины, ни эстампа, ни хотя бы фото в рамочке. Энджи вспомнился родной дом, который Натали собственными руками создала для своей семьи. Даже сравнивать неприятно – эта берлога просто отврати­тельна! Неужели мама сдалась? Или ей самой комфорт не нужен и она старалась для близких? Ясно одно: здесь не­возможно жить, а уж о том, чтобы забиться сюда, как в нору, и зализывать раны, и речи быть не может.

– Тебе бы в приюте поработать, – сказала Натали. – Посмотрела бы, как тяжело порой приходится женщинам. Между прочим, я только что из Индии. Знаешь, что там творится? Когда мужчине надоедает жена, он договарива­ется со своей матерью, та обливает невестку керосином и поджигает. Представь, у них даже особый термин есть: «несчастный случай у печи».

Энджи содрогнулась.

– Очень мило. По-твоему, мне следует скакать от бла­годарности за то, что Рэйд не превратил меня в жертвен­ный факел? – поинтересовалась она.

Натали пожала плечами, забрала не тронутую дочерью тарелку и вышвырнула брокколи и зеленый салат в ведро.

– Может, хочешь сардин? У меня, кажется, есть. Энджи молча покачала головой. Ей вдруг стало до слез жалко себя. Как могла мама забыть, что ее единственная дочь терпеть не может сардины? С самого детства ненави­дит! Странная у них была семейка. Мать с отцом вечно препирались, кто о ком должен заботиться, и порой совершенно забывали о дочери.

Тоска и жалость к себе неожиданно вернули Энджи в раннее детство, когда она была совсем крохой, несмышле­ной и потерянной. Как-то раз родители в буквальном смысле потеряли ее в зоопарке, она петляла по дорожкам и заблудилась окончательно. Энджи хорошо помнила, как примостилась на теплом валуне, решив не двигаться с места, пока не вырастет. Когда мама ее все-таки нашла, Энджи даже не плакала, потому что была очень, очень счастлива.

Ушло ее счастье, нет его больше. Просиди она и впрямь все эти годы на том валуне, все равно не нашла бы дорогу к своему дому. Боже, сколько сил и любви было вложено в квартиру в Марблхеде! Сколько времени она потратила на поиски самых красивых штор и самого удобного дивана, с какой заботливой осторожностью расставляла подарен­ный на свадьбу фарфор… На повторение ее просто не хва­тит.

Взгляд Энджи скользнул по голым стенам и забитым коробками углам кухоньки. Так вот, значит, что ее ждет? Берлога, похожая на склад, и холодильник с парой банок сардин? Очень может быть. Мама ведь тоже когда-то на­крывала роскошные столы и взбивала пуховые, в бело­снежных крахмальных наволочках, подушки. А что теперь? Что с ней случилось? Расклеилась, сдалась? Вид у нее не­унывающий, хотя и рассеянный немного. А может, мама страдает сильнее, чем показывает? Неужто такая жизнь нормальна для любой одинокой женщины?

От этой мысли отчаяние накатило на нее с новой силой. Энджи зарыдала, и руки Натали вмиг обвились во­круг нее.

– Девочка моя! – шептала она, с нежностью пригла­живая непослушные кудри Энджи. – Ты так сильно его любишь? Так сильно любишь этого идиота? Ну поплачь, поплачь. Ты все равно не успокоишься, пока не выплачешь любовь к нему из сердца. Но жить-то как-то надо! Голову не мешало бы в порядок привести. Хочешь, позвоню свое­му мастеру?

– Мам… мои проблемы в парикмахерской не решат.

– Нет, конечно, но нужно с чего-то начать? – Натали шумно вздохнула. – А работа в Нидхэме тебе все равно не нравилась. Ты и согласилась-то, только чтобы быть побли­же к Рэйду.

Энджи не сказала бы наверняка, почему согласилась на работу в Нидхэме, но точно знала, что ей тогда здорово по­везло с местом на фирме – как и сейчас, с целым месяцем отпуска за свой счет. Однако она не представляла себе, как сможет вернуться туда, хотя уходить с фирмы совсем тоже была не готова. Опустив голову, съежившись, Энджи жда­ла неминуемого продолжения.

– Брось ты наконец этих толстосумов с их завещания­ми и трастовыми фондами! – сказала Натали, подтвердив опасения дочери. – Почему бы тебе не присоединиться к нам?

Энджи оторвала взгляд от дешевой уродливой клеенки на столе и уставилась на мать. В Женском кризисном цент­ре, где Натали вела правовые консультации, основную клиентуру составляли забитые, затурканные, несчастные женщины, для которых пара тысяч на адвоката – неслы­ханная роскошь.

– Не могу я там работать, – буркнула Энджи, стра­шась и самой мысли о ежедневном общении с убогими, по выражению Тони, и стыдясь собственной постыдной, сно­бистской реакции. – У меня нет официального разреше­ния на практику в этом округе.

Кризисный центр оказывал помощь исключительно бедным или попавшим в безвыходное положение женщи­нам. Здесь можно было столкнуться с любыми бедами – от побоев мужа до иммиграционных проблем. Энджи даже думать не хотелось о том, чтобы разбираться с чужими не­счастьями. Со своим бы справиться…

Натали плеснула себе вина в стакан (пластиковый, с безобразными синими динозаврами на желтом фоне) и такой же, полный, протянула дочери.

– Послушай меня внимательно, дорогая. Не думай, что так уж хорошо живется законченным эгоистам, кото­рые помнят лишь о собственных удовольствиях… или о собственных страданиях. Последнее даже хуже. Давай-ка к нам, моя девочка. Разрешение мы получим в два счета, а у нас ты встретишься с сотнями женщин, проблемы которых ни в какое сравнение с твоими не идут. Поверь мне, при­ключение с Рэйдом покажется тебе походом в цирк, не более того. Вот я сейчас веду дело одной старушки, кото­рую собственный сын…

– Не надо, мам! Не хочу я ничего знать о ее страдани­ях. – Энджи сделала большой глоток. – Своих хватает!

Не этого она ждала от мамы, не на это надеялась. Ната­ли должна была склеить разрушенную жизнь дочери, а не предлагать ей новую… тоскливую, жуткую новую жизнь с домом, похожим на захламленный гараж, и работой пострашнее соцслужбы.

– Думаешь, я ничего не понимаю? – многозначитель­но вскинула брови Натали. – Еще как понимаю! Сейчас все твои мысли крутятся вокруг него: возможно, вовсе ниче­го и не было, а если и было, то его измену можно чем-то объ­яснить, а если и объяснить нечем, то, наверное, ты сама ви­новата, а значит, должна его простить один раз: в конце концов, мальчик оступился и больше он не будет. Все я знаю, дорогая. Но все это лишь фантазии. Ты зациклена на своем будущем бывшем муже, потому что тешишься надеждой хоть каким-нибудь способом вернуть связывавшую вас страсть.

Энджи отвернулась. Возможно, мать и попала в яблоч­ко, но не снайперская точность определений сейчас нужна ее дочери. Натали подалась вперед, пытаясь заглянуть в глаза Энджи. Но та упорно смотрела в сторону.

– Тебе кажется, солнышко, – гораздо мягче произне­сла Натали, – что пережить такое человек не в силах. Ты в западне, откуда нет выхода, а значит, жизнь твоя законче­на. Посмотри на меня! И поверь: любовь – это пагубное пристрастие, как наркомания или алкоголизм. Она лишь питает иллюзии, отрезая от реальной жизни, от настоящей любви – любви к другу, богу, животным… даже к мужчи­не, если уж на то пошло. То, что ты называешь любовью, обрекает тебя на поклонение фальшивому идолу, которого ты же сама и придумала, в честь которого сама же и воз­двигла храм. Ты прожила с ним какой-то год, Энджи. Всего ничего, можно сказать. Тебе двадцать восемь, ты еще молода. Позже, если захочешь, у тебя обязательно по­явится мужчина. Добрый, хороший. Твой. – В голосе матери вновь зазвенела сталь: – По крайней мере, непохо­жий на Брэда Питта!

Энджи встала из-за столика и потянулась за сумочкой.

Общение с матерью добавило унылой тоски, но, как ни странно, высушило слезы.

– Ты плохо выглядишь. – Натали озабоченно посмот­рела на дочь. – Переночуй у меня, если хочешь. Я постав­лю раскладушку – держу ее на тот случай, когда в Центре все места заняты.

Энджи с трудом сдержала дрожь отвращения. Перспек­тива провести ночь в этом подобии квартиры, на ложе страданий, превратила отцовский кожаный диван и леп­нину потолка чуть ли не в декорации сцены из райской жизни.

– Нет. – Она мотнула головой. – Спасибо, мам. Я в порядке.

Энджи удалось выдавить из себя бледное подобие улыбки, после чего она набросила пальто и попрощалась.

ГЛАВА 11

Джада и Мишель собирались встретиться у пиццерии на Пост-роуд, но незадолго до назначенного времени Ми­шель перезвонила и сказала, что ей нужно ехать за Фрэн­ком. Так что Джаде пришлось везти детей к себе самостоя­тельно. Подъехав к самому крыльцу своего дома, она вы­скочила из машины и распахнула заднюю дверцу для Дженны. Та послушно выползла – именно выползла, дви­гаясь медленно и осторожно, словно ночь в приюте пре­вратила одиннадцатилетнюю девочку в дряхлую старуху. Но Дженна, слава богу, хоть как-то двигалась. Фрэнки же, похоже, парализовало; его кошмар последних суток превратил в каменную – или, скорее, ледяную – статую. Подняв малыша с сиденья, Джада была поражена его тя­жестью. Ну сколько может весить ребенок? Килограммов пятнадцать не больше; но недвижное, будто мертвое, тельце оттягивало руки, как мешок с цементом.

Джада прижала малыша к груди и вместе с детьми под­нялась по ступенькам. Клинтон, сидя за кухонным столом, встретил жену таким взглядом, что Джада сразу поняла – скандала не миновать. Оттянуть бы, насколько возмож­но… Она решила игнорировать откровенное недовольство Клинтона. Ей не привыкать, в конце концов; уж сколько лет не обращает внимания на его фортели, а сейчас сам бог велел.

– Кевон, Шавонна! Э-эй, ребята, поглядите-ка, кто к нам пришел! – крикнула Джада.

Шавонна в последнее время Дженну не слишком жало­вала – девчонки, в общем, дружили, но и цапались час­тенько, – зато Кевон души не чаял во Фрэнки.

Кевон не заставил себя долго ждать. Влетев на кухню, он застыл как вкопанный, круглыми глазами следя, как Джада опускает Фрэнки на пол.

– Что это с ним? – испуганно шепнул он. Раздражение Клинтона, почти материальное, волнами наплывало на Джаду. Чертов фарисей! Сам ведь якшался со всяким чернокожим сбродом, а теперь строит из себя святого!

– Фрэнки плохо спал, – объяснила она сыну. – По­мнишь, какую ужасную ночь ты однажды провел у Бил­ли? – Кевон мрачно кивнул. Не так-то легко приходится единственному афроамериканцу в классе. – Так вот. Фрэнки этой ночью было гораздо, гораздо хуже. Но сейчас уже все в порядке. Он с нами.

Кевон, умница, сразу протянул ручонку приятелю:

– Пойдем играть, Фрэнки! Не бойся. Билли дурак, его все ненавидят.

Сынуля решил, что его друг тоже провел ночь у нена­вистного Билли. Ну и ладно. Какой смысл вдаваться в объ­яснения, если Фрэнки, хвала господу, сжал ладошку Кевона и побрел вслед за ним из кухни.

Джада обернулась к Дженне.

– Мама скоро придет? – чуть слышно спросила девочка.

– Она ужинает с вашим папой. Ему захотелось пиццы. Мы себе тоже устроим пир, только попозже. Шавонна! – вновь позвала Джада дочь.

Та вошла на кухню с Шерили на руках и небрежно кив­нула матери:

– Приветик, ты уже дома? – Затем перевела взгляд на Дженну и заявила важно: – Сейчас я не могу с тобой иг­рать. Присматриваю за сестричкой.

– А Дженна тебе поможет. – Джада готова была уду­шить собственную дочь. От горшка два вершка – и туда же! С отца пример берет. – Только по лестнице с малыш­кой не поднимайтесь. Поиграйте с ней в гостиной.

Дженна нехотя шагнула вслед за Шавонной из кухни. Джада замыкала строй. «Будь с ней поласковее!– про себя умоляла она дочь. – Не обижай Дженну. Ей сейчас не до твоих шпилек».

Малышка звонко засмеялась и вдруг срыгнула прямо на плечо Шавонне.

– Ой, фу! – вырвалось у Дженны, истой дочери чис­тюли Мишель.

– Это еще что! – со знанием дела отозвалась Шавонна. – Вот вчера она перепачкала мой джемпер, я из-за этого даже в школу опоздала. Ужас!

Так, отлично. У девчонок дела на лад пошли; этой увле­кательной темы им надолго хватит. Джада вздохнула с об­легчением и закрыла за собой дверь. Из гостиной она вернулась на кухню, но на мужа даже не взглянула. Поскольку от пиццы Дженна отказалась, Джада вынула из морозилки два пакета картофеля фри, достала противень, сбрызнула маслом, высыпала замороженные картофельные ломтики и сунула в духовку. Потом налила в кастрюлю воды. Хоро­шо хоть приличные сосиски купила, из индейки, а не ту дешевую гадость, которой обычно питается вся семья. Джада обшарила холодильник в поисках какой-нибудь зе­лени к ужину, скорчила виноватую гримасу: пусто. Дети заслуживают лучшего, да и она тоже, если на то пошло, но сейчас, как говорится, не до жиру. Тысяча проблем сразу навалилась.

Одна из этих проблем не заставила себя ждать. Клин­тон наконец поднялся из кресла, где сидел, развалившись, все это время, и шагнул к жене. С ужином решил помочь? Черта с два! Оторвав пальцы Джады от ручки холодильни­ка, он хлопнул дверцей и придавил ее спиной, будто запе­чатал.

– И что это ты делаешь, хотел бы я знать? – проры­чал он.

– Твою работу. Готовлю ужин. – «Кретин, тупица без­душная!» – добавила она про себя.

– Скажи лучше, какого черта ты притащила сюда этих детей?

Джада угрожающе сузила глаза:

– Этих детей, говоришь? Дженну с Фрэнки не узнал? Они всегда у нас, если только наши не у них.

– Теперь этим детям здесь не место!

– Да что ты говоришь? И почему же?

– Потому что я не желаю, чтобы они влияли на моих детей.

– Ах, на твоих – взвилась Джада. – Когда это они стали твоими, скажи на милость? Не были ведь ни вчера вечером, когда Шавонна писала сочинение, ни позавчера, когда у Кевона живот болел. По-твоему, Дженна способна повлиять на Шавонну, которая издевается над ней, как может? По-твоему, малыш Фрэнки способен вообще на кого-нибудь повлиять! – Она метнулась через кухню и принялась яростно швырять тарелки на стол.

– Ты что, и в самом деле ни черта не понимаешь? – рявкнул у нее за спиной Клинтон. – Это дети наркодель­ца – раз. Два: думаешь, копы не шпионят за ними, не сле­дят, куда они…

– Полиция следит за Фрэнки? Вот уж работенка не бей лежачего! Держу пари, даже ты справился бы. Малыш-то весь на виду; по чужим постелям не кувыркается.

– Прикуси язык, говорю! Чернокожему из Уэстчестера нечего путаться с наркобароном!

– Наркобароном?! Черт бы тебя побрал, Клинтон! Я знаю, Фрэнка ты терпеть не можешь – просто исходишь завистью. Но сделай же над собой усилие и представь хоть на минутку – на минутку!!! – что Руссо невиновен. – Она швырнула на стол салфетки. – Всякий раз, когда на кого-нибудь из твоих дружков-шалопаев наезжает полиция, ты ночь напролет вопишь о провокации. А в этом случае, вы­ходит, копы честны и справедливы? Наркотиков в доме Руссо не нашли, Клинтон, и мне кажется, что этот парень с отравой не связан. Взятки, возможно, и давал; контракты окольными путями выуживал – скорее всего. Но наркоти­ки? Не верю.

Джада подошла поближе к мужу, чтобы не повышать голос: ей вовсе не хотелось, чтобы этот идиотский спор ус­лышали дети.

– Ты знаешь Мишель, – продолжала она, отбросив предательские мысли, что рискует своим браком и семьей ради дружбы с белой женщиной. – И детей Руссо знаешь. Тебе отлично известно, как Фрэнк их всех любит. Так что будь любезен, Клинтон, остановись. Прояви сострадание, если на большее не способен. Представь, что такое случи­лось с тобой. Хотелось бы тебе, чтобы твои дети увидели твой дом после разгула полицейских вандалов? Мишель сейчас там убирает, наверняка обливаясь слезами, и я пойду помогать, как только накормлю детей.

– Никуда ты не пойдешь! – заявил Клинтон, схватив жену за руку, но Джада резко выдернула руку.

– А о правосудии ты когда-нибудь слышал? О христи­анских заповедях? Не суди да не судим будешь, Клинтон! Для тебя-то самого храм божий – всего лишь место свида­ния с любовницей.

– Не дури, Джада! Фрэнк Руссо – из тех белых, кото­рые…

– Белый, черный, какая разница? Не знаю, в чем там Фрэнк Руссо виновен, а в чем нет. Но одно я знаю точно – это не он трахается с кем попало, забывая о собственной семье. И не он превратил церковь в «Бар знакомств». – Подстегиваемые ее яростью, слова сами собой рвались с языка: – Время вышло, Клинтон! Я достаточно ждала тво­его выбора, черт побери! Ждала и надеялась, что ты все-таки на чем-нибудь остановишься. Ты не смог, так что те­перь моя очередь принимать решения. Еще хоть раз отпра­вишься к Тоне – домой не возвращайся! Я серьезно, Клинтон. Играм конец.

– Ты еще грозишься? Так запомни: не видать тебе моих детей! Малышку ты вообще не хотела!

Джада отшатнулась, как от пощечины.

– В атаку пошел? Не поможет! Не я отнимаю у тебя семью. Это твой выбор – либо Тоня, либо мы.

Клинтон медленно двинулся вперед, навис над Джадой, и на какой-то миг его мощь и злоба напугали ее. Она не позволила себе отступить, но внутри все похолодело от страха. Главное – не показать, что ты его боишься.

– Не смей ходить к Руссо! – с угрозой протянул Клин­тон.

– А ты не смей мне приказывать! – парировала Джада. – Лучше детей накорми. Займись наконец делом, а свои дурацкие угрозы оставь при себе. Мишель – моя по­друга. Случись беда со мной, она сделала бы то же самое. – С этими словами Джада резко повернулась к двери и вылетела из кухни.

ГЛАВА 12

В первый раз за неделю с лишним Энджи оделась по-человечески, в костюм, по ее собственному выражению, начинающего юриста – стандартную темно-синюю двойку из тонкой шерсти с приличной добавкой вискозы. Ни одна дама из ее бывшей фирмы не позволила бы себе нацепить подобную дешевку, но у Энджи просто не было сил объ­ехать магазины. Призвав на помощь всю силу воли, она вчера еле оторвала себя от дивана, выползла из дома и до­тащилась до ближайшего супермаркета. В конце концов, кому здесь нужна ее элегантность?

Столь срочно костюм понадобился потому, что ее жда­ли в Уайт-Плейнз, в Женском кризисном центре. Ната­ли – исходя, разумеется, из интересов дочери – настояла, чтобы Энджи объявилась именно сегодня. Энджи не хоте­лось ни ехать в Центр, ни вообще что-либо делать, но ва­ляться на диване и пялить глаза в потолок тоже осточертело. За последние четыре-пять дней она даже по телевизору не посмотрела ничего стоящего. Ее по-прежнему грызла тоска, к которой, справедливости ради надо признать, до­бавилась и скука.

– Нужно что-то делать, – твердила ей по телефону мама. – Приезжай к нам.

В конце концов Энджи согласилась. Пусть будет Кри­зисный центр; выбор-то у нее невелик.

Энджи вырулила к нужному зданию на Пост-роуд и за­глушила мотор. Разница между стоянкой Кризисного цен­тра и той, где парковали машины служащие и клиенты ее фирмы, била в глаза. Там, в Бостоне, роскошные «Вольво» если чем и разбавлялись в длинных рядах автомобилей, то исключительно новехонькими «Мерседесами», «Ягуара­ми» и «БМВ». Здешняя стоянка походила скорее на вы­ставку вышедших из употребления транспортных средств, куда ее «Додж», предоставленный отцом, вписывался как нельзя лучше. Хлопнув дверцей четырехколесного раритета, Энджи прошла ко входу мимо таких же консервных банок: «Шевроле» с помятыми боками, одной из первых моделей «Бьюика» и ржавого «Форда Эскорта».

В вестибюле никаких вывесок не оказалось, поэтому Энджи справилась у дежурного, где найти юридическую консультацию, и пешком поднялась на третий этаж. К чер­ту лифт. Пусть это будет ее первой зарядкой в новой жиз­ни. К концу нужного пролета она задыхалась, будто пробе­жала марафонскую дистанцию. А ведь в прошлой жизни по три четверти часа без устали штурмовала «лестницу-трена­жер»! Дни напролет в горизонтальном положении даром не проходят.

Однако предстать перед Натали нужно было в наилуч­шем (по возможности) виде. Энджи дождалась, пока дыха­ние выровняется. После развода мама развила бурную деятельность: поступила в юридическую школу, получила диплом и с тех пор помогала только попавшим в беду жен­щинам. Все это, конечно, замечательно; Энджи мамой гордилась и даже профессию выбрала не без влияния при­мера Натали. Вот только соответствовать почти агрессив­ной в своей целеустремленности матери ей порой было невмоготу.

Нерешительно и смущенно, как практикантка, впер­вые переступившая порог храма правосудия, Энджи вошла в офис Кризисного центра и была встречена улыбкой Ло­ры Хэмптон.

– Привет, дорогая! – Лора поднялась из-за стола, за­валенного бумагами, и поцеловала Энджи в щеку. – Рада тебя видеть.

Энджи нравилась Лора Хэмптон – та самая Лора, ко­торая сначала взялась за развод Натали, а потом… потом взяла под крылышко саму Натали. Они сняли вместе квар­тиру и прожили вдвоем почти пять лет, до прошлого Рож­дества. О причине их разрыва Энджи так и не осмелилась спросить.

Лора взяла руку Энджи в свою и накрыла другой ладо­нью.

– Твоя мама рассказала о Рэйде. Мне очень жаль, до­рогая.

Кивнув, Энджи украдкой огляделась. На обшарпанном диване сидели две грузные дамы средних лет, похожие, как обложки двухтомника, а на одном из выстроившихся вдоль стены стульев – изможденная индианка в сари. Выпрямив спину, она застыла словно по команде «смирно», и лишь многочисленные браслеты нервно позвякивали на трясу­щихся худых руках. Сердце Энджи ухнуло куда-то в желу­док. Здешняя атмосфера превзошла ее самые худшие ожи­дания. Отрешенные от всего мира, посетительницы были погружены в бездну своих страданий. Энджи оставалось лишь поздравить себя с тем, что она не числится в клиент­ках кризисного центра, а значит, ей не придется изливать здесь душу.

– Где мама? – проглотив комок панического страха, шепотом спросила она у Лоры.

– В суде. Но это ненадолго, через часок вернется. Энджи попыталась улыбнуться в ответ, но ее хватило лишь на еще один кивок.

Сняв пальто и оставив его на рогатой вешалке в углу приемной, она прошла вслед за Лорой в комнатушку с единственным узким окошком под самым потолком. Кроме металлических картотечных шкафов, в крохотное помещение с трудом втиснулись ветхий письменный стол да пара стульев. На всех горизонтальных поверхностях гро­моздились папки и кипы бумаг.

– Обычно здесь работает Карен Левин-Томас, наш ад­вокат, – объяснила Лора, – но сейчас она в больнице и не появится раньше чем через несколько месяцев. Так что ка­бинет в твоем распоряжении. Может, просмотришь кое-что из дел, пока маму ждешь? – предложила она небреж­но, хладнокровно, бесстрастно. Равнодушно; словно ослеп­ла внезапно и не заметила ее терзаний.

Энджи открыла первую папку и забыла обо всем на свете.


Энджи утерла слезы тыльной стороной ладони. Впе­рвые за много дней она плакала не от жалости к себе, а от сочувствия к другим и еще от чего-то пугающего, чему не могла найти определения. Казалось, что проведенный в за­хламленной комнатушке час растянулся на годы. Каза­лось, что вовсе и не час она здесь провела, а целую жизнь, достаточно долгую, чтобы проникнуться чужими бедами. Энджи открывала папку за папкой, и каждая следующая усиливала потрясение. Женские истории ужасали. Не во всех фигурировали мужья-изменщики, хотя и этих было предостаточно. Предательств иного рода тоже хватало, и почти везде женщин предавали мужчины – мужчины, за­хватившие власть над женщинами, которые их любили, или стояли ступенькой ниже на служебной лестнице, или… или…

Прочитанные дела поднимали вопросы, ответов на ко­торые Энджи не знала, но она была потрясена неправотой правосудия, как ни парадоксально это звучит, и нечеловеческими страданиями, на которые обрекали женщин мужья. Одну из них муж-садист преследовал много меся­цев после того, как суд запретил ему приближаться к ее дому. Другая по милости супруга-хапуги прозябала с деть­ми в приюте, в то время как сам он благополучно проживал средства от продажи дома. Цепи предательств не было конца. Но ни одна из несчастных, обманутых женщин не могла себе позволить адвоката даже самого низкого поши­ба, хотя таких кругом пруд пруди.

В Кризисный центр приходили только те, кто отчаянно нуждался в помощи, и Энджи могла им помочь. Сейчас она это поняла. Да и раньше понимала, просто упорно за­крывала глаза. И в юридической школе, и после ее оконча­ния, когда искала работу, и позже, когда уже встречалась с Рэйдом, – все это время она знала о тяжком бремени, ко­торое мама добровольно взвалила на свои плечи. Знала и не желала знать, чтобы не быть причастной к злу в мире. Охраняя свой маленький мирок, она пестовала собствен­ный эгоизм и лепила собственное фальшивое счастье с Рэй­дом.

Теперь у нее нет ни Нидхэма, ни Рэйда, так почему бы не принять предложение Натали? Несправедливость ведь налицо, и в ее силах исправить если не все, то многое. Что мешает?

Распознать препятствие было непросто, но Энджи за­ставила себя это сделать. И поняла, что под ее состра­данием и жалостью таится заурядный страх. До тошноты страшно представить, что любая из этих горестных судеб могла достаться ей, и тогда на одной из этих папок-близне­цов значилось бы ее имя; что она могла бы быть такой же одинокой и обделенной любовью, как любая из несчаст­ных клиенток центра.

Тошнотворный страх, стиснув желудок, комом застрял в горле. Энджи уже столько дней сражалась с желанием еще раз набрать номер Рэйда! Она насочиняла миллион причин, по которым на том конце провода могла отвечать мисс Сопрано. Рэйд нанял приходящую прислугу. Изнемо­гая от одиночества, Рэйд уехал к родителям и попросил соседку поливать цветы. Внезапно объявилась пропавшая тридцать лет назад сестра Рэйда… Возвращаясь к реальнос­ти, Энджи признавала, что сама себя обманывает, потому что готова поверить любой, даже притянутой за уши при­чине. До сих пор сражение с телефоном она выигрывала, но сейчас, здесь, среди картонных папок, хранящих чужие одинокие жизни, тоска по Рэйду победила. Энджи потяну­лась к телефону и набрала номер офиса мужа. Слушая длинные гудки, она понимала, что должна бросить трубку, но желание услышать голос Рэйда захватило ее целиком.

– Эндовер Патнэм, – сказала одна из секретарш фирмы.

– Рэйда Уэйкфилда, будьте любезны, – отозвалась Энджи. От того только, что она произнесла вслух имя мужа, по позвоночнику прокатилась дрожь.

В этот миг дверь распахнулась, и в комнатку энергич­ным шагом вошла Натали. Энджи спешно швырнула труб­ку на рычаг, будто мать застала ее за чем-то неприличным.

– Развлекаешься? – поинтересовалась мама.

– Куда там! Расстроилась до слез, – призналась Энд­жи. Слава богу, необязательно сообщать все причины рас­стройства. Сделав пару успокаивающих вдохов-выдохов, она обвела взглядом папки: – Что творится! Кошмар! Дело Кэролин Стойерз об опеке просто…

–…цветочки. Взгляни-ка вот на это. – Натали броси­ла толстую папку на стол перед дочерью. – Прочитай, что пытались сотворить с Джоанн Блум, – узнаешь смысл слова «несправедливость». Карен заболела, вот что пло­хо, – со вздохом добавила Натали. – Но она у нас крепкий орешек, выкарабкается. Вот пройдет курс химиотерапии и вернется.

Энджи опустила ладонь на папку.

– А пока ее нет, что вы будете делать?

Она наконец нашла в себе силы встретиться взглядом с матерью. Лицо Натали не выражало ровным счетом ниче­го, но Энджи отлично понимала: мама забросила крючок и ждет, когда рыбка заглотит наживку.

– Знаешь, – продолжила она, не дожидаясь ответа, – с тех самых пор, как вы с отцом развелись, я считала тебя… м-м-м… чересчур непреклонной, что ли. Мне казалось, что твое поведение граничит с паранойей. Но после того, как я все это прочла…

– Слышала мнение Уильяма Барроуза? Паранойя – это знание всех фактов. – Натали окинула взглядом ком­натку: – Неплохое местечко для работы, как по-твоему?

– Что ты хочешь сказать? – уточнила Энджи, не сводя глаз с матери.

– То самое. Не желаешь ли пожертвовать двумя-тремя часами своего времени, чтобы нам помочь?

– Двумя-тремя? – невесело усмехнулась Энджи. – Скажи лучше – всей жизнью.

– Жизни не хватит, – возразила Натали. – Но сейчас, пока ты ищешь, где на хлеб насущный заработать…

Натали с ее уловками Энджи видела насквозь, но тем не менее кивнула в знак согласия. Не вечно же ей здесь ра­ботать, в конце концов, а пока суд да дело – почему бы и нет? Все равно в Нидхэм ей теперь дорога заказана.

– Ладно, мам. Но учти – это временно.

ГЛАВА 13

Мишель ползала на четвереньках по ковру, собирая самые большие осколки разбитых ваз и зеркал. Глаза ее были сухими, она устала плакать после бесплодных поис­ков Поуки и задолго до того, как попыталась мало-маль­ски навести порядок в разгромленных детских. От мысли хоть что-нибудь спасти пришлось отказаться. Мишель на­полнила шесть самых больших мешков для мусора изуро­дованными подушками и матрацами, раздавленными игрушками, в клочки разодранными книжками и постера­ми – словом, ошметками материальной жизни двоих ребят. Фрэнк помог ей вернуть на место двухэтажную кро­вать в комнате сына, но на большее его не хватило. До пре­дела измученный, избитый, со сломанным ребром, он на­конец позволил ей уложить его в постель. Мишель с Фрэн­ком решили, что детям сегодня ни к чему видеть лицо отца, сплошь в синяках и кровоподтеках. Да и завтра, на­верное, тоже. Мишель и та испугалась при встрече с му­жем. Дома она сразу же бросилась за льдом, сделала холод­ные компрессы, но время было упущено. На Фрэнка без страха нельзя будет взглянуть еще как минимум неделю.

Мишель уже хотела подняться, когда заметила под ку­шеткой еще несколько больших осколков, потянулась за ними… Боже, боже! Ровно двадцать четыре часа назад она стояла на коленях на этом самом месте и точно так же про­тягивала руку под кушетку. Но дом ее тогда дышал чисто­той и уютом, а достать ей нужно было всего лишь безобид­ные кубики «Лего». Горячие ручьи вновь потекли по ще­кам. Мишель замотала головой, сквозь слезы глядя на свои полные осколков руки. Даже слезы не вытрешь. Впрочем, какая разница! Столько слез все равно не осушишь, так что нечего силы попусту тратить. Ощущение такое, будто едва выжила после страшной автомобильной катастрофы. Гос­поди, как же она была права, повторяя, что большинство несчастных случаев происходит дома!

Когда кошмарная ночь, которая, казалось, будет длить­ся вечно, все же закончилась, Фрэнк вызвал адвоката, и тот освободил их обоих из тюрьмы. Коротышка в басно­словно дорогом костюме, адвокат по имени Рик Брузман, оказался личностью весьма профессиональной, но малосимпатичной и, на взгляд Мишель, крайне черствой. Ми­шель пыталась объяснить ему, что они с Фрэнком неви­новны, что полиция проявила по отношению к их семье нечеловеческую жестокость и что подобное изуверство не­пременно должно быть разоблачено на первых полосах газет.

– Первые полосы вам обеспечены, – с ухмылкой за­явил Брузман. – А вот разоблачения не гарантирую.

Он явно пропустил мимо ушей все, что успела выска­зать ему Мишель, – наслушался, должно быть, за свою практику жалоб других, на самом деле виновных клиентов. Действовал он быстро и со знанием дела: освободил Ми­шель, вернул детей под ее опеку, существенно снизил залог для Фрэнка и вытащил его из камеры предваритель­ного заключения, но от него веяло холодом. Рядом с Риком Брузманом Мишель чувствовала себя большей пре­ступницей, чем даже в окружении копов, с наручниками на запястьях.

Все еще с мокрыми от слез щеками, она наконец под­нялась с колен и в который раз обвела гостиную тоскли­вым взглядом. Пусть они были уверены, что в доме спрята­ны наркотики или еще какая-нибудь гадость; пусть у них был ордер на обыск… Но зачем же рвать, ломать и крушить все, что попадается под руку?!

Мишель выбросила осколки в мусорный бак, который заранее поставила посреди комнаты, и снова огляделась. Все картины сорваны со стен, холсты искромсаны, рамки разломаны. Поперек самого большого зеркала легла зигза­гообразная трещина. Вещи изо всех ящиков расшвыряны по полу. Обивка кресел, дивана, пуфиков вспорота; внут­ренности вылезли наружу. Диванные подушки выпотро­шены, и пустые чехлы валяются вокруг, словно гигант­ские, сыгравшие свою роль презервативы.

«Мерзкое зрелище, – думала Мишель, плетясь за но­вым пакетом мешков для мусора. – Мерзкое… хотя и не без чудовищно грубой сексуальности». Дом ее разорен. Са­ма она чувствует себя так, словно подверглась зверскому нападению и изнасилованию на глазах у детей и мужа. Вернуть уют дому непросто, но возможно, а вот память о страхе, слезах и грязи душевной неистребима.

Мишель тоскливо посмотрела в окно. Нужно бы выйти за стульями, заполонившими лужайку во дворе наподобие пьяных в стельку родственников, свидетелей и свиде­тельств семейной трагедии. Нужно бы выйти и ради бедно­го Поуки… вдруг на этот раз найдется? Но она боялась сту­пить на крыльцо и шагнуть за ворота; ей не хватает мужест­ва вновь ощутить на себе любопытные взгляды соседей. «Страх страхом, но привести в порядок и дом, и двор при­дется, – сказала она себе. – Чтобы не добавлять страда­ний детям. Только вот дел столько, что не знаешь, за что хвататься в следующую очередь. Руки опускаются».

Так и не распечатав новый пакет мусорных мешков, Мишель поднялась на второй этаж, прошла по коридору мимо пустых, обезображенных детских и осторожно от­крыла дверь в спальню. Фрэнк, избитый, искалеченный, с заплывшим глазом, недвижно вытянулся на кровати. Дремлет? Она понимала, что не надо бы его будить: покой ему необходим… Но не было сил уйти.

Стоило Мишель опуститься на кровать, как Фрэнк от­крыл глаза. И стоило ей встретить страдальческий взгляд любимых черных глаз, как ее собственные вновь наполни­лись слезами.

– О, Фрэнк! Это ужасно! Они нас уничтожили!

– Ничего подобного. – Выпростав из-под одеяла руку, Фрэнк обнял жену и сморщился.

Боже, как ему, наверное, больно! Но как приятно ощу­щать его тепло и нежность… Пока Мишель рыдала, рука мужа лежала на ее плече, дарила утешение, вливала силу.

– Девочка моя, они на нас напали, это правда. Но не уничтожили. Я не знаю причины обыска, не знаю, кому такое пришло в голову, но я это выясню. Клянусь, девочка, им это с рук не сойдет! Мы уже заполучили лучшего из ад­вокатов города. Копы вывернули дом наизнанку, но ниче­го не нашли. Ни-че-го! Подбросить какую-нибудь гадость, на наше счастье, не рискнули.

Мишель содрогнулась. Неужели та кошмарная ночь могла закончиться еще трагичнее?

– Мы подадим в суд на город, на округ, на штат. Со­ставь список всего, что было сломано, разорвано и разби­то. Они за все заплатят! – Фрэнк приподнял голову: – Тебя ведь не тронули, малышка?

– Нет-нет, – заверила Мишель. —Но почему это слу­чилось? Как можно было…

– Не знаю, малышка, не знаю. Но выясню. У Брузмана отличные связи. Он дерет три шкуры, но его услуги того стоят. – Мишель снова кивнула, умолчав о впечатлении, которое на нее произвел адвокат. – Может быть, каша за­варилась из-за той сделки с торговым центром?.. – задум­чиво произнес Фрэнк. – Может быть… Главное, что им не удалось нас уничтожить. Тебя точно не тронули? В участке никто к тебе не приставал?

Мишель покачала головой:

– Нет. Но с тобой-то что они сделали! А дети… Фрэнк вздрогнул; рука его, обнимающая жену, напря­глась.

– Всю мебель переломали, – простонала Мишель. – Кресел нет… дивана… Ковер тоже придется выбросить. Поуки исчез!!! Я звала его, звала, но он так и не появился. А соседи…

– Поуки найдется, не волнуйся. Мебель… Завтра же купишь новую. Слышишь? Выбирай любую, какая понра­вится, лишь бы сразу доставили. В конце концов, мебель в семье не главное. Но о списке не забудь, Мишель. Все туда запиши, до последней табуретки. Мы будем держаться вместе – и никто нас не сможет уничтожить. – Он взял в ладони лицо Мишель. – Ты ведь знаешь, малышка, что я ни за что не связался бы с наркотиками. Знаешь ведь, правда?

Мишель подняла глаза на любимое, истерзанное лицо мужа и кивнула.

– Будем держаться вместе – и никто не сможет нас уничтожить, – повторил Фрэнк.

Поднявшись на локте, он поцеловал Мишель и при­жался щекой к золотистым волосам, словно их прохлад­ный блеск мог остудить болезненный жар.

Мишель лежала тихонько, впитывая его силу, прислу­шиваясь к дыханию; а когда оно стало ровным и глубоким, неслышно выскользнула из спальни.


– Бог мой!!! – У Джады слезы подступили к глазам, но, взглянув на подругу, она поняла, что обязана держать себя в руках. – Да ты никак решила сменить обстановку? Тэк-с, тэк-с, тэк-с… Ничего себе работенка. – Она огля­дела разгромленную гостиную. – Святой Иисусе, помоги нам!

– Если он откликнется и решит помочь, – выдавила Мишель, подтаскивая к двери очередной наполненный мешок, – пусть несет побольше мешков для мусора.

Джада не стала упрекать подругу за непочтение к свято­му имени. Покачав головой, она опустила на пол один из принесенных со двора стульев.

– Пойду за остальными.

– Ты Поуки случайно не видела? – без особой надеж­ды спросила Мишель.

– А что, его нет? – Джада погладила Мишель по руке. – Все это ужасно. Хорошо хоть, с ребятами теперь все в порядке. Господи, здесь словно тайфун прошел.

– Большинство несчастных случаев, как известно… – начала было Мишель. Конец любимой фразы она прогло­тила вместе с горьким комком слез.

Мишель была тронута преданностью Джады. Не так-то просто заставить себя преступить – в буквальном смыс­ле – жуткую желтую полицейскую полосу, чтобы поддержать друзей. Она отлично понимала, что в их благополуч­ном, тихом районе глаза и уши есть у каждого дома и ее семья, как и любая другая, является объектом соседского внимания.

Репутация семейства Руссо рухнула в такую же про­пасть, как и ее собственное душевное спокойствие. Наста­нет ли когда-нибудь время, когда она опять будет приветствовать пробегающего мимо трусцой мистера Шрайбера или махать вслед машинам соседей? Даже ей, белой, это вряд ли скоро удастся, если удастся вообще. А для черной женщины, с таким трудом пробившей дорогу сюда, пре­зреть все условности и под обстрелом любопытных глаз ступить на опозоренный двор… Горько-соленый ком вновь застрял в горле Мишель, и глаза защипало от слез. Она не надеялась на подобное отношение. Но и демонстрировать Джаде, насколько ей плохо и насколько плохо все то, что с ними случилось, Мишель не хотела. Да и зачем? Одного взгляда в расширенные от ужаса глаза Джады было доста­точно, чтобы понять – она сама все знает.

– Прости, что втянула тебя в этот кошмар, – со вздо­хом сказала Мишель. – У тебя и своих проблем по горло.

– Да уж, – согласилась Джада, тоже принимаясь за уборку, – хватает.

Мишель захлестнуло чувство вины. Надо же так погру­зиться в собственные несчастья, чтобы забыть о конфлик­те в семье лучшей подруги. Даже не поинтересовалась, как у Джады дела с мужем. Боже правый, вокруг и впрямь сплошные неприятности.

– С Клинтоном поговорила?

Кивнув, Джада нагнулась за очередным обрывком обоев.

– Сказала, что, если к концу недели он не примет ре­шения, я обращусь к адвокату.

– Господи! Как он только может, Джада?! – Качая го­ловой, Мишель затянула узел на мешке. – Совсем свих­нулся.

– Бог с ним, с Клинтоном. Ты бы видела Тоню! Эта краля думает, что прибрала к рукам сокровище. Интерес­но, будет она его содержать? Поглядеть на ее наряды – так она и себя-то обеспечить не в состоянии. Знаешь, кто она? Та самая полоумная с Мартиники, изображающая из себя императрицу Жозефину.

– То есть… Хочешь сказать, что пассия Клинтона – та чудачка в жуткой шляпе, которую я видела на празднике у вас в церкви? – ахнула Мишель. – Которая волосы хной красит? Не-ет!!!

– Представь себе, – фыркнула Джада и, согнувшись пополам, сунула в мешок ворох диванных внутреннос­тей. – Заметь, я не ревную, честно. Мне давно уже не хо­чется с ним спать. Но если ты мне муж, то будь любезен уважать семью – или выматывайся! Что меня убивает, так это его выбор. Казалось бы, за пятнадцать лет брака мог бы и поднабраться хорошего вкуса.

– Ладно, забудь. Скажи лучше – как дети?

– В шоке, – призналась Джада. – Впрочем, чему удивляться после того, что они пережили? Это ведь не обыск был, а какая-то вендетта, ей-богу! – Она оберну­лась, вновь оглядывая разгромленную гостиную.

– Видела бы ты дом до того, как я вынесла первые одиннадцать мешков, – вздохнула Мишель.

– Копы явно что-то искали, – задумчиво произнесла Джада. – Неужто ничегошеньки не нашли? Да если мой дом вот так разбомбить, хоть одно зернышко марихуаны да найдется. – Она прикусила губу. – М-м-м-м… Ну надо же! В жизни не поверила бы, что и с белыми полиция такое творит.

– Фрэнк сказал, они его хотели расколоть.

– И судя по снимку, им это удалось.

– По какому снимку? Ты о чем? Джада замахала руками:

– Не задавай лишних вопросов, не услышишь лишне­го. Слушай-ка… Я знаю, что ты не из ярых прихожанок, но сейчас, по-моему, самое время обратиться к господу и упо­вать на него. Боюсь, прежде чем твоя жизнь начнет улуч­шаться, будет еще хуже.

– Я уповаю на Фрэнка, – возразила Мишель и доба­вила, обводя мрачным взглядом комнату: – А хуже просто не может быть.

Джада вздохнула:

– Надеюсь. Господи, как я надеюсь, чтобы ты оказа­лась права! Но люди могут быть очень, очень жестокими, а судьи иногда бывают страшнее копов. Уж поверь мне, я знаю кое-кого в Уайт-Плейнз, кто прошел через подобное. И невиновные среди них были, и преступники, которые все равно не заслуживали, чтобы с ними обращались как со скотом. – Она легонько похлопала Мишель по спи­не. – Ладно, подружка. Считай, это я так пыталась тебя утешить. Ну а теперь… Давай-ка засучим рукава ипостара­емся привести здесь все в божеский вид, чтобы дети не ис­пугались.

Мишель заглянула в карие глаза Джады.

– Как, по-твоему, отправить их завтра в школу или лучше дома подержать?

Джаде вспомнилась Анна с ее убийственным, почти ра­достным любопытством к трагедии Мишель.

– Детская жестокость – факт известный, – медленно проговорила она. – Но раз уж твоим ребятам все равно придется с ней столкнуться – то почему бы и не завтра?

ГЛАВА 14

Домой Джада вернулась далеко за полночь. Она едва держалась на ногах. В четыре руки с Мишель они наполни­ли и вынесли двадцать с лишним мешков, пропылесоси­ли нижний этаж, отобрали всю оставшуюся невредимой (в основном металлическую) посуду, выбросили осколки чайных и столовых сервизов, подмели и отдраили полы на кухне. Не сказать, чтобы в результате их усилий дом вернул себе прежний вид, но следы ночного кошмара уже не били в глаза.

Едва переступив порог собственного дома, Джада с блаженным вздохом сбросила туфли на половик у двери. В небольшой нише справа от кухни предполагалось устро­ить кладовку, но у Клинтона так и не дошли до нее руки. Дощатый пол до сих пор ждал, когда голые (хорошо хоть ошкуренные) доски накроют линолеумом, прочно обосно­вавшимся на месте будущего обувного шкафчика. Слиш­ком уставшая, чтобы сейчас злиться за недоделки, Джада сняла пальто и бросила его на спинку кухонного стула, хотя и Клинтон, и дети за то же самое сотни раз получали от нее нагоняй. Черт с ними, с правилами! Сил нет ползти к вешалке; до кровати бы добраться…

Уборка в доме подруги вымотала Джаду не только фи­зически, но и морально. К тому же вселила в душу страх. Прежде ей казалось, что неурядицы касаются только ее собственной семьи; у других же жизнь идет как по маслу. Ха! Разумеется, все в руках всевышнего, но… как тут не ис­пугаться, если жизнь белой подруги в одночасье полетела кувырком?

Ее взгляд вновь скользнул по пустой нише вместо кла­довки, по голым доскам кухонного пола. Когда-то она гор­дилась Клинтоном: видела в нем созидателя, человека действия, способного возводить дома и поднимать людей. Те­перь он если что и делает, то только рушит. И все же нужно постараться быть благодарной. Джада мысленно прочла короткую молитву. Так-то вот! Помни, что и у тебя все могло сложиться гораздо, гораздо хуже.

Она на цыпочках поднялась по лестнице, неслышно приблизилась к комнате малышки. Хоть что-то Клинтон довел до конца, и на том спасибо. Покрасил третью дет­скую, смастерил пеленальный столик для Шерили и даже повесил на двери табличку с именем младшей дочери. Джада приоткрыла дверь и заглянула в детскую – так, на всякий случай, убедиться, что с Шерили все в порядке. Кроватка была пуста. Боже, только не это! Неужели Клин­тону взбрело в голову уложить малышку с девочками?! Она метнулась к комнате Шавонны. На краешке широкой кро­вати свернулась калачиком Дженна, а самой Шавонны не было.

Странно. Может быть, под бок к папочке забралась, как не раз случалось раньше? Или опять разругалась с Дженной и объявила бойкот? Джада быстрым шагом дви­нулась по коридору. Что-то тут не так. Предчувствие беды ужом вползло в сердце, но Джада гнала его, убеждая себя, что причиной тому несчастье подруги.

В пять секунд добравшись до большой спальни, она рывком распахнула дверь. Пусто. Ни Шавонны, ни Шерили, ни Клинтона. Лишь записка белеет на неразобранной постели. Холодея от страха, Джада прыгнула к кровати и схватила листок.

«Джада!

Я принял решение. Я забираю детей и ухожу от тебя. Твоя дружба с преступниками доказывает, что ты не толь­ко плохая жена, но и плохая мать. Мой адвокат Джордж Крескин свяжется с тобой в ближайшее время. Дети сказали мне, что не хотят оставаться в одном доме с детьми нарко­дельцов.

Клинтон».

Джада пробежала глазами неровные строчки – один раз, второй, третий. Клинтон так не думает, не говорит и не пишет. Что все это значит? Свихнулся окончательно? Ее сердце заколотилось с такой скоростью и с такой беше­ной силой, словно решило вырваться из груди. Плевать на сердце. Плевать на усталость. Джада ринулась в комнату сына, рванула на себя дверь. Нижнее место двухэтажной кроватки отдано Фрэнки, а верхнее… верхнее пусто. Вновь пролетев темный коридор, она нырнула в кладовую, где целый угол всегда был занят чемоданами и дорожными сумками. Пусто. Словно одержимая, она бросилась назад, в комнату старшей дочери, и дернула вбок дверцу шкафа-купе. Пусто. Если не считать десятка пустых распялок. Резко повернувшись, она рухнула на колени перед комодом Шавонны. В ящиках пусто. Маечки, трусики, носоч­ки… все исчезло. Вместе с ее детьми!

Совершенно обезумевшая, Джада помчалась в боль­шую спальню. Вся обувь Клинтона, пара приличных кос­тюмов и кожаный пиджак исчезли. С ума сошел! Психопат! Забрал ее детей! Думает, это сойдет ему с рук? Думает, она для того работала без продыху, чтобы он в один прекрас­ный день исчез из дома вместе с детьми? А что он, хотелось бы знать, собирается с ними делать? Он ведь даже здесь не обращал на них внимания! Идти ему некуда. За гостиницу платить нечем, за няньку тем более. Ни денег нет, ни рабо­ты. Помощи ждать неоткуда – он даже с матерью не об­щался по-человечески с тех пор, как женился.

Джада побежала было к лестнице, но на полпути ее на­стиг весь ужас произошедшего. Она застыла на площадке каменной статуей, а когда жгучая боль пронзила грудь, со стоном опустилась на ступеньку. Кому звонить? Что де­лать? Хорошо, хоть успела зажать рот ладонью, подавив рвущийся крик. Дети ведь в доме – пусть чужие, но дети.

В полицию не обратишься – копы засмеют. Адвокату в такое время не позвонишь… даже если бы у нее был адво­кат. Родители на Барбадосе, да и немолоды они уже, не дай бог, не перенесут потрясения.

Пальцы Джады конвульсивно сжали деревянную стой­ку перил. Как мог Клинтон такое с ней сотворить?! Неуже­ли он ее в самом деле так ненавидит?! А дети? Они не могли согласиться бросить маму! Заставил? Наврал что-нибудь? Джада замотала головой, словно пытаясь отогнать кошмарную реальность. Увы, жест отчаяния не вернул ей детей.

Браку конец. Это понятно. Семьи больше нет, но детей она найдет, вернет домой, защитит! Дом и дети – вот тот алтарь, на который она, как жертвенного агнца, возложила свою жизнь, и никто не сможет отнять их у нее. Ей доста­нет сил отстоять cвoe.

Она будет сильной. Потом. А в этот страшный миг Джада уронила голову на колени и тихонько заплакала.

ГЛАВА 15

– Хочешь, я поеду с тобой? – в сотый раз повторил Тони, высаживая Энджи у терминала. – Тебе вовсе не обя­зательно делать это в одиночку. Я с радостью отложу командировку и присоединюсь к тебе.

– Нет, папуля, лучше я сама. – Энджи погладила отца по руке. – Мама тоже предложила помощь; все вместе мы могли бы устроить целый спектакль, но я решила просто зайти, сложить вещи и удалиться. Пусть стерео и блендер остаются у Рэйда. Бог с ними. Я заберу одежду, фотогра­фии и… ну, ты понимаешь.

– А он что, тоже там будет? – прорычал Тони. – Этот сукин сын…

– Он и не догадывается о моем приезде, – перебила Энджи – ей не хотелось сейчас слушать отцовскую ру­гань. – Успокойся, не собираюсь я с ним встречаться. С Рэйдом покончено. Но одежда мне пригодится. – Она опустила взгляд на свой дешевенький костюм.

– Ладно. Рабочих наняла, как я просил?

– Угу. – Энджи протянула руку к заднему сиденью за сумочкой и косынкой. – Двоих ребят на грузовичке. Они курсируют между Нью-Йорком и Бостоном, так что на следующей неделе все вещи будут у тебя дома.

Кивнув, Энтони Ромаззано неуклюже обнял дочь.

– Ну что ж, детка… До встречи. От лимузина точно от­казываешься? А деньги нужны? – добавил он, когда Энджи уже открыла дверцу.

Она кивнула. Очень не хотелось бы принимать помощь отца, но с наличными и впрямь туго. Тони протянул ей две стодолларовые бумажки и кредитку на ее имя.

– На всякий случай, детка.

Глаза Энджи наполнились слезами.

– Спасибо, папуля. Большое спасибо.

– Не за что. Вечером вернешься?

– Обязательно, – без колебаний пообещала Энджи. —. Возможно, перед отлетом посижу с Лизой в кафе, но к ночи вернусь непременно.

Энджи, по обыкновению, приехала заранее, так что, когда объявили посадку, успела занять переднее место у окна. Впрочем, на одиннадцатичасовом утреннем рейсе всегда народу немного. Люки уже были задраены, а место рядом с Энджи осталось пустым. Она устроилась поудоб­нее и закинула ногу на ногу.

Энджи не сказала бы наверняка, зачем ей понадобился этот визит домой. Тяга преступника на место преступления? Или острая необходимость сжечь за собой мосты? Скорее второе, хотя и от первого что-то определенно есть.

Лизу она не предупредила. Рэйда тем более. Ему-то уж точно ни к чему знать о ее приезде. То, что принадлежит Рэйду, она увозить не собирается. Даже не прикоснется ни к его личным вещам, ни к тому, что было подарено или куплено в семью, зато уничтожит все свои следы. Пусть Рэйд знает, что даже духа ее в этих стенах не осталось!

Дом вбирает в себя черты живущих в нем людей – Энджи всегда так считала. Новая обитель отца казалась такой же одинокой и потерянной, как и сам хозяин. Жили­ще семейного человека, утратившего семью, – вот что такое этот его дом. Квартира матери и того хуже… Но Энджи сохранила память о другом доме – том, где они жили семьей. Он дышал теплом. В каждом горшочке с цве­тами, в каждой подушке на диване, в каждом снимке в ра­мочке и записке, магнитом прилепленной к холодильнику, чувствовались любовь и забота. Там всем жилось уютно. Именно такое гнездышко она и начала вить для Рэйда. На­чала. Но уже не закончит.

Не так-то просто распрощаться с прошлой жизнью. Куда труднее, чем казалось. Чем больше Энджи думала о том, что ей предстоит сделать, тем больше убеждалась – в одиночку не справиться. И Лиза – единственный человек, к которому можно обратиться за помощью. Вынув теле­фонную трубку из гнезда в кресле, Энджи сунула в про­резь карточку, набрала номер – нарвалась на автоответ­чик. Ч-черт! Что ж, придется оставить сообщение и наде­яться, что Лиза не проведет весь рабочий день в суде.

– Лиза, – произнесла она в трубку, – надеюсь, ты ус­лышишь это сообщение сегодня, потому что я хочу попро­сить тебя об одолжении. Перезвоню через час.

Только нажав кнопку отбоя, Энджи сообразила, что не назвала себя. Что, если Лиза не узнает на автоответчике ее голос? С досадливым вздохом она вернула трубку в гнездо и прижалась виском к иллюминатору, устремив взгляд на пену облаков.

Она совершенно обессилела, словно вся жизненная сила внезапно улетучилась из нее, как воздух из проколо­того шарика; Нелегко ей придется… гораздо тяжелее, чем представлялось. Вернуться в Бостон, вновь войти в свой – бывший – дом, где погибло столько надежд, вновь увидеть спальню… Что ж, по крайней мере, при ней будут двое сильных ребят, она постарается покончить с неприятной задачей как можно быстрее. Да и Лиза, если удача улыб­нется, поддержит подругу в трудный час. Рэйда бы увидеть хоть на минутку, в последний раз… Вот тогда она, навер­ное, вздохнула бы свободнее. Высказала бы ему в лицо прямо и откровенно, что он убил часть ее души, возможно, лучшую часть, – и половина бремени упала бы с плеч. По­ступок не слишком благородный, зато оправданный с точ­ки зрения самосохранения.

Мысль о встрече с Рэйдом вмиг смела вялость, точно зарядив батарею ее нервной энергии. Энджи вновь выдер­нула трубку, дрожащими пальцами достала из сумки кар­точку, вставила в прорезь и защелкала кнопками. Сотво­рить бы чудо и стереть этот номер со счета, который придет на имя отца! Тони взбесится. Определенно.

На звонок ответила старшая из секретарш Рэйда, по­жилая дама по имени Ширли. Энджи попросила Рэйда. Ширли поинтересовалась, как доложить, и Энджи впе­рвые обратила внимание на то, как звонко и молодо звучит ее голос. Сопрано? Нет, немыслимо. Слишком стара.

– Это его жена, – ледяным тоном отрезала Энджи, чтобы покончить с формальностями.

– Вот как… – Изумление секретарши было очевидно, но профессионализм удержал ее от дальнейших коммента­риев.

Негромкий щелчок – Ширли переключилась на дру­гую линию, и уже через пару секунд в трубке прозвучал его голос:

– Энджи? Это в самом деле ты?

– Я.

– Боже мой, Энджи! Я уж не надеялся тебя услышать. Думал… Ты откуда звонишь?

– Я в самолете. – Энджи почувствовала себя на удив­ление уверенно. Шикарно звучит! Она звонит ему с борта самолета, она человек занятой, деятельный, некогда ей по нему слезы лить. Сказать бы, что вот-вот приземлится в Рио, или сочинить местечко поэкзотичнее… Хотя нет, по­жалуй, не стоит.

– Энджи, – бархатно произнес Рэйд, – спасибо, что позвонила. Знаю, что мне нет прощения за то, что я сде­лал…

Что он «сделал»? А как быть с тем, что он продолжает делать? Возможно ли, чтобы эта мисс Сопрано осталась в прошлом? Возьми себя в руки! О чем ты думаешь?! Какая разница? Энджи взглянула через проход – убедиться, что никто ее не слышит. Идиотка. Иначе не скажешь. Вести подобные беседы на людях – полный идиотизм!

– Верно, – отозвалась она. – Тебе нет прощения, по­тому что ты причинил мне такую боль, как уже никто и ни­когда не сможет. Ты предал мою любовь и доверие.

– Энджи… – повторил Рэйд.

Только он мог так произнести ее имя, чтобы в нем зву­чала страсть. Только рядом с Рэйдом она чувствовала себя прекрасной и желанной. Мысль о том, что это ощущение никогда больше не повторится, была невыносима. Заглу­шив стон, Энджи прикрыла глаза.

– Послушай, Энджи. Возможно, это наш самый се­рьезный разговор. Я поступил глупо. Не нужно было тебе рассказывать… во всяком случае, не так и не тогда. Но я ведь хотел как лучше! Хотел, чтобы ничто больше не стоя­ло между нами до конца наших дней. Честно! Поверь, Энджи!

Она молчала; из-под опущенных век выскользнули две горячие слезинки.

– Ты меня слушаешь, Энджи?

– Д-да, – выдавила она.

– Слава богу! Я люблю тебя. Всегда буду любить. И то, что случилось, никогда не повторится. Обещаю. Не нака­зывай меня… за честность!

Нужно спросить о мисс Сопрано. Нет, ни к чему. Просто выругаться и бросить трубку? Тоже не годится. Лучше про­сто…

– Не бросай меня, Энджи! Вернись! Пожалуйста!

– Я больше не могу говорить. Мы садимся.

– Где?! – выкрикнул он почти с отчаянием. – Куда ты летишь?!

Я все-таки задела тебя! Исчезла, не сказав ни слова. Не позвонила ни разу. Что ж, я рада. Поделом!

– Я в Бостоне, – с трудом выговорила Энджи. – Но всего на пару часов, учти. Я приехала за своими вещами.

– Господи, Энджи, я…

– Надеюсь, ты ничего не имеешь против, – произне­сла она со всей надменностью, на которую была способна. И повесила трубку.


Подкрасившись в такси на пути в Марблхед, Энджи ос­талась довольна результатом. Большие синие глаза с под­водкой и капелькой теней на веках выглядели не такими круглыми, бледность исчезла благодаря волнению, так что даже румяна не понадобились. Поколебавшись, она пред­почла перламутрово-розовую помаду выбранной вначале густо-красной.

Вот с волосами беда. Нужно было сообразить заранее и записаться к своему мастеру. Энджи прошлась по непо­корным кудрям щеткой. Что уж теперь… И так сойдет.

Из аэропорта она позвонила в фирму по перевозке ме­бели, убедилась, что рабочие уже выехали к ее дому, после чего вновь пообщалась с автоответчиком Лизы, сообщив, куда направляется. В глубине души, как ни стыдно при­знаться, она надеялась, что Лиза не объявится. Потому что рассчитывала на появление Рэйда.

Энджи изо всех сил стиснула ключ от квартиры. Она так долго держала в кулаке этот кусочек металла, что тот стал горячим и влажным. Взгляд ее был прикован к уныло­му ноябрьскому пейзажу за окном машины. Боже, боже, что она творит?

Есть ли хоть один, самый крохотный шанс, что Рэйд все исправит? Жизнь без него – одинока и тосклива, но возможна. А вот возможно ли вернуть жизнь с ним?..

Все, довольно терзать себя мыслями! Не стоит отсту­пать от принятого решения. Главное – добраться до дома. А если Рэйд все-таки приедет… Там посмотрим.


* * *

– Минуточку, – пробормотала Энджи, толкая дверь, и обернулась к Шону и Томасу – молодым, очень симпатич­ным ирландцам, которым предстояло вывезти ее вещи. – Наверное, было закрыто на два оборота.

– Помочь? – с очаровательным певучим акцентом предложил Шон, для пущей убедительности широко рас­пахнув глаза.

Ладонь взмокла, и ключ норовил выскользнуть из пальцев, и Энджи судорожно стиснула его. Прочь преда­тельскую мысль о том, что Рэйд сменил замки. Он бы предупредил по телефону. Наверное.

Энджи еще раз толкнулась в дверь. Сердце билось не­истово. Ты сама юрист, милая. Должна понимать, что не преступаешь закона. Пока развод не оформлен, это кварти­ра и все, что в ней находится, принадлежат тебе в той же степени, что и Рэйду. Сеанс самопсихотерапии не помог – теперь у нее не только ладони взмокли, но и подмышки, а блузка прилипла к спине. Господи, почему не открывается дверь?

Что с твоими мозгами, Энджи? Забыла хитрый нрав своего замка? Сначала нужно слегка надавить на ручку, а уж потом поднять. Манипуляции увенчались успехом; приветственный клац замка музыкой прозвучал в ушах Энджи.

– Ну вот! – выдохнула она, от души надеясь, что рабо­чие не заметили ее смятения.

Робко, как чужая, Энджи вошла в гостиную. Здесь ни­чего не изменилась, но ведь и отсутствие ее было совсем недолгим… «Не смей думать о Рэйде! – сказала она себе. – Твои личные вещи – вот за чем ты приехала».

– Прежде всего понадобятся коробки для книг. – Энджи подошла к книжным полкам и ткнула пальцем: – Забирайте все. Когда справитесь, я посмотрю, что нужно взять из шкафа. Да, и принесите коробки для белья, они мне понадобятся в спальне.

Шон, кивнув, обменялся с коллегой быстрым взгля­дом. Интересно, понимают они, что происходит? Навер­няка понимают. Сцены, устраиваемые бывшими женами, не могут не быть частью их работы. Энджи круто разверну­лась и зашагала в спальню.

Незастеленная кровать ее удивила. Прежде, разумеет­ся, она ее застилала сама, но никак не ожидала от Рэйда подобного неряшества. Собственно, кровать оказалась не единственным изъяном – вся спальня выглядела какой-то всклокоченной. Не грязной, нет; скорее, неухоженной: повсюду разбросана одежда, газеты и журналы на тумбоч­ках, столике и даже на полу…

У Энджи вдруг перехватило дыхание; тошнота верну­лась с новой силой. Казалось, стены комнаты сдвигаются вокруг нее; внезапная враждебность спальни, где она про­вела столько счастливых часов, была необъяснима, но от того не менее пугающа. Так же неожиданно, как возникли, страх и гнев сменились горьким сожалением. Ушло ее счастье. Убито бездумно, бесцельно, безжалостно.

Энджи прикинула, что ей предстоит сделать, и тут же принялась собирать вещи, сгребая их в охапку, как зелень в овощном магазине. Флакончик духов, две каменные черепашки, привезенные ей Рэйдом из Мехико, миниатюр­ную вазочку, что неизменно занимала место на ее прикро­ватной тумбочке. Прикасаться к постели не хотелось, но пришлось. Дотянувшись до маленькой цветастой поду­шечки, с которой не расставалась с самого колледжа, Энд­жи чуть не выронила все остальное.

Она окликнула Шона, попросила его принести короб­ки и наполнила первую безделушками. Во вторую отправи­лись дезодоранты, гели для душа, косметика, фен, расчес­ки и прочая мелочь из шкафчика в ванной. Наплевать ей на все это барахло, но не оставлять же тампоны или депилятор Сопрано и прочим мисс, которых Рэйд будет водить сюда в свое удовольствие! Покончив со второй коробкой, Энджи выпрямилась и взглянула в зеркало. Машинально стерла с века потекшую тушь, пригладила щеткой кудри. Решила, что пока не вышла из ванной, не грех и помаду ос­вежить, а потом вдруг на миг застыла, всматриваясь в свое отражение.

– Надеешься, что он придет? – произнесла она вслух. Отражение кивнуло. – Это отвратительно!

– Простите? – недоуменно спросил возникший на по­роге Шон.

Энджи смутилась:

– Нет-нет, ничего. Не обращайте внимания. Ирландец кивнул, окинув ее быстрым одобрительным взглядом. Должно быть, она все еще выглядит неплохо. Лучше, чем самой кажется.

– Поставьте коробку для одежды вот сюда.

Энджи сдвинула дверцу встроенного шкафа и приня­лась складывать в коробки платья, блузки и костюмы, время от времени утрамбовывая стопку, чтобы вышло ком­пактнее. Одежда, однако, все не кончалась; Энджи и не ду­мала, что у нее столько тряпок. Узкое платьице, синея среди ее любимых бежевых, красных и кирпичных тонов, бросилось ей в глаза. Она потянулась за шелковым наря­дом, повертела его перед собой в вытянутой руке и… ворох одежды на распялках, который она другой рукой прижима­ла к боку, рухнул на пол у ее ног.

– Позвольте! – Шон, уверенный, что она просто не справилась с количеством одежды, бросился на помощь.

– Спасибо, – пробормотала Энджи, тупо глядя в про­странство.

Невидяще, как в тумане, по-прежнему с синим платьем в вытянутой руке, она побрела в ванную, закрыла за собой дверь, повернула ручку и повесила распялку на крючок для халатов рядом с зеркалом. Опустившись на крышку унита­за, Энджи уставилась на платье. Чужое. У нее такого ни­когда не было. И, уж конечно, не Рэйда – даже если он за несколько дней превратился в трансвестита, этот шелко­вый лоскут четвертого размера на него не налез бы.

Не иначе как мисс Сопрано изволила оставить. Быстро же Рэйд справился! Месяца не прошло после кошмарного юбилея, а он уже нашел жене заместительницу. Или?.. Что – или? Иного не дано.

Оставив платье на крючке, Энджи вернулась в спаль­ню. Ясное дело – в шкафу обнаружился еще чужой пид­жак, две пары незнакомых джинсов, две блузки, белая и синяя, и серый деловой костюм. Внизу выстроились в ряд четыре пары обуви: черные и темно-синие лодочки, кроссовки и закрытые туфли без каблуков, Энджи взяла в руки черную лодочку. Размер семь с половиной, и качество… за такую кожу немало пришлось выложить. У нее вдруг за­кружилась голова, а в груди словно огонь полыхнул.

Что ты такое, Рэйд? Измену она еще как-то могла по­нять. Раскаяние и желание вернуть жену – тоже. Очень может быть, что «дар любви» – перстень от «Шрив, Крамп и Лоу» – был искренним жестом с его стороны. Но как он мог клясться ей в любви, предлагать повторить брачные клятвы – и через две недели (или раньше?) привести в дом другую женщину?! В голове не укладывается. Да любил ли он ее когда-нибудь? Известен ли вообще мужчинам смысл слова «любовь»? Неужели она была всего лишь безделуш­кой Рэйда Уэйкфилда, аксессуаром его беззаботной жизни, вкупе, скажем, с клюшками для гольфа, теннисны­ми ракетками, клубными блейзерами?

А она сама ему позвонила! Какой позор! Щеки Энджи вспыхнули. Не дай бог, он все-таки объявится. Нужно уби­раться отсюда как можно скорее.

Энджи окликнула Шона и, не оборачиваясь, указала на кресло.

– Это тоже забирайте, – произнесла она в тот момент, когда на пороге спальни вместо ирландца возник Рэйд.

– Поверить не могу!!! – воскликнул он. – Слава богу! Ты дома, Энджи!

– Ошибаешься. Я уже не дома. Только соберу вещи и… Вопреки всему, что случилось, ее поразила его красота.

Опять. Как всегда. Не смей любоваться им! Не смей даже вспоминать о любви и страсти! Легко сказать, когда от же­лания кружится голова… Рэйд шагнул к ней.

– Пожалуйста, Энджи. – Его глаза умоляли. – Скажи, что останешься!

– Черта с два! Да и зачем, хотелось бы знать? Чтобы де­лить ванную не только с тобой, но и с ней! Будь так любе­зен, ответь только на один вопрос: это та же самая, с которой ты спал весь год, или новая?

Энджи был противен собственный тон – скандальный и в то же время откровенно оскорбленный. Но у нее не было выбора. Разве что разыграть из себя истинную Уэйк­филд и уйти, не нарушив надменного молчания? Не до­ждется! Рэйд сделал еще шаг; Энджи попятилась и наткну­лась сзади на кресло. В этот миг Шон просунул голову в дверь:

– С книгами закончили. Дальше что?

– Забирайте журнальный столик и два голубых све­тильника, – отозвалась она, упорно глядя в глаза мужу.

Ирландец молча кивнул и исчез. Рэйд снова шагнул вперед.

– Энджи, прошу тебя, выслушай. Внимательно. Я по­нимаю, что поступил некрасиво и глупо. Но мне было так одиноко без тебя… – Он опустился на край кровати.

«Вот что в нем так привлекает, – вдруг сообразила Энджи. – Эта его очаровательная детскость! Пожалуй, не будь он так хорош собой, то не казался бы таким трогатель­ным, таким ранимым. Но как не растаять при виде взрос­лого, мужественного, сексуального парня, который с жалоб­ной искренностью признает свою слабость и свои страхи?»

Рэйд всегда жил эмоциями, словно трехлетнее дитя. Возможно, поэтому рядом с ним Энджи ощущала свою силу. А возможно, это создавало иллюзию, что ей единст­венной удалось надколоть скорлупу его совершенства.

– Ты не представляешь, каково мне было! Когда я понял, до чего мелок был и низок, когда осознал, что ниче­го нет в жизни важнее твоей любви… ты ушла. – Он спря­тал лицо в ладонях, потом вскинул голову и кивнул в сто­рону шкафа. – Это… просто, чтобы выжить. Я не мог ни о чем думать. Есть не мог. Приканчивал одну бутылку виски за другой. Я чувствовал себя дерьмом. То есть я, конечно, дерьмо и есть… но, главное, – я себя таким чувствовал! – Ресницы его потемнели от влаги. – Мне ничто не нужно, кроме тебя. А ты ушла.

Бесподобная, убийственно притягательная наивность! Дело-то все в том, что Рэйд, скорее всего, верит собствен­ным словам. Как верил, скорее всего, и тому, что говорил мисс Сопрано, кем бы она ни была. Его простодушие странным образом равнялось двуличию. Но ведь это не вина его, а беда. Ах, он так раним.

– Ага. Значит, подружка тебе не нужна, но ты все-таки пригласил ее немножко здесь пожить?

Энджи что было сил запустила черной лодочкой в грудь Рэйду, но тот успел подставить ладони, и эффект оказался смазан. В этом весь Рэйд – врасплох его не застанешь, увильнуть от удара он всегда сумеет. Энджи невольно по­качала головой, удивляясь сама себе. Более женский жест и представить трудно. Это ж надо – выстрелить в любовь всей своей жизни (бывшую любовь, милая) туфлей седьмого с половиной размера! Почему бы не пулей тридцать вось­мого калибра, из тех, что взрываются, достигнув цели? Чтобы уж наверняка?

Рэйд встал с кровати, уронив при этом туфлю на пол, и двинулся через комнату к Энджи. Она смотрела на него, не понимая, что происходит. Словно кто-то всесильный направил бег времени вспять. Энджи не знала, чего больше хочет – ощутить его рядом или вытолкать прочь из спаль­ни, из квартиры, из своей жизни. Тело отказалось подчи­няться; она могла лишь считать секунды – или часы? – проходившие с каждым его шагом. Наконец он остановил­ся так близко, что Энджи ощутила свежий аромат его крах­мальной рубашки. Рэйд не произнес ни слова. Энджи тоже молчала, но каждая ее клеточка молила о слиянии с ним. «Животный магнетизм», – пришло на память идиотское определение из женского журнала.

– Я люблю тебя, – раздался его глубокий голос. – Прости меня, Энджи. Клянусь, ты не пожалеешь.

Энджи уткнулась ему в плечо, и его рука легко… о-о-о… так легко и нежно обвилась вокруг нее.

– Я отдала твое кольцо, – прошептала она.

– Я куплю тебе другое.

– Я все рассказала родителям.

– Я буду сгорать от стыда до конца своих дней.

Он гладил ее кудри, снова и снова скользя ладонью от макушки к плечам. Энджи не смогла сдержать дрожь. Все мысли исчезли. Исчезло сомнение. И гнев. Какое счастье вновь утонуть в его объятиях! Энджи хотелось свернуться клубочком, потереться щекой о его грудь, как делают кошки.

Мисс Сопрано для него никто. Можно попробовать за­быть эти жуткие недели. Вычеркнуть, словно их и не было. Рэйд оступился… с кем не бывает? Но этот урок не прошел для него даром.

Из гостиной донесся шум. Что-то упало? Бог с ним. Если и упало, то, судя по звуку, не разбилось. Один из грузчиков что-то выкрикнул; в ответ раздался женский голос. Энджи окаменела. Господи, неужели Сопрано?!

С грохотом распахнулась дверь, и на пороге появи­лась… Лиза. Энджи виновато отпрянула от мужа, точно вор, пойманный на месте преступления.

– Что здесь происходит? – выпалила Лиза, переводя возмущенный взгляд с Энджи на Рэйда.

От стыда у Энджи загорелись щеки. Не она ли часами рыдала в трубку, доказывая Лизе, до чего ненавидит этого подлеца! На миг онемев, она таращила глаза на подругу, которая даже в бешенстве была чудо как хороша: золотис­тые волосы (выглядят просто роскошно), тонкая фигурка, кажется, стала еще более изящной.

– Ты получила мое сообщение?.. – начала было Энджи.

– Как ты сюда… – одновременно начал Рэйд.

– А ты какого дьявола здесь делаешь? – рявкнула ему Лиза.

– Но… я здесь живу… – как-то по-детски промямлил Рэйд.

– Все в порядке, Лиза, – вмешалась Энджи. – Не вол­нуйся за меня. Кажется, мы с Рэйдом сможем начать снача…

– Черта с два! – заявила Лиза. – Твое нытье у меня в печенках сидит! – Она вновь повернулась к Рэйду: – Что ты со мной делаешь, позволь узнать?

Смысл происходящего начал доходить до Энджи. Она посмотрела на Рэйда – тот отвел глаза. Зато Лиза сверлила ее нахальным немигающим взглядом. Синее платье, туфли, неизменные советы держаться подальше от Рэйда… все встало на свои места. Ну, конечно! Четвертый размер. Мисс Сопрано. Часами плакаться Лизе в жилетку по теле­фону – и не узнать ее голос!

Мотнув головой, Энджи прошагала мимо белокурой стервы и хлопнула дверью.

– Готово? – обратилась она к грузчикам, влетев в гос­тиную. – Забирайте все, и пойдем отсюда!

ГЛАВА 16

После обыска Мишель совсем потеряла сон. Измучен­ная, она впадала в дрему – и тут же подскакивала в холод­ном поту. Этой ночью, прокрутившись в постели несколь­ко часов и боясь потревожить Фрэнка, она осторожно вы­скользнула из спальни и спустилась на кухню. Чем зря время терять, лучше уж наконец разобрать ящик со стары­ми газетами и журналами. Среди прочих бумажек ей и по­палось ярко-зеленое объявление о назначенной на сегодня школьной ярмарке кондитерских изделий. Подобные ме­роприятия приносили школе немало средств. Мишель решила принять участие. Конечно, нормальные люди не пекут коврижки в половине пятого утра, но ее состояние далеко от нормального, так что выбирать не приходится.

Отмеривая муку, сахар и дробленые орехи для двойной порции коврижек, Мишель не могла не признать, что возня с тестом действует успокаивающе на ее издерганные нервы. Когда кухня наполнилась ароматом горячего шоко­лада, Мишель поймала себя на том, что улыбается.

Ко входу в среднюю школу Элеоноры С. Уиндэм Ми­шель подходила с громадной коробкой домашних шоко­ладных коврижек, ведя за руку Фрэнки. Малыш послушно топал рядом, а Дженна умчалась вперед, чтобы, не дай бог, не опозориться перед сверстниками, появившись в школе в сопровождении матери.

Мишель очень старалась помочь детям прийти в себя после кошмарной ночи, но она не была уверена, все ли делает правильно. Стоило ли, к примеру, везти Дженну и Фрэнки в школу на машине? Мишель всегда придержива­лась мнения, что дети должны уметь постоять за себя, но отправить их в школьном автобусе, отдать на растерзание грубиянам, заставить страдать из-за родительских проблем с законом? Это уж слишком.

О том, насколько жестоки бывают дети, Мишель знала не понаслышке. Сама настрадалась в детстве от издева­тельств и грубостей одноклассников после визитов ее пьяной матери в школу. А ведь она уже тогда была сильнее и жестче Дженны; не по собственной воле – жизнь застави­ла. Не дай бог ее дочери пройти через такие испытания!

В первый же день, вернувшись из школы, Дженна, вся в слезах, выпалила, что в автобусе с нее сорвали рюкзак и на глазах у трех десятков улюлюкающих сверстников вывернули наизнанку в поисках наркотиков. После чего дочь умчалась наверх и закрылась в своей комнате. Фрэнки же молча протянул матери записку от учительницы, которая гласила, что «мальчик в классе обмочился, а в обязанности учителя смена белья не входит». Мисс Мерчисон сухо со­общала, что ученик понес наказание.

Мишель сняла с ребенка промокшие трусики и шта­нишки, выкупала и посидела рядышком с ним перед теле­визором. Убедившись, что Фрэнки увлекся мультиками, Мишель поднялась к дочери, а когда наконец пришел Фрэнк, передала эстафету утешения отцу. Кошмар. Сущий кошмар. Но раз уж они с Фрэнком решили держаться до конца, значит, надо держаться.

У самых дверей школы она крепче сжала руку сына. Господи, какой же он маленький, хрупкий, доверчивый… Шагая по шумным школьным коридорам, Мишель поста­ралась сосредоточиться на своей любви к мужу и детям. Ну почему мир так устроен, что выворачивает наизнанку и от­бирает самое любимое?

Сегодняшний поход к директрисе стал для Мишель ис­пытанием не меньшим, чем в ее далекие школьные годы, но теперь она была готова к борьбе за своих детей. Разби­раться с проблемами семьи Руссо учителей никто не про­сит, но и ее ребят унижать им не позволено!

Кивнув дежурным учительницам, Мишель через вести­бюль направилась прямо в кабинет директора.

– Мне необходимо увидеть миссис Спенсер. – Голос ее, к счастью, не дрогнул. – Вы позволите оставить это здесь, пока я с ней поговорю? – Она пристроила тяжелую коробку на стойку рядом со столом секретарши.

– А что там? – подозрительно поинтересовалась та. «Булочки с героином!» – чуть не выпалила Мишель, но прикусила язык и улыбнулась сыну:

– Кое-что для вашей ярмарки, верно, малыш? Дверь директорского кабинета открылась, выпустив предыдущего посетителя, и Мишель без дальнейших во­просов, по-прежнему держа Фрэнки за руку, шагнула внутрь, прочь от всех этих любопытных, враждебных взглядов.

Миссис Спенсер сидела за столом, спиной к окну. Ста­ромодная, чопорная, она немногим отличалась от солда­фонов в юбках, учивших саму Мишель. В очередной раз растянув губы в любезной улыбке, Мишель опустилась на стул напротив миссис Спенсер и посадила Фрэнки себе на колени.

– Спасибо, что приняли нас, – прощебетала она. – Через десять минут мне нужно быть на ярмарке, да и ваше время, я знаю, очень дорого. – Миссис Спенсер насторо­женно кивнула – слухи, разумеется, дошли и до нее, а к чему ей лишние проблемы? – Вы ведь знаете моего Фрэнки?

– Конечно, – без колебаний солгала директриса, вы­ползавшая из кабинета, что называется, по большим празд­никам.

– Если позволите, я оставлю его в приемной. Пойдем, мой хороший. Посмотришь книжку, пока мы поговорим с миссис Спенсер.

Усадив ребенка в уголке вотчины Хиллари Гросс, она сунула ему маленькую коробочку сока и пачку изюма. Без­вольно свесив ножки и уронив голову, Фрэнки упорно смотрел в пол. Материнское сердце разрывалось от любви и жалости, но Мишель все же оставила сына и вернулась в кабинет.

– Думаю, вы уже слышали о том, – довольно резко на­чала она, оставив сиропные интонации, – что наша семья подверглась незаслуженным обвинениям. В доме был проведен обыск, однако обвинения нам не предъявили и, уверена, не предъявят. Мы с мужем решили подать иск за не­законный арест на власти города и округа.

Мишель почувствовала, как напряглась при этих сло­вах миссис Спенсер.

– Да, я слышала об аресте и…

– Обвинения, повторяю, предъявлено не было, – обо­рвала ее Мишель. – Нас с мужем продержали несколько часов и выпустили; детей же напугали до полусмерти. Клянусь вам, что мы стали жертвой чьего-то злого умысла, но даже если вы мне не верите, то должны согласиться, что дети ни при чем. Верно?

– В подобных ситуациях дети, к сожалению, всегда…

– В нашей семье, – вновь оборвала директрису Ми­шель, – дети всегда были окружены любовью, заботой и уважением к их личности. – Она вынула из сумки безобразную записку учительницы, положила на стол и при­шлепнула ладонью. – А это, по моему твердому убежде­нию, написано человеком, который детей ненавидит и презирает.

Миссис Спенсер развернула записку, пробежала бегло.

– Я об этом не знала, но все улажу.

– Благодарю, но все уладить – моя забота, – возрази­ла Мишель. – А ваша, как директора, – поднять вопрос о соответствии мисс Мерчисон ее должности. Учительница не могла не знать, что ребенок пережил сильнейший шок, и, уж конечно, ей известно, насколько жестокими бывают дети. Прежде у Фрэнки подобных неприятностей в школе не случалось… – Голос Мишель зазвенел, руки мелко­-мелко задрожали. – Да как она посмела продержать его полдня в мокрых штанишках, в углу, на виду у всего клас­са, будто хулигана какого-нибудь?! Как посмела до такой степени унизить и оскорбить маленького человека?

– Требования нашего учебного заведения вам извест­ны: ребенок должен быть приучен к туалету. Однако я со­гласна с вашей оценкой поведения мисс Мерчисон. Она…

– Мне известно, что инциденты такого рода время от времени происходят. Мне известно и то, как с ними справ­ляются: ребенка переодевают в сухое – причем без лишнего шума – и возвращают в класс. Почему же с Фрэнки мисс Мерчисон обошлась как с преступником? За что она наказала моего сына? – Не дожидаясь от этой ханжи отве­та, Мишель резко поднялась. – Не советую вам закрывать глаза на этот вопиющий случай, миссис Спенсер. Более того, я настаиваю, чтобы сейчас моему сыну уделялось особое внимание. В противном случае школу ждет такой штраф, что всем вашим, вместе взятым, педагогам до пен­сии не расплатиться! – У двери Мишель обернулась: – Я оставлю Фрэнки в классе, а сама пойду на ярмарку. Будьте любезны проследить, чтобы мисс Мерчисон назна­чила его назавтра дежурным, а во время чтения сказки уса­дила рядом с собой.

В приемной Мишель взяла сына за руку, забрала ко­робку с коврижками и на прощанье кивнула Хиллари Гросс и всей собравшейся за время ее беседы аудитории. После чего с высоко поднятой головой зашагала по кори­дору, спиной чувствуя на себе их горящие любопытством взгляды.

Она передала Фрэнки на попечение мисс Мерчисон, переговорив с ней шепотом, но без обиняков и в крайне нелицеприятных выражениях, и направилась в школьный буфет. Две дамы из родительского комитета уже накрыли столы клеенчатыми скатертями с веселенькой буквенной вязью по краям: «Школьная ярмарка» – и теперь расстав­ляли вазочки с конфетами – традиционным угощением для детей.

Первые шаги по громадному гулкому помещению да­лись Мишель с большим трудом. Как ей сейчас нужны были поддержка Фрэнка, его сила… Вот только Фрэнк со своей силой запросто мог все испортить. Кабинет директ­рисы он наверняка разнес бы в щепки, наорал бы и на миссис Спенсер, и на ее секретаршу, чем только дал бы лиш­ний повод для сплетен. Собственно, именно поэтому Ми­шель и рискнула отправиться в школу одна, но в этот миг пожалела о своем храбром решении.

Вперед и выше голову. Одна из мам, крашеная брюнетка лет под сорок, распаковывала большой трехъярусный торт; другая, огненно-рыжая, подсчитывала высыпанную на стол мелочь. Мишель опустила свою коробку на стол и лу­чезарно улыбнулась:

– Доброе утро! Помните меня? Мишель Руссо.

Обе дамы молча кивнули, даже не соизволив назваться. Чувствуя исходящую от них опасливую неприязнь, Ми­шель понимала, что лучше всего было бы закрыть рот и на­пустить на себя вид оскорбленной невинности, но ради детей решила во что бы то ни стало пробить брешь в неви­димой, но почти осязаемой стене неприятия.

– А я коврижки принесла! – с наигранной беззабот­ностью пропела она, улыбнувшись брюнетке, которая столбом застыла над тортом и молча таращилась на нее. – Фирменные шоколадные коврижки миссис Руссо. Рецепт свекрови. Клянусь, вы ничего вкуснее не пробовали!

В ответ – гробовая тишина. Опустив глаза, Мишель за­метила на столе крошки и принялась собирать их ребром ладони в кучку. Несколько крошек прилипли к клеенке, и она соскребла их ногтем.

– Четыре листа испекла, – упрямо продолжала она, в ужасе от собственного напора. – Сорок восемь коврижек, представляете? И орехи сама чистила. С дроблеными из магазина не тот вкус, правда?

Нулевой эффект. Мамаши продолжали пялиться на нее как на инопланетянку, без толку разевающую перед ними рот.

«Заткнись! Заткнись и убирайся восвояси!» – приказала себе Мишель, но ей вдруг стало до скрежета зубовного не­обходимо достучаться до сердец безмолвствующих мамаш. Если получится – все в ее жизни наладится. Если нет…

В этот момент в буфет вошла еще одна женщина, чей взгляд, хвала небесам, светился дружелюбием.

– Странно… – задумчиво склонив голову, протянула она. – Откуда мне знакомо ваше лицо?

– Из газет! – У рыжей враз прорезался голос. Мишель ничего не оставалось, как только развернуться и выйти. Выкладывать коврижки из коробки она не стала. Очень медленно, чтобы никто из возможных зрителей не заподозрил ее в бегстве, Мишель прошла через школьный двор и села в машину. Не позволив себе хотя бы ско­сить глаза на окна школы, она повернула ключ зажигания.

– Тебе пришлось несладко, – громко произнесла она. – И все-таки ты выстояла. Молодец!

На то, чтобы поверить собственным словам, сил у нее уже не осталось.


– Ой, какой это был ужас, Фрэнк! – бросившись на­конец в объятия мужа, простонала Мишель. – Теперь по­нятно, почему детям так плохо. Даже мне, взрослому чело­веку, и то было… – Она запнулась. Какими словами выра­зить обуревавшие ее чувства? Ей было больно, обидно, даже стыдно, как ни противно в этом признаваться.

Фрэнк крепко прижал к себе жену.

– Я сам туда поеду! У меня есть что сказать этим сте­рвам!

Господи, только этого ей и не хватало. Передовица в местной газете будет обеспечена под заголовком вроде «Наркобарон набросился с кулаками на директора средней школы и мам – участниц школьной благотворительной ярмарки!». Эх, надо было оставить хоть полдюжины ков­рижек для своих. Было бы чем его угостить – глядишь, и успокоился бы.

При всех своих достоинствах Фрэнк обладал недостат­ком, способным принести немало проблем. Слишком честный и прямой, чтобы идти на компромиссы, он зачас­тую лез напролом и резал правду-матку там, где лучше было бы слегка слукавить. А в последние два дня Фрэнк только и делал, что орал – на Брузмана, на его секретар­шу, на своих помощников. Мишель все порывалась заме­тить, что крики только мешают делу, но всякий раз прику­сывала язык. Не станет он никого слушать. Уж слишком взвинчен: несправедливость случившегося доводит его до белого каления. Когда же закончится эта черная полоса в жизни? И главное – чем? Фрэнк на пределе… Страшно представить, что с ним произойдет, если полиция будет настаивать на его так называемой преступной деятельности. Мишель невольно содрогнулась.

– Иди ко мне, малышка. – Фрэнк, уже не помышляю­щий, к счастью, о набеге на школу, вновь притянул жену к себе и усадил на колени. – Прости меня. Это я во всем виноват.

– Ты ни в чем не виноват. Но я не пронимаю, почему, Фрэнк? Почему они с нами так поступили?

– Долго объяснять, Мишель.

– А ты попробуй. Я ведь тебе не чужая.

– Им нужен козел отпущения, а я попался под руку.Только напрасно надеются, ничего у них со мной не вый­дет! У окружного прокурора вроде бы есть какая-то инфор­мация, но если бы они могли выдвинуть обвинение, то уже сделали бы это.

– Значит, обвинение тебе не грозит?

– Нет. У них ничего на меня нет. Ничего!

– И суда не будет?

– Какой суд, Мишель! Скоро все закончится. А список ты спрячь как следует, он нам еще пригодится. Когда вы­лезем из этого дерьма, они не только за все заплатят – я заставлю каждого, от губернатора до последнего копа, це­ловать тебе ноги!

Мишель заглянула в теплые, карие, такие любимые глаза мужа.

– В туфлях или без? – Откуда только взялись силы шутить? Впрочем, рядом с мужем она всегда чувствовала себя защищенной.

Фрэнк даже не улыбнулся.

– Разумеется, в туфлях! Слишком много чести. Твои босые ноги позволено целовать только мне. – Он взял ее руку, прижал ладонь к своей щеке, потом поднес к губам и поцеловал каждый пальчик по очереди. – Храбрая моя ма­лышка.

До сих пор крохотное, едва уловимое сомнение, точно надоедливый комар, все-таки зудело на задворках созна­ния Мишель. А вдруг Фрэнк… нет, не виновен – он не может совершить преступления! – но вдруг он в чем-то за­мешан или кого-то покрывает? Но сейчас, нежась в объятиях мужа, утопая в карих глубинах его родных глаза, Ми­шель забыла обо всех сомнениях. В нее вселилась надежда на то, что Фрэнк все уладит и жизнь вернется в свое счас­тливое русло.

– Ты как? – спросил он, уходя на работу. – В порядке?

– Да. – Мишель почти не покривила душой.

Полдня она занималась уборкой с перерывами на до­полнение списка, о котором постоянно напоминал Фрэнк. С вещами проще – все, что разбито, можно склеить или заменить. Жизнь, к сожалению, не склеишь и тем более не заменишь. Пора, пожалуй, брать себя в руки и продолжать ту, что есть. Мишель решила на следующий день выйти на работу, и на душе у нее стало еще спокойнее.

Вернувшихся из школы детей она встретила искренней улыбкой… но сразу заметила посеревшее лицо и застыв­ший взгляд дочери.

– Что?! – Мишель бросилась к Дженне. – Что случи­лось?

Дочь молча протянула ей большой пакет, который пря­тала за спиной.

– Что… это? – Мишель уже знала ответ.

– Коврижки, – безжизненным голосом ответила де­вочка. – Просили передать, что их никто не покупал.

ГЛАВА 17

Джада выскользнула из «Вольво», нырнула в телефон­ную будку и в очередной раз позвонила в банк – убедить­ся, что дела без нее идут нормально, и дать кое-какие ука­зания Анне. Затем сбегала в туалет в ближайшем кафете­рии; там же купила еще одну чашку кофе «на вынос», хотя содержание кофеина в ее крови и так уже превысило все мыслимые нормы. Желудок требовал пищи, но он же и бунтовал, стоило ей взглянуть на мерзкие заветренные сандвичи и прошлогодние булочки, выложенные на вит­рине. Забрав пустой кофе, Джада вернулась к машине.

Три часа, проведенные ею перед жилищем миссис Джексон, никаких результатов не дали. Уже семь утра – и ни намека на движение, ни лучика света в окнах на третьем этаже ветхого здания на три семьи, который миссис Джек­сон звала своим домом.

И все же, все же… Клинтон должен был куда-то при­везти ее детей! В гостинице он поселиться не мог: во-пер­вых, платить нечем, а во-вторых, не посмел бы. Даже Клинтону хватит мозгов сообразить, какая это была бы для них душевная травма. Да и примет ли хоть один мало-мальски приличный отель человека, объявившегося среди ночи с тремя малышами? Вряд ли. Джада очень хотелось на это надеяться.

Она включила двигатель, чтобы согреться. Слава богу, «Вольво» предназначались для Скандинавских стран, ина­че смерть от переохлаждения была бы обеспечена. Впро­чем, колотило ее не столько от холода, сколько от страха и ярости.

В голову лезли всякие ужасы. Память подсовывала вы­читанные из газет трагедии: психопат украл детей и поджег их… безумец украл детей и застрелил… «Прекрати немедленно! – говорила она себе. – Клинтон – психопат? Без­умец? Что угодно, только не это. Он взбешен, жаждет мести, злобен, самонадеян… но вполне в своем уме. Вмес­то того чтобы забивать мозги безумием нереальным, лучше сосредоточься на том безумии, в которое реально превра­тилась сегодня ночью твоя жизнь».

Со свекровью Джада не особенно ладила (мягко гово­ря), общаясь исключительно во время традиционных ви­зитов детей к бабушке. Ничего не поделаешь. Придется за­двинуть гордость подальше. На часах половина десятого, а на третьем этаже по-прежнему никаких признаков жизни. Бог знает, что подумает миссис Джексон, увидев невестку на своем пороге. Плевать! Пора действовать. Нужно попы­таться вытянуть из свекрови все, что она знает. Если, ко­нечно, она что-нибудь знает. А вдруг повезет? Вдруг дверь распахнется, и она увидит Кевона, Шавонну и Шерили, оккупировавших трухлявый бабушкин диван? Тогда все просто. Она схватит своих малышей в охапку и увезет домой. Никто ее не остановит. Никто.

Джада допила кофе, заглушила двигатель, выбралась из машины, заперла дверь и перешла через дорогу. Каждое из этих действий, казалось, отнимало последние силы, но Джада, преодолевая ступеньки деревянной лестницы, твер­дила себе, что не время умирать от усталости. Ей предстоит принять бой. Нужно быть готовой ко всему – даже к атаке физической. Пусть Клинтон только попробует поднять на нее руку – узнает, что такое разъяренная мать! Забавно: на звонок Анне, поворот ключа в замке и даже глоток кофе у нее почти нет сил, зато колошматить Клинтона руками и ногами она могла бы часами без устали, дали б только волю.

Добравшись до третьего этажа, Джада не позволила себе ни минутки на отдых или размышления. Позвонив несколько раз, она напряглась в ожидании. Тишина. Джа­да прильнула к грязному дверному окошку – на кухне ца­рят темнота и запустение. Подергала ручку – бесполезно.

Джада ни разу не нарушала закон. Даже в детстве ни­когда не таскала с прилавка шоколадки, не ездила зайцем и не перебегала улицу на красный свет, а уж теперь и подавно. В городе белых черным приходится следить за каж­дым своим шагом. Всегда. Но только не сейчас! Ей нужно попасть в эту квартиру. Возможно, Клинтон затаился специально, пряча от нее детей. Ни секунды не колеблясь, Джада сняла туфлю и каблуком расколотила стекло в двери. Стукнула еще раз, чтобы увеличить дыру и, надевая лодочку одной рукой, второй уже тянулась к щеколде.

Едва ступив внутрь, она поняла, что надежды не оправ­дались. Нежилая тишина и затхлость воздуха не обманыва­ли: квартира была пуста. Джада все же заглянула в каждую из запущенных, вечно неубранных комнат и уже поверну­ла к двери, как вдруг вспомнила о телефоне. Рядом с аппа­ратом она обнаружила кривой кусочек картона, отодран­ный от пачки с овсянкой, а на нем – несколько номеров, один из которых, с кодом Йонкерса, ей был слишком хоро­шо известен. Еще бы! В последнее время он появлялся в телефонных счетах с безобразной постоянностью.

Нет! Клинтон не посмеет. Он не посмеет привезти ее детей в дом этой… шлюхи! Немыслимо! Верить не хоте­лось, но факт, даже дикий, оставался фактом; Джада почти не сомневалась, что угадала. Тоня Грин, как честная жен­щина и истинная христианка, решила замолить грех пре­любодеяния заботой о ребятишках любовника.


– Там их тоже не оказалось, – добавила Джада, и Ми­шель сочувственно положила ладонь на плечо подруги. – Там не было ни моих детей, ни Клинтона. Но и Тоня ис­чезла. Думаю, они куда-нибудь отправились вместе с деть­ми. Подумать только, провести полночи в машине, дрожа от холода, – и все без толку!

– Знаешь, я тоже провела полночи, жарясь у плиты, – и все для того, чтобы кто-то мог оскорбить мою дочь. Н-да… Плохи наши дела. – Мишель поднялась, качая головой, и налила обеим еще по одной чашке крепчайшего кофе.

Джада взяла свою с уверенностью, что после этой дозы придется вызывать «Скорую».

– И куда, по-твоему, они могли отправиться? – спро­сила Мишель. – Ох, Джада, как это все ужасно! Мне каза­лось, что страшнее моего кошмара и быть не может. Как представлю, что Поуки где-то один мечется – места себе не нахожу. Но тебе еще тяжелее. Что происходит, Джада? Это же фильм ужасов! Как такое могло случиться с нами? Почему?!

– Может быть, потому, что мы живем на улице Вя­зов? – бледно улыбнулась Джада.

– Может быть… – Мишель уронила голову; золотис­тый хвост, разделившись на две половины, накрыл ее ще­ки. – Но малыш Люси Перкинс, которая живет в Клено­вом переулке, болен лейкемией. Это гораздо хуже, правда?

Кивнув, Джада мысленно прочла молитву за ребенка Люси и еще одну, благодарственную, за то, что ее дети, слава богу, здоровы. Да простит ее всевышний, но в дан­ный момент ей хотелось только одного – чтобы Клинтон слег с лейкемией. Разумеется, после того, как ее дети вер­нутся домой.

– Я понимаю, что тебе сейчас не до меня, – пробор­мотала она со вздохом, – но мне просто не к кому боль­ше… Прости…

– Ой, Джада, перестань сию минуту! Слушай-ка, тебе нужен хороший адвокат, причем немедленно. У нас с Фрэнком теперь есть такой – единственный плюс в нашей ситуации. Если Брузман сам не возьмется, то хотя бы посо­ветует, к кому обратиться. Ты пока умойся, а я ему позво­ню. Контора совсем рядом, через четверть часа будем у него. Только сразу предупреждаю – тип он премерзостный, зато с громадными связями и адвокат первоклассный.

– Ладно. – Джада поднялась со стула. – Давай снача­ла посоветуемся с этим вашим Брузманом, а потом я долж­на поговорить с духовником.

– Отлично. План намечен.


Меньше чем через пятнадцать минут они уже сидели в машине, что, учитывая привычку Мишель собираться по два часа, было громадной жертвой с ее стороны. В адвокат­скую контору решили поехать вдвоем на машине Ми­шель – своей «Вольво» на данный момент Джада была сыта по горло. По дороге, машинально прочесывая взгля­дом окрестности в надежде обнаружить пропавшую соба­ку, Мишель коротко описала подруге Брузмана и его мето­ды работы. Насколько Джада смогла понять, главным за­логом успеха адвокат считал стремительность действий.

Что не помешало его секретарше продержать их в при­емной без малого полчаса. Считая минуты, Джада взяла со столика «Форчун», но поняла, что не в состоянии даже листать журналы. Бессонная ночь не столько утомила ее, сколько зарядила жаждой деятельности, и ей нужно было куда-то выплеснуть кипящую энергию ярости.

– Прошу вас, – раздался наконец голос секретар­ши. – Мистер Брузман ждет.

– Привет, Мишель, – сказал Рик Брузман, когда они вдвоем появились на пороге его кабинета.

Джада отметила проблеск удивления в глазах адвоката. Ну еще бы! Черную подругу Мишель он никак не ожидал увидеть. Отметила она и темный загар коротышки-адвока­та. В солярии такого не добьешься. Небось отдыхал где-нибудь в тропиках – к примеру, на том роскошном барбадосском курорте в миле от дома родителей, где двери рес­торанов закрыты для таких, как они.

С жаром обняв Мишель и умудрившись продемонстри­ровать при этом ледяную отстраненность, Брузман улыб­нулся одними усами и предложил присесть.

– Устраивайтесь поудобнее, дамы. Чувствуйте себя как дома.

Хорошо сказано! Джада стиснула зубы. Дома-то ей сей­час было бы хуже всего.

– Кофе? – спросил Брузман. Обе замотали головами.

– Если позволите, хотелось бы сразу к делу, – сказала Джада.

В курс дела Брузмана ввела Мишель. Описав в двух словах предысторию, закончила рассказом о том, как Джада помогла ей с уборкой, за что была вознаграждена предательством мужа и кражей детей.

– Секундочку! – Брузман многозначительно вскинул руку. – Давайте определимся: это не кража. Это вообще не преступление. Полиция подобными делами не занимает­ся, поскольку детей забрал их родной отец. Случай, одна­ко, серьезный.

Сжав зубы, Джада кивнула:

– Знаю.

– Да, серьезный. Не стану утверждать, что такой уж уникальный, хотя обычно с детьми исчезают матери. Итак, первое, что необходимо сделать, – подать прошение о временной опеке. Сегодня же! Быстрота и напор – вот залог успеха. Далее я бы потребовал выплаты алиментов на пе­риод до окончательного решения суда. – Брузман улыб­нулся, подавшись вперед. – Дело в том, что период этот может продлиться не один месяц, и все это время ваш муж обязан будет поддерживать детей материально.

– У него нет денег, – возразила Джада.

– Придется найти. Не станет платить – отправится за решетку за неуважение к органам власти. Разумеется, суд может снизить сумму или вынести решение не в вашу пользу, но это потом. А пока папаше придется раскоше­литься, иначе он увидит небо в клеточку. – Брузман открыл блокнот в роскошном кожаном переплете, достал из нагрудного кармана золотую авторучку. – Трое детей, если я правильно понял?

Джада молча кивнула, хотя что-то во всем этом ей не нравилось. Отколотить Клинтона до полусмерти она не возражала бы, но упечь отца собственных детей за решетку ей вовсе не улыбалось. Да и обвинение какое-то… Если уж сажать Клинтона, то за киднепинг, а не за неуважение к суду.

Брузман засыпал Джаду вопросами о ее работе и зар­плате, о стоимости дома и участка, о профессии мужа, о его развалившейся фирме и т.д. и т.п. Она внимательно слушала и старательно отвечала, хотя мечтала сейчас толь­ко об одном – отправить Брузмана с прошением в суд, где будет решаться ее судьба.

– Хм-м-м… – наконец протянул адвокат. – Картина более-менее ясна. Вы в семье добытчик. Это может запу­тать дело, если не знать, в какую сторону раскручивать.

– Раскручивать? Мне хотелось бы знать, где искать детей! – К чертям все эти юридические тонкости. К чер­тям расспросы об источниках доходов Клинтона, которых, к слову сказать, не существует. – Вы уверены, что сможете найти моего мужа, чтобы хотя бы вручить ему судебные бу­маги?

– Нет проблем. В моем распоряжении целая служба, занимающаяся исключительно такими делами. Об этом не стоит волноваться.

– Понимаете, она хочет вернуть детей, – вставила Мишель. – Найти их и вернуть как можно скорее.

– Понимаю. И предлагаю наискорейший путь, – мас­лено ухмыльнулся Брузман. – Благодарю вас, Мишель, за то, что направили миссис Джексон ко мне. А теперь, если не возражаете, мы с ней переговорим наедине. – Выйдя из-за стола, он все с той же приторной улыбочкой похло­пал Мишель по плечу. – Как там Фрэнк? Приходит в себя? Успокаивается понемножку?

– Фрэнк не успокоится, пока все эти крысы, разгро­мившие наш дом, не получат по заслугам. – Мишель вста­ла и взглянула на подругу: – Я жду тебя в приемной.

Небрежно приобняв Мишель за плечи, Брузман вышел вместе с ней в коридор, и Джада на минуту осталась в каби­нете одна. «Благодарю тебя, господи!» – как заклинание твердила она беззвучно. Всевышний не лишает ее своей милости. Похоже, Брузман знает свое дело и сумеет по­мочь. Человек он неприятный, но без него… страшно даже представить, что пришлось бы справляться в одиночку. Может быть, они к нему несправедливы? В конце концов, он ведь согласился принять ее без записи. И об оплате даже не упомянул!

Вернувшись в кабинет, Брузман плотно закрыл за со­бой дверь. Как только он вновь занял свое место за столом, что-то в его поведении неуловимо изменилось. Словно бы расслабился человек, вздохнул свободнее, напомнив Джаде участника спектакля в любительском театре, нырнувшего со сцены за кулисы: костюм героя пьесы все еще на нем, но из роли он уже вышел и вновь стал самим собой.

Бесстрастный взгляд маленьких глазок вонзился в Джаду:

– В этом городе черный не добьется опеки над детьми и не сможет забрать их у вас, если только не докажет, что вы наркоманка или шлюха.

Джада заморгала. Что это? Вопрос? Оскорбление?

– Я занимаю должность начальника отделения в са­мом крупном банке округа, – медленно и четко выговари­вая каждое слово, отозвалась она. – Признаю, что вынуж­дена работать ради денег. Если это и форма проституции, то абсолютно легальная.

– Тэк-с… Отлично. Подошли к вопросу денег. – Взгляд Брузмана был все так же колюч и бесстрастен. – Развод стоит дорого. Чтобы запустить машину, придется… гм-м… кое-где подмазать. Сотня сюда, сотня туда – сло­вом, предварительный гонорар составит десять тысяч дол­ларов. Подчеркиваю – предварительный. Боюсь, это не предел, особенно если мы упустим время. У вашего супру­га, полагаю, постоянного адвоката нет, что упрощает зада­чу, но я ничего не смогу предпринять до тех пор, пока не получу чек.

Джада остолбенела. Десять тысяч? ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ?!

У нее не нашлось бы лишних десяти долларов, не говоря уж о сотнях и тем более о тысячах.

Идиотка. С чего ты решила, что этот лощеный скольз­кий тип протянет тебе руку помощи?

Брузман упорно сверлил ее взглядом.

– Решайте, миссис Джексон. Действовать нужно бы­стро. Если, конечно, хотите вернуть детей.

– Но у меня нет денег, – выдавила Джада.

В следующую секунду Брузман оказался на ногах, словно выброшенный из кресла пружиной.

– Что ж. У вас нет денег – у меня нет времени. Джада не шелохнулась. Так и сидела, молча глядя на адвоката, понимая, что слова бессильны.

– Время, миссис Джексон. Время решает все.

Рука Джады почти не дрожала, когда она вынула из су­мочки чековую книжку и выписала чек на баснословную сумму. Пододвинув листок к середине стола, Джада поднялась и взглянула на адвоката сверху вниз:

– В таком случае не тратьте его даром.

ГЛАВА 18

– Ну? Идем? – спросила Джада с порога, прислонив­шись плечом к косяку кухонной двери.

– Знаешь… – неуверенно пробормотала Мишель, – сегодня я, наверное, не смогу. В кладовке нужно прибрать, белья неглаженого куча…

Мишель легла в полтретьего, в полшестого была уже на ногах, но не могла позволить себе передышку. Уборка ее успокаивала; единственное, что она сейчас могла делать, – наводить порядок в доме – и в собственной жизни.

Джада уставилась на нее во все глаза.

– Да ты совсем, что ли, свихнулась, Золушка? – Она решительно сдернула с крючка лыжную куртку Мишель. – Ну-ка, надевай немедленно и топай! На белье целый день остается. И вечер. И даже ночь, если уж так невтерпеж. Переведи дух, красавица. Заодно и Поуки поищем.

Мишель кивнула и послушно натянула куртку, хотя мыслями все еще была со своими несчастными, неглаже­ными и не разложенными по цвету и размеру полотенца­ми, наволочками, салфетками. Ладно уж. Сразу после за­втрака и займусь.

Вытащив подругу на улицу, Джада окинула ее вырази­тельно-критическим взглядом. Мишель смущенно поту­пилась. Чего греха таить – на титул «Мисс Америка» ей сейчас не потянуть. Голова два дня не мыта, под глазами синева; старые мужнины штаны с пузырями на коленях, выцветшая рубашка Дженны и ее же стоптанные кроссов­ки тоже красоты не добавляют.

– Хорош видок, – хмыкнула Джада. – Одобряю. Буд­то из лепрозория сбежала… и, главное, это так похоже на тебя!

Мишель чуть не расхохоталась; во всяком случае, впе­рвые за последние жуткие дни на душе у нее стало легко.

– Сомневаюсь, чтобы моей скромной особой заинте­ресовался журнал «ЕПе», – с улыбкой парировала она. – А раз так, то плевать на внешность. Расскажи лучше, как успехи у Брузмана. – Сунув руки в карманы, Мишель скорчила гримасу. Черт! Перчатки забыла. Мало того что наряд босяцкий, еще и походка такая же – руки-то не вы­нешь, вмиг пальцы окоченеют. Черт, черт!

Джада промолчала, закусив и без того истерзанную нижнюю губу.

– Ну? – выдохнула Мишель. – Неужто все так плохо?

– Не то слово! Право видеться с детьми он мне обеща­ет, но вернуть их пока не может. И на звонки не отвечает… почти. С ума сойдешь, пока он позвонить изволит!

Мишель понимающе кивнула.

– С Фрэнком та же история. Висит на телефоне, на­кручивает номер офиса Брузмана. Сам не свой. Вчера ве­чером Фрэнки разлил молоко, так он его чуть не ударил. Впервые в жизни, представляешь? Если б не я… не знаю, что бы с ним уже было.

– Мужчины все слабаки.– Джада со вздохом покача­ла головой. – Хвосты распускать перед нами горазды, а как до дела дойдет…

– Значит, с детьми ты сможешь увидеться? – Мишель вытянула шею, вглядываясь в декоративный кустарник за ближайшим забором, где как раз что-то мелькнуло. Увы, не Поуки. Пичужка какая-то.

– Увидеться смогу, а забрать – только после слушания дела.

– День уже назначен? Думаю, для Брузмана с его свя­зями не составило труда сдвинуть судебный график?

– Не так все просто, как кажется, – вздохнула Джада. – Хотя, по-моему, ему просто мое дело до лампоч­ки. «Быстрота и натиск». Ха! Что ж он тогда волынку тянет? Я боюсь, что еще немного – и свихнусь оконча­тельно. Пока не увижу детей…

– Непременно увидишь! – поспешила заверить ее Мишель. – Рано или поздно, но Брузман их вернет, не со­мневайся. Даром такую славу не заработаешь. Я это и Фрэнку говорю, но он в последнее время сам не свой; видно, что держится из последних сил. Мне тоже нелегко, но я не позволяю себе срываться на детях или муже… – «Пока не позволяю, по крайней мере», – добавила она про себя, а вслух сказала: – Фрэнку, пожалуй, валиум не поме­шал бы. Весь на нервах. Только ведь ни за что не заста­вишь.

– Точно, – согласилась Джада. – Мужчины беспо­мощны, как младенцы, я уж молчу об упрямстве…

– Это нечестно! – простонала Мишель. Она задыха­лась от быстрой ходьбы; морозный воздух срывался с ее губ матово-белыми облачками. – Несправедливо, правда?

– Ишь, чего захотела! – с горечью хмыкнула Джада. – Справедливости в этой жизни не дождешься. Обо всем приходится заботиться самой. Вот я, к примеру. Кто забо­тится о детях? Я. А о доме? Тоже я. И еще мне нужно ду­мать о том, чтобы не вылететь с работы. Мало того – мне нужно было обхаживать мужа и следить за собой, потому что если я не буду следить за собой, то потеряю мужа, а если я потеряю мужа, то останусь одна, и тогда мне при­дется справляться со всем в одиночку. Но, черт побери, я ведь и так со всем справляюсь в одиночку! – Джада рас­свирепела; изящно очерченные брови сошлись на переносице. – Разве он когда-нибудь заботился обо мне? Черта с два! Плевать ему на жену, а уж на детей тем паче!

Джада замолчала, вновь закусив губу. Мишель хотелось обнять ее, утешить, но она не осмелилась, зная гордый нрав подруги.

– Представления не имею, куда Клинтон увез моих малышей. Но одно знаю точно: стоит Шавонне пару раз взбрыкнуть, как она это умеет, а Шерили пару раз за ночь проснуться – и он с легкой душой отдаст их на усыновле­ние. Думаешь, Клинтону дети нужны? Он меня решил припугнуть и наказать, а до детей ему дела нет. У Кевона с учебой нелады? Папочке по фигу. Шавонна дерзит? Па­почка носом в газету зарылся. Господи, да он дверь в гара­же не в состоянии починить, а о воспитании детей и гово­рить нечего!

– Я тебя понимаю, – сочувственно шепнула Ми­шель. – Честное слово, пони…

– Еще бы тебе не понимать! – Джада разошлась не на шутку. – Еще бы не понимать. Попробуй найти женщину, которая бы не понимала. Но это еще не самое худшее. Хуже всего то, что жизнь в конце концов чертовски класс­но нас натаскивает – мы учимся сами заботиться о себе. Иначе не получается. Иначе погибнем вместе с детьми. А потом мужья заявляют нам, что мы ожесточились. Дес­кать, сила женщины в ее слабости, которой у нас больше нет. Где, дескать, та хрупкая девочка, на которой я женил­ся? Нет ее!

– Фрэнк сказал мне то же самое, – вставила Ми­шель, – только его, по-моему, это радует.

– Неужели? – с сарказмом прошипела Джада. – Ну, так это только начало, куколка. Если выстоишь сейчас, не сломаешься, да еще и детей вытянешь – он объявит тебя стервой, сломавшей ему жизнь. Попомни мои слова, де­вочка! Сначала они обещают заботиться о тебе, потом ноют, что им нужна твоя забота, потом взваливают на твои плечи детей и дом. И наконец обвиняют во всем тебя же!

– Силы небесные! – воскликнула Мишель. – Прямо-таки четыре истины Будды. Ей-богу, Джада, тебя цитировать можно.

– К дьяволу Будду! – Джада яростно мотнула голо­вой. – Четыре горькие истины – это точно. Все до единой замужние женщины по всему миру эти четыре истины на своей шкуре испытали. Всех их уже тошнит от горечи. – Стиснув кулаки, Джада развила спринтерскую скорость.

– Погоди! – взмолилась Мишель. Пока она высмат­ривала Поуки в зарослях у дороги, Джада отмахала полсот­ни метров. – В боку колет! – Мишель, задыхаясь, прижа­ла ладонь к животу.

– А ты привыкай к боли, привыкай. Тебе еще с ней долго жить.

На вершине последнего в их маршруте холма Джада не­ожиданно застыла. Помня, что подруга терпеть не может терять темп, Мишель сделала глубокий вдох и припустила вверх.

– Спасибо, что подождала, – сказала она, остановив­шись рядом с Джадой.

– Я не ждала. Я думала. Чего ради мы это делаем, скажи на милость?

– Чего ради делаем что? Замуж выходим? Держимся за мужей? Заботимся о семье?

– Нет. Вышагиваем изо дня в день по этим чертовым буграм. Во мраке. Под ледяным ветром. Почему? Да пото­му, что мы, взрослые тридцатипятилетние женщины, хотим выглядеть на двадцать пять. Чтобы весы, не дай боже, не показали ни на унцию больше, чем перед выпуск­ным балом. Абсурд. Курам на смех! – Махнув рукой, она решительно зашагала вниз.

Мишель не верила собственным ушам. Впервые за время их знакомства подруга готова была отказаться от прогулок! Она полетела следом, скользя на крутом склоне и едва не падая в попытке угнаться за спутницей.

– Послушай, Джада… Не торопись… Ну послушай же! Я понимаю, как тебе тяжело. То, что сделал Клинтон, – чудовищно. И все-таки ты не права. Разве мы с тобой встречаемся по утрам только ради красоты или здоровья? Не знаю, как ты, но я – точно нет. – Мишель схватила Джаду за руку. – Мне приятны наши прогулки, потому что ты моя подруга и я тебя люблю. Ты мне нужна. Только по утрам, когда мы вместе, я становлюсь… становлюсь самой собой! Только с тобой я могу говорить все, что думаю, и не бояться услышать, что я дура или ненормальная. Джада сверкнула глазами в сторону Мишель.

– Сейчас услышишь, девочка. Ты и впрямь ненор­мальная дура, если заводишь дружбу с такими, как я. – Ее следующий жест противоречил резкости тона. Улыбнув­шись, Джада обняла Мишель и на миг прижалась щекой к ее щеке. – Все верно. Думаю, потому я и запихнула тебя в куртку, потому и вытащила силком из дому. Нам обеим нужны эти прогулки.

– Спасибо, – шепнула Мишель, до слез тронутая ис­кренним проявлением чувств обычно такой сдержанной Джады.

Они дошли до конца Лавровой улицы, откуда их путь лежал назад.

– Ну же! – хмыкнула Джада, останавливаясь. – Давай дотронься до столба. У тебя ведь руки чешутся.

– Да ну его! Я-то думала, он нам удачу принесет. Не сработало. Наоборот, вся жизнь кувырком полетела. Э-эх! – Мишель махнула рукой, но не удержалась – похлопала-таки по привычке злополучный столб.

– Забудь про удачу и обратись к богу… – начала было Джада, но вдруг расплылась в белозубой улыбке: – Гляди-ка! Стоило лишь вспомнить о нем, как свершилось чудо.

Проследив за взглядом подруги, Мишель ахнула:

– Поуки!

Ее любимец выбрался из-под гаража и потрусил к ней с невозмутимым видом, будто отлучился на минутку, а не пропадал невесть где столько дней.

– Поуки! – Мишель упала на колени и зарылась ли­цом в грязновато-рыжую шерсть. – Нашли, Джада! Мы его нашли! Или он нас нашел. Это чудо!

– Вовсе нет, – ухмыльнулась Джада. – В том, что Поуки найдется, лично я не сомневалась. Но я, представь себе, рада его видеть – вот это чудо так чудо. – Она покачала головой. – Чертяка лохматый. Дети тебя вконец изба­луют. Ну что ж… Хоть какой-то просвет, верно?

Мишель молча закивала, не в силах выпустить блудное создание из объятий.

– В таком случае – выше нос, девочка. Вперед!

ГЛАВА 19

Из Марблхеда Энджи вернулась как в тумане. Деловая поездка отца оказалась кстати – описывать Тони свой идиотизм было бы выше ее сил. Спать, спать, спать! Боль­ше ей ничего не хотелось. Все мысли и чувства, владевшие ею, когда сон уходил, были полны такого отчаяния, такой обиды, такого унижения, что Энджи опасалась за собст­венный рассудок. Ей не так-то легко было осознать и пове­рить в то, что Рэйд, эта низкая душонка, это двуличное мерзкое животное, растоптал ее любовь; но куда труднее оказалось поверить в то, что он это сделал в объятиях Лизы.

Идиотка. Идиотка! Наверняка в любом языке найдется более подходящее название для таких доверчивых, тупого­ловых, безмозглых кретинок, но ей не пришло на ум ниче­го, кроме «Энджи».

Во вторник, не дождавшись звонка от дочери, Натали позвонила сама и пригрозила лично приехать, за шиворот поднять с кровати и волоком притащить в офис. Энджи смирилась с неизбежным и объявилась-таки в Центре, точно зная, что по виду ее скорее примут за раздавленную бедами клиентку, чем за адвоката, способного облегчить жизнь несчастным женщинам. Но ее приняли как родную: Майкл Раис дружески хлопал по плечу; юрист-обществен­ник Билл пригласил на ленч и поделился собственным горьким опытом – беднягу тоже регулярно предавали Мужчины; секретарша Сьюзен вручила коробку засахарен­ных фруктов и уточнила, сияя, что «все твое, до последнего ломтика!».

– Даже не думай никого угощать, Энджи!

Согретая всеобщим вниманием и добротой, Энджи приняла решение. В самом деле, нельзя же провести оста­ток дней, валяясь на отцовском диване, даже если сейчас это занятие кажется ее предназначением. Нет уж, милая. Зря, что ли, отдала столько сил и времени учебе? В Центре ты по крайней мере будешь приносить пользу, помогая другим обманутым женщинам. Мама права – трудно представить себе более достойный жизненный путь.

Итак, решено! Она берется за эту работу – пусть на время, но берется. Ее жизнь загублена, но можно хотя бы попытаться спасти другие. А когда Карен Левин-Томпсон вернется (если вернется) и услуги Энджи здесь больше не понадобятся, она подыщет себе место в какой-нибудь по­хожей организации, куда приходят за помощью неимущие и обездоленные. И преданные. Не одна она такая доверчи­вая дура, позволившая лгуну разрушить свою жизнь.

В свой первый рабочий день Энджи засиделась допозд­на, страшась самой мысли о возвращении в пустой отцов­ский дом, на дурацкий диван. К одиночеству.

Коллеги один за другим прощались с ней и уходили, а Энджи, включив настольную лампу, все листала и листала папки бесчисленных дел. Около семи вечера в ход пошли засахаренные фрукты. К половине десятого коробка опус­тела, а с Энджи произошло что-то странное. Был ли тому виной избыток сахара в крови или наступило просветление в мозгах, но ее внезапно охватила злость. Да-да, элемен­тарная злость.

Где справедливость? Разве виновата миссис Хуанг в том, что муж подсунул ей подложные документы и заста­вил подписаться? Разве виновата Терри Сондерс в том, что человек, с которым она прожила в браке двадцать семь лет, ободрал ее как липку, лишив даже родительского наслед­ства, после чего устроил себе роскошную жизнь на пару с бывшей нянькой их детей?

Наивные, доверчивые души, они пострадали от муж­ского эгоизма, вранья, жадности. Но сами они никого не обидели и не обманули. Уж лучше быть миссис Хуанг или Терри Сондерс, чем следовать примеру их подлых мужень­ков. Уж лучше быть Энджи Ромаззано, чем Рэйдом Уэйк­филдом или, к слову, Лизой Рэндалл. В первый раз со дня ее несчастного юбилея чувство вины в душе Энджи при­тихло, уступив место ярости.


Назавтра, когда Энджи провожала к выходу очередную клиентку, неловко поглаживая ее по плечу в бесплодной попытке хоть чуточку утешить, сзади подлетела Натали и шлепнула дочь по мягкому месту.

– В перерыв не занята? – спросила она, как только за миссис Готтфилд закрылась дверь.

Энджи задумчиво повела бровью:

– Вообще-то меня пригласил на ленч Брэд Питт, но он, по слухам, спит с мисс Сопрано, так что пошлю-ка я его, пожалуй, подальше.

Натали шумно вздохнула:

– Очень не хотелось тебя огорчать, девочка. Мисс Со­прано – еще цветочки. Он спит со всем окружным хором мормонов.

– Ну надо же. И почему меня это не удивляет?

– Причесаться не желаешь? – небрежно поинтересо­валась мать, пока обе надевали пальто. – Чего ты добива­ешься, скажи на милость? Косы отращиваешь? Ах да, ключи от машины не забудь. Я, возможно, там задержусь.

– Где – там? В кафе? И при чем тут машина? До угла можно и пешком дойти. Я даже кошелек не собиралась брать, ты ведь угощаешь, верно?

– Не совсем, – загадочно отозвалась Натали. – Будь умницей, захвати и сумочку, и ключи.

Энджи послушно кивнула, хотя с удовольствием огра­ничилась бы простым сандвичем в ближайшей закусоч­ной. Следуя совету матери, она кое-как пригладила кудри, провела помадой по губам и даже воспользовалась румяна­ми. Усилия не пропали даром. Из зеркала на нее по-преж­нему смотрело пугало, но хотя бы приобщившееся к циви­лизации.

На пути к стоянке Энджи дернула мать за руку и кивну­ла в сторону кофейни «Синяя птица».

– Может, все-таки в «Птичку»?

– Еще чего! Долой забегаловки, да здравствует настоя­щий ленч! Садись за руль и поезжай за мной.

Проще сказать, чем сделать, учитывая, что водителя хуже Натали свет не видывал. Не зная города, Энджи без­думно рулила в автомобильном потоке, стараясь не упус­кать из виду машину матери. К счастью, с уводившей от центра улицей движение становилось все спокойнее, а на узкой пригородной дороге Энджи смогла наконец при­строиться сразу за Натали. Та все прижималась к обочине, время от времени без всякой видимой причины забирая за сплошную полосу. Наконец, к изумлению дочери, Натали лихо свернула влево, не удосужившись мигнуть подфарни­ком. Энджи с ухмылкой покачала головой. Ну кто еще спо­собен так кошмарно водить, как не дама, всю жизнь про­ведшая в Нью-Йорке без машины?

Не тебе судить, милая. Прошлая твоя жизнь рухнула, а будешь торчать у Тони и пользоваться этой телегой – новой тоже не построишь.

В самом деле, пора подумать о жилье… средств на кото­рое, впрочем, все равно нет. Жалованья юриста Кризисно­го центра хватит разве что на завтраки да бензин. Могут ли они платить больше? Станут ли? Где жить, если уйти от отца? И, главное, как жить в одиночестве? Покупать по­стельное белье и полотенца, выбирать пылесос и кофевар­ку – все это было для Энджи в радость, когда она обустра­ивала семейное гнездышко с Рэйдом. Но делать то же самое для себя?! Дорого, тяжело и абсолютно бессмыслен­но. Не более бессмысленно, чем носиться по магазинам ради человека, который спит с твоей лучшей подругой. Пожалуй, идея собственного жилья не так уж и плоха. Энджи вздох­нула. Есть о чем подумать.

На миг отвлекшись от дороги, она обвела взглядом ок­рестности, поросшие азалией и горным лавром. Этот уго­лок Уэстчестера считался самым красивым и, соответст­венно, самым дорогим, но Энджи почему-то не видела себя среди всей этой ухоженной роскоши. Куда она меня, интересно, тащит? К черту на кулички? В тот момент, когда Энджи, потеряв терпение, задалась этим вопросом, слева у дороги, словно из-под земли, выросло потрясаю­щей красоты здание с вывесками «Гостиница» и «Ресто­ран».

– С кем встречаемся? – поинтересовалась Энджи у матери, выбравшись из машины на стоянке. – Или ты каждый день обедаешь в таких заведениях?

– Терпение, дорогая! – со смехом отозвалась Ната­ли. – Обещаю, останешься довольна.


Джоанн Метцер выглядела потрясающе, как и положе­но известной писательнице. Теперь ее имя гремело по всей стране, но Энджи помнила еще никому не известную мис­сис Метцер – в школьные времена Энджи летом подраба­тывала в офисе мужа Джоанн.

– Как поживаешь, дорогая? – Джоанн тепло обняла Энджи. – Счастлива тебя видеть!

Джоанн значилась в списке приглашенных на бракосо­четание Энджи и Рэйда, но в тот момент колесила по Япо­нии с лекциями, откуда и прислала самый восхитительный из всех свадебных подарков – прелестное старинное ки­моно, расшитое золотыми и алыми нитями. Вместе с ос­тальными вещами, которые Энджи забрала из Марблхеда, кимоно дожидалось своего часа на складе. От мысли, что эта дивная вещица томится в коробке, Энджи даже рас­строилась. Была бы своя квартира – повесила бы на самом видном месте. Думай, Энджи, думай!

Пока Натали посвящала Джоанн в грустную историю дочери, Энджи молчала, прислушиваясь к себе. Странно, но вместо боли ею владела одна только ярость. Хороший знак… наверное. Первый симптом того, что она идет на поправку. Если, конечно, это не первый симптом полного безумия.

Наклонившись через стол, Джоанн сжала руку Энджи.

– Слов нет, дорогая, как мне жаль. Я так тебя пони­маю! Сама через это прошла.

Возникший за спиной Джоанн официант, должно быть, решил, что странная компания устроила спирити­ческий сеанс – все трое заказали рыбный салат.

– Соус отдельно, но побольше, – скомандовала Натали, и Энджи улыбнулась; ее мать была известной люби­тельницей покушать.

За аперитивом тему беседы сменили, заговорив о рабо­те Кризисного центра. Энджи знала, что Джоанн входит в совет директоров, но никак не думала, что мать успела сообщить ей о новом сотруднике Центра.

– Видишь ли, – продолжала Натали, – поток клиен­ток все увеличивается; мы по-прежнему платим Карен и надеемся, что она вернется, но юристов катастрофически не хватает. Вот я и решила – если все равно кого-то нужно брать, то почему не Энджи? Семейственность развожу, как по-твоему?

– Несомненно. – Джоанн рассмеялась. – Ну и что в этом плохого? Я вот тоже сына в издательство пристро­ила. – Она помолчала, пока официант расставлял тарелки с салатом и соусницы, потом взглянула на Энджи: – Важно другое: ты готова? Я не профессиональную подго­товку имею в виду; уверена, что юрист ты отличный. Гото­ва ли ты морально? Когда Джером меня бросил, я еще долго… – Она не смогла подобрать слово и вопросительно взглянула на Натали.

– Заблуждалась, – без колебаний выдала та и подняла глаза от тарелки на дочь. – Все надеялась, что они в конце концов снова сойдутся. Полагаю, у Аляски с Сибирью шансов больше.

Усмехнувшись, Джоанн вновь обратилась к Энджи:

– Ты еще ждешь его звонков? Думаешь о нем постоян­но? Хочешь вернуться?

Энджи покачала головой:

– Нет. Ни за что.

– Я ею горжусь! – расцвела Натали. – Представля­ешь, сама отправилась к нему, забрала свои вещи – и вер­нулась.

Энджи сделала глубокий вдох. До сих пор ей не хватало решимости рассказать матери о Лизе, но сейчас, глядя на двух старших, более опытных женщин, она решила присоединиться к легиону обманутых и выстоявших.

– Между прочим, я узнала, с кем он мне изменил. С моей коллегой и лучшей подругой!

Джоанн зажмурилась и замотала головой. Натали, ахнув, уставилась на дочь.

– Боже… Ну и стерва! Только не вздумай себя в этом винить, Энджи. Она поступила гнусно, а не ты!

Джоанн открыла глаза.

– Легче тебе не станет, дорогая, но я все-таки скажу. Могло быть хуже. Он мог переспать с твоим сексологом.

Если Энджи и не расхохоталась, то была очень к этому близка. Во всяком случае, ей стало гораздо легче от того, что тайна о Лизе перестала быть только ее тайной, и от того, как отреагировали на новость собеседницы.

– Наверное, – согласилась она, проглотив порцию са­лата. – Только в жизни так не бывает.

– Еще как бывает! – Натали кивнула в сторону Джо­анн. – Ей лучше знать. Она платила негодяйке двести бак­сов в час за то, чтобы поболтать о постельных проблемах с Джеромом, а та с ним трахалась!

– Правда? – Энджи уставилась на Джоанн во все глаза.

– Ну-у… не совсем. Во-первых, платила я сто семьде­сят в час, а во-вторых, они еще тогда гм-м-м… не… траха­лись, но трах был уже рядом. – Джоанн улыбнулась. – Тя­жело было, конечно. Но сейчас я уже не считаю себя жер­твой. Не скажу, чтобы мне было приятно вспоминать тот период жизни, но он остался позади, а я иду дальше. – Она снова улыбнулась, искренне и светло.

Салаты доели молча, а за кофе Натали с Джоанн верну­лись к проблемам Центра. Когда они углубились в финан­совые вопросы, Энджи потеряла нить разговора.

– Может быть, к Адрианне обратиться? – вынырнув из своих мыслей, услышала она голос матери.

Имя Адрианны Лендер, знаменитой актрисы и киноре­жиссера, Энджи было известно.

– Адрианна помогает Центру? – удивилась она. Натали ухмыльнулась:

– Радость моя, Адрианна и есть наш Центр!

– Значит, нам надо выкроить побольше денег на зар­платы. Сколько, по-твоему, нам может понадобиться? Ви­дишь ли… —задумчиво протянула Джоанн, – контракт на мою следующую книгу…

«Самое время откланяться», – решила Энджи. Не только потому, что не хотела присутствовать при обсуждении соб­ственного жалованья. Просто она вдруг почувствовала, что с ней произошло что-то очень важное. Нелегкое это, ока­зывается, дело – признание в предательстве мужа и луч­шей подруги. Зато теперь у нее было ощущение, что все ос­талось позади.

ГЛАВА 20

Мишель просунула голову в ворот розового свитера, затем через ноги натянула юбку из серой фланели. Собст­венно, натягивать юбку ей не пришлось. Кошмар про­шлой недели уничтожил ее аппетит, а обмен веществ, по­хоже, многократно ускорил. Как бы там ни было, но она здорово похудела, потому что «молния» застегнулась без проблем.

Мишель отступила на шаг и критически обозрела себя в зеркале. Казалось бы, потеря веса должна идти женщине на пользу, но отражение откровенно насмехалось над этим мнением. Лицо – сплошь кости, впадины да гигантский нос. Череп будто усох, зато кожа не успела – результат со­ответствующий. Даже волосы, ее гордость, потеряли золо­тистый блеск и соломенной желтизной лишь подчеркива­ли бледность щек. Мишель всегда казалась хорошенькой без особых усилий, но это лицо можно было предъявить в банке только под слоем макияжа.

Обсудив все «за» и «против», Мишель с Джадой при­шли к выводу, что обеим пора возвращаться на работу.

– Еще пару дней безвылазного сидения в доме, убор­ки или сюсюканья с Поуки – и ты угодишь в психушку, – заявила Джада. Мишель отлично поняла, что подруга и себя включила в состав потенциальных пациентов псих­больницы.

Тем же вечером Мишель предупредила Фрэнка, что со следующего дня возвращается в банк. Тот, как обычно, принялся отговаривать («К чему тебе эта работа? По-моему, я достаточно зарабатываю…»), но Мишель было нужно – необходимо! – размеренное постоянство рабо­чей рутины. Она хотела ускользнуть из дома, оскверненно­го не только в переносном, но и в прямом смысле до такой степени, что никакие чистящие средства не в силах были вернуть прежний вид стенам, окнам, мебели. Кроме того, на работе всегда можно поболтать с приятельницами на нейтральные темы, а это очень отвлекает от непреходящей тревоги за будущее. Плюс ко всему – что бы ни говорил Фрэнк – даже ее мизерный заработок теперь мог приго­диться. Судебная тяжба, как известно, дело недешевое. Ра­зумеется, вслух она этого не произнесла. Довольно с Фрэнка проблем; да и мужская гордость не позволила бы ему согласиться.

Фрэнк почти не делился с женой своими страхами, но Мишель видела, что напряжение его с каждым днем нарас­тает.

– У них ничего против меня нет! – твердил он в ответ на еерасспросы, а сам часами вел телефонные переговоры с Брузманом. Мишель в душе недоумевала, как мужу уда­ется, практически не работая, тратить столько денег на новую обстановку, уж не говоря о гонораре адвоката.

Забрав из спальни Дженны электрические щипцы, ко­торые та, по обыкновению, не положила на место, Ми­шель отправилась в ванную. Там она сунула вилку в розет­ку и распахнула шкафчик со своим косметическим богат­ством – полестней разноцветных флакончиков, тюбиков и баночек. Приблизив лицо к зеркалу, она покачала голо­вой. Кошмар! Кожа как мел, темные мешки под глазами, бескровные губы. Придется потрудиться.

Предварительно затянув волосы на затылке, Мишель накладывала основу для макияжа, когда на память пришли слова из где-то услышанной песни: «Гроза не вечна, сделай счастливое лицо…» Так-mo вот. Довольно себя жалеть. Не смей появляться в банке со скорбной миной!

Когда макияж был завершен, из зеркала на нее смотре­ло совсем другое лицо с матово-кремовой кожей, нежным румянцем и чуть поблескивающими розовыми губами. Темнота под глазами исчезла, они стали больше и вырази­тельнее от перламутровых теней. Мишель усмехнулась. Забавно все же, что женщины с такими трудами избавляются от теней под нижними веками только затем, чтобы создать искусственные на верхних! Что ж, отлично. Выглядит даже лучше, чем когда-либо. Осталось поднять боевой дух – и вперед!

Выходя из ванной, Мишель мурлыкала о том, что гроза не вечна.


Мишель заранее договорилась с Джадой, что придет чуть позже обычного, когда все уже будут на местах. Джада в том числе. Взяв несколько дней без оплаты, больше она не могла себе позволить – чек за услуги Брузмана нужно было отрабатывать. Конечно, она предпочла бы поехать вместе с Джадой, но та ее идею забраковала. Мишель оби­делась было, но тут же поняла, что несправедлива к подру­ге. До всех этих трагических событий они не ездили вместе; с какой стати начинать теперь?

За минуту до девяти Мишель припарковалась на стоян­ке у банка, вышла из машины и вдохнула поглубже. Все нормально. Выше нос, как говорит Джада. Ты ни в чем не виновата. Она прошла к служебному входу и ткнула кнопку звонку. Открыл Бобби, симпатичный парнишка, на пол­ставки подрабатывающий охранником.

– Привет-привет, – бросил он.

Ну вот, а ты боялась. Легче легкого!

Мишель приветливо поздоровалась с коллегами, затем сняла пальто, повесила в шкаф рядом с другими и прошла прямиком к автомату с кофе. Она была тронута тем, что за время ее отсутствия (всего-то неделя, но все же) никто не убрал ее чашку с привычного места. Мишель налила себе кофе, повернулась – и с чашкой в руке застыла перед своим столом… который больше не был ее столом! Исчезли фотографии Фрэнка и детей, исчез снимок Поуки и кро­хотный горшочек с плющом – подарок на прошлый День матери. Исчезло все, что делало стандартный офисный стол кусочком ее дома.

У Мишель пересохло в горле. Опасливо подняв голову, она обвела взглядом сослуживцев. Что это? Злая шутка? Проверка на прочность? Трое из коллег занимались клиен­тами, Бен висел на телефоне, Анна тоже, а остальные отве­ли глаза. В полной растерянности Мишель машинально опустилась в кресло и уставилась на стол. Рука ее дрожала. «Нужно поставить чашку, а то разолью кофе, – мелькнуло в голове. – Что же теперь делать?»

– Привет, Мишель. – Закончив разговор по телефону, Анна пересекла кабинет и остановилась перед ней. – Пока тебя не было, наши консультанты произвели перестановку, – деловито сообщила она. – Твой стол перенесли в нишу. – Анна кивнула на выступ стены, который создавал нечто вроде алькова рядом со входом в хранилище. На это место многие зарились, поскольку оно было скрыто от глаз посетителей, но оно не подходило для тех, кто работал с клиентами.

– Да, но… тут ведь Бетси всегда сидит! – возразила Мишель. Бетси, которая обслуживала сейфы, нужен был доступ к хранилищу, и лучшего места для нее, чем в нише, в кабинете не нашлось бы.

– Бетси поставили стол рядом с другим входом, с той стороны, так что теперь во время работы с сейфами нас не будут отвлекать. Соответственно, обеспечивается повышение производительности труда, – закончила она лекторским тоном, круто развернулась и прошла к своему столу, где немедленно уткнулась в папку с документами.

С горящими под слоем косметики щеками Мишель встала и прошла на свое новое место. Протиснувшись между стеной и столом, опустилась в кресло. С тем же ус­пехом ее могли запихнуть и в кладовку; обзор был бы боль­ше. Рабочий уголок Анны да стеклянная стена кабинета Джады – вот и все, на что ей теперь позволено смотреть. Одна. Совершенно одна. Пария… Могла ли эта переста­новка быть случайностью? Вряд ли.

Мишель придвинула к себе пачку заявлений на выдачу ссуд и сделала деловое лицо, потому что счастливое где-то потерялось.


Все утро Мишель проработала с накопившимися за время ее отсутствия документами и позвонила нескольким клиентам, неверно заполнившим формуляры. С теми, кого предстояло обрадовать положительным решением, она ре­шила повременить до обеденного перерыва – больше шансов застать людей дома. Хорошую новость приятно со­общать. Жаль только, что у нее самой хороших новостей не густо.

Часы показывали половину двенадцатого; к Мишель никто так ни разу и не обратился, если не считать двух жаждущих ссуды клиентов, а самой ей не хватало духу по­дойти как ни в чем не бывало к Бену или к кому-нибудь из младших клерков, поболтать о том о сем. Не дай бог, они обошлись бы с ней, как дамы на школьной ярмарке. Нет уж, спасибо! Больше ей такого не вынести.

Вопрос о том, почему ее в прямом смысле задвинули в угол, не переставал мучить Мишель. Неужели для того, чтобы изолировать от «порядочных» людей? Или это все-таки совпадение? Очень не хотелось клеветать на коллег и уж тем более не хотелось думать, что перестановка совер­шилась по личному распоряжению Джады, но откуда ей знать? В конце концов, Джада – не только подруга Ми­шель, для нее благополучие детей превыше всего. Если Джада потеряет работу, она потеряет все.

Только теперь, когда ее собственное положение в бан­ке пошатнулось, Мишель поняла, насколько и для нее са­мой важна эта работа. Ей нравилось помогать людям, под­сказывать, как организовать лучше свои финансовые дела и что для этого нужно сделать. Нравилось приносить поль­зу и слышать в ответ «спасибо». Да и с Фрэнком всегда было чем поделиться. Вечерами, узнав, как у него дела, Мишель рассказывала ему о своих. Да и с коллегами всегда можно было перекинуться парой слов или шуткой…

Всегда – но не теперь. Какая радость сидеть в тесном углу, затертой между стенами, леденея от неприязни со­служивцев? Ужас! Мишель тяжело вздохнула. А может быть, не так уж все плохо, просто неудачно совпало? Первый день на работе, перестановка, неловкость коллег – вот на нее и накатило… Что, если взять себя в руки и самой сделать первый шаг? Наверняка и напряжение снимется, и место в нише, за которое многие боролись, будет в радость. Телефонный звонок отвлек ее от раздумий.

– Мишель? Это я, Джада.

– О, привет! Как ты?

– Извини, что сразу не позвонила, когда ты пришла. Сначала нужно было предстать перед мистером Маркусом, а потом битый час проторчала в отделе обработки данных и хоть бы слово поняла из того, что там вещали.

– Неважные дела, – сочувственно отозвалась Ми­шель. Какое счастье! Джада по-прежнему с ней! – Хочешь, я зайду? Можем вместе пообедать.

– Нет, Мишель, идея не из лучших. Слущай-ка, мне не хотелось это говорить, но ты должна знать. Насчет твоей работы… На меня тут… слегка давят… Ничего страшного, волноваться не о чем, но пока нам лучше…

– Ясно, – поспешно вставила Мишель. – Нет про­блем. – Ей вдруг стало трудно дышать.

– К тому же в данный момент мне очень нужна твоя помощь.

– Все, что пожелаешь.

– Открой нижний правый ящик, – сказала Джада. – Только не смотри в мою сторону!

Мишель бледно улыбнулась.

– Подарок? Сюрприз для меня? – Она потянула за ручку ящика.

– Увы, подруга. Может, для тебя это и сюрприз, но для меня уж точно не подарок. – Голос Джады в трубке дрог­нул.

Мишель вынула из ящика лист бумаги; ей не составило труда распознать типовое заявление на выдачу займа, за­полненное рукой Джады. Десять тысяч долларов. Ого!

– Вижу. Что дальше?

– Честно говоря, Мишель, не знаю, что мне делать. Я выписала Брузману чек на десять тысяч.

– Десять тысяч?! – в ужасе выдохнула Мишель. – Он потребовал от тебя такие деньги!

– Для начала, – сообщила Джада с горечью. – Но зато обещал действовать быстро и вернуть детей.

– Я понимаю, но такая сумма… Никогда не думала…

– Хуже всего, что с тех пор от него самого ни слуху ни духу, общаемся через секретаршу. Он вечно то в суде, то у клиента, то еще где-нибудь.

– Ну, в этом нет ничего удивительного, Брузман класс­ный адвокат, потому и занят.

– До того классный, что взялся за мое дело, прибрал к рукам мои денежки и был таков?

Боже, боже! Мишель похолодела. Интересно, во что этот скользкий тип обходится Фрэнку? Наверняка ведь еще дороже! Гораздо, гораздо дороже…

– И как ты собираешься с ним расплачиваться?

– Ответ у тебя перед глазами.

Мишель снова взглянула на заявление, потом подняла голову. Джада стояла у стола с прижатой к уху трубкой и массируя затылок. Встретившись взглядом с Мишель, она резко отвернулась.

– Не смотри сюда! – прошипела она. Молчание, казалось, длилось вечно.

– Послушай, подруга, – первой прервала его Джа­да. – Здесь нет ничего противозаконного, я не прошу тебя идти ради меня на преступление. Думаю, что смогу найти обеспечение под заем. Дом трогать нельзя, поскольку для этого требуется подпись Клинтона, но все равно я как-ни­будь выкручусь. От тебя мне нужно одно – чтобы ты отнеслась к моему заявлению так же, как к любому другому, только продвинула его по-быстрее. Очень быстро! Деньги мне нужны завтра. О'кей?

– О'кей, – согласилась Мишель. – Секундочку, Джа­да! Пока ты на проводе, не объяснишь, почему меня задви­нули в угол?

– Приказ начальства, – вздохнула Джада. – Маркус обеспокоен. Какой-то подонок что-то не то ляпнул. Лично я думаю, что как только все более-менее уляжется, у тебя проблем не будет. Разве что парочка задниц будет косить­ся. Но на данный момент они все до единого задницы. Гляжу вот через стенку – и вижу море задниц.

Мишель хмыкнула:

– Не самое приятное зрелище.

– Конечно. Но их лица, боюсь, еще паскуднее, – ото­звалась Джада, и Мишель не сдержала смеха. Ей стало легче дышать и потеплело на сердце. Как бы ни было тяжко обеим, они с Джадой вместе, и они выстоят.


Мишель работала как одержимая, заполняя бесчислен­ные бланки, необходимые для продвижения заявки Джады. Время от времени, отрываясь от писанины, она бралась за телефон и набирала номер очередного клерка, без согласия которого дело не пошло бы. Фокус был в том, чтобы убедить каждого, что заявка Джады давным-давно ждала своей очереди, и виной задержки лишь ее, Мишель, небрежность.

– Вы не поверите, как я оплошала! – проникновенно сообщала она в трубку. – Задержала заявку собственного начальства на целую неделю! – Просто удивительно, насколько сговорчивыми и предупредительными станови­лись коллеги, стоило им услышать о чужих промахах.

Мишель вовсе не трудно было это делать для подруги, она не испытывала ни стыда, ни особых опасений по пово­ду того, что заявку могут отклонить. Проблема виделась Мишель в другом: даже учитывая, что Джада сумеет-таки выплатить ссуду, на большее ее не хватит. Ей нечем будет оплачивать не только услуги Брузмана, но и возможные (немалые) судебные издержки. Второй ссуды ей уж точно не дадут, а Брузман не из тех, кто станет дожидаться, когда у клиентки появятся средства.

Бедная Джада! К кому ей обращаться, если Брузман от нее откажется? К дешевому, а значит, и плохому адвокату? В «Юридическую помощь» для неимущих?..

Покачав головой, Мишель взглянула на свои часики – из ниши ей даже настенных офисных часов не было видно. Почти пять. Поднимаясь, чтобы размять ноги и налить очередную чашку кофе, она услышала шум у двери.

Опять! Мишель вздохнула. Едва ли не каждый день перед самым закрытием банка на пороге объявляется кли­ент, которому позарез нужно положить деньги на счет, снять со счета или сделать еще что-нибудь не менее сроч­ное. И каждый день охранники ждали этого момента, чтобы дать толстосуму от ворот поворот. На пути к автома­ту с кофе Мишель увидела, что охранник буквально нава­лился на дверь и толкал ее изо всех сил, несмотря на то что запоздавший посетитель просунул в щель между двумя стеклянными створками ногу в коричневом ботинке. Ох­ранника Мишель не знала; по-видимому, из новеньких или кого-то подменял. Но усердствовал он не на шутку. Что-то определенно должно было хрустнуть, вопрос толь­ко – нога или стекло?

– Прекратите! – выпалила Мишель. – Прекратите немедленно. Вы его покалечите, а банку платить!

Охранник оглянулся, на мгновение ослабив нажим плеча. Этого мгновения клиенту хватило, чтобы про­скользнуть внутрь, и он захромал к своей спасительнице. Мишель улыбнулась в ожидании благодарности, однако не тут-то было:

– Где кабинет вашего менеджера?

Черт! Я его впустила, сохранила ему ногу, а он все равно решил подать на банк в суд!

– А я не могу вам помочь? – как можно вежливее поинтересовалась она.

– Вы Джада Джексон?

– Нет.

– В таком случае не можете, – заявил настырный тип и заковылял дальше, к стеклянной стене кабинета Джады на другом конце офиса.

Отставив чашку, Мишель бросилась к подруге на вы­ручку и оказалась в дверях как раз вовремя, чтобы услы­шать вопрос клиента:

– Вы – Джада Джексон? Я судебный исполнитель. – Он вынул из внутреннего кармана большой конверт и про­тянул Джаде. – Это вам! Вручено в присутствии свидетелей. – После чего развернулся и, сильно припадая на пра­вую ногу, зашагал к двери.

Проводив его взглядом, Мишель так и не поняла, обза­велся ли он хромотой во время стычки с охранником, или же этот инцидент не имел к увечью отношения. Когда она обернулась, Джада уже открыла конверт и круглыми от ужаса глазами уставилась на первый из доброго десятка листов.

– Боже! О боже, боже мой… – простонала Джада, падая в кресло. – Это… это… это же решение о временной опеке! Он получил опеку над детьми!

Мишель замотала головой:

– Не может быть! Ты еще не была в суде. Ты не… Джада лихорадочно шуршала листами.

– Зато он был в суде! Клинтон, известный мастер тя­нуть резину, меня опередил! Чем занимался Брузман, дьявол его побери?! Как такое могло случиться? – Она подняла глаза на Мишель. – Он добился, чтобы я выплачивала али­менты на детей все то время, пока они остаются у него.

– Но это абсурд! – воскликнула Мишель. – Полный абсурд. Суд не мог принять такое решение…

– Очень даже мог. Мы ведь хотели опередить его и предъявить точно такое же решение ему. По крайней мере, я думала, что Брузман занят именно этим. – Она снова опустила голову.

Мысли, как бешеные, метались в голове Мишель.

– Как ты думаешь, Брузман успел обналичить твой чек? Нужно срочно его остановить!

– Плюс сменить адвоката. Не могу поверить, – доба­вила Джада. – Я должна платить Клинтону за то, что он украл моих детей?! – Она затрясла головой, словно стара­ясь избавиться от наваждения.

– Безумие, – согласилась Мишель. – Полный абсурд. Дети без тебя не смогут. Клинтон ими никогда не занимал­ся и не будет. Ты не должна платить за то, что твоим детям плохо, верно ведь?

– Нет, – тонким, тоскливым, едва слышным голосом ответила Джада. – Платить я не должна. Я вполне могу не платить – и отправиться в тюрьму за неуважение к суду.

ГЛАВА 21

Джада застыла на сиденье рядом с Мишель. Она была совершенно неподвижна, если не считать сложенных на коленях, мелко дрожащих рук. Руки жили своей жизнью, а тело словно превратилось в камень, холодный и тяжелый. Джада не удивилась бы, если бы под ней лопнули пружи­ны, когда она рухнула на переднее сиденье машины Ми­шель. Рухнула – и застыла каменным идолом с трясущи­мися руками. Мишель же все это время щебетала без умол­ку в бесплодной попытке отвлечь ее и успокоить.

– Говорю тебе, так будет лучше! Ты ведь уже попробо­вала с Брузманом – и что? Клинтон разбил тебя наголову. А там наверняка все про женщин знают. В смысле… у них ведь даже в названии это слово есть, верно? Интересно, туда только женщины обращаются? Интересно, а юристы у них тоже одни только женщины?

Мишель отлично понимала, что тараторит, как сорока, но не знала, как иначе вывести Джаду из того ступора, в который подруга впала, увидев судебные документы. Ми­шель старалась изо всех сил. Отвела Джаду в копироваль­ную комнату, повесила табличку «Не работает» и заперла дверь, что было запрещено правилами, после чего сделала по просьбе Джады и от ее имени несколько деловых звон­ков. В данный момент она везла оцепеневшую подругу в какой-то Центр, где, по слухам, попавшим в беду женщи­нам предлагали юридическую помощь.

– Ладно, неважно. В любом случае они должны знать, что делать, потому что наверняка с таким миллион раз встречались. Они подскажут, к кому обратиться вместо прохиндея Брузмана. Да и платить этот безумный гонорар не придется.

Джада молча кивнула. Ответить не было сил. Как не было сил поверить в то, что Клинтон зашел так далеко. Джаде казалось, что она прекрасно знает человека, за ко­торого когда-то вышла замуж, но его нынешнее поведение стало для нее сюрпризом. Пугающим, леденящим душу сюрпризом. На что он еще способен?..

Джада очень старалась успокоиться и взять себя в ру­ки – даже достала проклятые документы и положила на колени. Ее тошнило от их вида, но и не смотреть она не могла. Сейчас на коленях лежало ее будущее. Фразы пры­гали у нее перед глазами, вонзаясь в мозг раскаленными иглами: «Будучи основным кормильцем…», «отсутствует целый день и большую часть вечера», «с детьми практически не общается», «одержима работой», «делает карьеру, ман­кируя обязанностями жены и матери».

Смятые листы казались Джаде белесыми тарантулами, нацелившими на нее свои смертельные жала. Ей хотелось завизжать, сбросить с колен эту лживую, убийственную мерзость и растереть каблуками прямо здесь, на полу ма­шины Мишель, но она знала, что, подобно головам мифи­ческой гидры, листы-тарантулы будут возрождаться вновь и вновь. Джада невольно застонала.

– Все будет в порядке, вот увидишь! – сочувственно шепнула Мишель, словно утешала Фрэнки или Дженну.

Господи, если бы отвести от Джады несчастье было так же просто, как подуть на разбитую коленку!

– Ты что, не понимаешь, о чем здесь идет речь? – резче, чем хотела, произнесла Джада. – Что будет в поряд­ке? Ничего не будет в порядке! Он же пытается доказать, что я никудышная мать. Что работа мешала мне занимать­ся детьми. Что я стала в семье кормильцем потому, что ценю работу выше семьи, а значит, должна содержать его и детей даже теперь, когда он их у меня отнял.

– Чушь! – звенящим от возмущения голосом вос­кликнула Мишель, резко выворачивая руль вправо. – Ты замечательная мать, Джада! Ты одна за ними ухаживала, воспитывала их, все для них делала. Я это знаю. И они это знают. Произошла ошибка, какой-то сбой в этой дурацкой юридической машине. Но мы все исправим, вот увидишь! В Центре все сделают, как надо.

Джада недоверчиво покачала головой. Пожалуй, она была рада тому, что больше не увидит Рика Брузмана, но что ей предложат в неведомом Центре? И вообще – что может во всем этом понимать Мишель? Откуда белой ку­колке, живущей за мужем как за каменной стеной, знать, насколько жестокой бывает жизнь к другим? Способна ли хоть одна белая женщина проникнуться напряжением, в котором вечно живет она, ее унаследованным от родите­лей-иммигрантов страхом перед юристами, властями, су­дами?.. Джада искоса взглянула на подругу. Да, Мишель пытается помочь, но в иные минуты Джаде казалось, что разделяющая их пропасть слишком широка, чтобы пере­прыгнуть, и слишком велика, чтобы обойти вокруг.

Словно прочитав ее мысли, Мишель легко сжала коле­но Джады и шепнула умоляюще:

– Ну, хоть попробуй, ладно? – Она свернула на стоян­ку. – Рут Адамс рассказывала, что ее сестре здесь очень помогли, вытащили из большой беды.

Мишель заглушила мотор, и в наступившей тишине са­лона Джаде захотелось ткнуться лбом в приборную доску и зарыдать в голос. Но вместо этого она расправила плечи, собрала груду бледных тарантулов и выбралась из машины вслед за подругой.

– «Юридическая помощь для женщин», – прочла Мишель вывеску у входа. – Неплохо придумано, правда?

Не обнаружив указателя, Мишель узнала у дежурного, где находится офис Кризисного центра, и пару минут спустя они добрались до цели.

В приемной Джаде досталось место рядом с миниатюр­ной азиаткой в китайском халате, которая лихорадочно и без остановки потирала сухонькие желтые ладони. Ми­шель пристроилась справа от пожилой женщины с сине-багровым кровоподтеком вокруг глаза. «Превосходно! – сказала себе Джада. – Самая подходящая для тебя компа­ния – психопатки и жены садистов. Боже всемогущий, прости мне гордыню и научи состраданию к ним! Если я здесь, значит, на то твоя воля, господи…» Все ее усилия, вся ее борьба за семью пошли прахом. Она проиграла. Она точно такая же, как эти несчастные, напуганные, забитые женщины.

Обмякнув на скамье, Джада застывшим взором устави­лась в пространство. После того как темный узкий коридор в противоположном конце приемной поглотил первых двух посетительниц, она услышала свое имя и вздрогнула.

Ей захотелось попросить Мишель подождать в приемной, но она решила, что это было бы глупо. Как ни противно скулить в присутствии подруги, растекаясь перед неведо­мым адвокатом лужей сплошного несчастья, Джада дога­дывалась, что без Мишель ей все-таки не обойтись. Хоть кто-нибудь близкий должен быть рядом – не только для того, чтобы поддержать, но главным образом для того, что­бы подтвердить ее правоту. Снисходительно-презритель­ного отношения в стиле Рика Брузмана она больше не вы­держит.

Поднявшись со скамьи, Джада взяла Мишель за руку, и они вместе пошли вслед за секретаршей по коридору.

Комната, в которой оказались женщины, была крохот­ной и до предела загроможденной. Вокруг двух свободных стульев прямо на полу высились горы папок, а за малень­ким, заваленным бумагами письменным столом сидела со­всем юная женщина, на вид куда моложе и Мишель, и Джады. При их появлении адвокатесса поднялась и с протянутой рукой перегнулась через стол:

– Привет. Меня зовут Энджи Ромаззано-Уэйкфилд. Затуманенное горем сознание Джады все же отметило и буйство каштановых кудрей, и сияние круглых глаз в опушке длинных ресниц, и странный желто-розовый отте­нок помады на пухлых губах. Рукопожатие, однако, Джада не приняла. Не до обмена любезностями ей было сейчас, не до соблюдения правил приличия. Сунув в ладонь кудря­вой крошки кипу белых тарантулов, которая давно жгла ей руку, она без сил опустилась на ближайший стул. Мишель, заняв второй, сразу бросилась в атаку.

– Такой несправедливости свет не видывал, – звеня­ще и с придыханием, словно после марафона, воскликнула она. – Последние пять лет моя подруга трудилась не покладая рук, чтобы обеспечить семью, а ее муж, не зарабо­тавший за это время ни цента, взял и сбежал вместе с ма­лышами. К любовнице! Да еще и требует алименты на себя и детей! Он ведь не имеет на это права, верно?

Барышня с немыслимой двойной фамилией положила ядовитую бумажную мерзость перед собой.

– Похоже, что такого права он добился, – медленно произнесла она, просмотрев все листы-тарантулы до пос­леднего. – Хуже того – здесь содержится требование вре­менной опеки и намек… нет, скорее обвинение в вашей не­состоятельности как матери. В то время как сам он пред­ставлен образцом отца и источником стабильности в семье. Это правда?

Глаза Джады наполнились слезами ярости. Прежде чем ей удалось выдавить хоть слово, Мишель разразилась тира­дой в защиту подруги:

– Послушайте! Мы с Джадой соседи, так что я знаю, о чем говорю. Раньше ее малыши неделями ничего не виде­ли, кроме пустых макарон. Потом Джада устроилась в банк, согласилась на место кассира, работала за гроши, лишь бы на молоко и зелень детям хватало. За пять лет она дослужилась до начальника отделения. Сама! Без чьей-либо помощи! На каждом шагу ей вставляли палки в коле­са, но она заставила себя уважать. И при этом везла на себе всю семью. На ее детей любо-дорого посмотреть: всегда чистенькие, наглаженные, причесанные… – Мишель за­пнулась. В комнатке повисло молчание. Сердце Джады было переполнено благодарностью к подруге – хоть один человек встал с ней плечом к плечу. – А ее муж, этот тру­тень, полеживал себе на диване день-деньской… если, ко­нечно, не кувыркался в чужой постели. И что же потом? Украл у нее детей – и был таков! С тех пор Джада даже не видела своих малышей. Лично я умерла бы, честное слово! Но она сильнее, поэтому просто сходит с ума. Вот вы бы… скажите, вы бы не умерли?

– Я даже вообразить себе такого не могу.

Не сами слова, а искреннее сострадание, прозвучавшее в голосе молоденькой адвокатши, пробило брешь в плоти­не выдержки Джады. Она сделала вдох, второй… на третий ее уже не хватило; из глаз потоками хлынули слезы, грудь разрывало от стонов, кашля, икоты. Она не умела плакать, потому что не плакала никогда, и теперь уткнулась лицом в ладони, пряча от Мишель и Энджи терзающие ее гнев, страх, стыд.

Девочка-юрист снова вскочила и схватила руку Джады своей на удивление цепкой и сильной рукой.

– Послушайте меня! Вы не сделали ничего дурного. Это он сначала поступил бесчестно по отношению к вам, а потом сумел первым нанять умелого и не слишком щепетильного адвоката. Но мы все уладим. Ваш брак мне спас­ти не удастся, но детей мы вам вернем и справедливость восстановим.

Джада резко подняла голову.

– Понятно. Все можно уладить, но сейчас мне своих детей видеть нельзя, так? Сейчас мне нужно о них забыть, бросить моих малышей. – Она протянула руку к листам-тарантулам. – А как же с деньгами? Ведь он требует почти все, что я зарабатываю. Негодяй. Никчемный, подлый мерзавец. Пока он развлекается со своей кралей, я должна пахать, как вол, на семью, которую он у меня отнял!

Адвокатша еще сильнее сжала ее руку. Странное дело, но это почти болезненное рукопожатие было Джаде нужно, как будто возвращало ее в мир, где она сможет жить.

– Все эти обвинения голословны и лживы, – глядя Джаде прямо в глаза, сказала Энджи. – Гадко, конечно, но особой опасности они не представляют. Собственно, в нашем деле это обычная практика. Мы и сами можем кое-что выдвинуть. Единственная проблема в том, что он стар­товал раньше, а значит, ушел вперед. Но хорошая лошадь, как известно, с места в карьер не берет, – с усмешкой до­бавила она. – Первым делом я устрою вам свидания с детьми. Возможно, удастся добиться первого уже завтра. Я поговорю с судьей, задействую все связи Центра, орга­низую встречу с адвокатом вашего супруга… В общем, при­дется поработать, но мы своего добьемся. Направим про­шение об опеке, получим свидетельские показания о том, что устроиться на работу вас заставило бедственное материальное положение семьи и так далее. Возможно, пригла­сим детских психологов. Кроме того, поищем, кто бы мог засвидетельствовать связь вашего супруга с… – она заглянула в бумаги, —…с Тоней Грин.

Энджи подняла глаза, и Джада вдруг увидела перед собой не легкомысленную девчонку, а компетентного юриста, серьезного и вдумчивого профессионала. Она поняла, что прониклась доверием к этой совсем юной жен­щине – хотя, возможно, и напрасно. Слова, как известно, немного стоят.

– Каждое из этих действий – лишь маленький шаг, – продолжала Энджи, – зато шаг вперед, приближающий нас к цели.

Джада затаила дыхание. Она так хладнокровна, так уве­рена в своих силах. Господи, неужто ты послал мне эту де­вочку, чтобы она вырвала меня из кошмара последних дней?

– Прошение на встречу с детьми я подам сегодня же, – вновь зазвучал голос Энджи. – Обещаю вернуть их вам.

– Значит, вы беретесь за мое дело? Беретесь? – Джада с изумлением услышала в собственном голосе жалобные, какие-то по-детски скулящие нотки.

– В обязанности Центра входит представлять все по­ступившие к нам дела к рассмотрению. Тогда уже решается его дальнейшая судьба, в том числе назначается и адвокат.

– Я не хочу никого другого! – воскликнула Джада. – Только вас!

– Но… у нас есть и более опытные…

– Неважно. Зато вы самая внимательная.

Легко толкнув Джаду носком туфли в щиколотку, Ми­шель что-то беззвучно изобразила губами. Джада недо­уменно уставилась на подругу, и Мишель пришлось вмешаться самой:

– А как насчет оплаты? Сколько это будет стоить?

– Ах да! – ахнула Джада, вспомнив Брузмана с его «предварительным гонораром». – Я понимаю, вы не мо­жете работать даром…

– В Центре действует скользящая шкала тарифов, од­нако основные судебные расходы, должна признать, несут на себе клиенты. Впрочем, у нас есть и некоторый фонд для… особых случаев. – Энджи улыбнулась, пытаясь под­бодрить Джаду. – Послушайте-ка, сейчас у вас и без того масса проблем. Заплатите, сколько можете, а если ничего не можете – мы все равно будем вас представлять. Бес­платно. – Она с улыбкой поднялась из-за стола. – Не вы­пьете ли со мной по чашечке кофе?

Джада тоже встала и схватила за руку молоденькую ад­вокатессу.

– Спасибо вам! – пылко сказала она. – Спасибо, спа­сибо, спасибо!

В полный рост Энджи выглядела еще моложе, но Джа­да уже не думала о ее юном возрасте. Эта девочка была полна энергии и сострадания, а больше ничего и не нужно. Исполненная благодарности к Мишель за то, что привезла ее сюда, Джада устыдилась своих недавних мыслей о «бе­лых куколках».

– Так пойдемте? – повторила Энджи. – Сегодня у нас вкуснейшие датские булочки. Обожаю обсуждать военную стратегию за кофе со свежей сдобой. На мой взгляд, нет такой ситуации, которая не прояснилась бы от доброй порции калорий.

Они уже подошли к двери, но Энджи неожиданно оста­новилась.

– Кроме шуток, миссис Джексон, – добавила она, – в ближайшие сорок восемь часов вы непременно увидите своих детей.

Покидая комнатушку, Джада впервые за много дней смогла улыбнуться по-настоящему.

ГЛАВА 22

Энджи окончательно поняла, что пора подыскать себе отдельное жилье. Ленч с Джоанн Метцер и все увеличива­ющийся поток клиентов убедили ее, что она очень скром­но, но сможет прожить на жалованье, которое обеспечива­ла работа в Центре. Вопрос лишь в том – где жить. И как.

По сути, Энджи никогда не жила в одиночестве. Все годы в колледже, а затем и в юридической школе она дели­ла жилье с подругами, несколько месяцев после выпуска снимала комнатку в квартире с хозяйкой, а потом уж и к Рэйду перебралась. Теперь же… Она точно знала, что от отца нужно съезжать, но знакомых, к которым можно было бы попроситься на время, у нее не имелось. В деле съема квартиры Энджи, увы, была новичком и понятия не имела, с какого боку к нему подступиться. Более того, она не совсем представляла, где хотела бы жить и что за жилье может себе позволить. Однако она точно знала, что отныне хочет жить одна и что страшно соскучилась по своим вещам. Прибывшие из Марблхеда коробки по-прежнему хранились на складе, где за каждое место ей – точнее, отцу – приходилось платить. Довольно. Назад пути нет, в Марблхеде ноги ее больше не будет, а значит, пора начи­нать новую жизнь.

Билл сочувственно отнесся к намерениям Энджи и даже перечислил газеты, где стоило поискать варианты. Дождавшись ленча, она купила одну из списка Билла, уст­роилась за столиком в «Синей птице» и открыла страницу «Сдать – снять».

«Солнечная, уютная квартира с одной спальней, – со­общало первое объявление. – Великолепный вид из окна. Комм. усл. включены в оплату. $1200 в м-ц».

У Энджи глаза полезли на лоб. Это еще что?! Тысяча двести баксов за небольшую квартирку? Ее взгляд скольз­нул вниз по длинной колонке. «Уютная студия на первом этаже. Тихо. Вид во двор. Есть небол. патио. С собаками просьба не беспокоить. $600».

Энджи обводила ручкой это объявление, когда у нее за спиной раздался голос.

– И не думайте даже! – произнес приятный баритон. Обернувшись, Энджи встретила приветливый взгляд коллеги из Центра, Майкла Раиса.

– Подыскиваете квартиру?

Она кивнула без особого энтузиазма, сама не зная, приятен ей интерес Майкла или тяготит.

– За первый вариант, который вы отметили, просят слишком дорого, а второй наверняка окажется у черта на рогах.

Он кивнул на свободный стул за столиком и вопроси­тельно приподнял брови. Энджи так же молча чуть развер­нула стул к нему. Устроившись, Майкл склонился над га­зетой.

– Я сам недавно переехал, так что арго подобных объ­явлений мне теперь известно, уж поверьте. – Он постучал пальцем по второму из отмеченных Энджи объявлений. – Перевожу на нормальный язык: Уютная – значит, с гулькин нос. Первый этаж в паре с Тихо означает кромешный мрак. Бывает и по-другому, но только в том случае, если Первый этаж сочетается с Окнами на юг или Солнечной стороной. Добавлю, что если цена такая низкая, то вы на­верняка придете в ужас от окрестностей и соседей. Уловили? Энджи улыбнулась, позабавленная и в то же время сби­тая с толку.

– Не скажу, чтобы вникла во все тонкости… К приме­ру, как насчет этого: «Изумительная квартира. Пятый этаж. Солнечно. Великолепный вид. Гладильная, гимн, зал. Столовую можно использовать как доп. спальню»?

Майкл покачал головой.

– Приманка для приезжающих на день-два. Дом, как пить дать, у самой железной дороги. Большинство жиль­цов – из тех, кто работает в Нью-Йорке, а здесь проводит только выходные. Да и цена наверняка заоблачная, иначе она была бы указана.

– Гм-м-м… А вы в прошлом не в брокерской фирме работали?

– Разве что в прошлой жизни, – усмехнулся Майкл. – Сочинял объявления типа: «Роскошный пентхауз в двух шагах от Нила. Потряс, обзор пирамид. Спешите видеть».

Энджи тоже рассмеялась:

– Нелегкий труд!

– Читать объявления куда тяжелее, – возразил он. – Такой выбор, что глаза разбегаются, но стоит приехать по адресу, как понимаешь, этот вариант исключен из-за страшного неудобства, а тот из-за дороговизны. В резуль­тате начинаешь тонуть в море недвижимости, обращаешь­ся к хорошему брокеру и… что-нибудь подходящее да вы­плывет.

Энджи наконец дождалась своего заказа.

– Вас послушать – все так легко и просто, – с улыб­кой сказала она, разворачивая горячий сандвич с сыром.

– О да! – хохотнул Майкл. – В жизни вообще все легко и просто! – Поднявшись из-за столика, он шагнул к стойке буфета. – Возьму что-нибудь, перекушу в кабине­те. Одно дело горит, а то я бы к вам присоединился. Кста­ти, могу посоветовать своего брокера, Эстер Андерсон. На мой вкус, не в меру болтлива, но зато профессионал отличный. Номер в телефонном справочнике. Позвоните. – Он махнул Энджи на прощанье и вышел с пакетом сандвичей в руке.

Энджи неожиданно ощутила укол разочарования. «Эй, девочка, да он наверняка женат!» – тут же прошипел внутренний голос. «Ну и что? – беззвучно возразила Энд­жи. – Я ведь не интрижку завязать собралась, а пообе­дать в кафе в приятной компании. Угу, Лиза тебя поддер­жала бы».

Энджи принялась было за сандвич и капустный салат, но ее вдруг с такой силой замутило, что она ринулась через зал в туалет и едва успела добежать до кабинки.


Итак, у Энджи появилось занятие: в конце каждого ра­бочего дня она встречалась с одним из брокеров, и они вместе отправлялись на осмотр местных «достопримечательностей». Чтобы это дело не выглядело в ее собствен­ных глазах нудной обязанностью или, еще хуже, лихора­дочными поисками нового смысла жизни отчаявшейся женщины, Энджи решила превратить его в развлечение. Чем не театр, в конце концов, где декорациями служили попеременно квартиры, студии, и даже небольшие доми­ки, сдававшиеся внаем? Актеры встречались невырази­тельные, встречались скучноватые, но время от времени попадались истинные бриллианты.

Однако Майкл оказался прав: его протеже Эстер Ан­дерсон была вне конкуренции. В болтливости ей и впрямь не было равных, но Энджи покорили ее профессионализм и честность. «Вы достойны лучшего, дорогая», – могла за­явить она по поводу своего же варианта. Или по поводу другого: «Здесь слишком маленькая кладовка. Куда вы, скажите на милость, денете вещи? Только не надо об ан­тресолях, умоляю. Кто теперь пользуется антресолями? Там же ничего не найдешь!»

В этой-то пресловутой квартире с неподходящей кла­довкой у Энджи снова случился приступ тошноты. Госпо­ди, да что с ней такое?! На нервной почве, что ли, желудок взбунтовался? Озноба нет, на грипп не похоже… но к врачу, пожалуй, сходить придется.

Энджи метнулась в ванную, где ее в который раз за пос­ледние дни стошнило. С горящими от стыда щеками – миссис Андерсон наверняка распознала доносившиеся из-за двери звуки – Энджи несколько раз спустила воду, про­полоскала рот и вернулась на кухню, где миссис Андерсон изучала узкий шкафчик у самого окна.

– Отличное место для вина, – сообщила Эстер. – От батареи такое тепло идет! Месяц – и уксус готов. – Она поднялась с корточек. – Что-нибудь не то съели, дорогая?

– Даже не знаю…

– Нервы, должно быть, – выдала заключение Эс­тер. – Одно хорошо – вы точно знаете, что это не утрен­няя тошнота. Дело-то скорее к вечеру, верно?


В машине, по дороге к дому отца, Энджи опять стало нехорошо, – на этот раз от предположения, так диплома­тично высказанного миссис Андерсон. Мысль о том, что она может быть беременна, повергла Энджи в панику. Она копалась в памяти, пытаясь вычислить, когда в последний раз занималась с Рэйдом любовью. В ночь перед юбилеем? Или в предыдущую? А месячные когда были?.. Она честно пыталась подсчитать. Но не смогла.

Ты просто перенервничала. Пережила шок. Причина для задержки более чем очевидна. Чего проще – притормози у первой попавшейся аптеки и купи тест на беременность.

Но Энджи продолжала давить на газ, стараясь отогнать от себя эти мысли. Ведь если… ЧТО ей тогда делать?

ГЛАВА 23

Высадив Джаду у ее машины на стоянке перед банком, Мишель по пути домой решила заскочить в магазин за со­бачьим печеньем для Поуки, молоком и овощами. Вспом­нив, что давно не приближалась к духовке и не заглядывала в кондитерскую, она в последний момент бросила на движущуюся к кассе ленту несколько пачек «Ореос». По­лезной эту пищу не назовешь, лучше было бы взять что-нибудь не такое сладкое, но уж очень захотелось побало­вать ребят.

Весь остаток пути стрелка спидометра прыгала за пре­дельно допустимую цифру, зато Мишель успела попасть в дом прежде, чем автобус подвез к воротам детей. Она как раз достала салфетки и выложила печенье на любимую та­релку Фрэнки – ту, что с Братцем Кроликом в центре, – когда ребята появились на пороге. Поуки, как обычно, за­шелся счастливым визгом, извиваясь всем своим рыжим тельцем, и в результате изобразил приветственную пляску. Сердце Мишель вдруг наполнилось такой радостью от встречи с детьми, что она и сама готова была исполнить со­бачий вальс, но ограничилась тем, что обняла Дженну крепче обычного.

– Ну, ма-а-а-ам! – протянула дочь отрепетированным тоном «взрослого» возмущения и отпихнула Мишель, но тут же добавила в качестве компенсации за грубость: – А я получила четверку по диктанту.

«Почему не «пять»?» – чуть не спросила Мишель, но вовремя прикусила язык.

– Здорово! – Наградив Дженну улыбкой, она помогла Фрэнки стащить со спины рюкзачок. – А у тебя как дела в школе, солнышко?

– Завтрак был вкусный. – Малыш пожал плечами, за­шагал прямиком к столу и вскарабкался на свой стульчик. Штанишки, судя по всему, остались сухими. Что ж, и на том спасибо. – О-о! «Ореос»! Клаш-шно! – прошамкал он уже с полным ртом печенья.

Мишель не сдержала улыбки. В такие моменты бледне­ют любые неприятности, через которые они уже прошли, и трудности, которые им еще предстоят. Дети с ней, муж рядом, вместе они выстоят, какие бы юридические бури их ни ожидали.

– А знаешь, какой сегодня ужас случился? – вдруг спросила Дженна, устраиваясь за столом.

Мишель едва не подавилась печеньем. Господи, неужто опять ее девочку терроризировали в классе или в автобу­се? Страсти ведь, казалось, улеглись. Память человечес­кая, к счастью, коротка: газетчики переключились на но­вый скандал, обвинение Фрэнку так и не выдвинули… Так почему же дети продолжают страдать?!

– Н-нет, – выдохнула Мишель. Какой ужас ждет ее на этот раз?

– Математичка, миссис Блэкуэлл, задала нам целую кучу заданий на выходные. И почти все, представляешь, по проблемам мировой экономики! Терпеть не могу мировую экономику! А ты, мам?

– Я тоже, – с облегченным вздохом призналась Ми­шель. – Но ваш папуля в ней разбирается.

Дженна кивнула, довольная, что помощник нашелся, и занялась печеньем, первым делом, как обычно, разделив слепленные кружочки и слизав шоколадную помадку в середине. Сладкоежка Фрэнки к этому времени успел унич­тожить свою пачку и взялся за долю сестры.

– Довольно, – остановила его Мишель. Сын уставился на нее блестящими глазенками.

– Можно я пойду поиграть с Кевоном?

– Нет, солнышко. – Мишель покачала головой. Ну как объяснить малышу, куда исчез его приятель? – Зато сегодня я разрешу тебе посмотреть любой мультик по видео, а потом ты поиграешь с папулей. Сегодня он рано вернулся домой.

Только тут Мишель с удивлением отметила, что Фрэнк не вышел к ним навстречу, хотя машина стояла во дворе. Обычно присутствие Фрэнка не проходит незамеченным; о нем волей-неволей узнают все домашние: то он музы­кальный центр или телевизор на полную мощь включит, то молотком орудует, то по телефону беседует, опять же на повышенных тонах.

Приказав дочери немедленно садиться за уроки и включив сыну видео, Мишель в сопровождении преданно­го Поуки отправилась на поиски мужа.

Мастерская, которую Фрэнк сам оборудовал позади га­ража, была пуста. Заглянув в кабинет, где царили темнота и тишина, Мишель решила, что и там тоже никого нет. Но тут Поуки дружелюбно фыркнул и прошлепал в самый дальний и темный угол. Глаза Мишель привыкли к темно­те, и она увидела Фрэнка, застывшего совершенно непо­движно за письменным столом, в своем любимом старом кресле.

Мишель стало нехорошо при виде мужа – безмолвно­го, отрешенного, почти неподвижного, если не считать ла­дони, машинально поглаживающей собаку. Он ведь так хорошо держался! Неужели напряжение последних дней все-таки сломило его? Не поднялся, хотя не мог не заме­тить, что она пришла; даже не поздоровался…

– Фрэнк, – шепнула Мишель чуть слышно, чтобы не напугать мужа, – он, казалось, впал в транс или грезил наяву. – Фрэнк! – чуть громче повторила она.

Медленно, очень медленно он повернулся в кресле, но взгляд его, устремленный в пространство, осталсянепо­движен. На один безумный миг Мишель вспомнилось изображение Христа, всегда висевшее в гостиной у матери. Глаза на иконе словно существовали отдельно, всюду сле­дуя за маленькой Мишель и наблюдая – как утверждала мать, – вытерла ли она пыль не только там, где видно, но и за книгами, и под диваном. Только сейчас все наоборот. Фрэнк перед ней весь – кроме взгляда, упорно направлен­ного в неведомую точку за окном.

Мишель испугалась и окаменела, как это всегда бывало с ней от страха.

– Что случилось, Фрэнк? – выдавила она с трудом. – Ты… в порядке? Не заболел? – Поездка с Джадой в Кри­зисный центр утомила Мишель, но она знала, что никакая усталость не помешает ей, если нужно, утешить Фрэнка и вырвать его из этого столбняка. И с детьми она сама спра­вится, объяснит им, что папа устал.

– Обвинение будет предъявлено, – безжизненным го­лосом отозвался Фрэнк.

– Обвинение полиции? – не поняла Мишель.

– Не полиции! Мне!! – рявкнул Фрэнк в бешенстве – так кричат на ничего не соображающих идиотов. – Они обвиняют меня!

Мишель отшатнулась, невольно сделав несколько шаж­ков назад, пока не наткнулась спиной на книжные полки.

– Но… за что?! Как они могут обвинять тебя? Я не по­нимаю… – Голова у нее пошла кругом.

– Не знаю. Собрали какое-то тайное жюри присяж­ных. Трудно поверить, но это, оказывается, законно! Брузман сказал, что расследование шло уже много месяцев и прокурору удалось убедить судью, что улик против меня достаточно. Заседали всю прошлую неделю.

– И никто не знал? Ни Брузман, ни твои влиятельные друзья? Хоть кто-нибудь?!

– Если и знали, то не сказали, – со злобной горечью произнес Фрэнк. – Чего стоят все эти деловые ленчи и по­жертвования на предвыборные кампании? Брузман… – Фрэнк сделал паузу; и, явно пытаясь успокоиться, запус­тил пальцы в густые волосы. – Приходится ему доверять. Лучше его во всем Уэстчестере нет. Пока я ему плачу, он мне предан, но скоро я…

Уловив страх в его голосе, Мишель и сама запаниковала.

– Что все это значит, Фрэнк?

– Ничего. Абсолютно ничего.

– Как это – ничего?! Тебе собираются предъявить об­винение, а ты говоришь, что это ничего не значит? – Она стиснула трясущиеся руки. – Я не ребенок, Фрэнк, так что не надо обращаться со мной как с маленькой. Ты что, пы­тался кого-нибудь подкупить, чтобы замять дело? Пытался выяснить, что есть на тебя у окружного прокурора?

– Мы все испробовали, – не стал отрицать Фрэнк.

– Ну и?.. Что же все-таки произошло? Ты убеждал меня, что у них ничего нет. Обещал, что никакого обвине­ния не будет. А теперь… Что происходит, Фрэнк?!

Молчание, казалось, длилось вечно. Мишель ощущала бешеное биение пульса, болью отдающееся в висках. На­конец Фрэнк заговорил:

– Обвинение будет предъявлено очень скоро. Возмож­но, в понедельник. По словам Брузмана, они считают, будто я возглавляю что-то вроде банды, торгующей кокаи­ном и амфетамином.

Мишель сдавленно застонала, и Фрэнк отвел глаза.

– Брузман узнал об этом как раз вовремя, чтобы пред­упредить, но слишком поздно, чтобы помешать процес­су. – Покачав головой, Фрэнк вновь остановил взгляд на жене. – Я невиновен, Мишель! Ведь ты это знаешь, правда?

– Но… – Мишель запнулась: она понимала, что лучше было бы промолчать, но слова сами рвались с языка. – Как же они могли организовать обвинение, если у них ни­чего против тебя нет?

Фрэнк резко крутанул кресло так, чтобы смотреть прямо на нее.

– Так ты считаешь, что я могу быть наркодельцом? Стал бы я, по-твоему, морозить задницу на крышах и ла­яться со своими лоботрясами-рабочими, если бы делал бабки на отраве? – Он выбросил вперед руки. – По-твоему, эти пальцы были бы покорежены гвоздями и щепой, если бы я торговал зельем, а не клал шифер? – Фрэнк от­вернулся, уронив руки. Голос его зазвучал тихо, почти скорбно. – Не могу поверить, что ты – ты! – это спроси­ла. Разве копы нашли в доме хоть крупицу порошка? Разве я катаюсь на «мерсе» вместо дряхлого пикапа «Шевроле»? Может, у нас миллион припрятан на счету, о котором ты мне забыла сообщить? Не могу поверить… – простонал он.

Веки Мишель обожгло слезами. Она тоже не могла по­верить. Не могла поверить, что все это происходит с ними. Неужели чья-то ошибка способна разрушить жизнь ее семьи? Как случилось, что именно ее… их… выбрало провиде­ние и подвергло такой пытке?

У нее вдруг закружилась голова, и она, наверное, упала бы, если бы Фрэнк не подбежал к ней. Со стоном Мишель прислонилась к мужу.

– Боже мой! Что же мы будем делать, Фрэнк? – Ее голос звучал тоньше и жалобнее, чем голосок Дженны.

Он крепко прижал ее к себе.

– Я невиновен, Мишель. Ты ведь веришь мне? – Она кивнула, со свистом втянув в себя воздух. – Значит, будем бороться, – сказал Фрэнк. – Будем держаться вместе, защищать друг друга и детей. И победим. Обвинение – еще не осуждение. Не знаю, почему меня решили стереть в по­рошок, но клянусь, им это не удастся.

– Сколько это будет стоить? – прошептала Мишель. От Джады Брузман потребовал десять тысяч долларов. А от Фрэнка? Сколько уже вытянул этот скользкий слизняк? – Сколько это будет стоить, Фрэнк?

– О деньгах не волнуйся; деньги – моя забота. А ты позаботься о детях. – Он отклонился, чтобы увидеть ее лицо. – Позаботься о Фрэнки, о Дженне и обо мне, детка. Сможешь?

Если бы она была в этом уверена! Мишель кивнула.

– Мы победим, – притянув жену к себе, хрипло сказал Фрэнк. – Обещаю. Я сумею вас защитить. – Внезапная дрожь его голоса ранила Мишель в самое сердце. – Только не бросай меня, – умоляюще выдохнул он. – Прошу, Ми­шель, не бросай меня!

ГЛАВА 24

Пустив горячую воду тонкой струйкой, Джада отмока­ла в ванне. Обычно она предпочитала душ – быстро и удобно. Но сейчас, в зловеще-пустом доме, эта комнатка казалась единственным безопасным местом. Лишь здесь, в ванне, до краев наполненной горячей водой, стихала дрожь в руках, хотя карусель мыслей продолжала кружиться.

Любой сторонний наблюдатель, должно быть, принял бы ее за ненормальную: виданное ли дело – пять раз за день принимать ванну? Но Джаду тянуло сюда как магнитом; она погружалась по самую шею в очень-очень горя­чую, насколько выдерживало тело, воду и сидела до тех пор, пока отупение не сменялось лихорадочной жаждой деятельности, вытягивавшей ее из ванны. Тогда она опять вытиралась, опять одевалась, опять принималась за до­машние дела – и бросала, так и не закончив. Или опять щелкала кнопками телевизионного пульта, чтобы через час вновь оказаться в ванне, повернуть кран и пустить воду.

Счастье еще, что у нее выдался перерыв между купа­ниями в тот момент, когда мама позвонила с Барбадоса, исполняя их ритуал еженедельной телефонной связи. Го­лос матери проливал бальзам на исстрадавшееся сердце Джады, но она не решилась посвятить родителей в кош­марные перемены в своей жизни. Когда мама позвала к те­лефону внучат, Джаде пришлось сочинить детский пикник у соседей, куда отправились Кевон с Шавонной. Она наде­ялась, что господь простит ей эту ложь во спасение. Насчет местопребывания Клинтона ей не пришлось сочинять не­былицы: своего мнения о нем родители не изменили и ни­когда о нем не спрашивали.

Джада любила мать, не хотела ее тревожить и волно­вать, но главное – она не хотела признавать правоту роди­телей. Сейчас Джада это отчетливо понимала и горько со­жалела о том, что не решилась на признание. Мама ведь всегда хотела ей только добра, только самого лучшего… а ее дочь со своей распроклятой гордостью и ослиным уп­рямством не пожелала открыть душу перед самыми родны­ми людьми. Гордость – вот ее порок.

Пытаясь хоть чем-то оправдаться, Джада решила, что ей просто нужно время. Да, всего лишь немного времени. Она найдет в себе силы поделиться с родителями, как только вновь увидит своих малышей. Пусть ей вернут детей; больше ничего не нужно. Она сменит замки, вы­швырнет вон вещи Клинтона и память о нем, привыкнет к мысли и приспособится к роли матери-одиночки. А уж ма­ма не станет судить дочь слишком строго, хотя ни в их семье, ни в общине разводы никогда не приветствовались. Джада была уверена в том, что мама даже не напомнит ей о своем пророчестве насчет низкой, подлой натуры Клинтона.

Ожидание встречи с детьми тянулось невыносимо долго, облегчение наступало только в горячей воде. Неда­ром она Водолей по знаку Зодиака. Вообще-то, Водолей – знак воздуха, но Джаде это всегда казалось неправильным; Водолей должен быть знаком воды. Она вдруг вспомнила скалистые островки в Карибском бассейне, и ей мучитель­но остро захотелось оказаться дома, у родителей. Не в Аме­рике, а на Барбадосе, где она, собственно, никогда и не жила, а лишь приезжала погостить. Все равно ее дом там!

Там она была бы в безопасности, была бы счастлива… с мамой, папой и своими малышами.

Прошлая ночь, самая длинная ночь в ее жизни, вымо­тала Джаду до предела. Она бродила из одной пустой ком­наты в другую, по пути то включая свет, то выключая – и так по кругу, до бесконечности. Пустые детские наводили на нее страх, кухня казалась запущенной, а гостиная – слишком большой для нее одной. Но сильнее всего отвра­щала спальня. Она ни за что не легла бы в постель, кото­рую столько лет делила с Клинтоном, поэтому прикорнула на диване в гостиной, проснулась в пять и с тех пор не на­ходила себе места.

Недолго осталось. Скоро ты увидишь детей.

Кареглазой Ромаззано-Уэйкфилд из Кризисного цент­ра как-то удалось за один день добиться встречи с судьей по семейным делам и получить разрешение на общение с детьми. Джаде же удалось остановить выплату по чеку Брузмана и отозвать заявление о ссуде. Бесплатный адво­кат, как выяснилось, может быть не менее толковым – и, уж во всяком случае, куда более сострадающим – чем тот, чьи гонорары исчисляются цифрами со многими нулями. Конечно, два часа дважды в неделю, отведенные судьей для общения матери с детьми, выглядели смехотворно и оскорбительно, но Джада все равно была на седьмом небе от счастья.

Научиться бы ей плакать – говорят, боль со слезами уходит… Джаде пришло в голову, что ее тяга к горячей воде служит своего рода заменой слезам. За прошлый вечер, всю ночь и утро она не проронила ни слезинки; тишину в пустом доме нарушали лишь голоса и музыка из телевизо­ра да звук льющейся воды.

Ну и, конечно, телефонные звонки. Кроме мамы и Энджи, звонила еще Мишель. Два раза звонила, да благо­словит ее господь! Сначала приглашала на ужин, а позже, незадолго до полуночи, просто справлялась о самочувст­вии. Судя по голосу, подруга была расстроена не меньше самой Джады, но Мишель ведь вообще гораздо эмоцио­нальнее. Напоследок она предложила переночевать у Джа­ды и даже попыталась пошутить:

– За детьми и Фрэнк может присмотреть, а я составлю тебе компанию, чтобы тишина не давила. Ты ж меня зна­ешь, я молчать не стану.

Джада оценила заботу и была очень благодарна Ми­шель за внимание, но все равно отказалась. Уж лучше страдать в одиночку, чем на глазах у другого, даже ставше­го близким, человека. К тому же пора привыкать к одино­честву.

Она взглянула на часы и решила, что можно начинать одеваться. Выбравшись из ванны, Джада наскоро вытер­лась полотенцем, прошла в спальню и распахнула дверцу шкафа. Хотелось бы знать, что положено надевать на сви­дание с официально украденными детьми? Ее выбор пал на плотные брюки защитного цвета и свитер с латиноамери­канскими мотивами. Удобно и вместе с тем респектабель­но, а ей сейчас важно не ударить перед Клинтоном в грязь лицом. Она как раз взялась за расческу, когда в первый раз за утро подал голос телефон.

Джада ринулась к аппарату, холодея от ужаса и переби­рая самые невероятные, страшные причины звонка: Клин­тон отказался приводить детей; судья отменил свое решение; кто-нибудь из малышей попал в больницу. Руки снова затряслись, но Джаде как-то удалось схватить трубку и поднести ее к уху.

– Ал-ло? – прохрипела она, с трудом выдавив первый звук за много-много часов.

– Джада? – взволнованно произнес голос Мишель. – Ты здорова?

– Физически – да. За мозги не поручусь.

– Хочешь, я тебя отвезу?

– Нет. До дома свекрови я и сама как-нибудь дорулю. А ты можешь поехать следом, чтобы убедиться, что я не убила ни Клинтона, ни его мать.

– У тебя есть пистолет? – вскинулась Мишель. Ну не прелесть ли? Сама наивность и доброта!

– Нет у меня никакого пистолета. Много ты знаешь менеджеров провинциальных банков, и чернокожих в придачу, которые держали бы под рукой оружие? Посове­туй-ка мне лучше вот что, подруга: как вести себя с детьми? Я ведь понятия не имею, что им наплел Клинтон. И еще – что мне с ними делать? Домой везти – времени не хватит. Дорога как раз два часа и займет.

– Скажи им главное – что ты их очень любишь и что скоро все закончится. Своим я только об этом и твержу. Скажи, что вы с папой поссорились, но ты их заберешь, как только сможешь. Да, и неплохо было бы разузнать про их житье-бытье: в какую школу ходят, кто готовит и всякое такое.

– Верно, – согласилась Джада.

– Кстати, ты их вещички любимые сложила? Маечки, тапочки, тарелочки?..

Джада тяжело вздохнула.

– Если б ты знала, как не хочется увозить их вещи! – призналась она. – Своими руками, кажется, отнимаю у малышей этот дом и отдаю их в чужой.

– Ох, Джада, Джада. Без тебя им там так плохо! А тебе без них… Боже, как тебе, должно быть, одиноко и страшно!

– Ты не представляешь.

– Представляю, дорогая. Поверь мне, представляю.

– Ого! Почти двенадцать. Мне пора, Мишель.

Джада повесила трубку, быстренько обулась и загляну­ла в сумочку. Все было на месте, начиная с ключей от ма­шины и кончая кремом для губ. Она взяла приготовленную с ночи дорожную сумку с детскими вещами и во всеору­жии – за исключением, увы, собственно оружия – напра­вилась к гаражу.


Клинтон заставил ее проторчать перед домом двадцать минут, прежде чем соизволил наконец появиться с Шерили на руках и Кевоном с Шавонной по бокам. Джада не смогла заставить себя выбраться из машины и подойти к нему – не иначе как из страха задушить голыми руками. Поэтому она лишь открыла переднюю и заднюю дверцы. Шавонна тут же плюхнулась рядом с ней, а Кевон, пыхтя, перелез через сиденье для грудничков и устроился сзади.

– Ты опоздал, – заявила Джада мужу. – Я привезу их ровно на столько же позже: в двадцать минут пятого.

Клинтон не произнес ни слова. Джада выискивала на его лице хотя бы следы сожаления или стыда, но на нем было написано не больше, чем на бумажном пакете для овощей. Усадив Шерили в сиденье, он захлопнул дверцу, и в то же мгновение Шавонна повисла у Джады на шее. Гос­поди, ее девочка, уже год как воспылавшая презрением к «телячьим нежностям», сама обняла маму! Джада стиснула дочь в объятиях и прижалась губами к ее щеке.

– Привет, ребята! Сегодня гуляем?

– Через два часа чтоб были дома. – Клинтон демон­стративно посмотрел на часы.

Не удостоив его ответом, Джада вдавила педаль газа в пол и с громадным удовольствием, хотя и с риском для колес, унеслась прочь от человека, который разрушил ее жизнь.


– Хочу чипсы, хочу чипсы, хочу чипсы! – безостано­вочно вопил Кевон.

Джада затормозила на парковке у «Макдоналдса», вы­ключила двигатель и сделала глубокий вдох.

– А кетчуп не хочешь, кетчуп не хочешь, кетчуп не хо­чешь? – пропела она, повернувшись к сыну. Иногда помо­гает, если включаешься в их игру.

Кевон улыбнулся, в полном восторге, что мать приняла его правила.

– Нет, не хочу; нет, не хочу; нет, не хочу! – Он захихи­кал.

– В «Макдоналдсе» вся пища вредная, – неожиданно заявила Шавонна.

«Господи, только этого не хватало! – в смятении поду­мала Джада. – Что это – влияние Тони?»

– Ну, да-а! – протянул Кевон. – А сама опять слопа­ешь половину моих чипсов!

– Так. Ну все, довольно. – Джада была в шоке. И по­чему они грызутся беспрестанно?

Уже устраивая Шерили в высокий стульчик в кафе «Макдоналдс», Джада заверила сына, что его порция нико­му другому не достанется. Бедняжка Кевон. Сестра стар­ше, сильнее, знает больше, вечно его поправляет и почти всегда оказывается права. Не так ли и зарождается муж­ская антипатия к женщинам умным и сильным? Но ведь не все они росли со старшими сестрами! У Клинтона, во вся­ком случае, никакой сестры не было, даже младшей.

– Садись, милый. – Джада кивнула на стульчик, и малыш послушно вскарабкался на желтое пластмассовое сиденье.

– Я хочу сидеть рядом с мамой! – угрожающе повысив голос, заявила Шавонна.

Непрекращающиеся стычки между детьми раздражали Джаду, но материнское сердце растаяло. Сама того не осознавая, Шавонна снова обнаружила свою любовь!

– Вы оба можете сесть рядом со мной, – пресекла Джада военные действия на корню, – но тогда Шерили придется усадить напротив, и вы будете помогать мне ее кормить.

– Ой, да она ничего и не будет, – махнул ручонкой Кевон. – Пошвыряет все на пол, только и делов!

– «Только и делов» не говорят, милый, – машинально поправила Джада. С каких это пор ее мальчик начал ковер­кать язык? Не иначе влияние свекрови. – Присмотри за Шерили, – обратилась она к старшей дочери, – пока я куплю вам «Хэппи Милз».

– Ладно, мам. – Шавонна кивнула, удовлетворенная.

– Кевон, а ты следи, чтобы никто не утащил наши сумки, договорились? – Взглянув на очереди к стойкам, Джада достала книжки-раскраски «Улица Сезам» и пачку фломастеров. Будет чем руки занять, а то, не дай бог, пере­дерутся. – Кто лучше раскрасит – тому приз! Начинайте, а я скоро вернусь.

Проходя мимо сына, она чмокнула его в макушку.

– И меня, мам! Меня тоже!

Джада улыбнулась и, конечно, исполнила просьбу, от­метив при этом, что волосы у Шавонны не слишком чис­тые. Когда ей, хотелось бы знать, мыли голову? Настроение Джады падало с каждой секундой. Клинтон, мерза­вец! Самого под душ не загонишь, и детей тому же учит. А чем, интересно, их там кормят? И кто готовит – Клинтон? Курам на смех! Свекровь?..

Встав в очередь, Джада со вздохом обвела взглядом ус­тавленное столиками кафе. Сама она терпеть не могла «Макдоналдс» и ему подобные забегаловки, но что еще можно было придумать? В парк детей не потащишь – слишком холодно; детского визга на какой-нибудь из кры­тых игровых площадок она бы в таком состоянии не выне­сла… Пришлось перед «Макдоналдсом» прогуляться по центральному пассажу Кросс-Каунти, полюбоваться на уголок Сайта-Клауса. Дети, конечно, были в восторге, а Джаде хотелось одного – увезти их домой, забраться со всеми тремя в постель, почитать книжку, пошалить вмес­те, защекотать до слез или просто посмотреть телевизор. Но эти чертовы два часа… Время поджимало, поэтому и ог­раничились пассажем с «Макдоналдсом». По сути, Джаде до сих пор не удалось по-настоящему поговорить с ребята­ми; она не знала, с чего начать, и уж тем более не догады­валась, чем Клинтон объяснил это внезапное бегство из дома.

Джада оглянулась, чтобы проверить, как там дети. Шерили окончательно проснулась и занялась своей раскрас­кой, с энтузиазмом раздирая ее на клочки и запихивая, сколько влезет, в рот. Кевон, забравшись с ногами на стул, размашисто чиркал в книжке фломастером, ну а Шавонна, понятно, трудилась над картинкой прилежно и аккуратно, от усердия высунув язык.

Джада дождалась заказа и с фирменными пакетами, полными холестерина и сахара, вернулась к своим изголо­давшимся детям.

– Ну-ка, ну-ка, – сказала она, опуская на стол пакеты и складные коробочки «Хэппи Милз», – посмотрим, чей рисунок лучше. Победителю – приз, не забыли?

– Мой лучше! – завопил Кевон. – Мой, мам, посмотри! Большая Птица, как, впрочем, и почти все оставшееся пространство страницы, сияла аквамарином.

– Здорово, – оценила Джада. – Складывайте фломас­теры, убирайте книжки – и кушать.

Она придвинула каждому его порцию и, пока двое старших хрустели бумагой, разрезала гамбургер на малень­кие кусочки для Шерили. За едой, слава богу, распри были забыты, и Джада, не в силах даже смотреть, как напихива­ются готовой гадостью ее дети, отхлебывала кофе и коси­лась на часы. Осталось двадцать восемь минут. Кто бы мог подумать, что это свидание дастся ей с таким трудом?..

– А моя Птица немножко похожа на тетю Тоню, – не­ожиданно сказал Кевон.

На тетю Тоню? Что это еще за тетя Тоня?! Джада едва сдержала бешеное желание изодрать книжку и взвыть во все горло. Стиснув кулаки на коленях, она сделала глубо­кий вдох, сунула в пухлый рот Шерили очередной ломтик картошки и перевела взгляд на сына.

– У тебя нет никакой тети Тони, милый, – спокойно возразила она.

Кевон поднял на нее простодушные черные глаза.

– Это наша няня. Так папа сказал.

– Вот еще! – возмутилась Шавонна. – Я что, ребе­нок? Мне няня не нужна. – Она подняла голову. Джада уловила мелькнувшие в глазах дочери боль и сомнение, и у нее сжалось сердце. – Миссис Грин, – добавила Шавон­на. – Я зову ее миссис Грин. Ты ее знаешь. Ну, та, что мы в церкви видели. Присматривает за малышами. – Девочка отвела взгляд.

– А Шерили кто нянчит? – Джада сознавала, что пы­тать детей вопросами – против правил, но у нее не было другого выхода.

– Тетя Большая Птица! – одарив Джаду лукавым взглядом из-под ресниц, сообщил Кевон и залился сме­хом.

– Мне плохо без моих вещей, – пожаловалась Шавон­на. – Свитера синего, рюкзачка с котятами… Сразу свитер надену, когда домой приедем.

– Да-да! – подхватил Кевон. – Поехали домой! Решив, что с ленчем покончено, Шерили потянулась к маме. Джада с улыбкой обошла стол, вынула малышку из стульчика и усадила к себе на колени. Ревнивец Кевон, по­чувствовав себя несправедливо забытым, немедленно со­скочил со своего места и притулился к маминому плечу.

– Кое-что из ваших вещей я привезла. – Джада доста­ла из сумки тапочки Шавонны. Дочь вскинула голову; между черных бровок пролегла недоуменная морщинка, точь-в-точь как у самой Джады.

– Зачем они мне здесь, мам? Дома надену.

– Я устал, – сообщил Кевон. – Поехали домой. Хочу с Фрэнки поиграть!

Только теперь Джада сообразила: ни Кевон, ни Шавонна понятия не имеют о том, что происходит. Клинтон в очередной раз предал не только жену, но и детей. Ребята уверены, что сейчас заберутся в «Вольво» и отправятся домой. О господи! Еще одну обязанность Клинтон перело­жил на ее плечи – и какую! Ну как им объяснить? Что она им может объяснить? Что папуля у них – законченный эгоист, которому наплевать на собственных детей? Что они стали пешками в дурацкой игре взрослых?

Джада обвела взглядом прелестные чумазые личики и на мгновение закрыла глаза, покрепче прижав к себе Кевона.

– Послушайте меня, мои хорошие. Папа хочет, чтобы вы вернулись к нему, поэтому домой мы сейчас поехать не можем.

– Но я не хочу возвращаться! – заныл Кевон.

– Я тоже. Мне не нравится у бабушки, мам, – добави­ла Шавонна. – Почему мы так долго у нее живем?

Подлец! Мог бы сочинить что-нибудь. Хоть бы предупре­дил детей…

– Дело в том, что мы с папой немножко поссори­лись… Вернее, очень сильно поссорились, и он хочет, что­бы вы пожили с ним.

– А я не хочу! – повторила Шавонна и оттолкнула руку матери. Кевон, уронив голову, расплакался. – Не хочу, понятно? Бабушка, кроме сандвичей, ни черта де­лать не умеет. Миссис Грин я ненавижу, ее дом ненавижу! Поехали к нам домой!

Шавонна перешла на крик, посетители стали огляды­ваться. Впрочем, Джаде было наплевать, что подумают чужие ей люди. Дети – вот ее единственная забота. Но как им объяснить? Как объяснить шестилетнему мальчугану, девочке-подростку и тем более младенцу, почему мама будет посещать их дважды в неделю? Да еще за девятнад­цать оставшихся до конца свидания минут?

– Вот что, ребята. Сейчас мне срочно нужно на работу, а когда вернусь, мы все решим, идет? – Джада поежилась от подозрительного взгляда Шавонны. – Быстренько в машину! По дороге поговорим.

– Хочу домой! – не двигаясь с места, продолжал ску­лить Кевон.

Джада поднялась с Шерили на одной руке и второй подхватила сына под мышку.

– Возьми сумки, – бросила она Шавонне и зашагала к выходу, от всего сердца надеясь, что старшая не станет брать пример с брата и капризничать.

ГЛАВА 25

Невероятно, но с тех пор, как Энджи «временно» въе­хала в кабинет Карен Левин-Томпсон, свободного места там стало еще меньше, а гора папок – еще больше. Мама опять оказалась права. Энджи работала как заведенная. Периоды минутной жалости к себе еще случались, но, по большому счету, ее летаргия улетучилась. Целыми днями теперь она была до того зла (и занята по горло), что по ночам к ней не шел сон.

Команда в Центре подобралась на славу: все до единой женщины были милы и умны, мужчины – один гей, вто­рой счастливо женатый – преданы делу не меньше своих очаровательных коллег. Юрист-общественник Билл ока­зался сущим смерчем в человеческом обличье с неиссякае­мым запасом шуток и шоколадок на случай особо тяжкого дела. Адвокат Майкл Раис сочетал в себе галантные манеры и острый ум. Будучи выпускником Йеля, он бы должен был быть препротивнейшим типом, но, как известно, нет правил без исключения.

К тому же Энджи обнаружила, что ей страшно нравит­ся работать вместе с мамой. Впрочем, вместе – громко сказано, они не так уж часто и сталкивались в коридорах Центра. Сбор средств, административная работа, судебные заседания отнимали все время Натали, однако она не за­бывала если не заглянуть, то хотя бы по телефону спра­виться о делах дочери. Энджи привыкла к этим «сеансам» общения и часто ловила себя на том, что ждет встреч с ма­терью.

Объем работы в Центре был неимоверно велик, но Энджи это даже радовало, поскольку вместо мыслей о соб­ственном жалком существовании она могла сосредото­читься на судьбах других женщин, на решении их куда более сложных проблем. Да, она бежала от боли и тоски, но что плохого в таком бегстве? В конце концов, кино и те­левидение преследуют ту же цель, разве нет?

Сейчас перед ней лежала раскрытая папка с делом Джексона против Джексон. Обычное, казалось бы, дело, с манипуляцией детьми и подлыми требованиями. В Нидхэме Энджи сочла бы его ниже своего достоинства, но сей­час, после всего пережитого, эта история почему-то осо­бенно тронула ее сердце. Возможно, причиной тому была невидимая ниточка симпатии, протянувшаяся между ней и Джадой Джексон на первой же встрече, а возможно – лег­кая зависть к очевидной взаимной преданности двух таких разных подруг.

О своей «подруге» Энджи даже не вспоминала. Не по­зволяла себе вспоминать. Да и была ли дружба? Лиза, ско­рее всего, просто-напросто использовала Энджи как трам­плин, чтобы подобраться к Рэйду. Энджи умерла бы от унижения, если позволила бы себе задуматься о том, чем делилась с Лизой…

Итак, дело Джексона против Джексон. Энджи ужасала тактика, выбранная адвокатом истца, Джорджем Крескином. Когда она впервые представила это дело на ежене­дельном совещании юристов Центра, Майкл и Натали многозначительно переглянулись. Крескин, судя по всему, был в округе скандально известным типом.

– Хорошенькое начало, – протянул Майкл Раис.

– Здорово повезло Энджи! – хохотнул Билл. Здорово не повезло Джаде Джексон. Через полчаса Энджи ожидала встреча с ней и обсуждение деталей их стратегии. Клинтон Джексон подал ходатайство всего лишь на временную опеку и временное содержание для детей, но одновременно он подал также ходатайства на вы­селение жены из дома и на полную оплату ею судебных из­держек. Дьявольский замысел! Самое настоящее объявление войны.

– Будь осторожна, – предупредила Натали. – На мо­ей памяти подобные жесткие меры предпринимались только женщинами, и обычно дело заканчивалось приказом о запрете мужу приближаться к детям. – Натали пролистала страницы дела. – Ничего себе! Требует дом, детей, содер­жание себе и детям, выплату судебных издержек. Она что, очень богата?

– Вовсе нет. Работает менеджером в банке. А он много лет сидел у нее на шее, да еще и изменял в придачу. Хуже наказания для женщины не придумаешь, но доказать это нелегко.

Натали вздохнула:

– Ненавижу. Ненавижу, когда они такое творят. Что ж… Объясни миссис Джексон, через что ей придется пройти, чтобы развязаться с этим типом. Суд по семейным делам наверняка еще и соцработника привлечет. – Она покачала головой. – Бедняжка. Уж он постарается выжать из нее все соки. Угости ее ленчем, Энджи, возьми мелочь из кассы у Билла. Боюсь, миссис Джексон не скоро сможет себе по­зволить лишний гамбургер.


– Я повидалась с детьми. Спасибо. Огромное вам спа­сибо! – сказала Джада Джексон, усаживаясь напротив Энджи в ее крохотном кабинете.

– Не стоит благодарностей. Стандартная процедура. Я всего лишь составила ходатайство и разыскала судью по семейным вопросам, который согласился задержаться в пятницу допоздна.

– Огромное спасибо, – повторила Джада. – Но… вы не могли бы попросить его увеличить время? Два часа – просто смешно! И еще – дети просятся домой. Это можно как-то устроить? У бабушки им плохо. – Она помолчала, опустив голову, и, собравшись с силами, снова посмотрела на Энджи. – Когда вы сможете вернуть мне детей?

– Видите ли, миссис Джексон, все гораздо сложнее, чем кажется, – осторожно начала Энджи. – Вместе с ис­ковым заявлением ваш муж подал в суд еще несколько хо­датайств. Вы читали документы?

Джада кивнула:

– Я там не все разобрала, поэтому и обратилась к вам. Не понимаю, что тут уж такого сложного. Я на все готова. Развод? Ради бога. Он мне изменил, и, наверное, не в пер­вый раз. Мы прекрасно проживем и без него. На еду для себя и детей и на дом я всегда заработаю. Пусть вернет мне моих ребят – и свободен. Нет проблем.

– Видите ли… – повторила Энджи. – Проблема-то, похоже, есть, и серьезная. Он потребовал временной опеки…

– Только чтобы насолить мне! – воскликнула Джа­да. – Дети его не интересуют. Это просто способ ударить побольнее. Я знаю Клинтона как облупленного. Ответст­венность не в его интересах. Он совершенно безответст­венный тип.

Энджи задумчиво похлопала по открытой папке.

– Безответственный мужчина? Ну, надо же, какая ред­кость!

Джада криво усмехнулась:

– Угу. Держу пари, в вашей практике вы с подобным ни разу не сталкивались.

– Точно. – Энджи кивнула. Шутки шутками, однако ее клиентку ждало потрясение. Джада Джексон наверняка не понимала, что хитроумный Крескин расставил немало смертельно опасных юридических капканов. – Видите ли, миссис Джексон… Можно на «ты»? Видишь ли, Джада, в ходатайстве идет речь лишь о временной опеке, но твой муж непременно пойдет дальше и потребует постоянную. Кроме того, он ходатайствует о взыскании алиментов на себя и детей.

– Знаю. Но судья ведь поймет, как это нечестно, прав­да? Я кормила и детей, и его только для того, чтобы сохра­нить семью. Но раз семья разрушена, я этого делать не стану.

– Судья может принять и другое решение, – насколь­ко могла мягко возразила Энджи. – Плохо то, что сущест­вует прецедент. Считается, что ты была в семье кормиль­цем, а твой муж вел домашнее хозяйство.

– Вел домашнее хозяйство?! Дa с ним возни и хлопот было больше, чем с детьми! Он не помогал ребятам с уро­ками, не кормил, не убирал за ними, не…

Отметив кое-что в блокноте, Энджи остановила ее ти­раду.

– Я тебе верю, но поставь себя на место судьи. Он уви­дит женщину, которая каждое утро без четверти шесть по­кидала свой дом и детей. По крайней мере, так сказано в иске. Это правда?

– Да. Ровно без четверти шесть. Но только для прогул­ки с подругой. Потом я возвращалась, готовила детям за­втрак и собирала их в школу.

– Хм-м… В иске об этом, само собой, ни слова. Зато там сказано, что ты отсутствовала с раннего утра до позд­него вечера, дети росли практически без матери и постоян­но подвергались оскорблениям с твоей стороны. Супруг тоже. Кроме того, ты водила дружбу с преступными эле­ментами и даже приглашала их в дом.

– Чт-то?.. – ахнула Джада. – Бог мой! Это он о Ми­шель!

На глазах у Энджи ее клиентка вдруг сникла, словно лишившись последних сил и надежды. Жуткое ощущение. Энджи показалось, будто она сама выбила у несчастной женщины почву из-под ног. Она, а не ее муж-подонок.

– Не надо так, Джада! – Энджи подалась к ней через стол. – Я понимаю, что все это ложь. Он пытается тебя оболгать, но мы дадим отпор. И победим.

Джада недоверчиво взглянула на нее.

– Победим? Думаешь, ты сможешь выиграть?

– Только с твоей помощью. Придется собрать немало показаний, но я сделаю все, что в моих силах, обещаю. Найдем свидетелей, готовых за тебя поручиться, вызовем священника из общины, докажем измены мужа и его пол­ную неспособность содержать семью. Джордж Крескин – та еще штучка, но мы с ним справимся.

– И сколько это будет стоить? У нас ведь… у меня все средства уходят на детей и оплату дома.

Энджи сделала глубокий вдох. Боже, боже, и зачем я только взялась за эту работу?

– Проблема в том… Видишь ли… Центр готов вести твое дело за символическую плату, но, боюсь, у Джорджа Крескина расценки немножко другие.

– Крескин? – переспросила Джада. – Адвокат Клин­тона? А мне-то что за дело до его расценок?

– Одно из ходатайств содержит требование полной выплаты судебных издержек…

– И что? Пусть Клинтон и выплачивает.

–…полной выплаты судебных издержек ответчицей, поскольку у истца отсутствует источник средств существо­вания.

Вскочив со своего места, Джада грохнула кулаком по столу:

– Это незаконно!

– Это неправильно. Но, к сожалению, абсолютно за­конно.

– Значит, я… должна платить его адвокату?!

– Пока нет. Ты просто должна быть готова к тому, что в ходе слушаний Крескин будет просить судью взыскать с тебя все издержки. Это еще один пункт из тех притязаний, которые нам нужно оспорить, – вместе с временным со­держанием супруга, алиментами на детей и, самое главное, опекунством. А, кроме того, твой муж требует, чтобы ты ос­тавила дом ему и детям.

Джада металась по свободному пятачку в центре каби­нета.

– А еще кому? Его матери, которая разведет там сви­нарник? Да она постельное белье меняет раз в год, если не протирает до дыр! А может быть, Тоне, переспавшей с по­ловиной округи? Ноги ее не будет в моем доме! Собствен­ными руками спалю его, но их не пущу!

– Ну, до поджигательств, я надеюсь, дело не дойдет, однако работы предстоит немало. Во-первых, собрать гору свидетельств. Во-вторых, тебе придется заполнить сотни анкет и подписать сотни документов. Ты должна будешь предоставить полную информацию о доходах, кредитах, стоимости дома и прочих ценностей, если они имеются. Затем мы составим встречный иск и, соответственно, встречные ходатайства к истцу. Нам нужно подготовиться и к беседе с представителями соцслужб, а их вопросы могут быть очень и очень заковыристыми. Словом, много чего придется сделать, причем быстро.

– Послушай, Энджи, – пробормотала Джада. – Клинтон не такой плохой. Честное слово, он совсем не чу­довище. Давай отдадим ему дом, раз уж он хочет! В конце концов, он построил его собственными руками. Не довел до конца, правда, но, может быть, достроит для Тони. Пусть отдаст детей, а я отдам дом. Я согласна на такую сделку.

Энджи опустила взгляд на документы.

– Клинтон, возможно, и согласился бы, но вот Крескин… сомневаюсь. Он жесток и не любит идти на компро­миссы. Счета выставляет немыслимые, ничем не гнушает­ся. Мне рассказали, что однажды он забрал у клиента дом в счет своего гонорара. Давай не будем менять тактику. Биться так биться! Объявим войну этому мошеннику… двоим мошенникам, если уж на то пошло, – и уложим их на лопатки. Вот увидишь, все будет хорошо. Потом. Но будь готова к тому, что сначала все будет очень, очень плохо. – Только сейчас, вновь подняв взгляд на Джаду, Энджи поняла, до чего она красива. – Выдержишь? Сил хватит?

– Не сомневайся.

– Вот и отлично. В таком случае позволь пригласить тебя на ленч.

Джада удивленно вскинула брови.

– А это не будет слишком ощутимый удар по твоему карману?

– Я тут ни при чем. В Центре есть специальная касса, и кое-какая выданная оттуда мелочь вот-вот прожжет мне карман. – Энджи поднялась из-за стола.

– Но тогда… может, мы и Мишель, мою подругу, при­гласим? – осторожно поинтересовалась Джада. – Она ждет в машине. Если бы не она, мне ни за что бы все это не вынести.

– Ну, конечно! Только… Мы ведь будем говорить о твоем деле. Ты не против, чтобы она слушала?

– А чем, как ты думаешь, мы с ней занимаемся целыми днями? – фыркнула Джада. – Она знает не меньше моего.

Энджи понимающе кивнула:

– Тогда ладно.

По пути к стоянке Джада в двух словах посвятила Энджи в недавние события, потрясшие жизнь ее подруги.

– Она так добра ко мне, а ведь у нее и самой проблем по горло.

Энджи вдруг представила, что где-то там, в небесах, скопился океан страданий, готовый пролить свои скорб­ные воды на ни в чем не повинные головы. Может, озоно­вые дыры виноваты? Может, через них и просачиваются проблемы, попадая, как птичий помет, на любого, кто не успел увернуться?

Мишель, та самая длинноногая блондинка, с которой Джада приходила в первый раз, не сразу очнулась от транса. Джаде пришлось пару раз стукнуть по стеклу, прежде чем она выбралась из машины, сжимая в руке на­сквозь мокрый носовой платок.

– Энджи пригласила нас на ленч! – преувеличенно ра­достно сообщила Джада. – Проверим, смогу ли я прогло­тить хоть что-нибудь. С тех пор как Клинтон увез из дому детей, у меня кусок в горло не лез, – объяснила она Энджи.

– Мне бы так! А я недавно купила костюм – десятого размера, представляете? – и сегодня с трудом «молнию» застегнула.

Разумеется, Энджи догадывалась, почему у нее исчеза­ет талия. Вернее, точно знала. За последние два дня она ис­пробовала пять разных тестов на беременность, и все дали положительный результат. Джада с Мишель устроились напротив нее, и, когда Джада повернулась с каким-то во­просом к подруге, в голове у Энджи словно что-то щелкну­ло. Недаром ее мучило странное ощущение, что она давно знает свою клиентку.

– Вы вместе гуляете! – воскликнула Энджи. – Я вас каждое утро вижу, когда вы проходите мимо моего дома.

– А который твой? – уточнила Джада.

– Собственно, не мой, а отца… В самом конце улицы Вязов.

– Вот тебе и женушка из России! – бросила Джада по­друге. – Мы знали, что там поселился холостяк лет пяти­десяти, – объяснила она Энджи. – А когда заметили тебя в окне, решили, что он завел себе молоденькую курочку.

– Да нет, завел он не такую уж молоденькую дочечку. Впрочем, без курочки тоже не обошлось – он завел ее сразу после развода, и она его ободрала как липку.

Они сделали заказ, и Джада кратко изложила Мишель суть требований Клинтона:

– Представляешь, он требует дом, опекунство над детьми, содержание себе, алименты детям и оплату своего адвоката. И все за то, что я такая плохая мать. Вместо того чтобы заниматься детьми, творила черт знает что – проти­рала штаны в банке и прогуливалась по округе. В проме­жутках, само собой, между сексуальными оргиями, педикюрным кабинетом и бесконечными великосветскими коктейлями.

Мишель в ужасе посмотрела на нее, и Энджи сделала попытку отвлечь подруг от грустных мыслей.

– Отгадайте, почему собаки лучше мужчин? – До­ждавшись лишь недоуменных взглядов, она сама же отве­тила: – Потому что если собаки нашкодят, то чувствуют себя виноватыми.

Мишель и та рассмеялась.

– А я, честно говоря, считала по-другому: собаки лучше мужчин, потому что никогда не тащат в твою по­стель чужих… сук, – захлебываясь от смеха, проговорила Джада.

– Ага. Не крадут детей и не требуют алиментов, – до­бавила Мишель.

– Да вы просто асы в этой игре, девочки! – оценила Энджи. – Мы в Центре постоянно так развлекаемся. Больше всего мне нравится такой вариант: собаки лучше мужчин, потому что не критикуют ваш выбор видеокассет.

– Собаки не бесятся, если ты зарабатываешь больше их. – Голос Джады дрогнул. – И не пытаются тебя разда­вить.

– Джада, – едва слышно шепнула Мишель, – это ужасно! Как он может?! После всего, что ты для него сдела­ла… – Глаза ее наполнились слезами.

Энджи смотрела на двух женщин, которым жизнь уст­роила испытание потруднее ее собственного, и завидовала тому, что они есть друг у друга. Как это, должно быть, замечательно – чувствовать рядом дружеское плечо! Ей не­вольно вспомнилась Лиза. Вот до чего может довести глу­пость. Ну почему она не нашла такую верную подругу, как Джада Джексон или Мишель? Должно быть, эти тоскли­вые мысли отразились на ее лице, потому что Джада, под­няв голову, остановила на ней долгий взгляд.

– Как насчет того, чтобы присоединиться к нашим ут­ренним прогулкам? – наконец спросила Джада. – Двой­ная польза: и вес сбросишь, и голова лучше работать будет. Не возражаешь? – Она повернулась к Мишель. Та пожала плечами; не то чтобы приглашение, но, по крайней мере, и не отказ.

– Было бы здорово! С удовольствием, – быстро согла­силась Энджи.

– На особое удовольствие не рассчитывай, – с невесе­лой усмешкой предупредила Джада. – Беседуем мы в ос­новном о мужчинах, собаках и способах выживания.

Энджи расхохоталась:

– Тогда принимайте меня в свою компанию, девочки. Я могу расширить ваш кругозор.

ГЛАВА 26

На прогулке следующим утром Джада бушевала, рас­сказывая Мишель о встрече с Клинтоном и детьми. Ми­шель была в ужасе.

– Ну? И как ты им в конце концов объяснила?..

– Последовала твоему совету. Сказала, что мы с папой поссорились. Потом пришлось соврать, что спешу на работу и что папа увез их, чтобы они немножко развеялись в другой обстановке.

– Поверили?

– Шутишь? Кевон разрыдался и все ныл, что ненави­дит «тетю Тоню». Тетю! Можешь себе представить? Она им такая же тетя, как я – сводная сестра принцессы Ди! – Джада запнулась. – А Шавонна одарила меня таким взглядом… таким…

Она замолчала, но Мишель продолжение и не требова­лось. Она знала, каково это – увидеть в глазах собственно­го ребенка немую ярость и обвинение в предательстве. Ми­шель уже столкнулась с этим и догадывалась, что столк­нется еще не раз, когда начнется процесс по «делу Руссо».

– Зачем же ты покрывала Клинтона? Нужно было объ­яснить им все как есть.

– Не сейчас. Вот когда топор, так сказать, правосудия снесет ему голову и дети вернутся домой – тогда и объяс­ню. Все, кроме его интрижки с «тетей». Это их не касает­ся. – Джада покачала головой. – Не знаю, откуда только силы взялись не расплакаться, как Шерили, когда отдавала ему детей!

Несмотря на жалость и сочувствие к подруге – а может быть, как раз из-за них, – Мишель не смогла заставить себя выложить Джаде всю правду о том топоре, что завис над ее собственной головой. О нет, она не боялась, что Джада отвернется от нее или посчитает их с Фрэнком ви­новными. Ее страх был холоднее, фатальнее… Словно где-то в глубине мозга захлопнулась тяжелая гаражная дверь, и она изо всех сил делала вид, будто за этой дверью ничего не происходит. «Не самый лучший из талантов – умение пря­тать голову в песок, – с горечью думала Мишель, шагая в ногу с Джадой к повороту на улицу Вязов. – Должно быть, наследство отмамочки».

– Знаешь, я придумала еще один ответ на вопрос, по­чему собаки лучше мужчин, – мрачно усмехнулась Джа­да. – Потому, что, если они взбесятся, их всегда можно усыпить. – В ее исполнении шутка прозвучала угрожающе.

– Какой кошмар, Джада! Слушай, ты сегодня выйдешь на работу?

– Что за вопрос? Я больше ни на что не гожусь, – ото­звалась та с горечью. – Без работы я точно сойду с ума, да и платить по счетам за меня никто не будет.

Мишель вздохнула:

– Сегодня у нас с Фрэнком назначена встреча у Брузмана, так что до полудня я не появлюсь. Прикроешь?

Джада кивнула:

– Срочных дел нет? Спрашиваю только потому, что придется принять на себя удар мистера Маркуса. Он до сих пор не отошел от той статьи в газете, но ты не переживай, с ним я справлюсь. А новых клиентов, если появятся, от­правлю к Анне. Пусть даст им бумажек заполнить поболь­ше. Она, конечно, тут же побежит докладывать Маркусу – давно уж зарится на твое место. Черта с два она его полу­чит!

Подруги расстались молча – Джада мрачная, как туча, Мишель еще мрачнее. Обеих ждал беспросветный, невы­носимо долгий день. Первой заботой Мишель было накор­мить детей и отправить в школу. Затем она выгуляла Поуки и принесла Фрэнку в спальню кофе. Пока собирались на встречу с Риком Брузманом, ни один не проронил ни слова.

Мишель оделась первой и вернулась на кухню, где тут же принялась мыть стойку, держа тряпку кончиками паль­цев, чтобы не испачкать рукава блузы. Появившийся на кухне Фрэнк устроился на высоком табурете у сухого конца стойки. Больше всего на свете Мишель хотелось не­медленно уничтожить на пластиковой поверхности темное пятно от его чашки, но она заставила себя отложить тряпку и присесть рядом с мужем.

– Фрэнк… Скажи, как все-таки это могло случиться? В чем тебя обвиняют? Они ведь ничего не нашли.

– И не могли найти! – отрезал он оскорбленно.

– Да, конечно… Тогда в чем тебя обвиняют? Как можно отдавать человека под суд, если против него нет ни­каких улик, кроме чьих-то голословных обвинений?

– Не знаю. Может быть, им просто не нравится фами­лия Руссо.

Терпение Мишель лопнуло. Она схватила тряпку и одним движением вытерла пятно, которое Фрэнк машинально развозил чашкой по поверхности стойки. Затем прополоскала тряпку – и вздрогнула, услышав у самого уха голос Фрэнка:

– Ты мне веришь, Мишель?

Мишель кивнула. Своему мужу она верила, но сомне­валась в Брузмане, прокуроре, судье, в возможности Фрэн­ка расплатиться с адвокатом и в собственной способности вынести предстоящий процесс.

– Поехали, а то опоздаем, – только и сказала она. Брузман заставил их ждать, а терпение никогда не было сильной стороной Фрэнка. Он метался по приемной, все больше разъяряясь.

– Сначала этот гаденыш убеждал меня, что мы разо­рим полицию и весь округ и сделаем кучу бабок. Потом утешил новостью об обвинении, будто это сюрприз на Валентинов день. А теперь еще и ждать меня заставляет! Тебя заставляет ждать! Да кого он из себя корчит?

Наконец на пороге приемной возникла секретарша и провела их по длинному коридору к кабинету своего шефа, куда Фрэнк вошел с таким видом, будто ему принадлежала здесь вся обстановка, включая хозяина. Проигнорировав диван, он упал в кресло, после чего Брузману оставалось только занять место рядом с Мишель. Она же, как только села, вцепилась в ручку дивана, как утопающий с «Титани­ка» за спасательный круг. И все равно боялась, что не удер­жится на поверхности.

– Н-да… Новости неважные, Фрэнк, – с ходу начал Брузман. – Однако…

Фрэнк не дал ему закончить.

– Как это вышло, черт побери, что ты не знал о тайном жюри присяжных?! – заорал он.

Маленький лощеный человечек многозначительно вскинул брови.

– Я ведь тебя предупреждал, что у них есть информа­тор. В противном случае копы не получили бы ордера на обыск.

– Но они ни черта не нашли! То есть… – Сделав над собой усилие, Фрэнк понизил голос и, искоса взглянув на Мишель, постарался успокоиться.

– Ясное дело, не нашли, – кивнул Брузман. – Но они не посмели бы арестовать тебя и твою жену, если бы не по­лучили от информатора – или, скорее, свидетеля – доста­точно серьезные улики. Я сказал тебе об этом, когда внес залог.

Что?! Мишель моргнула. Ни адвокат, ни Фрэнк не об­молвились ей об этом ни словом.

– Угу. А еще ты сказал, что нам нужна одна неделя и двадцать пять тысяч, чтобы покончить со всем этим! – прорычал Фрэнк.

– Свидетель? – тоненьким голосом повторила Ми­шель. До сих пор она не поднимала головы, но сейчас ос­мелилась посмотреть на Брузмана. – Свидетель чего?

– Того, в чем его обвиняют, – раздраженно, как сла­боумному ребенку, бросил тот.

– Но… что он может знать, этот свидетель? Что он мог видеть? – Мишель по-прежнему ничего не понимала. – Что это за свидетель?

– Насколько мне известно, обвинительный акт против Фрэнка является закрытым, – сообщил Брузман.

– То есть?

Адвокат не удостоил ее даже взгляда.

– У нас масса дел, Фрэнк. Сейчас неподходящее время для лекций по юриспруденции. Мне шепнули, что газетчи­ки узнают обо всем уже сегодня утром. – Брузман повер­нул голову к Мишель. – Вам лично ничто не угрожает, – сообщил он, как будто ее только и волновало, что собст­венная безопасность. – А значит, вы сможете свидетельст­вовать в пользу Фрэнка. Мы вас подготовим, но позже. В данный момент я всего лишь хотел предупредить о нача­ле процесса. Мы с Фрэнком сами сделаем все необходимое.

Мишель поняла, что после инструкций ее просто-на­просто выставят за дверь. Ну и наглец! Жену жалко, если она у него есть. Да что там жену – собаку его жалко!

– Итак, запоминайте, – вновь раздался голос Брузма­на. – Никаких интервью. Кто бы к вам ни обратился, на все вопросы у вас должен быть один ответ: Фрэнк Руссо ни в чем не виновен, он прекрасный отец, замечательный муж и честный человек. – Адвокат поднялся, взял со стола листок с несколькими печатными строчками и протянул Ми­шель.

За дуру меня принимает. Думает, что без шпаргалки не запомню. Она посмотрела на Фрэнка. Белый, как листок в ее руке, он поспешно отвел взгляд. Проглотив вопросы, которые так и рвались с языка, Мишель задала только один:

– Мне уйти, Фрэнк?

Тот молча кивнул, и Мишель так же молча вышла. Одна в безбрежном, как никогда опасном, океане жизни…

По дороге в банк она думала о детях. Если грянет на­стоящая буря, если пресса и телевидение опять поднимут шумиху, то для детей лучше было бы сменить школу. Но куда их перевести? В одну из ближайших частных школ? И что это даст Дженне? Новенькие всегда в центре внима­ния, а тут еще имя отца гремит на весь округ…

А что будет, если оставить их в этой школе? Нет, совер­шенно невозможно! Ребята едва оправились от прошлого потрясения, еще одно им не вынести. Тогда, может… Школа-пансион? Хороший пансион – вот что наилучший вариант для Дженны. Во-первых, грядущий скандал ее не коснется. Во-вторых… Да мало ли преимуществ! Говорят, в таких школах лучше поставлена спортивная подготовка, а Дженна всерьез увлеклась плаванием. Налечь на другие предметы ей тоже не помешает, тогда и колледж можно выбрать получше. Понятно, что расстаться с дочерью, от­лучить совсем еще ребенка от дома нелегко, но… так будет лучше для Дженны. А Фрэнки? О том, чтобы расстаться с ним, и речи быть не может!

Мишель едва не проскочила въезд на стоянку банка, полностью забитую машинами. Припарковаться пришлось в самом дальнем от служебного входа углу и без зонта бе­жать под внезапно начавшимся ледяным дождем. Ко входу она примчалась совершенно мокрая. Хорошо хоть здоро­ваться ни с кем не пришлось – коллеги все как один зани­мались клиентами.

Опасения Джады оказались излишними: отсутствие Мишель, похоже, прошло незамеченным. Она просмотрела на дисплее номера звонивших и заполненное без нее клиентом заявление о ссуде, когда перед ее столом возник рыжеловолосый бородатый субъект в непромокаемой куртке.

– Чем могу помочь? – спросила Мишель.

– Я хотел бы получить ссуду.

– Отлично. Вы попали по адресу. Ссуду желаете полу­чить под залог недвижимости или под личный капитал?

– Э-э-э… я и сам не знаю. Может, вы мне объясните разницу?

Он занял место для посетителей и одарил Мишель лю­безной улыбкой. Чересчур любезной, на ее взгляд. Флир­тует, что ли? Вряд ли тебе так повезет, дорогая, в этот худший из дней.

Мишель тоже изобразила любезную улыбку, которая тут же сменилась извиняющейся – зазвонил ее телефон. Джада была в десятке шагов от Мишель, но ее голос в труб­ке казался глухим, далеким и безжизненным.

– Мишель, вы опять во всех газетах! – без предисло­вий сообщила она.

Сердце Мишель екнуло, кровь застучала в висках. Таб­летки. Срочно нужно проглотить таблетки, которые недав­но прописал доктор. Успокоительное ей было необходимо как никогда, но не доставать же лекарство на виду у клиен­та, чей взгляд становился все пристальнее.

– Фрэнку выдвинуто обвинение. Ты знала? Из охраны передали, что телевизионщики уже заявились.

– К-куда заявились?

– Сюда! Фургон на стоянке. Думаю, следом подкатят еще.

– Не может быть! – выдохнула Мишель. Взгляд на­стырного клиента буквально прожигал ее насквозь.

– Сюда они не пролезут, на этот счет не переживай, но к машине тебе незамеченной не пройти – налетят, как коршуны. Ты где припарковалась? За банком?

– Нет. Места не было.

– Можешь взять мою машину, а я вернусь на твоей, – предложила Джада.

– То есть?.. Уехать прямо сейчас?

– Чем раньше, тем лучше. Может, успеешь добраться домой.

– У дома меня, наверное, уже ждут. Все равно обще­ния с ними не избежать. Не сегодня, так завтра…

– Да, но завтра может разразиться какой-нибудь дру­гой скандал, и о тебе забудут. О черт. Маркус идет! Навер­ное, уже знает о репортерах. Плохо дело. – Джада бросила трубку.

Мишель выдержала паузу секунд в десять, после чего мило попрощалась с гудками в трубке и снова повернулась к клиенту.

– На чем мы остановились?

– Меня зовут Говард Миндел. А вы – Мишель Руссо? Поскольку табличка с ее именем красовалась под самым его носом, догадливости мистера Миндела Мишель не удивилась.

– Верно. – Она кивнула с улыбкой.

– Очень приятно. – Рыжий приподнялся со стула.

– Взаимно. – Мишель пожала протянутую руку. – Итак, о какой сумме идет речь?

– А вы давно здесь работаете? – неожиданно поинте­ресовался мистер Миндел.

Это еще что? Попытка светской беседы или сомнение в ее компетентности? Не хватало только, чтобы он накатал жалобу Маркусу!

– Прошу простить, что отвлеклась на телефонный раз­говор, – осторожно произнесла она. – Что касается моего стажа, то ссудами я занимаюсь уже три года.

– Нравится работа? – не унимался Миндел. Мишель сузила глаза. Что-то в нем определенно было странное, в этом клиенте.

– Не желаете ли перейти к делу? Бородач наклонился к ней через стол:

– Желаю. Дайте мне эксклюзивное интервью, Ми­шель. Другие газеты вас очернят, а если мы договоримся об эксклюзивном интервью для «Сентинель», я обещаю вам лояльность.

Мишель потребовалось несколько долгих секунд, что­бы осознать суть происходящего. Да это же лазутчик ре­портерской братии, первый коршун из той стаи, что готова растерзать ее на куски! Еще секунда потребовалась, чтобы понять свое незавидное положение: Миндел поймал ее в ловушку, загородив собой проход между стеной и столом.

– Вы… журналист? – с трудом выдавила Мишель.

– Я – Говард Миндел, – повторил он с таким видом, будто назывался Джорджем Вашингтоном.

Мишель поняла, что действовать нужно решительно. Она резко поднялась со стула и в два прыжка оказалась на свободе, отпихнув нахала с такой силой, что тот свалился бы на пол, если бы не успел ухватиться за край стола. Бег­ство Мишель к раздевалке остановил Маркус, высунувший лысую голову из кабинета Джады.

– Миссис Руссо! Соизвольте зайти на минутку.

За его спиной маячило посеревшее, мрачное лицо Джа­ды. Мишель ступила в кабинет, заранее набрав побольше воздуха в легкие.

– Садись, – сказала Джада.

– В этом нет необходи… – начал Маркус, но Джада оборвала его немыслимым для подчиненного окриком:

– Есть! И будьте любезны закрыть за собой дверь. Мишель, борясь с подступающей от страха тошнотой, все же едва сдержала улыбку, глядя на изумленную физио­номию Маркуса. Джада наступала на него, чуть ли не сил­ком выталкивая из кабинета, но и на ее лице был написан страх.

– Послушай, – сказала она, как только дверь захлоп­нулась, – он хочет от тебя избавиться. Я сказала, что у нас нет оснований, так что тебе достаточно пригрозить судом, поднять шум – и я все…

За свое место в банке Мишель никогда особенно не цеплялась и только сейчас поняла, как ей будет не хватать работы.

– Не стоит, Джада. Начальство нужно уважать. Я уволь­няюсь.

– Мишель, тебе вовсе не обязательно…

– Так будет лучше для нас обеих. Видит бог, проблем и без того предостаточно. Тебе сейчас без работы никак нельзя, так что не доводи Маркуса.

– Он… Без комментариев.

– Я увольняюсь. Тоже без комментариев.

ГЛАВА 27

Проезжая мимо дома Руссо, Джада поймала себя на том, что старается не смотреть в ту сторону. Она чувствова­ла свою вину перед Мишель. Они по-прежнему перезвани­вались дважды в день, а по утрам проходили свой обычный маршрут, но некоторая неловкость между ними осталась. Джада понимала, что в любом случае ей не удалось бы на­долго оттянуть увольнение Мишель – Маркус был в ярости от нашествия прессы и телевидения, – но решение Ми­шель здорово облегчило ей жизнь. Подумать только, ведь это именно Мишель помогла Джаде устроиться в банк, чтобы потом сама Джада ее и выгнала. Что за ирония судь­бы?! Правду говорят – ни одно хорошее дело не остается безнаказанным.

Свернув к своему дому, Джада чертыхнулась при виде машины у ворот и взглянула на часы. Четырех еще нет, значит, она не опоздала; однако даже поза застывшей в са­лоне автомобиля представительницы социальной службы выражала крайнюю степень недовольства. На то, чтобы привести себя в порядок, времени не было. Джада открыла дверцу своей «Вольво» и двинулась навстречу испытанию.

Миссис Элрой оказалась невысокой пухлой негритян­кой с тугими косичками вокруг головы. Она была на пол-головы ниже Джады, но при этом удивительным образом умудрялась смотреть на нее сверху вниз.

– Промозгло сегодня, правда? – вежливо улыбнулась Джада, когда они представились друг другу. – Давайте лучше пройдем в дом.

– Погода тут ни при чем. Пригласить меня в дом – ваша обязанность, поскольку мне предстоит его осмот­реть.

А то я не знаю! Беседа, похоже, предстояла не из легких. Стиснув зубы, Джада поклялась выдержать, чего бы ей это ни стоило.

– Что ж… Если вы не против, войдем через заднюю дверь, сразу на кухню! Угощу вас чаем или кофе.

– Я на работе не пью, – заявила миссис Элрой тоном киношного копа, которому во время обыска предложили стакан виски.

Переступив порог кухни, Джада сняла пальто, протя­нула руку за пальто миссис Элрой и опять получила отказ:

– Это лишнее. – Ни сумку, ни папку она из рук не вы­пустила. – Начнем с осмотра дома, затем перейдем к ин­тервью.

Джада полночи провела в компании пылесоса и шваб­ры, но сейчас ее надежда произвести впечатление рухнула.

По ходу инспекции миссис Элрой что-то безостано­вочно записывала в блокнот. Изредка отрываясь от запи­сей, она задавала какие-то вопросы о доме, о комнатах для детей, пока наконец не захлопнула папку и не направилась вниз, хозяйским кивком пригласив Джаду следовать за ней.

Джада, извинившись, скрылась на кухне, чтобы про­глотить полтаблетки из тех, что дала ей Мишель. «Дер­жись! – подбадривала она себя. – Ты справишься».

От предложения устроиться в гостиной миссис Элрой отказалась, как и от всех предыдущих. Молча мотнув голо­вой, обвела взглядом столовую и выбрала кресло возле обеденного стола.

– Сядем здесь! – Ее тон не вызывал сомнений в том, кто здесь был, есть и останется главным.

Джада опустилась в соседнее кресло. Пальцы опять предательски задрожали, так что пришлось, как нашко­дившему ребенку, спрятать руки под стол.

– Итак, вам предстоит ответить на несколько общих вопросов. После этого мы перейдем к вопросам частного характера, касающимся нынешней ситуации. Это поможет нам определить вашу адекватность.

Адекватность? Адекватность?! Без помощи создателя, похоже, не обойтись. Джада взмолилась о том, чтобы все­вышний ниспослал ей смирение, в котором она никогда не была сильна.

Стандартная информация – полные имена детей, даты рождения, образование Джады, ее годовой доход и т.д. – заняла немного времени. Услышав сумму дохода, миссис Элрой вскинула брови, и Джада, вместо того чтобы испы­тать заслуженную гордость за свои успехи, готова была залезть под стол от смущения. Она прикинула, сколько может зарабатывать ее визави. Значительно меньше. А что, если эта дама от природы завистлива?

– Сколько было вашим детям, миссис Джексон, когда вы приняли решение заняться карьерой?

Назвав возраст детей, Джада добавила:

– Шерили, конечно, еще не было.

– Так-с. Сколько же часов в день вы отсутствовали, за­нимаясь карьерой, пока дети были в школе и дома… без вас?

Что за постановка вопроса?!

– Миссис Элрой, я зарабатывала, а не делала карьеру. Тогда я, правда, зарабатывала гроши, но ведь муж вообще ничего в дом не приносил. Мы были по уши в долгах. Даже спагетти и овощи приходилось покупать в кредит. Я боя­лась потерять дом. Поймите, я вовсе не хотела идти на ра­боту – мне пришлось!

Элрой проигнорировала все сказанное, не сделав ни единой записи.

– Подняться по служебной лестнице до главы отделе­ния вам тоже пришлось! – Ответ ее не интересовал. – Да­вайте-ка придерживаться сути моих вопросов.

С каким удовольствием Джада сейчас опустила бы что-нибудь потяжелей на макушку этой садистки! Наверняка дрожь в руках сразу исчезла бы. Она сдержалась только ради детей.

– Сначала я работала только до трех часов. Когда меня повысили, рабочий день стал длиннее, но дома всегда был Клинтон… – Джада запнулась, подыскивая правильные слова, чтобы не представлять Клинтона идеальной домо­хозяйкой. – Правда, он ими особенно не занимался, но дети все же были под присмотром. Мне пришлось согла­ситься на повышение, потому что прежнего заработка на жизнь не хватало.

– И когда же вы получили очередное повышение? – Если бы Элрой спросила, когда Джада получила очередной приговор, ее тон не мог бы быть более неприязненным и жестким.

Внешне спокойно, внутри содрогаясь от бессильной ярости, Джада пересказала историю своей «карьеры».

– Итак, – подвела итог Элрой, – за последние два года, несмотря на беременность и рождение третьего ре­бенка, вы работали от пятидесяти до шестидесяти часов в неделю.

– К сожалению, да. Кроме того, я закупала продукты, готовила и убирала в доме. Уроки с детьми делала тоже я. Следила, чтобы они не сидели часами перед телевизором, ходила на родительские собрания… Я была детям и мате­рью, и отцом.

Эту тираду миссис Элрой тоже пропустила мимо ушей.

– Зачем же при всех трудностях, с которыми вы стал­кивались, вам понадобилось рожать третьего ребенка? Ведь вы знали, что не сможете его воспитывать лично!

Джада едва не ахнула в голос. Да какое она имеет право?! Или имеет? Как можно описать совершенно чу­жому человеку через что ей пришлось пройти, прежде чем Шерили появилась на свет? Как рассказать о том, что втайне от мужа она записалась на аборт – и в назначенный день не появилась в больнице? Как объяснить, что потом ни разу, умирая от усталости и бессонных ночей, она не пожалела о своем решении? Улыбчивое, солнечное, счас­тливое дитя, Шерили стала настоящей наградой для мате­ри. Что мог наговорить этой женщине Клинтон, чтобы так восстановить против своей жены?

– Я люблю свою малышку, – сморгнув слезы, ответи­ла она. – Я всех своих ребят люблю. И они меня очень любят. Поговорите с ними – сами поймете. Я была им хо­рошей матерью. Я им нужна.

– Уже говорила, миссис Джексон. И с детьми, и с их няней. Свои обязанности я исполняю добросовестно. Кроме того, я беседовала и с вашим мужем, и с вашей све­кровью. Я видела, в каких ужасных условиях вынуждены находиться дети, в то время как здесь пустуют семь комнат.

– Но я же… я и хочу, чтобы они вернулись! Хочу, чтобы они жили здесь, в этих самых комнатах!

– Однако не желаете отдать дом мужу и детям.

– Что?! – Джада задохнулась от возмущения. – А по­чему они не могут жить здесь со мной?

Этот вопрос инспекторша проигнорировала.

– Правда ли, что вы поддерживаете отношения с известными наркоторгрвцами и позволяли своим детям по­сещать их дом?

– Неправда! Дети моей лучшей подруги приблизитель­но такого же возраста, что и мои старшие. Ребята уже много лет дружат. Недавно мужа подруги обвинили – но не осудили! – в распространении наркотиков. С тех пор как ему было предъявлено обвинение, мои дети с его деть­ми не встречались. Хотя лично я не верю обвинениям в его адрес и совершенно убеждена в невиновности его жены.

– Сами вы наркотики не принимаете?

– Что?! – опять воскликнула Джада. – Нет! Разумеет­ся, нет.

– И чтобы подтвердить свои слова, не станете возра­жать против анализа мочи?

У Джады голова пошла кругом от таких неслыханных предположений.

– Так вот, значит, в чем дело? Клинтон сказал, что я наркоманка?

– Вопросы задаю я, миссис Джексон. Так вы готовы сдать анализ мочи?

– Да. Думаю, да. Элрой заглянула в анкету.

– Как долго вы лечились у психиатра?

– У психи… Что значит – как долго? Я вообще не ле­чилась у психиатров.

– Никогда?

Джада не сразу ответила. Что ж ты творишь, Клинтон? До чего же все это низко… и хитро!

– Много лет назад я обращалась к психоаналитику, консультанту по семейным вопросам. Просила и Клинтона пойти, но он отказался. – Джада снова сделала паузу, услышав в своем голосе извиняющиеся нотки, словно ее поймали на лжи. – Это было очень давно, я встретилась с доктором два или три раза, но поняла, что Клинтону это не нужно, и отказалась от сеансов.

Инспекторша, вскинув брови, что-то черкнула в блок­ноте.

– Имя врача? Его адрес?

– Не помню. Слишком много времени прошло.

– Иными словами, вы отказываетесь сообщить мне информацию о своем враче?

– Я не помню! – повторила Джада. – Но постараюсь найти.

– Очень хорошо. – Покопавшись в своем холщовом мешке, миссис Элрой достала небольшой, наглухо закры­тый пластиковой «липучкой» пакет и протянула Джаде. – Сначала проставьте вот здесь, на этикетке, свое имя и рас­пишитесь. Затем помочитесь в резервуар, аккуратно по­ставьте в пакет и верните мне.

– Прямо сейчас? – растерялась Джада.

– Вы что-то имеете против? – Элрой поднялась, и Джада, неохотно взяв пакет, отправилась в туалет.

Только заперев дверь Джада вспомнила о ксанаксе – тех оранжевых пилюлях «от нервов», что дала ей Мишель. А вдруг анализ покажет присутствие… чего? Кто знает, как ксанакс отражается на крови и моче? Да и рецепта у нее нет. Может, принимать подобные лекарства без ведома врача противозаконно? Трудно представить, как она будет объяснять миссис Элрой или даже судье, что взяла таблет­ки у подруги, чей муж находится под следствием за распро­странение наркотиков.

Руки затряслись с такой силой, что пластиковый пузы­рек в пакете затарахтел, как детская погремушка.

– Я рядом! – раздался из-за двери ледяной голос ин­спекторши.

Все! Нет больше моих сил! Джада распахнула дверь и су­нула пустой, нетронутый пакет в руку миссис Элрой.

– Не могу. Слишком волнуюсь. Ничего не получается.

– Я подожду. – Миссис Элрой улыбнулась в первый раз за весь визит.

– Не выйдет. Ваше время истекло.


– Я срезалась, – сказала Джада в трубку: сразу же после ухода «мучительницы» она бросилась к телефону и набрала номер Энджи Ромаззано. – Из-за меня все поле­тело к чертям.

– Уверена, что все не так плохо, как тебе кажется. Дело это неприятное, любой чувствовал бы себя не в своей та­релке. Ты хорошая мать, Джада, и мы это докажем.

– Но… меня волнует этот анализ на наркотики. – От дрожи в пальцах Джада едва не выронила трубку.

– Что за анализ? Ты о чем? – переспросила Энджи и надолго замолчала, выслушав историю с пакетом.

– Я дала маху, да? – не выдержала Джада.

– Пока не знаю. Очень может быть, это я дала маху. Вот что, Джада: попозже вечерком я кое с кем проконсуль­тируюсь и тогда смогу ответить конкретнее. Давай встретимся завтра утром, перед работой.

– Перед работой у меня прогулка. Не хотелось бы про­пускать, Мишель и так из дому не выходит. Помнится, ты обещала присоединиться. Почему бы не начать завтра?

– Ладно, – после недолгих раздумий согласилась Энджи. – Итак, до завтра. В котором часу? Без четверти шесть? Боже, – простонала она, – я не встану!..

ГЛАВА 28

Вечером Энджи пыталась разыскать маму, но это ей не удалось. Не зная, к кому еще можно обратиться, она риск­нула набрать номер Майкла Раиса, специалиста по бракоразводным процессам. Он снял трубку после первого же звонка, и Энджи, тысячу раз извинившись, рассказала о неудачной встрече Джады Джексон с соцработником.

– Что это еще за тест на наркотики, Майкл? Это стан­дартная процедура?

– Нет, нужен серьезный повод. Плохи дела у твоей клиентки, Энджи. Ее муж и Джордж Крескин пошли ва-банк. Я бы сказал, ситуация патовая. Она не обязана согла­шаться на анализ, но ей это запишут в минус. Скажи-ка, а почему она, собственно, отказалась? Унизительно, конеч­но, но…

– Пока не знаю. В шесть утра я с ней встречаюсь и обя­зательно выясню.

– Ничего себе! – хмыкнул коллега. – Ни сна, ни от­дыха? Хочешь совет? Не юридический?

Без «неюридических» советов Энджи обошлась бы, но ей понравилась тактичность Майкла, который предоста­вил ей возможность отказаться.

– Слушаю.

– Эта работа запросто может накрыть тебя с головой. Нужно научиться быть преданной делу, но слегка отстра­ненной. Держать, так сказать, дистанцию. Сам знаю, это звучит противоречиво, и тем не менее по-другому нельзя. Такие клиенты, как в нашем Центре, могут разбить тебе сердце и разрушить личную жизнь.

– Насчет этого не волнуйся. У меня ее нет.


Когда на следующее утро у нее над ухом зазвенел бу­дильник, Энджи решила, что никакая сила не вытащит ее из постели. За окном царила непроглядная тьма. И все же она поднялась, натянула отцовский свитер, его же трени­ровочные штаны с начесом и две пары носков под крос­совки.

Упакованная, как полярник, она семенила по улице Вязов и размышляла над вчерашним разговором с Майк­лом. Он хотел как лучше и, наверное, счел ее неблагодар­ной стервой, но ведь это правда. Нет у нее никакой личной жизни, даже позвонить некому, потому что вместе с мужем она потеряла и единственную близкую подругу. А сооб­щать о своей катастрофе приятелям по колледжу и юриди­ческой школе у нее не было ни малейшего желания. Боль­шинство из них и так наверняка уже в курсе – плохие но­вости быстро разносятся.

Энджи вдруг поняла, что на холод в такую рань ее вы­гнало желание приобщиться к тому теплу, которое она ощутила между Джадой и Мишель. Хороший друг и ей бы не помешал… Возможно, эта прогулка и не самая лучшая идея, ну да ладно. Утренний моцион в любом случае пой­дет на пользу.

С Джадой и Мишель она встретилась где-то посередине улицы Вязов, недалеко от их домов, и все трое, следуя привычному маршруту, двинулись туда, откуда она при­шла.

– Мы можем встречаться у твоего дома, – предложила Джада.

– Точно, – согласилась Мишель. – Джада всегда меня вытаскивает, чтобы я не лентяйничала. А теперь, если хочешь, мы будем заходить за тобой.

Энджи даже теплее стало от дружелюбия подруг. «Да ты совсем растаяла, девочка, – сказала она себе. – Так не го­дится. Следи за собой, пока не начала скулить, выпраши­вать подачки, а на прощание лизать руки».

Когда Джада, явный лидер в компании, задала темп, Энджи решила приступить к делу.

– Расскажи-ка поподробнее о вчерашней встрече. Джада тяжело вздохнула:

– Это было что-то! Я бы подумала, что миссис Элрой ненавидит все человечество, если бы к Клинтону она не относилась с явной симпатией.

– Стерва! – выпалила Мишель. – Другого слова для таких не придумали.

Джада в деталях описала интервью, пока они шагали вверх по крутому холму. Энджи задыхалась, но старалась не отставать.

– Я этим занимаюсь, не волнуйся, – сказала она Джаде. – Думаю, нам удастся пригласить другого инспек­тора. А можно узнать… э-э-э… почему ты отказалась сдать анализ?

Джада и Мишель переглянулись, и Мишель, не от­крывшая рта после замечания о «стерве», заговорила пер­вой:

– Это я во всем виновата! Видишь ли, я сейчас тоже нервничаю, и доктор прописал мне таблетки от стресса.

– Ну? И что в этом плохого?

Мишель бросила быстрый взгляд на подругу. Та пожа­ла плечами:

– Энджи – мой адвокат. Я обязана делиться с ней всем. В рот больше не возьму эти таблетки!

Теперь уже и Энджи занервничала. О чем речь? Неужто проблемы с наркотиками? Боже милостивый! Взяться за­щищать клиентку и обнаружить, что все обвинения против нее – чистая правда?

– Джада так переживала… вот я и предложила ей эти таблетки, – неловко пробормотала Мишель. – А потом она испугалась, что анализ что-нибудь не то покажет. Мы ведь их состава не знаем.

– А название? Не «экстази» часом?

– Ксанакс, – без тени улыбки ответила Мишель.

– Тьфу ты! – Энджи облегченно вздохнула. – Боль­шое дело! В таком состоянии кто угодно прибегнет к успо­каивающим, хотя лучше все же сходить к врачу за рецеп­том. А мне не дашь? – пошутила она, взглянув на Мишель.

Та бледно улыбнулась.

– Я чувствовала себя такой виноватой! Думала, что все испортила своими дурацкими таблетками. По-твоему, мы зря так испугались?

– Всем известно, что половине американских женщин ксанакс или валиум прописывает врач, а второй половине одалживают подруги без всякого рецепта. Так что рано па­дать духом. Я постараюсь вызвать другого инспектора соцслужб. Первый визит это, конечно, не отменит, но, наде­юсь, добавит положительных моментов.

Джада улыбнулась – впервые за утро.

– Спасибо! Надо же, ты такая молоденькая, а все по­нимаешь. Тебе бы не с нашими проблемами возиться, а на свидания бегать, жизни радоваться.

Энджи расхохоталась, запрокинув голову.

– О да! Кому и радоваться жизни, как не мне! Хотите послушать, девочки, о самом романтическом юбилее свадьбы в истории человечества? – И она рассказала обо всем – от ресторана до знаменательной встречи с Рэйдом и Лизой в Марблхеде. Словом, обо всем, кроме своей вели­кой маленькой тайны. О ее беременности пока не знала ни одна живая душа.

– Не могу поверить! – выдохнула Мишель.

– А я так запросто, – фыркнула Джада.

У обеих нашлись «ласковые» слова и в адрес Рэйда, и в адрес предательницы Лизы. Шагая в ногу с подругами и слушая их прочувствованные речи, Энджи вдруг поняла, что ей… хорошо. Просто хорошо с ними. Ей очень нрави­лись обе, хотя Мишель казалась немножко отстраненной, и Энджи была благодарна им за то, что ее приняли в ком­панию.

В конце проулка, уже повернув назад, Джада вдруг ос­тановилась.

– А как же столб, Мишель? Не похлопаешь?

Энджи недоуменна взглянула на Мишель, а та сгорби­лась и замотала головой.

– Да что с тобой такое, подруга? – Энджи округлила глаза. – Ты всегда хлопала этот дурацкий столб! Пережива­ешь из-за банка? Или из-за репортеров? Достали тебя, да?

Энджи вся обратилась в слух, но рот решила держать на замке.

– В доме все не так, в семье все не так… – В больших синих глазах Мишель стояли слезы. – Наверное, я сама во всем виновата. Что, если я, как дура, верила каждому его слову, а он меня обманывал?

Щелк! Картинка в голове Энджи сложилась. Читала ведь газеты, да и отец рассказывал об обыске на другом конце улицы, а с Мишель весь этот скандал не связала. Так все-таки наркотики? Не потому ли Джада отказалась сдать анализ? Нет! На этот раз интуиция ее не подводит. Кто угодно, только не Джада. И не Мишель.

– Послушай… – Джада взяла подругу за руку. – Оши­биться может любой, но почему тебе пришло это в голову? Заметила что-нибудь? Есть причины сомневаться?

– Не знаю! Я чувствую, что от меня что-то скрывают. Брузман сказал, что я должна свидетельствовать в пользу Фрэнка, а я… почему-то не хочу. – Слезы уже катились по ее щекам. – Я сама не знаю, чего хочу! Боюсь сказать Фрэнку, боюсь сказать Брузману… – Мишель всхлипнула.

Энджи воспользовалась паузой, чтобы присоединиться к разговору и немного разрядить обстановку.

– Не будет ли нахальством с моей стороны напомнить, что вы имеете дело с профессиональным юристом, и пред­ложить свою помощь? – Подруги как по команде повер­нули к ней головы. – Я не твой адвокат, Мишель, но позволь спросить: ты слышала о Четвертой поправке к кон­ституции? Обыск в нашей стране возможен лишь при на­личии очень веских доказательств вины.

– Но они ничего не нашли, хотя и старались, – возра­зила Мишель.

– Весь дом перевернули, мебель изуродовали! – доба­вила Джада.

– Дело-то все в том, что они не могли обыскивать дом просто так. Они знали, что именно ищут!

– Ты хочешь сказать, что у полиции есть доказательст­ва вины Фрэнка?

Энджи чуть не сказала «да», но вовремя остановилась.

– Я ничего не могу утверждать, однако Четвертая по­правка – штука серьезная.

Почти три квартала они прошагали молча. Энджи уже хотела извиниться, что наговорила лишнего, когда Джада прервала молчание:

– Знаешь, что мне пришло в голову, Мишель? Тебе нужен адвокат. Твой личный адвокат. Не Брузман.

Отчаяние и боль исказили лицо Мишель.

– Да как ты не понимаешь?! Я должна поддерживать Фрэнка, иначе нашему браку конец!

– Если Фрэнк виновен, вашему браку определенно конец, дорогая.

ГЛАВА 29

Мишель наводила чистоту. Речь шла не о еженедель­ной уборке дома и даже не о генеральной. Мишель находи­лась в постоянном процессе наведения чистоты. Нормаль­ные люди так не поступают, но ситуация была далека от нормы, и Мишель справлялась с ней как могла. Уж лучше мыть, чем пить.

Она вымыла стены мастерской Фрэнка, перебрала и разложила все инструменты и даже выдраила цементный пол. Открыв для себя новое великолепное чистящее сред­ство и испытав его в мастерской, она не удержалась и использовала остатки, чтобы до блеска оттереть крашеный пол в гараже. Сегодня ей предстояла работа во встроенных шкафах Дженны и Фрэнки. Нужно оттуда все вынести, перебрать одежду и обувь, затем отмыть стены и потолок, пропылесосить ковровое покрытие и оттереть грязь – у детей на полу всегда грязь – жидкостью для ковров.

Встроенный шкаф Фрэнки отнял немногим более часа. Еще один час прожит если и не в покое, то по крайней мере в согласии с самой собой, без мучительных мыслей о Брузмане, судебном процессе, школе-пансионе для Джен­ны, хорошего детского психолога для Фрэнки… Кроме всего прочего, Мишель обеспокоило, что они с Фрэнком не занимались любовью уже недели две, если не больше. Вчера ночью она вдруг открыла глаза – и утонула в глубо­ком карем взгляде мужа, который смотрел на нее, припод­нявшись на локте. Мишель тут же придвинулась к нему, но Фрэнк молча отвернулся. Такой долгий перерыв в их суп­ружестве случился лишь однажды, после рождения Фрэн­ки: роды были тяжелыми, и Мишель не скоро оправилась. Сейчас она не сказала бы наверняка, что тому виной – усталость ли, стресс или возникшее отчуждение, которого они не желают признавать…

Вздохнув, Мишель закашлялась от едких испарений и тут же до отказа раздвинула дверцы, чтобы проветрилось. Одежду Фрэнки сразу обратно не повесишь – пропахнет химикатами. Придется подождать. Она собрала выбив­шиеся пряди, поправила шпильку в пучке и, взглянув на часы (почти одиннадцать), окликнула Поуки:

– Пойдем, приятель, займемся другой детской.

Со шкафом дочери пришлось повозиться. Ее гардероб ломился от платьев, жакетов, юбок, туфель, сумок, пояс­ков и прочей мелочовки, засунутых куда и как попало. Свалив все это добро на кровать, Мишель оглядела пустой шкаф. Откуда, спрашивается, на стенах столько жирных пятен? Не пропустить бы ни одного. Она вспомнила дом, где росла, и то, как мама любую неприятность – пятно ли, разбитую чашку или сломанный стул – «исправляла» вы­пивкой. Мишель давным-давно уже решила, что такого себе не позволит. Никогда!

Встроенный шкаф Дженны был не только гораздо больше, но и куда запущеннее шкафа Фрэнки, а в одном из дальних углов несущая балка образовала своеобразную узкую нишу. Фрэнк-старший, помнится, устроил взбучку рабочему, когда тот начал заделывать этот закоулок доска­ми – ни к чему, мол, уничтожать лишнее пространство в доме. Фрэнк все делал на совесть. Как и сама Мишель.

Она приступила к самой грязной работе – чистке ниши и тогда обнаружила, что ковер в этом уголке отошел от пола и слегка загибается. «Господи, сколько же там, на­верное, пыли накопилось!» – со вздохом подумала Ми­шель. Она отогнула ковер и с удивлением увидела, что квадрат досок под ним совершенно чист. Более того, не­сколько досок не набегали друг на друга, как на паркетном полу в гостиной, а просто соприкасались краями. Мишель машинально протянула руку в резиновой перчатке и с лег­костью вынула одну из досок.

Все остальное происходило словно во сне. Под доска­ми обнаружились четыре прямоугольные, завернутые в га­зету, пакета, туго притиснутые друг к другу. Один из них Мишель достала, осторожно отогнула уголок газеты – и увидела пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке.

Сама не своя от шока, Мишель поднялась, прошла в комнату и рухнула на кровать лицом вниз. Еще совсем не­давно она была банковским работником, и ей не составля­ло труда прикинуть сумму, спрятанную в платяном шкафу ее одиннадцатилетней дочери. Полмиллиона! Почти пол­миллиона долларов хранятся под стоптанными кроссовка­ми и новенькими лаковыми туфельками «на выход»…

Перед ней замелькали кадры жизни с Фрэнком и деть­ми. Какой она была, эта жизнь? Удобной. Легкой. Рост цен, инфляция, экономические кризисы, сказавшиеся на всех, кого она знала, ее семью не затронули. Бизнес Клин­тона рухнул, а дело Фрэнка по-прежнему процветало. Ми­шель покупала себе все, что понравится, и Фрэнк ее только поощрял. Он дарил ей драгоценности, возил всю семью на море. Регулярно пополнял ее счет, и она спокойно оплачи­вала квитанции. Месяц за месяцем. Месяц за месяцем.

Она вспомнила обыск. И встречи с Брузманом. И заве­рения Фрэнка, что он ни в чем не виновен…

– Дура, – произнесла она вслух. – Дура!

Мама была права. Я действительно дура. И Фрэнк тоже принимает меня за дуру.

Но даже круглая дура понимает, откуда берутся такие деньги.

ГЛАВА 30

Едва открыв глаза, Энджи ринулась в ванную. Каждое утро, прежде чем пройти с Джадой и Мишель обычный ма­ршрут, она должна была сначала пройти через эту пытку, а потом целый день бороться с тошнотой, накатывающей от любого запаха. Беременность и обоняние развивались в едином темпе, причем любое мясо отдавало падалью. Соб­ственно, она теперь питалась только хлебом. Библейское «не хлебом единым жив человек» следовало бы дополнить: если этот человек – не беременная женщина. «Вот вам и еще одна разница между полами», – с горечью подумала Энджи, по кусочку отламывая от горбушки, и представила крохотную жизнь, растущую внутри ее. К врачу пора схо­дить… А зачем?

Она все еще сомневалась, стоит ли продлевать муки хоть на один день; но мысль об аборте, об уничтожении маленького человечка и о том, чтобы принять такое реше­ние в одиночку, была невыносима. Она так любила Рэйда, так мечтала всегда быть рядом с ним… Одним махом убить свою мечту, пусть ей и не суждено осуществиться? Немыс­лимо.

Но и оставаться со своей тайной один на один станови­лось все тяжелее. До сих пор Энджи удавалось скрывать от отца приступы рвоты, а Энтони, бизнес которого требовал частых отлучек, пока не замечал округлившейся талии до­чери. И слава богу. Ничем он ей сейчас не поможет, только разразится угрозами в адрес Рэйда и, конечно, заплатит за операцию, приняв за нее решение, которое вправе прини­мать только женщина.

Сегодня Энджи уехала на работу рано, оставив Энтони записку на кухонном столе – струсила сообщить ему лич­но о том, что нашла подходящий вариант и завтра переез­жает. Хватит с нее маминых советов насчет мебели, рас­спросов о цене, соседях, планировке…

В своем кабинете Энджи налила чашку цветочного чая – о кофе давно речь не шла – и опустилась в кресло за столом. Она хваталась за любое дело, потому что только работа избавляла от мыслей о собственных проблемах. Но сколько ни откладывай… Не только каждый день и час – каждая секунда приближала тот момент, когда решение будет принято. Если не ею самой, то природой.

Энджи была одна – и не одна. Спала она крепче и вместе с тем тревожнее, чем когда-либо в жизни, и просы­палась уставшей. Объем работы и переживания за клиен­ток вкупе с растущей внутри тайной выжимали из нее все силы. К середине рабочего дня Энджи уже едва держалась на ногах, а дважды даже задремала за столом, уронив голо­ву прямо на папки, и проснулась с затекшей шеей и струй­кой слюны в уголке рта. На папке с делом Джады так и ос­талось темное пятно – след дневного отдыха адвоката.

Энджи придвинула к себе папку и перелистала страницы. Джорджу Крескину правдами и неправдами удалось добиться срочного слушания дела об опекунстве, так что сроки поджимали. Интересно, есть ли способ оттянуть на­чало процесса?.. Энджи решила посоветоваться с Майклом Райсом. Дел у него тоже по горло, но он всегда готов по­мочь, а ей сейчас любая помощь ох как нужна.

Майкл был у себя, в комнатушке не больше кабинета Энджи, где царил, однако, безукоризненный порядок. Оторвав взгляд от папки с делом, он педантично завернул колпачок ручки.

– Кого я вижу! Уже на работе – и бодрствуешь! – Поймав виноватый взгляд Энджи, он рассмеялся и кивнул на стул. – Присаживайся. Я вчера заглянул к тебе, а ты по­чиваешь. Я ведь предупреждал, что наша работа затягивает и выматывает!

Энджи не смогла не улыбнуться в ответ. Хороший он все-таки, Майкл. Симпатичный и на удивление доброжедательный для провинциального, обремененного семьей «белого воротничка».

– Не взглянешь ли вот на это? – Она протянула толь­ко что полученную копию отчета миссис Элрой. – На мой взгляд, хуже и быть не может. Или у страха глаза велики? Джада будет в шоке.

Майкл вскинул брови:

– Джада? Вы перешли на «ты»?

Энджи лишь пожала плечами. Она очень надеялась, что преувеличивает опасность, однако Майкл ничем ее не утешил.

– Ну и ну! – протянул он задумчиво, откладывая лис­ты. – Похоже, без показаний лояльного специалиста не обойтись.

– Ты такого знаешь?

– А как же! Лучше доктора Полласки из Йеля не най­ти. Мы с ней давно дружим. Но прежде чем тратить деньги на эксперта со стороны, скажи-ка вот что: ты напрочь отбрасываешь возможность, что миссис Джексон… – он сверился с отчетом,—…действительно является неуравно­вешенной особой, с возможной склонностью к наркотикам – и далее по тексту? – Не успела Энджи ответить, Майкл воскликнул: – Боже правый, да они сюда втиснули вырезки из газет и часть показаний против Руссо и его жены! Это та самая подруга? Дети действительно дружили?

– Стоп-стоп! Не надо делать поспешных выводов. Очень может быть, что Мишель сама окажется среди наших клиенток. Обвинение ей не предъявлено, да и муж пока только обвинен, а не осужден. Мы живем в Америке, Майкл!

– Ха! Скажи это судье. Я его знаю как облупленного. То, что выглядит как крыса, он без колебаний крысой и назовет.

Энджи вскочила на ноги.

– Но ведь это же бесстыжая, беспросветная несправед­ливость! Джада из кожи вон лезла, чтобы сохранить семью, пока этот тип развлекался в свое удовольствие. Неслыханно!

Майкл улыбнулся, и Энджи вдруг рассвирепела:

– Надо мной смеешься? Ну, если тебе так смешно, обойдусь и без твоей помощи. Я выиграю это дело, вот уви­дишь!

– Ты мне нравишься, Энджи, вот я и улыбаюсь, – без тени обиды отозвался Майкл. – Я и сам был таким же: ув­леченным, страстным. В профессиональном смысле, – быстро добавил он при виде заалевших щек Энджи. – Ну что ты вскочила? Садись. Наша задача сейчас – вырабо­тать стратегию не хуже, чем у Крескина. Надо отдать ему должное – пока он нас переиграл. Не станешь же ты тол­кать речи о справедливости в надежде на понимание судьи, верно? Следовательно, мы должны найти других свидете­лей, другого инспектора соцслужбы. Можно попробовать и с детьми поработать.

– Джада об этом и слышать не желает.

– Я ее понимаю. Однако судья, скорее всего, изъявит желание увидеть старших детей и задать им кое-какие во­просы. Крескин, будь уверена, миндальничать не станет и подготовит ребят соответственно.

– Они обожают мать и хотят вернуться домой. Пусть судья это от них и услышит.

– Малыши с ожогами по всему телу тоже твердят, что они очень любят маму, которая тушила о них сигареты, – возразил Майкл. – Все дети любят своих матерей, это нормально, Энджи.

На Энджи внезапно накатила такая мощная волна ус­талости, что она опустила голову и бессильно прикрыла глаза. Сколько всего предстоит сделать, сколькому на­учиться… А времени совсем мало, и она так устала! Не вы­играть ей, наверное, этот процесс… Разозлившись на себя за малодушие, Энджи резко вскинула голову и встретила пристальный взгляд старшего коллеги.

– Нужно как-то изворачиваться, – сказал Майкл. – Думаю, стоит провести собственное расследование и, на­пример, покопаться в прошлом Тони Грин. Кстати, что там, интересно, за свекровь? Чиста как стеклышко? А муж? Не видел ли кто-нибудь его с косячком? Не нагрузился ли он хоть разок сильнее, чем положено достойному папаше? Не поднял ли на жену руку? Важна каждая мелочь, Энд­жи, – и то, что ты уже собрала, и то, что еще можно выудить. Иначе Крескина не одолеть. Придется, правда, рас­кошелиться… У твоей Джады деньги есть?

Энджи молча закатила глаза. Майкл пожал плечами и скорчил забавную мину: «Кто бы сомневался?» Пробежав глазами последнюю страницу, он отложил папку.

– Предлагаю вынести это дело на всеобщее обсужде­ние сегодня же – оно и впрямь горит. Если ты уверена в своей клиентке, я буду стоять за тебя горой. Думаю, нам удастся добыть малую толику средств из закромов Лоры.

– Каких средств? Центр ведь мне платит.

– Угу. – Майкл ухмыльнулся. – Только не говори, что твоего жалованья хватит на оплату услуг экспертов, дет­ских психологов и частных сыщиков для проверки мистера Джексона и К. – Он встал из-за стола, потянулся устало и прошелся от стола к окну и обратно. – Надо попытаться вызвать из соцслужбы другого инспектора, а также организовать для миссис Джексон анализ на наркотики. – Он побарабанил пальцами по папке. – Мистеру Джексону тоже, между прочим, не мешало бы его сдать. Если не возражаешь, готовить свидетелей к даче показаний будем вместе.

– Но ты ведь очень занят! Найдешь время? Майкл неожиданно горько усмехнулся:

– Чего-чего, а уж времени у меня навалом.


– И вовсе тебе не обязательно переезжать, – в десятый раз повторил Энтони дочери. – Разве здесь места мало?

Энджи терпеливо сносила обиженное ворчание отца. Не упал замертво, услышав новость о ее переезде, – и на том спасибо. Однако без возражений не обошлось. Энджи любила отца – несмотря на все его недостатки, несмотря на измену матери, – но жить с ним постоянно было бы не­возможно. Да и неправильно. Он все еще относился к ней как к ребенку, а у ребенка-то, возможно, скоро свое дитя появится! Великую тайну Энджи пока ему не открыла: не огорошивать же человека двумя колоссальными сюрпри­зами сразу! Так недолго и отца лишиться.

Энджи приподняла коробку, и отец вмиг оказался рядом.

– Я сам отнесу!

Энджи погладила его по руке. Седеет папуля, и лицо все в морщинах… Время идет, старость не за горами, а он все не может привыкнуть к мысли, что дочь способна под­нять тяжелую коробку.

В улыбке Энджи сквозила грусть. Ничего-то у тебя не вышло, папуля! После развода с мамой жизнь так и не нала­дилась. Ты разочарован? Наверное, в молодости мечталось о чем-то большем и лучшем? Вот и я, похоже, пойду тем же путем: от рухнувшей мечты – к разочарованию…

От внезапного прилива любви к отцу у Энджи повлаж­нели глаза.

– Спасибо тебе, папуля, – сказала она. – Спасибо за то, что заставил тогда уйти из ресторана, а потом утешал и разрешил пожить у тебя. Пойми, мне пора учиться жить одной, но я тебя очень люблю, и мы будем видеться посто­янно.

Энтони оторвал коробку от пола.

– Еще бы! – буркнул он. – С какой это стати нам не видеться? Ведь, слава богу, не в Китай уезжаешь, а за два квартала отсюда.

– Именно. Придешь на следующей недельке в гости? К тому времени я уже, наверное, пару тарелок распакую.

– Как распакуешь, так и приду, – бодро отозвался Эн­тони, но провести дочь ему не удалось. «Любовь уязви­ма, – подумала Энджи. – И бесценна». – Помогать с ве­щами на новой квартире не нужно? Точно?

– Точно. Мама поможет.

– Ладно. Отлично.

Энджи вздохнула, безошибочно уловив обиду в его го­лосе. Что ж. Когда-то он сделал свой выбор, теперь прихо­дится расплачиваться. Она сделала свой – ей за него и пла­тить. Энджи вышла, не оглядываясь.

Протеже Майкла подыскала очень удачную квартиру на первом этаже двухэтажного дома, солнечную, с выхо­дом на маленькое патио. Правда, вместо кухни – узкое пространство, отделенное стойкой от гостиной, зато две спальни, и обе довольно просторные. Сейчас ей, разумеет­ся, вторая спальня ни к чему, но кто знает… Вдруг понадобится через несколько месяцев?

Энджи поняла, что плачет, лишь когда идущая впереди машина расплылась у нее перед глазами. Она едва не про­ехала поворот на Лакспюр, но в последний момент успела затормозить и свернуть, никого не подрезав. Ее новое жи­лище было расположено в самом конце зеленой улицы, сплошь из симпатичных частных домиков. Подъехав ближе, она увидела у дверей уже поджидающих ее маму, Билла и Лору. При виде Энджи Билл выбросил вперед руку с сумкой.

– Кофе для новосела! – сообщил он. – К кофе – пи­рожки или печенье по вашему выбору, мэм.

Энджи была рада, что не в одиночестве переступает порог новой квартиры. Ей еще повезло – в сравнении, к примеру, с клиентками Центра. Есть работа, крыша над головой, новые друзья… Посмотрим, как ты запоешь, доро­гая, если будешь называться матерью-одиночкой.

Грузчики начали вносить коробки с вещами, все бро­сились помогать, а Натали, само собой, сыпать распоряже­ниями, куда ставить посуду, куда класть постельное белье и в каком именно порядке Энджи должна развесить одеж­ду в шкафу. Заказать двуспальную кровать Натали догада­лась заранее, и ее доставили, как ни странно, вовремя.

«Слава богу, что мама не знает о моей беременнос­ти», – думала Энджи. Натали, конечно, поплакала бы не­множко, потом взяла бы себя в руки и развила кипучую деятельность, разложив все по полочкам: что Энджи должна делать, в какой больнице рожать, в какой день и час. Мало кто способен противостоять Натали, когда она включает свою энергию на полную мощность.

Пока Энджи, Билл и Лора сражались с упаковкой мат­раца, Натали ловко собирала раму.

– Подручные не помешают? – раздался откуда-то сверху мужской голос.

Выглянув из-за матраца, Энджи обнаружила на пороге спальни Майкла в плотных брюках и ярко-красном свите­ре, но без куртки, несмотря на холод.

– Подручные, подножные… – пыхтя, отозвался Билл. – Всех берем!

Энджи была тронута вниманием Майкла. У семейного человека забот по выходным хватает, но он все-таки при­ехал. Его помощь оказалась кстати: вместе с Натали они справились-таки с деревянной конструкцией кровати даже без двух недостающих винтов.

К четырем часам с основными делами было поконче­но. Квартира выглядела… курьезно. Не то чтобы плохо, но как-то необычно – на стенах картины и несколько приличных бра, зато ни дивана, ни кресел, ни хотя бы пуфика. Кроме новенькой кровати, из мебели у Энджи был лишь письменный стол размером с конторку, который переехал вместе с ней к Рэйду из прежней квартиры Натали.

Билл напоследок прошелся по комнатам.

– Мило. Очень мило. Изысканно. Обожаю простоту во всем. К чему, спрашивается, сидеть человеку возвышенно­му, одухотворенному?

– Сидеть-то ни к чему, – ответила Энджи. – Полежать бы…

– Как насчет обеда где-нибудь поблизости? – Натали обвела взглядом всех помощников. – Я угощаю!

Майкл отказался и отбыл первым, не дожидаясь благо­дарностей хозяйки; Лора и Билл тоже отклонили предло­жение, сославшись на дела. Энджи заподозрила, что так оно все и было задумано, и была тронута тактичностью коллег.

– Спасибо! – Она расцеловала обоих в обе щеки.

– О-о-о! Французский поцелуйчик! – Билл со смехом протопал на выход.

Лора тоже скрылась за дверью, но тут же просунула го­лову обратно:

– Чуть не забыла! Я выделила дополнительные средст­во на дело Джады Джексон и договорилась со знакомой из Йельского детского центра насчет другого инспектора соцслужбы.

– Отлично! Тысяча благодарностей, Лора.

Закрыв дверь, Энджи обернулась и встретила озабочен­ный взгляд матери.

– Точно не хочешь выйти? – спросила Натали. – По­сидели бы вдвоем. Только ты да я.

– Нет. Честное слово, не могу. Мне нужно прилечь, мамочка.

– Ладно. Тогда я быстренько заеду на работу, а потом куплю какой-нибудь китайской вкуснятины к ужину, идет?

Энджи на миг прижала мать к себе.

– Господи, что бы я без тебя делала!

Едва дверь захлопнулась, она рухнула на голый матрац, плюнув на подушки, простыни и прочие удобства. В жиз­ни, кажется, так не уставала. Работа, подготовка к переез­ду, беременность плюс сегодняшняя суматоха – наверное, сказалось все вместе.

Она так и лежала недвижимо, пока не пришли Джада и Мишель, обе с гостинцами: Джада держала на вытянутых руках блюдо с макаронной запеканкой, а Мишель – пол­ную миску своих легендарных коврижек. Крохотная при­хожая вмиг наполнилась кулинарными запахами, но Энд­жи мужественно боролась с неизбежным приступом тош­ноты.

– Тебе одиноко? – спросила Джада, остановив на Энджй внимательный взгляд. – Или страшно на новом месте? Или мы просто не вовремя?

Энджи вдруг разрыдалась, и ее вырвало прямо тут же, в прихожей.

Четверть часа спустя все трое устроились на голом мат­раце. За это время Джада вымыла пол, а Мишель помогла вымыться Энджи. Какое счастье, что девочки оказались рядом! Сама не заметив как, Энджи выложила свою груст­ную историю до конца: и о своей идиотской забывчивости рассказала, и о тошноте, и о других симптомах, на которые не сразу обратила внимание…

– Боже милостивый! – Мишель взяла ее за руку. – Это уж слишком. Ты беременна! От него?! От этого мар­товского кота из Бостона?

– Сомнений нет? – уточнила Джада. Энджи мотнула головой:

– Ни малейших. И все равно… Знаете, чем я занимаюсь? Без конца покупаю тесты на беременность, как будто дюжины положительных результатов недостаточно.

– Я делала то же самое с Шерили, – невесело усмехну­лась Джада. – Думала, что совсем не время рожать. По­мнишь, Мишель?

– Да уж, прогулочки были те еще! – согласилась Ми­шель, и подруги обменялись понимающими взглядами.

– А ты никогда не думала об… – Энджи запнулась, —…о том, чтобы прервать беременность?

– Целыми днями только об этом и думала. Молилась. Даже мысли о самоубийстве были.

– Этого ты мне никогда не говорила! – в ужасе выдо­хнула Мишель.

– Эти мысли по утрам не приходят, девочка. Только по ночам. – Джада посмотрела на Энджи. – Но мне ведь нужно было заботиться о старших… – Она надолго замол­чала, закусив нижнюю губу, и покачала головой. – А те­перь у меня их всех забрали. – Джада вновь подняла глаза на Энджи. – Как я тебя понимаю!

– Все так плохо! – всхлипнула Энджи. – Так не во­время! Я чувствую себя круглой идиоткой.

– Не плачь, пожалуйста. – Мишель задумчиво глади­ла руку Энджи. – Я, например, постоянно чувствую себя круглой идиоткой. А насчет «не вовремя»… вам не кажется, что в жизни почти все случается не вовремя?

– Для нас, – возразила Джада. – Но не для господа. Он знает, что делает.

Энджи вытерла глаза носовым платком из пачки, кото­рую ей сунула в руку Мишель, шумно высморкалась и под­няла на Джаду круглые от изумления глаза. Эта женщина может потерять все самое дорогое ее сердцу, и она верит в мудрость всевышнего?!

– Давайте-ка застелем кровать! – бодро предложила Мишель. – Где белье? В этом шкафу? А ты быстренько под душ – и ныряй в свежую постель! Знаешь, как приятно? – Поднявшись с кровати, она критически прищурилась: – Стены не метало бы помыть, а паркет натереть хорошень­ко, чтоб засверкал.

– По-прежнему стерильную чистоту на весь мир пыта­ешься навести? – усмехнулась Джада.

– Ну, нравится мне мыть – и что с того? Если не дове­ду мир до совершенства, так хоть руки чем-то займу.

Из ванной Энджи действительно вышла приободрен­ной – то ли теплый душ подействовал, то ли близкий отдых, а скорее всего, часть гнета упала с плеч от того, что она поделилась своей великой тайной. Подруги уложили ее в постель, взбили подушки и укутали как больную.

– Спасибо, что заглянули, – вдруг смутившись, почти официальным тоном поблагодарила она.

Мишель и Джада посмотрели на Энджи, та на них, и все трое расхохотались.

– Мама сейчас вернется с какой-нибудь китайской снедью. Останетесь с нами поужинать?

Подруги в унисон помотали головами.

– Я ей еще не рассказала, – призналась Энджи. – Сначала хочу сама принять решение.

Джада похлопала ее по плечу.

– Решение за тобой, а советовать может только гос­подь.

– Мы тебе поможем, – добавила Мишель. – В любом случае.

Энджи с улыбкой откинулась на подушки. Она знала: теперь ей есть на кого опереться.

ГЛАВА 31

Дженна лежала ничком на кровати, накрыв голову ру­ками. Мишель молча сидела рядом. Едва войдя в дом после школы, дочь разразилась рыданиями и без единого слова скрылась у себя в спальне. Мишель потребовалось все ее самообладание, чтобы не помчаться следом сию же секун­ду, а дать Дженне хоть четверть часа на слезы в одиночестве. Утешить мою девочку, кроме меня, некому, но ведь в ее страданиях есть часть и моей вины.

Негромко постучавшись и не дождавшись ответа, она все-таки вошла, пристроилась на краешке кровати под балдахином с рюшами и опустила ладонь на спину дочери. Дженна с младенчества обожала, когда ее гладили между лопаток, но сейчас резко дернулась, как от раскаленного утюга, и сбросила руку матери. Мишель со вздохом сложи­ла руки на коленях и застыла, сгорбившись.

С тех пор как начался процесс и снимки четверых Рус­со обошли все газеты, а лицо Фрэнка замелькало в «Кри­минальных новостях», дети совсем сникли. Дженна воз­вращается из школы бледная, как мел, безмолвствующая или в истерике. А Фрэнки… Мишель подавила очередной вздох. Мальчик был еще слишком мал, чтобы до конца осознавать смысл происходящего, но оскорбительные клички и бойкот, который объявили бывшие друзья, не могли не ранить даже такого малыша. Плюс ко всему он очень скучал по Кевону и страдал, думая, что тот его пре­дал.

Даже Поуки, сохранившему верность своему малень­кому приятелю, не удавалось вызвать улыбку на лице Фрэнки. Ребенок опять просыпался в мокрой постели и плакал навзрыд от стыда за то, что сделал. Прежде Мишель казалось, что хуже, чем Джаде, и быть не может: ведь ее детей даже нет рядом. Сейчас она не была в этом так увере­на. У Джады хотя бы есть надежда вернуть своих крошек и наладить жизнь…

А Энджи, бедняжка, столкнулась с двойным предатель­ством, потеряла любимого и подругу и осталась один на один с немыслимо трудным решением. Бедная, бедная де­вочка! Ей самой помощь нужна, а она не жалеет ни време­ни, ни сил, помогая другим. Даже мне согласна… Нужно наконец решить, как поступить с Фрэнком. Но это потом. Позже. Только не сейчас.

Лучше подумать о чем-нибудь хорошем. Вот начнется слушание дела об опекунстве, Энджи победит, я увижу ее триумф и счастье на лице Джады.

Да, справедливость восторжествует. Только не для нее. Видеть страдания Дженны и Фрэнки невыносимо. Смот­реть в глаза Фрэнку, зная, что он лжец и преступник, – невыносимо. Представлять свою жизнь без него невыносимо…

Мишель протянула руку и осторожно, нежно провела пальцами по щиколотке дочери. Дженна опять дернулась, но на этот раз перевернулась на спину и, приподнявшись на локтях, обожгла мать злым взглядом.

– О праве человека на личную жизнь что-нибудь слы­шала? – процедила она. – Ну так и не лезь в мою! – Дочь зарыдала в голос и вдруг бросилась маме на шею. – Про­сти. Прости меня! Я просто…

– Знаю, солнышко. Все знаю. – Мишель погладила дочку по длинным густым волосам.


Все упали духом. «Семья разваливается на глазах», – думала Мишель, убирая со стола после ужина. Фрэнка целый день не было; он лишь позвонил предупредить, что задержится допоздна. Мишель накормила ребят – если можно так сказать, поскольку нетронутые отбивные от­правились в ведро вместе с большей частью гарнира, – и в доме наступила тишина.

Вернув кухне первозданный вид, Мишель поднялась на второй этаж взглянуть, как там Фрэнки. Малыш, как всегда, играл в солдатиков под кроватью; из-под края по­крывала торчала маленькая круглая попка в пижамных штанишках.

– Скоро спать, – мягко напомнила Мишель.

Попка вильнула – и только.

Дженна с головой ушла в борьбу не на жизнь, а на смерть, разворачивающуюся в самой убийственной из «ви­деострелялок». Мишель очень тревожили эти ежевечерние игры, ставшие любимым развлечением дочери. С другой стороны, возможно, лучшего способа для ребенка снять стресс не существует? Ей ли судить? Она как богу верила человеку, который предал не только ее, но и детей; челове­ку, который вступил в сделку, с дьяволом, поставив на карту их будущее. И вот это страшное будущее наступило.

Тяжело вздохнув, Мишель прошла на кухню и едва не вскрикнула при виде неизвестно когда вернувшегося му­жа. Безмолвный и неподвижный, Фрэнк сидел за столом, уставив взгляд в пространство. Самое время с ним погово­рить.

При свете трехламповой люстры кухня сияла снежной, почти до рези в глазах, чистотой; черная шевелюра Фрэнка была единственным темным пятном на девственно-белом фоне. Стоявшая на столе рядом с ним бутылка виски и ополовиненный стакан в руке стали для Мишель неприят­ным сюрпризом. Фрэнк редко брал в рот что-либо крепче кьянти. Сама Мишель, наученная горьким опытом матери, вообще не пила.

Выдвинув стул, Мишель села рядом с мужем.

– Фрэнк…

– Что? – безжизненно, глухо отозвался он.

– Я…

Как рассказать о находке в шкафу Дженны, о том, что ему больше нет веры? Как объяснить, что он разбил ей серд­це, растоптал доверие, уничтожил семью?

Мишель смотрела на своего красивого, сильного, са­мого лучшего мужа и впервые видела его слабость. Фрэнк пошел на риск – страшный, смертельный риск – и проиг­рал. Но главное – он пошел на риск, не предупредив жену, а ведь рисковали-то они вместе. Знай Мишель о его пла­нах, остановила бы любыми силами.

– Мы выстоим, – сказал Фрэнк.

Она уже не раз слышала эти слова и верила им… чаще всего верила. А сейчас поняла, что не хочет. На память пришли слова Энджи о Четвертой поправке. Фрэнк навер­няка знал, не мог не знать, что у полиции есть против него неопровержимые улики. Когда его жену в наручниках и плачущих детей увозили из дома, он знал, кто тому виной; он помнил о бомбе, укрытой под половицами детской…

«Я нашла деньги, Фрэнк. Не знаю, что ты сделал, но ты виновен. Как ты мог?!» – собиралась сказать Мишель, но промолчала.

– Я целый день провел у Брузмана, черт бы его побрал, но так и не увидел мерзавца. Небось в гольф-клубе торчит, сукин сын. Сам с ним по средам раньше играл. – Фрэнк злобно мотнул головой. – Его помощники задали кучу во­просов, на которые я уже тыщу раз отвечал, а потом ткнули носом в кассету с показательным процессом. Завтра после обеда тебя вызывают. – Он вздохнул, сделал большой гло­ток из стакана и скривился. – Тьфу, крепкая, гадость!

– Я не пойду.

– Что? – В первый раз с того момента, как Мишель зашла на кухню, Фрэнк посмотрел ей прямо в лицо.

– Я не буду давать показания. Не могу.

– Какого черта ты несешь?! – хрипло, с угрозой про­тянул он. – Прошу тебя, Мишель, не начинай! Я провел чертовски дерьмовый день. Чертовски дерьмовую неделю. Чертовски дерьмовый месяц, в конце концов! Мне сейчас не до твоих капризов.

Мишель вспомнила свой день – слезы и угрюмое от­чаяние детей, панический страх за них, за семью. Но рас­сказать об этом Фрэнку она не могла, как не могла и ис­полнить его просьбу.

– Я не буду давать показания.

Фрэнк вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, и изо всех сил швырнул пустой стакан в стену. На кухонную стойку и на пол посыпались сверкающие осколки. Ми­шель ахнула – не только от неожиданности, но и от страха. Однако Фрэнк будто и не заметил испуга в глазах жены. Он навис над столом, вцепившись побелевшими пальцами в края, и сверлил Мишель взглядом, словно это она вне­запно вышла из себя и принялась крушить посуду.

– Да ты совсем спятила?! Ты что, идиотка? Похоже, вокруг меня одни идиоты!

– Я не могу давать показания, Фрэнк. – На большее Мишель не хватило. Спроси же, почему не могу! Боюсь? Рас­строена? Скажи, что невиновен. Заставь меня снова поверить, Фрэнк!

Мишель ожидала расспросов, клятв, даже слез и объя­тий. Она готова была признать, что все еще его любит, хотя ей трудно было бы сейчас произнести слова любви вслух. Но, уж конечно, она не была готова к тому, что произошло через несколько мгновений.

– Заткнись! – рявкнул Фрэнк. – Начхать мне на твои нервы и мигрени! Завтра ты появишься в суде, и точка!

Всем телом подавшись вперед, он ткнул кулаком в плечо жены. Удар оказался настолько мощным, что Ми­шель потеряла равновесие и слетела со стула. Угол стола, казалось, ринулся навстречу ее щеке – и миг спустя Ми­шель лежала ничком на полу, прижавшись разбитой щекой к усыпанному стеклянной крошкой паркету. Она не шевелилась. Все чувства умерли. Щека горела диким огнем, в виске застучало, правый глаз заволокла пелена.

Сколько раз за годы супружества Фрэнк прикасался к ней – с любовью, страстью, нежностью, желанием, – но никогда с желанием причинить боль. Даже в гневе он ни разу не позволил себе поднять на нее руку, и Мишель была уверена, что Фрэнк на насилие не способен. Что ж, это не первая и не единственная ее ошибка…

Мишель с трудом подняла голову и села, чувствуя, как что-то теплое стекает по щеке к подбородку. Правый глаз начал заплывать, но алые пятна на полу Мишель увидела. Она приложила ладонь к щеке, потом поднесла к глазам. Вся в крови, даже подушечки пальцев.

Фрэнк шагнул к ней. Снова ударит? Пнет ногой? Помо­жет подняться? Мишель не двигалась. Пусть хоть застре­лит, ей все равно…

Фрэнк упал на колени рядом с женой:

– Боже! Боже правый! Ты поранилась! Ударилась о стол! – бормотал он, как будто винил мебель в несчастье Мишель. – Срочно нужно к врачу. Пусть зашьет или…

Опустив глаза, Мишель следила за расплывающимися по половицам каплями. Интересно, сколько раз я мыла этот пол? Да ты и впрямь идиотка. Вопроса важнее не на­шлось?

Фрэнк метнулся к раковине и снова присел рядом, пы­таясь сделать компресс из намоченных бумажных полоте­нец. Мишель дернулась, совсем как недавно Дженна, но Фрэнк заставил ее взять в руки холодный мокрый ком. Мишель сама приложила его к щеке, равнодушно взгляну­ла на пропитанную кровью бумагу и уронила ком на пол.

Протянув ей другой, Фрэнк наклонился, чтобы рас­смотреть рану. Взгляда жены он старался избегать.

– Ничего страшного, Мишель. Просто царапина, но глубокая. В «Скорую» нужно поехать. Вставай.

– С тобой я никуда не поеду. – Мишель сильно мути­ло, но она заставила себя подняться и вышла из кухни, приложив компресс к вспухшему веку.

ГЛАВА 32

Вопросам Энджи и ответам Джады, казалось, не будет конца. Сколько уже длится эта генеральная репетиция? «Сутки как минимум», – решила Джада. Не сутки, конеч­но, но ради «прогона» слушаний ей пришлось пропустить и работу, и утреннюю прогулку с Мишель. Плохо и то и другое. Прогулка ей сегодня была нужна как никогда. Странное дело – Мишель не стала возражать.

– Я сама собиралась тебе позвонить, – сказала она. – Что-то у меня сегодня настроение не то.

Джада удивилась и встревожилась. В любой другой день она непременно постаралась бы узнать причину, но сегодня у нее голова шла кругом от собственных пережива­ний.

«Репетиция слушаний ничем не отличается от теат­ральной, – думала она, сидя через стол от Энджи в ее кро­хотном кабинете. – Собственно, судебный процесс и есть спектакль… в некотором роде. В суде, как и в театре, реаль­ность не имеет значения; здесь важно лишь, чтобы ощуще­ние реальности оказалось у одного-единственного, чужого ей человека – судьи Арнольда Д. Снида.

За все эти долгие часы они с Энджи обговорили массу деталей, отрепетировали ответы Джады на возможные во­просы Крескина. Энджи не раз и не два предупредила Джаду, все порывающуюся «кое-что уточнить», чтобы та не добавляла ничего лишнего.

– Имей в виду, тебя могут подвергнуть перекрестному допросу на любую тему, – сказала Энджи. – Я, конечно, не допущу некорректных вопросов, но на все прочие у тебя должен быть заранее подготовленный ответ. Самодеятель­ность здесь недопустима. Судье предстоит на месте отде­лить зерна от плевел и решить, кому отдать опеку. А време­ни на сбор компромата против Клинтона у нас крайне мало. Жаль, не удалось отсрочить слушания. Этот Крескин и впрямь жук, как сказал Майкл. Настаивает на срочности дела «ради детей» – и все тут.

Джада слушала внимательно, молча кивала, и работа продолжалась. Сорок минут – перерыв «на кофе», хотя никто из них кофе не пил; еще сорок минут…

– Позвоню-ка я, пожалуй, в банк, – наконец буркну­ла Джада. Мало ей других забот, так приходится еще и врать насчет отлучек с работы: не станешь же выкладывать Маркусу кошмарную правду. – Знаешь, что самое смеш­ное? – спросила она, поднимая глаза на Энджи.

– Я много чего смешного знаю. Можешь добавить к списку.

– Самое смешное, что мой муж…

– Твой будущий бывший муж, – точь-в-точь как не так давно Натали, поправила Энджи.

Джада кивнула:

– Именно. Мой в очень скором будущем экс-муж пы­тается доказать, что я плохая мать, поскольку я слишком много работаю, в то время как мой босс, скорее всего, счи­тает меня плохим работником, поскольку я слишком мно­го времени уделяю детям.

– Хо, хо, хо! Вот уж ирония судьбы, Джада! – теат­рально съязвила Энджи. – Тебе не кажется, что все на­чальники и мужья думают точно так же?

– Наверное. Так можно мне позвонить?

Анна продиктовала длинный список сообщений, боль­шинство из которых могли подождать до завтра. Джада уже собиралась распрощаться, когда секретарша подпустила сиропу в голос:

– Ой! Не знаю, важно это или нет, но мне кажется, звонила Мишель Руссо. Я думаю, что это была Мишель, хотя она не назвалась.

– Благодарю, – ледяным тоном произнесла Джада, швырнула трубку и тут же набрала номер Руссо. – Ми­шель? – неуверенно спросила она, услышав на другом конце чужой голос.

– Прости, что позвонила на работу. Очень не хотелось, но мне…

– Понятно. – Господи, что могло случиться, чтобы Мишель, проглотив гордость, обратилась к Анне? – Ты что-то хотела?

– Когда вы с Энджи закончите?

– Не знаю. Через час?.. – Джада взглянула на Энджи, и та кивнула.

– А потом? С детьми встречаешься?

– Да. Старших заберу прямо из школы, но к шести они должны быть в Йонкерсе. В чем дело-то?

– По телефону не могу, – свистящим шепотом отозва­лась Мишель. – Понимаешь… мне нужно попросить тебя о большом одолжении. Громадном! Я пойму, если ты откажешься.

Джада содрогнулась от зловещего предчувствия. Такого голоса Мишель она не слышала даже после той страшной ночи с обыском.

– Погоди минутку. – Джада снова оглянулась на Энд­жи. – Может, на сегодня довольно?

– Что-нибудь случилось? – встревожилась Энджи.

– Похоже на то. Я буду у тебя через полчаса, – сказала Джада в трубку.

– Нет! – в панике выдохнула Мишель. – Только не у меня! Встретимся у бара на Пост-роуд, который рядом с Первым уэстчестерским банком, помнишь?

– Само собой.

– Спасибо. И помни, ты не обязана соглашаться.


– Я хочу, чтобы ты сняла сейф в банке, – сказала Ми­шель. Джада сидела за рулем своей «Вольво», припарко­ванной впритык к «Лексусу» подруги, и старалась не ви­деть обезображенный профиль Мишель, скорчившейся на соседнем сиденье. – На свое имя. Оба ключа пусть хранят­ся у тебя. Спрячь их где-нибудь… только не дома и не в офисе.

Джада повернула к ней голову. До сих пор она не про­изнесла ни слова по поводу темных очков и жуткой ссади­ны на щеке Мишель. Не спросила, почему Мишель, всегда такая элегантная, сегодня выглядит как обломок кораблекрушения, выброшенный штормом на берег Барбадоса. К чему вопросы? Мало ли она видела в Йонкерсе женщин со следами кулаков мужа на теле?

Боже… бедная Мишель! Она ведь не просто боготвори­ла своего Фрэнка – она полностью от него зависела. Зная подругу, Джада даже не попыталась хоть как-то ее утешить. Мишель держалась из последних сил, и жалость могла ли­шить ее остатков самообладания.

– Я должна задать тебе один вопрос, – осторожно на­чала Джада.

– Ты можешь отказаться, – скороговоркой пробормо­тала Мишель. – Просто скажи «нет» – и все! Мы ведь до­говорились.

– Я не отказываюсь. Но мне нужно точно знать, что в этой сумке не наркотики. Пойми, пожалуйста. Я ни в чем тебя не подозреваю и не хочу обидеть. Мне просто нужно знать.

Мишель закусила дрожащую губу.

– Да, конечно. – Протянув руку, она сплела пальцы с пальцами Джады. – Это не наркотики. Клянусь. Мне про­сто нужно кое-что спрятать от Фрэнка.

– Что ж. – Джада знала, что идет на риск, но Мишель она верила. – Итак, я одна проезжаю квартал, захожу в Первый уэстчестерский, беру сейф и возвращаюсь с ним к тебе, так?

Мишель кивнула. Очки у нее были довольно узкие, и Джада успела заметить заплывший сине-багровый правый глаз.

– Пока меня не будет, купи себе очки побольше, как у мотоциклистов, знаешь? Только с темными стеклами. – Она выпустила руку Мишель. – Вернусь минут через двад­цать.


Увидев возле школы Джаду, дети бросились к ней на шею, не обращая внимания на то, что их могут увидеть одноклассники. Они ни о чем не желали ни слышать, ни говорить, кроме возвращения домой, а Джада, измотанная многочасовой подготовкой к процессу и странной просьбой Мишель, была не в лучшей форме. Ей просто хоте­лось расцеловать каждого по очереди, понянчиться с Шерили, вдохнуть детский аромат Кевона, расчесать тугие за­витки Шавонны. Обнимать их всех. Любить. Однако у детей, как оказалось, был собственный план.

– Поехали домой! – заявил Кевон, с удовлетворенным вздохом плюхнувшись на заднее сиденье «Вольво».

Джада усадила Шерили рядом и застегнула ремни сиде­нья для младенцев. О поездке домой не было и речи, но как же не хотелось портить драгоценные два часа встречи.

– Попозже, дорогой. Может быть, уже скоро. Потер­пите, ребята. Осталось совсем чуть-чуть. – Джада захлоп­нула свою дверцу. – Кому мороженого? – бодро спросила она.

– Плевать на мороженое! – Шавонна, казалось, сей­час заплачет. – Домой хочу! Едем.

Джада повернулась к старшей дочери.

– Понимаешь… происходит кое-что очень, очень се­рьезное.

– Ага, знаю. Вы с папой разводитесь, да? Такого Джада еще ни от кого из детей не слышала.

– Папа сказал?

– Бабушка. Плевать! – повторила девочка. – Хочу домой, и все!

– Но до ужина осталось совсем мало времени, и я…

– Хочу ужинать дома! – не унимался Кевон.

– Давайте-ка вот что сделаем: съездим домой, но на ужин вы вернетесь к бабушке. Я ей обещала. – Джада умолчала о том, что ужинать они опять будут без нее; о том, что дома им остаться нельзя; о том, что она изо всех сил сражается и за сам дом, и за детей.

Уверенность в своей правоте странным образом рас­таяла. Прежде Джада знала, что поступает единственно верным образом. Теперь же, после репетиции слушаний, загадочного происшествия с Мишель и тоскливого хора детей, ей стало не по себе. Что, если я выбрала не тот путь?..

Было совсем темно, когда ее «Вольво» затормозила у дома свекрови в Йонкерсе. Шерили начала плакать первой, но и Кевон, вдохновленный примером младшей се­стры, не заставил себя ждать.

– Не хочу! – процедила Шавонна. – Зачем ты нас сюда привезла? Дома, что ли, не могли поужинать?

– Потерпите совсем чуть-чуть, – пробормотала Джада. – Мой адвокат все исправит, а пока побудьте с папой. Через три дня я снова приеду…

Но лицо старшей дочери исказили отчаяние и ярость.

– Значит… после ужина… мы домой не поедем?!

Рев и визг Шерили наверняка поднял на ноги всю ок­ругу. Джаде пришлось выйти из машины и взять малышку на руки. Шавонна вмиг оказалась рядом… и тут внезапно вспыхнул свет. Джада подняла глаза – в десяти шагах от машины Клинтон жужжал видеокамерой, изображая из себя заботливого отца на детском рождественском утрен­нике.

Шавонна и бровью не повела в его сторону.

– Ты все врешь! – выпалила девочка. – Обещала и… Я тебя ненавижу!

Она умчалась к дому, а Шерили зашлась в истерике, намертво вцепившись ручонками в мамино пальто. Кевон спрятал лицо в ладонях – то ли свет слепил, то ли не хотел даже смотреть на мать.

– Прекрати немедленно! – крикнула Джада Клинто­ну. «Не нужно мне было поддаваться на уговоры ребят, – мелькнуло в голове. – Теперь все будет еще тяжелее».

Свекровь уже ковыляла по дорожке, протягивая руки за Шерили. Кевон умчался куда-то в темноту, Джада поте­ряла его из виду и с камнем на сердце оторвала от себя захлебывающуюся слезами малышку.


Джада шагала от стены к стене по пустой гостиной, потом прошла на кухню и вернулась назад. Не в силах си­деть, не в силах лежать, не в силах плакать, она нигде не находила покоя.

Эта встреча убила еще теплившуюся надежду все ула­дить или хотя бы успокоить детей. Куда уж ей – себя не знает, чем успокоить… Отчаявшись, Джада схватила труб­ку и набрала код Барбадоса.

– Мама, – сказала она. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.

ГЛАВА 33

Утром перед началом слушаний Энджи одевалась тща­тельнее обычного. Накануне она даже рискнула раскоше­литься и купила очень приличный деловой костюм в отде­ле сниженных цен соседнего универмага. Надежды на то, что новый костюм обеспечит ей победу, Энджи не лелеяла, но, с другой стороны, выглядеть прилично никогда не по­вредит – если, конечно, дама-адвокат может выглядеть прилично в наряде двенадцатого размера.

С ростом цифр на своей одежде Энджи ничего не могла поделать – она трудилась, как вол, но и ела, как волк. На­грузка в Центре была безумной: Энджи не только вела все дела, начатые Карен Левин-Томпсон, но принимала и новые, чтобы не остаться без работы, когда Карен выздо­ровеет. Представить начальству список собственных кли­ентов – лучший способ обеспечить себе постоянное место. А Энджи – странное дело – теперь действительно мечтала остаться в Центре. Работа ей очень нравилась, коллеги тоже, и душа болела за клиентов. Ничего из этого она не сказала бы о прежнем месте в престижной фирме в Марблхеде.

Дело Джексона против Джексон отнимало все свобод­ное время Энджи, а порой и то время, которое ей следова­ло бы потратить на другие дела. Она чувствовала, что этот процесс станет экзаменом, – так сказать, проверкой огнем. Уж слишком много сегодня поставлено на карту. Она обязана вернуть Джаде детей, сохранить дом, отвести дамоклов меч алиментов. Какое счастье, что Майкл Раис всегда рядом, всегда готов помочь!

Энджи прошла в свою новую крохотную ванную и ос­тановилась перед зеркалом. Н-да, картинка далека от со­вершенства: глаза, всегда такие ярко-синие, теперь по­тускнели, кожа какая-то несвежая, будто вернулись времена прыщавого отрочества. Что ж, тем хуже. Энджи пригла­дила щеткой влажные кудри и решила, что заколки будет достаточно. В конце концов, от адвоката в зале суда не кра­соты неземной ждут, а профессионализма.

«Не на конкурс красоты отправляешься, дорогая, – сказала она себе. – Помни, на тебя рассчитывает хоро­ший, добрый, несправедливо обиженный человек. Ты уже столько сделала. Нашла свидетелей, провела расследова­ние, собрала массу доказательств в пользу клиентки. Ты выиграешь этот процесс. Ты победишь!»


Мишель услышала сигнал «Вольво» Джады, когда пы­талась замаскировать крем-пудрой кровоподтек вокруг глаза. Опухоль век уже спала, а багровый шрам на щеке превратился почему-то в иссиня-сизый. Мишель замазала его тональным кремом и сейчас, глядя на результаты свое­го труда, решила, что выглядит ничем не хуже, чем актер театра Кабуки.

Она отложила пудру и проглотила таблетку ксанакса. Затем нацепила – несмотря на хмурый день – солнечные очки в поллица, купленные по совету Джады в галантерее рядом с Первым уэстчестерским. К счастью, Энджи с кол­легами отказались от мысли вызвать ее в качестве свидете­ля, и все равно Мишель было страшно появиться в зале суда. Но она не могла не поддержать Джаду в трудную ми­нуту.

Бросив последний взгляд в зеркало, Мишель побежала вниз по лестнице.

Поразительно, но Фрэнк до сих пор не проснулся. А может, все-таки проснулся, но продолжал притворяться спящим – то ли переживая из-за «несчастного случая», то ли дуясь. Впрочем, чувства Фрэнка ее не волновали. После той ночи Мишель не приближалась к кровати. Вечерами она упорно смотрела телевизор, пока Фрэнк не исчезал в спальне, после чего забывалась на диване тяжелым сном, то и дело просыпаясь от кошмаров.

За всю жизнь на нее поднимала руку только мать, да и то лишь когда была очень, очень пьяна. Разумеется, Ми­шель слышала и читала о супружеских изменах, вранье и побоях, но никогда – никогда! – не представляла себя на месте этих несчастных женщин. Она выбрала Фрэнка, по­тому что рядом с ним ей было спокойно и надежно. С из­менами она пока не столкнулась, но что такое вранье и побои – узнала.

Глубокой ночью, когда они легли в постель, Фрэнк, ко­нечно, извинился. Заплакал. Обнял ее. Мишель окамене­ла, но не оттолкнула его руки, хотя прикосновения мужа впервые в жизни были ей неприятны. А потом… потом… При воспоминании о том, как Фрэнк занялся с ней сек­сом, у Мишель до сих пор на глазах закипали злые слезы. Он проникал в нее снова и снова, шепча извинения вместо слов нежности и любви, а она терпела, борясь с мерзкой тошнотой.

– Тебе хорошо? У нас все хорошо? – твердил он и за­глядывал в глаза Мишель, когда она после пытки любовью отодвинулась от мужа и завернулась в простыню.

– Нет, нет и нет! – холодно процедила в ответ Ми­шель. – Но сейчас я не желаю об этом говорить.

Она повернулась к нему спиной и с тех пор хранила ле­дяное молчание. Хуже всего, что она не знала, что делать. Бросить мужа в беде? Попытаться поговорить? Продол­жать мириться с его враньем? Пригрозить разводом? Рано или поздно Фрэнк узнает, что она не только нашла тайник, но и забрала деньги, а тогда… Что тогда? Произойдет еще один «несчастный случай»?

Мишель вышла из дома, искренне надеясь, что не на­пугает народ в суде. Жаль, не удастся дать показания в пользу Джады, но остальное – все, что в ее силах, – она для подруги сделает!


По мнению Энджи, с началом процесса они справи­лись неплохо. Первым делом Крескин вызвал на свиде­тельское место ответчицу. Он завалил Джаду вопросами, давил безжалостно, но она держалась уверенно и ни разу не позволила загнать себя в угол. Показания ее звучали кратко и по существу, в точности как на «генеральной ре­петиции». Она рассказала, что найти работу ее вынудило отчаянное безденежье, сообщила свой рабочий график – уточнив, что задерживалась крайне редко, а от командиро­вок категорически отказывалась. Когда дело дошло до нар­котиков, Джада, следуя указанием Энджи во время «прого­на», позволила себе не на шутку разозлиться.

– Как истинная христианка, мистер Крескин, я не употребляю ни алкоголь, ни наркотики!

Крескин пытался настаивать, Энджи выразила про­тест, судья ее поддержал, и на том все закончилось.

После Джады, с облегченным вздохом вернувшейся на свое место, к присяге привели старшую миссис Джексон.

– Как часто вас приглашали в дом вашего сына и не­вестки? – задал свой первый вопрос Джордж Крескин.

– Очень редко. Я всегда знала, что она не хочет меня видеть.

– Возражение, ваша честь! – вклинилась Энджи, хотя в данном случае свекровь была права.

– Поддерживаю, – кивнул судья. – Суду важны факты, миссис Джексон, а не эмоции.

– Слушаюсь, ваша честь, – подобострастно отозва­лась мать Клинтона.

Судья Снид произвел на Джаду впечатление делового и положительного человека. Такой должен уметь отличать правду от вороха лжи. Он поймет, что за ничтожество Клинтон Джексон, поверит матери и вернет ей детей.

В данный момент, однако, судья Снид внимал ответам бабушки. Глядя на свекровь, Джада едва сдерживала смех. Крескин и тут постарался, основательно подготовив свидетельницу к исполнению отведенной ей роли. Старшая Джексон выглядела по меньшей мере столпом семьи – в ярко-синем костюме с голубой блузой и даже при шляпе с кокетливой вуалькой. До сих пор Джада ни разу не видела свекровь аккуратно причесанной, не говоря уж о шляпе. Ради столь грандиозного события неряха изобразила из себя певицу церковного хора!

Кто бы мог сейчас поверить, что когда-то эта женщина не вспоминала о сыне сутками, что она вечер за вечером развлекалась с кавалерами в станционном баре, бросая ре­бенка на произвол судьбы. С шести лет Клинтон вынужден был сам разогревать себе ужин и укладываться в постель в одиночестве. И что же? Теперь это опустившееся создание пытается доказать, что Джада – плохая мать! О какой мо­рали может идти речь? Куда катится этот мир? Джада гото­ва была вскочитьна ноги и во всеуслышание объявить судье, приставу, стенографистке, всем сидящим в зале, что их обманывают самым наглым образом.

– Расскажите суду о своих впечатлениях от визитов, – сказал Крескин.

– Что ж тут говорить? Мой сын и кормил деток, и купал, и спать укладывал. Мамаша-то их до самого темна дома не появлялась. А как придет заморенная такая, лютая, и все хвасталась про работу в банке. Бывало, ребя­тишек и огреет чем…

Упираясь ладонями в стол, Джада медленно выпрями­лась, но Майкл удержал ее на месте, а Энджи наклонилась к ней и зашептала на ухо:

– Не волнуйся. Мы докажем ее несостоятельность как свидетеля. Уличим во лжи, и ее показания будут отозваны. Не волнуйся.

Только благодаря этому обещанию Джаде удалось спо­койно выслушать еще несколько столь же лживых ответов. Затем Крескин поинтересовался состоянием детей в ту ночь, когда Клинтон увез их из дому.

– О-о-о! – всхлипнула свидетельница. – Жальче не бывает!

– Уточните. Вам было их жалко, потому что они скуча­ли по маме?

– Нет, жальче не бывает, чем ихнее состо… состояние. Внучка старшенькая гребешок, наверное, не видала цель­ную неделю. Грязные были – ужасть. Одежа грязная, сами чумазые… Клинтон их в три часа ночи привез, потому что она… – миссис Джексон взглянула на невестку, —…еще не вернулась от этих… наркоманов с ихней улицы.

Энджи поднялась из-за стола:

– Протестую, ваша честь!

Джада опустила голову, чтобы скрыть от всех, какую боль причиняет ей эта бессовестная ложь.

– Протест отклонен. Продолжайте, – сказал судья. Глаза миссис Джексон внезапно налились слезами, и она извлекла из сумочки носовой платок. Белоснежный и наглаженный. Уж кто-кто, а Джада точно знала, что у све­крови и белье-то нижнее подобной чистотой никогда не отличалось, а тут на тебе – платок!

– Внучки мои были уставшие, чумазые, аж синие с го­лодухи-то. А она…

– Кто – она? – уточнил Крескин.

– Джада Джексон. Она даже не позвонила, чтоб уз­нать, где ее ребятишки. Мыслимое ли дело? У меня дома есть телефонный ответчик, там все записано. Она не зво­нила.

«Вранье!– написала Джада в блокноте Энджи. – Я зво­нила всю ночь. Они не брали трубку».

– Не волнуйся, – повторила Энджи шепотом. – На перекрестном допросе она у нас попляшет. Мы кое-что припасли.


Энджи вышла из-за стола и одернула пиджак. Пере­крестные допросы она проводила всего пару раз, а потому нервничала, но постаралась сразу взять доверительный тон. Агрессия по отношению к столь милой пожилой леди могла только навредить.

– Миссис Джексон, я понимаю, как вам сейчас тяже­ло, но мне необходимо задать вам еще несколько вопро­сов, – начала Энджи. – Если я правильно поняла, вы ска­зали, что, когда мистер Джексон появился ночью в вашем доме, дети были в плачевном состоянии?

– О да, да! – Свекровь Джады с энтузиазмом закива­ла. – Такие были чумазые, такие чумазые, особливо ма­лютка.

– И одежда на них тоже была грязной? Еще один кивок.

– Но разве вы не свидетельствовали здесь и сейчас, что ваш сын полностью взял на себя уход за детьми? Если вы сказали правду, то дети никак не могли и не должны были быть грязными и голодными. Разве что ваш сын на самом деле совсем не занимался детьми. Итак – где же истина? Крескин вскочил со стула:

– Протест, ваша честь! Мисс Ромаззано давит на сви­детельницу!

– Протест отклонен, но я делаю вам замечание, совет­ник, – бросил Снид Энджи.

– Если дети были голодными и грязными, почему ваш сын не накормил их и не вымыл? – продолжала Энджи.

– Так он… это… занят был. Работу присматривал. Может, потому все для них сделать и не успевал.

– Понятно. И как давно Клинтон Джексон искал ра­боту?

– Давно. Очень давно присматривал.

– А как долго он оставался безработным?

Глазки миссис Джексон забегали, словно она почувст­вовала подвох и выискивала лазейку из вот-вот готовой за­хлопнуться западни.

– Ну-у-у… он, бывало, то тут подзаработает, то там… А постоянной работы у него лет шесть не было.

Энджи едва удержалась от улыбки. Пора. Самое время выбросить козырную карту.

– Скажите, миссис Джексон, у вас были когда-нибудь проблемы с алкоголем? – В ожидании протеста она скоси­ла глаза на Крескина, но тот, как ни странно, остался на стуле.

– Нет!!! Это кто ж на меня такую напраслину воз­вел?! – возмутилась свекровь Джады.

Снид взглянул на Крескина:

– Вас устраивает подобный поворот дела, советник?

– Вполне, ваша честь. – На губах адвоката мелькнула загадочная улыбка. – Моей свидетельнице нечего скры­вать от суда.

– Что ж посмотрим, куда нас это приведет.

Снид бросил мимолетный взгляд на часы, и Энджи от­метила, что это уже не в первый раз. Тем не менее она не собиралась отпускать миссис Джексон с крючка. Зря, что ли, Центр потратил кругленькую сумму на частного детек­тива?

– Кажется… один раз, – свидетельница вытерла пла­точком пот со лба.

– То есть? Вам кажется, что вас арестовывали? Вы не знаете этого наверняка?

– Э-э-э… знаю. Было такое.

– Правда ли, что вас арестовали за недостойное пове­дение в общественном месте в состоянии алкогольного опьянения и сопротивление полиции?

– Да, – выдохнула миссис Джексон. Есть!

– Громче, будьте любезны, – приказал судья Снид до странности мягким тоном.

– Да, – повторила миссис Джексон, обращаясь лично к нему. – Только давно это было, ваша честь. И всего один разочек, ей-богу.

– Боюсь, это не единичный случай, – возразила Энджи. – У нас имеются доказательства того, что вы дважды получали повестки в суд за управление автомобилем в нетрезвом состоянии. Это правда?

– Да, – с тяжким вздохом подтвердила миссис Джек­сон. – Ваша правда. Ничего не поделаешь, пила я. Знала, что плохо это, только остановиться не могла.

Ну, вот и все. Можно не продолжать, с миссис Джексон как со свидетельницей покончено.

– Но я уже четыре года в рот не беру, ей-богу, ни капе­люшечки! Господь меня наставил.

Она сама загнала себя в тупик. Нанятый Центром част­ный детектив проделал отличную работу, так что у Энджи был припасен козырной туз.

– Почему в таком случае в апреле и мае сего года, на встречах Общества анонимных алкоголиков при баптист­ской церкви на Ривер-стрит вы в присутствии десятков свидетелей признавались в рецидиве… своего заболева­ния? – Энджи в упор смотрела на вытянувшееся, посерев­шее лицо миссис Джексон. Ей даже стало жалко ее.

– Мисс Ромаззано! – неожиданно и резко подал голос судья Снид. – Как по-вашему, почему в названиях этих обществ имеется слово «анонимных»? Именно потому, что все, происходящее за их стенами, является закрытой ин­формацией. Я запрещаю вам пользоваться сведениями, до­бытыми столь неправедным путем. Это низко и по отно­шению к людям, которые пытаются вернуться в общество, и по отношению к суду. Перекрестный допрос окончен. – Он сверился с часами. – Объявляю перерыв на четверть часа. Слушания продолжатся ровно в десять. – Всем встать! – гаркнул пристав.

ГЛАВА 34

– Откуда мне было знать, что Снид не позволит вы­звать очевидца попоек миссис Джексон? И уж тем более о том, что анонимные алкоголики для него священны? – выпалила Энджи, обращаясь к матери, когда все они со­брались в одной из комнат отдыха. Теперь она была далеко не так уверена ни в исходе дела, ни в своей способности сохранить место в Центре.

Натали пожала плечами:

– Нам давно известно, что сам Снид уже двадцать лет состоит в одном из таких обществ. – Она вздохнула. – Спросить нужно было, Энджи.

– Мне и в голову не пришло! – простонала дочь.

– Но ты-то должен был знать, Майкл! – вставила Лора.

Майкл Раис кивнул:

– Должен был. И знал. Но не ожидал, что он так отреа­гирует. Ведь не тайну же исповеди вы открыли, в конце концов! – Майк покачал головой. – Но не падайте духом, Энджи, и клиентке не показывайте, что расстроены. Нача­ло отличное, уверяю вас.

Энджи была рада, что эти несколько минут Джада с Мишель провели в дамской комнате и не слышали разго­вора. Впрочем, Джада с ее острым умом наверняка сама поняла, что адвокат допустила грубейший промах.

– Никак не могу прийти в себя, – призналась Джада, вместе с подругой присоединившись к юристам. – Просто не могу прийти в себя после всей той лжи, что она нагово­рила! Это нечестно!

– Нечестно! – фыркнула Мишель. – Нашла от кого честности ожидать. У них же весь лживый спектакль как по нотам расписан. Сейчас Тоня Грин к выходу готовится. Мы ее в туалете видели, – объяснила она остальным. – Макияж подправляет, будто на премьеру в «Опера» при­шла. – Мишель взяла руку Джады в свою. Энджи хотелось сделать то же, но она сдержалась и лишь похлопала кли­ентку по плечу.

– Не волнуйся. Твоя свекровь совершенно изовралась, противоречила собственным показаниям, и это нам на руку. Когда Крескин вызовет Тоню Грин, мы ее разделаем под орех.

– Пора двигаться, – объявила Лора. – Снид фанатик пунктуальности, так что лучше не опаздывать. Помню, как-то он отвел мне одиннадцать минут на перекрестный допрос в деле об убийстве. Но я все равно выиграла! – Лора посмотрела на Энджи. – Судебный пристав сказал, что вечером Снид улетает в отпуск в Форт-Майерс. Учти это и не тяни резину.

– То есть как? – воскликнула Энджи. – Хочешь ска­зать, что нужно закончить сегодня? Да у меня своих шесть свидетелей, а еще всех свидетелей Крескина допрашивать!

– Я и говорю – не тяни резину.

– Это ведь не суд, – напомнил Майкл, – а всего лишь предварительные слушания, так что об окончательном ре­шении речь не идет.

– Угу, – мрачно буркнула Джада. – Речь идет о вре­менной опеке и продолжении адовых пыток, только и всего.

Майкл кивнул.

– К сожалению, для маневров у нас мало времени, а на продление слушаний шансов ноль.

– Вперед! – Заметив в коридоре судейскую мантию, Натали отставила недопитую чашку кофе. – Наш торопы­га уже на коне.


Мишель со своего места в центре зала внимательно, насколько позволяли ее «мотоциклетные» очки, разгляды­вала Тоню Грин. Зря эта дамочка старалась навести красоту, видок у нее был – обхохочешься. Платье натянула кри­чаще бирюзового цвета, от которого глаза слезятся, к тому же размера на три меньше нужного, так что все телеса наружу. И как только Клинтон мог променять подтянутую, элегантную Джаду на такое чучело? Адвокат Клинтона, ясное дело, умолчал о тесных отношениях своего клиента со свидетельницей, представив Тоню суду как няню трех младших Джексонов. Что ж, ей же хуже – выглядит-то она скорее шлюхой, чем воспитателем, хотя Крескин задает ей вопросы только о детях.

– Что вас больше всего удивило или встревожило в детях, когда вас наняли за ними присматривать?

Тоня подалась вперед, колыхнув внушительным бюс­том, и округлила глаза.

– Они целых три дня молчали! Десять лет работаю с детьми – никогда с таким не встречалась.

– И почему они молчали, как по-вашему?

– По-моему, от страха. Они ее боялись. Свою мать. Боялись, что она их накажет. Они ее не любят.

Энджи встала и выразила протест, но ответа судьи Ми­шель не расслышала. Затем снова раздался голос Тони:

– Они ни разу не произнесли ее имя. Никто из них не плакал и не звал маму. А крошка Кевон – я его зову своим ангелочком – уже через два дня залез ко мне на коленки, обнял и спросил: «Будешь моей мамочкой?»

Мишель стало нехорошо. Если бы Дженна или Фрэн­ки… Впрочем, Кевон этого, конечно, тоже не говорил. Из троих детей Джады малыш Кевон был самым «маминым», уж Мишель-то это точно знала. Боже, а каково Джаде вы­слушивать такое наглое вранье?! Как она это выдерживает ? Больше всего на свете Мишель сейчас хотелось оказаться на месте свидетеля и рассказать судье, всему залу, как за­ботилась о своих ребятах Джада, как кормила и учила, как любила их все семь лет…

Мишель впервые попала в зал суда. Мысль о том, что­бы появиться в таком же зале с Фрэнком, занять место свидетеля, отвечать на каверзные вопросы прокурора и в конце концов попасться на удочку, привела ее в ужас. Большим усилием воли она заставила себя не броситься прочь отсюда и сосредоточить внимание на главных дейст­вующих лицах процесса.

Энджи опять покинула место за столом и вела пере­крестный допрос Тони.

– Итак, миссис Грин, вы утверждаете, что долгое время работали с детьми.

– О да! – важно подтвердила Тони Грин. – Более де­сяти лет.

– У вас есть специальное образование? – продолжала Энджи.

– Протест, ваша честь! Позвольте напомнить уважае­мому коллеге, что миссис Грин не является подследствен­ной. Какое отношение к делу имеет ее образование?

– Самое прямое, если мы намерены выяснить ее ком­петентность и опытность.

– Протест отклонен. Этой женщине доверено воспи­тание детей миссис Джексон.

– Закон штата Нью-Йорк требует, чтобы воспитатель имел лицензию на работу с детьми. У вас она есть, миссис Грин?

– Разумеется! – Тоня засияла. – С собой, в сумочке. Вместе со страховым полисом на тот случай, если с детиш­ками – дай им господь здоровья – что-нибудь случится.

Энджи, похоже, стушевалась.

– Подайте мне сюда эти документы, – приказал Снид приставу.

– Сколько детей было на вашем попечении за десять лет? – продолжила допрос Энджи.

– О-о-о! Много!

– Назовите, пожалуйста, их имена. Наступившая пауза длилась достаточно долго. Нако­нец подскочил дошлый адвокатишка:

– В целях экономии времени, ваша честь, я предлагаю представить подробный список позже.

Мишель голову бы дала на отсечение, что Тоня Грин понятия не имеет, с какого боку подойти к ребенку.

– Согласен. Продолжайте, советник, – бросил судья Энджи.

Даже Мишель, с ее не самого лучшего места, заметила удивление Энджи. В самом деле странно, что судье не по­надобился список. Оставалось только надеяться, что у Энджи отыщется еще что-нибудь, чем зацепить лгунью.

– Вернемся к вашей оценке состояния детей. Не под­сказывает ли вам многолетний опыт, что дети могли не­сколько дней молчать от страха, от тоски по матери и по дому?

– Если дети хотят домой, они всегда плачут и зовут ма­мочку, а эти просто молчали, – отрезала Тоня.

Энджи нахмурилась:

– Вам известна фамилия педиатра ваших подопечных? Что же вы намерены делать, если кто-нибудь из них забо­леет?

– Отвезу в больницу. Или наберу 911.

Мишель ушам не поверила, услышав ответ, которым сама свидетельница явно гордилась. Ну и дура! Как же без своего доктора? Надо думать, судья знает, что настоящая мать – или няня, если уж на то пошло – связывается с дет­ским врачом как минимум дважды в неделю.

– А что любят дети смотреть по телевизору, знаете?

– Ой, да они его все время смотрят! – с широкой улыбкой отозвалась Тоня.

– То есть вы позволяете детям постоянно смотреть те­левизор?

Улыбка потускнела.

– Ну, не совсем…

– Что именно вы позволяете им смотреть? Какие про­граммы они любят?

– Н-не знаю.

– Миссис Грин, вам платят за услуги няни и воспита­теля, и тем не менее вы не знаете ни фамилии домашнего врача, ни вкусов детей. В чем же заключаются ваши обя­занности? – Энджи не дала своей визави возможности от­ветить и заглянула в блокнот. – Правда ли, что пятого, восьмого, десятого ноября, как и еще много раз, Клинтон Джексон приходил к вам вечером и покидал ваш дом после трех часов утра?

– Не помню.

– Это было совсем недавно, миссис Грин, но вы ут­верждаете, что не помните? Так же, как не знаете имени врача и любимые передачи детей? Похоже, вы слишком многого не помните или не знаете.

Толстуха поерзала на стуле и отхлебнула из стакана.

– О да, теперь вспомнила! Мистер Джексон приходил поговорить про детей. Один раз спрашивал, почему крош­ка Кевон плачет по ночам, а во второй искал книжку, кото­рую кому-то из них нужно было в школу принести.

– И потому он, появляясь около полуночи, уходил перед рассветом? Учтите, что у нас имеется достоверное тому свидетельство, – предупредила Энджи.

Мишель стиснула кулаки. Есть! Теперь будет все как в фильмах! Пусть и Джада порадуется!

– Ну-у… в первый раз мистер Джексон так волновался о детишках, что мы и вправду говорили очень долго. – Тоня запнулась. – А во второй… он так сильно устал, что уснул прямо у меня на диване. Все говорил про детишек, говорил, а потом взял – и уснул.

Враки! У Мишель болела душа за Джаду. Прекрасная мать, замечательный человек, такая красавица – и должна выслушивать чушь, которую несет.

«Боже! Ни судья, ни кто другой в зале никогда не пове­рит, что Клинтон променял свою красавицу-жену на это нелепое создание в дурацком наряде, с надувными шарами вместо бюста! – мелькнуло в голове Мишель. – Вот для чего она нацепила это платье и размалевалась как дешевая девка. Да это сплошная показуха!»

– Правда ли, миссис Грин, что вы длительное время состоите с Клинтоном Джексоном в интимных отношениях?

В следующий миг сцена резко изменилась. Тоня испус­тила стон, стакан выпал из ее ослабевших пальцев и раз­бился, а сама она повалилась на перегородку, уронив по другую сторону голову и руки. Адвокат Клинтона вскочил и ринулся вперед.

– У миссис Грин повышенное давление, ваша честь! Боюсь, она потеряла сознание.

– Доктора сюда, пристав, немедленно! – приказал Снид. – Объявляю перерыв до тринадцати тридцати. Если к тому времени свидетельница будет в состоянии отвечать, допрос будет продолжен.

На глазах у всего зала пристав и один из судебных клер­ков подхватили Тоню под пухлые руки и потащили к выхо­ду. Мишель готова была поклясться, что, когда они поравнялись с адвокатом Клинтона, мерзкий тип подмигнул своей свидетельнице!

ГЛАВА 35

– Неважные дела, да? – спросила Энджи Майкла Раи­са. – Откуда взялась эта чертова лицензия? Мы ведь все проверили!

– Э-эх, Энджи! – Майкл пожал плечами. – Крескин ничем не гнушается. Ты доказала, что мадам ни черта не смыслит в детях, вытащила на свет божий его ночные ви­зиты – оп-ля! Она лишается чувств! Ни один судья на это не купился бы, но Снид вечно спешит, а сегодня у него еще и рейс в шесть вечера. Нам это, увы, совсем не на руку. Кроме того, подобные дела Сниду приходится выслуши­вать ежедневно. В отличие от вас, для него это далеко не первый процесс об опеке и алиментах, да и к ответчице, опять же в отличие от вас, он симпатии не питает. Тяжко вам, да? – Не дожидаясь ответа, он дружески похлопал Энджи по руке. – Не сходите с ума, все идет нормально.

Если бы! Энджи отлично понимала, что Майкл просто пытается ее подбодрить.

– И зачем только я вытащила эту проблему алкоголиз­ма миссис Джексон! Ведь все знали, что Снид сам… И вы знали, верно?

– Угу, – со вздохом признал Майкл. – Моя жена в свое время была членом АА. Я привозил ее на встречи и пару раз видел Снида.

Энджи не знала, как выразить сочувствие, при этом не показавшись бестактной, и поэтому предпочла промол­чать.

– С этой свидетельницей мы в любом случае почти за­кончили, верно? – сказал Майкл. – Теперь вы можете вы­звать нашего детского эксперта и инспектора соцслужбы, которой известно о продажности этой стервы Элрой. А затем… затем, пожалуй, стоит еще разок вызвать Джаду. Утром она прекрасно справилась.

– Даже не знаю, вправе ли я. Джада расклеивается на глазах – и кто бы ее винил?

Майкл поднял голову.

– Вон она идет. По мне, так вполне целехонькая. Как и во время первого перерыва, Джада и Мишель сначала зашли в дамскую комнату. Энджи тоже неплохо было бы причесаться и подправить макияж, но она хотела обсудить с Майклом свои успехи – или, скорее, осечки – с глазу на глаз, без клиентки. Теперь ей предстояло успо­коить и подготовить Джаду к дальнейшему.

Опустившись на стул, Джада с хладнокровным видом скрестила длинные стройные ноги.

– Никто не слышал об «Оскарах» или еще каких пре­миях для свидетелей? – первой заговорила Мишель. – Я здесь видела парочку достойных кандидатов. – Она села рядом с подругой и наклонилась к Энджи. – У меня, ко­нечно, не лучший вид, но если ты меня вызовешь, я готова дать показания даже с таким лицом. Правда, от обморока не зарекаюсь. Джада чудная, любящая, заботливая мама! Она может описать все игрушки Шавонны, номер телефо­на детского врача она знает наизусть, а продукты, на кото­рые у Кевона аллергия, запросто перечислит в алфавитном порядке!

Энджи грустно улыбнулась, представив, в какой кош­мар вылился бы перекрестный допрос Мишель Джорджем Крескином? Не будете ли вы так любезны, миссис Руссо, рассказать, когда именно ваш супруг был обвинен в распро­странении наркотиков?

– Думаю; что свидетелей у нас достаточно, – отозва­лась она вслух. – Майкл пригласил детского доктора из Йеля; кроме того, мы наняли очень известного – и доро­гого – специалиста по наркотикам. Что же касается пока­заний миссис Элрой, мы их опровергнем с помощью ее коллеги, которая готова подтвердить продажность этой дамы и рассказать о многочисленных жалобах на нее.

– Э-э-э… Можно тебя на минутку, Энджи? – вкли­нился в беседу Билл. Натали с Лорой вынуждены были уйти из-за неотложных дел, оставив Билла за всю «группу поддержки».

Они отошли в сторонку и остановились у автоматов с прохладительными напитками. «Типичный театральный реквизит», – неожиданно пришло в голову Энджи.

– Что-то случилось, Билл?

– Миссис Иннико до сих пор не появилась.

– Позвони в офис или…

– Звонил уже. И на работу, и домой, и на мобильник. Не отвечает!

Пряча смятение, Энджи надавила кнопку автомата.

– Время еще есть, Билл. Сначала я вызову другого сви­детеля, а там, глядишь, и миссис Иннико подъедет.

Она залпом, как виски, опрокинула стакан воды, смяла пластиковую посудину и отправила в корзину с точностью профессионального баскетболиста. Не забывай дышать, дорогая. Энджи развернулась и зашагала к своей клиентке.

– Все будет хорошо, – сказала она Джаде, хотя ей самой поддержка была нужна не меньше. – Единствен­ный вопрос… согласна ли ты занять место свидетеля еще раз? Утром ты держалась великолепно, но если я вызову тебя снова, то придется снова пройти и через перекрест­ный допрос Крескина. Пойми, тебя никто не заставляет…

Джада усмехнулась:

– Обедают как-то две людоедки. Одна говорит: «Тер­петь не могу своего мужа». А другая в ответ: «Кто тебя за­ставляет? Сдвинь на край тарелки и ешь одни макароны».

– Альфред Хичкок в чистом виде! – нахмурилась Энд­жи, Мишель промолчала, а Майкл с театральным стоном поднялся:

– Ладно, дамы. Пойдемте полюбуемся на финальный фокус Крескина Великолепного. После его выступле­ния – наш выход.


Мишель будто пригвоздили к скамье, когда в зал вплы­ла Анна Черрил, стервозная секретарша Джады и бывшая коллега самой Мишель. Зачем она здесь? Поддержать Джаду или позлорадствовать? Мишель нечего было сты­диться и тем не менее ей вовсе не хотелось попадаться на глаза старой сплетнице. Этого, к счастью.не случилось, зато произошло кое-что похуже: Крескин вызвал Анну в качестве своего свидетеля.

– Протестую, ваша честь! – Голос Энджи звучал не­преклонно. – Данного свидетеля нет в списке, и нас не оповестили заранее, хотя у моего коллеги было достаточно времени. Вынуждена настаивать на отзыве свидетеля либо на отсрочке слушаний.

– Мистер Крескин, – ледяным тоном обратился судья к мерзкому адвокатишке Клинтона, – пора бы вам знать, что суд – не место для сюрпризов.

Так его! Разозлитесь хорошенько, ваша честь, и отшейте вместе с его свидетельницей!

– Прошу прощения, ваша честь, но с данным свидете­лем мне удалось связаться лишь вчера. Обращаю ваше внимание, что забочусь исключительно о благополучии детей. Уверен, что в их интересах вы согласитесь выслу­шать любые показания, проясняющие обстановку в семье Джексон.

– Протест отклонен, – сказал судья после долгой паузы.

Уму непостижимо! Анне Черрил позволили свидетельст­вовать против начальницы?!

Еще как позволили – и, разумеется, Анна разошлась вовсю.

– О-о-о! Для миссис Джексон ничего нет важнее рабо­ты, – захлебываясь собственным ядом, вещала эта змея подколодная. – Со временем она никогда не считалась, отдаю ей должное. Когда ни придешь в офис – она уже там и вся в делах, так что даже трубку не брала, если дети зво­нили.

Мишель от души пожалела, что не припасла хоть какого-нибудь завалящего пистолетика. Пристрелила бы гади­ну, не задумываясь.

– Вы не представляете, как мне было жалко ее де­тей! – распиналась Анна. – Но что я могла поделать? Только поговорить с ними лишний разок по телефону вместо мамы.

Кошмару, казалось, не будет конца. Мишель, не вы­держав, чуть слышно застонала. Сколько лет эта мерзавка лелеяла презрение и зависть к чернокожей женщине, собственным трудолюбием и умом добившейся успеха – для того чтобы теперь с видом триумфатора выплеснуть свою злобу!

– Нет, у меня, к сожалению, своих детей нет, – скорбно признала Анна, когда настал черед вопросов Энджи. – Но если бы были, я бы посвятила жизнь им, а не ка­рьере!

Неприятная дрожь сотрясла тело Мишель. Соседи, коллеги, друзья… Кто из них будет свидетельствовать про­тив нее и Фрэнка? Какую ложь или до неузнаваемости из­вращенную правду предстоит услышать ей? Мишель подо­зревала, что у многих найдутся причины для ненависти по­серьезнее, чем у Анны. Бедная, бедная Джада! Все это ужасно. А у семьи Руссо кошмар еще впереди…

Мишель достала упаковку ксанакса и сунула в рот еще одну таблетку.


Миссис Элрой как свидетельница оказалась не столь плоха. То есть она была ужасна, но справиться с ней было куда проще, чем ожидала Энджи. Мадам бушевала, отве­чая на вопросы Крескина; ее показания насчет теста на наркотики и некоторых других нюансов звучали убийст­венно, но… Но на перекрестном допросе она дискредити­ровала себя в глазах судьи и всех присутствующих откро­венно злобными высказываниями о работающих матерях. Дескать, нечего рожать, если хочешь делать карьеру, а уж коли родила – сиди дома и т.д. и т.п. «К этим речам, – ре­шила Энджи, – достаточно добавить показания коллеги миссис Элрой о ее взяточничестве, и доверие к свидетель­нице будет подорвано».

Даже более терпеливый судья, чем Снид, не потерпел бы подобных проповедей со свидетельского места. В каче­стве лишнего доказательства предубежденности инспектора соцслужбы Энджи представила результаты теста на нарко­тики. Она была довольна тем, как нейтрализовала миссис Элрой, но при этом страшно нервничала из-за отсутствия миссис Иннико, на которой лежала задача окончательной дискредитации продажной социнспекторши.

Во время десятиминутной передышки Энджи набросилась на Майкла:

– Ну, почему ее нет?! Как ты думаешь, что с ней могло случиться?! – Она сама не заметила, как перешла с ним на «ты».

Майкл пожал плечами:

– Да все, что угодно. Тот факт, что миссис Иннико за­явлена свидетелем с твоей стороны, еще не означает, что она не может проколоть по дороге колесо, выпить лишнего за обедом, опоздать на электричку или в срочном порядке обратиться к зубному врачу. Забыть, в конце концов. Или струсить. Вполне возможно, еще появится. А Анна Пол­ласки, между прочим, уже дожидается своей очереди в ко­ридоре. Почему бы не взять быка за рога и не вызвать Анну?

– Нет, – подумав, ответила Энджи. – Вместо быка возьмем за рога Клинтона. Я его, сукина сына, по стенке размажу.


Джаде казалось, что она медленно, но верно превраща­ется в ледяную глыбу. С того момента ранним утром, когда она вошла в зал суда и увидела мужа, облаченного в новый костюм и при очках в черепаховой оправе (со стопроцент­ным-то зрением!), предчувствие чего-то ужасного вползло в ее сердце и прочно там угнездилось. Минуты бежали, складывались в часы, а Джада чем дальше, тем больше те­ряла ощущение реальности. Сколько раз в ходе процесса ей приходилось зажмуриваться, делать глубокий вдох и убеждать себя, что она пока не сошла с ума, что все это происходит на самом деле.

Когда Клинтон наконец занял место свидетеля, он вы­глядел лучше, чем в день их знакомства. Пристав привел его к присяге.

– Перед тем как приступить непосредственно к допро­су, – начал Крескин, – я хотел бы услышать полные дан­ные истца.

Звучным твердым голосом Клинтон назвал свои имя, фамилию, адрес. На глазах у изумленной Джады ловчила Крескин лепил из Клинтона идеального чернокожего гражданина Америки. Мистер Джексон создал свою фирму, по­строил дом для своей семьи в респектабельном районе, и, хотя в данный конкретный момент он испытывает некото­рые материальные затруднения, виной всему расовая не­терпимость поставщиков и возможных клиентов. Тем не менее мистер Джексон убежден, что скоро вновь встанет на ноги. Все свободное от поисков клиентов время он от­дает детям. Воспитание детей и уход за ними полностью лежат на мистере Джексоне, в то время как его жена забро­сила свои обязанности матери семейства и хозяйки в доме.

– Иной раз мне даже казалось, что она что-то против меня имеет… или какой-то план задумала, в котором нам с детьми нет места, – с великолепно разыгранной тоской добавил Клинтон.

За время допроса Клинтона лед в груди Джады растаял, превратившись в нечто куда более обжигающее, чем кипя­щий металл. Ей хотелось только одного: выскочить из-за стола, в три прыжка добраться до бесстыжего мерзавца и хлестать по физиономии до тех пор, пока его дурацкие очки не разлетятся вдребезги, пока он сам не откусит свой лживый язык. Разумеется, она не двинулась с места. Так и сидела каменным идолом с мелко-мелко трясущимися ру­ками. Время от времени Энджи бросала на нее озабочен­ный взгляд, гладила по плечу и нашептывала на ухо:

– Не волнуйся, он у нас еще попляшет!

И она сдержала слово. Хладнокровно и уверенно, точ­но хирург, рассекающий пораженную плоть, Энджи «вскрыла Клинтона, явив на всеобщее обозрение его гнилое нутро. Прежде всего она поинтересовалась его доходами за последние пять лет, год за годом. От мизерных цифры ска­тились к круглым – нулям. Затем Энджи попросила перечислить поименно возможных клиентов, которым Клин­тон в последнее время предлагал свои услуги. Ни одного имени. Спросила, имеются ли у него визитки, компьютер, пейджер – хоть что-нибудь из арсенала бизнесмена. Ров­ным счетом ничего.

– В целях экономии времени, ваша честь, на этом я пока закончу перекрестный допрос, но оставлю за собой право вызвать свидетеля еще раз. – Энджи с достоинством вернулась за стол, а Клинтон, растерянный, подрастеряв­ший дерзость, отправился на свое место.

Джада слегка воспряла духом, надеялась, что во время следующего допроса Энджи окончательно добьет лживого подлеца. Но в этот момент в зал вдруг вкатили стол с громадным телевизором.

– С позволения суда я хотел бы продемонстрировать домашний видеофильм, снятый две недели назад, – за­явил Джордж Крескин. – Миссис Джексон после двухча­сового свидания привозит детей в дом свекрови.

– Протест, ваша честь! – вскинулась Энджи. – Нас не поставили в известность ни о самом существовании дан­ного вещественного доказательства, ни о его содержании, поэтому мы категорически возражаем против…

– Я действую в целях экономии времени, ваша честь. Известно, что лучше – и быстрее – один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Ваша честь, мы категорически возражаем!

– Обсуждение, ваша честь! – заявил Крескин.

– Что это значит? – спросила Джада Майкла. Энджи поднялась и направилась к судье. «Мы ничего не знали», – донесся до Джады ее шепот.

«…отправляли. Не получили?» Только и расслышала она из ответного шипения Крескина.

Джада обратила встревоженный взгляд на Майкла, но тот опять промолчал, успокаивающе похлопав ее по руке.

«Факсовое подтверждение, сэр», – Крескин протянул судье листок.

«…неполадки с факсом. Но, ваша честь…» – Джаде очень не понравились звенящие нотки в голосе Энджи.

Больше она ничего не слышала, но наконец Энджи развернулась и направилась к столу. Выражение ее лица Джаде очень не понравилось.

– Поскольку это не судебный процесс, а предвари­тельные слушания, и советник документально подтвердил своевременное оповещение об имеющемся вещественном доказательстве, я отклоняю протест защиты. Прошу, мис­тер Крескин. – Снид кивнул в сторону адвоката.

Жестом мага и волшебника материализовав из воздуха крохотный пульт, Крескин нажал кнопку.

Джада как во сне смотрела на собственную машину, за­тормозившую у лачуги свекрови, на плачущего навзрыд, убегающего от нее Кевона, на лицо старшей дочери круп­ным планом – злое, искаженное отчаянием, залитое сле­зами, на багровую от крика Шерили…

Джада все это видела – и не верила собственным гла­зам.

– Они рыдали потому, что не хотели возвращаться к бабушке, – сдавленным шепотом пробормотала она. – Надеялись остаться дома, а мне пришлось…

Она запнулась, пораженная неожиданной мыслью: уж не подстроил ли все это Клинтон специально? Не наврал ли он детям, что мама заберет их домой, чтобы потом запе­чатлеть на пленке их горе от предательства матери? Боже! Неужто он дошел до такой дьявольской извращенности?!

Энджи, сжав побелевшие губы, кивала и что-то черкала в блокноте.

– Мы отведем эту улику, не волнуйся.

Не волнуйся… Джада глядела на экран, и ей казалось, что так, наверное, чувствовали себя святые, распятые на кресте. Из ее еще живой груди чья-то безжалостная рука вырвала трепещущее сердце. Если судья… если весь зал по­верит, что дети могли оттолкнуть ее, возненавидеть… тогда пусть распинают, колесуют, четвертуют – ей все равно.


Получив разрешение на перекрестный допрос, Энджи снова вызвала в качестве свидетеля Клинтона Джексона. К этому времени он уже вполне оправился от предыдущего разгрома. Тот факт, что негодяй гордится заснятым на пленку кошмаром, сам по себе уже был приговором, но судья об этом, увы, не догадывался.

– Итак, мистер Джексон, вы под присягой показали, что в последние годы полностью взяли на себя заботу о детях? Это так?

– Д-да, так, – крякнул Клинтон. «Волнуется, – реши­ла Джада. – И правильно делает».

– Что ваша старшая дочь больше всего любит на обед? – спросила Энджи.

Захваченный врасплох, Клинтон не сразу нашелся с от­ветом, и Джаде даже показалось, что в его глазах за стекла­ми фальшивых очков мелькнула искра страха. «Отличный вопрос! – пряча ухмылку, подумала Джада. – Чисто жен­ский. Откуда этому бездельнику знать?»

– Э-э-э… Шавонна… она пиццу любит.

– Вы сами готовите ей пиццу, не так ли?

– Нет. Заказываю.

– А вашего маленького сына вы тоже кормите пиццей? Или все-таки готовите что-нибудь домашнее?

Последовала долгая пауза.

– Тефтели с макаронами! – наконец Клинтон проси­ял. – Дети все любят тефтели с макаронами.

– И как же готовится это блюдо, мистер Джексон? – не унималась Энджи.

– Ну-у… это… Берешь пачку макарон и кладешь в глу­бокую тарелку. Потом выливаешь в кастрюлю такой соус специальный с тефтелями – Кевон любит, чтоб был ост­рый соус, – подогреваешь и мешаешь с макаронами.

Энджи невольно улыбнулась и бросила быстрый взгляд на судью Снида. Интересно, он хоть немного умеет гото­вить?

– Позвольте уточнить, правильно ли я вас поняла. Итак, вы высыпаете макароны из пачки прямо в тарелку и заливаете горячим соусом, верно?

– Угу, – подтвердил Клинтон. – Макароны вроде как мягчеют под горячим соусом – и можно кушать.

Энджи демонстративно, в расчете на Снида и Крескина, покачала головой.

– Отвечая на следующий вопрос, мистер Джексон, не забудьте, что вы находитесь под присягой. Итак, вы по-прежнему утверждаете, что именно вы готовили на всю семью?

– Я готовил! Всегда только я! – Он подумал. – Н-ну, почти всегда.

Энджи повернулась лицом к судье.

– Ваша честь, в качестве опровержения данных пока­заний я представляю отчет инспектора социальной службы миссис Элрой, которая в ходе проверки выяснила, что цитирую: «Кевон любит хот-доги с кетчупом, но без горчицы, а Шавонна предпочитает спагетти с ветчиной и сыром». Кроме того, полагаю, и вашей чести, и суду известно, что макароны перед подачей на стол следует отварить.

После того как вещественные доказательства были приобщены к делу, Энджи вновь обратилась к Клинтону:

– В соответствии с вашими показаниями, мистер Джексон, вы встречали детей из школы и проводили с ними полдня.

– Точно. И почти всегда укладывал спать.

– В таком случае вам нетрудно будет сказать, чем увле­кается Шавонна, назвать ее любимый кинофильм или, к примеру, любимую группу.

Клинтон сверлил Энджи злобным взглядом.

– Не могу назвать. Не знаю. То бишь… – спешно по­правился он, – их так много, что и не знашь, которые самые любимые.

Джада с наслаждением наблюдала, как ее никчемный муженек выставляет себя на посмешище. Сама она с лег­костью ответила бы на любой из вопросов Энджи. Назвала бы имя «невзаправдашнего» дружка Кевона, кумиров Шавонны – Соню Бенуа и Леонардо Ди Каприо… да все, что угодно! Клинтон же ни черта о детях не знает, а Энджи, ум­ница, неумолима.

– Какие отметки получает в школе ваша дочь, мистер Джексон?

– Очень хорошие оценки. Отличные. У ней проблем никогда не было.

– Значит, отметки как были, так и остались отличны­ми, несмотря на так называемый кризис с матерью?

Ха! Пусть попробует ответить! Ему же всегда было глу­боко плевать на ее отметки.

– Может, самую малость похуже стали, но вообще-то она отличные получает. Я ей всегда помогаю, – с наглым видом соврал Клинтон. – Она у меня толковая, Шавонна. Я ею горжусь.

– Не сомневаюсь ни в том, ни в другом, – спокойно отозвалась Энджи. – А каковы успехи Шавонны в матема­тике?

Клинтон уставился на нее пустым взглядом – точь-в-точь как на Джаду, когда та ловила его на лжи.

– Протестую, ваша честь! – вскинулся Крескин. – Если коллега будет продолжать в том же духе, слушания растянутся на месяц!

Краем глаза Джада уловила уничтожающий взгляд, ко­торый Энджи бросила на Крескина, но сама продолжала упорно смотреть на своего врага.

– Еще минуту, ваша честь, и вы поймете существен­ность данной линии допроса.

– Протест отклонен. Продолжайте, – сказал судья Снид и взглянул на часы.

– Отличные успехи. Она вообще толковая, – словно заезженная пластинка, бубнил Клинтон.

– Мистер Клинтон, у меня на руках выписки из класс­ных журналов с отметками Шавонны по математике не только за текущий год, но и за предыдущие два. Будьте любезны, зачитайте вслух, начиная с отметок двухлетней дав­ности.

Джада сжала губы, не позволив им растянуться в тор­жествующей улыбке. Слава тебе господи! Благодарю тебя за то, что послал мне этого адвоката! Клинтон зачитывал те самые отметки, что стоили Джаде многих бессонных ночей:

– Три, три, три, четыре, три, три, два.

– По-вашему, это отличные оценки, мистер Джек­сон? – невинно поинтересовалась Энджи.

– Нет, – выдавил он с трудом.

– Теперь прошу вас зачитать вот эти, – оборвала его Энджи, протянув другой листок – выписку из журнала за четвертый класс, как догадалась Джада.

– Три, четыре, четыре, пять, четыре, пять, пять, – скороговоркой пробубнил Клинтон.

– Похоже, вашей дочери не всегда легко давалась ма­тематика, мистер Джексон, хотя вам об этом и неизвестно. А вы можете сказать, что стало причиной столь заметных успехов Шавонны?

Клинтон стрельнул взглядом в Крескина, но на этот раз игра в «морзянку» не удалась.

– Прошу вас ответить, мистер Клинтон! – Энджи по­высила голос.

– А я с ней поговорил! Сказал, чтоб подналегла, и все такое. Сказал, что у Джексонов отродясь плохих оценок не было. Она и послушалась.

– Вам что-нибудь говорит фамилия Аллесио? Может быть, вы лично знакомы с миссис Аллесио?

– Н-нет, – осторожно протянул Клинтон, словно опа­саясь быть уличенным в постельной интрижке с этой самой «миссис». Джада едва не расхохоталась на весь зал. О нет, время на подготовку потрачено не зря!

– Вы ее не нанимали? Не оплачивали ее услуги?

– Никогда!

– Очень странно, поскольку миссис Аллесио – репе­титор вашей дочери. Два последних года она занималась с Шавонной математикой дополнительно.

У Клинтона вытянулось лицо.

– Больше у меня к свидетелю вопросов нет, ваша честь. – Энджи отвернулась от поверженного врага Джады.

«Ну должен же, обязан судья Снид понять, что в этой семье не отец, а одна только мать занималась детьми, – думала Джада. – Кормила их, возила к врачу, нанимала репетиторов…»

– Объявляю перерыв на пятнадцать минут. – Подняв голову, Снид обратился к Энджи: – После чего, советник, я бы попросил вас закругляться.

– Всем встать! – гаркнул пристав.


– Ваша честь, – после перерыва начала Энджи, – прошу позволения вызвать доктора Анну Полласки в качестве свидетеля-эксперта защиты.

Доктор Полласки поднялась с задней скамьи и прошла по проходу. Высокая крупная дама с седыми волосами, за­бранными в старомодный пучок, в элегантном серебрис­том костюме, она излучала уверенность и профессиона­лизм. Из-под ее пера вышли десятки книг о воспитании и уходе за детьми; она сотни раз появлялась на экранах теле­визоров. Зайдя за перегородку, Полласки принесла прися­гу и опустилась на стул.

– Приступаю к опросу свидетеля, ваша честь, – сказа­ла Энджи, заранее предвкушая свой триумф.

Медленно, но от этого не менее неожиданно со своего места поднялся Джордж Крескин.

– Отвод свидетеля, ваша честь!

– Отвод?! – возмутилась Энджи. Это еще что за фоку­сы? По какой причине отвод? Анну Полласки знает вся страна!

Тот же вопрос вслух задал судья Снид.

– Позвольте перекрестный допрос по этому поводу, ваша честь? – вкрадчиво поинтересовался Крескин. Снид кивнул, явно удивленный не меньше Энджи. – Доктор Полласки, вы утверждаете, что имеете лицензию на вра­чебную деятельность в штате Нью-Йорк?

– Да, – невозмутимо и твердо ответила она.

– Вы в этом уверены?

– Да. Разумеется.

– Боюсь, вы вводите суд в заблуждение, доктор. Ли­цензии нашего штата у вас нет. – Крескин извлек из папки несколько листов бумаги, один положил перед ней, а копии вручил судье Сниду и Энджи.

Доктор Полласки недоуменно взглянула на документ:

– Но я ведь уже двадцать лет как…

– В текущем году – нет! – победоносно заявил Крескин.

Полласки несколько секунд молчала, изучая козырную карту пронырливого адвоката.

– Похоже, моя секретарша забыла продлить лицен­зию.

– Похоже на то, – сухо согласился Крескин. – Прошу отозвать свидетеля, ваша честь. Не имея лицензии штата Нью-Йорк, она не вправе давать показания.

– Свидетель отозван! – провозгласил Снид.

У Энджи земля поплыла под ногами. Реальность вдруг обернулась кошмарным сном: как бы она ни торопилась, сколько бы усилий ни прикладывала, все равно двигалась медленно, будто в вязкой, липкой субстанции. Энджи сра­жалась до конца, но эффект был смазан; она ощущала рав­нодушие и нетерпение судьи Снида, которые ей так и не удалось поколебать. Показания эксперта по наркотикам, известного на весь Нью-Йорк специалиста были точны, но звучали скучно и неубедительно. Председатель родитель­ского совета школы назвала Джаду Джексон одной из луч­ших мам, с которыми ей доводилось работать, но и это прозвучало как ни к чему необязывающие общие слова. Впечатление от представленной Крескином видеопленки явно перевешивало.

Когда удалился последний свидетель, судья Снид пере­стал наконец барабанить пальцами по столу. Энджи ожи­дала, что он объявит перерыв или скажет, что решение будет представлено наутро в письменном виде, но она не­дооценила Снида. Его отдыху в Форт-Майерсе ничто не должно было помешать.

Подняв голову, судья посмотрел на одного адвоката, затем на другого.

– Напомню, что слушания были назначены в срочном порядке в связи с сомнениями относительно благополучия детей. На мой взгляд, сомнений быть не должно, и я согласился на досрочные слушания, руководствуясь исключи­тельно интересами детей.

«Угу, – мрачно подумала Энджи. – Интересами де­тей – и собственным отпуском».

– На данном этапе совершенно очевидно, что заня­тость миссис Джексон – количество часов, которые она проводит вне дома, – не позволяет ей должным образом заниматься детьми. Употребление ею наркотиков не дока­зано, однако проблема определенно существует. В связи с вышеизложенным я могу принять решение на месте, без перерыва.

Боже правый! Я проиграла. Провалилась… Взгляд Энджи забегал по залу, словно взгляд насмерть перепуганного жи­вотного, мечущегося в поисках спасительной лазейки.

– Мистер Джексон получает опеку над детьми, али­менты на детей и материальное содержание. Миссис Джек­сон получает право встречаться с детьми… – он помолчал, словно прикидывая разумное время, – …дважды в неделю по два часа. Миссис Джексон дается две недели на то, что­бы освободить жилье для мистера Джексона с детьми. – Снид поднял молоток. – Дело закрыто!

– Всем встать! – раздался громовой голос пристава, но ни Джада, ни Энджи не шелохнулись.

КРУГ ВТОРОЙ

Мужчины в большинстве своем – не лучше щенков. Твердить «славный песик», пока не добьешься желаемо­го, – вот и вся брачная дипломатия.

Нэп Делано

ГЛАВА 36

Вытянувшись на своей новой кровати, Энджи тупо смотрела в потолок своей новой спальни. Она никак не могла смириться со своим катастрофическим провалом в суде. Не так уж часто, если подумать, доводилось ей в жизни терпеть неудачи. А ведь она превосходно подгото­вилась, вызвала всех возможных свидетелей и экспер­тов! Но недостаток опыта в сочетании с изворотливостью Крескина, весьма своеобразной манерой судьи Снида и несовершенными законами привел ее к краху. Как, долж­но быть, разочарованы в ней Майкл, мама, Джада!.. Энджи хотелось провалиться сквозь землю. Это профессиональ­ное фиаско до конца дней останется на ее совести. Она подвела не просто клиентку – друга!

Зазвонил телефон, и рука Энджи механическим движе­нием, словно лапа игрового автомата, упала на трубку. Если бы этот звонок был мягкой игрушкой, призом за тер­пение и ловкость! Впрочем, ей и в автоматах никогда ниче­го не удавалось выиграть. Жена-неудачница, адвокат-не­удачник. Призы ей нигде не светят.

– Все знаю! – раздался голос Натали, прежде чем Энджи успела сказать «алло». – Ни в какие ворота не ле­зет. Он просто возмутителен, этот Снид. Мы решили объ­явить против него крестовый поход! Он у нас полетит из судейства вверх тормашками! Сколько тебе отвели на все про все? Полтора часа?! Но ты тоже хороша. Снид возму­тителен, но и ты хороша!

– Привет, мамочка. Я тоже рада тебя слышать, – вяло отозвалась Энджи.

– Впрочем, и я хороша. Нельзя было оставлять тебя один на один с этим делом. Оно гораздо сложнее, чем мы поначалу думали. А тут еще и невезуха во всем. Майкл рас­сказал мне об ошибке секретарши Полласки и об исчез­нувшей свидетельнице. Да, кстати: Билл до нее таки до­брался. Ее собаку сбила машина.

– Лучше бы меня! – простонала Энджи. – И не сбила, а переехала. Чтоб уж точно насмерть.

– Прекрати ныть! Мы все уладим. Время, конечно, по­надобится, и средства, но мы все уладим. Вопиющий слу­чай, просто вопиющий! Мы подадим прошение о…

– Потом, мам, ладно? – Энджи прижала ладонь к жи­воту.

– Хочешь, я приеду? – помолчав, спросила Натали. – Захвачу парочку сандвичей с сардинами – и приеду. По­мнишь, как ты любила сандвичи с сардинами?

Энджи достаточно было представить себе мутное масло в банке, чтобы проблема утренней тошноты перестала быть такой уж утренней.

– Сейчас мне нужно немножко отдохнуть, мам. Лад­но? – произнесла она тихим, но не допускающим возра­жений голосом.

– Ладно. Я только хочу, чтобы ты знала – тебя никто не винит.

Тяжело вздохнув, Энджи положила трубку и тут же снова прижала ладонь к животу.

Дела делами, но пора бы уж и решить, что делать с этим. А что делать? Есть только один ответ. Противно даже думать о нем, но альтернативы просто не существует.

А ведь она так любит детей! И так любит… любила Рэйда. В годы учебы в юридической школе, и после по­молвки, и на свадьбе она смотрела на Рэйда и думала: «Да, да, да! Хочу, чтобы он был отцом моих детей». Ей хотелось слиться с ним воедино, а разве не в общих детях воплоща­ется эта мечта? Но теперь…

Энджи вздохнула. Ничего не поделаешь, ее собствен­ная жизнь разрушена, но как же тяжко осознавать, какую роль она сыграла в жизненной трагедии Джады Джексон.

Когда судья Снид испарился из зала, Энджи в угрюмом молчании прошла вслед за Джадой, Майклом и Мишель по длинным темным коридорам здания суда к выходу и к автостоянке. Только там Мишель первой из всех четверых подала голос:

– И что дальше?

– Ничего, – безжизненно отозвалась Джада. – Даль­ше– ничего.

Мишель оставила их, чтобы встретить детей из школы, а Майкл пригласил двух женщин в бар, где с его помощью Джада несколько часов топила горе в вине. Сама Энджи не взяла в рот ни капли, но готова была слушать Джаду, пока та не выговорится.

Ей же пришлось отвезти Джаду домой. Впрочем, Майкл тоже не мог сесть за руль, и Энджи спросила у него адрес.

– Тот же, что у тебя, – хохотнул он, неприятно удивив Энджи. То ли напился до чертиков, то ли – какой ужас! – пытается за ней приударить?

Как выяснилось, все было гораздо проще: Майкл дей­ствительно поселился в том же жилом комплексе, что и Энджи.

– А зачем, по-твоему, я подсунул тебе своего агента? – невнятно пробормотал он.

Словом, будучи единственным трезвым участником скорбной попойки, Энджи приняла на себя обязанности таксиста и отвезла сначала Джаду, высадив ее у пустого, без единого огонька, дома, а затем Майкла – в свой квар­тал. Проследив, как он неуверенно петляет по дорожке к соседнему входу, Энджи со вздохом побрела к себе и сразу нырнула в постель. Вымотанная, абсолютно трезвая, она провела долгую ночь без сна, но с надеждой на то, что утром ей станет лучше.

Но вот уж и утро прошло, а лучше не стало. И все же… Если ей плохо, то каково должно быть Джаде? Нужно к ней съездить, отвезти на стоянку у суда, где осталась, ее «Вольво».

Сделав над собой усилие, Энджи выползла из постели, приняла душ и оделась. Пояс когда-то свободных брюк те­перь едва застегнулся, и резинка врезалась в живот. «Удивительно все же, – думала Энджи. – Внутри у меня зародилась новая жизнь; крохотное существо, мое собственное дитя упорно растет, не желая считаться с проблемами мамы…» Она поспешно натянула свитер, схватила сумочку и с непросохшими волосами выскочила за дверь.

Путь к дому Джады мог бы быть и подлиннее. Жела­тельно, чтобы он тянулся до бесконечности, и ей не при­шлось бы звонить в дверь и лицом к лицу встречаться со своей клиенткой. Но она не могла, не имела права остав­лять Джаду одну в этом проклятом, теперь утраченном доме. Энджи сделала несколько глубоких вдохов. Боже, как все несправедливо! Почему выкидыши, например, слу­чаются только у тех, кто мечтает о ребенке? Нет, не нужен ей выкидыш. Она просто не хочет быть беременной сейчас. А когда? Сама-то она уже далеко не ребенок, и после пре­дательства Рэйда понадобятся годы, чтобы вновь кому-ни­будь поверить. И что? Да ничего. Скорее всего, ничего уже не будет.

«Тебе плохо, дорогая, но Джаде гораздо, гораздо хуже», – напомнила себе Энджи. Самое ужасное, что с мужчиной ничего подобного не случилось бы. Подобные зверства общество – и жизнь – позволяет себе исключи­тельно по отношению к женщинам. Будь ты семи пядей во лбу, работай не покладая рук, посвяти всю себя семье и мужу – тебя все равно распнут. Этот мир создан мужчина­ми для мужчин, в нем властвуют мужчины, и все блага здесь отданы мужчинам. Успех женщины – это либо счас­тливая случайность, либо торжество силы воли и энтузиаз­ма, которых хватило бы на покорение Эвереста.

Энджи припарковалась на подъездной дорожке Джа­ды, обошла дом и остановилась у задней двери. Вот когда она поняла, до какой степени трусит! Но для чего еще нужны друзья, если не для того, чтобы помочь в беде? Энд­жи была готова помочь. «Сначала отвезу Джаду к маши­не, – решила она, – а потом вместе соберем вещи».

Набрав для храбрости полные легкие воздуха, Энджи позвонила. За дверью – ни звука. Она снова нажала кноп­ку звонка, подождала еще пару минут и что было мочи затарабанила в дверь.

– Слышу, слышу! – Щелкнув замком, Джада появи­лась на пороге, и у Энджи отлегло от сердца. – Ни один чертов звонок не работает. У него руки не дошли, как и до всего остального. Теперь небось дойдут! – Резко повер­нувшись, она зашагала через кухню в гостиную.

Пол в гостиной был заставлен коробками, а журналь­ный столик едва виден из-под обрезков цветной бумаги, фломастеров, карандашей, ножниц и скотча. Если бы Энджи не знала наверняка, что дети не вернутся в дом, пока здесь Джада, то решила бы, что кто-то из ее старших гото­вится к уроку домоводства.

– Давно встала?

– Я не ложилась, – ответила Джада. – Два пальца в рот, контрастный душ – и за дело. – Она кивнула на жур­нальный столик: – Сил моих нет уезжать, ничего им не оставив. Хочу засунуть записочки, куда только можно – в карманы их одежды, в туфельки и ботиночки, в ящики сто­лов, прилепить скотчем внутри шкафов… Как по-твоему, Клинтон все найдет и повышвыривает?

Энджи качнула головой:

– Не думаю.

– Все детские я убрала и приготовила к их возвраще­нию еще неделю назад. Вот только думала, что они вернут­ся ко мне. – Джада со вздохом взяла со стола сердечко из красной бумаги, обвела пальцем флуоресцентную каем­ку. – Шерили обожает все яркое. Читать она, конечно, не умеет… Может быть, Тоня ей прочтет, а? – Она закусила губу.

Энджи смотрела на бумажное сердце, а ее собственное готово было разорваться от жалости. «Я люблю тебя и всег­да о тебе думаю, крошка моя», – написала своей малень­кой дочке Джада.

– Боже, боже! Как мне стыдно! Как жаль, что все так вышло! – со слезами на глазах простонала Энджи. – Я одна во всем виновата!

Джада подняла на нее глаза.

– Ничего подобного. Но и я не виновата. Не забыть бы об этом, пока не сошла с ума.

Энджи сморгнула слезы. Сейчас плакать была вправе только Джада.

– Кое-что еще можно сделать, – сказала она. – По­мнишь, что вчера предлагал Майкл?

Джада мотнула головой.

– Все кончено. И ты это знаешь, и я это знаю. У меня больше нет дома. У меня нет больше семьи. – Она подняла руку, недоуменно взглянула на растопыренные пальцы, стащила кольцо и швырнула его в сторону одной из откры­тых коробок.

– Куда ты решила ехать?

– Понятия не имею. Плевать.

– А что, если… – У Энджи возникла отличная идея. – Что, если тебе пожить у меня?

ГЛАВА 37

Мишель плелась по длинному коридору с ведром воды, таким тяжелым и таким полным, что вода постоянно вы­плескивалась на каменные плиты пола. Ей непременно нужно было добраться до конца коридора, чтобы отмыть пятна со стен, но к середине коридора ведро всегда оказы­валось пустым. Ей приходилось вновь и вновь возвращаться за водой, наполнять ведро и тащиться по коридору. Вко­нец измотанная, Мишель расплакалась, и слезы ее напол­нили металлическую посудину до краев. Только добрав­шись до цели, она поняла, что попала в тюрьму. За толстой ржавой решеткой маячила фигура в черном. Пятна были везде – на полу, на стенах и даже на прутьях решетки. Кровь, – догадалась Мишель, с бешено колотящимся серд­цем всматриваясь в бурые разводы. Когда она подняла глаза, леденящий ужас сковал ее тело: в черной фигуре она узнала Фрэнка – окровавленного, в отрепьях, прикован­ного цепью к сырой тюремной стене. Мишель завизжала… и проснулась, хватая ртом воздух.

Ночной кошмар на время забылся, но за кофе Мишель с дрожью вспомнила этот дикий сон, наверняка навеян­ный вчерашним неправедным судом над Джадой. Поду­мать только, никого не тронули любовь Джады к детям, ее жертвенность, ее порядочность и скромность! Где справед­ливость? Детей отняли у единственного человека, который действительно заботился о них, у матери!

Вспоминая, как суд коверкал людские судьбы, Мишель поневоле задумалась о предстоящем процессе Фрэнка, и ее прошиб холодный пот.

Но все это будет потом, а сейчас надо думать о Джаде. Вечером она звонила два раза, но никто не снял трубку. Господи, только бы она не задумала чего-нибудь с собой сотворить… Быстро прибравшись, Мишель отвезла Дженну в бассейн, поцеловала Фрэнки, который собирался с отцом в поход по компьютерным магазинам, набросила пальто и отправилась к Джаде.

Мишель думала, что ее встретит мертвая тишина, но уже с порога кухонной двери до нее донеслись оживлен­ные голоса из глубины дома. Удивленная, она прошла в гостиную.

Джада стояла на коленях, что-то укладывая в коробку, а Энджи заматывала другую упаковочной клейкой лентой. Когда это, интересно, они успели так подружиться? Может быть, Энджи здесь и ночевала?.. Укол ревности был ощу­тим, но Мишель справилась с недостойным чувством. «Пора повзрослеть, дорогая», – сказала она себе.

Джада подняла глаза от коробки:

– О, салют, Золушка! Ты-то мне и нужна! Слушай-ка, я обнаружила в своем крахе одну положительную штуку: долой ТПР!

– Что еще за ТПР?

– Тревоги по поводу репутации, – расшифровала Джада. – Уж теперь-то я могу встречаться с тобой столько и когда захочу. Какое-никакое, а преимущество.

Мишель изумлялась, глядя на подругу. Откуда у нее силы еще и шутить? Жизнь Джады разрушена, а ее собст­венная жизнь… Как ей теперь жить, если ее соседями будут Клинтон и эта вульгарная особа? Прощайте, воскресные барбекю во дворе. Фрэнки, наверное, будет по-прежнему играть с Кевоном, возможно, и Шавонна как-нибудь за­глянет к Дженне… Но никогда, никогда Мишель не позво­лит своим детям переступить порог этого дома! Нет у нее больше подруги. Не с кем будет гулять, некому пожало­ваться. Она останется один на один со всеми своими кош­марами…

Внезапно Джада поднялась с колен и обняла Мишель.

– Всю ночь проплакала, а теперь вот делаю то, что все равно когда-нибудь придется сделать. У тебя все будет хо­рошо, Золушка, – добавила она, словно прочитав мысли Мишель. – Фрэнк выпутается из этой передряги, и вы за­живете как раньше.

Мишель встретилась взглядом с подругой и вдруг по­няла, что миг настал. Она больше не в силах хранить свою тайну. Джада, такая добрая, такая сильная, пытается ее поддержать, хотя у самой ужасное горе, а Фрэнк…

– Он… Ничего не будет хорошо! Он виновен! – почти выкрикнула Мишель и, упав на один из разномастных сту­льев Джады, спрятала лицо в ладонях. Какой стыд! Как ей теперь смотреть в глаза людям? Но в то же время у нее будто камень с душа свалился.

В комнате повисло молчание. Мишель слышала только стук собственного сердца и прерывистое дыхание, Джады.

– Я боюсь, – простонала она наконец. – Как же я боюсь! Честное слово, я не знала… не догадывалась… пред­ставить себе не могла, что он способен сделать что-нибудь плохое! Ну… не настолько плохое. После обыска я думала, что это месть ему за какую-то сделку. Даже когда его обви­нили… – Мишель подняла голову, но быстро отвела глаза, поднялась и прошла к окну, чтобы хоть куда-нибудь смот­реть. – Знаю, вы думаете, что я дура. Доверчивая дура, да? Но откуда мне было знать? Никаких звонков не было странных, никто не приходил… Откуда мне было знать?! – в отчаянии повторила она и повернулась к ним лицом. – Фрэнк нас любит, я знаю. Он поклялся мне, что невино­вен, заставил меня поверить, а потом я нашла…

Мишель замолчала. Нет, даже Энджи и Джаде, самым близким людям, она не могла рассказать о находке. И вовсе не потому, конечно, что намеревалась когда-ни­будь воспользоваться этими бумажками, будь они прокля­ты. Лучше умереть, чем прикоснуться к убийственной улике!

– Давно ты знаешь? – мягко спросила Джада. – Я за­метила, что с тобой что-то не так, но думала, дело в шумихе вокруг вас, в соседских сплетнях… – Помолчав, она добавила: – Мне очень, очень жаль, Мишель.

Энджи подошла к окну, и Мишель в первый раз обра­тила внимание, какая она маленькая в сравнении с нею и Джадой.

– Тебе необходим адвокат, Мишель, – сказала Энд­жи. – Свой собственный и очень хороший. Лучше, чем я.

– И на что я буду его содержать? Работы у меня нет… Да и вообще, как вы не понимаете?! Фрэнк – отец моих детей, он их любит! И меня любит…

– Да ладно тебе, Мишель! – возмущенным и началь­ственным тоном, словно забыла, что находится не у себя в кабинете, воскликнула Джада. – Он тебя избил! От боль­шой любви, по-твоему? Клинтон – бездельник и лгун, он поломал мне жизнь, но даже он ни разу не поднял на меня руку!

Мишель нахмурилась:

– Фрэнк всего лишь толкнул меня, я упала и ударилась об угол стола. У него сейчас тяжелые времена, его можно понять. Он меня просто толкнул. Один раз такое может случиться с любой.

– Ударил один раз – ударит и во второй, – возразила Энджи.

Мишель резко отвернулась.

– Нет! Больше Фрэнк такого не сделает! Он никогда меня не бил, ему было очень стыдно…

– Ну, еще бы! – процедила Джада. – А за вранье ему не стыдно? А за то дерьмо, в которое он тебя втянул, – не стыдно?

Мишель не хватило духа рассказать подругам, что она до сих пор не объяснилась с мужем. Да после этого они и не взглянут в ее сторону!

– Ладно… – пробормотала она. – Все будет хорошо. Мне, слава богу, не нужно свидетельствовать против Фрэнка, а врать ради него я сама не стану. Буду держаться в стороне и… и… может быть, все обойдется. – Она повернулась к Джаде: – Лучше скажи, что ты будешь делать? Куда ты поедешь?

– Брать мне отсюда особенно нечего… Здесь практи­чески все куплено для детей, кроме разве что инструмен­тов Клинтона, которые он и в руки-то не берет. Мы с Энджи решили, что я какое-то время поживу у нее.

– Здорово! Рада за тебя! – Мишель очень старалась, чтобы ее голос звучал искренне. – Как это мило с твоей стороны, – она повернулась к Энджи, – пригласить Джаду к себе.

Вот когда проснулось зеленоглазое чудовище, а вслед за ним пришло и чувство одиночества. Да что это с тобой? Совсем сума сошла? У тебя прекрасный дом, дети с тобой, и муж – что бы он ни натворил – тебя любит. И у тебя хва­тает совести завидовать двум одиноким женщинам, стра­дающим от предательства мужей?

ГЛАВА 38

Джада слышала, что именно такой бывает смерть. Только свет в конце тоннеля ее не ожидает. Тело ее жило само по себе, механически двигалось, что-то делало… а душа наблюдала за всем происходящим откуда-то из пол­ного мрака. Ни злости, ни обиды, ни грусти. Все ушло. Она превратилась в робота, в управляемый автомат, способный укладывать вещи, жать на газ и на тормоз, руководить от­делением в банке, но начисто лишенный чувств. Пожалуй, это даже к лучшему, потому что вернись к ней чувства, они были бы ужасающими: бессильная ярость, сокрушающая тоска и желание раз и навсегда покончить с нестерпимой болью. На автопилоте двигаясь по дому, Джада поняла, что не способна даже молиться. Господь отдалился от нее больше, чем ее собственная душа от тела.

Они с Мишель съездили за «Вольво»; к их возвраще­нию Энджи уже набила коробками свою машину. Втроем и в полном молчании женщины составили остальные короб­ки в «Вольво»; потом принесли и, не снимая с распялок, уложили одежду Джады на заднее сиденье «Лексуса» Ми­шель.

– Постараюсь не измять, – пообещала Мишель. Мини-колонна двинулась в путь по мокрым от дождя, сумрачным улицам пригорода. Джада Джексон, тридцати четырех лет от роду, направлялась в неизвестность со всеми своими пожитками, вместившимися в три легковые машины. Не много же она получила от жизни. Ради чего работала? Ради десятка коробок и пакетов? Впрочем, ве­щизмом она никогда не страдала. Мечтала лишь о благополучии детей, уютном доме и надежном человеке рядом. Каким же образом это естественное человеческое желание обернулось жизненной трагедией? За что ее наказывает господь? За какой иной грех, который она еще не осозна­ла? В том, что господь ее наказывает, Джада теперь не со­мневалась, потому что ада страшнее ее нынешней жизни придумать невозможно.

Энджи остановила машину у пешеходной дорожки к своему жилому комплексу и вышла.

– Извините, девочки, – сказала она. – Ближе подъ­ехать не получится. Придется таскать коробки на себе. Я уже эту головную боль пережила, когда въезжала.

– Не так уж и далеко, – бодро отозвалась Джада. – Куда мне спешить-то? Не надо помогать, я сама.

– Глупости! – возмутилась Энджи. – Втроем веселее. Справимся.

И справились. Курсируя взад-вперед под дождем, по­степенно перетащили в квартиру Энджи все до единого об­ломки разбитой жизни Джады. Шагая по дорожке с оче­редной коробкой в руках, Джада решила, что куда проще было бы вывалить барахло на землю и подпалить. Разуме­ется, она этого не сделала. Разумеется, продолжала таскать вещи, потому что так нужно. Всю свою злосчастную иско­верканную жизнь она поступала так, как нужно.

Дождь прекратился, едва они внесли последние коробки.

– Здорово, – буркнула Мишель. – Нет чтобы на пол­часа раньше!

– Дождь во время переезда – к счастью, – сообщила Энджи. – Если, конечно, мама права.

Джада повела бровью:

– А она хоть в чем-нибудь ошибалась?

– Да так… по мелочам. В выборе мужа, например. – Попытка Энджи сострить никого не вдохновила.

– Н-да… – Джада обвела взглядом комнату. Они по­старались складировать все коробки во второй крохотной спальне, а одежду аккуратистка Мишель немедленно пове­сила в шкаф, но кое-что из вещей все же пришлось пока оставить в гостиной.

– Хочешь, матрац твой сразу положим? – предложила хозяйка. – Правда, он слегка подмок…

Джада пожала плечами. Какая разница, где и на чем спать. Да хоть на голом полу – ей плевать. Но не скажешь же такое Энджи. Она волнуется, и это очень мило с ее сто­роны, хотя и напрасный труд.

Энджи подняла одну из оставшихся в прихожей коро­бок и шагнула было в сторону спальни, как вдруг побелела, оступилась и выронила свою ношу. От удара мокрый кар­тон лопнул, и на пол посыпались носки, нижнее белье и почему-то одна черная лодочка. Энджи застыла в неудоб­ной позе, согнувшись почти пополам; над верхней губой заблестели бисеринки пота.

– Что с тобой? – вскинулась Мишель.

Боже! Три идиотки, вот кто они такие! Джада готова была пристукнуть себя на месте.

– Беременным нельзя поднимать тяжести. Прости, я совсем забыла.

– У тебя есть заботы поважнее, – с трудом выдавила Энджи и сползла по стене на пол. Мишель упала на колени рядом с ней:

– Чаю хочешь?

– Нет, спасибо, я просто посижу. Уже проходит.

Джада тоже опустилась на пол. Все трое молча смотре­ли друг на друга, и впервые за последние бесконечные двадцать четыре часа Джада почувствовала, что приходит… нет, возвращается в себя.

Она покачала головой. Что за странное ощущение, когда душа твоя возвращается в тело!

– Картинка та еще, – усмехнулась она. – Кто бы со стороны увидел. Жалкие мы с вами, одураченные просто­фили, девочки! Ну-ка, как по-вашему, кто из нас самый увечный? Чей муженек расстарался лучше всех?

– Твой, – хором ответили Энджи и Мишель. Неизвестно почему Джаду разобрал смех. Горловое бульканье постепенно превратилось в самый настоящий хохот. Мишель изумленно округлила глаза, но в конце концов не выдержала и захихикала. Последней присоеди­нилась Энджи. Они заливались, держась за животы, пры­скали, стонали и снова покатывались со смеху, пока Джада не выдавила, утирая слезы:

– А вот и нет! По-моему, Фрэнк моего переплюнул. Улыбка Мишель сразу растаяла, и Джада решила, что та опять кинется защищать подлеца.

– Может, ты и права, – неожиданно согласилась Ми­шель и перевела взгляд на Энджи.

– Сколько уже? – спросила она, кивнув на ее живот.

– Два с половиной месяца. Кажется.

– Я один раз делала аборт, – после долгой паузы при­зналась Мишель. – Забеременела от Фрэнка еще в школе и… Никак нельзя было рожать.

Джада заморгала. Надо же! Семь лет они дружат – и Мишель не обмолвилась ни словом.

– И я, когда забеременела в третий раз, пошла в боль­ницу и договорилась насчет… чтобы прервать. С Клинто­ном все уже было плохо, денег не было, – говорила Джада и не верила собственным ушам. Неужели она делится та­кими подробностями с двумя белыми, обеспеченными женщинами, с детства не знавшими ни моральных, ни ма­териальных проблем? Но у тебя ведь никого нет ближе их. Мы женщины, а это сближает сильнее, чем цвет кожи разъ­единяет. Может быть, всем женщинам стоило бы спло­титься – и послать так называемый сильный пол подальше?

– Я боялась, меня выставят из банка. Мы бы не выжи­ли без моей работы. А потом… потом я поняла, что хочу этого ребенка. Но, уж конечно, я не для того рожала Шерили, чтобы ее воспитывал кто-то другой! – Она посмот­рела на Энджи. – Что думаешь делать?

– Думаю, нужно позвонить в больницу. Только мне страшно туда идти. – Энджи отвела взгляд. – А не идти еще страшнее. – Она уронила голову на колени.

– Мы тебе поможем, – сказала Мишель.

– Какого черта! – добавила Джада. – Мы тебя отве­дем.

– Это совсем не больно. – Мишель запнулась. – То есть… физически не больно.

ГЛАВА 39

«Если бы дела сами собой испарялись, когда тебе плохо!» – думала Энджи, обводя взглядом горы папок и ворох сообщений на своем столе. Дело Джады она завалила, завтра ей предстоит аборт, но это не дает права на пере­дышку от тех драм, что приводят несчастных женщин в Центр.

Маме Энджи так и не рассказала ни о беременности, ни о решении избавиться от ребенка. Не то чтобы она сты­дилась аборта или боялась осуждения Натали – просто такие новости легче сообщать, когда все уже позади. Об­щество, советы и даже сочувствие Натали чаще всего при­носили облегчение, но порой подавляли.

Энджи только что закончила беседу с девушкой, отчим которой присвоил себе недвижимость ее покойной матери. На очереди была еще одна клиентка – и тоже с проблемой похищенного дома. В тот момент, когда Энджи придвину­ла к себе папку, чтобы получше познакомиться с новым делом, дверь отворилась, и в кабинет вошел Майкл.

– Дела идут? – спросил он.

Энджи лишь неопределенно пожала плечами, и Майкл устроился на стуле напротив.

– Пережить провал в крупном деле непросто; глав­ное – не опускать рук. Ну а новая квартира как? Обжива­ешься?

Ха! Энджи подумала о коробках и пакетах Джады, за­громоздивших углы гостиной, и собственном полнейшем безразличии к обустройству нового жилья.

– Потихоньку. В стиле первых поселенцев.

Она не собиралась посвящать Майкла в подробности своего неожиданного соседства с клиенткой Центра. Не он ли советовал «держать дистанцию»? Майкл – хороший юрист, преданный своей профессии, однако сам он упор­но «держит дистанцию», а значит, не одобрит столь тесную дружбу коллеги с клиенткой, пусть даже и бывшей. Муж­чины… Они вообще совсем другие. Исключить эмоции из дела – для них это запросто. Работа есть работа – и только.

В следующую секунду Майкл разбил ее теорию в пух и прах:

– Я вот о чем подумал… Не поужинать ли нам завтра в каком-нибудь хорошем ресторане?

Энджи в изумлении уставилась на него. Да он ее на свидание приглашает?! Не может этого быть.

– Завтра я занята, – быстро сказала она. – Меня даже на работе не будет.

– А как насчет четверга или пятницы?

Оказывается, может быть, Майкл действительно при­глашает ее на свидание! Он, конечно, очень мил, у него такой теплый карий взгляд, ей приятно с ним общаться и работать, но… ЧТО он творит?!

– Я не встречаюсь с женатыми мужчинами, – холодно констатировала Энджи.

– Я не женат. В противном случае я бы сам тебя не пригласил.

Энджи шумно вздохнула. Ни к чему ей сейчас эти фо­кусы; и вообще она по горло сыта мужским враньем.

– Майкл, ты женат, и у тебя двое детей. Я знаю, ты не любитель распространяться о своей личной жизни, но голые факты известны всему Центру, – тускло и монотон­но произнесла она, как не блещущему умом ребенку, кото­рый испытывает терпение родителей.

– У меня действительно двое детей, Энджи; но я пол­года в официальном разводе и уже полтора живу отдель­но, – столь же бесстрастно сообщил Майкл. – Если об этом еще неизвестно «всему Центру», то потому лишь, что я предпочел умолчать.

Энджи уставилась на него во все глаза. Майкл Раис… Майкл ушел из семьи, здесь об этом никто не слышал?! Ни известный сплетник Билл, ни ее собственная, по-еврейски всезнающая мама? Да как такое возможно? Еще одно до­казательство непреодолимой пропасти между полами. Ни одна женщина не сумела бы так круто изменить жизнь втайне от коллег.

Майкл, глядя в изумленные глаза Энджи, вдруг улыб­нулся:

– Если уж не грешить против фактов, то из нас, на­сколько мне известно, брачными узами связана ты.

Угу. Связана. И беременна вдобавок. Энджи чуть не рас­смеялась; правда, в этом смехе горечи было гораздо боль­ше, чем веселья. Потрясающе! Впервые за четыре года – с тех пор, как она познакомилась с Рэйдом, – ей назначают свидание… в тот самый день, когда у нее уже назначено свидание с хирургом-гинекологом! Что-то в этом мире не так. Всевышний – определенно мужчина. У него не жен­ское чувство юмора.


Трудно поверить, но больше всего Энджи замучила жажда. Ей бы переживать духовный кризис, терзаться мо­ральными вопросами, сидя в приемном покое в ожидании своей очереди на чистку, а она могла думать только о воде. С вечера не проглотив ни крошки, ни капли – так было велено, – Энджи в сопровождении Джады и Мишель приехала сюда рано утром. Надежда быстро покончить с пыт­кой и покинуть это жуткое заведение не оправдалась. Доб­рый час она заполняла всевозможные бланки и уже больше часа торчала здесь, в приемном покое, полном девочек с опухшими от слез тоскливыми глазами.

– Ты как? – минимум в четвертый раз прошептала Мишель, сжимая пальцы Энджи. – В порядке?

– Не совсем. – Энджи попыталась улыбнуться, но у нее ничего не получилось.

В углу тихонько всхлипывала единственная женщина заметно старше даже Энджи; остальным пациенткам она, пожалуй, годилась в матери. Мишель уже успела побеседо­вать с ней и теперь тихонько рассказывала подругам:

– Она мечтала о малыше, но с плодом что-то не так. Говорит, ни за что не пришла бы сюда, если бы был хоть малейший шанс сохранить ребенка. У нее уже началось кровотечение. – Мишель вздохнула: – Первая беремен­ность за много лет.

– Какой кошмар! – возмутилась Джада. – Совсем, что ли, мозги у врачей поотшибало?

– Это ж надо додуматься – засунуть ее в одну компа­нию с малолетками. Ни стыда ни совести! Бедняжка так страдает, что потеряла ребенка, а им плевать.

Энджи опустила голову и приложила ладонь к животу. Пусть Рэйд оказался лгуном и предателем, но ведь ребенок и ее тоже. Дитя ее любви. Она не сделала ошибки, как все эти школьницы, и не желала бы для себя судьбы той жен­щины. Дружба с Мишель и Джадой, их разговоры о детях открыли ей глаза: она поняла, что хочет ребенка; мечтает о материнстве. Может быть, пройдут годы, прежде чем она встретит человека, которого сумеет полюбить; но даже если этого никогда не произойдет, она уже сможет любить своего малыша и заботиться о нем.

Снова вскинув голову, Энджи обвела взглядом прием­ный покой. Полтора десятка напуганных девочек и убитая горем женщина, которой не суждено стать матерью… Но она-то, Энджи, – не одна из этих девочек и не упустит по­даренного жизнью шанса! С Рэйдом покончено навсегда, но она его любила, так как же можно во второй раз убить любовь?

Энджи решительно поднялась.

– Поехали домой!

– Тебе плохо? – ахнула Мишель.

Джада молча встала и обняла Энджи.

– По-моему, ей как раз хорошо. – Она посмотрела по­друге в глаза: – Ты уверена?

Энджи кивнула и улыбнулась сквозь слезы. Мишель медленно выпрямилась.

– Ты хочешь ребенка?! – выдохнула она в восторге и затараторила шепотом: – Боже мой! О боже мой! Слушай-ка, с вещами проблем не будет: у меня все осталось от Дженны и Фрэнки. Ты только скажи – я всегда смогу по­сидеть с маленьким, если тебе надо будет по делам.

– Слушай-ка, – передразнила ее Джада, – а не обсу­дить ли нам эти вопросы в другом месте? Более подходя­щем? – Она вновь остановила взгляд на Энджи: – Ты уверена, что делаешь это не из-за чувства вины? Потому что стыдиться тут нечего. Стыдиться надо тому, кто бросает ребенка, которого привел в этот мир.

Энджи покачала головой. Ей было страшно предста­вить себе жизнь матери-одиночки, но еще страшнее пред­ставить жизнь без малыша. Пусть на память от Рэйда оста­нется не только разбитое сердце, но и этот дар любви. Она будет хорошей мамой, теперь Энджи это точно знала. Ну а деньги, няни и прочее… утрясется как-нибудь. Жизнь под­скажет, друзья помогут.

– Поехали! – повторила Энджи, подхватила сумочку и в сопровождении подруг, на ходу натягивающих пальто, зашагала мимо стойки регистратуры к выходу.

Она как раз взялась за ручку двери, когда из глубин святая святых – или, скорее, чистилища – появилась се­стра в накрахмаленном белоснежном халате.

– Ромаззано! – выкрикнула она. Энджи не отозвалась.

ГЛАВА 40

Джада здорово опаздывала на работу. Ей удалось отыс­кать все необходимое, несмотря на то что нижнее белье, туфли, блузка, косметичка и дезодорант были распиханы по разным коробкам. Недоставало единственной, но не­маловажной детали – колготок, отчего и случился цейт­нот. Джада в отчаянии металась по комнате, соображая, то ли вывалить все барахло из коробок, то ли стянуть пару колготок у Энджи.

Ну уж нет, так не пойдет! Мало тебе квартиры – же­лаешь еще и бельишком ее попользоваться? Срам какой! Кол­готок твоего цвета у нее в любом случае нет. К тому же росту в Энджи дюймов на пять меньше. Хороша же ты будешь, ковыляя по банку с резинкой на коленях, как стрено­женная кобыла!

«Колготки – определенно изобретение мужчины, – решила Джада. – Или дьявола, что, впрочем, одно и то же».

Через десять минут лихорадочных поисков Джада вы­нуждена была натянуть свою единственную пару – свиде­тельницу катастрофы в суде, со стрелкой сзади от лодыжки до колена. Черт с ними, выхода-то нет! Она сунула ноги в лодочки и вылетела за дверь, заранее достав из кармана ключи от «Вольво».

Говорят, «мой дом – моя крепость». У Джады вышло иначе – «моя машина – мой дом родной». В половине пя­того свидание с детьми, а ее уже сейчас тошнит от необходимости провести его в машине или в очередной чертовой забегаловке. Как растолковать им решение суда? Не хоте­лось бы настраивать детей против отца, но выглядеть пре­дательницей в их глазах и вовсе не хочется, а если не объ­яснить, что это дорогой папочка устроил им такую жизнь, то они будут считать мать не иначе как предательницей. Джада вздохнула. Случаются минуты, когда проще застре­литься, чем сделать выбор. Еще лучше – пристрелить Клинтона и забыть о нем как о ночном кошмаре.

Двигаясь в плотном потоке машин, Джада смаковала кровожадную идею. Допустим, она убьет Клинтона и сядет в тюрьму. С кем останутся дети? А если нанять киллера? Ей вспомнился старый фильма Хичкока, где психопат эдак небрежно, между прочим, предлагает первому встречному перестрелять жен друг друга. Ни одного из них не заподозрят, поскольку не обнаружат ни связи, ни мотивов. Стоит подумать – не предложить ли Энджи разделаться с ее бос­тонским мерзавцем в обмен на убийство Клинтона? Хотя нет… Живут-то они теперь в одной квартире, а значит, со­впадение будет слишком очевидным.

«Что за безумные мысли? Господи, прости меня, греш­ную!» Джада зашептала молитву и впервые в жизни не смогла закончить. Подставь вторую щеку… Да ее уже ис­хлестали по щекам так, что живого места не осталось. Что бы еще такое утешительное вспомнить из Библии? Мне от­мщение и аз воздам… Угу. А что тем временем делать ей? Смиренно склонить голову? Смирение, возможно, и добродетель, но пока мамочка будет давить в себе ропот, дети вдоволь натерпятся горя. Не оставь моих детей, господи! Дай мне силы выстоять ради них!

В банк Джада вошла без малейшего желания вникать в какие-либо дела, даже изображать заинтересованность было выше ее сил. Проходя мимо стола Анны, она забрала скопившиеся сообщения и захлопнула за собой дверь ка­бинета. Первым делом связалась с мистером Маркусом – точнее, попыталась, поскольку того не оказалось в кабине­те, затем перезвонила консультанту, который немедленно завалил ее десятком давным-давно обговоренных вопро­сов. Недостаточно, как оказалось, обговоренных. Невыно­симо все это! И бессмысленно. Полный абсурд – неизмен­но следовать установленным правилам, играть по ним же.

– Послушайте, Бен, – не выдержала Джада. – У меня скоро совещание; на все ваши вопросы я уже не раз отве­чала, так что будьте любезны, поищите ответы в своих за­писях. – И положила трубку.

Проверяет он ее, что ли? Рассчитывает, что на сто пер­вый раз ответы изменятся?

Зажужжал интерком, и Анна сообщила о переносе со­вещания с двух на четыре часа.

– Кто перенес? – рявкнула Джада. В четыре тридцать она забирает детей, и никакие силы не заставят ее опоз­дать!

– Мистер Маркус, – злорадно пропела секретарша. – Он звонил без пяти девять. Я была на месте, а вас еще не было. Я заглянула в календарь – на вечер у вас ничего не назначено.

– Свяжитесь с ним! Я звонила, не застала. Если его по-прежнему нет, оставьте сообщение, что встреча будет се­годня в два или завтра в четыре, но никак не сегодня в четыре. Ясно?

Джада встала из-за стола, подошла к окну и обвела взглядом пустую парковку позади банка – узкий, на одну машину, въезд на территорию, громадный мусорный бак. Картинка смахивала на ее собственную жизнь: Клинтон использовал ее как средство для въезда в совместное счас­тье с Тоней, а саму вышвырнул на помойку…

Но должен же быть какой-то выход, черт возьми! Словно загнанный зверь, Джада метнулась к телефону и набра­ла номер Мишель.

– Как ты, дорогая?

– Наверное, лучше, чем ты, но… Вот думаю, может, напиться?

– Угу, – с едким сарказмом отозвалась Джада. – В одиннадцать утра запить «Кровавой Мэри» флакончик твоих таблеток – самое то. К возвращению детей уже и окоченеешь.

– Я не возвращения детей боюсь, а возвращения Фрэнка.

Джада покачала головой, забыв, что Мишель ее не ви­дит. Ну когда эта дурочка перестанет цепляться за своего лживого мерзавца?

– Слушай-ка, подруга! Я тут подумала, как ты отно­сишься к киднепингу?

– Кого воровать будем? – моментально отреагировала Мишель. – Клинтона? Тоню? Судью Снида?

– Господи, нет, конечно! Кому они нужны? Я о детях! На другом конце провода повисло молчание.

– Но… это же преступление! – наконец простонала Мишель. – Хотя лично я тебя не обвинила бы.

Теперь уже надолго умолкла Джада.

– Шучу, подруга. Сама посуди – куда бы я с ними по­далась, на что жила бы? Если останусь здесь – арестуют за киднепинг и неуважение к решению суда. Улечу к родите­лям – Клинтон в два счета вычислит. – Она вздохнула. – Сидела вот… соображала, как быть. Ни до чего не додума­лась. Ну не могу я просто послушаться судью и выполнять его решение!

Мишель не успела ответить, как опять ожил интерком.

– Мистер Маркус на второй линии, – известила Анна. Стоило Джаде ткнуть кнопку, как Маркус, не утруждая себя приветствиями, обрушил на нее поток претензий: дескать, и на работу она опоздала, и консультанту не поже­лала помочь, и перенос совещания ей не по нраву – и так далее и так далее. Джада слушала, пока хватало терпения.

– Мистер Маркус! – вклинилась она, наконец. – Если для вас принципиально важно провести совещание сегод­ня в четыре, проводите без меня. Если мое присутствие необходимо – проводите сегодня в два или завтра в любое время.

– Миссис Джексон… по-моему, вы чего-то недопони­маете. Не вам решать, когда проводить совещание. Должен сказать, что в последнее время у вас вообще с решениями дело обстоит из рук вон плохо. – Маркус прокашлялся. – Полагаю, нам пора расстаться.

Джада окаменела.

– Прошу прощения?

– Вы меня слышали, миссис Джексон. Личные про­блемы отнимают у вас слишком много рабочего времени. Кроме того, Анна Черрил сообщила о…

– О чем?!

– Послушайте, давайте расстанемся без шума. Напи­шите заявление об уходе – и сохраните свое достоинство. Да и для банка это лучше.

Джада не верила своим ушам.

– А если не напишу – что тогда? Уволите?

– Скажем так – лично я предпочитаю получить ваше заявление.

– Скажем так – лично я предпочитаю послать вас к черту! Не стану я вам дорожку расчищать, как Мишель Руссо. Ради этой должности я работала как вол. И успешно справлялась. Результаты проверки говорят сами за себя. Так что если вы считаете…

– Я считаю, что вы в обход установленного порядка получили необеспеченную ссуду на десять тысяч долларов.

Сердце Джады ухнуло куда-то в желудок, во рту по­явился металлический привкус страха.

– Но я аннулировала ссуду!

– Не в этом суть, миссис Джексон. Совсем не в этом. Вы воспользовались служебным положением, превысили полномочия, чтобы добиться ссуды, которой в противном случае ни за что не получили бы. К тому же вы сделали это тайно, не поставив в известность руководство банка. По­лагаю, под присягой миссис Руссо это подтвердит.

– Не приплетайте миссис Руссо, она ни при чем. Маркус еще что-то вещал, но Джада, не вслушиваясь, швырнула трубку. Затем придвинула клавиатуру компьютера, в два счета отстучала и распечатала на принтере заяв­ление об уходе.

Еще один пример того, как зарвавшуюся чернокожую ставят на место. Что ж, удивляться-то, в общем, не прихо­дится. И если уж на то пошло, продолжать пахать на банк было бы чистым безумием. Ради чего? Чтобы обеспечить Клинтону с Тоней сладкую жизнь? Какого черта?!

Джада подписала заявление и небрежно уронила по­верх прочих бумаг и тут же набрала номер Энджи.

– Знаешь, ты кто? – без предисловий поинтересова­лась она. – Везунчик, вот кто!

– Это почему? – осторожно спросила Энджи.

– Потому что тебе здорово повезло с жиличкой. Я раз­давлена, одинока, а отныне еще и безработная!

ГЛАВА 41

Мишель складывала выстиранное белье на теплую су­шилку, когда от входной двери донесся лай Поуки, пере­шедший в приветственный скулеж. Мишель окаменела, услышав скрип тормозов грузовичка Фрэнка. Она почему-то – впрочем, вполне понятно почему – теперьбоялась мужа. День за днем Фрэнк проводил в обществе кого-ни­будь из команды Брузмана, положение все усложнялось, кольцо обвинений вокруг него сжималось, и он становил­ся все более непредсказуемым и нетерпимым.

Однако боялась Мишель – по-настоящему боялась – не плохого настроения мужа. Она дрожала от страха в ожи­дании той минуты, когда Фрэнк обнаружит пропажу припрятанного состояния, и не решалась даже в мыслях рисо­вать возможные последствия. Только ксанакс помогал ей отгонять мысли о неминуемой баталии. До сих пор дни проходили в ледяном спокойствии, но долго так продол­жаться не могло.

Застыв каменным истуканом, Мишель слышала, как Фрэнк хлопнул дверью и прошел по коридору.

Он не окликнул жену – может быть, думал, что ее нет дома? Мишель напряглась, вся обратившись в слух. Шаги раздались на лестнице. Странно, но Поуки не бросился следом. Он вернулся к Мишель; в его влажном карем взгляде, казалось, застыл вопрос. Похоже, он тоже боится. Мишель по-прежнему не шевелилась; так и стояла в оцепенении с перекинутой через плечо футболкой Фрэнки и не могла понять, почему прислушивается, почему боится дышать… пока со второго этажа не раздался рев Фрэнка. Вот она и настала, эта минута.

– Мишель!!!– взревел Фрэнк в одной из детских – ей не составило труда догадаться в какой. Он рычал как под­битый зверь; Поуки, бедняжка, подпрыгнул и мигом за­бился в закуток между шкафчиком и стеной. – Ми­шель!!! – Лестница задрожала от его стремительных тяже­лых шагов.

Паническая мысль о бегстве вспыхнула и сгорела. Какой смысл бежать? Нужно постоять за себя и детей. Не­обходимо. Не стоило тянуть с объяснением, потому что те­перь она невольно вынуждена защищаться, а виноват-то он! Слишком поздно Мишель поняла, что должна была сама рассказать о находке, причем в тот же день. Нападать в ее ситуации было лучше и правильнее, чем отражать на­падение. Ну почему она вечно совершает глупейшие ошибки?! Почему любой ее поступок на поверку оказыва­ется идиотским?..

Топот Фрэнка приближался к кухне. Мишель не нужно было оглядываться, чтобы понять – он уже близко. Со­всем близко. Словно обретя глаза на затылке, Мишель ви­дела, как он возник в проеме двери.

– Где они, Мишель?

Мишель повернулась к мужу. Правым плечом он при­слонился к косяку, а левой ладонью уперся в противопо­ложную панель. Сама поза выражала угрозу. Казалось, он намеренно загородил ей проход, поймал в ловушку в этом мирном уголке дома. Не сходи с ума! Легко сказать, когда даже Поуки заскулил в своем укрытии. Мишель не издала ни звука.

– Где деньги? – повторил Фрэнк.

Еще одна безумная мысль – сыграть дурочку, изобра­зив полнейшее неведение – мелькнула в охваченном па­никой мозгу Мишель. Ведь Фрэнк и так считает ее круглой дурой, все эти годы он явно рассчитывал на ее слепоту и глухоту, на ее непрошибаемую тупость. Сейчас, однако, номер не прошел бы. Фрэнк в ярости, в неистовстве, дове­ден до белого каления, но что хуже всего – Мишель впе­рвые увидела страх в глазах своего сильного, бесстрашного Фрэнка.

– Ты о чем? О той улике, которую спрятал в комнате нашей дочери?

– Я о бабках, черт бы тебя побрал! Где деньги, Мишель?

Господи, что же делать? Сказать правду? Страшно. Со­врать? И того страшнее. Может быть, сочинить историю о повторном – и успешном – обыске полиции? Да, но смысл? Через какой-нибудь час, связавшись с Брузманом, Фрэнк уличит ее во лжи. Нет, как ни крути, а придется сражаться. Сейчас. Пусть узнает, что он с ней сделал, как разбил ей сердце, как предал и уничтожил семью. Пусть поймет, что, слушая его вранье, она знала о том, что он виновен.

– Ты хоть представляешь, в каком я отчаянии, Фрэнк? До сих пор не могу поверить, что ты все-таки виновен! А ведь знаю наверняка. Знаю с тех самых пор, когда обна­ружила тайник. Как же ты мог?! Как мог такое с нами со­творить? Со мной, с детьми? Наркотики!.. – Голос Ми­шель сорвался на крик: – Ты все разрушил, все! Да еще и врал мне в глаза!

В следующее мгновение Фрэнк бросился к ней и схва­тил за плечо.

– Ты никогда мне не верила! Почему ты мне не ве­ришь?

Мишель уставилась на него, как на инопланетянина. Умом тронулся? Гнет ту же линию и надеется заставить по­верить в свои россказни?

– А почему ты врешь?

– Я никогда не врал тебе! Эти деньги с наркотиками не связаны!

Сбитая с толку его бесстыдной наглостью, Мишель даже растерялась на какой-то момент. Сколько бессонных ночей она провела, перебирая возможные источники – сбережения, выигрыши в казино, неучтенные доходы, чер­ный нал от клиентов, взятки субподрядчиков… Но она ведь как-никак работала в банке и была знакома с цифрами доходов и ипотек. Ни одним из этих способов невоз­можно скопить полмиллиона. Исключено. Разве что Фрэнк заработал деньги на чем-то еще более страшном, чем торговля наркотиками, потому что такими суммами распоряжаются только наркодельцы и киллеры.

– Я хочу, чтобы ты меня понял до конца, Фрэнк. Речь идет о твоей лжи и о том, что ты подставил под удар меня, детей, дом, всю нашу жизнь. Я не ожидала подобного от­ношения и терпеть не буду. Если бы ты с самого начала по­делился со мной, поинтересовался моим мнением, то ус­лышал бы тот же ответ – я не стану такое терпеть. Нам просто повезло, что копы не нашли доказательство твоей вины. Но как по-твоему, что почувствовала я, когда наткнулась на твой тайник, Фрэнк? Ты даже представить себе не можешь, как страшно мне было, как стыдно! Мне было стыдно – за то, что верила тебе. Ненормальная! Кому верила?!

Фрэнк с силой тряхнул ее за плечо.

– Ненормальная, говоришь? Ну, нет! Ты была в своем уме, когда получила новехонький «Лексус» со всеми при­чиндалами! – прорычал он ей в лицо. – И когда полнос­тью переоборудовали кухню, ты тоже была в своем уме. Бассейн захотела – пожалуйста, очередной диванчик при­обрести – ради бога, детей приодеть к празднику – сколь­ко угодно. Пока я платил за семейные поездки к морю, за дом и все остальное, на что моя женушка положила глаз, ты была в своем уме! Ты спросила хоть раз, откуда все это берется? О нет. Ведь Фрэнк – великий маг и волшебник, который, между прочим, ни разу – ни разу! – ни в чем не отказал. Такова уж была моя обязанность – во всем тебе потакать. И ты хочешь сказать, что думала, будто такую жизнь можно себе устроить одними кровельными работами?

Мишель давно уже плакала, но сдаваться не собира­лась. Фрэнк умудрился сделать виноватой ее, как будто она, и только она, толкнула его на преступление.

– От денег я избавилась, Фрэнк. Нашла – и избави­лась.

– Что?!

Пальцы Фрэнка еще сильнее впились в ее плечо.

– Больно! – вскрикнула Мишель и дернулась, пытаясь высвободиться из безжалостных тисков. Его взгляд был страшен – взгляд убийцы.

– Мне нужны эти деньги, Мишель! Куда ты их дела?

– Сожгла, – твердо сказала Мишель. – Сожгла, что­бы спасти тебя. И детей. Если бы кто-нибудь их увидел, мы пропали бы. Тебя посадили бы в тюрьму, и никакой Брузман не спас бы тебя от этой неприятности.

На Фрэнка словно ступор напал.

– Чт-то ты сделала? – выдавил он наконец едва слышно, но с такой угрозой в голосе, что уж лучше бы ревел, как раньше. – Черт побери, Мишель, неужто ты глупее, чем я думал? – Слезы вновь заструились по щекам его жены, а Фрэнк продолжал все тем же жутким голо­сом: – Деньги нужны, чтобы заплатить адвокату. По-твое­му, Брузман хоть минуту останется со мной за бесплатно? Деньги нужны, чтобы сохранить дом, семью, мою свободу, наконец! Боже милостивый, прошу тебя, скажи, что это неправда! Ты ведь не сожгла их, Мишель? Дьявольщина! До такого идиотизма даже ты не додумалась бы! Куда ты дела деньги?

Словно в замедленной съемке Мишель смотрела, как рука Фрэнка сжимается в кулак, как он замахивается на нее. Смотрела – и не могла поверить. Ее мозг отказывался воспринимать реальность, и потому она отдернула голову мгновением позже, чем следовало. В этом была ее ошибка.

– Мне нужны эти деньги! – заорал Фрэнк, с нещад­ной силой обрушив кулак на ее скулу.

Оглушенная неистовой болью, Мишель почти не ощу­тила второго удара, от которого она отлетела вбок, стукну­лась виском о край сушилки и рухнула на пол. Она попы­талась отползти к двери, но Фрэнк поймал ее за воротник рубашки и дернул вверх. В третий раз кулак попал ей в че­люсть. Мишель завизжала. Убьет! Убьет ради денег! Зажму­рившись, она закрыла лицо руками, но вместо следующего удара раздался дикий визг самого Фрэнка.

Мишель приоткрыла глаза, взглянула в щелочку между пальцев. Фрэнк изогнулся самым немыслимым образом и обеими руками пытался отодрать от себя Поуки, который мертвой хваткой вцепился ему в бедро. Несмотря на шок, Мишель поняла, что это ее единственный шанс на спасение, на жизнь. Она ужом проскользнула мимо Фрэнка и помчалась по коридору через кухню в сторону гаража. Сзади неслись проклятия Фрэнка и грозный рык Поуки. Мишель летела стрелой. Секунду-другую спустя злобный хор сменился жалобным собачьим визгом, затем раздался глухой стук, от которого у Мишель сжалось сердце. Поуки! Бедный мой Поуки!

К счастью, Фрэнк оставил грузовик на улице, выезд был свободен, а ключи оказались в кармане. Мишель за­прыгнула в «Лексус» и повернула ключ зажигания в тот самый момент, когда к остановке на другой стороне улицы подкатил школьный автобус. Пес, которого она мысленно уже похоронила, мчался к ней.

– Поуки!!! – взвизгнула Мишель; и кокер, умница, в один прыжок оказался у нее на коленях.

Мотор взревел; в нарушение дорожных правил Ми­шель дала задний ход, перегородив улицу, после чего кру­танула руль влево, нажала на газ, проскочила автобус и со скрипом затормозила перед ним.

– Сюда! – срывая связки, крикнула она детям и толк­нула заднюю дверцу. – В машину! Быстро!

На лицах обоих застыл ужас, но, слава богу, они подчи­нились без вопросов.

– Дверь! – выкрикнула Мишель, когда оба ее ребенка оказались на заднем сиденье. Краем глаза она увидела Фрэнка, хромающего в их сторону. Мишель вдавила пе­даль газа и сорвалась с места, сжигая резину.

Знакомые дома мелькали мимо с бешеной скоростью. Мишель провела рукой по щеке и скосила глаза – ладонь была в крови.

– Что случилось, мамочка? – раздался сзади голосок Дженны. – Ты опять упала? Куда мы едем?

Мишель так резко повернула с улицы Вязов, что плю­шевый заяц свалился с приборной доски. Ни на один из вопросов дочери она ответить не смогла.

КРУГ ТРЕТИЙ

Жить хорошо – высшее земное до­стижение, но жить хорошо, зная, что твоему бывшему плохо, – райское блаженство.

Нэп Делано

ГЛАВА 42

Энджи вылезла из душа, вытерлась еще влажным с ве­чера полотенцем и надела махровый халат. Обычно после душа она не вспоминала об одежде, но с тех пор как Мишель, окровавленная, до смерти напуганная, объявилась на пороге с детьми и псом, вся ее жизнь изменилась. Отсю­да и халат – как знать, когда и какой из ребят Мишель за­хочет пойти в ванную.

По утрам в это и соседнее помещение выстраивалась очередь, словно в билетную кассу перед концертом леген­дарной поп-звезды, поэтому Энджи решила перенести ма­кияж в спальню. В дверях, чего и следовало ожидать, она столкнулась с несчастной Мишель, из-за спины которой выглядывала Дженна.

– Можно, мы… Ты не возражаешь, если…

– Вперед! – с улыбкой кивнула Энджи.

Странно, но она действительно ни чуточки не возража­ла, хотя последние два дня ее квартира смахивала скорее на цыганский табор, чем на цивилизованное жилье. И что с того? Ей уже осточертело валяться плашмя на кровати и пялиться в потолок.

Вчера они с Джадой и детьми съездили в «Пассаж» и купили кое-что из остро необходимого для Дженны и Фрэнки, а сегодня Энджи собиралась до работы завезти ребят в школу, поскольку Мишель не могла нигде пока­заться в таком виде. Само собой, Энджи еще в субботу до­билась судебного запрета для Фрэнка приближаться к детям и жене; а Мишель получила медицинскую помощь и юридически заверенную справку о побоях. Энджи перенесла свой крохотный – и единственный – телевизор из спальни в гостиную, и все пятеро (не считая собаки) про­вели воскресный вечер вповалку на полу перед видиком.

Когда Энджи справилась с шоком от изуродованного лица Мишель, а ребята – еще и от того, что их так внезап­но вырвали из родного дома, словом, когда первые страсти улеглись, им всем вдруг стало хорошо и уютно. Правда, передвигаться по гостиной, в которой на полу постелили матрацы, было трудновато, да и с детьми жить непривы­чно, но они такие замечательные! Вчера целый вечер про­вели в обнимку с Мишель, и Энджи исподтишка любова­лась этой по-семейному уютной сценой. А как ребята жа­леют маму, как пытаются ее оберегать! Фрэнки целый вечер твердил, чтобы мамочка больше «не упадала», а Дженна, кое-что, видимо, уже понимающая, молча глади­ла волосы Мишель.

Энджи прижала ладонь к животу. Она чувствовала, что хочет того же, и теперь уж недолго осталось ждать. Как это, должно быть, чудесно – прижать родной теплый комочек к своей груди!..

Включив кофеварку, Энджи сложила в кейс несколько документов, пару юридических справочников и свою за­писную книжку, затем пошла за почтой, которую здесь всегда доставляли на рассвете. Ничего выдающегося: рек­ламные листки, счет за электричество, банковская выпис­ка и… А вот это уже интересно!.. Конверт с бостонским штампом.

Положив всю стопку на подоконник, Энджи покрутила конверт в дрожащий пальцах. В графе «обратный адрес» значилось название юридической фирмы, а внутри обна­ружилось официальное приглашение на встречу с адвока­тами для обсуждения развода и подписания документов. Нашли чем удивить! Сюрпризом для Энджи стала лишь дата предполагаемой встречи в суде. Через две недели! Рэйд не мешкает…

Вместе с печатным бланком фирмы в конверт был вло­жен от руки написанный листок:

«Я решил, чем раньше, тем лучше. Полагаю, ты с этим согласишься. И надеюсь, что сможешь приехать, поскольку вклиниться в плотный судебный график было нелегко. Очень рассчитываю на твое сотрудничество. Давай поско­рее решим эту небольшую проблему, чтобы каждый из нас мог спокойно идти своей дорогой.

Рэйд».

Рассчитываю на сотрудничество? Небольшую проблему? Спокойно идти своей дорогой?

Глотая черную горечь кофе, Энджи вновь и вновь пере­читывала несколько убористых строчек. Ей нужен ребе­нок, причем без Рэйда, а значит, чем скорее она от него из­бавится, тем лучше будет ей. Но ему-то об этом неизвестно! Что же он так спешит? И до чего же он бездушен – в голо­ве не укладывается!

Пока она изучала записку на кухне, появилась заспан­ная Джада, шагнула прямиком к кофеварке и взвизгнула, обжегшись о горячую кружку. Кофе брызнул во все стороны.

– Ой-ей-ей, мама родная! Покалечить меня надума­ла? – Джада затрясла обожженной ладонью.

Энджи бросилась к ней с извинениями, прилетевшая на крик Мишель вмиг навела чистоту и обернула постра­давшую руку мокрым полотенцем.

– Большинство несчастных случаев, девочки, проис­ходит дома, – авторитетно напомнила она.

– Мне сегодня такая гадость про дом снилась, – дуя на пальцы, пробормотала Джада. – И про Клинтона. Как будто бы он…

Энджи протянула ей «привет» из Бостона.

– Эта гадость мне, боюсь, не приснилась. Ты случайно не знаешь, где можно достать мышьяк?

Джада, все еще морщась от боли, взяла два листка и пробежала глазами.

– Хм-м-м. Мышьяк, говоришь? Самое то для мерзав­ца. Собираешься подсыпать в бостонский водопровод или ограничишься конкретным районом?

– Еще не решила, но… – Энджи задумалась. – Но что-то определенно надо сделать.

– Лично я обеими руками за! Понадобится помощь – только кликни, подруга. – Джада направилась обратно в свою комнату. – Пора одеваться, – бросила она через плечо. – Женский терроризм подождет, пока я не найду себе шикарную работу у плиты в какой-нибудь велико­светской забегаловке. Как по-вашему, – поинтересова­лась она уже с порога спальни, – деловой костюм наде­вать?

– Разве что деловой спортивный костюм, – хихикнула Мишель. – Не забудь там и за меня словечко замолвить.

Энджи расхохоталась – большая редкость для нее, в девять-то утра. Она знала, что Джада отправляется на по­иски работы, а Мишель решила последовать примеру по­други, как только исчезнут следы побоев.

Минут через десять Джада выплыла из спальни в пол­ном снаряжении – не сказать, чтобы в деловом, но уж со­всем не спортивном костюме.

– Нарисую лицо – и вперед, на покорение воротил общепита! – сообщила она.

Лихорадочные и шумные поиски запропавшего учеб­ника Фрэнки увенчались успехом, чего нельзя было ска­зать о поисках розовых носков Дженны. Однако в конце концов дети были одеты и собраны.

– Мы готовы! – объявила Мишель.

– Выходите, я сейчас. – Энджи нырнула в свою спаль­ню, мельком глянув на изувеченное лицо Мишель. При дневном свете на бедняжку было жутко смотреть. Одного глаза практически не видно; шея иссиня-черная. «Рэйд по крайней мере меня ни разу не ударил. Впрочем, он ведь меня и не любил», – мелькнуло в голове Энджи. Совер­шенно идиотская мысль! Кто сказал, что любовь и побои ходят рука об руку?

«Я буду хорошей матерью его ребенку, – подумала Энджи. – Родится девочка – воспитаю сильной, а маль­чик пусть будет лучше своего отца. Ведь, в сущности, всем им, мужчинам, не мешало бы стать лучше, чем они есть. А кто их научит, если не женщины?..»

Утро выдалось совсем не такое, как обычно, но Энджи понравилось. Она выбежала из дому, усадила ребят в ма­шину, дождалась, пока они распрощаются со своей маму­лей, и под аккомпанемент их препирательств довезла до школы. Убедившись, что оба благополучно вошли в здание, Энджи отправилась в Центр и по пути думала обо всех несчастных обманутых женщинах в общем и о троих в частности. «Нужно что-то делать, – в конце концов реши­ла она. – Так дальше продолжаться не может».

ГЛАВА 43

До чего же тяжел дешевый однообразный труд! В свое время, устроившись самым младшим клерком в банк, Джада пребывала в уверенности, что работа всяких «мистеров Маркусов» гораздо интереснее, гораздо лучше оплачи­вается, но при этом и куда более тяжелая. Ха! Как бы не так! Начальника отделения достает только писанина, в ос­тальном же он, можно сказать, лоботряс по сравнению с ломовыми лошадками – клерками.

Сначала Джада попытала счастья в химчистке, куда приглашали кассиршу, и в прачечной, где требовалась приемщица, но получила от ворот поворот. Не иначе как цвет ее кожи не подошел. Уэстчестерские белые девицы не желают, чтобы их тряпок касались черные пальцы! Но злобные мысли Джады, понятное дело, остались при ней.

В конце концов она устроилась почти по специальнос­ти – стоило ей упомянуть свой банковский опыт, как ее без разговоров приняли кассиром в большой супермаркет. Не на постоянной основе, разумеется: куда ж без месячно­го испытательного срока. Однако шанс попасть в штат, на­сколько поняла Джада, был достаточно велик. Мистер Стэнтон обозрел ее с ног до головы и заявил:

– Хорошо смотритесь. Здесь многие из ваших отова­риваются.

Какие такие «ваши» имелись в виду, Джада не очень-то поняла. Уж во всяком случае, сама она не отнесла бы к «своим» эту черную тушу, чей ребенок заходился криком (без малейшей реакции со стороны мамаши), пока Джада считывала сканером штрихкоды с гигантской упаковки фигурного шоколада, безобразно дорогой пачки овсянки, содержание сахара в которой превышало все мыслимые нормы, и мешка репчатого лука. Диву даешься, до чего не­лепые наборы продуктов попадают в корзины покупате­лей!

Главным недостатком оказалось то, что кассирши в этом магазине почему-то не сидели, а стояли на своих ра­бочих местах. Немыслимо тяжко было проторчать целый день на ногах и при этом не свалиться от усталости и не ус­нуть стоя. Уже на второй день работы Джада поняла, что часы пик, как ни парадоксально, даются легче, чем зати­шье, поскольку в отсутствие покупателей кассиру нечем себя занять. Приходится переминаться с одной чугунной ноги на другую и таращиться на заголовки журналов, чи­тать которые никому из сотрудников не позволено.

К тому же полное безделье открывало простор для мыслей, без чего она в данном случае запросто обошлась бы. О чем ей думать, кроме как о никчемности своей жизни? Теперь, когда она зарабатывает меньше шести дол­ларов в час и все до цента отдает на детей, Клинтону с Тоней придется подсуетиться, чтобы сохранить дом.

Внезапный страх отозвался спазмом в желудке. Разве можно хоть в чем-то понадеяться на Клинтона? Страховка дома и ежемесячные выплаты за недвижимость – все это требует денег, а откуда он их возьмет? Сейчас главное – любым способом обеспечить детям хотя бы видимость прежней жизни. Какой он ни есть, этот дом, но ребята в нем родились и росли; для них он не просто крыша над го­ловой, а источник комфорта и стабильности. Значит, снова заботиться обо всем придется ей. Конечно, ее сбере­жений хватит на какое-то время, а дальше что? Счета за электричество и телефон (в доме, к которому ей и прибли­жаться-то нельзя!) тоже никто не отменял; детей нужно кормить и одевать…

Миниатюрная старушка подкатила тележку к кассово­му конвейеру. Спешно изобразив радушную улыбку, Джа­да провожала взглядом каждую выложенную на ленту по­купку – пакет крекеров, одинокий помидор, банку джема и две упаковки фруктового пудинга. Пока Джада снимала штрихкоды, бабуся выудила из глубин мешковатого пальто купоны на скидку, по древности сравнимые с их владели­цей. Один купон позволял получить скидку на желатин, а не на пудинг, срок же годности второго и вовсе истек бог знает когда. Вырезанный из газеты лет эдак десять назад, он разлохматился по краям, а на сгибах протерся насквозь. Это ж сколько времени бедняжка его берегла?..

Джада молча предоставила обещанные купонами скидки – скорее всего, из собственного кармана, потому что в конце рабочего дня с нее наверняка вычтут недостачу. Ин­тересно, где живет это несчастное создание и почему, еле передвигая ноги, ходит по магазинам одна? Отпуская сле­дующего покупателя, Джада мысленно помолилась за старушку, а потом за себя, заклиная всевышнего не уготовить ей такую вот старость.

Еще и полсмены не прошло, а Джада уже изнывала от боли в натруженных ногах. Икры и бедра гудели, как на финише марафонской дистанции. Не стоило, наверное, хвататься за первую возможность заработка… Кроме всего прочего, мысли упорно возвращались к детям. Эти свида­ния… они сведут ее с ума или доведут до инфаркта! Ожида­ние в машине у школы, встречи в присутствии соглядатая из соцслужбы, миссис Пэтель, – все это было унизительно само по себе, но смятение, разочарование и горе малышей буквально разрывали ей сердце. Шавонна все больше злится. Половину последней встречи она вообще не от­крыла рта – так и сидела, скрестив руки на груди и испепеляя Джаду гневным взглядом.

Кевон же все льнул к маме и забрасывал бесконечными вопросами, которые беспокоили ее еще больше.

– А знаешь что? – то и дело спрашивал он.

– Что, дорогой?

Не придумав продолжения, малыш часто-часто моргал, корчил рожицы и ерзал на месте.

– А знаешь что? – снова вопрошал он и пускался в до­словный пересказ мультфильма, увиденного вчера по теле­визору, или в столь же точное описание скандала между Клинтоном и Тоней. Лишь бы хоть чем-нибудь привлечь мамино внимание: – А папа и говорит: «По горло сыт го­товыми пиццами и сосисками! Видеть больше эту гадость не могу». А Тоня и говорит: «Я тебе что, целый день у плиты торчать должна?»

– А знаешь что? – раздавалось секунду спустя. – Знаешь что? Она даже «Джеди-Найтс» не знает! Ни одного из них не знает! Сама сказала, что знает, а сама вовсе и не знает!

Сердце Джады обливалось кровью и от его неожидан­ных вопросов:

– Мамочка, а где моя пижамка? Ну, та, с рыбками и такими малю-усенькими лодочками? Мамочка, а почему ты мне больше кровать не стелешь? Простынки мятые, мне спать плохо!

Он не умолкал ни на минуту и все висел на маме, пока она нянчилась с Шерили, а Шавонна не открывала рта и упорно отводила от Джады взгляд. Лишь глаза миссис Пэтель, сидевшей в сторонке с неизменно грустным лицом (то ли от личных горестей, то ли от печали за всех разлу­ченных с матерями детей), отражали боль Джады.

И все-таки тяжелее всего давались Джаде не сами два часа свидания, а обратный путь к своему бывшему дому. Шерили заходилась в крике еще до поворота на улицу Вязов; Кевон захлебывался словами и слезами… В эти мо­менты Джада была благодарна миссис Пэтель, которая молча забирала рыдающую малышку и несла в дом, уводя с собой и Кевона. Только оставшись наедине с матерью, Шавонна поднимала на нее глаза.

– Возвращайся, – сказала она в прошлый раз. – Когда ты вернешься?

– Не могу. Ваш папа не разрешает, – ответила тогда Джада, хотя не однажды клялась себе, что не станет чер­нить Клинтона в глазах детей. – Понимаешь, солнышко? Папа не хочет, чтобы я вернулась.

А потом, когда и Шавонна скрылась в доме, и миссис Пэтель, попрощавшись, ушла, Джада долго плакала в пус­том темном салоне «Вольво». От того, что она сказала правду, дочери легче не стало. Боже, как страдают ее дети! За что, господи? В чем ее ошибка? Где она совершила про­мах? Отчего вся жизнь пошла наперекосяк? Силы ей не за­нимать, работы она никогда не боялась, против закона не шла. И что хорошего это дало ей? А Мишель и Энджи? За что страдают они?..

Джаде вдруг стало абсолютно ясно, что она больше не может и не будет так жить. И еще она поняла, что их спасение в сплоченности. Необходимо объединиться и действо­вать сообща. Они должны помочь друг другу поквитаться за боль и страдания, сравнять счет – и вернуть себе все, что им принадлежит по праву. Разве она не имеет права воспитывать собственных детей? Разве дети не имеют права жить с мамой? Джада смотрела на клавиши аппара­та, пока цифры не заплясали перед ее глазами. Может быть, та шутка о киднепинге, которой она так напугала Мишель, была не совсем шуткой?..


– Мы прилетаем. Нет! Отговаривать бесполезно, и не пытайся. Я сказал маме, что дальше тянуть некуда, и она согласилась. Все решено.

Сидя с трубкой в ванной – единственном тихом уголке квартиры Энджи – и слушая родной отцовский голос, Джада прикидывала, во что может вылиться встреча с ро­дителями и стоит ли их утешение тех переживаний, без ко­торых не обойтись ни маме с папой, ни ей самой.

– Вам вовсе ни к чему так торопиться. Все это времен­ные трудности, – соврала она.

Джада до сих пор не открыла родителям всей правды, а они все равно сочли необходимым прилететь. Страшно представить, что с ними стало бы, узнай они о решении суда. С другой стороны… хуже, чем сейчас, уже не будет, а поддержка ей не помешает.

– Не вздумай сказать, что ты не желаешь меня ви­деть, – пошутила мама. – Все равно не поверю.

– И правильно сделаешь. Конечно, я хочу вас обоих видеть, мамочка.

Нужно будет поговорить с Энджи: пусть подаст проше­ние о встрече бабушки и дедушки с внуками. Как еще подго­товиться к их приезду? Найти дешевую гостиницу: в эту квартиру больше никого не втиснешь. Так… Дальше что? По­делиться с родителями мыслями о краже собственных детей? Сообщить, что от отчаяния готова нарушить за­кон? Пожалуй, придется их хоть немного подготовить.

– У меня тут кое-что изменилось, мамочка…

ГЛАВА 44

Мишель убрала в квартире, приняла душ, оделась и была почти готова к исполнению своего плана. Она многое обдумала за последние дни, а Джада и Энджи не давали ей спуску, подталкивая к принятию решения. Сегодня Ми­шель даже не пыталась замаскировать следы побоев – се­годня они были нужны ей во всей, так сказать, красе.

Отложив расческу, она собрала все необходимые бума­ги, в том числе и копию списка, который потребовал со­ставить Фрэнк – список всех потерь во время обыска. По­думать только, она с дотошностью ревизора подсчитывала убытки, а Фрэнк ее поощрял, зная наверняка, что виновен!

Будущее всегда представлялось Мишель именно та­ким, каким было ее недавнее прошлое. Она мечтала об уютном доме, счастье материнства, любви и защите мужа. К этому она шла с самого детства, живя с матерью-пьяни­цей в дешевых, грязных, чужих квартирах… Иногда Ми­шель думала о том, что жалкое детство сделало ее сильнее Джады и Энджи. О ней никто никогда по-настоящему не заботился, не опекал и не помогал, так что приходилось обо всем думать самой. Но сейчас, перед грядущим испы­танием – первым из череды ей предстоящих, – она чувст­вовала себя более ранимой и беззащитной, чем обе ее по­други. Она начала претворять в жизнь свой план, но если что-то пойдет не так… Запасного варианта у нее не было и в набросках.

Мишель свернула на стоянку, припарковалась недале­ко от входа в здание адвокатской конторы «Суэйн, Коппл и Брузман» и облегченно вздохнула, увидев поджидающе­го Майкла Раиса. Детально обсуждая все с Джадой и Энджи, она настояла на том, чтобы ее адвокатом был муж­чина. Пусть глупо, пусть трусливо с ее стороны, но так ей легче.

Майкл улыбнулся и, как ни странно, не отвел взгляда от ее фиолетово-багрового лица.

– Как самочувствие?

– Лучше, чем внешний вид… только нервничаю не­много, – с подобием улыбки призналась Мишель.

– Врачу показывались?

– Да, со мной все в порядке. Я не за синяки пережи­ваю, а за Фрэнка и детей. За всю эту ситуацию.

Майкл кивнул:

– Все понятно. Что ж, поднимемся и посмотрим, что можно сделать.

Впервые за время ее знакомства с Брузманом дожи­даться аудиенции не пришлось. «Одно из двух, – решила Мишель, – либо Майкл Раис имеет солидный вес в здеш­них кругах, либо, что более вероятно, Рик Брузман печется о репутации своей драгоценной фирмы. Вряд ли ей пойдет на пользу присутствие в приемной избитой дамы».

Мрачно-вежливая секретарша немедленно проводила Мишель и Майкла к маэстро юриспруденции. Хозяин ка­бинета – с ума сойти! – ждал их на пороге. Он с чувством пожал руку Майклу, затем изволил повернуться к Мишель, однако руки не подал.

– Прекрасно выглядите, Мишель!

Не потрудившись ответить на издевательский компли­мент, она молча прошла внутрь и опустилась на диван. Майкл занял место рядом, а Брузман устроился на стуле напротив, лихо забросив ногу на ногу – не иначе как предоставляя возможность полюбоваться своими роскош­ными носками. Мишель отвела глаза.

– Мы вас не задержим, – начал Майкл. – От имени клиентки я намерен сделать несколько очень простых за­явлений.

Брузман расплылся в улыбке, словно Майкл исполнил мечту всей его жизни.

– Ну, разумеется! Я весь внимание.

– Первое: моя клиентка не станет свидетельствовать в пользу вашего клиента. В случае вызова в суд она будет вы­ступать на стороне штата. Второе: насилие со стороны вашего клиента вынуждает ее требовать развода и опеки над детьми. Если мистер Руссо согласен передать ей опеку добровольно, мы подождем с иском о разводе до оконча­ния текущего процесса над ним. Но до тех пор он не дол­жен приближаться к детям.

Брузман сокрушенно покачал головой:

– Боюсь, что мистер Руссо никогда не даст своего согласия. Неужели вы готовы пойти так далеко, Мишель? В данный момент мистеру Руссо необходима поддержка семьи. Ему и без того нелегко приходится, и вы как никто должны это понимать.

При мысли о Фрэнке – одиноком, несчастном, стра­дающем без нее и детей – у Мишель сжалось сердце. На одно-единственное мгновение она ощутила… Нет, даже думать не стоит! Забудь. Забудь это чувство раз и навсегда.

– Мы пошли не так далеко, как могли бы, учитывая жестокое обращение мистера Руссо с женой, – хладно­кровно отозвался Майкл.

Брузман вскочил со стула.

– Я вас умоляю! К чему такие крайности? У Фрэнка просто не выдержали нервы, и его можно понять: пробле­мы с законом, финансовые проблемы, еще бог знает какие проблемы! Ну, толкнул слегка – с кем не бывает. Еще во­прос, кто его на это спровоцировал! – Жесткий взгляд ад­воката вонзился в Мишель. Она оцепенела. – Боюсь, ваши условия неприемлемы, мистер Раис, – отрезал он.

Мишель колотила крупная дрожь. Этот человек, его властный голос и ледяной взгляд наводили на нее ужас.

– По-видимому, вы нас не поняли, мистер Брузман. – Майкл тоже поднялся. – Мы не намерены вести перегово­ры, и торг с вашей стороны совершенно неуместен. Моя клиентка сообщает новые правила игры, только и всего. Мишель Руссо не сомневается в справедливости всех предъявленных ее мужу обвинений. Ваше счастье, что она не отправилась прямиком к окружному прокурору и не объяснила ему, откуда в ней эта уверенность.

Рик Брузман снова покачал головой, подумал немного и вернулся на место. На этот раз он исполнил иной акроба­тический этюд: зацепил носками ботинок передние ножки стула и подался вперед. Мишель понадобилась вся сила воли, чтобы встретиться с ним глазами.

– Фрэнк вас любит, Мишель, вы это знаете! – про­никновенно сказал он. – И вас, и детей. Я уверен, что чув­ство порядочности не позволит вам бросить его в такой трудный момент. Не делайте этого, Мишель! – Он помол­чал. – Фрэнк только что звонил мне. Он очень хочет с вами поговорить.

Майкл тут же вмешался:

– Неуместное предложение, советник! Моя клиентка не станет общаться с человеком, который ее избил. Ставлю вас в известность, что факт насилия юридически под­твержден. У нас на руках письменный запрет для вашего клиента приближаться к жене и детям. О разговоре не может быть и речи, а если вы будете давить на мою клиент­ку, исковое заявление окажется в суде завтра же. Мистеру Руссо, полагаю, на данный момент хватает проблем и без обвинений в оскорблении действием.

Мишель неожиданно поднялась.

– Я с ним поговорю, – твердо сказала она, взглянув на Майкла.

– Вы вовсе не обязаны…

– Я с ним поговорю, – повторила она. – Но вы все сказали правильно. Никаких переговоров не будет. Мы пришли сюда только для того, чтобы объяснить новое по­ложение вещей. То же самое услышит от меня и Фрэнк.

Коротышка-адвокат печально покачал головой и кив­нул на телефон.

– Может быть, оставим миссис Руссо? – обратился он к Майклу. – Мне тоже нужно с вами кое-что обсудить.

– Хотите, я останусь? – спросил Майкл у Мишель.

– Нет, спасибо. Все будет в порядке.

«Ты не ребенок. Вот и веди себя как взрослая и разум­ная женщина, – сказала себе Мишель. Она уже протянула к телефону руку, но вдруг заколебалась. – Что ни говори, а он отец твоих детей, твоя большая любовь, человек, с которым ты делила постель последние четырнадцать лет. И вместе с тем это совершенно чужой человек. Он лгал тебе все эти годы, вел двойную жизнь. Он подверг тебя и детей страшному риску, а потом дважды избил тебя. Сни­мешь трубку – не забудь, что ты говоришь не с тем Фрэн­ком Руссо, которого когда-то полюбила».

Мишель решила, что справится. Справиться бы еще с дрожью в руке, сжавшей телефонную трубку.

– Алло!

– Мишель? Это ты, Мишель?

Слышать его голос уже было для нее испытанием. Ми­шель сделала глубокий вдох.

– Да, это я. Ты что-то хотел?

– Хотел и хочу, Мишель! Хочу, чтобы ты перестала прятаться. Хочу, чтобы вернулась домой. Ты ведь знаешь, я… поступил так от отчаяния. Бред какой-то, Мишель! Я был вне себя. Возвращайся. Верни мне детей. И деньги.

Ах, ну да! Деньги. Кругом деньги. В первую очередь – день­ги. Всем пожертвовал ради денег.

Мишель стало нехорошо. Чтоб они провалились, эти проклятые деньги! Не прикоснется она к ним… никогда, ни за что! Лучше умереть с голоду.

Что ему ответить, этому чужому голосу в трубке? Ска­зать, что она лишилась мечты, осталась без прошлого и без будущего? Сказать, что боль от побоев – ничто в сравнении с душевной болью? А стоит ли?

– Обратись к моему адвокату, Фрэнк.

– Прошу тебя, Мишель! Умоляю! Позволь хотя бы встретиться с тобой. У Брузмана, в его присутствии, если хочешь.

– Нет.

– Тогда дома? Приезжай, Мишель. Поговорим.

– Нет!


Возвращаясь домой после пытки у Брузмана, Мишель постепенно приходила в себя. Нужно будет – она согла­сится повидаться с Фрэнком, но встреча ничего не изме­нит. Ни свидетельства в свою пользу, ни своих грязных денег он не получит.

Однако ей и самой нужны деньги хотя бы на первое время… Деньги и план дальнейших действий. Она должна работать, обеспечивать себя и детей. Период «уютного се­мейного гнездышка» остался позади. У нее был дом – пол­ная чаша. У нее была кухня, набитая всевозможной быто­вой техникой, она стирала пыль с двух сервизов настояще­го тончайшего китайского фарфора. Ее подушек-думочек хватило бы на десять домов, а о таком персидском ковре во всю гостиную никто из соседей и друзей даже не мечтал. Ее гардероб ломился от нарядов, которые за всю жизнь не переносить, шкатулка – от драгоценностей, которые разумная женщина не рискнула бы надеть без телохранителя. На ее детей, против всяких правил воспитания, игрушки, обувь и одежда сыпались как из рога изобилия. Всему этому теперь положен конец.

Полное лишений детство – вот причина того, что ма­териальное изобилие она приняла за надежность. В юнос­ти простительно, но не в зрелые годы. Сейчас ей больше всего на свете хотелось простой и понятной жизни, где ра­бота – не перекладывание бумажек, как в банке, а настоя­щий физический труд – обеспечивала бы ей и детям хлеб насущный и минимум сбережений на всякий случай. А еще – ей хотелось, по примеру Энджи, помогать другим женщинам.

Суть в том, чтобы заниматься чем-то не только полез­ным, но и любимым. Вот оно! В одном она точно уверена: ей нравится чистота во всем и везде. Недаром Джада назы­вает ее Золушкой. Идея, должно быть, витала в воздухе, маячила в подсознании. Оставалось только дать объявле­ния в газетах.

Возвращаясь из редакции, Мишель припарковалась напротив входа в «Золотые копи» – ювелирного магазин­чика, где принимали в скупку драгоценности. Ей еще не доводилась бывать в подобных заведениях, в отличие от матери, которая ежемесячно наведывалась в городской ломбард.

Ты не идешь по стопам матери, дорогая. Ты делаешь это не от лени и не ради выпивки, а ради будущего – своего и детей.

Да, она долго жила с закрытыми глазами, но теперь будет видеть мир таким, какой он есть. И полагаться толь­ко на себя. Джада и Энджи, конечно, помогут, но… многое придется делать в одиночку. Фрэнк был добрым волшеб­ником, пока в одночасье не превратился в злого, а значит, ей нужно становиться самостоятельной.

Яркая миловидная блондинка радушно улыбнулась Мишель:

– Чем могу помочь? Подыскиваете что-то определен­ное?

– Я не купить хочу, а продать.

Мишель достала из сумочки два колечка, сережки с алмазной крошкой, перстень с крупным изумрудом – пода­рок Фрэнка на прошлый день рождения – и золотую це­почку с бриллиантовым кулоном в два карата. Несколько дней назад ей удалось в отсутствие Фрэнка попасть в дом и забрать кое-какие детские вещички. Заодно она взяла и драгоценности, которыми, по ее мнению, могла распоря­жаться лично. Подумав, Мишель щелкнула и замочком зо­лотых часиков с усыпанным бриллиантами циферблатом.

– Все возьмете?

– Чеки у вас на руках?

Глядя продавщице в глаза, Мишель покачала головой:

– Это подарки от мужа. Блондинка тяжело вздохнула:

– Развод?

Мишель молча кивнула – не до объяснений ей было сейчас.

– По сто раз на дню сталкиваюсь, – сочувственно пробормотала женщина и принялась рассматривать каж­дую вещицу через лупу. Отложив последнюю, придвинула калькулятор. Мишель терпеливо ждала конца подсчетов. Она уже решила для себя, что согласится сразу, сколько бы ей ни предложили. Эти деньги принадлежат ей по праву; Фрэнк может считать их оплатой за ее труд домработницы. В любом случае это чистые деньги, ведь подарки от Фрэн­ка она принимала, когда любила его, когда думала, что и он ее любит. А теперь на эти деньги она начнет новую жизнь. Разве не справедливо?

Блондинка подняла на нее извиняющийся взгляд и на­звала общую цену – смехотворную, с точки зрения Ми­шель. Фрэнк заплатил гораздо больше за одно только обручальное кольцо, не говоря уж о кулоне и сережках. Ну и ладно! Выбора все равно нет, а для начала хватит.

С другой стороны… стоит ли сразу брать то, что предла­гают? Прежняя Мишель не умела и не стала бы торговать­ся, но Мишель обновленная… Она посмотрела на горку драгоценностей, к которым так привыкла, без которых, ка­залось, не представляла себе жизни. Жаль, что захватила из дому так мало… О-о-о! А те сережки, что на ней? Мишель положила на стойку две бриллиантовые «капельки».

– По-моему, все вместе стоит дороже, – сказала она.

– Да-да, конечно, – моментально согласилась блон­динка, назвала цифру в два раза больше предыдущей и, до­ждавшись утвердительного кивка Мишель, шагнула к сейфу за наличными.


Домой Мишель вернулась выжатая, как лимон, но сто­ило ей переступить порог, как у нее поднялось настроение, чего не случалось уже много, много недель. И это несмотря на то, что квартира Энджи больше напоминала лагерь бой­скаутов, куда Мишель, впрочем, в детстве ни разу не попа­ла. Оказывается, это просто здорово – входить в дом, зара­нее гадая, кто что сегодня купил, готовится ли уже ужин и с чем столкнулись на работе Джада и Энджи.

– Мамуля! Мамуль! – Сын бросился к ней в объя­тия. – Тетя Энджи получила приглашение на вечеринку, а идти не хочет!

– Заткнись, Фрэнки! – Дженна сделала большие гла­за. – Это не вечеринка вовсе, а свадьба.

Мишель приткнула в угол сумочку, сняла пальто. Какая еще свадьба? Может, с разводом перепутали?

– Люди всегда радуются, когда получают приглаше­ния, – авторитетно сообщил Фрэнки. – И почему это тетя Энджи плачет?

– Где она?

Дочь молча кивнула на дверь спальни, и Мишель вле­тела туда, не дожидаясь ответа на свой стук. Представшая перед ней картина превзошла ее худшие ожидания. Энджи лежала ничком на кровати, зарывшись лицом в подушку, а Джада сидела рядом, на самом краешке. Подушка заглуша­ла горестные всхлипы Энджи, но не настолько, чтобы не услышали дети. Мишель спешно захлопнула дверь.

Подняв на нее глаза, Джада покачала головой и протя­нула адресованный Энджи конверт из веленевой бумаги с бостонским штемпелем. Ничего хорошего он определенно не сулил. После секундного колебания Мишель достала из конверта газетную вырезку с объявлением о помолвке Рэйда Уэйкфилда III и Лизы Эмили Рэндалл и – мама родная!– приглашение на бракосочетание, намеченное на бу­дущее лето.

Уронив руку с конвертом, Мишель опустилась на кро­вать рядом с Джадой.

– Кто это прислал?

– Ли-и-иза! – навзрыд отозвалась Энджи.

– Я в шоке. – Джада все качала головой. – Ну и сте­рва! Редкая стерва.

– Да вы ведь еще не развелись официально!

Энджи, задыхаясь, оторвала голову от подушки, села и шумно высморкалась в бумажный платок из неиссякаемо­го запаса Мишель.

– Ну и что же? Законом это не запрещено.

– Ха! – взорвалась Джада. – Слова истинного юриста! Все это бессердечно, аморально, мерзко – зато законно!

– Я все равно скоро полечу в Бостон подписывать до­кументы о разводе.

– А я бы на твоем месте этого не делала, – возразилаМишель. – С какой, спрашивается, стати облегчать мер­завцам жизнь? Двоеженство-то, надеюсь, пока законом не разрешено? Вот пусть и попляшут! Не давай ему развод, Энджи. Ни за что не давай!

– Ай, оставь, Золушка. – Джада вздохнула. – Забыла, где живешь? Рэйд же тоже юрист, да к тому же с колоссаль­ными связями. Так что ему ничего не стоит получить развод.

ГЛАВА 45

Пару часов спустя подруги лежали рядком на кровати Энджи, обсуждая все ту же бракоразводную тему.

– Нет, в самом деле, девочки, я хочу покончить с раз­водом как можно скорее, – сказала Энджи.

– На радость обоим любовничкам? – фыркнула Джа­да. – Не согласна, подружка. Ты просто обязана потянуть резину. Мишель верно говорит, пусть потрепыхаются, по­потеют годика два. Им не повредит.

– Все-таки я не понимаю, как ему удалось так быстро все обстряпать, – заметила Мишель.

– Большое дело! Любой Уэйкфилд – бог и царь в Бос­тоне. – Энджи забросила руки за голову и потянулась всем телом. – Нет, лучше со всем этим покончить. Покончить и забыть.

Джада легонько похлопала ее по животу:

– Боюсь, ты кое-чего не учла, куколка. Что скажет Уэйкфилд III по поводу Уэйкфилда IV, а-а-а?

Энджи округлила глаза.

– А что, уже сильно заметно?! Я выгляжу просто безоб­разно толстой? – Она похолодела от ужаса. – Кошмар! Только не это! Я не переживу, если он узнает. Не хватало мне возиться с его семейкой до конца дней.

– Н-да… – задумчиво протянула Джада. – В таком случае в самом деле лучше поторопиться. Адвоката уже на­няла?

– А я что, не адвокат? – возмутилась Энджи. – Про­сти, но уж с бракоразводным процессом я как-нибудь справлюсь.

– И не думай даже! – вскинулась Мишель. – Нельзя тебе показываться там одной!

– Хочешь, мы с тобой полетим? – предложила Ми­шель.

– В качестве группы поддержки – запросто, – согла­силась Джада. – Но адвокаты из нас никакие, верно? – Она повернула к Энджи голову: – Возьми с собой Раиса. Внешне он не блещет, но по-своему очень даже неплох.

– Угу, – передразнила Энджи подругу. – К тому же очень даже недавно разведен, а я стараюсь держаться от таких подальше.

– Слушай, а почему бы тебе не позвать маму? – не­ожиданно предложила Джада. – Да и отца заодно.

Энджи расхохоталась:

– Вот это будет номер! Тебе трудно понять, при таких-то родителях. Если я позову обоих, придется пережить два развода – мой и родительский, по-новой.

Энджи вздохнула и вдруг поняла, что в чем-то завидует подруге. Пусть ее папа с мамой совсем простые, неиску­шенные люди, зато они дружны. Они вместе!

– Нельзя тебе лететь одной, – повторила Джада. – Мы тебе не позволим.


Великолепный, как всегда, Рэйд одарил вошедшую в зал суда Энджи лучезарной улыбкой и двинулся навстречу.

– Спасибо за оперативность, Энджи.

Но тут из-за спины дочери выступил Энтони.

– Заткнись, сукин сын! Скажешь моей малышке еще хоть слово – останешься без своих причиндалов.

– Сам заткнись, Энтони, – подала голос Натали. – Это суд, а не подворотня. – Она остановила презритель­ный взор на зяте. – Рэйд Уэйкфилд, ты самый никчемный подонок из всей вашей подлой братии. Сделай одолжение, отправляйся в свой угол и сиди там, пока все не закончит­ся. Мы сюда не для твоего удобства прибыли, а ради нашей девочки.

Энджи, ее мать и Том, знакомый юрист Натали, устро­ились вместе. Оскорбленный Энтони дважды просил по­зволения пересесть со скамьи позади них за стол и дважды получал категорический отказ Натали. Бывшие супруги цапались всю дорогу до Бостона. Впрочем, в этом был один несомненный плюс: они обеспечили дочь занятием, которое отвлекало ее от мыслей о предстоящей процедуре.

Взгляд Энджи невольно остановился на Рэйде. «До чего же хорош! – в который раз подумала она. – И до чего самодоволен. Живет себе как прежде; ведать не ведает, что натворил». Энджи безотчетно приложила обе ладони к жи­воту. Сидя в десяти шагах от человека, за которого не так давно вышла замуж и с которым собиралась прожить до конца дней, она слушала, но не слышала ни слова из речи­татива адвокатов. Что за ирония судьбы: вот он, совсем рядом, отец ее будущего ребенка… не имеющий понятия о том, что она здесь с его сыном или дочерью. Сюрреализм, да и только! Кафка в женском исполнении.

К счастью, бракоразводные процессы долго не длятся. Впрочем, для того чтобы вырвать зуб, тоже времени много не требуется, но разве боль от этого становится слабее?.. И все-таки странно все это. Странно находиться в зале суда в качестве клиента, а не адвоката; странно сознавать, что мужчина, еще вчера клявшийся тебе в любви, сегодня помолвлен с другой. Можно ли хоть на что-то рассчитывать в этой жизни? Разве что на неминуемую перебранку между Натали и Энтони по дороге домой.

Во время посадки в самолет Энджи, не выдержав, обер­нулась к родителям. Те никак не могли поделить дочь, пре­пираясь по поводу того, с кем она сядет. Сами они сидеть рядом, понятно, не желали.

– Нашли о чем спорить! – процедила Энджи. – Я вас вмиг примирю. Большое спасибо за поддержку, вы мне очень помогли, а сейчас я хотела бы побыть одна. Пора привыкать.

На борт самолета все три члена бывшей семьи Ромаззано ступили в полном молчании.

ГЛАВА 46

Джада выехала в аэропорт заранее, но попала в пробку на Уайтстоунском мосту и все-таки умудрилась опоздать. Выскочив из машины, она бросилась бегом в зону выдачи багажа – и поняла, что опоздала сильнее, чем думала. Гул­кое помещение было абсолютно пусто, если не считать пары забытых или потерянных кем-то сумок и ее собствен­ных родителей, с не менее потерянным видом топчущихся рядом со своими потрепанными чемоданами. Не сделав и десяти шагов в их сторону, Джада уже расстроилась. Мама стала совсем седая, а папа такой сухонький и сгорблен­ный…

Большие труженики, они прожили нелегкую жизнь, были хорошими родителями и добрыми прихожанами, лю­били и почитали друг друга. И вот теперь дочь вознаградит их за все добродетели, позволив полюбоваться на осколки своей разбитой жизни! Наверное, она совершила ужасную ошибку. Нельзя было соглашаться на их приезд, нельзя было вообще посвящать их в свою трагедию.

Припозднилась ты с угрызениями совести, дорогая.

– Мамочка! – окликнула издалека Джада и, вмиг пре­одолев разделявшее их расстояние, бросилась в объятия матери. Ей пришлось нагнуться, чтобы мама смогла дотянуться губами до ее щеки.

– Дорогая моя! Ты просто жаром пышешь, прямо как печка в зимнюю ночь. – Мать любовно пригладила воло­сы Джады. – А мы уж, грешным делом, решили, что ты про нас забыла.

Отец, как всегда, терпеливо дожидался своей очереди. Джада обняла его, поцеловала; он просиял, довольный, а потом заглянул ей в глаза:

– Нам очень жаль, доченька, что у тебя неприятности. Джада едва сдержала слезы. Боже, боже, как хорошо быть рядом с людьми, которые растили ее, заботились о ней, знали ее и в четыре года, и в девять, и в одиннадцать, и во время строптивой юности!

– Простите, что опоздала. На дороге авария, я застряла.

– Никто не пострадал? – всполошилась мама, и на этот раз Джаде пришлось сдерживать улыбку. Островитяне так не похожи на жителей громадной Америки.

– Честно говоря, не знаю, мамочка, – извиняющимся тоном ответила она.

– На всякий случай помолимся, чтобы все обошлось. Так они и сделали, после чего взялись за чемоданы.

– Полет прошел хорошо?

– Нормально. – Мама кивнула. – Хотя что тут может быть хорошего – тридцать тысяч футов по воздуху!

– Мне пришлось остановиться на другом конце пло­щади, так что до машины…

– Ничего, доченька, – поспешил заверить ее отец. – Мы привыкли ходить пешком.

Зато к такой погоде они явно не привыкли. И день-то выдался не особенно холодный, а ее бедные родители съе­живались буквально на глазах. Когда добрались до «Воль­во», маму колотила дрожь, а отец (не отдавший ни один из двух чемоданов) совсем посерел от холода. Джада тут же повернула ручку обогревателя до максимальной отметки. Какое счастье, что эта деталь машины – единственная – работает без перебоев! Они еще и на шоссе не выехали, а родители расцвели будто тропические растения в парнике.

– Давай, доченька, расскажи нам по порядку всю свою грустную историю, – подал голос отец. – Благо за между­народные переговоры платить не нужно.

Собираясь с духом, Джада не отводила глаз от дороги.

Какими словами описать весь ужас ситуации? Страшно представить, что с ними будет… Но они ведь для того и прилетели, разве нет? Она начала свой рассказ, не щадя теперь уж ни себя, ни родителей. Папа задал несколько во­просов, а мама все это время молчала, лишь изредка ахая и качая головой. К тому времени как добрались до границы Уэстчестера, в салоне наступило молчание.

– Да-а… – наконец протянула мама. – Я только одно­го не могу понять: почему твоя свекровь позволила своему сыну так себя вести? Послушай, Бенджамин, ты должен пойти туда и надрать Клинтону уши! Мужчина не может так поступать!

– Отца у парня не было, – пробормотал Бенджамин, и Джада поймала в зеркальце заднего вида его озадаченный, грустный взгляд. – Откуда ж ему и знать, как должен поступать мужчина?

– По-твоему, это оправдание? А мозги человеку на что? Учиться никогда не поздно. Как он мог?! Как мог за­брать деток у родной мамочки?

– А какой пример он подает сыну? – поддержал ее муж.

Мама повернулась к Джаде:

– Мы ведь увидим внучат, да, доченька?

Джаде недостало смелости признаться, что ответ ей пока неизвестен, хотя она и миссис Пэтель просила, и к своему адвокату – случайно оказавшемуся соседкой по квартире – обращалась с просьбой устроить эту встречу. Мало того, родителям еще предстояло услышать о пробле­ме с жильем.

– Боюсь, вам придется жить в гостинице.

– Почему это? Неужели Клинтон не пустит нас в дом?

– Клинтон прежде всего не пустит в дом меня. – И Джада поведала последнюю часть своей трагической саги – о том, как она лишилась дома, затем работы, об алиментах, содержании и оплате услуг адвоката Клинтона.

Родители надолго замолчали. Первой заговорила мама:

– Но… но это же сущее безумие! И где ты теперь жи­вешь?

Дочь рассказала об Энджи и Мишель, об их печальных историях.

– Да что ж это такое?! Неужто здесь все с ума сошли? – возмутился отец. – Клинтон забрал у тебя дом, детей и хочет, чтобы ты на него работала? Кто же он после этого? Похоже, мужчинам в Америке неизвестно, что зна­чит быть мужчиной!

– Похоже на то, – мрачно согласилась Джада.


Родители Джады поселились в недорогой гостинице и с позволения судьи – слава богу! – повидались с внуками, после чего Джада с мамой устроили для Энджи и Мишель с ее ребятами традиционный ужин в национальном духе. Трудно даже вообразить, как в крохотную квартирку Энд­жи втиснулись еще два человека, однако вечер прошел прекрасно. И Энджи, и Мишель очень понравились роди­телям Джады.

– Хорошие девочки, – одобрительно заметил Бенджа­мин, когда они остались одни.

– Очень милые девочки, – подтвердила мама, – и по­други хорошие. – По поводу цвета их кожи она не обмол­вилась ни словом. – Меня вот что удивляет: куда прихо­жанки твоей церкви смотрят? Неужели ни одна из них не предложила тебе помощь?

Джада пожала плечами:

– Видишь ли, Тоня Грин – тоже прихожанка нашей церкви. Раньше мне это не приходило в голову, но теперь я думаю, что она обо мне немало гадостей наговорила. А я сама… В последнее время я была так занята, что нечасто бывала в церкви.

В первый раз с момента их встречи мама позволила себе упрек в адрес Джады:

– Вот в чем твоя ошибка, дочка. Большая ошибка. Церковь тебя никогда не оставит, девочка. Помни об этом. Церковь тебе поможет.

«Поможет ли? – думала Джада, везя родителей обратно в отель. – Каким образом, хотелось бы знать?»

– Завтра я работаю, – напомнила она матери перед расставанием. – Справитесь без меня?

– Справимся. Будет время подумать. Вечером увидим­ся? – Джада кивнула, и мама еще раз крепко обняла дочь. – Вот и хорошо. До завтра.

Джада подавила вздох. Век бы не покидала эти теплые объятия!


– Ты должна забрать детей домой, – сказал папа ше­потом, словно каждый столик в «Оливковой роще» был ос­нащен устройством для подслушивания планов отчаяв­шихся бабушек и дедушек.

– Дети-то как раз дома, – мягко возразила Джада. Мама покачала головой:

– Барбадос – вот их дом! Там они будут среди своих.

– Ну-у… На летние каникулы мне, может быть, удаст­ся привезти их на недельку-другую, а сейчас это вряд ли получи…

– Мы не о каникулах говорим, дочка, а о переезде. На­всегда.

– Мы тебе поможем, – добавил Бенджамин. – Пона­чалу у нас поживете, если захочешь. А не захочешь – най­дем тебе и дом, и работу. Мама сможет приглядывать за детишками…

– Как вы не понимаете?! Мне нужно разрешение суда даже для того, чтобы лишний раз повидаться с детьми! А уж о том, чтобы куда-то их везти, и речи быть не может!

– Значит, увезешь без разрешения, – заявил отец. – Им нужен дом и семья, а здесь… Очень не хочется так го­ворить, но Клинтон Джексон и был, и остался олухом. Он же калечит собственных детей! Сумасшедший – вот кто он такой! Если суд этого не понял, то мы понимаем, и ты по­нимаешь, и, клянусь, господь тоже понимает.

– Мы молились, Джада, – объяснила мама. – Моли­ли всевышнего о том, чтобы подсказал выход. Кесарю – кесарево, как известно, но это не тот случай. Дети не долж­ны страдать. Мы решили, что ты должна забрать детей и лететь на острова с нами.

Две пары черных глаз были устремлены на Джаду, а она не верила собственным ушам. Неужто родители предлагают ей то же, о чем она сама не так давно думала? Понима­ют ли они, что толкают дочь на преступление? Вряд ли. Кроме тюрьмы, ей еще и экстрадиция светит. Детей отбе­рут, а их мама окажется за решеткой. Хорошенькая пер­спектива!

– Я не знаю всех законов, мамочка, но я точно знаю, что моя родина – Америка и на Барбадосе я чужая. А дети? Когда они еще освоятся! Там даже школы совсем другие.

– Мигом освоитесь, – перебила ее мама. – Это ведь Барбадос!

Вечное лето, маленькое уютное бунгало, папа с мамой всегда рядом… Соблазн был велик, но Джада поддалась ему лишь на мгновение. Ее дети, рожденные в Америке, могут и вовсе не привыкнуть к жизни островитян, а для нее самой на Барбадосе не найдется работы. Нет, родитель­ский план никуда не годится. Они, конечно, хотят ей добра, но не представляют всех сложностей подобного ре­шения.

– Нет, мамочка, это не лучший вариант, – твердо ска­зала Джада. – Я уже не смогу сюда вернуться и, если детей снова заберут, не смогу даже видеться с ними.

– В таком случае, – после долгого молчания сказала мама, – мы просим тебя хотя бы поговорить с Сэмюэлем.

Отец кивнул:

– Да. С Сэмюэлем.

– С каким еще Сэмюэлем? – пряча усмешку, спроси­ла Джада – судя по благоговейному тону обоих родителей, неизвестный Сэмюэль должен был быть как минимум ар­хангелом.

– С Сэмюэлем Дамфрисом. Он адвокат, большой че­ловек в Бриджтауне. Сэмюэль – сын мужа моей кузины Арлетт. Ты ведь помнишь Арлетт?

Джада молча кивнула. Не помнила она никакой Ар­летт, которая запросто могла оказаться и троюродной се­строй, и пятиюроднои, а то и вовсе десятой водой на кисе­ле – «кузина» в понятии островитян означало все, что угодно. Но сейчас Джада не выдержала бы получасовой лекции на тему близкой и дальней родни.

– Ты забыла, что я делю квартиру с адвокатом, мамочка? Если бы существовали законные пути, Энджи бы не­пременно…

– Сэмюэль – не простой адвокат! У него повсюду кли­енты – и на островах, и здесь. У него даже в Нью-Йорке есть офис. Ты должна с ним поговорить, дочка.

– Ладно, мамочка, – устало согласилась Джада, чтобы не продолжать спор. – Поговорю, раз вы с папой считаете нужным.

На обратном пути ей стало совсем тошно. Сэмюэль Дамфрис, будь он и впрямь архангелом, все равно не в силах изменить американские законы. Джада вздохнула. Ничего-то приезд родителей не изменил, глупо было и на­деяться. Не осознать им всей глубины затягивающей ее трясины. Через пару дней они улетят обратно, а ее одино­чество станет и вовсе невыносимым.

ГЛАВА 47

– Кто хочет фаршированных улиток? – Энджи вихрем влетела на кухню и принялась выгружать пакеты. – Кто хочет «Пармезану»? Кто хочет диетического хлеба?

Квартира сияла чистотой; Золушка, должно быть, целый день трудилась не покладая рук.

– Привет! – первой отозвалась Мишель. – А я как раз собралась заняться ужином.

– Отдохни. Служба доставки ужинов на дом в дейст­вии! – Энджи с улыбкой оглянулась на Фрэнки и Дженну, которые не проявили энтузиазма при виде деликатесов. – Э-эй! Значит, никто не хочет спагетти с тефтелями? – Она надула губы, сделав вид, что обиделась.

– Хоти-им! Мы хотим! – хором завопили брат с се­строй.

Энджи победоносно потрясла пакетом.

– Вот и прекрасно!

Энджи достала из пакета две бутылки красного вина и еще одну – с напитком бледно-розового цвета.

– Еврейский сок для вашей покорной слуги! – объ­явила она. – Не волнуйтесь, это безалкогольное.

За кухонный столик, где места хватало только на двоих, усадили ребят со спагетти и тефтелями, а три подруги уст­роились на кушетке, расставив лакомства на журнальном столике. Мишель морщилась от боли в разбитой челюсти, но несколько устриц проглотить все же смогла. Пока Дженна и Фрэнки смотрели «Сабрину – маленькую ведь­му», Энджи предложила уложить ребят в спальне Джады.

– А мы устроим военный совет! – добавила она. – Вчера мне приснился Рэйд. Он что-то говорил – не помню что – и выглядел просто потрясающе… – Энджи потрепала Поуки по спине. – Знаете, почему еще собаки лучше мужчин? – Наклонившись, она чмокнула кокера в макушку. – В отличие от мужчин потрясающие псы поня­тия не имеют о том, что они потрясающие.

Уложив детей, верная себе Мишель убрала со стола, выбросила остатки пиршества, и все трое с бокалами в руках снова уселись на кушетку.

– Итак, девочки, – начала Энджи, – я тут на досуге думала и кое до чего додумалась. Каждый день в Центр об­ращаются женщины, пострадавшие от мужчин и от судеб­ной системы в целом. Конечно, мы помогаем им чем можем, но поглядите, что произошло с нами!

– Считай, в авиакатастрофу попали, – отозвалась Джада.

– Речь вот о чем: если на работе мы вынуждены подчи­няться системе, то в личной жизни вовсе не обязаны, верно?

– Аминь! – Джада с такой силой опустила свой бокал, что чуть не расплескалось вино. – День-деньской я торчу за кассой, представляя, что сотворила бы с Клинтоном, попадись он мне в руки. Как вы понимаете, девочки, ни законные, ни более-менее гуманные поступки мне в голо­ву не идут. Однако дело не в этом, а в том, что он сотворил и как с ним бороться. Осточертела мне роль жертвы!

– А я? – перехватила инициативу Энджи. – Чего стоит юридическая помощь женщинам, если советчица сама попала в передрягу и не знает, как выпутаться? Мне кажется, от меня было бы больше пользы, если бы я сумела постоять за себя и отплатить Рэйду.

Мишель молча смотрела прямо перед собой. Она не желала Фрэнку зла. Пусть бы его просто не было. Никогда. Одиночество гораздо лучше, чем тот ужас, что выпал на ее долю после многих лет супружеского счастья.

– Мне вот что сегодня пришло в голову… – после не­долгого молчания вновь заговорила Энджи. – А что, если взять и перестать быть жертвами? Всем вместе, девочки! Давайте поможем друг другу отомстить нашим обидчикам.

– Я думала о том же! – воскликнула Джада. – С само­го утра, клянусь! Помните тот фильм, где три женщины отомстили своим мужьям?

Мишель кивнула. В свое время она даже отчитала Дженну за то, что та в двадцатый раз взяла из видеосалона эту кассету.

– Да, но это же комедия. И вообще… в жизни так не бывает.

– Еще как бывает! – возразила Энджи. – Лично у меня уже имеется парочка неплохих идей. Конечно, пора­ботать еще придется, подшлифовать слегка, но особых сложностей не предвидится. Не с Эйнштейнами дело имеем!

– Это точно! – фыркнула Джада.

Энджи с таинственным видом открыла свой кейс, до­стала три футболки и, развернув одну, приложила к груди. «Долой мужское руководство! Да здравствует женская независимость!» – значилось там черным по белому. Джада и Мишель расхохотались.

– Ну? – лукаво усмехнулась Энджи и бросила по об­новке каждой из подруг. – Как вам?

Натягивая футболку, Мишель задела больную щеку и скривилась от боли.

– Не хочу вас расхолаживать, девочки, но нам и так туго придется. Выжить бы самим да о детях позаботиться. Где уж еще о мести думать.

– Ох, Мишель, Мишель… – покачала головой Джада, расхаживая в футболке по комнате. – Прекрати прятать голову в песок. Тебе-то, между прочим, нет необходимости идти против системы.

– То есть? – Мишель опустилась на свое место.

– То и есть. Чтобы отплатить Фрэнку, тебе достаточно выступить в суде на стороне закона.

Мишель ахнула:

– Нет! Ни за что. Никто не заставит меня свидетельст­вовать в пользу Фрэнка, но и против него – тоже!

– Неужели? – Энджи прищурилась. – А почему, скажи на милость? Он виновен, и ты это знаешь.

– Как можно… Как можно сдать полиции собственно­го мужа?! Я… нет, так нельзя. Неправильно! И еще… я боюсь. Просто встретиться с ним – и то боюсь.

– Не переживай ты так, Мишель, – сказала Энджи. – Мы ведь только рассуждаем. И у меня уже есть кое-какие наметки, хотя я еще не все продумала. Только должна предупредить сразу – преступлением мой план не назо­вешь, но беззаконие налицо.

– Законностью мы сыты по горло! – нахмурилась Джада. – Давай выкладывай свой план.

Энджи достала из сумочки блокнот и открыла на чистой странице.

– Для начала нужно решить, чего мы, собственно, хотим. Вот, например, Клинтон. – Она написала имя крупными буквами. – Первое: лишить дома. Второе: забрать детей.

– Точно. А свидания ему разрешить только в присутст­вии соглядатая! – с горечью добавила Джада.

– А как быть с Тоней? Не стесняйся, это всего лишь список желаний.

– Солнышко мое, ему негде будет жить. И не на что. Тоня сделает моему красавцу ручкой и запрыгнет в по­стельку к другому счастливчику. Плевать мне на Тоню.

Энджи перевернула страницу.

– Рэйд, – написала она на следующей. – Я хочу вы­ставить его на посмешище.

– То есть? – уточнила Джада. – Голышом, что ли? На всеобщее обозрение?

– Хм-м-м… Интересная мысль, – задумчиво протяну­ла Энджи. – Нет, вообще-то я имела в виду выставить Рэйда на посмешище перед Лизой, чтобы она его броси­ла. – Энджи многозначительно вскинула брови. – Не подумайте, будто я хочу его вернуть. Унизить – это да! – Она записала пожелание насчет Лизы и добавила: «Расстроить свадьбу???», «Пригвоздить к позорному столбу???» – Те­перь твоя очередь, Мишель. Чего бы тебе хотелось?

– У меня была одна мысль, но… не представляю, чтобы из этого что-нибудь вышло. – Мишель запнулась. – Пони­маете, я хочу жить с чистой совестью. Пусть просто, пусть бедно, но честно.

Джада, кивнув, погладила ее по руке. Энджи озаглави­ла третью страницу именем Фрэнка, но Мишель замотала головой:

– Возвращаться к нему я не хочу, только не знаю, как от него избавиться. И как без него жить. – Она сникла. – Я ведь почти никогда не работала. После школы подрабатывала продавщицей, а потом в банке, да и то только бла­годаря Фрэнку – он был знаком с руководством. Что я умею? Дом в порядке содержать и детей воспитывать. А жить на что? – Мишель вскинула голову; глаза ее вспых­нули. – Мне стыдно за те деньги, что давал Фрэнк! На них… кровь! На каждом пенни!

– Выходит, ты кое о чем размышляла, Золушка? – улыбнулась Энджи.

«Мишель», – написала она на новом листке. И ниже: «Собственный бизнес, развод с Фрэнком».

– Переехать, наверное, нужно, – со вздохом добавила Мишель. – Вы знаете, как я любила свой дом, но теперь… Словом, ни в этом доме, ни даже в этом городе нам с деть­ми не жить.

«Переезд», – записала Энджи.

– Отлично. Со мной разобрались. Только ничего это не даст. – Мишель вдруг разозлилась на собственную бес­помощность, на ситуацию, в которую попала с детьми. – Глупо даже надеяться. Собственный бизнес! Новый дом! Какой смысл мечтать о том, что никогда не исполнится? У меня даже личного счета никогда не было, а уж своей фирмы… Поговорить о справедливости хорошо, но где ее взять?

– Есть шанс, есть! – уверенно заявила Энджи. – Моз­гами придется пораскинуть, время потребуется и, возмож­но, помощь, но в конце концов выход мы найдем. – Она ткнула себя в грудь: – «Да здравствует женская независи­мость!»

– Я тоже считаю, что выход найдется, – согласилась Джада. – Только нужно быть готовыми обойти закон или даже нарушить его. Одно плохо – деньги могут понадо­биться.

Мишель расправила плечи и в упор взглянула на под­руг.

– А знаете… как раз на этот вопрос у меня, думаю, ответ найдется.

ГЛАВА 48

– Ой, девочки, не знаю – сумею ли я… Как, вы гово­рите, меня зовут?

– Антея Карстерс, – напомнила Энджи.

– И за кем я замужем? – продолжала допытываться Мишель.

– Ну как же ты все забыла?! Твой муж – Чарльз Хендерсон Мойер, один из самых богатых и, безусловно, самый загадочный тип в мире. Идеальный вариант!

– А что, если Рэйд спросит мой номер? – не унима­лась Мишель.

– Ради всего святого, Мишель! – нетерпеливо выпа­лила Джада. – Не арестует же он тебя по телефону! Дрей­фишь? Тогда я сама. – Она протянула руку к аппарату.

– Нет-нет, я готова, но… Джада сделала страшные глаза:

– Тогда грома-адная ла-апа ко-опа выпрыгнет из труб­ки и вцепится тебе в горло! Господи, ну и трусишка же ты!

– На этот счет не переживай, – заверила Энджи. – Никаких определителей там нет. Эндовер Патнэм – из­вестный ретроград; у него небось до сих пор все телефоны на фирме древние, с дисками.

Заговорщицы устроились в кабинете Энджи, посколь­ку только в Центре Мишель рискнула показаться со своим разбитым, теперь уже в желто-зеленоватых разводах, ли­цом. Кроме того, только здесь можно было рассчитывать на относительное уединение.

Мишель опустила глаза на лежащий перед ней листок. Три вечера подряд подруги разрабатывали и оттачивали планы отмщения, достижения справедливости и исполне­ния желаний. Сегодня приступили к первому, самому лег­кому, по мнению Энджи, этапу, а Мишель уже пытается дать задний ход. С замиранием сердца Энджи ждала, пока Мишель соберется с духом.

– А что, если… – вновь завела та свою песню и осто­рожно прикоснулась к подбородку, —…к следующей неде­ле опухоль и синяки не пройдут?

– Пройдут! А останутся – тем лучше: драматизма си­туации добавят. Рэйд обожает спасать несчастных жен­щин. Желательно блондинок. И только с неограниченны­ми счетами в банках.

– Ладно, – вздохнула Мишель. – Не укусит же он меня по телефону, в самом деле!

Набрав нужный код и номер, она назвала добавочный, и наконец в трубке раздался мужской голос.

– Алло-оу, – с сексуальным придыханием произнесла Мишель. – Это мистер Рэйд Уэйкфилд?

– Да.

Она кивнула подругам, и у Энджи в бешеном ритме за­колотилось сердце.

– А я – Антея Карстерс, – сообщила Мишель. – Мне порекомендовал вас один из ваших клиентов, мистер Уэйкфилд. Он весьма высоко оценил ваши деловые каче­ства.

– Приятно слышать. Кто именно?

– Боюсь, это конфиденциальная информация, кото­рую я не вправе разглашать. Могу лишь повторить его слова о том, что на вас и мистера Эндовера Патнэма можно полностью положиться, если речь идет о сохранении се­мейной тайны. – Мишель была довольна собой. «Конфи­денциальная информация», «не вправе разглашать»… Ши­карно звучит!

– Сохранение семейных тайн входит в обязанности любого адвоката, – высокопарно заметили на другом кон­це провода. – Каждый клиент для нас – особенный и единственный в своем роде.

– Видите ли, моя проблема действительно особенная; она касается наследства. – Мишель сделала вид, что за­пнулась, и помолчала немного. – Не хотелось бы обсуж­дать по телефону… Вы позволите встретиться с вами лично?

– Разумеется! Но сначала я хотел бы…

– Послушайте, деньги не имеют значения. Назовите любую сумму, и вы ее получите. – Круто! Мишель загля­нула в листок, чтобы еще чего-нибудь не забыть. – Говард уверял, что я могу быть с вами предельно…

– Говард Симонтон?!

Рэйд как-то упомянул при Энджи имя крупной финан­совой шишки, по уши увязшей в проблемах с законом. Мишель сдавленно ахнула:

– Умоляю, больше ни слова! Забудьте, что я его назва­ла. Обещаете? – Забудешь как миленький, иначе нам всем крышка. Говард Симонтон слыхом не слыхивал ни о какой Антее Карстерс.

– Уже забыл, – моментально отозвался Рэйд, и Ми­шель ухмыльнулась, уловив в его голосе новую подобо­страстную нотку.

– Так как же насчет личной встречи, мистер Уэйк­филд?

– О-о-о, да, конечно, никаких проблем. Когда вас уст­роит?

– Пожалуй, во вторник. Часа в четыре.

– В четыре тридцать, если не возражаете. Как правиль­но пишется ваше имя?

Мимо ушей пропустил, как пить дать. Слава богу, я сама еще помню!

– Антея Карстерс, – повторила Мишель. – Пишите как хотите. – И положила трубку.

– У-у-у-ух ты-ы-ы!!! – завопила Джада. – Голубой экран много потерял, когда наша Мишель предпочла ка­рьеру домохозяйки.

– Бесподобно! – воскликнула Энджи, кружась по комнате. – Просто бесподобно!

Мишель распирало от гордости, чтобы не сказать само­довольства. Можешь, дорогая, когда захочешь!

– Следующий номинант на «Оскара» – не кто иной, как великолепная Энджи Ромаззано, блистательно сыг­равшая в «Кошмаре на годовщину свадьбы» и «Облапошенной супруге»! – провозгласила она и вручила Энджи телефон.

Джада расхохоталась.

– Представляем клип из будущей картины под рабо­чим названием «Час отмщения»! – подхватила она, мас­терски копируя речь ведущей телепередачи «На ночь глядя».

– Ладно, ладно! – Энджи замахала руками. – Я в вос­торге от вашей поддержки и спортивного духа.

Она сняла трубку, набрала тот же номер, но назвала другой добавочный. В горле у нее внезапно пересохло.

– Лиза Рэндалл! – прозвучал голос экс-лучшей по­други.

– Привет, Лиза, это Энджи.

В ответ – молчание. Уж не собралась ли она швырнуть трубку? Энджи подняла глаза на изнывающих от нетерпе­ния и любопытства Джаду и Мишель.

– Послушай, Лиза… Мы не общались с того самого… словом, ты понимаешь. И я хочу сказать, что страшно переживаю. Я ведь не только мужа потеряла – нашему браку все равно пришел бы конец, – но, главное, лучшую подругу. А это гораздо хуже!

Ф-фу! Справилась. Подруги отреагировали на этот спектакль по-разному: Мишель уткнулась лицом в ладони, явно помирая со смеху, а Джада, чтобы подавить хохот, как кляпом заткнула кулаком рот и выпучила глаза. Энджи от­благодарила обеих улыбкой кинозвезды.

– Господи, Энджи… Признаться, я удивлена и тронуга до глубины души.

Есть! Купилась-таки, куколка!

– Возможно, нам уже не стать такими близкими по­другами, как раньше, – продолжала Энджи, – но мне бы очень хотелось встретиться с тобой, поговорить… Да! И я бы тебе кое-что отдала. Видишь ли, у меня остался перс­тень – подарок Рэйда на годовщину свадьбу. Скорее все­го, это бриллиант из фамильной коллекции, а он оправил его в фирме «Шрив, Крамп и Лоу». Я считаю, что перстень должен остаться в семье. Он твой по праву.

– О-о-о, Энджи! – выдохнула Лиза. – Это так… так… благородно с твоей стороны! Я хочу сказать, по закону ты вовсе не…

– Да ладно тебе, Лиза! При чем тут закон? Мне на этот перстень смотреть тяжело, а тебе он, возможно, доставит радость. – Энджи кивнула Джаде, которая оценила ее игру «на большой». – Я обитаю в Уэстчестере, но на следующей неделе могу на полдня слетать к тебе. Посидим где-нибудь, выпьем, я тебе перстень отдам, а потом съездим заберем из квартиры мои вещи. Ничего ценного, уверяю тебя: там пи­жама любимая осталась, дневник и прочая мелочовка. До­говорились?

– Конечно! – Лиза даже осипла от жадности. – Поне­дельник и четверг у меня полностью забиты, а в остальные дни – когда угодно.

– Вот и отлично. Я прикину и перезвоню, идет? – Она вскинула брови и скорчила гримаску подругам. – Ой, Лиза, чуть не забыла! Видишь ли, я все еще страшно зла на Рэйда, не хочу его видеть и не хочу, чтобы он узнал о на­шей встрече. Обещаешь, что это останется нашей тайной?

– Само собой, – тут же ответила Лиза. Часики в ее алчном умишке уже затикали, отсчитывая секунды до мо­мента обладания фамильным бриллиантом Уэйкфилдов.

– Спасибо. Я перезвоню. – Энджи повесила трубку. Джада вскочила со стула, Мишель последовала ее при­меру, и обе устроили подруге овацию.


– Помните поговорку: «Чем женщине хуже, тем боль­ше она тратит»? – сказала Мишель. – А у нас есть для по­купок более важные причины: нужно приодеться к спек­таклю в Бостоне, а также присмотреть кое-что для нашей крошки-мамы, – она улыбнулась Энджи, – и для ее ма­ленького человечка. Не забыть бы особый прикид для шоу в Марблхеде.

Джада озабоченно сдвинула брови:

– Ты случаем в лотерею не выиграла, подруга? Если нет – нечего деньги на ветер швырять. Ради нас, во всяком случае.

Энджи кивнула:

– Ради меня уж точно не стоит. Я как-никак работаю.

– Глупости! – возмутилась Мишель. – Кто меня вы­ручил, когда я с детьми оказалась на улице? Кто помогал, кормил-поил и утешал? Кстати, твоим ребятам, подруж­ка, – кивнула она Джаде, – понадобится летняя одежда. Держу пари, в это время года мы найдем что-нибудь под­ходящее только в отделе «Все для круиза» и за сумасшед­шие деньги, но тут уж ничего не поделаешь. – Она достала из сумочки кредитную карту «Виза». – Нужно успеть, пока наш лотерейный билет не потерял силу!

Подруги пробыли в «Пассаже» до самого закрытия. Мишель не только одела Энджи с ног до головы до конца беременности, но и приданое новорожденному обеспечи­ла. Очень кстати, поскольку Энджи, как выяснилось, ничегошеньки в этом не смыслила и все порывалась набрать прелестных, но совершенно непрактичных вещичек.

– Фрэнк Руссо платит! – провозгласила Мишель. – И это самое приятное. Вот вам единственное преимущест­во мужчин перед собаками – некоторые мужчины облада­ют золотыми «Визами».

Джаду уломали купить слаксы из тончайшей кожи и слепяще-оранжевый шелковый свитерок в облипку.

– Оч-чень сексуально. – Мишель причмокнула. – Как раз подойдет для нашего представления.

Себе Мишель выбрала до смешного кургузый костюм­чик, который, однако, считался последним писком моды. Представив себя в этом на людях, Мишель едва удержа­лась от хохота, зато ее подруги, когда она вышла из приме­рочной, дали волю смеху.

– О господи… – простонала Энджи. – Вот бы взгля­нуть, как ты будешь смотреться в священных стенах дети­ща Патнэма Эндовера!

– По-твоему, чересчур? – смутилась Мишель.

– Для Антеи Карстерс в самый раз. Будто с обложки «Гламура» сошла!

Навьюченные пакетами, они решили оставить покупки в машине и перед возвращением домой перекусить в «Руби Тьюзди». Пока Мишель набивала пакетами багажник «Лексуса», подруги заняли столик в кафе.

– Сегодня мой день, девочки! – объявила она торже­ственно, присоединившись к ним. – Прошу внимания, дамы и госпо… то есть – просто дамы! Я намерена сделать важное заявление. – Она вынула из сумочки визитку и подтолкнула к центру стола.

«ЧИСТОТА ОТ ЗОЛУШКИ Фирма по уборке квартир. Моем, драим, натираем».

– Боже правый! – ахнула Энджи. – Вот это да! Джада оторвала взгляд от картонного прямоугольника и уставилась на Мишель.

– Умница, Золушка. Лучше не придумаешь. Ты ведь у нас королева чистоты.

Мишель засияла, довольная произведенным эффектом.

– Я уже много чего придумала. Хочу не только наво­дить чистоту, но и других этому учить. Как только придут первые отклики на объявление, начну набирать сотрудни­ков. Поначалу, конечно, сама буду ходить по домам, а потом надеюсь только контролировать. Четыре, максимум пять часов в день на работу, остальные – на детей. Как, по-вашему, получится?

– По-моему, это гениально! – воскликнула Джада. Энджи с широченной улыбкой кивнула:

– Фантастика! Да, но где же номер телефона? Забыла?

– Нет… – Мишель запнулась. – Не забыла, но… Я ведь решила переехать…

Все трое надолго умолкли.

– Думаю, я справлюсь, девочки. С сентября определю детей в новую школу. Ничего, выживем.

Им подали фаршированный картофель с пивом. Ми­шель снова достала кредитку, на этот раз вместе с ножни­цами, купленными во время набега на магазин. Однако сюрпризы не закончились.

– На память от Фрэнка! – Она помахала тремя билета­ми до Бостона и обратно и вручила их Энджи. – Больше я от него подарков не принимаю. Отныне я, и только я, отвечаю за себя и своих детей!

Мишель разрезала «Визу» пополам и каждую половин­ку еще раз пополам; затем проделала то же самое с кредит­ками «Америкэн Экспресс» и «Мастер-карт» – даже рука не дрогнула. Страха не было, скорее удовлетворение от собственной решимости. Через пару минут на тарелке из-под хлеба образовалась горка разноцветных квадратиков. Мишель подняла тарелку:

– Не желаете ли по горсти новой валюты?

– Виват, подруга! – Джада стиснула ее в объятиях. – Шагай вперед!

– Да, но пирую я теперь за ваш счет.

ГЛАВА 49

Джада при всем желании не нашла бы слов, чтобы опи­сать последнее свидание с детьми. Она добилась разреше­ния привезти ребят в квартиру Энджи, чтобы в кои веки побыть с ними наедине, если не считать миссис Пэтель. Идиотка! Дура круглая! Надеялась порадовать их, побало­вать горячими сандвичами с сыром, в конце концов, про­сто поваляться в обнимку на диване перед телевизором… Ничего-то у нее не вышло. Оказавшись в белоснежной полупустой гостиной Энджи, дети насторожились, как почуявшие опасность зверьки.

– Это чей дом? – немедленно вопросил Кевон.

– Не дом, малыш, а квартира. Я живу здесь с подругой.

– Ты что, теперь любишь ее больше нас?

– Нет, конечно! – Джада присела на корточки перед сыном. – Я люблю вас больше всех на свете.

– Тогда почему ты здесь живешь, а не у нас дома?

– Я бы с радостью, мое солнышко, но ваш папа пошел в суд, и судья мне запретил жить с вами. – Она понимала, что это объяснение не для шестилетнего ребенка, но дру­гого у нее не было. Да и что толку придумывать объясне­ния, если суть остается?

– Мне здесь не нравится, – буркнула Шавонна. – Очень тесно.

– Все-таки просторнее, чем в машине, – мягко возра­зила Джада. – К тому же здесь я могу приготовить вам что-нибудь вкусненькое. Как насчет сандвичей с сыром?

– Давай! – с готовностью отозвался Кевон, а Шавонна лишь равнодушно пожала плечами.

Пока лакомились горячими квадратиками и треуголь­ничками, все было спокойно, и даже Шавонна, казалось, оттаяла. Гром грянул, когда разделались с сандвичами, мо­локом и шоколадками. Шерили сползла с колен матери и поковыляла по коридору в сторону спален. Джада отвле­клась, чтобы включить видеомагнитофон, и исчезновение малышки обнаружила мгновением позже, чем следовало бы, – протопав во вторую спальню, Шерили уже завладела любимым плюшевым зайцем Дженны.

Кевон влетел в спальню вслед за ней и застыл посреди­не, завороженно глядя на машинки и солдатиков Фрэнки.

– Гляди! Шавонна, гляди, чего тут есть! – крикнул он и бросился в угол с игрушками.

Постояв на пороге, Шавонна решительно шагнула к шкафу и дернула на себя дверцу.

– Ты живешь здесь с другими детьми! – выпалила она с яростью, мотнув головой в сторону распялок с одеждой Дженны.

– Не-ет! – завопил Кевон. – Не хочу, чтоб другие бы­ли! Мне машинки, мне!

Следующие три четверти часа Джада успокаивала детей и втолковывала, откуда взялись детские вещи.

– Тетя Мишель и дядя Фрэнк поссорились, поэтому тетя Мишель сейчас живет здесь с Фрэнки и Дженной.

– Тогда почему мы здесь не живем? – резонно поинте­ресовался Кевон.

Дженна обожгла его презрительным взглядом.

– Дурак! Потому что мама не хочет с нами жить. Кевон разрыдался, Джада вновь и вновь пыталась все объяснить, но слова – это только слова. Никакими слова­ми не облегчить боль от предательства близкого человека. В общем, свидание превратилось в кромешный ад, и толь­ко. Миссис Пэтель сидела на краешке дивана безмолвно, недвижимо и бесстрастно, не выражая ни одобрения, ни порицания.

– Ненавижу Тоню, – сквозь зубы процедила в машине Шавонна. – Думает, обдурила меня, а я ни единому ее слову не верю. И тебе не верю. Тебя я тоже ненавижу!


После этого свидания Джада поняла, что так больше продолжаться не может. Она готова была схватить детей в охапку и увезти куда глаза глядят. Ведь через месяц-другой ребята просто-напросто откажутся с ней остаться – не от большой любви к Клинтону или Тоне, а от злости за то, что мать их бросила. Может быть, Барбадос – и впрямь выход? Джада решила все-таки связаться с пресловутым Сэмюэлем, на которого ее родители возлагали большие надежды. После долгих поисков она нашла-таки старый счет, на обороте которого нацарапала телефон, и набрала нью-йоркский номер.

Сэмюэль не заставил ее ждать, хотя, чтобы услышать его голос, пришлось пообщаться с двумя секретаршами.

– Вам повезло, что вы меня застали, миссис Джексон. Вечером я улетаю по делам, но на следующей неделе вер­нусь в Штаты. Правда, не в Нью-Йорк. Не могли бы вы прилететь в Бостон? Думаю, такие вопросы по телефону обсуждать не стоит.

Ну не божий ли промысел? В жизни ведь в Бостоне не была, но как раз на следующую неделю там намечен «спек­такль в пользу Энджи»! Договорившись о встрече на втор­ник, Джада поблагодарила адвоката.

– Пока не за что, миссис Джексон. Посмотрим, чем я смогу помочь.


– Но это же… это же преступление, – взвизгнула Ми­шель так громко, что Джада невольно шикнула. Уложив Фрэнки и Дженну, подруги вновь собрались на военный совет в спальне Энджи.

– Преступление?! Это мои дети!

Теперь уже Джада повысила голос, но Мишель не хва­тило духу на нее шикнуть. Представить было страшно тот ад, в котором жила Джада, лишенная собственных детей, но вынужденная каждый день общаться с Дженной и Фрэнки, слушать их рассказы о школе, видеть, как они нежны с матерью.

– Мы ведь решили подать апелляцию, – вмешалась Энджи. – Майкл уже задействовал свои каналы…

– Забудь! – отмахнулась Джада. – Забудь и о Майкле, и об апелляции. Во-первых, слишком долго ждать, во-вто­рых, слишком велик шанс проиграть. А мои малыши стра­дают каждый божий день!

– Но я ведь все-таки служитель закона, – заметила Энджи. – Пусть не идеальный, но пойти на преступле­ние…

– Лучше преступление, чем детское горе, – отрезала Джада. – Сегодня, когда я взяла Шерили на ручки, она вся напружинилась и давай меня отпихивать. Понятно вам? Даже младенец понимает, что такое предательство! Боюсь, еще немного – и она меня уже не простит.

Джада поднялась с кровати и принялась мерить шагами маленькую спальню Энджи. План побега почти сложился; если «Вольво» не подведет, все получится. Она останови­лась перед Мишель и Энджи.

– Вы вовсе не обязаны мне помогать. Я сама справ­люсь.

Энджи качнула головой:

– Невыйдет. Такие дела в одиночку не делаются.

– Кроме вас, у меня все равно никого нет. Вы не помо­жете – значит, я сама, – жестко заявила Джада. – Может быть, обращусь в одну из тех организаций, что помогают женщинам в беде.

– Все они нарушают закон, Джада! Тебе придется скрываться годами… возможно, до конца жизни. А если попадешься – что, скорее всего, рано или поздно случит­ся, – сядешь на скамью подсудимых и окажешься за ре­шеткой.

– Только если останусь в Штатах, – возразила Джада. – А если улечу куда-нибудь – на Барбадос, к при­меру…

Мишель взяла ее руку в свою.

– Я с тобой, дорогая. Говори, что нужно сделать, я на все согласна. Дети должны быть с мамой.

Джада молча сжала ее руку.

– Ну а если провал? – не унималась Энджи. Джада горько усмехнулась:

– Хуже уже не будет.

– По крайней мере, – выпалила Мишель, – ребята будут знать, что ты не предала их, что ради них ты даже преступила закон!

– Верно, – согласилась Джада. Энджи тяжело вздохнула:

– Ладно, я тоже с вами. – Она окинула взглядом свою располневшую фигуру. – Интересно, полосы на тюрем­ной робе вертикальные или горизонтальные? Горизон­тальные здорово толстят.

ГЛАВА 50

– Как я, на ваш взгляд? Толстая? – спросила Энджи, покрутившись перед зеркалом.

Мишель с Джадой в унисон кивнули:

– Отлично!

Расчет был именно на то, чтобы выглядеть раздобрев­шей, но не беременной. Сценарист, режиссер, художник по костюмам и актриса в одном лице, Энджи избрала для своей героини самую непривлекательную внешность. По возможности пригладив непокорные кудри, она стянула их в хвост на затылке и полностью отказалась от космети­ки. Так-с… Лизе перезвонила, встречу назначила, столик в ресторане заказала. Что еще?

– Ой! Чуть самое главное не забыла! – Она обошла кровать и взяла с тумбочки пустую коробочку с золотым тиснением «Шрив, Крамп и Лоу».

– Перстень я купила, – сказала Мишель, облаченная в свой новый костюм – очень правдоподобную версию на­ряда от Шанель, и при макияже, которого вполне хватило бы на всех троих. При этом подруги сошлись во мнении, что выглядит она не дешевой и доступной, но баснословно дорогой и доступной. – Прошу! – Фамильная драгоцен­ность. Подделку лучше ни за какие деньги не купишь, уж я-то знаю.

– Только не вздумай вытащить ее при дневном свете, – предупредила она Энджи. – Стекляшка есть стекляшка; на солнце никого не обманет.

Джада уже облачилась в апельсиновый свитер с глубо­ким вырезом и донельзя узкие кожаные брюки. Ради тако­го случая она посетила парикмахерскую, где ей соорудили на затылке умопомрачительный пучок из десятков тоню­сеньких косичек. Помаду она выбрала под цвет свитера и сотворила что-то колдовское с глазами. Колдовство это, похоже, потребовало пару килограммов косметики, но вы­глядела Джада потрясающе.

– Тебе нужно всегда так одеваться, – одобрительно за­метила Энджи.

– Было время – и одевалась, но в банке такой вид вряд ли оценили бы. Вот в своем супермаркете я, пожалуй, стала бы кассиршей года!

– Обувь уже выбрала? – спросила Мишель.

– Нет еще. Что посоветуешь, подруга? Туфли на шпильках или ботинки?

Мишель задумалась, оглядев Джаду с головы до ног.

– Я буду на шпильках, так что тебе, думаю, стоит на­деть ботинки. Вдруг мистер Уэйкфилд – любитель разно­образия?

– Ну да! Хочешь, чтобы я выглядела как лесби?! – те­атрально возмутилась Джада.

Энджи рассмеялась.

– Именно! – Она взглянула на часы. – Итак, девочки, дети пристроены у Майкла, выглядим мы классно. Вперед! Сейчас главное – не опоздать на самолет.


Мишель впорхнула в офис Рэйда Уэйкфилда и сразу поняла, что действительно выглядит классно, – с полдю­жины секретарш проводили ее завистливыми взглядами. В этот миг она чувствовала себя Золушкой, над которой крестная уже взмахнула волшебной палочкой. В джинсах и блузе было бы, конечно, гораздо привычнее и комфортнее, но чего не сделаешь ради подруги!

Войдя в кабинет экс-супруга Энджи, она улыбнулась. Поднявшийся при ее появлении хозяин кабинета оказался очень высоким и в высшей степени привлекательным. «Не мой тип, – отметила Мишель, – но на его внешность при­рода не поскупилась. И он это знает. Красуется, сразу видно. И что в нем Энджи нашла? Впрочем, понятно – что… все мы падки на мальчишеское обаяние».

– Мистер Уэйкфилд! – Мишель протянула руку.

Рэйд наклонился через стол чуть дальше, чем было не­обходимо, и задержал ее ладонь в своей на долю секунды дольше принятого. Ха! Парень явно не промах. Мишель даже пожалела его невесту, но лишь на миг, пока не вспом­нила, что эта девица получит то, что заслужила.

Рэйд предложил ей устроиться на диване, а сам, плотно закрыв дверь, уселся напротив и весь обратился в слух.

– Мистер Уэйкфилд, – с застенчиво-простодушной полуулыбкой начала Мишель, – сразу признаюсь: по телефону я вам солгала.

– Вот как?.. – Густая золотистая бровь словно по соб­ственной воле поползла вверх. – В чем именно? И зачем?

– Антея Карстерс – не настоящее мое имя. Я назва­лась так только потому, что замужем за очень известным человеком, а мне не хотелось давить на вас до личной встречи.

Рэйд стер с лица улыбку.

– Видите ли… Брачное право – не моя специализа­ция; в основном я занимаюсь контрактами, но…

Мишель подалась вперед и произнесла всего три слова:

– Чарльз Хендерсон Мойер.

У Рэйд а глаза полезли на лоб. Еще бы – кто ж не слы­шал о семействе Мойер с их баснословным состоянием, доставшимся от давно почившего отца, и немилосердной враждой между тремя оставшимися отпрысками. Их богат­ство было сравнимо лишь с их же ненавистью друг к другу.

– Старший из братьев? – выдохнул Рэйд. Мишель кивнула:

– Вы правы. Самый богатый и самый старший из них. Впрочем, его возраст меня не волновал, мистер Уэйкфилд. Мы прожили вместе одиннадцать лет, и я ни разу ни о чем не пожалела.

Мишель потупилась, словно эти слова дались ей с трудом, потом, подняв голову, она в упор посмотрела на Рэйда. Тот прочистил горло.

– И что же, гм-м-м, в чем сложность на данный мо­мент?

– Видите ли, перед свадьбой я подписала брачный контракт. И одно из его условий гласит, что я не получу ни пенни, если пересплю с другим мужчиной. Обещания я не нарушила, мистер Уэйкфилд! Вы мне верите?

Он медленно кивнул, как зачарованный глядя в синие озера глаз Мишель, точно кролик на удава. Вот здорово! Мишель вовсю наслаждалась своей властью, своей ролью и всем спектаклем в целом. Пожалуй, водить за нос этого прохиндея даже приятнее, чем наводить чистоту. Чуть приоткрыв рот, она смочила кончиком языка губы и мыс­ленно отругала себя за то, что хватила через край. Ничего подобного, как оказалось. Ее визави заерзал на стуле и спешно сменил позу, скрестив ноги. Прячешь возбужде­ние, красавчик? Ну-ну…

– А теперь Чарльз требует развода, – сообщила Ми­шель. – У него появилась другая женщина. Все бы ничего, но его условия меня нисколько не устраивают. Можете себе представить – он обвиняет в измене меня и на этом основании собирается оставить ни с чем! И это благодар­ность за одиннадцать лет верности!

Рэйд сурово сдвинул брови.

– Но его состояние оценивается в миллиарды долла­ров.

– А я честна перед ним, – напомнила Мишель. – И тем не менее… У Мойеров, мягко говоря, странное отно­шение к деньгам. Помните ту историю пятнадцатилетней давности, когда похитили его дочь, а он не пожелал запла­тить выкуп? Если не ошибаюсь, ему прислали… силы не­бесные, только подумайте! – три пальца Мередит. По пальцу в неделю – ужас! Бедняжка Мередит. – Мишель со вздохом покачала головой. – Она ведь была виолонче­листкой.

Рэйд кивнул:

– Помню. Читал в газетах.

– Н-да… Таков уж стиль Мойеров – они предпочита­ют жить сегодняшним днем, напрочь забывая о прошлом и не думая о будущем. Мередит – дочь Чарльза от второго брака. Я у него пятая жена, детей у нас нет. Его нынешняя девица… полагаю, он прочит ее в шестые супруги. Како­во, а? Еще не развелся, а уже готовит очередную свадьбу! – Мишель закатила глаза, однако Уэйкфилд Третий ее сар­казма не уловил.

– Кто сказал, что богатые отличаются от нас, простых смертных? Фицджеральд, кажется, верно?

О Фицджеральде Мишель услыхала впервые, но виду не подала.

– Он ошибался. Богатые не просто отличаются от нас. Они совсем, совсем другие! Как бы там ни было, для Чарльза настало время перемен, и я, собственно, не возра­жаю, но… где справедливость? Я ведь играла по его прави­лам, теперь его очередь. Боюсь, правда, что мне понадо­бится помощь, чтобы заставить его выполнить обязатель­ства. – Она вновь заглянула прямо в глаза Рэйду, попытавшись придать своему взгляду то выражение, которое безотказно действовало на Фрэнка. В спальне.

Рэйд послушно кивнул.

– Буду с вами до конца откровенна, мистер Уэйкфилд. Я… действительно изменила мужу. Только не с мужчиной, а с женщиной. – Она умолкла, наслаждаясь реакцией: Рэйд старательно изображал бесстрастность, но адамово яблоко у него заходило ходуном. Смотри не захлебнись слюной, красавчик! – В первый раз я оказалась в постели с девушкой по его просьбе, а два года назад познакомилась с… изумительной женщиной. Ее тоже привел Чарльз, и мы занимались сексом втроем, как уже не раз бывало, но… – Мишель вновь умолкла, мастерски сконфузившись. Она наклонила голову, сосчитала до пяти и выпрямилась, не­брежно-кокетливым жестом отбросив волосы на спину. – Я не оправдываюсь, мистер Уэйкфилд. Мне нечего сты­диться. А рассказываю лишь потому, что Чарльз теперь ис­пользует эту связь в качестве доказательства моей так на­зываемой неверности.

Рэйд тем временем от первого потрясения оправился. Алчность ли в нем взыграла, похоть или оба неприглядных чувства вместе, но глаза его загорелись.

– Мне много не нужно, мистер Уэйкфилд, – проникновенно сообщила Мишель. – Удовольствуюсь сотней миллионов. Для Чарльза это смешные деньги, капля в море. Как вы думаете, ваша фирма сможет мне помочь?

– Не сомневаюсь.

Мишель улыбнулась и встала с дивана.

– Благодарю. О-о-о, благодарю вас! Не хочу задержи­ваться; кто знает, не следят ли за мной? Потому-то я и на­звалась другим именем. На самом деле меня зовут Кэтрин. Кэтрин Мойер. – Она вновь протянула руку и на сей раз сама дольше, чем следует, задержала его ладонь. – Мы не обсудили гонорар, мистер Уэйкфилд. Поверьте, мелочить­ся я не стану. Мне нужно полностью вам доверять, а дове­рие стоит любых денег.

Рэйд кивнул:

– Я-то знаю, что вы можете мне доверять. Теперь важно, чтобы это поняли и вы.

– Время покажет. – Мишель опустила руки. Дело сде­лано; красавчик определенно заглотил наживку. До чего же просто попадаются на крючок мужчины – диву даешь­ся! – Можно попросить вас об одолжении?

– Ну, разумеется, – с готовностью отозвался Рэйд.

– Мне бы очень хотелось познакомить вас с Дженетт. Ей ведь все равно придется давать показания, верно? Мы обе нуждаемся в вашем совете.

– Нет проблем!

– Завидую вам. Если ты зовешься миссис Чарльз Хендерсон Мойер, проблемы возникают на каждом шагу, – горько вздохнула Мишель. – Я остановилась в отеле «Четыре сезона», но пригласить вас туда никак не могу. Не подскажете ли какое-нибудь тихое кафе, где мы могли бы встретиться после работы и где меня точно никто не узнает?

– О да, конечно! – Рэйд не колебался ни секунды. Какие там колебания – он ухватился за ее предложение с жадностью голодного карася. Тут же продиктовал адрес, проводил до самого лифта, лично нажал кнопку вызова и помог войти. – До встречи в шесть!

Прямо из лифта Мишель направилась к таксофону и оставила сообщение для Джады на домашнем автоответчи­ке Энджи.


Энджи пришла задолго до назначенного времени – в данном случае не по причине природной пунктуальности, а для того, чтобы не демонстрировать себя Лизе всю цели­ком и сразу. Довольно того, что и лицо ее, и одежда выгля­дят более чем бледно. Если «подружка» прикинет и на­бранные килограммы, помрет от злорадства.

Столик в кафе Энджи заказала ровно на час встречи Джады с Сэмюэлем Дамфрисом – время в этом спектакле решало все. Когда Лиза, по-прежнему изящная и элегант­ная, появилась на пороге, ее взгляд скользнул мимо Энджи. Оно и понятно: от прежней Энджи немного оста­лось. Пришлось помахать ей рукой.

Пока бывшая подруга бормотала приветствия и при­страивала пальто с сумочкой, Энджи наслаждалась ощу­щением легкости на душе. До чего же приятно не чувство­вать за собой никакой вины! Даже ощущение собственной глупости испарилось. В конце концов, любой имеет право выбора. Если человек, которому ты доверяла, выбрал пре­дательство, твоей вины в этом нет.

Устроившись, наконец, Лиза взглянула на Энджи, тут же отвела взгляд и уткнулась в меню.

– Рада тебя видеть. Прекрасно выглядишь. Двойная ложь на одном дыхании! Энджи не удержалась от улыбки.

– Я и чувствую себя прекрасно, – совершенно ис­кренне отозвалась она, подумав о малыше.

– Вот как? – Удивление Лизы, похоже, тоже было ис­кренним, однако она мигом оправилась: – Что ж, пре­красно. Нашла работу?

– Конечно. Работаю в совершенно другом направле­нии.

– Вот как? Прекрасно.

Ну, надо же, сколько «вот как?» и «прекрасно» за какие-нибудь три минуты. Начинает действовать на нервы.

– Я предупредила Рэйда, что задержусь допоздна, – с чуть заметной неловкостью сообщила Лиза. – Так что торопиться нам некуда. В смысле… если, конечно, у тебя нет других планов на вечер.

– Прекрасно. – Энджи намеренно повторила набив­шее оскомину словечко. Очень надо, дорогая, любоваться на тебя весь вечер! Но ты проторчишь здесь столько, сколько потребуется девочкам, чтобы провернуть задуманное.

– Да, кстати, – продолжала Лиза, – я захватила с собой все, о чем ты просила. Думаю, тебе было бы непри­ятно сейчас оказаться в Марблхеде. Слишком все свежо… Верно?

Черт возьми, что она говорит? Да это же катастрофа. Ну уж нет, так не пойдет. Мы должны появиться в Марбл­хеде вдвоем, причем не позднее чем через два часа.

– Я тоже кое-что захватила для тебя, – спокойно отве­тила Энджи, принимаясь за цыпленка.

Время еще есть. Лизе не удастся разрушить их велико­лепный план.

ГЛАВА 51

Шагая по центру Бостона, Джада ловила взгляды про­хожих и чувствовала себя более чем странно. Почему они все глазеют? Чернокожих не видели? Или ее наряд смуща­ет? Одета она, конечно, вызывающе… но не до такой же степени!

Пройдясь из конца в конец Центрального бостонского парка, Джада была разочарована: разговоров много, а смотреть-то особенно и не на что. В данный момент к тому же и некогда – придется прибавить шагу, чтобы не опоз­дать на встречу с Сэмюэлем Дамфрисом, сыном мужа ма­миной кузины. «Помощь в духе островитян, – думала Джада, двигаясь к выходу из парка. – Кто еще способен поднять на ноги всю родню только для того, чтобы убе­диться в бесполезности суматохи?» С другой стороны, вы­бора у нее не было, а Сэмюэль по телефону произвел впе­чатление толкового адвоката. Кроме того, все равно надо как-то дотянуть до шести, когда настанет их с Мишель звездный час. Голос подруги на автоответчике дрожал от возбуждения; Золушка была явно довольна собой. Однако сейчас на повестке дня чай с мистером Дамфрисом. Джада пересекла черную от дождя дорогу и ступила в теплую, сияющую позолотой роскошь отеля «Рид Карлтон». Хорошо одетая дама, одна в чужом городе, в роскошном заведе­нии, она уж и забыла, когда такое было. Давно. Очень давно. От молодого безрассудства закружилась голова, словно не тридцать четыре года у нее за плечами, а двад­цать пять, не больше, Джада решительно двинулась через вестибюль к кафе, от души надеясь, что не выглядит шлю­хой, заявившейся сюда на работу. Прогулка по парку дока­зала, что сотня косичек, ботинки на шнуровке и кожаные штаны, увы, не создают образа добродетельной матроны.

Вычислить Дамфриса оказалось несложно: единствен­ный чернокожий в зале, он к тому же поднялся ей навстре­чу. Очень высокий и слишком худой для такого роста, дальний родственник был еще и очень чернокожим – того почти абсолютно черного, эбонитового цвета, который словно вбирает в себя свет. «Совсем неплох, – отметила Джада, взглянув в лицо адвокату, на котором выделялись изумительные светло-серые глаза с яркими белками. – И улыбка бесподобная».

– Джада Джексон? – спросил он. Джада кивнула.

– А вы, следовательно, Сэмюэль Дамфрис. Он опять согрел ее улыбкой.

– Прошу, садитесь. – Ни намека на акцент острови­тян; голос глубокий, а выговор выходца с Британских ост­ровов: отрывистый, четкий. – Чаю не желаете?

Только тут Джада с удивлением отметила, что перед ним уже стоит полная чашка густо-янтарного напитка.

– Индийский, к сожалению, а не китайский, но по крайней мере заварен по всем правилам.

– Неужели? Какое счастье!

Сэмюэль Дамфрис иронии не уловил. Видел бы он тот чай, что она пьет дома! Фантазии ей хватает максимум на пакетики «Липтона». А ведь островитяне и впрямь относятся к чаепитию с почти молитвенной серьезностью. Ни­куда не денешься – влияние англичан дает о себе знать.

Сэмюэль покачал головой:

– Поразительно, но в Бостоне осталось всего два-три заведения, где подают приличный чай.

– Да уж, лично меня это всегда поражало, – повтори­ла Джада попытку пошутить.

На этот раз ее собеседник задумался и, помолчав, за­глянул ей в глаза.

– Вы меня уязвляете?

– Если вы имеете в виду – подкалываю, то вы абсо­лютно правы. Только в вашем присутствии я не уверена, что говорю на родном языке.

– С вашим языком все в порядке, – с улыбкой ото­звался Сэмюэль. – Прошу простить мне академичность и… гм-м-м… тупость. Видите ли, юмора я никак не ожидал. Ваша мама в общих чертах описала ситуацию…

«Какого черта ты творишь, девочка?» – задала себе Джада фарисейский вопрос. На самом деле она отлично знала, что творит. Флиртует, ни больше ни меньше! Пят­надцать лет не кокетничала – и вдруг на тебе. С чего бы вдруг? Кожаные брюки, должно быть, виноваты. Или же экзотические косички на затылке.

Джада поймала пристальный взгляд Сэмюэля и тут же посерьезнела.

– Я знаю, мистер Дамфрис, что попала в жуткую пере­дрягу. Не знаю, что именно вам сообщила моя мама, но догадываюсь, что на информацию она не поскупилась.

В ответ ее одарили очередной белозубой улыбкой.

– В немногословности вашу маму не обвинишь, это верно. Должен признаться, историю она поведала горест­ную.

Джада вдруг разозлилась на себя. Черт бы побрал и штаны эти нелепые, и помаду апельсиновую, и, главное, идиотское кокетство! Она пришла сюда безо всякой на­дежды, но от Сэмюэля исходила такая доброжелательная, такая спокойная сила, что ей захотелось поверить и его способность все исправить.

– Так оно и есть и даже гораздо хуже.

Джада пустилась в подробный рассказ о событиях пос­ледних месяцев и завершила его, лишь когда опустели два чайника и почти вся сахарница. Сэмюэль Дамфрис внимательно слушал, кое-что уточнял и смотрел, смотрел на нее своими диковинными светло-серыми глазами. Как ни странно, их никто не торопил, несмотря на то, что они были здесь единственной чернокожей парой и просидели за столиком, пока время ленча не закончилось и зал не опустел.

– Что же вы намерены делать дальше, миссис Джек­сон?

– Буду с вами откровенной. Я понимаю, вы адвокат, но… Я собираюсь пойти против закона или обойти его – как вам будет угодно. Когда мама с папой приехали сюда, они предложили забрать детей и скрыться на островах. Честно говоря, эта мысль и мне приходила в голову, но по­началу я от нее отказалась. Это ведь самое настоящее преступление, а я никогда в жизни даже «зайцем» не проехала! Но теперь… теперь я вижу только один выход. Детей нужно вернуть; не только и не столько ради меня, сколько ради них самих. Я не могу ждать, когда суд разберется, что к чему, и исправит несправедливость. Кроме того, где гаран­тия, что это произойдет?

Джада затаила дыхание в страхе, что серый взгляд по­темнеет от негодования и служитель закона откажется продолжать опасную тему. Но Сэмюэль просто кивнул.

– Видите ли, закон – это прежде всего способ решить спорные вопросы о праве собственности. Однако челове­ческое понятие о сути собственности изменяется быстрее, чем статьи закона, – вот в чем загвоздка. Наши с вами предки когда-то считались собственностью наравне с зем­лей, домами, мебелью. Жена была собственностью мужа, как любая другая вещь. Дети – аналогично. Здешний закон не создан для заботы о благополучии детей, по­скольку основан на давнем, варварском понятии собствен­ности. Ну и, разумеется, лживые показания в вашем деле сыграли не последнюю роль.

Неужели поверил?! Неужели сумел увидеть правду за всем этим нагромождением ошибок, роковых случайнос­тей и безудержной лжи? Джада смотрела на адвоката во все глаза.

– На Кайманах бывали? – неожиданно спросил он.

Джада покачала головой.

– Видите ли, поскольку вы не являетесь гражданкой Барбадоса, воспрепятствовать поискам, которые непре­менно начнет ваш супруг, будет проблематично. На Кай­манах же, где я постоянно веду дела, при наличии амери­канского паспорта и… гм-м-м… некоторой суммы на счету, вы можете отлично устроиться. Выгода двойная: во-пер­вых, вашему супругу не придет в голову искать вас на Кай­манах, а во-вторых, страна сейчас на подъеме. С вашим опытом вы без труда найдете работу в банке. Так что, если вы не против…

Джада не верила своим ушам. Силы небесные! Неужто господь наконец услышал ее мольбы?

– Вы… вы готовы помочь?! – выдохнула она. – И да­же не возражаете против того, что я надумала?

– Вы надумали защитить своих детей, – с нажимом произнес адвокат. – Как я могу быть против? Нарушение закона – не моя специальность, но, согласитесь, кому, как не мне, знать, что такое беззаконие? Я ведь, если на то пошло, несколько лет проучился в Британии.

В этот момент взгляд Джады случайно упал на его ча­сы – и она ахнула.

– Боже правый! У меня назначена встреча, и опоздать никак нельзя. – Невероятно – общение с Сэмюэлем Дам­фрисом, от которого она ровным счетом ничего не ожида­ла, длилось почти два часа. Глазом ведь, кажется, не успела моргнуть, как получила поддержку, утешение, добрый совет и обещание помощи! А времени на благодарность не осталось. – Простите ради бога, но мне пора.

Джада поднялась, и ее собеседник сделал то же самое. Неожиданно смутившись, она протянула руку:

– Если бы вы знали, как я рада нашему знакомству! Теперь буду думать над вашим предложением.

– Подумать, конечно, придется, но помощь вам в лю­бом случае не помешает. – Он достал из внутреннего кар­мана пиджака визитку. – Прошу. Не оставите ли и свой номер?

Джада продиктовала номер домашнего телефона Энджи, сняла со спинки стула сумочку и перебросила через плечо.

– Спасибо. Огромное вам спасибо! И ушла не оглядываясь, чтобы не поддаться искуше­нию вернуться.

ГЛАВА 52

Увидев возникшего в дверях бара парня, Джада вмиг распознала в нем бывшего мужа Энджи, так что и торопли­вый шепоток Мишель не понадобился. Рэйд постоял на пороге, пока его глаза привыкали к полумраку в зале. И этих мгновений Джаде хватило, чтобы многое в нем вы­числить. Высокий рост, надменная поза, небрежно-изыс­канный синий костюм с вызывающе желтым, стильным галстуком… О-о-о, таких белых красавцев, владеющих миром, она знала как облупленных! При первом же взгляде на нее глаза Рэйда округлились. Уж не торговали ли его предки рабами лет эдак сто пятьдесят назад? «Не будь большей стервой, чем ты есть, дорогая, – сказала себе Джада. – Если верить Энджи, Уэйкфилды уже лет двести как царят в Бостоне и окрестностях, а значит, скорее всего, сражались в рядах аболиционистов».

Мишель помахала рукой, и экс-супруг Энджи двинулся в их сторону, лавируя между изящных креслиц на гнутых ножках.

– Добрый вечер, – приветствовал он дам с любезной улыбкой. – Позволите присоединиться?

– Ну конечно! – просияла Мишель. – Познакомь­тесь, это Дженетт, а это Рэйд Уэйкфилд.

Джада протянула над столиком руку.

– Наслышана, – сообщила она, придав голосу макси­мум глубины и бархатистости. – Кэтрин утверждает, что вы успели завоевать ее доверие. Рада за нее, но сразу долж­на предупредить – на мой взгляд, Кэтрин слишком довер­чива. – Улыбка ее была намеренно холодна.

– Что ж… надеюсь, моя репутация и порядочность за­воюют и ваше доверие, – протянул Рэйд тоном профи а-ля «супердорогой адвокат».

– Что ж, – эхом отозвалась Джада, – репутация ваша мне уже известна, в противном случае нас бы здесь не было.

Она накрыла ладонь своей подруги. Какого черта зря время терять, спрашивается? Почему бы не начать игру и не взглянуть на его реакцию?

– Кэтрин очень нужна забота близкого человека, – продолжала она. – Она это заслужила. Чарльза я знаю слишком хорошо… к сожалению. И мне отлично известно, через что он заставил ее пройти.

Джада замолчала, позволив собеседнику вообразить кошмарно-сексуальные сцены из прошлого «Кэтрин», по­сле чего поднесла ладонь Мишель к своему лицу, припала к ней губами – и опустила. Мишель руку не убрала. Ее раскрытая ладонь с оранжевым отпечатком губ лежала на столе, будто полураскрытый бутон.

Из-под приспущенных век Джада взглянула на Рэйда. Околдованный, он не сводил глаз с ладони Мишель, и губы Джады тронула улыбка. Древняя черная магия еще никого не подводила. Добавьте розовую щепотку – и па­рень ваш! Чем уж так возбуждает мужской пол лесбийская любовь, было выше ее разумения. Почему, спрашивается, мужские эротические фантазии нацелены на обладание двумя женщинами сразу, если им и с одной-то справиться чаще всего бывает не под силу? Может быть, как раз пото­му, что, занимаясь друг другом, дамы снимают с партнера часть ответственности? Самой Джаде трудно было пред­ставить что-нибудь менее привлекательное, нежели секс с двумя геями.

А Рэйд все никак не мог отлепить взгляд от ладони Ми­шель. «Пожалуй, красавчик созрел для полноценного шоу», – решила Джада и поднялась из-за стола.

– С вашего позволения, я отлучусь в туалет.

Она поплыла через зал, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Наверняка Рэйд Уэйкфилд уже пускает слюни, воображая двух таких разных женщин в своей по­стели. А нарушение множества табу великосветского об­щества только добавляет в его глазах пикантности этому черно-белому соусу.


Энджи не верила собственным ушам, глазам и вообще не понимала, что происходит в этом мире. Лизе хватало на­глости болтать не только о фирме и сослуживцах – то есть о том, чего Энджи по ее милости лишилась, – но и об от­ношениях с Рэйдом, помолвке, свадебных планах и медо­вом месяце! Немыслимо! Что это, безудержное злорадст­во? Или черствость всегда была в характере «подруги»?

– Представляешь, Рэйд хотел ограничиться неделей, – чирикала Лиза. – Ехать во Францию на неделю! Неле­пость, верно? Сошлись на десяти днях, хотя я бы предпо­чла две недели.

Энджи кивнула. Ее медовый месяц с Рэйдом на Берму­дах длился пять дней, но упоминать об этом она не собиралась.

Когда официант унес тарелки, Лиза опустила на столик фирменный пакет из «Сакса». Энджи на миг опешила, ре­шив, что Лиза приготовила ей подарок, но потом сообра­зила, что это ее вещи, о которых она говорила по телефону.

– Остальное в машине, – сказала Лиза.

Энджи ответила бледной улыбкой. Ее план разваливал­ся на глазах, но сдаваться она не собиралась. Вот только времени оставалось в обрез.

Официант со счетом появился как раз кстати. Взглянув на квитанцию, Энджи отсчитала ровно половину суммы, добавила ровно половину чаевых и отодвинула листок. Ка­кого черта я должна за тебя платить?!

– О! – изумленно выдохнула Лиза, будто впервые столкнулась с такой диковинной процедурой, как оплата в ресторане по счету. Пошарив в сумочке, она выудила не­сколько смятых банкнот и пригоршню мелочи, тем самым напомнив Энджи, что по примеру королевских особ пред­почитает обходиться без наличных.

По дороге к машине Энджи все сильнее охватывала па­ника. Что же делать?! Что делать? Максимум через час они должны вместе оказаться в квартире Рэйда. Учитывая, что дорога займет около получаса, на поиски выхода оста­ется всего ничего. А если выход не найдется? Лиза до конца дней своих будет пребывать в уверенности, что в пух и прах разбила несчастную, жалкую толстушку Энджи… Нет, ни за что! Энджи стиснула челюсти так, что зубы за­скрипели.

Подойдя к своей машине, Лиза открыла багажник и кивнула на еще один пакет с хламом… пардон, с дорогими сердцу Энджи вещичками – пуховым платком, связанным бабушкой, голубой пижамой, старым фотоальбомом и прочими мелочами. Энджи склонилась над пакетом.

– Я упаковала, как могла, – с тонкой улыбкой сооб­щила Лиза, – Но ты же меня знаешь, аккуратность – не моя стихия.

Зато драгоценности – определенно твоя! Руки-то небось чешутся вцепиться в кольцо?

– А дневник мой где? – жалобно пробормотала Энд­жи. – Дневника не вижу!

– Какого дневника? Я ведь, кажется, все собрала! На полке только этот альбом лежал.

– При чем тут альбом? Я дневник имею в виду! Личный дневник.

– В списке его не было.

Точно, не было: Энджи с самого начала понимала, что ей нужен запасной вариант. Она выпрямилась и поверну­лась к Лизе, придав взгляду испуг и смущение.

– Ты… Господи, только не это! Скажи, что ты его не читала!

– Да нет же, нет! Я его даже не нашла!

Судя по ее виду, она была этим очень разочарована.

– Не может быть! Он всегда лежал там, на полке. Я точно помню, что говорила тебе о нем. Мне нужен мой дневник, Лиза! Я сгорю от стыда, если его кто-нибудь уви­дит!

– Ну-у… В чем проблема? Я его тебе пришлю, честное слово.

Ха! Честное слово Лизы Рэндалл – это что-то новень­кое. Энджи медленно опустила руку в карман, так же мед­ленно вынула и щелкнула замочком коробочки от «Шрив, Крамп и Лоу». В вечерней темноте, которую рассеивала лишь тусклая лампочка багажника, «бриллиант» призывно подмигнул Лизе. Та ахнула и застыла с полуоткрытым ртом. Да-да, гляди, Лиза! Вот оно, последнее звено той цепи, что окончательно привяжет тебя к клану Уэйкфилдов, черт бы их всех побрал.

Решив, что за тридцать секунд Лиза заглотнула крючок по самые жабры, Энджи решительно захлопнула коробочку.

– Вот что, Лиза. Смейся надо мной, если хочешь, счи­тай, что, я трясусь над своим барахлом, но дневник мне дорог, и без него я не уеду, – заявила она тоном, не допускающим возражений.

Лиза помолчала, потом пожала плечами:

– В таком случае… поедем в Марблхед и найдем его. Есть! Энджи усмехнулась, усаживаясь за руль своей машины. До чего же, оказывается, просто бороться с не­другом; достаточно лишь понять и поверить, что это дейст­вительно недруг.

ГЛАВА 53

Перед тем как выбраться из машины Рэйда, Мишель постаралась задрать юбку повыше. Юбку – громко сказа­но, скорее лоскут шириной с пояс Сайта-Клауса. Ну так что ж? Зря, что ли, они с Джадой потратили кучу денег Фрэнка на роскошное белье для этого случая? Вот пусть теперь Рэйд и любуется.

Рэйд не заставил себя ждать. Он выпрыгнул из-за руля, бегом обогнул машину и оказался рядом с Мишель рань­ше, чем Джада успела подкатить на арендованном автомобиле. Взяв под руку кавалера, Мишель отправилась с ним к дому, очень довольная собой. Актриса в ней пробудилась явно незаурядная. Не выпив в общей сложности и полови­ны бокала, она всю дорогу виртуозно исполняла роль дамы под сильным хмельком и наслаждалась своей властью над Рэйдом. Большую часть пути Мишель щебетала о том, как доверяет ему, как боится соглядатаев «супруга» и как она истосковалась по мужскому вниманию.

– Чарльз не в счет, – кокетливо сообщила Мишель, когда они уже подъезжали к дому. – Размеры его банков­ского счета обратно пропорциональны размерам… – Она потупилась – леди как-никак! – и скороговоркой закончила: —…индивидуальным размерам. – После чего стисну­ла бедро Рэйда.

Распаленный страстью, как взявшая след гончая, Рэйд повернул ключ в замке, и Мишель с Джадой вошли в быв­шую супружескую обитель своей подруги. «Премилая квартирка, – отметила Джада, – куда там до нее нашей с Клинтоном первой семейной берлоге в Йонкерсе. Непло­хо устраиваются белые обеспеченные ребятишки!»

– Леди позволят предложить им выпить? – галантно спросил Рэйд, жестом приглашая обеих устраиваться на диване.

– А мы не леди, – грудным голосом проворковала Джада, и Рэйд застыл на полпути к кухне. – То есть… мы, конечно, женщины. Еще какие женщины! Но не леди точно.

Джада провела ладонью по длинным распущенным во­лосам Мишель, полюбовалась, как красиво выглядит ее темная, почти шоколадная рука на золотистом фоне, а за­одно и с часами сверилась. Времени оставалось не так уж много.

Рэйд со свистом втянул воздух.

– Сейчас вернусь, – хрипло сказал Рэйд, круто раз­вернулся и исчез в кухне.

Встретившись взглядами, подруги, согласно задуман­ному плану, принялись срывать с себя одежду.

– Только больше меня так не трогай, – прошептала Мишель. – Ужас какой!

– Я всего лишь по головке тебя погладила, – тоже ше­потом возразила Джада.

– Погладила – и хватит. – Мишель уже избавилась от пиджака и теперь стягивала свою непристойную юбчонку.

Джада переступила через кожаные брюки, оставшись в слепяще-оранжевых шелковых трусиках, чулках и черном кружевном пояске с резинками.

– Ботинки сними! – прошипела Мишель, на которой уже не было ничего, кроме розового атласного лифчика и таких же трусиков-стрингов.

В этот момент из кухни появился Рэйд. Он спиной толкнул вращающиеся двери, повернулся с подносом в руках и… угощение ухнуло на пол.

– Надеюсь, больше у вас ничего не упадет, – со смеш­ком проворковала Джада.


Уму непостижимо! До чего же легко оказалось напоить его, обаять и заставить будто бы по собственной воле при­гласить их в гости. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Джада покачала головой. Уж эти мужчины! Все они одноклеточные. Резинки идиотского пояса при каждом шаге шлепали ее по ногам. Приспособление – хуже не придумаешь, но их кавалеру, топающему следом, должно нравиться. Для вящего эффекта Джада еще сильнее зара­ботала бедрами, на ходу прикидывая следующую сцену. Полуголая, она тем не менее не выпускала из рук сумочку, что наверняка вызвало бы подозрение у любого, чьи мозги не плавали в дурмане джина и похоти.

– Куда теперь? – спросила она на площадке. Мишель, вся розово-золотая, пожала плечами, Рэйд толкнул правую дверь.

– Прошу!

– Надеюсь, ты не жена-ат? С обманщиками мы дела не имеем, – дразняще пропела Мишель.

– Нет-нет, я свободен. Был женат, но развелся. Она теперь живет в Нью-Йорке.

Рэйд пропустил дам в громадную снежно-белую спаль­ню, и Мишель тут же устроилась на краю кровати.

– Выходит, мы тебя поймали еще тепленьким прямо из объятий женушки? Нам повезло! – Выбросив руку, она уцепилась за галстук Рэйда и начала развязывать. – Девочки не упустят такого молодого, хорошенького и сексуаль­ного.

Рэйд наклонился к ней, пытаясь поцеловать, она отки­нула голову и принялась расстегивать пуговицы на его ру­башке. «Отличный ход, девочка! – подумала Джада. – Не хватало еще, чтобы он касался нас своими погаными гу­бами».

Джада открыла сумочку.

– Какие предпочитаете, мистер Уэйкфилд? – хрипло­вато вопросила она.

Рэйд скосил на нее глаза. Джада чувствовала, что заво­раживает его, но и пугает одновременно – вековое чувство вины белых давало о себе знать. Ну еще бы: если прадед был рабовладельцем, правнуку негоже кувыркаться в по­стели с черной.

– Я спрашиваю, какие вам больше нравятся – рифле­ные или светящиеся? А может, рифленые и светящиеся? – Она вытащила из сумочки горсть ярких пакетиков, при­строила презервативы в раскрытую ладонь Рэйда и сама сжала его пальцы. – Выбирайте.

Положив сумочку у ножки кровати, Джада вынула от­туда масло для тела, «Полароид» и тюбик «Чудо-клея», но все эти атрибуты пока остались лежать на полу. Когда Джада выпрямилась, на ее губах играла загадочная улыбка. Усилиями Мишель рубашки на Рэйде уже не было, но…

– О-о-о, разве это стриптиз? – разочарованно протя­нула Джада.

«Боже, сейчас начнется! – пронеслось в голове Ми­шель. – А что, если у меня не получится? Джада выглядит потрясающе и, похоже, нагота ее не волнует, а я?.. Кроме Фрэнка, меня никто не видел… Ну, так что ж? Купальники бывают еще меньше, но никто не стесняется». Мишель за­ставила себя сползти с кровати. Фрэнк обожал, когда она раздевала его, стоя на коленях.

– Хочешь, буду твоей гейшей? – Мишель вскинула на Рэйда синие глаза и невинно захлопала ресницами.

Сняв с него ботинки, она медленно, мучительно мед­ленно по очереди стянула носки и легонько дернула за края брюк. Механическими движениями, будто во сне, Рэйд расстегнул пояс, затем «молнию». Перехватив ини­циативу, Джада опустилась перед ним на корточки и потя­нула вниз одну штанину.

– Ну-ка, ну-ка… Мамочка поможет, – приговаривала она. – Мамочке хочется увидеть свою детку.

Мишель вспыхнула. Если сама она невольно использу­ет свои «спальные» методы, то и Джада, наверное, тоже?

Забавно – вроде бы все знаешь о подруге, но не представ­ляешь, как она ведет себя в постели.

Придя на помощь Джаде, Мишель от души надеялась, что вместе со штанами бывшего мужа Энджи не сползут и трусы. Хотя, согласно плану, Рэйд в конце концов должен был предстать перед ними абсолютно обнаженным, у нее не было ни малейшего желания созерцать его дольше, чем необходимо.

Под штанами, к счастью, обнаружились тугие плавки; сами они остались на месте, а вот из них что-то определен­но готово было выпрыгнуть. Мишель проглотила смешок. Похоже на хомячка, который забрался в ма-ахонький мешок для белья и отчаянно пытается выбраться. Мысль, недостойная приличной женщины, но что поделаешь, если ей так всегда казалось.

– У-ух! – восхитилась Джада. – Какое тело, советник! Мишель из-под полуопущенных ресниц взглянула на широченную, практически гладкую, грудь пловца-олимпийца и накачанные плечи. Странно, что ей совсем не хо­чется припасть к этой груди щекой. На какой-то миг серд­це Мишель сжалось от тоски по смуглому, в покрове упру­гих черных волос, телу Фрэнка. «Не время для тоски, дорогая, – одернула она себя. – Пора действовать!»

– О-о-о! – простонал Рэйд. – В жизни не видел нико­го прекраснее вас, девочки! – Он скрипнул зубами и одним движением стянул трусы.

Прислонившись к резной опоре балдахина, Джада ос­тановила взгляд на трехпредметном приборе бывшего му­жа Энджи. Так-так… И что мы тут имеем? Средненькой, прямо скажем, паршивости инструментик! Мишель, не удержавшись, тоже взглянула вниз – и едва не расхохота­лась, тем самым чуть не провалив всю операцию. Через не­сколько секунд, справившись с неуместным весельем, она с кошачьей грацией запрокинула руки за голову. Это зре­лище всегда сводило Фрэнка с ума.

– Иди ко мне! – прохрипел Рэйд.

– Терпение! – пропела Джада. – Терпение, советник!

– Медленно, но верно, – поддакнула Мишель. – Иначе свяжем по ручкам, ножкам и заткнем ротик. Мы с Дженетт иногда так делаем, если слишком торопимся. И еще когда о-очень, о-чень расшалимся.

«Хомячок», подпрыгнув, исполнил несколько танце­вальных па. Эх ты, сильный пол. Джада стерла с губ презри­тельную ухмылку. До чего ж ты смешон, вместе со своим агрегатом. И смех и грех, что называется!

– Иди к нам. Пожалуйста, – умоляюще пробормотал ей Рэйд и похлопал ладонью по матрацу.

Угу. Так-то лучше, красавчик. Однако твою прыть не мешало бы умерить, иначе весь этот цирк будет безбожным на деле, вместо того чтобы лишь выглядеть таковым. Ма­мочка уже идет. Но для начала… я тут кое-что припасла для нашего котика… Только сначала возьму полотенце, чтобы простыни не испачкать.

Джада, не торопясь, прошла в ванную, выждала пару минут, неспешно возвратилась и, протянув бутылочку с маслом Мишель, так же замедленно развернула полотенце.

Все ли сделали, как надо? Ничего не забыли? Время выдер­жано точно, сообщения на пейджер не получали. Похоже, все идет по плану.

– Начинаем представление! – произнесла она «па­роль», известный лишь троим заговорщицам.

Мишель с улыбкой шагнула к Рэйду, тот обхватил ее за талию и со стоном уткнулся лицом ей в бедро. Она быстро отвинтила крышку и наклонила бутылочку, направив маслянистую струю на атлетические плечи и спину Рэйда.

– Еще капельку… вот так… теперь на грудь… – приго­варивала она, втирая масло в кожу.

Пока Рэйд постанывал от удовольствия, Джада сдерну­ла с кровати простыню и расстелила по центру матраца небольшое полотенце. Потом достала из-под кровати заранее открытый тюбик «Чудо-клея», выдавила длинную по­лоску вдоль всего члена Рэйда и сунула ему в руку эту мерзость. Затем резким движением она перевернула Рэйда на живот и с силой прижала его к голому матрацу.

Рэйд хрипло вскрикнул – то ли от долгожданного при­косновения, то ли от грубости Джады, а скорее от того и другого вместе. Стон удовольствия перешел в мучитель­ный рев.

– О-ой! Секунду! Больно! Да что за…

Джада на всякий случай выпустила еще один заряд клея, полностью покрыв тягучей субстанцией и член, и ла­донь. «Тридцать секунд, – думала она, прижимая бедро Рэйда к матрацу. – Тридцать секунд – и готово!»

Рэйд заорал не на шутку.

– Тысяча извинений! – Джада нырнула под кровать за «Полароидом». – Скажите: «Чи-и-и-из!»

Вскинув к ней лицо, Мишель делано округлила глаза. Рэйд в этот момент был куда более искренен, но и гораздо менее фотогеничен. Джада сделала первый снимок, выглядевший, если видоискатель не врал, бесподобно сексуаль­но и бесподобно развратно, несмотря даже на отсутствие собственно секса.

– Эй-эй-эй! Не надо снимать! Девочки, ваше масло жжет… Девочки, пожалуйста.

– А ты разве не любишь, когда больно? – Мишель не­винно захлопала глазами.

– Н-не знаю… Кажется, я прилип…

Рэйд не мог оторвать ладонь, но со стороны картинка выглядела совершенно иначе. Мишель подалась вперед, обеспечив Джаде роскошный снимок со своей пышной, полуобнаженной грудью на фоне обнаженного торса Рэй­да. Изнемогающий от боли, в кадре Рэйд выглядел на грани сексуального взрыва.

– Великолепно! – пропела Джада.

– Что вы делаете, девочки?! Чем вы меня намазали?.. Больно! И не надо снимать, я же сказал!

– А мы всегда снимаем, – сурово возразила Джада. – В постели, во всяком случае.

Мишель, дав наконец волю смеху, протянула руку за «Полароидом». Джада отдала ей фотоаппарат и вытянулась рядом с Рэйдом. Настал ее час! Забросив руку за голову, она изящно повернула голову. Мишель щелкнула дважды и положила оба снимка рядом с остальными.

До Рэйда наконец стало доходить:

– Какого черта вы делаете? Кажется, я…

– В ловушку попал? – подсказала Джада.

– Загнан в угол? – добавила Мишель.

– А может быть, одурачен? – задумчиво протянула Джада.

– Говорю же, мне больно! Я прилип! – заорал Рэйд, пытаясь отодрать причиндалы от матраца. – Вы меня при­клеили!

– Угу, – фыркнула Джада. – Несчастный случай, скем не бывает.

– Большинство несчастных случаев происходит до­ма! – менторским тоном провозгласила Мишель и снова расхохоталась.

Миссия выполнена. Твой выход, Энджи!

ГЛАВА 54

Энджи несколько секунд постояла перед дверью своей первой семейной обители, изображая нерешительность и откровенное нежелание ступать через порог:

– Его там точно нет? – в третий раз за последние три минуты спросила она.

– Точно. Сегодня вечером у него деловая встреча. Что-то крайне важное и срочное, – заверила Лиза.

Тяжело вздохнув, Энджи позволила наконец Лизе от­крыть дверь и молча проследовала за бывшей подругой в свою бывшую гостиную. «Подругу», похоже, ни стыд, ни угрызения совести не мучили. Она по-хозяйски щелкнула одним выключателем, другим, и Энджи по оставленному на условленном месте журналу «Космополитен» поняла, что план действует.

Представление начинается! Подавив усмешку, она на­правилась прямиком к книжным полкам и изображала усиленные поиски, пока Лиза снимала пальто и приводила в порядок прическу, любуясь на себя в зеркало с внутрен­ней стороны дверцы шкафа. Прежде там никакого зеркала не было. Отличная идея, Лиза! Погляди пока на себя – через пару минут тебя ждет более захватывающее зрелище.

– Здесь его нет! – наконец жалобно простонала Энджи. – Можно в спальне посмотреть? Наверное, я засу­нула дневник на антресоли.

– Конечно. Туда я даже не заглядывала.

Они вместе поднялись по ступенькам и по темному ко­ридору прошли к спальне. Из-под двери пробивалась по­лоска света.

– Он там! – выдохнула Энджи дрожащим от страха и укора голосом.

– Да нет же! Он сказал, что придет очень поздно. Ду­маешь, Рэйд не поздоровался бы со мной, если бы был дома?

Она решительно двинулась к двери. Пожав плечами, Энджи шагнула следом.

Представшая их глазам сцена оказалась еще более эф­фектной, чем она предполагала. Позы действующих лиц, цвета и контрасты ошеломляли: стройные шоколадные ноги «Дженетт», золотистые волосы «Кэтрин», розовое и оранжевое белье на точеных женских телах – матово-белом и глянцево-темном… Лиза оцепенела на пороге. Зо­лотой мальчик в ужасе уставился на нее, еще не догадыва­ясь, что его ждет впереди. Когда из-за спины невесты вы­ступила бывшая жена, его лицо превратилось в маску смерти.

– Боже правый! – Ахнув, Лиза сделала шаг внутрь комнаты.

Джада ловко соскочила с Рэйда и застыла рядом с кро­ватью, демонстрируя зрительницам всю свою шоколадно-оранжевую красу. Мишель медленно повернула голову. Струящиеся по роскошному телу золотые волосы, громад­ные невинные глаза на прелестном порочном личике… Го­лубая мечта распутника, ни больше ни меньше!

– Боже правый! – повторила и она.

– В религию впали все разом? – ехидно поинтересова­лась Джада. – Может, лучше присоединитесь к нам?

– Лиза! Слава богу, ты… То есть… Это не то, что ты ду­маешь! – заверещал Рэйд. – Меня поймали в ловушку! Я влип… в смысле… прилип к матрасу.

– Влип, пожалуй, точнее, детка. – Джада послала Энджи торжествующую ухмылку.

Лиза беззвучно, будто рыба на песке, хватала ртом воз­дух. Энджи медленно пошла к кровати, вбирая каждую деталь непристойной сцены. Она заметила, что глаза Рэйда потемнели от потрясения, боли и… неужели стыда?

– Энджи! – промямлил он, уставясь на нее как на привидение. – Я… я не знал, что ты в Бостоне. Я не думал…

Энджи кивнула:

– Не думал, это уж точно. Господи, Рэйд, ты ведь обе­щал, что с этими мерзкими играми покончено! Как ты мог?! – Разочарованно вздохнув, она отвернулась. – По­жалуй, мне лучше уйти, Лиза. Н-да… Пойду, пожалуй.

Только оказавшись на лестнице, Энджи позволила себе широченную довольную улыбку. В конце концов, и «Чудо-клей», и матрац куплены на ее собственные деньги, и вложенные в них средства себя оправдали. Энджи расхохота­лась. Права была Джада: «Полароид» добавил пикантнос­ти. Десятка два снимков, если у девочек все получилось, покоятся теперь в ящиках комода, в стопках с бельем и прочих потайных уголках. Их час еще придет… если, ко­нечно, Лиза задержится в этой квартире хоть на день.

В гостиной Энджи прибавила шагу – сверху понеслись визги и рев. Еще один, заключительный штрих, после чего можно сматывать удочки. Проходя мимо книжных полок, Энджи сунула заранее приготовленный «дневник» за какой-то толстый том и поспешила к выходу. Плевать ей теперь, женится этот идиот на своей крале или нет. Хоро­шо бы даже женился – они друг друга стоят! Боль ее затих­ла, ревность испарилась. Энджи покинула свой бывший супружеский кров теперь уже навсегда.


– Знаете, девочки, мне это белье нравится, – сказала Мишель. – А ты, Джада, просто обязана краситься такой помадой. Смотришься бесподобно!

Энджи, утонув в соседнем кресле, усмехнулась:

– Молодцы, девочки! Теперь Лизе будет над чем поду­мать. Представляете – прелюбодеяние, шведская любовь, лесбиянство, смешение рас плюс капелька садо-мазо и легкий уклон в трансвестизм! – Энджи уже захлебывалась смехом. – Бедная, бедная Лиза!

Лайнер дрогнул, попав в воздушную яму, и Мишель испуганно вцепилась в ручки кресла. Джада же небрежно пожала плечами:

– Пустяки. Горы нам привет шлют, только и всего.

– Если уж отправляться на тот свет, то сейчас, – за­явила Энджи. – Лично я умерла бы с улыбкой на губах. – Впрочем, она тут же передумала, вспомнив о своем еще не рожденном малыше, и быстренько защелкнула ремень безопасности.

Мишель, похоже, забыла про свой страх:

– Нет, правда, девочки, это было здорово. И на удив­ление легко! Никак не могу поверить, что мы справились.

– А с мужиками справиться – раз плюнуть. Слушай-ка, ты так ловко пригласила нас к нему в гости. – Джада повернулась в Энджи: – Жаль, тебя рядом не было. Па­рень слюной истек, ей-богу.

– А конец? Конец-то какой был? Расскажите! Как че­ловек воспитанный, я скромно удалилась… А дальше?

– А дальше все было как в сказке, – улыбнулась Ми­шель. – Добрая тетушка Джада вручила злой колдунье Лизе бутылочку с волшебной жидкостью для снятия лака и сказала: «Это его отклеит. В прошлый раз точно отклеило». А тетушка Мишель добавила: «Немножко жжет, но он это обожа-ает! В крайнем случае подуешь». Злая колдунья принялась вопить на заколдованного принца, а тетушка Мишель тем временем попрятала много очень, очень нехо­роших картинок по всему волшебному замку, чтобы злая колдунья Лиза нашла их и лопнула от злости. А потом две добрые тетушки исчезли из замка, оставив заколдованного принца с приклеенным к матрацу петушком.

– Интересно, отклеит она его или нет? – пробормота­ла Энджи.

Джада мотнула головой:

– А мне интересно, громко он будет орать или не очень.

Мишель снова улыбнулась.

– Надо же, а я-то еще гадала, почему он называется «Чудо-клеем». Теперь буду знать.

– Главное – у нас все получилось, девочки, – твердо заявила Энджи. – И теперь нам ясно, что мы – сила! Спа­сибо вам за помощь. – Она торжественно пожала обеим руки.

Джада ухмыльнулась:

– Хотела бы я знать, как мы сейчас выглядим. Как бойскауты на отдыхе или же как лесбиянки?

– Уймись, Джада! – шикнула на нее Мишель и по­смотрела на Энджи: – Мы рады, что сумели тебе помочь. Эти двое получили по заслугам. Надеюсь, Лиза найдет твой «дневник» и покажет Рэйду.

– Пусть уж и опубликует заодно. Кстати, а что в нем было? – с горящими от любопытства глазами спросила Джада. – Куда ты его спрятала?

– Сунула за какую-то толстую книгу на полке в гости­ной. Лизу ждет еще тот сюрприз, если она его найдет! Я там жаловалась на отвратный секс с Рэйдом и на тошнотвор­ную вонь у него изо рта; расписывала, как его отец меня тискал на рождественской вечеринке, ну и, разумеется, со­чинила его школьную интрижку.

– Интрижку би – или гомосексуальную? – уточнила Джада.

– Гомо, само собой.

Джада сложилась пополам от хохота.

– Вот это я понимаю! Настоящая бомба! Все-таки от­личный у нас был план, – утирая слезы, сказала Джада.

– И выполнен мастерски, – добавила Энджи. – Один есть! Двое на очереди.

ГЛАВА 55

Мишель подошла к почтовому ящику, который сняла уже больше недели назад. Не питай надежд, твердила она себе все эти дни, малодушно откладывая поход на почту. Рассчитывать особенно не на что. Идея твоя дурацкая, и объявления никуда не годятся. Люди посмеются, только и всего.

Узкая дверца напомнила ей о ячейке, набитой преступными деньгами, – той самой, которую Джада, поверив ей на слово, открыла в банке на свое имя. Едва ли не каждую ночь Мишель мучили кошмары о том, как и ее, и доверив­шуюся ей подругу хватает полиция, но, несмотря на страх и жуткие сны, она ничего не предпринимала и ненавидела себя за это. Очень похоже на нее – бездействовать, пока кто-нибудь не подскажет, как поступать. Однако время бездействия прошло, и Мишель сама это понимала. Бос­тонский спектакль воодушевил ее; она впервые почувство­вала в себе силы что-то изменить. В конце концов, чем черт не шутит?..

Мишель потянула на себя дверцу – и восторженно распахнула глаза: ячейка была полна писем. Боже, боже… Ведь это все – отклики на ее объявления! Казалось, целая вечность прошла, прежде чем она решилась протянуть руку. Вытащив всю кипу, Мишель тут же, рядом с ячейкой, принялась дрожащими пальцами разрывать конверты, просматривать и сортировать письма. Отбросив несколько совершенно безумных, одно непристойное и два-три без обратного адреса, она пересчитала оставшиеся: шестнад­цать – шестнадцать! – достойных внимания предложе­ний.

Новая жизнь Мишель Руссо – вот что такое эти кон­верты со вложенными внутрь напечатанными или напи­санными от руки листками. Мишель прижала их к груди и замерла, невидящим взглядом уставившись в стену перед собой. Неужели она это сделала? Сама? Без помощи Фрэн­ка и даже подруг? Придумала объявления, подала их в газе­ты и получила все эти отклики? Да если даже ничего из ее задумки не выйдет, все равно первый бой за себя она выиг­рала. Теперь можно не сомневаться: Золушка и без принца обеспечит достойную жизнь себе и детям!

Погрузившись в мечты, Мишель забыла о времени и, лишь взглянув на часы, поняла, что опаздывает на встречу с Майклом Райсом – точнее, на встречу с властями, кото­рую Майкл организовал. Сложив письма в сумочку, она вернулась к «Лексусу» и помчалась к зданию муниципали­тета.

К концу пути воодушевление, владевшее ею на почте, сменилось тоскливым страхом. Мишель ужасала предстоящая встреча с окружным прокурором Дугласом – челове­ком, разрушившим ее жизнь, вселившим страх в сердца детей и в ее собственное… страх, от которого им, возмож­но, уже никогда не избавиться. Теперь, убедившись в ви­новности мужа, Мишель не могла упрекать Дугласа в анти­патии к Фрэнку; враждебного отношения окружного про­курора к ней – вот чего она опасалась. К сожалению, встреча с Дугласом была необходима, чтобы расставить все точки над i в отношениях с законом.

Майклу, судя по выражению его лица, опоздание Ми­шель не понравилось.

– Пойдем, – не тратя ни секунды на приветствия, ска­зал он. – Добиться аудиенции окружного прокурора было не так просто, не хотелось бы вылететь из его графика.

Мишель робко кивнула и последовала за своим адвока­том в вестибюль муниципалитета, а затем на четвертый этаж, к кабинету Дугласа.

Джордж Дуглас, очень крупный и грузный, с редеющи­ми рыжими прядями, тщательно разложенными по черепу, и лицом, усыпанным веснушками, поднялся при их появ­лении, и Мишель онемела от страха. Окружной прокурор оказался точной копией ее умершего два десятка лет назад отца! Ну почему ей так катастрофически не везет?! Почему человек, который и без того наводил на нее ужас, должен быть похож на кошмар ее детства?.. Впав в панику, Ми­шель готова была развернуться и сбежать. Прежняя Ми­шель, наверное, так бы и поступила, но заново рожденная сделала глубокий вдох и прошла в кабинет, повинуясь приглашающему, хотя и далеко не дружелюбному, жесту про­курора.

– Бен Майклсон, помощник окружного прокурора, и Стивен Кац, – представил Дуглас двух мужчин, располо­жившихся в кожаных креслах-близнецах. – А это Майкл Раис и его клиентка миссис Руссо. – Он тяжело опустился в довольно потрепанное вращающееся кресло за столом и сцепил пальцы на животе. – Итак, Раис… Что вы желаете нам предложить?

– Мы здесь не для того, чтобы предлагать что-либо, – возразил Майкл. – По телефону я предупредил, что хочу встретиться для обсуждения одного вопроса – какие претензии охранительные органы имеют к моей клиентке и как наилучшим образом разрешить проблемы.

– Претензии, говорите, – презрительно буркнул Дуг­лас. – Я вам подскажу способ: мы обвешиваем вашу кли­ентку «жучками», она отправляется на свидание к мужень­ку и добывает доказательства его вины. А еще лучше – здесь и сейчас сообщает, где он припрятал товар и на кого работал. С кем – мы уже знаем, так что имена подельников меня не интересуют – исключительно имена хозяев.

Мишель казалось, что настал ее смертный час, что она умрет в эту секунду, в этом кресле, на глазах у этой троицы, с такой легкостью распоряжающейся судьбами ее детей, мужа и ее собственной. Слезы заволокли глаза Мишель, и она опустила голову.

– Миссис Руссо – мать двоих маленьких детей. Она невиновна и находится в полном неведении относительно преступной деятельности своего супруга. Обвинение, предъявленное Фрэнку Руссо, не имеет никакого отноше­ния к его жене. Мы хотим поставить вас в известность о ре­шении миссис Руссо покинуть округ, а возможно, и начать бракоразводный процесс.

– Вот как? Любопытно. И вы хотите сказать, что эти кардинальные решения не связаны с недавней деятельнос­тью Фрэнка Руссо?

– Мы не на суде, мистер Дуглас, и миссис Руссо не обязана сообщать вам подробности своей семейной жиз­ни или ссылаться на Пятую поправку. Позволено ли ей уехать – это все, что мы хотим знать. Напоминаю, что моей клиентке обвинение предъявлено не было.

– Верно. Но уехать мы ей не позволим, – заявил Дуг­лас. – Если миссис Руссо пожелает свидетельствовать на стороне штата в обмен на гарантию безопасности, возможно – повторяю, возможно, – мы согласимся на подобную сделку.

В первый раз за время беседы Дуглас повернул свою бычью голову к Мишель и в упор взглянул на нее. Мишель съежилась.

– Что вам известно? Можете вы сообщить что-нибудь существенное, представляющее для нас интерес? С кем он говорил по телефону? Кого приводил в дом? Откуда шел товар? Кто из родственников Фрэнка может быть причастен к его бизнесу? С кем он связан в Колумбии? Часто он возил вас отдыхать в Мехико или Каракас? У вас нет выбо­ра, миссис Руссо, придется выложить всю правду.

Мишель смотрела на него с отвращением. Правду? Это просто:

– Если бы я хоть что-то из всего этого знала, меня давно не звали бы миссис Фрэнк Руссо. Я пришла сюда для того, чтобы выяснить, считаете ли вы меня пособницей мужа. Я заявляю, что невиновна. Кроме того, мне необхо­дима гарантия безопасности, потому что я собираюсь увез­ти детей из этого округа. Будущее моих детей – вот что меня сейчас тревожит. – Она сделала паузу и глубоко вдохнула. – Я не знаю наверняка, совершил ли Фрэнк преступление, но боюсь, что мог совершить, и это вызыва­ет во мне страх и стыд.

– Боитесь? Вы боитесь, что он мог совершить преступ­ление? – желчно передразнил Дуглас. – Одно из двух: либо вам чертовски хорошо известно, в какие игры играл ваш муж, либо вы самая скверная супруга, с которыми мне доводилось сталкиваться. Решили бросить мужа, потому что он попал в переделку, – и при этом заявляете, что не уверены в его вине, а только боитесь, что он виновен? Да что вы за женщина, миссис Руссо?

– Мне не нравится ваша манера разговора с моей кли­енткой, Дуглас, – вставил Майкл. – Мы пришли сюда по доброй воле и с благими намерениями, учтите это.

Дуглас снова остановил тяжелый взгляд на Мишель, и ей лишь огромным усилием воли удалось не отвести глаз.

– Вы не кажетесь мне стервой, миссис Руссо, но я точно знаю, что вы лжете. Не боитесь вы, что он виновен, а уверены в этом. Вам так много известно, что вы готовы бежать к черту на рога, чтобы не иметь дела с отцом ваших детей. Что ж, я помогу вам, но и вы должны мне помочь… тем более что пришли сюда с благими намерениями.

– Миссис Руссо нечего вам предложить, – ответил за свою клиентку Майкл. – Она ни в чем не виновата, но тем не менее подвергается нападкам со стороны мужа и со сто­роны властей. Кроме того, над ее детьми издеваются в школе, а это абсолютно недопустимо.

Отлепив ладони от живота, Дуглас забросил руки за го­лову.

– Сожалею, – на удивление искренне пробасил он., – Дети в самом деле ни при чем. Их матери – дело другое. У меня слез не хватит оплакивать женщин, которые год за годом живут с закрытыми глазами, предпочитая ничего не знать о делишках мужа. А зачем? Им и так хорошо. Не дай бог, зададут лишний вопрос – и вся их замечательная жизнь развалится. Вы живете в дорогом районе, миссис Руссо, ездите на красивой, дорогой машине. Мы проверя­ли и суммы ваших налогов, и суммы доходов вашего мужа. Фрэнк Руссо не дурак, нужно отдать ему должное. Но и вы, думаю, тоже не так глупы, как хотите казаться. И я не желаю слушать бабьи байки: дескать, я знать не знала, что он добывает деньги нечестным путем.

Окружной прокурор поднялся из-за стола.

– Миссис Руссо! Виновны вы или нет, но я вынужден с прискорбием сообщить, что вы вместе со своими детьми в ближайшем будущем станете непосредственными участ­никами жесточайшего сражения. Положение вынуждает нас хвататься за любой шанс. Я не позволю вам покинуть округ. Я не могу гарантировать, что за вами не будут сле­дить, не станут преследовать и вообще делать все, чтобы достать Фрэнка Руссо. И в конце концов вас вызовут в суд, пусть даже как свидетеля, лояльного противной стороне. Выбирайте, миссис Руссо, – либо вы предоставите то, что нам необходимо, либо пройдете через все эти пытки.

ГЛАВА 56

Поездка в Марблхед сотворила чудо – теперь Энджи чувствовала себя не просто гораздо лучше, а замечательно до головокружения! Кто бы мог подумать, что она способ­на на такую злобную выходку? А она между тем не только не испытывала ни малейшего угрызения совести, но была счастлива, что отомстила за себя. Спасибо Мишель и Джаде, без них ей ни за что бы не справиться.

Как бы то ни было, задуманное представление прошло на «ура», и это – отличный старт в новую жизнь. Первым делом, если бюджет Центра позволит, она получит постоянное место. Начнет копить на другую – свою – машину. Сообщит родителям о ребенке и подготовится к его рожде­нию. Мысль о тяготах матери-одиночки перестала страшить Энджи. Теперь она знала, что выдержит все, что уго­товит ей судьба.

Впереди показалось здание Центра, и улыбка на лице Энджи погасла. На сегодняшний день у нее было намечено несколько не слишком приятных дел. Прежде всего при­дется поставить совет Центра и Майкла Раиса в извест­ность о том, что Джада от их услуг отказалась. Учитывая, сколько средств было вложено в дело Джексон против Джексона, все наверняка будут разочарованы. Энджи по-прежнему от всего сердца хотела, чтобы подруга восполь­зовалась законными способами решения своих проблем, но не считала себя вправе настаивать. В конце концов, бостонская эскапада тоже была далека от законности. И все же Энджи очень тревожило, что Джада зайдет слиш­ком далеко и дело закончится трагедией.

Еще одна задача не из приятных – сообщить Майклу Раису о своем, как говорится, «интересном положении». Энджи сама не понимала, почему так долго тянула. Впро­чем, они практически не общались с того дня, когда Майкл пригласил ее в ресторан. Он не предпринимал больше никаких попыток сблизиться, и Энджи даже себе не решалась признаться, что разочарована. Так или иначе, она твердо решила, что сегодня наконец объяснится с ним.

Утро Энджи было расписано по минутам, а после обеда состоялось короткое совещание, где она объявила новость об отступничестве Джады Джексон. Разочарованы были все, чего и следовало ожидать, но возмутился больше всех именно Майкл.

– И что она намерена делать? Оставить все как есть? Сделать вид, будто ничего не произошло? Бросить детей?

– Не знаю, – подчеркнуто спокойно отозвалась Энд­жи. – Может быть, наймет частного адвоката.

Это предположение выставляло и ее, и клиентку в не­приглядном виде, но Энджи решила, что сейчас самое главное – побыстрее закрыть вопрос. Пусть считают, что это дело оказалось слишком сложным для начинающего адвоката. Оставалось только надеяться, что совет Центра учтет это и по возвращении Карен Левин-Томпсон она не останется без работы.

В дверь ее кабинета постучали, когда, вернувшись с со­вещания, Энджи начала заполнять очередной бланк. Так стучал только Майкл.

– Войдите! – крикнула она, мысленно готовясь к то­му, что неизбежно должно было произойти.

Вид у Майкла был сконфуженный. Он потоптался у двери, неловко пригладил волосы, и Энджи решила, что его стрижка с легкостью взяла бы первый приз за худшую мужскую прическу в Уэстчестере. Но ведь костюм и стрижку легко исправить…

– Можно отнять у тебя минутку, Энджи?

– Конечно. – Она с улыбкой отодвинула бланк. – Это подождет.

Майкл не сел, по обыкновению, на стул сбоку от стола, а прислонился спиной к противоположной стене, так что Энджи пришлось смотреть на него сверху вниз. Что это? Психологический маневр, чтобы вызвать в ней нелов­кость? Или же попытка самому успокоиться?

– Послушай, Энджи… Тебе вовсе ни к чему меня избе­гать. Прости. Прежде я никогда не позволял себе путать работу с личной жизнью, а тут вдруг… Но это только дока­зывает, как сильно ты мне нравишься и как мне хочется чаще с тобой общаться. Жаль, что ты не чувствуешь того же. Наверное, мне вообще не следовало тебя приглашать… Ты ведь не считаешь, что я давлю на тебя или преследую? Нет?

Энджи с трудом удержалась от улыбки. В этом весь Майкл. До того порядочен, до того благовоспитан! Ну кому еще могло прийти в голову назвать невинное пригла­шение в ресторан «преследованием»?

– О чем ты говоришь, Майкл! Конечно, нет. Мне при­ятно твое внимание, хотя, признаться, я не понимаю, что ты во мне нашел.

Майкл невесело усмехнулся:

– Я давно ни за кем не ухаживал, Энджи, но еще не забыл, что подобные фразы означают завуалированный отказ.

Энджи покачала головой. Боже, боже, ну как ему ска­зать? А сказать необходимо, он это заслужил. Все равно ведь поймет – не сегодня, так через неделю. Живот растет не по дням, а по часам, и никакие блузки-распашонки скоро не по­могут.

Энджи сознавала, что, если бы все сложилось иначе, ее могло бы потянуть к этому человеку. Конечно, еще рано говорить о каких-то чувствах, она ведь его почти не знает. Зато кое-что знает наверняка: прежние ценности, когда-то так много значившие для нее, теперь ничего не стоят. Внешняя красота, положение в обществе, неограничен­ный счет в банке – все то, чем одарил ее Рэйд, оказалось пустышкой. Красавцем Майкла не назовешь, к сильным мира сего он тоже не относится, да и зарабатывает, види­мо, немногим больше ее, но от него исходит тепло, состра­дание, человечность, которых в Рэйде нет и никогда не будет.

Энджи молча смотрела на круглое лицо Майкла, на по­блескивающие стеклышки очков.

– Ты не так понял, Майкл. Видишь ли, я считаю, что пока нам лучше не… встречаться. Ты кое-чего обо мне не знаешь.

– Ты тоже многого обо мне не знаешь, – резонно воз­разил он. – Разве не для того люди встречаются, чтобы лучше узнать друг друга? – Майкл пожал плечами. – Я ве­ду себя как дурак. – Уже на пути к выходу он коротко бро­сил: – Забудь, Энджи. И извини, что потревожил.

Господи, он решил, что проблема в нем! Как объяснить, что это совсем не…

– Я беременна! – вдруг неожиданно для себя выпали­ла Энджи.

Он оглянулся, держась за ручку двери.

– Я знаю, ну и что?

– Ты… Ты знал? Откуда?!

– Энджи, мужчины имеют обыкновение пригляды­ваться к женщинам, которые им симпатичны. Кроме того, я был женат, не забыла? И моя жена дважды ждала ребенка.

– Ты знал, – тупо повторила Энджи. – Знал – и все равно пригласил?

– По-твоему, это ненормально?

– Вообще-то… да.

– Значит, я ненормальный. – Майкл потянул было за ручку и вдруг снова оглянулся. – Погоди-ка! Ты думала, что я не знаю, и… Так ты поэтому отказалась? – Лицо его смягчилось, губы тронула улыбка. Он шагнул назад к столу.

Энджи чувствовала себя полной идиоткой.

– Ты и сейчас пригласил бы меня на ленч?

Вместо ответа Майкл подался вперед, оперся ладонями о стол и поцеловал Энджи.

ГЛАВА 57

Мишель собрала свои длинные волосы в пучок на за­тылке. Корни давно требовали внимания, но ради чего тратить время и деньги? Ради кого? Фрэнк ее больше не увидит… Вернее, увидит сегодня в последний раз.

Энджи удалось убедить Мишель, что встретиться с ним необходимо. Мишель и сама это понимала, но ей было страшно. Она боялась даже не побоев – едва ли Фрэнк напал бы на нее посреди бела дня в кафе. Мишель боялась самой себя: собственной жалости, собственной слабости… Майкл Раис узнал от Брузмана, что Фрэнк по-прежнему настаивает на ее возвращении домой, обещая содержать всю семью как прежде. И она боялась, что снова поверит ему.

Энджи и Джада с такой основательной серьезностью подошли к обеспечению безопасности, что Мишель не удивилась бы, сообщи они ей о снайперских точках на крышах соседних с кафе домов. На мужском сопровожде­нии Энджи, во всяком случае, настояла, но, поскольку об­ращаться к Майклу ей было неловко, она попросила помо­щи Билла. Мишель в душе посчитала эту меру излишней: если уж Фрэнк взорвется, что сможет противопоставить ему хлипкий Билл?

Джада выбрала для себя наблюдательный пост в маши­не, на стоянке перед кафе. В ее задачу входило убедиться, что после встречи Фрэнк оставит Мишель в покое. Энджи должна была устроиться в угловой кабинке, спиной к сто­лику Мишель и, соответственно, лицом к сидящему на­против нее Биллу.

Мишель приехала в кафе за двадцать минут до назна­ченного времени, чтобы наверняка опередить Фрэнка и хоть немного успокоиться. Энджи и Билл были уже на месте. Войдя в роль шпиона, Энджи открыла пудреницу и посмотрела на Мишель в зеркальце. Ну, надо же, до чего додумалась – даже оборачиваться не нужно! Мишель невольно улыбнулась, но улыбка застыла на ее губах, когда в дверях появился Фрэнк. Грудь вмиг сдавило, и во рту по­явился металлический привкус страха.

Увидев жену, Фрэнк неторопливо пересек зал и опус­тился в кресло напротив.

«Нисколько не изменился, – почему-то с изумлением отметила Мишель. – Все такие же густые черные волосы, такая же смуглая кожа, такие же прекрасные глаза». Фрэнк был в черной водолазке, которую она подарила ему на прошлое Рождество. Мишель не могла не признаться самой себе, что все еще любит его. Знает теперь, кто он, ненави­дит за это – но любит. Сильные чувства умирают медлен­но…

Фрэнк положил руки на стол. Те самые руки, что при­чинили ей такую боль. Мишель подняла взгляд и снова по­смотрела в лицо мужу. Эти темные глаза всегда ее завораживали. Сейчас они были еще темнее, еще глубже. Глаза, в которых легко утонуть.

– Как ребята? – заговорил Фрэнк.

– В порядке, – лаконично ответила Мишель, заранее решив, что будет обходиться без подробностей…

– Что ты им сказала?

Его тон не был ни враждебным, ни злобным, но и осо­бого беспокойства в нем, как ни странно, тоже не слыша­лось. Совершенно не похоже на Фрэнка. Детей он всегда обожал, скучал, если они даже ненадолго отлучались из дому. «Это ледяное спокойствие наверняка дается ему с громадным трудом», – решила Мишель.

– Я сказала, что тебе пришлось ненадолго уехать, а в доме идет ремонт. – Она помолчала. – Думаю, детали им знать ни к чему. Не поймут, только испугаются.

– Так и не сообщишь мне, где живешь? – В его голосе зазвучали иные, напряженные нотки, но он быстро взял себя в руки. – Дети, значит, в порядке?

– Насколько возможно. Вопросов, правда, не задают, а это плохой знак.

– Ты считаешь?

– Ну конечно, Фрэнк! Они понимают – происходит что-то ужасное; видят, что я не хочу об этом говорить, и сами ничего не хотят знать. Слишком много всего плохого случилось за последние месяцы.

Фрэнк скользнул взглядом по столику, к крышке кото­рого снизу был прикреплен миниатюрный магнитофон, и Мишель похолодела от страха. Но, на ее счастье, невидя­щий взгляд Фрэнка устремился на облака за окном.

– Мишель… – Он вновь повернулся к ней. – Еще не поздно все исправить. Я смогу, обещаю!

Мишель вдруг захотелось рассмеяться, и она испуга­лась, что у нее сейчас начнется истерика. Так было, когда мама сообщила ей о смерти бабушки, и маленькая Мишель захохотала – от потрясения и от чего-то еще, необъясни­мого, но пугающего.

– Как ты смеешь давать такие обещания, Фрэнк?! Каким образом ты собираешься все исправить! Может быть, ты способен повернуть время вспять и сделать так, чтобы всего этого не было? Другого способа я не знаю.

Глядя ей прямо в лицо, Фрэнк вцепился в край стола. Мишель невольно остановила взгляд на этих руках, до­ставлявших ей такое наслаждение – и причинивших такую боль. От усилия кожа под его ногтями побелела.

– Послушай… – Голос Фрэнка зазвучал тише, но на­стойчивее. – Говорю же, я смогу! Мы с Брузманом все просчитали. Он меня вытаскивает, вы с детьми возвращае­тесь, и я больше никогда вас не обижу, клянусь! Мы все это забудем, как страшный сон, Мишель!

Ей понадобилось время, чтобы сообразить, о чем идет речь. Боже правый, да он и в самом деле надеется, что все случившееся будет забыто и жизнь потечет как прежде!

– Фрэнк, ты не понима…

– Я совершил ошибку, Мишель, – перебил он. – Только одну, но серьезную, и она повлекла за собой дру­гие. Я никак не ожидал, что все так обернется. Думал, си­туация под контролем. Думал, что защитил и тебя, и детей…

Фрэнк замолчал, словно подыскивая слова. «Господи, о чем это он? – думала Мишель. – О взятках? О наркоти­ках? О друзьях-политиках? О подкупленных копах?» Она видела, как снова зашевелились его губы, но не слышала ни звука, пока не заставила себя сосредоточиться.

– Еще не все потеряно, – продолжал убеждать ее Фрэнк. – Ты не должна скитаться где-то одна, Мишель. Я не хочу, чтобы дети жили у чужих людей или в отелях. Не хочу, чтобы ты беспокоилась о деньгах, обо мне, о буду­щем. Я хочу вернуть прежнюю жизнь, Мишель! У нас все получится…

Властность его голоса, глубина взгляда притягивали Мишель. Стоит ли удивляться, что она так долго была под влиянием этого человека – красивого, сексуального, сильного? Он казался таким уверенным в себе, таким не­колебимым и неустрашимым. Достойным доверия, как никто другой. Безупречное снаружи и гнилое внутри ябло­ко. Нет, не райские кущи ожидают ее, если она вернется, не сад наслаждений. И сам он – не Адам, а змей-искуси­тель.

– Помнишь прошлое Рождество, Мишель? Помнишь, как мы вместе собирали двухэтажную кровать в спальне Фрэнки? Помнишь, как сидели за праздничным столом, а потом заглядывали в чулки с подарками? – Фрэнк достал из кармана компас – дешевую безделушку, собственно­ручно выбранную для папочки маленьким сыном. Мишель ясно вспомнила, как помогала Фрэнки заворачивать пода­рок в блестящую зеленую с красным бумагу. Глаза ее на­полнились слезами. – Не бросай меня, Мишель! – взмо­лился Фрэнк. – Прошу, потерпи еще немножко. Можешь не приходить в суд, если не хочешь. Можешь даже домой не возвращаться. Только прости и пообещай, что до­ждешься, когда я выберусь.

Мишель попыталась представить, как вернулась бы в свой любимый дом и наладила бы привычное течение жиз­ни – завтраки, обеды, совместные ужины; пылесос, куби­ки «Лего» под диваном; ласки Фрэнка по ночам… Эта жизнь – все, о чем она мечтала с детства. Да как он смеет искушать ее надеждой на возвращение безвозвратно утра­ченного? Как он смеет?!

– Разрушил все ты, Фрэнк. Не я. Так что…

– Не надо, Мишель! Мы сможем все вернуть. Улик против меня нет, одни слова. Со свидетелями обвинения Брузман в момент разделается. Клянусь, больше у них на меня ничего нет! – Он запнулся. – Деньги – вот то един­ственное, что может меня погубить, поэтому ты должна мне их вернуть. И еще потому, что Брузман и судья обой­дутся недешево.

Мишель пыталась вникнуть в смысл его слов. Брузман и судья?.. Хочет сказать, что подкупит судью? Что судеб­ные издержки обойдутся в полмиллиона долларов? Или боится, что ей не удастся надежно припрятать неопровер­жимую улику?

А Фрэнк продолжал говорить:

– До конца своих дней я буду вымаливать твое проще­ние! Мне жаль, Мишель. И очень стыдно. Мама вне себя от горя. Я причиняю страдания всем, кого люблю…

Мишель смотрела ему в глаза, казавшиеся двумя темно-карими звездами в ореоле черных, слипшихся от слез ресниц. Ее глаза тоже увлажнились. Ах, если бы она смогла его простить! Пусть зарылся бы лицом ей в шею и дал волю слезам, а потом унес бы в постель…

– Где ты прячешь деньги, Мишель? Мне нужно это знать!

Наваждение рассеялось. Мишель взглянула в окно и убедилась, что «Вольво» на месте. Затем позволила себе один быстрый взгляд в сторону угловой кабинки, и Билл едва заметно кивнул.

– Ты на все пойдешь, лишь бы вернуть деньги, верно, Фрэнк?

– Я должен вернуть деньги! – прорычал ее муж. – Иначе мне не выкрутиться. Ты сама понимаешь, что дру­гого выхода нет. Ни у тебя, ни у меня.

– Ты всегда знал, где выход, Фрэнк, и я привыкла во всем тебя слушаться. Больше этого не будет. Я думала, ты хочешь извиниться за то, что избил меня, но нет – все твои мысли только о деньгах. Ты потерял право принимать за меня решения, Фрэнк. Теперь я сама буду решать и свою судьбу, и судьбу детей. Ты всю жизнь мне лгал; возможно, лжешь и сейчас. Разве тебе можно верить? – Она откину­лась на спинку кресла.

– Мишель! – Фрэнк навис над столом. – Я не собира­юсь препираться с тобой. Это мои деньги, и они мне нужны, чтобы не угодить в тюрьму. Запомни: не отдашь – я и тебя за собой потащу.

– Что?!

– Что слышала! Я расскажу окружному прокурору, что ты была со мной в деле, ясно? И тогда за решеткой мы ока­жемся вместе.

Мишель округлила глаза. Несколько минут назад он почти убаюкал ее уговорами, а теперь грозит упрятать в тюрьму?! Господи, кто он, этот человек? Чужой. Абсолют­но чужой. Детям лучше вовсе не иметь отца, чем оставать­ся рядом с ним, а ей… даже если ей суждено остаток жизни прожить в одиночестве, без него все равно будет лучше.

Мишель медленно поднялась. Фрэнк попытался оста­новить ее, но она отдернула руку.

– Тебе не позволено ко мне приближаться. Не забывай о приказе суда. Не смей меня трогать и не вздумай пресле­довать. Больше не будет никаких встреч – ни с тобой, ни с Брузманом. Связываться со мной можешь через моих ад­вокатов.

Фрэнк побледнел.

– Мишель, Мишель! Я не то имел в виду… Я не хотел! Только не уходи. Честное слово, я просто…

– Прощай, Фрэнк. – Мишель отвернулась от него и вышла из кафе.


Ее трясло всю дорогу до Центра. Энджи и Билл подъ­ехали минутой раньше, и Энджи уже бежала к ее машине.

– Как ты?! Держишься?

Мишель кивнула. Из-за спины Энджи появился Билл с магнитофоном, который собственноручно прикрепил к столику перед встречей с Фрэнком и сам же отлепил, когда тот уехал.

– Мы по пути прокрутили, – сообщил он. – Ничего себе дела!

Мишель промолчала.

– Ты точно в порядке? – встревоженно переспросила Энджи.

– Он за мной не поехал?

– Джада скажет, – ответила Энджи. – Должна быть с минуты на минуту. А тебе, думаю, пора обсудить с Майк­лом визит к окружному прокурору. Согласна, Мишель?

ГЛАВА 58

По дороге с работы Джада зашла на почту, достала из абонентского ящика свою корреспонденцию и домой вер­нулась туча-тучей. В квартире Энджи было пусто и тихо – редкий случай и идеальный шанс пораскинуть мозгами.

Впервые за последние четыре года она задержалась с оплатой счетов – и тут же пришло официальное уведомле­ние высших судебных инстанций Уэстчестера о «вменении миссис Джексон в вину неуважение к властям вследствие задержки алиментов и содержания мистеру Клинтону и от­каза оплатить услуги адвоката». Джада в отчаянии устави­лась на листок. Ради всего святого, чего от нее еще ждут? Она вкалывает по две смены за мизерное жалованье. Ее лишили дома, отлучили от детей, заставили платить любовнице мужа, чтобы та воспитывала ее малышей. И она же при этом виновата?! От злости Джада скомкала письмо и запустила в противоположный угол комнаты. Неудачный момент выбрала – из коридора как раз появилась Ми­шель.

– За что ты его так?

– Догадайся, кто самая безответственная мать в исто­рии округа Уэстчестер? – с горечью процедила Джада.

Мишель подняла белый комок, разгладила на ладони и пробежала глазами несколько строчек.

– Бесподобно! – Мишель бросила листок на стол. – Весь мир сошел с ума! Может быть, Энджи с Майклом по­могут?

– И не надейся. Я уже отказалась от услуг Центра. Придется мне самой вправить этому миру мозги. Надо только придумать, как лучше забрать детей. Может, из школьного автобуса?

– Ну, не можешь же ты так просто их оттуда вытащить!

– Кто знает, кто знает… Черкану, к примеру, записку под «шапкой» судебного бланка – дескать, матери позво­лено забрать и все такое.

– Угу. Может, и сработало бы, если б у тебя был чис­тый бланк, – вздохнула Мишель. – А что, если я их заберу?

– Желаешь сесть на скамью подсудимых за киднепинг? Ради бога!

– Н-да… Тюрьма в мои планы не входит. Но для тебя, Джада, – все, что угодно.

– Знаю, подруга, – сосредоточенно кивнула та. – И рассчитываю на твою помощь. Единственное, чего я не имею права требовать, – это чтобы ты села за меня в тюрь­му. Нет, из школы все равно не годится: останусь без Шерили, – размышляла вслух Джада. – Увезти со свидания? Миссии Пэтель немедленно сообщит в полицию. Что же делать, черт возьми?!

– Пожалуй, без молитвы не обойтись, – пробормотала она, и вдруг ее осенило: – Церковь!

– Что – церковь? Прямо сейчас поедем?

– Нет! Нет! Я имею в виду – можно исчезнуть с детьми из церкви!

Глаза Мишель расширились:

– Есть бог на свете!


Этим вечером Джада позвонила Сэмюэлю Дамфрису в третий раз после встречи в Бостоне. Но если до сих пор ей, в сущности, нечего было сообщить, сегодня она с восторгом поделилась с ним своим замыслом насчет церкви и до­бавила:

– Только одна я не справлюсь, а подруг моих об этом просить нельзя: их сразу заметят в негритянской церкви. Может быть, мама с папой…

– Не глупите, – отозвался Сэмюэль. – В их возрасте так рисковать! Я сам приеду.

– Вы?! – не веря своим ушам, переспросила Джада. – Мистер Дамфрис, вряд ли я смогу возместить ваши расхо­ды, а уж об оплате услуг и говорить…

– О финансовой выгоде речь не идет. Уверен, что от­править вас на Барбадос у меня средств хватит. Для того чтобы устроиться на Кайманах, денег нужно гораздо боль­ше. Проблема в том, что именно на Барбадосе вас в первую очередь будет искать муж. Иными словами, бегство на Барбадос ставит перед нами массу юридических вопросов.

О господи! Джада уж и забыла, до чего у него канцеляр­ский язык.

– Мистер Дамфрис, за последнее время я столкнулась с такой массой юридических и прочих вопросов, что лиш­няя сотня не имеет значения. Я решилась на этот шаг и могу лишь поблагодарить вас заранее за помощь.

– Всегда рад. Впрочем, об одной услуге взамен я все же хотел бы вас попросить.

– Ну конечно! – моментально ответила Джада. Инте­ресно, чем это я могу быть полезна такому человеку?– Сде­лаю все, что в моих силах.

– Вас не затруднит обращаться ко мне по имени?

– Нисколько, Сэмюэль.


Как ни противно было шпионить, иного способа по­мочь подруге Мишель не придумала. Дождавшись конца разговора Джады, она закрылась в спальне Энджи и нажа­ла кнопку повтора на аппарате.

– Сэмюэль Дамфрис слушает, – произнес мужской голос с британским акцентом.

Британский акцент? Откуда? Мишель заколебалась.

– Э-э-э… Добрый вечер, – осторожно начала она. – Вы… вы действительно родственник Джады Джексон?

– В какой связи вас это интересует, позвольте узнать?

– Видите ли… Джада – моя лучшая подруга. Ой, про­стите, не представилась. Меня зовут Мишель Руссо. Я могу ей кое-чем помочь, только не знаю, как это лучше сделать.

– Почему вы обращаетесь с этим вопросом ко мне, а не напрямую к миссис Джексон?

– М-М-м… Все не так просто. Дело касается денег. Как по-вашему, если у Джады будут деньги… много денег… ей это поможет?

– Деньги помогают практически любому практически в любой ситуации. Миссис Джексон – не исключение. Не объясните ли поподробнее?

Мишель так и сделала.

ГЛАВА 59

В банк они поехали на «Вольво» Джады. Эта операция таила в себе немалый риск – впрочем, как и все, чем они теперь занимались, – поэтому Мишель решила по воз­можности меньше светиться. Кто знает, не следят ли за ней люди Брузмана, окружного прокурора или сам Фрэнк?

Мишель съежилась на кресле, съехав как можно ниже и уповая на то, что ее никто не заметит и не узнает по дороге в Первый уэстчестерский банк. Ее мутило от страха.

– Тебе не кажется, что двигатель как-то странно по­стукивает? – спросила она. Не хватало только сломаться, увозя трофей домой. Вот это был бы номер!

Джада прислушалась.

– По-моему, не больше, чем обычно. – И вздохну­ла: – С машинами, как с мужиками, – одни проблемы.

До самой стоянки перед банком Джада больше не про­изнесла ни слова, как не задала ни единого вопроса о том, что спрятано в сейфе. Мишель была безмерна благодарна ей за доверие. Не было у нее никогда и не будет подруги столь же верной, сильной, порядочной и веселой. Надо же – чернокожая женщина стала ей близка, как родная се­стра!

Одно плохо – если все у них получится, в новой жизни им не быть вместе. Если получится… Для этого нужны деньги. Мишель оставалось только надеяться, что ее план сработает.

– Приехали, – ворвался в мысли Мишель голос Джады, – Каковы мои дальнейшие действия?

– Идешь в банк и говоришь, что хочешь закрыть ячей­ку. – Мишель достала из-под сиденья черную сумку на «молнии» и протянула Джаде. – Все содержимое сейфа кладешь сюда – и сматываемся. – Джада послушно кив­нула, но прежде чем отправить подругу на «задание», Ми­шель взяла ее теплую ладонь в свою, ледяную от волне­ния. – Не знаю, насколько это опасно, но я бы соврала, если бы сказала, что риска вообще нет.

– Но там ведь не наркотики? – быстро отозвалась Джада. – Впрочем, я уже спрашивала. И я верю, что ты не стала бы связываться с этой дрянью. Ну все. Я пошла.

Сердце Мишель яростно толкнулось в ребра, а в горле застрял ком величиной с бильярдный шар. В двадцать пятый раз глянув в зеркальце заднего вида – никто ли не следит? – она сделала глубокий вдох. Господи, а вдруг Джаду арестуют и обвинят в пособничестве Фрэнку? Или то же самое произойдет с ней самой – только потому, что она связалась с преступными деньгами? Детей тогда им обеим не видать.

Может, бросить все к чертовой матери? ПопроситьДжаду развернуться и двигать обратно. Оставить эти день­ги, будь они прокляты, в сейфе, чтобы ни к Фрэнку в руки не попали, ни несчастья больше никому не принесли? Лично ей они не нужны, пусть бы хоть до второго прише­ствия не покидали своего несгораемого убежища. Но разве грязные деньги не могут послужить доброй цели… и не одной?

Застыв каменным изваянием, Мишель проследила, как Джада пересекла стоянку и скрылась за двойными дверями банка. Потом она снова бросила опасливый взгляд в зеркальце. Не слишком ли давно торчит на стоянке тот белый «Шевроле» с неподвижной мужской фигурой за рулем? Кажется, Фрэнк говорил, что именно на таких моделях ездит большинство тайных агентов уэстчестерской поли­ции. При виде средних лет дамы с жутким перманентом, усевшейся в «Шевроле» на место пассажира, Мишель вздохнула с облегчением. Боже, так и в психушку попасть недолго!

Минуты тянулись невыносимо медленно. И тут вдруг со стороны Пост-роуд, промахнув стоянку, прямо ко входу в банк подкатило полицейское авто. В панике Мишель не соображала, что делать: удирать нет смысла, мчаться в банк – тем более; если копы приехали по ее душу, облег­чать им задачу она не собиралась. Хотя обнаружить ее в «Вольво» Джады им, разумеется, не составит труда. Подлая память немедленно вернула ощущение защелкнувшихся на ее запястьях наручников.

Потирая запястья и дрожа всем телом, Мишель сползла по сиденью как можно ниже, но продолжала наблюдать за копами. Водитель остался на месте, а дверца со стороны пассажира распахнулась, выпустив дюжего полицейского. Тот миновал банк, химчистку и нырнул в закусочную. Ми­шель изумленно заморгала, когда он тем же путем вернул­ся обратно, держа в одной громадной ладони два пласти­ковых стаканчика с дымящейся жидкостью, а другой запи­хивая в рот датскую сдобу.

Коп уселся на место, машина уехала, и к Мишель нако­нец вернулась способность дышать, двигаться и даже ду­мать. Первым делом она посмотрела на часы: четверть одиннадцатого. Джаду, должно быть, уже провели к сейфу, если, конечно, не схватили прямо в банке. Мишель знала: случись что с Джадой, она себе этого до конца жизни не простит. В половине одиннадцатого ожидание стало невы­носимым. Неужели схватили? Из банка вышла женщина с девочкой лет пяти – первый человек, появившийся из дверей за последние полчаса. А вдруг налет? Может быть, грабители захватили банк и взяли всех, кто был внутри, в за­ложники? Тогда почему отпустили эту женщину с ребенком? Не сходи с ума, Мишель! Двери вновь открылись, Мишель затаила дыхание. Хрупкая старушка просеменила по крыльцу и, держась за поручни, стала осторожно спускать­ся по ступенькам.

Слава богу! Без шести минут одиннадцать в распахну­тых дверях наконец появилась Джада с черной, даже на вид тяжелой, сумкой в руке. Пружинящим шагом преодо­лела отделяющее ее от «Вольво» расстояние, открыла дверцу, заглянула внутрь:

– Задание успешно выполнено! – объявила она весе­ло, опустила сумку на колени Мишель и уселась за руль.

Колени Мишель задрожали под тяжестью сумки. В тот миг, когда Джада, повернув ключ зажигания, тронулась с места, Мишель разрыдалась, закрыв лицо руками.

ГЛАВА 60

Мишель, в очередном «Золушкином» запале, до блеска выдраила всю квартиру, Джада принесла из своего супер­маркета очаровательный букет из гвоздик, гербер, гладио­лусов и массы листьев. Сунув пирог с джемом в духовку, Энджи нарезала овощи для салата и смешала с оливковым маслом. Сама она решила до вечера больше не есть, поэто­му столик был накрыт на двоих. Тошнота первой полови­ны беременности сменилась беспрестанным зверским ощущением голода, с которым Энджи упорно боролась.

Квартира была непривычно тиха – Джада отправилась на службу в церковь, а Мишель с детьми пошла в кино. Одним словом, времени и возможностей для подготовки к предстоящему визиту у Энджи было предостаточно, но она все еще не была уверена в правильности своего решения.

В дверь неожиданно постучали. Для гостей рановато – Натали вечно опаздывает, а отец приходит ровно в срок и ни секундой раньше. Озадаченная, Энджи открыла дверь и обнаружила на пороге Майкла с кипой воскресных газет и громадной коробкой из булочной.

– Кажется, у меня открылись экстрасенсорные спо­собности, – сообщил он. – Здесь никто не умирает от ин­формационного и углеводного голода?

Майкл был очень мил в красном свитере и уютном пу­шистом жилете. Какая досада, что ей сейчас не до него!

– Входи, – пригласила она со всем гостеприимством, на которое сейчас была способна, тут же уловив не слиш­ком приветливую нотку в своем голосе.

Ну что поделаешь, если у нее голова идет кругом от предстоящего объяснения с родителями! Причем Натали и Энтони вряд ли воспримут новость с таким же хладнокровием, как Майкл Раис. За недели знакомства Энджи обна­ружила в Майкле несколько прекрасных качеств, которые прежде не слишком ценила: он был самодостаточен, ком­петентен и неколебимо, но при этом заслуженно уверен в себе.

Пройдя в гостиную, он оглянулся на Энджи:

– А где же твое воинство? Тут на всех хватит. – Он приподнял коробку. – Неужели еще спят?

– Уже ушли, – пробормотала Энджи.

Взгляд коллеги остановился на цветах и накрытом на двоих столике.

– Мой недавно открывшийся дар экстрасенса продол­жает действовать, – упавшим голосом сообщил Майкл. – У тебя к завтраку гость. – Он с удрученным видом протя­нул ей коробку. – Что ж. Приятного ему… вам аппетита.

Ревнует! Энджи улыбнулась. Лестно, конечно, но не тешить же самолюбие за счет Майкла.

– Стол накрыт только для гостей, – объяснила она мягко. – Их будет двое: мама и папа.

– Собираешься пустить по кругу трубку мира? От души надеюсь, что мои круассаны помогут тебе в достиже­нии этой благородной цели, – с плохо скрываемым облег­чением пошутил Майкл.

– Насчет трубки ничего не могу сказать, а круассаны лишними никогда не бывают. Собственно, сегодняшнее мероприятие носит… гм-м-м… экспериментальный харак­тер. Я решила, что раз уж бабушкой и дедушкой они станут одновременно, то и узнать о грядущем событии тоже долж­ны вместе.

– Н-да, аховый из меня экстрасенс. Приработок гадал­ки мне, похоже, не светит.

Энджи проводила Майкла к выходу, приподнялась на цыпочках, держась за рукав его красного свитера, и чмок­нула в щеку.

– Спасибо. Огромное спасибо за заботу, но это утро у меня на самом деле наполнено массой проблем. Просто не знаю, как выдержу.

– Важно, что наполнено, – возразил Майкл. – Если выживешь, позвони, договорились? Слушай-ка, Энджи! – неожиданно воскликнул он, застыв на ступеньках крыль­ца. – Выходит, мне ты сообщила о беременности раньше, чем родителям? Здорово!


* * *

Бывает все же в жизни кое-что до нелепости предска­зуемое. Отец, как и предвидела Энджи, появился секунда в секунду, с «хозяйственным» подарком – гигантским чуди­щем для приготовления мороженого, одним из тех абсо­лютно бесполезных приспособлений, что занимают пол-кухни, а используются максимум раз в жизни.

– Долго же мне пришлось ждать приглашения на но­воселье! – с порога заявил Энтони, словно дочь скрывала от него светскую вечеринку на полсотни гостей.

Подозрительно прищурившись, он обошел квартиру, всюду заглянул (словно ожидая обнаружить портрет Фиде­ля Кастро, пришпиленный где-нибудь в укромном угол­ке), после чего устроился на диване и завалил Энджи фи­нансовыми вопросами: сколько она платит в месяц, вклю­чены ли «удобства» в оплату, на какой срок заключен договор и проч. и проч. Энджи готовила фруктовый чай со льдом и послушно отвечала – все равно ведь не оставит в покое, пока не выяснит все подробности. Услышав второй звонок, она опустила на стол салатницу и пошла открывать дверь.

По обыкновению опоздавшая Натали сгибалась под тяжестью двух пакетов с деликатесами, которых средней семье хватило бы недели на полторы, не меньше.

– Приветик, дорогая! – Она обняла дочь, чмокнула в щеку и… увидела у нее за спиной своего бывшего супру­га. – Это еще что такое?

– Это моя новая квартира, – усмехнулась Энджи. – А это – мой родной отец.

Энтони медленно поднялся.

– Ты мне ничего не говорила.

Натали разъярилась, Энтони занял глухую оборону, и Энджи понадобилось четверть часа, чтобы успокоить обоих, рассадить по местам и предложить угощение. Обма­ном свести двух ослов за одним столом ей удалось, но на­кормить их можно было разве что силой. Застыв в деревян­ных позах, они сверлили друг друга враждебными взгляда­ми. Наблюдая за родителями, Энджи думала о том, что брак, в котором родились дети, не заканчивается после по­лучения свидетельства о разводе. Выпускные балы, свадьбы, дни рождения и похороны – любые события, что делают семью семьей, происходят и после развода, и ты вынужден вот так сидеть напротив человека, с которым не желаешь встречаться, и сверлить его ненавидящим взглядом. Какое счастье, что Рэйд знать ничего не знает о ребенке!

У Энджи наконец лопнуло терпение. Ну и парочка! Хуже Дженны и Фрэнки, ей-богу. Называется взрослые люди! Теперь понятно, откуда во мне самой эта незрелость.

– Ну вот что! – заявила она. – Хотите вы друг друга видеть или не хотите, в данный момент меня не волнует, понятно? Вы хотели разойтись, разрушить семью – и благополучно разрушили. Очень может быть, что мне этого совсем не хотелось, но я постаралась вас обоих понять.

Родители уставились на нее как на внезапно очумевше­го оратора, но уже через миг напустили на себя виноватый вид. Ну и ладно, им не повредит!

– Я благодарна вам обоим за помощь, – чуть спокой­нее продолжала она. – Без вас, боюсь, мне пришлось бы совсем не сладко. Я рада, что вы у меня есть, но мне все-таки очень грустно, потому что нет семьи. Ни у нас, ни… вообще. Семья как таковая исчезает. Одинокие люди в одиночку ужинают перед телевизором – вот что такое те­перь Америка. И вы оба так живете, и меня ждало бы такое же одиночество, если бы не…

– Послушай, – встряла Натали, – по-твоему, я долж­на оправдываться за поведение твоего отца?

– Хочешь меня обвинить в разводе? – взвился Энтони.

– Да замолчите вы оба! – Энджи махнула рукой. – Чем грызться, лучше дослушали бы. У меня будет ребенок. Я. Жду. Ребенка! Рэйд об этом не знает и не узнает. И вооб­ще, у него вот-вот появится новая жена. У меня мужа нет, зато будет малыш. Я хочу, чтобы у него была семья, понят­но? Вы и есть его семья!

Как все странно, нелепо, чудно получилось! Представ­лялось совсем по-другому. Готовясь к встрече, Энджи ду­мала, что родители будут возмущаться и кричать на нее, на деле же вышло, что она сама на них орет. На душе от этого тяжко… а почему? Наверное, ей хотелось вернуться в дет­ство, немножко побыть любимой маленькой девочкой папы и мамы. Привыкай, дорогая, входи в родительскую роль. Через каких-нибудь четыре с половиной месяца ты сама станешь мамой, и звание это пожизненное.

Натали вскочила.

– У тебя будет ребенок?! Боже! Боже мой!

Энтони не произнес ни звука, но тоже поднялся и от­крыл дочери объятия. Энджи нырнула в них со вздохом об­легчения. Неужели? Ни криков, ни воплей, ни стенаний на­счет ее разрушенной жизни, брошенной коту под хвост учебы и несправедливости по отношению к ребенку?

– Когда срок? – выпалила Натали. – Господи, почему же ты мне сразу не рассказала?! Сколько осталось? У кого ты наблюдаешься?

Отец покрепче прижал Энджи к себе и поцеловал.

– Выходит, мне теперь нельзя наезжать на твоего быв­шего?

– Сколько угодно, папуля! Рэйд не имеет к малышу никакого отношения. Только вы двое. Мне понадобится помощь, а вам, если честно, не повредит чувство семьи. – Энджи перевела взгляд с одного родителя на другого. – Звучит дико, знаю, но попытаться стоит. Будьте рядом с моим ребенком, станьте для него настоящими бабушкой и дедушкой. Разве я так уж много прошу?

Натали шагнула вперед и тоже потянулась к дочери. Энджи с улыбкой обняла ее. Пусть у них и не идеальная семья, но они родные люди, и они будут рядом.

ГЛАВА 61

Мишель даже думать было тошно о второй встрече с окружным прокурором Дугласом, но он не оставил ей вы­бора. К тому же доля правды – и большая – в его словах была. Оскорбительные разглагольствования Дугласа по поводу «слепых и глухих» жен попали в самое яблочко. Разве Мишель долгие годы не закрывала глаза на источни­ки доходов Фрэнка? Разве тем самым не поощряла его пре­ступления? Настало время искупить свою, пусть неволь­ную, но все же вину, а потому она попросила Майкла дого­вориться о приеме у Дугласа.

– Видишь ли, Мишель, – сказал Майкл, – у меня такое чувство, что в прошлый раз я тебя недостаточно под­готовил. Он обошелся с тобой очень жестко и будет стоять на своем. Держу пари, Дуглас нас не примет, если не будет уверен, что получит серьезные – серьезные! – улики.

Мишель до сих пор никому, в том числе и Джаде, ни слова не сказала о найденных в тайнике деньгах. Сама мысль о признании приводила ее в ужас. Спрятанные в ба­гажнике «Лексуса», проклятые бумажки грозили ей обви­нением в пособничестве мужу – в случае, если их найдут копы. Если же до них доберется Фрэнк или просто-напро­сто автомобильный воришка, планам Джады вряд ли суж­дено будет исполниться. Жизнь Мишель превратилась в кошмар. Ночами она по десять раз поднималась, чтобы проверить, на месте ли машина и не залез ли кто в багаж­ник. Чертовы деньги. Они легли на плечи Мишель немыс­лимо тяжким грузом, и она мечтала от них избавиться.

– У меня есть такая улика, – сказала она Майклу, не вдаваясь в детали. – Можешь смело настаивать на встрече.

Майкл кивнул:

– Хочешь о чем-то договориться с Дугласом? Я должен знать, чтобы тебя не обвели вокруг пальца.

– Я предоставлю ему доказательство вины Фрэнка и – в самом крайнем случае – соглашусь свидетельствовать в суде. За это он должен выдать мне разрешение уехать из го­рода и округа до начала процесса. Адрес я ему сообщу, но Дуглас должен обещать сохранить его в тайне. Я требую предоставления мне полной опеки над детьми. Кроме того, я хочу сменить фамилию. И последнее – на время суда мне обязаны предоставить защиту. Все.

– Думаю, ни с одним из этих пунктов проблем не будет, – задумчиво сказал Майкл. – Опеку Дуглас гаран­тировать не сможет, но если твой муж…

– Мой будущий бывший муж, – поправила Мишель.

– Именно. Если Фрэнк Руссо сядет за решетку, опеку ты точно получишь. Я лично займусь твоим делом. Требо­вания более чем скромные; откровенно говоря, от Дугласа ты могла бы получить куда больше.

Мишель замотала головой.

– Мне от него ничего не нужно, кроме безопасности детей и моей собственной.


На сей раз Дуглас был чуточку вежливее – должно быть, Майкл постарался, – но столь же надменен.

– Итак, мы снова встретились, миссис Руссо, – начал он. – Мистер Раис заверил, что сегодня вы не станете зря тратить мое время.

Мишель стиснула замок лежащей у нее на коленях сумки. Последний шанс. Если хочешь пойти на попятную, нужно сделать это сейчас. Еще минута – и ты не в силах бу­дешь спасти отца твоих детей от тюрьмы. От напряжения у нее взмокли ладони. Почему-то подумалось о том, что никто из ее ирландских предков не имел таких тесных контактов с полицией… Ну и что это дало десяти поколениям нищих и алкоголиков?

Подняв голову, Мишель заставила себя посмотреть Дугласу прямо в глаза, пронзительно синие и холодные, как крошечные льдинки, утонувшие в толстых багровых складках. Если я спасу Фрэнка, то погублю себя и детей. Но дети ни в чем не виноваты, а Фрэнк…

– Итак, – повторил Дуглас. – Я жду, миссис Руссо.

– Я кое-что нашла, – медленно произнесла Ми­шель. – Кое-что… упущенное вашими подчиненными.

Скорчив недоверчивую мину, окружной прокурор по­чмокал мясистыми губами.

– Мы самым тщательным образом обыскали ваш дом, миссис Руссо.

– И тем не менее не нашли вот это. – Мишель вынула из сумочки сверток и положила на журнальный столик.

Майкл подался вперед:

– Наркотики? – выдохнул он.

Дуглас быстро ткнул несколько кнопок на телефоне.

– Похоже, мы получили новую улику! – прорычал он в трубку. – Немедленно сюда офицера полиции, стеногра­фистку и кого-нибудь из судейских! – Дуглас снова взгля­нул на Мишель: – Что здесь? Деньги?

Мишель кивнула:

– Да, в сотенных купюрах.

– Значит, вы открывали пакет?

– Я только заглянула, но ничего не трогала на всякий случай: знаете, отпечатки пальцев и все такое. Фрэнк гро­зил, что обвинит меня в сообщничестве, если я вам их отдам. Я записала наш разговор на пленку.

– То есть он знает, что вы нашли деньги? Мишель снова кивнула.

– А о том, что вы решили его выдать?

– Нет.

Раздался стук, и в кабинет вошли двое мужчин в форме и женщина.

– Тащите сюда Фрэнка Руссо. Мы получили доказа­тельства, – бросил одному из мужчин Дуглас. – Это мис­сис Руссо. Мне необходимо снять с нее показания. И на пленку нужно записать.

Женщина села за стол и достала из ящика какой-то ап­парат. В руках у полицейского вмиг появился магнитофон, который он подключил к сети, после чего установил мик­рофон на столе напротив Мишель. Второй коп уже отпра­вился исполнять приказ задержать Фрэнка. Бедный, бед­ный Фрэнк!

– Считаю своим долгом заявить, – подал голос Майкл, – что моя клиентка до обнаружения данной улики находилась в полном неведении относительно криминаль­ной деятельности Фрэнка Руссо. И данную улику, и показания она предоставляет добровольно, что должно быть отмечено в протоколе. Взамен она ждет от властей непри­косновенности, разрешения на выезд из округа и обеспе­чения личной безопасности в случае необходимости. Окружной прокурор кивнул:

– Полагаю, проблем не будет. Ведь обвинений миссис Руссо предъявлено не было.

Они углубились в обсуждение деталей, дав Мишель передышку и возможность подумать.

Вот и все. Нет у нее больше мужа. Семье конец… Ми­шель опустила голову, глядя на свои побелевшие, мертвой хваткой вцепившиеся в сумочку пальцы. Пути назад нет. Да и не нужен он ей; не нужна сытая жизнь, построенная на лжи. Деньги, будь они прокляты! Сколько судеб ими сломано? Столько, что еще одна – ее собственная – не имеет значения.

Подняв голову, Мишель увидела устремленные на нее глаза Майкла и Дугласа.

– Готовы? – спросил адвокат.

Она кивнула и перевела взгляд на сверток в плотной коричневой бумаге.

– На столе перед вами находится пакет, – начал Дуг­лас. – Вы обнаружили его самостоятельно, без чьей-либо помощи и без присутствия посторонних лиц?

– Да.

Магнитофон жужжал, стенографистка клацала клави­шами своей машинки, пристав шуршал банкнотами, пере­считывая деньги, пока Мишель описывала историю наход­ки, перевернувшей ее жизнь. Дуглас пару раз прервал рас­сказ уточняющими вопросами, но теперь он обращался с Мишель на удивление доброжелательно, чуть ли не сер­дечно.

– Не могут ли эти деньги быть семейными сбереже­ниями, миссис Руссо?

– Нет. Для этой цели у нас есть счет в банке.

– Вы ничего о них не знали?

– До той минуты, когда обнаружила тайник, – нет.

Допрос продолжался. Майкл не спускал с Мишель со­чувственного взгляда, дважды даже погладил по руке, но Мишель, как ни странно, уже успокоилась, в полной уверенности, что поступает правильно. Дугласу понадобилось два с лишним часа, чтобы покончить с вопросами; к неко­торым из них он возвращался с раздражающей постоян­ностью. Мишель отвечала терпеливо, сжато и правдиво – за исключением тех эпизодов, о которых обязана была умолчать. Когда казавшийся бесконечным запас вопросов окружного прокурора все же иссяк, она чувствовала себя как выжатый лимон.

– Примите мою благодарность, миссис Руссо, – ска­зал под конец Дуглас, весьма убедительно изображая джентльмена. – Вам было нелегко, понимаю, но вы посту­пили единственно верным образом. Осталась последняя формальность: вам нужно поставить подпись под протоко­лом. Как по-вашему, больше ничего не найдется?

– Я обыскала дом сверху донизу, – без запинки отве­тила Мишель, – но вы ведь всегда можете проверить. Кто знает, может быть, и отыщете…

Она поднялась, следом встали и мужчины. Распрощав­шись с окружным прокурором, Мишель и Майкл покину­ли кабинет.

ГЛАВА 62

Этим утром Энджи пришлось сделать семнадцать звонков, чтобы добиться для Джады разрешения на свидание с детьми в воскресенье вместо положенной субботы.

– Боже мой! – пожаловалась она Биллу, когда факсом были наконец посланы все документы, факсом же получе­но подтверждение, завершен нудный диалог с судебным исполнителем и не менее нудный, но окончательный – с инспектором отдела соцобеспечения. – Страшно предста­вить, через что пришлось бы пройти, вздумай Джада от­правиться с детьми в цирк, а не в церковь.

– Ха! – ухмыльнулся Билл. – Держу пари, с цирком, зоопарком и конкурсом красоты проблем бы не было.

Энджи с усталым вздохом покачала головой:

– Будь другом, сними копии, ладно? Миссис Джексон, мистеру Джексону и мне.

– Легко! Не прикажете ли заодно уж и для прочих Джексонов – Майкла, Латойи, Дженетт и Джесс?

– Да ну тебя, надоел!

– Я?! – театрально возмутился вошедший в кабинет Майкл Раис. – Надоел?!

Билл, пританцовывая, прошмыгнул мимо:

– Только не ты, юный… гм-м-м… скажем, в самом рас­цвете лет Казакова!

Майкл укоризненно вскинул брови:

– А ты, оказывается, болтушка.

– Это не я! – возмутилась Энджи. – Что ты, Билла не знаешь? У него нюх на хорошую сплетню.

– Тем не менее он не пронюхал ни о том, что я разо­шелся с женой, ни о разводе. Зато в курсе насчет нас с тобой.

– Намек понят, советник, – сказала Энджи, вставая из-за стола. – Но вам придется сделать выбор: либо вы мне верите, либо нет. – Она остановилась рядом с Майк­лом и положила ладонь ему на плечо, чуть касаясь кончи­ками пальцев шеи. – Итак? Каково будет ваше решение?

– Ужин. С омарами. На меньшее не согласен. А после ужина проверим, что еще умеют эти губы.

Энджи вспыхнула.


Ужин удался на славу. Майкл привез Энджи в старин­ный особняк, переоборудованный под гостиницу с ресто­раном. Они немного поговорили о Натали и о работе в Центре; затем Энджи спросила о детстве Майкла. Оказа­лось, он родился в Миннесоте, первым из трех сыновей, младший из которых умер от рака чуть меньше года назад.

– Развод и смерть брата… – задумчиво сказала Энджи. – Нелегкий у тебя выдался год.

Майкл кивнул, машинально вертя в ладонях пузатый бокал с коньяком.

– Что правда, то правда. – Он посмотрел на огонь сквозь густо-янтарную жидкость в бокале. – А ты знаешь, какого цвета у тебя глаза? Точь-в-точь как это бренди.

Энджи молча качнула головой. В полумраке отделан­ного под старину зала ее визави выглядел почему-то со­всем юным.

– Знаешь, мне совсем непросто было расстаться с же­ной. Она ведь вернулась в Омаху. В университете препода­ет… И детей с собой забрала. Я очень скучаю.

– Еще бы!

– Я хочу сказать, что при разводе страдает не только женщина. Случается, и мужчина тоже. – Он отхлебнул из бокала. – Умираю – хочу своих девчонок увидеть! Если бы так не было лучше для них, ни за что не отпустил бы.

– А как иначе может поступить любящий родитель? – Энджи невольно подумала о Джаде.

– Спасибо. – Майкл улыбнулся и, протянув над сто­лом руку, накрутил на палец один из крутых каштановых завитков Энджи. – Как ты их делаешь?

Она не сдержала улыбки.

– Они сами делают что хотят. С ума меня сведут, ей-богу.

– Меня тоже, – – хрипловато прошептал Майкл.

У Энджи перехватило дыхание. Вдруг вспомнилось, как сама она перебирала золотые пряди своего золотого мальчика и его спрашивала, как он их делает. Неужели в отношениях двоих так всегда бывает: один любит, а другой позволяет себя любить? И если так, то кто из двоих в выиг­рыше?..

Мягко высвободив локон, она сплела свои пальцы с пальцами Майкла.

– Сколько же вас теперь в квартире? – поинтересо­вался он. – До полсотни количество квартирантов еще не дотягивает? Кошек держите или только собак? Фиесты устраиваете? Или карнавалы? А спите как? По очереди?

– Да нас всего-то девятнадцать, – сострила в ответ Энджи. – Сущий пустяк, если подумать. – Она посерьез­нела: – Я помню твое правило – не путать работу с лич­ной жизнью, но…

– Оправдываться вовсе ни к чему, – возразил Майкл. – Это твоя квартира, и ты можешь делать в ней все, что хо­чешь.

– Как бы там ни было, Мишель с Джадой скоро уедут. Обе начинают новую жизнь.

Энджи очень хотелось поделиться с Майклом их опас­ными планами, рассказать о том первом, который они уже осуществили в Марблхеде. Но он ведь из тех, кто верит в безупречность закона. Предать, конечно, не предаст, но уж точно приложит максимум усилий, чтобы уговорить ее не идти на такой риск. А Энджи твердо решила идти с подру­гами до конца. Но без Майкла.

И все же, когда он помог ей одеться и под руку повел вниз по ступенькам крыльца ресторана, дрожь предвкуше­ния теплыми волнами пробегала по ее телу. Она надеялась, что Майкл пригласит ее к себе. Что может быть приятней, чем разделить с хорошим другом пару чашек кофе? Разве что разделить с ним постель…

ГЛАВА 63

– Нет. Нет! НЕТ!!! – вопила Энджи. – Мы уже столь­ко сделали, зашли так далеко, а ты… Это бред сумасшед­шего!

Она сверлила Джаду яростным взглядом. Мишель то­же – настолько, насколько взгляд Мишель вообще мог из­вергать ярость. Собравшись на кухне Энджи, подруги при­канчивали по третьей чашке кофе, и все были на взводе.

– Солнышко, я согласна с Энджи, – сказала Ми­шель. – Все ведь готово, стоит ли портить дело? Твои вещи сложены, одежду малышам купили. Осталось только пере­нести все в мою машину. Даже разрешение сходить с деть­ми в церковь у тебя на руках. Ну как ты можешь? Сэмюэль будет здесь с минуты на минуту!

Готовясь к новой аттаке, Энджи сделала глубокий вдох.

– Джада, дорогая, кому, как не тебе, знать, чего мне стоило согласиться помочь с… исчезновением детей. Еще одна авантюра – это уж слишком!

Джада перевела взгляд с одной подруги на другую и опустила голову.

– Я ни о чем вас не прошу. Сама справлюсь. Но сделаю это непременно.

– Это незаконно! – в сотый раз повторила Энджи. – И главное, опасно.

– Как и все, чем я сейчас занимаюсь. Вскочив со стула, Энджи уставилась на Мишель:

– Твоя подруга окончательно чокнулась! Мое терпе­ние лопнуло, я больше не желаю ничего слышать. В конце концов, перед вами служитель закона. Да меня дисквали­фицируют и будут правы на все сто! Вы обе испаритесь, а мне что делать, если тут ищейки начнут рыскать?

– Пусть себе рыщут на здоровье, – хмыкнула Джада. – Ты-то при чем?

Энджи в бессильном отчаянии взмахнула руками, рас­плескав свой кофе.

– Мишель! Можешь ты образумить эту идиотку? У ме­ня уже нет слов! – Она выскочила из кухни и грохнула две­рью спальни.

Мишель посмотрела на Джаду. Та упрямо отвернулась.

– Она права. А ты нет, – сказала Мишель.

– Могла бы и не поддакивать, – буркнула Джада. – Знала бы ты, каково мне было годами жить в этом доме, чтоб ему провалиться! У тебя-то, Золушка, все было в ажуре. Мне же, между прочим, приходилось изо дня в день драить некрашеные полы на кухне! А голые стены в ван­ной? А гостиная, доделать которую у него так руки и не дошли? Да что там гостиная – в прихожей вместо абажура сколько лет пластмассовый каркас висел с жалкой лампоч­кой посредине. И теперь он изволит достраивать дом для нее! – Выпалив все это на одном дыхании, Джада шлепну­ла ладонью по стойке, размазав лужу от кофе Энджи. – Я его умоляла. Я сама купила панели для отделки стен и собственными руками приволокла в дом. Предлагала на­нять кого-нибудь со стороны, раз уж он сам не может. Какое там! Мистер отказался. Мистер был оскорблен. Ты жила в доме с картинки, а я – среди строительного мусора!

– Джада, прошу тебя, успокойся. Давай не будем забы­вать о главном. У меня больше нет дома. Я все бросила – диванчики, думочки, занавесочки… Вот что важно, и ты сама это знаешь.

– Важно или не важно – не тебе решать! Мишель невольно отшатнулась.

Черт! Обидела! Не хотела, но обидела свою лучшую по­другу. Ну почему эти белые так уверены в себе? А еще обвиня­ют чернокожих в чванстве.

Джада честно и долго пыталась заглушить мысли о мести, но всякий раз терпела поражение. Оставить дом, в который было вложено столько сил – ее сил! – на память Клинтону, лжецу и тунеядцу?! Не будет этого!

– Ладно, прости меня, Мишель. Я прошу тебя об одном: выслушай! Я все продумала. Если ты согласишься, уверена, что мы и Энджи уговорим.

Мишель тяжело вздохнула:

– Приклеенный к матрацу член, киднепинг, отказ от содействия властям, а теперь еще и… это! Может, проще примкнуть к мафии?

– Может, проще закрыть рот и выслушать? Говорю же, я все продумала.


Она не только все продумала, но и убедила Мишель по­мочь.

Не слишком охотно, но та набрала-таки бывший до­машний номер Джады. Трубку, разумеется, сняла Тоня, и Мишель пригласила к телефону Клинтона. Мадам «няня» была явно недовольна, однако после долгой паузы Клин­тон все же ответил.

– Ты, должно быть, слышал, что я переезжаю, – без предисловий начала Мишель. – С Фрэнком проблемы и все такое… одним словом, я подумала – не захочешь ли ты взять что-нибудь из мебели? У меня есть очень симпатич­ная кушетка, диванчик и… да много еще чего.

Энджи остановилась рядом и молча слушала, театраль­но закатывая глаза. Она еще не дала согласия на участие в «авантюре», но ее сопротивление было сломлено.

Клинтон, вечный приживала, ухватился за щедрое пред­ложение обеими руками. Чего и следовало ожидать. Джада знала этого гнусного лицемера как свои пять пальцев. Малышам нельзя играть с детьми «наркодельца», а взять за­дарма мебель из «проклятого» дома – это пожалуйста.

Мероприятие было назначено на воскресенье. Мишель предупредила Клинтона, что, если к тому времени она будет уже в пути, его впустит ее адвокат. Небрежно опира­ясь на кухонную стойку, Мишель договаривалась о встрече совершенно бесстрастным тоном, как будто делать подар­ки злейшему врагу своей лучшей подруги для нее самое обыденное занятие. Но тут внимание Джады, следившей за переговорами, неожиданно отвлекло нечто странное. По­разительное. Немыслимое.

– Слушай-ка! – шепнула она Энджи. – Это сон – или ты видишь то же, что и я?

– Лично я вижу подготовку к уголовному преступле­нию, – прошептала в ответ Энджи.

– Да нет же! Взгляни на стойку.

Мишель, заканчивая разговор, машинально барабани­ла пальцами по пластиковой поверхности стойки, залитой кофе, заставленной грязными чашками. И не хваталась за тряпку!

– Она и не думает наводить чистоту!

– Бог мой! – Энджи округлила глаза. – А ведь верно. Положив трубку, Мишель оглянулась на подруг:

– В чем дело? Привидение увидели?

– Ты, случайно, не хочешь вытереть стойку, Ми­шель? – сладким голоском поинтересовалась Джада.

– Да пошла эта стойка! Тут дела поважнее.

– Невероятно, – прокомментировала Энджи. Джада вскочила и крепко обняла Мишель.

– Растешь, Золушка!

ГЛАВА 64

Мишель было необходимо обеспечить себе надежное алиби на время «прощального салюта» Джады, как она в мыслях называла предстоящую авантюру. Прикинув воз­можные варианты, она остановилась на визите в тюрьму. В самом деле, где еще тебя сфотографируют, заставят расписаться при входе и выходе и проследят за каждым твоим движением? Забавно! Отправиться в тюрьму, чтобы… не отправиться в тюрьму. Фрэнку, в конце концов, все равно, какая причина привела жену на свидание, а окружной про­курор, возможно, выразит желание узнать местонахожде­ние Мишель Руссо на момент эскапады Джады Джексон.

Во встрече с Фрэнком, собственно, необходимости не было; просто Мишель казалось, что последнее свидание поставит точку в этой печальной главе ее жизни, а иначе останется ощущение незавершенности. Теперь, когда на­стало время пускаться в самостоятельное плавание, она ре­шила попрощаться с прежней жизнью. Четырнадцать лет как-никак не шутка. Думать о них (по примеру многих об­манутых жен) как о «загубленных лучших годах» Мишель не желала, но и отмахнуться от них было бы несправедли­во. Даже по отношению к Фрэнку. Одним словом, Ми­шель решилась на свидание.

Тюремная реальность оказалась еще страшнее, чем в ее воображении. Мишель заставили пройти через детектор, обыскали и повели по бесконечному, как ей от ужаса пока­залось, коридору со стенами мерзкого грязно-зеленого цвета и мощными даже на вид железными дверями. При мысли о ее Фрэнке в этом жутком месте Мишель затошни­ло. Мертвую тюремную тишину нарушал лишь звон клю­чей на связке охранника, пока к этому леденящему душу звуку не присоединился скрежет одной из дверей-близне­цов. Страж впустил Мишель в комнату для свиданий, где за массивным столом уже дожидался Фрэнк.

Он выглядел таким маленьким и… жалким! Серая тю­ремная роба – штаны и рубашка, сидевшие на нем меш­ком, – делала его похожим на дворника или слесаря. Лицо казалось пепельно-серым в сравнении с угольно-черными волосами. Но больше всего Мишель поразил не цвет, а вы­ражение его лица – угрюмо-бесстрастное, замкнутое. Ка­менное.

– Ты этого хотела? – спросил Фрэнк, как только Ми­шель устроилась за столом напротив него.

– Нет, Фрэнк. Я этого не хотела.

– Даже в страшном сне мне не могло привидеться, что из всех людей на земле меня предашь именно ты, Мишель!

Она думала, что готова к любому повороту разговора, но Фрэнку удалось с первой же минуты вывести ее из себя. Он гнул все ту же линию, цеплялся за годами отшлифован­ный фокус, пытаясь перевернуть все с ног на голову: Ми­шель – кукла безмозглая, а он – – мудрец; верно только то, что делает он, а остальное не стоит и выеденного яйца.

Чему удивляешься, дорогая? Он всегда был таким, просто ты не замечала. Что ж, в эту игру можно сыграть и вдвоем.

– Ты не оставил мне выбора. Ты мне угрожал. Не нужно было мне угрожать, Фрэнк. Я всегда считала, что каждый из нас превыше всего ставит интересы другого, затем детей, а уж потом думает о себе. Мне очень жаль, что это оказалось заблуждением. К счастью, я вовремя поняла, что теперь мне придется заботиться о детях за двоих. Я не могла позволить, чтобы за решетку упрятали не только их отца, но и мать.

– Я никогда тебе не угрожал!

– Само собой. И не бил никогда. – Мишель достала из сумочки кассету. – Хочешь, прокручу? Это запись всего того, что ты наговорил мне в кафе.

– Убери! – прошипел Фрэнк. – Тут кругом видеока­меры.

– Ладно. Итак, на чем мы остановились? На мне дети, которым я сейчас нужна больше, чем когда-либо. Они столько выстрадали, что, боюсь, еще не скоро оправятся. Мы отсюда уедем – из города, из округа, куда-нибудь по­дальше. Хватит с нас полиции, газетчиков и всего прочего. Мы начнем все заново, но без тебя. Ты разрушил все собственными руками, Фрэнк. Хоть это-то ты понимаешь?

– Ты забываешь обо мне! По-твоему, моя жизнь не разрушена?

– Ты сам сделал выбор.

– Нет. Ты его сделала за меня. Ты упекла меня за ре­шетку!

Фрэнк понизил голос до шепота, но в нем клокотала та же ярость, что выплескивалась из черной глубины глаз. Дай ему сейчас волю – убил бы наверняка. Но Мишель не испугалась. Отделенная метровой ширины столом, под присмотром молчаливого охранника, она чувствовала себя в безопасности.

– Не могу поверить, что ты меня сдала. Не могу пове­рить!

– В этом ты, пожалуй, искренен, Фрэнк. Мысль о рас­плате не приходила тебе в голову. А напрасно. Уж слишком ты уверовал в свою безнаказанность… – Мишель обвела взглядом унылое помещение с решетками на окнах и не­прозрачными стеклами, сквозь которые даже неба не было видно. – Так не бывает, Фрэнк. За преступления прихо­дится платить.

– То, что натворила ты, могла сделать только полная дура!

Эту песню Мишель выучила наизусть и не желала ее больше слышать.

– Вот оно, наконец-то! – выкрикнула она, не обращая внимания на предостерегающий жест охранника. – Вечно одно и то же. Мишель тупая, Мишель дура. Тебе почти уда­лось меня убедить. Почти. Да будет тебе известно, что «дура Мишель» открыла собственное дело. «Дура Мишель» увезет детей в другой город и устроит в хорошую школу. И не кто иной, как «дура Мишель», будет растить их и за­щищать, не надеясь больше на их папочку, который ока­зался местным наркобароном и получил по заслугам. – Она задохнулась от яростной длинной тирады. – Я этого не хотела, но раз уж пришлось, я справлюсь, несмотря на всю свою пресловутую тупость. Я уже справляюсь, чтоб ты знал, Фрэнк!

– О чем это ты? – взвыл Фрэнк. – Куда ты собралась? Куда ты увозишь моих детей?

– Я подала на развод, и мне будет предоставлена пол­ная опека над детьми до достижения ими совершенноле­тия. Когда тебя выпустят…

– В тюрьму я не сяду! У меня такие связи…

– Плевать мне и на твои связи, и на тебя самого. Наде­юсь, ты еще где-нибудь припрятал деньги, иначе после тюрьмы пойдешь по миру. Впрочем, можешь отправляться хоть к черту на рога. Главное – мы с детьми будем далеко.

Лицо Фрэнка стало совсем серым.

– Значит, конец? Больше не увидимся?

– Непременно увидимся. На суде. Я буду свидетельст­вовать против тебя, Фрэнк.

ГЛАВА 65

Усадив детей в «Вольво», Джада заехала за угол и оста­новилась.

– Чего мы ждем? – спросила Шавонна.

– Одного хорошего человека, который обещал пойти в церковь вместе с нами. Вот и он!

Сэмюэль затормозил в двух шагах от ее машины и от­крыл дверцу. Джада попыталась объяснить детям, что про­исходит.

– Мне надо ненадолго уйти, а вы, пожалуйста, подо­ждите меня в машине мистера Дамфриса.

– Кто он такой? – удивился Кевон. – Он что, как миссис Пэтель?

– Нет, милый. Он мой друг. Настоящий друг. А миссис Пэтель встретит нас у церкви. Слушайте внимательно: я скоро вернусь и прошу вас минут десять посидеть тихонь­ко и не докучать мистеру Дамфрису. Шавонна, ты оста­ешься за главную, идет? Я быстренько – только возьму Библию и вернусь. – Она не погрешила против истины; Библия действительно осталась в доме.

Спрятавшись за деревом в конце улицы, Джада просле­дила, как Клинтон и Тоня вышли из калитки и направи­лись к дому Мишель тем самым путем, что был столько раз пройден двумя подругами. Как же давно это было… Взгляд Джады невольно скользнул по окрестностям, которых ей больше, скорее всего, никогда не увидеть.

Едва за Клинтоном и Тоней закрылась входная дверь соседского дома, Джада в последний раз вошла в свой соб­ственный. Для начала она обошла комнаты, проверяя, не осталось ли в доме живого существа – пусть даже хомячка или канарейки, – по пути складывая в пакеты детские вещи. Как и предполагалось, Клинтон в «новобрачном» угаре взялся за те недоделки, что столько лет мозолили ей глаза. Опять же, как и предполагалось, в связи с ремонтом повсюду стояли банки с краской, бутыли растворителя и прочие взрывоопасные предметы. Отлично. Идеальный вариант. Вот вам и причина пожара – самовоспламенение. Твердила же Мишель, что большинство несчастных случаем происходит дома!

На кухне Джаду ждал сюрприз – наполовину покры­тые линолеумом полы. Интересно, мелькнула у нее мысль, довел бы он дело до конца или второй половины недостойна даже Тоня? Щедро полив дощатую часть керосином, она сунула открытую коробку спичек в нижний ящик стола, где хранились старые газеты, и вернулась в гостиную за свидетельствами рождения детей, семейными фотоальбо­мами и Библией.

На стене в столовой висел ее свадебный снимок с Клинтоном, но Джада даже не взглянула в ту сторону, мельком лишь удивившись, что Тоня оставила портрет на месте. Неужто Клинтон не позволил убрать? Впрочем, по­донки часто бывают сентиментальны. Джада плеснула ке­росином на шторы и пол, остановилась у двери, как следу­ет вытерла руки и взглянула на часы. Прошло одиннадцать минут. Дети заждались.

Осторожно переступив маслянистый от керосина порог, она чиркнула спичкой, уронила ее на пол, просле­дила взглядом за тоненькими огненными струйками, раз­бежавшимися по полу, и шагнула к выходу.

Еще не успев дойти до калитки, Джада уловила запах гари. Она не оглянулась. Большинство несчастных случаев происходит дома, но это больше не ее дом.


Жадность Клинтона Энджи ни в малейшей степени не удивила. Открыв дверь, она вежливо-равнодушным голо­сом объяснила, что выступает в качестве адвоката Ми­шель, и подсунула на подпись расписку в получении обещанного. Внешне спокойная, внутри она клокотала от ярости. Не барахло бы ему бесплатно отдавать, этому мер­завцу, а отправить жариться на адском огне за эгоизм и предательство! Но он явился за дармовой мебелью, и он ее получит.

Мишель четко указала, что именно они могут забрать, однако у Тони хватило наглости попросить еще изящную китайскую ширмочку, настенные часы и одну из кар­тин.

– А кровать она, случаем, не отдаст? Его ж за решетку посадят, так на что ей такая большая кровать? А нам не по­мешает.

– Я предоставила вам список вещей, которые позволе­но забрать. Остальное принадлежит миссис Руссо, – ледя­ным тоном заявила Энджи. Ей претил и сам план, и роль «адвоката миссис Руссо», и Клинтон с Тоней. И как только она позволила втянуть себя в эту кошмарную авантюру?! Слава богу, хоть Майкл с Биллом рядом. Коллеги помогут ей сохранить хладнокровие, а когда придет время, станут свидетелями.

В данный момент они уже закатывали рукава, чтобы помочь Клинтону донести мебель до дома.

Сухо извинившись, Энджи прошла в комнату Фрэнки и выглянула в окно. Если все идет по плану, Джада должна быть на пути к церкви. Удалось ли ей задуманное? Энджи прищурилась, затаив дыхание… Ответ на вопрос сизова­тым дымком струился к небу. Итак, назад дороги нет. Самое время приступать к заключительному этапу.

Энджи проверила, на месте ли парик и прочий маска­рад, убедилась, что запасные ключи от «Вольво» при ней, и вернулась к остальным. Клинтон снял с дивана подушки, которые должна была нести Тоня, и трое мужчин оторвали диван от пола. В открытую Энджи дверь первым, пятясь, протиснулся Билл и начал осторожно спускаться с крыль­ца, командуя Майклу и Клинтону, когда приподнимать с другой стороны, когда подавать на него.

Возглавившая процессию Тоня со своей объемистой ношей уже дошагала до калитки, когда Энджи услышала ее вопль и изумленный возглас Майкла. Билл, по-прежнему двигавшийся вперед спиной, выворачивал шею в попытке понять, что происходит. Подняв голову, Клинтон выпус­тил из рук свой конец дивана; Тоня швырнула подушки на тротуар и бросилась к дому. Энджи тоже сбежала со ступе­нек, и, хотя «Вольво» дожидалась за углом, а время поджи­мало, ее неотвратимо потянуло к огню, как и всех осталь­ных, мотыльками слетавшихся на пламя.

Дом Клинтона полыхал вовсю. За окнами второго этажа змеились багряные языки, сквозь щель в приоткры­той входной двери Энджи увидела объятый пламенем ко­ридор.

– Боже мой, боже мой! – истошно голосила Тоня.

– Внутри есть кто-нибудь? – спросил Майкл. Обалделый Клинтон мотнул головой:

– Нет. Детей жена увезла в церковь. Господи, мое сте­рео! Моя дисковаяпила!..

– Пойду наберу 911, – сказал Майкл и побежал обрат­но к дому Мишель.

Кто-то его опередил: не успел он скрыться в доме, на улицу Вязов под вой сирены примчалась пожарная маши­на. К тому моменту, когда пожарные заполнили двор, в доме начали лопаться окна, и наружу хлынула тошнотвор­ная волна смрада от горящих резины, пластмассы, синте­тических паласов.

– В доме никого, – заверила Энджи пожарное началь­ство. – Ни души. Ни людей, ни животных. – Она дернула Билла за рукав. – Передашь Майклу, что мне пришлось срочно уехать. Нужно сообщить Джаде.

– О'кей. – Билл задумчиво взглянул на нее. – Слу­шай, а она не?..

– Нет! – твердо ответила Энджи. – Так и передай Майклу. Да, и не вздумай лезть в дом. Героизм в данном случае излишен.

ГЛАВА 66

Миссис Пэтель поджидала их у церкви. Всегда кроткая, как ягненок, сегодня она совсем притихла и только броса­ла пугливые взгляды на темнокожий народ вокруг.

– Не хотите ли вознести хвалу господу вместе с на­ми? – как можно любезнее обратилась к ней Джада. – Всевышний рад каждому в своем храме. – Чистая правда, только вряд ли миссис Пэтель разделит ее мнение. На чем, собственно, и строился этот этап плана А. До сих пор к плану Б прибегать не приходилось, и Джада надеялась, что удача и тут ей улыбнется.

– Я найду место где-нибудь в заднем ряду, – неуве­ренно пробормотала миссис Пэтель. – А может, во дворе подожду, на свежем воздухе. Обо мне не беспокойтесь.

Джада улыбнулась. Какое там беспокойство, дорогая!

– Да благословит вас господь, миссис Пэтель, – от души произнесла она. Даст бог – больше ей эту довольно милую даму не увидеть.

Прихожане стекались на службу, и большинство уже скрылись в полумраке церкви. Джада с малышкой на руках и старшими детьми по бокам прошла по проходу между ря­дами скамей, стараясь не пропустить ни одного знакомого лица и со всеми поздороваться. Каждый из собравшихся, сам не зная того, играл роль свидетеля.

Обнаружив свободные места, она устроилась на скамье с видом настолько смиренным и благочестивым, насколь­ко он может быть доступен поджигательнице домов. Пре­подобный Грант уже взошел на кафедру и шуршал подго­товленными для проповеди листами. Джада сложила на коленях руки, шикнула на Шавонну, чтобы вела себя как положено в храме божьем, и прикрыла глаза.

Боже всемогущий и милосердный! Я поступила очень, очень плохо, и я это понимаю, но не раскаиваюсь. Я не нару­шила заповеди и не причинила вреда живому существу. Мне казалось, что так будет справедливо. Прости мне, господи, все грехи, что я, по твоему разумению, совершила и отведи беду от моих бывших соседей и пожарных. Но если на то будет твоя воля, пусть дом сгорит дотла. Прошу тебя, не допусти, чтобы его потушили раньше времени. И помоги мне вернуть детей.

После первого гимна Джада бросила взгляд через про­ход на Сэмюэля Дамфриса. Тот сидел неподвижно, неот­рывно глядя на преподобного Гранта, – солидный, спо­койный, уверенный в себе. Кто бы мог заподозрить его в пособничестве похищению троих детей? Вот вам лишнее доказательство обманчивости внешности. Скольким же этот человек рискует ради нее… Джада снова закрыла глаза. Господи, не допусти, чтобы мои подруги и Сэмюэль Дамфрис из-за меня пострадали!

Объявили следующий гимн: «Господь – твой единст­венный кров». Джада улыбнулась про себя. В ту секунду, когда горящая спичка из ее руки упала на пол, она лиши­лась дома. Теперь и впрямь господь – ее единственный кров. Не знак ли это свыше? Не благословение ли всевыш­него? Джада не слишком верила в подобную мистику, но, услышав название следующего гимна – «Зажги факел во имя господа», – едва не ахнула в голос. Такое совпадение убедило бы и Фому неверующего.

Боже, боже! Ты провел меня через испытания, но теперь я знаю, что ты на моей стороне!

Проповедь продолжалась, но Джада больше не услы­шала ни слова. Она была готова действовать.

Когда священник предложил хору выйти вперед для за­ключительного гимна, Джада встала сама и подняла детей.

– Я не буду петь! – возмущенно буркнула Шавонна.

– Ш-ш-ш! – Ее мать приложила палец к губам. Сэмюэль тоже поднялся и неспешно двинулся следом.

Прихожане зашумели, и Джада наконец осмелилась огля­нуться, чтобы проверить, не следит ли за ней миссис Пэтель. Но та, по-видимому, затерялась в толпе, если вообще рискнула зайти в церковь.

Держа за руку Кевона, Джада с безмятежным видом скользнула мимо кафедры и нырнула за колонну, к боко­вому выходу.

– Машина в двух шагах, – шепнул неотступно следо­вавший за ней Сэмюэль Дамфрис.

Вот он и наступил, тот миг, которого в душе так стра­шилась Джада! Что, если дети откажутся, не захотят ос­таться с ней? Вдруг предпочтут неизвестности более-менее устоявшуюся жизнь с отцом и «тетей» Тоней? Вдруг не за­хотят бросать друзей, школу, свою американскую бабуш­ку, наконец?.. Еще раньше Джада твердо решила для себя, что, как бы ей ни было тяжело, она не будет на них давить. Оба должны понимать, чего лишаются – возможно, на­всегда.

Она усадила Кевона и Шавонну на заднее сиденье ма­шины Сэмюэля, сама села с Шерили вперед и повернулась к старшим детям.

– Так, ребята… слушайте меня внимательно. Я хотела, чтобы мы жили все вместе, как раньше, но ваш папа не со­гласился. Вы знаете, что он захотел жить с Тоней и запретил мне даже видеться с вами столько, сколько мне хочет­ся. Папа вас любит, но и я тоже очень люблю и не могу без вас жить. Вот почему я предлагаю вам уехать далеко отсю­да – туда, где мы сможем всегда быть вместе… если только вы согласитесь.

Кевон покосился на Сэмюэля.

– А он что, будет нашим новым папой?

– Нет, мой хороший. Папа у вас один, мама тоже, про­сто они больше не могут жить вместе. Так бывает.

– Выходит, ты нас не бросила? – протянула Шавонна. – И хочешь забрать к себе?

Взглянув на дочь, Джада проглотила комок горьких слез.

– Я всегда этого хотела, дорогая! Каждую секунду. Разве ты этого не знала? Все дело в нашей ссоре с папой, а вас я никогда не бросала.

– Честно-честно?!– Шавонна сделала большие глаза, как в детстве, слушая сказку на ночь.

– Честно-честно, солнышко.

Джада затаила дыхание. Поверит ли? Если нет – все насмарку… Но Шавонна бросилась к ней, обхватила маму за шею и прижалась щекой к ее щеке. Джада обняла ее, не скрывала слез.

– И куда мы поедем? – подпрыгивая от нетерпения, выпалил Кевон.

– Сначала полетим к бабушке и дедушке, а потом… потом посмотрим. Боюсь, вам будет трудно. Новая школа, новые друзья…

– И жить с ними будем? – не унимался сынуля. – Прямо на берегу?

– Да, котик. Попробуем.

– Ура-а-а-а!!! – завопил Кевон. – Буду купаться каж­дый день! Мамочка, давай построим дом на пляже!

Краешком глаза Джада уловила улыбку Сэмюэля.

– На пляже, наверное, не слишком удобно, моя ра­дость. – Джада заглянула в глаза дочери: – Так как, Ша­вонна? Ты согласна?

– Ты всегда-всегда будешь с нами, мамочка?

– Конечно.

– Тогда… Да, да! Согласна! – уверенно ответила старшая дочь.

Слава тебе господи!

– Вот и отлично. – Джада повернулась и защелкнула замок ремня безопасности. – Вперед! – сказала она Сэмюэлю.

ГЛАВА 67

Мишель затормозила у парковочного автомата, выбра­лась из «Лексуса» и махнула носильщику в униформе аэро­порта.

– Нам что, до нового дома лететь надо? – спросил Фрэнки.

– Нет, солнышко, нет. Мы только проводим друзей, а потом поедем в свой новый дом. Дженна, помоги брату выйти и проследи, чтобы он не выбежал на дорогу.

Дженна в кои веки не стала спорить. Мишель при­шлось серьезно поговорить с дочерью, и та теперь знала, что в их жизни грядут большие перемены.

– У меня много вещей, – сказала Мишель носильщи­ку и принялась один за другим вынимать новехонькие че­моданы Джады с одеждой, которую подруги выбирали и покупали вместе. Новую жизнь и начинать нужно во всем новом. – Это чемоданы моей сестры, – не моргнув глазом соврала она, протягивая двадцатидолларовую банкноту. – Она должна подъехать с минуты на минуту. Подождите, пожалуйста.

– А можно мне посмотреть, как самолеты улетают? – встрял Фрэнки. – А можно конфетку? Когда мы с папоч­кой сюда ездим, он всегда конфеты покупает.

– Потерпи две минутки, получишь шоколадку. – Ради такого случая Мишель решила нарушить запрет на сладкое до обеда.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем рядом наконец затормозила машина Сэмюэля. Джада ступила на тротуар и недоуменно покрутила головой.

– Это не та линия!

– С чего ты взяла? – наигранно удивилась Мишель, бросив из-под ресниц взгляд на спутника Джады. – Вылет на Кайманы именно отсюда.

– Стоп-стоп! Какие Кайманы? У меня денег не хватит. Мы ведь летим на Барбадос.

– Регистрацию, между прочим, уже объявили, – не­возмутимо сообщила Мишель. – Пойдем, дорогая. Все под контролем. Обсудить, куда ты летишь, мы вполне мо­жем и внутри. Там безопаснее. – Она обшарила взглядом площадь перед аэровокзалом, как будто Клинтон или копы могли вырасти из-под земли.

Джада перевела взгляд с подруги на Сэмюэля и пожала плечами:

– Надеюсь, вы оба знаете, что делаете. Мишель кивнула:

– Не сомневайся.

Кевон, явно потеряв терпение, выпрыгнул из машины и бросился к Фрэнки, сияющему от радости, что встретил­ся с другом. Шавонна с Дженной, помня о роли старших, важно приветствовали друг друга, а носильщик от удивле­ния выпучил глаза. Его можно было понять: «семейка» перед ним и впрямь собралась нестандартная: пятеро детей с цветом кожи от шоколадного до молочно-белого, долго­вязая блондинка, роскошная темнокожая дама и очень чер­нокожий джентльмен. Впрочем, особенно удивляться ему было некогда, и носильщик, недоуменно пожав плечами, покатил груженную чемоданами тележку к дверям терминала.

– Вперед, ребята! – позвала Мишель. – Первый класс. Рейс триста двадцать один.

– Первый класс? – на ходу переспросила Джада. – Мишель, я не могу себе этого позволить! Признайся, ты постаралась? Если уж тебе деньги некуда было девать, луч­ше бы наличными дала, я бы нашла им лучшее…

– Ради бога, Джада, успокойся. Все страшное позади. Если Клинтон не появится здесь перед самым вылетом, а Энджи, наоборот, успеет – считай, дело в шляпе. Иди бе­седуй с таможней, и двинем в зал.

В зале ожидания дети сразу бросились к киоскам с кон­фетами, сувенирами и игрушками; Сэмюэль, подхватив на руки Шерили, пошел за ними, а Джада повернулась к Ми­шель.

– Ну? – она вопросительно повела бровью. – Не же­лаешь объяснить, что происходит?

– А что происходит? Все под контролем, как я уже ска­зала. Ты сама знаешь, что на Кайманах вы будете в боль­шей безопасности, чем на Барбадосе. Сэмюэль взял на себя одну сторону вопроса – юридическую. А я другую.

– То есть?

– Финансовую.

– Но я не могу себе позволить жить на Кайманах! – упрямо повторила Джада. – Что за шутки?!

Мишель рассмеялась.


Энджи гнала «Вольво» на бешеной скорости. При по­вороте на Меррит-паркуэй ей казалось, что она заметила машину Клинтона. Впрочем, наверняка бы не сказать. Поразительное дело – Энджи вовсю наслаждалась отведен­ной ей ролью подсадной утки, а сейчас, в кудрявом черном парике, солнечных очках Джады и ее же пальто, она как раз и изображала из себя дичь для гончей по кличке Клин­тон.

Подгоняемая зудящим чувством опасности, она до упора вжала педаль газа, хотя именно район Меррит всегда кишел копами со штрафными квитанциями за превыше­ние скорости. Энджи бросила тревожный взгляд на часы. Кровь из носу – нужно вовремя пригнать на стоянку аэро­порта «Вольво» с багажником, набитым вещами Мишель, и успеть попрощаться с улетающей Джадой.

Не верится, что Джада навсегда покидает страну… Энджи было очень грустно, и все-таки она радовалась за подругу. Мишель и Джада были правы – система правосу­дия их обманула, заставив преступить закон. Как адвокат, Энджи не могла сочувствовать преступлениям, но как че­ловек была всей душой на стороне двух отчаявшихся жен­щин. Пожар в доме Джады стал для нее испытанием на верность и на прочность.

Вывернув на стоянку недалеко от входа в «Америкэн Эрлайнс», Энджи сорвала парик, очки и пальто Джады, наскоро стерла салфеткой темный грим и бегом бросилась к терминалу. До объявления посадки на рейс Джады оста­валось двадцать минут. Проскочив громадный гулкий холл терминала, она прошла детектор и оказалась в зале ожида­ния, где – слава богу! – ее взгляд моментально наткнулся на Мишель и Джаду в окружении рьяно жующих детей.

– Ура, девочки! – Энджи бросилась на шею сначала Джаде, потом Мишель. – Дело сделано!

Мишель настороженно оглянулась по сторонам:

– Он за тобой не гнался?

– Думаю, попробовал. Сначала. Но потом упустил. Энджи протянула ключи от «Вольво» Джаде, а та тут же передала их Мишель.

– Держи. Убей меня – не пойму, как можно проме­нять «Лексус» на «Вольво».

– Новая жизнь – новая, хотя и старая машина, – от­ветила Мишель. – И вообще… все ты прекрасно понима­ешь! Мне ничего не нужно от Фрэнка. – Выудив из карма­на ключи от своей машины, она сунула их в руку Энджи. – Вот. Это тебе.

– «Лексус»?! И речи быть не может, Мишель! Я не могу принять подарок за сорок тысяч долларов.

Мишель пожала плечами:

– Со всеми прибамбасами – восемьдесят тысяч. Ну и что? Плохо оплачиваемому, по горло заваленному делами адвокату и будущей маме такое транспортное средство пригодится. На твоей колымаге даже до роддома не до­едешь. – Мишель вновь повернулась к Джаде: – Я ждала появления Энджи, чтобы передать тебе вот это. – Она рас­крыла матерчатую сумку, с которой не расставалась с тех пор, как вышла из машины. – Здесь объяснение тому, по­чему ты летишь на Кайманы.

Взглянув на перевязанные крест-накрест тугие пачки в оберточной бумаге, Джада вопросительно вскинула брови.

– Что это?

– Не видишь, что ли? Деньги! – воскликнула Ми­шель. – Бумажки такие хрустящие. В большом количест­ве. Пересчитаешь в самолете. Сэмюэль утверждает, что на таможне с ними проблем не будет: Кайманы для того и су­ществуют, чтобы туда стекались большие деньги. Не пы­тайся всучить их обратно, пустой номер. Для меня это тот же «Лексус» – я не желаю иметь с ними ничего общего. Считай, подруга, ты меня выручаешь. Купи для себя и ребят хороший дом. Без недоделок.

Несколько мгновений Джада стояла молча, а потом слезы заструились по ее щекам.

– Я и мечтать не могла о таких подругах! А теперь, когда вы у меня есть, должна уехать навсегда…

«Объявляется посадка на рейс триста двадцать один до Каймановых островов. Пассажиров первого класса просят пройти к выходу номер один», – произнес динамик мело­дичным женским голосом.

– Наш, мамочка! – нетерпеливо выкрикнула Шавонна. – Пойдем!

– Господи, я не могу! – простонала Джада. Энджи погладила ее по руке.

– Боишься? Не надо. Почему-то мне кажется, что все будет в порядке. Доберешься, устроишься, родителей по­зовешь помочь. Да и на Сэмюэля, кажется, вполне можно положиться.

– Нет, дело не в этом. Я больше не боюсь. Просто… не могу бросить вас здесь одних.

– Ну а мы так запросто тебя бросим! – заявила Ми­шель. – Сейчас я запрыгну в твой фургон и двину отсюда. Меня ждут великие дела в фирме «Золушка»! – Бросив лу­кавый взгляд на Энджи, она улыбнулась: – Да и Энджи уже ждет не дождется, когда мы освободим квартиру, чтобы было где спать с Майклом.

– Угу, – поддакнула Джада. – Вот везунчик наша Энджи! Даже незапланированная беременность ей не гро­зит.

– Кстати, у нас для тебя сюрприз, от которого восторг Майкла запросто может поостыть, – улыбнулась Мишель и протянула Энджи плоский, тщательно заклеенный пакет.

– Что еще за сюрприз? Вы и так уже осыпали меня по­дарками.

– От этого ты не откажешься, подруга, – хмыкнув, по­обещала Джада.

Разорвав плотную бумагу, Энджи обнаружила внутри рамку с фотографией, от которой у нее перехватило дыхание: с глянцевого прямоугольника прямо на нее смотрели сияющие Джада и Мишель в том самом, марблхедском, сек­суальном белье.

– Мама родная! Как вам это удалось? Кто же снимал?

– «Полароид». Пристроила на тумбочке – и все дела. Энджи не могла оторвать глаз от портрета.

– В жизни не получала подарка лучше, девочки! – воскликнула она и вдруг залилась краской, спешно спря­тав снимок за спину: к ним подошел Сэмюэль.

– Боюсь, пора прощаться. – Он посмотрел на Джаду. – Если хочешь, я заберу детей. Мы подождем тебя у выхода.

– Спасибо. Я приду через пару минут.

– Будешь с ним спать? – невинно поинтересовалась Мишель, проводив взглядом Сэмюэля.

Джада в шоке округлила глаза:

– Да я его едва знаю!

– А при чем тут это? Я спала с Фрэнком четырнадцать лет, но так и не узнала.

– Тебе пора, Джада, – вздохнула Энджи.

– Послушайте, девочки, я вряд ли еще когда-нибудь здесь появлюсь, но вам-то ничто не мешает отдохнуть на Кайманах, верно? Не будем прощаться. Во всяком случае, не навсегда.

– Шутишь? – изумилась Энджи. – Какое там навсег­да! Вот рожу – и сразу к тебе.

– Сделай одолжение, приглядись, не найдется ли на Кайманах работа для Золушки? Уверена, там пруд пруди богачей, которым лень сметать с себя морской песок.

«Заканчивается посадка на рейс…» Джада со слезами на глазах по очереди обняла Энджи и Мишель.

– Пора. Просто не знаю, что бы я без вас делала, де­вочки! Спасибо вам обеим. И Майклу.

Подойдя к Сэмюэлю, Джада взяла Шерили на руки, кивнула старшим, и они гуськом двинулись к выходу на посадку. Энджи, Мишель и Фрэнки с Дженной закричали и замахали руками.

У самых дверей Джада оглянулась в последний раз.


* * *

Не прошло и часа, как Мишель на «Вольво» добралась до Уэстчестера. Дорога была свободна, машина вела себя прекрасно. Мишель не жалела о роскошном «Лексусе»; сев за руль «Вольво», она словно встретилась со старым дру­гом. На заднем сиденье мирно дремали ее дети.

По дороге Мишель думала о том, что их всех ждет впе­реди. Жилье она уже сняла – простенькое небольшое ранчо всего лишь с половиной акра земли, зато с мебелью и всем необходимым. О продаже прежнего дома сейчас не­чего было и думать: если Фрэнка признают виновным, все его имущество будет конфисковано. Неважно. У нее есть машина, крыша над головой, работа и – главное – дети!

Мишель и не заметила, как замурлыкала себе под нос незамысловатую песенку, которую слышала еще от бабуш­ки. Когда она в последний раз пела? Так давно, что и не вспомнишь. Мишель улыбнулась и запела в полный голос. Сначала Фрэнки своим тоненьким голоском, а потом и Дженна подхватили бесхитростную мелодию. Мишель мчалась вперед, изредка поглядывая в зеркальце и улыба­ясь сияющим детским лицам.


Джада на миг приникла к иллюминатору – Сэмюэль настоял, чтобы она заняла место у окна. Как только само­лет набрал высоту, взрослым пассажирам первого класса предложили шампанское, а детям соки на выбор. За на­питками последовал великолепный обед, а только что по­дали мороженое с горячим шоколадом и свежеиспеченны­ми пирожными. Джада летела в фешенебельном салоне в первый и, видимо, в последний раз в жизни – и наслажда­лась роскошью. Внизу, на бирюзовой поверхности океана, возникла россыпь неизвестных ей островов.

Что ее ждет на Кайманах? Сэмюэль уже рассказал ей о звонке Мишель, и она знала, что в полотняной сумке у нее на коленях находится четыреста восемьдесят две тысячи долларов. Знала, но не могла поверить.

– Неужели они все мои? – в который раз спросила она Сэмюэля. – И я могу ими пользоваться?

– Конечно. Кайманы не слишком гостеприимны для бедных, а с такой суммой, да еще и с новой работой волно­ваться не о чем.

– Новой работой? Какой новой работой?

– Я ведь говорил, что на Кайманах множество банков. Признаться, я позволил себе послать твое резюме в три самых крупных. Предложение «Айлэнд Бэнк», на мой взгляд, наиболее интересно. С финансовой стороны в том числе.

Джада откинулась на спинку роскошного кресла. Гос­поди, как же все это получилось? Выходит, нужно лишь прислушиваться к советам родителей и подруг, чтобы счастье само пришло к тебе в руки? Выходит, что так…

Она повернула голову к Сэмюэлю:

– Спасибо тебе. Большое спасибо за помощь. Сэмюэль Дамфрис улыбнулся:

– Всегда рад.


Энджи попыталась представить, каково будет вернуть­ся в опустевшую квартиру, и решила, что, наверное, умрет от тоски. Она включила на полную громкость магнитофон в «Лексусе» и со вздохом утопила педаль газа.

Квартира, однако, встретила ее отнюдь не пустотой.

– Мы решили, что чье-нибудь общество тебе сегодня не помешает, – объяснила Натали и чмокнула дочь в щеку.

Энтони в уголке дивана читал «Уолл-стрит джорнэл». Увидев дочь, он улыбнулся и помахал ей.

– Какие же вы молодцы! – воскликнула Энджи. Она и в самом деле была очень рада компании. Войти в пустую, безмолвную квартиру, провести целый вечер в одиночест­ве… Подумать страшно!

Сюрпризы тем временем продолжались. Натали под­толкнула дочь к двери во вторую спальню – ту, что еще вчера занимала Мишель с детьми. Теперь здесь самым загадочным образом возникло детское царство: колыбелька, пеленальныи столик, кресло-качалка, груды мягких зверу­шек и крохотных вещичек.

– Это все в подарок от Джады и Мишель, – сказала Натали.

– Не совсем! – раздался сзади голос, и Энджи, повер­нувшись, обнаружила Майкла с плоскогубцами в руках. – Кресло-качалка от меня. А вот это… – он протянул ей конверт, – они просили вручить тебе лично.

Дорогая Энджи!

Если ты читаешь это письмо, значит, наш план удался, мы остались на свободе, костюмчики в полоску – не для нас.

Без тебя мы никогда не справились бы (как и ты без нас). Посовещавшись, мы пришли к выводу, что лучшей подруги у нас никогда не было. Мы тебя обожаем, Энджи!

Думаешь, теперь ты осталась одна? И не надейся! Ми­шель заранее предлагает услуги бесплатной няньки и торже­ственно клянется посещать с тобой все предродовые заня­тия (если, конечно, это место не будет занято Майклом. Подозреваем, что такое вполне возможно). Джада обеспе­чит проведение всех рождественских праздников и летних каникул на Кайманах – тебе и твоему малышу до его совер­шеннолетия.

Мы тебя очень любим.

Джада.

Мишель.

Энджи, улыбаясь, взглянула на Майкла и вдруг поняла, что счастлива впервые за долгие месяцы. Рядом с ней были ее родители и этот смешной, добродушный, такой надежный человек. Теперь она могла наконец без страха смот­реть в будущее.

Notes



Оглавление

  • КРУГ ПЕРВЫЙ
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  •   ГЛАВА 5
  •   ГЛАВА 6
  •   ГЛАВА 7
  •   ГЛАВА 8
  •   ГЛАВА 9
  •   ГЛАВА 10
  •   ГЛАВА 11
  •   ГЛАВА 12
  •   ГЛАВА 13
  •   ГЛАВА 14
  •   ГЛАВА 15
  •   ГЛАВА 16
  •   ГЛАВА 17
  •   ГЛАВА 18
  •   ГЛАВА 19
  •   ГЛАВА 20
  •   ГЛАВА 21
  •   ГЛАВА 22
  •   ГЛАВА 23
  •   ГЛАВА 24
  •   ГЛАВА 25
  •   ГЛАВА 26
  •   ГЛАВА 27
  •   ГЛАВА 28
  •   ГЛАВА 29
  •   ГЛАВА 30
  •   ГЛАВА 31
  •   ГЛАВА 32
  •   ГЛАВА 33
  •   ГЛАВА 34
  •   ГЛАВА 35
  • КРУГ ВТОРОЙ
  •   ГЛАВА 36
  •   ГЛАВА 37
  •   ГЛАВА 38
  •   ГЛАВА 39
  •   ГЛАВА 40
  •   ГЛАВА 41
  • КРУГ ТРЕТИЙ
  •   ГЛАВА 42
  •   ГЛАВА 43
  •   ГЛАВА 44
  •   ГЛАВА 45
  •   ГЛАВА 46
  •   ГЛАВА 47
  •   ГЛАВА 48
  •   ГЛАВА 49
  •   ГЛАВА 50
  •   ГЛАВА 51
  •   ГЛАВА 52
  •   ГЛАВА 53
  •   ГЛАВА 54
  •   ГЛАВА 55
  •   ГЛАВА 56
  •   ГЛАВА 57
  •   ГЛАВА 58
  •   ГЛАВА 59
  •   ГЛАВА 60
  •   ГЛАВА 61
  •   ГЛАВА 62
  •   ГЛАВА 63
  •   ГЛАВА 64
  •   ГЛАВА 65
  •   ГЛАВА 66
  •   ГЛАВА 67
  • *** Примечания ***